Проснулся он от голода. Было еще темно, в комнате стояла тишина, было слышно, как посапывает во сне спящий у противоположной стенки Синицын, как скребет мышь за стеной. Он пытался было снова заснуть, но сон не шел, хотелось есть, живот едва не сводило.

Виктор поднялся и, шлепая босыми ногами по холодному земляному полу, пошел, напился воды, голод немного отступил, но уже не спалось. Тогда он завернулся в одеяло и, усевшись на кровать, принялся ждать утра. Самочувствие улучшилось, и значительно. Опухоль с лица спала, ушибы почти не ощущались, только немного побаливала рука. Удивило то, что зуб перестал болеть и шататься и зажили сорванные ногти. Однако быстро организм заживает. Раньше такого не было.

Постепенно деревенька начала просыпаться. Начали кукарекать первые, самые горластые, петухи, со стороны столовой кто-то гремел пустыми ведрами, проехала машина, видимо, за летчиками. Потом заскрипела кровать в соседней комнате, это проснулась хозяйка дома — Екатерина Павловна, женщина лет шестидесяти. В этой хате она жила одна, муж умер вскоре после Гражданской, дети уехали жить в город. Так она и доживала сама свой век, в этой маленькой, затерянной в полях деревушке.

Она повозилась в своей комнате, потом вышла на улицу. Вскоре послышался скрип колодезного ворота, загремели ведра — Екатерина Павловна управлялась по хозяйству. Хоть оно у нее и небольшое — две козы и пара десятков кур, а ухода требует каждодневного.

Наконец проснулся Синицын, он долго потягивался, зевал, наконец окончательно проснувшись, ушел в прихожую, умываться. Вернулась Екатерина Павловна, звякала в своей комнате чугунками, возилась, потом неожиданно принесла Виктору большую кружку козьего молока.

— На вот, касатик, выпей.

Молоко оказалось теплое, с запахом, однако он выпил с большим удовольствием, после долго благодарил хозяйку…

Потом Синицын провел очередной, утренний медосмотр. Удивленно почесал голову, но комментировать ничего не стал, сказав только Виктору, чтобы тот ходил в столовую самостоятельно. Однако, когда достали его летный комбинезон, от этой мысли пришлось отказаться. Комбинезон был рваный, кожа костюма измазана грязью и кровью, в меховой ворот набился всякий мусор.

— Да, Саблин, в таком виде тебя на люди пускать нельзя. Хотя очень хочется. Елки-палки, одна морока мне с тобой, ты своим появлением превращаешь полковой медпункт в богадельню. Ладно… смотри, я после обеда поеду в дивизию, за лекарствами, чтоб успел постираться. Я сейчас в столовую, скажу, чтобы тебе поесть принесли и шинель.

Однако врач проявил чудеса щедрости и лично принес два котелка с завтраком, буркнув:

— Держи, хворый, помни своего благодетеля.

На завтрак оказались осклизлые макароны на постном масле. Гадость, конечно, но Виктор сжевал с большим удовольствием, как и едва темный чай с черным, почерствевшим хлебом.

После завтрака Синицын приказал ему спрятаться в закутке и не мешать, начинался прием больных. Таковых было довольно много. Сперва пришел знакомый электромеханик из первой эскадрильи. Он накануне проткнул руку отверткой, рана загноилась, и рука распухла. Виктор стал свидетелем небольшой операции, он удивился, как ловко и быстро врач почистил, обработал и забинтовал рану. Прошло едва ли десяток минут, как он уже принимал следующего пациента — мастера по приборам из второй эскадрильи. Тот был ранен пять дней назад при бомбежке аэродрома и теперь ходил на ежедневные перевязки. Еще было четверо, но они были с простудными заболеваниями, этих он напичкал порошками и быстро отпустил.

Потом Виктор поставил на печку чайник, выпросил у Екатерины Павловны большую деревянную бадью и приступил к стирке. Комбинезон, намокнув, превратился в нечто малоподъемное и мылся очень неохотно. Однако спустя час мучений даже кровь перестала выделяться на коже костюма. Повесив одежду сушиться, Виктор походил по комнате. Энергия переполняла его тело, хотелось чего-нибудь этакое совершить. Он прибрался и вымыл полы в их комнате, починил сломанную лавку в комнате хозяйки, набрал воды и, не найдя никакого вектора для приложения усилий, принялся отжиматься от пола. За этим занятием его и застал вернувшийся Синицын.

— Охренеть! Саблин! Немедленно прекрати! Ты что творишь, елки-палки? Последние мозги отбил?

— Не знаю, товарищ военврач. Как будто нашло что-то, прям невтерпеж стало. — Виктору стало стыдно, переполнявшая энергия кончилась, руки подрагивали от напряжения, в голове зашумело.

— Вот дурной физкультурник! Ты понимаешь вообще что творишь? Ты загнуться можешь, идиотина! К черту! Завтра же тебя выписываю! Дубина!

Напевая песни, которые здесь услышат еще не скоро, Виктор шел на аэродром. Шлось легко, легкий морозец не мешал. Дорога была хорошо укатана, солнце ярко светило, снег искрился, так отчего бы не спеть. Доктор выписал его сегодня утром. После вчерашнего он был сильно зол на Виктора, поэтому, быстренько осмотрев его утром, выдал:

— Хватит морочить мне голову. Ты здоров, как бык! На тебе землю можно пахать. Так что иди, летай. Чтоб я тебя больше здесь не видел.

И Виктор ушел, а что еще оставалось делать. Комбинезон, аккуратно зашитый Екатериной Павловной накануне, давно просох, так что ничего его не задерживало. Весь летный состав полка и все начальство были на аэродроме, так что он, немного побродив по деревне и отобедав в столовой, зашел в летное общежитие, где жили летчики их эскадрильи. В прихожей за столом, ткнув голову в ушанку, спал дневальный, тот самый солдат, который открывал ему дверь несколько ночей назад. Услышав скрип двери, дневальный испуганно вскинулся, но, увидев Виктора, успокоился. На щеке у него краснел отпечаток шапки. Виктор молча миновал солдата и зашел в комнату летчиков. В этой тесной комнате помещался весь оставшийся состав их эскадрильи. Жили тесно. Двухъярусные нары в количестве трех штук занимали большую часть помещения, оставляя место для стола, лавки, пары тумбочек и узких проходов между ними. Его место, на верхней полке у дальней от окна стены, белело стругаными досками, скатанный соломенный матрас с тощей подушкой лежали в изголовье. Надо бы сходить к старшине и получить постельное белье, но Виктору было лень. Он открыл тумбочку и принялся изучать разложенные на полке свои вещи. Все осталось в сохранности и в том самом виде, что и пять дней назад. Записная книжка, пара карандашей и школьная тетрадь для писем. Тетрадь заметно похудела, хотя Виктор за все время не написал ни одного письма, видимо, постарался Шишкин, тот писал много. Основное место среди его вещей занимал главный предмет его гордости — темно-синие командирские бриджи. Он купил их по случаю, еще до войны, учась в летной школе и отдав за них последние деньги. С тех пор прошел почти год. Такие бриджи сняли с вещевого довольствия и летчикам не выдавали. Хотя многие старшие летчики еще донашивали старое обмундирование, сержант в таких бриджах смотрелся бы по меньшей мере вызывающе. Но Виктор все равно их хранил, надеясь когда-нибудь пощеголять. Сунув в тумбочку завернутое в полотенце мыльно-рыльное, он собрался было идти, но тут взгляд его упал на лежащую на койке Петрова гитару. Гитара эта осталась в наследство от штурмана полка — Королькова. Тот неплохо играл и часто пел под нее вечерами, развлекая летчиков. После его гибели гитару взял себе Петров, пытаясь научиться, впрочем, без особого успеха. Виктора осенила идея — вот он верный способ прославиться. Достаточно вспомнить побольше песен будущего, того же, к примеру, Высоцкого, подобрать аккорды, и дело сделано. В той жизни, что осталась в будущем, он немного умел бренчать на таком инструменте, так что особых проблем быть не должно.

Гитара оказалась семиструнной, но Виктора это не смутило. Однако дальше началось сплошное разочарование. Он не мог взять даже простейший ля-минор, не говоря уже о баре, пальцы не слушались совершенно. Он перебирал пальцами и так и сяк, но ничего не выходило. «Моторика у тела другая, — озарение пришло не сразу, — Саблин-то гитару в руках не держал никогда, а я в его теле». Решив, что моторика дело поправимое и со временем появится сама, он продолжил терзать гитару, решив ее для начала настроить. Но и тут его ждало разочарование. Звуки казались совершенно одинаковыми, струны вроде как звучали в унисон, но выдавали какую-то какофонию. Он сидел почти час, извлекая из инструмента хриплый дребезжащий трезвон, и в итоге плюнул. Если разучить аккорды и научиться ловко перебирать пальцами еще было возможно, то чем заменить отсутствие музыкального слуха? Расстроенный, он бросил гитару обратно на койку, та обиженно загудела. Вариант прославиться, распевая чужие песни, накрылся медным тазом. Еще можно было попробовать стать поэтом. Навспоминать кучу стихов и песен из будущего и выдавать их за свои. Однако такая слава Виктора как-то не прельщала. Посидев еще немного и обдумав свое положение, он решительно направился на аэродром. Благо идти было недалеко.

Аэродром был небольшой. Весь в снегу, он представлял собой укатанную полосу на краю бывшего колхозного поля, с двумя самолетными стоянками и наспех сооруженными капонирами. Каждая эскадрилья базировалась на своей, поэтому стоянки так и назывались: первая и вторая. Сейчас аэродром был пуст, все самолеты были на задании, и эта притрушенная серым снегом пустота действовала на Виктора угнетающе.

У входа в КП он неожиданно встретился с командиром полка, полковником Мартыновым. Командира в полку не любили. Этот некогда храбрый летчик, герой войны в Испании, сбивший там шестерых фашистов и заслуживший орден Красного Знамени, сейчас потихоньку спивался. В дела полка он вникал слабо, поверхностно, переложив почти всю работу на комиссара и командиров эскадрилий. Периодически его дрючили из дивизии, он на некоторое время бросал пить и имитировал деятельность. Как правило, это ни к чему хорошему не приводило и, к счастью для полка, длилось недолго. Летал он очень мало, видимо, полагая, что он свое уже отвоевал, пусть теперь воюют другие, «МиГа» же откровенно побаивался, предпочитая изредка совершать вылеты на «утенке» — «УТ-1».

— Здравия желаю, товарищ полковник! Сержант Саблин, прибыл после лечения, готов к полетам!

— А! Саблин! Быстро ты… быстро… Здоров, значит. А что доктор говорит?

— Так точно, здоров. Доктор говорит, что пахать можно!

— Это хорошо… хорошо. Ну, иди в эскадрилью… Хотя… Отставить! Погоди-ка… погоди. — Мартынов задумался. — Там, на стоянке, стоит «восемнадцатый» «МиГ», видишь? Вот давай, бери его… сделай пару кругов над аэродромом и садись. Потом взлетай снова и пилотаж, пилотаж выполни. Десять минут тебе на пилотаж, не больше. Замысел ясен? Ну, давай… выполняй…

До стоянки Виктор шел как на Голгофу, едва переставляя ноги. К чему торопиться на собственные похороны? При мысли, что ему сейчас придется лететь, бросало то в жар, то в холод. Он понимал, что вроде бы летал и раньше, что тело должно помнить навыки, и в принципе он знает, как лететь… Но все равно было не по себе, страшновато… «Блин, черт меня сегодня на аэродром понес. Отлетал бы завтра, с кем-нибудь на спарке, а потом можно и на «МиГе» пробовать», — думал он.

Стоянка была почти пустая. Возле капонира стоял одинокий «МиГ» с большой желтой цифрой «18» на киле, да в соседнем капонире стоял другой, разобранный. К его немалому удивлению, техник Семен Павлович, здоровенный, усатый мужик, лет тридцати пяти, попытался его прогнать.

— Да ты чего, Палыч?

— Вали давай, — напирал Палыч, — нечего тебе тут делать. Без приказа Шубина я тебя к самолету не пущу. Опять разобьешь. Давай, шагай отсюда! — Работающие поблизости техники, услышав перепалку, побросали работу и заинтересованно прислушались.

— Палыч, ты в натуре оборзел? — вскипел Виктор. — Мне только что комполка приказал лететь, и я полечу.

Палыч отступил. Бросил под ноги грязную тряпку и, тихо ругаясь, ушел со стоянки. Ну, вот сейчас свершится…

Виктор не торопился. Зная, что в авиации мелочей не бывает, тщательно провел внешний осмотр самолета, проверив все, что можно. Судя по внешнему виду, самолет уже бывал в переделках, на фюзеляже виднелись две некрашеные латки, еще одна украшала левое крыло. Он был выкрашен в белый цвет, однако побелка где облетела, где стерлась, и выступающая родная зеленая краска придавала истребителю неповторимый вид.

Самолет был заправлен и внешне готов к взлету, даже парашют лежал на сиденье. «Перед смертью не надышишься, — обреченно подумал он, — придется лететь!»

Палыч ушел, никто из техников помогать ему не захотел, так что ему пришлось самому убирать колодки и возиться с парашютом.

«Ну вот… уже скоро. Так… кабина чистая, ничего лишнего, сиденье как будто под меня подогнано. Ручка ходит легко, педали тоже… триммер на нейтрали». — Виктор проверил, все было нормально, машина была готова к взлету, даже мотор еще не успел остыть после прогревания.

Появился Палыч и с независимым видом подтащил баллон с воздухом, подключил его к системе…

Мотор зарычал, разметая всей своей тысячетрехсотсильной мощью снег вокруг, машина задрожала, и Виктор, следуя указаниям техника, медленно порулил на старт. Рассыпая искры, с КП взлетела зеленая ракета, давая «добро» на старт. Дальше оттягивать с полетом было уже нельзя.

Он плавно подал сектор газа полностью вперед. Мотор взревел, задрожав от переполняющей его мощи. «Так… хорошо… а теперь отпустить гашетку тормозов…» Истребитель плавно тронулся. Виктор больше не боялся. Страх был загнан куда-то глубоко, только сердце бешено колотилось, и липкий пот растекался по телу. Разбег, скорость начала расти, и тут машину начало вести вправо, Виктор дал левую педаль, но это не помогало. Тогда он несколько раз нажал на тормоза, и самолет, словно нехотя, выровнял направление движения. Оторвалось от земли заднее колесо. Машина все сильнее ускорялась вперед… Наконец он плавно потянул рукоятку на себя, и самолет легко оторвался от земли и начал неспешно набирать высоту. Он летел!

Виктор переключил кран уборки шасси и приветливые зеленые лампочки погасли — загорелись красные. Значит, все нормально, шасси убрались. Он прибрал тягу, однако скорость все возрастала, а земля удалялась все быстрей. «Ну вот, набрал сто метров, пора делать разворот влево». Машина плавно повернула, повинуясь скупому движению ручки. Во время полета он, как учили еще в аэроклубе, постоянно осматривался, двигая взгляд по определенному маршруту: капот, скорость, альтиметр, курс, приборы контроля двигателя, снова капот… Периодически вспоминая о том, что он все-таки летчик-истребитель, Виктор начинал осматривать небо вокруг.

«Ну вот, уже второй круг завершается. Быстро время летит, однако…» Последний разворот, самолет с небольшим снижением устремился к полосе, та немного уходила вправо. «Ага, тут еще снос есть. — Он слегка подвернул машину. — Теперь нормально, и курс и глиссада… Так… выпускаем закрылки». Самолет немного вспучило, скорость начала падать. «Вот черт, немного недотягиваю…» Виктор послал сектор газа немного вперед. Посадочное «Т» быстро приближалось. Он выровнял машину по горизонту, убрал появившийся крен, и через несколько секунд самолет плавно приземлился на три точки, покатился по аэродрому, подпрыгивая на неровностях и быстро теряя скорость… «Есть посадка! Ну, слава богу!»

Второй раз он взлетал куда спокойнее, мандраж почти прошел, иногда только потряхивало… плавно набрал две тысячи метров и принялся выполнять пилотаж. Выходило не очень… Виражи получались плохо, шарик все норовил ускользнуть из центра, самолет скакал по высоте, сказывался долгий перерыв в полетах, ну и, само собой, «вселение». Петли получались куда лучше. От перегрузок, при резких маневрах, немного темнело в глазах, голова вдавливалась в плечи и казалось, что внутренности вот-вот опустятся к сиденью… Время вышло, Виктор уже собирался идти на аэродром, как вдруг, осматривая заднюю полусферу, увидел чужой самолет. Истребитель заходил на него на большой скорости, со стороны солнца, дистанция была метров двести и быстро сокращалась. «Сейчас меня срубят», — от страха перехватывало дыхание… однако Саблин не растерялся, он полностью прибрал газ, резко рванул ручку на себя и дал правую ногу. Машина задрожала и тут же сорвалась в штопор. Вовремя! Хищная тень мелькнула где-то выше и пропала, Виктор выровнял свой «МиГ» и начал разгоняться в сторону аэродрома, ища глазами противника. А вот и они. Врагов оказалось трое, они летели параллельным курсом справа выше, видимо, потеряв из виду его самолет. Однако в облике этих самолетов было что-то знакомое. «Да это же «МиГи»! Е-мое, чуть свои не сбили. Или это такие шутки идиотские?» — Он начал строить заход на посадку, истребители пошли следом. — Точно, свои! Вот гады». Он сел, зарулил на стоянку, выключил мотор. Вылезая из кабины, увидел, как заходили на посадку «МиГи». Судя по бортовым номерам самолетов, садились Шубин, Шишкин и Нифонтов. «Ба, да это не только наши, а можно сказать, почти родня…»

К его удивлению, Мартынов был тут, на стоянке, распекал кого-то из техников, Виктор тут же направился к нему.

— Тащ полковник, задание выполнено, разрешите получить замечания!

— А, Саблин! Вернулся уже? Ну что же, неплохо. Хотя вираж у тебя слабоват… слабоват. Ну да ничего, наверстаешь. Включим тебя в боевое расписание. Так… эту машину за тобой закрепим, я Шубину скажу. Ну, иди… иди, изучай район действий, готовься…

Мартынов ушел на КП, а Виктор остался дожидаться посадки своего непосредственного командира.

Капитана Шубина можно было коротко охарактеризовать тремя словами: хам, пьяница и Летчик. Именно, Летчик с большой буквы. Лет тридцати, среднего роста, худощавый, с острыми чертами лица. Его голову украшала уже изрядных размеров проплешина, как помнил Виктор, эта проплешина появилась уже на фронте — за четыре месяца капитан сильно облысел. Выпить он был не дурак, употребляя при любом удобном или неудобном случае. Командование полка его тихо ненавидело, но он был один из лучших и опытнейших летчиков в дивизии, и ему все сходило с рук.

Шубин с ведомыми уже выбрались из кабин и проводили разбор вылета. Он издалека заприметил Саблина и с ходу выдал следующее:

— О! Вредитель пожаловал! Саблин, ты сейчас летал?

Виктор, который собирался доложить о прибытии, на секунду завис, чем Шубин сразу воспользовался:

— Какого хрена? Кто тебе разрешал лететь?

— Вылетел согласно устному приказу полковника Мартынова, выполнить два вылета на истребителе, полет по кругу и пилотаж.

— По приказу значит… Вот гусь-то… — ни к кому не обращаясь, протянул капитан. — А почему… тута, в штопор попал?

— Ну так, тащ капитан, это… пилотаж выполнил, собирался уже на аэродром лететь, тут вижу, на меня кто-то сзади заходит, вот-вот стрелять начнет, вот и пришлось штопором из-под атаки уходить.

— Саблин, то, что ты из-под атаки так ловко ушел — это ты молодец, а вот то, что меня так поздно увидел, говорит, что говно ты, а не истребитель! Ты должен врага первым увидеть, построить маневр для внезапной атаки и сбить его. Сегодня ты меня увидел в последний момент, завтра «мессера» можешь и не увидеть. Запомните тута этот пример, — резюмировал Шубин, — в любом, даже учебном вылете нужно осматриваться, нужно видеть все, как в бою… Ладно… Я так понимаю, что тебя Мартынов в расписание уже включил? Хорошо. Я, тута, на КП, пока отдыхайте… А, кстати, Саблин, тот «утенок», что ты разбил. Там оказался заводской брак в моторе, так что ты тута невиновный. Радуйся…

В ожидании вылета летчики полка проводили время не на КП, как водится, а на стоянках, в маленьких эскадрильных землянках. Дневальных там не водилось, за порядком и поддержанием тепла следили сами летчики. Топили маленькую буржуйку чем придется, обычно для этой цели использовали стебли подсолнуха с близлежащего колхозного поля. Колхозники успели убрать урожай, но подошедший фронт прервал оставшиеся полевые работы, и сейчас оно темнело частоколом серых, изломанных стеблей. Вот и сейчас Виктор с Игорем бродили по полю, вырывая толстые промерзшие стволы и подбирая уцелевшие шляпки. После из них выбивали семечки и жарили на буржуйке.

— Слушай, — спросил он Игоря, — а чего комэск злой такой? Ну, вылетел я, это же хорошо, ему мороки меньше.

— Да тут дело не в тебе. Это Валерка Нифонт сегодня рассказывал. Так вот, у нас в полку четырнадцать исправных самолетов получается. И летного состава без тебя тоже четырнадцать было, у нас — пять, в первой — семь, ну, и комиссар с командиром. А в боевом расписании всего двенадцать летчиков. Мартынов-то не летает, Изаксон, после того как Королькова сбили, тоже перестал… А задачи полку выполнять надо, ставят-то как будто у нас полный комплект… Вчера комдив прилетал… вздрючил Мартынова, что летчиков мало. А этот тебя увидел и обрадовался — сразу в расписание включил. Тебе бы, по-хорошему, надо еще потренироваться… А вот то, что не твоя вина за этот чертов «утенок» — это хорошо, я слышал, в соседнем полку летчик «ишака» разбил. Зазевался на взлете. Так ему семь лет дали, правда, с отбытием на фронте, — тут Игорь невесело засмеялся…

К аэродрому подошло еще одно звено «МиГов».

— О! Наши возвращаются, давай быстрее…

Эскадрилья была в сборе, даже Шубин вернулся с КП. Летчики набились в крошечную землянку и, растопив с помощью бензина буржуйку, чинно расселись по местам. Коптилка на столе светилась тусклым желтым язычком. Все молчали. Нифонт успел задремать, уронив голову на скрещенные руки. Шубин закурил, задумчиво рассматривая потолок. Полумрак в землянке вызывал тоску, располагая к неспешным раздумьям.

«Вот я и стал летчиком, — думал Виктор. — Как-то быстро, неожиданно. Включили в расписание, и все — скорее всего, завтра я уже полечу в бой». — От этой мысли стало как-то неуютно, снова захотелось обратно, в будущее, где его не будут целенаправленно и изощренно убивать. Однако от действительности не убежать, как бы ему ни хотелось домой, в сытый XXI век, но вокруг оставались все та же тесная землянка и усталые летчики.

Причем, как он понял, домой хотелось вернуться не столько от войны, сколько от окружающей действительности. Война пугала возможной смертью, но одновременно манила неким любопытством — а как оно там? А смогу ли я? Память Саблина ответ дать не могла, для него война тесно связалась с больничной койкой, а вот Виктору почему-то хотелось это узнать. Как и для многих людей, что родились во времена Советского Союза, гитлеровская Германия на подсознательном уровне воспринималась им как враг. Не нужно было ломать себе голову, искать причину, раз есть фашисты — значит нужно с ними воевать. К тому же воевать не в серой пехоте, а в элите войск — истребительной авиации.

А вот действительность удручала. И не тем, что один из командиров давно забил на все, кроме стакана и собственной задницы, а второй хам и смотрит на тебя как на пустое место. Это было нормально, такого добра и в будущем хватает. Удручала окружающая нищета. Он знал, что раньше жили не очень хорошо, но не представлял насколько. Все эти земляные полы в саманных, крытых камышом хатках, бедно одетые, полуголодные люди. Оставаться среди всего этого не хотелось. Но и выбора не было.

«А с другой стороны, — подумал он, — ведь кое-что я знаю. Как там Покрышкин воевал? Парами летали, с радио и что-то было — то ли про колокол, то ли шкаф. Нет, колокол это фигура такая, пилотажная. Шкаф… блин, а ведь читал я про Покрышкина. Помню, в нарядах на КПП ночью делать нечего было, вот читал всякую ерунду из библиотеки. Попадались мемуары всякие… Вспомнил! Точно, вспомнил, только не шкаф, а этажерка. Когда самолеты на разной высоте идут и как-то там так выходит, что немцы этого боятся и чуть ли не сами падают». Память Саблина по этому поводу ничего вразумительного подсказать не могла. Как Виктор уже разобрался, прежний владелец практически ничего не читал, да и вообще мало интересовался всякой там тактикой и прочей ерундой. Его гораздо больше интересовала собственно красота полета и женщины. Однако последние интересовали больше теоретически, поскольку и в училище, и на фронте их было мало, а их, в свою очередь, совершенно не интересовал высокий, угрюмый и застенчивый сержант.

Вечерело. Тусклое зимнее солнце все сильнее склонялось к горизонту. Все расслабились — сегодня вылетов уже не будет. Послышались шутки, под темным потолком поплыли сизые клубы табачного дыма. На улице раздался надтреснутый звук автомобильного клаксона. На сегодня все. Эскадрилья веселой гурьбой вывалилась на улицу, забрались в кузов полуторки и стали дожидаться пилотов из первой, чтобы вместе ехать домой.

В столовой были обед и ужин сразу. Днем обедать ни у кого (кроме Виктора) не было времени. Стоял шум и гам. Пилоты первой эскадрильи сегодня провели три воздушных боя и сбили «мессера». Они жестикулировали, рассказывали эпизоды проведенных боев, чувствовали себя именинниками. Героем дня оказался старший лейтенант Сергей Лисичный — командир звена из первой эскадрильи. Эта его точная очередь положила конец карьере гитлеровского аса. Сейчас он сидел, глупо улыбаясь, принимая поздравления от наших летчиков, пьяный от радости. Это был его первый сбитый.

Подали водку в запотевшем графинчике, затем начали приносить первое. По столовой поплыл запах наваристого борща. Неужели продовольственная служба расстаралась? Летчики довольно водили носами, принюхиваясь.

Шубин разливал водку, это была уже полковая традиция, едва ли не священнодействие. Каждому летчику наливалась порция в соответствии с его дневными заслугами. Виктору сегодня недосталось, он боевых вылетов не совершал, зато себе капитан налил заметно больше. Ну да это ничего, Виктор с большим удовольствием налег на борщ, странно, в обед его кормили супом, ну да ладно…

После ужина все высыпали на улицу. Было уже темно, шли едва ли не на ощупь. Вот и их хата, здесь жил состав эскадрильи, и здесь теперь будет его дом. Впрочем, скорее не дом, а кровать. Он забрался на нары и, переполненный впечатлениями, моментально провалился в сон.