Фальшиво отзвучали жидкие аплодисменты. Остатки публики, не сумевшие незаметно покинуть аудиторию во время доклада, рассыпались по проходам и, дробно перестукивая каблуками, всосались в двери.

Докладчик — высокий молодой человек со злым неприветливым лицом, откалывал со стендов плакаты с чертежами и графиками. Кнопки выскальзывали из его дрожащих пальцев, сыпались на пол, и он, еле слышно чертыхаясь, отфутболивал их прочь.

Я подошёл к кафедре, облокотился о лекторский стол и старательно изобразил задумчивость, разглядывая доску, густо усеянную мелом.

— А вам чего надо? — неприязненно спросил молодой человек. — Ещё один специалист по насмешкам?

Я простил ему очевидную грубость и тяжесть слога. На его месте любой бы расстроился: переворошить гору литературы ради сорокаминутного доклада для трёх десятков невежд, которые не видят разницы между бубликом и кольцом Буля…

— Не стоит их винить, — миролюбиво заметил я. — Вместо обещанной единой теории поля вы убедительно доказали, что уравнения Максвелла и Эйнштейна несовместимы.

— Отрицательный результат — тоже результат!

— Идеология неудачников! Давайте не будем заниматься самообманом. Отрицательный результат — это свидетельство беспомощности исполнителя, и больше ничего.

— Дмитрий! — представился мой визави, протягивая руку.

— Тем более, — продолжал я, игнорируя дружественный жест, — что вы были на правильном пути, и только поверхностное знакомство с теорией функции комплексного переменного не позволило вам заглянуть немного дальше.

— Что? — его ладонь сжалась в кулак. — Что вы сказали?

Вместо ответа я подошёл к доске, взял мел и тряпку.

— Ветошь перед лекцией смачивать надо! Смотрите, вот здесь, когда вы интегрировали по контуру… и ниже, после дифференцирования по мнимому времени…

Я внёс основные исправления. Обращать внимание на мелкие ошибки было не в моих правилах. О мелочах пусть заботятся те, кому это нужно. Заодно можно выяснить — а нужно ли им это?

Напряжение за моей спиной испарилось, словно капли дождя на гальке июльского пляжа. Я почувствовал, как внимание Дмитрия сосредоточилось на доске.

Я передал ему мел. Тряпку оставил на столе: она ему скоро понадобится.

Вернувшись в зал, сел в первом ряду. Люблю людей! Минуты не прошло, как он был готов придушить меня за одно только сомнение в его компетенции. А сейчас забыл обо мне напрочь! С отвратительным визгом мел царапал доску, вычёркивая старые ошибки и вписывая новые.

Минут через десять Дмитрий окончательно запутался и, не оборачиваясь, поискал у себя за спиной тряпку. Нащупав её, попытался что-то стереть. Ага! Как же! На этом клочке материи влаги было не больше, чем в тканях египетской мумии, пролежавшей в песке тысячу лет.

С минуту он пытался очистить от записей хотя бы часть доски. Из густого облака пыли послышался кашель. Я сдержанно улыбнулся.

— Чёрт меня побери! — закричал он, швыряя мел.

Мел раскололся и шрапнелью разлетелся по аудитории. На доске осталась большая жирная точка, приподнявшаяся над знаком гамильтониана в правой части уравнения условного равновесия.

— Уже!

— Что? — он вспомнил о моём присутствии. — Кто вы такой?

Я улыбнулся и, подойдя к кафедре, положил на стол визитку.

— Как наскучит метание камушков, приходите. Есть свободное местечко за партой…

И пошёл к выходу.

— Подождите! — окликнул меня Дмитрий. — Я понял: при ускорении заряда объединяются электрические и магнитные переменные, а при ненулевой третьей производной пути к уравнениям Максвелла цепляются уравнения Эйнштейна… Эй! Я не кончил!

— Это вы с женщинами кончайте! — бросил я, подходя к дверям. — На математику больше сил останется…

***

Дмитрий появился в моей лаборатории год спустя.

Бледный, осунувшийся, небритый.

Я следил за его публикациями: две статейки в "Национальном геофизическом" и одна в "Физическом вестнике". Не густо? Как сказать…

Он нёс фанерный ящик. Развевающиеся полы плаща были заляпаны грязью.

— Здрасьте! — громко поздоровался Дмитрий и тут же устремился к доске.

Мы как раз с одним из аспирантов заканчивали разбор довольно неожиданного следствия из весьма тривиальных предположений. Дело касалось теплофизики электролитов, в частности, поведения ионов в температурных полях сложной формы. На первый взгляд к проблемам Дмитрия эти вопросы не относились. А дважды на что-либо смотреть он пока не научился: схватил губку (влажную, между прочим!) и вытер доску. Потом отобрал мел у аспиранта и принялся инкрустировать плоскость своими рунами.

Я извинился и отпустил аспиранта, но вскоре заметил, что присутствующие оставили работу и, сгрудившись у меня за спиной, наблюдают за вязью формул Дмитрия. Тогда я жестами предложил разобрать стулья, и вскоре мы все, удобно устроившись, наблюдали за разворачивающимся спектаклем.

Дмитрию следовало отдать должное: он точно соразмерил пространство доски с объёмом представляемого материала. Ошибся он только один раз, но заметил это сразу, аккуратно стёр неловкое выражение и написал поверх правильное. Наконец, чистого места на доске не осталось. Он вытер руки, повернулся к нам и с видом довольного выступлением маэстро поклонился.

Я кивнул, и немногочисленная аудитория подарила ему две минуты энергичных аплодисментов.

Дмитрий подошёл к своему ящику, откинул запоры и снял крышку: на чёрной полированной подставке стоял диковинный прибор, состоящий из нескольких массивных соленоидов, электронного блока управления и направленной в зенит сужающейся к основанию спирали. Проволочная спираль была насажена на ось электродвигателя, который Дмитрий, даже не подумав спросить разрешения, немедленно включил. Проволока, быстро вращаясь, немедленно обратилась в размытый конус. Послышался тонкий визг и шорох трущихся деталей.

Дмитрий взял кусок мела, осторожно ощупал воздух над прибором и уложил на невидимое нечто мел. Он сделал два шага назад: над стремительно вращающейся спиралью висел кусок мела…

— Всё? — сухо спросил я. — Вы закончили свою клоунаду, молодой человек?

Несколько мгновений он вдумывался в смысл моих слов, потом побагровел:

— Я — Дмитрий Роганков, — веско сказал он. — Я придумал антигравитацию!

— Смело! — усмехнулся я. — А мне казалось, что автор этого явления, как, кстати, и любого другого, был известен задолго до вашего рождения. Но даже склонность к плагиату не даёт вам право врываться в помещение, где люди заняты настоящим делом.

В столбняке он пребывал с минуту, потом, очнувшись, обвёл нас взглядом. Ни тени улыбки не было на лицах моих студентов. А ведь каждому из них когда-то пришлось пройти такое же посвящение. Удивительно, почему все начинают с одного и того же? Может, я и вправду перемудрил с тяготением? В одном из лабораторных шкафов у меня несколько полок заняты антигравитаторами разных конструкций.

Роганков вернул на полочку доски мел и выключил прибор.

— Это всё, что вы можете сказать? — хрипло выдохнул он, нервно вытирая руки тряпкой.

— Ровно столько, сколько вы можете услышать, — ответил я.

— Хотелось бы большего…

— Тогда, для начала, приведите доску в порядок и восстановите записи, которые неосторожно стёрли.

Мне показалось, что он полагал, будто может что-то возразить. Поэтому я поспешил дать знак сотрудникам, и мы вернулись к прерванным занятиям.

Я не противник таких пауз. Интеллектуальное давление на мироздание — занятие захватывающее, но утомительное. Всем нужно как-то бодриться, и такие представления — незатейливые гимнастики ума — частенько бывают кстати. Особенно перед серьёзными прорывами или ответственными экспериментами.

Дмитрий корпел над доской до поздней ночи. К нему подходили аспиранты, подсказывали, советовали. Несколько раз звали к столу пить чай с бутербродами. Он не отказывался, но всякий раз через две-три минуты вскакивал и вновь устремлялся к доске.

Собрался уходить только под утро.

— Спасибо, — сказал Роганков на прощание. — В самом деле, управляя биопотенциалами своего тела, можно многое. К дьяволу машины!

— Не "многое" — а всё, — строго поправил я, и усмехнулся. — Только зачем мне столько железа?

Он кивнул, мол, понял, но я-то знал: он подумал — шутка…

***

Через пять лет он нашёл меня в Антарктиде.

Геофизическая лаборатория работала круглый год, но, естественно, смена вахты и доставка продуктов — строго по расписанию. Народ здесь тёртый. На мои частые отлучки и появления вне связи с рейсами чартеров привыкли не обращать внимания. А вот приход Роганкова произвёл впечатление.

— Здравствуйте, — немного смущённо сказал Дмитрий, входя внутрь жилого модуля. — Не помешаю?

Он спросил так, будто мы находились не в центре ледового материка, а где-нибудь в Подмосковье, в минуте пешего хода от электрички. Шёл себе на дачу, да и заглянул на огонёк…

Радист Олег едва не упал со стула, будто марсианина увидел. А любимец экспедиции — кот Апогей выгнул спину и зашипел.

— Привет, Дмитрий, — улыбнулся я. — Рад, что не забываешь. Какими судьбами?

— Мы можем поговорить?

— Почему нет? Поговорить всегда можно. За разговоры уже давно не жгут и не сажают…

Он весь сжался, напружинился.

— Нет, не здесь. Можно туда? — он кивнул на дверь. — Наружу?

— Конечно. И в самом деле: незачем травмировать персонал.

Вышли. Ярко светили звёзды, равнодушные к нашим нечаянным взлётам и предсказуемым падениям. Морозило за сорок. Снег весело скрипел под нашими сандалиями, а свежий ветер ерошил волосы. По предложению Дмитрия расположились прямо в воздухе, по-турецки подобрав под себя ноги. Молочная муть внизу и звёздный купол положительно настраивали на душевный лад.

Но Дмитрий и на этот раз не стал тратить время на пустые слова. Переохладив указательный палец правой руки, он десублимировал из воздуха снежную пыль и ею стал отрисовывать систему мировых уравнений.

Я на какое-то время счёл возможным отвлечься — в одной из вселенных происходили события, которые могли иметь важные последствия для моих опытов. Направив события в нужное русло, я вновь одарил Роганкова вниманием.

С поставленной задачей он справился блестяще. Теперь, когда не было необходимости отображать уравнения на плоскости ученической доски, ему удалось изящно показать ход мысли в объёме.

— Из этого следует, что энергия — лишь посредник между массой и временем, — торжествующе заключил он, ставя точку в конце своих рассуждений. — Как мезон между протоном и нейтроном. Эти выкладки подтверждают возможность путешествий во времени. Теперь я знаю, как возникла Вселенная!

— Можешь это подтвердить?

— Конечно, — уверенно заявил он. — Назовите дату демонстрации.

— Семьдесят миллионов лет в прошлом. Особое внимание удели позиционированию хронопрокола. Аннигиляция отверстия потребует приличной массы…

— Порядка одной восьмидесятой массы Земли, — перебил он меня.

— Верно. Но будь осторожен: ошибка в сотую процента разнесёт систему на куски.

— Это у меня ошибка?

Он высокомерно выпятил нижнюю губу, но я не позволил ему наговорить глупостей:

— Взгляни-ка…

Я указал на небесную сферу и вычертил на ней инеем эфемериды:

— Не забудь прецессию и обратное вращение…

Но он меня уже не слышал.

Эх, молодость, молодость… Неужели и я был таким же? Романтика ошибок: пусть тонут дураки, нам море по колено…

***

Я ведь знал, что он поступит по-своему.

Но игра того стоила.

Он зашёл дальше всех, поэтому я не мог отступить: а вдруг получится? И поэтому планета была обречена.

Через минуту Роганков сделает свой первый прыжок во времени и девяносто девять процентов биомассы планеты пойдёт на топливо. А что не догорит сегодня, через семьдесят миллионов лет назовут нефтью и каменным углем, и всё равно сожгут.

Я снял туфли и носки.

Ноги по щиколотку погрузились в бесконечное движение жизни. Да. Здесь так: шагу нельзя ступить, чтобы не споткнуться о живое. Сельва Бразилии по сравнению с мезозоем так же бедна жизнью, как пустыня Гоби по сравнению с сельвой.

Я поднял руки и развёл их в стороны. Солнце палило нещадно. Тяжёлый влажный воздух бархатом давил на плечи. Запахи, звуки, движение… Как жаль…

Мне бесконечно жаль этот мир!

Никогда и нигде больше не будет такой плотности страстей на кубический сантиметр. И так всюду: от полюса до полюса, по каждому из меридианов, которые выдумают… ох, как не скоро… через семьдесят миллионов лет.

Живое толкалось у моих ног, карабкалось по брюкам… бабочки вились у лица, а пауки в волосах плели сети. Возмутительно грохотали миллионы голосов, — каждая тварь рвала жилы, стараясь быть услышанной. Невдалеке гулко ухали чьи-то тяжёлые шаги…

Простой и ясный мир.

Неужели его смерть так необходима?

Я сомневаюсь? Нет. Я сожалею.

Над горизонтом полыхнуло пламя. Потом ещё раз. Будто далёкая гроза пробует силы молчаливыми зарницами. Но я знал, что это не гроза. На расстоянии четырёхсот тысяч километров возник крохотный прокол между двумя временными последовательностями. И чтобы закрыть червоточину, Дмитрию нужно будет залатать пространство. Поставить аккуратную сферическую латку со смешной перекошенной рожицей.

Но ученик допустит ошибку. Ту самую, которая даст возможность его виду доминировать на планете спустя десятки миллионов лет.

Эта ошибка превратит мой сад в пустыню. Выпьет запахи и влагу из воздуха. Понизит плотность жизни со ста животных в кубическом метре объёма до одного на квадратный метр поверхности.

Очень много энергии…

Ясно вижу, как огненный фронт спускается с неба.

Всё. Ухожу. Я не могу видеть агонию своего мира.

Я с ним попрощался.

Через минуту здесь будет ад. И только миллион лет спустя вновь зазеленеют луга, поднимутся травы, прорастут леса… Но всё это будет уже "не то".

***

Сегодня мы встретились неподалеку от Фомальгаута. В этих краях более всего почитают чистое знание, как высшую добродетель. Утверждение спорное, но я не препятствую заблуждениям.

Заурядный конвент астрофизиков различных рас с рядовой, обычной темой — происхождение Вселенной. Всё как обычно: буднично и рутинно…

Пока на кафедру не поднялся Дмитрий.

По своему обыкновению, Роганков не стал расшаркиваться перед научными авторитетами и призывать в свидетели справедливости своих рассуждений напыщенных снобов из академии.

Вместо традиционных благодарностей и сладкого пиетета в адрес корифеев темы, Роганков развернул четырёхмерный демонстрационный бокс и огорошил присутствующих общей системой мировых уравнений, связывающих Большой взрыв с финалом Природы.

Он не трудился что-то пояснять. Пошаговая экспозиция состояния модели Мироздания и анализ снимков далёких галактик наглядно показали точность, с которой он подобрал коэффициенты и граничные условия. Он использовал изображения края Вселенной как машину времени — ведь свет от этих удалённых объектов шёл миллиарды лет…

Всё было настолько безупречно, что Роганков сумел предсказать растущую вслед за убегающими галактиками прослойку сверхвакуума с отрицательной плотностью материи.

Над ним, конечно, посмеялись, но я-то знал, что это правда!

Дмитрия не смутил скепсис аудитории. Он вывел на обзорный экран результаты расчётов и указал место, в котором восемнадцать миллиардов лет назад произошёл Большой взрыв.

Теперь собрание молчало. Слушатели были потрясены скандальными выводами представителя малоизвестной цивилизации. Председатель конвента получил несколько записок с одинаковым вопросом: кто пригласил этого невежду на уважаемый научный форум?

Председатель не мог ответить.

Он не знал, что Дмитрия пригласил я.

Дабы пресечь растущее смущение и нервозность я поднялся с места:

— Минуточку, уважаемый. Прошу прощения, что прерываю ваши замечательные доводы. Но мне думается, что если бы вы начали с постановки задачи или озвучили конечную цель, следить за вашими рассуждениями было бы много легче.

Зал одобрительно загудел.

Роганков не узнал меня, поскольку на конвент я прибыл в составе делегации от скопления Плеяд, но суть моего замечания была ему понятна.

— Разумеется, — кивнул Дмитрий. — Охотно поясню. Если в двух словах… — Он задумался. Зал стих. Признаться, я и сам затаил дыхание. Не так-то просто рассказать в двух словах о главной пружине Миромашины. — Я думаю, что создание Вселенной — дело рук разума самой Вселенной.

Что ж, не два слова, конечно, но тоже неплохо.

— Прыжок в прошлое сопровождается выделением массы и энергии. Недавно я провёл любопытный эксперимент вблизи своей планеты и с удовольствием ознакомлю собрание с его результатами.

Он вновь включил проектор.

— Как видите, время, энергия, масса… экспоненциальный характер зависимости. Если экстраполировать массу образовавшейся Луны в масштаб возраста Вселенной, получится масса и энергия, по порядку сопоставимая с принятыми в современной науке значениями массы и энергии Космоса…

Он вывел на экран результаты и все ахнули: речь не шла о порядке величины, — совпадение было точным до второй значащей цифры.

— Иначе говоря, мы имеем дело не с единственным взрывом, который послужил причиной возникновения нашей Вселенной. Существует последовательность взрывов. Вновь рождённая Вселенная порождает жизнь, которая, становясь разумной, совершает прыжок во времени назад, чтобы дать жизнь новой Вселенной. Как круги на озере от бегущей водомерки.

Радуясь произведенному эффекту, он открыл последние группы мировых уравнений. То, что я увидел, заставило меня вскочить на все шесть лап.

— А теперь, — сказал Дмитрий, — я хочу вам показать нечто и впрямь достойное внимания…

Вопреки порядку и тысячелетним традициям я уже был на подиуме:

— Это не обязательно, — сказал я, схватив его за руку. — В этом нет необходимости…

— Что такое? — нервно спросил докладчик.

Должен отметить, что у него были основания для беспокойства. Как я уже говорил, на этот раз я был в теле членистоногого с одной из планет системы Плеяд, и, несмотря на всю цивилизованность собрания, человек рядом с таким существом выглядел беззащитно… но не жалко. И я гордился этим!

— Здесь, — я указал на краевые условия. — Этого не нужно делать!

— Да что это с вами? — Роганков попытался отбросить мою лапу. — Я всего лишь хотел показать, что обнаружил нетривиальные граничные условия, при отсутствии которых Вселенная не может существовать.

Это могло быть началом конца. Но, возможно, я всё же ошибся? Может, излишняя впечатлительность играет со мной злую шутку?

— Вот, — он ткнул пальцем в сердце мировой системы, и я почувствовал, как Мир дрогнул. — Эти две функции. Я назвал их тревожными. Одна из них всегда должна доминировать над другой. Даже равновесие приводит к диссипации Вселенной…

Я слегка изменил температурное поле на участках его тела. Защитные уравнения, позволяющие Роганкову обходиться в аудитории без скафандра, были нарушены.

Он схватился за горло, упал на колени и захрипел.

Я присел рядом:

— Как ощущения?

Вопрос был издевательским. В таком положении он не мог говорить. Каждый удар сердца приближал его к неизбежному концу: кроме ядовитой атмосферы на него обрушилось избыточное давление. Да и гравитация планеты, к слову сказать, значительно превышала земную норму.

— Каково это, быть низложенным? Каково это чувствовать себя богом, а через секунду — червём, раздавленным собственной оболочкой?

Он молчал. Но смирения в его взгляде не было.

Я шевельнул антенной-усиком, и ему полегчало.

— Это… вы? — с заметным усилием пробормотал Дмитрий. — Нельзя же так людей пугать, право… я, кажется, брюки обмочил…

Это была ложь. Штанов у него не было. А набедренная повязка была суха, как та тряпка, с которой началось наше знакомство.

Одна моя часть вместе с фантомом Роганкова вернулась в аудиторию, где я извинился за инцидент, и лекция была благополучно, в лучших традициях науки осмеяна и осуждена на забвение, в то время как наши реальные личности скользнули к началу начал — к сингулярности Вселенной моего нового ученика.

***

Я зачерпнул протоматерию из зародыша Миромашины и небрежным броском измазал небытие системой уравнений. Потом выкрасил синим цветом опасные участки краевых условий:

— Через восемнадцать миллиардов лет в твоём мире изобретут мины, которые будут приводиться в действие потревоженной натянутой струной. Такие устройства назовут "растяжками". Ты должен хорошенько запомнить "растяжки" уравнений Миромашины, иначе превратишься в арбуз, который упал с девятого этажа на бетонный двор. Оставь свои шуточки, смертный, и ясно скрепим договор. Тебе понятно, что я только что сказал?

По-видимому, парень во всех подробностях увидел злополучный арбуз после падения, потому что быстро ответил:

— Да, — и покосился на злобную пульсацию сингулярности. — А почему эта штука не взрывается?

Я был счастлив от его наглости.

— Я беру тебя в ученики. Обращаться ко мне будешь "друг". Это понятно?

— Да.

— Теперь этого недостаточно!

— Да, Друг.

— Прекрасно. На время тебе придётся оставить эту шутиху, — я задул уравнения, и они сверкающей пудрой втянулись в сингулярность. — Мы займёмся важной работой…

— Друг?

Поскольку это был его первый вопрос, я благосклонно кивнул.

— Если можно… — он замялся. — Друг, один вопрос?

— Давай-давай, — подбодрил я его. — За один вопрос ничего не будет.

— Что это за функции, и зачем растяжки?

— Функции? Добро и зло, конечно. Первого всегда должно быть больше, при всей кажущейся симметрии. И трогать это условие нельзя. А растяжки… — я задумался, — это как проверка на зрелость.

— Какая проверка, Друг? — от любопытства он даже вытянулся, стоя на цыпочках, что в условиях "до начала всего" сделать было очень непросто. — Не понимаю.

— Чувство меры, конечно, — устало ответил я. — Создавай мир, владей миром, управляй… делай что хочешь. Но добра должно быть больше.

— Но как их отличить? — изумился мой неофит. — Что хорошо одному, смерть миллионам!

Это был третий вопрос. Слишком много для первого раза. Поэтому я не ответил. Но то, что мой чертёнок охладел к антигравитации, сингулярности и прочим детским забавам, изрядно грело самолюбие.

Мой ученик! Помощник. Настоящий. Выстраданный!

Теперь будет с кем заниматься взрослыми проблемами. Как отделить добро от зла, например…