Опередили нас грибники на машинах, пока топали мы с сыном в гору с электрички к урожайным березнякам за речкой Боровлянкой. Да еще с час потратили на черемуховый кустик возле дорожки — уж больно ягоды на нем крупные и сладкие, ну никак нельзя мимо пройти. А попутно я дорвался до зверобоя, ожелтившего нескошенную пустошку. Полный рюкзак натузил целебной — от ста болезней — травы и лишь тогда вспомнил о груздях. Их же, по словам друга Венушки, напрело видимо-невидимо и среди недели в самый раз поазартничать на веселых мшистых взгорках.

Ополоснули студеной водой из омутка, затененного смородиной, лицо и руки, вдоволь напились вкусно-прозрачной воды, перешли по бревнышку через Боровлянку и — вот они березнячки с редкими осинами и соснами. Вовка заранее складешек изготовил, а я достал из чехла грибной нож и попутно подумал: малы ведерные корзины, впору выкидывай лекарственное «сено». Эвон как пахнет груздями из леса!

Сунулись прогалинами на заветный бугорок у одинокой сосны и… загрустили. Там и сям торчали свежие пеньки: корешки все ядреные, без единой червоточины. Прощупали мшистые «пятачки», редкую траву-волосник и еле-еле с десяток груздков срезали. А дальше и вовсе пусто, как будто угодили на вырубку-делянку.

— А может, за ручьем никто не побывал? — робко предположил сын.

— Сейчас выследим, — сказал я. — Ручей почти пересох, но русло топкое, и если кто-то пересек его — стало быть, и там не наше счастье.

Дно ручья было сплошь истолочено дикими козлами, однако в узком месте заметили следы человека. Все, делать нам нечего и за ручьем, придется пытать надежду на бугре за речкой, где в березовой дуброве бьют ключи и лес тот почему-то окрестили Червоток. Уж куда-куда, а к Червотоку на машине не подступиться!

Пересекли усыхающий ручей и ближе к опушке двинулись последним березнячком. Совсем перестали под ноги смотреть, а больше всего на деревья глядим — нет ли где чаги? Вдруг над нами грозно и басовито, словно бомбовоз, что-то прогудело к ближней осине. Не успели разглядеть пролетевшее крупное насекомое, как наплыл сплошной угрожающий гул. Невольно присели и несмело подняли головы: чуть выше нашего роста к осине летели и летели буровато-полосатые шершни. А из расщелины в осине сыпался желтоватый опил и приличные куски мозгловато-красной сердцевины. Там, в осине, шла горячая работа: шершни точили и грызли нутро дерева для своего гнезда. А снующий рой «бомбовозов» — яснее ясного! — носил с берез-сухостоин то, из чего получается гнездо, похожее на серую оберточную бумагу.

— Самые древние бумагоделатели! — шепчу я сыну, а он толкает меня в бок и торопливо радуется:

— Ты смотри, смотри, папа, груздей, груздей-то сколько!

И верно ведь, верно! Вся поляна взбугрилась груздями и наверху их полным-полно, от волнения аж во рту пересохло.

М-да, небось те грибники «на колесах» тоже губы облизывали на грузди, а приблизиться к ним побоялись. Крылатые караульщики особо злы, когда строят гнездо, и задень ненароком одного — всей стаей набросятся на кого угодно.

Потихоньку, на корточках, спятились мы подальше от осины и в сторону, где не гудят шершни. Сели под толстой березой комлем в наклон и стали размышлять. Конечно, по лесу на Червотоке вряд ли встретятся шершни, но и вряд ли там груздей наберем. Здесь их вон сколько, на всю зиму насолить можно. Однако, однако страшно даже слушать, как гудят шершни, а уж как они жалят — с детства помню. Не просто жалят, а как будто кто-то колом сшибает тебя с ног.

— Что делать-то, папа? — растерянно спрашивает сын, а сам крутит в руке складешек и глаз не сводит с недоступных груздей. Понимаю, как ему жаль оставлять грузди и тащиться куда-то с пустой корзиной.

— Что делать? А вот что: до сумерек поищем смородину по речке, а как свечереет — сюда вернемся. Но только домой ехать придется ночным поездом.

— Ну и пусть, ну и пусть! — радуется Вовка. — Не пропадать же груздям, перерастут и исчервоточатся. Кому они тогда нужны…

Гудение бомбовозов осталось далеко позади, а мы все еще шли с оглядкой вплоть до речки и кустов черной смородины. На ягоды нам не очень-то подфартило: скот повытоптал смородину и она начала хиреть. У одной омутины над самой водой углядели куст — ряса-рясой спелой смородины, но… только шевельнули ветками, как зазвенели-заныли желто-полосатые осы. В самой середке куста висел бумажный шар — осиное гнездо. Ладно что вовремя отпрянули мы за черемушник и осы не успели найти нас.

— Снова не повезло, — чуть не заплакал Вовка. — Там шершни, здесь осы…

Выбрались мы с ним на обдув — бугорок у ракитника, прилегли на прогретую землю и с расстройства сами не заметили, как задремали. И если б не ругань пастуха возле недальнего загона, наверное, проспали бы и ночной поезд. Протерли глаза, а солнце давно закатилось за увалы и вдоль над речкой извилистым дымком надвис туман. Тут не до разговоров: молча корзины в руки и чуть не бегом в березняк, к той осине.

Возле комля светлел ворох опила, в воздухе было тихо, даже комары не гнусили. И все же не в полный рост, а ползком по отсыревшей траве добрались мы до груздей. Наклали корзины до верху, стали резать в кучки. Уже на ощупь, впотьмах, обшарили поляну и прямо у осины, запалив берестячко, начали освобождать рюкзак. Зверобой перевязали бечевкой, а его натуго загрузили упруго-круглыми груздями.

Не по бревнышку, а через земляной мосток у запруды миновали мы речку Боровляночку. Неподалеку полыхал и сыпал искрами костер пастуха, а сам он у мостика брал воду на чай. Увидел нас с груздями и захохотал:

— Ай да молодцы, обхитрили-таки шершней! Так им и надо, ишь собственники выискались! А смородину-то что не обрали? Хотя, хотя ее-то по потемкам худо брать. Ладно, пущай птицам остается.

А вас я подкину на «Урале» до станции. Счас вот отнесу воду и мигом домчу. Грузди-то у вас особенные, ночного сбора, — закончил словоохотливый пастух.

…Ночью мне приснилось жаркое летнее утро, поляна с осиной, а низко над ней вился и сердито завывал рой шершней. Они как бы выговаривали: «У-у-у, украли, украли…» А на опушке сидел верхом пастух, попыхивал папиросой и смеялся:

— Не украли, а взяли. Ишь, караульщики нашлись! Сторожите лучше моих бычков. Поняли?

А грузди, между прочим, все до единого оказались ядреными и зимой не раз напомнят нам о ночном грибосборе.