Возвращаясь из Минска в Москву зимою в купейном вагоне скорого поезда, мы с Сергеем Ивановичем вышли подышать в вагонный коридор – находиться в самом купе было невозможно – так сильно натопили вагон проводники. Считалось (а может и сейчас считается), что в поездах все мерзнут, поэтому в фирменных поездах топили нещадно. На линии Минск-Москва мне неоднократно приходилось спать, отогнув занавеску с окна, чтобы получить хоть чуть-чуть столь необходимой прохлады. Иногда, на мое счастье, попадался дырявый вагон и можно было найти у межкупейной перегородки место, откуда дул свежий ветер. Тогда путешествие было совсем не тяжелым. Когда я ездил один, я старался выбирать плацкартные вагоны, поскольку в них прохладней из-за отсутствия дверок и стенок.

Удивительно то, что многие в поездах на самом деле мерзли. Не знаю, почему мне было всегда душно и жарко. Вероятно причиной была – беспросветная молодость и жеребячье здоровье. Но в этот раз – мы, оба, перегрелись в купе конкретно и охлаждали себя, прикладывая лбы к холодному вагонному стеклу. До Москвы уже оставалось совсем немного – около часа и Сергей Иванович взял с собой чемоданчик с документами, чтобы и не возвращаться в купе.

Метрах в пяти от нас, тоже около окна, стояла молодая черноволосая женщина лет двадцати с тонкими и стройными ногами, которые бывают только у восточных женщин. Ее круглые ягодицы эффектно обтягивали, модные в то время, джинсы. Рост ее был невелик, но она, по своей стройности, казалось высокой. Когда я впоследствии подойду к ней, то буду сильно удивлен – насколько же она ниже меня. Я подолгу задерживал на ней взгляд и это заметил Сергей Иванович, сказав, что я буду полным дураком, если немедленно не познакомлюсь с ней.

Тогда в молодости подойти вот так, к незнакомой женщине и познакомиться, было для меня очень сложно. Удивительно, как молодость все усложняет или, правильнее сказать, не умеет упрощать. Вместо того, чтобы подойти к ней и сказать: «подруга у тебя отличные ноги, милая мордашка – хотелось бы с тобой познакомиться на предмет перепихнуться», я начал «Ab Ovo».

Подошел, как бы невзначай.

Для этого, я сперва прошел мимо нее на два окна вперед, внимательно! вглядывался в него целую минуту, а потом стал возвращаться назад всем своим видом говоря, что не замечаю ее. Проходя мимо, чуть-чуть не наткнулся на нее и чтобы сделать вид, будто бы я увлечен разглядыванием чего-то там далекого за стеклом, встал у соседнего окна и продолжил свои наблюдения.

Теперь, когда я приблизился на «расстояние знакомства», надо было выполнить самое заковыристое – заговорить. Для этого я сначала, как бы в пространство, сказал, что поезд опаздывает на целых пять минут. Она, естественно, не обратила на это никакого внимания. Тогда я стал повторять эту фразу в разных вариантах трагическим шепотом с методичностью автомата, время от времени срываясь с места, делая несколько шагов по проходу и снова возвращаясь к окну.

Я добился своего – после шестого или седьмого раза, она наконец повернулась ко мне и сказала: «неужели вы так торопитесь?» Здесь бы мне и надо было бы остановиться, перевести дыхание, и спокойно приступить к знакомству. Но ее лицо было настолько нежно и прекрасно, что я потерялся. Я забыл все и вообще – того, что хотел. А ведь я хотел познакомиться. Но вместо этого меня понесло и совсем не в ту сторону, в которую следовало. Не мог я так просто заговорить – надо было поддать туману. И я поддал!

Я начал тихим голосом, поминутно оглядываясь, как бы боясь что меня подслушают, рассказывать ей о том, что сильно тороплюсь, но скорее даже не я, а мой руководитель. При этом я краем глаза махнул на грустно смотревшего в окно Сергея Ивановича с чемоданчиком в руках. Я понимал почему он грустит – еще бы – бросил друга, променял на бабу, треплюсь здесь вовсю, а ему даже и поговорить не с кем.

Дальше пошел обстоятельный рассказ о том, что мы везем очень важные документы, которые срочно нужны в Москве, а поезд опаздывает. Где-то в глубине души в тот момент я ойкнул, подумав, что если мы так торопимся – зачем же едем поездом, а не летим самолетом? Но не увидев на лице своей собеседницы ни вопросительной гримасы, ни усмешки, продолжил врать дальше.

Чувствуя, что меня уж очень сильно заносит, что надо бы повернуть разговор в более реальное русло, я на минуту замолк… но, к сожалению, по юношеской горячности, не смог остановиться. Ведь это был первый случай в моей жизни, когда я действительно забивал женщине баки. И она мне, похоже, верила.

Ощущение того, что мне верят, придало сил и толкнуло на новое и новое вранье.

Мы превратились в дипломатических работников среднего звена. Но сообразив, что я не знаю ничего о дипломатической работе, не представляю даже дипломатических рангов, кроме пресловутого посла-осла-осла, осекся…что-то перехватило мне горло. Наверное страх того, что я теряю линию вранья, что начинаю путаться. На этом месте мне б остановиться и перейти к знакомству. Но… как всегда в жизни, сказанная однажды ложь никогда не породит правду. Пришлось, изворачиваясь, городить, городить и городить… Я договорился чуть ли не до Джеймса Бонда. Сам не помню, что врал. Наверное чувство стыда стерло этот ужас из моей памяти, чтобы впоследствии мне не было стыдно за свое поведение, а только смешно.

Девица слушала мои фантазии без усмешки и ни разу не прервала меня, могущим поставить меня в тупик, вопросом. Я врал, врал. Врал, как вдруг, неожиданно, фонтан лжи иссяк и я резко примолк, не зная, что еще наврать.

Это было очень кстати, поскольку теперь могла говорить она. Не обращая внимания на мою гоп-прелюдию, она по-простецки рассказала о себе. И выяснилось, что ей почти уже двадцать лет, работает она в детском садике, неподалеку от парка Челюскинцев в Минске, что она замужем за дагестанцем и у нее полуторагодовалая дочь. А едет она в Подмосковье в войсковую часть на побывку к мужу. И служить ему еще более полутора лет. Девица была очень прагматична и, решив, что если я, затуманенный своим враньем, еще ничего не понял из того что она мне сказала, добавила, что скучает в одиночестве поскольку все приятели разбежались, так как муж-дагестанец обещал зарезать каждого, кто хоть даже посмотрит в ее сторону, в его отсутствие.

Девица все ясно мне изложила, после чего требовалось записать ее телефон или, там, адрес и распрощаться. Но я, видимо от успеха (победа с места в карьер), совсем потерял голову и продолжил врать (что меня, дурака, в конце концов и сгубило). Я похвалился, что у меня фотографическая память и мне не нужно ничего записывать – достаточно только увидеть и это запомнится на всю жизнь. Услышав такое, она не удивившись, раскрыла паспорт показалв имя, потом перелистнула страницы до прописки, в довершении назвав номер домашнего телефона и детского сада, где она работает.

В это время поезд сбавил скорость и стало ясно, что через несколько минут мы приедем. Я, полушепотом, сказал: «до встречи через три месяца» и направился к Сергею Ивановичу, который с нетерпением ждал меня.

Пока мы шли по платформе и спускались в метро я все рассказывал и рассказывал, что я городил этой девице и даже сам смеялся над собственным враньем. Мне кажется, что я, от счастья, повторил ему это дважды. Меня распирала гордость – ведь получилось-то закадрить девицу. Вот какой я! Дон Жуан, не иначе, однако! Но, когда мы пришли на Белорусскую и нам надо было садиться в разные поезда, Сергей Иванович спросил меня, не пора ли мне записать на бумажку адрес и телефон. А то, не дай бог, за три месяца забудешь!

И тут меня, как серпом по яйцам! Я забыл! Забыл все, что она мне говорила, что прочел в ее паспорте! Забыл начисто, пока бахвалился своей легкой победой. Запомнилась только фамилия «Шах-Эмирова» и все. Даже имя и то вылетело из головы. Пиздец! Я прекрасно помнил все то, что наврал ей, но ни одного ее слова не запомнил! Глухарь на току! Иначе не скажешь! «Глухарь» – упаднически вымолвил я, покраснел и затих.

Я понимал, что лучше было бы мне на месте провалиться сквозь землю, Дон Жуану, хренову. Никогда я не чувствовал себя таким идиотом, выставленным на посмешище, будучи то, что называется «по уши в дерьме». Сергей Иванович, конечно, любил меня и обижать не хотел, но комичность ситуации не давала ему возможности сдержать ухмылку. «Иди, мудак, догони ее! Куда она едет в войсковую часть? На электричке? На автобусе? С какого вокзала?» – твердил он мне. Я его не слушал. Зачем мне это! Я, так упивался своим враньем, что не спросил ее об этом. Я не знал, ни куда она едет, ни на чем, ни с какого вокзала. У меня оставалась только одна маленькая надежда разыскать ее в Минске.

Но она не сбылась. На адресное бюро уповать было не чего. Я знал только фамилию и возраст. По таким скудным данным искать не стали. Я попробовал обойти детские сады в районе парка, но, к сожалению, нигде такая не нашлась. Быть может я не все садики обошел, поскольку перечня у меня не было и я просто ходил, как дурак, спрашивая у прохожих «где здесь детский садик?» А может фраза «рядом с парком Челюскинцев» имела совсем иной масштаб, чем был выбран мною.

Так и остался я от своей глупости, похвальбы и хвастовства и, еще конечно, от юношеского максимализма и неумения не только знакомиться с женщинами, а просто от неумения общаться, без сладкого. А какие стройные у нее были ноги… у-у-у…

Но, когда я начал плакаться об этом Сергею Ивановичу, он успокоил меня одной очень простой фразой: «Ну теперь тебя точно никакой муж-дагестанэц нэ зарэжэт!», закатившись при этом от хохота.