I

В это туманное октябрьское утро гимназистка седьмого класса Соня Горшкова, которой подруги за общественные её добродетели дали прозвище «Гражданин», сидела на постели возмущённая до глубины души. Подобной низости она не могла даже предположить.

Её ботинки, юбка и сак исчезли. Было очевидно, что их спрятала мать. А она должна была идти. Вчера на митинге, после речи последнего оратора, Наташа, Головастик и она — втроём они дали торжественную клятву прийти, во что бы то ни стало. Она не могла не прийти.

Оратором был Володя, а митинги были в университете.

Жизнь давно уже перевернулась вверх дном. Старый мир умирал. Вся Россия клокотала. Летом приходил броненосец Потёмкин и пытался объявить южнорусскую республику. На улицах бросали бомбы и дрались. В гимназиях не учились. Каждый день могло прийти что-то небывалое. Вот уже две недели, как в университете открылись митинги. Там собирался и обсуждал свои нужды весь народ. Соня-Гражданин и её подруги проводили там целые дня. Вечером, возвращаясь домой, они были пьяны, как от самого крепкого вина, и хотели только одного, — взлететь высоко, так, чтобы захватило дух, к прекрасному и страшному, что заревом вставало впереди, — и умереть.

Часы в столовой пробили восемь. В девять надо было явиться на место. В последний раз обыскав все места, Соня установила только одно: большой шкаф в прихожей был заперт, и ключа в нём не было. Несомненно, вещи были там, ключ мать взяла с собой, а сама ушла на базар.

От негодования Соня горько всхлипнула несколько раз. Выход, конечно, имелся. Всё нужное можно было достать у кухарки Даши. Но она не ожидала этого от своей матери.

Поплескав второпях на лицо водой, Соня взглянула в зеркало, почувствовала, по обыкновению, укол, увидев там широкое, с толстыми губами и вздёрнутым носом лицо, но немедленно подавила личные чувства и тихо, чтобы не разбудить мирно спящей старшей сестры, скользнула через коридор в маленькую кухню.

Конечно, дело устроилось в две минуты. При неистовом хохоте Даши. Соня надела её кофту и туфли-лодочки, набив в них бумаги, чтобы они не сваливались с ног, крепко поцеловала свою избавительницу и вырвалась через чёрный ход на лестницу.

Всё происшедшее сразу представилось ей в смешном виде и, заметив на следующем углу поджидающих подруг, она ещё издали с хохотом закричала:

— Ну! Думала, что уж не вырвусь! Вчера была целая битва. Мама спрятала мой сак и башмаки. Смотрите, как пришлось нарядиться!

Схватившись за руки, они быстро пошли. С неба сыпался мелкий дождь. Даль была задёрнута туманом, но чувствовалось, что солнце работает за тучами наверху.

 

II

По дороге Головастик — так звали одну из подруг за большую, с выпуклыми глазами голову, качавшуюся на тоненьком, как стебелёк, туловище, — не пропускала ни одного городового без того, чтобы не крикнуть со свирепым видом: «Долой полицию!» И когда чопорная Наташа поворачивала к ней красивое лицо и говорила: «Головастик, это вульгарно!» — она вызывающе отвечала:

— Я не переношу вида этих палачей!

— Погоди, погоди! — широко шагая, говорила Соня. — Скоро их не будет совсем. Народ победит и вместо них устроят милицию.

— Всё равно, женщин не пустят туда! — с сожалением вздохнула Головастик.

— Во-первых, это неизвестно. Может быть, и пустят. Разве мы, женщины, не умеем защищаться? Ого-го-го!..

— У женщин совсем другие задачи, — презрительно заметила Наташа. Она была очень развитая девушка и настоящая социалистка, но вечно задирала нос, ни с чем не желала соглашаться и на всё отвечала: «Старо!» — или: «Неинтересно!» — или: «Вульгарно!» — что всегда сильно возмущало Соню. И теперь, переходя через улицу и шлёпая слишком большой туфлей, Соня сверкнула глазами, хотела разразиться речью, но оказалось поздно. Они были у цели и врезались в густую толпу, которая чёрными волнами заливала переулок, ведущий к университету.

— В чем дело? Что случилось? Отчего все стоят тут?

Через несколько секунд выяснилось невероятное — университет был занят полицией, митинги были закрыты.

Соня была потрясена. Она не могла даже вообразить, чтобы что-нибудь подобное было возможно теперь. Как посмели сделать это? Надо протестовать!

Кипя негодованием, она тащила своих подруг. Крепко сцепившись, они вмешались в толпу, клокочущую, как котелок на огне. Она вся состояла из маленьких кучек, которые, сбившись друг к другу носами, размахивали руками и говорили все разом. То там, то здесь вспыхивали крики: «Долой полицию!» — быстро сливаясь в общий рёв. Потом слышалось: «Надо бороться! Надо дать ответ!» Задавались вопросы: «А что рабочие? Как они?» Ответ был: «Рабочие ещё не пришли. Здесь одна учащаяся молодёжь».

С большим неудовольствием Соня видела, что толпа состояла почти исключительно из учеников и подростков, которые не внушали ей никакого уважения. И что было противнее всего, — в ней так и кишели маленькие мальчики и девочки, которые шныряли, волновались и кричали больше всех.

В одном месте Соня не выдержала и вмешалась в спор.

— Товарищи! — воскликнула она, покрыв своим зычным голосом окружающий шум. — Надо обсудить положение! — и горохом посыпала, что учащаяся молодёжь не может предпринять ничего. Она готова на жертвы, но бессильна. Нужна поддержка всего народа.

Мгновенно выскочил черномазый мальчик, так же звонко крикнул: «Товарищи!..» — и в один миг очутился на плечах таких же мальчишек, как он.

— Во время крестовых походов дети первые двинулись на войну, а уже за ними пошло настоящее войско. Товарищи! — взвизгнул он. — На баррикады!..

— Ура! — подхватила кучка и принялась его качать.

— Негодный выскочка!.. — с негодованием подумала Соня и снова покрыла всё своим голосом:

— Ну, хорошо!.. И что же случилось с этими детьми? Их всех взяли в плен!..

Но, опять взлетев на плечи, мальчишка кричал: «Товарищи!..» — и все кругом визжали:

— На баррикады! На баррикады!..

— Пойдёмте! Пойдёмте!.. — тащила своих подруг возмущённая Соня. — Здесь просто сумасшедший дом. Я бы высекла их всех!.. — У неё была, впрочем, определённая цель. Она искала Володю. Он был в комитете, он должен был всё знать и, кроме того, она хитрила сама с собой. Его, недоступного и сурового, она тайно и мучительно любила, готовая пасть пред ним на колени, счастливая одним тем, что могла его видеть. И у ней подкосились ноги, когда, толкнув её слегка, Наташа сказала презрительно:

— Вон твой Володя!..

Он стоял в кучке, на тротуаре, и было сразу видно, что здесь настоящий центр. На нём была папаха. Из-под студенческой шинели виднелись высокие сапоги. Один карман был сильно оттопырен: там был револьвер. Он стоял, сдвинув брови и заложив за спину руки. Сурово поздоровался и сейчас же отвернулся к черненькому господину, который вертелся около него, как вьюн.

— Володя, — говорила Соня, робко заглядывая ему в глаза. — Скажите, что же решено предпринять?

Угрюмо взглянув, Володя с жестокой насмешкой ответил:

— Во всяком случае, женщинам было бы лучше идти по домам…

Соня вспыхнула от обиды. Этого она не могла перенести.

— Вы не имеете права так говорить, Володя! Женщины могут сделать всё, что и мужчины! Мы не заслужили такого отношения. Мы всегда шли наравне с вами!..

Но толпа хлынула вдруг назад. Поднялся отчаянный крик и визг. Кругом завертелся водоворот. Над головой Сони фыркнула, скаля зубы, лошадиная морда, и над самым ухом оглушительно хлопнул выстрел. Соня присела, решив, что её убило, но её подхватили под мышки и с гордостью говорили: «Это Володя стрелял!» Толпа не бежала больше, лошадиные морды исчезли. Кругом радостно кричали:

— Удрали! Удрали! Опричники!.. Палачи!..

— Мерзавцы! Убийцы! — надрывалась Головастик, и её шляпка, сбившись на бок, прыгала па прямых, как нитки, волосах. Наташа чопорно поправляла шляпку. Они начали пробиваться чрез ревущую толпу, но на встречу им кинулись люди с пылающими лицами и, махая красными флагами, закричали:

— Товарищи! На баррикады! Пять тысяч рабочих идут сюда!

Точно факелы побежали по толпе, зажигая её, как сухую солому. Всколыхнувшись, она дрогнула, покатилась и загремела:

— На баррикады! Рабочие идут.

Соня не слышала, а видела эти слова. Они сразу зажгли её мозг. Вот оно! Лёгкая, как перо, она плыла высоко над землёй. Огненные люди летели впереди. Пять тысяч рабочих, с суровыми лицами, сомкнутыми рядами шли сзади и их шаги отдавались, как гром.

 

III

На одной улице толпа остановилась, сперлась и закружилась, как наткнувшаяся на плотину река. Впереди кто-то говорил. Одно за другим слова напряжённо рождались в воздухе. Разобрать их было нельзя. Оттого они казались ещё громаднее.

— Пойдёмте, пойдёмте! — порывалась вперёд Головастик. — Надо узнать, что там говорят.

Но волной прокатился радостный крик и, всколыхнувшись, толпа подхватила их за собой. Прохожие на тротуарах останавливались, прижимаясь к стенам. Извозчики сворачивали и скакали прочь. Некоторые, попав в толпу, оглушённые рёвом и свистом, изо всех сил хлестали лошадей.

— Соня! — придерживая рукой шляпку, говорила Наташа. — Как сделают баррикаду? Из чего? — и Соня увидела неожиданно, что она сама этого не знает. Но думать было некогда. В толпу попал разносчик с охапкой разноцветных афиш. Длинный юноша в жокейке на самой макушке головы схватил его похожей на граблю рукой.

В один миг расхватали всё. Маленькие мальчики и девочки с остервенением рвали и топтали ногами жёлтые и синие листки, а красные пошли по толпе. Откуда-то сзади появился длинный шест, двинулся по рукам вперёд; ударил по дороге Наташу по шляпке, расцветился красными листами и, покачиваясь в воздухе, побежал над толпой.

Дальше был участок. У ворот его всегда стояло несколько городовых — теперь не было никого. Несколько испуганных физиономий выглянуло из окон и — получай! Дзынь! — зазвенело стекло. На бегу приседая на корточки Головастик царапала ногтями мостовую, но увы! — камни лежали твёрдо и вырвать их было невозможно.

— Стой! — Задние ряды наскочили на передние. Образовалась каша.

— Товарищи! Наша баррикада здесь!

Длинный юноша, отнявший афиши, ловко перекувыркнулся на руках, крикнул: «Ура, баррикада!» — и, широко шагая на тонких, как жерди, ногах, бросился вперёд.

Испуганно звеня, в густой толпе медленно пробиралась конка. Быстро шагнув на площадку, длинный закричат:

— Джентльмены! Остановка по случаю народных волнений.

Пассажиры запрыгали, как лягушки с берега. Над толпой закивали серьёзные морды лошадей. Пустой вагон при неистовом рёве, от которого Наташа невольно заткнула пальцами уши, поехал сам собой, встал на дыбы и, оглушительно громыхнув, опрокинулся на бок. Всё покрыл радостный вой, и Соня сконфузилась, захватив себя на том, что она тоже прыгала, била в ладоши и визжала изо всех сил.

Точно любопытствуя, в чем тут дело, солнце выглянуло из туч. Всё кругом радостно улыбнулось и просияло. Сам собой прикатился откуда-то второй вагон, тоже смешно встал на дыбы и, перевернувшись, громыхнулся рядом с первым. За ним плыл третий, четвёртый, пятый, и Соня начинала понимать, как строятся баррикады.

Целая туча мальчишек облепила вагоны и с визгом плясала на них. Солнце совсем разогнало тучи и светило так, что хотелось танцевать. Володя в надвинутой на затылок папахе, вспотевший и красный, очутился вдруг рядом с Соней, крикнул, чтобы несли скамейки, — те, что перед магазинами, и поглядел при этом так, как будто хотел сказать, что надеется на неё.

Соня кинулась работать. Десятки рук волокли скамейки и громоздили их друг на друга. Откуда-то тащили доски, колья, верёвки. В другом конце вставали на дыбы и рушились вагоны, и вдруг вблизи, откуда-то сверху, зазвенел отчаянный крик:

— Казаки!..

Всё закружилось и замелькало. Кто-то изо всех сил вцепился в Соню. Как щепку, поток понёс её по тротуару, потом по мостовой. Поднялся неистовый женский визг. Соня чуть не перекувырнулась через маленькую девочку, попавшую ей под ноги. Одна туфля сваливалась с ног. С ужасом слышала она за спиной настигающий, частый топот копыт.

Она прыгнула за угол переулка и мимо неё, по мостовой, вихрем пронёсся один казак, сам бледный от ужаса, должно быть, по ошибке заскакавший в толпу.

— Фью-ю-ю-ю! Бей его! — засвистело и загремело со всех сторон, и казак, доскакав до другого угла, повернулся и бешено загрозил нагайкой. — Бей его, — неслись смелые крики — Назад! Всё наврали! Никаких казаков нет! — Все с хохотом бежали к баррикаде.

Весь красный, облитый потом, Володя кричал с опрокинутого вагона, и Соня разобрала, что войско за них, что сейчас придут рабочие, что такая трусость позорна. Кто боится, пусть сейчас же идёт домой.

Ей было мучительно стыдно. Разыскав Наташу, она с негодованием накинулась на неё:

— Зачем ты меня тащила? Если ты боишься, то можешь бежать одна, а незачем тащить других! Это подло.

Но пререкаться не было времени.

— Товарищи! — кричал, появляясь рядом с ними, член комитета. — Передвиньте этот вагон вправо.

— Товарищи! — коротко командовал Володя. — Сюда надо досок.

— Товарищи! — приставив ко рту рупором руки, кричал чернобородый грузин. — За оружием! Вон в тот магазин.

— Ура! — крикнул длинный в жокейке, махнул, как циркулем ногой, перекинул её через голову маленького гимназиста и бросился вперёд, крича:

— Граждане! За оружием!..

Вместе с толпой Соня ломилась в магазин и, протиснувшись внутрь, таскала тяжёлые коробки, которые ей подавали. Ежеминутно то одна, то другая туфля сваливалась у ней с ног. Иногда ей казалось, что бегает и носит патроны не она, а кто-то другой. Иногда она останавливалась, закрывала глаза, и тогда перед ней вставала картина:

С суровыми лицами, на которых видна ещё сажа, идут пять тысяч рабочих и шаги их отдаются, как гром. Всё, что было теперь — всё это пока только так, ничтожное начало, потому что что же в самом деле из того, что студенты, гимназисты и гимназистки построили баррикаду?.. Вот когда придут рабочие!.. Ах, если бы скорее!..

Красивый грузин давал ей кружок проволоки и говорил:

— Товарищ, вы энергичная девушка. Вот отсюда до сюда… Устроим колючее заграждение.

Вместе с Головастиком и Наташей, царапая до крови пальцы, Соня развёртывала, тянула и передавала другим проволоку. Стучали топоры, пилили пилы. То здесь, то там с треском падали телефонные столбы и корявые акации. Облепленные чёрными фигурками, они ползли и ложились вокруг баррикады, и она росла, поднималась всё выше и загораживала весь остальной мир.

 

IV

Наконец, всё было готово. Почти сразу, в одно время всем стало нечего делать.

Вместе с Головастиком и Наташей Соня, смертельно усталая, уселась на груду досок в углу баррикады и отдыхала, тяжело дыша. Она устраивала свои туфли и для крепости привязывала их верёвочкой к ногам. У разносчика, бойко торговавшего среди толпы, она купила себе булку и, кусая её, осматривалась кругом своими зоркими глазами, стараясь понять, что же вышло из их баррикады.

Баррикада была расположена очень искусно — как раз на скрещении двух больших улиц. С трёх сторон улицы эти были перегорожены сваленными вагонами, пред которыми, кроме того, громоздилась кучка телефонных столбов, досок и — что всего лучше — спиленных акаций. Ветки их торчали, как рога.

С четвёртой стороны, с переулка, было хуже: вагонов не хватило, и там были навалены доски, столбы и от одного угла до другого тянулась колючая проволока.

Тротуары были перегорожены чугунными скамейками и досками, тоже перевитыми проволокой, а в самом углу, прямо внутрь баррикады смотрела дверь аптеки и оттуда выглядывали санитары и санитарки, с крестами на рукавах. Четыре красных знамени гордо развевались, по одному с каждой стороны.

Всё было готово. Не было только самого главного — рабочих. Их ждали с лихорадочным нетерпением. Каждую минуту кто-нибудь влезал на вагон, и ему кричали снизу:

— Ну, что? Идут?

Но они не шли. По разным сторонам направились кучки, чтобы скорее встретиться с ними. Пошёл слух, что кто-то из комитета поехал сказать им, что всё готово. Как огонь по пороховой нитке, побежало известие: на других улицах выстроено ещё пять баррикад и, как только придут рабочие, везде начнётся бой. Это сказал чёрненький с бородкой, который был рядом с Володей около университета. Он пропадал куда-то, потом появился опять, вертлявый, как вьюн, вскочил на бочонок, поставленный посредине в виде трибуны, и звонким голосом отбарабанил это известие, после чего разразилось радостное ура.

На тротуарах теснилась густая толпа. Окна и балконы соседних домов тоже чернели от любопытных. Сытыми глазами буржуи глазели на невиданное зрелище. Конечно, страшно трусили в душе, но уже протягивали жирные лапы, чтобы захватить то, что добудет народ. Ошибаетесь, милые! Народ поумнел и его не так-то легко будет надуть! Сидя рядом с Соней, Головастик с язвительной насмешкой показывала им шиш.

С тротуаров любопытные пролезали на баррикаду, осматривали её и вступали в разговоры. Один господин, стоявший за проволокой, присел, пролез под ней и начал тоже ходить. Он понравился Соне: был бедно одет, очень тощ и носил маленький картузик с пуговкой, отчего голова его была похожа на шарик. Его сейчас же окружила куча детей. Он долго рассматривал и расспрашивал и, остановившись недалеко от Сони, сказал:

— Господа! Да что же это такое? У вас и оружия настоящего нет, и стрелять вы не умеете. Да и какие же вы воины, мальчики и девочки? Зачем вам баррикада?

— Да мы же вам говорим! — отвечали ему хором. — Мы построили баррикаду не для себя. Сейчас придут сюда пять тысяч рабочих. Они будут сражаться.

— Войско за нас! — кричали другие. — Солдаты обещали, что не будут стрелять в народ. А рабочие придут с оружием.

— Да когда же они придут? — говорил господин. — Я знаю рабочих. Они, кажется, и не думают об этом.

Все хохотали:

— Как не думают! Да они сами обещали это на митинге, вчера.

— Мы послали к ним члена комитета, — горячо наскакивал тот самый мальчик, с которым Соня имела схватку около университета. — Рабочие ждут от нас известий. Они сейчас будут.

Господин с пуговкой качал головой и говорил:

— Ну, ну!.. А всё-таки я вам скажу: бросьте вы вашу баррикаду, пока ещё не поздно. А то придут казаки и будет плохо.

— Да казаки не пройдут сюда! — звонким голосом кричала чёрненькая девочка в веснушках и с острым носиком. — Как они пройдут, когда у нас баррикада и колючая проволока!..

— Сейчас придут рабочие, солдаты перейдут на сторону народа и произойдёт переворот! — выскочил, сверкая глазами, реалист. — Да здравствует пролетариат! — вдруг крикнул он острым, как иголка, голосом, и господин с пуговкой, упав духом, покачал головой и пошёл в сторону.

— Жирный буржуй! — крикнул кто-то ему вслед. — Сам трусит и других отговаривает!..

Возмущённая Соня хотела уже вмешаться в разговор, но вдруг раздался громкий крик:

— Идут! Рабочие идут!

Не помня себя, она кинулась по доскам на вагон. Кругом поднялся радостный гвалт. Вцепившись в Сонину юбку, за ней лезла востроносая девочка и пронзительно кричала:

— Рабочие! Рабочие! Наши миленькие, хорошие рабочие!

Жадными глазами Соня взглянула вперёд. Улица была пуста. Вдали, за четыре переулка прошла, правда, кучка неизвестных людей, но они свернули в сторону и исчезли. Ещё дальше проехал отряд казаков.

— Солдаты! — вдруг упал с другой стороны испуганный крик.

— Солдаты! — подхватило ещё несколько голосов, и всё стало останавливаться и стихать, пока не настала жуткая тишина. Кто-то вцепился в Сонину руку. Это была совсем бледная Наташа.

— Соня! — дрожащим голосом говорила она. — Пожалуйста, уйдём скорей…

Но, резко вырвав руку, Соня крикнула:

— Уходи и оставь меня в покое!

Она увидела Головастика и невольно почувствовала уважение к ней. Шляпка её сдвинулась на бок, волосы торчали вихрами, глаза горели вдохновенным огнём. В руках она держала уродливый пистолет. Кругом суетились, кидались из стороны в сторону, и баррикада пустела, точно из неё ветром выдувало сор. Знакомый голос громко кричал:

— Товарищи! Успокойтесь!

Это был Володя. Он стоял на бочке, вытянув руки и нагнувшись вперёд, точно собираясь лететь. Острый восторг пронзил Сонину душу.

— С тобой! — сказала она себе и, зажмурившись, полезла на вагон, чтобы принять первый удар.

 

V

Как чёрная змея, публика быстро катилась, очищая тротуары, а по мостовой, совсем близко, подходили к баррикаде солдаты.

Их было немного, всего человек восемь, и они шли спокойно, опираясь на ружья, как на простые палки. Подойдя шагов на десять, они остановились. Соня затрепетала, как лист: рядом с ней на вагоне стоял Володя.

— Товарищи-солдаты! — кричал он. — Мы знаем, что вы не будете стрелять. Присоединяйтесь к народу. Входите к нам на баррикаду!

Переглянувшись, солдаты начали говорить между собой. Один из них крикнул:

— А много вас тут?

— Много! — ответил Володя.

— Нас много! Много! — закричал хор голосов и вагоны почернели от высунувшихся голов. — Солдаты, идите к нам!

— Идите, солдатики! — пронзительно кричала востроносая девочка, карабкаясь на вагон, и Соня, оглянувшись на неё, подумала невольно: «Поганая егоза!..»

Скамейка, загораживавшая промежуток между вагоном и стеной дома, легко отодвинулась, и из-под нависших досок показалась голова солдата с рыжими усами и острыми, как буравчики, глазами. За ним пролезли остальные. Они вошли, боязливо озираясь, сбились в тесную кучу и их окружила толпа.

— Мы вас, солдаты, не боимся! — кричала им востроносая девочка, Сонин враг. — Мы знаем, что вы за народ!

— Вы крестьяне! — говорили другие. — У вас мало земли. Мы отберём у помещиков землю и отдадим её вам. А казаки негодяи!..

— Ну, что казаки! — соглашался солдат, влезший первым. — Известно, дикие люди! — и, сказав что-то остальным, потихоньку пошёл по баррикаде.

Его облепили, как мухи сахар, и повели по всем углам. Ему показывали револьверы, патроны, колючее заграждение, перевязочный пункт, опять объясняли, что сейчас придут рабочие и что они-то и будут сражаться. А он зорко поглядывал кругом, расспрашивал, повторял: «Так, так! Ловко!..» — и, незаметно дойдя до своих, сказал: «Ну, до свиданья. Покорно вам благодарим!»

Кивнув товарищам, он полез головой в ту же дыру, через которую влез, и остальные поспешно тронулись за ним. Все были поражены.

— Солдаты! — кричали им со всех сторон. — Куда же вы? Оставайтесь с нами!

— Нельзя! — отвечали солдаты, ловко увёртываясь от цеплявшихся рук и один за другим ныряли в дыру. Последнего, толстого, с квадратной головой, востроносая девочка, ухватила было за ружьё, но он побагровел, отмахнулся прикладом и, переваливаясь, побежал догонять своих.

— Товарищи! — зловеще крикнул чей-то голос. — Я думаю, эти солдаты были шпионы. Они приходили на разведку!..

Стало совсем плохо. Все шатались по баррикаде, влезали на вагоны, осаждали вопросами комитет. Прошло полчаса. Солнцу тоже точно надоело ждать. Оно спряталось за тучи, с неба начал моросить незаметный дождь.

Снова приехал черненький с бородкой, быстро пролез под досками, побежал к остальному комитету, и они стали взволнованно говорить. Потом, отделился другой, белокурый, без бороды, тоже пролез под досками и куда-то исчез. Кругом волновались и спрашивали, что же рабочие. Черненький вертелся, вскочил на бочку и начал кричать, что у рабочих не всё ещё готово.

— Что же не готово? — Он отвечал, объяснял, но Соне показалось, что он увиливает и чего-то не хочет сказать. И вдруг у неё мелькнула страшная мысль, от которой потемнело в глазах:

— А что, если рабочие не придут совсем?

Баррикада — поваленные вагоны, флаги, проволока, фигурки, расхаживающие с заткнутыми за пояс пистолетами и шпагами, — всё это показалось ей нелепым сном. Оглянувшись кругом, она увидела Володю, мрачно стоявшего в стороне. Преодолевая мучительную робость, она направилась к нему. Он должен был дать ей решительный ответ.

— Солдаты! — крикнул опять с противоположной стороны часовой. Обрадовавшись препятствию, Соня повернула и начала карабкаться на вагон.

Из соседнего переулка, шагов за сто, не больше, ровно и скучно выдвигались серые фигуры солдат, с ружьями в руках и с шинелями через плечо. Они становились поперёк улицы, пока не перегородили её всю. Толстый офицер, животом вперёд, побежал по рядам.

Соня с недоумением смотрела на эти манёвры. Оглянувшись, она увидела недалеко от себя Володю, который стоял, держась рукой за красный флаг.

— Господа! — проговорил кто-то сзади. — Эти солдаты странно ведут себя.

— Товарищи! — крикнул уверенный голос. — Я знаю этот полк. Он не будет стрелять.

— Товарищи! — неожиданно воскликнула, влезая на вагон, Головастик. — Я предлагаю кричать солдатам ура.

— Ура! Солдаты, ура!.. — подхватили голоса кругом. Стоявшие внизу дружно поддержали крик и полезли вверх. Закачались красные флаги. Как белые птицы, порхали платки. Перекатывалось нескончаемое: — Ура-а-а!..

И вдруг звонко и резко с угла долетело: Та-ра-та-та! — и беспощадным клином врезалось в кучу нестройных звуков. Трубила труба. Черневшие от любопытных балконы и окна домов стали пустеть и закрываться ставнями, делаясь белыми, точно от ужаса.

— Стреляют!.. — отчаянно крикнули рядом с Соней. Её сбросило с вагона на доски и потом вниз. Она встала на четвереньки. Кто-то перекувыркнулся через неё и сбил с головы шляпу, которую она подхватила рукой. Она села и повернулась, чтобы найти Володю. Он махал, стоя на вагоне, красным флагом и отчаянно кричал:

— Солдаты! Не стреляйте! Мы ваши братья!..

Что-то ударило, с визгом сбив кучу щепок и пыли. Как во сне, Соня увидела, что Володя оступился, сел на доски и вместе с флагом поехал вниз.

В двух шагах от неё, длинный в жокейке, стоя одной ногой на бочке, а другой на вагоне, палил из револьвера, прищёлкивая в такт рукой и весело кричал: «Ура, пролетарии! Долой тиранов!»

Соня кинулась к Володе и вцепилась ему в плечи. Он не дышал и у него была кровь на шее и кровь во рту. Другое, страшно знакомое лицо смотрело на неё рядом широкими глазами. Соня очутилась в густой толпе, которая понесла всё, как щепку. Опять ударило и завизжало. Её сдавило, подняло на воздух и начало носить вперёд и назад. Перед ней мелькнул свободный переулок и она почувствовала страшную боль.

Тогда она пришла в себя. Кругом кричали дикими голосами. Она тоже кричала изо всех сил, кидаясь назад, и что-то рвало и жгло её руки. Она поняла, что это колючая проволока. На один миг образовалось пустое пространство. Соня легла, доползла на животе, вскочила и пустилась бежать.

Сзади обрушился новый треск. Баррикада отвечала маленькими ударами, которые звучали: пах-пах-пах!.. Тянул пороховой дым.

Соня кинулась по переулку к первым воротам налево, пробежала по двору, поднялась зачем-то по лестнице на третий этаж и остановилась перед запертой дверью. Она вдруг поняла, что широкими глазами смотрела на неё, лёжа на земле, Головастик. Стало быть, её тоже убили. Сейчас же спустившись вниз. Соня бросилась назад, к воротам.

От баррикады бежали уже кучками. Около сваленной проволоки лежало несколько человек. Один полз и громко стонал: А! А!..

Соня побежала туда.

— Головастик! Наташа! — отчаянно звала она и, оглянувшись, увидела около аптеки, совсем близко от себя, солдат. Оглушительно ударил выстрел. С баррикады опять застучало: пах-пах-пах!

Стремглав Соня кинулась назад и опять заскочила в ворота.

— Детки мои, бедные детки!.. — сокрушалась толстая женщина. — Такие молоденькие и против солдат!..

Худой, как кощей, сапожник с ремешком на голове выскочил из-за её спины и, размахивая руками, закричал:

— Кровопийцы!.. Детей бьёте!.. В детей стреляете!..

— А они горохом палят? А они солдат не бьют? А? Ты чего тут крикун такой нашёлся! — кинулся на него другой с налитыми глазами, в картузе. — Так их, жидовское отродье, и надо! Всех перебить, перевешать. Бунтовать вздумали!..

Со звоном брызнули осколки разбитого шальной пулей фонаря. Поднялся визг. Вцепившись в сапожника, толстая женщина тащила его назад.

— Не попал, мерзавец!.. — вопил он, прячась в ворота и, схватившись за голову, начал причитать:

— Дети! Зачем нас не позвали! Зачем нам не сказали!..

— Мы же ждали вас! — крикнула ему Соня. — Отчего рабочие не пришли?

— Ах! — воскликнул сапожник. — Барышня! Детка моя! — и, схватив её руку, хотел поцеловать. — Господи! И вся ручка в крови…

Соня вырвала руку и начала неудержимо рыдать. Кто-то дёрнул её за плечо. Это была бледная и дрожащая Наташа.

— Соня! Бежим! Бежим! — твердила она.

Оглянувшись, Соня увидала чёрный отряд городовых которые, с револьверами в руках, бросились к соседним воротам.

— Стой! — ухватил её неожиданно тот, который ругался с сапожником. — Полиция, сюда! Вот они, бунтовщики!..

Рванувшись, Соня пустилась вместе с Наташей бежать.

Они пробежали несколько кварталов, свернули вправо и бежали дальше. Наташа что-то говорила на бегу, но Соня не понимала ничего. Она всхлипывала и повторяла:

— Зачем рабочие не пришли! Зачем обманули! Всё было так хорошо! А теперь! Володя убит, Головастик тоже! Остальных взяли в плен. А я?..

Заломив руки, она повернула назад. Наташа гналась за ней, крича:

— Соня! Соня! Куда?

Но Соня бежала, рыдая и чувствуя только одно, что она должна быть там же, где убили Володю и Головастика и где всех остальных поведут сейчас в тюрьму. Наташа отстала и она выбежала на улицу, где была баррикада. Солдаты длинными шестами поднимали опрокинутые вагоны, откатывали их по рельсам и сердито закричали на неё:

— Проходи, проходи!..

Она наткнулась дальше на отряд городовых, которые с револьверами в руках выбежали из ворот. Она смело перерезала им дорогу, но они пробежали дальше, на следующий двор.

Два казака, нагнувшись с сёдел, стегали нагайками мальчика, который отчаянно кричал. Соня кинулась в середину:

— Палачи! Как вы смеете бить детей!

Один казак хлестнул ещё раз мальчика и, повернув лошадей, оба они поскакали прочь.

А Соня бежала дальше. Где же те, которых взяли в плен? Она искала их, подбегая к каждой кучке, желая только одного — найти их скорее и дать себя тоже арестовать. Она увидела, наконец: из переулка, окружённая городовыми и солдатами, медленно двигалась толпа. Это были они. Соня кинулась к ним, крикнула: «Я тоже была на баррикаде!» — и вскочила в ряды.

Это была глубокая радость, полное счастье, успокоение после мучительного пути. Она очутилась как раз рядом с востроносой девочкой, которая так сердила её на баррикаде. Она горько рыдала теперь, вздрагивая всем своим худеньким тельцем.

Они подошли к участку, мимо которого бежали утром, вошли в ворота, во двор, потом в низкие двери. В длинном коридоре стояли городовые в два ряда.

Поднялся неистовый крик, вопль и визг. Задыхаясь от ударов, Соня летела вперёд, падала, вскакивала и бежала опять. И когда от последнего толчка она скатилась по лестнице в тёмный подвал и легла там ничком, тяжело дыша — в ней был такой же острый восторг, как прежде, когда она вскочила на вагон, навстречу солдатам.