С утра пасмурно. Впрочем, с утра ли — уже и не припомнить, когда начался сезон дождей, а до снега все еще далеко. Потому я и не люблю осень. Слякоть, непогода круглыми сутками. То ли дело зима или лето — природа раскрывает объятья. Летом солнышко греет, на речку можно сбегать, в лес. Зимой — лыжи, каток, снегопад — красота!

Сегодня день Народного единства — это новый праздник, который в России отмечается совсем недавно и Учитель говорит, что в этот день мы должны показать, что русский народ сплочен, как никогда. Будет митинг, который объединит всех истинно русских, и наш клуб тоже будем там. Должны же мы выразить свои мысли вслух, достучаться до народа. Нас обязательно должны понять: мы хотим России для русских. Не хотим видеть нашу родину грязной и черной.

Я подхожу к своему клубу одним из первых, но через десять минут народ начинает подтягиваться. К двенадцати уже собираются все, подходит и Учитель с Никитой. Никита раздает нам плакаты, каждому вручает с десяток листовок. Учитель и накануне инструктировал нас, как надо вести себя на митинге, но считает нужным еще раз предупредить:

— Никаких драк с милицией, вы не какое-нибудь хулиганье, так что ведите себя так, чтобы мне не пришлось краснеть за вас. Всем понятно? — услышав в ответ дружное «да», он продолжает тоном мягче: — Это первое мероприятие такого уровня, куда позвали наш клуб, шутка ли, митинг пройдет на Болотной площади, совсем рядом с Кремлем, в центре Москвы. Осознаете?

Мы дружно вышагиваем к метро, и хотя команды «марш» нет, но стараемся идти в ногу. Вроде все смеются и шутят, но напряжение чувствуется. Это видит и Учитель:

— Орлы, а чего носы повесили? Сегодня же праздник, не в Мавзолей идем, а на площадь отмечать. Кто в детстве с родителями ходил на Красную площадь Первомай отмечать? — я оглянулся и понял, что всего несколько ребят подняли руки. — Вот вам и повод наверстать моменты, упущенные в детстве. Только вопрос тут не детский. Либо мы, либо нас.

Тут подъезжает поезд, и мы набиваемся в него. Как всегда, вагон был полон, но, странным образом, вокруг нас пустота. Я ловлю на себе испуганный взгляд молоденькой девчонки, и отворачиваюсь, думая, что этой дуре надо объяснить — не меня бойся, а черного, если он окажется рядом. Вадька сразу усаживается на свободное место и теперь зовет Учителя:

— Присаживайтесь, Учитель, — и вскакивает. Ишь! как выслужиться хочет перед ним.

— Я еще не так стар, и постоять могу. А вот ты, мать, проходи, присаживайся, — и он бережно подводит бабульку, которая трясется, боясь упасть, потому что не достает до поручня, он говорит внушительно: — Старость надо уважать.

Мы доезжаем до Кольцевой, потом до Боровицкой и вот уже мы на Болотной площади, я здесь бываю частенько, но никогда не видел столько ребят моего возраста. Мы где-то похожи друг на друга и это меня радует, значит я не одинок. Вон, сколько людей разделяет мои убеждения. Учитель нас предупреждает, чтобы мы прикрыли лица шарфами.

— А почему, Учитель? — это Денис делает шаг вперед. — Нам же нечего стыдиться.

— Точно подмечено, Денис, нам стыдиться нечего. Но тут будет толпа журналюг, которые будут вынюхивать материал для сенсации, а разве нам нужна известность? Разве мы потому сюда пришли? Нет, не потому! Мы чистильщики, и не слава, не деньги нам не нужны, — все это Учитель говорит громко, перекрикивая шум толпы. — И еще учтите, если затеряетесь, то либо домой сами добираетесь, либо в десять все собираемся перед памятником Репину.

На плакате, который держали мы с Федькой черными буквами на красном фоне значилось: «Родись на Руси, Живи на Руси, Умри за Русь». Остальные плакаты и призывы были как-то помельче, но смысле был тот же самый, нет на свете ничего важнее родной страны. Я думал, что кроме нас, молодых никого не будет, но я ошибался, были среди нас и старики. У них в руках картонки с корявыми надписями, но они очень понятны. У меня на глаза наворачивают слезы, даже старушки понимают, что Россия гибнет, а правительство ничего не делает.

— Ты чего это? Ревешь? — меня тычет Борька, стоящий рядом.

— Обалдел? Это от ветра, — на самом деле сегодня дождь со снегом и погода не то, чтоб радует.

Мы скандируем «Россия!» Нас на площади тысячи и тысячи, многие в камуфляже, в армейских сапогах. Каждый из них — мой брат. И я брат каждому. Российский триколор везде развевается. Мне кажется, сейчас мы такая сила — любые горы нам по плечу. Всюду журналисты и камеры, я радуюсь тому, что моего лица не видно, мамка умрет, если меня увидит на митинге. Учитель, как всегда, прав. По периметру стоят менты, не вмешиваются ни во что, но и к нам не цепляются. То ли нас охраняют, то ли от нас охраняют.

Под конец митинга объявляют, что будет концерт группы «Коловрат». Вокруг слышатся крики восторга, я еще не знаю, что это за группа, но вслушиваясь в слова, завожусь.

Я выкрикиваю эти слова, куда громче, чем они бьют из динамиков, я заглушаю своими криками все вокруг.

Мы уже расходимся, но я чувствую такой подъем, такую энергию — на все готов ради России.

По дороге домой половины ребят нет с нами, где-то даже Федьку потерял, но я еду с Учителем и несколькими ребятами. Мы все возбуждены, в нас горит огонь, который уже никогда не погаснет. Я никогда не стану прежним, словно хищник, попробовавший человеческую плоть. И у всех в глазах я вижу тот же огонь. В вагон заходит мятый чернявый старый мужичок с какой-то соломенной корзиной, и пахнет от него землей, потом и чем-то еще, от чего меня просто тошнит. Но в руках у него мобильный и последние слова, что мы слышим, это «Гамарджоба, генецвале». Учителя от отвращения даже передергивает и это видно по его лицу. Мужик, завидев нас, вжимается в дверь вагона, но уже поздно, поезд тронулся. На две минуты он заперт с нами. Мы только ждем знака Учителя, чтобы разобраться с этим сыном кишлака, так неразумно покинувшем свою малую родину. Учитель успокаивает нас:

— Спокойно, ребятки, сегодня нам не нужны проблемы, — он подходит к этому черномазому так близко, что тот готов исчезнуть.

— Ты понимаешь, что ты на этой земле не нужен? Что ты здесь лишний? — даже мне стало страшно от того, как прозвучал голос Учителя, стук колес поезда не заглушают этих слов.

Учитель смотрит на эту черную шваль, и мы видим, как он боится, у него стекает каплями пот по лицу, он весь трясется крупной дрожью.

— Ты просто головой кивни, что понял меня, — кавказец медленно кивает головой. — Если ты завтра все еще будешь в Москве, то послезавтра я найду тебя и убью. Лично. Ты меня понял? — Кавказец снова кивает головой. — Ты же веришь, что я это сделаю? — еще один кивок.

Вагон останавливается на Новослободской и черный буквально вываливается кулем из вагона и бежит. Мы из окна вагона видим, как он, поскользнувшись на мокром мраморе, падает, неуклюже встает, и снова бежит. Учитель начинает смеяться, и мы за ним вторим.

— С этой мразью только так и надо общаться, они по-другому не понимают. Я же не буду со всякой сволочью говорить как с равным? Цивилизованно себя можно и должно вести с нормальными людьми, а с черными надо говорить на «черном» языке. Они только так и понимают. Иначе до них не доходит, — Учитель говорит рубленными фразами и мы понимаем, что именно так себя и должны вести. Благородство и принципы цивилизованного человека должны сохраняться только для цивилизованных нормальных людей, а для чёрных они не нужны.

Осенние каникулы получились что надо. Оставшиеся дни я провожу в клубе, на тренировках. После митинга я чувствую особую связь со своим братством. Мне еще в детстве хотелось иметь брата, а теперь у меня много братьев.

— Артем, а откуда обновка взялась? — мамка на бюллетене уже второй день. Она гриппует и заодно занимается моим воспитанием. По ней — одно другому не мешает. Середина ноября и приходится ходить в школу, которая все больше и больше мешает тренировкам.

— Мам, да я ее уже третий месяц ношу, — не найду слов, что ж еще сказать.

Надо же было в такую холодрыгу напяливать куртку, есть же у меня пуховик. Теперь допроса не избежать.

— Мне ее друг подарил.

— И кто он, этот дружок-миллионер? Не Федор ли? — она плавно переходит на визг и тут же, схватившись за горло, исходит кашлям, беспрестанным чихом. Термометр подтверждает худшее — температура. Охая и ахая, она решается на то, что делает в самых крайних случаях — вызывает врача. Приехавший неожиданно быстро «Пилюлькин», потрогав ее лоб, ставит диагноз: «Ангина в острой форме». Выписав кучу лекарств, человек в мятом, грязном халате грозно предупреждает: «Если не отлежаться — не миновать осложнения». Мамка со вздохом соглашается открыть бюллетень, хотя ясно, что институт без Ивановой несомненно пропадет за ту неделю, что она проведет дома. Теперь у мамы появляется неограниченная возможность разобраться с курткой. Придется идти на признание.

— У нас в тренажерном зале есть один товарищ, он уже взрослый, его Михаилом зовут. Мы с ним вроде как друзья, вот он и подарил мне куртку.

И все же иногда хорошо обдуманная ложь лучше глупой правды. Во всяком случае, полезней. Что толку в правде, если она никого не убеждает? Последовавшее заявление мамы свидетельствовало о том, что моя честность вознаграждается вовсе не тем, на что я вправе был рассчитывать.

— Артем, ты столько времени проводишь в своем тренажерном зале, что меня это начинает тревожить. Я, пожалуй, на днях приду поглядеть на твои тренировки. — Она поджала губы, и насколько я знал маму спорить с ней в этот момент бесполезно. Все равно, не переспоришь. — К тому же занятия в зале бесплатные, и это меня очень настораживает.

— Ну, хочешь я буду платить? Брать у тебя деньги и отдавать за бесплатные тренажеры? — если ее развеселить, то она отвлечется от клуба.

— Артем, про бесплатный сыр в мышеловке слышал?

— Мам, как ты можешь так говорить? У нас там все по-честному.

— Вот очень хорошо, я и взгляну, чтобы убедиться лично.

— Мам, а зачем тебе это? Насчет куртки я не вру. Честное слово…

— Вот это меня и пугает, — мамка подтолкнула меня к двери, даже не поцеловав, значит, действительно злится. — И не смотри на меня так жалобно. Это — не по-мужски.

— Меня же ребята засмеют после твоего официального визита!

Она даже не улыбнулась моей шутке — дело совсем плохо. Какими же еще словами убедить отказаться от этого безумного намерения — явиться ни с того, ни с сего в клуб «Красное кольцо»?

* * *

Мы с мамой находимся в разных окопах. Недавно мы с ней смотрели передачу о пацанах таких же, как мои братья из «Красного кольца». Они недавно прошлись по рынкам. Вот это акция! Вот это дело! Об этом сейчас вся Москва гудит. Одним словом, по ходу дела ребята кое кому из черномазых пустили кровь. Надо было видеть и слышать возмущение мамы. Главный ее довод: интернационализм и дружба народов. И еще: наши деды вместе строили страну, вместе воевали против нацизма! Я ей: «Мы точно так же воюем за Россию, как наши предки в сорок первом против фашистов. Им было даже проще, яснее: вот в этих окопах находятся свои, а вот в тех — чужие. А сейчас не знаешь, где враг, а где друг». Она — мне, схватившись за сердце:

— Поэтому и загляну к вам, благо тут недалеко. Если ты настолько дорог этому Михаилу, что он заботится о твоем гардеробе, то уделить твоей матери минут двадцать — это не вопрос для него.

Я на секунду представил, как Учитель выслушивает лекции мамы про интернационализм, и мне сделалось дурно.

— Вопрос закрыт, и чем больше ты меня будешь переубеждать, тем хуже.

Естественно, в школу я опаздываю, и захожу уже после звонка, поругавшись с нашей бабой Надей, вахтершей. Вообще, у нас в школе странные правила: опоздаешь — не зайдешь; захочешь выйти, если урока нет — не выпустят. Ну, это так, к слову. В фойе — обычная сцена: отморозок Колька, мой одноклассник, пытается приподнять за уши белобрысого первоклашку. Мальчишка пинается, изворачивается угрем, пытаясь выскочить из Колькиных лап. И при этом крепится изо всех сил, чтобы не разреветься. Ай да первоклашка, ай да мужичок-с-ноготок! Я без лишних слов двинул Кольке в челюсть, и этого оказалось вполне достаточным, чтобы он, разжав руки, свалился на пол.

Между прочим, Учитель говорил, что трагедия Россия — весь ужас нашего положения заключается в том, что русские бабы не хотят рожать, а дети — наше главное богатство!

Шмакодявка, подбирает свой портфель, и был таков. Колька угрюмо приподнимается, самое время для профилактической беседы:

— Ты меня попробуй за уши поднять, если у тебя пара лишних яиц имеется.

Ничем таким он похвастать не может и лучший выход для него смыться с глаз моих долой.

Вообще-то, надо как-нибудь доступно объяснить и остальным в классе, что своих обижать нельзя. Мало что ли в школе черных бегает? Вот пускай на них и тренируются. Но лучше это оставить на потом, а то если кто-то настучит Майе про «Красное кольцо», то мне не жить.

* * *

Уже к четырем я в «Красном кольце». Накоротке перекинувшись с Даней приветствиями, не мешкая, направляюсь в кабинет Учителя. Больше всего мне нравится в нем то, что любой из пацанов может запросто зайти к нему, как говорится, без всяких там церемоний. У него для своих подопечных всегда время находится, даже если он занят по горло делами. Мы это понимаем и не беспокоим его по пустякам. Только в случае ЧП, как у меня сегодня. Уж большего бедствия, чем приход мамы в клуб и представить себе трудно.

Я постучался к нему и, услышав голос Учителя, робко приоткрыл дверь:

— Можно войти?

— Привет, Артем. Конечно, заходи, — он широко улыбнулся, это добрый знак: настроение у моего Учителя хорошее.

— Учитель, у меня тут такая проблема, — теперь я уже знал, что он больше всего не любит, когда мямлишь, топчешься на одном месте и, сосредоточившись, стал излагать суть проблемы как на духу. — Мать сегодня утром увидела куртку, которую вы мне подарили, и захотела с вами встретиться. Я попробовал ее отговорить, но она разволновалась, и, в конце концов, заявила, что я ее ни в грош не ставлю. А это — не так.

— Так, и что дальше? — Учитель не сводил с меня глаз.

— Просьба такая: могли бы вы с ней встретиться?

— Артем, а почему ты пробовал ее отговорить? Нас стесняешься? — Учитель насмешливо смотрит на меня.

— Нет, Учитель, что вы!.. Я просто не хотел, чтобы ребята думали, что я… — запнувшись, я замолчал.

— Маменькин сынок? — Учитель как всегда прочитал мою мысль и закончил ее за меня.

— В том-то и дело — засмеют ведь, если узнают, что мама приходила к вам, — отчаянье так и сквозит в моем голосе.

— Не переживай, никто ничего не узнает. Мало ли кто ко мне приходит, я же не обязан отчитываться обо всех, с кем встречаюсь. А матери скажи, чтобы зашла в субботу после трех. Я думаю, для нее это самое удобное время? — он смотрит на меня с улыбкой.

Ну откуда Учитель обо всем знает? Он же и в самом деле выбрал самое удобное — мамке не нужно отпрашиваться с работы. Не как в школе — обязательно съязвят: «Все работают. Может и отпроситься». А пахать ради меня, кто будет? Это наши грымзы так радеют за меня, за единственного…

— Учитель, спасибо вам большое, — я повернулся, чтобы выскочить на радостях из кабинета.

— Артем, а ты машину водить умеешь? — вопрос застал меня в дверях.

— Нет, не умею.

Я могу точно подсчитать, сколько раз я, вообще, катался на машине, не то, чтобы сидел за рулем.

— Давай-ка мы с тобой сегодня после тренировки съездим на автодром и посмотрим, выйдет ли из тебя водитель. Что ты на это скажешь? — У меня язык отнялся от счастья. Только и могу, что часто-часто киваю головой.

После тренировки, наспех одевшись, мчусь в глубину двора к машине Учителя. Но вот, наконец, показался и он.

— Ну что, поехали?

Не дождавшись ответа, Учитель ласково провел рукой по бамперу.

— Она у меня там целый месяц на ремонте простояла. Думал, ничего не получится, до того мне ее раскурочили — опять же — черномазые, больше некому, — и он качает укоризненно головой.

Я останавливаюсь перед машиной и украдкой дергаю ручку. Черт, по-моему, я что-то не так делаю. Учитель, заметив мою растерянность, обходит машину и открывает мне дверь как какой-то важной персоне. И вот мы на автодроме. Без лишних слов Учитель сажает меня на водительское место, и показывает, как трогать машину с места. Оказывается, это вовсе не сложно. Я едва не кричу от восторга, когда машина плавно поддается вперед. «Семерка» меня слушалась — я захотел, и она поехала. В конце занятия без труда даже торможу и пытаюсь припарковаться. Правда, парковка у меня не очень получилась, но это же только начало. Учитель явно доволен.

— Молодец, все схватываешь на лету, — он, помолчав, добавил: — Ты параллельно еще правила дорожного движения учи, чтобы не пришлось ездить, как черные — с купленными правами, устраивая аварии на дорогах.

Что ж, добрый совет.

— Обязательно!

Я так хочу, чтобы Учитель меня похвалил. А он одобрительно хлопает меня по плечу и как-то задумчиво произносит:

— Был у меня в роте паренек, похожий на тебя.

— А почему был? — Про себя думаю о том, как же я мало знаю об Учителе. Он, оказывается, ротным был!

— Убили его во время второй чеченской, боевики застрелили. Он такой же рыжий был, как ты. И точно так же без отца рос. Не уберег я его…

— Так вы воевали?

— Было дело… — Он снова смолкает, но с каким-то значением.

«Было дело»… И все? Неужели он так ничего не расскажет? Я вжимаюсь в сиденье от обиды, но игру в молчанку мне сейчас не выдержать.

— А где вы воевали? В Чечне?

Он покосился на меня, покачал головой:

— Ну, вылитый Димка. Хочешь послушать, как я воевал?! — И не дождавшись моего ответа, начинает: — Я на Кавказ попал в самом начале первой чеченской войны. Что там тогда творилось, как наших русских гнали, убивали — рассказывать не буду. Небось, слышал сам, не маленький. А вот какая неразбериха царила в армии, этого никто, кроме нас, воевавших там, не знает. А творилось там такое, что за один вечер не расскажешь. Короче, единого командования нет, беспредел полный: войска, милиция, ФСБ, каждый действует на свой страх и риск. То и дело слышишь: опять наши своих же огнем накрыли. За такой бардак раньше расстреливали. А у нас генералы удостоились президентской похвалы, чинов и наград. Так-то…

— А как же командиры, куда они смотрели? — продолжаю допытываться я.

— Ты тогда под стол лазил, откуда тебе знать, что в ту пору не только в Чечне, во всей России командиров не было. Страна без хозяина жила. Оружия нет, еды нет, ее надо было самим добывать, боевики лютуют, на каждом шагу мины-ловушки. Сколько ребят полегло из-за этой неразберихи…

Лоб Учителя прорезала морщинка и он опять замолк. А дальше я услышал рассказ, который изменил судьбу очень многих.

— В один из дней пришел приказ наступать. Наша рота окружила дом на окраине села, на их языке — аула, где засели боевики. Димке, самому младшему в роте, я строго наказал, чтоб не высовывался раньше времени. Бой за аул шел всю ночь и только на рассвете мы ворвались в особняк, где окопались боевики. А там, кроме баб и черномазых пацанов, никого не осталось. Мы и не заметили, как внизу в одной из комнат завязалась драка: девка-чеченка, как дикая кошка вцепилась зубами одному из бойцов в шею, да так, что он в миг собственной кровью стал захлебываться. Димка кинулся на помощь. И тут, откуда не возьмись гаденыш с ножом возник. Мы потом выяснили, что брат ее. И сходу Диме в спину всадил нож по самую рукоятку…

Рыжий все маму звал, а потом затих. Я даже ему глаза закрыть сразу не смог, он на меня так жалобно смотрел, как будто просил не делать этого. Никогда мне не забыть этого Димкиного взгляда. А нас спецназовцев помнить в том ауле будут долго: после того боя ни одного мужика в живых не осталось. На войне как на войне…

Учитель молчит. Молчу, не зная, что сказать и я. Хорошо Учитель тут гладит меня по головке, я и возвращаюсь с кавказских гор в салон «семерки», несущейся по вечерней Москве.

— Такая вот история. Дня не бывает, чтобы о Димке не вспомнил. Ты на него шибко похож, потому я на тебя особые надежды возлагаю. Ты уж смотри, не подведи. У меня ведь своей семьи нет, я в вас, пацанах, своих сыновей вижу; всегда знал, что у военного человека не должно быть семьи. Не дай Бог кому-то без родителей расти, уж я-то знаю. Вот и не женился, — впервые Учитель говорит путано, но я прекрасно понимаю, что он мне пытается объяснить.

Я поднимаю глаза на Учителя и чувствую, что вот-вот они станут мокрыми. Подавив комок в горле, тихо говорю:

— Я вас никогда не подведу, Учитель, правда. А когда время придет — насмерть за Россию буду стоять!

— Верю, с первого дня, как увидел тебя, сразу понял — Димка вернулся. Только на этот раз я тебя черным не отдам, — и он хлопает меня по плечу.

Впервые в жизни я чувствую, что нахожусь под защитой большого сильного человека. Родного, как отец. А может и больше, чем отец, потому что он пришел в мою жизнь, заполнил ее чем-то важным, нужным, придал ей высокий смысл, без чего существование мое лишается своего значения. И значение состоит в осознании того, что я, как и Учитель, наш клуб, все мы и есть то, что называется Россией. И она, родина, может оставаться великой во веки веков — только в том случае, если каждый из нас готов умереть за нее, как Димка. Честь России и ее детей в том, что Россия нужна нам, как и мы России. Так думается мне…

* * *

Дни до субботы пробежали быстро, и тут мамка заявила, что она готова встретиться с Учителем. Оглядев внимательно ее застиранную кофточку и темно-серые джинсы, на которых все-таки видны разводы чернильных пятен, я объявляю, что являться в таком виде в клуб — верх неприличия. Она вздыхает и облачается в костюм, который хранится в шкафу для особо торжественных случаев. Я помню, как мама долго не решалась купить его, все приценивалась, все советовалась со мной брать или нет, и мы, в конце концов, порешили, что ей все-таки нужен какой-нибудь наряд на все праздничные случаи. «И в пир, и в мир», как она выразилась, и добавила, что заодно можно будет похоронить ее в этом костюме. На что ей пришлось выслушать мои заверения о том, что к тому моменту, когда она соберется в путешествие в мир иной, а будет это лет через сто, у нее выбор будет иной — самые лучшие костюмы она начнет носить гораздо раньше. Я это твердо обещаю.

* * *

— Мам, я сначала зайду в клуб, а ты уже потом спустишься, ладно? — Мы уже подошли к «Красному кольцу».

— А… Стесняешься своей мамки… — Она засмеялась и попыталась меня поцеловать, но я успел увернуться и бросился в клуб.

А еще минут через десять Даня проводил маму в кабинет Учителя. Мне же не остается ничего иного, как топать в одиночку домой и дожидаться результатов этого саммита. Главное — чтобы она не разревелась. Ненавижу и себя, и ее в эти минуты, когда она принимается причитать что ее сыночек, ее кровиночка вот-вот собьется с пути, спутается с хулиганами и наркоманами.

На удивление мама появляется довольно-таки спокойной.

— Привет, — ненавижу эти подхалимские нотки у себя в голосе, но поделать с собой ничего не могу.

— Привет, — она отводит взгляд от телевизора и мягко улыбается мне.

Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом на продавленный диван.

— Что-то интересное? — киваю на телик, по-прежнему избегая встретиться взглядом с ней. Она проводит рукой по моей голове, непроизвольно морщится.

— Не скажу, что в восторге от твоего Михаила, как и от твоей новой прически, но уж лучше заниматься спортом в клубе, чем ошиваться на улице.

— А о чем вы говорили?

— Ни о чем таком, что тебе было бы интересно, — она отводит взгляд, как будто чего-то смущаясь.

— И все же, расскажи, а?

— Твой Михаил хороший психолог. — С минуту помолчав, добавляет: — Он сказал, что тебе не хватает отцовского влияния.

— Я вижу, ей неприятно об этом говорить. А мне — слушать. И не только потому, что она заводит свою любимую заезженную пластинку.

— Артем, а если мы поговорим о том, куда ты будешь поступать? До вступительных экзаменов всего — ничего осталось.

— Мам, ну ты же сама говорила, что инженера из меня не выйдет, — и я с жалостью посмотрел на нее.

— Артем, во-первых, я тебе не предлагаю поступать в политехнический. А, во-вторых, я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь. Мое образование не слишком много дало мне. И я, в свою очередь, не привила тебе любви к инженерному делу. Я права в своих умозаключениях? — И она, вымученно улыбаясь, дотрагивается до моей руки.

— Мам, ты самая лучшая мама на свете… — она не выносит моего хамства, но и не желает, чтоб я заискивался перед ней.

— Все, что я хочу сказать: твоя жизнь может сложиться иначе, может, и успешней, нежели у меня. Однако, хорошее образование еще никому не мешало. Просто обещай мне, что подумаешь над этим, хорошо? — она выглядит такой уставшей. И что мне стоит в знак согласия, кивнуть головой?

— Мам, а как ты сегодня себя чувствуешь? — Мне хочется сказать ей что-то ласковое.

— Температуры нет, значит, в понедельник можно выходить на работу, — пожимает плечами она. И мы как обычно садимся за наскоро отваренные покупные пельмени, что не прибавляет настроения ни мне, ни ей. Впрочем, польза от сибирского кушанья заключалась в том, что оно действовало подобно хорошему снотворному.

* * *

А в школе как всегда грымза опаздывает, пацаны ходят на ушах, ждут, когда в класс ввалился Тимофей — ловить прикол над ним. Он, конечно, лох, этот долговязый очкарик. Это также верно, как и то, что по геометрии он соображает лучше меня. Елена Андреевна ставит ему пятерки, не мучая допросами у доски, смотрит на Тимоху влюбленными глазами и прочит ему большое будущее. Это самое будущее она зримо разглядела после того, как Тимоха теорему Пифагора двадцатью тремя способами доказал. А так, посмотришь: тощий, неуклюжий, нескладный, очки вечно валятся, одежка словно с чужого плеча.

Колька, ловко пользуется подножкой, гаденыш. Все только этого и жаждут — дружное ржанье сотрясает класс, Тимофей — на полу, очки у него летят в одну сторону, пакет с завтраком — в другую. И тут Колька делает то, из-за чего я не могу не взорваться. В то время, как Тимофей беспомощно шарит по полу, Колька режущим хрустом давит его очки. Словно обезумев, Тимофей кидается на Кольку. Но натыкается на молниеносно выброшенный кулак — промеж глаз. В следующую секунду обладатель кулака, ставит последнюю точку, поддав коленом ниже пояса. Тимофей, согнувшись в три погибели, кулем валится на пол, подвывая от боли. Нет, это надо бы остановить. И немедленно.

— Колька, я тебе уже раз говорил, что бить заведомо слабого не по-мужски, — нас мгновенно обступает вся классная рать.

— Да кто ты такой? С каких пор голосом совести стал? — он ухмыляется, явно, рассчитывая на поддержку класса.

Как я и ожидал, он попытался дотянуться до моего носа, но после уроков Никиты, я знаю, как уходить от прямых ударов, и кружа вокруг него, уклоняясь от выпадов, прижимаю его к стенке, так, что он и вдруг неожиданно обнаруживает, что отступить дальше некуда. Инициатива полностью переходит ко мне, в тот момент как его кулак врезается в плакат, который он пробивает своим ударом. Теперь можно, как говорится, открывать счет.

— Ну, ты, молодец среди овец, а не молодца — сам овца! — подвела итоги боя наша рефери Марина, староста класса. Она давно точит зуб на Кольку, который портит общую успеваемость класса и, кроме того, любит пакостить девчонкам. Старосту поддерживают хоть и не очень дружно, но все же общим хором. Тут, в класс впархивает историчка, с порога истошно возмущаясь тем, что мы не сидим за партами и не изучаем новый параграф. Истерика ее длится с полчаса, так что сразу после того, как она смолкает, раздается звонок, и мы, сметая все на своем пути, кидаемся вон из класса. На перемене меня окружают ребята: в какой спортивной клуб я хожу и можно ли туда записаться. Ничего особенного в этом нет, как сказал бы Учитель, силу уважают. Впрочем, одного из них можно взять на заметку — Юру. Он пацан хороший, правильный, как мне кажется. Надо бы поговорить с Учителем об этом.

* * *

Мы входим в кабинет, Учитель кивком приглашает к столу.

— Давай, выкладывай, что у тебя?

— Короче, так получилось, что пришлось одному отморозку морду набить, — я поежился, вспоминая хруст Тимофеевых очков.

— С кем подрался? Ты чувствуешь свою вину? — лицо Учителя сразу делается строгим, даже суровым.

— С Колькой, одноклассником. Вечно к слабым цепляется: то к первоклашке, то к ботанику из нашего класса, — тут я подумал, что мало я Кольку отделал, надо бы еще…

— Я так понимаю, что ботаник — это какой-нибудь отличник? — Учитель прищурился.

— Точно — отличник, и к тому же очкарик.

— Ну, заступиться за слабого — благородное дело. Пока я проблемы не вижу…

— Я тоже так думаю. После драки пацаны заинтересовались нашим клубом. По мне — из них только Юра, стоящий парень. Можно, его привести к нам?

— Можно, дело хорошее. А ты с ним дружишь?

— Не… Я, кроме Федьки, ни с кем не дружил, а в последнее время и с ним не очень особо получается. — Мне вспомнилось, как мы с ним раньше были не разлей вода, и мне стало совсем хреново.

— Ну, ты так особо по поводу Федьки не переживай, вы здесь все как братья… — После некоторой паузы Учитель продолжает: — Даже если сегодня не общаетесь, завтра снова начнете дружить. Между братьями бывает всякое.

Оно, конечно, верно — брат есть брат. И все же мне не раз уже думалось, с чего это мы с Федькой разбежались с некоторых пор. И мама обратила внимание на то, что он перестал появляться у нас, не звонит. Она Федьку жалеет из-за его непутевого папаши. С ней я отмазался просто: у нас расписания разные, вот и видимся реже. В ответ она такую странную фразу произнесла: «А твой Михаил разделяет и властвует. Мда…» И этак, скептически повела головой, как это она обычно делает, когда чем-то недовольна, а как быть и сама не знает.

— У меня сейчас встреча начинается, — прервал мои размышления Учитель, — от нее очень многое зависит, так что ты пока иди и не кисни. Все будет хорошо!

Это было сказано так, что поверилось: все обойдется.

— А давай-ка сегодня на дискотеку пойдешь, с девчонками познакомишься.

* * *

Вечером, выходя из клуба, я наткнулся на Даню, который явно был в приподнятом настроении.

— Мы тут намылились сходить в дискотеку. Присоединяйся.

Я почесал затылок. Захаживал я пару раз на дискотеку, что неподалеку от нашего дома, не скажу, чтоб в восторге от этих танцулек. Но попробовать стоило, хотя бы для того, чтобы поближе с Даней познакомиться, а то вон я вроде бы свой человек в клубе, а так толком ни с кем и не сдружился. А Даня таким образом выполняет поручения Учителя?

— Даня, а много соберется народу?

— Да ты не переживай все — свои. Заодно и с ребятами познакомишься, почувствуешь себя в коллективе. Эти его слова будто взбодрили меня.

— Пошли, только учти, я танцевать не умею. — Майкла Джексона из меня не получится — это точно.

— А у нас в компании никто танцевать не умеет, так что расслабься, — Даня совсем уж по-свойски хлопает меня по плечу.

Дискотека — это обычный полутемный зал и грохочущая музыка. Данька чувствует себя здесь как рыба в воде. Не говоря ни слова, он тянет меня в угол, где тусуются ребята, выбритые точно так же, как мы. На нескольких футболки цвета хаки и армейские боты. В общем, выглядят они круто. Уже вблизи, я узнаю среди них двоих парней, приходивших на тренировки вместе с Федей. Один из них протягивает мне руку:

— Привет, Артем! — Я жму ему руку, тщетно пытаясь вспомнить его имя.

— Привет, Леха, — это уже с ним здоровается Данила и по кругу называет остальных. Меня представляет особо. — А это наш знаменитый Артем.

— Даня, ты чего? Чем это я знаменит? — Я удивленно поворачиваюсь к Дане.

— Недаром, Учитель возится, с тобой? — В глазах ребят читаю нескрываемую зависть.

— Ладно, ребята, раз Учитель возится, значит, стоит он того, — Даня обводит взглядом зал. — А что девчонок, с которыми стоило бы познакомиться, нет?

— Чего-чего а этого добра навалом, — и ребята довольно заржали. — Вон, стоят красотки, на нас пялятся. Даня решительно двинулся к ним, поманив меня головой.

— Пошли!

Я, чувствуя себя полным дураком, тащусь за ним. Девочки и правда симпатичные. Особенно та, что стоит, прислонившись к бару, зажав в левой руке сигарету, а в правой — бутылку с пивом. М-да, Учителю такое не понравилось бы точно. А еще меня кольнула мысль о том, что я не могу представить Иру с пивом и сигаретой в руках. Ее даже в этом бедламе, называемом дискотекой, представить невозможно. До того она особенная. Девчонка подмигивает мне, отхлебывая пивка. Данька, перекрикивая грохот музыки, орет:

— А ты чего не танцуешь? Она совсем не против.

Подмигнув сигаретно-пивной диве, он тянет ее подружку на площадку.

— Тебя как зовут? — вопрос ей в самое ухо.

— Полина, можно Поля, — она пьяно расхохоталась и, отлепившись от стойки, повисла на мне.

«От любви и от тоски пропадаю я», — несется над дискотекой. То же визжит мне в ухо Поля. Визжит, а приятно…

Поле-Полине не то что танцевать — стоять непросто… Обслюнявив меня, она поинтересовалась в свою очередь моим именем. За сим последовало полупьяное признание: она любит меня и будет любить всю жизнь, а как мое имя — совсем неважно. В подтверждение сказанного, она назвала меня Васей, добавив, что я — ее судьба. Тут возникает ее подружка и снимает с меня Полю:

— Она сегодня чуть перепила, не обращай внимание. — Она вбирает в грудь побольше воздуха и кричит: — Меня зовут Оля, а тебя?

— Артем, — я улыбаюсь, как можно шире. Мало того, что девочка довольна симпатичная, к тому же, кажется, нормальная. — Потанцуем?

«Без любви и без тебя пропадаю я-я-я…»

— С удовольствием! — она вновь призывно улыбается. — Только мой парень будет не в восторге. — Ее губы растягиваются, вызывая во мне смешанное чувство самодовольства и некоторого смущения. Коли у самой есть парень, чего со мной заигрывать…

В общем, когда мы покинули дискотеку, я вправе был подумать, что истерика, поджидавшая меня дома, не стоила культпохода сюда. Уж лучше бы я сидел дома, телик смотрел.

Был третий час ночи, когда мне пришлось выслушать стенания матери по поводу того, что, пока я ее в могилу не загоню, не успокоюсь, что худшего сына свет не видел, ну и так далее. Все как обычно. Только на сей раз я решил криком ответить на крик.

— Мне не семь лет, чтобы в девять ложиться! Я вырос и теперь тебе придется смириться с тем, что возвращаюсь в полночь. На это у ней был старый как наш диван аргумент, мол, не для того меня растила, чтобы я стал уголовником. Мой аргумент — с грохотом закрытая дверь в своей комнате. Ответ также не нов, но достаточно убедителен. Она смолкает, я же поворочавшись в постели, как-то незаметно засыпаю. Увы, это тоже не ново…