Глава 1

Виктор подходил к небольшому бугорку, выступающему посреди подсолнечного поля. Шел он уже без всякой надежды, скорее из упрямства. Три часа он месил ногами размокший от частых дождей чернозем, а дичи как не было, так и нет. Даже ружье, первое время настороженно сжатое в руках, он давно забросил за спину, на ремень. Раскисшая грязь налипала на ноги, превращая старенькие, еще помнящие армию берцы в пудовые гири. Он не спеша поднялся на холмик — как и следовало ожидать, никого на нем не оказалось. Вздохнув, стряхнул с ботинок грязь и, изменив первоначальный маршрут, пошел к виднеющейся неподалеку посадке. Месить чернозем подсолнечного поля еще раз, чтобы добраться до машины, ему не хотелось. Впрочем, подсолнечным поле было месяца три назад. С тех пор его задисковали и оно белело истерзанными краями перемолотых в щепки стеблей да гниющей трухой прошлогоднего бурьяна. Пусть идти по посадке будет длиннее, но там нет такой грязи.

Посадка встретила его шелестом травы и скрипом трущихся друг о друга сучьев. Она была старая, заросшая до непроходимости. Он пошел вдоль, по узенькой полоске, заросшей кустарником и бурьяном. Раньше такие полосы были пошире, но фермеры в борьбе за лишний центнер зерна уверенно побеждали природу, распахивая все, что можно. Настроение у Виктора было мрачное, как и погода вокруг. «Что за черт меня сегодня на охоту понес? — думал он. — Вчера вечером и в мыслях не было. С чего-то проснулся спозаранку, как ужаленный, и помчался. А охота получилась — курий смех. Исходил километров десять по пахоте, а толку-то? Только ноги убил. И погода эта мерзкая…»

Погода действительно не радовала, южная зима показывала себя во всей красе. Погода была мерзкая: ветрено, сыро и промозгло. Порывистый восточный ветер гнал по небу низкие свинцовые тучи, срывая с них редкие капли дождя, посвистывал в голых ветках бурьяна. Несмотря на декабрь, снега никто еще не видел, поэтому все вокруг было серо-черным. Серые, с прозеленью мха, деревья, посеревшая, жухлая трава, серое небо с низкими, темными тучами. Серый цвет органично вплетался в черный фон размокших черноземных полей. Такое сочетание обычно вызывало тоску и уныние, но для здешних мест это привычная картина.

Заяц появился внезапно, метрах в пяти впереди, он выпрыгнул из травы и сразу рванул влево, обходя по дуге. Виктор, на секунду опешивший от резкого шума, сорвал с плеча ружье и выстрелил вдогонку. Промах! Дробь легла чуть впереди, сделав у косого в ушах несколько лишних дыр. В азарте он сразу выстрелил еще и снова мимо, контейнер дроби разбил глыбу чернозема в считаных сантиметрах позади цели. Злой от своей плохой стрельбы, Виктор повел стволом, вынося упреждение, пытаясь снять зайца наверняка. Тот, однако, бежать ровно не хотел никак, петляя из стороны в сторону. Обычно Виктор попадал в такую цель вторым выстрелом, реже третьим, хотя пару раз бывали случаи, когда заяц поднимался прямо из-под ног и под грохот его пятизарядки успешно убегал. Ружье снова ахнуло, толкнув в плечо и обдав приятным запахом сгоревшего пороха. И снова промах. Как ему показалось, сноп дроби просвистел прямо между ушей перепуганного зверька.

«Надо же отпустить, — догадался он, — я же, как сопляк зеленый, бью контейнерами в упор». Однако и четвертый выстрел не попал в цель, Виктор даже не видел, куда попал. Оставалась последняя надежда на пятый патрон. «Сейчас я должен в него попасть, — подумал он. — Тут метров семьдесят всего, но в стволе четыре пули, наверняка достану, это как пить дать».

Однако выстрела не последовало, затвор застыл в заднем положении, пятый патрон лежал в кармане куртки. Когда он переезжал с поля на поле, забыл доложить его в магазин. Незадачливый охотник зло сорвал шапку и с размаху швырнул ее на мокрую пожухлую траву. Было досадно и обидно, упустил верного зайца. Хорошо только, что нет свидетелей его позора, сегодня на охоту он поехал сам. Никто не будет сочувственно вздыхать и подкалывать. Остановившись, Виктор вытер о траву налипшую на берцы грязь, начал заряжать ружье.

Неожиданно на самом краю поля, рядом с только что отстрелянной гильзой, он увидел какой-то кусочек белого металла. Не поленившись, поднял, чтобы разглядеть. Это оказалась согнутая прямоугольная пластина из алюминия. Очистив ее от грязи, Виктор разглядел потертую черную краску и выбитые на металле буквы — это была какая-то шильда. Такого добра и в полях, и на заброшенных колхозных фермах встречалось много. Эти пластинки с сеялок и тракторов, комбайнов и жаток, со всевозможного оборудования встречались тут повсеместно, утерянные или выброшенные. Он тоже хотел выкинуть свою находку, однако взгляд за что-то зацепился, и Виктор принялся обтирать табличку мокрой травой. Сквозь грязь проступили белые буквы — «завод №», «регулировка распределения», «ход поршня», «октановое число», однако не это привлекло его внимание, а скромная надпись в правом углу — «год выпуска 1940». Остальное читалось плохо, трафаретная краска от старости облезла, навсегда скрывая текст. Зато четко виднелись выбитое — «М-11», затем, наверное, был набит номер «4112643», это было ясно, потому что чуть выше по облезлой краске виднелось «№ серия». Дальше шли какие-то цифры, смысл которых был совершенно не понятен.

«Интересная находка, — подумал он, запихивая найденную шильду в карман, — довоенная. Может, антикварам с «блошиного рынка» продать? Или Сашке подарю, он за такой вот старой ерундой с ума сходит. Наверное, это с самолета. Батя рассказывал, что где-то в этих краях в войну аэродром был». Он поправил шапку и не спеша направился вдоль посадки, надеясь поднять еще одного зайца. Заходить внутрь посадки не хотелось, сильно заросшая молодой порослью и терном, заваленная буреломом, она было практически непроходима. Да и зайца там можно увидеть только при большой удаче. Зато сбоку идти — благодать, видно далеко, шагаешь по траве, и раскисший чернозем не налипает на ботинки. Да и стрелять удобно, цель как на ладони.

Срывающийся редкими каплями дождь внезапно перешел в ливень. Крупные капли падали сплошным потоком, заливая все и закрывая горизонт белесым покрывалом. Виктор побежал к дороге, где стояла его машина, кляня себя, что не накинул сверху водонепроницаемый маскхалат, кляня себя за идиотскую идею отправиться сегодня на охоту.

В этот момент сзади что-то громыхнуло: «Ну вот, зимняя гроза. Что может быть чудеснее?» — подумал он, ускоряясь, мчась длинными прыжками, стараясь успеть как можно скорее. В этот момент впереди что-то ослепительно вспыхнуло, обжигая глаза болью. Неведомая волна ударила в тело, причиняя жуткую боль, завертела его в стороны, потащила вперед… деревья завертелись в калейдоскопе, и наступила тьма…

У сержанта Виктора Саблина сегодняшний день складывался удачно. Сегодня с утра он слетал с комэском на учебно-тренировочном самолете «УТ-2» — «утенке». Полетал по кругу, немного отработал пилотаж в зоне, восстанавливая навыки. Теперь предстоял самостоятельный вылет на учебном самолете, а после на боевом — «МиГе». Если все будет хорошо, возможно, завтра он полетит на боевое задание. От этой мысли сладко щемило сердце. Друзья уже давно летают, воюют, сбивают немцев. А он отлеживается. В сентябре, как только полк приступил к боевой работе, всего четыре вылета сделал, под Харьковом. И на тебе, воспалился аппендикс. Почти месяц не летал, очень плохо заживало. Потом, уже в октябре, сделал еще пять вылетов и подхватил воспаление легких. Больше месяца провел в лазарете, только вчера полковой врач наконец-то разрешил ему летать. Видимо, фортуна все-таки повернулась к нему лицом, ведь сколько же можно болеть?

Повинуясь белому флажку стартера, он плавно толкнул сектор газа, и «утенок» весело затарахтел своим слабеньким движком, разгоняясь по укатанному снегу взлетной полосы. Набрав скорость, он поднял хвост самолета и через несколько секунд был в воздухе. Это было счастье, после такого длительного перерыва самому пилотировать самолет. Внезапно, сразу после взлета, на высоте метров тридцать мотор его «утенка» вдруг взвыл, и из патрубков вырвались длинные, до самого центроплана, языки пламени. Виктор автоматически выключил зажигание и начал присматривать место для посадки. Винт вращался все медленнее и медленнее, вот уже вместо сплошного круга видно мелькание лопастей… Вдруг винт вылетел со своего места, с неприятным свистом пронесся над кабиной незадачливого летчика и с треском ударил по стабилизатору. От удара самолет вздрогнул и свалился на крыло. Наступила тишина. Виктор пытался выправить машину и хоть как-то ее посадить, но скорости не было, самолет на рули почти не реагировал, падая с сильным креном, под углом градусов двадцать. Земля приближалась беззвучно, угрожающе и неумолимо. Последнее, что он успел сделать, это немного сгруппироваться и упереться рукой в борт кабины. Уткнувшись в землю, с противным хрустом сломалось крыло, и последнее, что он успел увидеть, как капот его самолета утыкается в снег. Дальше наступила вечная темнота.

Виктор открыл глаза. Над ним было низкое серое небо. Срывались редкие снежинки, тая на лице. «Черт, как это я? И где? — Голова казалось тяжелой, словно налитой свинцом. Сквозь мешанину мыслей и каких-то обрывков воспоминаний он попытался вычленить главное. Откуда тут снег? Дождь же был? Так! Я шел к машине, этот сраный дождь испортил охоту, что-то впереди вспыхнуло… Да нет же, что за бред? Откуда это в голове? Я летел на тренировочный вылет. Нужно было выполнить упражнение № 2, сесть, а потом должен был вылететь на «МиГе», но после взлета отказал мотор»… — Тут Виктор почувствовал, что-то теплое льется ему на подбородок, хотел вытереть лицо рукой, но движение отозвалось такой жуткой болью, что он потерял сознание…

В следующий раз он пришел в себя от плавной тряски. Виктор лежал на чем-то мягком и колючем, слышался рев мотора, плавно покачивало. С неба по-прежнему падал снег, было холодно. «Меня куда-то везут. Но куда меня могут везти? В городскую травматологию? Или, может, в районную больницу? Хотя какая тут больница? Судя по звуку, это едет наша полуторка. Ведь мотор остановился, и я упал, а значит, расшибся, и меня везут с аэродрома в полковой медпункт. Хотя какой еще медпункт, медпункт остался в армии, добрых три года назад. Тут ближайший медпункт, наверное, только на Таганрогском военном аэродроме». В голове была жуткая каша из образов, мыслей и воспоминаний. Он помнил, что с утра был на охоте, но одновременно он точно помнил свой утренний полет с командиром эскадрильи и что его не хотели выпускать во второй вылет из-за ухудшающейся погоды. Тогда он уговорил комэска на полет, при условии, что будет пилотировать прямо над аэродромом… Что за бред, какой еще аэродром, — пробилась очередная мысль, — я, Виктор Александрович Чемикос, работаю офисным планктоном в конторе местного завода, да и аэродромы я только в армии видел, и то издалека. Но память отлично помнила, что он никакой не планктон, а вообще Виктор Александрович Саблин — летчик сто двенадцатого истребительного полка, сержант. Что он выполнял тренировочный полет для восстановления навыков пилотирования после болезни. И это было именно на аэродроме. Мысли, образы, воспоминания перемешивались в голове. И детский дом двадцатых годов, и детский сад девяностых. Родители и воспитатели, детдомовская школа тридцатых годов и просто обычная постсоветская школа, ФЗУ, завод, аэроклуб, училище, университет, армия… внешне один и тот же человек, но две разные жизни. От обилия хлынувших воспоминаний и образов голова шла кругом. Снова вернулась боль, она разламывала голову на части, небо завертелось и пропало в кровавой пелене…

В себя Виктор пришел от холода. Он лежал на земляном полу в какой-то маленькой комнате. Низкий, крытый камышом потолок, грязные, давно не беленные стены, маленькое окошко. Солнце уже заходило, однако света сквозь это тусклое окошко хватало. Он полностью замерз, закоченел и только в районе сердца ощущался жар. Этот спасительный жар усиливался, постепенно расширяясь. Впрочем, тела он не чувствовал, даже голова уже не болела, только жар в груди и холод вокруг. Виктор лежал и смотрел вверх, больше он не мог сделать ничего. Он не мог дышать, ничего не слышал, не мог даже закрыть глаза, он мог только лежать и смотреть. И еще думать. В голове прояснилось. Он понимал, что он Виктор Александрович Чемикос, неудачливый охотник, лежит на полу в какой-то мазанке и не может ничего. Но при этом он знал, что этот сарайчик находится возле их полкового медпункта и что три дня назад на этом самом месте лежал убитый осколком солдат из БАО. Он видел, как его забирали, чтобы похоронить. И еще он помнил такое, чего раньше не только не знал, но и предположить не мог. Помнил всю жизнь человека с фамилией Саблин, до мельчайших подробностей, помнил, как будто прожил ее сам. И голодные детдомовские годы и фабричное училище, аэроклуб, счастье первого самостоятельного полета. Валю, очень красивую девушку, что училась с ним в аэроклубе, училище, армию. Вся жизнь, вся сущность Саблина, эмоции, любовь, ненависть были в памяти как собственные. Мысли в голове постепенно упорядочивались. Тела он по-прежнему почти не чувствовал, чувствовал только неприятную пустоту в районе живота, жар в груди и жуткий, всепроникающий холод. Внезапно легкие обожгло болью, словно тысячи иголок вонзились ему в грудь и в горло. Виктор понял, что дышит. Со страшным хрипом, выплевывая сгустки крови, но все же дышит. Это словно послужило неким катализатором — жар из груди все быстрее растекался по всему телу, обжигая его, причиняя невыносимую боль, но чем шире он расходился, тем сильнее остывал, превращаясь в тепло и возвращая в тело жизнь. Пустота в груди, животе пропала, она заполнилась чем-то новым, теплым. Он заморгал глазами, услышал, как легкие с клокотанием вдыхают воздух, пошевелил пальцами, перевернулся на живот. Тело оживало, но вместе с жизнью возвращалась и боль. Виктор лежал, скрючившись, беззвучно подвывая от ужаса. Он не понимал, что случилось, ему было жалко себя, свою прошлую жизнь. Как могло быть такое, что он оказался на прифронтовом аэродроме, в теле этого летчика, как ему быть дальше, как вернуться домой. Он лежал ничком в холодной комнатке, сотрясаясь в рыданиях, царапая ногтями и грызя земляной пол, заливая его слезами и кровью. Ужас заполнил все его существо, заставлял его тело биться в истерике. Иррациональный ужас смерти. Он понял, что прежний хозяин этого тела, человек, чей жизненный опыт, воспоминания и жизнь стали для него родными, летчик ВВС РККА — сержант Саблин Виктор Александрович умер несколько часов назад…

Успокоиться и собраться с мыслями он сумел только через несколько часов. Сложно быть спокойным, находясь в чужом теле, которое лежит в кромешной темноте и трясется от холода. Та великая боль уже отступила. Осталась нормальная, привычная. Боль, которую можно терпеть и которая не мешала думать. «Надо выйти к людям, выбраться из этого сарая, — размышлял он. — Здесь я до утра замерзну. Домой, скорее всего, я не вернусь. Или вернусь неизвестно когда. Как вернуться, я не знаю. Значит, надо обживаться здесь. К тому же военный летчик — это элита. Между работающей за гроши планктониной и военным летчиком бесконечная пропасть. А летать я умею, половина памяти была в этом твердо уверена».

Как это ни удивительно, но встал Виктор без труда. Ноги побаливали, подкашивались, но держали. Снова сильно болела голова и распухшая кисть правой руки. Все остальное было терпимо. Как назло, хлипкая дверь сарая оказалась заперта снаружи. Виктор навалился на нее всем телом, но та не поддавалась. Он отошел и с размаху ударил по ней ногой. Боль напомнила о себе, но дверь немного приоткрылась. Загнутый гвоздь, играющий роль замка, выдержал еще три удара, и Виктор вышел на улицу.

Темно и холодно. Нигде ни огонька, ни звука. «Поздно уже, все спят», — подумал он. Только снег скрипел под ногами. Из-за туч вышла луна, осветив улицу желтым, неровным светом. Он даже в темноте шел правильно, выйдя в нужное место. Вон в соседнем доме находится летное общежитие, там спят летчики его эскадрильи. Там же спит и Игорь Шишкин, рыжий, невысокий, но плотно сбитый парень — однокашник по училищу, единственный друг Виктора. Дверь оказалась запертой. Виктор принялся бить в нее ногами, хотел закричать, но из горла вырывался только хрип и клекот. Наконец послышались шаги, дверь открылась, осветив Виктора, и показался маленький, заспанный красноармеец. Он держал керосиновую лампу без стекла и подслеповато щурился в круглые очки, пытаясь разглядеть полуночного визитера.

Виктор, улыбаясь, шагнул вперед, в центр освещенного круга. Он увидел, как глаза этого красноармейца резко расширились, а лицо побелело.

— Тава… тав… тава… — Солдат стал задыхаться, он хотел что-то сказать, но не мог, трясясь всем телом, медленно отступал внутрь комнаты. Виктор так же медленно шел за ним. Лампа в руках солдата задрожала. Виктор, помня, что керосинка в их комнате всего одна, протянул руку, чтобы ее забрать, но тот испустил жуткий, протяжный визг, швырнул в Виктора лампой и бросился в дальний угол. От удара фитиль потух, и комната погрузилась во тьму.

Солдат орал как резаный. Он носился по комнате, в темноте натыкаясь на стены, переворачивая мебель и вопил. Наконец, видимо, сумев нащупать дверь в спальню летчиков, заскочил туда и закрылся, привалившись к двери всем телом. Виктор услышал его финальный вопль: «Упы-ы-ы-рь! Там упы-ы-ы-ырь!»

Виктор похолодел. «Может, я в самом деле слегка того? Перекинулся, а теперь мертвый хожу?» Он пощупал тело под одеждой, кожа как кожа, теплая. Сердце бьется, голова болит, все болит, жрать охота, да и сортир не мешало бы посетить — значит, живой я! То этому придурку спросонья померещилось…

Тем временем продолжавшийся шум в соседней комнате говорил о том, что вопли солдата не остались неуслышанными. Судя по приглушенным голосам, там решались извечные вопросы — кто виноват и в чем, собственно, дело… Виктор прислушался.

— Слышу, в дверь стучат, открываю, а там наш Саблин стоит, что сегодня разбился. Стоит мертвый, шатается, черный весь, зубы у него волчьи, в крови. Тут он и руки ко мне тянет, а руки у него тоже черные, в крови все, и когти, как у зверя, хрипит страшно…

Виктор дотронулся до зубов. Зубы как зубы, правый передний шатался и немилосердно ныл. Ногти тоже вроде как не изменились, за исключением, что все они были сорваны и болели…

Послышался скрип открываемой двери, и внезапно ему в лицо ударил луч фонарика. Виктор скривился от резкой боли в глазах, лучик тотчас погас, дверь с грохотом закрылась.

Шум в комнате усилился, отчетливо послышался лязг передергиваемых затворов. «Ага, — подумал он, — нетрудно догадаться, что сейчас начнется сеанс разоблачения черной магии. Меня набьют свинцом, а потом выяснится, что никакого упыря нет». Виктор хотел крикнуть, что это он, чтобы не стреляли, но из горла вырвался лишь хрип, сменившийся сильным, надсадным кашлем. Так он еще никогда не кашлял, казалось, что еще немного, и легкие оторвутся. Виктор упал на колени, выплевывая из легких какую-то дрянь, содрогаясь в спазмах, грудь горела огнем. Наконец приступ прошел. В доме стояла абсолютная тишина, только потрескивала дверь в комнату летчиков. Видимо, на нее навалились всей эскадрильей.

— Ребята! — Голос наконец-то прорезался. Хриплый, дребезжащий, однако хоть что-то. — Ребята, это я, Витя. Откройте!

Дверь заскрипела с новой силой. Виктор подошел ближе, став в сторонке, чтобы ненароком не подстрелили.

— Мужики, да вы чего? Совсем охренели? Открывайте, мать вашу! Всем морды поразбиваю! Козлы! — За дверью послышался шум, какие то реплики…

— Витька, это ты? — Виктор узнал голос Игоря.

— А кто еще? Конечно, я! Открывайте, замерз, как собака!

— А чем докажешь, что ты? — это уже Вадик Петров влез в беседу.

— Да вы чего, мужики? Совсем в атаке охренели? Да я это, я! Мать вашу за ногу, бога душу семь раз через кобылу и сорок святых… — Виктор несколько минут высказывал все, что думает.

Наконец дверь открылась, освещая светом прихожую, появился Игорь, он осветил Виктора фонариком, долго всматривался.

— А-а-а! Живой! Ну, я же говорил, что это Витька, а вы этого дурня послушали… Живой, чертяка!

Следующие несколько минут превратились в радостный калейдоскоп. Его обнимали, хлопали по плечам, тискали, расспрашивали. Виктор, смущенно улыбаясь, отшучивался.

— Ну, ты чертяка! — Игорь улыбался в тридцать два зуба. — Да мы тебя почти похоронили! Привезли с аэродрома, а доктор говорит: все, отмучился летчик.

— Точно, — поддержал Вахтанг, высокий, красивый кавказец, — слушай, ты как покойнык был, закочинэвший, ми думали всо… поминули за ужином, а ты вот он.

— Да ты сейчас, как покойник, — засмеялся Нифонтов, — ребята, принесите ему зеркало.

Виктор глянул на себя в зеркало и оторопел. Разбитое лицо распухло, сгустки запекшейся крови, налипшая грязь делали его неузнаваемым.

— Да, Витя, — Петров снова влез в разговор, — наделал ты делов! Я тут, понимаешь, сплю сладко, и тут сквозь сон раздается жуткий вой, как будто свинью режут! Я и не знал, что люди так умеют! А потом этот влетает, — он небрежно ткнул в сторону смущенного дневального, — белый, как мел, трясется… Упыри, кричит! Чуть не сожрали. Я сперва не поверил. Думал, розыгрыш. Потом пригляделся, а у этого воина, — новый тычок в дневального, — глаза шире очков и трясется, понимаешь, натурально так… Засомневался я. Фонариком на тебя посветил — ну точно, упырь, вылитый. — Он засмеялся. — Ну ты дал! А мы «ТТ» похватали… ха-ха… кому расскажи, не поверят. А чего ты так хрипел?

— Да я не хрипел… кашлял… ушибся сильно. Вот и кашлял. — Виктор устал от всего, у него закружилась голова, и пришлось сесть на лавку.

Петров внимательно его осмотрел и резюмировал:

— Да ты совсем плох, надо тебя срочно в медпункт! Шишкин, иди доктора поднимай. Вахтанг с Нифонтом, отведите его…

В медпункте Виктора кое-как отмыли, после чего за него принялся его старый знакомый доктор — военврач второго ранга Синицын, высокий, немного пухловатый человек, с вечно сонным выражением лица.

Он долго и недоверчиво его осматривал, ощупывал и даже измерил температуру, нудно расспрашивая про самочувствие. Виктор, которому эта процедура нравилась все меньше и меньше, вскоре не выдержал:

— Товарищ военврач, может, хватит уже? Вы меня накормите сперва, остограмьте, а после вопросы задавайте!

— Я тебе продсклад, что ли? — огрызнулся тот. — Вконец обнаглел! Это ты мне наливать должен, что я тебя с самого начала войны постоянно лечу. Причем, заметь, бесплатно. Нельзя тебе сейчас. Вредно!

— Вредно, товарищ военврач, на живого летчика заключение о смерти подписывать. Вот это точно вредно…

— А ты не много болтаешь, сержант?

— Ну, для покойника я, пожалуй, и впрямь немного того… но для моего обычного состояния почти в пределах нормы. Все-таки приятно чувствовать себя живым, несмотря на все старания родной, полковой медицины. Между прочим, именно по вашей милости я сегодня без обеда и без ужина остался. К тому же очнулся в местном морге. Представляете, какой стресс для молодого организма? А до завтрака еще часов шесть. Так что я, товарищ военврач второго ранга, прямо-таки требую компенсации.

— Тьфу на тебя, балаболка! Ладно, исключительно от моей щедрости, — он залез в небольшую тумбочку и принялся в ней копаться. — Держи, — он протянул Виктору пару сухарей и луковицу, — чем богат. — Потом достал флягу, налил немного в кружку, разбавил водой, поболтал. — Вот так нормально будет, а то пожжешь все.

— Спасибо. — Живот у Виктора уже сводило от голода.

Водка обожгла пищевод, растекаясь по организму блаженным теплом. А вот грызть сухари оказалось больно, болела ушибленная челюсть, ныл зуб. Пришлось размачивать их водой, а лук резать на маленькие дольки. Алкоголь подействовал быстро, Виктор дожевал последний кусочек, запил водой и тут же завалился на лавку. Когда Синицын подошел глянуть, что же это случилось с его постоянным пациентом, тот крепко спал…

На следующий день Виктор проснулся поздно. Он лежал на мягкой кровати, в помещении медпункта, в огороженном плащ-палатками закутке. Состояние было неважным, знобило, горло распухло. Побитое тело отзывалось болью на каждое движение.

— Силен ты спать! — видимо, услышав шорох, в закуток заглянул Синицын. — Как себя чувствуешь? Ого, да у тебя, кажется, жар. Будем лечить. Иди пока умойся и пожуй, завтрак из столовой тебе сюда принесли, а после приступим к лечению! — Он кровожадно подмигнул и вышел на улицу.

Следующие несколько часов Виктор провел в компании доктора. Он был полностью ощупан, осмотрен, прослушан, опрошен, залит йодом и напичкан порошками. Наконец, когда эта процедура смертельно надоела обоим, Синицын вынес вердикт:

— Ну как такое может быть? Ты вчера был как мертвый, сердце не билось, пульса не было. А сегодня, если не считать многочисленных ушибов, ангины и, весьма вероятно, прогрессирующего воспаления легких, ты почему-то живой, — Синицын засмеялся. — И возможно, скорее всего, даже таковым останешься. Хе-хе, в общем, оставляю тебя в полку, полежишь тут, под моим наблюдением, а после видно будет. Эх, судьба моя незавидная — всю войну тебя от всяких болячек лечить.

Врач ушел по своим делам, а Виктор остался размышлять. «Вот так попал. Не, я, конечно, мечтал попасть в прошлое, давать советы Сталину, лично разбить всех немцев и прочая, прочая… Но, блин, почему так не вовремя? Да и вообще… на хрена… Я же ничего не знаю… Схему автомата Калашникова не помню, хотя в армии и отслужил. Знаю устройство винтовки Мосина… но это, видимо, из багажа Саблина. Атомную бомбу? Ну, там Е=мс квадрат, Эйнштейн… массачусетский проект… или брайтон-бичский? Не, не помню. Был там еще какой-то Оппенгеймер… м-да. Что еще? Сейчас декабрь, 41-й год, мы наступаем. Летом немцы нас погонят на Сталинград, потом мы их обратно, потом Курская дуга, Багратион, Ясско-Кишиневская операция, Одерская и взятие Берлина. Потом будет с японцами война, а после с американцами, в Корее. Что еще? Алмазы в Якутии и нефть в Сибири? Не смешите мои тапочки, Якутия большая, а Сибирь еще больше. Хрущев, козлина, Сталина предаст… мелковато это… Однако… багаж-то у меня скудноват… с такими знаниями не Сталина поучать, а коровам хвосты крутить. Все, что я умею и знаю полезного, это наследство нового тела — навыки летчика-истребителя.

Вообще чудеса, конечно. Вот этот самый Игорь Шишкин. Он для Саблина был всем. Они вместе с детдома, за одной партой сидели, везде вместе по жизни. А я этого рыжего обалдуя этой ночью впервые увидел. Едва десятком слов успел перекинуться… так почему он для меня стал как брат? Что память вытворяет… и этих летчиков, из эскадрильи, вчера я впервые увидал, а они для меня как друзья… Почему так? Это для Саблина они были почти семьей, а мне ведь никто… Это память Саблина мою заменяет или как? Может, наша память слилась? Вот херня… кто бы подсказал? Или вот еще… этот Саблин со мной, как близнец. Я имею в виду тело, конечно. Точно такое же, как мое там, только покрепче будет, руки в мозолях от турника. Почему я попал в его тело? Из-за схожести? Или он мой предок? Так не было у меня Саблиных в роду… исключено такое родство. Или нет?.. Думаю, что спрашивать доктора бессмысленно. Пропишет дурку как пить дать… или симуляцию впаяет…

Так что же делать? А что делать… Согласись, Чемикос, что ты тут скотинка совершенно бесполезная. Даже попади ты к Сталину и выжми тот тебя досуха… да не напьется он. Маловато знаний в черепушке. Да и что потом? А потом шлепнут, чтоб языком лишнего не болтал, делов-то. Нет человека — нет проблемы…

Значит, остается воевать… а что еще можно? Дезертировать? Ну, уж нет, трусом я никогда не был. Да и что потом? Всю жизнь прятаться, надеясь, что свершится чудо и меня перекинет обратно? А если не перекинет? Или перекинет уже сегодня… Вот хрень! А может Саблин умер, потому что я в него вселился? И я теперь должен жить за него! Или нет? Почему все это? Вот хрень… А что я еще могу? Да ничего, пожалуй. Дела печальные… Значит, придется стать Саблиным. Сталинским соколом — летчиком-истребителем. Тут, по крайней мере, все понятно, выполняй приказы. Голова не болит, напоят, накормят, а может даже когда-нибудь наградят… посмертно…

Хотя к чему пессимизм, судя по памяти, летчик я неплохой. В последнее время, конечно, больше по госпитальным койкам валялся… Но налет весьма привычный, на вчерашний день составлял 127 часов, по нынешним меркам это очень хорошо, «МиГ» неплохо освоил. Конечно, не ас вроде нашего комэска — капитана Шубина, но Игоря в учебных боях всегда бил…

Вечером зашел Игорь. Лицо у него было настолько серым от усталости, что даже веснушки пропали. Он тяжело привалился на табуретку.

— Фу-у-ух, ну и денек был. Ну как ты?

— А чего мне? Уже лучше. Лежу, лечусь, Синицын всякой дрянью пичкает, ем и сплю. Курорт! Только жрать охота все время, как тогда, в училище, помнишь?

— Ха, — Игорь вымученно улыбнулся, — такое забудешь. Ну, это я подумаю. А насчет пожрать я припас кой-чего… Синицын далеко ушел?

— Да нет, скоро будет. Он мне сегодня всю плешь проел. Видеть его не могу. Четвертый месяц вижу его рожу.

— Значит, поправляйся быстрее, — Игорь вынул из-за пазухи флягу. — Тара где? Ага! — Он налил полкружки мутноватой жидкости, достал из кармана сморщенное яблоко. — Держи! Это хорошее лекарство, куда лучше порошков. Ну, давай, за Победу!

Саблин выпил. Самогон был довольно крепок, но предельно вонюч, Виктора передернуло от вкусового отвращения.

— Как тебе местный табуреткин? До печенок пробил? — Игорь налил себе. — Ну, давай! Твое здоровье! — Он выпил вонючую гадость, запил водой и задумался… — Сегодня летал с Шубиным на прикрытие, еще Нифонтов летал. Над целью, на нас четверка «мессеров» насела. Подошли с превышением и давай лупить, а мы им ничего сделать не можем. Он сверху падает, разогнавшись, тебя обстрелял и обратно наверх ушел и так по очереди. А ты, как утка хромая, внизу крутишься. За «мессером» наверх не выпрыгнуть, скорости не хватит. Нифонт, сдуру, за одним потянул, ну и завис без скорости. Ему как врезали, хорошо хоть не зажгли. Минут десять нас били, потом лаптежники прилетели, а мы связаны. Они отбомбились, как на полигоне, развернулись и ушли. И «мессера» за ними. А мы висим. Что прикрывали, что нет. Нифонт там же на вынужденную посадку сел, в поле, механики уже поехали. Вот так вот, Витя…

Он сидел на табурете, поникший, серый от усталости. Виктору стало его жалко…

— Да ладно тебе, будем и мы немцев бить. Вот с силами соберемся и вломим. Мы эту войну выиграем, я точно знаю!

Игорь невесело усмехнулся.

— Ладно. Пойду я. А то придет Синицын, опять начнет гундеть… Поправляйся!

Он ушел. Виктор еще некоторое время лежал, размышляя, но вскоре заснул. Закончился его первый день в прошлом.

 

Глава 2

Проснулся он от голода. Было еще темно, в комнате стояла тишина, было слышно, как посапывает во сне спящий у противоположной стенки Синицын, как скребет мышь за стеной. Он пытался было снова заснуть, но сон не шел, хотелось есть, живот едва не сводило.

Виктор поднялся и, шлепая босыми ногами по холодному земляному полу, пошел, напился воды, голод немного отступил, но уже не спалось. Тогда он завернулся в одеяло и, усевшись на кровать, принялся ждать утра. Самочувствие улучшилось, и значительно. Опухоль с лица спала, ушибы почти не ощущались, только немного побаливала рука. Удивило то, что зуб перестал болеть и шататься и зажили сорванные ногти. Однако быстро организм заживает. Раньше такого не было.

Постепенно деревенька начала просыпаться. Начали кукарекать первые, самые горластые, петухи, со стороны столовой кто-то гремел пустыми ведрами, проехала машина, видимо, за летчиками. Потом заскрипела кровать в соседней комнате, это проснулась хозяйка дома — Екатерина Павловна, женщина лет шестидесяти. В этой хате она жила одна, муж умер вскоре после Гражданской, дети уехали жить в город. Так она и доживала сама свой век, в этой маленькой, затерянной в полях деревушке.

Она повозилась в своей комнате, потом вышла на улицу. Вскоре послышался скрип колодезного ворота, загремели ведра — Екатерина Павловна управлялась по хозяйству. Хоть оно у нее и небольшое — две козы и пара десятков кур, а ухода требует каждодневного.

Наконец проснулся Синицын, он долго потягивался, зевал, наконец окончательно проснувшись, ушел в прихожую, умываться. Вернулась Екатерина Павловна, звякала в своей комнате чугунками, возилась, потом неожиданно принесла Виктору большую кружку козьего молока.

— На вот, касатик, выпей.

Молоко оказалось теплое, с запахом, однако он выпил с большим удовольствием, после долго благодарил хозяйку…

Потом Синицын провел очередной, утренний медосмотр. Удивленно почесал голову, но комментировать ничего не стал, сказав только Виктору, чтобы тот ходил в столовую самостоятельно. Однако, когда достали его летный комбинезон, от этой мысли пришлось отказаться. Комбинезон был рваный, кожа костюма измазана грязью и кровью, в меховой ворот набился всякий мусор.

— Да, Саблин, в таком виде тебя на люди пускать нельзя. Хотя очень хочется. Елки-палки, одна морока мне с тобой, ты своим появлением превращаешь полковой медпункт в богадельню. Ладно… смотри, я после обеда поеду в дивизию, за лекарствами, чтоб успел постираться. Я сейчас в столовую, скажу, чтобы тебе поесть принесли и шинель.

Однако врач проявил чудеса щедрости и лично принес два котелка с завтраком, буркнув:

— Держи, хворый, помни своего благодетеля.

На завтрак оказались осклизлые макароны на постном масле. Гадость, конечно, но Виктор сжевал с большим удовольствием, как и едва темный чай с черным, почерствевшим хлебом.

После завтрака Синицын приказал ему спрятаться в закутке и не мешать, начинался прием больных. Таковых было довольно много. Сперва пришел знакомый электромеханик из первой эскадрильи. Он накануне проткнул руку отверткой, рана загноилась, и рука распухла. Виктор стал свидетелем небольшой операции, он удивился, как ловко и быстро врач почистил, обработал и забинтовал рану. Прошло едва ли десяток минут, как он уже принимал следующего пациента — мастера по приборам из второй эскадрильи. Тот был ранен пять дней назад при бомбежке аэродрома и теперь ходил на ежедневные перевязки. Еще было четверо, но они были с простудными заболеваниями, этих он напичкал порошками и быстро отпустил.

Потом Виктор поставил на печку чайник, выпросил у Екатерины Павловны большую деревянную бадью и приступил к стирке. Комбинезон, намокнув, превратился в нечто малоподъемное и мылся очень неохотно. Однако спустя час мучений даже кровь перестала выделяться на коже костюма. Повесив одежду сушиться, Виктор походил по комнате. Энергия переполняла его тело, хотелось чего-нибудь этакое совершить. Он прибрался и вымыл полы в их комнате, починил сломанную лавку в комнате хозяйки, набрал воды и, не найдя никакого вектора для приложения усилий, принялся отжиматься от пола. За этим занятием его и застал вернувшийся Синицын.

— Охренеть! Саблин! Немедленно прекрати! Ты что творишь, елки-палки? Последние мозги отбил?

— Не знаю, товарищ военврач. Как будто нашло что-то, прям невтерпеж стало. — Виктору стало стыдно, переполнявшая энергия кончилась, руки подрагивали от напряжения, в голове зашумело.

— Вот дурной физкультурник! Ты понимаешь вообще что творишь? Ты загнуться можешь, идиотина! К черту! Завтра же тебя выписываю! Дубина!

Напевая песни, которые здесь услышат еще не скоро, Виктор шел на аэродром. Шлось легко, легкий морозец не мешал. Дорога была хорошо укатана, солнце ярко светило, снег искрился, так отчего бы не спеть. Доктор выписал его сегодня утром. После вчерашнего он был сильно зол на Виктора, поэтому, быстренько осмотрев его утром, выдал:

— Хватит морочить мне голову. Ты здоров, как бык! На тебе землю можно пахать. Так что иди, летай. Чтоб я тебя больше здесь не видел.

И Виктор ушел, а что еще оставалось делать. Комбинезон, аккуратно зашитый Екатериной Павловной накануне, давно просох, так что ничего его не задерживало. Весь летный состав полка и все начальство были на аэродроме, так что он, немного побродив по деревне и отобедав в столовой, зашел в летное общежитие, где жили летчики их эскадрильи. В прихожей за столом, ткнув голову в ушанку, спал дневальный, тот самый солдат, который открывал ему дверь несколько ночей назад. Услышав скрип двери, дневальный испуганно вскинулся, но, увидев Виктора, успокоился. На щеке у него краснел отпечаток шапки. Виктор молча миновал солдата и зашел в комнату летчиков. В этой тесной комнате помещался весь оставшийся состав их эскадрильи. Жили тесно. Двухъярусные нары в количестве трех штук занимали большую часть помещения, оставляя место для стола, лавки, пары тумбочек и узких проходов между ними. Его место, на верхней полке у дальней от окна стены, белело стругаными досками, скатанный соломенный матрас с тощей подушкой лежали в изголовье. Надо бы сходить к старшине и получить постельное белье, но Виктору было лень. Он открыл тумбочку и принялся изучать разложенные на полке свои вещи. Все осталось в сохранности и в том самом виде, что и пять дней назад. Записная книжка, пара карандашей и школьная тетрадь для писем. Тетрадь заметно похудела, хотя Виктор за все время не написал ни одного письма, видимо, постарался Шишкин, тот писал много. Основное место среди его вещей занимал главный предмет его гордости — темно-синие командирские бриджи. Он купил их по случаю, еще до войны, учась в летной школе и отдав за них последние деньги. С тех пор прошел почти год. Такие бриджи сняли с вещевого довольствия и летчикам не выдавали. Хотя многие старшие летчики еще донашивали старое обмундирование, сержант в таких бриджах смотрелся бы по меньшей мере вызывающе. Но Виктор все равно их хранил, надеясь когда-нибудь пощеголять. Сунув в тумбочку завернутое в полотенце мыльно-рыльное, он собрался было идти, но тут взгляд его упал на лежащую на койке Петрова гитару. Гитара эта осталась в наследство от штурмана полка — Королькова. Тот неплохо играл и часто пел под нее вечерами, развлекая летчиков. После его гибели гитару взял себе Петров, пытаясь научиться, впрочем, без особого успеха. Виктора осенила идея — вот он верный способ прославиться. Достаточно вспомнить побольше песен будущего, того же, к примеру, Высоцкого, подобрать аккорды, и дело сделано. В той жизни, что осталась в будущем, он немного умел бренчать на таком инструменте, так что особых проблем быть не должно.

Гитара оказалась семиструнной, но Виктора это не смутило. Однако дальше началось сплошное разочарование. Он не мог взять даже простейший ля-минор, не говоря уже о баре, пальцы не слушались совершенно. Он перебирал пальцами и так и сяк, но ничего не выходило. «Моторика у тела другая, — озарение пришло не сразу, — Саблин-то гитару в руках не держал никогда, а я в его теле». Решив, что моторика дело поправимое и со временем появится сама, он продолжил терзать гитару, решив ее для начала настроить. Но и тут его ждало разочарование. Звуки казались совершенно одинаковыми, струны вроде как звучали в унисон, но выдавали какую-то какофонию. Он сидел почти час, извлекая из инструмента хриплый дребезжащий трезвон, и в итоге плюнул. Если разучить аккорды и научиться ловко перебирать пальцами еще было возможно, то чем заменить отсутствие музыкального слуха? Расстроенный, он бросил гитару обратно на койку, та обиженно загудела. Вариант прославиться, распевая чужие песни, накрылся медным тазом. Еще можно было попробовать стать поэтом. Навспоминать кучу стихов и песен из будущего и выдавать их за свои. Однако такая слава Виктора как-то не прельщала. Посидев еще немного и обдумав свое положение, он решительно направился на аэродром. Благо идти было недалеко.

Аэродром был небольшой. Весь в снегу, он представлял собой укатанную полосу на краю бывшего колхозного поля, с двумя самолетными стоянками и наспех сооруженными капонирами. Каждая эскадрилья базировалась на своей, поэтому стоянки так и назывались: первая и вторая. Сейчас аэродром был пуст, все самолеты были на задании, и эта притрушенная серым снегом пустота действовала на Виктора угнетающе.

У входа в КП он неожиданно встретился с командиром полка, полковником Мартыновым. Командира в полку не любили. Этот некогда храбрый летчик, герой войны в Испании, сбивший там шестерых фашистов и заслуживший орден Красного Знамени, сейчас потихоньку спивался. В дела полка он вникал слабо, поверхностно, переложив почти всю работу на комиссара и командиров эскадрилий. Периодически его дрючили из дивизии, он на некоторое время бросал пить и имитировал деятельность. Как правило, это ни к чему хорошему не приводило и, к счастью для полка, длилось недолго. Летал он очень мало, видимо, полагая, что он свое уже отвоевал, пусть теперь воюют другие, «МиГа» же откровенно побаивался, предпочитая изредка совершать вылеты на «утенке» — «УТ-1».

— Здравия желаю, товарищ полковник! Сержант Саблин, прибыл после лечения, готов к полетам!

— А! Саблин! Быстро ты… быстро… Здоров, значит. А что доктор говорит?

— Так точно, здоров. Доктор говорит, что пахать можно!

— Это хорошо… хорошо. Ну, иди в эскадрилью… Хотя… Отставить! Погоди-ка… погоди. — Мартынов задумался. — Там, на стоянке, стоит «восемнадцатый» «МиГ», видишь? Вот давай, бери его… сделай пару кругов над аэродромом и садись. Потом взлетай снова и пилотаж, пилотаж выполни. Десять минут тебе на пилотаж, не больше. Замысел ясен? Ну, давай… выполняй…

До стоянки Виктор шел как на Голгофу, едва переставляя ноги. К чему торопиться на собственные похороны? При мысли, что ему сейчас придется лететь, бросало то в жар, то в холод. Он понимал, что вроде бы летал и раньше, что тело должно помнить навыки, и в принципе он знает, как лететь… Но все равно было не по себе, страшновато… «Блин, черт меня сегодня на аэродром понес. Отлетал бы завтра, с кем-нибудь на спарке, а потом можно и на «МиГе» пробовать», — думал он.

Стоянка была почти пустая. Возле капонира стоял одинокий «МиГ» с большой желтой цифрой «18» на киле, да в соседнем капонире стоял другой, разобранный. К его немалому удивлению, техник Семен Павлович, здоровенный, усатый мужик, лет тридцати пяти, попытался его прогнать.

— Да ты чего, Палыч?

— Вали давай, — напирал Палыч, — нечего тебе тут делать. Без приказа Шубина я тебя к самолету не пущу. Опять разобьешь. Давай, шагай отсюда! — Работающие поблизости техники, услышав перепалку, побросали работу и заинтересованно прислушались.

— Палыч, ты в натуре оборзел? — вскипел Виктор. — Мне только что комполка приказал лететь, и я полечу.

Палыч отступил. Бросил под ноги грязную тряпку и, тихо ругаясь, ушел со стоянки. Ну, вот сейчас свершится…

Виктор не торопился. Зная, что в авиации мелочей не бывает, тщательно провел внешний осмотр самолета, проверив все, что можно. Судя по внешнему виду, самолет уже бывал в переделках, на фюзеляже виднелись две некрашеные латки, еще одна украшала левое крыло. Он был выкрашен в белый цвет, однако побелка где облетела, где стерлась, и выступающая родная зеленая краска придавала истребителю неповторимый вид.

Самолет был заправлен и внешне готов к взлету, даже парашют лежал на сиденье. «Перед смертью не надышишься, — обреченно подумал он, — придется лететь!»

Палыч ушел, никто из техников помогать ему не захотел, так что ему пришлось самому убирать колодки и возиться с парашютом.

«Ну вот… уже скоро. Так… кабина чистая, ничего лишнего, сиденье как будто под меня подогнано. Ручка ходит легко, педали тоже… триммер на нейтрали». — Виктор проверил, все было нормально, машина была готова к взлету, даже мотор еще не успел остыть после прогревания.

Появился Палыч и с независимым видом подтащил баллон с воздухом, подключил его к системе…

Мотор зарычал, разметая всей своей тысячетрехсотсильной мощью снег вокруг, машина задрожала, и Виктор, следуя указаниям техника, медленно порулил на старт. Рассыпая искры, с КП взлетела зеленая ракета, давая «добро» на старт. Дальше оттягивать с полетом было уже нельзя.

Он плавно подал сектор газа полностью вперед. Мотор взревел, задрожав от переполняющей его мощи. «Так… хорошо… а теперь отпустить гашетку тормозов…» Истребитель плавно тронулся. Виктор больше не боялся. Страх был загнан куда-то глубоко, только сердце бешено колотилось, и липкий пот растекался по телу. Разбег, скорость начала расти, и тут машину начало вести вправо, Виктор дал левую педаль, но это не помогало. Тогда он несколько раз нажал на тормоза, и самолет, словно нехотя, выровнял направление движения. Оторвалось от земли заднее колесо. Машина все сильнее ускорялась вперед… Наконец он плавно потянул рукоятку на себя, и самолет легко оторвался от земли и начал неспешно набирать высоту. Он летел!

Виктор переключил кран уборки шасси и приветливые зеленые лампочки погасли — загорелись красные. Значит, все нормально, шасси убрались. Он прибрал тягу, однако скорость все возрастала, а земля удалялась все быстрей. «Ну вот, набрал сто метров, пора делать разворот влево». Машина плавно повернула, повинуясь скупому движению ручки. Во время полета он, как учили еще в аэроклубе, постоянно осматривался, двигая взгляд по определенному маршруту: капот, скорость, альтиметр, курс, приборы контроля двигателя, снова капот… Периодически вспоминая о том, что он все-таки летчик-истребитель, Виктор начинал осматривать небо вокруг.

«Ну вот, уже второй круг завершается. Быстро время летит, однако…» Последний разворот, самолет с небольшим снижением устремился к полосе, та немного уходила вправо. «Ага, тут еще снос есть. — Он слегка подвернул машину. — Теперь нормально, и курс и глиссада… Так… выпускаем закрылки». Самолет немного вспучило, скорость начала падать. «Вот черт, немного недотягиваю…» Виктор послал сектор газа немного вперед. Посадочное «Т» быстро приближалось. Он выровнял машину по горизонту, убрал появившийся крен, и через несколько секунд самолет плавно приземлился на три точки, покатился по аэродрому, подпрыгивая на неровностях и быстро теряя скорость… «Есть посадка! Ну, слава богу!»

Второй раз он взлетал куда спокойнее, мандраж почти прошел, иногда только потряхивало… плавно набрал две тысячи метров и принялся выполнять пилотаж. Выходило не очень… Виражи получались плохо, шарик все норовил ускользнуть из центра, самолет скакал по высоте, сказывался долгий перерыв в полетах, ну и, само собой, «вселение». Петли получались куда лучше. От перегрузок, при резких маневрах, немного темнело в глазах, голова вдавливалась в плечи и казалось, что внутренности вот-вот опустятся к сиденью… Время вышло, Виктор уже собирался идти на аэродром, как вдруг, осматривая заднюю полусферу, увидел чужой самолет. Истребитель заходил на него на большой скорости, со стороны солнца, дистанция была метров двести и быстро сокращалась. «Сейчас меня срубят», — от страха перехватывало дыхание… однако Саблин не растерялся, он полностью прибрал газ, резко рванул ручку на себя и дал правую ногу. Машина задрожала и тут же сорвалась в штопор. Вовремя! Хищная тень мелькнула где-то выше и пропала, Виктор выровнял свой «МиГ» и начал разгоняться в сторону аэродрома, ища глазами противника. А вот и они. Врагов оказалось трое, они летели параллельным курсом справа выше, видимо, потеряв из виду его самолет. Однако в облике этих самолетов было что-то знакомое. «Да это же «МиГи»! Е-мое, чуть свои не сбили. Или это такие шутки идиотские?» — Он начал строить заход на посадку, истребители пошли следом. — Точно, свои! Вот гады». Он сел, зарулил на стоянку, выключил мотор. Вылезая из кабины, увидел, как заходили на посадку «МиГи». Судя по бортовым номерам самолетов, садились Шубин, Шишкин и Нифонтов. «Ба, да это не только наши, а можно сказать, почти родня…»

К его удивлению, Мартынов был тут, на стоянке, распекал кого-то из техников, Виктор тут же направился к нему.

— Тащ полковник, задание выполнено, разрешите получить замечания!

— А, Саблин! Вернулся уже? Ну что же, неплохо. Хотя вираж у тебя слабоват… слабоват. Ну да ничего, наверстаешь. Включим тебя в боевое расписание. Так… эту машину за тобой закрепим, я Шубину скажу. Ну, иди… иди, изучай район действий, готовься…

Мартынов ушел на КП, а Виктор остался дожидаться посадки своего непосредственного командира.

Капитана Шубина можно было коротко охарактеризовать тремя словами: хам, пьяница и Летчик. Именно, Летчик с большой буквы. Лет тридцати, среднего роста, худощавый, с острыми чертами лица. Его голову украшала уже изрядных размеров проплешина, как помнил Виктор, эта проплешина появилась уже на фронте — за четыре месяца капитан сильно облысел. Выпить он был не дурак, употребляя при любом удобном или неудобном случае. Командование полка его тихо ненавидело, но он был один из лучших и опытнейших летчиков в дивизии, и ему все сходило с рук.

Шубин с ведомыми уже выбрались из кабин и проводили разбор вылета. Он издалека заприметил Саблина и с ходу выдал следующее:

— О! Вредитель пожаловал! Саблин, ты сейчас летал?

Виктор, который собирался доложить о прибытии, на секунду завис, чем Шубин сразу воспользовался:

— Какого хрена? Кто тебе разрешал лететь?

— Вылетел согласно устному приказу полковника Мартынова, выполнить два вылета на истребителе, полет по кругу и пилотаж.

— По приказу значит… Вот гусь-то… — ни к кому не обращаясь, протянул капитан. — А почему… тута, в штопор попал?

— Ну так, тащ капитан, это… пилотаж выполнил, собирался уже на аэродром лететь, тут вижу, на меня кто-то сзади заходит, вот-вот стрелять начнет, вот и пришлось штопором из-под атаки уходить.

— Саблин, то, что ты из-под атаки так ловко ушел — это ты молодец, а вот то, что меня так поздно увидел, говорит, что говно ты, а не истребитель! Ты должен врага первым увидеть, построить маневр для внезапной атаки и сбить его. Сегодня ты меня увидел в последний момент, завтра «мессера» можешь и не увидеть. Запомните тута этот пример, — резюмировал Шубин, — в любом, даже учебном вылете нужно осматриваться, нужно видеть все, как в бою… Ладно… Я так понимаю, что тебя Мартынов в расписание уже включил? Хорошо. Я, тута, на КП, пока отдыхайте… А, кстати, Саблин, тот «утенок», что ты разбил. Там оказался заводской брак в моторе, так что ты тута невиновный. Радуйся…

В ожидании вылета летчики полка проводили время не на КП, как водится, а на стоянках, в маленьких эскадрильных землянках. Дневальных там не водилось, за порядком и поддержанием тепла следили сами летчики. Топили маленькую буржуйку чем придется, обычно для этой цели использовали стебли подсолнуха с близлежащего колхозного поля. Колхозники успели убрать урожай, но подошедший фронт прервал оставшиеся полевые работы, и сейчас оно темнело частоколом серых, изломанных стеблей. Вот и сейчас Виктор с Игорем бродили по полю, вырывая толстые промерзшие стволы и подбирая уцелевшие шляпки. После из них выбивали семечки и жарили на буржуйке.

— Слушай, — спросил он Игоря, — а чего комэск злой такой? Ну, вылетел я, это же хорошо, ему мороки меньше.

— Да тут дело не в тебе. Это Валерка Нифонт сегодня рассказывал. Так вот, у нас в полку четырнадцать исправных самолетов получается. И летного состава без тебя тоже четырнадцать было, у нас — пять, в первой — семь, ну, и комиссар с командиром. А в боевом расписании всего двенадцать летчиков. Мартынов-то не летает, Изаксон, после того как Королькова сбили, тоже перестал… А задачи полку выполнять надо, ставят-то как будто у нас полный комплект… Вчера комдив прилетал… вздрючил Мартынова, что летчиков мало. А этот тебя увидел и обрадовался — сразу в расписание включил. Тебе бы, по-хорошему, надо еще потренироваться… А вот то, что не твоя вина за этот чертов «утенок» — это хорошо, я слышал, в соседнем полку летчик «ишака» разбил. Зазевался на взлете. Так ему семь лет дали, правда, с отбытием на фронте, — тут Игорь невесело засмеялся…

К аэродрому подошло еще одно звено «МиГов».

— О! Наши возвращаются, давай быстрее…

Эскадрилья была в сборе, даже Шубин вернулся с КП. Летчики набились в крошечную землянку и, растопив с помощью бензина буржуйку, чинно расселись по местам. Коптилка на столе светилась тусклым желтым язычком. Все молчали. Нифонт успел задремать, уронив голову на скрещенные руки. Шубин закурил, задумчиво рассматривая потолок. Полумрак в землянке вызывал тоску, располагая к неспешным раздумьям.

«Вот я и стал летчиком, — думал Виктор. — Как-то быстро, неожиданно. Включили в расписание, и все — скорее всего, завтра я уже полечу в бой». — От этой мысли стало как-то неуютно, снова захотелось обратно, в будущее, где его не будут целенаправленно и изощренно убивать. Однако от действительности не убежать, как бы ему ни хотелось домой, в сытый XXI век, но вокруг оставались все та же тесная землянка и усталые летчики.

Причем, как он понял, домой хотелось вернуться не столько от войны, сколько от окружающей действительности. Война пугала возможной смертью, но одновременно манила неким любопытством — а как оно там? А смогу ли я? Память Саблина ответ дать не могла, для него война тесно связалась с больничной койкой, а вот Виктору почему-то хотелось это узнать. Как и для многих людей, что родились во времена Советского Союза, гитлеровская Германия на подсознательном уровне воспринималась им как враг. Не нужно было ломать себе голову, искать причину, раз есть фашисты — значит нужно с ними воевать. К тому же воевать не в серой пехоте, а в элите войск — истребительной авиации.

А вот действительность удручала. И не тем, что один из командиров давно забил на все, кроме стакана и собственной задницы, а второй хам и смотрит на тебя как на пустое место. Это было нормально, такого добра и в будущем хватает. Удручала окружающая нищета. Он знал, что раньше жили не очень хорошо, но не представлял насколько. Все эти земляные полы в саманных, крытых камышом хатках, бедно одетые, полуголодные люди. Оставаться среди всего этого не хотелось. Но и выбора не было.

«А с другой стороны, — подумал он, — ведь кое-что я знаю. Как там Покрышкин воевал? Парами летали, с радио и что-то было — то ли про колокол, то ли шкаф. Нет, колокол это фигура такая, пилотажная. Шкаф… блин, а ведь читал я про Покрышкина. Помню, в нарядах на КПП ночью делать нечего было, вот читал всякую ерунду из библиотеки. Попадались мемуары всякие… Вспомнил! Точно, вспомнил, только не шкаф, а этажерка. Когда самолеты на разной высоте идут и как-то там так выходит, что немцы этого боятся и чуть ли не сами падают». Память Саблина по этому поводу ничего вразумительного подсказать не могла. Как Виктор уже разобрался, прежний владелец практически ничего не читал, да и вообще мало интересовался всякой там тактикой и прочей ерундой. Его гораздо больше интересовала собственно красота полета и женщины. Однако последние интересовали больше теоретически, поскольку и в училище, и на фронте их было мало, а их, в свою очередь, совершенно не интересовал высокий, угрюмый и застенчивый сержант.

Вечерело. Тусклое зимнее солнце все сильнее склонялось к горизонту. Все расслабились — сегодня вылетов уже не будет. Послышались шутки, под темным потолком поплыли сизые клубы табачного дыма. На улице раздался надтреснутый звук автомобильного клаксона. На сегодня все. Эскадрилья веселой гурьбой вывалилась на улицу, забрались в кузов полуторки и стали дожидаться пилотов из первой, чтобы вместе ехать домой.

В столовой были обед и ужин сразу. Днем обедать ни у кого (кроме Виктора) не было времени. Стоял шум и гам. Пилоты первой эскадрильи сегодня провели три воздушных боя и сбили «мессера». Они жестикулировали, рассказывали эпизоды проведенных боев, чувствовали себя именинниками. Героем дня оказался старший лейтенант Сергей Лисичный — командир звена из первой эскадрильи. Эта его точная очередь положила конец карьере гитлеровского аса. Сейчас он сидел, глупо улыбаясь, принимая поздравления от наших летчиков, пьяный от радости. Это был его первый сбитый.

Подали водку в запотевшем графинчике, затем начали приносить первое. По столовой поплыл запах наваристого борща. Неужели продовольственная служба расстаралась? Летчики довольно водили носами, принюхиваясь.

Шубин разливал водку, это была уже полковая традиция, едва ли не священнодействие. Каждому летчику наливалась порция в соответствии с его дневными заслугами. Виктору сегодня недосталось, он боевых вылетов не совершал, зато себе капитан налил заметно больше. Ну да это ничего, Виктор с большим удовольствием налег на борщ, странно, в обед его кормили супом, ну да ладно…

После ужина все высыпали на улицу. Было уже темно, шли едва ли не на ощупь. Вот и их хата, здесь жил состав эскадрильи, и здесь теперь будет его дом. Впрочем, скорее не дом, а кровать. Он забрался на нары и, переполненный впечатлениями, моментально провалился в сон.

 

Глава 3

— Подъем! — Глухой голос из-за двери вырвал их из объятий Морфея. Летчики проснулись и принялись не спеша подниматься. Зашел дневальный, маленький, щуплый солдат в длинной не по размеру шинели, напустив мороза в и без того остывшую комнату. Он внес небольшую коптилку, сделанную из гильзы от БС. Неровное пламя, подсвечивая его лицо снизу, придавало ему какой-то демонический вид. — Подъем, товарищи командиры. Машина уже ожидает. — Все быстро оделись и выскочили на улицу. На дворе была зимняя ночь, в просветах плотных облаков светили тусклые звезды. Возможно, погодка днем будет не очень… Раздолбанная жизнью и дорогами полуторка уже ожидала. Виктор запрыгнул в кузов и попытался забиться в середину, где теплее, однако не преуспел. Когда машина тронулась, его ловко оттерли под борт, на ветер.

Минут через десять машина лихо затормозила у КП полка. Комэски убыли получать указания, остальных летчиков прогнали в землянки эскадрилий. Наломав хворосту и растопив печку, пилоты уселись вокруг нее, закурили. Как обычно, началась «травля» баек и анекдотов.

Идиллию прервал вскоре завалившийся в землянку комэск. Разговоры моментально стихли, народ замер в ожидании. Шубин не спешил. Он уселся на «свое» место, щелкнув трофейной зажигалкой, закурил и принялся задумчиво рассматривать летчиков. Сделав несколько затяжек и, видимо, что-то для себя решив, начал излагать:

— Значит, тута так. Звонили из дивизии, чайки из восемнадцатого будут по гаубичным позициям работать, под Самбеком. А мы, силами эскадрильи, должны прикрыть и оказать содействие в штурмовке. Значит, так, Саблин, хватит тебе отлеживаться и харч казенный переводить. Тута сегодня со мной летишь, ты и Шишкин…

— Так точно! — Виктор вздрогнул, услышав свой голос со стороны. Игорь, моментально ставший серьезным, просто кивнул.

— Берем по две полсотки, — продолжал Шубин. — Я распорядился, оружейники уже подвешивают. Вылетаем через двадцать минут. Саблин, ты слева, Игорь, тута само собой справа, ну тебе-то не впервой…

— Значит, тута, смотри, — Шубин обратился уже к Виктору, — держись метрах в ста, делай все, как я. Оторвешься — прибью. Хотя… чего там, тебя тогда немцы сами схарчат. Понял, тута?

Виктор кивнул.

— Ну, раз понял, идите, тута готовиться.

Только в кабине «МиГа» Виктор осознал, что уже сейчас он летит воевать. Буквально через несколько минут. И его там могут убить. От волнения перехватило дыхание, сердце стучало так, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Моментально пробила испарина. Чтобы хоть как-то успокоиться, Виктор попытался вспомнить по карте маршрут. Получалось плохо.

Потом он долго, вслед за вторым ведомым, выруливал на полосу. Холодный воздух от работающих винтов быстро остудил пот, голова прояснилась, но все равно успокоился Виктор только после взлета. В небе переживать стало некогда. Три «МиГа», рассекая морозный воздух, устремились к низким зимним облакам.

Виктор знал, что самолеты «И-153» — «чайки» уж очень тихоходны. Знал, что звену «МиГов» придется ходить змейкой, чтобы те не отстали. Впрочем, «чаек» он видел всего пару секунд. Быть ведомым в их, трехсамолетном, звене было еще то веселье. Казалось, что головы у Шубина и у Игоря словно на шарнирах. Они постоянно ими вертели, оборачивались во все стороны. При этом самолет ведущего постоянно нырял то вверх, то вниз, рыскал по курсу — старался осматривать все небо вокруг. Ведомые повторяли все его маневры. Но это давалось Виктору с большим трудом.

Мотор его «МиГа» то ревел на максимальных оборотах, вгоняя машину в легкую дрожь при поворотах вправо, то затихал на минимальных, когда ведущий поворачивал в его сторону. Постепенно Виктор немного освоился с групповым полетом и даже, расхрабрившись, решил осмотреться и поискать подопечных. «Чайки» отыскались быстро, они шли внизу слева, выделяясь на общем фоне своим грязно-белым камуфляжем. Под ними проплывала небольшая, засыпанная снегом, деревенька. Он присмотрелся. Сверху были хорошо видны крытые камышом крыши, редкие дымы труб, накатанная дорога и тропинки. Идиллию портили несколько разбитых пепелищ и свежие оспины воронок. Бомбили деревню недавно, снег еще не успел спрятать следы войны. Что за деревня? Кто в ней, наши или немцы? Характерных ориентиров вроде не видно. Внизу только снег, балки и редкие линии посадок. Он полез за картой и машинально глянул вправо. А там, всего в двух десятках метров, на него неумолимо накатывал самолет ведущего. Шубин грозил ему кулаком, широко открывая рот в беззвучных матюгах. Прозевал поворот. Виктор, уходя от столкновения, резко рванул ручку на себя. Сердце словно взбесилось, и, несмотря на холод в кабине, его бросило в пот.

Он кое-как снова занял свое место в строю. Смотреть по сторонам уже категорически не хотелось. Ведущий с перекошенным от злости лицом продолжал свою беззвучную критику. «Влетит от него, как вернусь. Главное, вернуться, — грустно подумал Виктор. — А там пусть». Метрах в ста справа скалился в ухмылке Шишкин. Ну да, он, наверное, тоже так поначалу попадал.

Дальше полет шел ровно, «МиГи» летели под зимними темными облаками, старательно оберегая «чаек». Впрочем, оберегали их Шубин с Игорем. Виктор по сторонам больше не смотрел, сосредоточив все внимание на самолете ведущего. Он не видел, как пятерка «чаек» провалилась ниже влево, строя заход на склон балки. Внизу, среди чахлых кустов, в ломаных зигзагах траншей притаились немцы. «Чайки» вышли из пикирования, и балку заволокло дымом и снежной пылью. Хорошо накрыли, сегодня у немецких артиллеристов день явно не сложился. Из близлежащей посадки в сторону «чаек» потянулись тонкие росчерки трассеров — проснулось вражеское ПВО.

Шубин не повел звено вслед за «чайками», выжидая в стороне. И теперь немедленно пошел в атаку на позиции немецких зенитчиков, сбросив на них бомбы.

Виктор даже не понял, что происходит. Он увидел, что Шубин начал мелко покачивать крыльями — сигнал «Внимание», а затем, с доворота, ушел в пикирование. Виктор тотчас пошел за ним. Внизу вырастала чахлая посадка, рядом темнели какие-то ямки. Внезапно от крыльев ведущего отделились темные капли и стремительно понеслись вниз. Бомбы! Виктор тотчас нажал кнопку бомбосбрасывателя. Самолет слегка «привспух», освободившись от доброго центнера железа и взрывчатки. Выход, новый разворот, и снова пикирование. Теперь ведущий расстреливал что-то на земле из пулеметов. Виктор тоже нажал на гашетки и сразу бросил, увидев, что комэска уже выходит из атаки. Он успел только увидеть, что его трассы ушли куда-то в сторону лесополосы.

Снова начались развороты, змейки и восьмерки над пятеркой штурмовиков. Виктор больше не озирался, сосредоточив все внимание на самолете ведущего, стараясь не упустить ни одного маневра. Получалось плохо, частенько его самолет то проваливался на десяток-другой метров вниз, то поднимался вверх, над звеном. Шубин так же периодически грозил ему кулаком, обещая всяческие кары. Но то ли помогли капитановы угрозы, то ли по еще какой причине, но к концу полета Виктор уже несколько освоился и уже более уверенно держал строй.

Вот и родной аэродром. Самолет тряхнуло при посадке, и он, подпрыгивая на неровностях и гася скорость, покатился. Неподалеку от стоянки Виктор притормозил, и на крыло, весьма ловко для своей комплекции, запрыгнул Семен Павлович. Дальше он ехал медленно, подчиняясь командам с крыла. Вот и капонир. Торможение, выключить мотор, и все. Он вернулся. Живой и здоровый. Война показалась ему какой-то странной…

Виктор вылез из кабины, бросил парашют на крыло и пошел вокруг самолета, разминая ноги по мокрому, непротоптанному снегу. Пока он летал, немного потеплело.

— Как слетали-то? Много фашистов убил? — спросил Палыч. Он уже залез под крыло и что-то рассматривал.

— Да нормально. Машина-зверь! Все работало хорошо, замечаний к технике нет.

— Хорошо… а дырка в крыле откуда?

— Где? — Действительно, в левом крыле, ближе к законцовке, была небольшая сквозная дырочка. — Блин. — Виктор расстроился. — Такая маленькая. А я даже не почувствовал ничего. Да и вроде как не стреляли по мне…

— Ладно, это я сейчас залатаю. Тут работы минут на десять. А ты там аккуратней. — Семен Павлович пригладил прокуренные усы. — Не привози больше. А то такая маленькая, а таких дел наделать может. На этой машине раньше Саша летал, Литвинов. Так вот ему, тоже при штурмовке, в ногу пуля попала. Ага… аккурат в пятку вошла. Дырочка в кабине была точно такая же, маленькая. Ну, он сел, только вот врачи в госпитале ему ступню-то и отрезали.

— Вот спасибо, Семен Павлович, умеете вы настроение поднять.

— Саблин! — У соседнего капонира, дымя самокрутками, уже стояли Шубин с Шишкиным. — Дуй сюда.

— Товарищ капитан, задание выполнено. Разрешите получить замечания?

— Ты чего, летун? Ты чего творишь тута? — Негромко, чтобы не слышали обступившие его семерку механики, начал он. — У тебя ручка управления, а не хер, так чего ты ее дрочишь… Ты чего прыгал вверх вниз, как заяц в цирке? Чему тебя учили?

— Виноват, товарищ капитан. Волновался.

— Волновался тута он! Смотри мне, Саблин! Ты же, мля, не крестьянин из пополнения, раньше неплохо летал. Еще раз такое повторится — дам рапорт, чтоб тута в пехоту тебя на хер списали.

Виктор похолодел:

— Товарищ капитан, не надо в пехоту. Я после того случая еще в себя толком не пришел, но я быстро освоюсь. Мне бы только потренироваться еще немного…

— Товарищ капитан, — подключился Игорь, — как же можно Саблина в пехоту? Вы видели, как он отбомбился? Он бомбы аккурат зенитчикам на головы положил. Вы, когда в атаку шли, резкий доворот дали, ну я и отстал немного, видел все хорошо. Ваши бомбы не долетели, а вот саблинские уже среди позиций взрывались. Так они стразу заткнулись, я уже, как на полигоне, кидал.

— Ну, смотри тута! — Комэск, видимо, немного успокоился. — Я тебя, Саблин, предупредил… Смотри… По тренировке я с командиром переговорю, сам знаешь, как сейчас с бензином. Ладно! Я в штаб! Игорь, я вроде зажигалку забыл в землянке. Принеси, пожалуйста.

Игорь подмигнул Виктору и пошел к землянкам эскадрильи.

— А ты давай, помогай механику дыры заделывать. Чтоб тута не привозил больше. Исполняй…

Палыч Виктора помогать не пустил. Он уже поставил свежую латку и теперь полез осматривать мотор. Оружейники снимали пулеметы для чистки. В кабине возился специалист по приборам. Подъехал заправщик, обдав всех сизыми клубами выхлопа. Стоянка эскадрильи напоминала разворошенный муравейник, все были при деле, чем-то занимались, куда-то спешили. Виктору не нашлось никакого дела. Он отошел в сторону и обессиленно уселся на груду пустых воздушных баллонов. Вылет дался ему тяжело, а нагоняй от капитана еще добавил. Сил не осталось совершенно. Сейчас бы поспать, но идти в темную и прокуренную землянку не хотелось.

«В пехоту мне нельзя, — размышлял он, — там убьют, как пить дать убьют. Домой бы вернуться, но как? Надо до конца войны дожить, только сложно это. В авиации образца сорок первого года жизнь не сахар». Насколько Виктор помнил, из летного состава, начавшего воевать с начала войны, к концу остались в живых единицы. Но в пехоте шансов уж точно не будет. Значит, лучше летать, ведь он летчик, и летать это все, что он хоть как-то умеет. Это лучше, чем бежать на пулеметы.

«Только нужно сейчас полетать побольше. Тело-то все помнит, это я головой туплю. А чтобы выжить, нужно летать хорошо. И знать, что делать и как. Блин, в голове каша какая-то. Хрен его знает, что делать, летел, как кутенок. А вот комэска глазастый, как он про пробоину узнал? С таким, наверно, не пропадешь… Это у него уже пять сбитых. Хороший летчик, сильный. Возможно, он станет известным Героем Советского Союза. Шубин. Что-то не помню такого. Вот Покрышкина помню, Кожедуба тоже, еще про Федорова что-то по телевизору говорили. Кое-что видел на форумах, приятели обсуждали. Ладно, сейчас это неважно, лучше пойду, послушаю, чего там ребята заливают…»

Вылет комполка разрешил. Видимо, благодаря красноречию Шубина нашлись и излишки бензина, и моторесурс. Вечером Виктор вновь поднялся в воздух, на отработку пилотажа. Сперва сделал несколько виражей, стараясь выполнять их как можно с большей перегрузкой, потом приступил к петлям. Ощущение, что летишь верхом на неуправляемом птеродактиле, пропало. С каждой выполненной фигурой пилотажа, с каждой секундой в небе машина становилась все более послушной его воле. Полет начал доставлять удовольствие. Разрешенные полчаса пролетели очень быстро. Посадив машину, Виктор немного посидел в кабине, отдыхая. Сидеть было неприятно, начинало подмораживать, и мокрая от напряжения одежда противно липла к телу. Все остатки сил ушли на полет. Палыч обошел самолет и пошел за стремянкой, ему нужно все осмотреть, пока не стемнело. Подъехал знакомый бензовоз, вокруг была уже привычная Виктору суета. Заканчивался второй день его войны.

На следующий день, как обычно затемно, прибыли на аэродром, комэски ушли, а оставшийся народ забился в землянку. К утру сильно потеплело, и земля под ногами раскисла. Виктору внутрь лезть не хотелось, талая вода залила весь пол, летчики пытались раскочегарить печку, но отсутствие сухих дров и нежелание идти за хворостом делали их попытки тщетными. Он с Игорем остался снаружи, у входа. Было шумно, техники суетились вокруг самолетов, прогревали моторы, аэродром готовился к очередному боевому дню.

— Слушай, ведь у тебя уже двое сбитых. Расскажи, как ты их сбил.

Про «своих» Игорь мог рассказывать часами, не отвлекаясь на такие мелочи, как обед и сон. Вот и сейчас он сразу оживился, выбросил бычок и, жестикулируя, принялся за рассказ:

— Девятнадцатого ноября над Ростовом патрулировали пятеркой. Шубин вел, я справа, как обычно, а слева тогда Литвин летал… ну который Сашка Литвинов… И еще Лахно Вася и Беридзе Вахтанг. С ними должен был Нифонт лететь, но у него одна нога шасси не убиралась, он сел. На трех с половиной мы ходили. А тут «юнкерсов» девятка идет, чуть пониже. Я их первый увидал, ну ты же знаешь, как я вижу. Ну вот. А они нас не видели, мы со стороны солнца были, ну мы и атаковали с ходу. У нас РС были подвешены, так мы ими как дали! Немцы сразу зассали, развернулись и драпать, бомбы поскидывали. Ну, еще бы, там все в разрывах было…

Жестикулируя руками с грязными, обкусанными ногтями, Игорь показывал элементы боя, как строился заход. При этом, вспоминая короткие моменты своего триумфа, он довольно щурил зеленые глаза, напоминая при этом здоровенного, рыжего кота.

— Ну вот. Я точно видел, как мой снаряд попал. Ракурс неважный был, где-то две четверти, но я точно попал. «Юнкерс» такой еще полосатый был, как тигр, там еще что-то нарисовано было у кабины… В общем, попал я, рвануло у него в фюзеляже, в районе крыла, так он сразу загорелся. Вот знаешь, как спичка загорается? Пых… и такой комок огня вниз полетел. Красиво так… Так вот, мы РС врезали, потом с пулеметов добавили, немцы разворачиваются. Мы их на скорости проскочили — и в разворот. Думаю, сейчас как вмажем еще… Но в это время на нас «мессера» упали. Я когда осматривался… а Лахно с Вахтангом, они после разворота сзади шли и чуть выше, вижу, «МиГ» Лахно горит и пара «мессеров» на нас сзади заходит. Прохлопали, в общем. Командир их увидал и вниз полупетлей, мы с Литвином за ним, «мессера» проскочили и ушли наверх. Их-то всего двое было. Они еще одну атаку сделали и ушли.

— Да, блин. А как же это вы их так?

— Хрен его знает. Они тоже вроде как от солнца зашли. Мы «юнкерсов» без прикрытия увидали и элероны развесили. Командир потом на разборе вставил, все на «юнкерса» горящего пялились… по сторонам никто не смотрел, вот так вот.

Наши техники потом ездили на место. Говорят, немец еще в воздухе сгорел. Калинин, хуторок такой есть под Ростовом. Так «юнкерса» рядом с этим хутором по всему полю кусками раскидало, ничего не осталось. Один только немец успел выпрыгнуть, но у него парашют сгорел, он разбился. Остальные в самолете погорели… А Вася Лахно с самолетом упал. Там рядом речка есть, Мертвый Донец — так он прямо на берег упал. Хотели достать и похоронить, но там одни крылья остались, фюзеляж с мотором на несколько метров в землю ушел, яму водой залило.

Игорь печально вздохнул и полез в портсигар за новой папиросой.

Один «МиГ» из соседней стоянки внезапно порулил на старт. Уже немного рассвело, и Виктор разглядел на хвосте истребителя желтую четверку.

— А кто это? Чего он один полетел?

— Это майор Никифоров, командир первой эскадрильи. Это его «четверка». Наверное, на разведку погоды полетел. Погода-то видишь какая? Полеты могут отменить. Но это он как слетает — узнаем.

«МиГ» очень долго разгонялся и затем с трудом оторвался от полосы, Виктор увидел, как от колес отлетали комья грязи.

— Во! Видал, как взлетел? — Два «экспертных» специалиста внимательно наблюдали за взлетом.

— По грязи сложно машину удержать. Но Никифоров-то ас. Они как-то с Шубиным договорились и провели воздушный бой прямо над аэродромом. Так весь полк головы вверх позадирал. Даже Мартынов из своего блиндажа вылез. Как они дрались! Я так не скоро научусь. И ведь побил он нашего комэска. Тот, правда, потом рассказывал, что у него двигатель в бою не вытягивал. На старшего техника долго орал. Но тут сам понимаешь… — Игорь хитро подмигнул. — Так вот, а второго я недавно сбил, шесть дней прошло. Мы тогда в районе Троицкого на штурмовку летали звеном. Петров вел, я с Литвином ведомые были. А Литвин, он на немцев злой был. Как начнет штурмовать, так пока все до железки не выстрелит, не уходит. А тут один заход сделали, а Литвин чего-то в сторону отваливает, и домой. Мы догнали, а он белый весь, в ручку вцепился. Тут «мессера» появились, две пары. Я их издалека увидал, и мы чуть в сторону отошли и выше поднялись. Они нас не видели, сразу на Литвина кинулись. Они ниже шли, мы на них хорошо сумели разогнаться и атаковали замыкающую пару. Немцы нас прошляпили. Я сперва думал вслед за Петровым ведущего бить, а потом гляжу, до ведомого уже метров сто, где-то три четверти ракурс был. Я прицелился и тут вижу, через прицел уже, как он голову в мою сторону поворачивает. — Игорь злорадно ухмыльнулся. — Так у него натурально, глаза квадратные стали, ей-богу! А я как дал из пулеметов, почти в упор! Он только дернуться успел. Всю кабину «мессеру» разворотил. Я его проскочил, а Петрова немец увидал и увернулся, тут еще их первая пара боевым разворотом развернулась и на нас. Как «мой» сбитый падал, толком и не смотрел. Только когда кинулся к Петрову, увидал, как он уже на снегу валялся, разбитый. Но немцы нам потом дали жару. Втроем как насели, думал, сожрут. Как мы с ним крутились! Я тогда весь БК расстрелял. Минут двадцать нас гоняли. У меня в машине двадцать семь дыр насчитали, в левом баке две сквозные, бронеспинка помята. У Петрова в парашюте пуля застряла и прицел разбили. Отмахались. Как, сам не помню. Когда сели, я из кабины вылезти не мог. А Саше Литвинову тогда в ногу пуля попала, когда из атаки выходил, вот он и ушел. Он сел и сознание потерял. Не знаю, как дотянул, — там весь пол кабины был кровью залит. Палыч твой драил. Его перевязали — и в госпиталь, а там ступню отрезали. Мы с Вахтангом ездили позавчера проведать. Он серый весь. Злой. Как без ступни летать-то? Врачей материт. Его дальше эвакуировать будут. Отлетался, а жалко, летчик хороший, и как политрук неплохой был.

— А я слышал, что без ног летают.

— Да ну? Как ты педали будешь чувствовать? Брехня!

— Да нет же. Я читал где-то, что у англичан одному летчику обе ноги оторвало, до войны еще. Так он протезы так освоил, что сейчас летает и немцев сбивает. Точно! Фамилию вот не помню, то ли Бардер, то ли Джонсон.

— Ну, дела. Надо Сашке будет написать, может, тоже… А где читал? Вложили бы вырезку в письмо.

— Да не помню я. Я как головой приложился, хожу и охреневаю.

— Так врачу скажи. Может, какие таблетки есть, выпьешь, и все как рукой снимет.

— Да ну его, затаскают по госпиталям. Еще, не дай бог, спишут. На фиг. Вот сейчас начал летать, и хорошо, а голова… голова пройдет.

Из низких облаков, укрывавших аэродром, внезапно вывалился «МиГ» и начал с ходу заходить на посадку.

— Как бы не скапотировал. Вон как развезло.

Однако посадка прошла успешно. «МиГ» обдал друзей ветром от винта и зарулил на свое место.

Наконец остальным летчикам надоело сидеть в полутьме, и они выбрались на свежий воздух. Обсуждали перспективы на текущий день. Нифонтов с Беридзе вяло спорили со старшим лейтенантом Петровым на тему отмены полетов на сегодня, приводя в качестве доказательств примеры из своей практики. Подошел Шубин, послушал обрывок спора, зевнул:

— Вот что, орлы. Погода дрянь, сами видите. Никифоров летал, еле вернулся. Синоптик тоже ничего не обещает. Летать нельзя, но нужно. Звонили из штаба армии, срочно требуется разведка перемещений противника по дорогам. Выполнять будет наша эскадрилья, я полечу, но нужен ведомый. Есть добровольцы?

— Я! Я! Я! — Виктор успел раньше Игоря и Вахтанга. Он сам от себя не ожидал такой прыти. Да и минуту назад у него даже мыслей не было о возможности полета по такой погоде.

— Саблин?! Что же, хорошо. Вот, товарищи летчики, берите пример. — Шубин чего-то развеселился. Остальные летчики удивленно посматривали на Виктора. — Слушай тута. На разбеге будь особенно внимателен. Грязь! Машину может тута в сторону вести гораздо сильнее. Смотри по скорости, лучше больше разгонись. И еще, жалюзи тута открывай после отрыва. Забьешь грязью — сорвешь задание. По полету… держись слева, если в облака зайдем, прижимайся ближе ко мне. Главное, не потеряйся. Вылет через полчаса… тута чего еще? Возьмем РС, я уже дал указание, может, чего на дороге встретим. Значит, иди готовься, изучай маршрут, ориентиры…

Этот вылет Виктор запомнил надолго. Машина набирала скорость медленно, словно нехотя. Только у края полосы Виктору удалось ее оторвать. Двигатель едва не перегрелся, однако обошлось. Он пристроился к ведущему и полетел в свой первый боевой вылет на разведку.

Полет проходил на малых высотах. Темные, тяжелые тучи прижимали к земле, не давали самолету подняться выше. Сегодня лететь было проще — вчерашний полет и тренировка не прошли даром, Виктор уже прочно удерживался на своем месте чуть сзади и немного выше ведущего и даже пытался осматриваться, но быстро выдохся. От постоянных маневров и верчения головой устали шея и руки. Самолет ведущего мелькал на фоне земли. Оттепель сверху была видна особенно хорошо. Дороги сразу почернели, на полях кое-где появились черные проплешины. Впрочем, Виктору уследить за этим было сложно, на бреющем полете пейзаж сливался в одну грязную белую массу.

При подлете к линии фронта облачность стала более редкой. Самолеты подпрыгнули выше, и Виктор успел немного осмотреться. Сверху фронт казался нестрашным. Тонкие линии траншей, и очень много черных маленьких оспин от воронок. А вот и деревня Успенская. Виктор опознал ее по характерному ориентиру — водонапорной башне, здесь начинался их разведывательный маршрут. Ведущий, оставив дорогу по левому крылу, жестами приказал подойти ближе. «Ну да, — подумал Виктор, — ему же так удобнее. И на дорогу смотрит, и за мной. Ловко. Надо запомнить». Однако дорога была пустой. Дальше облака снова стали низкие и плотные. Пара истребителей снова прижалась к земле. Виктор потерял ориентировку, постоянные маневры ведущего не давали времени сосредоточиться, а малая высота полета не давала уцепиться глазом хоть за какой-нибудь ориентир. Внизу стелилась под крыло белая земля, какие-то деревеньки, дороги, промелькнула небольшая автоколонна, затем железнодорожная станция, и снова начался однообразный белый пейзаж. Он успевал следить только за температурой воды и масла. Ну и за ведущим, конечно. На остальное не хватало времени. Облачность снова поднялась. Внезапно Шубин начал покачивать крыльями, а затем начал резко снижаться — увидел подходящую цель для атаки и начал строить заход. Впереди, по дороге от линии фронта двигался небольшой, с десяток подвод, обоз. Крошечные с высоты полета лошади тащили такие же фургоны и телеги.

Виктор пошел за ведущим, выбрав своей целью фургон со светлым, выгоревшим верхом, запряженный парой лошадей. Первый РС рванул с перелетом, метрах в тридцати от повозки. От взрыва лошади понесли. Второй тоже лег с перелетом, зато третий попал точно между фургоном и лошадьми. Дистанция до цели была уже совсем маленькой, и Виктор сразу потянул ручку, избегая встречи с землей. Он успел только увидеть вспышку беззвучного взрыва и какой-то бурый дым, секунда, и эта картина смерти скрылась под капотом.

Разворот и новый заход. Обоза уже не было. Несколько подвод удирали по полю, хорошо выделяясь на фоне снега, носились одиночные кони. На дороге разгорался фургон, Виктор увидел, как рядом с перевернутой телегой бьются в агонии лошади. Теперь он выбрал своей целью бричку, запряженную вороной лошадью. Она неслась в сторону небольшой рощицы, видимо, надеясь спастись за деревьями. Виктор выстрелил по ним РС, а потом добавил из пулеметов. Возница, увидев валящийся на него с неба самолет, моментально вывалился на снег и тем самым избежал смерти. Светлые трассеры шкасов на долю секунды задержались на бричке, а затем уперлись в лошадь. Та рухнула, словно подрубленная, бричка закувыркалась, раскидывая по снегу свой груз.

Новой атаки Шубин делать не стал — полетели домой. Погода портилась на глазах. Облака прижимали все ниже и ниже. Ближе к линии фронта попали под слабый дождь, пришлось прижаться к ведущему чуть ли не вплотную. Оторваться в таких условиях — верная смерть. Однако обошлось, вышли точно к аэродрому. На посадке самолет вел себя немного странно, очень неохотно опускал нос, по полосе его водило, словно на коньках. Все же подмокший аэродром — это не шутки. Но все прошло успешно. Снова Палыч на крыле показывает, куда рулить, вот и своя стоянка, тормоза, зажигание. Можно расслабиться. От вылета у Виктора было какое-то странное впечатление. Что-то мешало. С одной стороны, он хорошо отлетал в очень сложном вылете, но, с другой стороны, ощущался какой-то дискомфорт. Перед глазами вставала картинка падающих на снег лошадей. «Война войной, а животинку жалко».

Он вылез, показал Палычу большой палец — мол, все в порядке. Показался Шубин в окружении летчиков. Он им что-то весело рассказывал:

— Ну, Витька, молодец. Хорошо держался. Как мы немчуру причесали?! Там обозники обосрались, небось. Тока ты тута низковато выходишь. Решил немцев винтом порубать?

Летчики засмеялись. Виктор тоже улыбнулся, идея рубить врагов винтом показалась забавной.

— Да нет, тащ капитан. Я наверняка хотел, РС летят хрен куда, зато я как врезал, так все в клочки.

— Ты смотри тута. А то тебе как врежут… в упор или сам немного не рассчитаешь, и привет, полон рот земли. Аккуратнее надо, повыше выводи. Но вообще молодец. Хорошо слетали! Ладно, я в штаб. Вы тута ждите пока.

Теперь летчики обступили Виктора, расспрашивая про подробности вылета. В землянку никто не шел. Воды в ней уже было по щиколотку. Расположились на самолетных чехлах, травили анекдоты, вспоминали истории из жизни. Вскоре появился Шубин.

— Все ребята, шабаш. Наши погодные оракулы предсказывают потепление. Если за сегодня никакой команды на перелет не получим — застрянем тут надолго. Аэродром раскиснет, будем тута долго сидеть.

Сидели до вечера. Там же, на чехлах, и пообедали. Команды на перебазирование не поступило.

Целую неделю истребительный полк был прикован к земле. Аэродромы действительно размокли, раскисли, превратив боевых летчиков в заложников погоды. Жизнь Виктора за это время потихоньку налаживалась. Он хорошо «вписался» в коллектив полка, привык к режиму. Стараясь допускать поменьше проколов, говорил мало, больше слушал бывалых летчиков. Единственно, что сильно мучило — информационный голод. Привыкнув в будущем к непрерывному потоку информации из Интернета, телевизора и массы печатных изданий, здесь он словно попал в вакуум. Читать было решительно нечего. Попадавшие в полк газеты прочитывались в течение часа, все остальное от скуки «добивал» различными руководствами по эксплуатации, наставлениями и уставами. Это вызывало искреннее недоумение Шишкина, однако Игорь пока от вопросов воздерживался.

В это нелетное время каждый в полку занимался чем мог. Валера Нифонтов либо пропадал где-то у своей Вальки, либо слонялся по расположению, узнавая новости. Петров оказался заядлым шахматистом. Высокий, ростом с Виктора, худощавый, он часто сидел, сгорбившись за доской, двигая фигуры, почесывая кончик носа в задумчивости. Играл он хорошо, обыгрывая всех в полку, а поскольку достойных противников было немного, то обычно он играл сам с собой. Несмотря на большой налет, летчиком он был средним, но уже имел на счету одного сбитого «мессера». А еще он был заместителем командира эскадрильи. В чем заключались его обязанности, для Виктора оставалось загадкой. Шубин во все дела эскадрильи вникал сам, руководил жестко, хоть и несколько хамовато, однако свое дело он знал хорошо.

Шишкин же в свободные минуты писал письма своей девушке — Нине. Он с ней познакомился на танцах, в августе, когда полк проходил переформирование в Подмосковье. С тех пор он регулярно, 2–3 раза в неделю, писал ей письма, мусоля карандаш, высовывая от напряжения кончик языка и постоянно шмыгая носом. Она отвечала ему куда реже, однако для него это был праздник, как конфеты для дошкольника. Он по-детски радовался, перечитывая ее письма по несколько раз: сперва быстро, затем куда медленнее, вдумчиво и, наконец, едва ли не по слогам, шевеля губами и обдумывая каждую фразу. После ее писем обычно язвительный Игорь затихал на день-другой, становился более покладистым.

А вот Вахтанг и Виктор предпочитали спорт. В свободное время, когда не было полетов, подтягивались на турнике, отжимались и особенно много внимания уделяли упражнениям на развитие мышц живота. Эта мания началась после того, как Виктор озвучил услышанную где-то фразу: «Хочешь, чтобы не зашли в хвост — качай пресс». Эта фраза была тщательно осмыслена присутствующими летчиками и признана идеологически правильной. Так что качали они пресс на пару. Впрочем, остальные летчики полка к спорту относились положительно, частенько составляя компанию…

…Подмораживать начало еще с вечера. Летчики засуетились и стали посматривать в небо. Однако небо было чистое, мороз только усиливался. На другой день снова поехали на аэродром затемно, как обычно. К рассвету определились с задачами.

— Орлы, значит так тута, быстро перерисуйте линию боевого соприкосновения. Сегодня снова прикрываем железнодорожную станцию Миллерово. Там пополнение разгружаться будет, начальство сказало, чтоб ни одна бомба не упала. Сейчас вылетает старший лейтенант Петров с лейтенантами Беридзе и Нифонтовым. Вылет через 15 минут. Я вылетаю через полтора часа, пойду с Шишкиным и Саблиным. Высота — четыре тысячи метров.

И вот новый вылет. Взлетели с ходу всем звеном. Аэродром хорошо подмерз, и самолеты легко отрывались от земли. Сверху было хорошо видно, как оттепель знатно отыгралась на зиме. И хотя снег так и остался лежать на полях, но уже не укрывал землю полностью. Он съежился, проявились многочисленные проталины. Очень четко выделялись голые стволы деревьев и кустарников, издалека выделялись черные нитки дорог. На подходе к станции они встретили возвращающееся звено Петрова. Приветственно покачали крыльями и разошлись каждый своей небесной дорогой.

Сверху станция казалась крошечной, малюсенькие паровозики, снующие туда-сюда машины и люди. Люди мелькали черными точками, коротенькими ленточками маршевых колонн. Фронт поглощал все, от гуталина до точнейших приборов ПУАЗО, все, что могла произвести измученная войной страна. Но больше всего он поглощал людей. Оторванных от семьи и привычной жизни, одетых в одинаковую форму, наскоро обученных и вооруженных. По тонким артериям железных дорог они прибывали к фронту, к таким вот станциям, чтобы отсюда растечься по стылым землянкам и промороженным окопам зимнего фронта. Многим из этих людей, что сейчас копошились внизу, не суждено пережить эту зиму.

Виктор поморщился. «Нашел время философствовать». Они патрулировали над станцией на высоте четырех тысяч метров. Минимальная скорость позволяла продолжать барражирование более часа. Редкая облачность и ясная погода позволяли издалека увидеть приближение противника. Мельком глянуть на приборы, потом на Шишкина — нет ли новых команд, и по сторонам, нет ли кого, и снова проверить показания приборов. Самое противное было выискивать противника на фоне солнца, глаза слезились, жесткий ворот гимнастерки натер шею, однако хочешь жить — умей вертеться. Виктор помнил из книг, что большинство сбитых летчиков даже не видели своего обидчика. А значит, снова приборы на ведущего и бесконечный обзор бескрайнего неба. Время прошло быстро, пора домой. Над аэродромом Шубин немного схулиганил, дал команду ведомым подойти поближе, а затем «пробрил» посадочное «Т».

И снова привычная аэродромная суета. Привезли обед. Летчики забились в землянку и, хлебая борщ, обсуждали новости. Главная новость — это то, что летчики из первой эскадрильи завалили немецкого разведчика. Об этом сейчас и рассказал Нифонт, ходячая справочная служба полка. Это была его первая особенность. Он был в курсе всех новостей полка, причем не только бытовых — типа с кем, что и сколько вчера было выпито Власычем — механиком из первой эскадрильи. Но и был в курсе жизни полка на самом верху. О всех приказах он узнавал едва ли не за сутки. Поговаривали, что он огулял Вальку — толстую, неопрятную машинистку из штаба полка. Виктор представил себе эту Вальку неглиже и вздрогнул. Аппетит, нагулянный долгим вылетом, чудесным образом испарился…

Второй особенностью Валентина Нифонтова было то, что для Виктора он напоминал героя американского сериала «Теория большого взрыва» Шелдона. И лицом, и такой же длинный, худой и нескладный. А еще, когда Нифонт ничего не рассказывал и ничего не узнавал, он жевал. Доставал горбушку хлеба и начинал ее грызть, пережевывать, мерно двигая челюстями. Игорь как-то рассказывал, что Нифонт грыз одну горбушку целых полтора часа. Он специально, ради смеха, засекал время…

По словам Нифонта, летчики из первой эскадрильи, прикрывая наземные войска, обнаружили диковинный самолет с двумя хвостами и после многочисленных атак сумели его поджечь. Самолет этот, несмотря на чудный вид, был очень маневренный и легко выходил из-под атак, они вчетвером еле управились…

После обеда новый вылет. Поставили задачу прикрыть эскадрильей полк новых пикирующих бомбардировщиков. Бомбардировщиков ожидали сидя в кабинах, как оказалось, не зря — они опоздали с появлением на целых полчаса. Но вылет едва не оказался сорванным. Сперва на самолете Шубина на взлете отказал мотор. Только благодаря своему высокому мастерству он сумел посадить самолет на самом краю аэродрома. Затем снова не убралась одна нога шасси Нифонтова. Ему приказали садиться, однако при посадке эта нога произвольно сложилась, и он плюхнулся на пузо, вспахав винтом полосу. Все это время девятка «петляковых» нарезала круги над нашим аэродромом. Пришлось прикрывать их только четверкой. Заняли позицию слева выше бомбардировщиков, Петров с Вахтангом стали справа. Так и полетели. Виктор, боясь прозевать внезапную атаку немецких истребителей, смотрел за небом во все глаза. В воздушном бою без Шубина, опытнейшего летчика, будет очень тяжело. Однако пока везло, горизонт был чист, только пара «МиГов» справа да девятка бомбардировщиков под крылом. Такая идиллия продолжалась до цели, а там начался ад.

Немецкие зенитчики обрушили на бомбардировщиков шквал огня. Такого Виктор еще не видел. Вокруг девятки отважных «пешек» разрывались сотни снарядов, казалось, что черные облачка разрывов закрыли все небо. Однако бомбардировщики упорно шли к цели, не сворачивая и не выполняя никаких противозенитных маневров. Да, хорошо, что я на истребителе! Лететь и не сворачивать, когда по тебе долбит такая сила, — это нужно иметь стальные яйца. Бомбардировщики сбросили бомбы и теперь спешно разворачивались на обратный курс. Их цель — довольно крупную железнодорожную станцию — заволокло дымом, там внизу что-то горело. За одним из бомбардировщиков тоже тянулся дымный шлейф, он начал быстро отставать от группы…

Бомбардировщики растянулись. Их некогда красивый строй распался, некоторые вырвались вперед, некоторые отстали, замыкала отход та самая отчаянно дымящая машина. «Вот уроды. Ведь себе же хуже делают. Сейчас подойдут «мессеры», так они всех порвут», — подумал Виктор. Однако бомбардировщики своего не бросили, пара самолетов пристроилась к горящей машине, остальные ушли вперед. Истребители тоже разделились — пара Петрова ушла вслед за большинством бомберов, Виктор с Игорем остались сзади, прикрывая отставших. Болела шея, этот чертов воротник натер кожу, каждый поворот головы вызывал боль. Однако не смотреть по сторонам было нельзя. Они находились над территорией противника, и их истребители могли появиться в любую минуту. Ушедшие вперед машины, пользуясь преимуществом в скорости, быстро растаяли вдали. А они так и ползли впятером, подстраиваясь под дымную машину, километр за километром. Бомбардировщики, которые не бросили своего, и пара «МиГов», нарезавших вверху восьмерки и стараясь видеть все вокруг. Над линией фронта дымящий бомбардировщик загорелся. Пламя появилось на моторе, а потом охватило все крыло. Самолет еще тянул минуты две, стараясь уйти подальше на свою территорию, потом от него отделились три черные точки и забелели купола парашютов. Обреченный бомбардировщик завалился набок и устремился к земле, перечеркивая небо черной копотью. Недалеко от земли, видимо, взорвался бензобак, в яркой вспышке от самолета оторвалось крыло, и горящие обломки упали на землю…

На аэродром сели нормально, поврежденную машину Нифонтова оттащили с полосы на стоянку. На самолете командира снимали мотор. Пока самолеты заправляли и готовили к новому вылету, летчики обсуждали прошедший. Шубин выслушивал доклады, коротко обсуждал нюансы вылета, давал свои комментарии. Узнав, что бомбардировщики сильно растянулись, скривился:

— Вот как всегда. Понабирали в Красную Армию по объявлению! Который тута раз уже… Они бомбы скинут и сразу драпать, растянутся кишкой, а тута «шмитты» подходят, много и с превышением, часть на тебя накинется, часть на бомберов. А они ни хера не могут поодиночке, вот и сшибают их тута почем зря. А нас потом дрючат за то. Как вдвоем-то леталось-то?

— Нормально, — ответил Игорь, — хорошо небо видели. Удобно перестраиваться. Оно, конечно, не знаю, каково в бою будет, но лететь нормально.

— Да, немного удобней, — подтвердил Виктор. — Маневрировать проще, я на крыле держался, чуть сзади. Так и ведущего хорошо видел, и все, что вокруг творится.

— Ага. Самолетов мало осталось, попробуем парой полетать, как немцы. А что до боя… Попробуем. Я с командиром поговорю, может, он согласится учебные бои провести. Но все равно, раз такая херня с самолетами, то будем тута парой летать, потому что задач нам не уменьшают.

— Товарищ командир, — снова встрял в разговор Виктор, — еще бы радио поставить, чтобы переговариваться можно было. Почему мы его не используем?

— Радио, — видно было, что Шубин зол, но сдерживается. — А ты сам тута с радио летал? Херня твое радио. Я вот летал, все шумит, трещит на хер. Через 10 минут голова начинает болеть. Снял к чертовой матери, к чему лишний вес возить.

— Так это, товарищ капитан, может, оно у вас не настроено было?

— Мля. Саблин, тебе делать не хрен? — Однако Шубин задумался. — Впрочем, ты же военный человек тута, знаешь, что в армии инициатива наказуема исполнением? Николаич! — окликнул он старшего техника: — Подайте-ка мне сюда механика по радио. Я надеюсь, у нас такой еще водится?

Шаховцев, помощник командира эскадрильи по эксплуатации, высокий мужик лет под сорок, что-то сказал механикам, вытер замасленные руки ветошью и несколько опасливо подошел поближе.

— Николаич, помнишь, ты с моей машины передатчик снимал? Он живой еще? Сколько их в эскадрилье?

— Да лежит у меня на складе. Чего ему сделается?

Но тут, путаясь в полах длинной шинели, прибежал механик. Им оказался тот самый вечный дневальный — маленький, щуплый солдатик. Форма сидела на нем, как на корове седло. Шапка, видимо, на несколько размеров больше, постоянно сползала на нос, закрывая очки, длинные рукава шинели закрывали кисти рук.

— Мля! Опять тута это чучело, — все сильнее закипая, протянул Шубин: — Гольдштейн, какого хера! Как долго ты будешь позорить своим внешним видом нашу доблестную Красную Армию? Никчемный сын великого народа! Выглядишь, как последний босяк. Ты выйди в воскресенье на паперть, тебе медяков накидают. Превратили армию в бордель! И вас тоже это касается, товарищ старший техник, — закричал он на Шаховцева. — Когда у вас механик похож на огородное пугало, то чему удивляться, что половина машин в эскадрилье небоеспособна. И не мое дело, где вам брать запчасти! Рожайте! Это безответственность! — Видно было, что Шубина уже понесло и оправдываться перед ним бессмысленно. — Раздолбаи! Развели тута… Вы на фронте или кто? То один ходит по стоянке пьяный, видом другого можно людей пугать, а потом в эскадрилье моторы летят. Я тут наведу порядок, мать вашу, я вас под трибунал…

От потоков начальственного гнева Гольдштейн съежился и стал еще меньше, Шаховцев же воспринимал крики невозмутимо, видимо, привык. Командир так разорялся еще пару минут и наконец иссяк. Помолчав с минуту, поостыв и успокоившись, начал раздавать указания:

— Шаховцев, нужно установить на «восемнадцатом» «МиГе» передатчик, проверить работу приемника, настроить. Чтоб работало тута, как часы. Подготовить вторую наземную станцию для проверки. А ты, Саблин, проверишь, как оно работает в воздухе. Сколько нужно времени на установку?

— Сутки, товарищ капитан, — голос у механика оказался тонкий, под стать росту. — На складе есть, но нужно аккумуляторы зарядить и отлаживать долго.

— Хорошо, сутки! Вот этого, — палец Шубина ткнул в Гольдштейна, отчего тот съежился еще сильнее, — переодеть! Видеть его в таком виде не могу. И, — тут капитан снова сорвался на крик, — какого хера вы тут столпились? У комэска нет своего самолета, давайте тута работайте!

…Через час Виктор снова был в воздухе. Пришел срочный приказ прикрыть бомбардировщики. Под это дело полк сумел наскрести только два самолета, остальные были на задании. Шубин забрал у Шишкина самолет и взял Виктора в качестве ведомого, хотя тот думал, что будет наоборот. За этот час между вылетами полковой врач успел намазать его шею какой-то гадостью, а Шишкин выделил из своих запасов небольшой кусок трофейного парашютного шелка. Виктор обернул им шею, чтобы не натирало.

Теперь они прикрывали «Су-2» — небольшие одномоторные бомбардировщики. Их пятерка должна была отработать по немецким позициям в какой-то деревне, которую никак не могла взять наша пехота. Вылет проходил гладко, небо было чистое, зимнее солнце ярко освещало землю. Камуфлированные «сушки», поблескивая остеклением кабин, проплывали внизу. Вот и деревня, среди огородов тянутся ломаные линии траншей, видны позиции пушек, на окраине догорают несколько домов. В поле, у деревни, застыло несколько маленьких коробочек, одна из них все еще чадила жирным черным дымом, то тут, то там на снегу лежали черные крапинки, словно проплешины. «Это же убитые лежат», — догадался Виктор. Зенитки не стреляли, небо было чистое, и бомбардировщики отбомбились, словно на полигоне. Сверху хорошо было видно, как прямо среди позиций взрываются бомбы. Один из домов внезапно рассыпался трухой, его обломки загорелись. Крыша другого немного приподнялась вверх, а потом внезапно разлетелась тысячами кусков, стены рухнули — видимо, в дома попали крупные бомбы. Бомбардировщики прошли над целью и принялись не спеша разворачиваться, решили ударить еще раз, видимо, храбрые ребята. Саблин увидел, что по направлению к деревне по снегу движутся редкие цепи, впереди медленно ползли коробочки — наша пехота начала новую атаку.

Внезапно на солнце что-то мелькнуло. Виктор закачал крыльями, привлекая внимание ведущего, и показал ему на возможную опасность. Вовремя. На них сверху уже пикировала пара «мессершмиттов». От первой атаки увернулись легко, уйдя вниз переворотом. «Мессера» заходили на очень высокой скорости и никак не могли довернуть. Они просвистели в стороне и снова полезли вверх. Виктор впервые увидел немецкие самолеты так близко. Они были опасно красивы, словно акулы. Желтоносые, с тонким фюзеляжем, скругленные крылья в серо-белых разводах камуфляжа и черными крестами. Смертельно опасные твари. Догнать их нечего и думать. С их преимуществом они легко поднимутся гораздо выше, к тому же на такой высоте «МиГ» не отличается ни скоростью, ни скороподъемностью.

«Мессера», видно, решили не затягивать бой и атаковали снова. Все повторилось, «МиГи» синхронно выполнили переворот, развернулись и, набирая высоту, потянули в сторону опекаемых бомбардировщиков. Те сбросили оставшиеся бомбы на немцев и уходили домой. Истребители устремились следом, находясь сзади и выше. Еще выше ходила пара «мессеров», подгадывая удобный момент. Виктор увеличил интервал до ведущего, чтобы лучше видеть атаки. «Как же не хватает радио, ведь куда проще согласовывать действия». В этот момент «мессеры» предприняли новую попытку их сбить. Правда, эта атака прошла вяло, словно «для галочки». Понимая, что с наскока никого сбить уже не получится, и не желая ввязываться в маневренный бой, немцы отвернули и скоро растаяли в небе.

Дальше полет прошел уже спокойно. Проводили бомбардировщиков прямо к ним домой, их лидер, с крупной цифрой «5» на хвосте, покачал на прощание крыльями и повел свою группу на посадку. Истребители полетели к себе. Вот и родной аэродром, сделали круг, вышли на глиссаду. Виктор следом за ведущим, на малых оборотах, подошел к посадочному «Т», убрал газ и приземлился. Все это Виктор выполнял привычно и буднично, словно на автомате. Самолет, гася скорость, запрыгал по неровностям аэродрома. Саблин, увидев, что на стоянке ничего нет, лихо подрулил к своему капониру, выключил мотор. «Однако устал немного. Сейчас бы в землянку и на боковую, часа на три».

Но этим сугубо пацифистским планам не суждено было сбыться. Его «МиГ» едва успели заправить, как поступила новая команда на вылет. Снова прикрывать железнодорожную станцию. Теперь ведущим полетел Шишкин. Целый час они утюжили небо, однако противник так и не появился. Обратно возвращались уже в сумерках. Аэродром нашли легко, несмотря на плохую видимость, летное поле и стоянки отчетливо выделялись на фоне белых полей. Маскируй не маскируй, а оттепель что хочешь размаскирует. После посадки вылезать из кабины не хотелось. Четыре вылета с непривычки дались тяжело.

Набившись в кузов полуторки, летчики полка весело болтали, обсуждали минувший день. Настроение у большинства было приподнятое, потерь нет, все живы-здоровы, даже немца сбили. Впереди ожидает вкусный ужин и положенные, после тяжелого летного дня, наркомовские 100 граммов.

В столовой Виктор принял от комэска свою норму, выпил сразу, залпом, не дожидаясь своей порции ужина. Водка привычно обожгла пищевод и приятно разлилась по телу, ударила в голову. Он сидел, расслабившись, чувствуя, как понемногу уходит напряжение от тяжелого дня. Официантки в накрахмаленных передниках ловко разносили порции, весело улыбались знакомым летчикам, шутили. Виктор присмотрелся к одной из них, рыженькой. Стройная, симпатичная молодая женщина. Завалить бы в ее койку. Однако тут не светило ничего… тут все было давным-давно поделено начальством. Эта рыженькая, в частности, была ППЖ начальника штаба, другая, крепенькая блондинка с грудью, наверное, 4-го размера — начальника БАО. Он негромко выругался. Летчики удивленно на него покосились, Шубин, поймав взгляд Виктора, понимающе усмехнулся.

— Ты тута, Саблин, за столом не ругайся. Тут люди кушают. И на баб чужих нечего заглядываться. От того потом беды и происходят.

Виктор не ответил и налег на ужин. Картошка с тушенкой показалась вкуснее, чем обычно. Шубину хорошо про баб говорить. Оба комэска живут отдельно от остальных летчиков, в соседнем доме, и их хозяйка, женщина лет тридцати пяти, охотно делит с ним свою постель.

После ужина, ориентируясь только по тусклому свету звезд, летчики эскадрильи добрались до своего дома. Игорь с Вахтангом тут же затеяли партию в дурака, Петров с Нифонтом сели было играть в шахматы, но вскоре присоединились к картежникам. Виктор же забрался на свой жесткий, набитый соломой матрас и моментально провалился в сон…

— Подъем, товарищи командиры! — Глухой голос из-за двери разбудил его следующим утром. Начинался новый день войны…

 

Глава 4

На следующий день Виктор вместе с Нифонтовым попал в дежурное звено ПВО. Точнее, не в звено, а в пару. Больше самолетов в полку наскрести не смогли, да и то Нифонтову выделили истребитель командира полка, его самолет был еще в ремонте. Вот и сидели они в готовности № 1, с задачей прикрывать аэродром и быть всегда готовыми к вылету, чтобы через 2–3 минуты после сигнала устремиться в небо…

Готовность № 1, дежурное звено… это красиво на бумаге, а в жизни оказалось куда прозаичней. Техники укрывали разогретые моторы теплыми чехлами, на Викторе чехла не было. Мороз усилился, промораживая землю, крепко покалывая открытое лицо, вытягивая последние крохи тепла. В открытых кабинах не спасают ни собачьи унты, ни меховые комбинезоны. Холодно. Виктор поежился, глядя на размытый мглой горизонт, на серую рванину облаков: там, на высоте, ветер еще покрепче. Бр-р-р, неохота наверх. Время тянулось нудно, он ерзал на сиденье, пытаясь изменить положение затекших ног, чтобы хоть немного петь, но губы замерзали. Дежурства эти были, скорее, проформой, за последний месяц звено вылетало всего два раза.

Неподалеку стоит «ЗиС» — топливозаправщик, ожидает возвращения улетевших истребителей. Водитель заперся в кабине, курит махорку так, что сквозь стекла ничего не видно из-за густого дыма. Солдат-телефонист, поддерживающий связь с КП, закутанный в длинный грязный тулуп, уже устал приплясывать. Скорей бы стемнело — тогда отбой.

От нечего делать Виктор принялся отрабатывать различные ситуации, могущие случиться в полете — последовательность действий в том или ином случае, порядок переключения кранов, расположение вспомогательных приборов. Холод донимал. Отвлечься уже никак не получалось. Виктор подтянул ноги и, упираясь руками в борта кабины, принялся поднимать и опускать тело, как на брусьях. Это помогло, кровь быстрее побежала по жилам, немного согрелся. Скорей бы вечер…

Прибежал мокрый, запыхавшийся Гольдштейн, покрутил колесики настройки радиостанции и заспешил обратно. Передатчик он уже установил, но у него никак не получалось настроить две рации между собой. Второй радиопередатчик он установил в землянке техников, и теперь бегал туда-сюда, что-то подкручивая, пробежаться в оба конца приходилось где-то с километр.

Внезапно, сквозь потрескивание эфира в наушниках, Виктор четко услышал:

— Восемнадцатый, Восемнадцатый, как меня слышно? Как меня слышно? Восемнадцатый. Прием.

Вот так вот, настроил-таки Гольдштейн. Молодец. Он щелкнул кнопкой передатчика:

— Восемнадцатый ответил. Яша, как слышно?

— Хорошо вас слышу, товарищ командир. Наконец настроил.

Вскоре он прибежал. Сияя, как самовар, доложил:

— Все, товарищ командир! Настроил! Работает как часы! Вы когда полетите, чтобы в воздухе проверить?

— Ты, Яша, не торопись. Скорее всего, только завтра проверим. Ты вот что сделай. Видишь, где находится кнопка передатчика? Чтобы его включить мне нужно либо ручку бросить, либо левой тянуться. Неудобно. Так что ты переставь кнопку на ручку управления или вблизи сектора газа. Понял?

— Так точно, понял, вечером сделаю.

И снова потянулись томительные минуты ожидания. Кабина была изучена вдоль и поперек, движения отработаны до автоматизма, до тошноты. Это вынужденное ожидание угнетало. Сидеть и ждать, зная, что ждешь впустую. А аэродром жил своей жизнью, самолеты садились, чтобы моментально попасть в черные, обмороженные руки техников и оружейников, и снова взлетали. Полк «работал».

Мрачное, зимнее солнце все сильнее склонялось к горизонту. День заканчивался. Он прошел вхолостую, не принеся ничего, кроме лютого холода, проморозившего тело насквозь.

Вечером, за ужином, Мартынов мрачнее обычного, объявил:

— На завтра готовьтесь. Из дивизии приказали, на Таганрог надо идти, крыть полк СБ. Разведка говорит, что немцы туда целую истребительную дивизию посадили… посадили штук пятьдесят «мессеров». Они их на стоянке накроют, ну а мы прикроем…

Летчики замолчали, разговоры и веселье стихли, все словно окаменели, обдумывая. В столовой наступила непривычная тишина, только тихо перешептывались официантки. Таганрог… некогда теплый приморский город превратился в осиное гнездо, утыканное зенитками, напичканное постами ВНОС и прикрытое истребителями. Страшно туда лезть. Если там и правда пятьдесят «мессеров» — велик шанс, что завтра в это же время будешь не сидеть в теплой столовой, а валяться в степи обугленным куском мяса…

Взлетали в темноте, по подсветке прожекторами, Виктору с непривычки было немного жутковато. Впрочем, не ему одному, но приказ есть приказ, куда деваться. Зато вот в небе оказалось проще, светлее, видимый с высоты краешек солнца, на востоке, подсвечивал облака и придавал им легкомысленный розово-голубоватый оттенок. Полк поднял в небо двенадцать «МиГов». Виктор впервые оказался в составе такого крупного соединения и увидел там много самолетов в небе одновременно. Грозная сила. Они собрались быстро, догоняя подопечных — пятнадцать СБ, идущих клином звеньев. Бомбардировщики в камуфляжной окраске казались размытыми призраками, скользящими над ночной землей.

Вот и Таганрог. Солнце поднялось выше, освещая землю, и он сумел сравнить два города. Новый, город будущего, каким он его знал, и старый, военный, видимый с высоты трех километров. Сравнение оказалось не в пользу старого. Он показался маленьким, расхристанным. Занесенный снегом, усохший по сравнению с собой же из будущего, он не казался Виктору родным, чего-то не хватало…

Над городом было чисто, немцы в небе их не встречали, поэтому бомбардировщики с ходу, не теряя ни одной минуты, отбомбились. За это время Виктор успел хорошенько рассмотреть цель их атаки — таганрогский аэродром. Никаких обещанных полусотни фашистских самолетов там не было. Он увидел только три здоровенных транспортника да на дальней стоянке, в капонирах укрылось звено «мессершмиттов». Сверху бомбежка казалась даже красивой, на земле вспыхивали маленькие огоньки разрывов. Они ложились сериями по шесть-восемь штук, накрывая полосу, стоянки, аэродромные строения, оставляя на земле оспины воронок или редкие огоньки пожаров. Одна такая серия легла прямо через капонир с «мессером», теперь сквозь дым проглядывалась только куча обломков. На другом конце поля полыхала огромная туша «Ю-52», добавляя света в утренние сумерки.

В небе появились первые комочки зенитных разрывов. Бомбардировщики торопливо ложились на обратный курс, выжимая максимум из моторов. Хоть немцы и откровенно проспали налет, но искушать судьбу лишний раз не хотелось никому. Ближе к линии фронта их догнала шестерка «мессеров». Однако на сближение идти не решились, так и маячили сзади выше, чтобы у линии фронта отвернуть и быстро растаять в морозном небе.

В землянке всех словно прорвало. Летчики говорили одновременно, радуясь, что остались живы, выговариваясь, снова посыпались шуточки, раздался смех. Напряжение раннего вылета медленно отступало…

После обеда Виктору довелось лететь еще раз. Они уже привычно тройкой полетели на разведку. Вылет проходил тяжело. Тяжелые свинцовые облака не позволяли истребителям подниматься вверх, превращая середину дня в сумерки. Кое-где из облаков выпадали белесые полосы падающего снега.

Он шел слева, как обычно. По привычке осматривался, уже без былого напряжения. Полетав, он обвыкся в воздухе, даже немного приучился ориентироваться на местности, стараясь определять свое местонахождение в снежной степи. За Матвеевым Курганом немцы обстреляли их звено с земли, из зенитных пулеметов. Тусклые трассеры появились внезапно и пропали, мелькнув за крылом. Шубин сразу увел звено в облака. Началась немилосердная тряска, они сомкнули строй, но все равно соседние истребители казались Виктору темными размытыми тенями. Чуть отстанешь, и ищи ветра в поле, догнать и найти группу снова можно только чудом. К счастью, длилась эта болтанка недолго, ведущий вскоре вышел из облаков, продолжив поиск.

Вот и Латоново, пустая засыпанная снегом деревенька, только дым из труб беленых, крытых камышом хат, расчищенные и накатанные дороги да натоптанные тропинки говорили о том, что здесь есть люди. А вот в Анастасиевке им повезло, из деревни к фронту вытягивалась колонна автомашин, штук двадцать. Лакомая цель, истребители сразу начали строить заход. Атака! Самолеты пошли в пологое пикирование вдоль остановившейся колонны. Виктор хорошо видел, как немцы выпрыгивали из машин и убегали в поле подальше, проваливаясь на снегу, смешно барахтаясь. Сброс, самолет слегка тянет вверх. Шишкин с Шубиным тоже отбомбились, строят новый заход. С колонны никто не стрелял, выбирай и бей любую машину на выбор, как в тире. Хорошо видно, как одна из машин, накрытая близким взрывом авиабомбы, перевернулась на бок. Другая весело разгорается, закрывая остальные черным дымом, мешая целиться. Виктор выбрал своей целью небольшой кургузый грузовик, тот быстро рос в прицеле. Он нажал на гашетки, и красные нити трассеров устремились к машине, исчезая где-то под колесами, потом уперлись в цель, чтобы сразу уйти выше. Он плавно отдал ручку от себя, загоняя грузовик в прицел, и добавил еще из БСа. От мощи крупнокалиберного пулемета самолет мелко затрясся, вокруг грузовика вновь заплясали фонтанчики снежной пыли, его как-то странно перекосило, и через мгновение он скрылся под капотом выходящего из атаки истребителя.

Третий заход Шубин делать не стал, оставил разгромленную колонну позади, вновь уйдя в облака. Виктор, немного отстав при штурмовке, кинулся догонять. К его ужасу, в облаках никого не было видно. Только серая мгла вокруг и устрашающее одиночество. Он вывалился вниз, озираясь, надеясь найти остальных у земли, но вокруг были только снег и серо-свинцовая мгла. Покрутившись так несколько минут и никого не обнаружив, Виктор, решив, что Шубин решил уйти вверх, за облака, устремился туда же. Снова началась немилосердная тряска, казалось. еще немного, и потроха покинут организм. Вскоре вверху порозовело, облака ушли вниз, и он вырвался на ослепительный простор с голубым пологом неба и сияющим солнцем. Он шел на высоте трех с половиной километров, среди незабываемого зрелища, освещенный солнцем, вокруг гор белой ваты облаков. Это было великолепно, только ради такого зрелища стоило становиться летчиком.

Что заставило его обернуться, он так и не понял. Может, инстинкт, какое-нибудь шестое чувство, а может, Бог приглядел за глупым попаданцем, не дал пропасть дурню.

Позади его «МиГа», всего в сотне метров, спокойно шел «Мессершмитт». Хищный, камуфлированный, он плавно водил ярко-желтым носом, прицеливаясь.

У Виктора все застыло от ужаса. Он резко дал ручку от себя, утопил правую педаль в пол и прибрал газ. Вовремя, над кабиной мелькнули росчерки трассеров, немец опоздал менее чем на секунду. Он рванул в правый вираж, а затем резко, ломая самолет, переложил рули обратно. «Мессер», не ожидавший такого финта, проскочил вперед, и вот уже Виктор, довернув, загонял его в сетку прицела. «Теперь посмотрим, кто кого». «Мессер» медленно отрывался, пользуясь преимуществом в скорости, за ним тянулся черный дымный выхлоп. «Форсаж, гад, включил. Ну ничего, до него сейчас метров триста, я его из БС возьму, пусть и не собью, зато дыр наковыряю изрядно», — Виктора захлестнул охотничий азарт.

На всякий случай он обернулся осмотреть небо перед стрельбой. Сзади на него заходил брат-близнец «мессера».

«Черт, разинул варежку. Это же ведомый, ведь они все время парами летают», — злость на себя добавила адреналина. От атаки ведомого он ушел нисходящей полупетлей, но тут в него вцепился первый, ведущий «мессер».

Они играли с ним, как кошки с мышью. Работая парой, атаковали его поочередно, избегая больших перегрузок, пилотировали легко, не давая ему толком ни контратаковать, ни выйти из боя. Виктору же приходилось несладко, от резких маневров с большими перегрузками он начал уставать. Так долго продолжаться не могло. Во время очередного разворота он сумел извернуться, рванув ручку так, что потемнело в глазах, и, выполнив размазанную бочку, сумел-таки обстрелять «мессера» на встречных курсах. Вроде как попал, однако на «мессере» это никак не отобразилось, только их атаки стали еще злее. Понимая, что еще немного, и его собьют, Виктор, выгадав момент, рванул с переворота в пикирование, надеясь укрыться в облаках. Однако, пробив неожиданно тонкий слой белой ваты, увидел под собой землю, какие-то дома. От неожиданности он перевел машину в горизонтальный полет, осматриваясь. «Мессеры» также пробили облака и теперь торопливо его догоняли. Внизу же раскинулась довольно крупная, занесенная снегом деревня, крутил свои извилистые, закованные в лед берега Миус. Он сразу увидел характерный ориентир, небольшое кирпичное здание ГЭС на берегу речки. «Идиот, как я раньше не додумался», — Виктор щелкнул тумблером рации: — Я Восемнадцатый! Я Восемнадцатый! Веду воздушный бой над Курганом, прошу помощи… — он повторял эту фразу снова и снова, надеясь скорее на чудо.

«Мессеры» уже заходили сзади сверху, в новую атаку. Он развернул самолет и пошел на них вверх, в лоб. Те боя не приняли, ушли выше, строя новый заход. Виктор старался держаться от врагов на расстоянии, чтобы они не занимали позицию прямо над головой. Пока получалось, но какой ценой… он был мокрым от пота и постепенно терял высоту, перегруженный мотор ревел на повышенных оборотах. Немцы по-прежнему атаковали, в маневренный бой не лезли, но, пользуясь преимуществом в скорости и скороподъемности, не пускали к маячившим вдали спасительным облакам, наседая все сильнее и сильнее.

Бой уже проходил над самыми крышами равнодушного ко всему поселка. Виктор дрался из последних сил, «мессеры» ловко его загоняли, чувствовалась богатая практика, только чудом его истребитель еще не получил повреждений. Вдруг, сбрасывая с хвоста размашистым виражом особо настырного «мессера», он увидел, как слева выше, из облаков вывалилась пара «МиГов».

— Ребята, я Восемнадцатый, нахожусь справа ниже, за мной выше пара «мессов». Атакуйте! — «МиГи» его услышали, набирая скорость, моментально провалились вниз и устремились в атаку, заходя «мессерам» в хвост.

Те, увлеченные боем, казалось, ничего не замечали вокруг. Виктор, плюнув на оборонительные маневры, уходил по прямой. Они вытянулись за ним, медленно догоняя. Ведущий «МиГов» настиг замыкающего «мессера» и чуть ли не в упор расстрелял его из пулеметов. Хорошо было видно, как росчерки трассеров пропадают у того в фюзеляже… С секунду ничего не происходило, «мессер» продолжал полет, паря пробитыми радиаторами и оставляя за собой белесую полосу вытекающего бензина, а потом он загорелся. Сперва как-то робко, словно рыжий песок начал сыпаться из-за крыла, потом все сильнее, и вот уже огненный ком, увенчанный черными крестами на крыльях, мчится к земле, оставляя черный шлейф дыма. Второй «мессер» сразу врубил форсаж и, снизившись до самых крыш пологим пикированием, стал уходить. «МиГ» пытался его преследовать, но безрезультатно, тот отрывался все сильнее и сильнее…

Он пристроился к «МиГам». Это оказались свои, Шубин привычно погрозил ему кулаком, но беззлобно, улыбаясь. Шишкин же вообще растянул улыбку в тридцать два зуба.

Обратно вернулись без приключений. Устал Виктор страшно. Сил, чтобы рулить, почти не осталось, из кабины его вытаскивал Палыч, он же помог снять парашют. Виктор стоял, покачиваясь, и глупо улыбался.

— Ты где так вспотел? — улыбаясь в прокуренные усы, спросил Палыч.

— Да, — Виктор устало махнул рукой. — немцы кого хочешь вспотеть заставят.

— Хе, ну они такие, — с важным видом подтвердил механик. — Иди, там тебя командир уже заждался…

— Ну-с, — Шубин с удовольствием сделал первую затяжку. — Тута начнем, пожалуй… По атаке колонны… отработали чисто, правда, Витя, смертничек наш, как обычно, отличился. Я же говорил тебе, чтобы так низко не опускался… как об стену горохом… Ну, тута, ладно, немцы тебя быстро отучат. Теперь дальше, ты почему от группы оторвался?

Виктор задумался.

— Я сперва при штурмовке оторвался, но недалеко, надо, наверно, было форсаж дать, догнал бы, потом вы резко вправо повернули, я же левее был, еще сильней отстал. Вы в облака ушли, я сразу за вами, зашел, а там никого. Спустился ниже, вас там тоже нет. Тогда я решил, что вы наверх ушли…

— Вот видишь тута, к чему приводят такие атаки? — перебил его комэск. — Там немного, тут немного, вот и отстал. А тута немцы, а они одиночек отставших ой как любят. Дальше что?

— А дальше облака пробил, а там немцы…

— Так чего же ты сразу обратно в облака не ушел?

— Ну, — Виктор смутился, — как-то не подумал. Сбить хотел.

— Ха! Сбить. Однако, герой, — Шубин с Игорем развеселились. — Ну как, тута, сбил?

— Нет, — поник Виктор, — крутились минут десять, а потом вижу, одолевают меня, я рванул в облака, а там-то уже облаков толком и нет. Окно, здоровенное, над Курганом. Вот тогда-то я и стал вас по радио звать…

— Это ты теперь его должен долго водкой поить, — указал комэска на Игоря, — выскочил вперед меня и давай крутить крыльями, на Курган потащил. Игорь, что это было?

— Так, Дмитрий Михайлович, это Гольдштейн мне перед вылетом приемник настраивал, крутил. А потом, когда Саблина искать стали, я и вспомнил, что у него передатчик стоит. Включил, а тут он, весь эфир воплями забил, под Курган звал.

— Я так и думал, — протянул Шубин, — выходит, Витек, спасло тебя твое радио. Вот запомни этот урок хорошенько, как оно, от группы отрываться. Схарчили бы тебя тута немцы через пару минут, как пить дать. К земле бы прижали и схарчили или на силу бы взяли, тебя-то вон до сих пор шатает, а они вдвоем, вполовину не так устали. Хотя силен, силен. Почти пятнадцать минут против пары драться, это тута, конечно…

Тут Шубин снова увидел незадачливого механика по радио.

— О, Гольдштейн, поди сюда… — последний, испуганно озираясь, заспешил к начальнику.

Комэск, видя его испуг, напустил на себя грозный вид, нахмурил брови, но не выдержал, засмеялся.

— Гольдштейн, за оперативную установку и хорошую работу радио на самолетах объявляю тебе благодарность! Молодец… Теперь дальше, сколько у нас в эскадрилье радиостанций?

— Приемников семь, правда, один неисправный, а вот передатчиков всего два и есть.

— Почему так мало? — изумился Шубин.

— Все штатно, было раньше три, но третий стоял на машине Королькова…

— Так… ясно. Тогда вот что, один передатчик поставь на мою пятерку. Второй с его машины снять, — палец комэска уперся в грудь Виктора, — и поставить на истребитель Петрова.

«Ну вот, — пригорюнился Виктор, — мало того что идея радиофикации всей эскадрильи накрылась медным тазом, одни приемники… так еще у самого отобрали аналог местного тимспика. Но, по крайней мере, в нашей эскадрилье радио все же будет. Значит, есть хоть какая-то польза от моего попадания в прошлое. Хорошо бы еще свободную охоту ввести. Вот только на «МиГе» это сложно. Одиночного «мессера» не догонишь, а от звена «мессеров» и не убежишь. Эх, не все так просто в этом прошлом»…

— Дальше, — продолжил комэск, — все рации настроить на одну волну. Сегодня или завтра, посмотрим по времени, проведешь занятие с летчиками, как правильно ими пользоваться, может, забыл кто или не знал, — последнее он буркнул себе под нос. — Иди, Шаховцева позови, мне он нужен… Ну что, — обратился он к своим ведомым, — пошла писать губерния… Двинули на КП, рапорта напишем, заодно проверим ваши литературные таланты, — он засмеялся, — не каждый день эскадрилья «мессеров» сбивает.

В землянке хорошо. Там нет такого пронизывающего зимнего ветра. Там нет мороза. Печка, растопленная стеблями подсолнуха, сильно дымит, плюется искрами, однако исправно дает тепло. В землянке полумрак, накурено и дымно. Летчики развалились на лавках, «добирают». Подъем каждый день происходит рано, вот и используют каждую возможность, чтобы поспать часок-другой.

Но вот на улице заурчал мотор полуторки, и в землянку, занося с собой клубы морозного воздуха, гремя термосами, ввалилась Галка, официантка из столовой. Розовая от мороза, она быстро скинула тулуп и затараторила, не забывая накрывать на стол:

— Вот, товарищи командиры, покушать принесла, присаживайтесь. А то вы еще не завтракали, а на улице так холодно, так холодно…

Летчики быстро занимали свои места, Шишкин, увидав ненавистные макароны, заворчал:

— Опять эти макароны, да сколько же можно? Они в меня не лезут уже…

— Бойцовый петух должен быть злым, худым и жилистым, — выдал старую остроту Нифонт. — А макароны, да на стареньком маслице, как нельзя более этому способствуют. Так что кушайте на здоровье, товарищ летчик!

Шубин хлопнул неосторожно повернувшуюся официантку по упругому заду.

— Вот так, Галинка-красавица, покушаешь макарон ваших, потом случится тебя в койку затащить, а сил-то, после макарон, на такую роскошную женщину и не хватит. Так и осрамиться недолго.

Галка, делано смущаясь, захихикала.

— Ой, ну вы, товарищ капитан, все только грозитесь. Хотя именно вам макароны как раз полезны. Манька, хозяйка ваша, бабам недавно жаловалась… у нее кроватная сетка железная порвалась, а она новая была, перед войной куплена…

— Вот балаболка. — Шубин снова хлопнул ее по попе. — Давай, накладывай…

Галка весьма двусмысленно ему подмигнула и принялась за раздачу…

— А все-таки почему так происходит? — спросил молчавший все утро Вадим. — Ведь недавно же кормили борщом, и очень вкусным борщом.

— И картошка была, — Игорь мечтательно прикрыл глаза, — с тушенкой.

— Да это повара в столовой путают свой котэлок с чужим!

— Хватит! — вмешался в беседу Шубин. — Развели тута. Что на склад поступает, то и готовят. Сами они и того не едят.

— А вчера, — влез Нифонт, — мотористы из первой эскадрильи зайца застрелили. Из винтовки. Говорят, ничего, вкусный.

— Да тут зайцев навалом, я десяток настреляю легко. — Виктор не удержался и влез в разговор. — Мне только фонарик нужен будет, ночью хорошо охотиться. Я хорошее место приметил поблизости. А готовить их довольно просто, со сметанкой, пальчики оближете…

— Когда ты успел научиться готовить зайцев? — недоуменно спросил Шишкин. Виктор прикусил язык, кляня себя за болтливость. Положение спас комэск, он грохнул кулаком по дощатому столу и начал, все повышая голос:

— Да вы совсем охренели, Чингачгуки доморощенные. Какие, на хрен, зайцы! Какие, на хрен, петухи с макаронами! Ешьте, что дают! И спасибо потом сказать не забудьте. А после летайте, сколько прикажут. Распустились у меня тута… Анархисты-охотнички…

— Зря ты так, командир, — спокойным, ровным голосом, словно и не было вспышки начальственного гнева, продолжил Вадим. — Ведь никто ничего такого не предлагает. Ну, отлучится Витька на пару часов, ночью. Мало ли зачем. Зато мяса свежего поедим. От этих макарон уже живот сводит…

Командир на минуту задумался, поостыл, кивнул Виктору: «Давай мол, излагай». Тот, все еще переживая за глупый прокол, нехотя начал рассказывать:

— Тут за деревней, километрах в полутора, фермы стоят. Да вы все видели, каждый день мимо них на аэродром ездим. Скотины там никакой, все уже эвакуировали. Зато оставили целую гору бураков.

— Каких еще бураков?

— Ну свеклы сахарной. С поля вывезли и бросили. Так вот, там зайцы кормятся, все следами истоптано.

— Понятно, а зачем ночью и с фонариком?

— Ну как… заяц же ночью кормится. Я быстро. Туда сбегаю, посижу час-полтора и мигом обратно.

— Беда мне с вами. — Шубин нахмурился, устало махнул рукой. — Ладно, после ужина можешь сбегать. Только недолго, а то потом заснешь, тута, в воздухе. Фонарик возьми у Шаховцева, у него хороший. Упрется, на меня ссылайся… Чингачгук… — И добавил игривым тоном: — А Галюня нам зайчатины приготовит, да, красавица?

Галка расцвела, заулыбалась, нахально ему подмигнула:

— Для вас, товарищ капитан, сделаю все, что угодно…

Подавая порцию Саблину, она ненароком коснулась его крупной, высокой грудью. От этого прикосновения и от ее томного голоса у Виктора стало тесно в штанах. Он торопливо проглатывал остывающие макароны, не чувствуя вкуса и стараясь не смотреть на официантку. «А ведь бабенка ничего, — лихорадочно думал он, — конечно, старая уже, ей, наверное, может быть и все двадцать пять… но мне же не жениться…»

Позже, когда они с Игорем собирали очередную порцию дров — промерзших подсолнечных стеблей, он не удержался и как можно более равнодушным тоном спросил:

— А что, эта… Галка, которая официантка… дает?

Шишкин замер, покраснел, а потом неожиданно рассмеялся:

— Знаешь, Литвинов Сашка вот так вот насмотрелся, как Шубин Галку за задницу лапает. Ну и тоже… однажды ухватил. Так она ему потом дала… по морде. Хе-хе. Это Нифонт рассказывал. Она по капитану сохнет, а тот… ни себе, ни людям, как собака на сене.

После завтрака Виктор вылетел ведомым, с комэском, на разведку. Вследствие малой численности самолетов фронтовой авиации их полку нарезали немаленький сектор для наблюдения. Вот и летали каждый день, невзирая на погоду, состояние матчасти и количество летчиков. Обычно летали наиболее опытные летчики эскадрильи: Шубин с Петровым. Однако Дмитрий Михайлович всегда брал с собой Виктора или Игоря, смеясь: «Вдвоем веселее!» — а на самом деле натаскивая, давая налетать как можно больше часов в относительно спокойной обстановке. Если позволяла погода и обстановка — проводил короткие воздушные бои, один на один. В таких боях он обязательно комментировал свои действия по радио, а после проводил обязательный разбор. Указывал на ошибки, хвалил за успешные действия…

Немцы в небе больше не встречались, и за неделю Виктор выполнил двенадцать вылетов и провел четыре тренировочных воздушных боя. И хотя он понимал, что это ничтожно мало, однако даже такая малость позволила ему на многое взглянуть иначе. Он начал понимать суть воздушного боя, видеть свои слабые стороны и понял, что бой это не только маневрирование кто сильнее, до темноты в глазах. Нет! Бой сродни мастерству игры в шахматы, сродни поединку на шпагах в благородном искусстве фехтования. Правильное маневрирование самолетами в бою похоже на движение фигур на черно-белых клетках доски. Взаимодействие самолетов в звене так похоже на положение игральных фигур, что прикрывают друг друга, завоевывают инициативу. И занятие выгодной позиции с последующей стремительной атакой схоже с неотвратимым ударом рапириста.

Другое дело, он догадывался, что для понимания все этого ему далеко. Пока что Виктор мог только брать силой. Так говорил Шубин, а он с ним был согласен. Благо силы и выносливости ему хватало. Комэск только разводил руками, выдерживать подобные перегрузки так долго он не мог. Благодаря этому он почти сумел выиграть самый первый учебный бой, в последний момент комэск успел ускользнуть ему под капот. Потом Виктор увидел его сзади, как он любил говорить: «На шести часах». В последующих же боях он был позорно бит. Шубин уже не ходил за ним в виражи и не крутил петли, а ловко уходил вверх, захватывал преимущество по высоте и непрерывно атаковал.

Однако сегодня учебного боя не вышло. Во время разведки, неподалеку от Куйбышево, наткнулись на колонну. Колонна была аппетитная, полтора десятка автомобилей неспешно катили по укатанной дороге, посреди заснеженного поля.

— Атакуем! — Шубин перевел машину в пологое пикирование, Виктор тотчас устремился за ним, выбирая цель.

Однако колонна огрызнулась, от замерших машин к истребителям потянулись разноцветные шарики трассирующих снарядов, расплели паутину светящиеся нити трассеров из счетверенных пулеметов. Самолет Шубина словно заплясал, уходя от летящей навстречу смерти. В эфире Виктор услышал, скороговоркой:

— Маневрируй… маневрируй… с ходу бей и уходим…

Он бросил самолет вниз, уходя под ряд приближающихся ярко-красных шариков из «эрликона», дал левую ногу, оставляя справа потянувшуюся к нему линию пулеметных пуль и успев поймать в прицел цель, залпом отстрелил все РС. Целью оказалась небольшая легковая машина со счетверенной установкой зенитных пулеметов на борту. Ракеты легли вразнобой, однако одна из них, взорвавшись в паре метров от машины, перекинула и словно сдула ее с дороги. Он это успел увидеть мельком, отчаянно маневрируя, уклоняясь от вражеского огня, в этот момент самолет вздрогнул от попадания. Виктор замер от ужаса, однако ничего не происходило, дыма не было, он так же слушался рулей, только появилась тряска. Трясло так, что начало тошнить, пришлось сбросить тягу, стало немного лучше.

Ушли, оставив позади такую опасную цель. Над ней поднималось облако черного дыма, одна из вражеских машин все-таки загорелась от их огня. Когда Виктор поравнялся с ведущими, тот, улыбаясь, поднял вверх палец.

— Хорошо отработали. — Сквозь треск помех в наушниках раздался его уверенный голос. — Ловко немцев причесали. Теперь быстренько проверим дорогу до Кумшатского — и домой. У тебя, кстати, фюзеляж пробит. Все нормально?

Виктор отрицательно закачал головой, жестами пытаясь показать проблему. Шубин, видимо, ничего не поняв, нахмурился, коротко бросив в эфир:

— Уходим домой!

Неприятности продолжились на посадке. Когда он повернул кран выпуска шасси, в пневмосистеме вместо привычного свиста что-то коротко пшикнуло, сигнальные лампочки так и продолжили гореть красным. Только теперь Виктор доглядел, что манометр давления воздуха был на нуле. Пришлось крутить лебедку аварийного выпуска…

На пробеге самолет как-то особенно жестко воспринимал все неровности аэродрома, норовил завалиться вправо и в итоге так и застыл, перекошенный на один бок, раскорячив крылья. Моментально выключив мотор, он выскочил из кабины, опасаясь пожара. К нему уже бежали со стоянки люди, неслась псевдосанитарка, их старая полуторка, что каждый день возила летчиков на аэродром. Виктора моментально осмотрели, ощупали и, убедившись, что все нормально, народ переключил внимание на самолет.

Тут все оказалось куда хуже. Правое колесо шасси, видимо, простреленное в бою, теперь чернело лохмотьями свежепорванной резины. Из-за чего машину и перекосило. В крыльях виднелись черные точки нескольких пулевых пробоин. В фюзеляже, позади кабины, была дыра размером с кулак. Машине досталось изрядно, самолет было жалко до слез. Виктор ходил кругами, осматривая повреждения, переживая, ведь попади этот снаряд чуток левее, и такая дыра была бы в кабине. Подошел Палыч, посмотрел, сочувственно хлопнул по плечу, буркнул:

— Ничего, к утру залатаем… будет лучше прежнего. — Вскоре подъехал трактор и не спеша потащил искалеченный самолет на стоянку.

Вот так Виктор стал «безлошадным». Очень неприятное состояние, как будто неполноценный, чуть ли не убогий. Остальные летчики сегодня летают, благо погода позволила, а ты на земле слоняешься. Он долго сидел в землянке, глядя на огонь, пытался отоспаться, но сон не шел. Чтобы хоть чем заняться, двинулся на стоянку, помочь Палычу. Самолет затащили в капонир и уже успели снять винт. Раскапотированный, без винта, с козелками под правым крылом, он казался жалким. Палыч, весь измазанный в масле, слез со стремянки и чинно подошел, закуривая.

— От так от. Шесть пробоин в крыльях. Пробили камеру колеса и амортизатор шасси, остальное ерунда. А вот по фюзеляжу дела хуже, одна пуля пробила винт, кок, разбила компрессор, в нем застряла. А слева, видать, зенитка попала, воздушный клапан в труху размолотило. Вот ты без воздуха и остался.

— Так вот почему трясло, — догадался Виктор, — из-за винта все… Слушай, Палыч, давай помогу.

— Командир, иди, отдыхай, у меня тут помощников выше крыши, есть кому гайки крутить…

Ужин прошел уныло, в похоронном молчании. После обеда снова летали полком, прикрывать полк СБ. В этот раз немцы бой приняли, дрались яростно и упорно. Никифоров, командир первой эскадрильи, сумел сбить одного врага, однако и немцы не остались в долгу, сбили два бомбардировщика. Пилот первой эскадрильи, Сергей Лисичный, недавний герой, заваливший «мессера», также был сбит в этом бою. Его горящий «МиГ» упал в окрестностях Таганрога, парашюта никто не видел. Многие машины в полку получили повреждения. И теперь все летчики вяло ковыряли свои порции, изредка тихо переговаривались. Ощущение было такое, словно находишься на похоронах, даже наркомовские сто граммов не сумели разгладить обстановку…

После ужина Виктор направился к замеченной ранее колхозной ферме. Снег весело поскрипывал под ногами, взошедший месяц хорошо освещал заснеженную степь. Вот и ферма. Он быстро забрался на кучу, устроился поудобнее и принялся ждать. Как она тут оказалась — неясно. Может, война помешала увезти свеклу на переработку, а может, чье головотяпство — никто уже не скажет. Тем не менее приличная гора свеклы, порядка сотни тонн, осталась лежать под открытым небом никому не нужной промерзшей горой. Однако, несмотря на то что она промерзла, ни зайцам, ни оставшимся местным жителям, что часто наведывались сюда с мешками, это, видимо, не мешало. Заячьими следами здесь все было буквально затоптано. Снега выпало непривычно много для этих мест, вот косые и облюбовали себе большую кормушку.

Накануне он зашел к механикам, разжился фонариком и, воспользовавшись кусачками, обкусил скругленные головки пуль в обойме. Конечно, точность у таких пуль убогая, но на пару десятков метров хватит, а больше и не надо. Заяц на рану очень крепкий, а Виктор хорошо себе представлял, как «шьет» «ТТ» и бежать километр по снегу за умирающим подранком ему не хотелось.

Первый заяц показался минут через десять, темной тенью выделяясь на белом фоне заснеженной земли. Он настороженно подбежал к куче, шурша по снегу, принялся хрустеть промороженной свеклой и замер, освещенный ярким светом фонарика. Выстрел на морозе прозвучал каким-то жалким хлопком, зато от вспышки пламени и света фонарика Виктор ослеп. Однако все оказалось зря, он промахнулся. Заяц серой тенью удирал в спасительную тьму, а незадачливый охотник, беззвучно матерясь и моргая, так и сидел, карауля следующую жертву.

Второй зверек прибежал скоро, буквально минут через пять. Теперь Виктор стрелял без фонарика, тщательно целясь в серую, расплывающуюся на фоне незанесенной снегом свеклы фигуру. Снова тихий хлопок выстрела, ослепляющая глаза вспышка, и белые пятна в глазах. Шум на снегу показывал, что в этот раз он попал. Заяц бился в агонии, рассыпая на снегу кажущиеся черными в ночи капельки крови.

— Ну, с первой кровью! — поздравил Виктор сам себя. Раньше… или нет, не раньше — позже, по этому поводу проводился целый ритуал. В конце захода быстренько, на скорую руку накрывали стол на капоте машины, разливали по стопочке и под немудреную закуску поздравляли стрелка. Сейчас же… свои сто граммов Саблин употребил еще за ужином…

Мороз усиливался, несмотря на унты и меховой комбинезон, сидеть на куче промороженной свеклы было некомфортно. Тем не менее за час с небольшим он добыл четырех зайцев. Конечно, это неспортивно, и сам Виктор такое занятие охотой не считал, но макароны надоели, а зайцев тут действительно было много. Запихав добычу в заранее припасенный мешок и похвалив себя за предусмотрительность, — не придется пачкать комбинезон кровью, он отправился домой. По дороге решил заглянуть к техникам, отдать фонарик. Благо там кто-то еще не спал, сквозь неплотно задернутые шторы светомаскировки пробивался слабый лучик света.

К его удивлению, Шаховцев, Палыч и еще трое техников их эскадрильи еще ужинали. Расположившись за большим столом, они устало ковыряли остывшие макароны, запивая холодным чаем. Виктор поразился, насколько у них был усталый вид. Красные, распухшие руки с въевшимся в кожу маслом и грязными ногтями, измученные лица с черными пятнами от обморожений, — видимо, недавно пришли с аэродрома, закончив ремонт.

— Николай Николаевич, я вам фонарик принес, спасибо!

— А, Саблин, с тебя за фонарик пять зайцев. Много настрелял? — хриплым, простуженным голосом спросил Шаховцев.

— Я думаю, торг здесь уместен, — засмеялся Виктор, — нож дадите хороший и керосинку не мешало бы.

— Слушай, — сказал ему Палыч, доставая откуда-то финку, — а тебе их шкуры нужны? Кстати, наш самолет я починил.

— Спасибо, Палыч, — искренне обрадовался Виктор, — а шкуры мне не нужны. Зачем? Если хочешь, забирай, постараюсь аккуратнее их снять, только их еще выделывать надо, знаешь?

— Да, знаю, — буркнул Палыч, — есть тут умелец. Пойдем, посвечу. Там вон, фартук возьми, запачкаешься…

С зайцами Виктор управился быстро, благо там особых навыков и не надо. Снимал шкуры, потрошил, складывал в ведро, пересыпая снегом. Палыч только сопел, глядя, как быстро он с ними разделывается. Закончив работу, Виктор умылся, полюбовавшись ножом, вернул его хозяину.

— Хороший нож, удобный, острый. Сам делал?

— Сам, — ответил Палыч, — еще в финскую. Вот с тех пор с ним не расстаюсь. Тогда также холодно было…

— Да. Хороший нож. Ладно, пойду я. Держи, Палыч, зайца, с мужиками приготовите. На суп он не очень, постный, но тушить самое то.

Месяц уже зашел за облака, когда Виктор пошел домой, скрипя снегом по заметенным улицам ночного хутора, натыкаясь впотьмах на заборы и влезая в сугробы. А Палыч все стоял, задумчиво смотря ему вслед и что-то тихо бормоча себе под нос.

 

Глава 5

Над аэродромом темно, и так будет долго. Солнце еще не взошло, но низкие облака и изредка срывающийся снег говорили о том, что погоды, скорее всего, не будет.

— И зачем было будить в такую рань, — злобно шипит Игорь, выпрыгивая из полуторки, — ведь ясно же, что погоды не будет. Дали бы выспаться по-человечески…

— Точно, — поддержал его Вахтанг, — вчэра просидели весь день в землянке, зачем?

— Разговорчики! — обрезал нытье Шубин. — Все вам языками чесать. Идите, тута, занимайтесь…

Летчики, проваливаясь по выпавшему за ночь снегу, пошли к самолетам. Мимо, оставляя за собой относительно чистое пространство, протарахтел трактор с прикрепленным отвалом, БАО включился в работу по очистке взлетной полосы. На стоянке механики орудовали лопатами, очищая стоянки и рулежные дорожки. Палыч, весь мокрый от работы, с красным лицом, отрапортовал о готовности самолета к полету. В руках при этом, словно знамя, он держал снеговую лопату.

«Вот вредная зараза, — чертыхнулся про себя Виктор, — вот не может без фокусов».

Он пошел проверять. Обошел самолет, осмотрел, посидел в кабине. Все было нормально, двигатель прогрет, баки полные. Бери и лети. Палыч, пыхтя, словно паровоз, все еще вяло ковырялся в снегу. Стало немного светлее, но мороз не ослабевал, пощипывая лицо, норовя забраться внутрь мехового комбинезона. Решив немного согреться, он забрал у техника лопату и принялся за работу. Снег словно попятился от натиска сильного молодого тела, лопата мелькала в руках, разбрасывая легкую белую массу. Виктор сразу вспомнил свою армию, длинную дорогу в их части, ежеутренний псевдомоцион с лопатами и скребками. Тогда снег был врагом, он ненавидел его всей душой, а работа по уборке была противной обязанностью. Сейчас то же самое приносило только удовольствие…

Снова набились в землянку, растопили печку. В землянке полумрак, света от печки и коптилки мало, поэтому отчетливо видно мерцание папиросных огоньков. Летчики молчат, кто задумался о своем, кто курил, Виктор же решил «добрать». После ночной охоты спать хотелось неимоверно, он приткнулся в углу и сразу провалился в сон. Разбудил его Шубин.

— Вставайте, тетери, устроили тута лежбище морских котиков. — Лицо комэска прямо-таки лучилось оптимизмом и энергией, сонному Виктору это не нравилось. — Давай, Саблин, поторапливайся, со мной полетишь, чтоб знал, тута, как по ночам шляться…

Однако их вылет не заладился, низкая облачность и метель на маршруте обусловили отвратительную видимость. Пришлось возвращаться и лететь снова. Через четыре часа снегопад закончился, облачность поднялась, а небо прояснилось и посветлело, когда два «МиГа» снова оторвались от снежной полосы.

И вновь полет над белой землей. Под крылом проплывают затихшие деревеньки, ни единой души на улице, только дым из труб показывает, что там еще есть жизнь.

Под Марьевкой их обстреляли «эрликоны». Может, немцы ошиблись с определением расстояния, а может, специально отгоняли издалека, но внезапно недалеко от «МиГов», выросла стена из маленьких вспышек разрывов. Пришлось уйти за облака, обходя опасный район… На обратном пути, неподалеку от линии фронта, Виктор увидел какую-то странную лишнюю тень, пересекавшую их курс. Приглядевшись, он увидел пролетающий ниже одиночный самолет.

— Видишь? — раздался в наушниках хрипловатый голос командира. — Это костыль. Сейчас пусть немного пройдет, а потом падай за ним и сзади-снизу атакуй. Я прикрою.

Виктор потянул ручку, сваливая машину в пике, провалившись чуть ниже немца, выровнял самолет и устремился вдогонку врагу, быстро его настигая. Вражеский корректировщик «Хш-126», прозванный на фронте «костылем», стремительно рос в прицеле. Виктор понял, что его увидели, когда пулемет стрелка развернулся в его сторону, однако немцы пока не маневрировали, выжидая, пока истребитель приблизится…

В наушниках, сквозь треск помех, раздался спокойный голос Шубина:

— Ближе, ближе подходи, заходи снизу и в упор, тута его бей.

«Как же в упор? — подумал Виктор. — Они же меня видят, сразу увернутся, ведь моя скорость выше раза в два. Надо сейчас бить…»

Он прикинул дистанцию, до врага было метров четыреста, однако расстояние быстро сокращалось, увидев, что «хеншель» собирается довернуть вправо, а пулемет стрелка озарился вспышками, он быстро вынес упреждение и нажал на гашетки. Самолет мелко задрожал, выплевывая килограммы свинца, запах сгоревшего пороха проникал в кабину, моментально выдуваясь в открытый фонарь. К его удивлению, он попал. Очередь легла точно в мотор и фюзеляж начавшего поворот врага. «Костыль» сразу вспыхнул и, продолжая начатый маневр, устремился к земле. От него отделилась черная точка, забелело пятнышко парашюта. Обреченная машина прочертила короткую черную дугу и рухнула в поле, оставляя на месте своей гибели чадный столб дыма.

Обратно Виктор в буквальном смысле летел, как на крыльях, эмоции переполняли его, и мир казался прекрасным. Его не мучила совесть, что среди горящих обломков «хеншеля» валяется убитый им немецкий летчик, а второй лежит неподвижно, среди заснеженной степи. На их судьбу ему было плевать. Он даже не думал, что эту победу ему фактически подарил ведущий — Шубин. Он был счастлив, считая себя непобедимым. Потому что сегодня он сам сбил врага!

На аэродроме его первым поздравил комэск, улыбаясь, пожал руку, но затем попенял:

— Надо тута ближе подходить. Чтобы заклепки было видно. Тогда шкасы бьют хорошо, как пилой режут. Но ты все равно молодец, прям снайпер.

Потом поздравляли остальные летчики, техники. Комиссар полка, оказавшийся по случаю на стоянке, едва не закатил по этому случаю митинг. Виктор ходил опьяненный радостью от этой неожиданно легкой победы. Казалось, что и дальше все будет так же легко.

Вечером, в столовой, комэск налил ему порцию водки заметно большую, чем остальным.

— Ну, с почином! Ловко ты своего первого срезал, — начал он своеобразный тост. — И главное, я кричу по радио: «Ближе подходи», — а он как дал короткой очередью, метров с четырехсот, — приукрасил чужую победу комэск. — В общем, чтобы тута таких побед было больше!

Летчики зашумели, присоединяясь, поздравляли с победой. Обстановка была праздничная, никоим образом не напоминала похоронный вчерашний ужин. Летчики сидели оживленные, ведь сегодня косая прошла мимо, а значит, можно выпить свои законные и радоваться жизни. Про вчерашнее настроение и погибшего Лисичного никто не помнил. Жизнь на войне — штука тонкая, обрывается легко и быстро, так чего плакать. Радуйся, пока живешь, благо этой гарантированной жизни осталось до завтрашнего утра, до нового вылета…

После ужина всей эскадрильей отправились домой. К ним по дороге, видимо, на запах заячьих котлет присоединились Сергей Никифоров, комэск первой эскадрильи со своим замом, лейтенантом Лешей Васиным. Это была колоритная парочка. Здоровенный широкоплечий Сергей с роскошным пшеничным чубом и маленький чернявый, как цыган, но шустрый Васин. Хорошо посидели, объедаясь чудесными котлетами под мутный, вонючий самогон. В итоге выпили немного, граммов по двести, но Виктора с непривычки развезло. Он сидел за столом и глупо улыбался, ему было хорошо. Все летчики, даже малознакомый строгий командир из первой эскадрильи, казались такими родными, хорошими людьми. Заканчивался еще один день долгой войны…

Наутро распогодилось, снегопад пошел на убыль и вскоре совсем прекратился. Низкие облака поредели, и кое-где между ними уже пробивалось солнце, освещая засыпанное снегом пространство. Полк сразу же включился в работу, словно пытаясь наверстать утраченное время. Пары и звенья поднимались в небо и садились обратно, старательно, словно дворники-таджики, сметая снег с взлетной полосы. Виктор давился надоевшими макаронами, с утра они уже сделали вылет на патрулирование, готовились к следующему, и пока техники готовили машины, летчики торопливо поглощали завтрак, расположившись на чехлах, под крылом самолета комэска.

— Ну, хоть мяса вчера наелись, теперь и макароны нормально идут, — Вадим был само благодушие.

— Да, — подтвердил комэск, — славно вчера посидели. Витя, ты как-нибудь еще зайцев настрелять сможешь?

Тот пожал плечами. Охотничье счастье переменчиво, гарантировать сложно. Вчера зайцы были, а сегодня могут уже не появиться.

— Я схожу, как стемнеет, — ответил он, — посмотрю. Только патроны надо.

— Там сегодня охотников будет больше, чем зайцев, — с набитым ртом влез в беседу Нифонт, — весь полк только про зайцев говорит, и БАО тоже. Наши механики уже команду готовят, в наганах патроны переснаряжают. Наделал ты, Вить, делов…

— Черт, — огорчился Вадим, — про конспирацию не подумали. Плакали наши котлеты.

— Я им покажу команду, — Шубин разозлился, — там сегодня ночью весь полк собирается с фонариками сидеть? Черт знает что. Охотники сраные. Я им покажу охоту! Постреляют тута друг друга на хрен. Где Шаховцев? — крикнул он. — Подайте его сюда!

— Надо было вам, Дмитрий Михайлович, — Нифонт наконец-то проглотил свои макароны и начал говорить более внятно, — Галку обработать, тогда бы все прошло шито-крыто, а котлеты были бы еще вкуснее.

— Лейтенант Нифонтов, — Шубин явно разозлился сильнее, — что-то ты слишком часто несешь всякую херню, о которой не имеешь ни малейшего представления. Трахаешь свою Вальку, вот и дальше трахай, а в чужие дела не лезь…

Нифонт, не ожидавший такой вспышки, испуганно примолк. От дальнейшего разноса его спасло появление Шаховцева. Видимо, его оторвали от завтрака, он все еще что-то пережевывал, пытаясь вытереть рот какой то грязноватой тряпкой.

— Товарищ старший техник, — злой командир перешел на официальное общение, — до меня дошли слухи о планируемой охоте на зайцев. Так вот, я запрещаю личному составу эскадрильи в этом участвовать. Любой, кто будет обнаружен за пределами расположения части без моего на то разрешения, будет объявлен дезертиром. Сообщите это всем своим подчиненным.

— Есть, товарищ майор! Только как я это им объясню? Первая эскадрилья будет зайцев жарить, а мы смотреть и слюной давиться? Люди и так злые и уставшие…

— Я поговорю с Мартыновым и Никифоровым, — командир резко махнул рукой, — подумаем. Но любую самодеятельность я запрещаю. Самолеты готовы? Хорошо, идите. Так, мужики, — продолжил он, — давайте, тута, доедайте, поторапливайтесь. Через семь минут «пешки» подойдут, будем прикрывать. Вадим, вы слева будьте, повыше метров на пятьсот, поднимитесь, но так, чтобы нас видеть, и шире станьте, на пару километров. Про рацию, тута, не забывайте. И по сторонам не зевайте, погода хорошая, «мессера» могут быть.

Опять в небе. Тучи больше не закрывают солнце, оно освещает заснеженную поверхность, подсвечивая редкие облака. Небо голубое-голубое, редкость для зимы, ослепительно-белый фон земли создает незабываемый контраст, редкую по красоте картину. Внизу проплывает пятерка «пешек». Они тоже выкрашены в белый камуфляж, но облезшая побелка по зеленой краске резко отличается от слепящей снежной белизны земли.

Слева, еще левее и выше пары Петрова летят «мессеры». Тоже пара. Они пристроились еще до линии фронта и теперь двигаются параллельным курсом, выжидают. Отогнать их невозможно, остается только терпеть. Скоро цель, старая знакомая железнодорожная станция — «пешки» ее недавно уже бомбили. К «мессерам» пристроилась еще пара. Они быстро собрались, двое отделились и пошли в атаку на пару Петрова. Вадим развернулся, встречая немцев в лоб, те сразу отвернули. Однако на них сразу же накинулась вторая двойка врагов.

— Вадим, если будут зажимать, отходи под нас, прикроем, — раздался в наушниках спокойный голос командира. — Витя, набираем высоту, смотри тута внимательно, они могут нас отвлекать.

Виктор смотрел, постоянно вертя головой, до боли всматриваясь в пространство. Немцы — вояки опытные, могут устроить любую пакость, надо быть всегда настороже. Уже обе пары немцев наседали на Вадима и Нифонта, те уклонялись от атак, огрызались и, снижаясь, пытались уйти в сторону Шубина.

— Смотри тута, — продолжил командир, — немцы уже на нашей высоте, и скорости у нас равные. Видишь? — спросил он, как будто Виктор мог ему ответить. Голос ведущего был на удивление спокоен, как будто он сейчас не вел воздушный бой, а проводил его разбор на земле. — Вадим, мы атакуем, потерпите еще минутку.

— Давай, командир, не тяни. — Голос у Петрова был хриплый от напряжения.

Пара Шубина, разгоняясь, помчалась в клубок дерущихся истребителей. Немцы, не желая подставляться под их атаку, мгновенно развернулись и с небольшим снижением вышли из боя.

— Фух, спасибо, Дима, вовремя, — раздался хриплый голос Вадима, — еще немного, и хана бы нам пришла. Вот с-суки…

Так заслуженно обозванные, немецкие истребители тем временем набирали в стороне высоту. Похоже, их нисколечко не волновало то, что бомбардировщики уже подошли к цели и, несмотря на яростный огонь зениток, успешно отбомбились.

«Дежавю, — подумал Виктор, — я ведь это уже где-то видел».

Сверху, сквозь дым и пыль, четко виднелись маленькие воронки попаданий, большинство из них легли в стороне, но станции тоже досталось. Было видно, как в одном из эшелонов загорелись вагоны, заволакивая все дымным облаком. Весело разгоралось какое-то станционное здание, у другого отсутствовала крыша. Однако и немецкие зенитчики тоже в долгу не остались. Один из бомбардировщиков, с отбитой прямым попаданием снаряда плоскостью, кувыркался к земле, словно сорванный с дерева осенний лист. Из его пробитых баков выливался бензин, загораясь в воздухе, оставляя завораживающе красивую в своей жути картину гибели самолета. Второй бомбардировщик, дымя поврежденным мотором, отставал от общей группы, оставшиеся машины начали растягивать строй, стараясь выйти из-под обстрела зениток.

— Да что же они, гады, делают, — закричал Шубин, — опять, тута, расползаются…

К немцам подошла еще пара, некоторое время они летели все вместе, рядом, словно совещаясь, а потом сразу две пары накинулись на наших истребителей. Шубин маневром уклонился от атаки, однако немцы оказались настырные, насели снова, пришлось встречать их лобовой атакой. Они отвернули и сразу с переворота постарались зайти в хвост. Дальнейший бой напоминал какую-то адскую карусель, противники отчаянно маневрировали, стараясь уничтожить друг друга.

— Третья пара, — закричал Петров, — третья пара «пешек» пошла… Нифонт, левей бери, врежь ему, врежь…

— Саблин, отбей их атаку, — сквозь треск эфира донесся голос ведущего. — Я прикрою, если что.

Виктор сразу с переворота кинулся к бомбардировщикам. Те растянулись, трое уже собрались в клин, четвертый же сильно отстал, причем дистанция все увеличивалась. «Мессеры», разгоняясь с высоты, нацелились на этого, отставшего бомбардировщика. Со стороны это смотрелось даже красиво, если бы не было так страшно. У поврежденной «пешки» против пары эти стремительных и опасных, словно акулы, охотников шансов очень мало. Виктор шел им наперерез, однако, несмотря на громадную скорость, немного не успевал.

— Отсекай, отсекай! — закричал комэск. Виктор с трудом узнал его голос. Усталость, волнение боя и помехи исказили его так, что казалось, будто говорит старик. — За тобой наша пара и гонится, но далеко. Отсекай, я прикрою.

До «мессеров» было метров семьсот, они нагоняли «пешку», еще немного, и будет поздно. Виктор вынес прицел и принялся стрелять заградительными очередями, стараясь отогнать «мессеров» от «пешки». Красно-белые росчерки трассеров таяли вдали, мелькая то перед носом ведущего «мессера», то вообще далеко за его хвостом, разброс на такой дистанции был очень большим. Однако этого хватило, «Мессершмитты» прекратили атаку и правым разворотом потянули наверх.

— Отлично, — голос комэска дрожал от возбуждения, — у тебя пара на хвосте, уходи влево, в вираж. Наверх не лезь. Вадим, какого вы там хера яйца чешете? Давайте сюда.

Виктор обернулся, сзади, догоняя, висела пара «мессеров», выше и дальше мелькал «МиГ» Шубина. Вот пропал ни за грош. Он прибрал газ, затяжелил винт и потянул в левый вираж. Перегрузка вдавила в сиденье, в глазах потемнело. «Мессера» не сумели вписаться в вираж и промчались в стороне.

— Прикрой, атакую, — Шубин уже летел за ведомым «мессером», видимо, намереваясь расстрелять его в упор, однако на него уже заходила пара, что атаковала «пешку».

В отчаянии, что не может предупредить об атаке, Виктор бросил свой истребитель наперерез, обстреливая «мессеров» на встречном курсе, издалека. Враги отвернули, однако Шубин тоже бросил свою жертву. Противники разошлись, выжидая, словно боксеры расходятся по углам ринга после жесткого клинча.

Некоторое время так и летели, четверка над дымящей «пешкой» и шестерка «мессеров» впереди. Остальные «пешки» сильно оторвались и маячили впереди жирными черными точками. Пара «мессеров», разгоняясь, устремилась за ними, остальные же вверху.

— Вот тупые бомбовозы, — судя по голосу, Шубин был вне себя от злости, — ну раз бросили своего, так тикали бы, тута, домой быстрее. А так всем гадость сделали… Козлы… Группа, внимание, идем за тройкой «пешек». «Мессеров» отсечь. Вадим, прикроешь.

— Командир, а «пешка»? — недоуменно спросил Вадим. — Сожгут ведь.

— Выполняем, — Шубин говорил с какой-то обреченной усталостью, это слышалось даже сквозь треск помех. — Или она, или полгруппы тут положим. Выполняем.

«Мессера», увидев сзади противника, от атаки отказались и привычно отошли вверх и сторону. «МиГи», насилуя моторы, догоняли ушедших вперед бомбардировщиков. Сзади же ведущий «мессер», с разрисованным абщюсбалками килем, занял удобное положение для атаки. Переворот, разгон с высоты, и длинная очередь легла в обреченную «пешку», дырявя дюралевую оболочку, решетя баки и системы самолета. Горящий бомбардировщик начал медленно заваливаться на крыло, наконец свалился на спину и закувыркался в смертельном штопоре. Черный дымный столб, далеко видимый на белом покрове земли, поднялся ввысь, пачкая голубое небо, выступая немым укором тем, кто остался жив.

«Мессера» отстали, словно волки, отбившие от стада больного оленя, они еще немного покружили в стороне и повернули на свой аэродром.

После посадки Виктор с размаху кинул мокрый от пота шлемофон в снег. Было стыдно и обидно. А еще его переполняла злость, злость на собственное бессилие. Он понимал, что бомбардировщики сами бросили своего на смерть. Но это не укладывалось в голове. Про авиацию времен войны он помнил немного, однако из тех немногих прочитанных книг о войне выходило, что советские летчики никогда не бросали своих и дрались до конца. Однако память плохо сочеталась с тем, что он сегодня увидел.

Не спеша собрались на разбор полета. Обычно после вылета все улыбались, шутили. Сейчас сходились молча, с недовольным видом, стараясь не смотреть друг на друга. Мало курящий Петров садил одну папиросу за одной. Виктор, забрав у Палыча свою ушанку, задумчиво теребил застежки сохнущего шлемофона. Нифонт молча ковырял носком унта снег. Шубин подошел медленно, вразвалочку. Щелкнув предметом зависти всей эскадрильи — трофейной зажигалкой «Zippo» (Виктор постоянно недоумевал, как американская зажигалка попала на Восточный фронт), начал воспитание:

— Саблин, хватит уже шлемофон мять, это тебе не бабьи сиськи. Что, тута, носы повесили? Отвыкли по соплям получать? На войне всякое бывает, так что зря отвыкли. А мы правильно действовали, так что хватит тута…

— Но ведь можно было пару оставить с «пешкой», а парой ту тройку прикрыть. — Виктор никак не мог смириться со случившимся.

— Можно, — легко согласился комэск, — но смотри тута, что получается. Их шесть нас четыре. У них одна пара всегда свободна. Драться вчетвером против шести лучше, чем вдвоем против четырех. Если бы эти дурни, тута, своего не бросили, глядишь, мужики живы остались. Хотя кто его знает, немцы тогда так просто не отстали бы. А вот разделись мы — половина бы там точно легла. Вот такая, тута, мать ее, арифметика.

Так что пойдемте все на КП, будем рапорта писать. Эти жопоголовые наверняка нас обвинят, что мы их не прикрыли. Поэтому надо нам свои бумажки иметь, пока самолеты готовят, как раз и напишем. Нифонт, ты, если что, спишешь у Саблина. Хе-хе, твоим, Витя, прошлым рапортом, весь штаб зачитывался. У тебя писателей в роду случайно не было? Будешь теперь на всю эскадрилью наградные писать. Почитают наверху твое представление, и бац, вместо Красной Звезды — Знамя дадут. Хе-хе. Так что ты не теряйся тута, бери за то бутылкой и командиру не забывай наливать, за науку.

«Да у него самого на душе кошки скребут, — догадался Виктор про комэска, — вот он и пытается острить». Под такие невеселые мысли следом за остальными летчиками он направился на командный пункт.

КП представлял собой четыре близкорасположенные землянки, в которые, словно сельди в бочку, набились различные полковые службы. Кто есть кто в этом хаосе, Виктор особенно не разбирался, однако, глядя на мельтешащих тут людей, его посетила мысль об огромном количестве дармоедов, которые оккупировали штабы, тылы и готовы были на любую работу, лишь бы оказаться подальше от фронта. Может, он был и несправедлив, но количество людей, отирающихся вокруг штаба, явно превышало число оставшихся в полку пилотов. Они зашли в крайнюю землянку и, как оказалось, попали в своеобразный тамбур. Виктор, ничего не видя в полутьме, налетел на какой-то стол, едва его не перевернув, что вызвало недовольное бурчание сидящего за ним субъекта. Чуть ли не насильно усаженный Нифонтом на лавку, он кое-как осмотрелся, привыкая к темноте. Несмотря на низкий потолок, землянка была довольно крупная и разделялась на несколько небольших закутков, огороженных от своеобразного тамбура солдатскими одеялами и плащ-палатками. Из левого закутка слышался треск пишущей машинки, раздавался монотонный мужской голос. Большую же часть тамбура занимал грубо сколоченный стол, за которым некогда восседал сержант-писарь. Сейчас он с печальным видом разглядывал залитый чернилами документ, нехорошо при этом посматривая на Саблина.

Шубин довольно осклабился:

— Говорил я тебе, Ерохин, убери отсюда стол, людям мешает. Вот будешь теперь знать… Значит, так, пишите, тута, рапорта. Витя, ты смотри, если будет время, то и за меня напиши, я потом почитаю, подпишу. Смотри тута, акцент делай на управление группой по радио в бою с превосходящими силами и на то, что эти дурни сами своего бросили. Ну, ты вроде как умеешь. Давайте тута…

Он еще раз победно посмотрел на понурого писаря и, привычно раздвинув грязные одеяла, зашел в закуток. Виктор не мог слышать, с кем и о чем разговаривает комэск, сквозь треск машинки, доносились только отдельные слова и фразы.

Писарь передал Вадиму несколько листов бумаги и демонстративно вышел на улицу. Они втроем втиснулись за стол, принявшись за чистописание. При этом Нифонт регулярно мешал писать, забирая у Виктора лист, пытаясь разобрать его почерк в неровном свете керосинки. Они уже заканчивали, когда одеяла распахнулись и в сопровождении комэска показался начальник штаба — майор Прутков. Майор махнул рукой, усаживая вскочивших было летчиков, и они оба заспешили на улицу.

— Бегают чего-то, — Вадим широко зевнул, показав крепкие белые зубы, — видно, полетим сейчас. Эх, сейчас бы добрать минуток триста. Ладно, я пойду курить. Валера, ты идешь?

Тот отрицательно мотнул головой, с усердием выводя на рапорте свою подпись. Затем прислушался, его глаза загорелись азартом, и он, сунув свой рапорт Виктору, ловко юркнул в левый закуток. Треск машинки сразу прекратился, послышались легкий шум, потом какой-то сдавленный писк и тихий женский смех.

«Все ясно, — решил Виктор, — добрался до своей Вальки, засранец». Он продолжил свою работу, старательно выводя буквы по желтой плохой бумаге. Получалось кривовато, пару раз он проткнул лист пером, однако дело ладилось.

— «Вот зачем мне этот геморрой, — думал он, — написал, блин, один раз хороший рапорт. Теперь до конца жизни буду их сочинять. Умник сраный. Ну когда же тут изобретут нормальную шариковую ручку, чтоб сел и сразу написал. Или компьютеры поставят. А то перо это дурацкое, в следующий раз буду карандашом писать, так давно бы уже закончил. И вообще штаб этот, натуральный клоповник. Все какое-то черное, темное. И Нифонт этот…»

За стеной слышались звуки поцелуев, какая-то возня, периодически возникал тихий протестующий писк. «Он там что ее, уже раздевает? — возмутился Виктор, — постеснялся бы». В узкую щель, между одеялами, разглядеть что-либо было сложно, однако воображение, закаленное на просмотрах порнофильмов, услужливо рисовало именно эту картину.

«Черт, надо срочно бабу завести. Хрен с ним, с качеством, главное срочно», — он с хрустом, царапая дрянную бумагу, проставил дату и выскочил на улицу, остудиться на морозе. Нифонт, вопреки ожиданиям, появился буквально через пару минут, победно поглядел на угрюмого Виктора и ухмыляющегося Вадима, однако ничего не сказал, закурил и молча уставился в бесконечную даль голубого неба. Так они и стояли, молча отдыхая, радуясь редкому зимнему солнцу. День еще был в самом разгаре, и впереди было много летной работы.

Под конец дня погода начала резко портиться. Поднялся порывистый восточный ветер, гоня по небу низкие рваные облака. Стало хмуро и холодно.

Полк работал с полной отдачей. Техники с оружейниками едва успевали справляться с заправкой самолетов патронами и боеприпасами, как снова поступала команда на вылет. Состав их группы изменился. Как оказалось, в утреннем бою с «мессерами» истребитель Нифонта получил несколько попаданий, повреждения были не особо тяжелые, но ремонт тоже отнимает время. Вот почему так бегал начштаба, задач из дивизии надавали с запасом, а на чем летать? Пришлось раскулачивать дежурную пару, сегодня это были Игорь и Вахтанг. В итоге в дежурной паре, у торца полосы, остался сиротливый «МиГ» Шишкина, грозная силища против звена «Мессершмиттов». Вместо Нифонта в расписание включили Вахтанга, но это продлилось недолго. В первом же вылете на разведку, под Марьевкой, немецкие зенитчики поймали его самолет в прицел и передали несколько стальных гостинцев. До аэродрома Вахтанг дотянул, но теперь уже две машины стояли в капонирах, облепленные техниками. Сам Вахтанг попал в заботливые руки Синицына, несколько мелких осколков засели под кожей его левой руки. Теперь настала очередь Шишкина, а полк остался без дежурной пары.

До обеда Виктор, будучи ведомым у комэска, летал на воздушное прикрытие своих войск, после на разведку. Сейчас же его снова ожидал вылет на прикрытие железнодорожной станции Миллерово. Они должны были сменить там Вадима с Игорем. Он сидел в кабине истребителя в ожидании ракеты, разрешающей старт.

«Вот на хрена оно мне надо, — думал он. — Сижу в этой кабине как дурак. Холодно. Жрачка — помои натуральные, от макарон воротит уже, в родной российской армии, про которую чего только не писали, кормили и то лучше. К тому же убить могут в любой день. Зачем это мне? Кому я тут что доказываю?»

Его боевой дух после утреннего боя стремился к нулю. Он считал себя несчастным и был обижен на весь мир.

«Как попал сюда, так даже обрадовался, думал, насбиваю немцев, стану Героем, все девки мои будут. Хрена лысого, тут скорее сдохнешь, чем завалишь хоть одного ганса. Вместо приятных полетов и кучи звездочек на фюзеляже — вечный недосып, головная боль и изнуряющие полеты на разведку. Ладно бы еще сам летал, а то, как хвостик, за Шубиным таскаюсь. Насчет вчерашней победы он уже сильно не обольщался, понимая, что комэск фактически подарил ее на блюдечке. Вот сколько читал книг про попаданцев всяких, так они сразу пользу приносили, становились уважаемыми людьми. А у меня что? Вот попал. Одно только хорошее дело и вышло, что радиосвязью начали пользоваться. Да и то тут больше случай помог…»

Мысли его перескочили на проблемы связи, он, вспоминая про связь будущего и размышляя, где можно достать передатчики, незаметно успокоился. Когда наконец-то загорелась зеленая ракета, в кабине уже сидел собранный и решительный летчик, а не хныкающий офисный планктон.

Ровно гудит мотор истребителя, оставляя позади километры заснеженного пространства. Холодный зимний ветер проникает под козырек, обжигая лицо. Закрыть бы фонарь, но он законтрен намертво.

«Надо с комэском переговорить, чтобы разрешил с закрытым фонарем летать, — зябко ежась, размышлял Виктор. — Может, так теплее будет. К тому же я слышал, что открытый фонарь скорость съедает. А скорость против «мессеров» ой как нужна…»

Высота полета четыре с половиной километра, дышать становится тяжело, однако Саблин, беря пример с командира, не торопится брать кислородный загубник. Такие вот военно-воздушные понты, и никуда от них не денешься. «МиГи», скользя между облаками, приближаются к цели. Под крылом висят РС, их повесили перед штурмовкой, а достойных применения целей не оказалось. С ними и вернулись, давно Виктор так не потел при посадке, любая ошибка, и можно подорваться на собственном аэродроме…

Внезапно, сквозь треск разрядов, в наушниках шлемофонов раздался отчаянный голос Петрова:

— Пятый, Пятый. Это Петров. Пятый, отзовись. Пятый…

Шубин, а это был именно его номер, немедленно вышел в эфир:

— Пятый ответил. Вадим, что случилось?

— Командир, срочно сюда, нас четверка «мессеров» зажимает. Прошу помощи. Мы северо-западнее Миллерово, высота три тысячи…

— Скоро будем, потерпите пару минут.

Истребители плавно начали разгон, устремляясь к невидимой пока цели. Виктор до боли в глазах всматривался в окружающее пространство, и вот впереди среди редких облаков появились маленькие точки. Они кружились в странном хороводе, постепенно приближаясь, все увеличиваясь в размерах. Внезапно он увидел, как далеко справа и немного ниже, из облаков, плотным строем вываливаются самолеты. Их было много, около десятка, и они так же спешили в сторону станции.

Он закачал крыльями, привлекая внимание командира, показал на новую угрозу. Тот увидел, однако курс не изменил, продолжая строить атаку на истребители.

— Вадим, уже атакуем, держитесь.

Они на бешеной скорости заходили на верхнюю пару противника. Те как раз сами, растянувшись в наборе высоты, выходили из атаки и представляли собой идеальную мишень.

— Витя, бей ведущего, РС не трогай, после атаки иди за мной, не отвлекайся, — голос командира слегка подрагивал.

Виктор сам трясся от огромного морального напряжения атаки. Он мельком увидел, как от носа самолета комэска в сторону ближайшего немца потянулись красно-белые огоньки. Некоторые из них пролетали дальше, но большинство пропадало в фюзеляже фашистского самолета. Виктор наклонился, загоняя тонкий силуэт врага в пересечение желтых линий коллиматорного прицела. Однако немецкий летчик, видимо, увидел опасность и с переворота ушел вниз, только черные кресты мелькнули на крыльях.

— Хорошо, Витя, хорошо, — голос комэска все еще подрагивал, однако в нем слышалось удовлетворение. — Одного зажгли. Давай за мной, не отставай, забираем вправо вверх. Вадим, как у вас дела?

— Командир, «мессы» отстали, отходят на юг.

— Хорошо. Давайте тута вверх, будете нас вытаскивать…

Позади устремившейся вверх пары «МиГов» отвесно падал горящий «Мессершмитт». Виктор увидел это мельком, осматриваясь. Красивое зрелище, ради которого и живет летчик-истребитель — смазанная ветром полоса жирного черного дыма и рождающий ее, алеющий пламенем вражеский самолет. Немецкие летчики не ожидали этой атаки. За несколько секунд они сами превратились из охотников в дичь и теперь, деморализованные видом своего горящего истребителя, спешно выходили из боя. «МиГи» развернулись на горке и устремились вниз, заходя в лоб второй группе самолетов. Теперь Виктор рассмотрел их повнимательнее, девятка двухмоторных машин, выстроившись клином звеньев, стремительно приближалась, увеличиваясь в размерах. Выше их и чуть впереди мелькали две черточки — «мессера» прикрытия, в стороне набирала высоту первая тройка врагов.

— Витя, смотри тута, — голос командира эскадрильи был хриплый, напряженный, — сейчас атакуем бомбардировщики РСами в лоб, ориентируйся по мне, бей залпом, но не увлекайся. Потом уходим вниз, правым разворотом. Вадим, вы нас чистите. Как принял?

— Принял. — Голос Петрова тонул в треске помех.

Виктор нацелился на ведущего фашистских бомбардировщиков. Самолеты сближались на большой скорости, и враг стремительно рос в прицеле. Как только под крыльями шубинского «МиГа» полыхнуло, он сразу нажал кнопку пуска РС. Дымные кометы устремились в сторону врага, что-то вспыхнуло, вокруг бомбардировщиков расцвели дымные шапки разрывов. Он закричал от радости, видя, как один из снарядов попал прямо в ведущего фашистских бомбардировщиков. Взрывом тому оторвало плоскость, и теперь горящая машина кувыркалась к земле. Оторванное крыло бомбардировщика тоже горело и, плавно вращаясь, как падающий лист, падало следом. Это все он увидел мельком, картина явилась на мгновение и пропала под капотом самолета, чтобы навсегда остаться в памяти.

— Командир, вас атакуют, ук… — дальнейшего Виктор не услышал, все утонуло в шуме эфира. «МиГи» синхронно перевернулись и устремились вниз, уходя из-под атаки. Перегрузкой его придавило к сиденью, в глазах помутилось. Когда отпустило, он увидел, как впереди, чуть выше, бомбардировщики сбрасывали бомбы в чистое поле, торопливо разворачивались, ложась на обратный курс, однако одно звено упрямо шло к цели.

— Проскочили немцы, — донесся голос Вадима, — проскочили, вверх лезут.

— Прикрывай тута, — даже сквозь треск помех в голосе комэска слышалась усталость. — Мы это звено атакуем. Витя, разгоняемся и сзади-снизу…

Бомбардировщики неторопливо приближались, ощетинившиеся пулеметными стволами, в бело-серых разводах камуфляжа, они производили устрашающее зрелище. Судя по силуэтам, это были пикировщики «Юнкерс-88» — весьма серьезная машина. Истребители на скорости провалились уже почти под своих врагов, и тут Шубин резко рванул свою машину вверх, нос его истребителя на секунду озарился вспышками, посылая свинец в беззащитное брюхо бомбовоза. Это длилось меньше секунды, затем он отвернул и, пользуясь громадным преимуществом в скорости, выскочил вверх, занимая позицию над врагами. Виктор повторил его маневр, однако скорректировал, стараясь стрелять в правый двигатель бомбардировщика. Он увидел, как короткая трасса снизу вверх ткнулась в мотор, затем его машина затряслась, попав в воздушную струю, и вот он уже рядом с комэском, разворачивается на атакующую их тройку «мессеров».

В лоб фашисты не пошли, отвернули, но тут же Виктор едва не стал жертвой, свалившейся сверху другой пары врагов. В последний момент он заметил приближающуюся желтоносую тень и свалил истребитель в штопор, уходя из-под атаки. Однако на этом неприятности не кончились, выпрямив машину, он обнаружил у себя на хвосте еще одного «мессера», этот сбрасываться не пожелал, вцепился, словно клещ. Понимая, что еще немного, и его расстреляют, рванул машину вниз, уходя в ранверсман, и в нижней точке резко ушел в размазанную бочку. «Мессер» проскочил вперед и едва сам не превратился в жертву. Виктору не хватило немного скорости, чтобы довернуть и расстрелять драпающего фашиста. Он суматошно озирался, пытаясь найти своего ведущего. Рация молчала, слышался только невыносимо громкий треск помех, он мешал, вызывая головную боль. Ведущего не было видно, одна пара «мессеров» ходила слева, в стороне, в паре сотен метров выше, пронеслось звено «юнкерсов», с открытыми бомболюками. За ведущим самолетом тянулся темный шлейф дыма, еще выше разворачивалась пара «МиГов» для атаки.

«Все-таки разогнали гадов», — мелькнула у него мысль, от этого стало немного легче, все-таки атаковать бомбардировщика со скудным вооружением «МиГа» — занятие не самое приятное. Виктор продолжил поиски и вскоре нашел своего командира. Тот оказался слева ниже, он гнался за «мессом», не видя, что ему в хвост уже заходит другой. В отчаянии Саблин резко довернул, заходя в атаку и видя, что уже не успевает, принялся обстреливать противника издалека. Тот на стрельбу не реагировал, решительно сближаясь, однако комэск резким маневром увернулся от его атаки и полетел навстречу Виктору. Нос его самолета озарился вспышками, трассы потянулись к машине Саблина, уходя куда-то за хвост. Он похолодел от страха, уводя истребитель в сторону — его собственный командир решил его убить. Однако сзади внезапно появилась уходящая в сторону пара «мессеров». Шубин стрелял по ним.

«Вот раззява, прозевал, — огорчился Виктор, — за малым не срубили». Он пристроился к ведущему, сразу стало спокойно и как-то надежно — в паре с комэском он себя чувствовал как за каменной стеной.

Они отбили еще одну атаку, и в это время бой закончился. Петров и Шишкин, находящиеся уже выше всех, атаковали верхнюю пару «Мессершмиттов» и сбили самолет ведущего. Виктор увидел, как один из «мессеров» практически отвесно пикирует к земле. За ним тянулся едва видимый белесый след, однако ни дыма, ни огня видно не было. Так он и воткнулся, оставив на земле маленький алеющий куст пламени. Остальные противники, видя такой исход, сразу вышли из боя, дымя форсируемыми моторами, они со снижением ушли на юг. Гоняться за ними не было ни желания, ни сил. К тому же у пары Вадима явно кончалось горючее. Они покачали крыльями и заторопились на юго-запад, домой.

На душе у Виктора все пело от радости. Еще бы, такой бой, дрались в явном меньшинстве и победили, причем как победили — сбили троих, нескольких врагов подбили, а сами живы и здоровы. «Хотя, — оборвал он себя, — чего радуешься? Ведь тебя самого за малым не сожгли, у немцев сколько было случаев, чтобы срубить незадачливого ведомого? Повезло… нажми вражеский пилот на гашетки пораньше, и все, кто знает, что бы случилось?»

А на станции продолжалась работа, выгружали военную технику, людское пополнение. Большинство из тех, кто сейчас был внизу, наверно, не догадывались, что бомбардировщикам оставалось всего несколько километров до цели. Что было бы, отбомбись они по станции — страшно представить. Сверху хорошо было видно, что людей там много. Натворили бы дел.

Когда время патрулирования уже истекало и они увидели сменщиков — тройку «МиГов» из первой эскадрильи, Шубин решил немного схулиганить. Резко снизившись, на высоте метров пятьдесят, они прошли плотной парой прямо над станцией. Скорость была километров шестьсот, Виктор шел чуть ли не впритирку к ведущему, внизу все мелькало, сливаясь в бело-серую полосу, однако он готов был поклясться, что их там приветствовали, махали руками и кидали в небо ушанки. Это было приятно. Это было чертовски приятно, он раньше себе и представить не мог, что может быть настолько хорошо. Эйфория победителя смешивалась с радостью за успешно проведенный бой. За то, что, несмотря на все страшилки, немцев можно бить, и бить хорошо. И что он сделал свою работу — летчика-истребителя, настолько хорошо сделал, что душа поет. И еще много-много людей радуются твоему мастерству.

На стоянке их уже ожидал комиссар полка, поздравил с успешным боем, долго тряс руку Шубину, Виктору тряс куда меньше. При этом незнакомый лейтенант из БАО несколько раз фотографировал этот момент. Потом техники под руководством того же комиссара принялись было Шубина качать, тот отбивался, однако безуспешно. У Виктора эта картина вызвала какое-то отторжение своей приторностью, это было неискренне, неправильно. Он незаметно отошел за капонир и, приложив к гудевшей голове снег, уселся на пустую топливную бочку. Это помогло, боль в висках отпустила, стало легче. Тут его и нашел Шишкин.

— Ну как ты? — Он уселся рядом, достал из кармана комбинезона жменю жареных семечек, протянул Виктору: — Держи!

Помолчали, заплевывая снег черной кожурой.

— Хороший бой, — нарушил молчание Игорь. — Я в таком в первый раз участвую.

— Хороший, — подтвердил Саблин, — присунули фрицам по самые помидоры. У тебя машина целая? У меня две дыры в плоскости. И бомбер бескрылый скорее всего мой, хотя тут не докажешь без фотопулемета.

— Побили меня крепко, еле сел, теперь надолго в ремонт. Вадим с Нифонтом на разведку полетел, его самолет как раз починили. Но зато второй истребитель точно мой, но это будет начальство решать, кому сколько, — он усмехнулся. — А бой хорош был, за такой, может, и орден кому дадут.

— Ха, орден, — Виктор криво улыбнулся, — бойцу за атаку — хрен в сраку, санитарке за… слышал такое?

— Я не слышал! И мне очень интересно, откуда это мог услышать ты? — Шишкин стал очень серьезным, его зеленые глаза буквально сверлили Виктора.

— Тю на тебя, — Виктор делано улыбнулся, — что еще за теория заговора? Мужики болтали…

— Какие еще мужики, Витя? Что вообще с тобой происходит? Ты сам на себя не похож в последнее время, словечки эти…

Виктора спасло появление Шубина. Комэск выглядел смертельно уставшим, однако напора не растерял.

— Саблин, чего тута со снегом сидишь? Птичья болезнь одолела?

— Да нет, Дмитрий Михайлович, наверно, радио расстроилось, такой треск стоял… я половину боя никого не слышал, только треск. Теперь вот маюсь.

— А… надо будет Гольдштейна отпороть, а что по бою думаешь?

— Думать надо. Ошибок наделал много, едва не сбили. Но, по-моему, немцы просто не ожидали такого сопротивления.

— Почему тута так решил?

— Я не знаю точно, но, скорее всего, они считали, что дерутся с двумя разными парами, а не с четверкой. Поэтому второго «мессера» и сбили.

— Это ты правильно заметил. Ладно, пошли мемуар писать, после подумаем. Нам сейчас еще лететь на разведку, под Таганрог. Давай, тута, я механиков накрутил, чтобы торопились, темнеет скоро, надо успеть…

Вечерело, погода ухудшалась на глазах. Ветер уже утих, но редкая размытая облачность закрывала солнце, мешая обзору. Чем ближе подходили к Таганрогу, тем облака становились плотнее, прижимали сильнее к земле, приходилось идти на высоте метров семьсот. Виктор вспомнил свой первый вылет, летел, как теленок, ничего не зная и не умея. Сейчас было куда лучше, осматривался уже почти рефлекторно, на приборы смотрел редко, чувствуя самолет буквально «задницей». Головная боль уже прошла, да и Гольдштейн успел отрегулировать радио, и скупые команды Шубина слышались четко, без треска.

Над Таганрогом их встретили неласково, сразу несколько батарей открыли огонь по самолетам, разрывами превратив и без того темный день в ночь. Однако они разведали почти пустой аэродром и, наблюдая взлет дежурного звена фашистских истребителей, быстренько повернули обратно. Драться с четверкой немцев, пусть даже с превышением по высоте, когда по тебе долбит столько стволов, — занятие для самоубийцы.

Дальше случилось страшное. Когда они уже почти вышли из-под обстрела, зенитный снаряд ударил в крыло самолета Шубина. От взрыва истребитель перевернуло, крыло моментально охватило пламя, и горящая машина, ускоряясь, устремилась вниз. Виктор, оцепенев, смотрел во все глаза за катастрофой. Однако недалеко от земли пламя неожиданно погасло, истребитель вышел из пикирования и нехотя, странно подергивая крыльями, принялся медленно набирать высоту.

Виктор не верил своим глазам, он уже успел мысленно проститься с комэском, но, видно, зря. Подлетел вплотную, разглядывая повреждения. Они ужасали, в правом крыле зияла громадная дыра площадью, наверное, около квадратного метра. На фюзеляже, внизу за крыльями, чернела вторая, поменьше.

— Что там, Витя? — раздался отчаянный голос Шубина. Сам он с белым, как мел, лицом вцепился в ручку управления и с трудом вел искалеченную машину. Виктор знаками показал ему на дыру в фюзеляже.

— Ясно, рули высоты не работают, на триммерах еле-еле набираю, крутит, тута, его постоянно.

Это было видно и без комментариев, истребитель комэска норовил завалиться на продырявленное крыло, Шубин пытался его выправить, заставлял лететь ровно, но это было безуспешно, он все равно заваливался. Поэтому самолет летел словно вразвалочку, постоянно переваливаясь с крыла на крыло и медленно, очень медленно набирая высоту.

Облачность и не думала подниматься, можно было бы забраться в нее, пересекая линию фронта, но не с таким напарником. Истребитель Шубина с большим трудом едва набрал триста метров высоты, скорость его сильно упала, они не летели, а буквально ползли. «Лишь бы не было «Мессершмиттов», — Виктор повторял эти слова, как заклинание, крутя головой, стараясь не пропустить ничего, летая вокруг самолета командира, как заботливая овчарка у стада.

Но его ожидания не сбылись, сзади, со стороны Таганрога, появилась приближающаяся четверка. Они были еще далеко, виднелись маленькими безобидными точками, но, учитывая нынешнюю скорость Шубина, они их догонят минут через пять.

Шубин тоже их увидел. Виктор поразился, каким сухим и безжизненным стал его голос:

— Уходи, Витя, дальше я сам. Линию фронта перетяну и сяду, тут близко.

Видя, что тот не реагирует, он зло рявкнул:

— Уходи домой. Я приказываю!

Саблин толкнул вперед рукоять газа и плавно потянул ручку на себя, истребитель послушно устремился вверх, под самые облака, оставляя командира в одиночестве. Он смотрел вниз, наблюдая за истребителями врага и машиной комэска, сравнивая скорости и высматривая ориентиры. Виктор летел под самыми облаками, периодически залетая в эту темную вату. Немцы приближались, они быстро и уверенно нагоняли машину комэска, идя четверкой, на высоте метров пятьсот, Виктор, бросив последний взгляд на компас, ушел выше.

Свет сразу померк, машина оказалась в непроницаемом молоке, сразу началась тряска, самолет дергался, его швыряло из стороны в сторону. Это издалека все эти тучи и облака кажутся такими нежными и красивыми, внутри болтанка такая, что хочется придержать потроха, чтобы не вытряхнуло. Выждав положенное время, он перевернул машину и на полном газу, разгоняясь пошел вниз. Облака кончились внезапно, тусклый вечерний свет больно ударил по глазам, но это было неважно. Важно было то, что он успел и верно угадал с курсом.

«Мессера», растянувшись, заходили в атаку на истребитель комэска. Тот только пересек линию фронта и пытался дотянуть до облаков, однако катастрофически не успевал. Враги оказались впереди и ниже Виктора, они прозевали его появление, увлеченные преследованием беззащитного советского самолета. Он разогнал машину к земле, стараясь быть ниже своих жертв, чтобы как можно дольше быть невидимым, и, быстро догнав замыкающий истребитель, атаковал его сзади-снизу. Все это время он, сжавшись в комок, словно пружина, трясся от нервного напряжения. Однако как только красно-белые трассеры уткнулись в серое брюхо «Мессершмитта», напряжение исчезло, оставив только холодную испарину. Крупнокалиберные пули, выпущенные чуть ли в упор, с легкостью пробили фюзеляж, словно гвозди бумагу, проткнули бронеплиту и попали в бензобак. «Мессер» сразу загорелся, Саблин рванул ручку управления на себя, избегая столкновения, расходясь с врагом в считаных метрах, и снова ушел вверх, к облакам. Остальные противники стаей испуганных воробьев порскнули в стороны, не желая становиться следующей жертвой. Один из них потянул было за Виктором, но, видя его преимущество в скорости, быстро отстал.

— Молодец, Витюша, молодец, — Шубин захлебывался от восторга, — ты одного зажег, он уже на вынужденную плюхается. Давай их еще разок, давай, родной. Я попробую в облака уйти, тут недалеко осталось…

Вторая атака из облаков была уже неудачная. Один из противников, что снова пытался атаковать Шубина, своевременно увернулся от его атаки, двое других попытались в свою очередь атаковать уже Саблина, но у них не вышло, разогнавшись за счет высоты, он был быстрее. Им осталось только стрелять по нему с запредельной дистанции, вымещая злобу. Огоньки их трассеров мелькали ниже его машины, когда молочная пелена снова сомкнулась над кабиной его истребителя. Хоть атака и сорвалась, но он увидел, как облака впереди смыкаются, снижаясь чуть ли не до земли, позволяя Шубину в них уйти, а главное, он выиграл так необходимое время. Комэску нужно продержаться буквально минуту-полторы, и он сможет уйти, раствориться в белой мути. А значит, нужно снова выходить из спасительных облаков и атаковать, приковывая врага к себе.

В третий раз Виктор перемудрил, вывалился из облаков с сильным креном, да еще и не там, где предполагал. Пока разворачивался, пара «мессеров» уже зашла ему в хвост, и пусть пока они были далеко, но хорошего мало. Третий «мессер» уже подбирался к самолету комэска, поливая его издалека очередями, но, видимо, из-за постоянных шубинских дерганий никак не мог попасть. После того как очередь Виктора пролетела рядом, «месс» отвернул. Машина Шубина нырнула в облака, Виктор хотел было уже последовать за ведущим, как сильнейший удар едва не вырвал ручку из рук. Он инстинктивно втянул голову в плечи, прижимаясь к бронеспинке, дал правую ногу, рядом пронеслись иглы трассеров, затем снова последовал ряд сильных ударов. Виктор отдал ручку от себя и нажал на левую педаль, уводя самолет в сторону. Как оказалось, вовремя — справа выше прошла новая порция трассеров. В этот момент его истребитель наконец-таки влетел в белую вату. По телу словно прошла волна радости: хорошо, ушел от фашистов, за малым не сбили.

Он быстро осмотрел повреждения — левый элерон был разворочен, осталась едва половина, на крыле отчетливо выделялись следы пулевых пробоин. Больше из кабины ничего разглядеть не получалось, мотор тянул ровно, приборы показывали, что все в норме, однако самолет буквально висел на ручке, очень неохотно реагируя на попытки набрать высоту, постоянно валился влево, на побитое крыло. Радио молчало, пропал даже вездесущий треск помех. Виктор постарался выровнять машину и лег на курс домой.

Полет в облаках, без ведущего, по приборам оказался пыткой. Поврежденная машина все время норовила свалиться, рыскала по курсу и «плясала» по высоте. В тот момент, когда ему казалось, что истребитель наконец-то летит ровно, Виктор буквально вывалился из облаков, пикируя под углом градусов десять и с сильным креном. Обливаясь холодным потом, он быстро выровнял машину и потянул обратно. Внизу была только пустынная степь, виднелась припорошенная снегом кучка строений, не то хуторок, не то стан колхозной бригады, характерных ориентиров никаких. Зато в стороне, чуть ниже, шел одиночный «мессер», видя Виктора, он бросился в атаку, но поздно, спасительные облака снова закрыли кабину истребителя непроницаемым молоком.

В следующий раз он снова вывалился буквально через пять минут, нижняя граница облаков проходила уже метрах в двухстах, и такие пируэты становились опасными. «Мессеров» не видно, зато внизу обнаружился шикарный ориентир — железная дорога. Летя вдоль нее, Виктор наткнулся на довольно крупную деревню, сверившись с картой, понял, что это село Покровское, он сильно отклонился влево от маршрута. Однако, увидев позади две точки, решил не рисковать и вновь ушел в облака. Дальнейший путь казался легким — пролететь несчастных сорок километров и сесть. Однако это оказалось непросто, в снежном облаке трясло как никогда сильно, да и видимость сократилась до нескольких метров. Солнце уже почти зашло, серая мгла кругом сильно давила на психику, хотелось увидеть чистое небо. Когда, по его расчетам, должен был показаться аэродром, он начал плавно снижаться. Стрела альтиметра медленно ползла к нулю, но ничего не изменялось, вокруг была та же самая темная муть, и лишь когда он уже собирался уйти обратно, вверх, немного посветлело. Внизу был снегопад, облака просели метров до пятидесяти. Снег был и внизу, и вверху, видимости никакой, куда лететь, непонятно. Солнце уже зашло, вокруг самолета была только серо-белая мгла. Виктор до боли в глазах всматривался в пространство, но земля словно вымерла, нигде ни огонька, ни одного ориентира. Он стал в вираж и максимально возможно прибрал тягу, топлива осталось чуть больше половины бака. Найти бы хоть что-то, к чему можно привязаться, но все было тщетно, вокруг только серый снег.

Внезапно слева мелькнул огонек. Виктор сразу повернул туда, надеясь, что это аэродром, однако огонек скоро погас, непонятно откуда взявшись. Он долго нарезал круги над темной степью, глаза болели от напряжения, должны же там, на аэродроме, хоть ракету дать. Все было напрасно. Видя, что сигнальная лампочка горит вовсю, а бензина в баках почти не осталось, он решил садиться. Вообще в таком случае полагалось прыгать, но Виктору было жаль терять свой замечательный истребитель.

Посадочную площадку выбирал недолго, а чего выбирать, когда кругом голая ровная степь, проверил привязочные ремни, прибрал газ и пошел на посадку. Садился жестко, с большим козлом, после второго касания машина затряслась, как в лихорадке, степь оказалась не такой идеально ровной, как казалось сверху. Он быстро выключил зажигание, опасаясь пожара, в этот момент одно шасси подломилось, и самолет замер, перекошенный, уткнувшись левым крылом в землю. Наступила непривычная тишина, только слышно было, как потрескивает остывающий двигатель, как скрипит левое крыло и шипит воздух в пневмосистеме. Он сел.

Отстегнув ремни, Виктор ловко выпрыгнул из самолета, однако поскользнулся на левом, опущенном к земле крыле и отбил копчик. Не надо было оставлять парашют в кабине. Обошел истребитель, обеспокоенно цокая языком при виде повреждений. Помимо побитого крыла виднелась солидная дыра в фюзеляже, от правого руля высоты остались одни лохмотья. Пулевых дыр было тоже многовато. Он погладил избитую машину по поникшему крылу: «Ничего, потерпи немного. Палыч тебя обязательно починит». Постояв с минуту в задумчивости, принялся собираться. Хотя нищему собираться — только подпоясаться, он забрал парашют, снял с самолета часы и пошел определять, куда же это его занесло.

В снежной мгле едва проглядывалась изрезанная балками земля, где-то здесь, может, даже вон за тем холмом притаился такой желанный, такой родной аэродром. Вокруг снег и темнота. Небо замуровано облаками, земля как будто вымерла, нигде ни огонька. Ощущение было такое, будто Виктор остался единственным живым человеком в этом огромном замороженном мире. Пройдя метров триста вперед, он наткнулся на заснеженную гладь ставка. То, что сверху казалось идеальной равниной, оказалось полем на склоне запруженной балки. Промедли он с посадкой секунд на десять, и, возможно, пришлось бы ему сегодня купаться. «Черт, да это же ориентир, — он достал карту и, подсвечивая спичками, принялся ее изучать, — ну, конечно, вот же этот ставок, в десяти километрах севернее аэродрома».

Виктор поудобнее закинул парашют за спину и пошагал домой, словно бульдозер, разгребая снег унтами. Временами останавливался, проверял направление по компасу и, снимая шлемофон, слушал степь, мало ли что. Поход по зимней военной степи отличается от вечернего променада по городской набережной. Но в степи было тихо, слышался только тихий шепот падающего снега.

До деревни добрался часов в девять вечера. Вымотался до предела, день был очень тяжелый и морально, и физически, три воздушных боя и на десерт двухчасовой переход в унтах по снегу. Хотелось лечь и заснуть. Вот только голод донимал. Пока Виктор решал, что же сделать первым — направиться в столовую или доложиться начальству. Оставаться без ужина категорически не хотелось, но и командование на такое поведение могло крепко обидеться. Но, как говорится, «на ловца и зверь бежит», начальство объявилось само. За углом ближайшего дома послышались голоса, и объявился комиссар в сопровождении инженера полка, они шли по ночной улице, подсвечивая дорогу фонариком и о чем-то тихо переговариваясь. Виктор, как и положено, по стойке «смирно», чеканя шаг, зашагал навстречу. Идти строевым, в унтах да по свежевыпавшему снегу оказалось неудобно.

— Товарищ старший батальонный комиссар, сержант Саблин прибыл после выполнения боевого задания.

Луч света мазнул по лицу Виктора и погас.

— Саблин? Живой? — Голос у комиссара был низкий, с придыханием. — Что с самолетом? Ну-ка, давай детали!

— В ходе выполнения задания по разведке аэродрома Таганрог самолет ведущего — капитана Шубина получил повреждения. Прикрывая отход ведущего, вел бой с четверкой «Мессершмиттов», сбил один истребитель противника в воздушном бою. Обеспечив выход из боя капитана и получив в бою повреждения, ушел в облака, однако в районе аэродрома попал в сложные метеоусловия — сильный снегопад. Из-за плохой видимости аэродром не нашел, по выработке горючего произвел аварийную посадку в поле.

— Ты гляди, как по писаному. Молодец! — комиссар пожал ему руку. — Поздравляю со сбитым фашистским стервятником. Шубин уже давно сел, доложил. Молодец…

— Самолет сильно поврежден? — не удержался и влез инженер полка Баженко. В отличие от комиссара, голос у него был хриплый и скрипучий. — Где самолет?

— Из внешних повреждений разбиты левый элерон и правый руль высоты, сломано левое шасси, но крыло вроде целое. Сзади-справа крупная пробоина в фюзеляже. А стоит он тут. — Виктор зашелестел разворачиваемой картой.

— Давид Соломонович, посветите, пожалуйста, — инженер склонился, рассматривая. — Недалеко. Это хорошо.

— Юрий Алексеевич, вы людей лучше с утра пошлите. Я знаю ваш энтузиазм, поэтому сразу предупреждаю. Сейчас ночь, снегопад, заплутают еще в степи. А вам, товарищ Саблин, объявляю благодарность.

— Служу трудовому народу! — Виктор вытянулся по струнке.

— Ладно, идите, отдыхайте, подкрепитесь хорошенько. Я командиру передам. Комэску своему лучше доложите завтра, он сегодня… приболел.

Последняя фраза была произнесена с ядовитой интонацией, однако Виктор не обратил на это внимания. «На хрена мне его благодарность, — думал он, — лучше бы помог материально. Ну, там орденок подкинул или медаль какую. Тут давно пора решать половой вопрос, а для этого надо произвести положительное впечатление на местных дам. На крутые тачки они тут не ведутся, как и на костюмчик от Хьюго Босса. Нет тут ни тачек, ни костюмов. Зато на золотые и серебряные железки, прикрученные к гимнастерке, местные дамы должны клевать безотказно». Улыбаясь собственным мыслям, Виктор пошагал к столовой.

Там на кухне гремели посудой, одинокая официантка заканчивала мыть полы. Увидев Виктора, она уронила швабру и замерла, стрельнув глазами куда-то в сторону. Проследив за ней взглядом, он увидел на столе, где он обычно сидел, стакан, накрытый краюхой хлеба.

— О! — обрадованно протянул Виктор. — Это, как я понимаю, мое. Да?

Официантка, та самая рыженькая, любовница майора Пруткова, задорно улыбнулась. Подойдя к Виктору, она, неожиданно встав на цыпочки, поцеловала его в губы и тихо произнесла:

— Поздравляю вас с победой, товарищ Саблин.

Голос у нее был мягкий и чуть-чуть хрипловатый. Она звонко засмеялась, глядя, как опешивший Виктор пытается вдохнуть. Пока он приходил в себя от вкуса ее губ, от ее запаха, пока думал, что же ему делать дальше, официантка уже скрылась в недрах кухни. Он только успел крикнуть ей вслед:

— Надеюсь, вы покормите усталого героя? — чем вызвал еще один приступ звонкого, озорного смеха.

Поминальная водка оказалась какой-то слабенькой. В ожидании ужина он махнул залпом все, что было в стакане, зажевал краюхой хлеба. Он уже забыл про свои переживания, про воздушные бои, про то, что сегодня сбил вражеский самолет и, возможно, даже не один. Из головы не шел образ рыжеволосой красавицы. «Почему она меня поцеловала? Может, я ей нравлюсь? А как же тогда Прутков, он же, случись что, меня в асфальт закатает… или это такая шутка была?»

Видимо, все же шутка. Ужин ему принесла уже другая официантка. Тоже молодая и симпатичная девушка из новеньких. Расставляя столовые приборы, она насмешливо посматривала на Виктора, в глазах так и мелькали бесенята, однако ничего такого не случилось. Он с аппетитом съел и суп из концентратов, и извечные макароны, не торопясь выпил остывший, несладкий чай. Рыженькая так и не появилась, а идти на кухню он постеснялся.

«Вот чертовка, — думал Виктор, выходя из столовой, — посмеялась, а я тут голову ломаю. Коза драная». Он зло плюнул в снег и зашагал домой.

Проходя мимо хаты командира, все же решил зайти — доложиться. Шубина дома не оказалось. Хозяйка дома, как было известно Виктору, Манька, крупная женщина, лет тридцати пяти, возилась у печки, однако на невинный вопрос о его местонахождении словно взбеленилась:

— Ты чого сюды прийшов? Ты чого его тута шукаешь? У сучек ваших пошукай, сволота кобелиная!

Насколько Виктор знал из полковых сплетен, отношения у нее с комэском были более чем близкие, и такая реакция любовницы Шубина была непонятна. Майор Никифоров, шубинский сосед, который тихо сидел в углу и с большим удовольствием слушал этот монолог, поймав гневный взгляд хозяйки, моментально стер с лица улыбку и сразу убрался в свою комнату. Хозяйка же продолжала бушевать:

— От же клоп блудливый. Щоб ноги його больше в моий хати не було. Так йому и передай. Кобелина похотливый.

Трясясь от злости, она схватила лежащий на полке фанерный чемодан и швырнула его в Виктора. Тот увернулся, и чемодан, с треском открыв дверь, свалился на крыльцо. Манька с силой вытолкнула Виктора на улицу и ногой зафутболила многострадальную фанерину в снег.

— И щоб ноги не було, — взвизгнула она, с грохотом захлопывая дверь у Виктора перед носом.

«Это что еще за шекспировские страсти в отдельно взятом авиаполку? — недоумевал Саблин, поднимая избитый чемодан. — Всего четыре часа отсутствовал, а тут такое»…

В тамбурочке задумчиво курил Шишкин, увидев Виктора, он с ревом кинулся обниматься:

— Я знал, я знал, что ты придешь! — Он облапил его, обдавая запахом табачно-водочного перегара. Остальные летчики выскочили из комнаты на шум, присоединяясь к поздравлениям. Когда страсти немного улеглись, его огорошили новостью.

— А ты еще не слышал? — У Нифонта в глазах была плохо скрытая зависть. — Про бой над Миллерово?

— Нет, а что там?

— Вы улетели, а тут из дивизии давай пытать, кто над Миллерово дрался, требовали подробности. Оказалось, что ваш бой видел сам товарищ Хрущев — член Военного Совета фронта. Говорят, что приказал наградить всех участников. В штабе до сих пор на ушах стоят.

Вид у него был настолько печальный и завистливый, что Виктор рассмеялся.

— Да ладно тебе, Валера, завидовать. Вот скажи, когда ты от Вальки своей выходишь, разве мы тебе завидуем?

Летчики чуть не подавились смехом. Смеялись все, даже Нифонт, немного помявшись, присоединился к веселью. Запах перегара усилился, смешиваясь с табачным духом и не выветрившимися самогонными парами, он создавал в комнате непередаваемое амбре.

— А что отмечали? — спросил Саблин, когда все отсмеялись.

— Да снова тэбя поминали, — Вахтанг снова захохотал, прижимая к животу забинтованную руку. — Привычка такая, слушай.

— Ага, — к Нифонту вернулась его печаль, — а потом пришел комиссар и реквизировал последний литр самогона. И мы перестали отмечать.

— Ясно. А где мне Шубина найти? — Виктор потряс зажатым в руке чемоданом.

— А что это ты с его чемоданом? Его Манька выгнала? — Летчики недоуменно переглянулись, послышались смешки и похабные комментарии.

— Третий дом с краю, — разрешил его вопрос Вадим, — может, он там будет. Но смотри, командир сегодня, скорее всего… уставший.

…Комэск был пьян. Он расселся на высокой кровати, прямо в нижнем белье, перед заполненным закусками столом. Выглядел Шубин неважно, серое от усталости лицо, глаза мутные. Вокруг него суетилась Галка, накладывала в тарелку самые вкусные кусочки, заботливо вытирая жирные губы платком. Она разоделась, накрасилась, голову венчала сложная, но очень красивая прическа.

«Да, — подумал Виктор, — вот это красавица. Ее хоть сейчас можно на подиум выставлять. Запросто может в конкурсе Мисс Россия участвовать. Как быстро она преобразилась».

— Витя! — казалось, что Шубин даже не удивился его появлению. — Садись! Галя, налей ему. Больше давай, тута, до краев. Ну, давай!

— Ты, Витя, молодец, — сказал он, когда они выпили и принялись неспешно закусывать, — срубил «месса» грамотно. Сразу видно — моя тута школа. Что с самолетом?

Выслушав ответ, вяло махнул рукой:

— Херня. Завтра починят. Понял, тута каково оно в облаках? — Шубин устало потер виски. — А я уже думал все, бак разворотило капитально, хорошо, что в нем бензина мало оставалось. Разогнался и скольжением пламя сбил. Мотай, тута, на ус, может, пригодится когда. Когда в облаках летишь, на приборы смотри, им верь. Хотя с крылом дырявым даже мне такое тяжко… Ты из облаков вываливался — время потерял. Потом аэродром пролетел, а в снегопад и потемках найти его тута дело гиблое. Галя, давай еще, лей — не жалей. Он мне сегодня жизнь спас, так что грех не выпить.

Виктор увидел, что Галка, наливая Шубину водку, незаметно разбавила ее водой.

— Дмитрий Михайлович, вы кушайте, кушайте. Вот замечательные огурчики, картошечки вам положить? Кушайте… вот так. А что это, Витенька, у вас за чемодан? — обратилась она к Саблину.

— Дак это… — Виктор растерянно почесал затылок, — товарища капитана искал, зашел к нему домой, а там хозяйка разоралась, как потерпевшая. Чемодан вручила, сказала, чтобы вы, товарищ капитан, там больше не появлялись.

Шубин снова вяло махнул рукой:

— Херня. К ребятам перееду.

Зато Галка всплеснула руками, заахала:

— Как же так можно?! Ночью, на мороз выгнать боевого командира. Ни капли совести. Как у нее язык не отсох, такое говорить. Ай-яй-яй. Как ее земля носит?

— Давай, Витя, вздрогнем! За Победу! — прервал ее комэск. Галка быстренько сунула ему огурец, закусить, ловко вытерла мокрое лицо платочком.

— Вам, Дмитрий Михайлович, отдохнуть надо, вон как устали сегодня. Как же завтра летать будете?

Тот отмахнулся, достал из пачки папиросу, задымил:

— Не будем летать. Погоды нет, бензина нет. Давай, Витя, еще. Наливай, Галка… мне, тута, поменьше. Ты, Витька, меня держись. Тогда не пропадешь. Я научу. Эти мудаки на КП окопались, ждут, когда война кончится. Уроды. — Он говорил тихо, зло, язык уже немного заплетался.

— Зачем вы так, Дмитрий Михайлович? — Галка подвинулась к нему ближе, принялась успокаивающе гладить Шубина по голове. — Вдруг скажет кто…

— Кто скажет-то? — Комэск пьяно засмеялся. — Тут таких нет. Ты думаешь, они не знают? Да я им в лицо говорил! И ничего мне за это не было и не будет. Потому что с ними, — он кивнул головой в сторону Виктора, — должен кто-то летать. Так что держись меня, Витя, тогда тута не пропадешь. Ты боец зубастый, злой и головой думаешь. Таких мало. Ладно, давай по крайней и будем собираться. Хватит хозяйку обременять…

— Ой, что вы такое говорите, Дмитрий Михайлович? Чем же вы меня обременяете? Куда вы на мороз, уставший, — заливалась соловьем Галка. Она сидела с ним в обнимку, гладя его по голове и знаками показывая Виктору, чтобы поскорее убирался. — Вы отдохните немного. Столько летать-то, кто выдержит…

Виктор все понял и тихо, по-английски, ушел.

«Вот баба-то, — думал он по дороге домой, — как все ловко провернула. И наготовила и приоделась, водкой где-то разжилась. И все ради комэска. Такой надо армией командовать или даже фронтом. Переманивание комэска — чем тебе не операция фронтового масштаба».

На душе было хорошо. Выпитая водка грела, картошка давала приятную тяжесть желудку. Насыщенный событиями день заканчивался.

— А не так уж в прошлом и плохо, — думал он, укладываясь спать, — сегодня и «мессера» сбил, и даже вроде как к награде представили. Девушки меня любят — вон, какая красавица поцеловала. И вообще люди здесь хорошие…

С этими мыслями он заснул.

 

Глава 6

Второй день стоит нелетная погода. Серое свинцовое небо, часто срывается снег. Кажется, что низкие облака цепляются за верхушки деревьев. Летчики забились в землянку, здесь дымно и темно, только коптилка на столе светится тусклым желтым язычком. Все спят, прислонившись друг к другу, расположившись в самых живописных позах, добирают после раннего подъема.

Заскрипела дверь, напуская внутрь холодный воздух, и в землянку зашел комиссар. Крупного телосложения, одетый в коричневый летный комбинезон, Давид Соломонович напоминал вставшего на дыбы медведя. Он махнул летчикам рукой:

— Сидите, сидите, — и, раздвинув Шубина с Петровым, уселся ближе к печке.

Подбросил пару стеблей в буржуйку, подкурил папиросу от заботливо поднесенной Шубиным зажигалки и, немного подумав, начал беседу:

— Вот хочу поговорить с вами не как командир, а как старший товарищ. Читали сводки? За неполные три недели наш фронт освободил сотни населенных пунктов, уничтожено больше двадцати тысяч фашистских солдат, захвачены большие трофеи. Тысячи советских людей бьются насмерть. А у нас что? Пьянство процветает буйным цветом.

— Вы, товарищ комиссар, несправедливы, — дипломатично начал Петров, — только за последнюю неделю одна наша эскадрилья без потерь уничтожила пять самолетов фашистов.

— Уничтожать противника — это наша работа! Мы же истребители. А вот в моральном плане вы, товарищи летчики, распустились окончательно. Кто позавчера ломился в дом к официанткам?

— Это не мы. Нет, не мы. Нет, — загудела эскадрилья вразнобой.

— Это из первой. Когда мы ломимся, потом никто не жалуется, все удовлетворены, — под общий смех подытожил Нифонт.

— А я вот вчера был в Кубрино, — переждав смешки, продолжил комиссар. — Там ужас, что творится. Эвакуированные живут в подвалах, по двадцать человек, голодают, болеют от холода и сырости. Это всего двадцать километров отсюда. А вы тут зажрались, макароны есть не хотите, пьете. Курортники! Скоро и заболевания венерические пойдут. Так вот, с пьяницами будем бороться жестко. Посидит такой голубчик под арестом с неделю, поумнеет. А если не поумнеет, то и более жесткие меры найдутся. Вы меня знаете, мое слово крепкое, — он оглядел притихших летчиков и потряс внушительных размеров кулаком. — Теперь дальше… о внешнем виде. Поглядел я на вас без комбинезонов и ужаснулся. Гимнастерки грязные, засаленные, подворотнички серые, сами комбинезоны тоже грязные, в пятнах. Чуханы какие-то. Это, кстати, ваша епархия, Дмитрий Михайлович. Почему у вас летчики выглядят как не пойми кто? Наказывайте. Я понимаю, что идет война, что тяжело, но это не повод распускаться.

Шубин согласно кивнул головой. Виктор только сейчас разглядел, что комэск аккуратно пострижен, а ворот его гимнастерки украшает ослепительно белый подворотничок.

«Вот Галка молодец, — подумал он, — взяла командира в оборот. Да, c такой бабой не пропадешь».

— Мне товарищи сообщили, — продолжал комиссар, — что в наш полк должен приехать репортер одной из ведущих газет. Будет освещать ваш, товарищ Шубин, позавчерашний бой. И я хочу, чтобы он действительно увидел героев-летчиков геройского полка. Надеюсь, все поняли?

— Ну и напоследок, тут из дивизии звонили, приказали снова разведать дороги от Латоново. Решил сам слетать, размять старые кости. Но одному скучно, — комиссар весело подмигнул, — кто-нибудь желает составить компанию?

— Я пойду, — вызвался Петров, — вспомню молодость, снова схожу у вас ведомым.

— Ну это дело, — обрадовался комиссар. — Полетим через час, пока моторы прогреют, да и синоптики обещают улучшение погоды к обеду. Ну ладно, готовьтесь, пойду я…

Сухой промороженный стебель подсолнечника уныло торчал посреди колхозного поля, рядом с тысячами точно таких же. Виктор ухватил его покрепче, пнул ногой под основание и положил в левую руку, к остальным, предназначенным в печку, собратьям. Процесс собирания дров был в самом разгаре.

— Это хорошо еще, что поле большое, и нам, и техникам, и всем службам БАО пока хватает. Хотя такими темпами через пару месяцев придется снег разгребать, искать упавшие…

Сзади послышался скрип снега, подошел Игорь. Он с беззаботным видом размахивал сорванным стеблем, словно мечом сокрушая стоящие подсолнухи. Виктор поморщился, он второй день шарахался от Шишкина, стараясь избежать разговора, однако так долго продолжаться не могло.

— Ты долго будешь от меня бегать?

— Да ничего я не бегаю.

— Ну да, конечно. Давай рассказывай…

— Игорь, чего ты ко мне прицепился? Что я тебе рассказывать должен?

— Ты знаешь что, не придуривайся. Я же тебя больше десяти лет знаю и вижу, что ты сильно изменился. Молчишь все время, когда не молчишь, какую-то хрень несешь, непонятную. Это чтение твое, ты же, кроме учебников, ничего в жизни не читал. Или твоя охота на зайцев, да ты же их раньше только в зоопарке мог видеть.

Виктор задумался. С одной стороны, велик риск закончить свою жизнь с дыркой голове, в подвале какой-нибудь тюрьмы. А с другой… знания попаданца словно жгли его изнутри, хотелось с кем-то поделиться. И Игорь, великолепная кандидатура, уж он точно не должен побежать стучать на друга, но риск, риск…

— Тю на тебя, параноик. Ничего я не менялся, тебе кажется. Не надоело еще в Шерлока Холмса играть? Что там охотиться! На другую ночь там уже целая толпа зайцев гоняла с комиссаром во главе. Вон, иди к Давиду Соломоновичу приставай, где он научился на зайцев охотиться. А читаю, потому что скучно, нечем заняться. И тебе советую, чтение хороших книг успокаивает нервы.

— Опять отпираешься. Зря ты так, ведь видно же… я же по-хорошему хочу, помочь, а ты…

— Игорь, спасибо, конечно, но у меня и так все нормально.

— Нормально? А где ты про Бардера своего услышал? Я письмо Сашке Литвинову писал, а фамилию этого Бардера забыл. Тебя как раз не было, и я пошел к Синицыну, он-то должен знать, ведь ты из санчасти не вылезал. Так вот, Синицын про Бардера никогда не слышал и вообще говорил, что летать без ноги невозможно. Я тогда весь полк опросил, никто про этого англичанина не слышал. Откуда ты мог про него узнать?

— Откуда? Да услышал где-то. Не помню… когда на «утенке» грохнулся, то с головой какая-то беда приключилась… каша такая, постоянно забываю, потом вспоминаю заново. В общем, что-то с памятью моей стало. А молчу… голова болит постоянно, вот и молчу. Только ты Синицыну не говори. Он же меня залечит или от полетов отстранит, а я без неба уже не могу.

Игорь подозрительно на него посмотрел, сплюнул под ноги:

— Врешь ты все. Вот чего ты такой брехун? — Он стукнул своим «мечом» по голенищу саблинского унта и обиженно отошел в сторону…

На аэродроме взлетала пара «МиГов», комиссар с Петровым полетели на разведку. Снег, сдуваемый винтами, поднимался вверх и в стороны, образовывал длинный белый шлейф, словно свадебной фатой обволакивая взлетающие машины. Виктор помахал им рукой и обрадовался, увидев, как пилот ведомого истребителя махнул в ответ, на мгновение мелькнув черной, затянутой в перчатку рукой.

— Удачи, мужики, — прошептал он, провожая взглядом машины.

Однако на душе скребли кошки. Тот факт, что за ним пристально наблюдает лучший друг, никак не радовал. И ведь не спрячешься никуда, в маленьком коллективе эскадрильи все на виду. Сегодня он от него отбился, но это сегодня. Шишкин скоро снова полезет с расспросами, он упрямый, если чего в его рыжую башку втемяшится, то обратно не выбьешь. Так что теперь надо смотреть в оба, чтобы снова не проколоться на пустяке.

Набрав хвороста, он отнес его в землянку. Подкинув немного в печку, прислонился на своем месте и незаметно заснул. Разбудила его Галка, когда она, гремя термосами, вошла в их землянку.

— Просыпайтесь, лежебоки, я обед вам принесла, — она принялась ловко расставлять тарелки. — Угадайте, что у нас на второе? Ни за что не угадаете, на второе у нас плов!

Летчики одобрительно зашумели, доставая ложки, с энтузиазмом рассаживаясь за маленьким и тесным столом.

— Ой, суп с фрикадельками! Обожаю, — Нифонт блаженно прикрыл глаза, принюхиваясь. — Сейчас будет пир желудка.

— А куда Вадим подевался? Остывает же, — Галка закончила разливать первое.

— Вадим сейчас в небе, с комиссаром полетел, на разведку, — Шубин посмотрел на часы, — вот-вот должен вернуться.

Ели с большим аппетитом, нахваливая Галку и поваров. И суп, и плов были очень вкусными, видимо, БАО получил свежий завоз продуктов. После обеда летчики завалились вздремнуть, как заявил Вахтанг:

— Для правильного усвоения пищи.

Виктор с комэском направились на стоянку. Срывался мелкий снежок, заметая прочищенные дорожки и сильно ограничивая видимость. Шубин выглядел веселым и беззаботным, лишь изредка, периодически посматривая на часы, хмурился.

— Смотри тута, видишь, какая погода. Все белое, видимости никакой. Заблудиться, как пальца… Значит, что, значит к вылету надо готовиться более тщательно… Район изучи, ориентиры запомни. Наиболее характерные лесочки, посадочки на карте выдели краской, чтобы тута долго не искать. Летишь ведомым, а сам смотри и запоминай, на ведущего не надейся, всякое может случиться. И головой тута думай все время… Та где же они есть, то, — комэск глянул на часы и раздраженно потянул ворот гимнастерки, немного обнажив шею. — Жарко чего-то.

Виктор на долю секунды увидел на шее комэска темно-лиловый засос с фиолетовыми следами зубов. Шубин поправил воротник, и засос исчез, скрытый одеждой.

«Вот это Галка дает, — восхищенно подумал он. — То-то Дмитрий Михайлович на нее сегодня так одобрительно смотрел. Черт возьми, хочу себе такую же!»

— Дмитрий Михайлович, чуть не забыл, — спросил он командира, — а почему мы летаем с открытым фонарем? Это же скорость съедает, да и холодней насколько. Вон, у всех лица поморожены.

— Так тута я не запрещал. Просто на большой скорости он не открывается. Когда под Ростовом дрались, Королькова сбили, штурмана. Упал он на нашей стороне. Приехали на место, глянули, а у него ногти оторваны, видать пытался фонарь открыть и не смог. Падал под приличным углом, ну и на большой скорости. Я потом пробовал в полете, если скорость больше пятисот, хрен ты его тута откроешь. Хотя у тебя, Витька, дури много, ты, наверное, сможешь. А мне и в открытой кабине хорошо. Так что можешь приказать Палычу, чтобы расконтрил. Кстати, сегодня твою машину должны из ремонта выпустить. Если погода позволит, то можешь ее облетать, только аккуратно, в облака не суйся, ходи над аэродромом.

Он выбросил окурок в снег и достал из кармана комбинезона две маленькие модельки самолетов и протянул одну Виктору.

— Держи, давай тута занимай свое место в строю, потренируемся. Да куда это ты улетел, ближе будь…

Началась регулярная тренировка «пеший по-летному». Два здоровых мужика размахивали руками с зажатыми в них самолетиками, чертили в воздухе замысловатые фигуры и периодически яростно спорили.

— А вот все-таки, Дмитрий Михайлович, — резюмировал Виктор итоги их тренировки, — ведомому передатчик нужен. Куда проще сказать, чем показывать жестами. Да и в бою всякое бывает…

— Конечно, нужен, — согласился комэск, — только где их взять столько-то? А ведущему передатчик нужен все-таки куда больше. Нам бы еще один на эскадрилью найти, три пары — это лучше.

— Этажерку сделать? — Виктор почесал затылок под шлемофоном. — Тремя парами это уже можно.

— Какую тута этажерку.

— Ну, третью пару можно выше пустить.

— Эшелонирование по высоте? — Шубин задумался. — Что-то здесь есть, только надо хорошенько покумекать. В принципе, оно верно… у немцев скороподъемность тута лучше, они всегда наверху ходят, а третья пара их там придержит. Посмотреть надо, подумать хорошенько…

Он снова посмотрел на часы и негромко выругался.

— Топливо уже должно выйти. Да где же они есть-то?

Вопрос был сугубо риторический, никто на аэродроме не мог на него ответить. Так они и стояли, под падающим снегом, ожидая непонятно чего, терзаемые мрачными предчувствиями. Снег потихоньку усиливался, укрывая истерзанную войной землю новым слоем, все сильнее сокращая видимость. Попадая на лицо, снежинки таяли, заставляя постоянно вытирать его перчаткой. Виктор поежился, в унтах и меховом комбинезоне тепло, но непонятная тревога словно вымораживала тело изнутри. Он задрал уши своего шлемофона, вдруг раздастся такой желанный рев авиационных моторов, однако небо молчало, слышался только тихий шепот падающих снежинок и мрачное сопение командира. Шубин докурил папиросу, щелчком отправил ее в сугроб и тут же потянулся за новой. Подошел механик петровского самолета, техник Пащенко — молодой, невысокий парень. Он беспрестанно вытирал грязной тряпкой руки и просительно, снизу вверх, смотрел на комэска. Глаза у него при этом были дикие, а выражение лица такое, что казалось, будто он вот-вот расплачется. Глядя на этого растерянного техника, Виктор почувствовал, что у него комок подкатывает к горлу.

— Пащенко, идите, работайте. Вернется ваш командир. Не сегодня-завтра вернется. Вадим, с комиссаром воробьи стреляные, не из таких переделок выбирались. — Голос у комэска был глухой, надтреснутый, и фраза прозвучала фальшиво.

Техник ушел, а они продолжили молчать, размышляя каждый о своем. Виктор вспомнил, как сам искал аэродром в похожую погоду. Тогда спасло только чудо, врезаться в землю при таких условиях — раз плюнуть. Шубин молчал, только желваки перекатывались на темном, обветренном лице. Он попытался прикурить папиросу, однако только напрасно щелкал зажигалкой. Виктор увидел, что у комэска трясутся руки.

— Саблин, чего тута смотришь? — кажется, командир нашел крайнего. — Иди, изучай район боевых действий. Чтоб от зубов отскакивало, я проверю. Дожились, летчик в пяти километрах от родного аэродрома блукает…

Виктор оставил Шубина одного стоять под мелким падающим снегом. А Вадим и комиссар так и не вернулись. Ни вечером, ни на другой день, ни через неделю. Их самолеты словно навсегда исчезли в снежной пелене, что повисла над пустынной Донской степью. Они словно растворились в снегопаде. Война походя, мимоходом слизнула двух людей, ломая судьбы их родным и оставляя раны в душах друзей. От двух полных сил, здоровых летчиков остались только нехитрые пожитки и скупые строчки донесений. Через несколько недель про них все забыли, только Сашка Пащенко, молодой, но толковый техник, иногда замирал на полуслове, печально глядя на пустую самолетную стоянку…

Виктор гладил гимнастерку. Мысли у него при этом были самые мрачные: «Вот там, в будущем, книжки пишут про попаданцев, засланцев там всяких на войну. Они фашистов пачками бьют, Хрущева голыми руками насмерть забивают, девок у них куча, и все красавицы. Почему ни один из писателей не написал, что война это жопа, что тут плохо. Еда здесь скудная и однообразная. Да плюньте мне в глаз, если я в будущем сам, добровольно стану есть макароны. Красавицы все в тылу, и туда так просто на выходные не съездишь. А те, что не в тылу, давно поделены начальством. Немцы, подлецы, пачками умирать никак не хотят, все сами норовят тебя на тот свет отправить. И орденов не видать, вроде писали что-то штабные, куда делось. Да что там война, сама жизнь в сороковых не сахар. Теплого сортира тут не водится и будет не скоро, а морозы сейчас стоят не слабые. Да что там сортира, банальной туалетной бумаги нет и газет мало…» Виктор так часто размышлял, накручивая сам себя от безысходности. Его первоначальные планы быстро прославиться растаяли, как дым, а война перестала казаться веселой прогулкой за орденами. «Одежда… что дали, то и носи. И утюг этот ни разу не «Tefal». А ведь, если верить хозяевам дома, новейшая советская разработка, образца тридцать девятого года. Разработчик то ли «Челябинский механический завод», то ли «Чугунолитейный», как еще расшифровать аббревиатуру ЧЛМЗ? Ну вот, не гладит, остыл, зараза».

Он с тоской глянул на недоглаженный рукав гимнастерки и поставил утюг на печку греться. «У моей прабабки схожий был, она его вместо пресса использовала, когда синенькие мариновала».

Зашел Шишкин, быстренько прошел по комнатам, растерянно уставился на Саблина.

— А где все?

— Да не знаю, вроде тут были, куда-то ушли. А зачем тебе?

Второй день стояла нелетная погода, а потому личный состав полка успешно разлагался, отсыпаясь и изучая окрестности.

— Да тут такое дело, помощь нужна. — Шишкин, как и обычно попадая в неловкие ситуации, моментально покраснел. — Поможешь?

— Чего ты мнешься? — Виктор взял мокрой тряпкой утюг, немного поелозил им по мятому рукаву и с сожалением поставил обратно. — Дело говори, а я подумаю.

— В общем, так… — Игорь горько вздохнул, — ты же знаешь, что Галя заболела? Так вот, Шубин мне дал денег, говорит: «Иди до Маньки, купи курицу, чтобы бульон, значит, сделать, мне она не продаст». Ну, я купил, а он мне и говорит: «Ты на хрена живую купил? Иди ее теперь сам патрай». Вот теперь ношусь с ней…

— А что сам не зарежешь? — спросил Виктор и захихикал, глядя на полное страдания лицо Шишкина. — Ну, сходи к техникам, они живодеры знатные…

— Слушай, ну выручи. Что тебе стоит-то?

— Хе-хе. Смотрите все! Смертельный номер! В правом углу ринга летчик — ас, — начал Виктор, подражая голосу конферансье, — гроза неба и истребитель фашистов И-и-игорь Ш-ш-шишкин сойдется в смертельном бою с курицей. Курица в левом углу…

— Витя, я сейчас тебе в ухо дам.

— Э-э. Не надо. — Саблин благоразумно отошел подальше. Несмотря на малый рост, Игорь замечательно боксировал, и он это часто ощущал на себе. — Не хочу я резать твою курицу, я занят. И вообще ты уже взрослый мальч… Эй, Игорь, успокойся. Ладно, хочешь честную сделку? — Он невинно поглядел на сразу насторожившегося Шишкина. — Я тебе с курицей помогу, а ты меня поучишь боксу.

— Тебя бесполезно учить, ты слишком тупой, — попробовал отыграться Игорь.

— Ну, раз так, то можешь бегать со своей курицей дальше. Рекомендую нокаутировать ее правым хуком, и пока она будет в нокауте… Игорь, только без рук…

Он ловко пнул пустое ведро Шишкину под ноги и, пользуясь секундным замешательством, быстренько отскочил так, чтобы их разделял стол. Несмотря на то что Саблин был выше Игоря и сильнее, он избегал драться с ним в дружеских потасовках. Игорь, казалось, был нечувствительным к боли, а его железные кулаки били весьма болезненно и очень уж часто. Саблин помнил своей прошлой памятью, что и раньше приставал к Игорю с подобными просьбами. Шишкин соглашался, показывал, но тогда Виктору не хватало энтузиазма, и занятия быстро сходили на нет. Почему снова спросил про занятия сейчас, он и сам не понял. Видимо, сыграл экспромт — есть куча свободного времени и есть друг-спортсмен, который может чему-то научить. Так почему бы не потратить это время с пользой.

— Хорошо, — было видно, что Шишкину очень хочется пересчитать ему ребра, но он сдержался. — Я тебя поучу в свободное время. А ты ее порежь и вообще приготовь.

— Резать не наш метод, товарищ Шишкин. Мы по старинке, как Петр Первый бояр. — У Виктора внезапно улучшилось настроение, и он молол языком всякую чушь. — Иди, набери воды полведра, ставь на огонь. И топор найди, поиграем в Родиона Раскольникова. Блин, газа нет, на чем ее осмоливать?

— Витя, ты о чем? — У Шишкина в глазах снова загорелись огоньки начинающего Шерлока Холмса. — Какой газ?

— Природный. А у нас в квартире газ, а у вас? Не обращай своего пристального внимания. Это шутка такая. — Виктор старался казаться беззаботным, хотя внутри все сжалось — такой глупый прокол. — Ты иди воды набери, я пока топор поищу, устроим показательную казнь.

Через полчаса несчастная курица была злодейски умерщвлена и ощипана. Теперь уже приуныл Виктор.

— Ну чего ты смотришь, — Игорю не терпелось поскорее избавиться от такого, как оказалось, крайне обременительного поручения комэска. — Давай там, вынимай, что в нее напихано. Вот! Вспомнил! Разделывай ее.

— Не все так просто. — Виктор снова растерянно огляделся, — ее сперва осмолить надо. А я не знаю, как.

— От дурни, — не удержалась от комментариев хозяйка дома тетка Оля. Как оказалось, она давно наблюдала за мучениями Саблина. Быстро выйдя на улицу, она вернулась с несколькими кукурузными кочерыжками. Зажгла одну из них в печи и принялась быстро, умелыми и экономными движениями осмаливать несчастную курицу. — От же, городские, а ще летчики. Нычого ни умиють. Дывысь, як надо! Бачишь? — Так же быстро ее разделав, она протянула готовую птицу Игорю.

— Почем у Маньки брав? Семьдесят рублив? — она осуждающе покачала головой. — От же дорого як. Когда ця война кончится…

Обычно хозяйка, тетя Оля, держалась от летчиков на расстоянии. Появление в ее доме толпы молодых, шумных мужчин она приняла без малейшего энтузиазма. Стараясь поменьше показываться на глаза. Жила она бедно, хозяйства было мало, коза да десяток куриц.

Заскрипела калитка, вернулись Вахтанг и Нифонт. Дом сразу наполнился шумом и смехом. Хозяйка мигом вышла на улицу, до соседок.

— О. А чиго это вы курощипами стали? — Вахтанг расстегнул комбинезон и ворот гимнастерки. — Жарко тут.

— Шубин попросил. — Игорь уже собрался было уходить. — У него Галя заболела, для бульона, — заученно повторил он. — Семьдесят рублей вот такая курочка стоит. Представляешь?

— Вот интерэсно. Валера, а если бы Валька заболела, ты бы ей курицу купил? — Вахтанг усмехнулся и разгладил пробивающиеся усы.

Про свою пассию Нифонт говорить не хотел, однако, не выдержав совместного напора, сдался.

— Далась вам эта Валька! — фыркнул он. — Нужна она мне. Это так, чтобы гвоздь не ржавел. То она мечтает все…

— А ты, Валерка, сволочь, — Игорь отложил курицу и, воинственно выпятив челюсть, попер на Нифонта. — Она тебя любит, а ты ее используешь!

— Игорь, не лезь. Это не твое дело. Иди, со своей курицей носись.

— Почему это не мое. Это не по-комсомольски. И вообще подло…

— Шишкин, уймись, — Нифонт посмотрел на него брезгливым взглядом, таким обычно смотрят на калек или ненормальных. — Иди, своей Нинке письма пиши. И соплей там любовных размажь побольше и с сердечками…

— Эй, спокойно, — Виктор чудом успел перехватить руку Игоря и сразу повис на нем всем телом, оттаскивая в сторону. Вахтанг, в свою очередь, оттаскивал Нифонта, тот сильно побледнел, испуганно глядя на злого Шишкина, рукой пытался нащупать кобуру.

— Так, разошлыс по углам. Игорь, охолонь. Нифонт, млать, рукы с кобуры убрал. Совсэм охренэли, — злобно зашипел Вахтанг. — Ви что творите?

— Идиот, — поддерживал его Виктор, отпихивая Шишкина подальше, — да из-за чего? На ровном месте… неси свою курицу, остынешь заодно.

Инцидент погасили, но с тех пор между Нифонтом и Игорем словно пробежала черная кошка. Они почти не разговаривали друг с другом, внося напряженность в маленький коллектив эскадрильи…

С конца декабря погода начала стремительно ухудшаться, зарядили частые снегопады, метели. Летали мало, в основном на разведку, возможность штурмовать выпадала нечасто. Немцы и вовсе куда-то пропали, их самолеты теперь встречались редко. В общем, началась относительно спокойная и тихая жизнь. Даже питание наладилось, вместо опостылевших макарон на столах все чаще стала появляться картошка и разные каши…

В этот период Виктору так же приходилось летать с Шубиным на разведку. В принципе, такие вылеты можно было бы выполнять и в одиночку. Никифоров по такой погоде летал всегда сам. Но ведь молодых летчиков тоже нужно кому-то учить, этим Шубин и занимался, невзирая на малый ресурс моторов и еще меньшее количество запчастей. В итоге, хоть летал Виктор и немного — раз в два-три дня, однако эти полеты приносили ему громадную пользу. Шубин продолжил практику проведения коротких учебных боев со своим ведомым, отрабатывал с ним взаимодействие в паре. Кроме того, в полете командир часто объяснял свои действия по радио, комментируя обстановку, принятые решения, давая Саблину так необходимые знания, которые со временем превращают беспомощного новичка в воздушного аса.

Новый год встретили тихо-мирно небольшой полковой пьянкой. Жизнь текла неспешно, редкие вылеты, редкие развлечения. Всего удовольствия — выпить сто граммов вечером да пялиться на официанток. Да еще спорт. Не густо…

В это же время в полку появился новый комиссар — Зайцев Сергей Викторович. Он был высокий, какой-то весь круглый, хотя и не толстый, с небольшими аккуратными усами и неизменной трубкой. В пику командиру он оказался очень инициативный, лез во все дела полка, не упуская никаких мелочей. Он успевал везде: занимался подготовкой к вылетам, ставил задачи летчикам, интересовался готовностью самолетов и сведениями воздушной разведки, отдавал распоряжения командиру батальона аэродромного обслуживания. Он даже с ходу начал летать, чем заслужил уважение летчиков. Вообще появление этого человека словно принесло в полк свежую струю. В результате Виктор стал смотреть на комиссаров другими глазами, оказывается, были среди них хорошие профессионалы…

Яркое солнце серебрило искрящийся снег так, что вниз было больно смотреть. В небе не было ни облачка, за ночь резко потеплело. Кажется, как будто весна дыхнула, разогнав тучи и немного потеснив на день зиму, с ее вечными снегопадами. Пользуясь хорошей погодой, полк вновь оторвался от заметенных снегом полос и приступил к немного подзабытой боевой работе.

Второй вылет за день. После уже почти традиционного вылета на разведку с Шубиным пришлось лететь всей эскадрильей. Получили задание прикрыть бомбардировщики «Су-2» при авиаударе по Самбеку. Когда озвучили боевую задачу, у Виктора неожиданно начали трястись руки. Он сильно покраснел и сунул их в карманы, стараясь никому не показать свой страх. Вроде бы никто не заметил. Однако это чертово волнение не ослабевало, и лишь когда его истребитель стал медленно разгоняться по заснеженной полосе, тряска прошла, оставив место деловой сосредоточенности. Наконец, оторвавшись от полосы, истребители собрались и начали торопливо набирать высоту, догоняя семерку тупоносых бомбардировщиков.

В кабине непривычно тепло, но при этом кажется, как будто стало гораздо теснее. Это с непривычки, закрытый фонарь ни осматриваться, ни управлять самолетом не мешает. Но насколько с ним удобнее. Памятуя шубинский рассказ, Виктор выпросил у Палыча небольшую фомку, чтобы в случае чего быстро открыть фонарь кабины. Фомка, надежно закрепленная рядом с ракетницей, как две капли воды напоминала уменьшенную копию монтировки из компьютерной игры «Half Life». Виктор представил, как он, размахивая монтировкой, будет гоняться за немецкими самолетами. Палыч так и не понял, почему его командир так трясся со смеху, когда примерял ее в руке.

Сегодня их шестерку истребителей ведет не привычный и надежный, как скала, Шубин, а сам комиссар. Это тоже непривычно и вызывает некоторый дискомфорт. «Однако дело твое телячье, — подумал Виктор, — обоссался и стой. К тому же никто мнения у тебя не спрашивал, так что лети». Полет начался хорошо, до цели добрались без происшествий, а вот на обратном пути на них неожиданно накинулись «Мессершмитты». Это было даже несколько необычно, четверка «мессеров», идущая встречным курсом, вместо того чтобы привычно висеть сверху и неспешно поклевывать, с ходу ринулась в бой, да так, что Виктору пришлось попотеть, сбрасывая со своего хвоста желтоносого наглеца. Неожиданно «Мессершмиттов» стало очень много, они мелькали со всех сторон, норовили зайти в хвост, непрерывно атакуя. Виктор крутился, как уж на сковородке, уклоняясь от заходов противника, отбивая атаки на ведущего и сам, в свою очередь, атакуя врагов. Несколько раз только своевременные команды Шубина спасли ему жизнь, но и он не остался в долгу, отгоняя обнаглевших фрицев от его хвоста. Бой превратился в огромную свалку, где самолеты, под совершенно немузыкальный аккомпанемент из рева моторов, треска пулеметов и грохота авиапушек, гонялись друг за другом, стараясь уничтожить. Последовательность событий моментально стерлась из его памяти, превратившись в калейдоскоп отдельных эпизодов. Вот ему в хвост заходит пара худых, но чей-то «МиГ» встречает их в лоб, и они отворачивают, вот «мессера» атакуют ведущего, и уже Виктор отгоняет их короткими очередями, горящий «Су-2» валится на крыло, «мессер», парящий простреленными радиаторами, разгоняется пикированием, удирая. Но два эпизода врезались в память намертво: как закувыркался к земле «МиГ» с отстреленной плоскостью, и одинокий парашют, белеющий на черном следе горящего самолета. От таких картинок сжималось сердце, Виктор с удвоенной силой завертел головой, стараясь понять, кого же сбили. Но это оказалось невозможно, самолеты мелькали со всех сторон, и определить по номеру, какого же истребителя не хватает, он так и не смог.

Внезапно все кончилось, «мессеры», видимо, по команде, дымя форсируемыми моторами, вышли из боя. Все осталось, как и прежде, такое же голубое небо с редкими облаками, белый искрящийся снег, вот только тело сводит от усталости и пот заливает лицо. Краснозвездных самолетов стало меньше, один бомбардировщик был сбит, двое других дымили поврежденными моторами. Из истребителей отсутствовал самолет Нифонта, остальные были на месте. «Надеюсь, это он выпрыгнул, — успокаивал Виктор сам себя, — парашют вроде один был? Вот это, блин, бой! Если такие бои будут повторяться, я вряд ли доживу до Победы. На хрен такие полеты!» Сразу захотелось удрать куда-нибудь подальше, где нет войны, где никто не будет в него стрелять. Только куда ты убежишь из тесной кабины истребителя? Да и вообще, куда ты убежишь из воюющей страны? На Ташкентском фронте, конечно, хорошо, верней, хорошо только тем, у кого неплохой продуктовый паек или имеется возможность воровать. Что там делать простому сержанту без связей и без денег? Да и как он после этого ребятам будет в глаза смотреть? Виктор потряс головой, отгоняя дурные мысли, сдвинул фонарь назад, напуская в кабину холодный воздух. Родной аэродром был уже близко, однако, опережая истребители, на посадку начала заходить пара поврежденных бомбардировщиков. Первый из них то ли промазал с посадкой, то ли у него отказали тормоза, и самолет выкатился за пределы узкой взлетной полосы и воткнулся в сугроб, где так и остался стоять, наполовину утопленный в снегу, с задранным вверх хвостом. Второй, не выпуская шасси, сел в поле, рядом с полосой, подняв тучу снега и пропахав в снежной целине длинную просеку. Летчики-бомбардировщики быстро вылезли на крылья своих поврежденных машин и принялись размахивать руками, как бы говоря оставшимся наверху товарищам, мол, все нормально! Ведущий оставшейся четверки «сушек» ответно качнул машину с крыла на крыло и увел своих подопечных домой. Настала очередь истребителей. Виктор, осторожно, на малых оборотах, подошел к посадочному «Т», убрал газ и мягко приземлился вслед за комэском. «Да мы с ним уже прям синхронисты, — подумал он, видя, что самолеты словно привязанные. — Можно за сборную Советского Союза выступать, синхронный заплыв по аэродрому». Палыч снова привычно привалился на крыло, писк тормозов, и самолет остановился у своего капонира. Виктор выключил двигатель, и наступила непривычная тишина. Он развалился в кабине, не имея ни сил, ни желания никуда вылезать. Тело словно залили свинцом. Палыч снова запрыгнул на крыло, подошел к кабине.

— Не ранен? — заботливо спросил он. — Давай, вылезай. Там комэск уже ждет. — Он потащил из кабины слабо барахтающегося Саблина, помог ему снять парашют. — Нифонт где?

— Не знаю, — Виктор снял шлемофон и принялся растирать лицо снегом. — Видел, как падал, потом вроде парашют чей-то болтался. Он, не он, не знаю. Ему плоскость срубили. С-суки…

От холодного снега стало легче, слабость немного прошла, в голове прояснилось.

— Палыч, как же нас сегодня били! Пинали, суки, от всей своей души. Гниды европейские. Как же я этих тварей ненавижу…

— Ладно тебе, Вить, после драки-то… — Палыч пригладил усы. — Хватит снега, застудишься. — Он забрал у Саблина шлемофон, достал из-за пазухи ушанку и натянул ее Виктору на голову. — Вот так будет лучше! Иди уже, Шубин заждался. А с немцами поквитаемся еще…

Собирались притихшие, злые, молча докуривали. Вахтанг, никогда не куривший, взял у Шишкина папиросу и, бездумно глядя в небо, пускал дым. Он был поникший, как-то сгорбился и словно стал ниже ростом. «Они с Нифонтом тоже из одного училища, — вспомнил Виктор. — Тяжело вот так вот. Интересно, жив ли Валерка?»

— Товарищ батальонный комиссар, — комэск дождался, пока тот выколотит свою трубку, — разрешите начать разбор полета? — Дождавшись утвердительного кивка, продолжил: — Вы видели все сами. Над линией фронта нас атаковала четверка «мессеров». Через четыре минуты вторая четверка. Эти атаковали разделившись, пара сверху и пара пыталась подойти снизу. Что в итоге… Побили нас сегодня крепко. Тута, лукавить не будем, все всё сами видели. Сбит Нифонтов, сбит один бомбардировщик, два повреждены. Почему нас побили? — Он обвел летчиков усталым взглядом. — Вот тута сержант Саблин, самый молодой по налету, какое твое мнение?

— Я? — Виктор от неожиданности растерялся. — Э-э-э, сейчас. — Он задумался, вспоминая перипетии прошедшего боя. — Ну… перед вылетом ничего не обговорили, кто где. Шли плотным строем, маневрировать было неудобно. Когда на нас упала четверка, то она сразу всю группу связала боем. Потом еще пара «мессеров» подошла. Дальше не помню, такая каша началась…

Тут все летчики оживились, заговорили разом, перебивая друг друга, отчаянно жестикулируя. Они словно пытались выговорить свой страх, заглушить его громкими словами. Виктор удивился, как могут пять взрослых человек создавать столько шума. Наконец комиссар поднял руку, призывая к тишине.

— Товарищи… товарищи, давайте тише. — Он дождался, пока все успокоятся. Немного помолчал, собираясь с мыслями, было видно, что он волнуется. — Тут, видимо, есть и моя вина, у вас уже слетанный коллектив, со своими привычками и особенностями… Надо нам притереться друг к другу. Вы извините, мне на КП пора. Дмитрий Михайлович, вы, пожалуйста, разбор завершите и мне, потом, доложите. Кстати, по итогам боя, сбитым, я одного «мессера» зажег, он со снижением ушел. Того, что лейтенанта Нифонтова атаковал. Да… — Комиссар задумчиво потер подбородок, — я на КП, доложу командиру. Дмитрий Михайлович, буду вас там ждать.

Комиссар ушел. Летчики настороженно сверлили его спину взглядами.

— Ладно, тута, — прервал молчание комэск, — надо было с комиссаром перед вылетом переговорить, да все некогда было. Все спешка эта дурацкая. Ладно, Витька прав, плотно мы шли. Были бы по фронту растянуты, да по высоте, да с радиосвязью… Я, тута, с комиссаром поговорю, может, выбьет нам пару передатчиков. Отдыхайте, пока время есть. Погода вон какая, скоро, тута, снова лететь…

День кончался, солнце уже почти скрылось за горизонтом, над степным аэродромом сгущались сумерки. Этот день прошел очень тяжело. Четыре вылета, два воздушных боя, это многовато с непривычки. Виктор устало оперся о плоскость, глядя, как техник неторопливо надевает на самолет чехлы. Из-за усталости мысли текли вяло, неторопливо, вразнобой, перескакивая с одного на другое. «Сейчас, за ужином, водки выпью и спать, устал. Интересно, как там Нифонт? Успеет к ужину? Если не успеет, то нам водки больше достанется, — думал он, закрывая глаза. Стоять вот так, положив голову на скрещенные на крыле руки, оказалось очень удобно. — Чего-то Палыч на меня так заговорщицки косится. Наверное, пакость задумал. А самолет-то мой, уже весь битый-перебитый, весь в латках». Незаметно он так и задремал стоя, уткнувшись головой о плоскость своего самолета. Разбудил его Палыч, энергично похлопав по плечу:

— Ты чего это, командир? Сомлел?

Виктор вздрогнул, проморгался:

— Да… это… задумался!

— А! А я уж думал, что ты стоя спишь, — Палыч усмехнулся в желтые от никотина усы. — Ну как, много сегодня немцев убил? — Это было стандартным вопросом его техника после каждого летного дня, как своеобразный ритуал. Зачем ему эти убитые немцы, что он там считал, оставалось для Виктора загадкой.

— Да вот, в крайнем, под Греко-Тимофеевкой, с Шубиным на две машины наткнулись, я в свою РС попал, прямо в кузов. Грузовичок такой был, занятный, тентованный. Там вроде люди были, кто-то, кажется, выпрыгивал на ходу, когда им РС под тент, в самый кузов прилетел. Мне потом показалось, что там, за грузовиком, снег розовый стал. Наверное, показалось…

Виктор говорил спокойным, равнодушным голосом. Он смертельно устал и переживать по поводу убитых им врагов не собирался. Что касается штурмовки, то за последние недели он стал более черствым и каким-то равнодушным. Все, что попадало в прицел его самолета, воспринималось как мишени, и не более. Он бы уже не стал переживать так, как раньше, из-за раненой лошади, бьющейся от боли после его пуль. Притупилось. Вот и сегодня он радовался не тому, что убил нескольких немцев своим снарядом, а тому, что попал этим снарядом в грузовик. А немцы — это так, бесплатный бонус. Были они в том грузовике или нет — какая разница.

— Молодец. Ты эта… командир… держи на память. — Палыч протянул ему небольшую самодельную финку.

— Ух ты! Сам делал? Спасибо огромное! Красивый… — Виктор растроганно облапил техника. — Я такой давно хотел. Спасибо.

Нож был действительно красив, лезвие длиной сантиметров пятнадцать, прочная деревянная ручка с коротким металлическим упором. В руку лег, словно литой…

— Ну, Палыч, удружил. — Виктор откровенно любовался подарком. — Очень, очень хороший нож. Спасибо.

— Да не за что. — Было видно, что Палычу приятна похвала. — Не дело, что такой летчик и без ножа. Вот еще ножны бери. В унт удобно прятать, так многие делают или на пояс вешают. А вон и полуторка за вами приехала. Еще один день отвоевали…

— Отвоевали. Нифонт еще не появлялся?

— Нет. Наши поехали, но пока не вернулись. Да сейчас снега много намело, пока пробьются… Он, наверное, сам раньше придет.

Нифонт не пришел. Его привезли техники. Ночью, выходя отлить, Виктор увидел странное скопление людей неподалеку от хаты, где жил врач. Темные фигуры мелькали в тусклом свете единственной фары полуторки, доносились приглушенные голоса. Несколько человек, сгрудившись полукругом, рассматривали что-то на земле, тихо переговариваясь. Любопытство пересилило, и он пошел посмотреть. Заглянул через плечо стоящего впереди низкорослого механика. Какая-то груда грязных тряпок на расстеленном брезенте. Зачем на нее пялиться столько времени? Он присмотрелся и вздрогнул. Это было тело Валеры Нифонтова. Промороженное и изорванное, лежащее на старом, дырявом брезенте. От черепа осталась только нижняя челюсть, видимо, снаряд немецкой авиапушки попал прямо в голову. Трехтонная тушка «МиГа», рухнувшая с высоты в два километра, добавила. От Валеры осталось кровавое месиво, обернутое лохмотьями комбинезона. Виктора замутило, он едва сдержался, чтобы не расстаться с ужином. Наконец двое солдат подняли брезент с телом и понесли в «морг».

— Гроб обязательно закройте, — комиссар уже был здесь и давал указания какому-то долговязому лейтенанту из БАО, — людей пораньше направьте, чтобы могилу успели выкопать. И наутро нужно полуторку выделить, гроб везти. Саблин? — комиссар увидел Виктора. Фамилию он произнес с небольшой задержкой, видимо, вспоминал. — И вы здесь? Идите спать. Не стоит после отбоя гулять по расположению. Нифонтову вы уже ничем не поможете. Идите…

Хоронили Нифонта на хуторском кладбище. Все было тихо, никаких речей и митингов. Тихо пришли, тихо похоронили, и только нестройный залп из винтовок нарушил кладбищенскую тишину. Полетов снова не было, поэтому все летчики полка молча стояли и смотрели, как снежинки медленно ложатся на свежий холм мороженой земли. Этот холм и небольшая фанерная пирамидка — все, что осталось от Нифонта. Когда закончили насыпать холм, со стороны хутора раздался негромкий то ли плач, то ли вой. По едва пробитой дороге к кладбищу бежала Валька. В расстегнутой шинели, без шапки, вся взъерошенная, с распухшим от слез лицом. Она миновала летчиков и рухнула на колени у могилы, обняв пирамидку, завыла, запричитала. Свежая зеленая краска пирамиды пачкала ее волосы и лицо, снег падал на непокрытую голову, но Валька ничего не замечала. Она то начинала выть в голос, то что-то еле слышно бормотала, раскачиваясь, будто в трансе, содрогаясь в рыданиях всем своим толстым телом.

Виктор стоял потерянный. До него только начало доходить, что вместо Нифонта там, внизу, мог сейчас лежать он. Мороженым, изорванным и изломанным куском мяса. Мертвым. А это уже все. Конец. Ничего больше не будет. Даже над могилой никто не поплачет.

— После меня ведь совсем ничего не останется, совсем ничего, — тихо прошептал он. От таких мыслей его передернуло, по телу словно повеяло могильным холодом.

«Дурак ты, Витя, — едва шевеля губами, тихонько сказал он сам себе. — Не о том ты думаешь. Попал в самую жопу и кукарекаешь. Бабу еще подавай… зачем мертвецу баба? Баба живому нужна. Вот и думай, как тут выжить…»

…Как обычно, в темноте сонные летчики выпрыгнули из полуторки и разбрелись возле КП. Потянуло табачным дымком, послышались ленивые разговоры. Ночной мороз потихоньку ослабевал, небо светлело. Судя по частым, тускнеющим в свете светлеющего востока звездам, погода сегодня будет хорошая. Значит, будут полеты.

Виктор поправил шарф, поморщился, зацепив сбитой костяшкой за пистолетную кобуру. Долгое избиение груши имеет и негативную сторону. Шишкин, выполняя данное обещание, старательно учил его боксу. Это оказалось отличным средством от скуки, заниматься вечерами в их затерянной деревне было решительно нечем.

— Саблин? Где, тута, бродишь? — Комэск уже вышел из штаба и теперь шарил по карманам в поисках зажигалки. — Слушай сюда, как рассветет, часиков в девять, слетаешь на разведку. Пойдешь один. Маршрут, тута, такой, сперва Латоново, потом Греково-Тимофеевка и до Марфинки. Посмотришь движение на маршруте, обрати внимание на скопление войск в деревнях. Штурмовать запрещаю, в деревни тоже особо не суйся, под МЗА не лезь. Ну да ты со мной туда уже летал, должен помнить. Иди, тута, готовься…

Вот, казалось бы, простой вылет на разведку. Слетать на место, посмотреть, что да как, вернуться и доложить командованию о результатах. Насквозь знакомая процедура, Виктор таких сделал уже пару десятков, можно сказать, текущее мероприятие, по этому маршруту он летал уже не раз, изучил его вдоль и поперек. Однако сегодня все необычно, от волнения потеют ладони, мысли скачут с одного на другое испуганным табуном. Сегодня придется лететь одному, без комэска — ведущего. Лететь не хотелось. С комэском он прямо сейчас готов хоть куда. А без него почему-то боязно, неизвестность пугала, вызывая волнение. Поэтому Виктор до последнего оттягивал момент полета. Сперва тщательно, до тошноты изучил маршрут на карте. Затем медленно, похоронным шагом шел на стоянку, долго и тщательно осматривал самолет, мелкими придирками доведя Палыча до тихого бешенства. Наконец оттягивать неприятную процедуру стало некуда. Самолет, рыча прогретым мотором, стоял в самом начале полосы, контрольные приборы показывали, что все в порядке. Ракета с КП, разрешающая взлет, давно прогорела. Виктор обреченно вздохнул и медленно двинул сектор газа от себя…

В небе волнение прошло. В небе волноваться некогда, в небе летчик занят делом, полет отвлекает от глупых мыслей. За линией фронта Виктор снизился, внимательно осматривая землю, чернеющие линии дорог. Впрочем, разведывать было особо нечего, грунтовые дороги днем оттаивали, и автотранспорт по ним проходил с трудом. Все, и наши, и немцы, старались передвигаться по ночам. Только несколько подвод медленно брели по раскисшему чернозему, да у Анастасиевки неподвижно застыл посередине дороги одинокий грузовик. Воздушная разведка оказалась очень сложной работой, заставляя уделять повышенное внимание на все. Постоянный контроль за воздухом, чтобы не оказаться жертвой немецкого аса, контроль за приборами, контроль наземных целей. В начале, увлекаясь, осматривая пустынные, отчетливо чернеющие на фоне заснеженных полей дороги, он забывал следить за небом, затем спохватывался, начинал судорожно озираться, высматривая темные точки вражеских самолетов. При этом он забывал про дорогу, а один раз даже пролетел над небольшим хуторком, даже толком и не глянув в его сторону. Однако под конец полета Виктор научился правильно распределять внимание, лететь стало легче.

Как оказалось, самое сложное в этом полете было не проведение разведки, а сесть на собственном аэродроме. Он тоже раскис, только узкая и короткая полоса стараниями БАО еще годилась для взлета и посадки. Тут уж Виктору пришлось попотеть, он сумел сесть только с третьего захода. Очень уж велика была цена ошибки — можно было зарыться колесами в раскисший грунт с неизбежным капотированием. Однако обошлось, и вот уже самолет под шипение тормозной системы катится по неровному аэродрому, быстро гася скорость. Очередной боевой вылет закончен.

Он выкарабкался из кабины, подмигнул все еще надутому от обиды Палычу, увидев подходящего комэска, начал было рапортовать. Шубин не дослушал, пожал руку, сказав только:

— Сам вижу, что нормально, — и даже помог снять парашют. Потом отступил на шаг назад и, осмотрев Саблина с головы до ног, насмешливо протянул: — Ну вот, можно сказать, что ты лишился девственности. Давно пора было.

Пока Виктор ошалело хлопал глазами, придумывая ответ, комэск уже доставал очередную папиросу.

— Дмитрий Михайлович, а вы же раньше столько не курили, — брякнул он первое, что пришло в голову.

— Да я с вами скоро и пить начну, — Шубин ухмыльнулся, показывая неровные желтые зубы. — Кого угодно до ручки доведете. МЗА, тута, не работала?

— Нет, все чисто. Вообще все чисто, четыре подводы двигались в сторону Латоново и грузовик стоял, видимо, неисправный. В деревнях пусто, даже людей не видно.

— Ну и хорошо, так в рапорте и напишешь. Смотри тута, запоминай маршрут, что где, что изменилось. Ты разведчик, ты должен тута не только смотреть, но и видеть. Вот случай был, часто летал над деревенькой одной, потом вижу, у хаты три стога сена появилось. Откуда, спрашивается, в октябре, в прифронтовой зоне колхозник столько сена возьмет? Как дал тута РС, а там танкетка замаскированная. Мотай на ус. Тебе скоро самому пилотов в бой водить. Чего тута вытаращился? Думаешь, я вечный? Вы с Шишкиным себя неплохо показали, хорошо деретесь. Да и других все равно нет, — он печально усмехнулся. Усмешка у командира вышла кривой, больше похожей на оскал. — Других нет, — печально повторил он. — Вас тута с Шишкиным назначают командирами звеньев, временно, конечно. Что-то ты, Витя, сегодня туповат. Хватит глазами хлопать и рот закрой. Вы воробьи уже стреляные, крови нюхнули, вот и будете командовать. Напихают нам с училищ желторотых, — комэск зло сплюнул. — Ладно тута, об этом молчи пока. Иди, рапорт пиши.

И только вечером, когда Виктор анализировал прошедший вылет и просматривал свой маршрут на карте, он понял, почему их потрепанный полк до сих пор не уводят в тыл на переформирование, а все еще держат на фронте. Хотя, казалось бы, какой в этом смысл? В полку осталось с десяток самолетов, из них, хорошо если половина сможет одновременно подняться в воздух. Истребители сильно изношены в боях, моторы свой ресурс уже почти выработали, а запчастей нет. Другим полкам дивизии периодически подкидывают самолеты, летное пополнение их, 112-му истребительному с самого сентября ничего не поступало, только комиссара прислали. Но это-то и понятно, старый комиссар погиб, оба политрука эскадрилий тоже сбиты. А без партийного надзора никак. Хорошо, что число задач после последних потерь резко сократилось. Раньше часто летали на прикрытие наземных частей, на сопровождение ударных самолетов. Теперь ничего этого нет.

А все дело в вылетах на разведку. Их полк вел разведывательную деятельность на почти стокилометровом рубеже фронта, начиная от Таганрогского залива. Немцы, отступившие в декабре из Ростова, укрепились здесь, в хорошо оборудованных позициях на высоких берегах рек Миус и Крынка. Наступление наших войск уперлось в эти позиции и остановилось. Штурмовать их в лоб тяжело, необходимо форсировать реку, а потом под ураганным огнем противника карабкаться вверх, на обледенелые высоты. Обескровленным после декабрьского контрнаступления советским частям это оказалось не под силу. Вот и топталась пехота второй месяц внизу, таская «языков» и проводя разведку боем, пытаясь нащупать слабые места в обороне. Вот потому и летали истребители, высматривая, не подвозят ли немцы подкрепления, не готовят ли свое наступление.

Большинство истребительных полков фронта перебросили на запад, под Ворошиловград, где продолжается наступление. На главном направлении от их обескровленного полка толку немного, а здесь даже такой пригодится. По Сеньке оказалась шапка. На полк махнули рукой, выполняет задачи, и ладно, пусть летает, пока совсем не «сточился»…

С утра мороз усилился, и снова зарядил снегопад. Снег сыпал и сыпал, покрывая истерзанную войной землю, закрывая замерзшую грязь дорог. Полеты на сегодня отменили, и летчики полка слонялись по деревне, не зная, чем заняться. Виктор, которому сидение в темной хате надоело, выбрался на улицу размяться и посмотреть окрестности. Все вокруг было белое — снег покрыл камышовые крыши хат, занес проталины, осел на ветках деревьев и заборах. Одного он не мог скрыть — уныние окружающего пейзажа. Хутор, в котором они жили, словно показывал будущую судьбу российской деревни — медленное угасание. Этот хутор начал умирать еще до войны, молодежи было очень мало, она либо подалась в город, на заводы, либо разъехалась по соседним деревням, что побогаче. Многих мужиков уже забрали на фронт. Запустение виднелось везде. Неудивительно, что в будущем на этом месте была только небольшая роща. Только остатки фундаментов да старые, выложенные известняком колодцы говорили, что здесь когда-то жили люди.

За околицей, на засыпанной снегом, не пробитой еще дороге стояла телега с лошадью. Хозяин телеги, судя по росту, подросток, возился с другой стороны, скрытый бортом. Лошадь была вся мохнатая, под стать своему хозяину, такая же маленькая. Она словно олицетворяла собой всю мировую скорбь и уныние. Она спокойно ожидала дальнейшего движения, равнодушно смотря на Виктора, на снег и на весь мир. Выглянул возничий, это оказался не молодой уже, маленький кривоногий красноармеец, увидев Виктора, он оживился.

— Товарищ сержант, угостите табачком?

Виктор отрицательно помотал головой:

— Не курю!

Лицо у солдата разочарованно вытянулось, он начал было поправлять вожжи, готовясь ехать, но тут Саблин разглядел содержимое телеги.

— Слушай, а у тебя патроны в ящиках? А к «ТТ» есть?

— Ну, есть, а что?

— А можешь один ящик дать, у тебя их вон сколько, а то мы без патронов сидим.

— Э-э, камандир, мне за ящик старшина знаешь, что потом оторвет?

— Он, у тебя что, патроны считает? Не свисти…

— Считает не считает, какое тебе дело? Не дам…

— Слушай, ну давай тогда махнемся, ты мне ящик, а я тебе табаку. У меня завалялась пачка «Казбека».

— Давай «Казбек», за «Казбек» старшина мне ничего не оторвет, и мне четверку.

— Осьмушку!

— Хорошо, осьмушку, — широкое лицо красноармейца расплылось в довольной улыбке.

Так Виктор стал счастливым обладателем целого цинка патронов к пистолету. Возвращаясь к хате с цинком под мышкой, он увидел курящих на крыльце Игоря и Вахтанга.

— О, Витек, — Шишкин ехидно ухмыльнулся, предвкушая развлечение, — признавайся ты, где ящик спер? Что там?

— Я спер? — он горделиво выпрямил спину. — Я его честно заработал! Обменял на ваш табак!

— Гы-ы. Раз табак наш, то и ящик наш, — довольный Вахтанг подмигнул Шишкину.

— Ребята, вы ни хрена не понимаете в экономике, а я вам предлагал умную книжку Адама Смита почитать. Смотрите, табак был у вас, а ящик теперь у меня. Видите? Вы отсутствуете в товарных отношениях.

— По-моему, он нам морочит голову!

— Точно, — поддержал Вахтанга Игорь, — надо дать ему в ухо!

— Варвары. Но так и быть, я пойду навстречу вашим пожеланиям. Ящик ваш, а патроны в нем — мои.

— Патроны? Так чего ты Ваньку валяешь, пойдем стрелять!

Цинк расстреляли за полдня. Все праздношатающиеся летчики мигом побросали свои дела и примчались на импровизированное стрельбище на небольшом пустыре у хутора. В качестве мишеней использовали все, что сумели найти. Все найденные под снегом пустые консервные банки были расстреляны в решето за полчаса. Потом пошли в ход всевозможные чурбачки, кукурузные початки, все, во что можно было всадить пулю. Виктор столько не стрелял в жизни, под конец дня он немного оглох, но был доволен стрельбами. Это занятие понравилось всем в полку. Начальство даже пошло навстречу, в пустом капонире соорудили специальный тир, разжились изрядным запасом патронов. Даже соревнования между эскадрильями устраивали. Богатая стрелковая практика начала приносить свои результаты. Так, стреляя первый раз по консервным банкам в компании Игоря, Вахтанга и Лехи Соломина из первой эскадрильи, Виктор позорно мазал. Вроде и мишень близко, и совместил все как надо, но банка так и остается целой, пули лишь выбивают фонтанчики снежной пыли вокруг. Спустя всего лишь неделю и добрую тысячу расстрелянных патронов, он научился более-менее сносно стрелять. Не снайпер, конечно, но мишень поражал довольно уверенно. И даже чистка оружия после стрельбы приносила удовольствие. Усесться после ужина на скамейке, разложить на портянку разобранный пистолет и под неспешный разговор, пока в крови еще гуляет наркомовская порция, неторопливо протирать закопченные детали. Это стало для него неким ритуалом, отлетав днем и позанимавшись спортом перед ужином, после он обязательно чистил пистолет, даже если не стрелял. Ему казалось, что если он внезапно пропустит это занятие, то на следующий день его обязательно собьют…

Вроде ничего не изменилось. Такие же редкие дымки из труб над камышовыми крышами, грязные пустынные улицы. То же, что и вчера. Хотя нет, вон там, слева…

Виктор немного довернул самолет, рассматривая стремительно ускользающую под крыло деревеньку. Точно, слева, у большой хаты весь двор затянут маскировочной сеткой и отсутствует здоровенный кусок забора. Разглядеть, что же там, под сеткой, невозможно, видно только, как наружу торчит что-то тонкое, похожее на антенну. Вчера этого не было. Он мельком глянул на карту, запоминая ориентиры. Видимо, какой-то немецкий штаб разместился. Как назло, ни бомбы, ни РС на разведку не брал, а то можно было бы с ходу скинуть гостинцев. Деревня скрылась за крылом, и Виктор немного потянул ручку на себя, набирая высоту. Дорога отлично просматривается и сверху, зато шанс поймать шальную пулю куда как меньше.

Это его шестой самостоятельный вылет на разведку. Нарезали маршрут, и теперь, если позволяла погода, он его облетывал. Как оказалось, не напрасно, если бы он не летал здесь раньше, то навряд ли бы увидел эти изменения, а так старания немцев оказались напрасны. Осталось сообщить в штаб, а там пусть у командиров голова болит.

Он уже развернулся домой и собирался набирать высоту для пересечения линии фронта, когда впереди, прямо по курсу, увидел маленькую черточку. Эта черточка лениво ходила кругами над линией фронта, мелькая в редких облаках. Она была похожа на орла, что парит над степью, выслеживая добычу. Похоже на вражеского разведчика — Виктор замер в предвкушении боя. Встречи с разведчиком он жаждал — после своей первой воздушной победы они казались ему беззащитной добычей. Однако, внимательно осмотревшись, он увидел еще две черточки. Они были в стороне и гораздо выше, выписывая в небе замысловатые кренделя, видимо, охраняли своего подопечного. Все сразу стало понятно — разведчик или корректировщик и прикрывающая его пара «Мессершмиттов». Желание атаковать у Виктора сразу пропало, тут бы до дому живым дойти. Да и мимо пролетать стало тоже рискованно — враги могут его увидеть или с земли по радио наведут. Эти могут, взаимодействие у немцев налажено хорошо. В бескрайнем сером небе внезапно стало тесновато. Он заложил крутой вираж и поспешил обратно, в глубь вражеской территории. В кабине стало жарко, он непрерывно осматривался, стараясь увидеть все небо сразу, однако, к счастью, враги, похоже, не заметили его — их самолеты растаяли в сером небе далеко позади.

Вроде пронесло, он размазал перчаткой заливающий глаза пот и начал торопливо набирать высоту. Увидев прямо по курсу приближающийся хутор, отвернул, чтобы не засекли. Насколько он знал, ВНОС у немцев работало хорошо. Наконец долгожданные пять километров высоты набраны. «МиГ» на высоте словно превратился в породистого жеребца, сразу стал более резвым, выросла скорость, и, как ему показалось, стал лучше управляться. «Вот теперь другое дело», — он криво улыбнулся сам себе и снова развернул истребитель обратно, забирая влево. «Теперь главное — не торопиться, немцы никуда не денутся», — твердил он сам, как заведенный. Немного потряхивало от нервного напряжения, но голова работала ясно, Виктор превратился в расчетливого охотника.

Черные точки немецких истребителей появились примерно там, где он и ожидал, севернее места их первоначальной встречи. Но теперь козыри были на его стороне. «МиГ» трясся от скорости словно лихорадочный больной, мотор ревел на максимальных оборотах, он был выше, прикрывался солнцем и, главное, он заходил с той стороны, откуда немцы меньше всего ожидали нападения. Враги стремительно приближались, быстро вырастая в размерах. Поначалу это были просто две точки. Потом превратились в черточки, вскоре у них стал ясно виден фюзеляж, рули, отчетливо проявились кресты. Ведомый, выбранный жертвой, неожиданно отвернул в сторону, то ли заметил опасность, а может, просто перестраивался, и Виктору, пришлось атаковать ведущего. Доворачивать было очень непросто, на большой скорости машина «деревенела», плохо слушалась органов управления, больше напоминая летящее вперед бревно. Однако он все-таки сумел загнать тонкий силуэт врага в прицел. В эти секунды он весь сжался, словно пружина, мелко трясясь от огромного нервного напряжения. Когда он нажимал на гашетки, пальцы были словно чужие. Тонкие нитки трассеров сперва мелькнули впереди-справа вражеского самолета, потом пропали в моторе врага, ткнулись в район кабины и скользнули к хвосту, прошивая фюзеляж «мессера» словно швейная машинка ткань. Виктор с трудом отнял пальцы от гашеток, наваливаясь всем телом на ручку направления, чтобы избежать столкновения. «МиГ» и «Мессершмитт» разминулись в считаных метрах — охотник и его незадачливая жертва. Виктор так и продолжил нестись дальше, вжимаясь в бронеспинку, опасаясь атаки второго врага. Наконец он немного отвернул и осмотрелся. Далеко внизу крутился в прощальном штопоре падающий «мессер». Он не парил пробитым радиатором, не горел, не дымился, просто падал в штопоре, с каждой секундой приближаясь к земле. Ни ведомого немца, ни разведчика видно не было. Избегая внезапной атаки снизу, он довернул к виднеющимся внизу облакам, снова разгоняясь. И только когда белая вата окутала кабину его истребителя, он расслабился и глупо рассмеялся распираемый от переполняющего его счастья…

А все-таки это приятно. Хоть и статус вроде как не самый большой и дизайн на любителя. Но приятно. «Хотя лично мне, — подумал Виктор, — дизайн очень нравится. Умели предки разрабатывать и делать красивые и эстетичные вещи». Он не удержался и, расстегнув комбинезон, вновь посмотрел на награду. Небольшой, новенький, сияющий серебром и эмалью орден Красной Звезды, привинченный на законное место, гладкий на ощупь, чуть теплый от тела. Его орден, честно заработанный на этой, давным-давно окончившейся войне. «Для кого-то, может, и давно, а для тебя она еще идет и до конца далеко, — мрачно подумал Виктор. — Приятно, конечно, что меня наградили, но является ли покрытый эмалью кусочек серебра адекватной платой за страх, боль и кровь?» Он не знал ответа. Одна часть его сознания самозабвенно радовалась награде, другая мрачно пыталась вспомнить, за какую сумму его сосед по квартире — Сашка, купил такой же. «По-моему, я схожу с ума, опять каша в голове… Хотя чего переживать по этому поводу? Воевать еще долго, ты сгоришь в своем самолете раньше, чем окончательно съедешь с катушек». Эти мысли испортили ему настроение. В последние дни он стал более злым — периодически возвращающаяся головная боль этому сильно способствовала. Да и память… все, что можно было вспомнить важного, он старательно записывал в блокнот, но толку с того было немного. Полезного, такого, что могло пригодиться здесь и сейчас, было ничтожно мало. Виктор до исступления пытался выудить из головы крохи знания, насилуя мозг, пытаясь вспомнить, но получал только головную боль. Что толку, что он помнил, что немцы будут наступать на Сталинград летом? Откуда они будут наступать? Какими силами, когда? Или же, он точно помнил, что истребитель «Як-3» полетел в 44-м году. Но какой с этого прок? Он чувствовал себя со всеми своими знаниями совершенно никчемным и бесполезным. Практически все, что он знал, представляло собой сырую кашу, с помощью которой было сложно изменить прошлое. Хотя последнее время он начал сомневаться, что попал именно в свое прошлое. Он узнал много такого, чего раньше, в своем времени, не видел и не слышал, чего в ту войну не было. Например, комиссары. Насколько Виктор помнил из книг и фильмов, в его мире они как появились в Гражданскую войну, так и до середины Великой Отечественной и прослужили. Здесь же, оказывается, перед войной, никаких комиссаров не было, их ввели уже во время войны. Или же вот штрафные роты. Он видел в каком-то кино, что они под Москвой дрались, а здесь вся его память молчала. Осторожными расспросами удалось выйти на дисциплинарные батальоны. Но эти батальоны никто с дубьем на пулеметы не гонял. Хотя служба там была не сахар, но она и в двухтысячных в дисбатах ничуть не слаще. В общем, ясно, что ничего не ясно.

Вечером был небольшой полковой банкет. Мартынов, сияя вторым новеньким орденом Красного Знамени, долго, минут пять, произносил поздравительную речь. В ней он говорил обо всем и ни о чем: несколько раз упомянул товарища Сталина, пару раз коммунистическую партию Ленина-Сталина, напомнил всем, что коварный враг будет обязательно разбит, и в конце невнятно вспомнил доблестных сталинских соколов. Рожа у командира была красная, а язык немного заплетался — он уже был изрядно пьян. Второй тост говорил комиссар. Он прозвучал куда лучше, летчикам понравилось. Потом поздравляли еще, но недолго, графины с водкой скоро опустели, тарелки тоже. Водки за праздничным ужином было больше, чем обычно, но все равно маловато, душа у Виктора требовала продолжения. Судя по лицам однополчан, он был не одинок. Так что, когда летчики собирались домой, предвкушая продолжение, комиссару оставалось только проводить их недовольным взглядом. Он только задержал комэсков и, отойдя в сторону, что-то тихо им сердито втолковывал, хмурясь в усы.

— Ну что? — Шишкин стараясь поменьше вступать в грязь, подошел с осунувшемуся сугробу, набрал из глубины чистого снега и вытер красное лицо. Стоило ему выпить больше ста граммов, как он сразу покрывался пятнами. — Я бы еще выпил! Вы как?

— Вчера все выпили. — Вахтанг был тих и печален. — И деньги тоже кончились. Они сейчас быстро кончаются, кругом спекулянты…

— Витька, а тебе же вчера должны были за «мессера» заплатить. Неужто все в фонд перечислил? Или осталось чего? Я требую продолжения банкета! — Эту фразу Игорь подцепил у Саблина.

— Есть пятьсот! Но идешь ты. — Виктор довольно улыбнулся. — Еле вырвал. Финансист гад…

— О! — Вахтанг сразу повеселел. — У бабы Нюры бери, у нее лучше. Расскажи…

— Ну, прихожу, а он мне: Вот приказ командира, выплата за сбитый самолет. Распишись». А сам две бумажки сует. Я ему говорю: «Дай хоть почитаю». А там ведомость на тысячу рублей и сразу заявление перечислить деньги в фонд обороны. Тоже на тысячу.

— Ну да. — Вахтанг кивнул. — Его все подписывают.

— Ну а я говорю: «Не буду заявление подписывать». Наш пузан на пену изошел, я думал, у него очки треснут. Ох и ругался. Так представляешь, он мне потом говорит: «Иди отсюда, без тебя подпишем».

— Ну а ты? — видимо, от свежего воздуха краснота у Шишкина начала проходить.

— Говорю, хорошо, но я доложу командиру части и начальнику особого отдела про финансовые махинации в полку. Он сразу заткнулся, заявление забрал, а деньги заплатил. Я тогда пятьсот себе, на пропой, а пятьсот в фонд обороны, и теперь богатый Буратино.

— Зря ты с ним связался. Врага нажил, — Вахтанг сбросил с сапога налипшую грязь. — Жди теперь неприятности.

— Да пошел он! — Саблин и сам понимал, что зря. — Козел. Пусть хоть одного немца собьет. Зато нам на неделю хватит.

Сели у себя, в комнате. Самогон оказался чистым, но безбожно вонючим, пился с трудом, оставляя тошнотворное послевкусие. Виктор с трудом проглотил первую стопку и сразу захрустел квашеной капустой. Капусту принесла тетя Оля, хозяйка, ее тоже позвали к столу, втроем было скучно.

— Теть Оль, — Игорь отставил кружку с водой, — а чего Нюркин самогон такой чистый. Вот у Маньки воняет также, но мутный…

— Та люды кажуть, шо вона яво углем чистит, с этих, як их… противохазов.

— А откуда в деревне противогазы?

— Та тут шо було, сынки! — тетя Оля зачастила своим мягким, певучим суржиком. — Тут жешь така война була. Наши у октябри прийшлы, та у Семнадцатой посадки ям понакопалы. Хотя яки воны наши? Солдати чумазы уси, лопочут шось непонятно. Неруси, мабуть. У Обезьяньей балки германы бомбами конников богато побили, так воны коней дохлых ризалы, та на кострах мясо жарили, на этих — она показала руками что-то длинное, — як их, штыках. Работать не хотилы. «Камандира, командира, живота болит, лазарета», — передразнила она кого-то. — Нычого дилать не хотилы — повторила она. — Командиры булы молоденьки таки, як вы прямо. От они з ними намучались.

— Теть Оль, а это точно русский язык? — Вахтанг засмеялся. — Я половину слов не понимаю.

— Подывытэсь на його, вже два мисяца мэнэ слухаит, а все ни як не зразумие. А ще червоний командир, — она тоже засмеялась. — А потом герман прийшов, мы в погриба потикалы, воно як начало грохотати. А на другой день, як затихло, тут вже германы булы. Побили наших.

— Так, а противогазы откуда? — Игорю все хотелось докопаться до истины.

— Так я ж кажу, як наших побили, воны тут богато чого побросалы. Германы ружжа пособирали, а оци противохазы кому трэба? Одной Нюрке…

Заскрипела дверь, и в комнату вошел комэск, сжимая под мышкой какой-то черный сверток. За эти секунды бутыль самогона со стаканами чудесным образом испарилась со стола, а летчики нацепили самые фальшивые улыбки.

— Опять пьете! — Комэск потянул носом. — Алкоголики несчастные. — Тетя Оля проворно шмыгнула из комнаты, Шубина она сильно боялась и уважала. — Саблин, у тебя сейчас такая рожа, как у попа во время литургии. Прямо тута светишься благочестием. Неужто, кагором разжились? Давай тута доставай бутылку, что за ногой стоит. А, это Нюркин… а я думал… Ну наливай, чего глазами хлопаешь.

— А я вам, орлы, подарки принес, — поморщившись, кивнул на лежащий на лавке сверток комэск, когда они выпили. — Ну и дрянь… Регланы тута. У тебя, Вахтанг, реглан есть, так что будешь без подарка. Меряйте. Вы теперь птицы высокого полета, командиры звеньев, без реглана никуда, — он с затаенной грустью смотрел, как они примеряют обнову. Виктору реглан оказался почти впору, лишь немного жал в плечах. На Шишкина же оказался велик, руки полностью скрылись в рукавах. Выглядел Игорь потешно.

— Носите на здоровье, — комэск сам щедро разлил самогон по стаканам, ополовинив бутыль. — Давайте помянем наших друзей и товарищей, сгоревших в небе. — Он передернулся от вкусового отвращения, не спеша закусил капустой. — Это регланы Петрова и Середы. У меня лежали. Думал, может, их семьям отправить, я их хорошо знал, мы до войны дружили… да все никак. Как Киев сдали, так ни одной весточки от их родни. Наверное, никто из них оттуда не эвакуировался, — он мрачно уставился в пустой стакан. — Вадим, бедняга, извелся весь, только виду не показывал. Раньше, как зайдешь к Петровым в гости, обязательно чаем напоят, с баранками. У них самовар был старый, серебряный, весь в медалях. Когда Розу, его жену, крайний раз видел, у нее живот уже большой был, беременная… А теперь где его жена — неизвестно, и самого Петрова больше нет. Носите вы… — комэск неспешно потянулся за папиросой.

Все замолчали, думая о своем. Комната постепенно тонула в клубах папиросного дыма, было хорошо и тепло. Наконец Шишкин решился прервать молчание:

— Товарищ капитан, а почему такая несправедливость? Вот у вас семь сбитых, вам дали орден Красного Знамени, а у Мартынова девять боевых вылетов всего, я узнавал, и ему такой же орден. Почему так? — Игорь выпил лишнего и снова пошел пятнами. На этот раз как-то странно, одно ухо приобрело ярко-малиновый цвет, второе же осталось белым.

— Да всэ знают, — у Вахтанга от самогонки обычно усиливался акцент. — Он у комдыва, в Испании, вэдомым был, вот и ордэн.

— Ребятки, — меланхолически протянул капитан, пыхнув папиросой, — не лезьте вы тута. Так было, так будет. Нас не обидели, и хорошо. Теперь я командую орденоносной, мать ее, эскадрильей, весь летный состав у меня с орденами. Жаль, мало нас осталось, — он сидел, расслабившись, развалившись на стуле, поблескивая новеньким орденом. — Ладно, хорошо сидим, но больше тута не надо. Игорек, прячь бутылку, будем потихоньку закругляться. Завтра, возможно, снова летать.

— Товарищ капитан, — спросил Виктор, алкоголь немного развязал ему язык, — а мне вот интересно. Мы патрулируем на скорости триста километров, всегда на одной высоте. «Мессера» всегда приходят и начинают нас сверху долбать. Они на скорости приходят и сразу инициативу захватывают. Я вот подумал, почему бы нам не летать… ну знаете, как качели детские. Разогнались, прошли над целью и в сторону, на солнце, высоту набирать, потом разворот и снова вниз — разменяем высоту на скорость. Мы так с «мессерами» шансы уравняем.

Шубин скривился, будто съел лимон:

— Идея тута хорошая, тоже думал о таком, — сказал он. — Только вот приказ недавно был, вам его не доводили. По этому приказу установили время и режимы полета при патрулировании в воздухе. Правда, в приказе говорилось про «яки» и «лагги», про «МиГи» ни слова, но у нас тута не адвокатская контора, а армия. С дивизии дают время патрулирования, вот и патрулируем. Если я начну тута вверх-вниз над целью скакать, я весь бензин раньше времени спалю. А это может трибуналом кончиться. Понял, тута? — Он устало вздохнул и почесал нос.

Виктор расстроился, по его мнению, внедрить в тактику истребительной авиации покрышкинские «качели» было проще всего. А тут такой облом.

— Ладно, — зевнул Шубин, — давайте тута спать. Кто завтра будет сонный и с перегаром, пеняйте потом на себя…

 

Глава 7

«МиГи» летели, освещаемые солнечными лучами, но над землей еще висела ночная дымка. Внизу, под крылом, сквозь утреннюю полумглу светлела степь. Изрезанная черными линиями дорог, испещренная проплешинами хуторков с деревеньками, покрытая мелкой рябью проталин. Весна все сильнее вступала в свои права, сверху это было хорошо видно. Былого преобладания белого цвета не было, земля теперь была похожа на черно-белое покрывало.

Задача на сегодня была сложная — произвести воздушную разведку Мариупольского аэроузла. Это далеко, да и шанс быть перехваченными «мессерами» велик, поэтому пошли парой, комэск взял с собой Виктора ведомым. Виктору такое счастье не особо понравилось. Друзья сейчас пойдут в землянку к летчикам первой эскадрильи и начнут до обеда резаться в домино, под неспешные разговоры, а ты, значит, лети в осиное гнездо. Но мнение свое он оставил при себе, все равно оно никому не интересно. Да и то, что комэск в этом полете выбрал ведомым именно его, немного льстило самолюбию — значит, доверяет.

На цель, чтобы ввести в заблуждение вражеское ПВО, зашли со стороны залива. Город, подсвеченный первыми лучами солнца, предстал во всей красе — темный, грязный, унылый. Пустынные улицы, заводские трубы, те, что остались целыми, не дымят, кругом разруха и запустение. Сверху хорошо видны разбитые артиллерией и авиацией коробки домов, завалы мусора на улицах. Но жизнь в городе все же есть, дымок струится из труб уцелевших строений, кое-где видны маленькие букашки автомобилей. Проскочили город быстро и сразу вышли на первую цель — мариупольский аэродром. Он оказался не пустым, рассредоточенные, укрытые в капонирах, здесь стояли пикировщики «Ю-87». Виктор насчитал восемнадцать машин, разбросанных по всему аэродрому и еще парочку связных «шторьхов». Он тщательно обшаривал взглядом каждый метр аэродромного пространства, но это были все самолеты, больше тут спрятать нечего и негде. Наконец проснулось аэродромное ПВО — в небе расцвели черные шапки разрывов зенитных снарядов, но было поздно, они уже разведали все, что нужно, и торопливо отходили от цели.

Следующие два аэродрома оказались пусты. Причем один из них и вовсе оказался не используемым — не видно ни раскатанной до чернозема взлетной полосы, ни тропинок с дорогами, пусто. Если здесь и стояли немецкие самолеты, то очень давно. На втором виднелись три машины, но они лежали на окраине аэродрома, брошенные. Виктор, приглядевшись, сумел опознать в одном из них наш бомбардировщик «Су-2». «Давно здесь лежит», — подумал он. Две остальные представляли собой скорее скелеты из шпангоутов, стрингеров и балок. Разглядеть, кто же они были раньше, с такого расстояния оказалось невозможным.

Вот и все, разведка окончена, курс 75, курс домой. Снова пестрое черно-белое покрывало степи неторопливо проплывает внизу, но уже легче, уже нет того напряжения. С каждой секундой, с каждым оборотом винта самолет все ближе к дому. Небо было чистое, только с востока наползала сильная облачность. Облака, подсвеченные восходящим солнцем, казались розовыми, словно подкрашенными художником-великаном. Виктор, забыв обо всем, залюбовался этой картиной.

— Справа ниже пара «мессеров», атакуем. — Хриплый голос Шубина прозвучал в наушниках, как гром среди ясного неба. Виктор едва не подпрыгнул в своей кабине от неожиданности, сразу начал озираться по сторонам, сердце бешено заколотилось в груди. Командир уже довернул свою машину и теперь пикировал на виднеющиеся внизу черточки. Виктору ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Буду бить ведомого, ты ведущего стукни, — комэск говорил скороговоркой, сказывались напряжение и азарт. Это была его вторая фраза за весь вылет, весь предыдущий маршрут он не произнес в эфир ни слова.

«Мессера» стремительно приближались. Вот уже хорошо видны черно-белые кресты, тонкие, словно осиная талия, фюзеляжи, небольшие крылья, странные, словно обрубленные топором, грязно-серый развод камуфляжа, переплет кабин. Было в этих «мессерах» что-то неправильное, отличное от тех, что он видел раньше.

«Да это же «Эмили», модификация «Е», — вспомнил он альбом со схемами вражеских самолетов. — «Устарелая модификация «мессера», используемая как истребитель-бомбардировщик. Вот почему крылья отличаются…»

Дальше стало не до раздумий, Шубин уже открыл огонь по своему врагу. Виктор мельком увидел, как красно-белые огоньки трассеров уткнулись в силуэт ведомого. Он уже тоже загнал своего врага в сетку прицела, но в тот самый момент, когда собирался открыть огонь, противник ушел из-под атаки, резким переворотом скользнув вниз.

— Вверх. Уходим вверх, потом повторяем атаку, — торжество в голосе командира слышалось даже сквозь треск помех. Перегрузка вдавила в сиденье, в глазах тьма и мелькание крестов, но вскоре отпустило. Они набрали с километр высоты и под самыми облаками снова свалили машины на крыло и вниз. Облака мелькнули так близко, что Виктору показалось — вытяни из кабины руку и ты зачерпнешь эту белую вату. «Какие мысли в голове идиотские, — подумал он. — Тут бой идет, а я про облака думаю».

Снова атака сверху. Один из «мессеров» лежал на земле сломанной, грязной птицей, отчетливо выделяясь на фоне черно-белого, как старинное кино, пейзажа степи. Недалеко мелькал купол парашюта. Второй был прямо под ними, набирал высоту. Ситуация лучше не придумаешь, их двое, и они выше. Шансов у «мессера» не было.

Впрочем, немецкий пилот так не думал. От первой атаки он уклонился легко, с грацией олимпийского гимнаста. От атаки Шубина он ушел вверх, размазанной бочкой и в верхней точке резко переложил машину обратно, снова выскользнув из прицела у Виктора. Они, разогнанные на пикировании до максимальной скорости, никак не могли повторить его маневры. Во второй раз немец ускользнул вниз уже от Шубина, предпочтя увернуться от Виктора виражом. У него даже хватило наглости довернуть и пострелять им вслед. Толку от такой стрельбы было немного, трассеры мелькнули далеко внизу, но Виктор разозлился. «Вот сучонок, тут шкура на волоске висит, а он сбить хочет. Ну, хоть ты и ас, а мы тебя все равно загрызем». Во время третьей атаки он немного прибрал газ и все-таки сумел довернуть на уходящего в размазанную бочку немца. «МиГ» на скорости становился дубоватым, плохо реагировал на рули, но он сумел на долю секунды загнать вражеский самолет в прицел и нажал на гашетки. Огненная трасса мелькнула, тая в небе, однако часть пропала в силуэте вражеского самолета. Снова перегрузка, уход наверх и разворот для новой атаки.

Внизу по-прежнему мелькал парашют, «мессер» так же набирал высоту, только за ним теперь тянулся тонкий, едва видимый белый шлейф. «Почему он не удирает? — успел подумать он. — Наверное это неспроста».

Внезапный, резкий удар потряс самолет, ручка управления вырвалась из руки и сильно ударила по пальцам. Со страшным треском остекление фонаря разлетелось на куски, а приборная доска словно взорвалась изнутри, раня лицо битым стеклом. Мотор завыл, как раненый кабан, затем резко замолчал, и в кабину полился горящий бензин. Над ним, надсадно воя мотором, проскочил «мессер». «Прошляпили. Мля-а-а. Увлеклись и прошляпили атаку. Вот почему немец не убегал — он ждал подмогу. С-сука». Сквозь рев вражеского мотора слышался свист ветра и треск пламени. Ногам было очень жарко, унты и штанины комбинезона уже горели. Он быстро отстегнул ремни и попробовал выбраться наружу. Тщетно, фонарь не открывался, поврежденный осколками. Виктору пришлось срывать его монтировкой, поминая недобрым словом свою инициативу. Ноги уже нестерпимо жгло, когда он наконец сумел вывалиться из кабины.

Об землю его приложило основательно, потом еще и протащило, набив рот снегом и исцарапав лицо. В конце концов он сумел освободиться от парашюта и стал на ноги, но не удержался и рухнул в снег. Полежав и немного придя в себя, он снова попытался подняться. Ноги мелко дрожали от пережитого, но держали прочно. Тут его стошнило прямо на унты. Спазмы были настолько сильные, что он упал на карачки и стоял так, пока желудок полностью не очистился. Когда позывы прекратились, он, не вставая, кое-как обтерся и осмотрел себя. Руки вроде двигались нормально, значит, переломов нет. Из носа сочится кровь, пачкая остатки снега, и левая ладонь кровоточит сквозь перчатку, так это мелочи жизни. Заторможенно ощупывая себя, пытаясь убедиться, что целый, он наткнулся на какой-то чужеродный выступ на боку. Он не сразу понял, что это пистолет, спрятанный во внутренний карман комбинезона. Многие летчики в их полку любили носить пистолет на ремне, напоказ. Вкупе со свисающей едва ли не до земли планшеткой это должно было придавать их обладателю геройский вид и делать неотразимыми в женских глазах. У Виктора же сейчас привычного планшета на боку не оказалось — оторвался при прыжке. Летные очки тоже слетели. Будь кобура с пистолетом на ремне, возможно, оторвалась бы и она. Хорошо хоть унты остались. Он слышал, что были случаи, когда летчики приземлялись босиком. Ну а так вроде целый, только лицо горит огнем да ноги побаливают. Да в голове пустота и гул, отдающийся болью в висках.

Впереди, насколько хватает глаз, степь. Выделяются лишь балки да далекая полоска лесополосы. Все на виду, все видно. Вдалеке что-то горело, пачкая небо жирным дымом. «Да это же мой «МиГ»! А «мессер» где?»

Он наконец поднялся, обернулся и вдруг, сзади, увидел человека. Он быстро шел к Виктору уверенной походкой победителя, гордо задрав голову. Высокий, в серо-синем обмундировании и летном шлеме, он подходил все ближе. В руке у него был пистолет.

Увидев, что на него смотрят, человек этот открыл рот и вроде как закричал, повелительно махнул рукой с пистолетом. Но Виктор не слышал ни слова, только гул в голове усилился. Он только тупо смотрел, не понимая, что от него хотят. Видя, что на его слова не реагируют, серый человек снова открыл рот, тыкая пистолетом в Виктора и приближаясь все ближе.

«Да это же немец!» — В голове у Виктора что-то щелкнуло, гул пропал, и он услышал странно знакомые, но чужие слова. — Тот летчик, что Шубин сбил. Что он там лопочет? Он меня в плен берет?!» Он постарался выхватить «ТТ», одновременно взводя курок, но тот за что-то зацепился и никак не хотел вылезать из-за пазухи. Немец, правильно истолковав его ерзанье, перестал голосить и выстрелил. Что-то с шумом ударило ему в голову слева, ухо и висок словно обожгло огнем. — «Я убит?» — Ноги стали ватными, от страха и внезапности удара он неловко упал на бок. Было очень обидно умирать вот так, на снегу, застреленным, зачуханным ведомым летчиком. Пистолет неожиданно оказался в руке, и теперь уже Виктор принялся стрелять в немца. Он боялся, что скоро умрет, поэтому особо не целился, выпуская пулю за пулей по стоящему метрах в пятидесяти противнику. Неожиданно его враг согнулся пополам, уронив пистолет, затем подскочил и бросился бежать, странно забирая в сторону, словно по дуге, и наконец свалился на землю и словно поплыл, загребая снег и грязь руками и все замедляясь.

Немец давно затих и не подавал признаков жизни, а Виктор все лежал на снегу, боясь пошевелиться. Было немного обидно, но не так, как раньше, когда его только что убили, смерть немца немного загладила горечь. Его смерть все никак не приходила, ему уже надоело лежать, левая рука затекла, лицо по-прежнему болело, а гул в голове медленно стихал. Тут он понял, что дышит, и медленно, боясь непонятно чего, стянул с головы шлемофон. Никакой дырки в голове не оказалось, пуля ударила в наушник, порвала кожу на виске и разорвала край уха. Осмотревшись, он увидел еще одну сквозную дырку в комбинезоне, чуть ниже колена. Счастье заполнило его целиком, он тихо засмеялся от радости, глядя на стремительно густеющие облака, на прошлогоднюю траву, пробивающуюся из-под снега, на окружающий его прекрасный мир…

Он сидел так еще долго, может, пять минут, а может, и полчаса, обдумывая свое незавидное положение, размышляя и строя планы. Когда Виктор в очередной раз поднялся на ноги, у него уже был относительно четкий план дальнейших действий.

Первым делом он финкой порезал парашют, с треском кромсая белоснежную шелковую ткань, выкроил себе накидку наподобие пончо, подпоясавшись обрезком стропы. Затем вырезал треугольный кусок шелка и соорудил косынку, повязав ее на пиратский манер, поверх шлемофона. Отрезав крупный кусок материи, скатал ее рулоном и, обвязав кусками строп, сделав из них же лямки, закинул за спину. Пригодится. Подхватив остатки растерзанного парашюта, поспешил к подстреленному врагу.

Он был уже мертв, здоровенный рыжий детина, даже крупнее Виктора, лежал ничком, утопив измазанные грязью руки в проталине. Он словно хотел уцепить побольше этого жирного раскисшего чернозема, но так и застыл, скорчившись и прижавшись к чужой земле. «Хорошо, что мы с ним на пистолетах разборку устроили, — отстраненно подумал Саблин. — На кулаках с таким драться — дохлый номер. Побьет».

С усилием перевернув тяжелое тело, он без всякого зазрения совести принялся обшаривать карманы покойника. Трогать мертвеца было противно, в другой ситуации он с удовольствием бы попытался избегнуть этой процедуры, но сейчас деваться некуда. Один в степи, без еды — бортпаек остался в гибнущем самолете, и до линии фронта километров пятьдесят.

К большому сожалению, немец оказался небогат на ништяки, но кое-что Виктор все же захомячил. Первым делом забрал документы из нагрудного кармана комбинезона, светлую книжицу с орлом Люфтваффе на обложке и вклеенной фотографией. С фотографии жизнерадостно улыбался полный сил и надежд мертвец. В боковом кармане отыскалась небольшая, граммов на 200, полная фляжка. Красивая, сделанная, по всей видимости, из серебра, она была покрыта затейливой чеканкой, изображающей сцены охоты. Однако не вода — жидкость обожгла губы, оставив во рту мягкий привкус коньяка. В карман. Еще хорошим трофеем стали часы покойника. Он их снял без всякого зазрения совести, брезгливо морщась, когда прикасался к остывающей руке, и сразу нацепил на запястье. Однако уже 8 утра, пора шевелить булками.

Самый нужный, шикарный трофей оказался во втором боковом кармане. Это оказалась большая плитка шоколада. В карман. Остальные трофеи были особо не нужны. На шее у немца болтались летные очки. Как он их не потерял и не разбил, было непонятно. Измазанные грязью, они выглядели жалко, он даже хотел отбросить трофей за ненадобностью. Но, увидав светофильтры, все же очистил от грязи и нацепил на себя. Такие очки, со светофильтрами, очень ценились у летной братии. Самым бесполезным трофеем оказался массивный золотой браслет на запястье покойника. В итоге он тоже перекочевал в карман, но Виктор никак не мог отделаться от мысли, что это лишняя тяжесть. Жаба оказалась сильнее рассудка.

Вот и все. Полезного на тушке ничего не осталось. Пора идти? Только вот левая нога чего-то мерзнет. Его обгоревшие унты выглядели жалко, но левому досталось особенно сильно — видимо, посекло осколками. А вот на немце замечательные замшевые сапоги. Зачем они ему? Снимать сапоги оказалось еще противнее, чем часы, но он и с этим справился. Все-таки идти в дырявой обуви по раскисшей земле и снегу удовольствие сомнительное. Трофей оказался великолепный — теплые, с мехом внутри и легкие. На его ноге они сидели немного свободно, пришлось снова резать парашют теперь на дополнительные портянки. Он хотел было поискать вражеский пистолет, но послышавшийся вдалеке заунывный звук резко нарушил его планы. В нескольких километрах от него, курсом на запад, пролетела пара «мессеров».

Он сразу набросил на мертвеца остатки парашюта, накидал сверху снега, чтобы ветром не унесло, и поспешил на восток, в ту сторону, откуда он так недавно прилетел.

Шлось легко. Пересек обработанное колхозное поле и пошел по степи. Снежный покров, сильно поредевший в противостоянии с весной, почти не мешал. Да и трофейные сапоги при такой ходьбе оказались куда как удобнее и практичнее унтов. За полчаса ходьбы скорым шагом он одолел километра три и сейчас, на ходу, прикидывал, как ему выбираться дальше, к своим. Вариантов было немного: ближе всего линия фронта будет, если идти прямо на восток, тогда к ней можно выйти прямо у Таганрога. Но у самого короткого пути много минусов, в городе и окрестностях наверняка много немецких тыловых и вспомогательных частей, полицаев и прочей нечисти. Второй вариант вроде как менее рисковый — нет нужды пересекать линию фронта. Попасть на нашу территорию можно по льду замерзшего залива. Да только кто этот лед знает, может, он уже и подтаял — булькнешь, и все. Да берег наверняка охраняется. Купаться под пулями, разгребая мартовский лед, не хотелось. Третий вариант родился сам собой, когда порыв восточного ветра донес далекий орудийный грохот. Звук этот был слабый, часто стихал, но Виктор голову готов был прозакладывать, что стреляют гораздо севернее Таганрога. Подумав с минуту, решил идти прямо туда — наверняка это наши затеяли очередное наступление, вдруг прорвут линию фронта. Под Ворошиловградом, как он знал, немцев успешно погнали, так может, и здесь получится.

И снова степь ложится под ноги. Бугристая, покрытая колючими зарослями терна и редкими кустами акации, вся изрезанная балками и выпирающая горбами холмов. Тишина кругом, только ветер посвистывает в ветках акаций да шуршит под ногами жухлый бурьян. Укрыться от постороннего глаза негде. Все встреченные балки слишком мелкие, ни одной посадки вокруг, надежда только на выносливость и быстрые ноги.

Вспомнив, что после стрельбы по немцу так и не перезарядился, он снова достал «ТТ». Такая вот маленькая игрушка, а здоровенный немецкий летчик умер. Выщелкнул пустой магазин — последний патрон в стволе. «Однако повезло мне», — самодовольно подумал Виктор, вспомнив тяжесть и податливость мертвого тела, передернулся от брезгливости.

И сразу низ живота похолодел от страха — запасного магазина нигде не было. Он остановился, тщательно обшарил все карманы. Жалобно, взглядом больной собаки, посмотрел назад. Там такая же степь, перечерченная тонкой цепочкой едва видных следов. Он был в пути уже час, чтобы возвращаться обратно, и поискать выпавший магазин или пистолет немца страшновато. Он еще пару минут колебался, идти ли дальше с одним патроном в пистолете или вернуться и поискать трофейный. И то, и другое было страшно. Победил больший страх — сбитого пилота уже наверняка начали искать. Встретиться нос к носу с немцами прямо над свежемороженой тушкой их летчика — это залог быстро поймать свою пулю. И сколько у него при этом будет патронов в магазине — вопрос последний. В степи, против винтовки, пистолет не рулит.

«Попал ты, Витя… думал, на фронте жопа? Нет, жопа тут, в тылу. Немецком…» — он попытался максимально ускориться, размышляя, что же делать дальше. Район этот довольно густонаселенный, кругом деревни, хутора. Вон, даже сейчас, далеко справа виднеется какая-то деревушка. А в них, возможно, и гарнизоны немецкие имеются, а полицаи уж точно везде. Наверняка аэродромные службы связались с гарнизоном ближайшей деревни, и оттуда выдвинулся наряд проверить место боя. Могут и без звонка проверить — в деревнях просыпаются рано, воздушный бой могли видеть многие. А значит, скорее всего, уже сейчас несколько вооруженных человек идут к местам падения. Дальше все просто, увидят пустой «мессер», пройдут по следам, найдут труп. И тут начинаются загадки — пойдут ли они за ним дальше сразу или же потеряют немного времени… вопросы, на которые сейчас никто не мог ответить. Хорошо, что погода дрянь, машины сюда просто не доедут. Но если у них будут лошади? О такой перспективе Виктору думать не хотелось.

Через два часа и, наверное, почти десяток километров он сделал привал. Степь снова сменилась полями, и он привалился на одинокую кучу соломы, желтеющую над снегом. Усталые ноги гудели, хотелось есть, но пришлось ограничиться снегом. Снег был старый, мокрый, безвкусный, на зубах сразу заскрипел песок. За зиму ветер хорошенько перемешал снег с мерзлой пылью. За все это время он пересек четыре балки и одну чахлую посадку. Укрыться там было негде, посадка просматривалась насквозь, да и снега в ней оставалось изрядно, куда больше, чем в степи. Балки ничем помочь не могли, невысокий, до пояса, бурьян и редкие заросли терновника не позволяли надежно спрятаться. Значит, нужно подниматься и снова идти к своим.

Часа в три пополудни он понял, что окончательно выдохся. Ноги казались чугунными, каждый шаг отзывался болью в перетружденных мышцах, а рана на голове пульсировала болью в такт его движениям. Он остановился и затем ничком рухнул в снег, надеясь больше никогда не подниматься. Одно было хорошо, грохот фронта отчетливо приближался. Погода к вечеру начала ухудшаться, низкие свинцовые облака просели почти до земли, не оставляя просветов.

«Хоть бы дождь какой пошел или снег», — Виктор лежал, тяжело дыша. Он загадал, что будет отдыхать не более пятнадцати минут. Когда он снова глянул на часы, отведенное время почти истекло, секундная стрелка пересекла половину последней минуты. «Как же быстро, я ведь только что лег», — он с отчаянием смотрел, как секундная стрелка с каждым своим движением укорачивает его отдых. Вот она коснулась отметки 12 и поползла дальше. «Надо идти!» — Но сил и желания двигаться дальше у него уже не было. Он кое-как, кряхтя, поднялся на ноги, немного постоял и снова плюхнулся на снег. Отломил от плитки шоколада кусочек и кинул в рот. Вкуснее этого шоколада он не ел ничего в жизни. Желудок восторженно проглотил порцию и тут же потребовал добавки. Виктор с сожалением посмотрел на немного уменьшившуюся плитку шоколада и с сожалением убрал ее в карман. — «Надо идти», — сказал он сам себе, снова поднялся и пошел. Ноги были словно налитые свинцом, мышцы сводило от боли, снег и бурьян цеплялись за сапоги, лицо горело огнем, но он все-таки пошел.

Силы кончились через час, он почти забрался на очередной холм, когда понял, что еще один шаг, и он упадет. Поход по степи, по высокой траве, дался организму дорого. Виктор упал сразу, без всяких шагов, потом долго лежал на спине, с надеждой глядя в низкие свинцовые облака. Они все также надвигались с востока, все густея и опускаясь ниже. Сейчас так нужен спасительный снегопад или дождь, он может замести его следы, сбить погоню и подарить время. Но надежда таяла, как снег во рту, ни одной снежинки, ни одной капли с неба так и не сорвалось.

Минут через двадцать немного полегчало, он наконец-таки поднялся и принялся перематывать портянки, осматриваясь. Вокруг был такой же знакомый пейзаж, огромное поле, упирающееся в степь, светлеющие крыши далекой деревеньки, темнеющая далеко внизу полоска балки. Он успел увидеть, как две темные точки медленно, словно нехотя, проплыли по белому фону давно пройденного им пшеничного поля и растаяли среди серого разнотравья начавшейся балки. Может, это были и зайцы. Крупные такие зайцы, судя по виднеющимся там же кустам, размером с корову. Может, это и в самом деле были заблудившиеся коровы, может, это были косули, но Виктор не сомневался, что это погоня. Причем, судя по всему, погоня конная. А значит, оторваться от них никак не выйдет.

Он быстренько намотал портянку и рванул вверх, надеясь успеть пересечь вершину холма, пока от противников его скрывает балка. Увидели они его или нет, он не знал, но, перейдя на другую сторону холма, едва не заплакал от радости. Внизу, километрах в трех за полем, была еще одна балка. Царь-балка. Огромная, километра два шириной, сильно заросшая камышом в центре. Он из последних сил помчался вниз, проваливаясь в незаметные в снегу ямки, падая, запинаясь, он бежал из последних сил к спасению. Балка началась внезапно. Только что было поле, и вот уже вокруг серое разнотравье, скрывающее снег. Идти сразу стало тяжелее, трава цеплялась за ноги, он падал, поднимался, но, шатаясь, упрямо шел вперед, к приближающейся желтой стене камыша. Как он дошел к камышу, Виктор не помнил, кошмар стерся из памяти. Только когда камыши оказались на расстоянии вытянутой руки, он оглянулся и, сделав шаг, упал вперед, ломая стебли. Преследователи были теперь отчетливо видны: трое конных двигались следом за ним, стремительно сокращая дистанцию, на расстоянии примерно в километр. Но они все равно опоздали, Виктор вскочил и вломился в камыш, словно дикий кабан, невзирая на смертельную усталость и острую боль в боку. Камыши цеплялись за ноги, набивались перед ним подушкой и вскоре стали спереди непроходимой стеной, в которую он уперся, не имея сил двигаться дальше. Казалось, что сердце сейчас вырвется из груди, страх подгонял вперед, но сил, чтобы сделать шаг, уже не было. Тогда он просто упал головой вперед, ломая эту стену и делая проход, но встать уже не получалось. Виктор пополз вперед на четвереньках, раздвигая лбом желтые стебли, охлаждая разгоряченное лицо о мокрую траву. Сколько он так ковылял, Виктор не помнил. Мир сузился до непрерывного мелькания серо-желтых стеблей камыша, а время измерялось только болью, отдающейся при каждом движении. Наконец он понял, что давно шлепает по воде, руки, несмотря на перчатки, были мокрые, в сапогах тоже что-то подозрительно хлюпало. Тогда он остановился, и так же, стоя на четвереньках, стал пить. Вода сильно отдавала тиной, в ней плавали мелкий мусор и какие-то хлопья сажи, но это не имело значения.

Передышку он устроил позже, на небольшом холме, что возвышался над камышиным царством на добрых полметра. Несмотря на неказистую высоту, этот холмик был густо покрыт бурьяном и мог похвастаться невысоким, с ободранной корой, кривоватым деревом дикого абрикоса, по-местному, жерделы. Под этим деревом он и устроил себе лежанку, предварительно накидав под спину нарезанного камыша. Отдыхалось хорошо. Он даже подумывал было разжечь костер, благо в кармане нашлось несколько сухих спичек, но, прикинув «за» и «против», все же отказался. Пусть погоня и не пошла за ним в камыш, но зачем искушать судьбу? Обогреть ноги у костра и высушить сапоги да просто попить кипятку, конечно, хотелось. Но мокрые ноги в очередной раз перемотанных портянках и без того уже не мерзли, а варить кипяток все равно не в чем. Зато не факт, что погоня не учует запах дыма и не сделает выводов. То, что за ним не пошли в камыш, отнюдь не значит, что они ушли домой, на печку к бабам. Вполне могут и засаду устроить, подождут, когда сам вылезет, и возьмут тепленьким. В чистом поле против троих, с винтовками, у него нет ни единого шанса. Это в камышах он может побарахтаться, и враги это знают, не дураки. Были бы дураками, сейчас бы кругом стоял треск ломающихся стеблей, пока один бы из них, на свою беду, не наткнулся бы на Виктора.

Проснулся он от того, что на лицо упало что-то мокрое и холодное. Вокруг был непроглядный мрак, слышался только бесконечный шорох камыша и далекий волчий вой. Он, зябко ежась, кое-как поднялся. Тело задеревенело от холода, мышцы свело, и пришлось долго разминать ноги, перед тем двинуться дальше. Снова что-то холодное упало ему на нос, потом еще и еще. С неба посыпался снег. Он падал крупными хлопьями, с тихим шелестом оседая на траве, на узких листьях камыша. «Вот оно долгожданное спасение. Снег скроет следы от погони, главное, оторваться подальше отсюда, подальше», — радостно подумал он. Подкрепившись остатками шоколада, Виктор двинулся дальше. Идти в полной темноте по камышу оказалось пыткой. Вокруг не видно ни черта, только непроглядная стена камыша, да слабо мерцает стрелка компаса. Однако скоро заросли расступились, и Виктор вышел в степь. Здесь он долго стоял, вслушиваясь в темноту. Если его враги оставили засаду, то сейчас они на всех парах должны мчаться сюда. Не услышать, как он ломится в ночи через камыш, мог только глухой. Но вокруг было тихо, только тихий шум падающего снега да бесконечный шелест огромного камышового моря. Потихоньку он пошел вперед. Шел с опаской, ежеминутно замирая, слушая. Пальцы вцепились в рубчатую рукоять пистолета, да так и застыли, сведенные то ли судорогой, то ли нервным напряжением. Но никто не бросился на него из темноты, только где-то позади затявкала лиса, бросив Виктора в холодный пот.

Балка осталась далеко позади, а он все шел, спотыкаясь, ориентируясь по компасу. Снег усилился, мешая идти и найти хоть какой ориентир, чтобы привязаться к местности. Начало примораживать. Уже под утро еле бредущий от усталости, замерзший Виктор едва не уперся в огромную скирду соломы. Он обошел вокруг — видать, не нынешнего урожая, солома почернела, слежалась плотными слоями. Надергав из скирды пучков, сделал что-то вроде пещеры и забился туда, в колючую, пахнущую стерней, мышами и пылью темноту. Сил на большее уже не осталось…

Пробудил его непонятный шум. Что-то глухо рычало, лязгало, грохотало. Спросонья не разобравшись, что он делает в этой колючей тьме, Виктор вывалился из своего логова и, попав под яркие лучи солнца, моментально ослеп. Лязг усилился, он доносился неподалеку, с другой стороны скирды. Кое-как проморгавшись, Виктор выглянул из-за своего убежища, посмотреть, что за шум, и сразу же в ужасе забился обратно, в пещерку. Приминая свежий снег, по дороге шли танки. Приземистые, все какие-то квадратные, покрытые маскировочной окраской, с толстыми короткими пушками. Но не танки испугали его. Пропуская танковую колонну, на обочине дороги, утопая в снегу, застыла в походном строю немецкая пехота. Такие характерные каски и мышастого цвета шинели он хорошо успел разглядеть даже за долю секунды. Спутать этих солдат с нашими было невозможно. И теперь, пытаясь унять разбушевавшееся в груди сердце и сжимая в потной ладони пистолет, Виктор гадал: заметили его или нет. Время шло, гул техники начал стихать, но никто не бросался к его берлоге. Не заметили. Он вытер потное лицо, смахнул налипший соломенный мусор. Надо бы покидать такое небезопасное убежище. Но вылезти наружу, под прицел сотен глаз, тоже не хотелось. В степи, даже в своем маскхалате, он будет виден издалека любому прохожему. Он поежился, почесал шею, в соломе оказалась масса колючих остюгов, и стал ждать темноты. Хотелось есть, но шоколад кончился еще ночью, а больше не было ничего.

Под вечер голод стал нестерпимым. Он мешал думать, мешал отдыхать. Снегом забить его не удавалось никак. В отчаянии Виктор принялся перерывать солому, пытаясь найти целые колоски. Но поиски шли уныло, то ли комбайнер работал отменно и без брака, то ли мыши за две зимы хорошенько постарались, но за три часа поисков ему удалось найти не более пригоршни зерен ячменя. За время поисков он их все и съел, дробя зерна зубами и с трудом глотая сухую колючую дерть. Голод на время приутих, но за это время в одежду набилось еще больше остюгов. Зудели и кололись они так сильно, что муки голода ушли далеко на дальний план. Пришлось вылезать из своей берлоги и, ежась под холодным ветром, тщательно вытряхивать всю одежду.

Грохот с востока постепенно утихал. Причем, как Виктор мог судить, фронт был уже весьма близко, когда ветер затихал, можно было расслышать отдельные хлопки то ли винтовочных выстрелов, то ли гранат. Уже стемнело достаточно сильно, можно было отправляться в дальнейший путь, но тут снова напомнил о себе пустой желудок. Виктор решил все-таки заглянуть в деревню — может, удастся разжиться едой и разузнать обстановку.

До деревни он добрался неглубокой балкой, а потом долго всматривался в темноту занавешенных окон, вдыхая кисловатый запах кизяка из труб. Деревня молчала, не слышно ни собачьего лая, ни громких разговоров. Да и откуда взяться лаю, собак, наверное, давно постреляли. Он решил подойти к крайней хате, что в окружении сараев белела стенами в темноте. Это было безопасней — она была ближе всего до балки, да и на пути были небольшие заросли терна, хоть какое укрытие.

К хате он шел медленно, крадучись, как вор, вздрагивая от каждого шума, ежесекундно опасаясь, что раздастся резкий оклик и в лицо ударит хлесткий винтовочный выстрел. Но обошлось, вокруг была тишина. Перемахнув через невысокий покосившийся плетень, прислонился в тени низенького каменного сарайчика и осмотрелся. Сараи и небольшая беленая хата образовывали грязный захламленный двор. Разномастные, покосившиеся сараи, разбросанный тут и там разнокалиберный мусор, валяющиеся по углам разбитые деревянные бочки и перекошенный плетень говорили о том, что толкового хозяина здесь нет. Дополняла картину перевернутая телега без колес, украшающая самый центр двора. По-прежнему было тихо, из сараев не доносилось ни звука. Если тут и водилась какая-то живность, то ее, по всей вероятности, давным-давно съели. Только из хаты доносились тихие, неразборчивые голоса. Эти голоса да тусклый свет, что пробивался сквозь щели темных оконных занавесок, говорил, что хата обитаема. «Хреновый вариант попался, — разочарованно подумал он. — Этим, наверное, самим жрать нечего. Ну, хоть обстановку расспрошу». Он вновь прислушался, ругая себя за невезение, оттягивая момент, когда нужно будет пойти и известить хозяев о своем прибытии, гадая, что ждет его за темным прямоугольником двери.

Эта дверь открылась внезапно, раздирая тишину пронзительным визгом петель, осветив двор слепящим светом. Высокий темный силуэт скользнул в светлом проеме и растаял в темени двора. Виктор, сжался, прижимаясь к стене в своем уголке, в глазах мелькали желтые сполохи, после темноты свет от горящей керосинки показался ярче солнца. Рука, вцепившаяся в рукоять пистолета, покрылась испариной. По двору зашуршали шаги, глухо зазвенело жестяное ведро, дверь сарая со стуком открылась, послышался шорох и глухое постукивание. Он не выдержал и выглянул, украдкой разглядывая источник шума. Судя по юбке, в двери мелькнул женский зад, а затем показалась его обладательница, высокая стройная женщина, закутанная в шаль. Она тащила из сарая наполненное чем-то ведро. Увидев Виктора, она вздрогнула, уронив ведро, и замерла, широко раскрыв глаза, а затем резко метнулась к хате.

— Тихо! Не кричи! — Виктор оказался быстрее, настигнув ее одним прыжком, схватил ее в охапку, зажал рот, гася рождающийся крик, и быстро оттащил за сарай. Женщина билась, пытаясь освободиться, мычала. Пришлось хорошенько ее встряхнуть и прошипеть буквально в самое ухо: — Не кричи, — только тогда она обмякла.

— Будешь молчать? — как можно дружелюбнее спросил Виктор. Она в ответ энергично закивала головой. Рука, которой он зажимал ей рот, была мокрая то ли от крови, то ли от слез. Виктор, немного поколебавшись, убрал руку. Женщина кричать не стала, она только тяжело дышала, периодически всхлипывая, вздрагивая. Только тут Виктор понял, что другой рукой держит ее за грудь. И грудь эта очень хорошо прощупывается, поскольку, кроме тонкого платья и накинутой шали, на ней, похоже, ничего нет. «А бабенка-то очень даже ничего, молодая, красивая», — подумал он. Вторая рука в этот момент самопроизвольно елозила по ее животу, пробираясь все ниже. От ее запаха, мягкости тела закружилась голова. Мелькнула даже мысль завести ее в сарай, задрать юбку и… Тут женщина сжалась, словно задеревенела, и неожиданно тихо заплакала, шепча сквозь слезы:

— Пожалуйста, не убивай. Делай, что хочешь, но только не убивай. Ну, пожалуйста…

Виктору стало стыдно и за свои мысли, и за поведение, он убрал руку и зашептал ей в ухо:

— Я тебя не трону. Только ты не кричи и не дергайся, тогда все будет хорошо. Поняла? Я свой, летчик советский. — И, дождавшись ее судорожного кивка, разжал объятья. Она тут же отскочила в сторону, принялась его разглядывать исподлобья, периодически испуганно оглядываясь на хату.

— Я летчик, — снова начал он, чтобы как-то разрядить обстановку. — Как тебя зовут?

— Люда, — женщина снова оглянулась на хату, показав на секунду красиво очерченный профиль, и, видимо, набравшись храбрости, заговорила уже громче: — Беги отсюда… Тут немцы. — Увидев, что он не реагирует, добавила: — Беги, а то закричу…

— Ты чего, хозяйка? — Виктор немного удивился такой реакции. — Я же сказал, я свой, советский летчик. Домой пробираюсь. — Увидев, что она снова начала разевать было рот, прошипел: — Вякнешь, зарежу на хрен! — и для убедительности потянулся к финке. Это подействовало, женщина замолчала, зло блеснула глазами и зашипела в ответ:

— Чего тебе надо, савецкий? Чего ты пришел сюда? Чего смотришь? Тикай отсюда, тут немцы! Смерти хочешь? Так они всех порешат. Тикай, — она снова метнула обеспокоенный взгляд на хату.

— Да тихо ты, — он немного растерялся от такого напора. Общение с аборигенами проходило совсем не так, как задумывал. — Помолчи! Фронт далеко? — Он прервал ее славословия самым животрепещущим вопросом.

При слове «фронт» женщина выдохнула, словно сдулась, и стала меньше ростом.

— Фронт близко, — прошептала она, — километров десять.

Она была, видимо, не местная, немного растягивала слова, а слово «километров» произнесла с ударением на первое «о».

— Только зачем тебе фронт? — добавила Люда, сверля его глазами. — Люди кажут, что бьют красных. Говорят, что сегодня там, — она мотнула головой на восток, — набили ваших столько, что снег покраснел. Скоро совсем побьют.

— Не побьют, — прервал ее Саблин. — Немцев в деревне много?

— Много, — Люда снова обеспокоенно оглянулась на темную дверь, — на тебя хватит. Тикал бы ты отсюда, — она пригляделась к Виктору внимательней и задумалась, морща лоб. Потом оживилась, как будто решила что-то важное для себя. Вновь оценивающим взглядом посмотрела на него и поморщилась: — А говорил, что летчик, а одет, как… — Она с сомнением потрогала его обтрепанный камуфляж. — Неужто шелк? — и снова ненадолго задумалась. — Ладно… ты же, мабуть, голодный? — она ткнула рукой в темную дверь сарая. — Тут посиди, я сейчас, за кизяком снова приду, поесть передам. Только ты в меня не стреляй, хорошо?

— Да не буду я, у меня и оружия-то нет, — соврал Виктор, и Люда почему-то обрадовалась.

— Как же нет, — улыбнулась она, показывая ровные белые зубы. — Все вы, мужики, брешете. Ты, когда меня за сиськи лапал, чем в попу упирался? Штаны не проткнул?.. — Она хихикнула и подтолкнула его к сараю. — Жди тут.

Втолкнув в сарай, она пыталась захлопнуть за ним дверь, но он не дал, придержав рукой. Женщина зло блеснула глазами, но ничего не сказала и, подхватив ведро, поспешила к хате.

Виктор смотрел ей вслед, а мысли в голове неслись испуганным стадом. Что-то ему в ней не понравилось, что-то было неправильно. Увидев, как за ней захлопнулась дверь, он тихонько выскользнул из сарая, стараясь делать это бесшумно. В доме голоса резко усилились, что-то стукнуло. Виктор испуганно озирался, снова достал пистолет и нырнул к соседнему сараю, укрывшись за темной метлой дерева.

Скрип петель раздался внезапно, и снова появилась Люда, оставив дверь нараспашку, добавляя во двор немного света. За кизяком хозяйка вышла почему-то без ведра, да и вообще осталась на крыльце, смотря в темноту. «А ведь действительно красивая, молодая баба, — подумал Виктор, разглядывая ее при свете. — Вот только сукой оказалась». Вслед за ней из хаты вышло двое мужчин с карабинами наперевес. Одеты они как-то необычно, один в овчинном тулупе и пилотке, второй, с непокрытой головой, щеголял в шинели незнакомого покроя.

— Ну, выходи, летчик! — В тишине звонкий голос Люды прозвучал как удар в литавры. Она ткнула пальцем, и эти двое деловито направились к сараю, где он недавно сидел.

«Ой, дурак, ой влип», — Виктору сейчас больше всего хотелось оказаться подальше от этого места. Он проклял тот миг, когда решил сюда идти, когда решил заговорить с этой Людкой. «Что делать? Сейчас они проверят сарай, а потом начнут искать рядом. Найдут, конечно, стоит только внимательно посмотреть в мою сторону. А что потом? В плен? Или драться? Надо было эту суку трахнуть, а так, получается, все зря. Жить-то как хочется… в плену кормить не будут, все равно сдохну», — мысли в голове путались, а время словно растянулось. Его враги успели сделать всего пару шагов, а он уже успел все обдумать и решился…

Выстрел щелкнул негромко, как будто сломали сухую ветку. Дальний враг, одетый в тулуп, словно споткнулся, нерешительно постоял, покачиваясь, и начал оседать на землю, заваливаясь набок. Но Виктор этого не видел, сразу после выстрела он швырнул бесполезный пистолет в голову ближайшему противнику и кинулся на него безумными скачками, перехватывая финку в правую руку. Немец ответил, его выстрел после тихого пистолетного хлопка прозвучал солидно, резко, но ударивший в его плечо пистолет увел пулю в сторону. Время растянулось, и Виктор, несмотря на темноту, словно в замедленной съемке, отчетливо видел, как враг морщится от боли, как «ТТ» падает в грязь у его ног. Видел, как он перезаряжает карабин, как, кувыркаясь, вылетает выброшенная из патронника гильза, видел, как немец кладет палец на пусковой крючок, по привычке щуря левый глаз. Но в этот момент Виктор его настиг, ударив по стволу, уводя в сторону и добавляя правой наотмашь в горло. Выстрел ударил по перепонкам, руку обожгло болью, немец все же успел спустить курок, но пуля снова ушла в никуда, дырявя сараи. Но и Виктор промазал, немец в последний миг отшатнулся, избегая ножа. Удар, который по силе должен был снести врагу голову, пришелся выше, вскользь, лишь разрубив кожу на лбу. Это и спасло Виктора второй раз, когда немец, отпрыгнув в сторону и перехватив карабин, словно дубину, попытался проломить ему голову. Кровь залила его лицо, и он на долю секунды замешкался. Этого хватило, и Саблин, подскочив почти вплотную, воткнул тому нож в горло, аккурат между петлиц, в ямочку под ключицами. Он еще успел удивиться, как легко лезвие ножа протыкает живое тело и как противно скрипит сталь о позвоночник.

Виктор с безумными глазами торопливо озирался по сторонам, но больше никого не было. Его враги упали почти одновременно. Прошло буквально пять секунд с его выстрела, а число живых и здоровых во дворе сократилось вдвое. Все кончилось очень быстро. Людка так и стояла на крыльце, только лицо у нее стало белее стены, глаза расширились, и в них плескался ужас. Она громко завизжала на одной ноте, упав на колени на ступеньках и вцепившись в перила крыльца. Ее крик ударил по ушам не хуже выстрела. Виктор заметался по двору, споткнулся о зарезанного немца, что лежал, вытаращив залитые кровью глаза. Упал, снова вскочил и налетел на второго, который лежал скрючившись, елозя сапогами по грязи. Увидев лежащий тут же карабин, схватил его и кинулся в темноту, в сторону оврага.

Так он не бегал еще никогда. Вряд ли сам Усэйн Болт сумел бы обогнать Виктора в этом безумном ночном забеге. Пока было тихо, только ветер свистел в ушах да сапоги тяжело бухали по земле. Но вот сзади хлопнул выстрел, второй, что-то свистнуло над головой, но он уже закувыркался по склону вниз, проваливаясь в мокрый снег. Бежать по балке было тяжелее, снега тут осталось гораздо больше, он замедлял движение. Сзади что-то пшикнуло, и балку залило желтым дрожащим светом, снова забахали выстрелы, но пули летели где-то над головой, в стороне. «Наверное, ракету осветительную запустили», — подумал он, быстро переставляя ноги, стараясь не упасть.

Он так долго бежал, потом, не выдержав, упал, жадно глотая воздух, пытаясь унять колющую боль в боку. Деревня осталась позади, там периодически грохотали выстрелы, но это было не опасно. Он лежал минут пять, приходя в себя, набираясь сил. Потом вдруг вспомнил про руку. Рука, побитая пулей, болела и вдобавок до сих пор кровоточила. Разобрать, что там за рана, он в темноте так и не смог, ограничился скорой перевязкой, обмотав руку куском парашюта. Полежав еще немного, поднялся на ноги и упрямо зашагал на восток. Компас был уже не нужен — фронт было отчетливо видно по всполохам взрывов.

Шлось хуже, чем вчера, снега навалило изрядно, но внизу была грязь, и ноги вязли. Но он старался не обращать на это внимания, выдерживая темп. В то, что за ним ночью направят погоню, Виктор не верил, но к утру от этой деревеньки нужно оказаться как можно дальше. Потому что утром отправят обязательно.

И снова начался долгий, мучительный поход в темноте. Степь во мраке казалась ровной и гладкой, как стол, но таковою отнюдь не была. Трава путалась за ноги, он запинался о кочки, проваливался в невидимые в темноте под снегом ямки, падал, но упрямо поднимался и шел вперед. Это было тяжело, ноги вязли в снегу, но с каждым шагом фронт приближался все ближе и ближе. Щелчки выстрелов, треск пулеметных очередей, грохот разрывов слышались уже отчетливо. Внезапно что-то прошелестело над головой и сзади ухнуло, на долю мгновения подсветив степь вспышкой разрыва. Воздух наполнился зловещим свистом осколков. Потом грохнуло еще раз и еще.

Перепуганный Виктор ничком рухнул на землю, закрывая руками голову, вжимаясь в снег, вздрагивая при каждом разрыве. Неподалеку от Виктора упали лишь первые снаряды, остальные взрывались в стороне, слева. Но он этого даже не понял, замерев от ужаса. Так страшно ему еще никогда не было — лежать в темноте, в снегу, а вокруг грохочет и свистит разорванным воздухом зазубренная смерть. Артналет прошел быстро — он еще лежал, врастая в землю, когда наступила тишина, но он даже ее не сразу услышал — в ушах стоял звон.

В себя его привели голоса. Они доносились слева, довольно близко. Кто-то негромко беседовал, изредка перхая надсадным кашлем. Вот только слова были какие-то лающие, чужие.

«Немцы? Линия фронта?» — эти мысли придали ему сил, он на карачках погреб по снегу, забирая вправо, подальше от голосов. Степь все сильнее шла под уклон, ползти было неудобно, перчатки давно промокли, но встать даже на корточки он не согласился бы за все золото мира. Впереди что-то фыркнуло, потом снова, сигнальные ракеты загорелись, словно маленькие золотые лампы, слепя привыкшие к темноте глаза. В их свете он сумел разглядеть заснеженное поле, сплошь покрытое черными глыбами, вмятинами, от которых на снег ложились слабые, дрожащие тени. Внезапно где-то рядом резко, зло застучал пулемет. Он бил торопливо, непривычно частя, длинными очередями жуя ленту, и потом так же внезапно затих. Стреляли не в него. Стремительные огоньки трассеров тонули впереди, далеко в темноте, куда не доставал бледный свет осветительных ракет.

Эту вражескую огневую точку пришлось обползать на брюхе, далеко стороной. Пулемет оживал еще два раза, обстреливая невидимые ему цели, но, к счастью, Виктор оставался невидим для его расчета. А дальше началось долгое ползанье по полю. Он полз по снегу, проваливаясь в воронки, оползая стороной любые подозрительные пятна. Периодически с разных сторон взлетали осветительные ракеты, заливая все вокруг желтым дрожащим светом. В эти моменты он замирал, вжимаясь в снег, дожидаясь, пока ракета прогорит, и с наступлением темноты снова продолжал свой неспешный путь.

На первый труп он наткнулся минут через десять. Он даже не сразу понял, что это именно такое. Просто ожидая, пока погаснет очередная ракета, он прямо перед собой увидел человеческое лицо. Темные провалы глаз, страдальчески искривленный рот отчетливо выделялись на сером фоне, ошибиться было невозможно. То, что Виктор полагал крупной глыбой чернозема, оставшейся после сильного вспахивания, в тусклом свете ракеты предстало наполовину заметенным в снег человеком. Он был в черной одежде и резко выделялся на снежном фоне. Дальше лежал еще один, видно его было плохо, убитый лежал ничком, но отчетливо выделяющаяся на снегу тельняшка говорила о том, что, скорее всего, это был наш боец. «Так это не глыбы! — до него с опозданием стал доходить весь ужас ситуации. — Откуда им тут взяться, поле ровное, и снегу довольно много. Это люди убитые! Но почему черные? Эсэсовцы?»

Убитые стали попадаться часто, по одному, по два. Некоторые были заметены вчерашним снегом, другие отчетливо, резко выделялись. Свежие. Сегодняшние. Их застывшая на снегу кровь тоже казалась черной. Некоторые из убитых были в тельняшках. Этого Виктор никак не мог понять. Наши десантники дрались с эсэсовцами? Но почему в тельняшках, неужели они лежат здесь с осени?

Ответ нашелся вскоре, когда он проползал мимо одного из убитых «эсэсовцев». Им была лежащая на снегу бескозырка. Несмотря на темноту, слова на ленте читались отчетливо — «Черноморский флот». Владелец бескозырки был рядом, подобно большинству, он лежал головою к Виктору, широко раскинув руки, придавив собой винтовку. Черный бушлат на спине торчал лохмами, а снег вокруг был обильно залит кровью.

Рядом с погибшим моряком лежало еще двое, а рядом темнел мрачный зев свежей воронки. Скорее всего их, всех троих, убило одним снарядом. Ближайший, видимо, был командиром, поскольку на боку у него светлело пятно кобуры. Немного поколебавшись, Виктор подполз и принялся доставать из кобуры пистолет. Как ни странно, тот оказался целым и даже заряженным. Привычный, холодный и тяжелящий руку «ТТ» придал немного уверенности. Он без сожаления бросил в снег же немецкую винтовку и приподнялся осматриваясь. Но вокруг только темнота и серый снег. Зато его внимание привлек третий покойник, было в его облике что-то неправильное. Рассматривать мертвецов не самое приятное занятие, но любопытство пересилило, и Виктор, поборов усталость и страх, подполз поближе, посмотреть. Лучше бы он этого не делал. На снегу лицом вверх лежала мертвая женщина. Несмотря на темноту, было видно, как раскинулись на кровавом снегу длинные светлые волосы и как выступает на груди телогрейка, и рваной тряпкой лежит на снегу санитарная сумка. Только у этой женщины не было ног, она лежала обрубком в луже собственной крови. Виктора замутило, он кинулся в сторону, подальше от страшного зрелища, кляня себя за любопытство. Но уползти не получилось, где-то сзади застучал пулемет, и воздух наполнился свистом пуль. Они противно вжикали над головой, взрывали снег, с глухим стуком впиваясь в землю. Очередная ракета полетела в его сторону, повиснув наверху, словно маленькое солнце. Вжавшись в снег и трясясь от страха, Виктор молился, чтобы его не заметили, а пулемет все заходился очередями. Бескозырка, пробитая пулей, кувыркнулась по снегу, а тело командира несколько раз вздрогнуло от попаданий, звук при этом был такой, как будто попадают в дерево.

Пулемет вскоре затих, наступила блаженная тишина. Он уже хотел было ползти дальше, как услышал протяжный крик. Кто-то, невидимый в темноте, протяжно, на одной ноте, надрывно кричал от боли. Это протяжное, на одной ноте «а-а-а, братцы», пропитанное страхом и отчаянием, далеко разносилось над смертным полем. Усталость и нервное напряжение последних дней, мертвые моряки, санитарка, этот ужасный крик в тишине лишили его остатков храбрости. Он коротко всхлипнул, вскочил и на ватных ногах кинулся прочь от этого страшного места. Но едва успев пробежать с полсотни шагов, влетел в невидимый под снегом окоп, удар грудью об стенку вышиб из легких весь воздух, и Виктор, задыхаясь, сполз в мокрый снег, на дно окопа.

Так он пролежал довольно долго. Воля требовала двигаться дальше, к своим, но страх не давал. Страх, помноженный на отчаяние и безнадежность, задавил все остальные чувства. Война, стоило увидеть ее поближе, оказалась слишком страшной. В кабине истребителя тоже было страшно, но это был привычный, преодолимый страх. В самолете смерть воспринималась отстраненно. Она мелькала под крылом его истребителя разрывами бомб и РСов, пряталась за огненным шлейфом горящих самолетов, но была далеко. Даже когда он увидел мертвого Нифонта, испугался не сильно, не сумел толком примерить его судьбу к своей. Нифонт был неважным пилотажником, побаивался летать, и Виктора так бы никогда не сбили, а значит, можно сильно не бояться. Здесь же, на поле, заполненном погибшими морпехами, смерть дыхнула в лицо могильным холодом, показала всю безнадежность его трепыханий. Он может остаться здесь, на этом поле, таким же скрюченным куском замороженного мяса, может сгореть в кабине истребителя, может поймать свою пулю как дезертир, но он все равно умрет. Эта война слишком велика, чтобы на ней выжить… а если не умрет, то все равно, в свой старый мир ему уже не вернуться никогда. Он не увидит родителей, друзей. Для них он уже умер.

 

Глава 8

Небо на востоке уже начало постепенно сереть, ночь отступала, а он все еще полз по этому, казалось, бесконечному полю. Это давно превратилось в пытку, измученное тело требовало отдыха, отзываясь болью на каждое движение. Но остаться здесь даже ради нескольких минут отдыха он не мог. Если раньше страх не давал сделать ничего, то стоило ему выползти из окопа, как этот же страх погнал его вперед. Страх остаться на этом поле, таким же безмолвным, скрюченным, мертвым. Страх подстегивался затихающими криками нашего раненого бойца, мелькающими в стороне нитками трассеров, мелькающими позади огнями ракет. Но все же это был уже не тот страх, он не мешал думать, не топил его волю. Он был только погонщик. Чувство самосохранения оказалось сильнее любых страхов. Именно оно вытолкнуло его из окопа и направило на восток, в ту сторону, где небо начинало светлеть.

Встреча со своими войсками произошла совсем не так, как он планировал. Ползя по полю, он все ближе подбирался к виднеющимся неподалеку деревьям. Впереди была маленькая возвышенность, а за ней густые заросли терна и деревья. Она пересекала его путь, а за ней вдалеке светлели крыши строений. Рассмотреть подробней в утренних сумерках никак не получалось, снизу, даже задирая голову, не видно ничего, а встать в полный рост он боялся. И только подобравшись почти вплотную, он понял, что возвышенность — это бруствер. Пока Виктор размышлял, куда направиться дальше, как вдруг раздался чей-то простуженный голос:

— Хендэ хох! Куда, сука, ползешь?

Над бруствером мелькнула шапка-ушанка, и появилась небритая физиономия вооруженного винтовкой солдата. Черный зрачок винтовочного ствола смотрел прямо в Виктора, чуть повыше зло блестели глаза.

— Хэндэ хох, — повторил обладатель простуженного голоса. — Куда встаешь? А ну лежать! Цурюк! — добавил он, видя, как Саблин пытается приподняться. За бруствером послышались приглушенные голоса, замелькали ушанки и каски.

— Я свой, — Виктор поразился, насколько жалко и слабо звучал его голос. — Я советский летчик! — «Дежавю, — мелькнула в голове глупая мысль. — Я это недавно где-то слышал». — Не стреляйте, я свой.

Теперь над бруствером торчали три ушанки и две каски, число нацеленных стволов тоже увеличилось.

— Ползи сюда, — прохрипел после коротких дебатов простуженный голос, — руки не опускать. Дернешься, пристрелим…

Ползти по снегу с поднятыми вверх руками оказалось неудобно и унизительно. Но он, сопровождаемый нацеленными стволами, дополз до бруствера, где его, словно мешок с картошкой, сдернули в траншею, чувствительно приложив лицом об пол. Потом немного протащили по узкому ходу траншеи и швырнули к стенке широкого окопа.

— Кто такой? — Обладатель простуженного голоса оказался худым, высоким моряком. Ствол его винтовки смотрел Виктору прямо в переносье. Остальные матросы сгрудились за его спиной, рассматривая. В драных бушлатах, осунувшиеся, с красными от недосыпа глазами, они мало были похожи на привычный образ моряка в бескозырке и клешах. На Виктора они смотрели очень недобро.

— Я летчик. Сбили за линией фронта, к своим возвращаюсь. Да вот, документы, — он полез было в карман, но сержант прервал:

— Стоять! Руки выше подними. Михайлов, проверь.

Михайлов, самый низкорослый из присутствующих, в надвинутой на самые глаза каске, споро обшарил его карманы, ловко выдернул из ножен финку и лишь немного замешкался, извлекая из внутреннего кармана пистолет.

— Летчик? — Глаза у него округлились, когда он раскрыл трофейные немецкие документы. — Братцы, да мы шпиона взяли.

Виктор хотел было оправдаться и сунул руку достать свои документы из гимнастерки. Но Михайлов резко взмахнул рукой и впечатал рукоять пистолета ему в лицо. Уставший и измотанный долгим переходом Саблин едва успел увидеть его замах, как мир провалился в кровавую муть…

В себя пришел он позже, лежа на дне окопа. В голове гудело, перед глазами проплывали разноцветные пятна, а к горлу подкатывал тошнотный ком. От сильного головокружения хотелось наблевать прямо на обступившие его ноги в клешах с замызганными ботинками.

Между тем над его телом шли ожесточенные дебаты. Двое моряков предлагали его быстренько расстрелять, другие двое упирали на то, что расстрелять всегда успеют, а для начала неплохо бы показать шпиона начальству. Высокий моряк, что с хриплым голосом, пока хранил молчание, изучая немецкие документы, бросая на Саблина задумчивые взгляды.

— Я швой, — Виктор решил не сдаваться, получить пулю от своих решительно не хотелось. — Старший сержант Шаблин… што двенадшатый иштребительный полк… шбит над Мариуполем… 9 марта… перешек фронт ношью… документы не мои… немца заштрелил… трофейные.

Слова давались с огромным трудом, рот был полон крови, разбитые губы онемели. Во рту что-то было не так. Он сплюнул кровь и вместе с кровью вылетели осколки зубов.

— Шука! Ты мне шубы выбил! — Злость и обида придали сил, он поднялся на ноги и с короткого размаху, как учил Шишкин, зарядил Михайлову по морде. Тот отлетел в дальний угол и затих, а на Виктора накинулись уже вчетвером. Он пытался отбиваться, успел хорошенько врезать в глаз высокому моряку, но кто-то сбоку заехал ему прикладом в голову, и мир снова померк.

Некогда беленый, но теперь покрытый копотью потолок был весь в трещинах. Это было первое, что Виктор увидел, открыв глаза. В голове было удивительно пусто, тело казалось неподъемным, все ныло. Губы пульсировали болью, а во рту ощущался привкус крови. Он лежал, как и был, одетый, в сапогах, на чем-то твердом. Попытка подняться добавила резкую боль за ухом, заныли ребра, а мир вокруг начал плавно покачиваться.

В комнате он был не один. За столом, у окна, в одних подштанниках, сидел тот самый длинный моряк и пытался бриться, рассматривая себя в осколок зеркала, болезненно морщась при каждом движении. Один глаз у него основательно заплыл, наливаясь синевой.

— О, очнулся, хороняка. — Моряк скосил на него здоровый глаз. — Ну, раз глазами лупаешь, значит, жить будешь…

— Где я? — Головокружение начало проходить, и Виктор уселся на жесткий топчан. Комната была маленькая, с двумя топчанами и маленьким, похожим на вагонный, столиком. Второй топчан, на котором восседал моряк, был застелен белой тряпкой. Приглядевшись, Виктор узнал в ней остатки своего маскхалата.

— У своих. — Моряк закончил бриться и теперь аккуратно вытирал лицо полотенцем. — В Матвеево-Кургане, аккурат в расположении геройской 76-й бригады морской пехоты. А еще точнее, в кубрике отделения старшины первой статьи Хряща Семена Власовича. То есть меня. Осознал?

— Значит, все-таки дошел, — несмотря на боль, губы растянулись в улыбке. — Я уш думал вшо. — Он потрогал разбитое лицо, губы распухли варениками, один глаз заплыл, трогать нос было страшно. Во рту недоставало двух передних зубов, осколки больно ранили изрезанный язык, движение челюстью тоже вызывало боль. — За шо вы меня так?

— А чего ты, падел, дерганый такой? — Хрящ непроизвольно потер подбитый глаз. — Зачем за пазуху полез? У нас братва нервная, думали, ты за гранатой… и вообще… Ты зачем на Ваську кинулся? Из-за зубов? Подумаешь, выбили, дело житейское. — Он довольно осклабился, демонстрируя золотую фиксу.

— Будешь тут дерганый, два дня от немшев бегал. Как за жайшем гонялишь…

Невдалеке громко ухнуло, хата вздрогнула, и с потолка посыпалась белая пыль вперемешку с глиной.

— Не дрейфь, авиация. — Хрящ с видом превосходства посмотрел на испуганно присевшего Виктора. — Это немчура с минометов обстреливает. Сейчас они с пяток мин кинут и успокоятся.

И действительно, чуть подальше, с небольшим интервалом ахнули еще четыре взрыва, и наступила тишина.

— Видал? — В голосе Хряща было такое торжество, как будто немцы стреляли по его приказу. — Я этих скотов уже хорошо изучил. Первый раз еще под Одессой в штыки ходил. Сам-то давно на фронте?

— Ш октября. — Из-за боли Виктор старался говорить короткими фразами. — На «МиГе» летаю. Шбил трех лишно. И одного в хруппе. А шбили как? Мы вдвоем на пару «мешшов» напали, одного сбили, второго дишимали уше. Тут еще пара. Не увидели… Как врежали, я шражу загорелся. Прыгнул. Вот теперь тут…

— Ну силен, — в голосе у моряка скользнули уважительные нотки, — я так сразу подумал: «Откуда у простого сержанта орден? Ведь не за красивые глаза? За малым не угробили хорошего человека. А ведь говорила мне мама: «Сема, не спеши. Успеешь». — Он подмигнул Виктору здоровым глазом. — Ты, кстати, где финку так закровянил?

Только сейчас Виктор увидел, что на столе лежит все его имущество с документами. Выслушав рассказ, Хрящ недоверчиво скривился и замолчал, задумавшись.

— Полуянов, — крикнул наконец он в соседнюю комнату, — ротному передай, летун очнулся. Он с тобой поговорить хотел, — понизив голос, сообщил он Виктору. — У него брат летчик, тут где-то воюет. Если бы не ротный, то тебя на месте кончили бы. Это уже потом увидали твой орден и документы.

— Там это, — Виктор вдруг вспомнил прошедшую ночь, — возле немцев, наш, раненый. Кричал так… Я не шмог найти… немцы штреляют, ракеты…

— М-да, — Хрящ сразу помрачнел и сгорбился. — Может, и вытащили его. Сегодня всю ночь раненых выносили. И мы лазили, и местные помогали. Много братушек полегло. Три дня на эту гору проклятую… — Он замолчал и, сердито сопя, принялся сворачивать самокрутку.

Ротный пришел вскоре, он был невысокий, плотный, с забинтованной головой. Сквозь повязку пробивался роскошный чуб.

— Здорова, сержант, — выглядел ротный смертельно уставшим, но старался держаться бодрячком. — Ты старшего лейтенанта Алексея Николаева знаешь? На «чайке» летает. — Грустно вздохнул, услышав ответ, начал было пытать Виктора, что он увидел в немецком тылу. Саблин принялся излагать историю похождений, ротный на пару с Хрящом хмыкал, недоверчиво посмотрел на оставшиеся невредимыми трофейные летные очки. Только когда Виктор рассказал, как Людка сдала его немцам, принялся ругаться: — Вот же б… Муж наверняка в армии, а жена… Ладно, толку нам от того, что ты видел роту немцев и два пулемета, никакого. Отдыхай пока.

— Хрящ, накормите человека и, как стемнеет, отправьте в тыл. Да, еще, — голос ротного приобрел командные нотки, — старшина первой статьи Хрящ, вы назначаетесь командиром третьего взвода. Через полчаса доложите мне о наличии бойцов, оружия и боеприпасов.

И он ушел, провожаемый печальным взглядом новоявленного комвзвода.

— Пропал Сема Хрящ, — театрально запричитал он, как только за командиром закрылась дверь. — Совсем пропал. Говорила мне мама: «Сема, не ходи на флот, пропадешь».

Он торопливо оделся и выскочил на улицу. Виктор снова было задремал, как явился хмурый фельдшер. Весь серый от усталости, с глазами красными от недосыпа, он, скорее, напоминал ожившего покойника, чем живого человека. Однако дело свое знал туго, быстренько размотав тряпки, глянул на раненую ладонь. По мнению Виктора, выглядела рана страшно. Пуля прошла наискосок, прямо по одной из линий, то ли «жизни», то ли «судьбы», разорвав кожу и вырвав кусок мяса. Теперь она воспалилась, края почернели и разбухли, сама рана сочилась сукровицей. Однако фельдшер лишь хмыкнул и принялся ковырять в ране пинцетом. У Виктора от такого обращения потемнело в глазах, от боли он едва не сломал остатки зубов, но тот уже ловко бинтовал ему кисть.

— До свадьбы заживет, — хмуро буркнул фельдшер, завязывая бинт. — Как подстрелили? Ствол отбивал? Ну, похоже на правду, а то ожог… характерный… — с этими словами, не прощаясь, он вышел, оставив Виктора в одиночестве.

Спать уже не хотелось. Потревоженная рана горела огнем, пустой желудок требовал еды. Кряхтя, как старик, охая, тревожа отбитые места, Виктор кое-как поднялся. Его имущество лежало на столе, и он распихал документы и пистолет по карманам, а потом долго оттирал финку от крови. Судя по часам, было уже пять вечера. «Хорошо, что часы не разбили и не украли, — подумал он, — жалко было бы, хорошие часики». Вспомнив про трофеи, он сунул руку в боковой клапан и с удивлением нащупал там флягу. «Вот это моряки лопухнулись, — обрадовался он, встряхивая почти полный трофей. — Да они свои тельняшки съедят, если узнают». А вот браслета на месте не оказалось, впрочем, Виктора это не расстроило.

В соседней комнате слышалось тихое позвякивание, приглушенный писк и негромкие детские голоса. Он заинтересованно заглянул. Комната была похожа, с таким же земляным полом, потрескавшимся потолком, но была куда больше, с двумя окнами и печкой, у которой возилась женщина. Явно чужеродными элементами в этой комнате были двое грубо сколоченных деревянных нар. На одних из них, на нижнем ярусе, завернутый с головою в бушлат, спал моряк. Зато под другими увлеченно играли трое ребятишек лет трех-пяти. Игрушками у них были разнокалиберные гильзы и потрепанная тряпичная кукла. Виктор удивленно протер глаза, линия фронта, трупы, постоянные обстрелы и мирно играющие на полу дети не укладывались в голове. Дети, увидев его, прекратили игру и настороженно принялись рассматривать, поблескивая бусинками любопытных глаз.

Вдалеке снова ухнуло, но дети не обратили на взрыв ни малейшего внимания, тихо что-то обсуждая, бросая на него изучающие взгляды. Взрывы давно стали частью их жизни, поэтому незнакомец в странной одежде интересовал их куда больше. «Жаль, что шоколад весь съел, — расстроился Виктор, — даже угостить нечем».

— Здравствуйте. Проснулись уже? — женщина тоже увидела необычного постояльца. — А мы уж думали, что вы мертвый. И не дышали почти. — В отличие от большинства здешних жителей, она говорила на чистом русском, без примеси суржика.

— Здравствуйте, — Виктор улыбнулся, поздно вспомнив, что беззубая улыбка не самое лучшее средство расположить к себе собеседника. — Да, вот… школько же можно шпать. А как вы здесь с детьми? Тут же…

— А куда нам? В эвакуацию? Кому мы где нужны. А тут дом свой, подвал. Вот мы и остались. Живем… Солдатики подкармливают. Зиму пережили, глядишь, и до лета дотянем.

— Не штрашно вам? Тут же рядом деревень много, подальше от фронта…

— Страшно, а куда деваться? Родни у нас тут нет. Мы с мужем приезжие были. Мужа, как в августе призвали, так ни одной весточки… — Она промокнула концом платка сразу повлажневшие глаза. — А сидеть в Кубрино, по двадцать человек, в подвалах? Это им смерть! — она кивнула головой в сторону играющих на полу детей. — Лучше уж тут.

— Вы же, наверное, голодный? — сменила хозяйка тему. — Потерпите чуток, скоро ужинать будем. Я морякам готовлю, они продуктов много оставили, всем хватит.

Разбуженный голосами моряк, спавший на нарах, стянул с головы бушлат и захлопал сонными глазами. Это оказался тот самый Михайлов. Увидев Виктора, он сердито насупился и снова завалился спать, натянув бушлат на голову.

«Хорошо я ему врезал, — подумал Виктор, — до сих пор зеленый весь, и глаза в разные стороны косят».

Сердечно поблагодарив женщину, он вышел на улицу, подышать свежим воздухом. Как оказалось, хата, где приютили Виктора, оказалась на небольшой возвышенности, открывая неплохой обзор вокруг. На первый взгляд село, невольно оказавшееся на линии фронта, производило впечатление неживого. На улицах не видно людей, не видно никакого транспорта. Сами улицы засыпаны снегом, только натоптанные пешеходные тропинки выделялись запутанным лабиринтом. Война прошлась по селу частым гребнем — многие дома были разбиты, на их месте были только отдельные стены и груды развалин, крыши большинства были сожжены, многие были изувечены черными проломами попаданий. И всюду виднелись следы от осколков. Они испятнали деревья, черными оспинами покрывали беленые стены хат и оставляли светлые выбоины в кирпичах домов.

Однако жизнь здесь продолжалась. Курились редкие дымки труб, из дворов доносились голоса. Причем часто эти голоса были женские. Пусть сюда и пришла война, но многие люди наперекор всему, невзирая на постоянные бомбежки и обстрелы, не спешили уходить из родных мест.

Солнце уже заходило, крася запад багряно-красными красками. Окружающие село полукольцом горы, разделенные посередине глубокой балкой, подсвеченные солнцем, казались темно-серыми. Хотя может так получилось в результате трехдневных боев? Этого Виктор не знал. Он стоял посреди улицы, любуясь закатом, радуясь тому, что, несмотря ни на что, остался жив.

С наступлением сумерек жизнь в селе активизировалась. Засновали между домами оставшиеся люди, замелькали черные бушлаты моряков, яркие женские платки. Мимо Виктора, к колодцу, гремя пустыми ведрами, протопали двое ребятишек. Вид у них был важный, как-никак выполняют важное задание — обеспечивают семью водой.

Вразвалочку, по-морскому, подошел Хрящ. Выглядел старшина теперь орлом. Он сменил ушанку на бескозырку, а винтовку на ППШ. Его туго затянутая ремнем худая фигура излучала силу и уверенность. Он все больше напоминал тех моряков, какими их Виктор помнил по фильмам. Увидев, что Виктор рассматривает тающие в сумерках горы, он сплюнул под ноги и прохрипел:

— Чертовы горы. Срыть бы их к чертовой матери. За три дня полбригады положили. — Хрящ снова сплюнул. — А знаешь, что обидно? — продолжил он после короткого молчания. — Мы ведь ее в первый день взяли. Раздавили немцев и взяли. Только у наших снаряды кончились, а немцы все долбили и долбили. А потом танки подтянули. Вот танками и сковырнули нас с горы. Были бы у нас танки, хрен бы сковырнули. Сидели бы сейчас на горе, в блиндажах.

Из соседнего дома послышалось пение. Аккомпанемента было не слышно, только молодой сильный голос, который старательно выводил:

Песня оборвалась так же внезапно, как и началась. Виктор с Хрящом молчали, задумчиво глядя на далекие заснеженные скаты. Старшина скрутил самокрутку и с удовольствием задымил.

— Я там видел, — нарушил тишину Виктор, — наши в тельняшках были…

— Да многие бушлаты снимали, — Хрящ выпустил клуб сизого махорочного дыма, — снег глубокий. Жарко было. Да и так… чтоб немцы боялись. Мы когда в атаку идем, они сраться начинают. Эх, сколько там друзей моих полегло…

Внезапно Виктор вспомнил! Он ведь видел уже эту гору раньше, не один раз, и даже как-то, еще в школе, побывал на ней. Воспоминания нахлынули, перемешиваясь с действительностью, вызывая боль в висках.

— Вот там, — Виктор показал, на правую часть горы, возвышающуюся над всеми, — после войны памятник поставят. Якорь. Морской. Высоченный, серебристый якорь. Чтобы издалека, чтобы всем было видно.

Хрящ недоуменно посмотрел на Виктора, зло сплюнул под ноги и пошел в хату. Виктору ничего не оставалось, как идти за ним.

Вечером в хате собрался весь взвод Хряща. Все одиннадцать человек. Набились битком в большой комнате, сдвинув столы. Нашлось место и хозяйке с детьми, и Виктору. Перед ужином Хрящ разлил всем водочную порцию, плеснул немного хозяйке, хотя та смущенно отнекивалась. Досталось и Виктору. Колючая пшенка, немного сдобренная луком, показалась ему необычайно вкусной. Он ел медленно, превозмогая боль, чувствуя, как алкоголь растекается по венам, как постепенно уходит давящее чувство постоянной напряженности. За столом становилось немного веселее. Моряки, сперва перебрасывающиеся короткими фразами, говорили все громче, перебивая друг друга, шутили, вспоминали различные эпизоды из довоенной жизни или веселые моменты, случившиеся на службе. Виктор с голодухи очень быстро опьянел и теперь просто слушал, стараясь не наболтать лишнего. Хозяйка, как он уже узнал, ее звали Маруся, раскрасневшаяся от выпитой водки, рассказывала, как жили под немцами:

— Приехали на машинах. Наглые, сразу давай по домам шарить, где что понравилось, забирали себе, без разговоров. Вечно требовали сало, яйца. У нас три дня жили четверо. Меня с детьми на кухню, а сами в доме. Но это еще ничего, многих с домов в сараи выгоняли. Еще в самом центре поселка у нас розарий был. Красивый такой. Так они на его месте туалет открытый поставили, невысокие стенки, где-то с метр, вырыли ямы. Сидит немец в туалете, голова торчит из-за стенки, и лыбится на людей. Ходить мимо стыдно было.

А когда уходили, стали село жечь. Мы тогда еще не знали, что это немцы жгут, думали, случайно, пожар. Побежали с соседями тушить. И видим, что это немцы выводят скот, сами в черных комбинезонах, с факелами и канистрами с бензином, черные и страшные. Собаки лают, скот мычит, немцы-поджигатели не дают тушить, отгоняют автоматами. Чудом нас не спалили. Страшно было, — она тихонько заплакала.

— Ничего, — прервал тишину высокий, плечистый моряк с усами, — они нам еще за все заплатят. Верно?

Его поддержал гул голосов. Виктор смотрел на этих моряков, на их обветренные лица и понимал, что они действительно могут заставить немцев заплатить за все. Сильные, уверенные в себе, не сломленные. Неудачное наступление не сломило их, но сделало злее. Именно благодаря таким людям наша страна смогла сломать хребет Германии и поднять победное Красное знамя над Берлином.

— Давайте выпьем за победу, — подобревший от водки и сытости Виктор достал флягу. — У меня тут неучтенка, трофейная. — И он ехидно улыбнулся удивленным морякам.

Делили коньяк долго, чуть ли не по каплям отмеряя в кружки, но в итоге досталось всем. Пусть и по чуть-чуть. Потом Виктор стал засыпать за столом. Он не то чтобы был пьян, но еда и алкоголь сильно разморили, неудержимо клоня в сон. Моряки еще пытали его за воздушные бои, он что-то отвечал, но больше на автопилоте. Наконец Виктор тихонько добрался до своего топчана, где моментально провалился в сон.

Растолкали его затемно. На другом топчане посапывал Хрящ, из соседней комнаты доносился хоровой храп, а он никак не мог понять, что от него хочет, этот знакомый усатый моряк.

— Вставай, — повторил усатый. — Машина скоро уходит!

Пришлось вставать, а потом плутать следом за усатым по узким тропкам в полной темноте. Куда они направляются, он так и не понял.

— Вот и пришли. — У крупного здания стояли две крытые трехтонки. Смутно различимые в темноте люди быстро грузили им в кузов носилки. — Поедешь с ними, мы договорились. На, держи! — Моряк сунул ему полбуханки хлеба. — Ну, бывай, авиация! — Усатый пожал ему руку и растворился в темноте.

У машин Виктора перехватил уже знакомый фельдшер.

— Прыгай в крайнюю. Там раненые, присмотришь за ними.

Как присматривать за ранеными, Виктор не имел ни малейшего понятия, но послушно запрыгнул под темноту тента. Внутри был полный мрак, он примостился с краю, на узеньком свободном пятачке, пытаясь хоть что-то рассмотреть. Наконец тронулись. Машина нещадно прыгала на кочках, в кабину задувал ветер. С пола слышались частые стоны и матюги, но помочь страдающим людям Виктор не мог ничем. Он даже не мог разглядеть, сколько их там лежит. Примерно через полчаса немилосердной тряски машины наконец остановились. Вокруг появились какие-то люди и принялись таскать носилки в расположенное неподалеку большое одноэтажное здание.

— Летчик, тебе особое приглашение? — выскочивший из темноты фельдшер был явно рассержен. — Хватай носилки, чего стоишь.

Виктор послушно впрягся. Рана в руке мгновенно отозвалась сильной болью, но пришлось мчаться по едва освещенным переходам. Сперва он хотел даже возмутиться, что его, с раненой рукой, заставляют таскать тяжести, но тут взгляд его упал на лежащего на носилках бойца. Лицо у того было серого, воскового цвета, он плотно сжал губы, пытаясь сдержать рвущийся наружу крик боли, но эта боль плескалась в его расширенных глазах. От его взгляда Виктору стало не по себе, и он уставился на спину идущего впереди фельдшера.

После двух рейсов все внезапно кончилось. Фельдшер запрыгнул в головную трехтонку, и машины растворились в темноте, обдав Виктора вонючим выхлопом. Люди, что таскали носилки, рассосались кто куда, и Виктор остался стоять один, посередине деревенской улицы, в полной темноте. Не имея ни малейшего представления, где он находится и куда идти дальше. В здание, оказавшееся госпиталем, его не пустили, а идти по деревне в шесть утра в поисках ночлега не имело смысла. Увидев за зданием скамейку, он уселся на ней и незаметно задремал, благо комбинезон позволял.

— Кто это на мое место улегся? — Настойчивый женский голос стремительно ворвался в его сон. Виктор подскочил со скамейки и чуть не упал, от неудобной позы ноги затекли и не желали повиноваться. Прямо напротив него стояли три молодые симпатичные девушки. Скорее всего, медсестры, из-под накинутых ватников виднелись полы белых халатов. На Виктора они смотрели со смесью любопытства и неприязни.

— Привет, красавицы! — Он снова плюхнулся на край лавки и широким жестом пригласил девушек: — Присаживайтесь.

Те, однако, садиться не спешили. Одна из них, маленькая, рыжая, вся покрытая веснушками, накинулась на Виктора:

— Больной, вы почему покинули расположение? Быстро вернитесь в свою палату. Где вы достали форму?

Видя, что Виктор не реагирует, она буквально зашипела:

— Немедленно сообщите свою фамилию. Я сообщу главврачу о вашем проступке…

До Виктора, спросонья только начало доходить, что эта малявка спутала его с кем-то из больных госпиталя и теперь пытается качать права. Забавно…

Он оценивающим взглядом посмотрел на беснующуюся рыжую, лениво поковырял в ухе и, видя, что она набирает воздух для новой серии нападок, опередил:

— Меня Витя зовут, а тебя?

Одна из девушек хихикнула, рыжая же, покраснев, как рак, стремительно развернулась и скрылась за углом здания.

— Ну так что, красавицы. Не желаете ли присесть на это замечательное творение древних плотников и посидеть в теплой компании летчика-героя?

— Привет… красавчик, — высокая, пышнотелая блондинка с родинкой на щеке снова хихикнула и уселась рядом. — Ты что здесь делаешь?

Минут за пять общения выяснилось, что блондинку зовут Ульяна, но для друзей просто Уля. А вторую, стройную и зеленоглазую, которая так и не проронила ни слова, а только ковыряла носком сапога снег или тщательно рассматривала стену госпиталя, — Вика. Что они подружки, включая убежавшую Аллу. И Алла на самом деле нормальная, только иногда у нее бывает. И село это называется Марьевка, а у них сейчас смена, но они вышли на пять минут подышать свежим воздухом.

Но все хорошее быстро кончается. Подружки засобирались и заспешили в госпиталь. Уля только улыбнулась ему на прощание. Виктор посмотрел ей вслед, мысленно раздел взглядом, представив, как колышутся в такт шагам груди, тяжело вздохнул и пошел своей дорогой. Как оказалось, до полка уже было недалеко…

На аэродром пустили без проблем. Солдаты охраны узнали его даже в таком виде. Снег скрипел под ногами, легкий мороз отзывался резкой болью в сломанных зубах, но Виктор не обращал внимания. Он почти дома. За три месяца «здешней» жизни маленький фронтовой аэродром стал для него словно родная улица, на которой вырос в детстве. И пусть он был маленький, с неровной взлетной полосой и постоянно сносящим самолет боковым ветром, но возвращаться сюда было приятно. Так же, как через много лет вернуться на родную улицу. Он шел по протоптанной тропинке, рассматривая пустые капониры, копошащихся механиков, полуторку, везущую на аэродром обед, а душа пела от радости.

Из землянки навстречу ему бежали летчики. Их было немного, все, что осталось от полка: Шишкин, Вахтанг, Соломин, Васин. Остальные, наверное, в воздухе и на дежурстве.

— Ты где зубы оставил? — спросил Шишкин, когда эмоции немного улеглись.

— Та где… швои вышибли, когда фронт перешел.

Леха Соломин, смеясь, прошепелявил, подражая Виктору:

— «И выплюнув с зубами воск, Икар сказал, смежая веки: «Я вижу, в этом роде войск порядку не бывать вовеки…»

Радость встречи была недолгой, Виктора срочно вызвали в штаб. В просторной землянке командного пункта был полный аншлаг, полковник Мартынов, комиссар Зайцев, начальник штаба — майор Прутков. В углу, как бедные родственники, примостились оба комэска.

Пришлось долго рассказывать историю похождений. Начальники морщили лбы, коротко переговаривались, один только Шубин улыбался, весело подмигивая: «Мол, не робей, пилот, все будет хорошо».

— Надо бы, наверное, в дивизию тебя отправить, — Мартынов скривился, будто проглотил лимон, — в особый отдел.

— Давайте не будем торопиться, — вмешался Зайцев. — Если товарищам из особого отдела так интересно, чем наш летчик занимался во вражеском тылу, — комиссар интонацией выделил слово «наш», — то пусть сами приезжают и спрашивают.

Командир немного подумал и кивнул.

— Вы отдохните несколько дней, отоспитесь, подлечитесь, — сказал Зайцев Виктору. — Еще необходимо обязательно баню человеку организовать. Шутка ли, такое пережить…

Командир снова кивнул:

— Ну, хорошо, хорошо. Идите! После обеда обязательно к врачу. Пока не поправитесь, летать не разрешаю, — улыбнулся он и повторил: — Идите.

Виктор козырнул, увидев, как Шубин жестами просит подождать его наверху, и четко, словно на параде, вышел из землянки.

Возле КП крутился Шишкин. Увидев Виктора, он обрадованно спросил:

— Ну как? Что сказали?

— Нормально все, — успокоил Виктор друга. — Подлечусь и буду летать… Эй, я не понял, а куда пропал твой треугольник? — На выгоревших петлицах виднеющейся под расстегнутым комбинезоном гимнастерки Игоря отчетливо синело пустое место третьего треугольника. — Тебя когда успели в младшие сержанты разжаловать?

— Да это… — Шишкин покраснел, словно девушка, — я тут… в общем напился. На другой день лететь, а мне хреново, шатает. Ну и командир меня под арест и в младшие разжаловал. Правда, вчера арест отменил, лететь надо было. — Игорь невесело усмехнулся, — ну а на звание — мне без разницы, что сержант, что младший…

Шубин выскочил из землянки резко, как черт из табакерки!

— Живой, чертяка! Ну, Витька, ну молодец! — кинулся он обниматься. — А я все переживал, думал, угробил парня. Ну пойдем, обед остынет, — он хлопнул Виктора по плечу, уводя к эскадрильной землянке.

— Видишь, как получилось тута. Раззевались и едва не погибли. И мне, старому хрену, урок, и вам! — Комэск ткнул вверх указательным пальцем. — Никогда не теряйте осмотрительность. Пока двигатель не выключен, пока в капонир не зарулил, крути головой на все триста шестьдесят. А мы расслабились… я уже этого «мессера» мысленно разделал, приготовил и, тута, на блюдечко положил. С хреном и специями. А потом, случайно, оборачиваюсь поглядеть, как там ведомый… а ты уже горишь. Хорошо, тута, что облака близко были, успел уйти. Еще секунд пять, и никакие облака не спасли бы.

А потом летчики набились в тесную, прокуренную землянку второй эскадрильи, и Виктор, обжигаясь горячим борщом, в очередной раз рассказывал историю своих похождений. Вкусный борщ, пюре с котлетами и компот из сухофруктов на обед повысили и без того приподнятое настроение до заоблачных высот. Потом он сыто дремал, прислонившись к борту едущей в деревню полуторки. И даже привычное брюзжание полкового врача Синицына не смогло это настроение испортить. Предоставленный сам себе, он отсыпался и отъедался, не беспокоясь ни о чем. Жизнь начинала налаживаться.

На второй день, когда Виктор сидел у крыльца и, скучая, обозревал скудное хозяйство Екатерины Павловны, на улице послышалось тарахтение мотоциклетного мотора. Хозяйский Барбос зашелся истошным лаем, но когда заляпанный грязью «ТИЗ» остановился прямо напротив хаты, трусливо поджал хвост и поспешно ретировался в будку. Мотоциклист был под стать своему агрегату, такой же грязный, в мокрой с ног до головы плащ-палатке. Он посмотрел по сторонам и решительно двинулся к Виктору.

— Мне нужен сержант Саблин, это вы?

— Ну я, а что?

Мотоциклист скинул плащ-палатку, под ней оказался щегольский кожаный плащ, под которым алели малиновые петлицы с одиноким кубарем. Был он высокий, жилистый, с лицом широкоскулым и жестковатым, смерив Саблина оценивающим взглядом, бросил небрежно:

— Младший лейтенант госбезопасности Сироткин. У меня к вам имеется ряд вопросов. В доме посторонние есть? Хозяйка и врач? Хорошо, пройдемте в комнату, нужно побеседовать.

У Виктора засосало под ложечкой. Меньше всего ему хотелось отвечать на вопросы НКВД. Сорокин действовал нахраписто, выпроводил Синицына с Екатериной Павловной на кухню, уселся на единственный стул и, достав из кармана блокнот, принялся вдумчиво его изучать.

— Рассказывайте, — наконец оторвался он от блокнота и, видя недоумевающий взгляд Виктора, добавил: — Когда, при каких обстоятельствах вы оказались на оккупированной территории. Чем занимались, с кем общались. Все…

Слушал Виктора внимательно, не перебивая, иногда что-то черкал в блокноте, иногда кое-что уточнял. Когда Саблин иссяк, начал задавать вопросы. Судя по ним, он не поверил ни одному его слову. Вопросы были самые разнообразные, заковыристые. Виктор даже поразился, зачем особисту было знать, какая глубина снега в балках, как были одеты убитые им немцы. Кого из них он убил первым, кого вторым. Про немцев он задавал вопросы несколько раз, переиначивая. Видимо, пытался поймать его на противоречиях. Покрутив в руках саблинскую финку, поковырял ногтем рукоять, отложил в сторону, задумавшись. Потом стал пытать за Людку, какой номер дома, как выглядела, наконец Виктор не выдержал:

— Да откуда я знаю, какая у нее фамилия? — закричал он. — Я ей в паспорт не заглядывал. Дом могу показать, в лицо опознаю, а так… — тут он глянул в водянистые глаза особиста и плюхнулся обратно на табурет.

Особист еще почеркал в своем блокноте и зашел с другого боку:

— Вы говорили, что немецкий летчик в вас стрелял… а где ваш шлемофон?

Пришлось искать шлемофон, демонстрировать дырку в наушнике и заживающее ухо. Сироткин удовлетворился, но тут же пристал к трофейным сапогам, пришлось снимать. Сапоги он изучал внимательно, чуть ли не обнюхал, но ничего комментировать не стал, снова принялся пытать его про немцев и маршрут. Виктор думал, что этот допрос никогда не кончится, но тут особист покопался в планшете, достал несколько листов бумаги и карандаш, протянул Виктору.

— Пишите!

— Что писать-то? — от взгляда Сироткина Виктор злился еще сильнее.

— Объяснение о своих похождениях. Подробно и по часам. Все пишите.

Писал Виктор долго, часа полтора. После Сироткин два раза перечитал его писанину, хмыкнул и аккуратно убрал исписанные листы в планшет.

— Если будет нужно, мы с вами свяжемся, — сказал он Виктору вместо прощания. Вскоре послышалось тарахтение мотоциклетного мотора, провожаемое храбрым лаем Барбоса. Больше Виктор этого особиста не видел.

Через два дня врач в очередной раз его осмотрел и направил лечиться.

— Опухоль спала, — сказал он, — завтра поедешь в госпиталь, в Камышовку, там как раз стоматолог есть. Я договорился, чтобы тебе зубы сделали. Оно, конечно, можно и подождать. Но с этими зубами, — он поморщился, — когда еще оказия будет.

И начались, в буквальном смысле, хождения по мукам. В Камышовку машины из БАО ездили очень редко. А врач за один прием, разумеется, управиться никак не мог. Так что в течение пяти дней каждое утро у Виктора начиналось с длительного пятнадцатикилометрового похода. А после обеда приходилось идти обратно, меся ногами тающий перемешанный с грязью снег.

— Я так скоро в страуса превращусь, — отвечал он на вопросы летчиков. Одно было хорошо, новые вставные зубы «сели» как родные. Врач, старенький мужичок, с очень печальными глазами дело свое знал хорошо.

…Очередная оттепель развезла дороги, превратив аэродром в раскисшее болото чернозема. Летчики отдыхали, набившись в землянку первой эскадрильи, она не так протекала. Под потолком витали клубы табачного дыма, стучали костяшки домино, велись ленивые разговоры.

Виктор домино не любил. Он хотел побыть наверху, но пронизывающий ветер загнал обратно, в полумрак землянки. Оставалось только нюхать табачный дым и пытаться заснуть. В этот момент доминошные костяшки щелкнули особенно сильно, и послышался довольный гогот победителей.

— А знаете, братцы, — раздался голос Лешки Васина, — я вчера, в Марьевке, с такой девушкой познакомился…

— Ты же уже женат, зачем тебе девушка? — перебил его Шишкин. Его, известного полкового моралиста, возмутил факт, что женатые люди знакомятся еще с кем-то. Но поддержки Игорь не нашел, на него зашикали, требуя продолжения рассказа.

— Эх, Игорек, — добил его Васин под дружеский смех летчиков, — когда женишься, сразу поймешь, что чужая жена всегда слаще. Это как с папиросками. Свои не очень, а вот у соседа обязательно духовитее будут.

— Ты не тяни, дальше чего было.

— Ну так вот иду я по улице, а она стоит. Молодая, красивая. Шинелька подшита, сапожки хромовые. Талия, ну прямо рукой можно обхватить. Глазища зеленые, на пол-лица, такая вся прям… ну богиня. На меня как глянула, я аж дышать перестал. Иду, слюни роняю и думаю, мне прямо сейчас в ЗАГС за разводом бежать или чуть погодить. Но в ЗАГС-то всегда успеется, начинаю строить заход на посадку. А чего, пусть она и красавица, но я и сам-то о-го-го. Значит, поправляю реглан, чтоб орден было видать. Чтобы знала, что с ней не абы кто, а летчик-герой знакомиться будет, — тут Васин взял паузу и неторопливо принялся раскуривать очередную папиросу. Глаза у него были затянуты мечтательной поволокой, словно он снова общается с прекрасной незнакомкой.

Народ, уже зная Лешкину привычку к изложению подобных баек, притих. Тот демонстративно затянулся и с видом превосходства посмотрел на сидящих в землянке пилотов.

— Ну, я на курс уже лег, и тут мимо по дороге «эмка» пронеслась и возле моей красавицы остановилась зараза такая, все бриджи грязью заляпала. Я прямо аж вознегодовал. Думал, как с шофера получше стружку снять, развальцевать ему все, да чтоб незнакомку не вспугнуть. Но тут из «эмки» вылезает майор из военюристов, хватает мою красавицу под локоток и увозит в неизвестном направлении.

— Что, и все? — удивился Соломин. — Замах-то какой был, я думал, ты… а в итоге один пшик.

— Отсюда мораль — лучше всего быть военюристом, — подал голос Игнатенко, высокий чубатый летчик из первой эскадрильи. — Когда все вокруг в дерьме, ой, пардон, в грязи, выходишь ты весь в белом, на белом коне и увозишь красавицу.

— Не на коне, а на «эмке», — засмеялся Вахтанг. — Леша, когда в следующий раз орден давать будут, проси лучше «эмку». Тогда ни одна красавица не убежит.

— А я, наверное, знаю ее, — сказал Виктор, когда все отсмеялись, — по-моему, ее Вика зовут. Светленькая, довольно высокая такая, да?

— Откуда ты знаешь? — удивился Васин. — Ну да, светлые волосы.

— Я все знаю, — Виктор таинственно улыбнулся, — у нее еще подружка есть, вот с такими сиськами. — Он отвел руки примерно на полметра от груди. — Тоже блондинка.

— Ну Витька, тихоня, — зашумели летчики, — везде успел.

— Думаете, он у немцев по тылам шастал? Он все три дня по бабам бегал, а зубы ему чей-то муж рогами отрихтовал. Точно говорю, — под общий смех заключил Васин.

В самый разгар веселья в землянку вошли комиссар и комэски. И судя по всему, весьма озадаченные. Шубин был печален и задумчив, комиссар просто задумчив, а Никифоров, судя по глазам, радовался. Смех сразу утих, папиросы погасли, летчики уставились на начальство, ожидая новостей.

Командиры расселись, переглянулись, Зайцев едва заметно кивнул Шубину и начал рассказывать:

— Значит, так. Приказ пришел, наш полк отправляют на переформирование…

Летчики зашумели. В разноголосом гуле кто-то огорченно гудел, кто-то радовался. Виктор даже не знал, радоваться ему или нет. На фронте он уже как-то привык. Тыл немного пугал своей неизвестностью. Зато в тылу его, скорее всего, не убьют…

— Отправляют на переформирование, — повторил комиссар, — но тут возникли сложности. Как нам сказали, замены полку пока нет, а приказ на переформирование уже есть. В общем, командование дивизии распорядилось отправлять полк частями. Послезавтра личный состав первой эскадрильи и часть технического состава второй эскадрильи убывают в Миллерово. Летчики второй эскадрильи останутся здесь. Завтра должны из ПАРМа передать два «МиГа», нам как раз хватит, — он подмигнул Виктору. — Я тоже останусь здесь осуществлять, так сказать, общее руководство.

Запретный плод сладок, и Виктору сразу захотелось в тыл, подальше от фронта. В тылу можно жить, не опасаясь, что каждый вылет может оказаться последним. В тылу хоть и голодно, но зато там не стреляют. Да, в конце концов, в тылу есть девушки…

Узнав новость, полк загудел, словно потревоженный улей. С одной стороны, голому собираться — только подпоясаться. Но с другой, переезд вроде как пострашнее пожара с потопом. А уж когда переезжает целый полк… Люди уже забыли свое осеннее отступление из-под Харькова, когда аэродромы менялись, словно перчатки. За пятимесячное сидение на одном месте полк словно ожирел, оброс всяческим имуществом, и теперь эту махину было сложно запустить. Виктор выбрался из землянки, наблюдая за творящимся бедламом. По стоянкам носились наскипидаренные техники, с КП доносились негодующие вопли Мартынова, мимо пробежал Никифоров, матерясь и размахивая руками, он разносил старшего техника своей эскадрильи. Процесс перебазирования полка, подгоняемый стимулирующими пинками начальства, набирал обороты.

В землянке словно провели невидимую линию. Летчики незаметно для себя разбились на две кучи, по эскадрильям. Шишкин с Вахтангом обсели Шубина. В другом углу сгрудились Васин, Соломин и Игнатенко. Для одних из них, пилотов первой эскадрильи, война пока закончилась. Им осталось на вечерней полуторке добраться в деревню и собрать личные вещи. Для других, из второй, ничего фактически и не изменилось, они как летали, так и будут летать. В одном углу шло гадание, сколько времени будет оставаться на фронте вторая эскадрилья, а в другом обсуждали, куда же направят полк на переформирование. Виктору это не понравилось. Еще недавно все сидели вперемешку, все были друзьями, а теперь…

— Дмитрий Михайлович, — спросил он задумчиво курившего Шубина, — как думаете, наше командование может повлиять на процесс перевооружения? Я имею в виду выбор типа самолета, на который нас переучат?

— А? Что? — Шубин настолько ушел в себя, что не сразу понял вопрос. — При чем тута начальство? Ты вообще о чем?

— Ну, полк будут перевооружать? Пополнят летчиками, самолетами и снова на фронт, так?

— Да, как в прошлый раз. К чему ерунду спрашиваешь? — Шубин никак не мог понять, что хочет от него ведомый.

— Так «МиГи» уже не выпускают, — решил блеснуть памятью Виктор. — Значит, нам дадут новые самолеты. Вот и интересуюсь, сможем ли мы выбрать, на чем летать.

Споры в землянке затихли, все слушали их разговор.

— Это интересно, — комэск потер подбородок. — Но, думаю, вряд ли. Мы люди военные, что дадут, на том и полетим. А тебя сильно интересует, на чем будешь летать?

— Летать я буду на «МиГе», — усмехнулся Виктор, — просто потом не хотелось бы на «ЛаГГ» пересаживаться. Говорят, совсем деревянный, тяжелый. Уж лучше на старом «МиГе» оставаться.

— Летал я на «ЛаГГе», — встрял в разговор Васин, — помните, в Подмосковье, когда прошлое переформирование было. Ну, тяжеловат немного, хотя мне понравилось.

Спор вспыхнул с новой силой, правда, теперь он касался ТТХ того или иного самолета. Летчики вспоминали, кто на чем летал, ругали одни самолеты, хвалили другие.

— А откуда ты знаешь, что «МиГи» больше не производят? — буровя его своими зелеными глазищами, тихо спросил Шишкин. — Нам ничего такого не говорили.

— Тю на тебя. Когда зубы лечил, с летчиком одним познакомился, — соврал Виктор, — он и сказал.

Шишкин от него отстал, но, судя по всему, не поверил. Виктор еще немного посидел и, провожаемый в спину сверлящим взглядом Игоря, вышел из землянки.

Он потоптался рядом с землянкой, поежился от ветра, но спускаться вниз, в эту темную прокуренную дыру не хотелось. Увидев на стоянке сгрудившихся возле раскапотированного истребителя техников, подошел ближе и тихонечко уселся в стороне на пустой баллон.

Там происходило шоу — Палыч принимал самолет из первой эскадрильи.

Техник самолета, молодой парень из первой эскадрильи, весь перемазанный маслом, с обреченным видом ходил за ним и выслушивал замечания. Иногда в особо вопиющих случаях начинал канючить:

— Ну, Палы-ыч! Ну ты чего-о!

Но Палыч демонстративно игнорировал его протесты и тут же находил новые недостатки.

— Вон, смотри, — говорил он, — у тебя на капоте вмятина какая. Это не годится.

Техник бросался рассматривать створку капота, бежал за молотком, пробуя выправить эту вмятину, а Палыч на стремянке уже лез в мотор.

— Ты давно сальники менял? — кричал он сверху. — Из-под винта масло протекает! Заменить!

Несчастный техник бросал молоток и начинал искать злополучный сальник, в это время сверху приговором разносился голос Палыча:

— Свечи когда последний раз прокаливал? Все засраны!

Техник прекратил попытки что-либо исправить, он с затравленным видом смотрел, как Палыч деловито осматривает самолет, залезая во все лючки, пробуя его чуть ли не на зуб. Подошел старший техник первой эскадрильи, сперва он мирно стоял в стороне, но после крика Палыча: «А фонарь-то, фонарь! Колпак где? Сдвижная часть…» — не выдержал и кинулся выручать подчиненного.

— Какой, к чертям, колпак? На хрена он тебе? Немедленно принимай самолет! Хватит тут цирк устраивать!

Но Палыча было не запугать.

— Какой на хрен самолет? — закричал он. — Кого «принимай»? Это ведро с гайками? Он в первом вылете сам рассыплется! Не буду ничего принимать, пока не исправите! Чините!

Разгорелась свара. Палыча упрашивали, угрожали, грозили чуть ли не трибуналом, но он уперся, как бык:

— Исправляйте! Вы завтра уедете, а мне за вас корячиться?

Виктор хотел уже идти на помощь своему механику, но на крики подтянулся Шаховцев. Однако с его появлением шум только усилился, дело начинало попахивать мордобоем. Порядок навел инженер полка Баженко. Он долго орал на обе стороны конфликта, но, видимо, принял сторону их эскадрильи, потому как Шаховцев с Палычем уходили с видом победителей. Причем Палыч не удержался и крикнул на прощание:

— И чтоб ключи все были, как в спецификации. Проверю! И колпак-то, колпак! У меня командир с закрытым фонарем летает!

 

Глава 9

Монотонно шумит мотор, под крылом мелькают паутинки дорог, проплывают редкие островки деревень и хуторов. Виктор снова был в небе. Снова вылет на разведку, снова полет под низкими облаками над Донской степью.

Утром он облетал полученный из первой эскадрильи самолет и остался доволен. Не сказать, что точно такой же, как и его бывший, все же поведение нового самолета в воздухе чуть-чуть отличается. Но именно что чуть-чуть, можно не обращать внимания.

С утра немного подморозило, и эскадрилья с ходу включилась в боевую работу. Задачи остались прежние, а их всего пятеро. Летали по одному и парами, стараясь успеть облететь за день все закрепленные цели.

Вот мимо проплывает очередная деревня. Виктор привычно осмотрелся и наклонил самолет, рассматривая. И из-под левого крыла земля ушла вниз, косо перечеркнув стекло фонаря и поплыла вправо. И ведь зря сюда прилетел, вон между домов что-то неправильное, какие-то коробочки, нелепо смотрящиеся на деревенской улице. В небе расцвели рыжие шапки разрывов зениток, Виктор резко потянул ручку на себя и дал правую ногу, ломая курс. Разрывы ушли в сторону, и он потянул обратно, вниз, не давая немецким зенитчикам возможности пристреляться.

Коробочки превратились в танки, четыре… шесть… как минимум девять танков, это, считай, рота. Замелькали красные шарики «эрликонов» — подключились малокалиберные зенитки, но слишком поздно. Виктор уходил от деревни на максимальной скорости. Все, что нужно, он уже увидел. Осталось отметить на карте, чтобы не забыть, и со спокойной совестью можно лететь дальше. И так от деревни к деревне, над тонкими ниточками дорог.

Вот внизу, по тонкой ниточке дороги, ползет одинокая букашка — грузовик. Для истребителя это лакомая, совершенно беззащитная добыча. Велик искус немного изменить вражеский маршрут, безнаказанно отправив их прямиком на тот свет. Он снова оглядел висящие прямо над головой облака, все чисто, значит, можно немного похулиганить. Земля понеслась навстречу с угрожающей скоростью, ревет мотор, грузовик медленно заполз в прицельную сетку. Вот он резко остановился, значит, фашисты обнаружили его атаку. Виктор видел, как через высокие борта неуклюже выпрыгивают на землю солдаты, поблескивая касками и оружием. Короткие очереди из шкасов — и машину заслонили светящиеся точки трассирующих пуль. Он все-таки немного промазал, большая часть трассеров легла выше и в стороне, лишь крайняя порция растаяла в борту вражеской машины. Земля на миг заслонила чуть ли не весь фонарь, но тут же пропала, оставшись за хвостом набирающего высоту истребителя.

Машина, внешне невредимая, также стояла на прежнем месте. Вокруг копошились крошечные фигурки пехотинцев. Можно было бы сделать еще заход — небо по-прежнему пустынно, но Виктор решил не рисковать, набрав высоту, он полетел дальше выполнять задачу.

На обратном пути он немного изменил курс и пролетел над Курганом. Сверху очень хорошо было видно, как сильно пострадало село от войны — большая часть домов разрушена, светлеет грудой искореженного бетона взорванный элеватор, изо льда торчат сваи сожженного моста. Он нашел дом, где отлеживался после пересечении линии фронта, и, снизившись, несколько раз покачал крыльями. Увидев, как высыпавшие из дома люди машут ему руками, лихо крутанул бочку. На душе потеплело.

Он посадил машину на крохотный укатанный пятачок и медленно порулил к капониру. Привычно, зарулив на свое место, Виктор бросил в кабине парашют и, показав Палычу большой палец, умчался на КП. Теперь вся эскадрилья перебралась туда. Поместились без проблем, места хватило всем. Там отдыхали, обедали, там же планировали вылеты и разбирали их итоги.

На обед собрались всем оставшимся летным составом во главе с комиссаром. Сейчас комиссар, став по сути командиром их маленькой эскадрильи, взялся за летчиков и технический состав всерьез. Он выбил из БАО новую форму, и техники теперь не ходили грязными, оборванными чушками. Даже летчики, попав под плотную опеку Зайцева, преобразились. Форма у всех была аккуратно поглажена, подворотнички сияли свежей белизной. Правда, их былым вечерним пьянкам пришел конец. Но тут ничего не поделаешь…

Больше всего Виктору понравилось, как организовали для летчиков обед. Стол теперь накрывался белой скатертью, с обязательными салфетками и полным комплектом столовых приборов. Официантки щеголяли в белых накрахмаленных передниках. Он ощущал себя словно в ресторане. Пикантность обеду доставляло то, что проходил он в землянке КП. Есть пюре с котлетами в неровном свете коптилок, на белой с рюшками скатерти, когда вокруг голые бревенчатые стены, а над головой крыша в три наката — это попахивало сюрреализмом. Не обошлось и без казусов — в первый день Шишкина пришлось учить, как правильно пользоваться столовым ножом.

Сегодня за обедом вместо Галки их обслуживали сразу две официантки. Одна из них была та самая рыженькая Таня — бывшая любовница Пруткова, другая новенькая — молодая девушка лет двадцати. Летчики невольно расправили плечи, стараясь произвести впечатление. Комиссар, про которого знали, что он безумно любит свою жену, и тот, подкрутив свои усы, приосанился и словно помолодел лет на пять. Даже Шубин, который точно не страдал от недостатка женского внимания, распрямился и даже как будто стал выше ростом.

Виктор, старающийся не обращать на официанток лишний раз внимания, чтобы потом не ломать себе голову, ведь все равно не обломится, с ходу налег на борщ. Тем сильней было его удивление, когда Таня, проходя мимо, ласково провела рукой по его спине. Он едва не подавился борщом. Рыжая, увидев, что он на нее смотрит, задорно подмигнула. В глазах у нее мелькали бесенята, а на губах расцвела озорная улыбка. Причем улыбалась она именно ему. Виктор понял, что пропал.

«Вот черт, — думал он, — она это нарочно мне голову дурит или как?» — Он несмело улыбнулся в ответ. В этот момент послышалось строгое покашливание Зайцева. Рыжая моментально стерла с лица улыбку, густо покраснела и прикусила губу. Больше она не улыбалась, только когда подавала Виктору второе, слегка коснулась его руки своими теплыми пальцами. После раздачи она стояла в стороне и смотрела сквозь стены землянки куда-то вдаль задумчиво и грустно.

Поле обеда случилось ЧП. У Шишкина на разбеге обрезал мотор, он сумел посадить самолет, но оставшейся длины полосы не хватило, и машина скапотировала, задрав в небо хвост. Хорошо еще, что самолет не перевернулся на «спину». Игорь отделался легким испугом, а его машине предстояло менять винт и мотор. Из-за этого вылет остальных самолетов прошел с почти получасовым опозданием. Ждали, пока с летного поля уберут неисправную машину.

Как только полоса освободилась, Вахтанг и комиссар полетели на разведку, а Виктор с Шубиным вновь прикрывали Миллерово. Этого Виктор не понимал. В чем смысл на высоте семисот метров ходить кругами над станцией? Подняться выше не позволяла облачность. Да и много ли навоюет пара, случись вдруг массированный налет? Но, к счастью, вылет прошел спокойно — немцы так и не объявились, и они, отутюжив положенные полтора часа, благополучно вернулись на аэродром. Едва сели, заправились, снова вылет — теперь под Мариуполь. Летели с опаской, Виктор очень хорошо помнил, чем окончился их прошлый полет в те края. Но, к счастью, обошлось, немецких самолетов они не встретили ни на земле, ни в воздухе.

Он едва вылез из кабины, как к самолету уже подъехал бензозаправщик. Истребитель облепили свободные техники, готовя его к новому полету. Даже Шаховцев на пару с Палычем полез на стремянке в мотор менять свечи. Как оказалось, звонили из дивизии и приказали снова лететь, прикрывать Миллерово. Видимо, наверху решили использовать их эскадрилью на полную катушку. И снова полтора часа на минимальной скорости ходить кругами, до боли в глазах осматривая облака. Садились уже в сумерках. Разглядеть в таких условиях едва видимую полосу Виктору удалось не сразу, первый заход он сделал с сильным «промазом», пришлось уходить на второй круг.

Земля встретила удивительной тишиной. Он скинул парашют и пошел по стоянке, разминая ноги. Мороз, что слегка покалывал щеки утром, немного усилился, хорошо хоть злой восточный ветер немного притих.

На полосе уже вовсю рассекал трактор из БАО с прикрепленным катком. На стоянке заправляли «МиГ» командира. Техники уже раскапотировали обе машины и теперь возились в их железных потрохах, весело перекликаясь между собой.

Он подошел к стоящему чуть в стороне комэску. Хотел было доложить по форме, но Шубин только махнул рукой, мол, сам все видел. Летчики стояли молча, курили. Подошли Баженко с Зайцевым. Выглядел инженер очень нерадостно.

— Еще пару дней таких полетов, — сказал он, и у нас останется один, в лучшем случае, два исправных самолета.

— Юрий Алексеевич, хватит жалоб, — комиссар принялся выколачивать свою трубку. — У вас достаточно людей. Закрепите за каждым самолетом по два, по три механика. Но летчики должны летать!

— Мы не волшебники, — мрачно сказал Баженко. — Я могу весь личный состав закрепить за одним самолетом, но он от этого не полетит. Совершенно нет запчастей. Только сегодня нужно заменить маслопомпу на вашей машине и карбюратор на самолете Беридзе. А где их брать? Остается снимать с шишкинской десятки. Запасного мотора на нее все равно нет, а родной свое отжил. Но дело даже не в этом. Я по своему опыту знаю, что число отказов и поломок будет только расти в прогрессии. Моторы уже почти выработали свой ресурс. Самолеты тоже истрепаны. На саблинской четверке скоро кончится ресурс у планера.

— Ну, — нахмурился комиссар, — надеюсь, что нас вскоре заменят. Я завтра поговорю с командованием, может, подкинут нам запчастей или что-нибудь еще, из ПАРМа…

— Может, в окрестностях поискать? — робко подал голос Виктор. — Помните, чей-то «МиГ» валялся у Ротовки? Вдруг там что живое?

— Видели мы его, — Баженко невесело усмехнулся, — с него еще в январе сняли все, что можно.

— Слушайте, — задумался Шубин, — а чего вы все про «МиГи»? Видели недалеко от Миллерово «Ил» разбитый? Ну, что еще без хвоста? Может, с него снять? Там же тоже «тридцать пятый»?

— Нет, у них двигатели разные, — инженер мрачно махнул рукой, — На «Иле» М-38. Хотя… на бесптичье и жопа соловей… посмотрим. Где там этот «Ил» лежит? Туда можно проехать?

В столовой тепло, вкусно пахло съестным, в углу патефон наигрывал какую-то незнакомую мелодию. Однако комиссар разошелся не на шутку, будь у него больше возможностей, ужинали бы под звуки оркестра. Чинно расселись и не спеша поужинали. На ужин была гречневая каша с тушенкой, но Виктор почти не чувствовал вкуса еды. Он все искал среди официанток глазами Таню, но все не находил. В зале она так и не появилась.

После ужина комиссар куда-то ушел по своим делам, а летчики молча стояли возле столовой, не желая расходиться. После освещенной столовой улица казалась темной, хоть глаз выколи, невозможно понять, кто есть кто, только серые силуэты на месте людей, да вспыхивают во тьме огоньки папиросок. Виктор не курил, он всматривался в слабо пробивающийся из двери столовой лучик света и гадал, выйдет Таня или нет. Шишкин уже тянул его домой, но он не хотел, топтался на месте, вяло огрызаясь.

— Идите уже, тута, и чтоб без фокусов, — комэск щелчком отправил окурок в сугроб. — Вахтанг, ты меня понял? Домой и спать. Никаких пьянок! А ты, Витя, погоди минутку.

— Молодо-зелено, терзания юности, — негромко сказал комэск, когда Вахтанг с Игорем отошли. По голосу было заметно, что он улыбается. — Можешь не страдать, нету тут рыжей, дома она.

— А… э… откуда вы знаете? — Виктор почувствовал, что краснеет. Рыжая ему нравилась уже давно, но он не думал, что об этом кто-то знает.

— Эх, Витька, поживи с мое. Когда у тебя тута собственное информбюро ТАСС появится, еще не то будешь знать. В общем, так, чтоб в десять вечера уже спал на своем месте и видел сны. Зайцев обязательно проверит, а мне тута лишние проблемы не нужны. И еще… с этой рыжей, — понизил голос командир, — поаккуратней. Голову тебе за нее могут открутить легко, и даже я ничем не помогу. Понял? Ну тогда действуй, надеюсь, тут тебя учить не надо?

Он хлопнул Саблина по плечу и пошел, оставив Виктора гадать, что это нашло на его командира и откуда он все знает.

Облака плотно закрыли небо, не было видно ни луны, ни звезд, но глаза уже привыкли к темноте. Он шел по деревенской дороге, всматриваясь в темнеющие громадины хат. Из-за закрытых ставней слышались невнятные разговоры, изредка мелькали слабые огоньки открывающихся дверей, на другом конце деревни брехали собаки. Вот и нужный дом. Только вот войти оказалось не просто, во дворе оказалась злющая псина. Почуяв незнакомца, она подняла лай, который тут же подхватили все окрестные кабысдохи. Виктор долго мялся перед калиткой, доведя псину до исступления, затем, догадавшись, бросил снежком в закрытые ставни.

К его удивлению, вместо хозяев, накинув на плечи пальто, вышла именно Таня. Вглядываясь в темноту, неуверенно спросила:

— Вы к кому?

— Пришел за вами, пригласить но вечернюю прогулку…

Она узнала его по голосу, подойдя ближе, улыбнулась и тут же закусила губу, раздумывая:

— А пойдемте, — в глазах у нее заплясали знакомые Виктору бесенята, — мне только надо одеться…

Оделась она быстро, и они не спеша пошли по темной улице забытой богом деревни. Снова мимо медленно проплывали темные горы крыш, собачий лай утих, и слышалось, как хрустит под ногами лед. Было хорошо и очень приятно идти вот так, в тишине, рядом с красивой девушкой. Виктор несколько раз порывался заговорить, но, как назло, слова приходили какие-то неуклюжие, серые, плоские. Она тоже молчала, но ему казалось, что в окружающей их тишине звучит мягкая печальная мелодия. Немного осмелев, Виктор взял ее за руку. От ее волос исходил аромат прохладной чистоты, выпавшая из-под шапки непослушная прядь вздрагивала в такт шагам.

Из-за облаков показалась луна, осветив серую деревенскую улицу. На снег легли тени от деревьев, все посветлело.

— Вы всегда такой молчун? — Она остановилась, смотря на Виктора снизу верх. Лунный свет отражался в ее широко распахнутых блестящих глазах.

— Как правило, нет, — он тоже остановился и теперь любовался ее лицом, — просто у меня нет слов. Когда рядом вы… эта прогулка в тишине, под луной…

Он замолчал, не зная, что еще сказать. Говорить банальности, так уж лучше быть немым. Сказать, что ему рядом с ней хорошо, как, видя ее, он испытывает нежданную радость. Но как это объяснить словами, чтобы Таня поняла?

Но она вздохнула и робко прижалась к его плечу. Сердце у Виктора гулко застучало, он с опаской, боясь спугнуть, обнял девушку. Но она не отстранилась, только вопросительно смотрела на него своими огромными удивленными глазами, в которых хотелось утонуть.

Они стояли так молча, любуясь друг другом в полной тишине. Луна на несколько минут скрылась в облаках, вновь погрузив улицу в непроглядный мрак, превращая ее лицо в размытое белое пятно. Виктор уже набирался храбрости, размышляя, можно ли уже целовать Таню или еще слишком рано. В это время из облаков снова появилась луна.

Таня посмотрела на небо, улыбнулась и продекламировала:

— Из-за облачных обрывков глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно… — увидев его недоумевающее лицо, она заразительно засмеялась. — Это из Чехова, — пояснила она Виктору, — на лице у нее играла лукавая улыбка.

— Любишь Чехова?

— Сперва терпеть не могла, но на третьем курсе неожиданно распробовала.

— Ого, — удивился Виктор, — я даже и не подозревал. А где училась? На кого?

— В Харькове. Мы там жили. Хотела учителем стать, а теперь, наверное, только после войны, — грустно сказала она. — Когда война началась, прошла курсы медсестер, на фронт хотела, а в военкомате отказали. Потом родителей при бомбежке убило. — В глазах у нее заблестели слезы. Виктор порывисто прижал ее к груди, но она отстранилась и принялась вытирать лицо платком.

— Вот так, — сказала она после короткого молчания, — институт наш закрылся, все разъехались. Я сперва не знала, куда податься, дом наш разбомбили… помогала на рытье окопов. А потом меня дядя нашел, помог устроиться в столовую…

— Дядя?

— Ну да… майор Прутков. Он мой родной дядя… — Глядя на ошарашенное лицо Виктора, коротко улыбнулась: — Ты, наверное, тоже этих сплетен наслушался, — она тихо хихикнула. — У нас в столовой бабы такие, все переврут.

— Вот это дела, — Виктор обалдело помотал головой. — Вот и верь после этого людям, — и они тихо вдвоем засмеялись.

— Дядя особо не распространялся, что мы родственники. Не знаю почему, наверное, у него были какие-то свои причины. А я официанткой быть не хотела, — вот и бегала к нему вечерами, училась печатать на машинке. Чтобы хоть какая-то с меня польза была. Потом поползли разговоры. Дядя как за разговоры узнал, злился жутко. Но никто уже не верил, что я его племянница. Зато сразу перестали приставать всякие… — она снова закусила губу. — Все равно за глаза говорили.

— Весело, е-мое. — Виктор потянул ее за руку, и они медленно пошли дальше. Стоять на месте было холодновато.

— Весело, — откликнулась она, — расскажи о себе. Я про тебя так мало знаю, все время молчишь так загадочно. Правда, что ты немца задушил?

— Чего? — Виктор даже остановился от удивления. — Задушил? А потом, наверное, зажарил и съел. Вот же люди. Никого я не душил, хотя убивал, да, — и он ненадолго замолчал, задумавшись. — А про себя рассказывать особо нечего. Вырос в Ростове, в детдоме. Родителей не помню. Из родни у меня, можно сказать, только один Шишкин. Мы с ним с детства вместе. Потом пошел учиться в ФЗУ. Там меня Игорь и подбил идти в аэроклуб. Пошел с ним за компанию, а оказался годным. Полетал немного и влюбился в небо. Там, — он ткнул рукой в темные облака, — там все по-другому. Там другая жизнь. Там остаешься только ты, твой самолет и небо.

— А я никогда не летала. Наверное, страшно будет…

— Я тебя как-нибудь прокачу. Это совсем не страшно, наоборот, очень красиво! — он сильнее сжал ее ладонь. — А остальное ты знаешь. Окончил училище и сразу в полк, на фронт. Сперва откровенно не везло, потом вроде разлетался. Даже сбивать начал.

Деревня внезапно кончилась. Впереди лежала только темная степь, только вдали блуждали тусклые синеватые огоньки: это по фронтовым дорогам носились автомашины. Они постояли, посмотрели в эту темноту и, синхронно развернувшись, медленно пошли обратно.

— А ты был в Харькове? — неожиданно спросила она. — Правда, красивый город?

— Нет, мы неподалеку стояли. Я город только с неба, издалека видел. Знаю только, что в Харькове самые красивые в мире девушки. Я в этом убеждаюсь, стоит только на тебя посмотреть.

Она смущенно улыбнулась и поправила волосы. Так они шли, тихо переговариваясь, не обращая внимания ни на крепнущий мороз, ни на начавший сыпаться мелкий снег. Она щебетала, как птичка, рассказывая про свою учебу в институте, про довоенную жизнь. Дойдя обратно до хаты, где жила Таня, как-то незаметно остановились. За разговорами время пролетело быстро, когда Виктор случайно глянул на часы, было начало одиннадцатого, но уходить не хотелось. Она заметила его движение и сказала с сожалением:

— Тебе уже пора, да?

Виктор не ответил, молча сгреб ее в охапку и принялся жадно целовать. Она испуганно пискнула, уперлась ему в грудь, но потом обмякла, обхватив руками его шею, подставила лицо поцелуям. Губы у нее были мягкие, податливые. Целоваться она умела хорошо.

Наконец Таня зашептала:

— Хватит… хватит, — и высвободилась из его объятий. Она стояла, часто дыша, шальными глазами глядя на Виктора. — Не надо… так быстро… не надо. Иди, тебе уже пора… иди, — сбивчиво шептала она, судорожно поправляя то воротник своего пальто, то шапку.

Увидев, как у него грустно поникли плечи, неожиданно улыбнулась и снова в ее удивительных глазах заплясали бесенята. Быстро подскочив к Виктору, она чмокнула его в щеку и, ловко увернувшись от объятий, смеясь, побежала по дорожке к дому.

Виктор стоял и смотрел ей вслед, а потом долго вглядывался в темноту хаты. Его сердце переполняли нежность и неожиданная радость. Его жизнь здесь начинала приобретать какой-то смысл…

Буржуйка раскалена докрасна, в землянке жарко и накурено. В меховом комбинезоне возникало ощущение, как будто сидишь в бане. Но и снять его нельзя — команда на вылет могла поступить в любую минуту. Виктор с Вахтангом лежали на лавках, обливаясь потом, нехорошо посматривая в сторону солдата-дневального.

Едва не свалившись на ступеньках, в землянку ворвался комиссар, рот у него был перекошен, глаза дикие.

— Срочно на вылет, — закричал он. — «Юнкерс» над аэродромом.

Они выскочили из землянки и увидели, как к аэродрому на высоте километра полтора подходит двухмоторный фашистский бомбардировщик. Он шел как будто неторопливо, под самой кромкой облаков. Взлетела дугой запоздалая зеленая ракета, и со старта медленно пошла в разбег пара «МиГов». Сегодня там дежурили Шубин и Игорь на машине Саблина. Но слишком поздно, от «юнкерса» уже отделилось несколько бомб, и они, ускоряясь, понеслись к земле. Виктор галопом бежал к стоянке, но уже никак не успевал. Свист бомб все нарастал, раздирая нервы, и он, не выдержав, рухнул в снег, закрывая голову руками.

— Ложи-и-ись, — разнесся над аэродромом, перекрывая вой падающих бомб, чей-то зычный крик. Через секунду заахало, больно ударив по ушам, задрожала земля, раздираемая сталью и взрывчаткой, над аэродромом завизжали осколки. Виктора словно подбросило, снег залепил лицо, забил раззявленный рот, набился в нос, в уши.

Немного выждав и отфыркавшись, он поднял голову. Вроде живой, крови нигде не видно. «МиГи» уже оторвались от полосы, но «юнкерс», словно издеваясь, покачал крыльями и тут же растворился в облаках.

Неподалеку от Виктора зашевелился сугроб, и из него выбрался Вахтанг. Он испуганно озирался, а руки его, казалось, жили самостоятельной жизнью. Они, словно сами по себе, шарили по его телу, обследуя сантиметр за сантиметром. Наконец Вахтанг медленно, словно боясь, опустил глаза, и на лице его тотчас появилось неописуемое выражение счастья. Весь вывалянный в снегу, он выглядел так смешно, что Виктор не выдержал и захохотал, тыча в Вахтанга пальцем и молотя по снегу кулаком. Вахтанг тоже засмеялся, только смотрел он при этом почему-то на Виктора…

Возбуждение медленно проходило, и летчики, отряхнувшись и пересмеиваясь, заспешили к стоянкам. Как оказалось, отделалась эскадрилья сравнительно легко. Только одному оружейнику мерзлым комом земли ушибло ногу да осколками изрешетило безмоторную шишкинскую «десятку». Механики ходили вокруг нее молча, как возле покойника. Выглядела «десятка» словно узник Бухенвальда. От близкого взрыва издырявленная обшивка провалилась, и шпангоуты выступали голодными ребрами дистрофика.

— Отлетался, — сказал подошедший Палыч и, дурашливо улыбаясь, стянул с головы ушанку. В толпе техников послышались нервные смешки, шутки. Народ начал постепенно приходить в себя…

Обед сегодня почему-то привезла одна Галка. Настроение у Виктора испортилось. Он рассчитывал увидеть Таню еще утром, за завтраком, когда не сложилось, надеялся, что обязательно повидается в обед. А тут такой облом… в голову сразу полезли панические мысли. Не приснился ли ему вчерашний вечер? А может, Таня испугалась напора и теперь его избегает? Он загрустил и вяло болтал ложкой в тарелке с лапшой.

Положение спасла Галка, подавая ему тарелку с пюре, она заговорщицки подмигнула и, понизив голос, сказала:

— Тебе рыжая привет передавала! Сказала, чтобы хорошо кушал и набирался сил.

Виктор засиял, словно новенький пятак. Хандра моментально и бесследно испарилась. Значит, Таня все-таки про него помнит, думает о нем.

После обеда ему пришлось лететь ведомым у комиссара. Виктор летел с ним впервые и немного волновался. Беспокойства добавляло и то, что на комиссарской машине не было передатчика. Он как-то привык уже летать с Шубиным, понимая его без слов. Знал, что командир всегда прикроет, найдет правильное решение. Комиссар же пока был для него темной лошадкой.

После взлета он пристроился к истребителю Зайцева, привычно закрутил головой, наблюдая за воздухом. Сразу же стала видна разница поведения в воздухе его командиров. Если Шубин постоянно маневрировал, часто клал машину на крыло, чтобы видеть все, что творится вокруг, то комиссар как лег на курс, так и пошел по прямой. При этом он смотрел только вперед и по сторонам, не оглядываясь. За все время их полета он ни разу не посмотрел в сторону ведомого. Виктору пришлось смотреть, что называется, за двоих. Под конец вылета он взмок, а натруженная шея неприятно ныла. Хорошо еще, что противника в небе они так и не встретили…

Снова начался чудесный вечер. Он шли, держась за руки, луна подсвечивала облака, и было хорошо и радостно. Ради этого вечера он и жил весь день. Весь день он ожидал этих минут, дрожа от нетерпения и предвкушая. Таня весело щебетала, рассказывая, что ей сегодня пришлось работать на кухне и потому не смогла его увидеть. Что завтра на кухне уже будет работать Светка, ее соседка. И что сегодня они перебрались жить в другой дом. Потому что хозяйка их дома уже утомила постоянными придирками и скандалами. А в этом доме они будут жить в большом двухкомнатном флигеле, который стараниями Шубина починили. И что Галка выделила им меньшую комнату.

Виктор же в ответ развлекал ее анекдотами. Сначала он рассказывал нейтральные, которые были встречены на ура. Потом, осмелев, перешел на более фривольные, стараясь все же не перебарщивать. Таня, хотя краснела от таких анекдотов, но воспринимала их благосклонно, только лукаво на него посматривала.

Они как-то незаметно прошли деревню из конца в конец и снова вернулись к ее хате. Здесь они смущенно замолчали, Таня прижалась к нему, положив голову на плечо. Так они и стояли, Виктор гладил ее, целовал волосы. Она водила пальцем по его петлицам, потом внезапно обхватив его ладонь своими руками, прижала к груди:

— Скажи, — жалобно прошептала она, — тебя же не собьют? Правда?

— Меня уже сбивали, — угрюмо ответил Виктор. Но, видя, как из ее глаз брызнули слезы, поспешно добавил: — Но я всегда возвращаюсь. Ты только жди…

Она тихонько заплакала, прижавшись лицом к его груди. Виктор, кляня себя за дурость, крепко прижал ее, гладил волосы, неся при этом какую-то успокоительную чушь. Сердце его разрывалось от жалости и любви.

Наконец она затихла, отстранилась, затравленно глядя на него снизу вверх, в мокрых от слез ее глазах была мрачная решимость:

— Я тебя всегда буду ждать, — сказала она серьезно. — Ты только обязательно возвращайся.

Он снова прижал ее к себе и начал целовать мокрое от слез лицо, соленые губы, но она не отвечала на поцелуи, только нервно вздрагивала и перебирала пальцами меховой ворот его комбинезона…

Со двора послышалось покашливание, в тени флигеля мерцал огонек папиросы. Таня сразу покраснела, как-то жалко посмотрела на Виктора, но потом, словно преобразилась, глаза ее решительно заблестели, и она сказала:

— Может, зайдешь, чаю попьем?

И повела его к себе. Шла она так, как будто была королевой на балу, величаво задрав голову и гордо расправив узкие плечи.

Во дворе курил Шубин. Он был без гимнастерки, в накинутом на плечи реглане, в ночи белела нательная рубаха. Командир молча посторонился, пропуская Таню. Та, проходя мимо, еще сильнее задрала голову, казалось, что она вот-вот отвалится. Но Шубин ничего им не сказал, только одобрительно крякнул на пожелание Виктором доброго вечера. В хитро прищуренных глазах его играло безудержное веселье.

В тамбурке было темно, хоть глаз выколи. Таня беспомощно топталась в темноте, пытаясь найти нужную дверь, Виктору пришлось подсвечивать зажигалкой. Когда он зашли, она выдохнула, опустив плечи, словно стала ниже ростом.

— Терпеть его не могу, — тихо прошептала она, доставая керосинку. — Все время смотрит так…

Виктор неопределенно хмыкнул. По его мнению, смотрел комэск нормально, хотя кто этих женщин разберет…

Яркий огонек керосинки осветил нищету и богатство крохотной Таниной комнаты. Добрую половину ее занимали две грубо сколоченные деревянные кровати с такими же, как у летчиков, соломенными матрасами да из противоположного угла выпирал бок русской печки. Крохотный стол, табуретка да оцинкованный тазик в углу составляли все ее недвижимое богатство. Сюда еще можно было добавить пару лежащих под нарами фанерных чемоданов да небогатую посуду на одинокой полке. Единственно, что отличало эту комнатенку от прочих, виденных Виктором в этих краях, был застеленный фанерой пол, в большинстве домов полы были земляные. Только небольшое зеркальце на столе да фарфоровая кукла, лежащая на верхних нарах, показывала, что в этой комнате явно живут не мужчины.

Таня сбегала в тамбурок и поставила на печку чайник. Вернувшись, она растерянно уставилась на Виктора, замялась, неловко переступая ногами.

— Мне надо переодеться, — смущенно сказала она, покраснев. — Ты можешь на минутку выйти.

Шубин еще не докурил. Он одобрительно посмотрел на Виктора, подмигнул и довольно осклабился.

«Чего это ты лыбишься? — недовольно подумал Виктор. — Наверное, уже какую-то гадость заготовил! Интересно, он меня сейчас в летное общежитие погонит или даст хоть десять минут чаю попить? Сам-то, старый хрен, хорошо устроился, жена с дитем за Уралом, зато Галка под боком».

Шубин, не догадываясь о злобных мыслях подчиненного, докурил и тщательно растоптал папиросу. Уходя, буркнул Виктору:

— Ты, тута, не увлекайся. Чую, завтра будет тяжкий день. Чтоб, тута, как огурец был.

«А все-таки нормальный мужик, мой командир, — размышлял Виктор, когда за комэском захлопнулась дверь, — и летчик сильнейший — дерется здорово и нужды подчиненных понимает. А что с Галкой в открытую живет, так это дело житейское. К тому же война идет, а она все спишет…»

Переодевалась Таня долго. Виктор за это время успел бы искупаться, обсушиться и тоже переодеться. Но зато синее платье с белым воротом очень ей шло, замечательно подчеркивая ее стройную фигуру.

Виктор, как увидел ее, так и замер на пороге в восхищении:

— Я самый счастливый человек! Потому что у меня самая красивая девушка на свете.

Таня не ответила, но было видно, комплимент достиг своей цели. Снимая комбинезон, Виктор случайно закинул его на куклу. Таня недовольно на него посмотрела, достала куклу и бережно поправила на ней платье.

— Это все, что у меня осталось от прежней жизни, — грустно сказала она. Эта кукла и платье.

Она закусила губу и пошла в тамбурок за чайником. А Виктор снова чувствовал себя последним дураком…

Потом они пили несладкий чай, разговаривая обо всем. Мимолетный холодок, прошедший между ними после происшествия с куклой, исчез без следа. Они снова весело болтали, Виктор развлекал ее, как мог, она весело смеялась на его шутки, и ее звонкий смех наполнял сердце радостью. Хоть в комнате и было тепло, но с пола тянуло холодом, и Таня уселась на кровати «по-турецки», показав ему голые коленки. Из-за стены доносились глухие голоса, заливистый Галкин смех, но им это не мешало. В разговоре выяснилось, что Светка, Танина соседка, сегодня, скорее всего, ночевать не придет. Таня при этом смущенно отвела глаза в сторону, и Виктор понял, что по крайней мере у начальника БАО этой ночью секс обязательно будет.

Он воспринял это как сигнал к действию, отставив кружку, решительно уселся рядом и начал ее целовать. Она довольно быстро «поплыла», взгляд затуманился, хотя Виктору стоило больших трудов уложить ее на кровать. Но дальше дело пошло совсем туго. Таня долго, с упорством, по мнению Виктора, достойным лучшего применения, обороняла свои позиции. Наконец ему удалось расстегнуть платье, обнажив белый невзрачный лифчик, скрывающий маленькую грудь. Они оба раскраснелись, тяжело дыша, самозабвенно целовали друг друга. Его рука скользнула по ее ноге, задирая и безжалостно комкая платье, коснулась атласной кожи бедра и трусливо переползла на ситцевую ткань трусиков. Распаленный организм дрожал от нетерпения и требовал логического завершения начатого. Победа, как ему казалось, была уже весьма и весьма близко. Таня напряглась, не дыша и настороженно смотрела на Виктора.

В этот момент за стеной протяжно заскрипела кровать, послышались смешки, потом послышалась приглушенная возня, и кровать заскрипела сильнее, уже ритмично, гулко стуча об стену. Сквозь скрип доносились приглушенные стоны.

«Ну вот, — подумал Виктор, — командир подает личный пример своему глупому подчиненному». Но, высказывать свои мысли вслух благоразумно не стал.

Они так и лежали, замерев в нелепой позе, вслушиваясь, потом Таня очень сильно покраснела, спихнула с себя Виктора и забилась в угол их импровизированной постели.

— Не надо, не надо, я боюсь, — бессвязно лепетала она, глаза у нее были дикие, закрывшись руками, она смущенно отвела лицо в сторону. Потом, увидев, что задравшееся платье открывает ему на рассмотрение голые ноги, быстро поправила одежду и схватила куклу. Она положила ее себе на колени, словно пытаясь этой куклой заслониться от Виктора и от всего, что может случиться дальше…

Виктор едва не зарычал от разочарования. Все его естество бешено требовало Таню, прямо здесь и сейчас, немедленно. Кровь стучала в виски, а трусы рисковали лопнуть. Большим усилием воли он заставил себя успокоиться и, часто дыша, уселся на кровать. Таня тоже раскраснелась, в ее больших глазах перемешались страх и жалость, она тяжело дышала, на оголенной правой ключице темнел свежий засос. Потом она упала лицом на подушку и заплакала. Виктор пытался ее утешить, но она сбрасывала с себя его руку и никак не желала успокаиваться. Он растерянно смотрел на нее, потом, разозлившись, принялся торопливо надевать комбинезон. Немного демонстративно потоптался на месте, уже одетый, но она так и лежала на кровати, даже не думая его провожать. Чертыхнувшись про себя, он, не прощаясь, ушел в общежитие.

По дороге он материл себя, свою плаксивую, насквозь непонятную девушку, эту проклятую войну и весь белый свет заодно. Настроение было мрачней некуда. Хорошо хоть ребята уже спали, и никто не приставал с дурацкими вопросами. Злобный, переполненный желчью, он лег спать. Но сон никак не шел, он еще долго ворочался, скрипя зубами и тихо матерясь…

 

Глава 10

С утра настроение было отвратительным. Сильно хотелось спать, а вместо этого ни свет ни заря пришлось тащиться на аэродром. Там они и сидели несколько часов в землянке в ожидании вылета, там и позавтракали. Завтрак привезла Галка, но Виктору она ничего от Тани не передавала, от этого он обозлился еще сильнее.

Накануне обеда из штаба пришел довольно необычный для истребителей приказ — нанести бомбовый удар по железнодорожной станции в Мариуполе. Кому пришло в голову столь идиотское, с точки зрения Виктора, решение, он не знал, но выполнять предстояло им. Сразу стихли шутки и разговоры, летчики стали напряженными, нервными. У комэска, когда он на карте прикидывал маршрут, начали дрожать руки. Шубин спрятал одну руку под стол, вторую упер в столешницу, но Виктор все равно увидел, как мелко подрагивают его пальцы. Зато Виктор этому приказу даже немного обрадовался, накопленная злость требовала выхода.

Полетели тройкой, Шубин взял с собой Виктора и Вахтанга. Самолет, с подвешенными двумя стокилограммовыми бомбами, стал тяжелым. Он очень долго разгонялся по аэродрому и никак не хотел отрываться от земли. Перед самым концом полосы истребитель пришлось «подрывать», чтобы взлететь. Потом он также неохотно набирал высоту. Мотор ревел на максимальных оборотах, а стрелка альтиметра ползла со скоростью умирающей улитки. Высоту в пять километров набирали минут десять.

Вверху все оказалось по-другому. Там ярко светило солнце, небо было ослепительно-голубое, а внизу расстилался бесконечный ковер облаков. Никакой земли отсюда не видно, только изредка попадались редкие окна, но определить по ним свое местонахождение было невозможно. Шубин вел их «вслепую». Примерно на полдороге окна стали встречаться все чаще, а над Мариуполем небо и вовсе было чистое. Пришлось снова менять курс, идти в лоб на зенитки не хотел никто.

Зашли с юга, со стороны залива, стараясь хоть как-то прикрыться солнцем. Заснеженный город наплывал темной махиной, приближаясь и увеличиваясь в размерах. Вот уже отчетливо различаются коробки городских кварталов, заснеженные улицы, отдельные дома.

— Поехали! — послышался в наушниках хриплый голос командира. Его истребитель скользнул на крыло и устремился вниз, к виднеющейся внизу паутине рельс железнодорожной станции Мариуполя. Виктор прикрыл створки радиатора, затяжелил винт и поспешил следом, внимательно следя за оборотами, боясь раскрутить мотор. Машина слегка подрагивала в воздушных потоках, стрелка альтиметра стремительно отмечала потерю высоты, а город начал наползать снизу, заслоняя все лобовое стекло. Вот уже хорошо видно подползающее к капоту здание вокзала, тонкие ниточки железнодорожных путей, стоящие на станции эшелоны. В небе расцвели грязно-серые бутоны разрывов, немецкие зенитчики наконец-то проснулись. От самолета командира отделились маленькие капельки бомб, Виктор, выждав, когда здание вокзала зайдет под капот, тоже надавил на кнопку бомбосбрасывателя. Истребитель, избавившийся от двухсоткилограммового груза, привспух и словно повеселел. Ну, теперь можно и с «мессерами» потягаться, если появятся. Виктор хотел уже потянуть ручку на себя, пристраиваясь за ведущим, как жесткий удар сотряс весь самолет. Его мотнуло по кабине, мотор зачихал, зафыркал, но потом, словно прокашлявшийся человек, снова запел своей тысячесильной мощью.

— Подбит? — Желудок у Виктора метнулся куда-то вниз, он за долю секунды покрылся липким потом. Позади его истребителя распускался длинный дымный шлейф, а на правом крыле плясали язычки огня. «Прыгать? — подумал он. — Но куда? Тут же немцы! Какого черта? Проклятый Мариуполь!» Самолет трясся, словно в лихорадке, и, не реагируя на ручку управления, стремился к приближающейся земле.

Мысли у Виктора скакали, обгоняя друг друга, но тренированное тело действовало самостоятельно, на рефлексах. Он резко дал ногу, и пламя на крыле, сбитое бешеным напором воздуха, погасло, только видно было, как разлетается позади белесая пыль вытекающего бензина. Затем он прибрал газ, максимально затяжелил винт и потянул ручку на себя, чувствуя, что ручка не поддается, уперся в нее двумя руками, но она не двигалась. Самолет, разогнанный до максимальной скорости, совершенно не желал ему подчиняться. Виктор заметался по кабине, попробовал было открыть фонарь, но тот, прижатый напором воздуха, даже не шелохнулся.

«Ну, вот и конец», — отстраненно подумал он. Высота стремительно уменьшалась, самолет пикировал под углом градусов тридцать, и Виктор безошибочно определил место скорого столкновения с землей: это будет большой двухэтажный барак на окраине города. Рука тем временем уже нащупала штурвал триммера высоты и вовсю его выкручивала. Нос самолета, нацеленный в барак, неожиданно пополз вверх, но медленно. Слишком медленно. Тогда Виктор уперся в педали и изо всех сил стал тянуть рукоять на себя, боясь, что не выдержит металл и дюралевая ручка сломается. Но ручка выдержала, самолет еще сильнее задрожал и начал неспешно задирать нос. Под крылом уже мелькали деревья, дома, совсем рядом, у крыла, промелькнула заснеженная крыша барака. На миг кабину заслонила туча снега, поднятая с земли винтом. Заслонила и тотчас пропала внизу, позади. Истребитель, быстро теряя скорость, начал набирать высоту.

Дальше уже было делом техники — отключить дырявый бензобак, облегчить винт, дать максимальный газ, и домой, догонять своих. Он отчетливо видел впереди, высоко вверху маленькие точки уходящих самолетов Шубина и Беридзе. Но догнать ему их уже не светило. Самолет набирал высоту очень уж медленно. На рукоятку управления откликался неохотно, с сильным запозданием, и все время норовил завалиться на дырявое крыло. Как только скорость его истребителя начала увеличиваться, он снова перестал реагировать на рули. Пришлось буквально ползти на двухсотпятидесяти километрах, набирая по крупицам высоту. Хорошо хоть немцы перестали стрелять. Или потеряли его из виду, или он уже вышел за пределы действия их зениток. А может, и вовсе вызвали свои истребители. От этой мысли Виктор поежился. Драться с «мессерами» в таком состоянии — верный способ самоубийства. Лучше уж сразу прыгать. Шубин с Вахтангом, скорее всего, его даже не видели, видимо, считали уже погибшим. В эфире стояли сплошной гул и треск помех, если даже Шубин ему что-то и передавал по рации, то услышать это Виктор никак не мог. Бесполезную связь пришлось отключить. Высоко в небе уменьшались, таяли улетающие прочь самолеты его однополчан. Он снова остался один. Кое-как, с трудом набрав полтора километра, Виктор полетел на северо-восток, навстречу надвигающимся облакам.

Облака встретили его белой мутью и жесточайшей болтанкой. Пришлось уходить под них, лететь под самой кромкой и надеяться, что «мессера» его не заметят. Вдобавок ко всему засбоил двигатель. Он, непонятно почему, вдруг начинал кашлять, захлебываться, а потом также внезапно этот кашель сменялся ровным гулом работающего мотора.

Виктор вцепился в ручку управления, словно утопающий в спасительное бревно. Сейчас вся надежда была на мотор, вытянет ли он эту злосчастную сотню километров или снова придется садиться в тылу, у немцев. Если бы он умел сейчас молиться, он бы, несомненно, это и сделал. Но ни одной молитвы Виктор не знал.

Незадолго до линии фронта начала расти температура масла. Он максимально открыл шторки маслорадиатора, но это не помогало. Двигатель начал кашлять все чаще, в его некогда ровном монотонном гуле начали прорываться визгливые ноты. Стрелка температуры масла пересекла красную черту, потом и вовсе уперлась в ограничитель. На козырьке кабины появилась серо-коричневая маслянистая пленка. Она прибывала все быстрее, разливаясь по козырьку, закрывая обзор вперед. Мотор уже не гудел. Он свистел, скрежетал, перхал, словно старый дед, но все-таки еще из последних сил тянул. Но все это не имело никакого значения, он уже пересек линию фронта. Осталось только сесть.

Вот справа, под крылом, показалась какая-то деревня. Он довернул, пытаясь посадить самолет поближе. Лобовое стекло было залито маслом полностью, пришлось открывать фонарь и высовывать голову, пытаясь рассмотреть, куда же садиться. Масло тут же заляпало по лицу, растекаясь по стеклам очков. Он пытался их протереть перчаткой, но только сильнее размазывал масляную пленку. Мир вокруг сузился, стал грязным, размытым, искаженным. Но все-таки Виктор сел. Сделав большущего козла, едва не сломав шасси, он все-таки сумел посадить избитую машину в поле.

Из деревни, утопая в снегу, к нему уже бежали люди, а он, обессиленный, все сидел в кабине. Наконец, кое-как отстегнув привязные ремни, он выбрался на крыло и, помахав бегущим красноармейцам, спрыгнул. Вот и земля, такая родненькая. Совершенно не опасная. Своя. Он развалился на снегу и смотрел в небо, в медленно проплывающие сплошные облака и радовался тому, что живой.

Деревня эта оказалась Советка. Если бы он взял немного севернее, то, возможно, и дотянул бы до аэродрома. А так, пришлось довольствоваться гостеприимством тыловой пехотной части. Как назло, телефон у них не работал. Зато командир тыловиков — маленький круглый майор, с умными глубоко посажеными глазами, охотно выделил бойцов для охраны самолета и даже усадил Виктора с собой за стол обедать. Может, он так сильно уважал авиацию, а может, сыграл свою роль орден, который поблескивал под демонстративно распахнутым комбинезоном Виктора. Тем не менее Виктору удалось кое-как отмыть себя в горячей воде от масла, а потом хлопнуть граммов сто пятьдесят разбавленного спирта в компании майора. За это пришлось развлекать майора беседой про воздушные бои, но в целом стороны оказались довольны друг другом. Вот только с транспортом не заладилось. Пришлось идти на свой аэродром пешком, взвалив парашют на спину.

И снова под ногами заснеженная степь. Куда ни глянь, ни одного деревца, лишь балки да холмы кругом, да еще на горизонте виднеются ряды копен и темнеют дымки далекой деревни. Сперва, после выпитого спирта, шлось легко, едва ли не леталось. Потом Виктор начал понемногу буксовать, спотыкаться. Враз потяжелевшие ноги вязли в бурьяне, мысли в голове путались, сильно хотелось спать. Он пробовал умываться снегом, пытался петь песни, но ничего не помогало. Он уже не шел, а буквально ковылял. Выбрав в балке небольшую ложбинку, где не продувал ветер, Виктор нарвал сухой травы и сделал себе лежбище, решив чуток отдохнуть. Он лежал на спине, словно на мягкой перине, ветер посвистывал в сухих прошлогодних палках бурьяна, гоня по небу серые облака. Пахло чабрецом и полынью. Было хорошо и тепло лежать вот так и смотреть на небо. Незаметно для себя он заснул.

Проснулся Виктор от сильного холода, когда солнце начало заходить. Кругом была тишина, только посвистывал ветер, да где-то далеко-далеко слышалось тявканье лисицы. Замерзшее тело не желало повиноваться, после спирта голова раскалывалась, но нужно было идти дальше. И он пошел, а потом побежал, пытаясь согреться, кляня себя за слабость. Если бы не этот сон, он давно был бы уже дома.

Аэродром встретил его тишиной. Не ревели моторы, не носились, словно угорелые, машины. Тихо и пусто. Только на стоянке мелькал тусклый свет, слышалось металлическое позвякивание и приглушенные матюги. Техники ремонтировали очередной истребитель. В стороне от них сидела одинокая фигура, вспыхивал огонек папироски. Виктор подошел поближе, что-то в этой фигуре показалось знакомое.

— Палыч, — насмешливо окликнул он, — чего сидим? Кто мне будет самолет чинить?

Папироска медленно закувыркалась в снег. Палыч вскочил, побежал в сторону Виктора, но затем, словно опомнившись, пошел неторопливо, с ленивой развалочкой.

— Опять поломал, — услышал Виктор его делано сварливый голос. — А я тебя через три дня ждал. А ты вона как быстро. — Он облапил Виктора, словно здоровенный медведь, обдав запахом застарелого пота, масла и эмалита. — Вернулся-таки! — Голос у Палыча дрогнул, и он торопливо отступил в сторону, пряча лицо. Виктор только увидел, что глаза его механика подозрительно поблескивают.

Не пойми откуда подошел Шаховцев, начал пытать за самолет. Пришлось рассказывать, показывать по карте. Тот чертыхался, озабоченно жуя нижнюю губу, расспрашивал про повреждения. Узнав про сдавший мотор, обреченно махнул рукой и зло сплюнул под ноги.

— Нету сейчас моторов. Когда будут, неизвестно.

Потом пришлось докладывать комиссару о результатах вылета. Он еще не ушел с КП, в свете керосинки писал какой-то документ. Глаза у него были красные, злые. Но Виктору он обрадовался, расспросил его про вылет и про оставшийся на попечении пехоты истребитель. Потом Виктора усадил за стол, порвал свеженаписанный документ и, поковырявшись в планшете, достал чистый лист.

— Ешь! — сказал комиссар и подвинул ему тарелку холодных макарон и остывший чай. Видя его удивленные глаза, весело пояснил: — Мне врачи запрещают есть на ночь. А у тебя организм молодой… тебе надо больше. К тому же столовая уже закрыта.

Потом добавил уже другим, серьезным голосом смертельно уставшего человека:

— Шубина ранило.

Виктор едва не подавился. Он со страхом глянул в колючие глаза комиссара, надеясь, что ослышался. Как это ранило Шубина? Как же они без него? Мозг отказывался в это верить…

— В том самом вылете. Осколок пробил борт и в ногу. Вроде кость не задета, но кто знает. Отвезли его сразу в госпиталь, должны прооперировать. — Он тяжело вздохнул и замолчал.

Так они и сидели дальше в тишине. Виктор медленно жевал, приходя в себя от полученной информации, комиссар скрипел пером, что-то бормоча под нос.

Наконец Зайцев размашисто расписался и, вызвав связиста, приказал отправить в дивизию.

— Поехали, — сказал он допивавшему чай Виктору.

Было уже десять вечера, когда их скрипящая и грохочущая на каждой кочке полуторка остановилась возле хаты летчиков. Виктор пожал комиссару руку и, проводив взглядом грохочущую машину, пошел в хату.

Виктор жестом усадил на место солдата-дневального и тихонько, на цыпочках подошел к комнате летчиков и осторожно заглянул. Игорь и Вахтанг еще не спали, они мрачно, в полной тишине, лежали на своих лежаках и курили. Судя по обилию дыма, делали они это давно и часто. Увидев Виктора, Игорь удивленно моргнул, его брови медленно поползли вверх, и он неторопливо начал подниматься. Зато Вахтанг захлопал глазами, потом, радостно заревев, быстро вскочил на ноги и кинулся обниматься:

— А-а, дарагой! Вернулся, вернулся. Но как?

Шишкин облапил его с другой стороны, больно заехав рукой по загривку.

— Вот черт везучий, — радостно сказал он, снова хлопая Виктора по спине, в районе почек, — я знал, что ты опять придешь. Вахтанг, с тебя пол-литра!

— Вай, дарагой, какие политра? Будит тибе политра. — На как? Скажи, как? — захлебываясь и глотая от радости слова, закричал Вахтанг. — Я же видел, как ты упал прямо на станцию! Загорелся и вниз, — он махнул рукой, показывая, как падал Саблин.

— Да не падал я, — пожал плечами Виктор. — Вернее, падал, крыло горело, потом пламя сбил и над крышами вышел. Правда, еще пару метров, и точно земли бы наелся. В Советке сел из-за мотора. А что вы тут за пол-литра говорили?

— Он хитрый! — показал Вахтанг на Шишкина. — Говорит, спорим на пол-литра лучшего коньяка, что ты через неделю уже дома будешь. Я говорю, какой недель? Я же видел, как ты сгорел. Ну и…

— Хы, — ощерился довольный Игорь, — будешь знать, как со мной спорить.

— Слушай, — Вахтанг уже успокоился и говорил почти без акцента, — а ты у своей рыжей уже был?

— Нет, — Виктор как можно равнодушней пожал плечами, — а что?

Вахтанг с Игорем переглянулись.

— Ну, сходил бы ты, что ли, — сказал Игорь. — Она как раз на аэродроме с обедом была, когда Вахтанг с командиром прилетели.

— Шубина тогда в госпиталь увезли. Его из кабины доставать пришлось, — добавил Вахтанг, — сам не мог. Все в крови было, — от неприятного воспоминания Вахтанг передернулся. — Я стою на аэродроме, в себя прихожу. Такое, конечно… я такого огня, как сегодня, над Мариуполем, еще ни разу не видел. И вот, стою я, и твоя подходит. Белая вся, глазищами сверкает, губу закусила, про тебя спрашивает. А что я ей скажу? Рукой только махнул и пошел. А она постояла, постояла… хлоп… и упала. Водой отливали.

— Гм… да поздно уже, наверное, идти. Десятый час. Она спит уже. — Виктор очень хотел идти, но не знал, как прореагирует Таня на его ночное вторжение.

— Дурак ты, — протянул Вахтанг.

«Может, я и вправду сильно торможу, — подумал Виктор, — уже и окружающие замечать начали…»

— Да как же я сейчас пойду, — сказал он, — когда по степи, наверное, километров двадцать отмахал. Она меня понюхает и снова упадет. Да еще вся одежда маслом провонялась…

— Игорь, — засмеялся Вахтанг, — беги к колодцу, тащи воду. Будем нашего эстета мыть.

К Таниному дому Виктор шел, стуча зубами от холода. Мыться зимой, в ледяной воде, возможно, и полезно, но как-то неприятно. Зато выглядел он словно заправский герой-летчик. В реглане, своих синих командирских бриджах и Вахтанговой гимнастерке и фуражке. Только вот повстречай его в таком виде начальство, и крупные неприятности гарантированы. Но начальство уже сидело по теплым хатам, так что риск был минимальный.

Чем ближе подходил он к Таниному дому, тем все сильнее замедлял шаг. Такая, совсем недавно вполне очевидная мысль прийти к ней в гости теперь казалась не совсем уместной. Как она отреагирует на его поздний визит после вчерашнего? Ну, подумаешь, упала в обморок на аэродроме, это еще совсем ничего не значит.

Возле калитки ее дома он заметил одинокую тень. Кто может там стоять в такое время? Новый ухажер? Сердце Виктора забилось чаще, а во рту пересохло. Он решительно направился к дому, желая как можно быстрее во всем разобраться. Тень шевельнулась, нерешительно сделала шаг навстречу и снова замерла. В этот момент луна на несколько секунд выглянула из облаков, и он разглядел знакомое пальто…

— Таня?

Таня с визгом бросилась к нему и повисла на шее, покрывая лицо Виктора поцелуями и слезами радости. Он обнял ее, прижал к себе и зарылся лицом в волосы. Все-таки она его ждала…

Потом они долго стояли на улице. Виктор рассказывал о своих приключениях, а она счастливо улыбалась, вцепившись ему в рукав реглана. И снова было хорошо и радостно на сердце. Он бы стоял так еще и еще, вот только мыться в холодной воде, а потом идти на свидание в фуражке оказалось не самой лучшей идеей. Очень быстро Виктор замерз. Идти домой и оставлять Таню не хотелось, да и сама она вцепилась в него, словно клещ, не желая никуда отпускать. Но и напрашиваться на чай, после вчерашнего, было тоже неудобно. Он так и стоял, страдая, пока зубы не начали выбивать замысловатую дробь.

— Замерз? — Таня прижалась к нему покрепче. Потом немного подумала и сказала: — Я не хочу, чтобы ты уходил. Я боюсь. Я сегодня сильно испугалась, когда сказали, что ты сбит. А потом вспомнила, как ты вчера говорил, что всегда возвращаешься. И я стала ждать. И ты пришел. И я не хочу, чтобы ты снова уходил.

— У меня соседка сейчас уходит, пойдем, хоть погреешься. Только вот… — она ненадолго задумалась, подбирая слова. — Я вчера себя как дура вела, но понимаешь… я девушка приличная, не могу вот так… сразу. Ты извини, пожалуйста, за вчерашнее… — она покраснела и закусила губу.

— Ты у меня умница, — Виктор ласково поцеловал ее в лоб. — Пойдем, а то я действительно чего-то подмерз…

В дверях они столкнулись с уходившей Светкой. Та окинула презрительным взглядом Виктора, ехидно глянула на Таню, но поздоровалась вежливо. Гордо неся впереди себя свои пышные формы, она направилась на очередное ночное «дежурство» к начальнику БАО. Как Виктор слышал, эти дежурства играли значительную роль в жизни батальона, поскольку без них начальник с утра пребывал в крайне дурном настроении и частенько срывал свою злость на подчиненных.

В крохотной комнате флигеля было жарко. Виктор скинул реглан и уселся на кровать, чувствуя, как закоченевшее тело возвращается к жизни. Вскоре он осоловел от тепла, мысли путались, он потихоньку начал клевать носом, отвечая невпопад на Танины вопросы. Когда она зачем-то выскочила во двор, Виктор прилег на кровать, решив минутку полежать. Но как только голова коснулась подушки, моментально провалился в глубокий сон. Измученный стрессами организм требовал отдыха.

Когда Таня вернулась с кипящим чайником, он уже вовсю посапывал в очень неудобной позе, свесив ноги в сапогах на пол. Таня подсела рядом поправила впившийся в шею ворот гимнастерки и принялась гладить его по голове. От ее ласки Виктор заулыбался во сне, и Тане стало жалко его будить. Она нежно поцеловала его, аккуратно, стараясь сильно не беспокоить, разула, уложила поудобнее и накрыла одеялом.

Потом она переоделась, надев, как пижаму, солдатское нательное белье, больше всего боясь, что Виктор проснется и увидит ее полуголой. Но он так не проснулся. Таня еще немного полюбовалась на спавшего Виктора, погасила керосинку и улеглась на вторую кровать. Но сон не шел. Мысль, что любимый человек лежит рядом, отделенный лишь узким межкроватным проходом, не давала ей покоя. Она крутилась на своей кровати, ерзала, но так и не заснула. Тогда она тихонько поднялась и скользнула к Виктору под одеяло. Лежать рядом, закинув на него ногу и положив голову на плечо, оказалось очень удобно и как-то надежно. Таня быстро пригрелась и, счастливая, заснула.

Проснулся Виктор довольно рано. Глядя в потолок, не мог понять, где он находится. Потом, вспомнив, смутился. Услышав шорок одежды, скосил глаза и увидел одевающуюся Таню. Она стояла в толстых черных рейтузах, натянутых до самого пупка, пытаясь надеть рабочее платье. Оно за что-то зацепилось, и она стояла с платьем на голове, открыв Виктору голый живот и край белого лифчика. Наконец она справилась с непослушной одеждой и, увидев, что Виктор на нее смотрит, улыбнулась.

— Вот черт, самое интересное пропустил, — сказал он.

Таня улыбнулась еще шире и показала Виктору язык. Она подсела к нему на кровать и поцеловала, щекоча лицо спадающими волосами.

— Поднимайся, соня, — ласково сказала она и с веселым визгом отскочила, увернувшись от попытки ее схватить.

— Чего так рано? Ночь на дворе!

— Мне на работу пора, — ответила она, — чтобы, когда вы в столовую придете, все уже готово было. Да и тебе, наверное, пора…

…На аэродроме было пустынно и тихо. Злой восточный ветер, продувающий даже сквозь меховой комбинезон, утих, зато с юга тянуло теплым, вкусным запахом приближающейся весны. Виктор, отоспавшись в землянке, бродил по пустым стоянкам, радуясь скорой весне. Он был один, комиссар с Вахтангом и Игорем улетели на разведку, а он, без самолета, остался. Быть безлошадным летчиком оказалось скучно, друзья сейчас в небе, заняты делом, а он слоняется по грешной земле. Даже поговорить толком не с кем. Палыч вместе с Шаховцевым и несколькими техниками поехали в Советку, за его «девяткой». Оставшиеся технари копались в разбитой «десятке» Игоря, разбирая ее на запчасти.

Но вот в небе послышался тонкий звук авиационного мотора, и из облаков вывалился «МиГ». Он лихо «пробрил» старт, взмыв вверх, крутанул двойную бочку и начал строить заход на посадку. Судя по номеру на фюзеляже, это развлекался Вахтанг. Вскоре показался второй «МиГ» и неожиданно над аэродромом показалась еще девятка истребителей «И-16», как их еще называли летчики, «ишачков». «Ишачки» сильно растянулись, без всякого строя, роем ходили по кругу, ожидая, пока освободится полоса. Аэродром наполнился ревом авиационных моторов, жизнь на нем закипела. Самолеты садились один за другим, подруливали к капонирам. Носился единственный бензозаправщик, кругом бегали солдаты из БАО, в общем, царил четко упорядоченный армейский хаос. Следом за девяткой показалась еще семерка, и наконец появился третий «МиГ». У Виктора отлегло от сердца, все его друзья вернулись живыми и здоровыми.

Летчики собрались возле КП. Комиссар сиял, радуясь тому, что наконец-то прилетела смена и они скоро убудут в тыл. Виктор хмурился, в тыл ему хотелось, но как быть с Таней? Они эту тему еще не обсуждали…

Прибывшие летчики Виктору не понравились. Большинство из них были молодые сержанты, только закончившие училище. Даже внешне, худые после тыловой кормежки, они были похожи на неоперившихся цыплят. Командиры же постарше смотрели на Виктора, как на пустое место, полагая его таким же необученным. Хотя сами наверняка видели «мессера» только в учебных альбомах. Командовал ими молодцеватого вида майор с бритой налысо головой. Он один производил впечатление человека бывалого, побывавшего в боях, об этом свидетельствовал одинокий орден Ленина, виднеющийся под расстегнутым регланом.

Прибывшие летчики собрались на КП, в компании Зайцева, видимо, входя в курс дела. А Виктор с друзьями оказались не у дел. Команд на вылет не было, и они слонялись по стоянке, рассматривая прилетевшие «ишачки». Как Виктор понял, здесь была собрана разномастная солянка. Некоторые машины были новенькие, как будто только с завода, другие потертые, видимо, давно бывшие в эксплуатации. Один и вовсе щеголял заплатками. К тому же они были и разных типов, некоторые грозили небу торчащими из крыльев пушками, а на других, самых потертых, сиротливо темнели стволы всего двух шкасов.

Вскоре показалось с десяток полуторок, на них приехали службы нового полка. Жизнь на аэродроме закипела с удвоенной силой. Всюду сновали новые, ранее незнакомые люди. Что-то тащили, раздавались команды, шум моторов, мат и ор витали над их некогда тихим аэродромом.

Они сегодня уже не летали. Вместо красивых «МиГов» в небо, тройками, взмывали тупоносые «ишачки». Видимо, проводили знакомство с районом боевых действий. На старте наконец-то появился руководитель полетов, на что у них в последние дни просто не было людей. В общем, новый полк принялся обживаться на их аэродроме.

Комиссар освободился ближе к вечеру. Он выглядел усталым, но довольным.

— Ну вот, товарищи, — сказал он, набивая табаком свою извечную трубку, — наша эпопея здесь заканчивается. Завтра перегоним исправные истребители в шестнадцатый гвардейский, и в тыл.

— А как быть с «девяткой»? — спросил незаметно подошедший Баженко. — Ее привезли, повреждения устраним, благо запчастей хватит, но мотора все еще нет, и не обещают.

— Сдайте в ПАРМ, — раздраженно ответил комиссар. — Почему я должен подсказывать вам очевидное?

— Да жалко, машина-то геройская. Сколько на ней Никифоров сбил? Мои орлы с «Ила», про который вы говорили, движок сняли, ну и еще кое-что, по мелочи. Я прикинул, двигатель этот на нее стать может, ну и по своим связям уточнил — в общем, ставили на «МиГи» такие движки. Может, успеем переставить за ночь… по крайней мере, постараемся.

Тут Вахтанг понюхал воздух, прищурился и высказал:

— Никуда мы завтра не улетим. Тепло идет. Если ночью мороза не будет — аэродром раскиснет, сядем тут надолго.

Все посмотрели на юг, переглянулись. На лице у комиссара заиграли желваки.

— Хорошо, — сказал он, — переставляйте…

Когда вечером Виктор с Игорем и Вахтангом зашли в летную столовую, там было людно и шумно. За двумя центральными столиками сидела компания из восьми вновь прибывших летчиков, что-то громко обсуждали, смеялись. Лидером в компании был высокий, вихрастый младший лейтенант со значком парашютиста на груди. Он перекрикивал всех, требуя ужин, и громче всех смеялся… При виде друзей летчики о чем-то зашушукались, послышались тихие смешки. Но стоило им скинуть верхнюю одежду, как смешки затихли. Ордена здесь все еще уважали.

Они уселись в углу и стали ждать свою порцию, неодобрительно косясь на шумных соседей. Наконец из недр кухни показалась Таня с полным подносом еды, она, увидев Виктора, радостно заулыбалась, но сначала начала обслуживать новоприбывших, они пришли раньше.

Дальше события завертелись очень быстро. Вихрастый, с сальной улыбочкой на лице, что-то негромко ей сказал, отчего сидевшие рядом с ним летчики засмеялись. Таня так же негромко ему ответила и повернулась уходить, лицо у нее при этом было белое, закаменевшее. Вихрастый, видимо, обиженный ответом, потянулся из-за стола и шлепнул ее рукой по попе.

Виктор остолбенел, кровь моментально бросилась ему в голову, и он резко вскочил со стула. В этот момент Таня повернулась и влепила обидчику звонкую пощечину, но сразу же отлетела в сторону от сильного толчка и упала на пол.

Это Виктор видел, словно в замедленном кино. Он в два прыжка одолел разделяющее столики расстояние, сгреб вихрастого за грудки и резко ударил его лбом в лицо. Тот рухнул на стол, сметая с него тарелки с макаронами, рассыпая по белой скатерти брызги крови, а на Саблина всей толпой накинулись его однополчане. Худой, словно жердь, сутулый сержант заехал ему кулаком по голове, но от ответного удара свалился под стол. Другой чувствительно зацепил скулу, третий навалился сбоку, пытаясь повалить на пол. Противники столпились вокруг него, мешая друг другу, но Виктору на помощь скоро пришла подмога. Игорь красивым хуком, с правой, отправил под стол одного из нападавших, другого повалил на пол Вахтанг. Драка закипела. Новеньких было больше, но фронтовики были покрепче, да и боксерские навыки Шишкина пришлись очень кстати.

— Немедленно прекратить! — красный от злости майор, командир вновь прибывшего полка, ворвался в столовую подобно метеору. Следом за ним в столовую зашли Зайцев и старший политрук из нового полка. Глаза майора бешено вращались, а рот искривился от гнева.

— Отставить! — еще громче закричал он, хотя никто уже не дрался, стороны разошлись по углам, пересчитывая синяки и проверяя комплектность зубов. На боле «боя» остался один вихрастый, он сидел на полу, очумело тряся головой и сплевывая кровью.

Майор обвел столовую взглядом, задержался на вихрастом и процедил сквозь зубы:

— Что здесь произошло?

Один из сержантов, тот самый длинный и сутулый, вышел вперед и промямлил разбитыми губами:

— Тащ майор, мы сидели, ждали ужин, тут этот, — он указал на Виктора, — подошел и Сергея ударил.

— Что ты брэшэшь? — закричал Вахтанг. — Это я ему врэзал. Чтобы за языком поганым следил и к чюжим жэнщинам нэ приставал.

Сержант стушевался и юркнул в толпу, а майор начал орать. Орал он, как потерпевший, минуты три. Досталось и его летчикам — «тупым клоунам», летчикам Зайцева — «тупым героям» и даже не обошел стороной «тупых куриц» — официанток из БАО. Поорав и выпустив пар, майор с помощью Зайцева принялся за разбор ЧП. Они тихо посовещались, потом на пару расспросили участников драки, выдернули из глубин столовой заплаканную Таню, и вскоре картина происшедшего для начальства прояснилась. Они снова тихонько посовещались, и майор начал раздачу «слонов»:

— Так, клоуны, — обратился он к нестройной толпе сержантов, — а ну марш в общежитие. Если в столовой по-людски себя вести не можете — значит, будете сидеть там, на диете. А с тобой, Мироненко, у меня разговор особый будет, — сказал он, подходя к все еще пошатывающемуся и ошалело трясущему головой вихрастому. — Как ЧП, так сразу Мироненко! В каждой дырке затычка. Вольницу фронтовую почуял? Я тебе покажу вольницу, ты у меня вот где будешь! — он показал свой крупный, заросший волосом кулак. — Исчезни прочь с глаз моих, пока не прибил.

— А вы… — обратился он к троице друзей, — подумайте над своим поведением! Стыдно… боевые летчики, отмеченные высокими наградами, а ведете себя как сопляки желторотые, — он кивнул головой в сторону выходящих из столовой сержантов. — Распустились на фронте! Ничего, — майор нехорошо ощерился, показав острые, желтые от курева зубы, — в ЗАПе вам быстренько напомнят про дисциплину и мозги вправят.

Потом их песочил Зайцев, он это делал негромко и даже не ругался, но Виктору все равно стало обидно.

— Сергей Викторович, но он же Таню лапать полез, я же не просто так…

— Товарищ Саблин, — голос у комиссара стал ледяным, — во-первых, не перебивайте старшего по званию. Во-вторых, вам, товарищ Саблин, сейчас трибунал светит, так что уж кому-кому, а вам лучше молчать в тряпочку и не отсвечивать. Вы сержант, а он лейтенант, и это все пахнет трибуналом. Так что шагом марш в общежитие и носа из комнаты без приказа не высовывать. Ромео, елки-палки… полкового разлива.

А ведь хотели тебя на звено ставить, — продолжил комиссар, — в звании повысить. Да теперь рядовым ходить будешь. На аэродроме дежурить… вечно. Чего глазами хлопаешь? Давай, марш отсюда. И попробуй только своевольничать…

Домой Виктор плелся в подавленном состоянии, медленно, словно на убой. Душили злость и обида. Обида на несправедливое отношение и злость на вихрастого. Давил на душу возможный трибунал. Прогулки с Таней, по всей вероятности, накрылись медным тазом. Он завалился на свою койку, накрывшись с головой одеялом, попытался заснуть.

Вскоре пришли Игорь с Вахтангом. Они смеялись, вспоминая перипетии драки, им было весело и хорошо.

— О, разлегся, — Игорь толкнул его в бок, — давай вставай. Мы тебе поесть принесли, Таня передала.

— Чтобы ее Ромео голодным не ходил, — засмеялся Вахтанг, ставя на стол солдатский котелок. — Хватит волком глядеть. Комиссар-то наш прав, как ни крути. Садись давай, а то сами съедим. Трибунала боишься? Ы-ы, нэ бойся. Комиссар наш с их командиром вась-вась, — он потер между собой указательные пальцы. — Сидят сейчас и водку трэскают, с котлетами, — он снова засмеялся. — Если сейчас не встанешь, твою котлету съем я.

Виктор рывком сбросил одеяло и уселся за стол. Обида обидой, но есть хотелось.

— Галку видели, — Игорь уже снял комбинезон и теперь, развалившись за столом, дымил папиросой, — от Шубина привет передавала. Говорит у него все нормально, уже на костылях прыгает. Обратно в полк рвется. Кстати, Таня твоя, как узнала, что ты сегодня не придешь, так расстроилась, так расстроилась, прямо побледнела вся.

— Но мы же твои друзья, — встрял в разговор Вахтанг, — как не помочь другу? Только нужно мала-мала, как это… магарыч и трошки денег! Разумеется, с тебя!

— Не понял? — сказал недоумевающий Виктор. — Вы о чем вообще? Зачем вам деньги-то?

— Точно, точно, — захихикал Шишкин, — я понял, про кого тот майор говорил «тупые герои»! Это он про Витю.

— Ну, слюшай, — Вахтанг начал горячиться, и у него все сильнее прорезался акцент, — тебя из комната нэльзя, так? Мы договорились, твоя сама придет, через час… может быть. А мы уйдем, только нам бутылка нужна.

— Но зачем вам бутылка? Комиссар же, если узнает, голову открутит.

— Витя, все продумано. — Вахтанг заговорщицки подмигнул. — Мы к соседкам пойдем. Тут у соседей, в пристройке две эвакуированные посэлились. Мы к ним третий день уже ходим. Они, сэгодня точно дадут, только бутылка нужна, продуктами уже разжились. Так что раскошеливайся, мы пустые, а у тебя всегда есть.

— Как это? — Виктор не поверил своим ушам. — Игорь, и ты пойдешь? А как же Нина.

Шишкин покраснел и отвел глаза.

— Э-э. Ты мне Игоря нэ сбивай. Какая такая Нина-Шмина? Она там, а Игорь тут! И вообще пора дэлат из него настоящего мужчину, — Вахтанг захохотал, заставив Шишкина еще сильнее покраснеть…

Таня все-таки пришла, но ненадолго. Она, демонстративно игнорируя стулья, уселась Виктору на колени и прижалась к нему, взяв его руку в свои и задумчиво водя пальцем по ладони. Но видно было, что ей неуютно в этой прокуренной комнате летчиков. Она нервничала, вздрагивала от любого шума, испуганно глядя на Виктора, своими огромными зелеными глазами. Виктор был счастлив. После сегодняшнего дня увидеть ее, вдохнуть запах ее волос было в радость. Обнимая Таню, он, словно случайно, положил руку ей на грудь и теперь ощупывал сквозь гимнастерку плотную ткань лифчика.

— Меня из столовой увольняют, — сказала она после долгого молчания. — За оплеуху этому козлу.

— Как увольняют? — изумился Виктор.

— Просто, увольняют, — поморщилась она. — Я должна была мило улыбаться и терпеть, а такие своенравные официантки в БАО не нужны. Завтра последний день буду работать. — Таня вымученно улыбнулась и поцеловала Виктора. — Все уже хорошо. Я и сама хотела, а так получится на несколько дней раньше.

— А куда же ты теперь? Как дальше?

— Дальше? Дальше устроюсь к вам, в полк. Дядя обещал помочь. Ты разве не знаешь? Валька же беременна, вот и пойду на ее место, машинисткой. За тобой присматривать, чтобы не баловал, — в глазах у Тани заплясали уже знакомые бесенята, и она с вызовом поглядела на его руку, сжимающую грудь.

— Отлично, — Виктор расцвел от радости. — Хоть одна хорошая новость за последнее время. Так ты с нами в тыл поедешь? — спросил он, демонстративно расстегивая пуговицы на платье и запуская руку ей за пазуху. Сдвинув лифчик в сторону, он принялся нежно поглаживать ее грудь.

— С вами, — Таня вернула его руку на место и шутливо шлепнула по пальцам. — А то как же можно тебя без присмотра оставить?

— Да я вообще паинька, — нагло соврал Виктор и полез ей под юбку. Увы, край рейтуз был где-то очень далеко и оттянуть их, чтобы пролезть под трусики, оказалось невозможно.

— Я вижу, за таким паинькой глаз да глаз нужен, — вздохнула она, водворяя его руку обратно. — Да хватит уже, — зло сказала Таня, когда он снова начал расстегивать платье. — Я не хочу!

Видя, что он обиделся, сказала другим, примиряющим тоном:

— День сегодня дурацкий, настроения нет. Ты извини, но я ничего не хочу.

За стеной дневальный с шумом передвинул табурет, и Таня вздрогнула и испуганно сжалась.

— Я пойду, наверное, — сказала она после недолгого молчания. — Голова разболелась, да и дома вещи собрать. Вдруг завтра уже поедем…

Виктор проводил ее до калитки, а потом, вернувшись, долго ходил по комнате, не находя себе места. С ее уходом словно ушла частичка его души. Стало безрадостно и неуютно. Мир как-то померк, стал серым, даже комната словно уменьшилась в размерах, стала мрачной и маленькой. Он понял, что любит Таню и готов ради нее на все.

— Вот дурак, — тихо сказал он сам себе. — К тебе пришла любимая девушка. У нее самой стресс, куча проблем, а она пришла поддержать. Ну и сказал бы ей, что любишь, так нет, надо обязательно в трусы залезть. В итоге обоим только хуже… — Он сидел в полумраке, гадая, любит ли его Таня, и думая, что же делать дальше, в таком виде его и застал комиссар.

— О, Витя, вижу, за ум взялся, размышляешь над своим поведением, — сказал он, входя в комнату и усаживаясь на единственный стул. Правильно делаешь.

Комиссар был слегка пьян, от него пахло водкой и луком, перебивая запах одеколона. Он принялся неторопливо набивать свою трубку, закурил и поднял на Виктора свои хитро прищуренные глаза.

— Ты, Витя, летчик хороший, расчетливый — Шубин рассказывал, и главное, везучий. Ты ведь в бою сперва думаешь, вот и в жизни сначала подумай хорошенько, а потом уже дело делай. А ты чего натворил? Понимаю, Таня твоя подруга, наслышан, — он криво улыбнулся уголком рта, — вот только бить морду старшему по званию — это все-таки чревато. Особенно в военное время.

Хорошо еще, что я Зарубина Сергея Ивановича — командира этого полка, давно знаю, хорошие у нас отношения. Он дело раздувать не будет, так что ты, можно сказать, отделался легким испугом. Но урок этот запомни…

— Да понял я, Сергей Викторович. Подставился по-глупому, надо было этого козла за угол отвести…

— Эх, Витя, ничего ты не понял…

— Да понял я. Вот вы так же смотрели бы, если бы вашу невесту лапали?

— Невесту? — Зайцев иронично поднял одну бровь. — Однако быстро!

— Невесту! — подтвердил Виктор, а в голове мелькнула мысль: «Господи, что я несу…» — И вообще, — продолжил он, — у нас все серьезно, я и жениться могу!

— Жениться? — Комиссар выглядел слегка ошарашенным. — Витя, я все понимаю, дело молодое, без женщины тяжко. Но, вот так вот, с ходу жениться? На официантке из БАО?

— А что, — удивился Виктор, — официантки уже не люди? Она к тому же почти институт окончила, война помешала, а официанткой случайно стала. Девушка хорошая, из приличной семьи.

— Гм, — комиссар задумался. — Ну ладно, допустим, женишься ты, а дальше как? Война идет, тебя ведь сбить могут…

— И что? Война, война… кругом эта война, все на войну валим. А жить-то по-человечески когда будем? После войны? Это еще не скоро.

— Ну, Витя, ты это брось, чтобы я такого больше не слышал. Ты же знаешь, что наш Главнокомандующий товарищ Сталин сказал: «Добиться, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских захватчиков и освобождения советских земель от гитлеровских мерзавцев», — процитировал комиссар по памяти.

— Ну, правильно, — вывернулся Виктор, — а Европу потом от фашистов освобождать? За неделю ведь не управимся. Наполеона вон, сколько потом добивали?

— Ну, ты сравнил, — усмехнулся комиссар, а потом задумался. — Ладно, — сказал он, — дело, конечно, твое. Но все равно не спеши, подумай хорошенько.

— А чего мне думать. Я сирота, вы знаете, и она тоже. Если меня завтра собьют, от меня вообще ничего не останется. А так хоть… да и, может, пенсия ей потом будет. Все же легче.

— Ладно, — вздохнул комиссар. — Война, женитьба. Эх, — он яростно поскреб усы. — Утро вечера мудренее. Завтра буду думать. — Зайцев поднялся, чтобы уходить.

— Сергей Викторович, — Виктор, видя, что у того хорошее настроение, решил обратиться с просьбой, — можно я отлучусь, минут на десять, не больше.

— На десять? Кстати, а где остальные орлы?

— Вышли. Тут, у соседей, в гости пошли, вот-вот должны вернуться.

— Хромает дисциплинка, елки-палки. Смотрите, возьмусь я за вас. Ладно, беги, куда хочешь, только быстро. Поздно уже. И смотри, с новенькими больше никаких конфликтов. Даже в их сторону не дыши, ясно?

Комиссар ушел, а Виктор лихорадочно стал одеваться. Через минуту он уже несся по раскисающей дороге к Таниному дому. На улице давным-давно стемнело, но жизнь в деревне все еще никак не засыпала. Отовсюду слышались голоса, хлопали двери, мелькали серые людские тени. Прибывший полк все еще обживался на новом месте.

К его удивлению, открыла Светка. Она окинула Виктора неприязненным взглядом, позвала Таню и захлопнула дверь перед самым его носом, оставив Виктора стоять в темноте тамбурка. Он успел только увидеть, что комнату покрыли многочисленные веревки с развешенной сохнущей одеждой. Таня вышла буквально через несколько секунд. Она была в солдатском нижнем белье, лишь накинула на плечи платок.

— Что-то случилось? — настороженно спросила она.

— Да, — свой голос Виктор слышал, словно со стороны. — Я пришел сказать, что люблю тебя больше всего на свете.

Таня замерла, и Виктор пожалел, что в темноте тамбура не может видеть ее лица. Потом его шею обвили тонкие девичьи руки, и она принялась целовать его, прошептав на выдохе:

— Я тоже тебя люблю, Витенька.

Они долго целовались в темноте, потом Виктор нащупав, что под нательным бельем на Тане ничего не надето, запустил руку ей в кальсоны, и его пальцы коснулись чего-то горячего и влажного среди волос, скользнули внутрь. Одурев от возбуждения, он судорожно принялся стаскивать с нее штаны, одновременно пытаясь их расстегнуть.

— Ты… ты… что делаешь? — растерянно зашипела Таня. — Ты зачем пришел? За этим?

Она вырвалась и круто повернулась, чтобы уйти, но Виктор не пустил. Он сгреб ее в объятьях, раскаянно шепча на ухо:

— Танюша, извини. Извини, пожалуйста. Я не могу. Я люблю тебя, я тебя обожаю. Но я не могу. Стоит тебя коснуться, тут же голову сносит. Разрывает всего.

Таня сопела, но вырываться не спешила, постепенно успокаиваясь.

— Я тоже не могу вот так… и боюсь, — после недолгого молчания сердито зашептала она. — Женишься, потом хоть ложкой ешь.

— Не можешь? — Виктору показалась, что она колеблется. — Но почему?

Таня покачала головой и замолчала. Он почувствовал, что по ее щекам снова покатились слезы.

— Знаешь, что, — хрипло сказал Виктор, — выходи за меня замуж…

— Замуж? — переспросила Таня. — Ты серьезно или только из-за этого…

— Серьезно!

Таня задумалась, пытаясь рассмотреть в темноте его лицо, провела пальцем ему по губам и вздохнула.

— Какой же ты быстрый. Иди спать. Давай завтра, на свежую голову, поговорим.

Она потянулась и поцеловала его, сказав на прощание:

— Я люблю тебя, Витя…

Вахтанг с Игорем вломились уже за полночь, когда Виктор только начал засыпать. Вахтанг был доволен, словно кот, объевшийся сметаной, Игорь же был все еще возбужден, он то ерзал, то начинал ходить по комнате, беспричинно краснея, то становясь белым, как мел.

— Давай просыпайся, — Вахтанг поставил на стол небольшую бутыль с мутноватым самогоном, — праздновать будем!

— Что праздновать? — Виктор протер глаза и уселся на кровати.

— Как что? Одним мужчиной стало больше, — хохотнул Вахтанг.

— Да, хватит тебе, — огрызнулся Шишкин, покраснев. — Сколько можно?

Они выпили, и Виктор расслабленно привалился к стенке, чувствуя, как заботы прошедшего дня постепенно уходят на задний план.

— Так что же было? — лениво спросил он. — Расскажите! И деталей, подробностей побольше.

Игорь покраснел и отвернулся, Вахтанг довольно ухмыльнулся и зевнул.

— Да у сосэдей две эвакуированные посэлились. Там не то сарай, не то флигель — не поймешь. У них еще дети малые, я их сахаром подкармливал. Потом глянул-то, а мамаши ничего так, нормальные. Есть, за что подержаться. Ну, я позавчера занес им поесть, благодарили. Вчера с Игорем зашли, тоже передали хлеба немного. Ну, я к одной и подкатил, в общем, сговорились, что они нам за полмешка картошки… Взяли бутыль для храбрости, детей спать уложили, занавесили одну кровать тряпками, ну и… — он замолчал, вспоминая, с кривой улыбкой на тонких губах.

— Ребята, вы мне друзья, но это же… это же скотство какое-то, — не выдержал Виктор.

— Знаешь, Витя, вот нэ суди, — Вахтанг устало сгорбился и начал разливать остатки самогона. — Война вообще скотство. У этих женщин дома сгорели, мужья на фронте, что успэли спасти, с тэм суда и приехали. Детей кормить им каждый дэнь надо, да вот нэчем. А так — им этой картошки на пару недэль хватит, я тоже свое получил. Вот и думай. Накормить всех голодных мы все равно не сможем. А чем Дуньку гонять, лучше уж за сиську подержаться. Хорошо, Витя, быть моралистом, когда у тебя есть дэвушка под боком.

— Понятно, — сказал Виктор, потянувшись за своей кружкой. — Ну а ты, Игорек? Отстрелялся нормально? Не посрамил ВВС?

— Идите к черту, — Игорь покраснел и отвернулся.

— Давай, рассказывай, — засмеялся Вахтанг, — судя по времени, ты ее раз пять должен был…

— Отстаньте от меня, — возмутился Шишкин, — ничего я рассказывать не буду.

— Ну и не надо, — продолжал веселиться Вахтанг. — Я завтра сам все узнаю. Ты пойдешь?

Шишкин отрицательно покачал головой, чем вызвал новую усмешку друга.

— Ну ладно, посмотрим, что завтра запоешь! Витя, ты на деньги богатый? Займи рублей сто, потом отдам.

— Да нет у меня столько, рублей семьдесят всего осталось. Все пропили.

— Давай семьдесят, — ухмыльнулся Вахтанг, — обойдусь без водки, я и так храбрый. Буду пользоваться моментом, а ты, Игорек, подумай. Загонят в ЗАПе в казарму, там ты голую женщину только на стене сортира увидишь. И то вряд ли…

…Наступила обещанная оттепель. Второй день небо было затянуто тучами, частенько срывался мелкий, нудный дождь. Жирный чернозем налипал на сапоги, кусками отваливаясь при ходьбе, машины буксовали и тонули в грязи. Дороги и взлетная полоса аэродрома раскисли в кисель, летать стало невозможно.

В ожидании ужина было скучно. Вахтанг слонялся по деревне в поисках, у кого бы сменять картошку на подштанники, Игорь, непрестанно слюнявя карандаш, писал письмо своей Нине. Он вчера все-таки еще раз пошел с Вахтангом, а теперь терзался муками совести. Сегодня, Виктор не сомневался, он пойдет снова, потому как подштанники, для обмена, были Игоревы. Вчера вечером они немного погуляли с Таней, но дождь их разогнал. Посидеть у нее не получилось, Светка была дома. Как сказала Таня, пропускала дежурства по женской причине. Во время прогулки Таня была рассеянной, словно что-то обдумывала, но никак не могла принять решение. Про свадьбу они так и не поговорили…

Заскрипела дверь, весь мокрый от дождя зашел Вахтанг. Бросил в угол используемую вместо мешка грязную наволочку с картошкой, поставил на стол крынку с молоком.

— Вот, сказал он, — чего удалось намэнять. Жадный пошел народ, жадный. Игорь, потом крынку отнэсешь. Вторая хата с краю, бабе Оле отдашь. Кстати, а как тебе новэнькая соседка? По-моему, горячэнькая штучка. Вчэра молчала-молчала, а сама глазенками-то пострэливала. Может, к ней подкатить? — он коротко хохотнул. — Завтра чего менять будем? Витька, давай свои брыджи синие. Тебе их все равно носить не положено, а так на пользу пойдут товарищам.

— Да прям! — возмутился Виктор. — На штаны мои даже не зарьтесь. Ни за что не отдам.

— Ну ладно, пусть пока полежат, — улыбнулся Вахтанг. — Кстати, твоя заходила?

— А чего это она должна была прийти? — удивился Виктор?

— Ну как? — в свою очередь удивился Вахтанг. — Попрощаться. Неужели не приходила? Вот дэла, — он присвистнул. — Прутков приезжал где-то с час назад, на полуторке. Ее увез и почти всех техников. Осталось их тут с гулькин хрен, каждой твари по паре, — он ухмыльнулся. — А я думал, она тебе скажет, наверно, не успела…

— Нет, не заходила, — растерянно сказал Виктор, чувствуя, как к горлу подступает горький ком обиды.

— Ну ничего, — рассудительно ответил Вахтанг, — в Миллерово еще повидаетесь. Нэ вэчно же мы здесь будем торчать… пойдемте, что ли, пошамаем?

После ужина Игорь с Вахтангом засуетились, прихорашиваясь, собираясь в очередной поход. Виктор развалился на кровати, в мрачной апатии обреченно глядя в потолок. Настроение было отвратительное, внезапный отъезд Тани выбил его из колеи, не хотелось ничего. Была бы водка, он бы выпил и заснул, но водки не было. Он уже нашел объяснение вчерашней Таниной рассеянности — она просто решила с ним расстаться, вот и все. Иначе бы зашла хоть на минутку, сказала бы. Или, на худой конец, оставила бы записку. И вот теперь он и лежал, злясь на Таню и накручивая сам себя.

— Хватит тебе злиться, — сказал подошедший Игорь, — чего ты? Ну не пришла, может, времени не было. Мало ли, бывает…

— Э, а пойдем с нами, — предложил Вахтанг, — глядеть не могу на твою кислую рожу. Баб на всех хватит.

Виктор отрицательно покачал головой и снова мрачно уставился в потолок. Но чем дольше он лежал, тем более привлекательной казалась ему эта идея. У самого-то Саблина, в чье тело попал Виктор, женщин, как он помнил, не было, тому просто было некогда. Сперва полуголодная жизнь во время учебы в ФЗУ, после детдома, потом завод и аэроклуб по вечерам совершенно не оставляли свободного времени. В училище тоже с этим было туговато. А тут есть шанс поправить положение. Не то чтобы Виктору это было так интересно, в его жизни, что осталась в далеком будущем, женщины были. Но организм настойчиво требовал. И вообще, сколько же можно решать свои половые проблемы самостоятельно. А Таня? А Таня сама виновата… и вообще ей только замуж надо.

Решившись, он спрыгнул с кровати и стал одеваться. Вахтанг такому повороту событий обрадовался, но сразу забеспокоился:

— Продуктов маловато на троих, у тебя есть чего?

Перешерстив небогатое имущество Виктора, друзья прихватили для обмена старую нательную рубаху и отправились за приключениями.

Флигель, где жили «соседки», поразил Виктора своей убогостью и нищетой. Он был низенький, Виктору приходилось наклоняться, с земляным полом, с маленькими тусклыми окошками, разделенный деревянной перегородкой на две неравные части. Этому флигелю лучше подошло бы слово «сарай». И в этом сарае жили три женщины и пятеро ребятишек. Беженцы. Те, у кого война отобрала мужей и отцов, потом выгнала из дома, заставила бродить по дорогам и, наконец, ютиться в таких вот мазанках. Впервые Виктор вот так, явно, столкнулся с другой стороной войны. Не той, где стреляют и умирают, а той, как живут пострадавшие от этой войны. До этого он, конечно, слышал о беженцах. Видел, как они, нагруженные скарбом, тянутся по дорогам на восток, но вот так, вблизи, это было впервые…

Женщины восприняли приход летчиков равнодушно, без малейшего намека на радость или энтузиазм. Вахтанг церемонно познакомил с ними Виктора, как оказалось, здесь жили две Любы и Маша. Зато для детишек появление Вахтанга стало праздником. Они сразу же загалдели, окружили его, теребя за штаны и просительно заглядывая в глаза. Он заулыбался и достал из кармана скрученный узлом носовой платок, развязал и начал ссыпать в маленькие ладошки заранее заготовленный сахар. Сахара было мало, может, пара ложек, но детской радости не было предела.

Потом они чинно расселись на лавках. Игорь угрюмо рассматривал носки своих унтов, Вахтанг сразу же ввязался с женщинами в оживленный разговор, Виктор больше осматривался. Хозяйки флигеля ему не понравились, изможденные, с серыми от усталости лицами. Лет им, всем троим, было где-то под тридцать, хотя, может, ему это только показалось. Вахтанг тем временем разошелся не на шутку, он пел соловьем, сыпал остротами, весело смеялся, сверкая белыми зубами. Постепенно обстановка в комнате начала улучшаться, на лицах у хозяек появились улыбки, они о чем-то перешептывались и пересмеивались.

Вахтанг подсел к самой симпатичной, высокой светленькой женщине, которая, если Виктор ничего не напутал, звалась Машей, по-хозяйски ее приобнял и что-то быстро зашептал на ухо. Женщина стрельнула глазами на Виктора, улыбнулась и, наклонившись к соседке, укачивающей ребенка, тоже что-то ей зашептала. Та, низенькая и кареглазая, посмотрела на Виктора, побледнела, отдала ребенка и что-то тихо ответила, отчего окружающие засмеялись. Она встала и, поправив платье, ушла в темноту меньшей комнаты.

— Ну чего ты сидишь? — сказал Вахтанг Виктору. — Иди к Любе. — Глаза у него были веселые, а пальцы на руках нервно подергивались.

Во второй комнате было темно, тусклого света, проникающего сквозь мутное окошко, явно не хватало, чтобы осветить ее днем, а уж ночью было темно, как в гробу. Виктор чертыхнулся, ударившись обо что-то ногой. Полез в карман и зачиркал зажигалкой, осветив помещение. Вторая комната было узкая, словно пенал, разделенная поперек висящей на веревке простыней, почти всю ее занимали стоящие одна за другой две кровати, так что между ними и стеной оставался узенький проход. Он отодвинул простыню и обнаружил раздевающуюся Любу. Теперь он рассмотрел ее повнимательнее. Она было невысокая и темноволосая. Наверное, раньше она было кругленькая, упитанная, но лишения согнали с тела весь жир, оставив некрасивые складки кожи. Однако груди у нее были большие, словно налитые, с крупными ареолами сосков. Появление Виктора и свет зажигалки ее ничуть не смутили, она полностью разделась, спокойно улеглась на кровать и раздвинула ноги, показав ему заросшую черным волосом промежность. Зажигалка жгла руку, и Виктор ее потушил и подсел рядом. От нее пахло молоком и полынью, впрочем, запахом полыни был пропитан весь их флигель. Он провел рукой ей по животу, потискал груди, но никакого энтузиазма и возбуждения от того, что сейчас будет заниматься с ней сексом, Виктор не испытывал. Наоборот, душу жег стыд, что ему приходится вот так, за еду покупать любовь. Перед ним встало Танино лицо, ее удивительные зеленые глаза, и Виктор не выдержал, резко вскочив, он пулей выскочил из комнаты, быстро надел реглан и, не прощаясь, ушел домой. На душе было мерзко и тошно.

 

Глава 11

В последний день марта зима снова заявила о своих правах. Ночью отметки термометров опустились до минус пяти, дороги подмерзли, замерзло так и не просохшее летное поле их аэродрома. А значит, они наконец смогут отсюда улететь. Их разбудили еще в темноте, и друзья, уложив в сидоры свои нехитрые пожитки, отправились в столовую, на последний здесь завтрак. Их пятидневное бездействие наконец-то закончилось.

БАО где-то разжился свежими куриными яйцами, и теперь к завтраку каждому летчику выдавали еще по одному вареному яйцу. После частых опостылевших макарон такая добавка многим пришлась по вкусу. В столовую они зашли вместе с группой новых летчиков. Одна из официанток, увидев резкий наплыв людей, закричала в недра кухни:

— Манька, летчики пришли. Ты им яйца помыла?

Через секунду помещение утонуло в грохоте громкого мужского хохота. Официантка, покраснев, исчезла на кухне, а летчики, все еще смеясь, принялись рассаживаться по местам.

На аэродроме было шумно, ревели прогреваемые моторы, сновали техники. Новый полк готовился к полетам. К Виктору подошли Шаховцев с комиссаром.

— Витя, сможете облетать свою «девятку»? — спросил комиссар.

— Мы мотор на земле опробовали, — добавил Шаховцев, — работает как зверь. Пулеметы отстреляли, все нормально, но надо бы ее в воздухе погонять.

— Давайте слетаю, — ответил Виктор. — Только можно я тогда и пилотаж покручу заодно, если все нормально будет. Кстати, как там с радиосвязью?

— Гольдштейн радио настроил, теперь три машины с передатчиками, можете в воздухе переговариваться, — ответил Шаховцев. — На машину Беридзе поставили передатчик с разбитого «Ила». Все работает.

— Ну и отлично, — сказал комиссар. — Нам назначили перелет после обеда. Так что, товарищ Саблин, облетайте свой «МиГ» заранее, чтобы потом чего не случилось.

Солнце уже показалось над степью, когда Виктор наконец поднялся в небо. Сперва пришлось долго ждать бензозаправщик, после ремонта его машину никто не заправлял. Потом ждал, пока взлетит пара «ишачков». Наконец, увидев со старта зеленую ракету, плавно толкнул сектор газа вперед. Мотор заревел, самолет завибрировал и начал постепенно разгоняться, подпрыгивая на неровностях, и вскоре взмыл в небо. Виктор был счастлив, за эти дни он соскучился по полетам, по небу, и теперь каждая секунда в вышине доставляла ему буквально физическую радость.

Он сделал два круга над аэродромом и, видя, что все нормально, решил слетать на пилотаж. Пробив тонкую облачность, он оказался в чудесном краю, где ярко голубело небо, а облака покрывали землю ослепительно-белым ковром. Разогнавшись, он ушел на петлю, в верхней точке полубочкой переведя ее в горизонт, тут же сорвал машину в штопор. Выведя истребитель над самыми облаками, он закрутил пилотаж, выжимая из машины все, что умел. Мотор ревел на максимальных оборотах, давила перегрузка, а он плясал на своем самолете бешеный танец дикого животного. Это было счастье, это был полет.

Внезапно в наушниках раздался треск, и послышался встревоженный голос Вахтанга:

— Витя, Витя, ты живой, Витя… Сзады, сзады, да отвэрни же ты, — внезапно закричал он, и эфир заполнили непонятные грузинские ругательства.

Виктор машинально дал ногу и резко отработал ручкой, однако сзади никого не оказалось. Он беспокойно озирался в кабине, но небо было чистое, никакие «мессера» на него не падали. Эфир был забит матюгами Вахтанга, и ответить, что у него все нормально, Виктор не мог.

Он начал снижаться к аэродрому, прикидывая, что же могло случиться. Голос Вахтанга внезапно пропал из эфира, и вместо него он услышал запыхавшегося Зайцева:

— Саблин, Саблин, вы меня слышите? Саблин!

— Слышу нормально, у меня все в порядке, — ответил недоумевающий Виктор.

— Над аэродромом «мессеры», пара. Немедленно подходите, поможете.

— Принял, где они, высота?

— Черт, — внезапно закричал комиссар, — что же он делает? Черт. Не ходи за ним, не ходи, — кричал он кому-то невидимому. — Черт! Все… Сбили.

— Да где они, где? — закричал Виктор. — Отвечайте.

— Над северной конечностью аэродрома, — глухим голосом ответил комиссар, — высота метров восемьсот, начинают разворачиваться.

Виктор в разрыве облаков увидел внизу деревню и, сориентировавшись, бросил истребитель в пике. Он немного ошибся, вынырнув из облаков в стороне от того места, куда планировал, но это уже не играло большой роли. Внизу, на фоне черно-белой, с редкими остатками снега землей, он увидел два знакомых хищных силуэта. Они закончили разворот и теперь начинали разгоняться вниз, видимо, собираясь проштурмовать аэродром. Позиция для атаки была почти идеальная, враги были ниже его и с меньшей скоростью. Он бросился на «мессеров», решив атаковать ведомого — это было проще и безопасней, беспокоясь только, чтобы самолет не рассыпался от такой скорости. Дистанция сокращалась, враги стремительно увеличивались в прицеле. Виктор уже вот-вот собирался открыть огонь, как атакуемый им самолет внезапно начал делать маневр, переходя на другую сторону от своего ведущего и ломая Виктору всю атаку. Он резко довернул, буквально чувствуя, как стонет от перегрузок его истребитель, загнал открывшийся самолет ведущего немца в прицел и зажал гашетки. Трасса уткнулась в фашистский истребитель, и он увидел, как у того по фюзеляжу пробежали вспышки разрывов крупнокалиберных пуль. Немец резко задрал нос, и Виктор, избегая столкновения, потянул ручку вверх и в сторону. Перегрузка навалилась страшной тяжестью, закрывая глаза, сдавила грудь. Под самыми облаками он резко развернулся, услышав по радио захлебывающийся голос комиссара:

— Молодец, Витя, молодец. Дымит, гад.

Ниже его и в стороне свечой, оставляя за собой сильный серый шлейф, в небо поднимался «мессер». Он все замедлялся, а потом резко сорвался в штопор, оставляя за собой дымную спираль, закувыркался к земле. Второй «мессер» был ниже и заходил в атаку на Виктора, атакуя в лоб. Виктор бросил свой «МиГ» ему навстречу и, видя, что «мессер» упрямо идет на него, дал своему самолету небольшой крен, отжал ручку от себя, насилуя двигатель, и дал ногу. Ходить с врагом в лобовые атаки он не собирался. Дымные трассы немца замелькали в стороне и выше, а Виктор боевым разворотом попытался зайти ему в хвост. «Мессер» подставлять свой хвост не пожелал, и они закрутились в хороводе, стараясь перекрутить противника. Держался враг хорошо, упорно. Виктор весь взмок от напряжения, с оконцовок крыльев срывались белые жгуты воздуха, но вскоре мало-помалу он стал одолевать. «Еще пару петель, — подумал Виктор, — и я его расстреляю». Но этим мечтаниям не суждено было сбыться, «мессер» резко рванул в сторону и на бреющем, словно распластавшись по земле, принялся удирать. Виктор гнал его пару минут, но «мессер» был немного быстрее, его самолет начал постепенно уменьшаться в размерах.

Виктор отвернул и полетел к аэродрому. Гоняться за «мессером», без шансов догнать, не входило в его планы. Немец, видя, что его не преследуют, плавно набрал высоту и скрылся в облаках.

Над аэродромом поднимался черный дым горящего самолета, неподалеку в поле лежали битый «Мессершмитт» и севший на брюхо «ишак». Туда от аэродрома уже бежали люди, и Виктор увидел, что пилот «ишака» жив и ходит вокруг своего самолета, рассматривая повреждения. Над всем этим безобразием уже набирала высоту тройка «ишачков».

Из кабины Виктор вылез мокрый, словно после душа, ноги немного подрагивали, он еще толком не пришел в себя, охваченный азартом и возбуждением боя. Подскочил Шаховцев, хлопнул его по плечу так, что Виктор слегка присел и сграбастал его в объятия. Подбежали техники и летчики и бросились его качать.

— Да вы что, братцы? — пытался отбиться Виктор, но безуспешно. Десяток сильных рук подбрасывали его вверх снова и снова…

Через два часа им дали команду на перелет. Виктор бросил прощальный взгляд на проплывающие под крылом крыши приютившей их деревеньки и тающий позади аэродром. Было немного грустно, очень много случилось здесь за эти месяцы. Радость первых побед, потери друзей и горечь поражений, все это переплелось и связалось с маленькой, затерянной в степи деревенькой.

Аэродром Шахта № 6 встретил их низкой облачностью и сильным боковым ветром. Взлетная полоса аэродрома была узкая, окруженная сугробами, и ошибка при сносе могла стоить поврежденного самолета, а то и жизни. Садились с большой опаской, Вахтанг из-за неправильного расчета заходил на посадку трижды, но справились, благополучно посадив машины на незнакомое поле. Комиссар ушел на КП, утрясать формальности по передаче самолетов, остальные остались у самолетов, осматриваясь. К ним подошли четверо «местных» летчиков, завязали обычные разговоры: про общих знакомых, про полеты. Шишкин, видимо, решив покрасоваться, словно спасаясь от жары, несмотря на продувающий ветер, распахнул комбинезон, демонстрируя всем орден. Один из подошедших, высокий капитан, со смуглым, окаймленным бакенбардами лицом, усмехнулся и распахнул свой. На гимнастерке у него сияли золотом и эмалью ордена Ленина и Красного Знамени. Игорь стремительно покраснел и под смешки летчиков застегнулся.

— А скажите, — спросил Виктор капитана, — Покрышкин, он у вас в полку летает?

— Да, есть такой, — улыбнулся тот, — а что?

— Да я слышал, он ас известный, очень много немцев сбил, хотел посмотреть…

— А Сашка-то у нас фронтовая знаменитость, оказывается, — засмеялся капитан. — Сбитые у него есть, — он прищурился, вспоминая, — два или три. Я точно не помню. Это подходит под очень много? — улыбнулся он. — Но летчик хороший, это да.

— Блин, — растерянно пробормотал Виктор, — наверное, это другой Покрышкин.

— Может, и другой, — легко согласился тот, — сам-то, сержант, хоть одного сбил?

— Да у меня уже пятеро, — невольно распрямив плечи, гордо ответил Виктор, — крайнего сегодня утром, прямо над аэродромом, завалил.

— Да ты силен, — усмехнулся капитан, но в голосе скользили уважительные нотки. — Переходи к нам, в гвардию. Нам как раз такие бойцы нужны.

Летчики засмеялись, и разговор плавно перескочил на другое, а Виктор стоял и размышлял о своем. Он читал мемуары Покрышкина и хорошо помнил, что у того к концу сорок первого года было около десятка сбитых. Его даже на Героя представляли, но не срослось. А здесь сбитых всего три или даже два. Ведь не будет же капитан ему врать? Зачем? Эти мелкие отличия наваливались друг на друга, их становилось все больше, и они постепенно разрушали привычную мозаику известной одному Виктору картины былой войны. А значит, это не его история. Скорее всего, это история другого мира. Пусть и очень похожего, но все-таки другого…

Виктор медленно подрулил к старту и выставил руку из кабины. Стартер возле руководителя полетов поднял белый флажок и отмахнул им в сторону направления взлета. Виктор плавно толкнул сектор газа, и мотор заревел, разгоняя почти трехтонный истребитель по взлетной полосе. Разогнавшись, он приподнял хвост самолета и через десяток секунд уже был в воздухе. Предстояло сдать последний зачет — воздушную стрельбу. Самолет-буксировщик давно взлетел и теперь неторопливо проплывал сбоку, таща на тросе конус. Для Виктора это было просто, разогнав машину, он загнал серый треугольник мишени в прицел, вынес упреждение и выпустил две короткие очереди. Тусклые желтоватые огоньки трассеров ткнулись в серый мешок, с него посыпалась какая-то труха. Значит, попал. Он, сделав еще пару кругов над аэродромом, пошел на посадку и, выпустив щитки, с небольшим перелетом сел. Все было просто и буднично, как и десятки раз ранее. Вот только летал он не на привычном «МиГе», а на новом самолете «Як-1». Вернее, самолет был не новым, машина была порядком истерта и потрепана многочисленными курсантами, но для Виктора она все еще была в новинку. Он неторопливо выбрался из кабины, с важным видом отдал парашют ждущему своей очереди молодому сержанту из пополнения и пошел к стоящим неподалеку друзьям.

С тех пор, как их группа сдала оставшиеся самолеты шестнадцатому гвардейскому полку, прошло уже полтора месяца. Осталась позади долгая эпопея кочевой жизни, когда они догоняли отбывший из Миллерова полк. Догнать его смогли только в Саратове, добираясь туда десять дней. Оттуда их сразу направили на переучивание в Багай-Барановку. Сюда прибыл их полк, чтобы стать одной из эскадрилий запасного авиационного полка — ЗАПа, на продуваемый всеми ветрами волжский аэродром, в котором ожидали своей очереди на переучивание сотни летчиков, а днем никогда не смолкал рев авиационных моторов. Именно на этом аэродроме Виктор вкусил все прелести тыловой жизни, жизнь в здоровенных, похожих на огромные силосные бурты землянках, походы в столовую и по расположению части только строем, обилие всяческих командиров. Даже помыться толком нельзя, их возили в баню за двадцать километров. Кормили тоже неважно, хотя, в принципе, хватало. Вдобавок летать давали по чайной ложке. Он был в ЗАПе уже месяц, а налетал всего семь часов. Молодым сержантам, пришедшим недавно из училищ, уделялось куда больше внимания. Но это, видимо, была политика руководства запасного полка, старички и так летать умеют, раз до сих пор живы, значит, можно за счет них подтянуть молодежь. Вот сейчас отстреляют последние летчики, и можно сказать, что их полк переучился на новую матчасть. Оставалось получить только новые самолеты и пополнить личным составов до штата. Но с личным составом проблем не было. Здесь сотни летчиков ждали своей очереди на переучивание, чтобы отправиться на фронт.

— Товарищ генерал-старшина, — Шишкин щелкнул каблуками, по-уставному козырнул, преданно вытаращил глаза и затараторил: — За время ваших полетушек в подразделении происшествий не получилось! Разрешите получить ваши, как всегда, гениальные замечания? — Он пытался говорить серьезно, но на лице расползалась ехидная ухмылка.

— Вольно, боец, — ответил Виктор, чувствуя, что тоже улыбается, — выдыхай. Вахтанг, что за чудную траву вы тут курили?

— Ему курить не надо, — все еще хихикая, ответил Вахтанг, — как и пить. Он и без того дурной.

— Как прошла охота на ворон? — уже спросил Шишкин. — Убил хоть одну? Ты ведь за этим сейчас летал?

— За этим, — ответил Виктор, — когда же дадут нормально летать на высший пилотаж? С этими полетами по кругу разве машину распробуешь…

— М-да, — грустно протянул Вахтанг, — пилотаж… пилотаж тут только на фронте будет. О, глядите, Васин садится.

Они дружно повернули головы и увидели, как заходящий на посадку «Як» плюхнулся прямо на посадочное Т, подпрыгнул в небо, снова плюхнулся и покатился по аэродрому, гася скорость.

— Хе, — Шишкин ядовито усмехнулся, — знатного козла отодрал наш командир новоявленный. Знатного. Теперь всем нужно срочно разбегаться, иначе сожрет. Эх, как же власть людей меняет-то.

Вахтанг грустно вздохнул, но одергивать Шишкина не стал, буркнул только:

— Хватит тебе уже…

Виктор сочувственно поглядел на Вахтанга. После ранения Шубина он был первым кандидатом на должность командира эскадрильи, к тому же кубарь старшего лейтенанта был не за горами, но более высокое начальство рассудило иначе. Еще не закончилось переформирование полка, а на должность командира второй эскадрильи уже назначили Лешку Васина. Учитывая, что майор Никифоров убыл из полка на повышение, а на его место пришел «варяг» — старший лейтенант Овчинников, это назначение выглядело странным. К тому же Лешка, став командиром, ужасно загордился, на остальных летчиков, столько времени летавших с ним бок о бок, стал смотреть свысока, подчеркнуто держался на расстоянии и частенько устраивал разносы по поводу и без.

Зато Виктору от начальственных инициатив немного перепало. Его внезапно повысили в звании до старшины и назначили командиром звена. Приказ был старый, когда он был еще на фронте, но узнал об этом Виктор только здесь. Правда, подчиненных у него было всего двое, и ему с ними не особенно повезло. На должность младшего пилота ему в звено назначили сержанта Артема Пищалина, молчаливого пермяка, лет девятнадцати. Был он худой, тонкошеий, с покрытым прыщами лицом и узкими плечами. И хотя был он старательный и исполнительный, а Виктора безмерно уважал, но все равно благодаря своему внешнему виду уважения у командира не снискал. Вдобавок летал он слабенько, а учитывая сжатые сроки переобучения и скудный лимит бензина, перспектив выучиться получше у него было очень мало. Да и второй подчиненный оказался тем еще подарком, хотя это был весьма опытный боец с налетом не меньше, чем у Саблина. Старшим пилотом в его звено, к всеобщему удивлению, назначили Шишкина. И хотя его тоже повысили в звании до старшего сержанта, Игорь озлобился. Служить под началом лучшего друга, которого сам когда-то водил в бой, он посчитал чуть ли не оскорблением. Он не говорил об этом прямо, но его былые шуточки и подколки, далеко не всегда смешные, стали куда более ядовитыми и уже начинали напрягать. И если в небе с Игорем никаких проблем не было и быть не могло, то на земле они начинали вызревать. К тому же Игорь сразу невзлюбил Пищалина и при случае старался отравить ему жизнь, как мог.

Вдобавок ко всему Виктор так и не увидел Таню. Когда они прибыли в полк, в Саратов, ее уже не было, хотя в тыл она ехала со всеми, под присмотром дяди. И куда Таня пропала, никто толком сказать не смог. Он, выбрав удобный момент, даже попытался расспросить майора Пруткова, но в ответ услышал только неприкрытую угрозу, чтобы Виктор не совал нос не в свое дело и что, если он увидит Виктора рядом с Таней, то лучше уж сразу сам вешается. Это все сопровождалось обильными матюгами. Такой неприкрытой злобе Саблин искренне удивился, раньше с майором у него отношения были нормальные, и с чего он так взъелся, Виктор не понимал. В общем, обстановка в тылу казалась ему хуже горькой редьки, и фронт начал казаться довольно милым местом.

Вчера они фактически закончили обучение, совершив групповые полеты в составе звена и эскадрильи. Вылеты прошли слабо, Пищалин в строю держался плохо, его самолет все время плясал по высоте, то отставал от Виктора, то опасно сближался. Впрочем, так летали почти все новые пилоты, но Саблин все равно получил знатный нагоняй от инструктора. От нечего делать, в ожидании, когда же что-то прояснится в их долгом тыловом ожидании, Виктор взялся учить Пищалина взаимодействию в паре пешим по-летному. Шишкин к затее Виктора отнесся с изрядной долей веселья, но комментировать и издеваться над Пищалиным не стал. Вчера его основательно пропесочили на комсомольском собрании, он вроде бы затих, но в его прищуренных глазах все равно затаилось что-то невысказанное, затаенное. Виктору на этом собрании тоже досталось за нечуткое отношение к подчиненным, и он теперь гадал, стуканул ли это Пищалин, или же это была инициатива недавно пришедшего в эскадрилью политрука. Но деваться было некуда. Возможно, в бою от действий Пищалина будет зависеть и его жизнь, а умирать из-за плохо обученного подчиненного не хотелось.

— Пищалин, даю команду на поворот налево. Куда суешься? Прямо иди. Ты же от меня справа, значит, должен дождаться моего разворота. Да, так, — они ходили в стороне от всех, растопырив руки, имитируя полет. Остальные летчики только посмеивались, глядя на троицу.

— Шишкин, ты у нас «мессера» будешь изображать, давай, строй атаку слева, — Виктор слегка осип от постоянных команд, но дело того вроде стоило. Артем, по крайней мере на земле, уже начал понимать основные принципы взаимодействия в паре. Глядишь, и в воздухе не будет тупить.

— Пищалин, ты же в кабине находишься, а не у тещи на блинах, головой верти, чего в сторону пялишься?

— Начальство идет, — тихо ответил Пищалин и как-то незаметно вжал голову в плечи.

К ним, заинтересованно посматривая, подходили двое. Один в представлении не нуждался, это был начальник штаба — Прутков. А вот второго, молодцеватого майора в новеньком реглане, Виктор видел впервые.

— Отрабатываете? — спросил Прутков. — Молодцы! — Голос у него глуховатый и равнодушный.

— Сколько у вас общий налет? — спросил майор. В отличие от Пруткова, он оживленно разглядывал летчиков.

— Общий налет двести семьдесят один час, из них на «Яке» — восемь, — ответил Саблин.

— Двести восемьдесят, из них на «Яках» семь, — добавил Шишкин.

У Пищалина оказалось сорок часов налета и пятнадцать на «яках». Засиявший было при ответах Виктора и Игоря капитан при виде Артема слегка скривился. Он задал еще несколько вопросов, и они с майором ушли.

Загадка их прихода разрешилась следующим утром, когда Саблина, Шишкина и Пищалина вызвали в строевой отдел. Там незнакомый старлей сообщил, что их переводят в другой полк.

— Срочно сдайте полученное вещевое имущество, оформите документы и езжайте в Саратов, вот адрес, найдете. Там доложите командиру 364-го полка о прибытии в его распоряжение.

Из штаба Игорь с Виктором вышли ошарашенные. Растерянно переглянулись и уныло пошли сдавать старшине постельное белье. Пищалин, наоборот, обрадовался и побежал на склад получать обмундирование.

Через два часа троица уныло топталась в автопарке БАО, ожидая попутную машину на Саратов. Вот и остался позади еще один кусочек их жизни. Осталась позади короткая учеба в запасном полку. Остались полковые друзья, которые, возможно, уже скоро получат новые самолеты и отбудут на фронт. А их ждала пугающая неизвестность…

— Это все Прутков, — сказал Игорь. — Из-за Таньки. Вот сучонок…

Такая мысль давно крутилась у Виктора в голове, и он согласно кивнул:

— Похоже на то.

— Ну, ты ей хоть вдул? — спросил Шишкин. — Ты же так и не рассказал ничего. Хоть не зря страдаем?

Виктор отрицательно помотал головой. Говорить не хотелось, внутри все кипело от злости на Пруткова.

— Витька, ты лопух, — Игорь возмущенно плюнул под ноги. — Это ж надо так обосраться? Таньке не вдул, от Любки сбежал. Ты вообще нормальный? Я, кстати, эту Любку потом отжарил, — похвастался он. — Ничего так, горячая бабенка.

Игорь в последнее время изменился. Если раньше он был полковым моралистом и, кроме своей Нины, с которой у него в лучшем случае было несколько поцелуев, никого не признавал, то теперь на женщин он все чаще смотрел расчетливым взглядом циника. Исключительно с точки зрения перспективы затащить их в койку. Даже своей девушке он стал писать гораздо реже. Может, тому виной были немногочисленные походы с Вахтангом, а может, короткая интрижка по дороге в Саратов. Тогда они, в Сталинграде, два дня ожидали поезда, Игорь пошел в кинотеатр и там склеил какую-то женщину. Где он с ней провел время и как, Игорь не распространялся, но пришел довольный, как объевшийся сметаной кот, за что и получил нагоняй от Зайцева. Тем не менее сейчас он, видимо, полагал себя великим покорителем женских сердец.

Пищалин слушал их разговор, приоткрыв рот, и его торчащие под пилоткой уши покраснели. Худой, в солдатских обмотках и длинной шинели, он совсем не походил на летчика.

— Пищалин, чего рот раскрыл? — накинулся на него Игорь. — Ворона залетит.

Артем что-то невнятно буркнул и отвернулся. Легкий ветерок играл пробивающейся зеленой листвой деревьев, солнце начало припекать. Виктор, прищурившись, смотрел на кувыркающиеся в небе самолеты, слушая доносящийся несмолкающий гул авиационных моторов. Истребители, мелькающие в небе маленькими черточками, поднимались в небо и садились один за другим. ЗАП жил своей жизнью, готовил фронту летчиков.

Остановилась полуторка, старая колымага, не ремонтированная, должно быть, со дня появления на свет. Они запрыгнули в кузов и прижались к борту, стараясь держаться подальше от пустых топливных бочек. Машина, скрипя и скрежеща, тронулась, оставляя за собой облако пыли. Виктор застегнул реглан, поднял ворот и, задумавшись, смотрел в небо. Впереди была полная неопределенность: неясное, а оттого и немного пугающее назначение в новый полк и три долгих года войны. Небо над головой сияло голубой краской, белели редкие комки облаков. Сколько раз он поднимался туда на самолете, сколько раз разглядывал его с земли, оно всегда, и сейчас, и в будущем, и в прошлом, оставалось одинаковым. Оно было равнодушным ко всему, беспристрастно рассматривая сверху страны и континенты, крупные мегаполисы и затерянные в глухих таежных дебрях деревеньки, снующих внизу человечков с их глупыми мыслями и желаниями. Видело небо и пустую проселочную дорогу с отчаянно пылящей по ней полуторкой и сидящего в кузове Виктора. Но куда приведет его эта дорога, не знало даже оно.