Начало записок Плотника

Это пишет Плотник. Я забрал тетрадку у этого ненормального, которого Профессор, как видно, из чистого любопытства, граничащего с маньячеством, зачем-то приютил здесь, в Бункере. Я всегда подозревал в нём эти садистские наклонности, эту неуёмную, невесть откуда взявшуюся тягу к власти и к всеобщему поклонению, но чтобы завести придворного пророка, воспевающего твою божественность, это уж совсем! Ничего я ему не намекал, как он тут пишет, я его всячески пытался отговорить от глупых и безрассудных поступков, но, как видно, так и не смог. Я уговаривал его, умолял и унижался… Ладно, тебя не жалко, старика, но девочку-то ты зачем утащил?

Я пролистал эти твои полные самолюбования записки. Не могу сказать, что они совсем не произвели на меня впечатления, скорее наоборот: они всколыхнули во мне забытые воспоминания, вернули меня в то время, когда я в одиночестве бродил по пустынным чёрным улицам, в то полное беспросветной тоски время, когда мне было всё равно – жив я или мёртв. Я написал об этом рассказ, правда, незаконченный. Я, вообще, много чего пытался написать, уже потом, в Бункере. Сейчас, по истечении некоторого времени, эти мои наброски кажутся какими-то жалкими попытками творчества, неудачной пародией на кого-то великого.

Сразу замечу, что при всём том, что я здесь уже написал, а возможно, ещё и напишу в дальнейшем про Профессора, я не испытываю к нему ничего, кроме благодарности. Мне никогда не забыть того момента, когда я посреди этого своего «чёрного» периода нашёл его в Бункере. Это было сродни нахождению уставшим путником оазиса в пустыне. Именно так оно и было для нас, тех, кто собрался вокруг него в то время.

Посреди куда-то бегающих и вечно спешащих людей, на фоне всеобщей злобы и отчаянного желания дать кому-то напоследок в морду, на всём этом тёмном и мрачном фоне он был, словно белый маг, излучающий свет. Он никуда не торопился, но много делал, говорил мало, но шутил и улыбался. Шутки, правда, были весьма странные и сомнительные, вроде того, что «наконец-то сбудется мечта всех мужчин, и под воздействием радиации мы наконец-то обретем лингамы своей мечты», или «наконец-то можно посмотреть чёрно-белые шедевры Феллини и Антониони, выглянув на улицу», или «давно мечтал посетить парк ледяных скульптур, пусть и немного окровавленных».

Читая эти записки, я не могу не удержаться от нескольких комментариев. Что-то уж очень много ты пропустил, дорогой мой Президент, и о многом предпочёл забыть. Например, о том, что сам-то назвался в анкете преподавателем (ну, ты им и был, всё по чесноку!), а когда зашла речь об умерщвлении «ненужных», то именно ты, а не кто-то другой весьма убедительно доказывал ценность учителей в отличие от юристов, депутатов и риэлторов. Так уж тебе хотелось сохранить свою жизнь. Хорошо хоть всё это длилось недолго, люди стали сами умирать, но всё равно натворили мы такого, что не оправдаться нам с тобой на Страшном суде, в который ты, правда, не веришь.

Нет у тебя никаких деталей, никаких примет нашего вынужденного сосуществования в Бункере, а они-то как раз и составляют наибольший интерес для будущих поколений, для которых ты, вроде бы, и стал писать эту свою тетрадочку. Ты сосредоточился совсем на другом, на своём любимом предмете: на критике. Не смею сказать, что не согласен с тобой. Мы много говорили об этом предмете, и во многом наши взгляды совпадают, даже готов признать, что ты меня в чём-то убедил. О, да, ты умеешь убеждать. Только вот, к чему это всё? К чему эти молнии ненависти, которые ты, словно Зевс, мечешь в политиков давно ушедшей эпохи, перемежая для разнообразия политику описаниями своих галлюцинаций? Да, съели их, съели, не переживай! Толку-то… Нам тоже недолго осталось месить ногами тающий снег.

 

Воспоминания Плотника о себе и об отце

Он что-то тут написал про меня, но, опять же, всё как-то по-своему, по-Профессорски. Вообще, любое событие, действие он всегда воспринимал глубоко по-своему, зачастую весьма неожиданно. Вот и в описании меня Профессор изображает какую-то мистическую фигуру, способную на суперменские поступки. В реальности же я всего лишь неудачливый музыкант, в свои сорок не успевший совершить чего-то сколько-нибудь выдающегося. Вся эта тяга к экстремальному, как я сейчас понимаю, не более чем попытка компенсировать ощущение пустоты в душе.

Музыка, кстати, от отца. От того самого отца, которого Профессор называет «гробовщиком», намеренно перевирая или по забывчивости путая то, что было на самом деле. Никакой он не гробовщик. Прежде всего, он тоже гитарист. А ещё романтик, балагур, любимец женщин, прожигатель жизни, вечно улыбавшийся и ни о чём не жалевший. В общем, полная противоположность мне, зануде и трижды тихому семьянину.

Пара слов о себе: закончил школу, университет бросил на втором курсе, играл в группе, пел песни. Долго и упорно пытался найти продюсера, записывался, рассылал свои песни по всем возможным адресам. Много выступал в пустых залах. В общем, успеха на музыкальном поприще не добился. Вернулся к ремеслу, которым в своё время занимался мой отец, кстати, благополучно скончавшийся за пять лет до «взрывов» от оргазма на теле очередной любовницы. Ремесло заключалось в изготовлении памятников и табличек, что по тематике сходно, конечно, с тем, что описывал Профессор, но явно не относится к деятельности «гробовщиков». Женился. Разводился.

Немного странно, что, описывая меня и немного затрагивая фигуру моего отца, Профессор почему-то умалчивает, что был с ним знаком, более того, они в молодости были друзьями. Профессор как-то проговорился об этом, впрочем, я тоже кое-что слышал от отца и сопоставил сказанное. По всему выходило, что они весьма плотно общались во времена своей бурной юности. Со мной Профессор знаком не был, но слышал от отца о моём существовании. Впрочем, не могу сказать, что и отец был сильно со мной знаком, по крайней мере, в первые двадцать лет моего существования. В общем, оба они, столь много значившие в моей жизни мужчины, что-то обо мне слышали.

Интересно, когда он увидел меня на пороге своего Бункера, меня, почти полную копию отца, с которым было столь много выпито, а в межпохмельном промежутке – проговорено, что он подумал? Был ли Профессор что-то должен отцу или наоборот? Стояли ли между ними какие-то обиды? Может быть, они просто повзрослели и разошлись?

Он рассказал, по сути, всего одну историю, да и ту, наверное, не рассказал бы, если бы не обстоятельства. Накануне мы совершили очень удачный набег на один склад и прихватили, помимо всего прочего, достаточное количество алкоголя. Профессор вообще не пил, несмотря на то, что в первые месяцы у нас с горячительными напитками не было никаких проблем. Он был всегда трезв и собран, ему органически были неприятны чьи-то пьяные рожи и глупые проспиртованные шутки. Но в тот день он напился. Он, я и ещё несколько человек тогда потратили не одну сотню патронов, отгоняя от стен Бункера толпу, пытавшуюся в него проникнуть. Несчастные, голодные, замёрзшие люди с детьми на руках умоляли нас впустить их внутрь. Дети плакали, ветер завывал… Конечно, я понимаю его, наш Бункер был и так переполнен, мы только стали что-то обустраивать, у нас появилось своё автономное электричество от самодельных ветряков, мы столько всего сделали, чтобы спастись, мы – те, кто поселились в Бункере первыми. Безусловно, оправданием любого злодеяния является ещё большее, но предотвращённое злодеяние. Только вот что же мы предотвратили этим побоищем, Профессор?

Так вот, после всего этого, после того, как мы растащили все трупы от входа и раскидали их по соседним дворам, где они стали тихонько коченеть и превращаться в ледяные скульптуры, мы пошли отдыхать. Он протянул мне бутылку «Рябиновой». Когда же через пять минут бутылка опустела он, находясь на границе сознания и спасительного очищающего опьянения, заговорил.

 

Рассказ Профессора об отце Плотника в пересказе Плотника

Он, оказывается, помнил мою мать ещё молодой. Назвать её красивой он не мог, но что-то притягивало к ней мужчин, причём как раз то, что, по идее, должно было отталкивать: высокомерие, наглость, язвительность. У неё было много поклонников, в том числе и мой отец. Он сначала как-то не выделялся на общем фоне, но вскоре стал явным фаворитом.

Дело было в те далёкие и счастливые времена всеобщей свободы, о которых мы, граждане демократического Континентального Союза, можем только мечтать. Свобода, ведь это, на самом-то деле, не право избирать красивых, семейных, среднего возраста, улыбающихся, хорошо говорящих, любящих фотографироваться с бабушками, целующих детишек, абсолютно одинаковых и пустых людей, которые считают своим первейшим долгом защиту меньшинств. Свобода – это не колбаса всех возможных размеров и форм. Свобода – это состояние души, при котором любая попытка лишить тебя этого самого состояния воспринимается как покушение на твою жизнь. Профессор говорил, что вот у них тогда так и было. Они так жили, они были свободными во всём. Если бы им, тогдашним молодым, заявили, что 40 % лингамов должны быть чёрными, они бы революцию устроили (если честно, этот его пассаж я тогда не понял).

У них была такая большая дружная компания, человек двадцать, они учились в университетах, ходили на концерты, дружили, влюблялись. Мои родители были одним из центров притяжения их компании, буйные, драчливые, всё время выяснявшие отношения. Отец играл на гитаре в одной панк-группе. Стадионов они не собирали, но локальной популярностью пользовались.

После того, как родители, наконец-то, сошлись, у отца всё равно то и дело появлялись какие-то мимолетные подружки, а вот мать хранила верность своему бессовестному бой-френду. Однажды, видимо, её стала утомлять роль жертвы, и мама решила завести себе поклонника, тем более что он сам как-то завёлся. Вряд ли у них там было что-то такое типа «он приколотил свой гвоздь любви к её воротам страсти» (это была цитата от Профессора). Скорее всего мать хотела немного позлить отца, который, проведав про «поклонника», решил ему «навалять». Отец вообще любил подраться. Профессор усмехался, постепенно пьянея, я же, хоть и тоже впадал в алкогольный транс, пытался впитать в себя каждое слово. Я и сейчас помню всё, что он сказал. Папа узнал (точнее, подслушал), что мать назначила «поклоннику» свидание где-то в районе Главного Гастронома и предложил Профессору пойти туда с ним «приколоться».

Отец и Профессор надели какие-то старые шляпы, длинные плащи с высокими воротниками, чёрные очки и, покуривая трубки, устроились наблюдать за «влюбленными» метрах в ста от них. Зрелище двух то ли джеймсов бондов, то ли шерлоков холмсов, наверное, было комически впечатляющим, тем более что отец с Профессором постоянно «кололись», как принято говорить у артистов, то есть выходили из образа, начиная дико ржать. Профессор хохотнул, вспоминая. Они шли строго за «объектами» всё так же с трубками в зубах, раскрыв перед собой свежий номер «Российской Газеты».

Мама, конечно, увидела их сразу, но не подала вида, приняв участие в этой игре. «Поклонник» тоже весьма скоро смекнул, что два загадочных парня в чёрных шляпах и постоянно сползающих с их тощих плеч плащах поверх футболок с надписью “Sex Pistols” следуют за ним по пятам.

Потом была, естественно, разборка двух молодых людей к явной радости присутствовавшей при этом мамы. Профессор не мешал дерущимся, был, своего рода, судьёй и готов был констатировать ничью, когда внезапный окрик милицейского патруля заставил их всех, включая маму, рвануть куда-то прочь.

Они бежали по родному городу, сначала испуганные, потом, когда поняли, что оторвались, уже весёлые и смеющиеся. Позже, вечером, отец и Профессор вот так же, как мы сейчас, пили «Рябиновую» вдвоём без закуски где-то в подворотне. С «поклонником» этим они тоже, кстати, подружились.

Профессор замолчал, заряд кончился, бутылка покатилась куда-то вниз по обледенелым красным пятнам на дороге. Как, интересно, снимали стресс члены зондеркоманд? Дурацкая, в общем-то, история про развлечения молодых и свободных. Но для меня и такой рассказ был полнейшим откровением.

 

Несколько слов о Профессоре и о первом годе после «взрывов»

Он рассказывал мне немного о себе, именно немного, поскольку тема личной жизни была для него явно закрытой. Кроме того, что по молодости увлекался какими-то сектами, о чём сам любил поязвить, он особенно ничего и не говорил.

Я мало что знал о нём, но в первые месяцы после “взрывов”, когда у нас ещё работала Сеть, то вспыхивая, то внезапно затухая по воле Его Величества Электричества, я, напоследок, специально порылся во «Всемирной Помойке» и кое-что нашёл. Сеть была полна многочисленных восторженных отзывов о продававшихся в созданной Профессором группе компаний товарах. Также я обнаружил не менее многочисленные злобные отзывы о нём как о человеке. Из последнего я сделал вывод, что передо мной личность, как минимум, достойная. Быть удостоенным чести оказаться героем столь большого числа заказных статей – это дорогого стоит!

Судя по всему, наш Профессор был человеком жёстким, неуступчивым, постоянно влезавшим в какие-то сомнительные с точки зрения государства схемы, а потому постоянно с кем-то из госорганов судившимся. От конкурентов его отличала очевидная тяга к самым современным технологиям. В сфере, как мне кажется, весьма консервативной он использовал прогрессивные научные подходы.

Ещё все знали, что он действительно был каким-то преподавателем в университете. То, что перед нами человек, много чего повидавший, было совершенно очевидно. Но при этом было ощущение, что та, прошлая его жизнь была для него самого всё равно, что скучный кинофильм, который, вроде как, и не хочется смотреть, но приходится, раз уж всё равно пришёл в кинотеатр и расположился в кресле. Несмотря на всё его прошлое богатство, он, по-моему, достаточно давно и сознательно списал себя в утиль, и только известные события вернули ему тягу к жизни.

Он очень молодо выглядел, хотя ему было уже за шестьдесят. Он не выделялся ни высоким ростом, ни величиной кулаков. В первый год он вообще был каким-то тихим и незаметным. Я что-то не припомню, чтобы он кого-то заставлял что-то делать или на кого-то повышал голос, но при всём том его слушались беспрекословно. Крепкие накачанные мужики, готовые, казалось, разорвать любого, кто мог бы им перечить, понурив голову, шли выполнять его просьбы, высказанные негромко и даже как-то робко.

Новое время родило нового героя. Я часто думал, в чём его секрет и, кажется, догадался: дело в том, что он был умным. Вот так вот всё просто. Он очень много всего знал. Его мозг был хранилищем какой-то совершенно загадочной, но невероятно полезной информации во времена, когда никто ничего не помнил. Мы отвыкли запоминать, за нас это делали наши устройства. Мы не хранили информацию в голове и не старались сохранить её где-нибудь помимо Сети. Вся наша жизнь постепенно перекочёвывала туда, в Сеть, и оборвалась она внезапно, когда выключилось электричество. Нет, правда! Я вот не помню наизусть ни один из телефонных номеров! Мне с трудом вспоминаются адреса домов, где я жил. Я не могу сказать, какое масло мне нужно заливать в машину, или какая дозировка лекарства нужна в случае болезни. Я не помню ничьих дней рождений. Я забыл, как звали маму моей последней супруги. Год рождения отца с трудом воссоздаю, приплюсовывая число двадцать три к моему году.

Чёрт, а как же эти, со вставленными в головы симками? У них, наверное, ко всему прочему ещё и фонило постоянно где-то в мозгах…. Помню этих несчастных, которые, словно зомби, бродили по улицам с отупевшими выражениями лиц в первый месяц после «взрывов».

Профессор всё помнил. А если чего-то не помнил, то пытался найти в книгах. В бумажных книгах. Недалеко от Бункера находилась библиотека, в которую мы неоднократно наведывались. В отличие от магазинов, которые были разграблены сразу и подчистую, библиотека была настольно никому не нужна, что даже замок на двери был не тронут, когда мы впервые туда пришли. Профессор запасался какими-то справочниками, толстыми энциклопедиями и прочими загадочными фолиантами, которые, как выяснится позже, спасли нам жизнь.

Он провёл перепись и установил, кто чем занимается. Он нашёл нужных специалистов и вместе с ними начал делать ветряки, систему вентиляции и оборонительных сооружений. Он предложил натаскать земли на верхний этаж и организовать там какое-то подобие сада. Он лично мастерил ловушки на крыс. Он распланировал и организовал наши вылазки, благодаря которым мы пополнили наши запасы продуктами и оружием. Он взял на себя ответственность, когда мы поняли, что «зима» затягивается и нужно кем-то пожертвовать.

Посреди этого панегирика позволю себе, всё же, небольшую ремарку. Профессор, с его фантастическим, каким-то кошачьим чутьём, гораздо раньше большинства остальных граждан сообразил, что наступают весьма тяжёлые времена. В то время как обесточенные полуроботы пытались дозвониться до саппорта и выяснить, почему они не могут войти в Сеть, а политики настойчиво разъясняли своей пастве, что они работают над решением проблемы, Профессор с настойчивостью муравья принялся завозить в Бункер различные приспособления, одежду и инструменты. Не обращая никакого внимания на суетящихся вокруг него людей, он планомерно начал обустройство имеющихся площадей. Делал он это, надо сказать, исключительно за счёт своих собственных средств, позабыв о праве собственности, за которую так отчаянно сражался последние десять лет. Через пару дней к Профессору уже присоединилось несколько человек, которые стали активно ему помогать, образовалось ядро будущей общины. Люди тащили в свой будущий дом всё, что могло помочь пережить несколько месяцев надвигающегося ненастья. Не все, впрочем, были столь филантропично настроены.

У автопаркинга были, как выяснилось, владельцы – какие-то братья Хасановы или Гасановы, не помню точно. Братья эти, обеспокоенные непонятными шевелениями людей в принадлежащем им комплексе, приехали однажды со всем этим разобраться. Встреча прошла наверху у входа в паркинг, там, где мы позже возведем систему оборонительных сооружений. Профессор вышел к ним и, улыбаясь летнему снегу, предложил братьям присоединиться к общему делу, он был вежлив и деликатен, просил прощения и обещал освободить площади, как только закончится «этот горький катаклизм». Братья его не особенно слушали, они всё больше распалялись, употребляя непристойные слова и угрозы. То, что произошло дальше, явило миру Профессора – Президента Бункера.

Я, появившийся в Бункере чуть позже, не видел этой сцены, но неоднократно слышал о ней из уст старожилов. Насколько я могу воспроизвести слова очевидцев, Профессор прямо посреди разговора, не торопясь вытащил из кармана пистолет и, не прекращая своих увещеваний, просто взял и убил братьев Хасановых-Гасановых. Свидетели говорят, что потом он первым делом попросил прощения у всех присутствовавших за эту жестокую сцену, а далее деловито схватил за ноги один их двух трупов и потащил его в сторону от входа. Через несколько секунд трупы были убраны добровольными помощниками, а Профессора обступила восторженная толпа, готовая выполнять любое указание своего нового вождя.

 

О Профессоре, втором годе после «взрывов» и культе «Сестры»

«Горький катаклизм» всё никак не проходил. Предсказания Профессора о скором завершении нашего пребывания в железобетонном заточении не сбылись.

Сколько нас тут было в первый год? Несколько сотен, а может быть, даже больше, чем тысяча? Не знаю точно, хотя Профессор вёл подсчёты и в какой-то момент сделал вывод, что большего количества жильцов Бункер не потянет. Мы захлопнули двери и выставили охрану. Несмотря на это, какое-то время нас действительно было очень много, так что мы вынуждены были даже… Впрочем, Профессор вам уже во всех красках про это рассказал. А дальше, через каких-то несколько месяцев, население Бункера стало сокращаться с бешеной скоростью. Если уж здесь, внутри, мы вымирали так, что не успевали выносить тела в «Холодильник», то что говорить про тех, кто остался там, снаружи? Кто решил отсидеться в квартире или загородном доме? Кто поехал «куда-нибудь на юг» и был захвачен в снежный плен?

Второй год был воистину ужасен. В начале года нас было несколько сотен, а к концу – уже десятков. Ни перспектив, ни желаний, ни чувств. За окном – вечный снег. Лично мне помогал не сойти с ума только алкоголь. Профессор, вроде бы, держался, но со временем и с ним стали происходить какие-то непонятные трансформации.

Постепенно его, такого мудрого и такого нужного, словно кто-то стал подменять, как будто кто-то вселился в его тело и говорил с нами посредством безвольно открывающего рот Профессора. Он, смущавшийся поначалу от одного только слова «президент», как-то незаметно вошёл в образ Президента, поверил в свою избранность, отгородившись от нас стеной из верных оруженосцев.

Мы старались не обращать на это внимание, тем более что поначалу это как-то и не очень проявлялось, но потом стало уже совсем очевидно: он постоянно с кем-то говорил, как будто советовался. Прислушавшись, я понял, что Профессор ведёт диалог со своей сестрой, то есть, как бы ведёт, её ведь на самом-то деле не было. И если сначала нам было как-то всё равно, то потом многим стало страшно. К концу второй зимы было совершенно ясно, что нами руководит совершенно выживший из ума старик, который по каждому поводу бежит куда-то советоваться с несуществующей сестрой и затем под влиянием её «советов» принимает не совсем очевидные решения.

Однажды «сестра» зачем-то предложила ему отправить экспедицию в район университета. Мало того что это далеко, у чёрта на куличках, а, следовательно, и опасно, так ещё и бесполезно. Я пытался убедить нашего лидера, что нам там делать нечего, что в этом районе давно уже закрепился отряд вроде нашего, и нас там воспримут как врагов, а сформировать большой отряд мы просто не в состоянии. В общем, это было форменное самоубийство. К стыду Профессора, он в этом самоубийстве принимать желания не хотел, сославшись на обилие дел внутри Бункера. Зато вызвалось несколько добровольцев, которые согласились на дальний поход. Предчувствуя нехорошее, я предложил возглавить эту группу, поскольку полагал, что смогу помочь товарищам в этом опасном мероприятии.

В итоге всё закончилось, естественно, провалом. Нас засекли, мы попали в перестрелку. Выжил только я. Глупое, некомпетентное решение стоило жизни четырём нашим братьям. Я тогда твёрдо решил сделать всё, чтобы спасти оставшихся.

Тем временем часть «бункерцев» на фоне тяжёлых психологических испытаний стала подпадать под влияние того, что я бы назвал «Культом Сестры». Обожествление Профессора и его невидимой спутницы происходило на моих глазах, это было словно какое-то кино про дикие племена и жрецов, пытающихся узнать волю божью. Жрецом, разумеется, был Профессор, а богиней – Сестра. Мясник и Электрик первыми сгинули в этой секте. Плохо было даже не то, что они превратились в бессловесных рабов своего безумного господина, а то, что они своим агрессивным поведением пытались загнать туда всех остальных. Я скрипел зубами и вёл свою контрпропаганду. Профессор то пропадал в пучине своей неадекватности, то снова выныривал наружу и начинал интересоваться, как у нас тут дела.

А дела у нас шли плохо. Усталость, страх, депрессия, плюс ещё эти новые верования…. Читая твои записки, я вдруг отчётливо вспомнил про тех, кто массово умирал во вторую зиму. Закрываю глаза и ясно вижу, как они засыпают навсегда, прислонившись к холодным железобетонным опорам. Возможно, последнее, что они слышали в ту минуту, когда тело расставалось с душой, была моя песня. Наверное, они шептали в конце: «Никто не придёт».

Уверен, что вскоре нас не осталось бы совсем, если бы я не организовал то, что Профессор именовал в своих записках «Исходом».

Что до самой сестры, реальной, а не мифологической, то тут у меня информации слишком мало, чтобы сделать чёткие выводы. Из того, что мне удалось услышать, я допускаю, что такой человек действительно существовал, но сгинул в неразберихе, наступившей после «взрывов».

 

Что же случилось во время «Исхода»?

Около полутора месяцев тому назад я почувствовал, что климат начал меняться, причём в лучшую сторону. То есть, стало теплеть. Поначалу я боялся в это поверить. Профессор весьма верно описал душевное состояние, царившее среди людей в Бункере к концу второй зимы. Мы все тихонько готовились умирать, погребённые под многометровыми завалами чёрно-белого снега. В принципе Бункер должен был стать нам всем общим курганом-могильником, наткнувшись на который лет так через миллион, далёкие будущие исследователи нашей планеты гадали бы, что же привело особей, находящихся на данной территории, к массовой гибели. Примерно так же, как наши ученые недавно гадали над массовыми захоронениями динозавров. На этом фоне полнейшим чудом казалось даже слабое изменение в атмосфере, чуть видимое повышение ртутного столбика (оборот, сами понимаете, больше поэтический, никаких вредных ртутных термометров в КонСоюзе нет лет уж двадцать). Это явно дарило надежду, о существовании которой мы уже давным-давно забыли.

Когда я заговорил с Профессором о необходимости сменить дислокацию, он просто рассмеялся мне в лицо, хотя ничего смешного я не видел. На фоне страшного истощения, как людей, так и наших запасов, у нас вообще-то не было особых вариантов. Профессор всё говорил про «Холодильник», что надо питаться его содержимым, но на мой вполне резонный вопрос, что делать, когда станет слишком тепло, и «продовольствие» протухнет, он ответить затруднился, пробурчав что-то о том, что «можно всё стаскать на самый нижний уровень». Какую-то отсрочку это бы нам, возможно, дало, но скоро потеплело бы и там. Условия глубокой заморозки, в любом случае, уже не соблюсти, а это прямой путь к болезням.

Он просто не хотел уходить отсюда, из этого места, где был царем и богом. Здесь мы ценили его и любили, здесь в него верили. Однако вера, как выясняется, девица ветреная. После разговора с оставшимися жильцами почти все приняли мои доводы и изъявили желание покинуть Бункер. Спасибо, что ты не стал препятствовать, Профессор! Спасибо, что предотвратил гражданскую войну и не дал своим верным «церберам» нас перестрелять!

Кто-то скажет, что я поступил нечестно и оставил старика умирать. Неправда, это был его выбор, а также тех немногих, которых он втянул в свою секту. Мы оставили им часть оружия и, само собой, значительную часть запасов «Холодильника». Как выяснилось позднее, экстремальность ситуации снова вернула к жизни того, прежнего Профессора, заставила его действовать и даже, в итоге, оставить «сестру»! Так что, скажи мне «спасибо», мой второй отец, и не думай, что мне было легко с тобой расставаться.

Мы договорились двигаться в сторону торгового центра «Матрица». В былое время я дошёл бы туда за пятнадцать минут, сейчас же вся дорога заняла почти полсуток. Профессор был отчасти прав в том, что обитатели «Матрицы» не очень-то нас и ждали. На входе мы встретили примерно такие же, как у нас в Бункере, заградительные сооружения, а потом ещё долго общались с Алексеем, главным в этом сооружении.

Мы быстро пришли с ним к соглашению, более того, Алексей почти сразу стал всецело мне доверять и постоянно советоваться. Решающим фактором, я думаю, стало то, что мы привели девочек, а у «матричных» с женским полом тоже были проблемы. В итоге нас теперь всего около сотни человек вместе с теми тридцатью, что я привел с собой.

Алексей устроил тут всё весьма средненько, учитывая, что изначально стартовые условия в «Матрице» были гораздо лучше, чем в Бункере. Здесь, помимо огромной двухуровневой парковки, где можно укрыться как от вражеских охотников, так и от радиации, есть ещё пятиэтажный верхний комплекс, где в былые годы располагались магазины. Так что, если мы вынуждены были таскать всё, что под руку попадётся в Бункер, рыская по окрестностям, то «матричным» многие вещи достались просто так, по факту нахождения на территории.

Алексей говорил, что в первый год их тут было просто какое-то огромное количество, он даже не может точно сказать сколько, но явно несколько тысяч, если не десятков тысяч. Они, в отличие от нас, принимали всех. Точнее сказать, к ним просто приходили сюда и здесь оставались, никаких запретов и ограничений никто не устанавливал. Потом взаимные разборки, межнациональные конфликты, а прежде всего, болезни проредили «Матрицу» настолько, что сейчас можно ходить по ней полдня и никого не встретить.

Так что, в общем, всё у них кончилось так же, как и у нас. Можно даже сказать, что процент выживаемости в Бункере был гораздо выше. Большая проблема была (да и есть до сих пор) с уборкой трупов. Собственно, этим и занимаются каждый день все оставшиеся в живых.

Тут недалеко от входа есть дорога, точнее, мостовой переход, проложенный над маленькой местной речкой, так вот с этого моста их и выкидывают. Не уверен, что это хорошая идея, но выхода пока другого тоже не вижу.

Алексея народ избрал местным президентом. Решения, правда, он сам почти никогда не принимал, предпочитая собирать какие-то сборища, какие-то протоколы вести, прямо как у нас в Континентальном Союзе. Как я понял, это у них так завелось ближе к концу второй зимы, а до того, вообще, была какая-то анархия, точнее, борьба нескольких групп.

Сначала у них властвовали какие-то кавказцы, потом их потеснили узбеки, потом после долгой взаимной резни было решено поделить «Матрицу» на сектора. Потом начались болезни, которым глубоко наплевать на национальности, потом оставшиеся решили объединиться и избрать «Совет». Потом члены этого «Совета» между собой передрались, потом возникла фигура какого-то «Сёмы» – локального диктатора. Потом Сёму замочил кто-то из его окружения, потом снова избрали «Совет», потом опять эпидемия, а уже потом откуда-то выплыл этот Президент Алексей. Такое вот краткое изложение истории «Матрицы».

Да, вот ещё кое-что: буквально несколько часов назад я убил Алексея. За некомпетентность, нежелание брать на себя ответственность, мягкость в ведении переговоров с Профессором, ну да много ещё за что. По терминологии моего Учителя, адепта «Цифрового Бога», «Глашатая Сестры», Алексей был явно ненужным человеком. «Сборищу» я объявил, что у него теперь новый Президент – Я. Они очень радовались, особенно Макарка.

Шучу! Я ведь не Профессор. Алексей хоть и дурак набитый, но всё-таки президент, а у нас демократия. К тому же мы совсем тут забыли, что убивать людей, равно как и пожирать их – это как-то не очень хорошо, хотелось бы об этом напомнить.

 

Завершение записок Плотника

Мы можем попробовать найти тебя и твою юную пассию, найти это твоё новое «убежище», которые ты предусмотрительно не стал описывать в этих своих мемуарах весёлого Апокалипсиса, опасаясь погони. Где теперь тебя искать посреди всей этой вечной весны, посреди этих долгожданных потоков? Да и зачем? Снег когда-нибудь растает, когда-нибудь солнце снова согреет нашу измученную зимой планету, тогда мы выползем из наших подземных нор, чтобы исправить всё то, что натворили, чтобы снова населить Землю, чтобы снова строить, чтобы снова жить. Так что, дорогой Профессор, может быть, мы ещё встретимся в этой нашей новой жизни, «после-после-взрывов», где-нибудь под голубыми небесами.

К тому времени мы уже окончательно забудем о том, что когда-то было нашей цивилизацией. Мы переберёмся куда-нибудь на юг, где всегда тепло и растут, наверное, фрукты. Мы снова овладеем сохой и лопатой вместо электронных устройств передачи информации. Мы будем из уст в уста передавать легенду о Последней Девочке и спасшем её Великом Профессоре, посланнике небес, ведомом невидимой Сестрой. Мы будем читать записи Проповедника и верить в написанное. Мы же верующее большинство, как ты выразился. В общем, постараемся начать всё заново. Шансов у нас мало конечно, но будем надеяться на мыслящее меньшинство. Ну, и ты тоже смотри, не подведи, свети нам с небес!

Да, чуть не забыл… Спасибо тебе, Профессор. Никогда не говорил тебе этого при жизни, а теперь только напишу неизвестно для кого. Но это всё равно лучше, чем просто промолчать. Спасибо. За семью, которую ты для нас создал здесь, в Бункере, за отца, внезапно обретённого вновь, за благодарную аудиторию, которую я, наконец, нашёл под бетонными сводами нашего автомобильного концертного зала, за всё…

Тетрадочку эту, так и быть, оставлю. Прости за наглость, Профессор, но как я уже предупреждал выше, там будет ещё несколько листочков от меня: два моих незаконченных рассказа, забытый тобой полуистлевший листок с какой-то любовной запиской, видимо от твоей бывшей, а также рисунки, которые, как я понимаю, сделала эта твоя «Последняя Девочка».

Рисунки, наверное, единственное, на что стоит действительно обратить внимание в этой нашей совместной повести. Портретное сходство налицо. Даже меня «Девочка» смогла изобразить достаточно точно, хотя никогда не видела. Наверное, ты показал ей те несколько фотографий, которые мы сделали в первые дни нашего пребывания в Бункере.

Записку профессорскую почти не разобрать, почерк мелкий, женский, к тому же затерлось всё до безобразия. Ты, видимо, таскал её всё время с собой, но оставил во внутреннем кармане куртки, когда спешно смывался из Бункера.

А рассказы мои вообще чепуха полная. Ни начала, ни конца. Конечно, в их незаконченности есть и свой плюс, например, если что, можете предложить свой финал, но я бы рекомендовал вообще переписать.

Да вообще, какая разница, что тут содержится, в этой несчастной тетрадке?! Перед кем я оправдываюсь?! Никого же нет! Никто не придёт!

В общем, беги, сын Цифрового Бога, наслаждайся жизнью вместе со своей подругой, плодитесь и размножайтесь, если у тебя, конечно, получится, старый хрен. А я, так и быть, сохраню эту твою тетрадочку для любознательных зелёных человечков и победивших бородатых фанатиков.

 

Первый рассказ Плотника

Название должно быть что-то типа «Банда чёрных охотников в послевзрывном Париже» (по мотивам рассказов Электрика)

Бойтесь, белые люди. Наступает новое время: время Африки! Красно-чёрно-зелёное знамя реет над нами. С нами Леопольд Сенгор и ЭмеСезер, с нами Иисус Христос и пророк Мухаммед, с нами Боб Марли и Питер Тош, с нами Марсель Дессайи и Самюэль Это’О.

Слишком долго вы считали нас никем, брезгливо не замечали и откупались подачками в виде социальных пособий. Вы думали, что так будет продолжаться вечно, что Бог не накажет вас за все злодеяния.

Ловить на улице случайных белых прохожих и отрубать им головы после недолгой, но такой бодрящей пробежки, что может быть лучше! Вы ведь тоже когда-то развлекались примерно таким же образом назад с нашими предками, чтобы спустя каких-то два-три века рассуждать в ваших парламентах об ответственности. Насиловать ваших визжащих женщин у вас на глазах, распивая шампанское, какая романтическая картина! Они ведь сами об этом мечтали, не правда ли? Более того, об этом тайком мечтали и вы. Что ж, сбылось!

Вы скажете, что это несправедливо, что это проявление зла и невежества, что в этот час надо объединиться всем народам мира для борьбы с общим врагом, что важнее то, что все мы, прежде всего – люди. Мы много слышали подобной болтовни и простите, господа, но это уже достало! Кончилось время, отпущенное для пустых рассуждений о всеобщем благе, кончилась ваша цивилизация. Наконец-то пришло время для таких как мы.

Умирая, вы просите о пощаде, вы жалко ползаете у наших ног, в ваших глазах страх и память о потерянных вещах. Вот что остаётся с вами в последний миг: воспоминания о счастливом детстве с любимыми игрушками, видеоприставками, поездками на курорты, сладкими конфетами. Когда будем умирать мы, гордо и бесстрашно, замерзая под этим злым радиоактивным снегом, в наших глазах будет дорога. Мы всё время куда-то ползли, бежали, тащились, плыли. Наши игрушки остались в брошенных нами городах. Сладости нам заменяли продуктовые наборы гуманитарной помощи. Попробовали бы вы немножечко покормиться этой дрянью!

Вы учились в университетах, путешествовали, ходили в ночные клубы, в то время как мой отец, несмотря на наличие учёной степени, всю жизнь драил полы и разносил пиццу.

Мы не питаем иллюзий, что весь этот фейерверк радости и веселья продлится долго. Может быть, нам отсчитано два месяца, может, три. Пока в наших руках есть силы, мы будем сражаться.

Этот континент обречён. Его уничтожили не чёрный снег, не взрывы и радиация, а постоянное враньё. Мы спокойно пойдём на дно вместе с этим кораблём, поскольку знаем, что где-то далеко, на нашей настоящей Родине, есть те, кто выживут. Они дождутся, когда сойдут снега, они снова выйдут из пещер и снова подарят миру человека.

Африка, вперед!..

Комментарий Плотника: сам до конца верю в то, что пишу, наверное, потому, что ничего этого не видел. Электрик на самом деле тоже. Он успел смыться из Франции до «взрывов», но настрой местной чёрной молодежи он передал весьма точно. Наши местные, родные, так сказать, «охотники» ни про какой «негритюд» не слышали, конечно, но жили в последние свои месяцы по таким же принципам.

 

Второй рассказ Плотника

Можно назвать, например, «Любовные переживания с киберкуклой», нет, лучше «Я и кибла», хотя нет, лучше «Последняя любовь»

Я иду по чёрному городу, мимо чёрных домов, по чёрной мостовой, на которую падают чёрные снежинки. Мимо меня проносятся какие-то люди с огромными сумками в руках, какие-то машины. Все стараются куда-то убежать, как будто есть место, куда можно убежать. «Эй, Вы, – хочется крикнуть им вслед, – ехать больше некуда!». Меня тоже ждёт машина на третьем уровне подземного паркинга. Я тоже могу сесть в неё и уехать, но только не для того, чтобы спастись.

Мне тридцать восемь лет, я свободен: ни жены, ни детей, только гитара и кибла. Только к этим двум у меня ещё есть какие-то чувства. Гитара висит за спиной, а кибла ждёт в квартире, которую я специально снял для наших встреч два года назад.

Спасибо этому веку за все те изобретения, что делали нашу жизнь немного человечнее: за киберкукол, за возможность общения в Сети. Сейчас, правда, это уже не столь важно. После того как какие-то очередные «воины» устроили взрыв на ГЭС, и город стал постепенно погружаться в воду, стало ясно, что времени у меня совсем мало.

Электричество гаснет каждые две минуты, скоро его не будет совсем, так что надо успеть увидеться в последний раз, а то заряд у тебя скоро кончится. Не хочу, чтобы ты остановилась на полуслове, хотя ты почти и не говоришь. Надо было купить последнюю прошивку для кибл, которая делает их поразговорчивее. Нет, слабо сказано: они теперь настоящие полиглоты, ещё и научить чему-нибудь смогут на нескольких языках, включая латынь и древнегреческий. А моя только и знает, что «О, господи, как хорошо!», «Какой ты сильный!», «Ещё-ещё, о-о-о, любимый!». Хотя сейчас и это всё будет лишним, наступает время тишины, так что давай просто помолчим, «любимая».

Очевидно, надо было жить как-то по-другому, чтобы конец света встречать не в компании механического устройства, а с кем-то из родных, но это только с точки зрения людей моей эпохи. Кто-то там идёт за нами и, если им суждено всё это пережить, то это явно будут не декадентствующие поэты с гитарами вроде меня. Мы же добровольно год за годом сами себя превращали в роботов, так что мой сегодняшний прощальный ужин – закономерный итог.

Напоследок песня, бутылка давно припасённого шампанского, огни свечей отражаются в чёрных окнах. Когда-то это всё очень ценилось, ты знаешь. Кстати, как тебя зовут? Я так и не придумал тебе имя. Вот она, мужская мечта: безымянная стонущая дура в «шотландке», вечно молодая и всегда готовая. Давай, я назову тебя каким-нибудь именем. Итак, быть тебе теперь Афродитой. Или нет – Европой. Прощай, Европа. Тебе было хорошо со мной? Что молчишь? Батарейка всё-таки села. Вот так вот, напьёшься и поговорить не с кем.

Ну, раз ты молчишь, давай я тебе расскажу о чём-нибудь. По-моему, сейчас самое время поговорить немного о красоте. Посмотри вокруг, и ты увидишь, как окружающее уродство медленно поглощается красотой уничтожения. Вода, рвущаяся сквозь разрушенную плотину ГЭС, постепенно заполняет низины. Потом вода застынет, превратив наш город в огромный прозрачный кубик, где дома и их обитатели смешно застынут в нелепых позах, словно какие-то блохи в древней смоле.

Представь себе огромных пауков-переростков, которые придут на смену человечеству. Пусть их лапки будут снабжены цилиндрическими пилами, кто знает, куда двинет эволюция? Тогда пауки смогли бы выпиливать из бывшего нашего города ледяные кубики и складывать из них себе уютные ледяные жилища. Дома, расположенные на возвышении, а также высотки ещё какое-то время простоят, словно древние идолы, далеко виднеясь на чёрно-белом снежном фоне, но когда-нибудь рухнут и они под воздействием землетрясений или просто от старости. Всё покроет ровный красивый снег, и ничего в целом мире не будет, кроме этого снега, пока однажды солнце не растопит его и не разбудит новый океан. Тогда всё, что мы когда-то сделали, будет подхвачено бурными потоками и окончательно исчезнет где-нибудь на глубине. Правда, красиво? Жаль, что ты не слушала.

Вообще, Европа, оказывается, так мало надо времени, чтобы всё потерять.

Напоследок совершу-ка я поездку по окрестностям. Давно мечтал просто так поехать куда глаза глядят, да всё что-то держало. Всё время был чем-то занят. Но, коль скоро сегодня я, наконец, окончательно свободен, то зайду за машиной в паркинг, сяду в свою «девочку» и уеду отсюда куда глаза глядят…

 

Листок, забытый Профессором в куртке

неразборчиво… предложили интересную работу в Питере, так что использую эту ситуацию как прекрасный повод, чтобы, наконец, с тобой расстаться. И давай без всех этих твоих слёз, ползаний на коленях и прочей ерунде, которая меня, если честно, ужасно утомила за эти пять никчемных лет. Не хочу говорить банальностей, но, вообще-то, считается, что эти годы должны быть как раз лучшими!

Не ищи меня, давай забудем обо всём, обоим же будет легче. Ничего у нас, если разобраться, и не было особенного, кроме этого жалкого еженедельного пятиминутного секса с обязательным «окончанием в ротик», как ты это именовал. Вспоминая всё это сейчас на пороге расставания, могу сказать, что эти твои попытки повторить увиденное в порнофильмах вызывают у меня исключительно грусть и жалость. Ну, хоть бы что-нибудь от себя придумал… неразборчиво… конечно, дура была маленькая тогда, когда всё у нас с тобой закрутилось, повелась на твои речи красивые, ты ведь начитанный такой, весь из себя интеллигентный, знаешь, как обольщать невинных студенточек.

Спасибо тебе за твои подарки, понимаю прекрасно, что если б не ты, университет я бы не закончила, но вот пойми: я же девочка, я же любви хотела, понимаешь!? Ты хоть представляешь, что такое… неразборчиво… когда ты через весь город летишь на общественном транспорте к тебе, дураку старому, потому что у тебя спина болит, а потом еще ждёшь у домофона, потому что ключей от подъезда ты мне выдать так и не соизволил! Это когда с друзьями не встречаешься, потому что ты позвал в кино, где мы сидим через ряд, чтобы нас не застукали! Это когда всем всё время врёшь, потому что надо ещё подождать, немного потерпеть. Всё, потерпела и хватит. Найди себе другой «спермоприёмник». Прощай.

И раз уж зашло про всё это, то знаешь, вот тебе совет: сделай хоть что-нибудь! Ну, ты же мужик! Ну, хоть что-то, кроме этих твоих философствований, кроме этого твоего нытья по поводу окружающей действительности, кроме этих твоих лекций, которые ты уже давно наизусть выучил, и они тебя самого утомили. Займись бизнесом что ли, денег заработай, ты ведь всё время твердишь про «людей, которые двигают вперед этот мир… ля-ля-ля». Так подвигай сам, а не трынди перед… неразборчиво… только и делаешь, что бегаешь советоваться по любому поводу с сестрёнкой своей, будто своего ума у тебя…. неразборчиво…

Данилушка, солнышко моё! Как мне тяжело всё это. Пишу и плачу сама. Но правда, лучше так, у тебя самого духу не хватит, даже не то что духу, а просто из жалости ко мне не сможешь… В общем, я ухожу сама. Прости меня за всё, и храни тебя Аллах! Я ведь мусульманка, была, по крайней мере, до того, как ты меня соблазнил. Не кори себя, я много думала перед тем, как… неразборчиво

 

Рисунки Последней Девочки

Профессор

Плотник

Мясник

Электрик

Автопортрет 1

Автопортрет 2