21. Господи, я вверяю ее Твоей милости

Как только Усман Бхай Джан осознал, что произошло, он на огромной скорости помчался к Центральной больнице. Все девочки плакали и причитали. Я лежала на коленях у Монибы, из раны на моей голове и левого уха хлестала кровь. На полпути к больнице автобус остановил полицейский и принялся задавать вопросы, отнимая у нас драгоценное время. Одна из девочек попыталась нащупать пульс у меня на шее.

– Она жива! – закричала она. – Мы должны немедленно отвезти ее в больницу. Чем задерживать нас, лучше ловите преступников, которые это сделали!

Нам, жителям Мингоры, наш город кажется огромным, но на самом деле это, конечно, не так. Новости здесь распространяются стремительно. Отец находился в пресс-клубе на собрании Ассоциации частных школ. Он как раз собирался выступать, когда у него зазвонил мобильник. Увидев номер школы Хушаль, он передал телефон своему другу Ахмеду Шаху, чтобы тот ответил за него.

– Террористы только что обстреляли школьный автобус, – срывающимся голосом прошептал Ахмед Шах.

Отец изменился в лице. Мысль о том, что я могла находиться в этом автобусе, не давала ему покоя. Он попытался успокоиться, внушая себе, что стрелявшим мог быть ошалевший от ревности мальчишка-подросток, влюбленный в одну из школьниц. Наверняка он выстрелил в воздух, чтобы привлечь внимание предмета своих воздыханий, говорил себе отец. Собрание, на котором он присутствовал, было чрезвычайно важным. На него собралось около 400 владельцев школ со всех концов долины Сват. Члены ассоциации собирались выразить протест против планов правительства подчинить частные школы управлению из центра. Будучи президентом ассоциации, отец понимал, что не имеет права подвести своих коллег. Поэтому он не отменил свое выступление. Но пока он говорил, лоб его от волнения покрылся бусинками пота, которые он забывал смахивать.

Едва закончив речь, отец, не дожидаясь вопросов от аудитории, бросился в больницу. Его сопровождали Ахмед Шах и еще один друг, Риаз, у которого была машина. Приехав, они увидели, что у входа в больницу собралась толпа журналистов с фото– и телекамерами. Отец сразу понял, что я ранена, и сердце его упало. Протолкавшись сквозь толпу, он, озаряемый вспышками камер, ворвался внутрь. Я лежала на каталке с перевязанной головой. Глаза мои были закрыты, намокшие от крови волосы разметались по подушке.

– Моя доченька! Моя смелая, моя красивая девочка, – повторял отец, покрывая поцелуями мой лоб и щеки.

Сам того не замечая, он разговаривал со мной по-английски. Наверное, я почувствовала, что он рядом, хотя глаза мои были закрыты. Позднее отец вспоминал:

– Не могу объяснить почему, но я ощущал, что она меня слышит.

Некоторым даже показалось, что я едва заметно улыбнулась. Отец тоже заметил движение моих губ, и в душе его шевельнулась надежда на то, что он меня не потеряет. Потом он часто повторял, что тот день был самым черным днем его жизни. Все дети бесценны для своих родителей, но для отца я была центром вселенной. Едва ли не с первых лет жизни я стала не только его другом, но и единомышленником, товарищем по борьбе – сначала тайно как Гюль Макай, затем открыто. Несмотря на угрозы в мой адрес, отец верил, что у талибов не хватит подлости воевать с девочкой. Если они нанесут удар, он будет направлен против него одного, считал он. Теперь у него было такое чувство, словно в него ударила молния.

– Они хотели убить одним выстрелом двух зайцев, – говорил он. – Убить Малалу и заставить меня замолчать навеки.

Сердце у отца разрывалось от горя, но он сдерживал слезы. Вокруг нас были люди. Все участники собрания приехали в больницу, журналисты и общественные деятели заполнили холл. Казалось, здесь собрался весь город.

– Молитесь за Малалу, – попросил отец.

Доктор сообщил ему, что компьютерная томография показала – пуля не затронула мозг. Хирурги обработали и перевязали рану.

– О Зияуддин! Как такое могло случиться!

В палату ворвалась госпожа Мариам. В тот день она не работала и возилась со своими малышами, когда ей позвонил родственник. Он ни о чем не стал рассказывать, только спросил, все ли с ней в порядке, но госпожу Мариам этот звонок встревожил. Она включила телевизор и на бегущей строке увидела сообщение об обстреле автобуса школы Хушаль. Узнав, что я ранена, она сразу позвонила своему мужу, и он отвез ее в больницу на своем мотоцикле. Подобный способ передвижения, разумеется, не слишком подходил для уважаемой пуштунской женщины, но у госпожи Мариам не было другого выбора.

– Малала, Малала, ты меня слышишь? – спрашивала она.

В ответ я застонала.

Госпожа Мариам попыталась узнать подробности о моем состоянии. Знакомый доктор сообщил ей, что пуля пробила лобную кость, не задев мозг, и моей жизни ничего не угрожает. Две другие девочки, которые были ранены вместе со мной, тоже находились в больнице. Шазии досталось две пули, одна пробила ключицу, другая – ладонь. Кайнат сначала даже не заметила, что ранена, и только дома обнаружила, что пуля задела ее левое предплечье. Родные привезли ее в больницу.

Отец понимал, что он должен узнать, как себя чувствуют его ученицы, но он не хотел ни на минуту отходить от моей постели. Телефон его разрывался от звонков. Первым позвонил премьер-министр провинции Хайбер-Пахтунхва.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо, – сказал он. – Вашу дочь перевезут в лучшую больницу Пешавара.

На помощь нам пришла армия. В три часа дня командир местного военного подразделения пришел в больницу и сообщил, что мы с отцом будем доставлены в Пешавар на вертолете. Времени для того, чтобы захватить с собой маму, не было, и госпожа Мариам заявила, что полетит вместе с нами, так как мне может понадобиться женская помощь. Семья госпожи Мариам не одобряла ее решения, потому что она еще кормила грудью сына, только что перенесшего небольшую операцию. Но она была мне второй матерью и не могла меня оставить.

По дороге на вертолетную площадку отец очень волновался, что талибы обстреляют машину «скорой помощи», в которой мы ехали. Ему казалось, все вокруг знают, кто в ней едет. Вертолетная площадка находилась всего в километре от больницы, ехать пришлось пять минут, но для моего отца эти пять минут показались вечностью. Когда мы приехали, выяснилось, что вертолета еще нет, и нам пришлось ждать. Ожидание было мучительным для моего отца. Наконец вертолет прибыл, и меня погрузили на борт вместе с отцом, двоюродным братом Ханджи, Ахмедом Шахом и госпожой Мариам. Никто из нас прежде никогда не летал на вертолете. Вертолет взмыл в воздух и полетел над стадионом, где как раз проходил какой-то армейский праздник. После отец вспоминал, что, услышав долетавшие из динамиков патриотические песни, он едва не заткнул уши. Он всегда любил песни и музыку, но слушать бодрое пение сейчас, сидя рядом с пятнадцатилетней дочерью, которая лежала без сознания, словно мертвая, было выше его сил.

Далеко внизу мама провожала вертолет глазами, стоя на крыше нашего дома. Когда пришло известие о том, что я ранена, мама занималась с госпожой Ульфат и впервые в жизни пыталась прочесть слова «книга» и «яблоко». Страшная новость долетела до мамы в искаженном виде, и поначалу она считала, что школьный автобус попал в аварию и у меня повреждена нога. Мама со всех ног бросилась домой и рассказала обо всем бабушке, которая жила с нами. Она попросила бабушку молиться обо мне. Мы верим, что молитвы стариков, убеленных сединами, быстрее доходят до Аллаха. Заметив на столе остатки яичницы, которую я не успела доесть утром, мама зарыдала. На стенах висели фотографии, на которых я получала различные премии. Их маме было особенно больно видеть, ведь она всегда относилась к этим премиям с настороженностью. Малала, Малала, повсюду Малала.

Вскоре наш дом наполнился женщинами. Согласно пуштунским обычаям, если кто-нибудь умирает, женщины приходят в дом умершего, а мужчины – в худжру, причем не только родственники и близкие друзья, но и все соседи.

Мама была ошеломлена, увидев такое количество людей. Она опустилась на коврик для молитвы и принялась читать на память суры Корана.

– Не надо плакать, лучше молитесь, – просила она собравшихся.

В комнату ворвались оба моих брата. Атал, вернувшись из школы пешком, первым делом включил телевизор и узнал из выпуска новостей, что в меня стреляли. Он позвонил Хушалю. Братья в два голоса стали подтягивать плакальщикам. Телефон звонил не переставая. Люди сообщали маме, что опасности для моей жизни нет, так как пуля задела только лобную кость. Мама уже не знала, что и думать, – сначала сообщили, что у меня повреждена нога, потом – что я ранена в голову. Ей хотелось пойти в больницу и быть рядом со мной, но люди убеждали ее остаться дома. Если Малала жива, ее немедленно перевезут в большой город, говорили они. Один из друзей отца позвонил и сообщил, что меня перевозят в Пешавар. Кто-то принес мои ключи, найденные на месте нападения, и это было самым тягостным моментом в маминой жизни.

– Мне не нужны ключи, мне нужна моя дочь! – закричала она, заливаясь слезами. – Зачем мне ее ключи, если со мной нет Малалы?

Тут все услышали шум вертолета. Женщины бросились на крышу.

– Это летит Малала! – кричали они.

Мама сорвала с головы платок – жест, который пуштунские женщины позволяют себе только в исключительных обстоятельствах, – и, держа его обеими руками, точно дар, протянула в небеса.

– Господи, я вверяю ее Твоей милости, – прошептала она. – Мы отказались от охранников, потому что уповали на Твою защиту. Жизнь моей дочери в Твоих руках, Ты один волен решать, жить ей или умереть.

В вертолете меня начало рвать кровью. Отец пришел в ужас, сочтя это признаком внутреннего кровотечения. Надежды его таяли с каждой минутой. Но госпожа Мариам заметила, что я пытаюсь вытереть рот концом платка.

– Она приходит в сознание! – закричала она. – Это хороший знак!

Наконец мы прибыли в Пешавар. Сопровождавшие меня думали, что нас доставят в больницу «Lady Reading», где работал прекрасный нейрохирург доктор Мумтаз. Вместо этого нас отвезли в Объединенный военный госпиталь, самый большой госпиталь в Пешаваре, основанный еще во времена британского правления и рассчитанный на 600 койко-мест. Госпиталь этот постоянно реконструировался и расширялся. Пешавар – ворота Федерально управляемых племенных территорий, и с тех пор, как в 2004 году в этих краях начались вооруженные столкновения между армией и боевиками, госпиталь был постоянно переполнен. Здесь получают помощь раненые солдаты и жертвы терактов. Как и большинство госпиталей в нашей стране, он окружен высокими бетонными стенами, и для того, чтобы попасть на его территорию, нужно пройти через контрольно-пропускной пункт. Все это – необходимые меры предосторожности против террористов-смертников.

Меня незамедлительно направили на отделение интенсивной терапии. Часы над постом медсестер показывали, что сейчас всего пять часов дня. На каталке меня отвезли в бокс, отделенный стеклянной перегородкой. Медсестра поставила мне капельницу. В соседнем боксе лежал молодой солдат, которому взрывом самодельной бомбы оторвало ногу. Помимо этого, у него были тяжелейшие ожоги всего тела. Вскоре пришел молодой нейрохирург полковник Джунаид. Отец был недоволен тем, что доктор оказался таким юным.

– Это ваша дочь? – спросил доктор.

Госпожа Мариам сказала, что она моя мать, так как боялась, что ее попросят выйти из палаты.

Доктор осмотрел меня. Я была в сознании, стонала, металась в бреду и без конца моргала, но ничего не могла сказать. Доктор зашил рану над моей левой бровью – входное отверстие пули. К его удивлению, пули не было видно на рентгеновском снимке.

– Если есть вход, должен быть и выход, – сказал доктор.

Он осмотрел мой позвоночник и обнаружил пулю, засевшую вблизи левой лопатки.

– Наверное, она сутулилась и, когда в нее стреляли, голова у нее была наклонена вперед, – заметил доктор.

Мне снова сделали компьютерную томографию. Доктор пригласил отца в свой кабинет и показал результаты исследования. Он объяснил, что сканирование в больнице Мингоры было сделано только в одной проекции. Новые снимки показывают, что положение более серьезное, чем казалось раньше.

– Видите, Зияуддин, пуля прошла совсем близко от мозга, – пояснил доктор. – Осколки кости повредили мозговые мембраны. Будем ждать и молиться. Оперировать вашу дочь сейчас не имеет смысла.

Отец был в отчаянии. В Мингоре доктора уверяли его, что моей жизни ничего не угрожает, а сейчас выяснилось, что рана очень опасная. Но если это так, зачем откладывать операцию? В военном госпитале отец чувствовал себя очень неуютно. В нашей стране, где армия много раз захватывала власть, люди относятся к военным настороженно. В долине Сват, которая долгое время находилась практически на военном положении, эта настороженность была еще сильнее. Один из друзей отца позвонил ему и сказал:

– Забери Малалу из этого госпиталя. Ей ни к чему превращаться в шахид миллат (национальную мученицу) вроде Лиаката Али Хана.

Отец не знал, как поступить.

– Я в полной растерянности, – сказал он полковнику Джунаиду. – Зачем нас сюда привезли? Я думал, что мою дочь поместят в гражданскую больницу.

Помолчав, он попросил:

– Вы бы не могли пригласить для консультации доктора Мумтаза?

– Не уверен, что он согласится, – отрезал полковник Джунаид, оскорбленный подобной просьбой.

После мы узнали, что, несмотря на свою юношескую наружность, полковник Джунаид работал нейрохирургом уже тринадцать лет и считался самым опытным и знающим специалистом в армии. Он решил стать военным врачом, идя по стопам своего дяди, который тоже был военным нейрохирургом. К тому же армейские госпитали были лучше оборудованы и обладали бо́льшими возможностями, чем гражданские больницы. Пешаварский госпиталь находился на переднем крае войны с талибами, и полковник Джунаид каждый день имел дело с огнестрельными и осколочными ранами.

– Я вылечил тысячи таких, как Малала, – говорил он впоследствии.

Но в то время отец ничего этого не знал и относился к молодому доктору с недоверием.

– Делайте то, что считаете нужным, – только и мог сказать он.

Следующие несколько часов прошли в тревожном ожидании. Медсестры постоянно следили за частотой моего пульса и прочими жизненными показателями. Время от времени я постанывала, моргала или двигала рукой. Тогда госпожа Мариам окликала меня по имени:

– Малала, Малала.

Один раз я полностью открыла глаза.

– Никогда прежде я не замечала, какие у нее красивые глаза, – рассказывала госпожа Мариам.

Я заметалась по постели, пытаясь снять с руки датчик, присоединенный к монитору.

– Не надо этого делать, – успокаивала меня Мариам.

– Госпожа, не выгоняйте меня из класса, – прошептала я, словно мы были в школе. Госпожа Мариам была очень строгой директрисой.

Поздно вечером в больницу прибыли мама с Аталом. Их привез на машине друг отца Мухаммед Фарук. В пути они провели четыре часа. Госпожа Мариам заранее позвонила маме и предупредила:

– Когда увидите Малалу, не надо причитать и плакать. Она все слышит, даже если глаза у нее закрыты и кажется, что она без сознания.

Отец тоже позвонил маме и предупредил, что надо готовиться к худшему. Тем самым он хотел защитить ее от страданий.

Встретившись, мама и отец обнялись, сдерживая рыдания.

– Доченька, Атал здесь, – сказала мама, обращаясь ко мне. – Он приехал повидаться с тобой.

Хотя братишку просили держать себя в руках, увидев меня, он заревел в голос.

– Малала так тяжело ранена, – повторял он сквозь слезы.

Мама не могла понять, почему врачи не делают мне операцию и не извлекают пулю.

– Моя смелая доченька, моя красивая доченька, – твердила она.

От Атала было слишком много шума, и в конце концов всю мою семью отвели в гостиницу при госпитале.

Тем временем у госпиталя собралось множество людей – политиков, правительственных чиновников, общественных деятелей, журналистов, – которые хотели выразить мне свое сочувствие. Даже губернатор нашей провинции был здесь; он выделил отцу 100 000 рупий на мое лечение. В нашей стране родственники умершего считают особой честью, если им выражают сочувствие представители правительства. Но моего отца только раздражало оказанное нам внимание. Все эти люди ничего не сделали, чтобы меня защитить, а сейчас ждали, когда я умру.

В гостинице, когда они сели перекусить, Атал включил телевизор. Отец немедленно его выключил. Он не мог слышать, как о покушении на его дочь рассказывают в новостях. Когда он вышел из комнаты, госпожа Мариам снова включила телевизор. По всем каналам показывали кадры хроники с моим участием, сопровождаемые молитвами, словно я уже умерла.

– Малала, бедная моя Малала, – зарыдала мама, и госпожа Мариам тоже заплакала.

Около полуночи полковник Джунаид вызвал отца в свой кабинет.

– Зияуддин, у Малалы отек мозга, – сообщил он.

Отец не представлял, что это значит и каковы могут быть последствия. Доктор пояснил, что мое состояние ухудшается, сознание гаснет и меня снова начало рвать кровью. Была проведена очередная КТ, которая показала, что отек мозга угрожает моей жизни.

– Но ведь нам сказали, что пуля не задела мозг, – пробормотал отец.

Доктор пояснил, что пуля расщепила кость и мелкие осколки повредили мозг, вызвав его отек. Необходимо удалить часть черепа, чтобы освободить для мозга больше пространства, так как растущее внутричерепное давление представляет прямую угрозу для моей жизни.

– Только операция может дать девочке шанс выжить. Если оставить все как есть, она умрет. А я не хочу сожалеть о своем бездействии.

Услышав, что мне придется удалить часть черепа, отец содрогнулся.

– Но если сделать операцию, она выживет? – спросил он, сознавая, что доктор не может дать ему никаких гарантий.

Полковник Джунаид принял смелое решение, хотя руководство госпиталя отговаривало его от операции, считая, что меня нужно отправить за границу. Решительность доктора спасла мне жизнь. Отец просил его действовать без промедления. Полковник Джунаид сказал, что обратится за помощью к доктору Мумтазу. Трясущимися руками отец подписал согласие на операцию. Там черным по белому было написано: «Пациент может умереть».

Операция началась примерно в половине второго ночи. Отец и мама ждали в коридоре у операционной.

– Господи, прошу Тебя, сохрани жизнь Малалы, – молился отец.

Он даже пытался заключить с Богом сделку.

– Ради того, чтобы моя дочь выжила, я готов до конца дней скитаться в пустыне. Без нее я не смогу жить. Господи, возьми мою жизнь, я прожил уже достаточно. Но молю, сохрани юную жизнь моей дочери. Пусть она даже станет калекой, но останется жива.

В конце концов мама прервала его.

– Бог не скупец и не будет с тобой торговаться, – заявила она. – Если Он решит, что Малала должна жить, Он сохранит ей жизнь и здоровье.

Она начала молиться, держа в руках Коран. Несколько часов подряд она наизусть повторяла священные суры.

– Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь молился так истово, – вспоминала госпожа Мариам. – Слушая ее, я понимала, что Аллах не может не ответить на такую горячую молитву.

Отец старался не думать о прошлом, о том, что, поощряя мою правозащитную деятельность, он сам подставлял меня под удар.

Тем временем полковник Джунаид при помощи операционной пилы отделил от верхней левой части моего черепа участок размером примерно восемь квадратных сантиметров. Теперь у моего распухающего мозга появилось свободное пространство. Затем доктор надрезал подкожные ткани моего живота и поместил туда фрагмент черепной кости, чтобы сохранить его. После этого он сделал мне трахеотомию, так как опасался, что в результате отека у меня могут возникнуть нарушения дыхания. Он также извлек сгустки крови из моего мозга и пулю из-под моей левой лопатки. Операция продолжалась почти пять часов.

Отец не мог не думать о том, что 90 % людей, собравшихся у госпиталя, ожидают известия о моей смерти. Конечно, среди них были и те, кто искренне переживал за меня. Но многие завидовали нашей известности и считали, что я получила по заслугам.

Чтобы успокоиться, отец решил немного пройтись по коридору. Стоило ему отойти от операционной, его догнала медсестра.

– Вы отец Малалы? – спросила она.

У отца упало сердце. Он молча кивнул. Сестра провела его в приемный покой.

Отец ожидал, что сейчас она скажет: «Мне очень жаль, но, боюсь, мы ее потеряли». Вместо этого сестра сообщила, что необходимо съездить на станцию переливания крови и привезти для меня кровь. Отец одновременно почувствовал и облегчение, и досаду. «Неужели, кроме меня, некому это сделать?» – подумал он. В результате на станцию поехал один из его друзей.

Примерно в половине шестого утра хирурги вышли из операционной. Они сообщили отцу, что отделили от моего черепа фрагмент кости и зашили его в брюшную полость. У нас не принято, чтобы доктора давали пространные объяснения родственникам больного, и отец робко осведомился:

– С вашего позволения, я хотел бы задать глупый вопрос. Как вы думаете, она выживет?

– Медицина не относится к точным наукам. Два плюс два не всегда здесь равняется четырем, – ответил полковник Джунаид. – Мы сделали все, что могли. Теперь надо ждать.

– Простите, но у меня еще один глупый вопрос, – не отставал отец. – Зачем вы зашили ей кость в брюшную полость?

– Месяца через три мы ее достанем и поместим на место, в череп, – пояснил доктор Мумтаз. – Это же элементарно.

Следующее утро принесло хорошие вести. Я смогла двигать руками. Три ведущих хирурга провинции специально прибыли в госпиталь, чтобы меня осмотреть. Они заявили, что полковник Джунаид и доктор Мумтаз великолепно справились со своей работой и операция прошла успешно. Но, по их мнению, меня надо было держать в состоянии искусственной комы, потому что, если я приду в сознание, внутричерепное давление возрастет.

Пока я находилась между жизнью и смертью, движение Талибан официально признало свою ответственность за покушение на меня. Однако боевики отрицали, что причина покушения заключалась в моей правозащитной борьбе.

– Да, мы стреляли в нее. Так будет со всяким, кто выступает против нас, – заявил Эхзанулла Эхзан, спикер талибов. – Малала стала нашей мишенью, потому что играла важную роль в распространении неверия. Несмотря на свою юность, она пропагандировала на пуштунских землях западный образ жизни. Она выступала против Талибана, потому что все ее симпатии принадлежали Западу. Президента Обаму она называла своим кумиром.

Отец знал, на что намекает спикер талибов. После того как год назад мне присудили Национальную премию мира, я дала множество телеинтервью. В одном из них меня спросили, есть ли у меня любимые политики. Я назвала Хана Абдулу Гаффара Хана, Беназир Бхутто и Барака Обаму. Я много читала о жизни американского президента и восхищалась тем, что молодой афроамериканец из небогатой семьи сумел осуществить все свои мечты и амбиции. Но образ США, сложившийся в Пакистане, был однозначно негативным и вызывал ассоциации только с атаками беспилотников, секретными рейдами на нашу территорию и агентом ЦРУ Раймондом Дэвисом.

Спикер Талибана заявил, что Фазлулла приказал убрать меня на встрече, которая состоялась два месяца назад.

– Каждый, кто поддерживает правительство в борьбе против нас, умрет от наших рук, – заявил он. – Так было и так будет. Скоро мы нанесем удары по новым мишеням.

Он сообщил также, что они пользовались услугами двух жителей долины Сват, которые собирали сведения обо мне и о маршруте моих передвижений. Нападение было совершено возле армейского контрольно-пропускного пункта намеренно, чтобы показать, что Талибан не боится армии.

Утром после операции в госпитале поднялась суета – сестры наводили чистоту, врачи переодевались в новую форму. Вскоре прибыл главнокомандующий армией генерал Кайани.

– Весь пакистанский народ молится за вас и вашу дочь, – сказал он моему отцу.

Я познакомилась с генералом Кайани в 2009 году, когда он приезжал в долину Сват на митинг против талибов.

– Я счастлива, что армия сделала свое дело и прогнала талибов прочь, – сказала я на этом митинге. – Теперь осталось только поймать Фазлуллу.

Мои слова были встречены овациями. Генерал Кайани подошел ко мне и отеческим жестом положил мне руку на голову.

Полковник Джунаид доложил генералу о результатах операции и о планах дальнейшего лечения. Генерал Кайани сказал, что мои томографические снимки необходимо отправить за рубеж, чтобы получить консультацию тамошних специалистов. После его визита в палату, где я лежала, перестали допускать посетителей, опасаясь, что они занесут инфекцию. Но все равно люди продолжали приходить: Имран Хан, игрок в крикет, ставший видным политиком; Миан Ифтихар Хуссейн, министр информации нашей провинции и ярый противник талибов, которые застрелили его единственного сына; премьер-министр нашей провинции Хайдер Хоти, с которым я встречалась на ток-шоу. Никого из них ко мне не допустили.

– Мы верим, что Малала будет жить, – сказал Хоти людям, собравшимся у госпиталя. – Ей еще многое предстоит сделать.

Около трех часов дня из Равалпинди прибыли на вертолете два британских специалиста – доктор Джавид Кайани и доктор Фиона Рейнольдс. Оба работали в клиниках Бирмингема и приехали в нашу страну, чтобы консультировать армейских хирургов, осуществлявших первую в Пакистане программу по трансплантации печени. Пакистан – страна шокирующей статистики, и не только в сфере образования. Около 15 % пакистанских детей больны гепатитом, причем заражение нередко происходит в медицинских учреждениях вследствие использования инфицированных шприцов. Смертность от заболеваний печени в Пакистане очень высокая.

Генерал Кайани решил изменить эту ситуацию, и армия в очередной раз взялась за выполнение задачи, которая оказалась не по силам гражданским властям. Генерал просил британских специалистов сообщить ему о достигнутых успехах, прежде чем они улетят домой. Встреча докторов с генералом произошла на следующий день после того, как я была ранена. Когда они вошли в кабинет генерала, там работало два телевизора – местный канал на урду и «Sky News» на английском. Оба сообщали о нападении на меня.

Несмотря на то что генерал и доктор – однофамильцы, они не доводились друг другу родственниками, но были хорошо знакомы. Генерал сказал доктору Джавиду, что его очень тревожит мое состояние, и попросил осмотреть меня. Доктор Джавид, специалист по экстренной помощи в госпитале королевы Елизаветы, согласился и сказал, что возьмет с собой доктора Фиону, сотрудника Бирмингемской детской больницы и специалиста по интенсивной терапии детей. Она опасалась ехать в Пешавар, район, закрытый для иностранцев. Но когда она узнала, что я боролась за право девочек учиться, то отбросила все страхи и решила помочь мне во что бы то ни стало. Доктор Фиона получила прекрасное образование и хотела, чтобы подобная возможность была у всех девочек на земле.

Полковник Джунаид и начальник госпиталя не особенно обрадовались, увидев английских докторов. Но когда они узнали, что их послал генерал Кайани, они не стали спорить и допустили их ко мне. Обстановка в пешаварском госпитале неприятно поразила англичан. Прежде всего они захотели помыть руки и пришли в ужас, узнав, что в кране нет воды. Оборудование, которое использовалось в госпитале, показалось им безнадежно устаревшим. Доктор Фиона спросила, когда мне в последний раз измеряли артериальное давление. Узнав, что два часа назад, она покачала головой и сказала, что давление мне необходимо измерять постоянно. Проверив мои показатели, она выяснила, что у меня в крови очень низкий уровень диоксида углерода.

Хорошо, что мой отец не слышал разговора английских докторов после осмотра. Доктор Фиона сказала своему коллеге, что у меня есть шанс выжить, так как операция была сделана в должное время и прошла успешно, но отсутствие должного послеоперационного лечения существенно снижает мои шансы. После нейрохирургического вмешательства жизненно важно следить за частотой дыхания и газообменом пациента. Уровень СО2 в крови необходимо поддерживать в норме. Разумеется, для этого требуется соответствующее оборудование. Как сказал доктор Джавид, вернуть больного к жизни после такой операции – это все равно что собрать самолет. Без множества сложных инструментов это невозможно. В госпитале не было необходимого оборудования, а то, что имелось, не умели использовать должным образом. Британские доктора были очень встревожены моим состоянием, но не могли оставаться в Пешаваре и вскоре покинули его на вертолете.

Среди посетителей, которых не допустили в мою палату, был министр внутренних дел Пакистана Рехман Малик. Он принес заграничный паспорт на мое имя. Отец, конечно, поблагодарил его, хотя отнюдь не был уверен, что паспорт мне пригодится.

– Не знаю, зачем это Малале, – сказал он вечером маме, показывая паспорт. – Ведь на небеса принимают без всяких документов.

Оба заплакали. Родители не выходили за стены госпиталя и не знали, что весть о покушении на меня уже облетела весь мир и клиники многих стран готовы принять меня.

Состояние мое ухудшалось. Отец все реже отвечал на телефонные звонки. Но все же он переговорил с родителями девочки из Пенджаба по имени Арфа Карим, с которой я познакомилась на одном из форумов. Эта девочка была настоящим компьютерным гением, она достигла в программировании таких успехов, что уже в девять лет получила сертификат Майкрософт, став самым юным в мире компьютерным профессионалом. Арфа Карим даже летала в Силиконовую долину, где встречалась с Биллом Гейтсом. Но к сожалению, в январе 2012 года она умерла от сердечного приступа, спровоцированного эпилептическим припадком. Ей было всего шестнадцать – на год больше, чем мне. Услышав в трубке голос отца Арфы, мой отец разрыдался.

– Расскажите мне, как жить, потеряв дочь, – попросил он.

 

22. Путешествие в неизвестность

В меня стреляли во вторник, в середине дня. К утру четверга мой отец был уверен, что я умру. Он даже сказал моему дяде Фаизу Мухаммеду, что нашим родственникам в деревне следует начать подготовку к похоронам. Я находилась в искусственной коме, мои жизненные показатели ухудшались, лицо и тело сильно отекли, почки и легкие отказывались работать. Отцу тягостно было видеть, как я лежу без движения, опутанная трубками. Он не сомневался, что конец неизбежен, и сердце его разрывалось на части. «Моей дочери рано умирать, ведь ей всего пятнадцать, – постоянно вертелось у него в голове. – Неужели ее жизнь будет такой короткой?»

Мама молилась без устали, забыв про сон. Фаиз Мухаммед сказал, что ей следует читать суру Хадж, главу Корана, посвященную паломничеству в святые места, и она беспрестанно повторяла одни и те же строфы (58–70), повествующие о всемогуществе Аллаха. Мама сказала отцу, что сердце подсказывает ей – я выживу. Но это мало его утешало, слишком тяжелым было мое состояние.

Когда в палату зашел полковник Джунаид, отец снова спросил:

– Моя дочь будет жить?

– Вы верите в Бога? – ответил доктор вопросом на вопрос.

– Да, – кивнул отец.

Полковник Джунаид, человек нерушимой веры и большой духовной силы, посоветовал отцу молиться и уповать, что его молитвы будут услышаны.

В среду вечером из Исламабада прибыли два военных врача, специалиста по интенсивной терапии. Их послал генерал Кайани, обеспокоенный сообщением британских докторов о том, что в Пешаварском госпитале я не получаю должного лечения и могу умереть от инфекции или послеоперационных осложнений. Британские специалисты настаивали на том, что меня надо перевезти в другой госпиталь, но боялись, что время для этого уже упущено.

Доктора из Исламабада выяснили, что ни одна из рекомендаций доктора Фионы персоналом госпиталя не выполняется и мое состояние продолжает ухудшаться. Начались инфекционные осложнения. Утром в четверг один из военных врачей, полковник Аслам, позвонил доктору Фионе.

– Малала совсем плоха, – сообщил он.

У меня развилось состояние, называемое ДВС-синдромом (диссеминированное внутрисосудистое свертывание). Это означало, что у меня нарушилась свертываемость крови, артериальное давление резко упало, а уровень кислоты в крови поднялся. Почки практически перестали выделять мочу. В общем, организм полностью вышел из строя. Доктор Фиона уже собиралась в аэропорт, чтобы лететь домой, в Бирмингем – ее багаж уже находился в аэропорту, – но после этого звонка она решила вернуться в Пешавар, чтобы спасти меня. С собой она взяла двух медсестер, которые работали с ней в Бирмингеме.

Доктор Фиона прибыла в Пешавар в четверг около полудня. Осмотрев меня, она сказала моему отцу, что меня необходимо срочно перевезти в госпиталь в Равалпинди, где работают опытные реаниматологи. Отец не представлял, как я в столь тяжелом состоянии вынесу перелет на вертолете. Но доктор Фиона убедила его, что препятствий для транспортировки нет. Отец спросил ее, есть ли надежда.

– Если бы надежды не было, я бы не настаивала на перелете, – ответила она.

Отец изо всех сил старался держать себя в руках, но тут из глаз его снова хлынули слезы.

Через какое-то время в палату вошла медсестра, чтобы закапать мне в глаза капли.

– Видишь, хайста, доктор Фиона права, – сказала мама отцу. – Если бы не было надежды, они не стали бы капать Малале капли.

Шазию, девочку из нашей школы, в которую тоже попала талибская пуля, перевезли в госпиталь, где находилась я, и доктор Фиона осмотрела заодно и ее. Она рассказала отцу, что Шазия чувствует себя хорошо и постоянно твердит:

– Спасите Малалу!

Машина «скорой помощи» доставила нас на вертолетную площадку. Были приняты меры строжайшей предосторожности – машину сопровождал эскорт мотоциклистов с мигалками. Перелет длился час пятнадцать минут. Доктор Фиона все это время хлопотала около меня, проверяя жизненные показатели. В Великобритании ей постоянно приходилось транспортировать тяжелобольных детей и реанимировать их. Но она впервые оказалась в столь сложной ситуации. Пешавар был местом, опасным для иностранцев, к тому же, набрав в «Гугле» мое имя и просмотрев несколько статей, доктор Фиона убедилась, что ей следует соблюдать особую осторожность.

– Я осознала: если что-нибудь случится с этой девочкой, в этом обвинят врача-иностранку, – рассказывала она впоследствии. – Если она умрет, меня объявят убийцей пакистанской национальной героини.

Как только вертолет приземлился в Равалпинди, машина «скорой помощи» в сопровождении военного эскорта доставила нас в госпиталь Военного института кардиологии. Тревога отца возросла, когда он узнал об этом. Он не мог понять, почему девочку, получившую ранение в голову, доставили в кардиологический институт. Но доктор Фиона объяснила ему, что в этом госпитале находится лучшее в Пакистане отделение интенсивной терапии, оснащенное новейшим оборудованием, и работают специалисты, прошедшие обучение в Великобритании. Медсестры из Бирмингема, сопровождавшие нас, объяснили здешним сестрам особенности ухода за пациентом, перенесшим нейрохирургическую операцию. Следующие несколько часов врачи не отходили от меня, постоянно вводили антибиотики и произвели несколько переливаний крови. Наконец доктора объявили, что мое состояние стабилизировалось.

Госпиталь охранялся как стратегический военный объект. Целый батальон солдат нес караул на его территории, на крыше засели снайперы. Все доктора носили военную форму, посещение больных разрешалось исключительно близким родственникам, которые проходили тщательный досмотр. За моими родителями всюду следовал военный в чине майора.

На отца все это производило угнетающее впечатление. Дядя постоянно твердил:

– Будь осторожен, здесь наверняка полно секретных агентов.

Моей семье выделили три комнаты в гостинице для офицеров. У всех забрали мобильные телефоны, объяснив, что это необходимо по соображениям безопасности. Думаю, причина была иная – руководство госпиталя не хотело, чтобы мой отец общался с журналистами. Всякий раз, когда мои родители хотели выйти из гостиницы и дойти до госпиталя, им требовалось получить разрешение по рации, а на это уходило не меньше получаса. Военные сопровождали их, даже когда они шли из гостиницы в столовую, хотя для этого требовалось всего лишь пересечь лужайку. Разумеется, никакие посетители в госпиталь не допускались. Даже премьер-министр, захотевший меня увидеть, получил отказ. Все эти меры предосторожности могли показаться излишними, но на самом деле они были оправданны. В течение последних трех лет талибам удалось атаковать даже строго охраняемые военные объекты – морскую базу в Мехране, базу военно-воздушных сил в Камре и армейскую штаб-квартиру здесь, в Равалпинди.

Несмотря на охрану, риск нападения талибов был достаточно велик. Отца предупредили, чтобы он не спускал глаз с сыновей. Присматривать за Хушалем родителям было крайне затруднительно, так как он все еще находился в Мингоре. Но вскоре его тоже доставили в Равалпинди. В гостинице не было ни компьютеров, ни доступа в Интернет, но один из поваров, Ясим Мама, проникся к моим родным симпатией и доставлял им газеты и все, что они просили. Ясим заявил, что считает особой честью готовить для моей семьи. Мои родители были так тронуты его добротой, что делились с ним всеми своими переживаниями. Он старался поддержать их как мог – утешал и кормил деликатесами. Аппетита у них не было, поэтому он придумывал для них изысканные блюда и соблазнительные десерты. Но всякий раз, вчетвером садясь за стол, мои родные с особой остротой чувствовали, как им не хватает меня.

Из газет отец узнал, что покушение на мою жизнь вызвало огромную международную реакцию. Казалось, весь мир был потрясен. Пан Ги Мун, генеральный секретарь ООН, назвал это покушение «отвратительным и трусливым актом». Президент Барак Обама – «достойной порицания отвратительной трагедией». Впрочем, в Пакистане реакция не была столь однозначна. Одни газеты назвали меня «иконой миротворцев», другие строили столь любимые в нашей стране теории международного заговора, а некоторые блоггеры даже ставили под сомнение сам факт покушения и утверждали, что никто в меня не стрелял. Пресса, выходившая на урду, была полна всякого рода измышлениями. Один из журналистов, например, заявил, что я выступала против ношения мужчинами бород. Наиболее яростной моей противницей оказалась некая Рахила Кази, член парламента от религиозной партии Джамаат-и-Ислами. Она называла меня «американской марионеткой». Фотографию, где я сижу рядом с американским послом Ричардом Холбруком, она объявила очевидным доказательством того, что я «якшаюсь с американской военщиной».

Конечно, главной утешительницей моих родных была доктор Фиона. Мама говорила только на пушту, поэтому доктор Фиона объяснялась с ней на языке жестов. Выходя из моей палаты, она поднимала вверх большой палец, как бы говоря «Все хорошо!». Отцу она терпеливо разъясняла, какие перемены произошли в моем состоянии, и после ждала, когда он передаст все маме. Столь уважительное отношение приятно удивило отца – в нашей стране доктора обычно не считают нужным что-то разъяснять родственникам больного, в особенности неграмотным женщинам.

Из-за границы хлынул целый поток предложений принять меня на лечение. Госпиталь Джона Хопкинса, один из лучших госпиталей Америки, был готов лечить меня бесплатно. Многие жители Америки предлагали свою помощь частным образом. Среди них были сенатор Джон Керри, богатейший человек, многократно бывавший в Пакистане, и Габриель Гиффордс, член конгресса, которая тоже была ранена в голову на встрече с избирателями в одном из торговых центров Аризоны. Предложения поступали из Германии, Сингапура, ОАЭ и Великобритании.

Но никто не спрашивал моих родителей, хотят ли они принять какое-нибудь из этих предложений. Все решения принимало армейское руководство.

Для того чтобы решить, стоит ли отправлять меня на лечение за границу, генерал Кайани обратился к доктору Джавиду. Удивительно, сколько внимания уделил мне командующий армией – по воспоминаниям доктора Джавида, они обсуждали этот вопрос не меньше шести часов. Генерал сознавал, что моя смерть неизбежно вызовет нежелательные политические последствия. Он надеялся достичь политического консенсуса после того, как Талибан будет окончательно разгромлен. Но дело было не только в политических соображениях. Все, кто хорошо знал генерала, отмечали, что он очень внимательно и заботливо относится к людям. Его отец был простым солдатом и умер молодым, когда будущему генералу Кайани было всего восемь лет. Как старший сын, он должен был поддерживать всю семью. Став главнокомандующим, генерал Кайани прежде всего позаботился о жилье и образовании для солдат.

Доктор Фиона предупреждала, что у меня могут возникнуть нарушения речи и частичные параличи правой руки и ноги. Для того чтобы избежать этих последствий, необходима длительная реабилитация, которую невозможно провести в Пакистане из-за отсутствия нужной аппаратуры.

– Если вы хотите добиться наилучшего результата, девочку надо везти за границу, – советовала доктор Фиона.

Генерал Кайани настаивал на том, что в Америку меня отправлять нельзя, так как после инцидента с Раймондом Дэвисом и операции по уничтожению бен Ладена отношения между Пакистаном и Америкой были крайне напряженными. К тому же недавно на границе произошел инцидент, в результате которого несколько пакистанских солдат были убиты автоматными очередями, открытыми из вертолета ВВС США. Доктор Джавид рекомендовал несколько британских госпиталей – в Лондоне, Эдинбурге и Глазго.

– А почему бы не отправить ее в Бирмингем, в госпиталь, где работаете вы? – спросил генерал Кайани.

Доктор Джавид ответил, что не видит к этому никаких препятствий. В госпитале Королевы Елизаветы в Бирмингеме получали лечение британские солдаты, раненные во время афганских и иракских военных конфликтов. Доктор Джавид позвонил своему начальнику Кевину Болджеру и спросил, согласен ли госпиталь принять меня. Болджер незамедлительно дал согласие, хотя впоследствии говорил: «Никто из нас и представить себе не мог, сколько хлопот это повлечет за собой». Поместить несовершеннолетнюю иностранку в британский госпиталь оказалось совсем не просто, и Болджеру пришлось столкнуться со всеми хитросплетениями пакистанской и британской бюрократии. Меж тем драгоценное время уходило. Хотя мое состояние стабилизировалось, врачи полагали, что меня следует перевести в другой госпиталь в течение ближайших двух – максимум трех суток.

Наконец все необходимые документы были оформлены. Теперь докторам предстояло решить проблему моей транспортировки. Неясно было также, кто будет эту транспортировку оплачивать. Доктор Джавид предложил воспользоваться помощью Королевских воздушных сил Великобритании, которые доставляли раненых солдат из Афганистана, но генерал Кайани об этом и слышать не желал. Поздно ночью – генерал обычно работал допоздна – он вызвал к себе домой доктора Джавида и объяснил, что иностранные воздушные силы для разрешения этого вопроса привлекать не следует. Покушение на меня и так породило слишком много домыслов и слухов. Кое-кто утверждал, что я агент ЦРУ или что-то в этом роде. Генерал не хотел подливать масла в огонь.

Доктор Джавид не представлял, как поступить. Британское правительство предложило помощь, но для того, чтобы ее принять, требовался официальный запрос со стороны пакистанского правительства. А пакистанское правительство не желало делать запрос, считая его унизительным для себя. К счастью, тут вмешалась королевская семья Объединенных Арабских Эмиратов. Они предложили воспользоваться их личным самолетом, где имелось необходимое оборудование для перевозки тяжелобольных. Ранним утром в понедельник, 15 октября, самолет взмыл в воздух. Впервые в жизни я покинула Пакистан.

Мои родители даже не представляли, какие жаркие споры разгорелись по поводу моей транспортировки. Они знали только, что меня решено отправить на лечение за границу. Естественно, они полагали, что будут меня сопровождать. Но у мамы и братьев не было ни паспортов, ни других документов. В воскресенье некий офицер сообщил моему отцу, что на следующий день меня отправляют в Англию и сопровождать меня будет он один, а мама с братьями останутся дома. Оформить им паспорта за такой короткий срок было невозможно, объяснили отцу. Его предупредили также, что по соображениям безопасности он не должен рассказывать о предстоящем перелете никому, даже маме.

Всю жизнь у отца не было от мамы никаких секретов, и, конечно, он не мог держать от нее в тайне такое важное известие. С тяжелым сердцем он сообщил ей, что летит в Англию, а она с сыновьями остается в Пакистане. Мой дядя Фаиз Мухаммед, присутствовавший при этом разговоре, был до крайности возмущен и встревожен, так как считал подобную ситуацию очень опасной для мамы и братьев.

– Если она останется в Мингоре одна с двумя мальчишками, с ними может случиться все, что угодно, – заявил он.

Отец позвонил офицеру, который с ним разговаривал.

– Я не могу покинуть жену и сыновей, – сказал он. – Я остаюсь в Пакистане, потому что не хочу подвергать их риску.

Отказ отца лететь вместе со мной породил новую проблему: я была несовершеннолетней и не могла покинуть страну без сопровождения взрослых родственников. Все, включая полковника Джунаида, доктора Джавида и доктора Фиону, пытались переубедить отца. Но он не из тех, кто поддается на уговоры. Отец твердо стоял на своем решении, хотя и понимал, какие трудности это вызывает.

– Моя дочь сейчас в надежных руках, – объяснил он доктору Джавиду. – В стране, куда она летит, ей ничего не угрожает. Я не могу оставить жену и сыновей без защиты и поддержки. Риск слишком велик. Я вверяю свою дочь милости Аллаха. Пусть будет, что будет. Я отец всем своим детям, и мои сыновья так же дороги мне, как и дочь.

Доктор Джавид пригласил отца в свой кабинет, чтобы поговорить с ним наедине.

– Вы уверены, что забота о безопасности семьи – единственная причина, по которой вы отказываетесь сопровождать Малалу? – спросил он.

Доктор Джавид подозревал, что силовые структуры оказывают на моего отца тайное давление.

– Моя жена просила меня не оставлять ее одну, – ответил отец.

Доктор положил ему руку на плечо и заверил, что позаботится обо мне и сделает все возможное, чтобы я выздоровела.

– Разве не чудо, что вы оказались в нашей стране как раз тогда, когда Малала была ранена? – сказал отец.

– Я верю, что Господь, послав людям проблему, непременно посылает и решение, – ответил доктор Джавид.

Отец подписал документ, согласно которому моим опекуном на время пребывания в Великобритании назначалась доктор Фиона Рейнольдс. Со слезами на глазах он передал ей мой паспорт и пожал руку.

– Фиона, я полностью вам доверяю. Прошу, позаботьтесь о моей дочери.

После этого родители пошли в палату, чтобы попрощаться со мной. Это было в воскресенье, в 11 часов вечера. Я лежала с закрытыми глазами, и только грудь, слегка вздымавшаяся от дыхания, говорила о том, что я жива. Мама заплакала, отец стал ее утешать, говоря, что опасность миновала и теперь я на пути к выздоровлению. Отек мозга уменьшился, анализы крови стали значительно лучше. Отец не сомневался, что доктор Фиона и доктор Джавид сумеют вернуть меня к жизни.

Родители возвратились в свой номер в гостинице, но никак не могли уснуть. Где-то около полуночи раздался стук в дверь. То был один из офицеров, пытавшихся убедить отца оставить семью и лететь в Великобританию. Он заявил, что отец должен непременно лететь со мной. В противном случае я останусь в Пакистане.

– Я же сказал вам, что вопрос решен, – ответил отец. – Я не покину семью. Вы зря нас потревожили.

Офицер ушел, но вскоре раздался телефонный звонок.

– Вы должны лететь с Малалой, – сказал военный чиновник. – Вы ее отец, и если вы не будете ее сопровождать, британский госпиталь не сможет ее принять.

– Решение принято, – повторил отец. – Я не собираюсь его изменять. Через несколько дней, когда будут готовы паспорта, мы прилетим к ней всей семьей.

– Немедленно идите в госпиталь, нужно подписать кое-какие документы, – распорядился офицер.

Это показалось отцу подозрительным. Была ночь, и он не понимал, что может быть нужно от него военным в столь поздний час. Он боялся идти один и решил взять с собой маму. Отец так переживал, что всю дорогу до госпиталя повторял про себя стихи из Корана – притчу о пророке Юнусе, который был проглочен китом, подобно библейскому Ионе. Стихи, которые повторял отец, пророк Юнус твердил, находясь во чреве кита. В них говорилось о том, что всякий имеющий истинную веру способен найти выход в самых тяжелых и опасных обстоятельствах.

Когда отец и мама пришли в госпиталь, офицер сообщил им, что, если я полечу в Великобританию одна, необходимо подписать новые документы. Ничего особенного в этих бюрократических ухищрениях не было. Но отец находился на грани нервного срыва: секретность, который были окутаны приготовления к моему отъезду, необходимость постоянно иметь дело с военными, беззащитность нашей семьи – все это действовало на него угнетающе, и поэтому он, что называется, раздул из мухи слона.

Родители вернулись в гостиницу в подавленном настроении. Мысль о том, что я окажусь в чужой стране совершенно одна, казалась отцу невыносимой. Последнее, что я помнила, был школьный автобус, и отец с ужасом представлял, какой одинокой и покинутой я буду себя чувствовать, когда наконец приду в себя.

В 5 часов утра 15 октября под армейским эскортом меня доставили в аэропорт. Дорога от госпиталя до аэропорта была перекрыта, на крышах ближайших домов засели снайперы. Самолет, предоставленный королевской семьей ОАЭ, уже ждал на взлетной полосе. Потом мне рассказали, в какой поразительной роскоши мне довелось путешествовать. В салоне, помимо шестнадцати кресел, находилась огромная шикарная кровать, а в хвостовой части был оборудован настоящий мини-госпиталь. Тут же сидели медсестра и доктор из Германии. Ужасно жаль, что я была без сознания и ничего этого не видела. Самолет полетел сначала в Абу-Даби, где заправился топливом, а после взял курс на Бирмингем, где вечером благополучно приземлился.

Моим родителям оставалось только ждать. Им обещали, что паспорта будут готовы через несколько дней и они смогут меня навестить. Но пока они оставались в отеле, где не было ни телефонов, ни компьютеров, так что они не получали обо мне никаких известий. Ожидание казалось бесконечным.