Часть 1. ПУСТОШЬ

   Глава 1, в которой читатель знакомится с Отто Пельтцем. Достоинство этой главы ещё и в том, что с неё начинается не одна история - а две. Но об этом Отто и читатель узнают только в конце книги.

   Глава 2, в которой Отто кажется, что он уладил свои проблемы и вот-вот обретёт свободу. Но гневное проклятие определит его судьбу точнее, чем удачное ограбление.

   Глава 3, в которой появляется второе действующее лицо - Василий. Новый герой пока слаб: и физически, и духовно, но скоро именно он окажется той осью, вокруг которой будут разворачиваться события книги.

   Глава 4, которая могла быть последней, если бы Василий не спас Отто.

   Глава 5, в которой ставится главный вопрос книги. Автор гарантирует, что ответ будет.

   Часть 2. БАЗА

   Глава 1, в которой Отто с Василием долгим переходом через болото испытывают терпение читателя, а блестящий финал ещё раз подтверждает "золотое" правило: играть с огнём - опасно для жизни.

   Глава 2, в которой Отто оказывает себе первую помощь, и делает вид, что не умирает.

   Глава 3, в которой Отто много размышляет, а потом, вдруг, видит, что его диверсионная работа привела к решению поставленной задачи.

   Глава 4, в которой Василий второй раз спасает жизнь Отто, и даже поёт ему песню.

   Глава 5, которая даёт понять, что Отто оказался в недалёком будущем, но смысл беседы героев будет понятен читателю только в следующей части.

   Часть 3. ФОРТ-ЗЕМЛЯ

   Глава 1, в которой Отто много спорит и пытается убедить читателя в том, что контролирует ситуацию. Читатель ему не верит.

   Глава 2, в которой герой получает от Василия красивых девушек и предложение стать властелином Мира. Девушки Отто нравятся больше.

   Глава 3, в которой Отто игнорирует традиции виктимологии и призывает читателя в экстремальных ситуациях забыть о роли жертвы и стать хищником.

   Глава 4, в которой Отто ссорится с Василием и взрывает атомную бомбу.

   Глава 5, в которой Отто, полагая, что летит в Австрию, попадает на Луну.

   Часть 4. ФОРТ-ЛУНА

   Глава 1, в которой Отто много спрашивает, но ответы ему не нравятся.

   Глава 2, в которой Отто нападает на самого себя. Удачно. Но автору обязательно нужно, чтобы главный герой добрался до финала истории.

   Глава 3, в которой Отто много говорит о женщинах. Судя по всему, он их любит. Всех.

   Глава 4, в которой озвучиваются важные числа, рассчитанные на внимательного читателя.

   Глава 5, в которой Отто лезет в преисподнюю, но оказывается в странном месте.

   Часть 5. РАССАДА

   Глава 1, в которой читатель знакомится с миром, глубоко спрятанным под поверхностью Луны.

   Глава 2, в которой Отто предстаёт перед судом.

   Глава 3, в которой читателю, наконец, предоставляется возможность увидеть Отто в "деле".

   Глава 4, в которой Отто впервые в жизни просит разрешения и получает его!

   Глава 5, в которой становится понятно, для чего были нужны числа из четвёртой главы предыдущей части.

   Часть 6. ДЕСАНТ

   Глава 1, в которой Отто видит конец света и вновь встречает Василия.

   Глава 2, в которой Отто пытается быть предельно осторожным, но меры бактериологической безопасности заканчиваются взятием заложника.

   Глава 3, в которой Отто, наконец, получает возможность свести счёты со своими врагами.

   Глава 4, в которой автор, понимая, что конец книги близок, торопится хоть что-то пояснить.

   Глава 5(кто там, в глубине нас?), с которой начинается новая история.

   Комментарии (читать не обязательно).

Часть 1

ПУСТОШЬ

   "Жизнь, основанная на окислительно-восстановительных реакциях, отличается крайней агрессивностью, определяемой неуживчивым характером атома, лежащего в её основе, - кислорода.

   Это основное свойство кислородсодержащей жизни акцентируется крайней нестабильностью её основы - белка. От самого рождения и до скорой неминуемой гибели организм вынужден вести свирепую и беспощадную борьбу за выживание. Таким образом, помимо врождённой агрессивной природы этих существ, имеем их внутреннюю готовность к любому конфликту, который они приучены решать безжалостно и беспощадно".

Из отчёта экспедиции к VI(3)

I

   "Тормоза для труса!" С этой сомнительной истиной меня познакомил лейтенант Химмельблау, примерно за минуту до своего срочного убытия на приём к Господу Богу. Прошло много времени, и сегодня я уже лет на пять пожил больше, чем лейтенант, когда он, сломав руль и прижавшись щекой к приборной панели лендровера, оставил меня в разбитой машине чуть ли не в самом центре Африки. Тогда я видел в нём героя, сегодня проклинаю за глупость. С тех пор в графе "Особые приметы" в моём личном деле прочно обосновалась запись: "сломанный нос и рубец над левой бровью". Когда в госпитале врач сообщил о необратимых изменениях на моём лице, я только пожал плечами. Это сообщение меркло на фоне того, что я жив и не искалечен. В те времена я мечтал о погонах с большими звёздами, уютном кабинете с длинноногой, покладистой секретаршей, и мне казалось, что жизнь только начинается. Сегодня моё отношение к жизни не изменилось, но что касается остальных иллюзий...

   Словом, "особые приметы" внесли существенные ограничения в мой заработок. Работодатели предпочитают молодых безликих парней, пренебрегая опытом и послужным списком.

   Поэтому, получив работу ликвидатора при денежной корзинке с сомнительным прошлым, к своим обязанностям я отнёсся со всем тщанием, на какое только был способен. Для разминки установил микрофоны по периметру квартала и в проблемных переулках, граничащих с объектом. Потом, принявшись за работу всерьёз, нафаршировал взрывчаткой здание так, что пожелай клиент, не выходя из-за обеденного стола полететь на Луну, я бы не стал смеяться над её просьбой. Чем она занималась и зачем ей такой сложный способ самоубийства - не моего ума дело. Мне было заплачено только за то, чтобы в нужный момент её дом превратился в груду битого кирпича. Что это за момент, а также дополнительные инструкции, выполнение которых сулило приличные премиальные, было оговорено в присутствии самого клиента.

   И вот, только что, в пять тридцать утра, датчики-микрофоны сообщили, что время пришло. Скрип тормозов может о многом рассказать ценителю этого рода музыки. И о машине, и о водителе, об их темпераменте и намерениях. Я давно, ещё со времён Химмельблау, считаю себя большим специалистом в этих вопросах.

   Не спуская глаз с мониторов, я быстро оделся.

   Машин было три. Грузовик, ГАЗ-66, остановился в начале улицы. Было слышно, как с бортов выпрыгивают солдаты, и в полном молчании рассредоточиваются по улицам, замыкая оцепление. Легковушки остановились перед воротами особняка. Тяжёлое дыхание в динамиках говорило о том, что декоративная ограда сада уже преодолена.

   Вот-вот должны были приняться за входные бронированные двери.

   Это и было началом моей работы. Я не стал дожидаться, пока они взорвут парадный вход, и взорвал его сам вместе с коридором. Одновременно сработал термический заряд на втором этаже. Со стороны это должно было выглядеть красиво: шлейфы яростного пламени из окон-бойниц, настолько узких, что через них взрослому человеку пролезть невозможно. Меня с самого начала поразило, насколько клиент ценила конфиденциальность.

   Теперь, пока противник собирается с духом, чтобы штурмовать взрывающееся само по себе здание, я должен выполнить дополнительные инструкции и не забыть спасти свою шкуру.

   Где расположен потайной сейф, я выяснил между делом ещё две недели назад. А дел в последние время у меня было немного: раскопки в подвале, столярные работы в доме напротив и моральная поддержка клиента. Ещё неизвестно, что было тяжелее...

   Перспектива открывать сейф за несколько минут до основной серии взрывов меня не пугала. Я, конечно, не Копперфильд: фамилия у меня короче и невеста настоящая. Просто легко быть медвежатником, если известна конструкция замка, под рукой все инструменты и на сирену сигнализации никто не обращает внимания.

   Подбегаю к сейфу и вижу, что инструменты мне не понадобятся: сейф открыт настежь. Тяжёлое чувство. Не люблю сюрпризов. Даже приятных.

   Но выбирать не приходится. Вот они - две папочки: красная и зелёная. Достаю обе. Замечаю на нижней полке кожаный мешочек и солидную стопку из пачек стодолларовых банкнот. Мешочек прячу во внутренний карман куртки, потом рассмотрю, а деньги оставляю - в крохоборах не значусь. Теперь всё, лирика кончилась. Если в течение минуты я отсюда не выберусь, то на Луну придётся лететь вслед за клиентом. Бегу к лестнице в подвал. Потолок уже почернел, и такое ощущение, что прогнулся.

   А что? Очень возможно. Там, наверху, больше тысячи градусов. Минуты не пройдёт, и здесь "потеплеет" до такой же температуры.

   Вот и подвал. Быстрей, ещё быстрей! На ходу, не останавливаясь, захлопываю за собой дверь. Сколько раз я отрабатывал отход - вспомнить невозможно. И никакой подсветки. Не дай Бог! Взрывы отгремят, пламя отбушует, и бойцы из сапёрного отдела педантично просеют каждую песчинку с пожарища. Найдут, найдут милые медную жилу, которая ведёт... куда же она ведёт? И кого она к свету вывела? Нет, ни к чему возбуждать у них нездоровое любопытство. Поэтому бегу в темноте, пальцами левой руки веду по стене, правой - придерживаю папки. С учётом того, что лежит во внутреннем кармане куртки, премиальные мне уже не понадобятся. Но, с другой стороны, что скажет начальство? И то, что оно скажет, - треть беды. Вопрос в том, что оно подумает? Почему это гер Отто Пельтц при своей нищете не удосужился отработать премиальные? Тем более что он собирается жениться? Тем более что невеста на третьем месяце? И ни у гер Пельтц, ни у будущей фрау Пельтц нет ни состоятельных родителей, ни сколь-нибудь приличных сбережений... Чёрт подери, у нас вообще нет родителей: ни с состоянием, ни без него! Так что, гер Пельтц, крепче прижми папочки к правому боку, а когда придёт время, сварливо отстаивай финансовые интересы своей будущей семьи.

   Кстати, если вы ещё не поняли, Отто Пельтц - это я.

   К вашим услугам...

   Левая рука больно бьётся о металлический уголок, который без малого месяц назад я собственноручно прикрутил к стене. Специально чтобы удариться, заметьте. И удариться больно. Вообще-то я плотник, дерево - моя стихия, мы всегда понимали друг друга. С металлом всё по-другому, иногда мне кажется, что я его понимаю, а он меня нет. Потому, наверное, и бьёт больно...

   Падаю на пол и сразу настораживаюсь, замираю: запах! Тонкий аромат дорогих духов. "Вечерний каприз", кажется. Вспоминаю клиента. Побольше бы таких заказчиков: спокойных, уравновешенных, до последней минуты хладнокровно принимающих от жизни всё, что она только может дать: любовь, смерть. Есть за что уважать девку... вот только духи её здесь совсем неуместны.

   Нечего этому запаху здесь делать.

   Однако, что же это я? Эдак всё сэкономленное возле сейфа время профукать можно. Как вам мой русский?

   Нащупываю в стене перед собой лаз и, обдирая плечи, протискиваюсь в него. Самое время! Три мощных взрыва с интервалом в несколько секунд. Пока всё идёт по плану. Лаз должен выдержать, и он выдерживает. Теперь мне следует проползти в нём три десятка метров, и я окажусь в подвале дома через улицу, как раз напротив особняка клиента... Прошу прощения, теперь уже напротив его развалин. После этого обрушится и этот туннель, на который я не пожалел около двухсот часов жизни.

   Моя невеста без ума от Джеймса Бонда - моего полного антипода, кто бы из артистов не брался за эту роль. У Катерины полное собрание бондианы, и мне пришлось смотреть эти фильмы по долгу и подолгу. Не буду упрямиться: этот парень в подобных ситуациях действует с большей изобретательностью, чем я. Уж он сумел бы обеспечить отход изящно и красиво. Взрывы, дым, пожар, суперагент переодевается в пламезащитный комбинезон, сливается с прибывшими пожарными, потом незамеченным смешивается с толпой зевак на улице, и... исчезает.

   Ну, да. Попробуй, заметь в толпе зевак человека в костюме пожарного... или как он переодевается в штатское на глазах у изумлённой публики. Ага. А брандмейстер спокойно наблюдает за дезертиром... ехидничаю, конечно. У киношных сценариев есть только один недостаток - большая зависимость от нештатных обстоятельств. Очень не люблю импровизации; предпочитаю домашние заготовки и стопроцентные решения.

   ...Вываливаюсь в подвал соседнего дома. Ловлю ртом воздух, запыхался, вспотел. Смотрю на часы - до ликвидации туннеля ещё четырнадцать секунд. Рекорд! На тренировках таких результатов ни разу не добивался.

   "На тренировках позади не бухало, и не трещало", - напоминаю себе.

   И сейф. Чёрт бы его побрал! Не нравится мне это.

   Отрываюсь от пола и закрываю лаз деревянным щитом, который плотно прижимаю двумя брусками дерева, уперев их в пол. Сейчас начнёт рваться в туннеле, а грунт не должен вываливаться из стены. Вот теперь всё. Папки на месте, мешочек на месте. Прикладываю руку к щиту, прислушиваясь к вибрации. Всё! Разбрасываю доски по подвалу и небрежно роняю щит: на месте отверстия, через которое я только что вылез, - плотно утрамбованная глина пополам с битым ракушняком. По спине бежит холод: вовремя я оттуда убрался.

   Заваливаю стену специально приготовленным мусором: каркас громоздкой мебели, ветошь, полусгнивший картон... Будем надеяться, что мостовая, под которой я только что пролез, не просядет: по расчётам должно обойтись. Тем более что там брусчатка: улицу Свердлова при Советской власти заасфальтировать не успели, видать, не очень большой разбойник был. А сейчас и подавно: кто же в Камышлове Челябинской губернии асфальт класть будет? Знаем, знаем, что местные власти кладут на состояние дорог... так что даже трещин быть не должно.

   Пора заканчивать. Вот она - полочка с ключиком...

   Вторая неожиданность: а ключика-то нет!

   Я тупо шарю ладонью по полке: проржавевшие шурупы, гнутые гвозди, каменная крошка пополам с мумифицированными останками мух... и пыль.

   Очень много пыли.

   А ключа нет.

   Это ещё не катастрофа. Есть второй отходной вариант.

   Существует и третий.

   Но что же это в мире делается?! Сейфу полагалось быть запертым, а он открыт. Здесь должен лежать ключ, но его нет. Ничего без присмотра оставить нельзя! До чего же народ в этих краях к чужому добру падкий!

   Ну, и что там, впереди?

   Минуту стою неподвижно, слушаю. Тихо. Выхожу в коридор, поднимаюсь по лестнице и подхожу к двери, ключа от которой так бесславно лишился. Берусь за ручку и осторожно поворачиваю... нет. Дверь заперта. Но там кто-то есть. Я слышу, как из крана в ванной комнате бежит вода. Вот это наглость!

   "Чтоб ты утопился"!

   Поднимаюсь на второй этаж, кожаный мешочек оставляю в потайной нише под толстыми сосновыми перилами, делаю шаг... дверь открывается навстречу. Лиза.

   Квартиру снял господин Титов. Я - не Титов. Я - его друг.

   Встречаюсь на этой квартире со своей подружкой Лизой.

   Всегда милая и нежная, а сегодня что-то напряжена. Я вхожу, и она сразу запирает за мной дверь. Забирает папки. Под её придирчивым взглядом стаскиваю с себя изодранную, пропахшую потом и гарью одежду. Мне безразлично её внимание. Это уже её работа: следить, чтобы я не прихватил с собой чего-нибудь лишнего. Голым прохожу в душевую. Знаю, что сейчас она проверит мою одёжку и скормит её мусоросжигателю.

   ...Через три минуты я опять в комнате, меня ждут отутюженный костюм, белая рубашка и чистое бельё. Лиза суетится рядом, помогая мне одеться. Всё делаем молча. Да и о чём тут говорить? Бедняжка, она тут месяц жила, меня прикрывала. И хорошо ещё, что под занавес не прикрыла туннель деревянным щитом, пока я оттуда выбирался. Запросто! И не такое бывает.

   Впрочем, не могла она этого сделать: папки...

   Ещё минута, и мы выходим из квартиры. Пока Лиза запирает дверь, я достаю мешочек из пазухи в перилах и кладу добычу в карман плаща, который небрежно держу в левой руке. Когда она оборачивается, галантно предлагаю ей руку, и мы спускаемся по лестнице. Выход здесь на улицу Ленина (асфальт, между прочим!), улица Свердлова с другой стороны дома. Поэтому вся суета скрыта от наших глаз, ну, и слава Богу!

   Не на что там смотреть!

   Я подзываю показавшееся из-за угла такси, ещё раз восхищаясь слаженностью действий своей группы: с момента первого взрыва прошло десять минут, а до сих пор всё идёт с точностью до секунды. Вот только сейф и ключ... и в моей квартире кто-то принимает ванну. Обидно. Так славно было придумано.

   "Забудь, Отто, - говорю себе. - Судьба погнала тебя по другому лабиринту..."

***

   - Отличная работа, Шарки! Клиент - он и в штанах, и в юбке - всё одно "клиент". Молодец: "ба-бах!" и точка. Наши-то без соплей не обошлись бы!

   Он опускает в бумагорезку содержимое тощей папки с корявой надписью синим фломастером "Калима", а я думаю о том, что это, конечно, преувеличение: я и моря-то до восемнадцати лет не видел... почему "Шарки"?

   Но вместо протеста скромно молчу. Если Шефу нравятся цветистые клички, пусть будет "Шарки". На то он и Шеф, чтобы лепить ярлыки по своему образу и подобию.

   - И от девки избавился, и сейф открыл, супермен хренов. Могу поспорить, тебе не терпится узнать, куда ты сейчас отправишься.

   Шеф у меня большой и очень грозный. Двадцать лет назад он был чемпионом по боксу Забайкальского военного округа в тяжёлом весе. Почётная грамота в коридоре висит. Я тут давно всё облазил, всё высмотрел. Воспитание у меня такое... Видели бы вы моих воспитателей, ещё не так бы лазили! И, хотя при назначении в ЗаБВО Шеф наверняка получил напутствие "Забудь Вернуться Оттуда", понемногу он всё-таки возвращался. За эти двадцать лет уже до Урала дошёл.

   Я тоже домой вернусь. И гораздо быстрее.

   - И проиграете, - в голосе "внимательная настороженность". - Мне не терпится узнать, где мои деньги.

   На самом деле, мне не терпится послать его к чёрту, найти Катерину и сделать вид, что нас искали. Того что упрятано в кармане плаща вполне достаточно для такого "удовольствия". И для многих других тоже.

   - Ох уж эта немецкая педантичность!

   Он берёт со стола конверт и бросает мне.

   Я уже устал ему объяснять, что Австрия - это не пригород Германии. Что никакой я не "немец". И что мне не нравится такое обращение с деньгами. Тем более, с моими деньгами. Но сегодня свою роль приходится играть особенно тщательно. Не дай Бог ошибиться!

   С радостной улыбкой ловлю зарплату. Был бы хвост - завилял. Вскрываю конверт, без приглашения усаживаюсь на стул возле двери и старательно пересчитываю. С особым удовольствием отмечаю, что о премии бухотдел не забыл. Приятно. Теперь главное - не переиграть, за мгновение до гнева начальства поднимаю просветлённый взор и, восторженно шурша купюрами, спрашиваю:

   - Ещё работа?

   Шеф доволен. Ему по душе простые бесхитростные парни, которым некуда бежать из этой забывшей Бога крысиной норы под названием "Новые услуги". Все мои приключения у него в компьютере. Вся моя жизнь в его огромных, поросших рыжим волосом, ручищах. Я весь у него на ладони.

   - Отправишься в экспедицию. На усиление.

   - У Катерины проблемы? - на моём лице удивление, вполне искреннее, между прочим.

   Я уже привык сетовать на колесо судьбы, которое с каждым оборотом всё дальше отбрасывает меня от дома. Но на этот раз маршрут потрясающе "в тему".

   - Все проблемы от избытка людей. А в парме, напротив, их недостаток. - Шеф высказал глубокую мысль! - Уже третьи сутки молчат, не выходят на связь. Так что поспеши на встречу подружке, и тут же звони, сообщи обстановку. Кстати, поздравляю: у вас там что-то серьёзное намечается, а?

   Шеф хитро подмигивает: "всё про вас знаю, ну да в добрый час, детишки..."

   Не выхожу из роли: слегка потупившись, подхихикиваю, потом перевожу взгляд на деньги и осторожно складываю их обратно в конверт.

   - Задача у тебя инспекционная, но, раз уж оказия такая, гостинец им отвезёшь... - Шеф строго поднимает палец к потолку. - Только без самодеятельности, Шарки. Банки считаны, помни об этом!

   Важно киваю и кладу конверт в тот же карман, где дожидается моей инспекции кожаный мешочек.

   - Сейчас ступай, переоденься, - слегка прижимаю к себе плащ. Шеф всё видит. Шеф всё понимает: - Деньги бери с собой, времени бежать в банк нет, - самолёт ждёт. Сразу невесте отдашь, привыкай. Вопросы есть?

   Прикидываться идиотом с каждым днём становится всё тяжелее. Или это на меня так действует сувенир из сейфа Калимы? Вопросы? Да он же мне ничего не сказал!

   - И как я их найду?

   Шеф хмурится.

   - По запаху! - он разворачивает карту и подзывает меня к столу. - Там, знаешь ли, русский дух, там Русью пахнет!

   Я поднимаюсь со стула и подхожу ближе.

   - Вы ещё и стихи пишете?

   - Нет. Это не я. Это раньше. Давно. Так, - близоруко щурясь, он разглядывает карту. У меня сразу складывается впечатление, что видит он её в первый раз в жизни. - Если аналитики ничего не напутали, последняя их стоянка была здесь...

   Судя по масштабу, шеф указательным пальцем накрывает площадь примерно в десять квадратных километров.

   - Болото, двигаются они медленно, на северо-запад. Так что тебя выбросят поближе к этой точке, а дальше - по следам.

   Я минуту морщу лоб, старательно изображая работу мысли, потом важно киваю:

   - Я смогу обсудить это с пилотом. Нельзя ли подробнее о самой экспедиции? Чем они занимаются?

   - Вот найдёшь их и спросишь.

   Не любит наш Шеф подробностей! Нет ему дела до деталей и всё тут. Ещё пара-другая вопросов, тут же начинает закипать. Проверить?

   - На чём они едут?

   - Они идут. Пешком. Специфика местности. Я говорил. Пустошь. Болото.

   - А разве нельзя было на вертолёте?

   - Ну да, все такие умные, - он перебрасывает несколько страниц своей записной книжки. - Восемь рабочих-гробокопателей, профессор со своим сыном. Кстати, обрати на парня внимание: как и ты, знает кучу языков, но, в отличие от тебя - миллионер. Правда, у него там что-то с желудком... Катерина, и ещё трое высоколобых бездельников. Питание, инструмент, аппаратура... и всех на нашей двухместной стрекозе?

   - Я к тому, как экипироваться? Оружие...

   - Ничего тебе не нужно. Они гербарий собирают, а ты - оружие! Вот так со своим плащом и отправляйся. Погуляй там денёк-другой, отдохни. А как их встретишь, - позвонишь, спонсоры экспедиции что-то занервничали.

   Он швыряет мне через стол мобильный телефон.

   - Оплачено на сто лет вперёд! И поэкономнее, спутниковая связь недёшева...

   - Кстати, об оплате... - кладу трубку телефона в свободный карман плаща.

   - Какая ещё оплата? - ну вот, вскипело.

   Раскаты его голоса заставляют противно вибрировать стёкла в оконных рамах: плотники здесь никудышные, это я тоже заметил.

   - Я тебя на пикник за счёт фирмы отправляю, а ты мне "оплата"? Скажи спасибо, что мне нет дела до твоих "ля мур" с клиентками перед их отправкой на тот свет, извращенец...

***

   В коридоре меня ждёт чернобровый, вечно чем-то недовольный Васо:

   - Ну, ты давать, Шарки, - он хватает меня за локоть. - Ходить надо быстро. Одежда. Груз.

   Не хочет венгр Васо учить русский язык. Но его ломанные фразы иногда можно принять за шедевры лаконичности.

   В раздевалке он бросает мне тугой узел и хмуро смотрит, как я с ним управляюсь. По крайней мере, сейчас свой недовольный вид мог бы и оставить, поскольку переодеваюсь в рекордно сжатые сроки. Ощупываю новую одежду. Обычная слойка: х/б-полиуретан-х/б. Всё в приятных фиолетовых с зелёными разводами тонах. Пахнет каким-то ядом. Наверное, чтобы отпугивать насекомых. Запах резкий, но не привязчивый. В больших нагрудных карманах куртки - по плоскому пластиковому пеналу. В одном микроаптечка, в другом - спецпитание: три ряда серых таблеток с ноготь большого пальца величиной. Знакомый харч: по таблетке в день, и месяц можно протянуть, была бы вода...

   Но воды-то у меня тогда и не было.

   Химмельблау, будь ты проклят!

   В малых боковых кармашках тоже что-то есть. В правом - зажигалка и кассета с ампулами самовоспламеняющейся жидкости, в левом - компас, часы и набор из пяти платков. Рассматриваю часы, "ТISS0T 1853, PR50", Швейцария. Стоящая вещь. Как раз для дипломатических приёмов... на болоте.

   "Отто, - одёргиваю себя, - да ты никак становишься брюзгой! Не рановато ли"?

   Надеваю часы. Браслет плотно охватывает запястье. В правом кармане брюк обнаруживаю противомоскитную сетку, в левом - пластиковый конверт с салфетками. Ну и ну! Вот это забота! Может, ещё шахматный столик и кофеварку попросить?

   - Васо, не спи, давай оружие.

   - Шеф без оружия.

   Чувствую беспокойство:

   - Вы меня в пустошь безоружным отправляете?

   Он недовольно закатывает глаза, и что-то шепчет в переговорное устройство. Потом прислушивается к ответу. Морщится.

   - Шарки, пусть брать мешки и не морочит голову, - кивая в сторону брезентовых рюкзаков, довольно чисто воспроизводит чью-то речь Васо. - Работать болото, жизни нет, людей нет. Пусто.

   "Вот именно, что "пусто..."

   Подхожу к вещмешкам. Содержимое первого успокаивает: плащ-палатка, две бухты капронового троса, наборы крючьев, два ножа, топор, фляга, металлическая кружка, миска, ложка. А ещё солидный, на все случаи жизни, большой аптечный набор... всё лёгкое, блестящее, пахнущее маслом, тальком и свежей резиной. Всё в новеньких чехлах с прочными, титановыми карабинами, чтоб, значит, на все случаи жизни и для удобства крепления к поясу. Всё с пониманием разложено по бесчисленному множеству отделений, карманов и кармашков. Все клапана, застёжки, змейки аккуратно застёгнуты. Ничего себе! Может, и в этой стране когда-нибудь порядок будет? Я доволен. С такой экипировкой можно и на северный полюс...

   "Какие глупости! У меня в кармане целое состояние, куда меня несёт?! Ведь можно всё бросить и бежать прямо сейчас. Катерину выкуплю позже. Зато уже сегодня можно будет принять ванну в шикарном отеле, в ресторане заказать что-нибудь экзотическое, такое, чтобы несколько официантов объясняли, с чем это едят, а главное, как к этому подступиться...

   И забыть! Всё забыть и никогда не вспоминать..."

   Трясу головой. Не надо. И в самом деле, день-два роли не играют. Сгоняю на болото, выдерну Катерину, и послезавтра будем в этой ванной вдвоём сидеть.

   "Впрочем, вряд-ли, - думаю, вспоминая карту, - двумя сутками не отделаюсь. Неделя, а то и две, не меньше".

   Но без Катерины невозможно. Кроме того, из фирмы тоже надо исчезнуть красиво. Навредить они могут крепко. На всю оставшуюся жизнь".

   Заглядываю во второй мешок и вопросительно смотрю на Васо. Он не отводит взгляд. Но и не отвечает.

   Внутри рюкзака лежит пластиковый полупрозрачный пакет, сквозь стенки которого отсвечивают жестью консервные банки.

   - Что это?

   Васо с минуту раздумывает, потом снова шепчется с микрофоном.

   - Ядрёные лимонки, поздняя селекция, - едва ворочая языком, вещает Васо. Замолкает. Думает. Уточняет: - Лимонки с ядрышками. Проф заказал. И сын.

   - Может, с косточками, Васо?

   Васо двигает бровями. Васо думает.

   - Нет, - говорит Васо. - С ядрышками. Ядрёные лимонки. Последняя работа.

   - Понятно... - впервые вижу консервированные лимоны. Похоже, у этой парочки последняя стадия авитаминоза.

   Приподнимаю мешок с консервами правой рукой и слегка встряхиваю.

   - А носильщика они не заказывали?

   Васо смотрит на часы. Куда он всё время торопится?

   Отпускаю мешок, тот с грохотом падает на пол. Васо подпрыгивает, приседает и заметно бледнеет. Его усы чёрными гусеницами вот-вот уползут по своим делам:

   - Шарки, какого чёрта?

   Вот, как язык учить надо! И чего это он вскинулся? Что-то сегодня все такие нервные!..

   Перекладываю телефон в пустующий боковой карман куртки, тщательно застёгиваю клапан и запихиваю плащ в мешок с консервами.

   - Плащ. Зачем?

   Гляди-ка, сфинкс заинтересовался!

   - Шеф. Приказал! - я тоже знаю, что такое лаконичность.

   Васо немедленно советуется со своим переговорным устройством. Что бы ему там ни ответили, он остался недоволен. Впрочем, как всегда.

   Ещё раз проверяю шнуровку, несколько раз подпрыгиваю: ботинки поджимают, но это допустимо - разносятся. Вещмешок с консервами забрасываю на спину, а большой джентльменский набор беру в правую руку.

   Венгр немедленно поворачивается спиной и, даже не думая мне помочь, выходит. Едва успеваю поставить ногу на порог прежде, чем дверь закроется. Протискиваюсь в коридор, даже не думая обижаться. Наоборот, молю Бога, чтобы Васо не обернулся. Контролировать своё лицо уже нет никакой возможности. Меня переполняет счастье. Я добился своего.

   Этим коридором я иду в последний раз.

   А там будь, что будет...

II

   Выброска прошла удачно.

   Отто мягко опустился на пружинистую почву и отпустил карабин троса, который тут же змеёй улетел наверх. Следом подняли трос, на котором опустили мешки. Вертолёт, отжимая траву, по короткой дуге развернулся, и, наполняя округу свистом и грохотом, быстро набирая высоту, умчался на юго-восток.

   Отто поднял свой рюкзак, подошёл к мешку с консервами и огляделся. Перед ним расстилалась дикая, совершенно плоская местность. Солнце чуть клонилось к западу. Воздух был совершенно прозрачным, и однообразный с редкими деталями ландшафт просматривался до горизонта: трава по колено, небольшие группы деревьев, по-соседски обступающие округлые валуны, синее, не по-летнему холодное небо, слабый, едва слышный вой ветра, порывы которого доносят сладковато-удушливый запах падали, и... всё, больше ничего не было. Край мира, в существовании которого Отто никогда не сомневался, наверняка выглядит вот так же: дико, пусто и одиноко.

   Степь, одним словом.

   Отто втянул носом воздух и покачал головой. Пахло травой и влагой. Но чего-то не хватало. Не дотягивал воздух до степного. Не было какой-то ничтожной, но, по-видимому, важной составляющей, чтобы запах открывающейся перед ним местности был по-настоящему степным.

   Он достал из мешка топор и оба ножа, пристегнул ножны к поясу и сразу почувствовал себя уверенней. Идти будет, конечно, не так удобно, зато возникло приятное чувство защищённости. Где-то неподалеку разлагался труп животного, и, хотя ему пообещали, что здесь нет крупных хищников, Отто полагал, что лучше тревожиться напрасно, чем по беспечности попасть в беду. Он забросил на спину мешок с консервами, подхватил свой рюкзак, не забыв его застегнуть, и двинулся к ближайшей куче камней, стыдливо прячущейся в невысокой рощице.

   Прошагав с полкилометра, он удивился, насколько его обмануло зрение. Кучка камней оказалась нагромождением полутора десятка огромных валунов в три, а то и в четыре человеческих роста, а "деревца" превратились в исполинов, метров десять-двенадцать высотой. Вдобавок ко всему, почва под ногами неприятно пружинила и затрудняла движение. Но это не могло испортить ему настроения.

   Солнышко ласково давило на плечи, и Отто остановился, чтобы расстегнуть куртку. Приятная прохлада прорвалась к груди. Было тепло и спокойно. Жизнь прекрасна. Будущее казалось простым и ясным, как ласковое небо после дождя, где-нибудь на Багамах. "Какая удача! Что-то небывалое: в одной точке времени и пространства я, Катерина и неприлично огромная куча денег..."

   Он закатал рукава, подхватил мешки и, переходя на маршевый шаг, громко запел:

Если солдаты

По городу шагают,

Девушки окна

И двери отворяют.*

   На юге громыхнуло. Отто замолчал, остановился, прислушался: ветер шелестел и путался в траве, где-то чуть попискивал заблудившийся комар...

   "Гроза? - он посмотрел на равнодушное небо с размазанными по нему полосами призрачных перистых облаков. - Что-то непохоже".

   "Не был я на Багамах, - с внезапным ожесточением подумал Отто. Он возобновил движение и ускорил шаг. - И никогда не буду. Есть и лучшие способы потратить деньги. Что может быть проще: найти экспедицию, избавиться от консервов... - он подбросил на спине чужой мешок, устраивая его поудобнее. - Шепнуть словечко Катерине и при первой же возможности исчезнуть, раствориться в этой глуши. За месяц выберемся к цивилизации, и на этом одиссея Отто Пельтца закончится. А там..."

   Лишь однажды, мельком, сквозь щель закрывающейся двери Отто видел, как Калима пересыпала алмазы. Но его тренированная память цепко хранила детали: и плотный шнурок из чёрного шёлка с золотистыми проблесками металлической нитки, с массивными, с мизинец величиной, "грузилами" на концах. И сам мешочек из чёрного сафьяна. И, конечно, камешки. Двадцать два крупных, сверкающих в ярком неоновом свете алмаза. Всё очень добротное, настоящее, красивое... Такое в первом-поперечном магазине не купишь.

   И стоило это очень дорого.

   Отто уже не видел окружающей его пустоши. Он покупал океанскую яхту. Вокруг плясали сверкающие блики океана субтропиков. У него всё получилось! Да! Он теперь богач! И Катерина...

   Он сердито тряхнул головой. И не такие славные победы оканчивались в двух шагах от финиша. Отто, не сбавляя шага, огляделся. Прошло уже не меньше получаса, цель заметно приблизилась, но идти было ещё столько же, может, чуть меньше... Он резко остановился: к постоянному шуму ветра прибавился низкий рокот двигателя. Оглядев горизонт, он увидел на юго-востоке две чёрные точки.

   "Вот тебе и гроза"!

   На рассуждения времени не оставалось. Ещё была надежда укрыться в зарослях рощицы, но это, конечно, лишь короткая отсрочка... но отсрочка же!

   "Как они меня вычислили"?

   Отто опустил на траву вещмешок, сбросил со спины осточертевшие консервы и побежал к камням. Тренированное тело легко подчинялось его воле. Топор на левом боку колотил по ноге, затрудняя движение. Не останавливаясь, Отто отстегнул карабин. Сразу стало легче. Приноравливаясь к подбрасывающей на каждом шагу пружинистой почве, он мчался изо всех сил. Других способов спасения он не знал и всегда сомневался в их существовании: принятое решение, даже самое плохое, всегда лучше не принятого, самого лучшего. Когда же решение принято, никаких сомнений не допускается. Исполнить, проверить и доложить.

   Вой настигающих вертолётов становился всё громче. Но и до укрытия оставалось совсем немного. Лёгкие с хрипом прокачивали кубометры воздуха. И всё было мало! В глазах начало темнеть, но он упрямо мчался к намеченной цели...

   Ударная волна настигла его в момент завершения шага. Не удержав равновесия, Отто перелетел через голову, в падении развернулся и застыл на четвереньках: пылающий вертолёт под прямым углом ушёл в грунт, который, вопреки здравому смыслу плавно, будто нехотя, перед ним расступился, а потом так же лениво сомкнулся. На поверхность вырвался фонтан пара, почва под ногами заколыхалась, будто на волнах, и от вертолёта осталась только чёрная плешь, быстро затягивающаяся зелёным ковром...

   Тем временем, второй вертолёт выпустил две ракеты по шаровидному аппарату, развернулся и, прижимаясь к траве, попытался спастись, но скорость шара была фантастической. Обе ракеты прошли мимо, и, оставляя за собой быстро тающие белесые полосы, умчались прочь, а шар уже крутился перед носом обречённой машины.

   Раздался знакомый грохот...

   "Дела тут у вас", - неодобрительно прошептал Отто.

   Это шар взорвался.

   Следующее мгновение заставило его сжаться: ещё один золотистый шар подлетал к месту сражения.

   "А вот и второй шар. Впрочем, нет, - третий. Каждому шару по вертолёту. А этому вертолётов не хватило. Сейчас меня искать будет..."

   Не дожидаясь падения второй машины, Отто выхватил нож и разрезал дёрн, - из-под лезвия встрепенулись-выплеснулись фонтанчики воды. Не раздумывая, Отто влез ногами в разрез, как в спальный мешок, потом погрузился полностью, оставив на поверхности только голову. Брюки с обувью оказались на высоте, а ткань куртки охотно пропустила к телу холодную воду. Холодную? Вода была не теплее льда!

   Вертолёт рухнул в болото, но не погрузился полностью, и его хвост со всё ещё вращающимся винтом гигантским пальцем указывал в синее небо.

   Отто, не выпуская из виду шар, который завис над местом падения второго вертолёта, попытался ногой нащупать дно, но это ему не удалось. То ли плавучесть герметичных брюк и ботинок не позволила опустить ноги глубже, то ли здесь и в самом деле было глубоко. Тогда он, цепко придерживаясь за края разреза, выровнял тело под травяным ковром и замер.

   Шар с минуту висел рядом с мачтой хвоста упавшего вертолёта, затем по расширяющейся спирали закружил над местом схватки. Вблизи он казался тускло-жёлтым с необычным отливом, будто голубые пятна проступали к поверхности откуда-то изнутри, а потом растворялись в золотом сиянии. Через секунду Отто задержал дыхание и, отжавшись от дёрна, полностью погрузился в воду.

   Когда он вынырнул, шара не было.

   Стараясь не шуметь, Отто выбрался из воды. Он откатился от разреза, да так и остался лежать на спине, восстанавливая дыхание.

   "На мне был радиомаяк, - решил он. - Иначе невозможно объяснить точность, с которой они на меня вышли". Он повернул голову и посмотрел на хвост сбитого вертолёта. На нём не было пропеллера.

   "Зачем этой штуке пропеллер вертолёта? - подумал Отто и тут же себе ответил: - Как сувенир. На память о сбитом русском асе".

   Ему было не по себе. Было холодно. Он замёрз.

   "Стрекозы напоминают русские Ми-34. Только с ракетно-пусковыми установками. Интересно, насколько сильно их модифицировали. И всё из-за камешков"?

   Отто поднялся. Сразу стало понятно, почему куртка пропускала воду: он забыл застегнуться.

   Он снял куртку и рубашку, выкрутил их, несколько раз встряхнул и быстро надел. Стало ещё холоднее...

   "Зато будет легче согреться", - подумал Отто.

   Он недоверчиво покосился на хвост вертолёта: нет, это был не сон, металлическая труба по-прежнему торчала из травы.

   Отто огляделся в поисках своих мешков. Он сориентировался по зеленеющей невдалеке роще, к которой мчался всего несколько минут назад, и побежал в противоположную сторону, внимательно всматриваясь в траву.

   Следующая мысль заставила его перейти на шаг.

   Получалось, что вся эта местность: трава, деревья, камни, разбросанные тут и там до самого горизонта, была гигантским болотом. Его окружало озеро, поверхность которого заросла травой, настолько прочной, что он шёл и бежал по ней, даже не подозревая о тёмных глубинах, от которых его отделял лишь тонкий, готовый в любое мгновение предать, слой травы. Воспоминание о том, что минуту назад он сам, по своей воле, полез в эту пучину, тоже не прибавило ему бодрости.

   Отто с уважением оглядел горизонт: вот это масштабы!

   И всё сплошная гидропоника!

   "Стоп! А где мешки-то"?

   Стараясь не впадать в панику, он ещё раз огляделся: всюду, насколько хватало глаз, равномерно зелёный цвет с оранжевыми россыпями незнакомых ягод.

   Тогда он запетлял, отыскивая свои следы. И скоро их обнаружил. Примерив шаг, пришёл к выводу, что здесь он уже бежал, значит, мешки лежат где-то дальше. Оглянувшись на рощицу, удивился расстоянию: хвост вертолёта отсюда выглядел не толще вязальной спицы.

   Вскоре он добрался до места, где трава была не так примята, а расстояние между сдавленными в кашицу побегами соответствовало ширине его нормального шага.

   Вот только мешков не было. И это было обидно.

   - Ну что ж, - проговорил он вслух. - Бог дал, Бог взял.

   "Одного пропеллера показалось мало, и эта штука забрала мои мешки вместе с пропуском в счастливое будущее".

   Отто выпрямился и поправил воротник, он никак не мог согреться.

   - Пожалуй, самое время докладывать...

   Он достал из кармана куртки телефон, набрал номер и с минуту рассматривал бегущих по дисплею человечков - зрительный аналог длинных гудков. Потом, к его удивлению, включился автоответчик:

   - Вы набрали номер телефона директора фирмы "Новые услуги". К сожалению, у меня нет возможности сейчас вам ответить, перезвоните позже. Сотрудникам-полеводам набрать одиннадцать, Отто Пельтцу - двенадцать, Мичурину - тринадцать. Благодарю за внимание.

   И всё...

   "Всё?! Тебе этого мало? Вот это да, - потрясённо подумал Отто. - Он назвал меня по имени"!

   Конец света Отто именно так себе и представлял: фотографии в газетах, интервью по телевизору, и своё имя в заголовках...

   Он вызвал из памяти телефона ячейку номер "12", послал вызов и услышал запись жёсткого, скрипучего голоса Шефа: "Шарки, я тебя вычислил. Это ты их навёл! Сколько бы тебе не заплатили - не радуйся, я перевёл твой файл в открытую сеть. Так что, когда выберешься из пустоши, тебя уже будут ждать. Треть века отсидки я тебе гарантирую. Будь ты проклят, Отто Пельтц, брат сатаны. Не топтать тебе землю до конца дней твоих. Смерти будешь просить, как милости. До встречи в аду, сволочь"!

   В проклятиях Шефа было столько ярости и силы, что Отто поёжился... Потом пожал плечами: азиатская вспыльчивость всегда невыгодно отличала русских от европейских, цивилизованных народов. Но, если Шеф не врёт, и файлы о "подвигах" и впрямь открыты для доступа, то остаток жизни лучше и в самом деле провести здесь, чем подкладывать голову под каток правосудия. Если некоторые "художества" подать в нужном ракурсе, то ему и в самом деле "светит" лет тридцать, не меньше. И хорошо ещё, если где-нибудь в Швейцарии, или в родной Австрии. А если здесь, в России? Тридцать лет расстрела! "Не топтать тебе землю..." - надо же такое придумать!

   Оказывается, все мины уже заложены в нашем прошлом.

   О чём-то думаешь, мечтаешь, выбиваешься из сил... А потом кто-то подносит к фитилю спичку, и все твои планы превращаются в пустые фантазии, утренний сон, тающий в пламени зари восходящего солнца...

   "Сотрудникам - полеводам"?

   Сейчас любая информация могла оказаться полезной. Отто дважды нажал на "единицу" и послал вызов.

   Автомат ответил приятным женским голосом:

   - Действие вашего контракта прервано на не определённый срок. В памяти компьютера зафиксирован ваш звонок, и с этого момента вы свободны от всех обязательств. Желаем удачи.

   Отто недоверчиво посмотрел на телефонную трубку.

   "Что же тут удивительного? - спросил он себя. - Если на мне был радиомаяк, то оппоненты "Новых услуг" первым делом посетили контору. Наши, видимо, какое-то время отбивались, иначе Шеф не успел бы "поздравить" меня с увольнением. Потом последовали за самолётом, завалили вертолёт и точнёхонько вышли на меня самого. И всё это время я был меченым. Как-то не очень удачно я разбогател... поперёк горла становится это богатство.

   А начали они с того, что открыли сейф. Не поверили, что я успею...

   Глупости!

   Если это они открыли сейф, то почему сразу не забрали брюлики? Специально, чтобы разделаться с "Новыми услугами"? Какой же в этом смысл? Бриллианты по стоимости стократно превышают уровень Шефа. Нет. К сейфу отношения они не имеют. Выходит, есть ещё третья сторона? Может, сама Калима оставила сейф открытым? В порядке благодарности за приятные последние минуты? И ванну тоже она принимала?

   ...Не смешно. Калима ничего не знала о моих раскопках в подвале.

   Гадать можно до бесконечности. В любом случае была только одна вещь, которая всё это время была со мной..."

   Отто Пельтц, скрестив ноги, опустился на траву и замер, глядя перед собой. Он допустил серьёзную ошибку. Первым делом следовало избавиться от тары, в которой хранились ценности.

   "А когда я мог от неё избавиться? - напомнил он себе. - Разве у меня была хоть одна секунда, чтобы сделать это? Или следовало сказать: "Подождите, шеф, у меня тут бриллианты, украденные у бывшей любовницы, ныне покойной. Теперь, вот, следы заметаю..."

   Он вспомнил тяжёлые грузила на концах шнура, которым был завязан мешочек с алмазами. В одном - аккумулятор, в другом - передатчик, сам шнур - и антенна, и питающий кабель.

   Так что третья часть плана уже выполнена: в "Новых услугах" о нём забыли. Нет больше "Новых услуг". Только и Отто Пельтца тоже нет. Имя и фамилию лучше всего забыть. Навсегда...

   Если бы всё было так просто! Сегодня идентификация личности превратилась в науку, с математической точностью оперирующей сотней признаков, среди которых отпечатки пальцев занимают неприлично скромное место, по сравнению с тем, как обстояло дело лет десять назад.

   Без денег нечего и думать создать себе новую личность...

   Есть, конечно, возможность прятаться в этой глуши двадцать пять лет. Потом у них чистка файлов, и можно будет появиться в приличном обществе. Это ему будет под шестьдесят... какой бред!

   И Катерина тоже будет с ним здесь четверть века комаров кормить?

   "Что-то неслышно насекомых, - он покрутил головой, - или действует инсектицид, которым пропитана одежда"?

   Отто попытался вывести на экран телефона содержимое ячейки "13". Ничего не получилось.

   "Ещё бы, я же не Мичурин, к сожалению". Хотя ещё неизвестно, в каких приключениях геройствовал этот Мичурин. Вполне возможно, - брат по несчастью, брошенный Шефом за проступки в открытое море информации.

   Пора было подводить итоги. Он посмотрел на далёкий горизонт и провёл ладонью по ножам на поясе. Топор?

   Отто строго взглянул на пояс. Ах, да! Топор он выбросил, когда драпал от стрекоз.

   "Кстати, - он даже нахмурился. - Я должен был его увидеть, когда шёл по своим следам"!

   Он ощупал карманы. Телефон? Подавив сильное желание выбросить мобилу, Отто положил аппарат обратно. Пеналы с аварийным питанием и аптечкой на месте, два ножа, руки-ноги целы. Как будто всё в порядке. Бриллиантов нет? И не надо! Будем считать, что это плата за освобождение от опеки "Новых услуг". Дороговато, конечно, но история знает примеры, когда люди платили за свободу много дороже...

   Жизнь, например.

   Сорвавшийся ветер зарябил податливой травой, и опять напомнил, что где-то рядом разлагался труп большого животного.

   "Спешить некуда, - решил Отто. - Экспедицию проще будет найти вечером, ближе к ночи. Они разожгут костёр, а я взберусь на валун повыше. Местность плоская, так что если пилот не ошибся с выброской, свет их костра будет хорошо виден".

   Отто вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. Чашка чая и пара бутербродов в самолёте не в счёт. Он встал на ноги, дождался очередного порыва ветра, и двинулся ему навстречу.

   "А ведь с самолётом у них неувязочка вышла. - Отто нагнулся и сорвал длинный стебель травы: - Ишь, как вымахал! Шеф всегда пренебрегал деталями. Самолётик-то - древний Ан-24. Ему чтобы заправиться и прогреть двигатели что-то около часа нужно. А взлетели мы через сорок пять минут после взрыва. Выходит, Шеф точно знал, когда к дому клиента приедут "гости". Или ещё проще: надоело ему ждать, пока на Калиму выйдут, вот сам и навёл. А почему ему надоело ждать"?..

   Неторопливый ход мысли вёл к очень неприятным выводам.

   Отто остановился и прислушался. Ничего подозрительного, шорох травы, неподвижные кучки деревьев. У самых ног на тоненьких веточках гроздья оранжевых ягод.

   "...потому что спонсоры экспедиции заволновались. Что же это за экспедиция, если из-за неё Шеф закладывает своего клиента? И вся суета из-за чего? Несколько суток нет связи. Мало ли почему: батарейки кончились, зарядное устройство вышло из строя, метеоусловия... "

   Запах падали усилился. Отто достал оба ножа и, чуть согнувшись, двинулся на запах.

   "Калима, Калима... красивая, умная. Богатая. Вот только полезла в дерьмо, которое мужчины между собой называют "политикой". Не успел заделаться продавцом, значит, стал товаром. Продали. Шеф и продал. А она-то, дурочка, о помощи просила..."

   Теперь воняло невыносимо. Отто вернул нож из левой руки в ножны, достал из нагрудного кармана платок, присел на корточки и коротко, без замаха разрезал дёрн. Вверх взметнулись знакомые фонтанчики воды.

   Оставив нож в траве, он тщательно намочил платок и, связав концы платка на затылке, полностью закрыл им нижнюю часть лица. Только после этого, выдернув из травы нож, выпрямился и внимательно осмотрелся в поисках источника зловония.

   В шагах тридцати к западу, он разглядел тёмную тушу животного, мрачной, серой грудой возвышавшуюся примерно на метр над вечно колышущейся травой. Размеры у твари были внушительными, и у Отто резко обострилось чувство незащищённости.

   "Как же этот слон тут двигался? - невесело подумал он, подходя ближе. - И как быть, если где-то неподалеку резвится отродье, которое этого слона завалило? А если их несколько?"

   Он сделал ещё несколько шагов и остановился.

   Это был не слон. Стоял яркий солнечный день, до изнывающей смрадом груды костей и мяса оставалось шагов пятнадцать, но он никак не мог узнать животного. Больше всего оно напоминало жерло потухшего вулкана: фиолетовые с зелёными пятнами склоны; коричневая, изрытая провалами ущелий вершина, за которой просматривается чёрное бездонное жерло.

   Отто сделал ещё шаг, и у него подкосились ноги.

   "Господи, Боже мой! - в ужасе прошептал он вслух под повязкой. - А вот и пропавшая экспедиция"!

   С десяток мертвецов, опираясь друг о друга боками, казалось, мирно грелись на солнышке. От лиц мало что оставалось. Зеленоватые, с коричневыми вздутиями на месте губ и глаз, одинаковые маски.

   Усилием воли Отто отвёл взгляд.

   Не приближаясь к покойникам, непослушными ногами он обошёл кошмарную "ромашку" по дуге, вышел на наветренную сторону, прошёл ещё шагов тридцать, и мешком осел на траву.

   "Там русский дух, там Русью пахнет..."

   Когда он пришёл в себя, в окружающем мире ничего не изменилось. Небо не упало на землю, и облака, как и вчера, как и тысячу лет назад, неторопливо плыли в вышине, покорные воле ветра.

   "Но это невозможно. Этого не может быть"!

   Хотя солнце изо всех сил старалось успеть выполнить свою дневную работу, в глазах Отто стояла ночь.

   "Что-то многовато для одного дня, ты не находишь, Господи"?

   Он стащил с головы платок и вытер им лицо.

   Ему надо было отдышаться. Надо было собраться с духом. Надо было собрать всё своё мужество, чтобы вернуться туда. К ним. К тем, кто теперь вечно будет смотреть ему в затылок.

   В конце концов, это могла быть другая экспедиция. Или всё-таки экспедиция та самая, но погибли не все, кто-то же должен уцелеть.

   Всегда находится кто-то самый осторожный, кто всегда начеку, кто успевает первым почувствовать опасность, убежать, забиться в какую-нибудь щель и там, в этом неприметном, затянутом паутиной укрытии отсидеться и спасти свою жизнь.

   Катерина была очень осторожной.

   Ведь она должна была спасти не одну жизнь, а две.

   Отто с судорожным всхлипом втянул в себя воздух. Он разрезал перед собой дёрн, достал новый платок и старательно смочил его водой.

   "Ну что ж, - подумал он. - Пришло время мёртвым хоронить своих мертвецов".

III

   Яркая полная луна назойливо лезла в глаза, затмевая своим светом пламя костра. Было большой неблагодарностью попрекать её за это. Была бы ночь хоть чуточку темней, я бы ни за что не нашёл этот "оазис". А находка, скажу я вам, весьма удачна: камни прилегают друг к другу столь плотно, что в естественной впадине их нагромождения без труда удалось развести огонь.

   Из широкой полосы коры, срезанной с ближайшего дерева, я изготовил вполне приличную посудину. У подножия валунов почти на ощупь разыскал с десяток тяжёлых окатышей, с кулак величиной, и, раскалив их в костре, сумел довести воду в своей импровизированной кастрюле до кипения. Услышав бормотание кипящей воды, бросил в "кастрюлю" две таблетки спецпитания, и долго, не спеша, помешивал варево. Но в перемешивании не было необходимости. Они бы и так растворились...

   Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок! А кто сказал, что этой дорогой могут ходить только женщины? Каждый генерал любой армии мира понимает: для того, чтобы от солдата однажды утром потребовать геройской смерти, его необходимо накануне вечером накормить. И не "как-нибудь": солдат должен получить вкусную здоровую пищу с соответствующим запахом и видом. Потому-то при всех армиях и существуют гастрономические институты, занятые, казалось бы, незатейливыми задачками: как бы в нечеловеческих, абсолютно невыносимых условиях в простой и понятной форме, во-первых, напомнить солдату, что когда-то он был человеком, что, надо заметить, является истиной.

   Во-вторых, намекнуть, что он человеком является до сих пор. Не чудо. Крайне редко, но случается.

   И, в-третьих, успокоить, что по завершении всех его мытарств, связанных с исполнением приказа, солдат когда-нибудь вернётся к нормальной человеческой жизни...

   А вот это уже дудки. Такого не бывает.

   Но все в это верят, надеются. Ничего другого не остаётся. Всем известно, человеком умирать всего приятнее. И если у вас нет знакомого покойника, у которого можно было бы справиться по этому вопросу, можете поверить мне на слово.

   Двумя веточками достаю из варева "остывший" камень, беру кастрюлю в руки, зажмуриваюсь и делаю первый глоток. Вкусно. Немного отдаёт болотом и горчит деревом, но по вкусу чувствуется многое: и куриное мясо, и морковь, и грибы, и лавровый лист, и даже перец. Чёрный. Молотый...

   И всё-таки чего-то не хватает.

   Прижимаюсь спиной к тёплому после солнечного дня валуну и делаю ещё один глоток, побольше. Кипяток, обжигая горло, курьерским поездом мчится к желудку. Сразу потеплело. И вдруг становится понятным, чего не хватает местному воздуху. Нет пыли. Потому-то и не пахнет степью.

   В зарослях, слева от меня, зашуршало.

   Наблюдение за собой почувствовал, едва начало темнеть. Я как раз наполовину закончил свою кошмарную работу: выворачивал карманы, искал документы, имена на браслетах. Ничего. Никаких личных вещей. Никаких браслетов. Только швейцарские часы "ТISSOT". Будь настроение получше, можно было бы разбогатеть на мародёрстве. Двенадцать наручных часов известной фирмы... было бы чем рассчитываться с милицией, при попытке выбраться отсюда. Похоже, экипировала нас одна контора. У всех одинаковая походная форма, копия моей, одинаковые комплекты НЗ в нагрудных карманах, одинаковые аптечки первой помощи и противомоскитные сетки. Салфетки в карманах брюк - и те одинаковые. И никаких документов.

   Трофеи складывал в кучу, а покойников отправлял в чёрную воду. Это, как раз, было несложно: два коротких разреза дёрна накрест у изголовья, толкаешь за ноги задубевшее тело вперёд, и через мгновение от человека остаётся лишь тяжесть в натруженных мышцах, о которой сразу забываешь, едва перейдёшь к следующему телу.

   Тяжелее всего было растащить их в разные стороны. Одного из покойников пришлось обидеть: отрезал от его куртки рукава, а от брюк штанины.

   - В этом сезоне в моде шорты и жилетки, - сказал я обиженному мертвецу, а он мне ничего не ответил.

   Не захотел разговаривать!

   Не знаю, кого я пытался подбодрить, себя или его, но мой голос из-под повязки звучал растерянно и жалко.

   Штанины я вывернул наизнанку, застирал и тщательно вытер о траву. После этого связал и, если не обращать внимания на запах, получил вполне приличный вещмешок с двумя отделениями. В них я побросал "спасённое" имущество: два телефона с полностью разряженными аккумуляторами, прибор ночного видения, два бинокля и двенадцать укомплектованных аптечных наборов. Двенадцать! Значит, где-то бродят двое уцелевших.

   Если, конечно, записная книжка Шефа не соврала.

   А сам он правильно разобрал свои записи.

   Воняло моё рукоделие нестерпимо. Если бы не это, я бы покойников раздел. В этой глуши невозможно угадать, какая именно вещь окажется решающей для того, чтобы выжить. Но трупный запах долго выветривается, а сидеть тут до зимы я не собирался. Поэтому я и отправлял покойников в воду. В полном обмундировании. И с часами. Что, вообще говоря, было непростительным расточительством.

   Перед началом чёрной работы я обошёл несколько раз груду тел и сделал несколько неприятных открытий.

   Первое, они все были лысыми! Это ненадолго успокоило: Катерина очень дорожила своими волосами. Перед тем, как ложиться спать, разыгрывался целый ритуал за их уходом. Представить ситуацию, при которой она бы отказалась от волос, я не мог.

   Второе, она здесь была. Северная часть этого кошмарного круга была не так изуродована солнцем и влагой. К своему ужасу, я смог её опознать.

   Что меня поставило в тупик, так это полное отсутствие следов, которые должны были оставить люди по дороге к своему финишу. Складывалось впечатление, что они прилетели...

   Кроме того, отсутствовали вещи экспедиции. Ни тюков с палатками, ни рюкзаков, инструментов, верёвок... ничего. Была ещё надежда, что они что-то прячут за спинами, но и там ничего не оказалось. Так что "летели" они, похоже, налегке... Единственными предметами, которые удалось найти помимо вещей в карманах, были четыре огромных двенадцатидюймовых ножа. Один я сразу прицепил к поясу. А из трёх оставшихся соорудил что-то вроде мачты-треножника: каждую из "ног" я осторожно воткнул в дёрн, стараясь не проткнуть его насквозь, а рукоятки связал между собой одним из рукавов. Второй рукав я привязал к первому, получился вымпел.

   Конечно, невысокая вешка почти сливалась с травой, но лучше так, чем совсем ничего...

   Я никак не мог понять, отчего они умерли, и, по мере отправления покойников в воду, во мне зрела решимость тщательно осмотреть одно из тел. Тогда я разрезал одежду на том, что когда-то было Катериной.

   Если кто-то упрекнёт меня в жестокосердии, я охотно с ним соглашусь. Иногда мне кажется, что это я врос в сломанный руль джипа там, в центре Африки, а лейтенант все эти годы успешно прикидывается мной...

   Я не мог не сделать этого: важна стопроцентная уверенность. Кого-то всё равно пришлось бы раздеть, ведь отчего-то же они умерли, а я всё ещё надеялся, что ошибся. Вдруг это всё-таки не она.

   Не считая чудовищной эрозии открытых участков кожи, на теле не было никаких ран. Волос на теле тоже не было. Ни на лобке, ни под мышками. Нигде. Чем они тут занимались? Может, болезнь?

   Так что вопрос о причине смерти остался открытым.

   И это была она. Внимательный мужчина всегда знает тело своей женщины, лучше её самой.

   У одного из покойников в кулаке был телефон. Итак, кто-то позвонил, и во время телефонного разговора они все умерли. Или кто-то собирался позвонить, а тут вдруг взял, да и умер. Нескладуха, что и говорить. А может, только-только закончил разговор. Не отмахивался же он телефоном от комаров, в самом деле.

   Её я опустил в воду последней...

   В зарослях опять зашуршало. Я чувствовал, что кто бы там ни был, он подобрался совсем близко. Метра три, может, четыре. Он был в кустарнике сразу за костром. Я даже не пошевелился. Зверь через костёр не прыгнет, а человеку, чтобы убить, так близко подбираться не надо. Вероятнее всего это был участник погибшей экспедиции. Или оба. Вот только что я с ними делать буду? Воображение рисовало потерянных от пережитого ужаса штатских, которые чудом уцелели и теперь не могут решиться выйти на свет костра.

   - Ладно вам прятаться, - спокойно, будто себе сказал я. - Выходите к костру, я и на вашу долю сварил.

   Тихо.

   Я приложился к бульону. Он по-прежнему был обжигающе горячим. А может действительно просто зверьё...

   Как же это выглядело? Двенадцать человек, взрослых, крепких и в своём уме, рассаживаются кругом, подпирая плечами друг друга, и умирают непонятно от чего. Оставив в этом мире все свои радости, печали и... волосы.

   Конечно, будь под рукой криминалистическая лаборатория, люди в белых халатах смогли бы сказать больше.

   А так приходится принять один из двух невозможных вариантов. Либо они все одновременно потеряли рассудок, уселись так, как нормальные люди никогда не усаживаются, а потом их что-то убило. Причём всех и мгновенно. Либо их сперва поубивали, а потом вот так, по-идиотски, усадили. Зачем? А специально, чтоб на меня произвести впечатление.

   И, надо признать, у кого-то это здорово получилось!

   Я застонал от бессилия и злости.

   А ещё можно было списать всё на жёлтые шары.

   Предположим, их тут много, целая команда. А это ощетинившееся травой болото - их территория. Всех чужаков убивают. Раз убили, два убили. Поползли слухи. Вот и отправили сюда экспедицию. И Катерину с ней. Вот и не стало экспедиции. И моей Катерины. А депиляцию сделали по религиозным мотивам, как американские индейцы скальпировали трупы своих врагов...

   И до того мне плохо стало... захотелось встать на четвереньки, заломить голову кверху, к этому глухому к человеческой жизни небу, и завыть. Может, от того женщины и воют в своём горе, чтобы тем, кто сверху, так же тошно стало? Хотя бы от их визга. Мы мечтали быть вместе. Мы чувствовали, что если в этом мире есть понимание и утешение, то оно в нас, в наших объятиях... мы всегда спали тесно прижавшись друг к другу. Это было несправедливо. Слишком много пришлось пережить нам обоим, чтобы всё вот так, безрадостно и горько закончилось.

   Я достал из кармана пенал аптечки, открыл его и коснулся пальцем чёрной капсулы, в которой было спрятано лекарство от жизни. Белый череп ухмылялся и скалился в неверных отблесках костра. Я закрыл пенал и отложил его.

   Будем считать, что с истерикой покончено. Для начала следует всё-таки выяснить, чем они тут занимались. Я пошарил в темноте, подтянул пованивающий мертвечиной импровизированный вещмешок и достал телефоны. Это точно такие же аппараты, что и у меня. Ещё бы, Шеф больше всего на свете любил единообразие и скидки при оптовых закупках. Поменять батареи и прозвонить по последним номерам, которые остались в памяти телефонов, - что может быть проще?! Если удачно построить беседу, то знание "результатов" экспедиции можно будет выгодно обменять на информацию о задаче, с которой экспедиция была сюда отправлена...

   В кустах кто-то засопел, завозился.

   - Давай сюда, поближе. Суп остывает, - поддержал я его.

   - Ты немец? - донеслось в ответ.

   Неожиданный вопрос.

   - Сам ты "немец"! - от растерянности брякнул я.

   Из зарослей показался человек. Большой, измученный. Глаза блестят, руки непрерывно двигаются.

   - Bist du Lebendig? - спросил он.

   - Lebhaft.

   - Und ich?

   -------------

   - Ты живой? - Живой. - А я? (нем).

   -------------

   - А ты подойди ближе, вот и посмотрим.

   По-видимому, этот вопрос его сильно интересовал, потому что он споро выбрался из зарослей и в три шага, слегка подволакивая левую ногу, подошёл ко мне.

   Я вздрогнул: он был лыс. Ни бровей, ни ресниц.

   - От тебя воняет, - нахально заявил незнакомец, останавливаясь.

   - Всех нас сделали из дерьма, - я решил не обостряться.

   - Ты похож на меня, - сбавив тон, даже с каким-то удивлением заметил он.

   - Вот как? - я пригладил волосы и поскрёб пальцами щетину на скулах.

   - Но ты - не я.

   С этим было сложно спорить.

   - Возьми, - я протянул ему бульон. - Поешь.

   Он посмотрел на мою посудину, и на мгновение его взгляд прояснился:

   - Славный чумпель!

   - Похлёбка не хуже.

   Он осторожно взял в руки "чумпель". Пробуя, сделал первый глоток, потом второй. А после, войдя во вкус, выпил всё досуха, и ничего мне не оставил. Это, конечно, было не совсем по-товарищески, но... "сумасшедший, что возьмёшь"?

   Он опустился у костра, отложил в сторону мою посудину и протянул руки к огню. Лицо гладкое, ухоженное. На сам огонь старается не смотреть, болезненно щурится.

   "Не очень-то он похож на потерявшего рассудок человека, которому пришлось несколько суток скитаться по болоту, - подумал я. - Скорее, мирный путник, вышедший на огонёк костра. Вот только одежонка на нём приметная, точь-в-точь как у меня. И у тех ныряльщиков, которым я сегодня помог под воду спуститься... навсегда".

   Я не торопил его. Пусть себе греется. "Институты питания" не зря свой хлеб едят. В этих питательных таблетках много чего полезного. На том запасе, что сейчас есть, пожалуй, можно даже попытаться унести отсюда ноги. Это осуществимо. Но если замахиваться на нечто большее, чем просто сдаться властям, то прошагать придётся не сотню километров, а порядка трёх тысяч. Без карты, оружия, денег и документов... Главное - без документов. В этой проклятой стране без документов шагу ступить нельзя. Такое чувство, будто они в этот мир приходят с готовым удостоверением личности. Прямо из утробы матери. Кстати, чтобы сдаться, и шагать никуда не надо.

   Один звонок по телефону. Хотя, кто его знает? Что-то в последнее время у них то бензина нет, то лётчик запил, а ещё чаще ни бензина, ни лётчика, ни вертолёта одновременно.

   - Он такой же, как и я! - очнулся незнакомец.

   - Да, - глубокомысленно вздохнул я. - Все мы люди...

   - Но он - не я!

   - Точно! - я всё ещё пытался втянуть "гостя" в беседу. - Человек человеку - рознь.

   - У него всё моё! - торопясь высказаться, давясь, глотая окончания слов, заныл, заскулил бедняга: - Куртка, штаны...

   - Чумпель, - сказал я.

   Человек вздрогнул. Пошарил рядом с собой и достал мою "кастрюлю".

   - Нет, - авторитетно заявил он. - Это не чумпель. Остяки его делают из трёх полос бересты. А это берёза. И концы неправильно загнуты...

   - Неплохо, - одобрил я его речь. - А кто такие "остяки"?

   - Местные, - он неопределённо махнул рукой куда-то в сторону. - Далеко отсюда.

   Это замечание не отличалось логикой.

   - Но они, как и мы, в парме?

   Он повернул ко мне голову. "Лет тридцать, - подумал я. - Не больше". Его голый череп отсвечивал красными сполохами костра, и почему-то сильно меня тревожил, не давал сосредоточиться.

   "Куда они подевали свои волосы? Этот парень, не похож на инфицированного. Слабоумие только в парламентах заразно. Да и не слыхал я что-то о таких инфекциях, чтобы выпадали волосы..."

   - Парма - это леса. Непроходимые леса от горизонта до горизонта, завалы, - пояснил незнакомец. - А мы на болоте. Здесь эта местность называется "согра".

   - Согра? - ну, вот: Шеф блеснул эрудицией, а мне отдуваться! - Точно, мы в согре! Мы у костра в согре! Я - Отто. А ты?

   Он крепко задумался, потом согласился:

   - Верно, мы в согре.

   - Кто в согре?

   - Мы, - простодушно ответил он, глядя мимо костра.

   - Как тебя зовут? - рискнул напрямик спросить я.

   - Василий.

   Не так уж он и плох. Только длинно это как-то.

   - Я тебя Иваном буду называть. Всех русских "иванами" зовут. И ты будешь Иваном. Не возражаешь?

   Василий молчал.

   - Вот и славно. Чем занимаешься, Иван?

   Он долго молчал. Но едва я потерял надежду на ответ, вдруг ответил:

   - Кажется, я толмач Божьей милостью.

   - "Кажется"? И что это значит?

   - Думаю, что могу объясниться с кем угодно, независимо от языка...

   - Переводчик? - уточнил я.

   Он даже скривился. Очень хороший признак.

   - Нет, - не согласился Василий. - Переводчик переводит с незнакомого языка на знакомый. А мне не нужно знать язык, я чувствую, что ты говоришь.

   - Как же можно понять, о чём идёт речь, если не знаешь языка, на котором говорят? - и я перешёл на сложную смесь джукун с камбари, на этом наречии говорят в верховьях Ликвалы:

- Когда Солнце взойдёт в твоей жизни в последний раз.

Когда звёзды придут к тебе,

чтобы проститься с тобой навсегда.

Когда, закрыв глаза, у тебя не хватит сил,

чтобы ещё раз их открыть,

Ты вспомнишь своих женщин и горько пожалеешь...

   Я скосил глаза на Василия. Он смотрел на меня и слушал так, как, наверное, будет слушать меломан с двадцатилетним стажем незнакомую песню "Битлз".

   - ... что никогда не сможешь больше их любить, - закончил он на том же наречии.

   Он не просто понял! Он растягивал дифтонги так, будто это он, а не я, провёл в саванне Африки долгих четыре года. Это его, а не меня выхаживала чёрная до синевы, согнутая не годами - столетиями, престарелая т'Камала. Это ему до рассвета танцевала Наимбви, обучая языку самым приятным из всех возможных способов.

   Я смотрел на него, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не перекреститься.

   - Велики дела Твои, Господи, - вырвалось у меня.

   Передо мной сидел гений.

   Если бы кто рассказал, я бы ни за что не поверил. Потому что такого не может быть. Я не верю в совпадения: минуту назад он даже не догадывался о существовании этого наречия. В тех краях три-четыре дня перехода, и тебя перестают понимать. И, пока не вернёшься в ставшее родным селение, и в самом деле становишься "немцом": немым, глухим и беспомощным.

   Но он не просто понял язык. Он уловил суть песни, её ритм, и абсолютно точно, без всяких приближений, воспроизвёл заключительную строчку припева.

   - Ты ведь немец, да? - он улыбался мне.

   Глаза теперь были ясными, мимика и жесты приветливыми и дружелюбными.

   - Да, чёрт подери! - я не решился спорить, - я - немец.

   - Но не из Германии, - уверенно сказал он. - Скажи ещё что ни будь.

   - А ведь я о тебе слышал, Иван. Это ты тот самый миллионер-полиглот, которому я консервированные лимоны нёс?

   - Консервированные лимоны? - он нахмурился. Учитывая отсутствие бровей, выражение лица совершенно не соответствовало удивлённым интонациям: - Точно! - он захлопал в ладоши. - Австрия. Верно? Небольшой городок, нанизанный на автостраду, на высоком холме замок, нет, древняя крепость. Да и не холм, пожалуй, - гора. Река, мосты...

   Я с ужасом ждал, что он назовёт мой родной Грац, но он обмяк, опустил плечи и сощурился на тлеющие угли угасающего костра. Мне вдруг стало холодно. Что судьба с нами вытворяет?! Всего десять часов назад я был отцом семейства и владельцем океанской яхты, дрейфующей у берегов Австралии. А теперь сижу с полусумасшедшим гением и участвую в лингвистических изысканиях на открытом воздухе. Без яхты и без семьи...

   Да и ему, наверняка, не сладко: гений, "толмач от Бога", вместо тишины библиотеки, размеренной, налаженной жизни, вынужден сидеть у костра с неизвестным бродягой.

   Вот только Грац... никогда его не считал "небольшим городком".

IY

   Утро выдалось хмурым и неприветливым. Холодный, шквалистый ветер прибоем давил траву, которая, едва успев разогнуться, тут же склонялась под его следующим натиском. Лохмотья серых туч проносились над головой, безуспешно пытаясь дотянуться до поверхности болота сиреневыми клочьями липкого тумана.

   Было мрачно, сыро и холодно.

   Василий, обхватив себя за плечи, внимательно следил за действиями Отто, который сноровисто развёл костёр, и повторил вчерашний трюк с чумпелем. Не сумев справиться с пережитым потрясением, Василий производил угнетающее впечатление великолепной, дорогой, но сломанной машины. Его огромная лысая голова временами раскачивалась из стороны в сторону, движения были скованы, мышцы лица расслаблены и неподвижны, разговор отрывочен и часто бессвязен.

   Он с удовольствием выпил свою порцию супа, но, к большому разочарованию Отто, прояснить ситуацию то ли не хотел, то ли не мог. Утверждения, что это важная государственная тайна перемежались мольбами ничего не рассказывать матери. Терпение Отто истощалось: единственный свидетель трагедии не собирался ему помогать.

   Когда "беседа" захлебнулась утверждениями "он - это не я, а я - это точно я", Отто решил прекратить бесполезный разговор.

   Эксперименты с телефонами тоже не принесли никаких результатов. Парни были на редкость дисциплинированными: все исходящие звонки замыкались на номера автоответчиков "Новых услуг", а входящие были заблокированы сложными паролями, с которыми Отто не сумел справиться. Он попытался прорваться к электронным записным книжкам телефонов, но вновь столкнулся с просьбой программы ввести пароль и тут же отступил. Отто знал, что при таком режиме секретности, любая, даже самая безобидная команда, может привести к полной очистке памяти телефона.

   И эта линия никуда не привела.

   Ближе к полудню немного потеплело: ветер утих, и выглянуло солнце. Отто вылез на верхушку одного из мегалитов и попытался в бинокль разглядеть свою вчерашнюю вешку. Безуспешно. Зато хорошо просматривался хвост вертолёта, всё так же упрямо попирающий далёкий горизонт.

   Отто связал вещмешок обручем, перекинул его через плечо и двинулся по направлению к вертолёту. Василий, чуть прихрамывая, последовал за ним, не делая попыток догнать, но и не отставая.

   Лишь когда они подошли к вертолёту, он поровнялся с Отто и, показывая пальцем на торчащую из травы трубу, заявил:

   - Это вертолёт!

   - Точно, - буркнул Отто. - Он - это не ты.

   Василий счастливо заулыбался. Рядом с сухим, поджарым австрийцем он выглядел великаном.

   - Ты добрый.

   Отто вздохнул. Только два человека когда-то рискнули произнести эти слова. И оба они мертвы.

   Он сбросил с плеча вещмешок и расстегнул тяжёлый пояс с ножами, затем подтянул шнуровку костюма на запястьях и лодыжках, герметизируя одежду. Последний шнурок на шее он проверял особенно долго. Ему очень не хотелось лезть в тёмную, отсвечивающую чёрным воду. Но надо было или сделать это, или признать своё поражение и идти сдаваться. Там внизу его ждали карты местности и, возможно, оружие, без которого отправляться в долгий пеший переход было неразумно.

   Стараясь больше ни о чём не думать, шагнул вперёд и с головой ушёл под воду. Вынырнул. Вода была очень холодной, сразу заломило в ушах и сдавило голову. С минуту вентилировал лёгкие, потом сделал глубокий плавный вдох, перевернулся головой вниз и, придерживаясь рукой за борт вертолёта, пошёл на погружение.

   Здесь было темно. Отверстие в травяном ковре давало мало света. Но вскоре глаза приспособились, и по смутным силуэтам Отто смог ориентироваться. Он добрался до открытой пассажирской кабины и сразу столкнулся с первым покойником.

   Отто отодвинул его, легко втянул своё тело в кабину и первым делом ощупал штурманский столик, стоявший посередине. На нём ничего не было. Учитывая угол, под которым стоял вертолёт и силу удара о воду, в этом не было ничего удивительного. Тогда Отто принялся выдвигать ящики под столиком. Уже в первом из них он обнаружил контейнер с очень удобной ручкой сбоку.

   Отто ухватил его и пошёл на всплытие.

   На поверхности он не стал разбираться, что ему досталось, просто выбросил контейнер на траву подальше от проруби.

   Отдышавшись, снова нырнул.

   Он сделал ещё не меньше десяти погружений, пробыв в воде чуть больше получаса. Остальные попытки были не такими удачными, как первая. Найти что-нибудь полезное в мешанине проводов и покорёженной обшивке оказалось нелёгким делом. Только в отделении пилотов, съёжившемся от сильной деформации, Отто обнаружил ещё один наглухо закрытый ящик, который удалось отправить наверх. Он сильно замёрз, и в голове всё настойчивей звенело. Но очень не хотелось выходить на поверхность, - высохнуть, согреться... и лезть обратно в воду.

   Он неловко обыскал покойников, одной рукой удерживая их за одежды. У пилотов оружия не оказалось, а у человека в пассажирской кабине кобура была пуста.

   "Достал пистолет, когда меня увидел, - подумал Отто. - Чтоб времени не терять. А от удара выронил. Пистолет где-то тут, рядом. Но разве в этой темени без маски что-то найдёшь"?

   Напоследок Отто опустился на самое дно и убедился, что вертолёт не завалился на бок, потому что сплющенная кабина застряла между двумя огромными камнями.

   Он вынырнул, ухватился руками за рваные края дёрна и попытался вылезти... безуспешно. Предательский ковёр то колыхался в такт усилиям, то расползался под цепкими пальцами, разваливаясь, когда Отто ледоколом выпрыгивал из воды в попытке "выехать на сушу".

   Через несколько минут ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание.

   "Вот это да"! - подумал Отто и в панике огляделся.

   От его беспорядочных усилий полынья вокруг хвоста вертолёта расползлась, увеличилась в размерах. Повсюду плавали клочья травы, бурая пена лезла в ноздри и рот, затрудняя дыхание.

   Тысячи лет эта трава росла, сплетая побеги в прочный узор, который поддерживал её на поверхности. Падение вертолёта разрушило это плетёнку, и теперь растения, подобно развязанным шнуркам на ботинках, могли только распускаться, под настойчивыми попытками усталого пловца выбраться, не давая ему опоры.

   Отто зарычал и рванулся в атаку. Острая боль в левой икре отрезвила его. Судорога схватила ногу и не отпускала. Кое-как выгребая руками, Отто держался на поверхности. Он подплыл к хвосту вертолёта и обнял его, прижавшись щекой к холодному металлу обшивки. Его разобрал смех. Какое-то время Отто ещё крепился, сознавая несвоевременность и даже опасность этого непрошеного приступа смеха, но вскоре, отфыркиваясь и отплёвываясь от воды, рискуя захлебнуться, он уже хохотал во всё горло.

   Суток не прошло, как он нёсся по равнине прочь от этого вертолёта, а сейчас обнимает его, как мать родную. Стрелок вертолёта уже приготовил пистолет... И он был уверен, что вечером встретится со своей девчонкой, сходит с ней на танцы или в кафе... А может, у них были такие отношения, что и незачем куда-то идти, особенно если койка неподалеку. А теперь он там, внизу, и без своего пистолета. Лабиринты судеб, сходятся-расходятся, но всегда заканчиваются тупиком.

   Это уже было не смешно. Почему-то стало не до смеха. Быстро приходя в себя, Отто увидел, что Василий стоит в опасной близости от воды.

   - Отойди от края, - едва слышно прохрипел Отто. - Провалишься.

   Судорога не отпускала, нога болела и ныла, будто скрученная стальными руками.

   Василий послушно отошёл назад и вдруг спросил:

   - Холодно?

   Отто вгляделся в его лицо: никаких признаков шизоидной расслабленности!

   - Свежо, - по старой привычке ответил Отто.

   - Я могу помочь?

   - Брось мне нож, - пуская пузыри, больше в воду, чем вслух, попросил Отто.

   "Я же выбрался в прошлый раз, - уговаривал он себя. - Просто разрез нужно сделать с другой стороны..."

   - Лови!

   Бросок был точным. Нож по навесной траектории полетел к Отто, ударился о хвост вертолёта и соскользнул в воду. Инстинктивно дёрнувшись всем телом, Отто спровоцировал судорогу на другой ноге. Не обращая внимания на боль, загребая руками, он опускался на дно вслед за сверкающей полоской металла. И догнал её.

   Стараясь не спешить, изогнулся, разрезал шнурки на ботинках, освободился от них и принялся терзать ногу уколами. Вскоре судороги отступили, теперь горели порезы.

   Отто вынырнул. Он понимал, что это лишь отсрочка, и весьма короткая. Слишком долго он пробыл в ледяной воде. Сделав глубоких вдох, нырнул. Но теперь он плыл не к грунту, на дно, а под зелёный ковёр травы. Всё дальше и дальше от полыньи. Наконец, посчитав, что отплыл достаточно далеко, пропихнул пальцы сквозь "ковёр", прочно ухватился и воткнул нож в дёрн. Сделав небольшой, в полметра разрез, он попытался просунуть в него голову. Силы были на исходе, сдерживать последний, губительный вдох, казалось, уже не было возможности...

   Его выдернули из воды прямо сквозь травяную вязь. Через мгновение он лежал на траве под солнцем, хрипя и кашляя, ещё до конца не веря, что опять выкрутился.

   Василий стоял рядом, участливо глядя на него с высоты своего роста.

   И он не улыбался.

***

   Порезы на ступнях оказались глубокими и сильно кровоточили. Исчерпав запасы йода и пластыря из своей аптечки, Отто принялся потрошить "трофейные". Разноцветные капсулы препаратов почему-то раздражали его.

   "Да что это со мной? - растерянно подумал Отто. - Реакция на стресс? Что меня так тревожит"? Он ещё раз взглянул на препараты: красный, жёлтый, голубой... и опять почувствовал беспокойство. Тогда он отвернулся от пёстрых внутренностей аптечек и сосредоточился на ногах.

   - Думаешь, оно того стоило? - спросил Василий.

   Отто бросил взгляд на ящики, лежащие неподалеку, и скупо ответил:

   - Откроем, посмотрим...

   Состояние ног сильно беспокоило. Кроме того, он остался без обуви. "Никакая сила не заставит меня опять лезть в воду за ботинками, - сказал себе Отто. - Я не смогу этого сделать! Это выше моих сил". Шансы выкарабкаться из этой переделки и так были невысоки. А теперь с искалеченными ногами, босиком, ему, конечно, далеко не уйти. И опять он не смог сдержать усмешки: вчера он всерьёз подумывал покончить с жизнью, а теперь скорбит по утерянным ботинкам.

   Когда раны были обработаны, прежде чем сделать попытку встать на ноги, Отто решил привести в порядок разбросанные вокруг аптечки. Василий присел рядом, но естественная в сложившихся условиях помощь чужого человека, вызвала у Отто протест и озлобление. И это несвойственное его натуре раздражение, тоже усиливало растущее беспокойство.

   - Знаешь, Иван, - сказал Отто, - что-то я не в себе. Ты посиди в сторонке. Я скажу, когда понадобишься.

   Что-то он упустил. Что-то очень важное. Вот прямо сейчас, вокруг него, рядом с ним что-то происходит не так, как должно... красный, жёлтый, голубой. Все цвета радуги. Чего-то не хватает. Чего?

   Он даже затряс головой. Он не о том думает. Положение опять осложнилось. С израненными ногами он не сможет двигаться несколько дней, а время уходит, забирая с собой короткое местное лето.

   Отто сложил в мешок аптечки и попросил Василия принести ящики. Тот уверенно развернулся и пошёл к добыче, снятой с вертолёта.

   "Парень идёт на поправку, - подумал Отто. Разноцветие медицинских капсул перестало его тревожить, он чувствовал облегчение. - Вечером ещё раз попробую его разговорить".

   Первый контейнер вызвал ощущение досады - обычный набор инструментов. Поблёскивающие хромом гаечные ключи, отвёртки, пассатижи и прочие металлические и звенящие приспособления... Найти им применение здесь, на болоте, было бы делом не простым.

   Отто искоса глянул на Василия, но тот лишь сосредоточенно рассматривал содержимое ящика. Это "приобретение" следовало однозначно отнести к бесполезным. Ради этой груды железа не стоило так рисковать.

   Зато второй чемодан заставил задержать дыхание. Ящик был заполнен пористым, приятным на ощупь ударогасящим материалом. В трёх ячейках находились одинаковые приборы, четвёртая была пуста.

   Отто, не веря удаче, провёл рукой по тёмному дисплею одного из аппаратов.

   - Ты не оставил меня, Господи, - прошептал он.

   - Что это? - поинтересовался Василий.

   - Географический Монитор, - хрипло ответил Отто. - Теперь у нас есть не только карта, но и точное положение на местности.

   - Он работает?

   Отто перевёл пускатель в рабочее положение, выждал положенные пять секунд для самодиагностики прибора и подтвердил связь со спутником.

   На жидкокристаллическом экране тут же появилась координатная сетка, с яркой жёлтой точкой посередине. Спустя минуту "проснулась" база данных и жёлтая точка обросла сложной бахромой линий высот над уровнем моря.

   Василий, уколов небритой щекой ухо Отто, склонился над экраном.

   - Это что, Урал? - он показал пальцем на горную цепь. - Ну и масштаб!

   Отто чуть отодвинулся и укрупнил масштаб. Жёлтая точка, как ей и положено, осталась в центре, но линии поредели. Теперь было видно, что к западу от них протекает большая река, на северо-западе - озеро. Ещё одно переключение - и экран полностью очистился от паутины уровней: это и была плоская поверхность заросшего травой болота.

   - Ничего себе аппаратик! - восхитился Василий. Он вывернул голову и взглянул на темнеющее, вечернее небо. - А себя увидеть можно?

   - Нельзя, - осадил его Отто. - Это же компьютер, а не телескоп. По данным спутника прибор определяет свои координаты, остальную картинку даёт банк географической карты.

   - А вот здесь двойка. Это машинка понимает, что нас тут двое?

   Отто промолчал, озадаченно рассматривая незнакомый ему сигнал на дисплее. "Жизнь не стоит на месте..."

   - А-а, понятно, это означает, что спутник в одном частотном диапазоне принимает две передающие станции, - неожиданно заявил Василий.

   - Ты-то что в этом понимаешь?

   - Инструкция, - Василий постучал пальцем по столбику иероглифов, выгравированных серебром на внутренней поверхности крышки контейнера.

   "Ну да, - растерянно подумал Отто. - Выходит, это не просто красивый орнамент, оказывается, это инструкция! И как это я не догадался её прочесть? На японском"?

   - Тоже мне, Шампольон нашёлся. Если ты такой умный, почему не миллионер?

   - Я и есть миллионер...

   Но Отто его уже не слышал. Он вдруг почувствовал, как сбилось с ритма сердце.

   "Вот оно! Вот так они и шли за мной. Вернее, за своими бриллиантами..."

   - И каково оно, быть миллионером? - напряжённо спросил Отто, думая совершенно о другом.

   - Терпимо. Временами, даже занятно. Как сейчас, например.

   - Миллионеры по болоту не шляются, - медленно произнёс Отто, он уже принял решение. - Лучше скажи, где вторая станция?

   - Сейчас, - Василий водил сверху вниз пальцем по столбцам, шевеля губами. - Вот, нашёл, нужно перевести прибор в режим конференции. Что это значит?

   - Это значит, что мы переключим здесь и здесь.

   Отто нажал соответствующие кнопки, и на экране к северо-западу от первой метки загорелась вторая жёлтая точка.

   - А что это за станция?

   Но Отто молчал. Вот так его и выследили. По вот этой второй марке, которая точно указывает, где сейчас лежат рюкзаки, плащ и алмазы. Открытие было оглушающим. Наверное, он изменился в лице, потому что Василий слегка отодвинулся.

   - Километров тридцать отсюда, - неуверенно заметил он.

   - Двадцать пять, - уточнил Отто.

   У него перехватило дыхание. Всё напряжение последних суток будто пробило крохотную брешь в сознании и хлынуло через эту брешь расширяющимся потоком наружу.

   Ненависть, кровь, гной, яд...

   Он застонал. Виски сдавило, кровь хлестнула по глазам. Камень, опять этот проклятый камень! И разбитый джип со сломанным командиром. Забыв о боли в искалеченных ступнях, Отто покатился по ненавистной траве.

   Рвать, бить, крушить, жечь...

   "Стенку, стенку мне! К стенке. С огнемёта. Размажу..." Кто-то навалился сверху, кто-то большой, тяжёлый.

   Что-то кричит...

   "Тяжело мне, Господи. Смерти я хочу. Темно. Почему так темно? Пусть будет огонь. Я буду гореть. Уже горю. Мне больно. Дайте только дотянуться до шеи. Они все будут гореть вместе со мной. Мы все будем гореть во славу Твою. Это будет праздник..."

   И вдруг он почувствовал себя на пути к вершине. Только не снаружи, на склонах или на кромке ледника. Нет. Он шёл внутри горы, поднимаясь по узкому винтовому серпантину, проложенному неизвестно кем и когда в толще породы. Отто шёл в самом сердце гранита и тьмы. Шёл по спиралью закрученной тропинке внутри глубокого колодца. Свет здесь тоже был: слабенькой дрожащей звёздочкой над головой, далёким обманчивым маяком указывающим путь на небо. За всю историю людей лишь единицы осилили эту дорогу. Тяжесть камня давила и плющила волю.

   "Ты не готов", - шепнул камень.

   И Отто с облегчением покатился по серпантину вниз, к привычному миру, к боли и сожалению...

Y

   Сознание возвращалось рывками, ступеньками. Сперва боль. Что-то болит. Ах да, ноги. Потом холод. Он открыл глаза. Темно. Ночь, что ли? Ни звёзд, ни луны. Чёрное небо. Чужое. Он очень далеко от дома. Здесь всё чужое. И давно. А он никак не привыкнет. Наверное, у него бред. Какой дом? Дом, это когда тепло, и женщина, и детский смех, и топот маленьких ножек... нет у него никакого дома. И не было. Никогда. Но дом мог быть. Совсем недавно. А теперь опять нет, и уже никогда не будет.

   Незнакомый терпкий запах смешивается с дымом костра.

   Слабое потрескивание сучьев в огне...

   - Иван?

   - Всё в порядке, Фриц, я здесь.

   - Почему "Фриц"? Я - Отто.

   - А почему "Иван"?

   "В самом деле, - подумал Отто. - Чего это я"?

   - Извини, я не имел в виду ничего обидного, - сказал он.

   - Я тоже.

   "Пора менять тему", - понял Отто.

   Он приподнялся на локте и прислушался к своему состоянию. Чувствовал себя порядком изжёванным, но с ясной головой и бойцовским настроением.

   Сел.

   Это было то же место, что и прошлой ночью. Те же валуны, те же заросли в свете костра, да и костёр горел там же, где и вчера. Рядом с костром хлопотал Василий, непрерывно двигая и переворачивая палочки с нанизанными кусочками мяса. От них и шёл этот тёрпкий незнакомый аромат, который привёл в чувство Отто.

   - Это ты меня сюда донёс?

   - Нет, позвонил в "девять-один-один", шустрые ребята.

   - Оборудование?

   - И оборудование. Говорю же, всё в порядке.

   Отто пододвинулся ближе к валуну и привалился к его круглому боку.

   - Что это ты жаришь?

   - А ты попробуй, - ответил Василий и подал ему две палочки.

   Отто недоверчиво понюхал, потом откусил. Напоминало копчёное мясо змеи, только обильно сдобренное незнакомыми специями.

   - Похоже на змею.

   - Вот это да! - Василий был озадачен. - Правильно. И как часто тебе приходится питаться змеями?

   - Примерно раз в восемь лет.

   - Тебе не кажется, что эта история слишком давно закончилась, чтобы её так часто вспоминать?

   Отто закашлялся.

   - Что тебе об этом известно?

   - Ничего. Просто я думаю, что воспоминания о тех событиях не приносят тебе радости. Они не нужны тебе.

   - И что?

   - Забудь о них.

   "Как просто: забудь и всё... а как быть, если они обо мне не забывают"?

   - А где змею взял? Я, пока, ни одной не видел.

   - Из воды выскочила, когда мы с тобой в траве кувыркались. У тебя часто такие припадки?

   - Какие припадки?

   - Понятно...

   - Ещё можно?

   - Можно, только смотри, чтоб плохо не стало.

   Василий передал ещё четыре палочки-шампура. Отто пальцами снял с веточки кусок мяса и осторожно, чтобы не обжечься, откусил половину. Вкусно. Но необычно.

   - Что за трава?

   - Сухач, остяки рекомендуют. Витамины, микроэлементы и всё такое.

   - Это приятели твои, "остяки"?

   - Они сюда не заходят. Гиблые места, говорят. Весьма неглупый народ.

   - Знаешь, сколько ни носило по свету, не встречал "глупого" народа.

   Отто дожевал последний кусок мяса и с сожалением покосился на костёр, где в дыму сухача коптились ещё две веточки, но решил не рисковать.

   - Отлично, - одобрил он. - Сейчас бы ещё твои лимоны!

   - Что за лимоны? - не понял Василий.

   - С косточками. Твой отец заказал, в консервных банках, я тебе их нёс.

   - Что за ерунда, консервированных лимонов не бывает!

   - Килограмм тридцать, может чуть больше.

   Василий даже присвистнул.

   - Бред! Кому могло понадобиться столько лимонов?

   - Тебе!

   - Мне?! Не может быть!

   - Знаешь, мой Шеф, возможно, и не большого ума человек, но денежки считать умеет!

   - Не кипятись, откуда знаешь, что в банках были лимоны?

   - Шеф сказал.

   - И где же они?

   - Летающие шары утащили. - Отто недобро ухмыльнулся. - Но внутри был радиомаяк. И теперь, по монитору, я их в два счёта найду.

   - Что же это за лимоны, если их радиомаяком помечают?

   Отто неопределённо хмыкнул и промолчал. Его насторожило отсутствие у Василия вопросов по "летающим шарам".

   - А зачем это надо: их находить? - спросил Василий.

   - Что значит "зачем"? Мне бы только до них добраться...

   - Это были твои друзья?

   - Кто? - не понял Отто.

   - Те, с вертолёта.

   - Ну, видишь ли, - как бы это ему объяснить? - Было время, когда моя жизнь зависела от их умения и сноровки.

   - Им уже не поможешь.

   Отто почувствовал раздражение.

   - А им и не нужна моя помощь. Как и людям из твоей экспедиции. Их всех убили. Быстро и без проволочек. И мне это не нравится.

   - Слова! Ты даже не знаешь, отчего они умерли.

   - Знаю! - вырвалось у Отто.

   Он замолчал, досадуя на свою неосторожную браваду. И вдруг понял, что его так озадачило там, у вертолёта. Он уже тогда мог догадаться. Он и в самом деле знал, как погибла экспедиция.

   Отто приподнялся на ноги, сделал два неуверенных шага, взял "вещмешок" и вернулся на место. К огромному облегчению он убедился, что может ходить. Возможно, денёк-другой надо будет сделать щадящий режим, но идти он точно сможет.

   Он высыпал рядом с собой содержимое мешка и, отодвинув в сторону лишнее, оставил возле себя только аптечки. Из общей кучи взял одну и подбросил её на руке.

   - У тебя в кармане должна быть такая же.

   Василий немедленно вынул белый пенал с красным крестом на крышке.

   - Нет, мне не нужно, - остановил его Отто, и указал на груду аптечек. - Все эти пеналы - некомплект. Задача называется: "найди различия".

   Василий открыл свою аптечку, внимательно её осмотрел, потом взял из кучи другой набор. Через секунду он вытащил из своего пенала чёрную капсулу с белым черепом и покрутил её в руках.

   - Ты думаешь, что и в других коробках нет яда?

   Отто кивнул. Ему опять было нехорошо.

   Он представил, как это происходило. Как они рассаживаются. Кто-то плачет, кто-то чертыхается и проклинает судьбу. Но есть и такие, кто поддерживает соседа, укрепляя его в правильности принятого решения. Достают аптечки и берут оттуда по чёрной капсуле. Все аккуратные, педантичные... учёный люд! Достав яд, аптечку закрывают и кладут на место. Потом, по команде, хладнокровно, без слов и эмоций кончают жизнь самоубийством.

   Бред!

   Этого не может быть!

   Катерина никогда бы так не поступила. Что же они должны были узнать, чтобы вот так, коллективно уйти из жизни? Может, их что-то испугало? Что может испугать взрослых людей настолько, чтобы они решились на такой отчаянный шаг?

   - Возьми, десерт, - Василий протянул чумпель, наполовину заполненный оранжевыми ягодами.

   - Что это?

   - Морошка, сладкой не назовёшь, но сок очень полезен.

   Отто осторожно положил в рот несколько ягод.

   - Не беспокойся, - с улыбкой поддержал его Василий. - Проверено, мин нет.

   Отто вздрогнул. Фраза занимала в его лексиконе не последнее место.

   - Армия? - спросил он, отправляя в рот горсть ягод.

   - Не знаю, - простодушно ответил Василий. - Наверное, у меня что-то с головой. Пытаюсь сосредоточиться на том, кто я и откуда, но всё плывёт и крошится...

   - Крошится?

   Ягоды и в самом деле были кислыми, как и всё в этом обделённом теплом и солнцем крае.

   - Да, крошится, - подтвердил Василий. - Очень неприятное ощущение. Вроде морской болезни, только не в желудке, а в голове.

   - Тогда попробуй рассказать о чём-нибудь другом. - Отто доел ягоды, и, хотя скулы свело кислотой, он был доволен неожиданным десертом. - Фамилия Мичурин тебе знакома?

   - Шутишь! - возмутился Василий, - разумеется, знакома.

   "А говорит, что ничего не помнит", - подумал Отто.

   - Вот и начни со своей фамилии.

   - Причём тут моя фамилия? Бежать надо!

   - Почему?

   - Я чувствую опасность. Они всюду!

   - Кто?

   - Шары!

   - Вот-вот, - обрадовался Отто. - Шары. Давай про шары!

   - А нечего "давать", - насупился Василий. - Они всё время меняют цвет, оттенки. И они разные, есть маленькие, а есть огромные. Маленькие - жёлтые, огромные - красные. Мне показалось, что они приглашают меня. Пошёл за одним из них, за жёлтым. Он летел над самой травой и ничуть не спешил. Идти за ним было несложно. Вот только ровным счётом ничего не произошло. В какое-то мгновение он стал ослепительно-белым, я зажмурился, а когда открыл глаза, его уже не было. - Василий замолчал, сосредоточенно шевеля тоненьким прутиком угли. Потом он вытащил свою веточку и, сильно щурясь, внимательно посмотрел на её тлеющий конец. - До сих пор цветные круги перед глазами плавают. Вот, собственно, и вся история. Наверное, я сошёл с ума. Ничего не помню!

   - Зато живой.

   - Пока живой, - строго поправил Василий. - И посему, пока не поздно, давай-ка я свяжусь со своим агентом в Москве. Пусть этими проблемами занимаются компетентные государственные мужи, облечённые властью и ответственностью. А мы отмоемся, поедим, и вернёмся к нормальной человеческой жизни...

   - "Отмоемся", как же! - прервал его Отто, припомнив особенности своего увольнения. - А что было до того, как ты пошёл за шаром?

   Василий наморщил лоб и опять принялся тревожить прутиком угли костра, высекая из них маленькие искорки.

   - Сильно болел живот, - спустя минуту сказал он.

   - Живот?

   - Да, живот. Несколько дней. Помню чувство голода. И злость. Я их ненавидел. Они едят, шутят, смеются... А я не могу. Тошнит... Я уходил, но возвращался... - у него дёрнулось веко.

   - Не напрягайся, - сжалился Отто. - Но согласись, звучит странно: и про агента помнишь, и про Москву... а оперативная память пуста. Так, что ли?

   - Я помню, что это как-то связано со льдом.

   - Льдом? - Отто вспомнил о том, что бос, и зябко повёл плечами.

   - Да, льдом. Погибнет много людей, возможно, все.

   - "Все" - это сколько? - хладнокровно уточнил Отто. - Так, чтобы совсем "все", не бывает. Кто-то всегда остаётся.

   Василий молчал.

   "В этой истории всё не стыкуется, - подумал Отто. - Последний раз экспедиция выходила на связь трое суток назад. Покойники, чтобы так зацвести зелёным, должны были посидеть под солнышком не меньше недели. А Василий... Сколько времени заняла его прогулка за шаром, он не помнит. Но вчера он вышел к костру чистеньким, ухоженным, и, самое главное, выбритым. Прошли только сутки, а голова и лицо уже чёрные от щетины..."

   - Всё человечество, - сказал Василий.

   - О чём ты?

   - Лёд. Он будет всюду. Замёрзнут все люди.

   - Скоро?

   - Не знаю, - признался Василий.- Не помню. Но такое уже было. Раньше. Давно. И не один раз.

   - Это они тебе сказали?

   - Это нельзя назвать разговором. Информацию впрыскивают, как инъекцию. Много света и очень больно, как взрыв. А потом вспоминаешь...

   - Интересно, - вежливо сказал Отто. - И что было потом?

   - Потом и вовсе какой-то бред. Кошмар. Страшно. Ничего не понимаю. Вроде бы я видел себя. И всех их. Только это не я. Я это точно знаю, потому что я - это я, ты же видишь...

   - Стоп, - остановил его Отто. - Хватит.

   "Не хватало только, чтоб он опять свихнулся..."

   Василий покорно замолчал.

   Его пророчества не произвели на Отто никакого впечатления: "Мало ли что придёт в голову напуганному человеку"?

   - Выбросил бы ты эту дрянь, - Василий кивнул в сторону вещмешка. - Смердит, дышать невозможно.

   - Ну да, и всё это барахло носить в карманах?

   - Барахло тоже выбрось. Позволь мне по телефону вызвать эвакуаторов. Суток не пройдёт, как мы посмеёмся над этими ужасами в приличном ресторане...

   - Звонить мы не будем, - сказал Отто. - Даже если нас усадят спиной к спине и заставят отравиться, предварительно сбрив отовсюду волосы... телефон я тебе не дам. А дам я тебе нож, треть питания и монитор, чтобы ты не заблудился. И разойдёмся прямо сейчас. Тебе нужно спешить - большие деньги без присмотра, что красивая жена без одежды. А мне спешить некуда...

   "Ни денег, - подумал он. - Ни жены".

   - Да ладно тебе, - сказал Василий.- Мало ли у тебя было падений? Спиши всё на обстоятельства. Что толку в мести, если недоразумение уже произошло? Забудь...

   - Забудь? - вскинулся Отто. - О чём забыть? О том, что я - Отто Пельтц, и у меня вчера украли счастье?

   - Брось, что такое счастье?

   - Вот только хрени не нужно. Счастье - оно и есть счастье. И его у меня украли. И, знаешь, мне это не нравится. Кем бы эти твари ни были, они мне должны. И даже если они не захотят или не смогут рассчитаться, крови я им попорчу, это точно! Я, знаешь ли, большой специалист по неприятностям.

   - Всё равно ничего не вернут.

   - Я сам возьму всё, что сочту нужным.

   - Месть? Вендетта? - недобро улыбнулся Василий. - Восстановление попранной справедливости?

   - Ты против? У меня украли ценности. С какой радости я оставлю зло безнаказанным?

   - Ценности? - переспросил Василий. - О каких ценностях ты говоришь?

   Нет. О бриллиантах Отто говорить не хотел.

   - Смерть моей жены как-то связана с шарами, - сказал он. - Хотелось бы поквитаться.

   - Любовь? - с сомнением уточнил Василий. - Весьма хрупкая ценность. В избытке любви человек становится глупцом, в недостатке - камнем.

   - Ненависть лучше?

   - То же самое. Излишек превращает человека в монстра, отсутствие - в раба.

   - И что же? - спросил Отто, - абсолютных ценностей нет? Только "золотая середина"?

   - Абсолют тоже есть, конечно, - признал Василий. - Может, эта история для того и случилась, чтобы ты сам понял, в чём абсолютная ценность. За что стоит умереть...

   - Возможно, - смысл беседы ускользал. Отто уже начал тяготиться разговором. - Только я говорю о другом. Зло должно быть наказано.

   - Ты говоришь о справедливости, - спокойно заключил Василий. - Добро и зло, любовь и ненависть, честь и позор... "качели"! И у каждого человека свои представления о равновесии. А мера равновесия - совесть. Но у совести тоже своя цена. "Не суди, и не судим будешь". Простишь ты, - простят тебя. Но если всё-таки судишь, будь готов к ответу. Ты так уверен в своей безгрешности, что готов настаивать на справедливости?

   - Надеюсь, ты не про "отче наш"? - спросил Отто. - "Прости нам грехи наши, как мы прощаем должников наших"?

   - Именно. Прощая - получаешь возможность избежать ответственности за собственное зло. И, напротив, вынимая душу из должника, приготовься, что с тебя взыщут по всей строгости.

   "Вот так поворот, - тоскливо подумал Отто. - Когда он молчал, было не так тошно".

   Не дождавшись ответа, Василий продолжил:

   - Ты обиделся. Напрасно. Ты не думай, это я только с виду такой, с "приветом". Я понятливый. Просто объясни, что ты хочешь.

   Но Отто угрюмо молчал.

   "Нет у меня никакого объяснения, и чего хочу - не знаю. Просто неправильно всё это. Не по-людски. А я - человек. И если в этом мире что-то не по мне, то пусть кто-то из нас катится ко всем чертям. Или мир, или я..."

   - Всё-таки месть? - Василий высек прутиком из едва тлеющих головешек сноп искр и струйку дыма. - Ну, а если это пришельцы? С другой планеты, или даже со звёзд? Воспринимай их как стихийное бедствие. Не будешь же ты мстить дождю за то, что промочил ноги.

   - Дождь не думает, он льёт, - неохотно ответил Отто.

   Он не видел смысла в этой беседе. Не в меру оживившийся Василий его тяготил, и больше всего хотелось прямо сейчас встать, бросить всё и уйти.

   Прочь от костра, в ночь, в безумие...

   - Отто, ведь это событие планетарного масштаба, к нам прибыли инопланетяне!

   - Да мне как-то всё равно, - отмахнулся Отто. - Они мне должны, а где они живут, мне безразлично. И я не отступлюсь. И возвращаться не собираюсь. Местный климат тебе известен. Через месяц наступит короткая осень, а там и суровая зима. Так что бери свою пайку и ступай, проваливай. Это моё дело.

   - Нет, - Василий покачал головой. - Я не уйду. Мне интересно, чем эта история закончится.

   - Ну и дурак, - беззлобно сказал Отто. - Какое-то время будем жить и делать глупости. А потом умрём. Вот и вся наша история.

Часть 2

БАЗА

   "Жизнь этих созданий крайне коротка, поэтому каждый отдельно взятый организм, не успевая развить самодостаточность, обладает столь низким интеллектом, что, в силу стадных инстинктов, готов пожертвовать собой ради выживания своего вида.

   В случае нанесения популяции значительного ущерба, уцелевшая особь проявляет исключительную настойчивость, изобретательность и коварство, причиняя непоправимый вред своему обидчику".

Из отчёта экспедиции к VI(3)

I

  В конце пути я окончательно выдыхаюсь и уже не совсем ясно понимаю: это я толкаю мокрое, выскальзывающее из рук коромысло, или это оно поддерживает меня, чтобы я не упал. Рядом тяжело сипит Василий. На первый взгляд, у него дела идут лучше моего, но я знаю, что и он близок к пределу. Третьи сутки идёт нескончаемый проливной дождь. Небо тёмное, мрачное. Такое ощущение, что тучи вот-вот упадут на голову и раздавят непроницаемой тяжестью. Горизонта не видно: всё затянуто мутной завесой дождя. Водяная пыль, несмотря на поднятые воротники и капюшоны, находит дорогу сквозь щели между телом и одеждой, превращая бельё в килограммовые рыцарские доспехи. Питаемся исключительно таблетками, запивая их дождевой водой, для сбора которой достаточно на несколько минут откинуть капюшон.

  Мы подбадриваем себя шутками и древними анекдотами, мокнем, потеем и отчаянно трусим.

  Когда я рассказал Василию о своём плане, он долго не мог поверить, что я не шучу. Потом так же долго меня рассматривал. Я заметил, русские всегда так: запрягают долго и везут тяжело. Но везут!..

  Его нога проваливается в преисподнюю. Жадно хватая ртом воздух, падаю вместе с ним. Мы поднимаем фонтаны брызг, которые мгновенно растворяются в струях дождя. Ловлю краткие мгновения отдыха, пока он, осыпая замысловатыми русскими ругательствами болото, освобождает ногу вместе с прикрученной к ней лыжей. Чтобы он не заподозрил меня в жульничестве, выкручиваю голову и озабоченно смотрю на трос, один конец которого закреплён на нашем коромысле, другой исчезает в траве. Василий, как и я, знает, что тросу ничего не сделается, но, осматривая его, я работаю, а когда просто лежу - отдыхаю.

  Василий понимает мою неглубокую хитрость и улыбается. Он откидывает капюшон, подставляя голову дождю. От головы идёт пар, и, странное дело, капли будто притягиваются к ней. Не просто барабанят по макушке, а прицельно бомбардируют щёки, уши, шею, стекают с головы по плотным чёрным волосам на нос и оттуда падают в траву упорным неистощимым ручейком. У Василия уже отросли чёрные брови и пушистые ресницы. Симпатичный, крепкий парень. Он садится рядом, и на несколько минут мы застываем в блаженной неподвижности.

  Лыжи я сам придумал. И сделал. В этих диких местах инициатива наказуема: реализация планов зависит от их разработчика. Только цивилизация позволяет творческим людям заниматься именно тем, для чего они предназначены - творчеством, а не выматывающей душу тупой, вульгарной работой. Для "чёрной" работы цивилизация располагает миллиардами голодных ртов, готовых на всё, лишь бы не умереть с голоду.

  Об этом я и думал, когда резал древесину и обвязывал "конструкцию" противомоскитными сетками. К сожалению, ничего более простого придумать не удалось. Усилие, с которым мы буксируем топливный мешок, слишком велико. Ноги дырявили травяной ковёр, мы проваливались и почти не двигались с места. А так: два дня мучений и кровавые мозоли от рукояти ножа, но мы движемся! Ещё бы: площадь соприкосновения с податливой травой увеличилась в десять раз, соответственно уменьшилось давление на неё, и теперь мы можем в полную силу налегать на коромысло, без опаски попирая предательскую траву. Да мы уже почти пришли! Остаётся километра два, не больше.

  От места падения вертолёта до базы пришельцев оказалось четыре часа быстрой ходьбы. Все перемещения я решил делать только днём, полагая, что у противника достаточно датчиков, реагирующих и на инфракрасное излучение, и на движение, и на металл, к которому, как мне кажется, шары особенно неравнодушны. С этой точки зрения, в ночное время суток мы бы оказались в проигрышной ситуации, когда нас видят, а мы - нет. При этом меры безопасности свелись к постоянной готовности сделать разрез в траве и нырнуть в ледяную воду. Что мы и делаем.

  Шары за это время мы наблюдали несколько десятков раз.

  В большинстве случаев, они безмятежно скользили на горизонте, но было и так, что противник пролетел на расстоянии двух-трёх сотен метров. Мы не решались рисковать и каждый раз прятались под зелёным ковром. По мере приближения к Базе плотность встреч росла, но признаков, что нас обнаружили, я не видел. Во всяком случае, шары всегда спешили по своим делам, вылетая с Базы и быстро пропадая за горизонтом, либо наоборот, торопились быстрее попасть внутрь и не обращали на нас внимания.

  Возможно, наши меры предосторожности и вовсе лишены смысла.

  Но я настоял на них, а Василий придерживается роли парня на подтанцовках: из сил выбивается, чтобы помочь, но при этом старательно делает вид, что всё происходящее к нему мало относится - он лишь помогает. Я ему верю. Если бы я всё бросил и повернул назад, он, ни секунды не раздумывая, пошёл бы следом за мной.

  Мы провели в ближайшем к Базе оазисе несколько суток, изучая режим активности неприятеля. Сама База - точно такое же нагромождение мегалитов, заботливо укрытых деревьями, как и оазис, из которого мы вели наблюдение. Единственное отличие - узкое, метров пятнадцать, кольцо воды, свободной от травы. Так что Базу противника уместнее назвать островом.

  Тем не менее, если бы не монитор, однозначно указывающий положение мешка с консервами, мы бы запросто прошли мимо. Любопытно, что шары взлетают полупрозрачными мыльными пузырями, а плотный золотистый цвет приобретают только на достаточно большом расстоянии от острова. Неужели маскируются? Боятся? Чувствуют уязвимость?

  Тогда в чём она, эта "уязвимость"?

  Круглосуточное наблюдение: в бинокли - днём, и прибором ночного видения - в потёмках, показало, что противник, как и мы, ведёт дневной образ жизни. Во всяком случае, активность шаров к полуночи замирает, и только после пяти утра вновь начинается движение...

  Василий поднимается, я стараюсь не отставать от него. Мы берёмся за отполированные дождём и руками скользкие плечи коромысла и вновь налегаем, в струну натягивая трос. Василий опять проваливается, и мы снова падаем. Теперь уже не до улыбок. Становится понятно, что мешок с топливом за что-то зацепился, и кому-то придётся лезть в воду.

  "Кому-то" - это очень мягко сказано. Лезть придётся мне. С весом и габаритами Василия, его выход на поверхность может вылиться в серьёзную проблему.

  Я переворачиваюсь на спину и, подставляя лицо дождю, потуже затягиваю шнуровку куртки и брюк. Эту процедуру я проделывал уже столько раз, что руки движутся автоматически. Затем в том же положении, не вставая, перекатываюсь к основанию троса и, придерживаясь за него рукой, головой вперёд вдавливаюсь в чёрную, беспросветную воду.

  Здесь, как и наверху, тоже мало интересного. Упругий, из толстой прорезиненной ткани топливный мешок наполовину заполнен авиационным бензином. Я его снял с вертолёта. Как? Спросите об этом у Василия. Он должен лучше помнить. Для меня эта "процедура" прошла одним бесконечным кошмарным сном: вот я собираюсь с духом, чтобы нарушить данное себе обещание не лезть больше в воду; вот с огромным усилием стаскиваю ботинки с ног покойника в пассажирском отделении. Того самого, что пистолет потерял. А вот мы с Василием уже налегаем на свежесрезанную ветку с руку толщиной.

  Тогда это коромысло было всего лишь куском дерева. Сегодня - продолжение наших рук, полноправный член команды. С ним даже можно разговаривать. Только он обычно не в духе. Потому и молчит.

  Как, впрочем, и мы.

  - Это ты по гитлерюгенду соскучился? - спросил меня Василий, когда я предложил устроить пожар на краю Базы.

  - Нет, хотел о твоём пионерском прошлом напомнить: "Взвейтесь кострами, синие ночи..."

  - Погоди, - невесело сказал он. - Придёт время, я тебе тоже песенку спою.

  Тогда меня задело его пренебрежительное отношение к моей идее. Ведь я исходил из единственного достоверно известного нам факта, который заключался в том, что о предполагаемом противнике ничего не известно.

  "Значит, - рассуждал я, - необходимо произвести какое-то возбуждающее действие и следить за откликом, который обязательно последует за воздействием, если оно будет достаточно велико".

  А чем слаб взрыв тонны авиационного бензина? Конечно, техническая реализация этого проекта, сулящего блестящие в прямом смысле слова перспективы, имела ряд трудностей, но все они были разрешимы. Возвращаемся к вертолёту (это совсем просто!). Демонтируем имеющимся инструментом топливные баки (здесь пыхтеть мне пришлось одному). Находим способ, как дотащить топливо поближе к базе противника (именно этим в настоящее время мы и занимаемся), подпалим бензин и поглядим, что будет дальше. В том, что хоть отклик воспоследует, я не сомневаюсь. Кем бы пришельцы ни были, их не может не заинтересовать фейерверк на пороге своего дома.

  Нам повезло. Топливные баки оказались резиновыми мешками. Их демонтаж подарил немало незабываемых минут, но всё обошлось благополучно. Потом повезло ещё раз. Великое "открытие": бензин легче воды! Поэтому проблема транспортировки топливных контейнеров решилась достаточно просто: мы идём по поверхности и тянем за собой контейнеры, которые плывут в воде под травой. На буксировку первого бака ушло два дня. Стояла солнечная, тёплая погода, вселяющая уверенность в успехе задуманного предприятия: после суточной лёжки на "пляже" пары бензина придали мешку упругость и выпуклые обтекаемые формы.

  Со вторым мешком было тяжелее: то ли из-за непогоды, то ли мы подустали. Трос не так охотно резал траву, и мне казалось, что усилие, которое мы прикладываем к коромыслу, на три четверти расходуется именно на резку растений.

  Иногда трос "увязал" в особенно толстом слое травяного покрова или контейнер натыкался на неожиданное препятствие: отмель, подводный валун. Тогда я спускался вниз, в холодную неприветливую тьму и выяснял причины остановки. Если первое, то, работая по очереди длинным ножом, мы прорубали коридор в траве. Если же второе, то приходилось поворачивать и обходить препятствие.

  На этот раз разведка не занимает много времени. Через минуту становится ясно, что проблема в траве - до грунта здесь метра полтора.

  Возвращаюсь назад и протискиваюсь в узкую щель, прорезанную тросом в траве. Эта щель так и тянется позади нас, невидимой промежностью длиной в два десятка километров. Где-то рядом должен быть ещё один такой разрез. Жаль, что нет возможности двигаться первым фарватером. Буксировка первого мешка была много легче...

  Долго, с наслаждением отфыркиваюсь и отплёвываюсь от болотной тины. На самом деле, особой разницы не чувствую: здесь, на поверхности, так же сыро, как и там, внизу. Ну, может, чуть светлее. С меня льёт в три ручья, но это совершенно не беспокоит: сверху всё равно льёт в четыре. К холоду то ли притерпелся, то ли по случаю дождя температура воды немного повысилась...

  Взглядом указываю Василию на нож, и он тут же принимается за работу. Это мои минуты отдыха, но следует подумать об одежде. Я ослабляю давление шнурков. Если этого не сделать, шнуровка "распилит" кожу до дыр, до крови. Вот такие у нас водные процедуры!

  Несколько минут спустя, вытирая пятернёй влагу с могучего лба, Василий демонстративно берётся за свой конец коромысла. Стараюсь не отставать - в таких условиях не дай Бог кому-то из команды почувствовать, что он перетруждается больше другого, - и делаю то же самое.

  Мучения продолжаются.

  Наше движение проходит в стороне от оазисов: боюсь наскочить на мель, - потом очень сложно резиновый мешок развернуть и стащить на "глубокую" воду. У нас уже раз такое было. Проморочились целый день и легли спать усталые, недовольные друг другом.

  До финиша уже недалеко.

  Я много размышляю над совсем не праздным вопросом: почему нас до сих пор не обнаружили? Трудно себе представить охрану из беспечных разгильдяев, которые за двадцать километров до объекта уничтожают авиатехнику, истребляют гражданскую экспедицию и не замечают появления в непосредственной близости от себя двух человек. Мокрых, замёрзших, злых. Есть, конечно, вероятность, что мы обнаружены давно, а игнорируют по причине отсутствия у нас оружия. Или мы забрались слишком глубоко и находимся в мёртвой зоне, где наблюдение не ведётся вовсе...

  Василий опять проваливается. Я тоже падаю. Трава под лыжами расползается, не держит. Достаю монитор и убеждаюсь, что конечная цель нашего пути прямо перед нами, до острова не больше километра. Если бы не ливень, мы бы уже видели первый контейнер. Дальше придётся бурлачить, шагая по дну. Это не просто. Травяной покров здесь уже не держит, но идти, раздвигая траву, - нелёгкая работа. Особенно, когда полтонны за плечами.

  С большим трудом освобождаю ногу от травы, я отстёгиваю "лыжи". Василий делает то же самое. Он долго их рассматривает, потом с очевидным сожалением отбрасывает далеко в сторону. Да! Культурный человек сразу чувствуется по тяге к прекрасному! Но топливные мешки закончились, и "лыжи" нам вряд ли ещё раз понадобятся.

  - Ловко это у тебя получилось, - сказал он.

  - Ну, чем-то же я занимался перед тем, как стать шпионом, - мне приятна его оценка, но почему-то чувствую себя неловко, поэтому добавляю. - "Ещё я пишу"!

  - "Читаю, пою и пляшу", - тут же подхватывает Василий.

  Ну, что ж, по крайней мере, у нас были одни духовные наставники.

  Я поступаю с "лыжами" так же, как и Василий. Мы "разбиваем" ботинками траву и по грудь проваливаемся в воду. Одного короткого взгляда достаточно, чтобы понять: "по грудь" - это относится только ко мне. Василию вода поднимается чуть выше пояса. Наваливаемся на коромысло и, отталкиваясь от плотного, скованного мерзлотой дна, продолжаем движение.

  Улыбаюсь. Я и в прошлый раз в этой ситуации улыбнулся. Не могу избавиться от наваждения, что если бы я сел Василию на шею или уселся сверху на мешок, напарнику было бы только легче...

  Он раза в два меня тяжелее и раз в пять сильнее. У меня была возможность в этом убедиться. В самом начале нашего пути, ещё с первым мешком, коромысло всё время норовило впиться мне в грудь и развернуть в обратную сторону. Но прежде, чем я успел попросить его умерить силу, он взялся поближе к тросу, уменьшив тем самым плечо, моменты сил уравнялись, и, в полном соответствии с законами физики, дальнейшее движение проходило равномерно, поступательно, прямолинейно.

  Только очень тяжело.

  Спустя две сотни шагов возникает стойкое ощущение топтания на месте. Наверное, Василий чувствует то же, потому что, не сговариваясь, мы вместе оглядываемся назад. Причина снижения скорости очевидна: чем "слабее" травяной ковёр, тем больше он прогибается над мешком с топливом, увеличивается площадь соприкосновения, стало быть, растёт сопротивление движению трением.

  Опять физика!

  В ясную погоду я бы попытался отыскать фарватер буксировки первого мешка, но при такой видимости, как сейчас, - пустая трата времени. Придётся "чистить" воду ещё раз.

  Но сначала необходимо выбраться наверх и согреться.

  Я по-прежнему боюсь переохлаждения; пожалуй, даже больше, чем шаров.

  Первым на вздувшуюся над мешком траву взбираюсь я, потом, кряхтя и что-то нашёптывая, карабкается Василий. Пытаюсь ему помочь, но это лишнее. Несмотря на вес и размеры, он достаточно ловок и проворен для такой физкультуры.

  Усаживаюсь на скрещенные ноги, разворачиваю плечи и чуть приподнимаю голову. Теперь ничто не препятствует вентиляции лёгких. Закрываю глаза и концентрируюсь на дыхании, стараюсь отвлечься от холода и сырости, выпросить у своего тела ещё толику калорий, чтобы согреться. Долгий изучающий взгляд Василия мешает, не даёт сосредоточиться. Он всегда наблюдает за мной, но я не столько замечаю, сколько чувствую его внимание. Приятно, что он ни разу не пожаловался на наш скудный рацион. А ведь "греть" ему нужно куда большую массу, чем мне.

   - Как тебе удаётся хранить спокойствие духа? - неожиданно спрашивает Василий. - Положение безвыходное: сыро, гадко, мерзко... А ты всю дорогу улыбаешься!

   - Выдумки всё это, - так и отвечаю: не открывая глаз. - Безвыходных положений не бывает. Но случается, что человек безуспешно ищет выход, вместо того, чтобы приспособиться.

   - Не понимаю, - признаётся Василий.

   - Очень просто: "безвыходное положение" - это ситуация, из которой нет выхода в рамках представлений о прежней жизни. Но если положение "безвыходное", значит, изменились условия. Изменилась жизнь. Теперь нужно принять новые условия, и по ним жить. То, что для тебя "сыро, гадко, мерзко" - моя жизнь. Я принял это. Значит, ситуация для меня перестала быть критической. Мне не нужно искать "выход", мне и здесь хорошо...

  Чуть-чуть, совсем немного, приоткрываю глаза и вижу, что он сидит так же, как и я: на скрещенных ногах, развернув плечи... Ну и славно. Отто плохому не научит. Добро пожаловать в школу выживания Пельтца! Мы восстанавливаем дыхание, потом, словно по команде, поворачиваем головы к цели нашего пути. То ли дождь поредел, то ли мы подошли к острову вплотную, но в той стороне и в самом деле что-то темнеет. Мне опять становится не по себе. Если там притаился наш враг, невозможно понять, почему мы до сих пор не уничтожены.

II

  Мы лежим у основания огромного, по самую макушку заросшего мхом мегалита, возвышающегося над нами тёмной, почти неразличимой в ночи массой. Я пытаюсь что-то разглядеть в прибор ночного видения. Сильно сдали глаза, непрерывно болят и слезятся. Думаю, это из-за болотной воды, в которой наверняка много паразитов. Нашёл в аптечке глазные капли, но улучшения не заметил. Каламбур! Ха-ха...

  Василий сопит за спиной, и от его дыхания становится спокойнее. Я всё время чувствую его необъяснимую заинтересованность и бесконечное терпение.

  Осторожно прочищаю салфеткой глаза, и, превозмогая боль, всматриваюсь в пространство перед собой. Чёрное пятно топливных мешков с набросанной на них ветошью резко выделяется на фоне серой воды, дальше идёт сверкающая серебристая пустыня, простирающаяся до самого горизонта. Так выглядит пустошь в инфракрасных лучах. Второй мешок забросить на первый не получилось: не хватило сил, и помешала осторожность - как бы не повредить прочный на разрыв, но чувствительный к проколам материал, из которого мешки сделаны. Но оно и к лучшему: поджигать следует, конечно же, первый, прогретый мешок. Когда ткань мешка прогорит под костром из сучьев, через отверстие на свободу вырвутся пары бензина, образовавшаяся бензино-воздушная смесь немедленно воспламенится. Пропорции, конечно, будут произвольными, но я рассчитываю на какое-то подобие объёмного взрыва...

  Отчётливо светятся нагретые за день валуны двух оазисов, в полукилометре от нас, один на юге, оттуда мы вели наблюдение за островом, другой градусов сорок восточнее, там мы тоже побывали.

  Здесь мы находимся уже сутки. Дождь почти перестал, но днём темень от туч такая, что не покидает ощущение, будто мир отказался от солнца решительно и навсегда. А может, это солнцу надоели бесплодные попытки согреть это хмурое, неприветливое место...

  Скоро мы поняли, что шары возникают не на самом острове, а выскакивают из-под воды метрах в двух от береговой линии. Удаляясь от острова, они становятся всё более "плотными", приобретают характерный золотистый цвет и быстро теряются на фоне ядовитой зелени согры.

  На самом острове царит такая же безмятежная тишь, как и на всём болоте. Ни щебета птиц, ни звона насекомых. Нервы, поначалу натянутые до предела, понемногу расслабились. Мы перестали перемещаться ползком или короткими перебежками. Речь стала плавной, ноги в коленях выпрямились и перестали дрожать.

  Теперь-то я точно знаю, что мы давно обнаружены.

  Потому что чудес не бывает. Проще предположить наличие неизвестных причин, в соответствии с которыми наше присутствие на острове игнорируется, чем представить себе такую беспечность охраны объекта. Тем более что я уже успел познакомиться с решительностью, с которой противник "улаживает" свои проблемы.

  "Что ж, - подумал я, когда пришёл к таким выводам. - Это напоминает шахматы: игроки готовят кучу неприятностей, но позиция складывается так, что они не только попустительствуют друг другу в этих приготовлениях, но, до поры до времени, вынуждены сотрудничать".

  Монитор настаивает на положении маяка в метрах трёх от нас. Как раз за моей спиной, внутри замшелого валуна. Поначалу ошибка прибора беспокоила, но потом, поразмыслив, мы пришли к выводу, что удивляться нечему: прибор показывает лишь географические координаты маяка, но указать его положение относительно уровня моря не может. Так что, судя по всему, база противника находится под островом.

  Этот вывод, к сожалению, не содержит инструкций, как нам туда пробраться.

  Василий начинает посмеиваться. Я оставляю осмотр окрестностей и вопросительно поворачиваю к нему голову.

  Он охотно откликается:

  - Представь себе: стимулы взрослого человека сводятся к получению того, чего он был лишён в детстве. Мои родители были бы поражены, узнав, сколько усердия за последние дни я приложил для того, чтобы всего лишь побаловаться с огнём. Сколько лет прошло...

  - Тебе не разрешали играть со спичками? - изображаю сочувствие. - Какая трагедия!

  - Трагедия в избранном тобою пути, - немедленно отвечает он.

  Что и говорить - загадка, конечно. То ли он о пройденной дороге, с мешками топлива на привязи. То ли о чём-то другом. За последние дни "глубина" высказываемых им истин заметно прибавила. Наверное, он ждёт от меня уточняющих вопросов, просьбы разъяснить... Не дождётся. Мне не хочется спрашивать. Я боюсь его "глубины". Боюсь утонуть.

  Возвращаюсь к наблюдению.

  - Ты всегда идёшь к цели такими громоздкими путями? - спрашивает Василий.

  Молчу. Вопрос риторический. Свою теорию стопроцентных решений я давно ему изложил. Если он такой умный, и вдобавок миллионер, чем зубоскалить, взял бы, да и предложил что-нибудь полегче.

  - Я просто к тому, что дрожь берёт, как представлю, что мы с тобой проделали. Твою бы энергию, да в мирных целях...

  Вспоминаю раскопки в подвале Калимы. Такое чувство, будто это было тысячу лет назад.

  - Расскажи мне о ней, - просит Василий.

  Я откладываю прибор ночного видения в сторону и разворачиваюсь к нему. Может, он ещё и мысли читает?

  - Расскажи о своей последней работе, - уточняет он.

  - Её звали Калима. Неделю назад исполнилось тридцать лет. У неё была мужская походка, много денег и вздорный характер.

  Неожиданно на ум приходит один из дней, когда она пригласила меня к себе в кабинет. За письменным столом сидела дородная тётка с крашеными в чёрный цвет волосами и тёмным гримом на лице. У тётки была огромная грудь и тёмно-коричневые контактные линзы, которые придавали лицу черты мрачной значительности. Она плавно раскладывала карты и длинными замысловатыми фразами певуче излагала моей хозяйке её счастливое будущее.

  Калима предложила погадать на меня.

  Та с готовностью перетасовала карты и тут же выдала свой сценарий вечной любви. Главные роли, разумеется, достались нам с Калимой.

  - Вы всегда были вместе, - сообщила "цыганка". - Вы - это одно. Никогда ещё не видела столь тесно связанных судеб. По-сути, одна линия и тянется очень далеко, лет двести на двоих, не меньше. Сама не понимаю...

  Мне этот способ заработка никогда не нравился.

  Несколько уроков психоанализа, немного внимания, и вы всегда сумеете угадать, что от вас хотят услышать. Но на Калиму этот сеанс почему-то произвёл впечатление.

  - Ты спасёшь меня? - спросила она той же ночью.

  - Разумеется, - ответил я. - Позвони в офис, измени условия сделки, и буду тебя спасать хоть до второго пришествия...

  - Как странно, - вторгается в мои воспоминания голос Василия. - Каких-то сто лет назад просьба женщины о защите наполняла жизнь мужчины смыслом, была предметом его гордости и лютой зависти окружающих. А ведь принято считать те времена куда менее цивилизованными, чем сегодняшнее настоящее...

  Я смотрю в его сторону и молчу.

  Ночь. Тучи. Ни лица его, ни глаз не видно. Но у меня такое ощущение, что он заглядывает мне в душу.

  И мне очень не нравится то, что он там видит.

  - Это я так, к слову, - слышу его слова.

  Они меня не успокаивают.

  - Не напрягайся, - пытается он разрядить обстановку. - Просто меня шокируют твои решения. Они мне напоминают неуклюжих, громоздких монстров, которым легче раздавить своего создателя, чем служить ему...

  Мне нечего ему сказать. У меня было много учителей, разных по возрасту, цвету кожи и характеру. Они во многом противоречили друг другу, но всегда сходились в одном: жив человек, значит, его решение верно. А верное решение всегда красиво. Неправильный ответ подразумевает неправильное решение и смерть, которая никого не интересует ни красотой, ни уродливостью.

  - А что мы будем делать, если "салют" бабахнет, а шары не прилетят?

  Я молчу: не могу придти в себя от его проницательности.

  - Прилетят, - отвечаю неохотно, через силу.

  Не хочу рассказывать о нехороших предчувствиях. Не говорить же ему: "Слушай, давай отнесём топливные мешки обратно!" Поэтому говорю совсем другое:

  - Через минуту болтать будет некогда, давай-ка я ещё раз повторю. На сам пожар не смотрим, чтобы не слепить глаза. Я осматриваю остров. Хотя бы одна из этих тварей должна вылезти наружу. Из любопытства. Не каждый день эта глухомань может любоваться праздничными фейерверками. Необходимо засечь дверь, люк, лаз... хоть что-нибудь.

  Я чувствую, как меня начинает трясти. Возбуждение идёт откуда-то изнутри и быстро растекается по телу. "Сейчас, сейчас, - уговариваю себя. - Ещё минута-две, и я увижу. Я не промахнусь..."

  - Твоя задача - следить за шарами. Если они начнут двигаться в нашу сторону, разбегаемся и прячемся в воде, - я перевожу дух, потом с надеждой предлагаю. - Подумай, ещё не поздно отыграть назад. Я подожду, пока ты уйдёшь достаточно далеко. Я подожду до утра...

  - Поджигай!

  Передаю ему прибор ночного видения, вскакиваю и, легко прыгая с камня на камень, спускаюсь к подножию острова. Боль в глазах отступает. Мне сейчас не до неё, и, похоже, она чувствует это. Добираюсь до кучи хвороста, который мы навалили на мешки с топливом. На самом верху этого сооружения, на уровне груди, - циновка, примерно метр на метр. Её плетению мы посвятили почти сутки жизни. Я рассыпаю весь запас ампул с самовоспламеняющейся жидкостью, стараясь, чтобы они оказались как можно дальше друг от друга. Потом, достаю одну из зажигалок, вскрываю её контейнер и выливаю бензин на самый край плетёнки.

  "Вот теперь уже всё! - я в восторге. - Назад дороги нет. Впрочем, что такое назад"?

  Щёлкаю "трофейной" зажигалкой и бросаю её на влажную от бензина циновку. Сухая трава тут же вспыхивает быстро расширяющимся очагом голубого пламени.

  Поворачиваюсь к растущему костру спиной и убегаю со всей возможной поспешностью. Моя тень растёт, увеличивается в размерах, мечется под ногами, пытается вырваться вперёд, будто не желает, чтобы я на неё наступал. Но куда она денется? Не можем мы друг без друга. Где-то на середине пути меня поджидает Василий. Он возвращает прибор ночного видения, и мы продолжаем подъём вместе...

  К сожалению, ампулы рвут тишину ночи до того, как мы занимаем наблюдательный пост на валуне. Падаю на вершину - сравнительно ровную небольшую площадку, свободную ото мха, отворачиваюсь от полыхающего зарева, следить за ним - забота Василия, и, прежде чем воспользоваться прибором, быстро осматриваю остров.

  В свете колышущегося пламени костра, открывающийся пейзаж приобретает причудливые, фантастические формы. Освещённые бока и вершины мегалитов, мокрые стволы и сверкающая сталью листва огромных деревьев, ещё не просохших после минувших дождей, сменяются чёрными провалами теней, заполняющих мрачные бездонные пропасти и ущелья. Где-то здесь притаился враг. И я сделал всё, чтобы он себя обнаружил.

  Заглядываю в прибор. Картина меняется. Освещённые участки становятся пепельно-серыми; они лишены глубины и перспективы, зато тени шевелятся миллионами цветных оттенков. Замираю. Ничто не может отвлечь моё внимание. Всю прошлую ночь я пролежал здесь, на вершине валуна, вот так же разглядывая воспалёнными слезящимися глазами доступную наблюдению часть острова. Я изучил здесь каждый камень, щель, трещину. Теперь, закрыв глаза, я могу отчётливо представить себе любую деталь этой мешанины из камня и дерева. И если сейчас в этой картине хоть что-то изменится, сдвинется, покинет своё место, - это не ускользнёт от моего взгляда.

  - Началось, - докладывает Василий. - Три больших красных шара кружат над костром.

  Не шевелюсь. Я по-прежнему вожу объективом прибора по острову в надежде увидеть выход его хозяев.

  Первые несколько часов, проведенных здесь, лишь подтвердили результаты наблюдений с ближайших оазисов: если не считать узкой полосы открытой воды, остров ничем: ни размерами, ни растительностью - не отличается от множества оазисов, разбросанных тут и там по всему болоту.

  Когда страх перед немедленным наказанием за вторжение прошёл, мы внимательно осмотрели каждый камень, каждое дерево... да мы чуть ли не нумеровали их! Ничего необычного: камень был камнем, а дерево оставалось деревом, хотя монитор упрямо стоял на своём: сигнал шёл отсюда...

  - Их уже пять, все над костром, - выстрелы взрывающихся ампул слились в автоматную очередь. - Это не жёлтые, это большие красные шары. Думаю, сейчас рванёт, приготовься.

  И оно рвануло.

  Взрыв топливного мешка заставил меня непроизвольно зажмуриться: воспалённые глаза обожгло огнём.

  Стараюсь крепче вжаться в шершавую поверхность камня и обеими руками стискиваю прибор. И тут происходит что-то неожиданное: второй взрыв пылинкой сбрасывает меня с вершины мегалита. Я широко взмахиваю руками, пытаясь за что-то уцепиться, но сразу понимаю, что недооценил масштабы своего вынужденного полёта. Склоны валуна остаются далеко позади. Пологая траектория моего стремительного полёта пересекается с огромным деревом, выныривающем из мрака.

  Сгибаю ноги и, прижимая локти к бокам, выставляю вперёд кисти рук, чтобы хоть как-то смягчить удар. Надеюсь, по возможности, зацепиться. Не удаётся ни то, ни другое. Бьюсь головой о ствол дерева, и чувствую, что стремительно скольжу вниз. Внезапно осознаю, что всё вокруг залито светом. Успеваю удивиться: неужели так долго горят мешки с топливом?

  Вижу ветви и сучья, которые проносятся мимо, на мгновение выбрасываю вперёд руки, чтобы ухватиться за ствол, и тут же левым боком налетаю на толстый нижний сук. Удар страшен. Такое ощущение, что разламываюсь пополам. Сломанной куклой валюсь на землю. Теперь только в ней вижу своё спасение. Боль выжигает внутренности. Я пытаюсь закричать, но крик растворяется в четырёх взрывах, последовавших один за другим. Кажется, что весь остров целиком приподнимается, чтобы меня ударить. Невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Воздух остывающим бетоном давит со всех сторон, не оставляя возможности перевести дыхание. С облегчением впускаю в себя мутно-розовую мглу, которая быстро заволакивает сознание.

  Может, я наконец-то умер?

III

  Отто очнулся уже утром. Недоверчиво, боясь пошевелиться, он прислушался к боли, грызущей левый бок, и открыл глаза.

  Утро давно наступило. Мир был залит режущим воспалённые глаза солнечным светом, завален изодранными в щепки деревьями и битым камнем, и до краёв наполнен тишиной.

  Испугавшись, что оглох, Отто пошевелился. Боль в левом боку усилилась, заныли многочисленные ссадины и ушибы по всему телу, но шорох откатывающихся от него камешков и треск сучьев, успокоил его. Нет, со слухом было всё в порядке. На этом хорошие новости заканчивались. Правая нога на его попытку встать тут же отозвалась острой, прострелившей тело, болью.

  Он попробовал подняться, и понял, что на этот раз ему крепко досталось. По-видимому, несколько рёбер с левой стороны были сломаны; они стесняли дыхание и сковывали движения. Превозмогая боль, подтягиваясь на руках, ему удалось выбраться из расщелины между тремя плоскими камнями. Взрыв не потревожил их, и они прикрыли его своими многотонными покатыми спинами.

  "Наглядная демонстрация первого правила выживания, - подумал Отто. - Не высовывайся"!

  Но его ирония в этих обстоятельствах казалась жалкой и неуместной. У него сильно кружилась голова, в глазах плавали звёзды, тошнило.

  "Похоже на сотрясение", - с досадой подумал он, ощупывая огромную шишку на лбу. Придерживаясь за пень метровой высоты, осторожно, чтобы не зацепить раненую ногу, ему удалось подняться.

  Отто покрутил головой, радуясь, что хотя бы с шеей всё в порядке, и замер перед открывшейся картиной: ни одного уцелевшего дерева, ни одного знакомого валуна. Остатки берёзы, на которую он налетел, лежали тут же неподалеку. Отто недоверчиво ощупал свою шишку. "Неужели это я её так?" Но было не до смеха.

  Он стряхнул с себя мусор, и приподнялся на здоровой ноге над своим укрытием. Да, мир изменился. Таинственного острова больше не было. Была свалка строительных материалов: леса, камня, щебня. Теперь должно было пройти немало лет, чтобы всё это как-то ожило, поднялись новые деревья, распустились старые, всё опять зацвело, зазеленело и прикрыло наготу камня.

  Отто попытался отыскать валун, с которого его сбросило, но не смог. Всё вокруг было плоским, серым и безжизненным. Тогда он решил выйти к воде, а там, двигаясь вдоль берега, найти место взрыва. Тогда можно будет определить, хотя бы примерно, где же они были с Василием...

  Василий!

  Он почувствовал жжение в области сердца. Взрывная волна могла его бросить сюда же, и сейчас он, возможно, лежит где-то неподалеку.

  Его необходимо найти.

  Но сначала, конечно, нога. Отто присел на спину одному из валунов и осторожно ощупал ногу. Когда его пальцы опустились ниже колена, волна боли выдавила стон.

  И опять болезненно сжались повреждённые рёбра. Скверно. Очень. Нога была сломана. Отто поёрзал на камне, чтобы с большим удобством откинуться на ствол дерева, лежащий под таким углом, что было невозможно сообразить, откуда оно упало.

  Он осторожно закатал правую штанину выше колена: огромная, в полноги гематома, острая боль, большая берцовая кость смещена. Он скривился.

  Ну что ж, придётся пережить и это.

  Боль в боку грызла внутренности, не давая возможности сосредоточиться. Появилась одышка, в лёгких что-то хрипело и булькало. Он вытер ладонью губы и увидел кровь.

  "Плохи дела".

  Он достал аптечку, нашёл в ней анестетик и сделал себе обезболивающий укол в плечо, прямо через костюм.

  Когда через минуту наркотик начал действовать и боль поутихла, Отто опустил штанину и чуть приподнялся, опираясь обеими руками о камень.

  "Подходящих веток искать не нужно, - подумал Отто. - Вон их сколько кругом. Небольшая обработка ножом - и надёжные лубки будут готовы. Противомоскитная сетка есть, будет, чем их связать. Потом к берегу... и не из таких переделок выбирался!"

  На самом деле, эта работа отняла у него много времени и сил. Перед её началом он снял костюм, для просушки вывернул его наизнанку и аккуратно разложил рядом, на камне. Нательное бельё оставил на себе - быстрее высохнет. Потом в сломанную ногу ввёл миелорелаксант, подождал, пока не обвисли мышцы, и принялся за работу.

***

  Солнце перевалило за полдень, когда он дрожащей рукой размазал капли пота по лицу и откинулся спиной на ствол дерева. Действие анестетика давно закончилось, и теперь он только из упрямства не вводил себе новую дозу обезболивающего. Через минуту Отто приподнялся и критически осмотрел работу.

  - А ведь совсем неплохо, - сказал он.

  Кость вправлена, нога намертво схвачена с трёх сторон прочными крепкими ветками, связанными между собой сеткой. Вся конструкция выглядит прочной и не занимает много места.

  Он достал из вещмешка одну из аптечек и сделал себе второй укол анестетика в плечо, а затем ввёл в ногу чуть ниже колена двойную дозу бетонита - сложную смесь лекарств, питательных белков и кальция, строительного материала скелета.

  Он был доволен своей работой, хотя она и довела его до изнеможения.

  Ещё оставались рёбра, но тут уже ничего нельзя было поделать. Отто никак не мог придумать, чем бы плотно обмотаться, чтобы их обездвижить. Использовать вещмешок из штанин? А куда переложить аптечки и спецпитание? Потом вспомнил о топливном мешке.

  "Если от него хоть что-нибудь осталось, то можно будет нарезать полосы и сделать себе приличный корсет. Нужно идти к берегу..."

  Пока он резал и обтачивал древесину, придавая ей нужную форму, у него было время оглядеться. И сейчас он хорошо понимал, что выбираться отсюда будет делом не простым: его окружали завалы сучьев и лабиринты беспорядочно разбросанных камней. Поэтому, наслаждаясь отдыхом от боли и работы, Отто не торопился. Он вытряхнул на камень рядом с костюмом содержимое вещмешка: три телефона, один бинокль (ну да, правильно, второй оставался у Василия!), зажигалки, салфетки, пеналы с едой, аптечки.

  Отто собрал аптечки аккуратной стопкой. Кряхтя и постанывая, дотянулся до куртки, вытащил из кармана свой пенал и высыпал медикаменты из него в вещмешок. Потом педантично собрал анестетики и сложил их в освободившуюся коробку. Всего получилось одиннадцать ампул.

  "Каждая держит три-четыре часа, - подумал Отто. - Значит, со сном проблем быть не должно, а днём буду терпеть. На недельку хватит, а там, глядишь, и отпустит..."

  Боль в левом боку теперь беспокоила сильнее перелома. Отто по-прежнему не мог сделать полный вдох. Вдобавок, начала мучить жажда.

  Он собрался с духом и задрал рубашку, пытаясь рассмотреть бок. Его природная сухость сыграла с ним злую шутку: будь на нём хоть немного жира, удар о ветку получился бы мягче, и всё бы, возможно, обошлось. Зато теперь его худоба позволяла внимательно рассмотреть фиолетовый до черноты след от удара, изломы раздробленных рёбер, сочащиеся сукровицей и кровью глубокие ссадины и порезы.

  - Это не есть хорошо, - сказал он вслух. - Это есть очень, очень плохо!

  Он достал йод и обработал раны на боку. Будь у него пинцет, можно было бы попытаться вытащить осколки дерева из-под кожи. Оставлять их там опасно, возможно воспаление.

  Но ковыряться в ране ножом, не имея возможности вымыть руки, было ещё страшнее. Поэтому, немного поколебавшись, по принципу "хуже не будет" он вкатал прямо в изуродованный бок антибиотик и решил этим ограничиться. Потом, поскольку йод всё ещё был под рукой, принялся за ссадины и царапины.

  Примерно через час Отто взглянул на солнце и решил, что выбираться нужно немедленно, или оставаться ночевать прямо здесь. Нечего было и думать пробираться сквозь эти завалы ночью. А помощи ждать неоткуда. Если бы Василий уцелел, он давно бы дал о себе знать.

  Отто собрал в вещмешок разложенные на камне вещи, с большим трудом оделся и тут же оценил непривычную теплоту и сухость внутри костюма. Аптечку с анестетиком положил в нагрудный карман куртки. Вещмешок не перебросил через плечо, как обычно, а обернул вокруг талии так, что его узел пришёлся на поясницу, а свободные концы штанин завязал на животе.

  Всё.

  Поводов для задержки больше не было. И всё-таки что-то его удерживало. Он обвёл взглядом завалы деревьев. Неужели он боится? Или на него произвела впечатление утеря географических мониторов?

  Нет, дело было не в этом.

  Пока он был здесь, ещё оставалась какая-то связь с Василием, с их долгим, утомительным путешествием к острову. Он чувствовал, что с первым шагом эта связь прервётся. И он будет всё дальше и дальше уходить от этого русского гения, которому достаточно было услышать всего несколько слов, чтобы понять дух народа, которого никогда не видел.

  "А ведь обещал песню спеть", - подумал Отто, и оторвался наконец от камня.

***

  Поначалу пробовал ползком, но сломанная нога то и дело цеплялась за какие-то препятствия, или он сам время от времени рефлекторно пытался ею воспользоваться. Кроме того, из положения лёжа было невозможно разобраться в лабиринте наваленных друг на друга препятствий.

  Тогда Отто вырезал из подходящей ветки с развилкой удобный костыль и сумел встать на ноги. Теперь можно было видеть путь, которым следовало пройти, не рискуя упереться в тупик из заваленного камнями скрученного бурелома. Но двигаться по наклонной, сильно пересечённой местности на костыле не получалось. Ему никак не удавалось приспособиться к неровностям окружающей поверхности.

  Поняв, что быстрее не будет, Отто привязал костыль к спине вещмешком и опустился на четвереньки. Пошло лучше. Он переползал с камня на камень, опираясь двумя руками и здоровой левой ногой на всё, что могло дать поддержку, время от времени приподнимаясь на костыле, чтобы оглядеться.

  Двигался он плавно, уговаривая себя не торопиться, не спешить, сосредоточиться на движении, стараться не беспокоить раны. Он чувствовал себя опытным альпинистом. Что с того, что его "стенку" положили горизонтально? От этого она не стала ни ровней, ни приветливей. Он своё возьмёт, он выживет. Ничто его не остановит. Разве что смерть...

  Так ведь, сколько же раз умирать можно? Надоело!

***

  Уже около часа он сидел на берегу, стараясь успокоить колотящееся сердце и восстановить дыхание. Действие наркотика закончилось, а действие бетонита было в самом разгаре. Боль в ноге и боль в боку пульсировали, будто соревнуясь друг с другом. Но не это беспокоило Oтто.

  Беспокоил второй эшелон боли внутри, глубоко в боку. Его невозможно было спутать с огнём срастающихся костей. Отто пытался припомнить, что же там, слева, находится. Но мысли путались, голова кружилась, сильно тошнило. Он привалился к нагретому за день камню, и тепло, исходившее от валуна, грело его измученное тело.

  "Хочу стать камнем, - подумал Отто. - Никуда не двигаться, сидеть себе на месте и греться на солнышке".

  Шаров он ни разу не видел. "Пожалуй, можно считать, что мы квиты, - с горечью подумал Отто. - Справедливость восстановлена... полное дерьмо!"

  Объяснить причину взрывов, последовавших за разорвавшимся топливным баком, он не мог. "Не всё ли равно?"

  Отто достал питательную таблетку и, посасывая её как конфету, в очередной раз осмотрел окрестности.

  Полоска чистой воды превратилась в широкое озеро, радиусом не меньше километра, и заходящее солнце успело проложить по нему золотую дорожку. По краю озера шёл тёмно-коричневый ободок. Отто достал бинокль и, сильно щурясь, стараясь не захватить в поле зрения солнце, всмотрелся в него. Как он и предполагал, это были многометровые отвалы отброшенных взрывной волной травы и водорослей, коричневым барьером тянувшиеся по окружности вокруг острова. Оазисы, из которых совсем недавно он вёл с Василием наблюдение, теперь сами превратились в острова, лишённые растительности, голые и серые.

  Отто находился на том самом месте, где минувшей ночью поджёг топливный мешок: два острова метрах в пятистах от него, знакомое угловое расстояние между ними, вывороченный чудовищным взрывом огромный валун, бесстыдно демонстрирующий миру своё голое основание. Разумеется, от мешка ничего не осталось, от мха, покрывавшего когда-то огромный камень, тоже. Только здесь он увидел следы огня: копчёный бок валуна с чёрными струпьями в тех местах, где заросли мха были особенно густыми.

  - Тебе тоже досталось, парень, - сказал он мегалиту. - Только тебе всё равно, каким боком выйдут мои эксперименты, а мой кaputt, похоже, на этот раз меня доконает.

  Он порадовался, что солнце заходит с его стороны острова, и задумался: "Первый взрыв от топлива. Потом я услышал пять взрывов подряд. И последние слова Василия были о пяти шарах. Может, это как-то связано? Подлетели слишком близко, разглядывая шутиху из ампул с самовоспламеняющейся жидкостью, а когда взорвалось топливо, не успели убраться и сдетонировали?"

  Всё было возможно. Шаров не было. Это - главное.

  Остальное не имело значения.

  "Я победил", - сказал он себе, удивляясь глупости гордой фразы.

  - Я победил, - повторил он вслух. - В чём дело?

  Слова были лишены всякого смысла. То, что в итоге получилось, отношения к справедливости не имело. Слишком высокая цена. Погиб Василий. Большую тревогу вызывала пульсирующая, доводящая до изнеможения боль в левом боку. Эту боль было невозможно объяснить сломанными рёбрами. За последние двенадцать часов он принял два анестетика...

  "Почему бы тебе не оставить меня в покое, Господи? - подумал Отто. - У Тебя есть избранный народ, вот и экспериментируй с ним, сколько Твоей великой душе угодно. До того, как Ты к нам пришёл, у моих предков были боги. Может, и послабее Тебя, но с ними можно было разговаривать, а иногда и договориться. А Ты? Посмотри, что Ты со мной сделал! Ты же у меня отобрал всё, ничего не оставил. Только жизнь. Да и то, сколько там той жизни осталось..."

  Он пошарил вокруг себя руками, нашёл вполне приличное полено, достал нож и, напевая про себя привычное "Шиндерасса, Бумдерасса", принялся стружить влажное дерево.

  "Сколько себя помню, всегда хотел только одного: чтобы меня оставили в покое. Но вот беда, отгородиться, спрятаться от людей можно только деньгами. Чем больше денег, тем прочней и выше ограда. И неважно, что за ограда: остров или океанская яхта. Важно другое. Получить деньги на ограду можно только у общества, от которого пытаешься отгородиться. Смешно. Чем больше хочешь отгородиться, тем большая сумма нужна, тем большую работу необходимо совершить, чтобы получить эту сумму, и тем больше вязнешь в болоте, которое называется обществом".

  Отто посмотрел на руки: разбитые в кровь пальцы со сломанными ногтями и ржавыми подтёками йода цепко держали начавшую принимать форму заготовку, - галеон с квадратной транцевой кормой и высоко поднятым полубаком. Отто покрутил перед глазами игрушку, вздохнул и принялся обтачивать её нижнюю часть, стараясь обводы форштевня сделать как можно более обтекаемыми.

  "Поставить три мачты, увеличить раз в сто и на прямых парусах... ведь я же не герой, Господи. Я мечтал о мирной профессии, о любящей жене, о требующих внимания и заботы детях. И чтоб дом, и пирог по выходным и праздникам. И шумные дни рождения у детей, и тихое застолье на семейные годовщины. Спокойные соседи, налаженная жизнь... нет, я точно не герой. Герой - это когда не хватило ума промолчать, а потом смелости остановиться и подумать.

  Герои - это парни, которые твёрдо знают, чем будут заниматься после того, как совершат свой подвиг. Таких нет, Господи. Даже те, кто уцелел, у кого есть руки и ноги, и все кишки у них на месте, и зрение, и слух тоже, возвращаются уродами. Они с ужасом смотрят на мирную гражданскую жизнь и ничего в ней не понимают.

  Чиновники, встречающие нас в аэропорту, полицейские, продавцы в магазинах... все - чужие. Они ждут от нас одни неприятности. И мы редко обманываем их ожидания. Они говорят тихо и медленно, но их речь непонятна. Законы, по которым они думают, темны и путаны. Слиться с ними, стать одним из них невозможно. Остаётся лишь прикидываться до поры до времени, стараясь не сбиваться с ноги, и как можно дольше попадать в такт. Но всегда наступает момент, когда вдруг чувствуешь себя лишь куклой. Бездушным механизмом, имитирующим человека...

  Нас встречают с цветами и улыбками, но проходит совсем немного времени, и люди, которые недавно радовались нашему возвращению, начинают думать: "может, им не стоило возвращаться?.." И хуже всего то, что мы и сами так думаем".

  Отто огляделся. Быстро темнело. Солнце уже зашло.

  Ночевать придётся прямо здесь, вот на этом самом месте. Завтра он попытается найти себе лежбище поудобнее. Предстоит большая работа. Сломанная нога означает зимовку. А к ней нужно готовиться. У него нет одежды, укрытия, нет никаких запасов.

  Чтобы выжить, его ждёт тяжёлый, изматывающий труд.

  Ну и ладно. Не в первый раз.

  "У нас как-то не принято долго помнить подвиги живых. Мёртвые - другое дело. С ними проще. Их героический образ не тускнеет с годами, превращаясь в опустившегося, вечно пьяного забулдыгу. Они никогда не меняются и много не просят. Обелиск на могиле, пенсия жене, почёт родителям. И не понять: то ли это память герою, то ли реклама патриотическому сознанию".

  Его мучила жажда, но Oтто опасался без крайней необходимости пить сырую, стоячую воду из озера. А разжигать костёр и что-то придумывать с посудой для кипячения, не было сил.

  Свежело. Порывы холодного ветра рябили поверхность озера, поднимая небольшие волны, которые тихонько, будто пробуя силы, плескались о берег и умирали на нём, уступая место напирающим сзади своим братьям. А те, молодые и полные сил, всё ещё не догадывались, что это не долгожданный финиш, а всего лишь очередь умереть.

  "Ещё немного и начнётся прибой, - усмехнулся Отто. - Чуточку воображения, герр Пельтц, и вы почувствуете осуществление своей мечты: собственный остров, море, и сто километров до ближайших неприятностей...

  Хуже всего с женщинами. Огрубевшее сердце нуждается в любви и участии. Женщины видят в нас героев и легко идут навстречу. Но проходит время, и они каким-то необъяснимым образом, своим женским, сверхъестественным чутьём угадывают нашу пустоту. Потому что душа остаётся там, где гибли наши товарищи. Где погибнуть могли и мы сами.

  Второй Катерины никогда не будет..."

  Он поднял воротник и накинул на голову капюшон, спрятавшись от ветра. Было тепло и уютно. И боль как будто отступила.

  "Ничего, - успокаивал он себя. - Будем начинать с нуля столько раз, сколько потребуется. И ни разом меньше!"

  "А что это ты, собственно, стонешь? - спросил он себя. - Хочешь жить? Набери любой номер, хотя бы "02". Так или иначе, доберутся и спасут. Хотя бы затем, чтобы задать неприятные вопросы. И будешь сидеть в тепле и сытости. Долго, очень долго будешь сидеть..."

  Его руки замерли. Нож, срывающий стружку с крошечного галеона, застыл, будто под ним было не дерево, а камень.

  "Его фамилия Мичурин! - подумал Oтто. - И у него не было телефона. Или был? Нет, точно не было, потому что он у меня просил разрешения позвонить. Значит, его телефон был у тех покойников на болоте. Если, конечно, он его не потерял. Поэтому, вполне возможно, его телефон сейчас у меня. Но если это так, то номер "13", по которому просили перезвонить Мичурина, должен быть в памяти одного из трофейных телефонов!"

  Отто отложил игрушку и нож. Достал из вещмешка на поясе телефоны, заменил блок питания чужому телефону. Ничего не произошло, в ячейке" 13" ничего не было.

  Он повторил операцию со вторым телефоном. Да. Тут был номер. Отто тут же отправил его на связь, по дисплею побежали знакомые человечки, и приятный женский голос автоответчика ему сообщил:

  - Только что ваш телефон был перепрограммирован на запуск детонатора ядерных гранат мощностью десять килотонн. Пуск детонатора осуществляется последовательным троекратным нажатием клавиши "А", решётка, цифры: 3, 1, 5, решётка и кнопки вызова. Время запаздывания пять минут. Клавишей "отмена вызова" предусмотрен отбой детонации. Повторяю... - автоответчик попытался повторить сообщение, но Отто, помня просьбу Шефа экономить спутниковое время, отключился.

  "Ну и ну! - он с уважением посмотрел на телефон у себя в руке. - Эта штука может взорвать атомную бомбу! Вот только где эта бомба, и что этот взрыв мне даст? Если фамилия Василия - Мичурин, то телефон - его. Только вот не похоже было, чтобы он собирался что-то взрывать. Наоборот, постоянно уговаривал меня уносить отсюда ноги. Другой вариант: собирался взрывать профессор, его отец, а значит, тоже Мичурин. Василий мог и не знать о намерениях своего отца. Но спонсор экспедиции Василий! Вряд ли он шутил о своих миллионах. Хотя его отец тоже, наверняка, не бедняк".

  Он зябко повёл плечами. "Что-то многовато миллионеров для одного болота, пусть даже и очень большого".

  Синее небо с первыми звёздами уверенно чернело, звёзды становились всё ярче. Золотые кляксы далёких облаков желтели вслед зареву ушедшего на покой солнца.

  Отто перевёл взгляд на воду и вздрогнул. Только теперь, когда совсем стемнело, стало заметно свечение воды. Он в панике огляделся. Что, если взрывы были ядерными? Тогда всё вокруг заражено. Верная, долгая и мучительная смерть! Но вокруг было темно. Склоны камней, едва различимые в надвигающейся ночи, были тёмными. Светилась только вода справа от него, метрах в десяти от берега. Он даже рассердился на себя за это секундное замешательство: "Были бы взрывы ядерными, всё вокруг сгорело бы дотла!"

  Он присмотрелся: оттуда, из-под воды пробивался мигающий фиолетовый свет. "Совсем, как полицейская машина, - подумал Отто. - Или как аварийные огни. Возможно, им тоже крепко досталось. За целый день ни одного шара. Ремонтируются? Ну да, правильно, мы же видели: шары выскакивали из-под воды. Так что тут всё сходится. Сейчас или никогда!"

  Его битва продолжалась. Чтобы умереть, совсем не обязательно ждать зимы. Какие глупости! Отто положил неоконченную фигурку галеона в боковой карман куртки, пристегнул к поясу нож, сложил телефоны в мешок, прихватил костыль и заковылял по берегу к фиолетовому свечению, чтобы подобраться к нему поближе. Он с шумом втягивал в себя воздух, не обращая внимания на боль. Он прекрасно себя чувствовал. Нога? Ну и что с того? Боль в боку? К чёрту! Подумаешь, треснутые рёбра! Его война ещё не кончилась, не все счета оплачены, не все шеи свёрнуты...

  Не снимая капюшона, он вошёл в воду.

  Холодная вода обжала сломанную ногу и немного привела в чувство. По крайней мере, он отвёл взгляд от таинственного пульсирующего свечения и огляделся. Наступила ночь. Поднялся ветер. Мелкие волны всё настойчивей стучались о берег. Тишина. Шум ветра. Шум волн.

  Пустошь. Одиночество.

  Нет, он здесь ничего не оставил.

  Ничего такого, из-за чего стоило откладывать неизбежное свидание с Всевышним.

  Едва вода поднялась по пояс, возникли трудности с костылём: деревянная палка не хотела погружаться на дно. Не выпуская её из рук, Отто поплыл, неловко загребая одной рукой и стараясь не потревожить больную ногу. Когда свет оказался под ним, Отто, не обращая внимания на резко усилившуюся боль в боку, сделал несколько глубоких вдохов, потом, насколько возможно, набрал воздуха в лёгкие и нырнул...

IY

  Ориентироваться под водой было нетрудно. По мере погружения свечение быстро росло. Плавно подгребая правой рукой, стараясь не выпустить костыль из левой, Отто легко держался нужного направления. Вода всё сильнее обжимала тело. Он удивился тому, насколько глубоко оказалось в этом месте.

  Когда фиолетовое мерцание окружило его со всех сторон, он, проплыв для верности ещё немного, пошёл на всплытие и очутился в полузатопленной комнате цилиндрической формы, с низким потолком, по которому пульсировали фиолетовые пятна. Воздух был полон неизвестных запахов, но назвать их неприятными он не мог, приятными, правда, тоже. Принюхавшись, он решил, что запахи напоминают мяту с ментолом, и тут же о них забыл. Обернувшись, он сразу понял причину, из-за которой фиолетовый свет был виден с берега. Чудовищным взрывом была искорёжена массивная плита, закрывающая вход в кессон, через который он только что проплыл. Плита была расколота пополам и сильно деформирована. По-видимому, один из взрывов произошёл прямо здесь, возможно, под самой плитой, когда она была в движении.

  Отто поплыл дальше. Проплывая под невысокой аркой, он обратил внимание на плиту, такую же, как и та, что была испорчена взрывом. Мощный механизм удерживал её открытой, но было очевидно, что плита предназначена для герметизации кессона.

  Впереди был большой зал, наверное, приёмное отделение для поступающего транспорта и грузов. Здесь металлический пол круто поднимался из воды, и вскоре Отто, не имея сил подняться на ноги, выполз на сухое место. Сломанная нога не тревожила, но от боли в боку он едва не терял сознание. Всё плыло и двоилось. Он поднял слезящиеся глаза к потолку и увидел странный барельеф, нависающий над центром зала. Фигура ни на что не была похожа: две окружности разного диаметра, та, что поменьше, будто "въезжает" в другую. Только что закончившая деление амёба, с жирным чёрным пятном посреди материнской клетки.

  Отто опустил голову.

  "Карта? Портрет? Надпись? Боже, как больно!"

  Стараясь не думать о последствиях, Отто вытащил очередной шприц с анестетиком и сделал укол. Терпеливо ожидая, пока начнёт действовать лекарство, он внимательно наблюдал, как вокруг него расплывается влажное тёмное пятно.

  "Очень похоже на нашу жизнь. Сначала весело растём и вырастаем, а потом только и делаем, что шаг за шагом сдаём позиции, которые совсем недавно казались незыблемыми бастионами судьбы. Вода высохнет, и уже через несколько минут никто не сможет сказать, где же тут лежал Отто Пельтц, отличный парень, который столь многого хотел, что ничего не получил".

  Он поднял голову. Наркотик понемногу освобождал от невыносимых страданий.

  "Умирать нужно быстро, - решил Отто. - Чтобы не оставалось времени на пустые сожаления".

  Он присмотрелся к помещению и пришёл к выводу, что оно больше всего напоминает портовый терминал погрузки-выгрузки. Пандус, по которому он только что выполз, упирался в полуоткрытую тяжёлую отсечную дверь. Отто припомнил все свои перемещения, и решил, что над ним береговая линия острова. А если удастся сместиться влево ещё метров на десять-пятнадцать, то он окажется как раз под валуном, с которого так неудачно прошлой ночью свалился.

  Опираясь на палку, он поднялся, двинулся влево и скоро оказался перед портиком, примыкающим к залу по всей его длине. Заглянув под арку, Отто понял, что красивая колоннада всего лишь барьер, отделяющий портовый терминал от складских помещений. Ведомый скорее вдохновением, чем расчётом, Отто перешёл на территорию складов, где на длинных высоких стеллажах лежали мешки, рюкзаки, свёртки, штабеля небрежно скрученного тряпья, было очень много металла, частей непонятных механизмов, и Отто не сомневался, что именно здесь лежат вещи погибшей экспедиции.

  "Пожалуй, проблем с зимовкой не предвидится, - обрадовался он. - Жить можно прямо здесь, а еда вот она, передо мной, на полках!"

  Ещё несколько шагов, и он скорее угадал, чем увидел контуры хвостового пропеллера. Он направился вглубь лабиринта стеллажей и вскоре рядом с пропеллером разглядел свои мешки. Не забывая про сломанную ногу, Отто доковылял до профессорского мешка с консервами и, не в силах снять его с полки, просто потянул на себя.

  Мешок со знакомым грохотом свалился на пол.

  Отто присел над ним, развязал узел, достал измятый плащ и взял из кармана кожаный мешочек из чёрного сафьяна. Вслед за мешочком из кармана выполз и вывалился на пол конверт. Отто вернул деньги на место и решил больше не испытывать судьбу: вытащил из вещмешка аптечку, вытряхнул из неё медикаменты и аккуратно пересыпал в освободившийся пенал бриллианты.

  Их было одиннадцать.

  А должно было быть двадцать два.

  Кто-то с ним поделился. Наверное, тот парень, который открыл сейф. Или тот, кто стащил ключ и принимал ванну в его квартире. А может, это один и тот же человек.

  Важно, что поделился.

  "Сам-то я ни за что не стал бы этого делать", - подумал Отто. Закрыв пенал и положив его во внутренний карман куртки, Отто ощутил неожиданный прилив сил.

  "Ба! Да я на подъёме! - сказал он себе. - Привычное дело: Господь снова вспомнил обо мне! Но на этот раз ничего мне не сломал. Наоборот! И как символично: в правом кармане наркотики, в левом - бриллианты. Теперь я - символ нашей цивилизации: со всем её блеском и со всеми её пороками!"

  Не дожидаясь, пока удача вновь о нём позабудет, Отто двинулся вперёд. Под ногой что-то противно хрустнуло и покатилось. Он взглянул на пол: это были выброшенные из аптечки препараты.

  "Наверное, не стоило разбрасываться, - подумал Отто. - Ситуация может повернуться так, что я ещё буду лазить здесь на четвереньках в попытке найти нужное лекарство... но ведь в моём вещмешке была настоящая аптечка!"

  Он вернулся к стеллажу и быстро разыскал свой мешок.

  Вытащив блестящую хромированную коробку с красным крестом на крышке, Отто открыл её и сразу потянулся к пеналу с хирургическими инструментами.

  "С этим набором можно будет попытаться что-то сделать с рёбрами. Надо будет найти зеркало". Он покосился на комплект резиновых жгутов и пластиковых лубков, потом перевёл взгляд на ногу.

  "Нет, - решил он, - переделывать ничего не буду".

  Отто вернул большую аптечку в свой рюкзак, завязал на нём тесёмки и, оставив его лежать в проходе, бойко постукивая по металлическому полу костылём, двинулся дальше.

  Скоро колонны сменились рядом герметично закрытых дверей. Он открыл одну из них, сразу повеяло холодом, даже морозом.

  "Холодильники, - понял Отто. - Под арками хранят обычный товар, а это место для скоропортящихся грузов". Рядом с дверьми на светящихся экранах слегка помаргивали чужие письмена.

  "Жаль, нет рядом Василия, - подумал Отто. - Наверняка это параметры холодильных камер и сведения об их содержимом. Здесь может быть мясо".

  Он шёл вдоль дверей, и все они гостеприимно распахивались, при его прикосновении к ручке. Многие камеры были пусты, но в некоторых лежали контейнеры, открыть которые ему оказалось не под силу. Очень скоро он сопоставил зелёный цвет надписи на индикаторной панели с пустой камерой. Поэтому для экономии времени он открывал только двери, помеченные красным.

  За одной из таких дверей он обнаружил два трупа в знакомой фиолетовой с зелёными пятнами одежде. Оба лысые, оба без бровей и ресниц.

  Отто устало опустился рядом с ними. Изо рта вырывался пар, и он только сейчас заметил, как часто дышит. Пар невесомыми кристалликами льда оседал ему на короткую бороду. Снова вернулась боль. Впрочем, нет, она никуда не уходила. Это он вышел на минутку. А теперь, вот, вернулся. И опять почувствовал себя одиноким, усталым и больным.

  "Эта находка многое меняет, - подумал Отто, - мне проще усомниться в своих глазах, чем поверить, что двухсотых действительно двое".

  Не выдержав, Отто приподнялся на здоровой ноге и костылём толкнул сначала одного покойника, потом другого. Они были. Глаза его не обманывали.

  "Шеф насчитал четырнадцать человек. На болоте я нашёл двенадцать... плюс эти двое... И Василий. Тогда кто такой Василий? Откуда?"

  Посидев ещё немного, Отто почувствовал, что начинает замерзать. Он встал и, тяжело опираясь на свою палку, вышел, не забыв прикрыть за собой дверь.

  Осмотревшись в этом крыле портового терминала, он решил остановиться. Что бы там дальше ни ждало, двух открытий в один день для него вполне достаточно.

  Он вернулся к пандусу, на который совсем недавно выполз из воды, и увидел мокрое пятно рядом с одной из колонн. Отто усмехнулся ему, как старому другу: "Не высохло ещё, не высохло!"

  Пандус упирался в полуоткрытые двери. Такие же массивные, как и отсечные двери шлюза.

  "Как в банковском хранилище", - подумал Отто. Он приблизился к щели, кое-как протиснулся сквозь неё и увидел слабо освещённый коридор, плавно уходящий вниз, под воду.

  "Коридор не может быть слишком длинным", - решил Отто. Он, насколько оказалось возможным, проплыл, потом пошёл на погружение. Неладное почувствовал примерно через минуту. Коридор и не думал заканчиваться. В разбитой голове всё отчётливей стучал колокол. Он изо всех сил загребал руками, выронил костыль и несколько раз судорожно дёрнул сломанной ногой.

  "Вот это да! - подумал Отто. - А ведь поворачивать поздно".

  Он упрямо двигался вперёд, уже сознавая, что проиграл. Вот вес, который ему не под силу. Дорога, которой суждено его одолеть! Справедливость, которая вот-вот восторжествует, равновесие, которое всё уровняет...

  Не в силах больше сдерживаться, Отто сделал смертельный вдох. Он с ужасом почувствовал, как внутрь пошла вода... и тут же неведомая сила выдернула его на поверхность.

  Уже через секунду он лежал на влажном металлическом полу, на воздухе. Воздух! Согнувшись пополам, Отто задёргался в конвульсиях, хрипя и кашляя, освобождая лёгкие от воды. Он почти терял сознание от невыносимой боли, но как только ему удалось восстановить дыхание, он увидел человека.

  - Это начинает входить в привычку...

  Отто не понял значения слов. Он даже не был уверен, что их услышал. Он выхватил нож и приподнялся на здоровой ноге.

  Человек негромко рассмеялся. Смех был знакомым.

  - Ну, ты даёшь, Шарки!

  Отто, не опуская ножа, левой рукой протёр лицо от воды. Перед ним стоял Василий.

  - Почему "шарки"? - спросил Отто.

  - Да ты бы видел себя, дружище, - не делая попытки приблизиться, сказал Василий. - Это, брат, я тебе скажу зрелище! Весь покрученный, переломанный, в лёгких не меньше литра воды, и всё равно с ножом и готовый к бою!

  - Не сдаёмся мы, - проскрипел Отто. - И пощады не просим.

  - А! Знаю: "deutsche soldaten und die offizieren, zonder commander niht capituliren..."

  Василий старательно коверкал слова и фальшивил мелодию, а Отто с ужасом прислушивался к липкой слабости, разливающейся по всему телу. У него темнело в глазах.

  - Врёшь ты всё, - прошептал Отто. - Не так это пелось...

  Когда свет окончательно померк, он сделал попытку пошевелиться и упал. Прямо под ноги огромному, добродушному незнакомцу. Но усталый, хриплый голос Марлен Дитрих ещё долго не умолкал: "Wenn die Soldaten Durch die Stadt marschieren..."

Y

  Я не могу понять, на чём лежу. Оно не твёрдое, но тёплое. Попытки закинуть за спину руку и нащупать опору ни к чему не привели. Опора не прощупывается. Но на чём-то же я лежу?!

  Перевернуться я тоже не могу. И ничего не вижу. Одно из двух. Либо в комнате настолько темно, что даже поднеся руки к самым глазам, я не чувствую никакого изменения в освещённости, либо я ослеп. Что сомнительно. Я уже несколько раз ощупывал свои глаза. С веками всё в порядке, они открываются и закрываются. Глазные яблоки движутся.

  Теперь о приятном. Исчезла шишка на голове, и у меня целые рёбра. С ногой сложнее, я не могу её достать рукой. Ноги, вместе с туловищем, совершенно неподвижны. У меня свободны только руки. Что бы это значило?

  Я парализован?

  Но я чувствую, как себя ощупываю. Там, куда могу дотянуться, разумеется. И стоило мне попасть пальцем в глаз, как слизистая тут же отозвалась острой режущей болью. Только сейчас до меня доходит, что глаза не болят. Не болели, пока я не приступил к экспериментам.

  Я ещё раз прощупываю рёбра. Да, они целы.

  Исчезли многочисленные ссадины и ушибы. Вместе с болью, разламывающей меня на куски. Руки опять тянутся к голове. У меня всегда так: если что-то непонятно, буду двигаться по кругу до тех пор, пока непонятное, как минимум, не уравновесится с желанием идти дальше. Я опять пытаюсь нащупать шишку. Шишки нет. Голова не болит, но я холодею от ужаса. На мне нет волос. Нет моей запущенной щетины, уже больше похожей на короткую бороду, нет бровей, нет ресниц. Я принимаюсь за поиски волос по всему телу. Нет. У меня совершенно отсутствуют волосы. Это неприятно. Ещё свежи в памяти впечатления о судьбе лысых, в последнее время слишком часто попадающихся мне на пути.

  И я одет.

  Судя по содержимому карманов, - это моя одежда. В нагрудных карманах куртки - по пеналу и конверт с деньгами. Достаю левый пенал - камешки, одиннадцать штук! На поясе вещмешок, нож на карабине. Да - это точно я. А то уж было засомневался. До моего слуха доносится неуверенное шуршание. Несколько мгновений лежу неподвижно: тишина. Но как только начинаю двигать руками, шуршание возобновляется. Понятно, шуршит одежда. Хлопаю в ладоши. Отлично, со слухом у меня всё в порядке. От нечего делать продолжаю инспекцию. Три телефона. Все не работают.

  Странно, по крайней мере, один из них сегодня вечером работал.

  Сегодня? Я понятия не имею, который сейчас час!

  Часы?

  Подношу к глазам циферблат часов. Нет, они не светятся. Час от часу не легче. Я ослеп.

  Значит, с телефонами всё в порядке. Просто они у нас все в немом режиме. Все сигналы через дисплей, звонки и гудки в нашей работе не допускаются.

  Не те уши могут услышать.

  Вот и рассматриваем бегущих человечков, когда нормальные люди слушают длинные и короткие гудки...

  Уф-ф, ну... тогда всё в порядке! Вот только, как же я теперь что-то на дисплее увижу?

  Что ослеп - плохо. Что сыт и здоров - хорошо.

  Относительно здоров, разумеется. Здоров ровно настолько, чтобы обнаружить отсутствие нездоровья.

  Я, кажется, хихикаю. Во всяком случае, слышу чьё-то противное хихиканье.

  Немедленно пробую голос:

  - Раз, два, три...

  Похоже, что это я говорю, хотя, конечно, не могу за это поручиться.

  Помещение, судя по звуку, небольшое и заполнено какими-то предметами. Эха нет. Мои фантазии пугают. Я не могу прощупать рубец над бровью, и у меня выправлен нос.

  В одном из карманов обнаруживаю что-то совершенно непонятное. Твёрдое, сложной формы. Кручу эту штуку двумя руками, пытаясь понять, что же это такое.

  - Отто?

  Я узнаю голос Василия.

  - Что со мной, Василий? Я ничего не вижу.

  - Потерпи немного, это входит в курс лечения.

  - Я не просил меня лечить.

  - Это было очевидно и без твоей просьбы.

  - Нет, - немедленно озлобляюсь, мне трудно сдерживаться. - Это не очевидно. Мне нравилось моё состояние...

  - Не валяй дурака, Шарки, - в голосе только бесконечное терпение: ни злости, ни раздражения. - У тебя были серьёзные повреждения селезёнки, субэпидуральная гематома, разрыв лёгкого. О переломах я не говорю. Без специальной помощи ты бы протянул дня три, не больше.

  - Почему ты называешь меня "шарки"?

  - А как же иначе? Добычу не выпускаешь, всё время в движении, атакуешь любого врага, независимо от его сил и размеров, никогда не сдаёшься. Чем не акула?

  Я молчу. Он переоценивает моё мужество. Например, мне очень не хочется его спрашивать: "Кто же ты такой, парень?" Я помню... я всё помню! Он не говорил, что его фамилия Мичурин. Он лишь подтвердил, что эта фамилия ему знакома.

  - А где это мы?

  - На базе, Шарки. На той самой, к которой ты так стремился. У меня было время, я тут уже пообвык и ко многому приспособился. Теперь, вот, ты выздоравливаешь. Мы опять партнёры, верно?

  Вот так. Он что-то ответил. Как к этому относиться?

  Верить ему или нет? Наверное, верить. А может, и нет.

  Можно ли сотрудничать, не веря партнёру?

  "Кто не с нами, тот против нас!" или "Кто не против нас, тот с нами!" Где правда? Легко заблудиться, тем более что источник "истин" один и тот же. Ближе, конечно, первое, и ему, и мне до боли знакомое. Предполагает неограниченное количество человеческих ресурсов и полное пренебрежение к человеческой жизни. Потому и "до боли"!

  Но всё-таки как быть?

  "По плодам их узнаете их". Точно! Вот ключ к оценке ситуации! Если бы хотел убить, давно бы это сделал. У него была такая возможность. И не одна. Если бы не он, не было бы взрыва. Не было бы искорёженной двери шлюза. Я бы сюда не попал. И он тоже.

  - Что произошло? Никогда бы не подумал, что тонна топлива может произвести такие разрушения.

  - Нет, конечно, - я чувствую в его голосе облегчение. Он не хочет что-то обсуждать? Значит, есть "неудобные" вопросы? - Твой взрыв, Шарки, привёл к детонации шаров. Насколько я разобрался, это что-то вроде роботов, они - информационные доноры. Это не механизмы в нашем понимании. Они почти живые. Только всё это в прошлом. Их больше нет. Здесь, во всяком случае...

  Набор слов. Но убивать его я не собираюсь. Да и возможности такой нет. Он со мной. Он не с ними. Он такой же чужак здесь, как и я. Просто быстрее разобрался в ситуации. И по поводу своего состояния я ему верю. После падения с вершины валуна я и впрямь себя чувствовал неважно. Обещал вылечить? Пусть лечит! А там посмотрим.

  - Ты-то сам, как уцелел?

  - Жизнь так сложилась, Отто. Другая конституция организма.

  - А почему не нашёл меня утром? - я не мог успокоиться.

  - Утром? - непонятная заминка, что у него - провал памяти?

  - Ах, да, утром... давно это было, Шарки. Новые времена - новые проблемы. Давай-ка лучше о них.

  "Похоже у него опять проблемы с головой".

  - Не называй меня "шарки"!

  - Извини, Отто. Я не подумал, что так тебя могли называть раньше. Но те, кто тебя так называл, очень проницательные люди, как бы ты к ним ни относился.

  - Я парализован?

  - Это не паралич. Психосоматическая фиксация, я сам ещё не всё понимаю.

  - Но руки! Руками я могу двигать!

  - Всегда так, Отто. Какая-то тонкая доводка. Почему-то вначале включаются руки при отключённом зрении. Потом опять отключаются все чувства, а через сутки ты уже будешь абсолютно здоров.

  "Всегда? Что тут, чёрт возьми, происходит?"

  - Где я, Василий?

  - В лазарете. Считай, ты был полностью разобран. По винтикам. Я сам это видел.

  - Ну и как?

  - Что "как"?

  - Какой я там, внутри?

  - Очень неаппетитный... я даже разочарован.

  - Ты ждал другого?

  - Разумеется! - усмехается Василий. - Белая кость, голубая кровь...

  - Насмехаешься?

  - Нет. Просто соскучился. Хочу поговорить.

  - Соскучился? За сутки?

  Пауза.

  - Отто, прошло больше времени, чем одни сутки...

  - И сколько это? Неделя? Две?

  - Пятьдесят лет.

  Теперь молчу я. Мне нечего сказать. Я опять начинаю ощупывать непонятный предмет.

  - Что у меня в руках?

  - Это игрушка, Отто. Деревянный кораблик. У меня получается воспроизвести человека только со всем набором предметов, которые были при нём в момент записи.

  - Записи?

  - Да. Когда ты потерял сознание, я записал тебя. Теперь пришло время, и я тебя воспроизвёл. Только чуть подправил. Зачем нам с тобой Отто с разбитой головой и фаршем вместо внутренностей?

  - У меня почему-то такое впечатление, что тебе это уже приходилось делать. И не один раз.

  Он молчит.

  - А куда девается оригинал?

  - Оригинал?

  - Да. Ты же сказал, что я - воспроизведение записи. Куда делся оригинал, с которого делалась эта запись?

  - Оригинала нет, Отто. В момент записи происходит полная молекулярная разборка всего организма. Ничего не остаётся.

  Теперь я чувствую, что это галеон, я даже помню, как сегодня его вытачивал. Нет, не сегодня, - пятьдесят лет назад.

  - И много сейчас у тебя таких игрушек, Василий?

  - Девять штук. Да ты не переживай, с двойниками у тебя проблем не будет.

  Что-то чересчур быстро он это сказал; явно поторопился с ответом. Будто ждал его. Нет. Не так. Он подвёл меня к этому вопросу, а потом отбарабанил давно готовый ответ.

  - Думаю, мне лучше знать, будут у меня проблемы с двойниками или нет...

  - Ты ошибаешься. Мне просто нужна была рабочая сила. Здесь очень многое нуждалось в ремонте и серьёзной переделке. Так что ты - это ты, все остальные - лишь тени, с руками для работы.

  - Тени? Выходит, ты можешь не только дырку в голове залатать, но и всё из головы через эту дырку вытрясти?

  - Что-то в этом роде.

  "Он отнёс меня в лазарет и включил запись. Откуда он знал, как это сделать"?

  И ещё. Он обещал спеть песню, и он её спел...

  - А я зачем понадобился? Пятьдесят лет тебя устраивала компания теней, а теперь вдруг на общение потянуло?

  - Полегче, Отто, я ведь теперь - бог!

  - Вот это да, - меня начал разбирать смех. - Что же ты тогда, выйдя к костру, забыл представиться? "Здравствуй, Отто, я - твой бог..."

  - Смеёшься? Напрасно. Не забывай: я тебя создал! Могу и убить...

  - Удивил! Миллионы женщин каждый день кого-нибудь создают. Так что, каждой - по нимбу над головой? Можешь убить меня? Я слеп и обездвижен, и чтобы меня убить, совсем не обязательно быть богом.

  Он молчит. И мне сказать нечего. Я нащупываю на поясе нож и продолжаю работу над галеоном. Помнится, я мечтал уплыть на нём. Сейчас во мне крепнет уверенность, что я сделаю это. Если лысая голова - признак копирования, значит, существует и запись Катерины. Моей Катерины. Любая задача разрешима, в противном случае её невозможно было бы сформулировать. От меня требуется только найти запись своей женщины...

  Потом бежать. А если и вправду полсотни лет сгинуло - прекрасно! Обо мне давно позабыли. Бежать и начать новую, счастливую жизнь. Благо есть на что...

  Я в строю! У меня есть задача!

  Я вслепую, механически обтачиваю галеон. После того, как я вспомнил, что у меня в руках, мне нет необходимости на него смотреть. Мои руки сами найдут дорогу к формам, изначально заложенным в дереве. Точно так же будущее миллиардами вероятных событий уже готово для нас в настоящем. И наша предрасположенность к добру или злу включает ту или иную версию нашего будущего.

  Стружка сыпется мне на лицо и шею, но мне приятны прикосновения грубого дерева к коже. Мысли текут легко и свободно. Как стальное, правильно заточенное лезвие скользит вдоль волокна по древесине...

  Я останавливаюсь. Я пытаюсь воспроизвести то, о чём только что думал. "Отто, - говорю себе. - Такие глубокие мысли должны быть тебе в диковинку".

  - Почему ты остановился? Очень приятно наблюдать за твоей работой.

  - У меня такое впечатление, что ты ковырялся у меня в голове.

  Он смеётся:

  - Как-то у костра ты горячился о справедливости. Мне показалось полезным, брат, чуток заточить тебе ум и немного освежить память...

  - Брось, у Господа нет ни брата, ни сестры, ни матери...

  Он опять смеётся.

  - Не так было сказано...

  Смех плавно отдаляется и гаснет вместе с моим сознанием, где-то неподалеку от бесконечности.

Часть 3

ФОРТ-ЗЕМЛЯ

  "Организация духовного мира этих существ является точным отражением их нестабильной физической сущности. Прежде всего, это проявляется в неуравновешенности понятий добра и зла, или даже в полном отсутствии таковых понятий у подавляющего большинства особей. Несчастные, не имея никаких представлений о том, откуда они пришли, и куда после своей мнимой смерти отправятся, они любому, даже самому благоприятному своему положению, предпочитают движение.

  Даже если это движение ведёт в никуда.

  Здесь мы сталкиваемся с неумолимостью их генетической программы, которая исключает понятие остановки..."

Из отчёта экспедиции к VI(3)

I

  Я сосредоточенно смотрю в тарелку, будто вижу в ней опору и спасение. Не сказал бы, что так уж сильно боюсь своих скуластых, поджарых двойников, но, признаюсь, голова идёт кругом, это точно.

  Сегодня куриный суп с лапшой. На второе пельмени - перемолотое мясо заворачивается в тесто, варится и подаётся со сметаной или уксусом. Салат из свежих помидоров и огурцов. Хлеб чёрный, ржаной. Компот из сухофруктов, берёзовый сок. Всё свежее и очень вкусное. Русская кухня предполагает обеды из трёх блюд, и я понемногу начинаю отъедаться. Что-то я вообще не припомню такого обилия пищи. Завтрак, обед, ужин. Между обедом и ужином предусмотрен чай и бутерброды с икрой или копчёным мясом.

  И так уже пятый день.

  Я здоров. К этому тоже начинаю привыкать. Хотя поначалу это "здоровье" сильно беспокоило. Лицо теперь у меня чистое: ни сломанного носа, ни рубца над бровью. Я не буду по ним скучать. Зубы все свои, нет ни одной коронки или пломбы, ничего, что напоминало бы о цивилизации, практикующей сдобу, шоколад и зубных врачей. На теле - ни одного шрама. Волосы понемногу растут: бреюсь каждый день, и вот-вот начну пользоваться расчёской.

  Женщина у меня тоже есть. Вернее, была. Я её прогнал.

  "- Отто, - сказал на это Василий. - Я исследовал таблетки, на которых мы жили без малого месяц, и в их составе обнаружил любопытные соединения, тормозящие половую биохимию. Не паникуй, они совершенно безвредны. День-два, твой организм очистится от этой солдатской дряни, и будешь как огурчик.

  - Огурчик? - тупо переспросил я.

  - Или как морковка... не бери в голову. Девочка "что надо", и своё дело знает. На всех хватает, жалоб нет. Тебе понравится..."

  Тогда я не ответил ему.

  Но оценил его осторожность. Если бы он говорил со мной лично, я бы его немедленно убил. А так просто посмотрел на трубку у себя в руке и положил её в специальный кармашек на поясе.

  На этой трубке нет ни одной кнопки или какого-нибудь переключателя. Только динамик, чтобы я его слышал. И микрофон, чтобы, значит, был в состоянии ответить. В любое время дня и ночи. И эту штуку выключить невозможно. Выбрасывать бесполезно. Пробовал. Он сразу переключается на громкую связь, и приходится общаться со стенами, в каждой есть микрофон и динамик, и телеобъектив, и... я и сам ещё толком не знаю, чем там эти стены фаршированы...

  "- Василий, почему ты прячешься? - спросил я в первый день. - Как к тебе пройти? Я хочу разговаривать с человеком, а не с куском пластмассы.

  - Тебе придётся к этому привыкнуть. У меня большие планы. Риск общения должен быть минимальным. Теория стопроцентных решений, не забыл?.."

  Мы постоянно беседуем. Я пытаюсь вывести его из себя, заставить вспомнить, что он такой же человек, как и я, как и все эти люди вокруг. Иногда мне кажется, что я вот-вот достигну цели, иногда - что всё дальше удаляюсь от неё. Наши диалоги непрерывно прокручиваются у меня в голове. От случая к случаю память выплёскивает ключевые фрагменты этих бесед. Я знаю, что мне нужно принять какое-то решение. Но данных пока недостаточно. Да и сама задача толком не сформулирована.

  Я не знаю, что ему от меня нужно.

  Впервые пройдя коридорами базы, я испытал шок.

  Народу много. Но всего пять человек. Не считая меня, разумеется. Одно лицо мне совершенно незнакомо. Двух других я припомнил - это лица тех парней, что лежали в холодильнике. Только теперь их не отличишь от живых. И каждого - семь голов. Вам придётся набраться терпения, потому что это трудно выразить словами. Русский язык не предусматривает таких оборотов, как множественное число одного лица. Не думаю, что бы какой-то из человеческих языков такое предусматривал. Потому что такого ещё не бывало. Никогда.

  А теперь есть!

  Одного парня зовут Пётр Никодимыч. Широкий такой, чуть пониже Василия, мрачный детина. Чем он там, у них в экспедиции занимался и какую роль играет здесь, на базе, - мне неизвестно, но с первого дня ощущаю его недоброжелательство. Так вот, их семь, этих самых Петров Никодимычей. Семь! В одинаковой одежде (нет, это не фиолетовые с зелёными пятнами костюмы "Новых услуг"), с одинаково неопрятной бородой и рыжими нечёсаными патлами на голове. У них одинаковый голос, походка, жесты. Близнецы, одним словом. И Слав тут семь, и просто Петрух тоже семь. Молоденький совсем парень, с чёлочкой, вечно лезущей в глаза, улыбчивый и молчаливый.

  Молчать здесь любят.

  Да, чуть не забыл: Пельтцев здесь тоже семь. Я - восьмой.

  Чтобы не путаться, у каждого на комбинезоне номер.

  Какие-то тревожные ассоциации вызывает у меня этот номер. На груди и рукаве маленький, синий в жёлтом кружочке. А сзади - огромный, во всю спину.

  У меня нет номера.

  И хожу я в своём, фиолетовом. Даже вещмешок из штанин покойника, и тот при мне. Со всей начинкой. Но уже не воняет. Здесь у каждого на поясе нож...

  "- Василий, почему они вооружены?

  - Ну, как же, Oтто, оружие - это символ свободы для мужчины. У вооружённого человека больше шансов постоять за себя. Кроме того, должен быть какой-то выход природной агрессивности.

  - Это что же, у тебя тут поножовщина процветает, что ли?

  - Дуэли приветствуются и поощряются законами нашей колонии, поэтому все так внимательны и вежливы друг к другу.

  - Ах да, у вас же нет проблем с ремонтом зарезанных.

  - Вот именно.

  - А почему ножи? Выдай им огнемёты. Вежливости прибавится.

  - Ножом трудно причинить вред имуществу колонии и посторонним людям, случайно оказавшимся неподалеку от схватки. Есть ещё одно ограничение...

  - Какое?

  - Сама База. Она, как живой организм. Со своими рецепторами-датчиками, нервной сетью, мозгом... Она не пропускает внутрь себя оружие.

  - А как она понимает, что является оружием, а что нет?

  - Не знаю. Только всё: от патрона и гранаты до пластиковой взрывчатки, попасть внутрь Базы не может..."

  Ну что ж, ножи так ножи. По крайней мере, я не сильно выделяюсь среди них. Разве что костюмом.

  "- Василий, а почему команда Отто в полном составе, а Василиев - ни одного?

  - У бога не может быть тени. Как считаешь, Отто?

  - Но это как-то не по-партнёрски...

  Он молчит.

  - Какой же ты "бог", если не можешь пронести на базу оружие? Выходит - не всемогущ?

  Игнорирует.

  - А почему семь, не шесть, не восемь?

  - Хорошее число, почему бы и нет?

  В его голосе слышу слишком много человеческого, чтобы сдержаться:

  - Как-то слабовато для бога, тебе не кажется? Это секрет, или ты и в самом деле не можешь разобраться в собственных пристрастиях?

  - Ты опять забываешься, - он раздражён. - Я здесь - бог, и готовлюсь им стать во внешнем мире.

  - А-а, вот оно что, - разочарованно говорю я. - Да, ты уже об этом говорил. Я что-то запамятовал..."

  Женщины здесь, как и я, без номеров. Поэтому сказать точно, сколько их, я не могу. Тем более что когда их вижу, темнеет в глазах и вспоминаю последнюю работу.

  Очень большое желание взорвать всё к чёртовой матери.

  Женщины разные: блондинки, брюнетки, шатенки.

  С карими, голубыми, серыми глазами. Высокие и низкие. С большой грудью и маленькой. С широкими бёдрами и узкими.

  Все длинноногие, все с тонкой талией.

  И все Катерины.

  Они очень живые и подвижные. Если бы не они, в этом могильнике было бы тихо, как в гробу. А так их весёлый смех слышен всюду. Мне кажется, что они одни заметили моё появление. Заинтересованные взгляды, попытки наладить общение. Здесь высокие потолки и широкие коридоры, но встреча с ними не обходится без мимолётного касания, приветливого жеста или улыбки.

  Жизнь прекрасна. Если, конечно, речь идёт о человеческой жизни. Я был слишком близко знаком с оригиналом, чтобы получить удовольствие от женского внимания в этой ситуации. Никаких чувств, кроме растерянности и злобы, не испытываю. А они неизменно милы и приветливы. Может, у них остались какие-то воспоминания обо мне? Хотя, учитывая второе рождение и прошедшие пятьдесят лет, мне эта версия кажется сомнительной. Скорее, их внимание вызвано более простой причиной - появлением нового человека.

  "- Василий, и что же, всем этим созданиям пятьдесят лет?

  - Нет, конечно, - отвечает быстро и со скукой в голосе. - От первой генерации почти никого не осталось. Надо было вычистить эти конюшни от инопланетной мерзости. Ну, и потом тоже попадались недобитки, так что жизнь у нас была, сам понимаешь, не пляж на Багамах...

  - И что же, на этих недобитков вы с ножами ходили?

  Он тяжело вздыхает.

  - Отто, я начинаю уставать от твоих колкостей, проверок и перепроверок. Я знаю, что в коридорах, редко используемых персоналом, ты разбирал пластиковую обивку и в некоторых местах под ней обнаружил оплавленные стены - следы неизвестного теплового оружия. Заверяю тебя, это не моя работа. Живность, которую я здесь застал, была спокойно и без лишней суеты вытравлена ядами. А недобитки и в самом деле уничтожались ножами. Огнестрельного и никакого другого оружия на Базе нет. Только ножи!.."

  Катерины здесь используются для работы поварих и официанток, это в ресторане, где мы все столуемся; массажисток в тренажёрных и спортивных залах, саунах и банях, их тут несколько; и, разумеется, для выполнения очевидных функций, без которых нормальные мужчины чахнут; лезут на стенку и друг на друга...

  Меня это угнетает.

  Я знаю, что она - это не она. И всё равно не могу даже смотреть в её сторону. Особенно, когда она проходит в обнимку с одним из Петь, Петрух, Слав и Отт. Даже то, что "не совсем она" спит с "почти мной" мало успокаивает.

  Надо отдать должное Василию: хмурый и озабоченный вид клонов не мешает им напряжённо и с заметным удовольствием работать.

  Кроме четырёхразового питания и двух обязательных тренировок, каждый занят своим делом. Каким, не всегда понятно, но спит эта компания не больше шести часов в сутки.

  Впрочем, я сплю не больше четырёх. И занят не меньше.

  Только свои занятия я придумываю себе сам.

  "- Василий, а зачем я тебе, собственно, понадобился? Что мне делать?

  - Мне нужен друг.

  - У диктаторов друзей не бывает, Василий. Спасибо, что я живой, но в твоём деле я не помощник.

  - Это неправильно, Отто. Там живут люди! Им помогать надо! И у нас есть возможность им помочь...

  - Да нет же. Именно потому, что они люди, их следует оставить в покое. Предоставь их самим себе, и за это они тебе спасибо скажут.

  - Они не ведают, что творят. Они делают ошибки...

  - Это их ошибки. Право ошибаться они получают от рождения, вместе с самой жизнью. Это право для них дороже любой помощи.

  - Мне странно это слышать от тебя, Отто. Наши народы дали миру выдающихся личностей. Они прокладывали дорогу, были первопроходцами в этом трудном и благородном деле.

  - Благородном? Что благородного в спортивной ходьбе по трупам?

  Он замолкает. Я вообще заметил, что речь его стала медленной, весомой. Тяжеловесная у него речь. Теперь он говорит, как человек, сознающий, что творит историю.

  - Ты бы назвал своих "пионеров" поимённо, Василий, чтобы исключить недоразумение. Гитлер, Ленин? А может, начнём с Цезаря? Ты же прекрасно знаешь их печальный конец. Фатум, рок, судьба... Как только находится человек, чьи способности позволяют упорядочить окружающий хаос и свести его к единым, имперским законам, хорошим или плохим, неважно, происходит нечто, что обращает этого человека и его единомышленников в пыль... за мгновение до блестящей победы.

  Он молчит, и после продолжительной паузы мне приходится продолжить без его комментариев:

  - И через сто лет потомки только пожимают плечами: ведь до того, как Цезарь вошёл в сенат, у него было всё. Зачем он шёл дальше?

  - И что? - подаёт голос Василий.

  - Ничего, - я пожимаю плечами. - Мы возвращаемся к первому вопросу: зачем тебе это нужно?

  - Хочу спасти человечество. И я - бессмертен. Ты, кстати, тоже. У нас всё получится...

  - Что ещё за бессмертие?

  - Полная регенерация организма. Кожа, мышцы, соединительная ткань, кости, - всё регенерирует. Но лучше не экспериментировать.

  - Почему?

  - Во-первых, боль, она и есть боль. Во-вторых, если разорвёт на куски или сожжёт в пепел, то никакая регенерация не поможет. И, в-третьих, если повреждения существенны, то после восстановления способность к регенерации утрачивается, вместе с премией.

  - Премией?

  - Да, придёт время, я тебе обязательно расскажу..."

  Я допиваю сок, откидываюсь на спинку стула и оглядываю зал. Команда Отто заканчивает приём пищи вместе со мной. Я не могу это назвать совпадением. Так происходит всегда. Да и чему тут удивляться: они - это я. Молодцы, ребята. Если бы не их полное равнодушие ко мне, я бы даже начал им симпатизировать.

  Они одновременно поднимаются, хором, будто в гарнизоне, благодарят кухню и строем выходят из ресторана. Мне даже обидно. Им никто не ответил, никто не повернул к ним голову, не посмотрел вслед.

  "- Я никак не могу понять, насколько они одинаковы...

  - Это одна из задач, Отто, которую, пока, не удалось решить. Все копии при абсолютном морфологическом сходстве с оригиналом, психически мало похожи друг на друга. Наверное, индивидуальность и сознание, то, что мы привыкли называть "личность", записаны не только на материальных носителях - генах. Возможно, что какие-то составляющие этой информации хранятся где-то ещё...

  - Но я - это я!

  - Все так говорят. Но ты - это тот, кого я помню. Такое тоже бывает. Примерно один раз из десяти. Я сам удивлён. Что-то где-то щёлкает, и получается копия, почитающая себя оригиналом. Самый объективный показатель близости копии к оригиналу - память. Чем меньше пробелов содержит память, тем копия ближе к оригиналу. И, конечно, способность к регенерации...

  - А как ты узнал, что я - оригинал, а не один из них?

  - Ты выстругивал кораблик..."

  От воспоминаний отвлекает новая стайка посетителей. Три Катерины, обнимая друг друга за талии, весело о чём-то щебеча, быстрым шагом врываются в зал. Эти хохотушки всегда приятно выделяются на фоне остальных двойников.

  Они присаживаются за отдельный столик и, в ожидании официанта - такой же Катерины, как и они сами, принимаются за фрукты. Одна из них замечает меня. Вся троица тут же поворачивается в мою сторону. Мне становится не по себе. Немедленно встаю, и, сдерживаясь, чтобы по примеру своих двойников не поблагодарить гарнизонную кухню, выхожу вон из зала.

***

  - Мы топчемся на месте, Василий. Объясни, что тебе нужно.

  Он молчит. Я уже не могу вспомнить, сколько раз задавал этот вопрос. Время детских ответов про дружбу и тоску по прежним, "весёлым" денёчкам, по-видимому, прошло. Иногда мне кажется, что Василий начинает тяготиться нашими беседами. Но на этот раз он неожиданно отвечает:

  - Я скажу тебе. Сегодня. Но сначала расскажи мне, что ты увидел, с момента своего пробуждения. Что ты думаешь обо всём этом?

  Я сижу в кресле в своей комнате. Обстановка напоминает номер второсортного отеля: чисто, опрятно и неуютно. Шкаф, кровать, стул, письменный стол с моим деревянным галеоном посередине. Кресло, в котором я сижу. Телевизор с видеомагнитофоном. Несколько вполне обычных электрических розеток. Я сразу, как их обнаружил, зарядил аккумуляторы на телефонах. Зачем? Не знаю. Порядок должен быть - потому что армия!

  Окон нет. Приглушённый свет льётся прямо с потолка, стены облицованы неизвестным мне пластиком. На полу - ковровое покрытие с высоким ворсом. Всё в мягких спокойных тонах, ничего лишнего, как в больнице. Или в сумасшедшем доме.

  - Ты с моей помощью овладел Базой и научился пользоваться машиной, которая может дублировать людей. Банк данных этой машины мне неизвестен, но, по-видимому, он невелик. Ты воспроизвёл только тех, кого ты знаешь, кто тебе полезен, и кого ты в состоянии контролировать. Для страховки зомбировал мужчин, понизив им интеллект, или каким-то другим, неизвестным мне способом. С женщинами у тебя или не получилось, или ты не считаешь их опасными. Судя по тому, что ты можешь оценить вероятность создания оригинала, где-то здесь эти самые оригиналы есть. Или ты нашёл способ от них избавляться. Учитывая, что ты меня не изолируешь от персонала, - второе. Первым делом ты привёл Базу в порядок. За эту неделю я пытался найти хоть какие-то следы прежних хозяев. Ничего нет. Всё вычищено и подогнано под человеческие представления об удобствах. А может, прежние хозяева были людьми, - я запнулся, а потом решил: "не всё ли равно!" и продолжил: - Очень большой соблазн предположить, что ты и есть, этот прежний хозяин. Но эта версия слаба по двум причинам: твоя мания величия и навязчивая идея спасения цивилизации: "льды наступают!" Ты смоделировал геоклиматическую карту изменений погоды в результате деятельности человека и доказал, что парниковый эффект, растопив льды, понизит солёность океана. В результате притормозит Гольфстрим, наступит очередной ледниковый период и нам всем конец. Правильно?

  - Очень упрощённо, но, в целом, верно.

  - Я, правда, не совсем понял, как ты опровергаешь пассатную теорию Гольфстрима, но, думаю, это не очень важно... Гораздо важнее другое.

  Я задумался.

  В искренности самое тяжёлое - чувство меры.

  С одной стороны, мысль должна быть высказана достаточно прозрачно, с другой - что-то всегда следует оставлять "про запас": или для очередного приступа откровенности, или для перехода к решительным действиям. Это как в искусстве. Есть же разница между голой женщиной и обнажённой богиней. Неужели не чувствуете?

  - И что же? - напомнил о себе Василий.

  - Гораздо важнее то, что новые технологии, которые ты со своими людьми осваиваешь, создают иллюзию могущества. Ты отравлен силой, которую эти технологии обеспечивают. В цепи случайных событий, которые привели тебя к обладанию этой силой, ты склонен видеть свою гениальность. Теперь, поверив в собственную непогрешимость и справедливость конечной цели, ты готов принести миру новый порядок. И я не вижу причин тебя останавливать. И это правда. Потому что если человек возомнил себя богом, не нужно становиться у него на пути к пропасти. Пусть себе падает. Расшибётся - не он первый, не он последний. Ну, а если пройдёт "по воде аки посуху", то всегда можно будет заявить, что ничуть не сомневался в его божественной природе, и приобщиться к славной равноапостольской тусовке.

  - Тебя в прошлой жизни, случаем, не Гамалиилом звали?

  - Это ещё кто такой? - спросил я.

  - Такой же умник, как и ты. Давно умер. Давай-ка лучше о живых. И что ты думаешь о своей дальнейшей судьбе?

  Его голос обнадёживает. До сих пор я слышал в нём только скуку. Такое впечатление, что человек, который со мной говорил, читал свой текст по бумажке. Причём читал в сотый, а может и в тысячный раз. Читал одно и то же. Читал, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зевнуть. И вдруг моя длинная, полная пробелов и двусмысленности речь выводит его из сонного марева. Или это воспоминание о загадочном Гамалииле его встряхнуло?

  - Теряюсь в догадках, Василий. Если ты занимаешься селекцией Отто Пельтцев, то у тебя либо очень сильные враги, которых нужно ликвидировать так, чтобы никто не понял, чья это работа. Либо перед тобой непреодолимый тупик, и нужна голова из особой стали, чтобы было чем этот тупик проломить.

  - Ты о себе высокого мнения, не так ли?

  - Нет, я высокого мнения о тебе, - это была не лесть, я и на самом деле так думал: - Ты проделал колоссальную работу по налаживанию механизма сбора информации со всей планеты. Я могу только догадываться о математике, которой пользуются твои аналитики, чтобы давать точные прогнозы действий правительств разных стран. На большом экране в конференц-зале я видел учебный перехват работы американской космической противоракетной обороны. Я подслушал в ресторане от команды Петра о полном контроле за обоими главными компьютерами твоих земляков. Китайские арсеналы контролируются тобой на семьдесят процентов. Не выходя отсюда, ты можешь начать третью мировую войну, выиграть её, а потом объявить себя спасителем человечества. Впечатляет.

  - Интересно, - он и в самом деле "проснулся". - Но ты отвлёкся, мы говорили о тебе, о твоих возможных задачах...

  - Если тебе так хочется, - я пожал плечами. - Допустим, тебе нужны агенты для терактов. На случай, если твои гениальные предложения по спасению человечества не найдут должного понимания у недальновидных промышленников, загрязняющих окружающую среду, и купленных ими политиков, которым из своего бассейна плевать на загрязнение мирового океана.

  Я всё время боялся перегнуть палку, но соблазн исчерпать его терпение был слишком велик. Однако иронию он уже не воспринимал.

  - Холодно. Попробуй ещё раз.

  - Тебе нужно подразделение, которое бы выполняло полицейские функции внутри самой Базы, чтобы исключить возможность саботажа или насильственной смены главы нового порядка.

  - Теплее. Ещё можешь?

  - Отнести весточку любимой, - огрызнулся я; теперь было непонятно, чьё терпение испытывается. - Оплодотворить весь твой гарем для выведения чистокровных арийцев. Сгонять к строителям Базы и выпросить новый кухонный комбайн, потому что вручную чистить картошку, уже нет сил...

  - Довольно.

  Я замолчал. Не понимаю, почему он меня остановил? Предпоследняя версия, на мой взгляд, выглядела очень привлекательно. И насчёт картошки, тоже неплохо получилось.

  - Твоя наблюдательность... - он замешкался, потом очень неохотно воспользовался моим словом, - впечатляет. Ты неплохо поработал...

  "И это ещё слабо сказано, - подумал я. - Три уровня, сто пятнадцать больших и малых помещений, семнадцать стальных четвертьметровой толщины отсечных дверей. Любопытные на них всё-таки запоры! А тридцать два километра коридоров, переходов, тамбуров? Без вспомогательных планов и схем. За эти годы он же мог сделать хотя бы примитивную карту! Безопасность? От кого он прячется? От своего персонала, что ли? И никаких следов лазарета! Тут что-то не так..."

  - Твои размышления о своей роли в моём проекте мне пришлись по душе. Правда, чтобы выполнить хотя бы половину из того, за что ты готов взяться, одной жизни будет маловато.

  - Так ведь бессмертие обещали?

  Он замолчал. И мне сказать было нечего.

  Затянувшаяся пауза меня совсем не беспокоила. Такое уже бывало и раньше. Умолкает на половине слова и только на следующий день снова откликается, но совсем по другому поводу.

  Я включил телевизор. Передавали о беспорядках в одном из городов королевства Антарктиды. Ух, ты! И в самом деле, время прошло... Симпатичную дикторшу больше всего возмущало, что местные власти пытались уладить конфликт слезоточивым газом, что в условиях плохо вентилируемых пещер под толщей льда привело к большому числу пострадавших среди мирного населения. Мне тоже показалось, что более гуманные средства вроде пластиковых пуль и традиционных резиновых дубинок были бы уместнее против нескольких десятков оборванцев, снятых дрожащей рукой оператора.

  Телевизор неожиданно переключается на внутренний канал, и я вижу Василия. Он и раньше так появлялся. Василий, как Василий.

  - Есть ещё одно.

  - Всего одно? Это обнадёживает...

  - Что тебе мешает признать меня богом?

  Ну, детский сад, да и только!

  - Не понимаю, зачем тебе этот бред? Ну, скажу я тебе: нет бога кроме Василия, и Отто Пельтц пророк его. Что от этого изменится?

  - Многое. Ты признаешь во мне своего хозяина.

  Я долго смотрю на него. Внешне он не изменился. То ли приврал насчёт полсотни лет, то ли сказал правду о бессмертии. Я даже не знаю, чего бы мне хотелось больше: вернуться в прошлое, или получить это хлопотное будущее.

  - Нет, Василий. У меня нет хозяина.

  Он тяжело вздыхает. У него несчастное лицо. Так выглядит капрал перед строем новобранцев, когда один из них неожиданно, с перепою, отказывается давать присягу.

  - У всех есть хозяин, Отто. Сила всегда находит хозяина. Ты сильный. И даже если у тебя сейчас нет хозяина, значит, скоро будет. Я хочу быть твоим хозяином, Отто.

  - А кто твой хозяин, Василий?

  - Вопрос некорректен, у первопричины событий не может быть хозяина.

  - Я тоже хочу быть первопричиной.

  - У тебя не получится. Это я дал тебе жизнь, здоровье и бессмертие. Это я вернул тебе побрякушки, радуйся себе! Каждый Отто Пельтц, приходя в сознание, первым делом проверяет: на месте ли аптечка с алмазами. Хочешь, я подарю тебе бриллианты твоих дублей? Не отвечай. Одну минуту...

  Хриплым горловым звуком "просыпается" пневмопочта. Я чуть повернул голову и покосился на приёмный лоток с прилетевшим прозрачным пластиковым тубусом, до краёв наполненным сверкающими камнями.

  - Это я дал тебе всё это. Не мама, не папа, никто! Почему я не могу быть твоим богом?

  Я поднялся из кресла и чуть ли не бегом подошёл к лотку.

  Василий презрительно хмыкнул. Плевать. Взял тубус, отодвинул свой галеон на край стола и высыпал камешки на освободившееся место.

  - Ты даже приличий соблюсти не можешь... - с издевкой шепчет Василий.

  Возможно, что чего-то там "блюсти" я не могу, а вот считаю вполне сносно. Девяносто девять, господа! И мне опять есть, о чём подумать. Первое - он не обманул. Их действительно было девять! Семерых я вижу каждый день в ресторане. Значит, двое куда-то сгинули. Куда? Почему? Погибли на зачистке Базы от "инопланетной мерзости"? Тогда или эта самая "мерзость" была не так уж и смертоносна, или Отто Пельтцы оказались для неё крепкими орешками. Но если это так, то кому-то из этих парней, "Отто Пельтцев" по восемьдесят пять лет?! И они ветераны борьбы с пришельцами?

  Я не спеша собираю бриллианты в контейнер, прячу в вещмешок и возвращаюсь к своему креслу.

  - Что скажешь? - его голос сочится самодовольством.

  - "Кто имеет, тому дано будет и приумножится". Алмазы - не аргумент в нашей дискуссии.

  - Мне казалось, что ты - социохирург, Отто. За деньги отстреливаешь опухоли общества. А ты - мясник! Цитаты с кровью вырываешь!

  Я молчу. "Социохирург"? Такого я ещё не слышал.

  А то, что я дал тебе бессмертие? Как с этим быть? Давай, испытай меня. Достань чёрную таблетку из своей сумки. Я помню, у тебя много таких было. Сожри их все! Прими яд. Убедись в моей мощи!

  Но меня интересовали куда более важные вопросы:

   Повтори-ка ещё раз, Василий, все "тени-дубли" вместе с рождением получают бессмертие? Ты об этой премии говорил?

   Нет, регенерация только у тех, кто идентичен оригиналу. А "премия" - это ещё большая редкость, какое-то особенное качество, сверхчувства или сверхумение. Но мы говорили о моей проверке...

  - Это ты говорил. Я не собираюсь тебя испытывать, и, тем более, ничего не хочу доказать. Мне всё равно. Ты хочешь быть богом? Будь им. Только не заставляй меня кричать "аллилуйя!" и биться головой об пол. Не буду. Но, думаю, охотники покричать найдутся. Вот из них и набирай свою команду.

  Я подошёл к телевизору и выключил его.

II

  Продолжительное отсутствие врага, ясной цели и разрешимой задачи способно более верно уничтожить армию, чем все вместе взятые гениальные действия её противника. Поэтому в периоды затишья командиры, кроме обычных интендантских проблем, ломают головы над тем, чем бы занять солдат, чтобы они, - не дай Бог! - не начали думать.

  Мысль - главный убийца бездействующей армии. Ни один человек, способный думать, не захочет умирать. Ни за деньги, ни за Родину, ни за идею. На войне люди погибают, но исключительно в силу обстоятельств, а не по идеологическим соображениям. Легенды о подвигах, как примеры мученичества за идеалы, придумывают молодые романтики, которым позарез нужны героические фронтиры, и подлецы-политики, которым нужны те же фронтиры, только далеко не по романтическим соображениям... и не для себя.

  Отто Пельтц, плотник, сын и внук плотника, мечтающий только об одном, чтобы мир забыл о нём, оставил его в покое, сидел в глубоком кресле посреди чужой, холодной комнаты и не мог поверить в реальность сделанного ему предложения. Ему предлагали армию. И эта армия не могла больше ждать...

  - Я не могу больше ждать, Отто. Всё готово. Сеть агентов по всему миру в тысячу раз мощнее по численности и оснащённости сети коммунистов середины двадцатого столетия. Средства массовой информации под контролем. Крупнейшие энергетические и транспортные компании, финансовые корпорации, сельскохозяйственный рынок, всё так или иначе зависит от наших решений. Это - колоссальная армия, которая ждёт только одного приказа. Твоего приказа!

  - Знаю, знаю, - пробормотал Отто. - В первую очередь телефон, телеграф и железнодорожный вокзал... а мосты в первую голову!..

  - О чём это ты? - настороженно переспросил Василий.

  - Твоего идейного учителя цитирую, неужели не узнаёшь? Или сам, как не лучшая копия, основные цитаты классиков позабыл?

  - Опять юродствуешь? - укоризненно проговорил Василий. - Может, я и в самом деле туп и всё никак не могу объяснить тебе твою задачу...

  - Не нужно, - прервал его Отто, - я всё понял. Фюрером Ойкумены становлюсь я, при поддержке истинного бога - тебя. Я - первое лицо планетарной империи, ты - серый кардинал, мозги и бицепсы пятого рейха. Подчиняем себе планету Земля для решения трёх задач: первая, прекратить любые вооружённые столкновения от глобальных войн до мелких конфликтов. Сэкономленные на прекращении войн и приумноженные на объединении наций ресурсы направляем на решение второй задачи: широкомасштабная экспансия человечества в космос, освоение ближайших планет, а оттуда ещё дальше, к чёртовой матери... в космос, я имею в виду. Решение третьей задачи является следствием решения второй: разгрузка Земли от варваров-людей позволит быстро вернуть природе её первозданный вид. На входе имеем что-то около миллиарда недовольных, от которых избавляемся исключительно научно: первыми партиями отправляем на освоение других планет, где они быстро вымрут и принесут большую пользу в качестве удобрений для бедных фосфором и азотом почв. На выходе получаем империю межпланетного масштаба, железный кулак для начала штурма звёзд. Штаб-квартира и центральный дворец, разумеется, где-нибудь посреди девственных лесов средней полосы России, рядом с голубыми озёрами. Сюда можно будет приглашать на кратковременный отдых передовиков производств и других партийных подонков, доказавших свою преданность чьей-то кровью или любым другим подлым способом. Остальные будут вынуждены трудиться, чтобы получить право на хлеб или просто за глоток воздуха. Как кому повезёт. За изготовление, распространение и потребление алкогольных и наркотических средств пожизненные каторжные работы. Презервативы и аборты запретить под угрозой немедленного расстрела. Потребность в человеческих ресурсах у нас будет весьма велика. Учитывая индивидуальное бессмертие и неограниченный кредит ограбленных пришельцев в виде богатств и технологий, всё это можно будет провернуть единой программой в течение жизни каких-нибудь двух-трёх поколений. Уже через сто лет новый порядок будет казаться населению вечным, незыблемым и единственно верным.

  Он замолчал, перевёл дух, потом поинтересовался:

  - Ну, как? Вроде ничего не забыл?

  - Забыл. Всё это делается для блага людей. Если немедленно не сосредоточить власть и ресурсы в одних руках, человечество погибнет. Должен найтись человек, который не побоится взять на себя ответственность. Человек, который знает будущее. Там, впереди, бесславный конец, Отто. Мы вынуждены проявить жестокость, чтобы дать миру шанс. Вспомни, как ты проходил практику водолазов-спасателей. Только жестокостью можно привести в чувство тонущего человека, который цепляется за тебя мёртвой хваткой и тянет за собой на дно. Обледенение планеты происходит за каких-то десять-двадцать лет. Известный тебе мир исчезнет. Нет сельского хозяйства - нет еды, нет еды - нет цивилизации. И опять тысячу лет миром будет править лёд...

  - Точно, - Отто щёлкнул пальцами, - будем бороться за мир во всём мире, пока от него не останется камня на камне. Борьбу за мир будем вести всем имеющимся оружием, кроме бактериологического... кстати, босс, а что мы будем делать с евреями?

  Василий тяжело вздыхает:

  - Юродствуешь... Отто, давай начистоту. Что тебя не устраивает? Я ведь о тебе многое знаю, - Отто затаил дыхание. - Ты - убийца. И убивал не для того, чтобы защитить свою жизнь, и не за великую идею...

  - Но и не ради удовольствия, - перебил его Отто.

  - Вот как? - удивился Василий. - Допускаю, что удовольствие от самого процесса ты не получал, зато уверен, что за "процесс" брал деньги. Это уже на выручку ты покупал себе удовольствие. Ты и вправду полагаешь это смягчающим обстоятельством? На твоём месте другой постеснялся бы людям в глаза смотреть, а ты... девушкам глазки строишь.

  - Мне нечего стесняться. Я такой, каким меня сделал мир. И пусть я не ангел, но предпочитаю, чтобы люди меня воспринимали таким, какой я есть, а не таким, каким бы им хотелось меня видеть. И девушки не исключение...

  Отто перевёл дух и решил сменить тему. На самом деле, он совсем не так был уверен в своих словах, как ему этого хотелось:

  - Я - не тот, кто тебе нужен, Василий. У тебя глобальное мышление. Мазки твоих рассуждений покрывают всё человечество. Ты стряхиваешь кисточку, и с неё миллионами сыпятся жизни, а тебе всё равно. Ты так легко вычеркнул миллиард населения, что возникает вопрос: а знаешь ли ты, что такое смерть? Понимаешь ли ты, как это: когда папа или мама, сын или дочь, однажды не возвращаются домой, а на следующий день родные опознают тело в морге? Как семья сидит вечером, не зажигая света, и все молчат, потому что любое слово будет ложью. Им хочется не разговаривать, - а выть. Но они и этого не могут, потому что боятся за психику друг друга. И спать они не могут, потому что тогда лгать придётся себе. Их прежняя жизнь убита, и никогда не вернётся. И эту жизнь убил ты, Василий. Ты думал об этом?

  Василий молчал, а Отто уже не мог сдерживаться:

  - Я вижу, ты себе присмотрел роль кремлёвского мечтателя? Тогда так и надо было говорить: "Здравствуй, Отто. Я - твой бог, несу счастье и радость добрым людям. Я буду называть тебя Железный Феликс, и для начала убей миллиард человек!"

  - Довольно, - говорит Василий, в его голосе опять скука. - Принимай гостей, но тема не исчерпана. Освободишься - продолжим.

  Что ещё за гости? - Отто весь подобрался, но Василий уже молчал.

***

  Дверь открылась.

  - Здесь не принято стучать? - Отто вскочил с кресла и взялся за нож, ожидая полицейского наряда, но в комнату вошла девушка.

  - Мы не помешали? - спросила блондинка, высокая Катерина с хозяйским, оценивающим взглядом.

  - Мы только познакомиться, - робко, прямо с дверей проговорила другая Катерина. Она была не ниже первой, но как-то изящней и женственней.

  - Здесь новичкам нужен особый уход, - заявила третья.

  Эта была пониже первых двух, с осиной талией и великолепным бюстом.

  Отто сглотнул слюну, и ему показалось, что этот звук разнёсся по базе гулким эхом. Это была тройка Катерин, вечно опаздывающих к обеду, вечно над чем-то смеющихся. Тройка самых прекрасных женщин из всех, кого ему только довелось видеть в своей жизни.

  - Мы не помешали? - повторила вопрос вторая Катерина.

  - Нет, - проскрипел Отто. - Не помешали.

  Он смотрел, как девушки, перебрасываясь непонятными ему шутками, рассаживаются. Они были одеты в плотно облегающие костюмы; игра мышц на спортивных ногах гипнотизировала Отто, стесняла дыхание, сбивала с ритма сердце. В комнате властно хозяйничала сложная смесь дорогих духов, мыла и сладкого запаха чистого женского тела. У него закружилась голова. Появилось желание вскочить и убежать.

  - Смотрите, какая прелесть! - проговорила первая Катерина, держа в руках деревянный галеон. Она присела на стул возле стола и поэтому раньше своих подруг увидела игрушку. - Какой милый кораблик.

  Вторая вскочила с кровати, выхватила судёнышко у Первой и принялась вертеть его и так, и эдак, будто это был не кусок потемневшего дерева, а сверкающее золотом украшение из ювелирного магазина.

  Первая охотно уступила ей место у стола и пересела на кровать рядом с Третьей, которая не сдвинулась с места, но и у неё заблестели глаза.

  - А как он называется?

  - Галеон, - глухо ответил Отто.

  - Нет, - настаивала Катерина возле стола. - Собственное имя у него есть?

  - Пока нет. Как-то не подумал об этом.

  "При чём тут галеон?" - подумал Отто. Он силился и не мог сбросить наваждение. Он видел свою Катерину. Это была она. Или они? Как правильно?

  "Связь с большой землёй, судя по их нарядам и парфюмерии, налажена. Денег на досуг своего персонала Василий не жалеет". Эта мысль оказалась спасительной соломинкой. Он начал понемногу приходить в себя и вскоре, к немалому своему удивлению, обнаружил, что давно уже о чём-то разговаривает с Катеринами, уютно устроившимися у него на кровати.

  - Нет, это не шёлк. Сейчас в моде синтетик-пламя, только для меня он слишком ярок. Если женщина не уверена в своих силах, для неё эта ткань просто спасение. Переливы на складках привлекают внимание, не позволяют мужчине отвлечься...

  - ...Больше по душе классические причёски, но длинные волосы требуют тщательного ухода.

  - Мы до сих пор не познакомились.

  - Маша, - это та, что пониже других, с шикарной грудью.

  - Лиля, - это блондинка рядом с Машей.

  - Катерина, - тихо представляется девушка, сидящая на стуле за столом.

  Отто обнаруживает, что до сих пор сидит в своём кресле. Он галантно приподнимается:

  - Отто Пельтц, к вашим услугам.

  Его заявление вызывает у Лили и Маши весёлый смех и бурные аплодисменты. Он несколько мгновений смотрит на девушек, потом переводит взгляд на Катерину. Та, постукивая галеоном по столу, внимательно на него смотрит. Ей не до смеха. Отто чувствует, что тонет в её глазах.

  - Ну, уморил!

  - Во, даёт!

  - А мы думали Папа Римский!

  Они вновь смеются. Отто в недоумении оборачивается к Катерине. Та по-прежнему не сводит с него глаз и постукивает деревяшкой по столу. "Тут что-то не так!" - думает Отто.

  Он переводит взгляд на старательно хохочущих девушек. Он чувствует игру. Их шутки не смешны, а смех фальшивый. От чего они его отвлекают? Нет! Они отвлекают не его!

  Отто, посмеиваясь, оборачивается к Катерине.

  - Может, пересядете к нам сюда, поближе?

  Новый взрыв аплодисментов.

  - Иду на вы, - задыхаясь, вымучивает из себя Маша.

  - Может, у него в глазах двоится? - Лиля.

  Отто с готовностью включается в игру. Он давно не смеялся. Ну как же! Как минимум пятьдесят лет! Поначалу собственный смех воспринимается воплями ворона над падалью. Потом, ничего... начинает получаться.

  "Ну, а соль-то здесь в чём?" - думает Отто. Гогоча, он вновь оборачивается к Катерине. Та, вроде бы, оттаяла. По крайней мере, улыбается и всё ещё постукивает галеоном по столу.

  "Вот оно: интервалы между ударами!"

  - Значит так. Идёт капрал по плацу с дневальным, смотрит: голова лежит...

  Три коротких удара галеоном по столу, пауза, три длинных, пауза, три коротких, пауза, пауза. Три коротких... Да ведь это SOS! Старый добрый Морзе! Тогда мир был иным, и всё было по-другому.

  Он поднимается с кресла, подхватывает протестующую Катерину и усаживает её себе на колени. Левая рука активно жестикулирует, правая похлопывает по талии девушки...

  - ...я вижу, что голова! Почему не причёсана?

  Три точки - тире - точка ... - переходит он на радиотелеграфный код. "Понял".

  Катерина замирает. Она больше не смеётся. Маша и Лиля с ужасом смотрят на её лицо. Она опускает голову. Отто чувствует, как ему на руку падают тяжёлые тёплые капли.

  Лиля вскакивает с кровати:

  - Я тоже хочу! - она сталкивает обмершую Катерину на кровать, сама взбирается на костлявые колени Отто, и ладошкой выстукивает на плече:

  Два тире - две точки, точка - тире, точка - два тире... и в конце: точка-тире-три точки... "З-А-В-Т-Р-А, Ждать".

  - Сейчас попробую что-нибудь повеселее. Командир расстрельной команды...

  "Понял. З-А-В-Т-Р-А. Ждать" - отвечает Отто, и, не в силах больше сдерживаться, в бешеном темпе рассыпается бисером точек и тире: - "Я-Л-Ю-Б-Л-Ю-В-А-С-Д-Е-В-О-Ч-К-И".

  Теперь замирает Лиля. Смех понемногу стихает. Ещё несколько вершин чёрного юмора, и от его мрачных анекдотов девушки совершенно естественно тускнеют.

  Они собираются уходить. И Отто не в силах этому помешать.

  Маша берёт со стола деревянную игрушку:

  - Можно взять с собой?

  - Можно с этим остаться... - Отто делает вид, что пытается её остановить.

  Они старательно разыгрывают из себя чужих людей, но на глазах у всех слёзы. Особенно худо приходится Катерине. Подруги поддерживают её.

  И выходят за дверь.

***

  Отто лежит на спине. Все мышцы расслаблены, дыхание ровное. Со стороны кто угодно может поклясться, что он спит. Но это не так.

  Он давно уже не чувствовал такого подъёма душевных и физических сил. Неделя отдыха, отличное питание, втягивающий режим тренировок. Он прекрасно выспался.

  Он здоров и неприлично молод.

  Ощущения фантастические.

  Он не один. У него есть семья. Есть кто-то, кому он дорог, о ком нужно заботиться, кому можно довериться и кому приятно подчиняться. Отто улыбается. Подносит левую руку к губам. Солёная!..

  Он мог подумать о такой возможности.

  Василий проболтался, что женщин хватает на всех.

  Потом не стал скрывать статистику воспроизводства оригиналов. Один из десятка. Если женщин на Базе порядка тридцати, то и выходит, что Катерин - трое. Ничего удивительного, что они решили объединиться, и ничего странного, что им пришлось прикинуться дурочками-хохотушками. Наверняка им не только дурочками приходилось прикидываться все эти годы...

  Его улыбка увяла. Опять победа отдаёт горечью... да и где эта победа?

  "Девчонки что-то задумали, - решил Отто. - И они торопятся. Правильно. Время теперь играет против нас".

  - Отто?

  - Чего тебе?

  - Давай продолжим.

  - А утром нельзя?

  - Утром будет другой день, Отто. Другой день - другая жизнь. Там будет другой Отто, и другой Василий. Пусть сегодня эти, сегодняшние, договариваются.

  Отто подносит к глазам светящийся циферблат часов. Половина первого.

  - Ни днём от тебя покоя, ни ночью.

  - Я был о тебе лучшего мнения, Отто. Таких женщин упустил. Нашёл, что им рассказывать. Неужели в твоём репертуаре ничего веселее не нашлось?

  - А ты, значит, подслушивал?

  - Нет, не "подслушивал". Старался быть в курсе событий.

  - А если бы мне удалось затащить одну из них в постель, ты бы тоже "постарался быть в курсе"?

  - Обязательно.

  - А у тебя с этим делом всё в порядке? В твоих словах что-то нездоровое.

  - Тронут твоей заботой, Отто. Почему ты улыбаешься?

  Отто открывает глаза. Плотный мрак окружает его со всех сторон. "Интересно", - думает он, протягивает руку к выключателю и зажигает свет.

  - Если моя забота тебя "трогает" сильнее, чем эти девицы, прими соболезнования.

  - Можешь оставить их себе, - недовольно отвечает Василий. - Ты опять зарываешься. Твоё нахальство напоминает моль, лениво порхающую перед носом хозяйки. До её аплодисментов, разумеется. Кстати, эту троицу ты недооцениваешь. Эти барышни взбалмошны, своенравны, всегда себе на уме, и о чём они думают, только Богу известно...

  - То есть, не тебе? - немедленно уточняет Отто.

  - Похоже, ты меня подловил, - после минутной паузы соглашается Василий. - Только это ничего не меняет.

  - На основании чего ты возомнил себя богом, Василий? Это так нескромно...

  - Исключительно на опросе общественного мнения.

  "Ну, погоди! Уж я-то знаю, кого мне спросить..."

   Василий долго молчал, и Отто решил рискнуть:

  - А почему они решили меня навестить? Какое они ко мне имеют отношение? Им-то обо мне что известно?

  - Представь себе, ты знаменитость, Отто! Твой шеф был высокого мнения о твоей бесчеловечности и не поскромничал при описании твоих подвигов. Теперь ты - герой телесериалов и комиксов. Злодей мирового масштаба минувшей эпохи!

  - Ты обо мне прочитал в Интернете? - уточнил Отто.

  Его радовало, что белых пятен становится всё меньше.

  - Между прочим, это их идея предложить оригиналу Отто Пельтца роль императора. И мне эта мысль пришлась по душе. Так что не удивляйся восторгу, с которым они встретили твоё выступление: "Отто Пельтц, к вашим услугам!" Ты был очень забавен...

  "И в самом деле, молодцы девчонки! - подумал Отто, - и как здорово у них всё сошлось. Вот только как мне быть с их троекратным численным перевесом"?

  - Ну, а меня, по-прежнему, эта идея не воодушевляет. Купи себе профессионального политика, заплати ему денег, сколько он захочет. И пусть себе сидит на императорском троне, а ты знай, -верёвочки дёргай...

  - Проблема в их продажности, Отто. Сколько этому зверью не плати, оно всегда в карман смотреть будет. Они, как сварливые жёны: ни за что не соглашаются на роль содержанки. Их устраивает только всё. Всё, что есть, включая заначку на субботнюю выпивку.

  Он немного помолчал, потом продолжил:

  - Есть ещё одна причина. За каждым политиком, кроме шлейфа преступлений и неоплаченных долгов, неотступно следует его команда. Армия людей, которая кормится со стола лидера. Эта камарилья вездесуща, как болотная мошка. Я не могу довериться верхушке айсберга. Или буду вынужден следить за каждым его шагом, в постоянном страхе, что чего-то не учёл, в чём-то просчитался...

  - То ли дело Отто Пельтц...

  - Конечно, - принимает поддержку Василий. - За тобой ничего нет. И весь ты, как на ладони...

  Отто вздрогнул.

  - Василий, раз уж мы допускаем возможность твоей человеческой сущности, не сочтёшь ли ты достойной своего внимания просьбу о кратковременном отдыхе. Третий час...

  - Спокойной ночи, Отто.

  - Спокойной ночи, Василий.

  Отто выключил свет и задумался.

  Была какая-то связь между Василием и "Новыми услугами". Какая? Он знает Мичурина. Может, Шеф и Василий? Нет. Будь Василию известна личность Шефа, он бы не цитировал с такой убеждённостью досье Пельтца. Да и о Катерине он бы знал. Кстати, а кто такой сам Василий? Копия. Все покойники, там, на болоте, были копиями.

  Точно!

  "Экспедиция добралась до Базы. Шары в порядке защиты периметра уничтожили людей. Потом опомнились - не лучшее начало для встречи миров, - клонировали погибших, и привезли копии к тому месту, где я их нашёл. Велели возвращаться. Но вместо этого люди уселись в кружок, подумали-подумали, да и отравились, все до одного. Почему? Осознали своё несовершенство?"

  Чувствуют ли копии своё несовершенство? Свою ущербность? Следует ли их считать людьми? Если они в состоянии отравиться, то, наверняка, следует. Уж очень это по-человечески.

  Стоп! "А сам-то ты кто? - спросил себя Отто. - Ты ведь тоже копия! Чувствуешь ли ты своё несовершенство, следует ли тебя считать человеком?"

  Он пошевелился, устраиваясь удобнее. Нет, он не чувствовал никакого несовершенства или ущербности. А вот насчёт человечности... на этот вопрос ему всегда было трудно ответить.

  "А почему Василиев было два? Или три? Кто их сделал и с какой целью? Один сидел в компании мертвецов, другой лежал со мной на верхушке валуна, с третьим я встретился на базе. И если б не свалился ему под ноги, я бы на него напал. Просто так, с перепугу..."

  "Отто, а почему ты вбил себе в голову, что Василий входил в состав погибшей экспедиции? Он этого не говорил. Более того, судя по некоторым ответам, он об экспедиции вообще ничего не знал. И не знает. Тогда откуда он взялся?"

  "Нет! Это всё не то. Так гадать можно до бесконечности.

  Нужно думать о связях Василия. О ком ещё из "Новых услуг" я с ним говорил?"

  Отто терпеливо перебирал карточки в аккуратной картотеке своей памяти. Он нисколько не сомневался в успехе. Подсознание давно решило эту задачу. Если бы сам Отто был чуть меньшим рационалистом, чуть больше доверял чувствам, он бы уже знал этот ответ. А так приходится подбираться к нему длинными окольными путями.

  "Васо! - вспомнил Отто. - Я говорил с ним о Васо. Василий спросил не о самом венгре, а о том, кто мне сказал, что в консервах - лимоны. Я ответил, что Шеф. Но на самом деле это сказал Васо, который говорит на ломанном русском и понимает через два слова третье".

  Разгадка была рядом, только руку протянуть. Но что-то по-прежнему мешало. И Отто не стал настаивать. Он привычно расслабился и выровнял дыхание. Уже в полусне улыбнулся, и вместе с улыбкой пришла потрясающая мысль: "Если Господь дал мне три Катерины, и каждая из них намерена связать свою жизнь со мной, то можно ли поступать вопреки воле Господа?"

III

  Сегодня на завтрак творог с изюмом, тосты с маслом, мёд, орехи и чёрный кофе. Я давлюсь творогом, совершенно не чувствую вкуса кофе и с изумлением обнаруживаю, что могу есть орехи без обязательных прежде упражнений с зубочисткой. Это приятное открытие. Зубы подогнаны, как планки дорогого паркета.

  Мне велели ждать. Я и жду. При мне всё моё имущество, состоящее из ножа, телефонов, наполовину израсходованных аптечек и мирового запаса бриллиантов. Только бы выбраться отсюда, я сумею обеспечить своим женщинам счастливое будущее.

  Остаются, конечно, ещё несколько вопросов... о Василии, например. Интересно, шары копировали Василия по той же методике, по которой сам Василий копировал сотрудников базы? Судя по всему - нет. Иначе были бы и другие члены экспедиции, и были бы копии самого Василия. И "Василиев" было, как минимум, двое... Но так ли важны ответы? И вообще, существует ли загадка большая, чем смысл жизни? Если нет, то умерим своё праздное любопытство и бежим отсюда, если есть такая возможность. Тем более что попутчики подобрались - лучше не придумаешь.

  И всё-таки что будет дальше? Убежим от Василия, заживём счастливо и безбедно, будет у нас куча детишек... стоп! Отто, дорогой, но у тебя уже должна быть куча детишек! Не меньше тридцати штук! И каждому должно быть под пятьдесят. Стало быть, и внуками я уже обзавёлся, так что ли? И правнуками?!

  Я делаю неосторожный глоток, и кофе устремляется в лёгкие. Захлёбываюсь, кашлем пытаюсь прочистить горло, вскакиваю, судорожно прижимаю салфетку ко рту. Кто-то изо всех сил колотит меня по спине.

  - Всё, - хриплю. - Довольно... прошло уже.

  Рядом - побледневшая официантка. Протягивает полотенце. Наши руки на мгновение соприкасаются. Она подошла вплотную, мне даже приходится сделать полшага назад, чтобы соблюсти какие-то приличия. Любопытно, но я совершенно не воспринимаю её Катериной. Чужой человек. Но она, похоже, не прочь постоять рядом ещё немного.

  - Вам лучше?

  Я не успеваю ответить. Знакомый голос властно отправляет официантку прочь.

  - Его ни на минуту нельзя оставлять одного!

  - Вы видели, какая нахалка?!

  - С тобой всё в порядке, Отто? - это, конечно, моя Катерина.

  Я киваю, ещё раз вытираю полотенцем губы и усаживаюсь вместе с ними за стол.

  - Доброе утро, - это Катерина.

  - Привет, - это Маша.

  - Как спалось? - это Лиля.

  - Доброе утро, привет, плохо, - а это я, пытаюсь вести разговор со своими невестами одновременно.

  Они оценили мой ход. Расцвели, заулыбались. Как они прекрасны! Как давно у меня не было женщины! А женщин не было никогда. С ужасом чувствую, как моё лицо расплывается в счастливой, самодовольной улыбке.

  - Почему плохо? - интересуется Лиля.

  - Терпеть не могу творога, - сообщает Маша.

  - Я тоже долго не могла уснуть, - жалуется Катерина.

  "Да, Господи, Твоя взяла. Я хочу этого. Хочу этих женщин за одним столом, и в одной постели. Хочу слышать их голоса, как они переговариваются друг с другом, хочу смотреть на них, дышать ими..."

  - Что может быть хуже ухода прекрасных женщин? Я знаю один неплохой ресторанчик в Карачи. Тебе следовало вернуться. Думаю, вдвоём мы бы справились с нашей бессонницей.

  Они хлопают в ладоши и смеются. Официантка приносит еду, ловко и быстро расставляет тарелки по столу. Передо мной опять чашка, полная чёрного дымящегося кофе. Любопытно, со стороны девушки я не чувствую обиды и напряжения. Может здесь так принято? И то, как мои женщины её отправили, не является грубостью?

  Официантка забирает у меня полотенце, приветливо желает всем приятного аппетита и уходит. Игра продолжается:

  - И что там подают?

  - Ты мне начинаешь нравиться.

  - Никогда так не смеялась.

  - Осьминожку. Только для твоих глаз. Никогда не говори никогда. - Эта задачка была не из самых сложных.

  Меня вновь награждают аплодисментами. Даже Катерина на какое-то мгновение оживает и со смехом кричит "Браво!" Я не могу сдержаться и беру её за руку. Она не возражает. Я люблю её. И я доволен собой.

  - Будь осторожен в обещаниях, - заботливо советует Маша. - На Базе есть женщины красивее нас.

  - О, госпожа, так ослепляет ваша красота, что проношу я ложку мимо рта. Куда уж мне теперь другую женщину увидеть...

  - Тогда тебе нужны чёрные очки и тросточка, - замечает рассудительная Лиля. - Ты ещё и стихи пишешь?

  - Нет, - я немного растерян. - Случайно получилось...

  - Кстати о тросточке, - перебивает меня Маша. - А мне ты можешь сделать такой же кораблик, как у Катерины?

  - Терпение, девочки, - пытается урезонить их Катерина, свободной рукой она достаёт из сумочки галеон и ставит его на стол. - Господин Пельтц, похоже, готов обслужить не только нас, но и весь женский персонал Базы.

  Мне слышится насмешка, но осуждения в её голосе нет.

  Я отпускаю её руку, беру со стола игрушку, снимаю с пояса нож и приступаю к гравировке.

  - Англичане говорят: "Дайте собаке плохую кличку и можете смело её повесить". Сейчас мы дадим этой посудине такое имя, что она доплывёт до Антарктиды.

  Они с восхищением смотрят на скупые, точные движения моих рук. Пусть смотрят. Мне самому нравится.

  - И всё-таки, Мастер, - напоминает Маша. - Куда записываться в очередь за вашими шедеврами?

  - Красивых женщин обслуживаем без очереди, - отвечаю важно, в соответствии с только что присвоенным званием. - Одна беда, материал нужен. Без материала, госпожа, сами понимаете, никак!

  - У нас как раз сегодня облёт, - радостно сообщает Маша.

  Её грудь колышется в такт движениям рук, и мне приходится прилагать немалые усилия, чтобы сосредоточиться на работе. Стружку стряхиваю прямо на скатерть. Не мне же убирать...

  - Что за облёт такой?

  - Техобслуживание ретрансляторов, - уточняет Катерина.

  - Понятно...

  - Сомневаюсь, - усмехается Лиля. - Вся информация накапливается в коллекторах ретрансляторов, и только потом, одним пакетом передаётся к нам, на Базу. Меры безопасности.

  - И вы "техобслуживаете"?

  Они дружно пренебрежительно фыркают.

  - Как это бестактно!

  - Девочки, он забывается!

  - Мы пилоты, - проникновенно объясняет Лиля. - Экипаж челнока два ноля семь, в полном составе.

  Нож на мгновение замирает. Эту часть я совершенно выпустил из виду. Я обошёл Базу уже несколько раз, интересуясь главным образом общей архитектурой и системами жизнеобеспечения. На одну только отсечную дверь потратил два дня. Зачем мне это было нужно - не знаю. Ничего не мог с собой поделать. Слабость у меня к сейфам. А вот о транспорте как-то не подумал...

  - Итого, у вас тут больше семи челноков.

  - Четыре, - строго поправляет Маша. - Но нам нравится этот номер.

  "Ещё бы!", - ухмыляюсь я про себя.

   Работа почти закончена. Девушки прилагают немалые усилия, чтобы разглядеть, чьё имя я вырезал на корме. Их ждёт небольшой сюрприз. Или немалое разочарование, смотря как относиться к моей проблеме.

  - Мы говорили о сегодняшнем облёте, - напоминаю Маше о прерванной теме.

  - Я просто подумала, что мы могли бы взять тебя с собой. Сегодня летим на точку в лесу, ты бы мог сам подобрать подходящую деревяшку...

  - Это невозможно, - немедленно набрасываются на малышку её подруги. - У нас все места заняты техниками, куда мы его посадим?

  - Что ещё за техники? - я недовольно вскидываю бровь. - Зачем нам техники? Что мы - без техников не справимся? В крайнем случае, я могу постоять.

  Снова дружелюбное хихиканье.

  - Нет, Мастер, без техников нельзя. Мы их доставим, и они будут работать. А ты, если, конечно, полетишь с нами, сможешь подыскать что-то стоящее...

  - Для этого никуда не нужно лететь, я уже нашёл...

  - А ветку винограда ты можешь вырезать?

  - Для вас, дорогие мои, я всё могу, - работу я закончил, но показывать её не тороплюсь. - Вот только техники... вы уверены, что без них - никак?

  - Уверены-уверены, - внезапно вклинивается в разговор голос Василия. - Отто, можешь лететь, только смотри - без фокусов! Девушки, присматривайте за этим парнем, чуть что - не церемоньтесь, ничего ему не сделается. И не забудьте ему объяснить, что захват челнока лишён смысла: автопилот по моему сигналу отключит ручное управление и сам приведёт машину на Базу.

  Я передаю женщинам галеон, и они разглядывают имя на корме: "КАЛИМА". Они переглядываются между собой и поднимаются из-за стола. Не успеваю вместе с ними подняться, как они все, одновременно, меня целуют...

  - Послушай, урод, ты не пара для таких красавиц!

  Девушки прячутся мне за спину.

  Я поражён.

  Такая реакция совсем не в духе моей Катерины. Маскируются? Не хотят раньше времени выказывать боеготовность?

  Перевожу взгляд на источник беспокойства. Над столом башней возвышается Никодимыч с номером "5" на рукаве. Борода воинственно задрана вверх, маленькие глазки на красном, лоснящемся лице беспокойно бегают. Правая рука на поясе, рядом с рукояткой ножа.

  Меня разбирает смех. Его группа поддержки, ещё два Никодимыча, стоят в четырёх шагах от нас. И выглядят так же: пугливая настороженность. Вдруг укусит! Встаю. Обхожу стол. Подхожу к Пятому вплотную и заглядываю в его беспокойные глаза. На самом их дне вижу страх. Я не удивлён. Всё было и так понятно. Получил человек приказ: подойди к новичку и потрепи ему нервы. Если получится - убей, нет - пеняй на себя. Сам виноват. Умри, но приказ выполни. Вот он и выполняет. Только умирать не хочет.

  - А ты что, мне свои услуги предлагаешь? - говорю громко и внятно, чтобы мои слова были слышны в самом дальнем углу притихшего зала. - Так я бородатыми мальчиками не интересуюсь.

  Никодимыч пытается отскочить, выхватывает нож, но я следую за ним, нож упирается мне в пояс, набитый пластиковыми аптечками.

  - Какой симпатичный ножик, - я делаю вид, что внимательно рассматриваю нож, приставленный к моему животу. - Где взял? Украл?

  Бородач уже не пытается что-то сказать. Страх, прячущийся на самом донышке глаз, сочится у него из всех пор, выплёскивается наружу крупными каплями пота на лбу и быстро превращается в ужас. Он ничего не говорит, только отступает. Группа поддержки пятится вместе с нами.

  Так мы и перемещаемся в полной тишине по залу.

  Мой расчёт простой: если он ножом надавит, то аптечки меня прикроют. А чтобы пробиться через них или изменить место укола, ему придётся сделать замах... и тогда я отберу у него нож.

  Неожиданно для самого себя опираюсь на лезвие ножа аптечками, вытягиваюсь на носки и облизываю ему правое ухо.

  С жалобным визгом Пятый отскакивает. На этот раз я его не преследую, остаюсь на месте. Никодимыч левой рукой пытается вытереть влажное ухо. Я поднимаю указательный палец и назидательно замечаю:

  - А ведь мог и откусить! Так что теперь это ухо - моё. Твой номер я запомнил. В следующий раз, как попадёшься на глаза, я это ухо отрежу и съем. Понятно?

  Не опуская руку с ножом, он нервно кивает и вновь пятится. Стою неподвижно, смотрю ему в глаза и говорю, не повышая голоса:

  - Я не слышу...

  - Понятно, - хрипит Никодимыч.

  - Громче!

  - Понятно, - он почти воет.

  Я легче его в два раза. Но воля противника парализована, потому что он уже видит не меня, он видит свою боль и увечья.

  Любая собака в несколько раз легче и слабее человека.

  Почему же люди боятся собаку? Потому что она может укусить. Внушите себе желание, вот сейчас, именно в это мгновение до смерти закусать пса. Забудьте о том, что вы - жертва, и уверяю вас, ваш четвероногий враг, поджав хвост и жалобно повизгивая, тут же умчится прочь...

  Я поворачиваюсь к Никодимычу спиной и спокойно возвращаюсь к столу.

  - Фашист! - тоненько пискнул чей-то голосок.

  Я даже не обернулся.

  Девушки по-прежнему стоят за моим стулом. На их лицах сложная смесь ужаса и отвращения. Нет. Среди них нет моей Катерины. Я давно заметил: люди весь обед могут восхищаться поваром, но стоит им пройти на кухню и увидеть человека, снимающего шкуру с кролика, как они почему-то бледнеют и спешат поскорее убраться вон.

  - Он такой милый, - непринуждённо говорю я.

  - М-да! - вдруг оживает трубка у меня на поясе. - Уж лучше бы ты свои анекдоты рассказывал...

  Неужели было бы лучше, если бы я его убил?

IY

  Мы идём по длинному узкому коридору, неподалеку от портового терминала Базы. Входная отсечная плита там давно отремонтирована. Барельеф на потолке так и висит на своём месте. Насколько я понял, он - единственное, что осталось от прошлых хозяев всего этого сооружения. За эту неделю мне удалось немного разобраться в архитектуре Базы. Временами мне кажется, что я понимаю логику её строителей.

  "- Василий, ты так старательно очеловечил Базу, что трудно представить, как здесь было тогда, в первые дни...

  - Я понимаю, о чём ты говоришь, - голос напряжён. Это и есть "неудобный" вопрос? - Видишь ли, в то время было слишком много проблем. Чтобы выжить, принимались решительные меры. А потом, как-то увлеклись...

  - И порушили проблемы "до основанья"?

  - Точно! - в голосе облегчение, - так получилось...

  Не захотел он говорить об этом. Почему?

  Коридор выводит нас в высокий вестибюль, в котором к нам присоединяются четверо Отто Пельтцев и двое Петров Никодимычей. Ещё одна загадка: зачем четверо полицейских сопровождают двух техников?

  Или это у них вместо тренировки? Никогда ещё не видел полицейского, занятого производительным трудом. Всегда было интересно, кто им дома гвоздь в стенку забивает?

  А может причина во мне? Чтоб не убежал?

  Мы поворачиваем и углубляемся в следующий коридор. Жёлтые круги с номерами на спинах колышутся в такт движению. Прямо передо мной первый и седьмой - это мои близнецы, Отто Пельтцы вышагивают. Впереди них следующая пара Отто Пельтцев - пятый и шестой, перед ними, сразу за девушками мелькают Никодимычи, номера второй и третий. Четвёртого, для ровного счёта, почему-то не взяли. Надоел, наверное. Курит вонючие сигары, сквернословит и постоянно сплёвывает на дорогой персидский ковёр. Ну, или что-то в этом роде. Не взяли - и точка!

  А может пассажирских мест всего семь...

  Новая идея меня увлекает. Если пассажирских мест - семь, тогда понятно, почему Василий ограничил число копий до семи. Более того, я видел копии четырёх человек, и челноков четыре. Это означает, что при необходимости Василий может за один заход вывезти всех мужчин. А женщины? Похоже, Василий думает о возможности эвакуации чуть больше, чем мне говорит.

  Кого же он будет вывозить в первую очередь?

  Странное у него всё-таки отношение к женщинам... Девушки идут впереди всех. Их оранжевые комбинезоны почти полностью скрыты чёрными спортивными костюмами мужчин. Все хмурые и сосредоточенные. Никто не здоровается, никто не говорит. Так, наверное, после прекрасного уикенда люди в понедельник едут утром на работу в машинах, трамваях, автобусах: хмурые, сосредоточенные, злые.

  Я плетусь позади колонны, которая растянулась метров на пятнадцать и вслед за остальными погружаюсь в свои мысли. Впервые в жизни я выступаю пассивной стороной в разворачивающихся событиях. Надеюсь, девушки хорошо понимают, что делают. Хотя в любом случае выбора у меня нет. Работать с Василием я не буду, скоро ему эта канитель надоест, меня ликвидирует и сотворит себе новую игрушку...

  - Стойте!

  Все послушно останавливаются. Я кручу головой, но причину остановки понять не могу. В метрах тридцати от нас коридор расходится на четыре коротких рукава, а там, дальше, в конце каждого, видны откинутые на пол огромные, метра три в диаметре люки.

  И только сейчас понимаю, что это говорит Василий.

  - Отто, сдаюсь. Я ещё не готов к таким экспериментам. Поворачивай назад. Ты никуда не летишь.

  Будто шорох пролетел по коридору. Катерины спереди фуриями налетают на техников. Никодимычи, совершенно не ожидавшие такого оборота, мешками валятся на пол. Зато пятый и шестой Отто успевают отреагировать: отбив ножи девушек, они выхватывают свои.

  Я срываю с пояса нож и атакую пару, стоявшую всего мгновение назад в двух метрах от меня. Но первый и седьмой с той же стремительностью движутся вперёд, мой нож рассекает воздух, а предполагаемая жертва всаживает нож в спину пятого. Шестой падает вслед за ним. Замираю. Я ведь только что едва не убил своего спасителя. Всё происходит в какую-то долю секунды. Смотрю на четыре трупа, распростёртых на полу. Вот лежат Отто Пельтцы. Их только что прирезали другие Отто Пельтцы, их кровные братья-близнецы.

  Вся гнусность гражданской войны в четырёх лужах крови...

  - Отто, - я узнал голос Катерины. - Бегом.

  Оказывается, они уже отбежали от меня метров на десять.

  Быстро набираю скорость и несусь вслед за остальными к поднимающемуся с пола люку. Раздумывать некогда. Девушки добегают первыми, переступают комингс и уже с той стороны оборачиваются к нам. Парни, бегущие впереди меня, перескакивают люк. Я изо всех сил отталкиваюсь и уже в воздухе понимаю, что щель стала слишком узкой. Поразительно, насколько послушным в такие мгновения становится тело. Люк с неотвратимостью судьбы, незаметно, но упрямо, миллиметр за миллиметром отрезает меня от остальных. Через оставшуюся щель вижу спокойные, отрешённые от обычных человеческих страстей и чувств голубые глаза парней. Их светлые, коротко постриженные и зачёсанные наверх волосы, прямые носы, ямочки на подбородках, губы, упрямо сжатые в тонкий шов рта. Из-за плеч бойцов выглядывают девушки. Лиля в ужасе смотрит на меня, прикрыв рот ладошкой, Маша что-то кричит, то ли мне, то ли парням. А может, и не кричит вовсе, только рот раскрыт, волосы веером. Катерина всех расталкивает, видно, как она старается подобраться ко мне поближе...

  Перегруппировываюсь в воздухе и дельфином, головой вперёд, влетаю в помещение. Задолго до болезненного падения слышу, как с глухим шипением закрывается дверь. Подо мной кто-то кряхтит и охает. Это один из Пельтцев. Седьмой номер.

  Я позволяю ему выползти из-под себя и говорю:

  - Для гимнастического мата ты жёстковат, парень.

  - Ты тоже не пластилиновый, - ворчит он в ответ.

  Лиля и Маша, стуча ножками по узкой винтовой лестнице, быстро взбираются куда-то наверх, и там пропадают. Оба моих двойника степенно вытирают руки и ножи салфетками. Чувствуется, что делают они это со скукой, наверняка не в первый раз.

  Катерина стоит рядом. Становится тепло и сладко от одного её только взгляда. Я беру её за руки и чувствую, как у неё дрожат пальцы. Полные слёз глаза, как окна во Вселенную. Этот мир создан для меня.

  Первый поцелуй всегда неуверенный и робкий. Её губы пахнут мятой и юностью. Я обнимаю её талию, меня сводит с ума податливость и гибкость её тела. Всё такое родное... и совершенно незнакомое. Мы фактически чужие люди. Я похоронил её, а она меня ждала не один десяток лет. По всем законам она давно должна была забыть о своей цветущей молодости, а я сгнить в этом чёртовом болоте. Но мы молоды, полны сил и желания, держимся за руки и целуемся. И всё это - та ось, вокруг которой теперь будет вертеться наша жизнь. Если понадобится, мы скуём руки наручниками, но никогда больше не расстанемся...

  - Мир! - слышу свой ликующий голос, становится страшно от распирающего счастья. Мне всё равно, что подумают двойники, я хочу, чтобы мой голос был слышен девушкам наверху. - Я люблю тебя!

  - Ага, вот и я о том же, - оживает пластмассовая трубка у меня на поясе. - Что дальше, Отто? - спрашивает Василий.

  Я неохотно возвращаюсь к реальности:

  - А в чём, собственно, дело?

  - Да так, и в самом деле безделица: угнан челнок, зарезаны четыре человека, трое тобой похищены, статус ещё двоих пока непонятен. Вроде бы всё. Или у тебя есть что-нибудь новенькое?

  Немного отодвигаюсь от Катерины и осматриваюсь. Не могу поверить, что мы и в самом деле внутри транспортного средства: круглая стена, сферой смыкающаяся кверху, семь глубоких кресел расставлены по периметру стены, винтовая лестница в центре выныривает из-под пола и ведёт куда-то вверх. Ни дверей, ни намёка на иллюминаторы. Как мы сюда попали? Тот же ровный свет с потолка, что и во всех помещениях базы. Тот же синтетический ковёр с высоким ворсом на полу.

  Двойники закончили чистку оружия и примёрзли к креслам: сидят прямо, о чём-то тихо переговариваются. Смотрю на гибкую, пластичную Катерину и чувствую облегчение: у меня есть жена.

  Сверху спускаются Маша и Лиля, тихо проходят к креслам и усаживаются рядом с двойниками. Те сразу замолкают.

  Смотрю на них и понимаю: от меня ждут гениальных решений. Как пролезть через игольное ушко, например. Или прокатиться по радуге верхом на единороге. На их лицах - спокойствие и умиротворение. Они полагают, что своё дело сделали. Их гений на свободе. Теперь будет, кому о них заботиться, кому за них думать. Теперь дело за ним.

  Трюк называется: "подержите младенца"...

  Отстёгиваю трубку с пояса и кладу её на кресло. Мне нужен кто-то, кто бы прояснил ситуацию. Катерина, к сожалению, не подходит. Близнецы тоже... я им не верю.

  Показываю указательным пальцем на Лилю. Она с готовностью встаёт. Иду к лестнице, она следует за мной. Вопросительно приподнимаю брови и показываю сначала вверх, потом вниз. Она не утруждает себя ответом, проходит мимо меня и быстро поднимается наверх.

  Мы оказываемся в четвертьсфере метров пять диаметром. Три кресла, огромный экран, штурвалы, приборная панель, индикаторы, мониторы... полный антураж научно-фантастического фильма про космонавтов будущего.

  - Почему не взлетаем?

  - Створ порта управляется с центрального пульта. Пока не откроют, взлететь не сможем.

  - Мы герметично закупорены, что у нас с воздухом?

  - Практически неограниченно, воды столько же.

  - Питание?

  - Двое суток. Но можно, конечно, начать голодать прямо сейчас. Тогда неделю продержимся.

  Глажу вещмешок у себя на поясе. У меня другие представления о наших запасах.

  - Какой был начальный план?

  Она пожимает плечами:

  - Взлетаем и действуем по обстоятельствам.

  - Сколько времени занимает подготовка к полёту?

  - Нисколько, - она качает головой. - Садишься в кресло пилота, нажимаешь кнопки и летишь...

  - Автопилот?

  - Катерине кажется, что мы сумеем его отключить...

  "Кажется!" Детский сад. А я-то думал, что они мне в бабушки годятся.

  - "Кажется"? - она молчит. - Оружие?

  - Никакого...

  - Но хоть что-нибудь мы можем взорвать?

  - Только себя!

  - Ну! - я не могу скрыть радости. - Это уже что-то. Створ порта один для всех челноков или у каждого свой?

  - К створу ведёт один коллектор. Общий для всех челноков.

  - Прекрасно!

  Из шахты лестницы показывается голова одного из близнецов. Кажется, Первый, он вообще побойчее своего братца. И моего, конечно...

  Он поднимается чуть выше, - да! это Первый, - и передаёт мне трубку телефона. Оттуда уже рвётся недовольный голос Василия:

  - ...пропал, или язык проглотил?

  - Нет, ищу способ тебе его укоротить.

  - Я всё хотел спросить, где ты учил русский язык?

  - А почему это тебя интересует?

  - Для немца ты слишком правильно строишь предложения, кроме того, большой запас идиом и выражений...

  - Когда-то я был уверен в своих исключительных способностях к языкам, - выдерживаю небольшую паузу, потом добавляю. - До встречи с тобой, если быть точным.

  - Почему же две гениальности не могут договориться?

  Я спускаюсь по лестнице в общий зал и усаживаюсь в свободное кресло рядом с Катериной. Нет необходимости что-то скрывать от своей команды. Пусть слушают.

  - Похоже, ситуация патовая, - не дождавшись моего ответа, говорит Василий, - ты не находишь?

  - До сих пор мне попадались только проигрышные партии. Ничья - это совсем неплохо. Для меня это прогресс.

  - Я знал, что консультацию ты получишь. И в одиночку ты не смог бы захватить челнок. Это Первый и Седьмой, верно? Они тебе помогли?

  - Это что-то меняет?

  - Ничего, - соглашается Василий. - Что будем делать?

  - А у тебя какие предложения?

  - Для начала отпусти девушек, зачем они вам? Это не по-мужски. Зачем их впутывать в наши разногласия? Тем более что взлететь вы не сможете...

  - Добрейшей души человек! - я одобрительно киваю. - И о девушках позаботился, и готовность к диалогу показал, и даже о мужском достоинстве напомнил...

  - Что же в этом плохого, Отто? Это ты захватил чужую собственность, ты убил четверых, взял заложников... как-то странно ты начинаешь новую жизнь...

  Спешу его успокоить:

  - Я только разминаюсь. У меня широкая программа противоправных действий. Особенно на ближайшее будущее.

  - Например?

  Мне очень не нравится его голос. Я постоянно чувствую подвох. Что-то здесь не так. Если бы не четверо покойников в коридоре и прыжок через отсечную дверь, я был бы уверен, что все мои ходы давно просчитаны.

  "Скука и смертная тоска, - вот что выдаёт его голос. - Всегда одно и тоже. Каждый божий день угоняют челнок и режут кого-нибудь из персонала".

  - Например, взорву створ порта и разгерметизирую Базу. Итого, даже если ты не утонешь: минус один челнок и лет двадцать на ремонтные работы.

  - И чем же ты взорвёшь створ, если не секрет?

  - Какие же тут секреты? Своим челноком, разумеется.

  - Это мой челнок!

  - Как скажешь, - я пожимаю плечами. - Взорву твоим челноком, если тебе от этого слаще.

  - Ты не сделаешь этого!

  - Почему?

  - Сам погибнешь.

  - Я уже пятьдесят лет как погиб, верно? И разговариваю с тобой только по недоразумению.

  - Ты блефуешь!

  - Ты забыл, как я умирал возле вертолёта? Или как мы тащили тонну горючего? Может, напомнить, как я разбился при падении с вершины валуна? Или тебе не понравилась наша встреча внутри базы, когда я тебя чуть не прирезал? Что я потеряю от взрыва? Ничего! И посчитай, что потеряешь ты...

  - Погибнут девушки...

  - Не скули. Для императора Вселенной ты ведёшь себя недостойно.

  - Как тебе удалось завербовать Первого и Седьмого?

  - А как ты читаешь мои мысли?

  - Я не читаю твои мысли, Отто.

  - Сейчас, нет. Но там, на болоте, ты же не знал наречий Эль-Араб, ты просто понял, о чём я говорил. И когда я тонул, ты не мог меня слышать, и о том, что я учился на водолаза-спасателя, я тебе не говорил...

  - Это неизвестные большинству людей чувства. Но они пробуждаются у копий, чьё сознание очень близко к оригиналу. Это и есть премия. Мы как-то коснулись этой темы. У всех по-разному. Чаще телепатия, а у меня, вдобавок, клонирование и регенерация. Одним только усилием воли. Классно? А ещё я вижу будущее...

  - А-а, вот оно что! И как там, в будущем?

  - Не разобрать, очень смутно. Это уже твой дар, Отто, дар большого перекрёстка. Ты даёшь миру альтернативу. Я это почувствовал сразу, как только ты пробудился. Одно только твоё присутствие уравнивает вероятности невозможных и запланированных событий. Очень интересное свойство. Это одна из причин, почему я предлагал тебе пост императора. И что бы дальше не произошло, моё предложение остаётся в силе. Это не банальная прослушка чужих мыслей...

  - Ты так говоришь, будто вокруг тебя одни телепаты, от которых ни спрятаться, ни скрыться.

  - Представь себе. Кстати, один из телепатов у тебя на борту.

  - И кто же это?

  - Ты предлагаешь мне решать твои проблемы? - он коротко рассмеялся. - Давай лучше обсудим, чего ты хочешь?

  - Я хочу подороже продать свою жизнь.

&;nbsp; - Удивил! Все только этим и занимаются.

  - Как это?

  - Очень просто. С рождением получают кредит - жизнь. Потом или разменивают её по мелочам, или, однажды, всё-таки подворачивается удачная сделка и удаётся вернуть ссуду.

  - Да ты философ!

  - Во всяком случае, не убийца.

  - А тот миллиард?

  - Это не убийство.

  - А что же это?

  - Вынужденная жертва. Придёт время, и ты убедишься в этом. Мне очень жаль, что ты не нашёл в себе веры...

  - Ладно, хватит болтать, мне некогда, - ну, вот, опять "понесло". Так мило беседовали, и на тебе! Или это упоминание о вере меня взбесило? - Отпирай ворота, или я тебе сейчас так коллектор разнесу, что тысячу лет восстанавливать створ будешь...

  - На тот свет торопишься?

  - Точно. Там меня уже заждались! - и вдруг я заревел так, что даже солдатики потеряли свою невозмутимость и вздрогнули: - Ты будешь отпирать ворота, или нет?

  - Да буду, буду... - да что же это, в самом деле: у него угоняют машину, а он спит?

  - Заводи керосинку, сучья дочь, - ору насмерть перепуганной Маше.

  Та немедленно взлетает вверх по лестнице, чувствую, как пол под ногами вибрирует.

  - Эй, что ты там делаешь? - волнуется Василий.

  - Готовь надувные лодки, приятель, сейчас мы тебе Венецию устроим.

  - Я же сказал, открываю!

  Жестом отправляю Первого с этим сообщением наверх, к Маше. Мне нравится экипаж. Все верят в мою готовность взорвать челнок, но никто и не думает перечить...

  - Мне всё равно. Успеешь открыть - твоё счастье, не успеешь - моё. Надоело. Что-то я здесь подзадержался.

  Катерина и Лиля поднялись наверх. Тут же спустился вниз Первый. Он застегивает на мне ремни, косится на уже успевшего пристегнуться Седьмого, садится рядом и возится со своей сбруей...

  Пол под ногами слегка подрагивает, нас переворачивает, я судорожно хватаюсь за подлокотники. Но ремни держат крепко. Я смотрю на Первого. Тот поднимает большой палец правой руки: "всё в порядке".

  - А ведь ты попался, супермен, - говорит Василий.

  - Это почему же?

  После нескольких секунд ускорения, пол выровнялся. Мы заняли нормальное положение.

  - Ты забыл, что я могу включить автопилот, и МОЙ челнок вернётся назад. Только теперь я посажу тебя на острове. Вот и взрывайся на здоровье. Ты можешь подождать, пока я приготовлю аппаратуру? Хочу записать самое дорогое самоубийство в истории человечества. На память.

  - Почему это самое дорогое? - и в самом деле интересно.

  - Челнок вещь вообще бесценная. Таких в Солнечной Системе всего-то и было шестнадцать штук, пока обиженный на судьбу Отто Пельтц окончательно не взбеленился. Да ещё мой подарок, не забыл?

  - Нет, не забыл, - говорю, и поворачиваю голову к Первому: - Расстояние от Базы, скорость?

  Отвечает Катерина:

  - Пятьдесят четыре километра, направление зюйд-зюйд-вест, скорость восемьсот двадцать километров в час.

  Звук идёт откуда-то из подголовника. Где находится микрофон, спрашивать не хочется.

  - Всё в порядке?

  - Да, Отто, теперь всё в порядке.

  - Что это ты с автопилотом сделал, Отто? Я не могу к тебе подключиться...

  Я не отвечаю. У меня сейчас более важное дело, чем разговаривать с несостоявшимся мессией.

  Достаю из вещмешка телефон, включаю и смотрю на индикатор связи. Горят все четыре квадратика, аккумулятор заряжен, спутник висит на своём месте над горизонтом. Набираю три буквы "А", решётка, "315", решётка и посылаю вызов. На миниатюрном экране человечки сменяются бегущей строкой: "До взрыва осталось четыре минуты пятьдесят пять секунд. Клавишей "отмена вызова" предусмотрен отбой детонации. До взрыва осталось четыре минуты сорок секунд. Клавишей "отмена вызова" предусмотрен..."

  Откидываюсь в кресле и закрываю глаза. "Хороший набор, легко запоминается. Особенно цифры - три часа пятнадцать минут. Утро, вычеркнувшее из жизни тридцать миллионов. Эти два месяца душу вынули, это точно!" Не открывая глаз, зову:

  - Василий?

  - Что-то надумал?

  - Нет, взорвал.

  Он неопределённо хмыкает и ничего не говорит.

  - Я только что по телефону запустил программу детонации атомной бомбы. - Открываю глаза и смотрю на дисплей телефона. - Осталось четыре минуты...

  - Отто, - заговорил Василий, я не слышу в его голосе беспокойства, только удивление: - Что за бред! Что за детонация? При чём тут телефон?

  - Ядрёные лимонки, что лежат у тебя на складе, помнишь?

  - Нет.

  - Вспомни, ты ещё говорил, что консервированных лимонов не бывает, и отказывался от них.

  - Припоминаю.

  - Так вот, это не лимонки. Это ядерные гранаты, и я только что запустил по телефону программу детонатора.

  - Ты не ошибся? - наконец-то слышу в его голосе неподдельный интерес.

  Надо отдать ему должное. Этот человек мужественно встречал свой конец.

  - Сейчас проверим. Правда, мы уже далеко, а мощность у гранат небольшая. Наверное, мы ничего не увидим.

  - Зато у нас здорово шарахнет!

  - У тебя есть время попытаться спастись.

  - Как скажешь!

  - Иначе ты даже ничего не почувствуешь!

  - Ты дурак, Отто.

  - Да ладно тебе. Что уж сейчас ссориться.

  - Ты ничего не понял. Пришёл, увидел и взорвал. Герой!

  - Расклад... всё это время нами управляли события, я лишь пытался поспевать за ними. Ты извини, так уж получилось...

  Трубка молчала.

  - Эй, товарищ бог, словечко для истории?..

  Он не отзывался.

  "Шеф, царствие ему небесное, был выдающимся человеком, - я чувствовал непонятное раскаяние. - Вот у кого надо было учиться организации и планированию. Подумать только, я взорвал атомную мину, заложенную пятьдесят лет назад. Всё это время программа с нечеловеческим терпением ждала моего звонка, до сих пор работает телефонный номер... ну, да, он так и сказал: "Оплачено на сто лет вперёд". И если бы я тогда хоть немного подумал, вместо того, чтобы заниматься водными видами спорта у разбитого вертолёта, то эта история даже не началась..."

  На мгновение мне стало нехорошо. Если бы я привёл в действие детонатор сразу, как нашёл телефон, то ничего бы не было: ни Катерины, ни красивых девушек-пилотов, ни этих молчаливых парней, точных копий меня самого. Не было бы бриллиантов, челнока, а сам я к этому времени, давно бы уже сгнил в тюрьме...

  Нас тряхнуло. "Что такое?" Желудок, сорвавшись с привязи, бодро замаршировал вверх по пищеводу. Челнок развернуло, бросило на бок. Теперь я висел на ремнях вниз головой. Я скосил глаза на своих двойников. Глаза круглые, лица бледные, но держатся... по всему видно, размышляют, что там у нас в пилотской происходит. Прекрасно! Теперь я смогу сэкономить на зеркале...

  - Командир, мы потеряли управление! - голос Маши.

  "Я уже научился их отличать по голосам!"

  - Не трудно догадаться...

  - Прекратилась подача энергии, - это Лиля.

  - Почему молчит Катерина?

  - Я... занята... - отвечает Катерина.

  - Она пытается планировать... - отвечает Маша, но не успевает договорить.

  Нас опять трясёт. И вдруг всё кончилось.

  Пол и стены заняли свои места. Только ровный гул под ногами напоминает о движении.

  - Включился автопилот! - голос Катерины.

  - Какой автопилот? Всё, нет больше Базы, мы победили!

  - Это не База, - опять Лиля. - Энергия идёт из другого источника. Мы к этому не готовы.

  - И куда же мы теперь летим?

  - Будет лучше, если ты поднимешься и посмотришь сам.

  Первый уже успел встать с кресла и освободить меня от ремней. Я поднялся по винтовой лестнице, но в зал пилотов не зашёл: замер последней ступеньке. На фоне тёмно-фиолетового звёздного неба серебрился сталью изрытый оспами кратеров серп Луны...

Y

  - Отто?

  - Ха! Рад тебя слышать.

  - Взаимно.

  - Тесновато, наверное, у вас?

  - Ты не представляешь, ЧТО тут у нас делается!

  - Когда вас ждать?

  После минутной паузы Василий ответил:

  - Одному автопилоту известно...

  Отто сидел в кресле пилота и понемногу привыкал к обстановке. Василий вышел на связь по бортовой сети, его трубка была брошена в одном из кресел в общем зале.

   Катерина стояла за спиной. Отто чувствовал её тёплые руки на своих плечах, и море ему было по колено.

  "Не высохло ещё, - пела душа. - Не высохло!"

  - Почему он замолчал?

  - Вошёл в тень Земли, - ответила Лиля. - Нет связи.

  - Насколько они отстают?

  Вместо ответа, Лиля прошелестела клавиатурой, и на огромном экране открылось окошко, на котором Отто увидел символическое изображение Луны, Земли, линии их орбит, и одинокую звёздочку между ними.

  - Это наш челнок. Эскадра с той стороны Земли. Минут через пятнадцать выйдут, тогда компьютер их покажет.

  Отто смотрел на точку, которая едва заметно перемещалась в сторону Луны, и прилагал невероятные усилия, чтобы думать о внезапно изменившейся ситуации. Ему мешали бёдра Катерины, её тонкая талия, округлости форм... которые Отто чувствовал спиной, через спинку своего кресла. Оранжевые комбинезоны девушек лишь подчёркивали безупречность линий их тел. Изголодавшееся мужское воображение легко рисовало обнажённые тела под этой совсем не женской одеждой.

  Чистые нежные лица, зовущие глаза...

  - Где тут вода? - спросил он, облизывая сухие губы.

  - Одну минуту, командир.

  На самом деле не прошло и десяти секунд, как Первый принёс воду в пластиковом контейнере. Отто, не задумываясь о последствиях, опростал содержимое контейнера себе на голову. Катерина сняла руки с плеч и взъерошила ему мокрые волосы.

  - Неужели так плохо? - тихо спросила она.

  - Теперь лучше, - также тихо ответил он, и солгал.

  Лиля отвела глаза, а Маша робко предложила:

  - Ребята, может, спуститесь на полчасика вниз? Мы мешать не будем. Вряд ли что-то изменится.

  - Я не получил ответ на вопрос, - прохрипел Отто. - Даже если они с той стороны Земли, разве нельзя оценить их отставание?

  - Конечно, можно, - засуетилась Лиля. - Я виновата, командир, смотрела на Катерину. Вот результат: они точно воспроизводят нашу траекторию, с той же тягой маршевых двигателей. Идём на одном g. Отставание составляет двадцать минут.

  - По траектории можно определить конечный пункт?

  Крупные капли катились по лицу, влажными тропинками устремлялись за воротник, он чувствовал их на груди и спине.

  "Прямо как на болоте, - подумал Отто. - Впрочем, нет. Там было легче. Там я притворялся живым, а здесь делаю вид, что мёртвый..."

  - Да, конечно.

  Рядом с первым окошком на экране открылось второе.

  Пунктирная линия трассирующей очередью бежала всё быстрее и быстрее; скоро в поле зрения попала Луна, разворачиваясь, она споро росла, увеличивалась в размерах. К её поверхности неутомимо бежал пунктир предполагаемой траектории челнока. Наконец он вонзился в поверхность. Экран тут же дал несколько последовательных увеличений.

  Девушки ахнули.

  - Ну и что?- спросил Отто.

  - Западная граница видимой стороны Луны, - пояснила Катерина из-за спины. - Кратеры Гримальди и Риччоли.

  "Ну и парочка, - подумал Отто. - Кляузничали на Коперника, а теперь с вершины мира убеждаются в его правоте".

  - И что тут удивительного?

  - Присмотрись к изображению. Ничего не напоминает?

  Теперь Отто увидел. Едва закончившая деление амёба - барельеф на потолке портового терминала.

  - Почему вы до сих пор сюда не наведались?

  - На самом челноке нет энергии. Энергия передаётся с Базы. Всегда существовало ограничение на расстояние. Космический полёт был невозможен.

  Отто похолодел. Ему показалось, что влажные ручейки, всё ещё пробивающие себе дорогу где-то там, под одеждой, превратились в лёд. В свете этого сообщения, ликвидация Базы выглядела рискованным, самоубийственным предприятием.

  "Сперва надо было приземлиться!.."

  - Но Базы уже нет, - медленно проговорил он.

  - Базы уже нет, - согласилась Катерина. - Как только её не стало, прекратилась подача энергии. Потом включилась, но уже от другого источника.

  - От какого?

  Маша молча кивнула на экран.

  - Оттуда.

  - А если бы не включилась? Мы могли разбиться?

  - Нет, - успокоила его Катерина. Она вновь принялась разминать ему плечи. - Челнок приспособлен для планирования. Мы отрабатывали такие варианты.

  Отто чуть приободрился: "Будем считать, что я знал об этом!"

  - А почему включился автопилот?

  - Наверное, в соответствии с программой энергопередающей станции.

  - Зачем?

  - Чтобы с нами познакомиться, - прыснула Маша, откашлялась, приняла невинный вид и добавила: - Неизвестно. Планируя побег, мы не предполагали уничтожение Базы.

  - А как его выключить?

  - Он сам выключается... сразу после завершения работы программы автопилота.

  - И что это значит?

  - Мы долетаем до конечной точки, садимся, автопилот отключается, а у нас включается пульт. И мы получаем доступ к управлению челноком.

  - И где же эта конечная точка?

  Теперь они обе: и Маша, и Лиля кивнули в сторону большого экрана, на котором поверхность Луны уверенно теснила звёзды.

  Отто молчал. "Как же такое может быть?"

  - Как такое может быть? - произнёс он вслух. - Это невозможно! Я предупреждаю о взрыве. К эвакуации они не готовы. Только чтоб собрать персонал им нужно несколько минут. У них не было ни одной лишней секунды! Но они успевают. База взрывается. Они теряют энергию. Потом получают энергию с Луны, и включается автопилот. Как могло получиться, что они отстают на целых двадцать минут?

  - Вылетели вслед за нами, - проговорила за его спиной Катерина. - Тут же приземлились, посмотрели, как взорвалась База, потом опять запустились...

  - Ну да, - ухмыльнулся Отто. - Задница в термоядерном огне, а тут такая любознательность... когда мы доберёмся до цели?

  - Если эффективность торможения будет соответствовать разгону, то через два часа пять минут.

  Отто почувствовал, как пальцы Катерины застыли у него на плечах. "Отто, - сказал он себе. - Ты заставляешь ждать самую прекрасную женщину на свете. Это трудно отнести к твоим достоинствам..."

  Но оставалась ещё одна проблема:

  - Как мне связаться с Василием?

  - Кто такой Василий?

  - Ваш босс, владыка, фюрер, дуче... как он там вам представлялся.

  Они переглянулись между собой.

  - Господь?

  У Отто закружилась голова. От сладкой истомы, охватившей тело в предчувствии близости с любимой женщиной, не осталось и следа. Во рту появился привкус крови. Кажется, прикушена губа...

  - Что? - Он обвёл взглядом девушек, и даже попытался вывернуть шею, чтобы взглянуть на Катерину. - Как вы сказали?

  - Наш босс это ты, Отто, - ответила за всех Катерина. - Это наш выбор. И мы будем с тобой всегда, или пока ты нас не прогонишь. У нас нет владыки, фюрера, дуче. Но у нас есть господь, давший нам жизнь и пищу. И тебя, когда мы его об этом попросили.

  Он посмотрел в окошко на экране и увидел, как из-под абриса Земли выплыло большое, отливающее зелёным пятно.

  - Только один?

  - Мне хватает, - отозвался Василий.

  Отто почувствовал острый укол сожаления.

  - Не успел?

  - Да я не сильно и торопился.

  - Ты же сказал, что спас всех...

  - Ничего подобного! Ты предположил, что у нас "тесновато", а я всего лишь ответил, что "ты себе не представляешь, что тут у нас делается".

  Катерина склонилась и прошептала:

  - Это гнев бога.

  - Как?

  - Крейсер. Называется "Гнев Бога"...

  - Крейсер? - тупо переспросил Отто. - Василий, что происходит?

  - Всё очень просто, Отто, - охотно откликнулся Василий. - Я застрял на вашем унылом болоте. Вот в чём дело. Моя миссия была окончена очень давно. Ты не сможешь себе представить этот срок. Миллионы лет... но чтобы объяснить тебе, как это получилось, понадобится ненамного меньше времени. Я просто хочу домой, как и ты. Только дорога к моему дому лежит через Лунный город.

  - Лунный город?

  - Сказочное место. Это на обратной стороне Луны. Там стоит город, мы все к нему шагаем после завершения земных дел... мы все оттуда.

  - Ну и что? - Отто уже не чувствовал рук Катерины.

  - Был риск, но у меня получилось! - Василий ликовал.

  - Что получилось?

  - Взорвать силовую установку Базы, конечно. Послушай, - перешёл он на академический тон. - Я очень хочу, чтобы ты понял. Была логическая задачка, уверен, ты оценишь её решение. Первое. Челноки и крейсер своих силовых установок не имеют, энергией их обеспечивает База. Система абсолютно надёжна, ни одного сбоя за шестьдесят миллионов лет. Второе, этой энергии недостаточно для выхода за пределы атмосферы Земли. Третье. Для полётов в космос подача энергии должна идти от более сильного источника - из Лунного города. Четвёртое, точно известно, что если отключить подачу энергии с Базы, то энергоприёмники летающих устройств автоматически настроятся на подачу энергии с Луны. Но, пятое, котёл Базы отключается только с Поста Управления в Лунном городе. Ну, как?

  - Никак, - огрызнулся Отто.

  Он ничего не понимал, и восторг Василия его только злил: что хорошо русскому - смерть немцу!

  - Ещё раз, - терпеливо повторил Василий. - Чтобы добраться до Лунного города, нужно переключиться на энергоподачу Лунного города. Но чтобы сделать это переключение, нужно уже быть в Лунном городе. Противоречие. Задача казалась неразрешимой. И тогда я вспомнил о тебе: Отто крепкий, он никогда не сдаётся, Отто найдёт решение, даже если до Лунного города придётся добираться пешком. И я в тебе не ошибся. Понятно?

  - Нет, - сказал Отто. - Непонятно.

  Он вгляделся в лица девушек, посмотрел на своих близнецов, выглядывающих из проёма лестницы, и взял за руку Катерину, по-прежнему стоящую у него за спиной.

  - А как быть с твоими планами по совместному управлению империей? Ты опустился до лжи?

  - Ничего подобного, - обиделся Василий. - Это аналог твоим стопроцентным решениям. Только свою правду я называю теорией беспроигрышной игры. Ситуацию нужно развивать так, чтобы любые события, вытекающие из этой ситуации, шли тебе на пользу. Если бы ты согласился с моими предложениями, мы бы покорили мир, спасли человечество, реализовав мою программу, и, попутно, самостоятельно добрались бы до Луны. Как по мне, очень неплохой сценарий. Второй вариант - ты со мной не соглашаешься и придумываешь, как взорвать эту жестянку. В результате котёл Базы будет отключён, и я добираюсь до Лунного города. А дальше ты мне и в самом деле не нужен, Отто. Спасибо за помощь.

  - Чепуха, - вяло отмахнулся Отто. - Ты не мог так рисковать. А если бы отсечная дверь челнока разрезала меня пополам?

  - Брат, - задушевный голос Василия пиявкой высасывал у Отто остатки мужества. - Ты, похоже, так ничего и не понял. Это был твой риск! Это тебя отсечная дверь разрезала бы пополам. А я не проигрывал в любом случае. Что я терял?

  - А если бы я тебя не предупредил о взрыве? Почему ты сам не воспользовался телефоном, чтобы взорвать Базу? Не слишком ли тонкая игра?

  Отто благодарно потёрся головой о руки Катерины. "Чего это я расклеился? Пусть говорит, что хочет! Красная пропаганда!"

  - Должен заметить, что ты бы так не поступил, - кротко сказал Василий. - Ты слишком большой романтик. Ты не можешь ради великой цели пожертвовать миллиардом людей. И миллионом не можешь. Ради своей безопасности и безопасности своих людей ты не можешь убить шестьдесят человек. Ты не стратег, ты - ничтожество. Это, во-первых и во-вторых. В-третьих. О телефоне я не знал. Ты - третий, а твои предшественники о телефоне не вспомнили. В тех вариантах тебе помогли женщины, а не двойники. Те троицы полагали, что сумеют справиться с автопилотом, они приходили к Отто в номер, и договаривались о побеге.

  - И что дальше? - звонко спросила Катерина.

  - Ничего. Я позволял им взлететь, и они убивали техников, которые к своему несчастью летели с ними...

  Отто с интересом следил, как застыли лица Маши и Лили. Руки Катерины у него на плечах замерли.

  - Потом они несколько дней наслаждались свободой и друг другом. А потом я включал автопилот и сажал их на нашем острове. Там уже всё заросло... впрочем, нет. Как только появляется Отто, так всё вверх дном и переворачивается...

  "Какой-то сатанинский план!"

  - В этот раз я решил заменить техников полицейскими. Пусть лучше Отто убивает своих двойников. А тут такой сюрприз... когда ты успел их завербовать?

  - Всё равно концы с концами не сходятся.

  - Сейчас сойдутся, - пообещал Василий. - Ты мне испортил прекрасное развлечение, Отто. Я собирался сделать это доброй традицией, ежегодной военной игрой. Я выпускаю зверя и смотрю, что из этого выйдет. Тщательно готовилось всё: Пельтц, девушки, страховка, но я на тебя не сержусь. Знаешь, я даже подарю вам всем жизнь, впрочем, как всегда...

  - Страховка?

  - Ну, конечно. Это - в-четвёртых, по поводу "тонкой игры". Я ни разу тебе не показался, потому что меня не было на Базе. Я ждал, когда ты её взорвёшь. Ты же сам говорил: только стопроцентные решения...

  - И где же ты был всё это время?

  - На крейсере. Я назвал его "Гнев Бога". Неплохо, правда?

  - А персонал?

  - Думаю, они уже там, в Лунном городе. Естественным ходом, представь себе, быстрее.

  - И женщины?

  - Ну-ну, Отто. Это ты взорвал Базу. Это ты их убил...

  "Сволочь!"

  - Как я могу всё это проверить?

  - Что за чушь? Меня меньше всего интересуют твои проверки... впрочем, подумай о моём отставании в двадцать минут. Ну, как, Отто, теперь сошлось?

  - У меня и не "расходилось".

  - И что это значит?

  - Мне даже странно, что ты об этом не подумал...

  - Я обо всём подумал, Отто.

  - Правда? Тогда скажи мне, что я первым делом сделаю в Лунном городе, когда попаду в него на двадцать минут раньше тебя?

Часть 4

ФОРТ-ЛУНА

  "Исследователи этой формы жизни нередко заходят в тупик в своих изысканиях лишь потому, что, концентрируя внимание на низшей, личиночной фазе развития существ, пренебрегают их взрослой стадией. В этой связи уместно отметить, во-первых, тщательность, с которой взрослая стадия оберегает популяцию своих личинок, и, во-вторых, отсутствие у личинок всяких представлений о своей будущей трансформации..."

Из отчёта экспедиции к VI(3)

I

  Мир состоит из мелочей. Эти мелочи, микрособытия, безостановочно ткут паутину событий, в которой одни безнадёжно вязнут, не в силах понять причин своих неудач; другие беспечно скользят, не осознавая хрупкость и непостоянство успеха.

  Лишь немногие посвящены в эту великую тайну, и только они способны оценить величие ничтожного. Как и всё настоящее, формула победы не эффектна, но очевидно эффективна. Достаточно на минуту отвлечься от всеобъемлющей суеты, пожирающую нашу жизнь без остатка. Забыть на короткий срок о самых неотложных делах, остановиться, подумать, внушить себе мысль, что это и есть та самая минута, ради встречи с которой вы были рождены... и вашими союзниками станут истинные повелители судеб этого мира - мгновения.

  Отто Пельтц, австриец по происхождению и анархист по призванию, не признающий никаких авторитетов, кроме здравого смысла и свободы, больше всего на свете мечтающий вернуться домой, находился на расстоянии двухсот тысяч километров от своей родины и удалялся от неё со скоростью двухсот тысяч километров в час.

  Он сидел в кресле кают-компании и наслаждался ощущениями теплоты и комфорта.

  Сколько себя помнил, Отто был одинок. Нахлынувшие чувства были приятными, но незнакомыми, заставляли настороженно прислушиваться к себе, ожидая подвоха.

  Глаза у Отто закрыты, ему есть, о чём подумать. Решения не обязательно приходят в виде конкретных фраз и предложений. Решением может быть чувство или предчувствие, или настроение. Впереди много проблем, но эта пауза очень важна. В последующем именно она предопределит его поступки и реакции. Главное не спешить, освоиться с обстановкой, привыкнуть к новому раскладу, осознать противоречия. А потом на этих противоречиях сыграть. Обратить себе на пользу...

  "Напротив меня, на противоположной стороне зала, сидят Первый и Седьмой, - думал Отто, не открывая глаз. - Как к ним относиться? Как к братьям?"

  "Все люди братья! Я обниму китайца..."

  А как это: "как к братьям"? У Отто не было братьев. Как относиться к Маше и Лиле? Сёстры? Но сестёр у него тоже не было. А как такой вопрос, в каких отношениях между собой "братья" и "сёстры"?

  Он чуть приподнял веки и посмотрел на свою команду.

  Маша, подобрав под себя ноги, уютно устроилась в кресле. Лиля, напротив, вытянула стройное тело, заложив руки за голову. Впечатляет! Между ними сидят несгибаемые Первый и Седьмой. Похоже, что своё положение в кресле они не изменили с самого начала полёта. Маша со стороны Первого, Лиля - Седьмого. Разговаривают тихо, вполголоса.

  "Чтоб, значит, своего босса не беспокоить, - думал Отто. - О чём они говорят? Они не похожи на пылких любовников, задумавших и осуществивших дерзкий побег. Нет радости и восторга от исполнения заветной мечты. Так беседуют семейные пары с большим стажем: равнодушно и уравновешенно, когда каждому наперёд известно, что скажет собеседник, почему он это скажет, и как... "

  Но так и должно быть. Они знакомы друг с другом несколько десятков лет.

  Это я среди них - чужак, новичок. Почему они так легко уступили мне лидерство? Почему Первый и Седьмой не раздумывая бросились девушкам на выручку. Любовь? Или тщательно подготовленный план побега? Для случайного совпадения интересов они действовали чересчур слаженно.

  Но девушки ничего не говорили о близнецах...

  "Впрочем, - напомнил он себе, - мы ещё ни о чём не говорили. Даже сейчас молчим..."

  - В соответствии с программой, - неожиданно прозвучал незнакомый голос. - Челнок развёрнут на торможение.

  Отто немедленно открыл глаза и выпрямился.

  - Автомат, - пояснила Катерина, беря его за руку. - Если никого нет в рубке, то бортовой компьютер сообщает об изменениях в режиме движения по бортовой сети.

  Отто не почувствовал ни разворота, ни изменения направления силы тяжести.

  - Мы никогда не пытались понять принцип действия двигателя, - объяснила Катерина. - Пилотирование челнока не требует особенных навыков, гораздо большее внимание нужно уделять приборам ориентации и маршруту следования.

  Обе пары, сидящие напротив, замолчали, прислушиваясь к их разговору.

  - Что-то не похоже, чтобы всё это оборудование, - Отто кивнул вверх, в сторону рубки управления, - имело инопланетное происхождение...

  Катерина недоумённо вскинула брови:

  - Разумеется, там каждый кабель промаркирован IBM.

  Отто напрягся:

  - Вот-вот. То есть хлам, который достался в наследство от прошлых хозяев челнока, был демонтирован, и на его место установили современные приборы. Правильно?

  - Правильно, - расцвела Катерина.

  Отто нахмурился.

  - А куда подевалось старое оборудование?

  - Не знаю...

  - Но как оно выглядело?

  - Его поменяли до меня.

  - А как ты получила челнок?

  - Господь поручил мне управление челноком.

  - Господь, - глубокомысленно кивнул Отто. - Ну да, конечно. Я вижу, ты с господом на короткой ноге...

  - Ты боишься встречи с ним?

  - Нет, не боюсь, - ответил Отто.

  И это была правда.

  Неясная угроза, исходящая от Василия, следующего за ним с опозданием в треть часа, казалась надуманной и нереальной. Он видел своих людей в деле, он был уверен в себе.

  - Катерина, - он впервые обратился к ней по имени и удивился, насколько сладко стало на языке: - А этот самый, господь, насколько он строг к своим... - он умолк, не в силах подобрать правильное слово.

  - ...людям? - закончила за него Лиля.

  - Да, - с облегчением согласился Отто. - Насколько он строг к своим людям?

  - Не строже, чем капрал в период военных действий к вернувшемуся из самоволки пьяному рядовому, - бодро доложил Первый.

  Отто почувствовал, что время пришло. Необходимо прямо сейчас выяснить их настроения. Если этого не сделать, в скором будущем возникнут большие осложнения.

  - Дамы и господа, - чувствуя приятное, предмордобойное возбуждение, повысил голос Отто. - Прошу учесть, что я - командир, и требую от каждого выполнения главного условия нашего сотрудничества: "сдохни, но приказ выполни!" Это будет первая статья нашей конституции. Прошу замечания, вопросы...

  Он разглядывал их. Никакой пощады. Никаких поблажек.

  Если они собираются выжить, то кто-то должен взять на себя ответственность руководства, и распоряжения командира должны выполняться любой ценой.

  - Второе, - продолжил Отто, не дождавшись обычного в таких случаях неосторожного вздоха, закатывания глаз или улыбки... хоть какого-то проявления легкомыслия, к которому можно было бы придраться и тут же наглядно продемонстрировать, что именно подразумевалось под условием "сдохни". - Сейчас каждый ответит на вопрос: "Чьи распоряжения в нашей команде имеют большую силу: мои или господа?". Итак, - он обвёл всех глазами. - Катерина!

  - Твои, Отто Пельтц.

  Отто на мгновение смешался. Он почему-то не рассчитывал на столь лёгкую победу.

  - Маша?

  Они не стали с ним спорить. Отто даже показалось, что этот опрос лишний, но, начав, прекратить его было уже невозможно.

  - Первый?

  - Ваши, сэр.

  - Кстати, как к тебе лучше обращаться?

  - Я привык к своему номеру, сэр. Мне это имя по душе.

  - Седьмой?

  - То же самое.

  Ну, наконец-то!

  - Ты так со своей тёщей на кухне разговаривай, - мгновенно закипая, зарычал Отто. - Забыл, что такое дисциплина?!

  Седьмой вскочил с кресла. Вытянулся и чётко доложил:

  - Никак нет, сэр. Не забыл, сэр! Буду исполнять ваши указания, сэр. В случае поступления противоречащих друг другу приказов, буду исполнять тот, который поступил последним...

  - Молодец, - отечески похвалил его Отто, остывая. - Вольно, солдат, можешь сесть.

  Он чувствовал укоризненные взгляды девушек, но и не думал что-то пояснять.

  - Третье, верите ли вы своему господу?

  - Мы верим в бога, но не верим ему, - рассудительно сказала Лиля.

  "Ого! - подумал Отто. - Замысловато, однако".

  - Мы верим в то, что бог нас создал, - видя его замешательство, пояснила Маша. - Это считается известным фактом. Но неопределённость цели нашего создания освобождает от доверия создателю. У него свои цели. У нас - свои. И если нет уверенности в себе, то веру можно поискать в том, кто большим числом результативных решений доказал свою эффективность.

  - И кто же это?

  - Ты!

  - Мы верим тебе, - ответила за всех Катерина.

  Отто не мог вот так, сразу, просчитать все следствия, вытекающие из этого заявления. "Культ Отто Пельтца? Борца за свободу бесправных и угнетённых? - подумав несколько секунд, он был вынужден признать: - непонятно. Вот уж не думал, что у меня "большое число результативных решений"... надо будет всё-таки заглянуть в комиксы. Что там обо мне придумали..."

  - Почему?

  - Новые горизонты, сэр! - гаркнул, вскакивая, Седьмой.

  - Можешь сесть, - разрешил Отто. "Парень совсем не так прост, - подумал он. - Надо же, "новые горизонты!" - Четвёртое, вынужден признать, что чувствую себя малолетним несмышлёнышем: за эту неделю после своего...

  Он опять замялся, подыскивая нужное слово. У него язык не поворачивался называть вещи своими именами.

  - ...счастливого воскрешения, - подсказала Лиля.

  - ...пробуждения, я ещё мало что понимаю. В связи с этим, я буду задавать вопросы, тот... или та... - он улыбнулся девушкам, - кто полагает, что может ответить, пусть говорит. Остальные должны внимательно следить за беседой, и, в случае необходимости, дополнить, или поправить отвечающего. Итак, кто из вас самый старший?

  - Я, - откликнулся Седьмой, не вставая.

  Отто был вынужден признать, что парень чётко контролирует ситуацию: прекратил паясничание за секунду до очередной взбучки.

  - Сколько тебе, э-э ... - никто не рискнул помочь. - По местному времени?

  - Выхожу из дошкольного возраста, сэр, - без тени улыбки ответил Седьмой. - Пять лет, сэр.

  Отто тяжело вздохнул. Его надеждам, что в составе команды окажутся ветераны зачистки Базы, не суждено было сбыться.

  - А кто-нибудь из вашего отряда рассказывал о том, как здесь было в первое время? Хоть что-нибудь? Истребление недобитков, переоборудование...

  - Никак нет, сэр, - Седьмой прочно взял инициативу в свои руки. - Мы все одного призыва. Всем по пять лет.

  - Ну, наверное, не всем, - усмехнулся Отто. - Ты же сказал, что старше всех, значит, Первый, всё-таки, моложе.

  - Да, сэр. Когда я воскрес, Первого ещё не было. Он пришёл к нам последним.

  - Странная нумерация, - удивился Отто. - Но тогда, ты воскрес первым?

  - Именно так оно и было.

  Это следовало запомнить. Почему нумерация с конца?

  - А вам сколько? - обратился он к девушкам.

  - Четыре, - Лиля.

  - Два, - Маша.

  - Один, - совсем тихо ответила Катерина.

  - Вот-вот, - обрадовался Отто. - С кем вы летали до того, как в кресло первого пилота села Катерина?

  Девушки переглянулись.

  - Мы не летали, - ответила Маша.- Мы были заняты...

  - ...другими делами, - перебила её Лиля.

  Отто смотрел на них, думая о своём:

  - Получается, что вы все видели Базу только в том виде, в каком она существует сегодня?

  - Да, мы её видели только такой.

  Отто чувствовал, что теряет опору.

  - Все кабели маркированы IBM, детали, блоки, корпуса, наверное, тоже? - спросил он Катерину.

  - Да, конечно.

  - Год? - не спросил, а выдохнул Отто. - Какой год стоит на маркировке?

  Но Катерина лишь покачала головой:

  - Год не проставлен, Отто. Мне самой было интересно, я искала. Ничего нет.

  Но Отто не собирался так легко сдаваться:

  - Возможно, вы общались с другими катеринами...

  - С кем? - чуть ли не хором переспросили Лиля и Маша.

  "Вот это, да! - подумал Отто.- Похоже, в этой компании я один зрячий..."

  - Вы что, не видите своё сходство?

  - Видим, - подтвердила Лиля. - Такими нас создал господь.

  - Назовём его "Василий". Это его имя. Незачем загромождать речь громкими званиями и должностями.

  - Как-то непривычно... - Маша.

  - А это обязательно? - Лиля.

  - Пусть будет "Василий", - Катерина.

  - Привыкнешь, обязательно, спасибо, - откликнулся Отто и вопросительно посмотрел на Первого и Седьмого.

  Те пожали плечами:

  - Всё равно, - Первый.

  - Приказ, есть приказ, - Седьмой.

  - Итак, вас создал Василий, - Отто выдержал паузу, все слушали внимательно. Тут ему пришла в голову новая мысль: - Бойцы, но вы-то видите своё сходство?

  - Такими нас создал Василий.

  - Но вы похожи и на меня, - торжествующе заявил Отто и прикусил язык, заметив у Седьмого подобие улыбки.

  Но сказанного было не вернуть.

  - А у вас какое-то особенное происхождение, сэр?

  - Да, я помню, что меня родили папа с мамой!

  - Вот как? - Лиля.

  - И что из этого следует? - Седьмой.

  "Расчётливые скептики, - понял Отто. - Принимают в штыки любую новую идею. Ничему не верят. С принятием решения не торопятся. Похоже, они - истинные заводилы этой компании. Если в кратчайшие сроки очевидными успехами не подтвердить свой авторитет, ситуация может осложниться".

  - Из этого следует, что мужчины и женщины Базы скопированы с ограниченного количества оригиналов. Всего их пять, если быть точным. Мужчин по семь копий с четырёх оригиналов, женщин, человек тридцать, с одного оригинала. Первый и Седьмой - мои копии. Все женщины скопированы с той, которая в прошлом должна была стать моей женой. Её звали Катерина. Это была моя судьба. Я её очень любил, - он почувствовал, как сдавило горло. - Я, конечно же, тоже копия. Но копия настолько близкая к оригиналу, что отождествляю себя с ним. Я полагаю, что я и есть Отто Пельтц.

  Отто остановился. Он был доволен речью. Предельно сжато, лаконично, точно. И, кажется, ничего не забыл...

  - Ну и что? - сказал Седьмой. - Во-первых, ваши слова ничего не меняют. Мы знаем, что Василий нас создал, и вы это только что подтвердили. То, что он создавал нас копированием с неизвестных нам оригиналов, ничего не меняет: мы все чувствуем себя самостоятельными личностями, и нам этого достаточно, чтобы считать себя людьми. Во-вторых, нам известно о детородных функциях женщин, и мы можем представить себе общество, которое эксплуатирует эти функции. Ну и что? Даже если вы помните, что наш общий оригинал был рождён женщиной, и его бесчисленные предки прошли унизительную и болезненную для обеих сторон процедуру рождения, то, во-первых, к вам это имеет такое же отношение, как и к нам. То есть - никакого. И, во-вторых, всё равно где-то в глубине веков найдётся первая женщина и первый мужчина, которые были созданы. Может, копированием с нескольких оригиналов, а, может, все копии были сделаны с одного оригинала. Может Василием, а может с Василия. А может ещё что-то, что вам неизвестно так же, как нам неизвестно о нашем происхождении.

  "И что дальше? Теорию Дарвина о происхождении видов рассказать? - Отто покачал головой. - Засмеют!"

  - Человек произошёл от обезьяны, - сказал он, поражаясь тому, как жалко это прозвучало.

  - Это из чего следует? - немедленно откликнулся Седьмой. - Или это предмет вашей личной гордости?

  - Теория эволюции. Палеонтология. Энтузиасты ковыряются в земле, находят в ней кости погибших животных, окаменелости. Так были найдены ископаемые останки древних людей, по форме напоминающих обезьян...

  - Интересно, - было похоже, что Седьмой и вправду заинтересовался, - и весь этот ряд тянется от обезьяны к человеку?

  - Не совсем так, - Отто чувствовал, что уже давно перешагнул границы своих познаний. - Обнаружены далеко не все переходные формы. Чаще попадаются кости человека... или обезьяны.

  - Но, Отто, - остановила его Лиля. - Чаще должны попадаться именно переходные формы. Если, конечно, это не выдумки. Элементарная статистика. Их должно быть не просто больше. Их должно быть невообразимо больше известных форм!

  Ввязываться в дискуссии не входило в его планы. Он демонстративно посмотрел на часы. До прилёта оставалось пятнадцать минут, а они были так же далеки от выработки программы действий, как и в момент старта. Если не дальше.

  - Времени у нас в обрез, - с облегчением констатировал он. - Поэтому вернёмся к действительности. Впереди - Лунный город, неизвестная среда обитания, которая может походить на условия жизни Базы, до того, как Василий её вычистил. Поэтому я и задавал все эти вопросы. Если никто из присутствующих не принимал участия в той зачистке, то, возможно, кто-нибудь вспомнит легенду, предание, фразу, хотя бы полслова о том, что было на Базе до того, как туда пришёл Василий. - Он уже просил их, почти умолял. - Не может такого быть, чтобы никто на Базе не интересовался прошлым своей колонии. Люди всегда интересуются историей, корнями...

  - Нет, - резко оборвала его Лиля. - Ни о чём таком мы не думали. Самой старшей из сестёр - пять лет. База - вечный, неизменный эталон правды и света, посреди мрачного океана хаоса и тьмы...

  - Тогда подойдём к проблеме с другого конца, - Отто уже физически ощущал, как таяли эти последние минуты. - Крейсер Василия войдёт в Лунный город через двадцать минут после нас. Вопрос: что мы будем делать эти двадцать минут?

  - Я. Я знаю сэр, - это Первый. Прежде чем Отто ему кивнул, он встал с кресла и заявил: - Найдём центр управления и блокируем шлюзы, тогда "Гнев Бога" не сможет до нас добраться.

  - Прекрасный план, - одобрил Отто. - Кто-нибудь знает, как пройти к центру управления? Какой там воздух? Им можно дышать? Какие там твари? Что делать при встрече с ними? И ещё: даже если мы попадём в центр управления до того, как войдёт в шлюз Василий: где гарантия, что там кабели, как и у нас, промаркированы IBM, и мы сумеем справиться с компьютером?

  Все молчали.

  - М-да! Выходит, что у нас нет ничего! Ни знаний, ни идеи...

  - У нас есть ты, Отто, - услышал он голос Катерины.

  Он почувствовал отчаяние: может, никакой он не Отто? Может, он всего лишь пародия на великий оригинал? Тот бы точно что-нибудь придумал...

  - Ладно, - вдруг согласился Отто. - Пусть будет так. У нас ничего нет, но Василий-то об этом не знает! А свою силу мы убедительно продемонстрировали, значит, сможем блефовать! Что-нибудь придумаем.

  - Неправильно, сэр, - немедленно отозвался Седьмой. - Василий вездесущ и всеведущ, он знает всё!

  Отто улыбнулся...

  - Опять ты улыбаешься! - Отто вздрогнул. - Кого из нас возлюбила гордыня? Тебе же русским языком говорят: "господь", а ты - "Василий". Тебе говорят: "вездесущ", а ты улыбаешься. Скромнее надо быть!

  - Почему вы не предупредили, что он всё слышит?

  - Ты не спрашивал, - ответила Лиля. - Это само собой разумеется...

  Только сейчас он осознал, каким мужеством обладали эти люди:

  - Но ведь в таком случае, у нас нет ни одного шанса!

  - Совершенно верно, сэр, - согласился Седьмой. - Ни единого.

II

  - Так не бывает, - мой голос холоден, но сказать, что я не был взволнован, значило сильно погрешить против истины. - Выход есть всегда, проблема в том, насколько он очевиден.

  - Давай, давай, - отозвался Василий. - Может, вернёшься на болото, поищешь ещё один мешок с бензином? А потом с этим мешком прямо сюда, на Луну? Пешком?

  - Сколько осталось до посадки? - спросил я Катерину.

  Она тут же поднялась с кресла и, легко, на носках, взбежав вверх по трапу, поднялась в рубку управления.

  Через минуту она ответила по громкой связи:

  - Четверть часа, командир.

  "Угроза что-либо предпринять в Лунном городе, на самом деле, пустая похвальба. И Василий это знает. Он пятьдесят лет изучал технику пришельцев, разобрался в ней настолько, что сумел перевести приборы контроля и управления на человеческий лад. Даже если бы его отставание составляло не двадцать минут, а двадцать лет... и тогда мне не удалось бы как-то помешать его высадке. А может, пусть себе высаживается? Что мне до него?"

  - Катерина, а что означает "включение" автопилота? Что при этом происходит?

  - Отключается пульт управления. На главном мониторе появляется предупредительный сигнал, работают только индикаторы состояния.

  - И человек, находящийся за пультом управления челнока, вмешаться в процесс движения не может?

  - Да, командир.

  "Что это она заладила: командир, командир..."

  - Это отключение означает, что движением челнока управляет кто-то с Базы?

  - Да, человек или программа.

  Я задумался. "Программа..."

  - Получается, что как только мы сядем, отключится программа автопилота, и наш челнок станет управляемым, а крейсер Василия ещё треть часа будет идти на автопилоте?

  - Да, командир. По-крайней мере, на Базе всё именно так и происходило: завершение стыковки к шлюзу означало отключение автопилота. После этого можно было немедленно стартовать.

  Жизнь опять казалась простой и ясной. И было совершенно неважно: слышит нас Василий или нет.

  - Катерина, я сейчас поднимусь к тебе. Ты говорила, что управление больших навыков не требует. Вот и покажешь за оставшееся время, что там у тебя нужно нажимать...

  - Может, скажешь, что задумал? - поинтересовался Василий. - Интересно же.

  - Почему нет? Мы садимся. Автопилот завершает свою работу. Моя команда покидает челнок. Я стартую. И на полной тяге иду в лобовую атаку на твой крейсер. Ты-то ничего сделать не сможешь. У тебя автопилот всё ещё будет работать...

  - Что за глупости, Отто? Зачем тебе это?

  - Сэр, но мы не знаем, какой там воздух!

  - И есть ли там воздух вообще...

  - Неужели обязательно умирать?

  - Еще есть время подумать!

  - Я тебя не оставлю!

  - Все равно умрём, времени нет, это приказ! - я поднимаюсь с кресла, и шагаю по круговой дорожке за их спинами: - Воздух там есть. Я даже могу сказать какой: с запахом мяты и ментола. Кроме того, если Василию удалось ликвидировать все следы прошлых хозяёв Базы, то эти хозяева были людьми, в этом можно не сомневаться. Чтобы сюда добраться, он легко пожертвовал и Базой, и персоналом. Значит, здесь вы сможете выжить, найти воду и пищу. И это хорошо. Плохо, что в руках маньяка окажутся ещё большие возможности, чем те, которыми он располагал на Базе. А тех хватало, чтобы захватить всю Землю. Этого парня надо остановить. И я это сделаю!

  - Отто, ты меня не понял. "Захват" Земли был нужен, чтобы спасти людей от ледникового периода и добраться до Лунного города. Теперь, в пятнадцати минутах от цели, мне это не нужно...

  - Только стопроцентные решения, Василий, - в ушах звенит колокол. - Катерина, я поднимаюсь к тебе. Остальные готовьтесь к эвакуации. Как только сядем, всем немедленно покинуть борт.

  Я уже не могу надышаться, вспотели ладони.

  Я готовлюсь к смерти.

  Я всё равно не верю, что когда-нибудь вернусь домой. Каждая попытка только отбрасывает меня всё дальше. Цель недостижима. Значит, нет смысла и продолжать...

  - Сэр, позвольте это сделать нам.

  Я с удивлением смотрю на Первого.

  - Тебе что, жить надоело?

  - Нет, сэр, просто вы - командир. Вы не можете оставить подразделение без руководства. Прикажите это сделать нам. Мы практиковались в управлении челноком.

  - Справимся! - вступает в разговор Седьмой.

  Я перевожу на него взгляд. Тот поднялся вслед за Первым, и стоит у своего кресла.

  - Парни, зачем это вам? Это не ваша война. Вы и Землю-то не видели. Не ходили по ней, не дышали её воздухом. Вы не видели людей, ради которых собираетесь геройски умереть. Я не позволю вам сделать этого. Отправить людей на смерть, а самому резвиться с их женщинами? Это невозможно, вы отнимаете моё время, готовьтесь к высадке!

  - Отто, - это рассудительная Лиля, тоже встала с кресла, подходит ко мне. - Мне кажется, ты горячишься. Если Василий - тот, за кого мы его принимаем, то столкновение челнока с его крейсером повредить ему не сможет. В итоге получим бессмысленную смерть человека, которого так долго ждали, и которому так много суждено сделать. Если Василий - обычный человек, по воле случая прикоснувшийся к могуществу и готовый обратить свою мощь во вред другим людям, то неужели мы с ним не справимся? - Она подошла ко мне так близко, что я уже чувствовал её нежное дыхание на своём лице. - Кроме того, ты допустил ещё одну ошибку: мы - твои женщины, и даже если ты пообещал нас этим людям, то поступил, по меньшей мере, опрометчиво. Нам кроме тебя никто не нужен.

  - Первый и Седьмой, - это голос Василия, холодный и бесстрастный, - действуйте!

  Первый и Седьмой скользят прочь от своих кресел, в руках - ножи, на лицах - бесстрастные маски. Их движения стремительны, перевоплощение ужасно. Первый движется в обход, чтобы подойти справа. Ему для этого нужно обогнуть ещё несколько кресел, но Седьмой уже рядом. Между нами Лиля. Она ещё не сообразила, что произошло. Она ещё не поняла, что смерть всё это время была здесь, между нами, рядом с ней.

  Я пытаюсь столкнуть её с линии атаки, но Седьмой слишком быстр. Я вижу, я чувствую, что не успеваю. Его нож серебристой змейкой скользит по её горлу, за ним вытягивается алая полоса, набухающая кровавой пузырящейся массой.

  - Нет! - я не узнаю своего голоса.

  Это не было схваткой. Вопреки здравому смыслу я рванулся к Седьмому. Он никак не ожидал этого. Он - блестящий аналитический ум, готовый низвергать основы мировоззрений. Он растерялся, потому что я поступил нелогично. Только поэтому мне удалось выбить у него нож. Я подмял его под себя и свернул ему шею, развернув голову на положенный угол, чуть приподняв для верности вверх.

  Я знал, что Лиле мне уже не помочь, и понял, что проклят.

  Я несу смерть врагам и горе любимым.

  Первый!

  Круто разворачиваюсь и выхватываю нож.

  Вот он: низкая стойка, плавные кошачьи движения. Господи, как я омерзителен! Ведь это же я. Кто же ещё? Где? Да вот, прямо перед собой. Пустые, чуть скошенные вниз глаза. Белое лицо. Бескровные губы сжаты в узкую, неразличимую полоску... Таким видят мир те, кого я убиваю.

  Господа! Делайте ваши ставки! Сегодня даже последний неудачник не может проиграть. Потому что на ринге Отто Пельтц дерётся насмерть с Отто Пельтцем! Это будет интересная схватка, господа. Противники знают друг о друге всё. Предугадывают каждое движение.

  Мне его не одолеть. Седьмой был слишком умным, а мне было всё равно.

  Было всё равно?

  А разве что-то изменилось?

  Мне ни за что не выбраться отсюда. Стоит ли противиться неизбежному? Я отвожу левую руку в сторону и чуть поворачиваюсь вправо, открывая сердце. Вижу, как дрогнули в усмешке его губы. Он смотрит в нижнюю часть корпуса. Но мы с ним знаем, что такое боковое зрение.

  Oтто, Отто, куда уплыли твои бумажные кораблики? Матушка беспокойно проверяет: сухо ли у тебя в ботинках. Счастливая улыбка на суровом лице отца, когда ты принёс домой первую получку с мебельной фабрики. Пунцовые щёчки Грэтхен, признание в любви на узкой дорожке, спускающейся с горы старого замка. Они гордились тобой, радовались твоим успехам. И никто из них представить не мог, как стремительно всё изменится. Одно мгновение. Одно-единственное. И от той жизни не осталось ничего... даже сожаления...

  - Oтто, Отто, - кто это кричит?

  Голос Василия. Кто такой Василий? Что ему нужно?

  - Открой дверь, Отто! Дверь!

  Какая дверь? Какой Василий? Сейчас всё это кончится!

  Сейчас мы со всем этим покончим.

  Сейчас последует выпад. Ну, что ж: "удар в удар - сердце в сердце". Он начинает движение, я бросаюсь ему навстречу. Его лезвие легко проникает сквозь куртку, вспарывает кожу, мышцы, стремительно движется к сердцу, я чувствую то же, что и он. Мы одно целое. Мой нож в груди моего двойника, мы хватаемся левыми руками за локти правых рук друг друга. Из того места, где только что билось сердце, стремительно растёт обжигающий ледяной ком. Я вижу, как тускнеет его взгляд. Это мой взгляд. Вижу, как искажается бесстрастное лицо, теперь на нём боль, мука и удивление...

  Это моя боль. Это моя мука. Удивление?

  Нет. Этому миру уже давно ничем меня не удивить.

  Пропади он пропадом!!!

III

  "Это потому, что я - урод, - думал Отто. - Тело человека храм его души. Чем совершеннее душа, тем совершеннее тело. Звучит, конечно, бредово, и закон не симметричен, но статистика - суровая вещь. В большинстве случаев это правило выполняется. Ещё бы ему не выполняться: только сильные духом могут противостоять гипнозу телевизора, приподнять задницу с мягкого дивана и вместо обеда отправиться в спортзал..."

  Рядом плачет Маша. Горько, тихо, тоскливо и безнадёжно. Она что-то бормочет, но сквозь слёзы слов не разобрать.

   "Что за похоронная команда?!" - досадливо морщится Отто.

  Они сидят на полу в коридоре, фиолетовый свет пульсирует с потолка, воздух полон запахов мяты и ментола. Всё это у Отто уже было. Впрочем, нет. Слёз ещё не было.

  "Наверняка этот закон применим и к результатам деятельности человека. Возможно, это даже следующий уровень истины. Уродливая душа может породить только уродливые результаты. Взять, к примеру, меня. Все мои победы - калеки, инвалиды. Да и не разберёшь, можно ли это уродство назвать победой?"

  Правой рукой Отто ощупывает куртку. На груди - разрез. Он просовывает в него указательный палец и натыкается на жёсткий панцирь нательной рубашки. Нащупать в ней следующее отверстие не удаётся. Это пятно крови. Засохшая кровь пропитала рубашку, высохла и превратила в броню обычную хлопчато-бумажную ткань.

  Как раз напротив сердца.

  "Конченый неудачник. Тошно и противно. Хорошая куртка была, порвал... и помереть никак не могу...

  В былые времена, в старой забытой жизни, такой командир получил бы пулю в затылок в первой же боевой операции. И все бы назвали это милосердием. На войне вообще всё выглядит иначе. И называется по-другому..."

  Они сидят в коридоре, точно таком же, каким бежали с Базы: один широкий проход разветвляется на четыре узких. Только там четыре люка были распахнуты настежь, а здесь всё наглухо задраено.

  "Там мы бежали, а здесь сидим... и плачем.

  Да, мы победили. Лиля меня прикрыла, Маша вытащила, Катерина протаранила крейсер Василия. С очевидным результатом: ни Василия, ни Катерины. Но цена? Угробил две трети личного состава. Считай, сложил голову сам... зачем? Чего я добился?"

  Откуда-то изнутри душным пузырём поднялся ком ненависти к себе. Отто стиснул зубы, но стон вырвался наружу.

  "Ведь дал же Господь вторую попытку! Никому не давал. А вот для Отто Пельтца расщедрился. Какие женщины!"

  Он никак не мог отделаться от ощущения, что кто-то дёргает за ниточки, а он послушной веточкой в водовороте событий следует чужой, злобной воле, не в силах ей противиться.

  "А была ли альтернатива? Была! Это у Василия не было выбора. Потому-то он и обещал жизнь оставить. И слово бы сдержал. Вот и надо было этим воспользоваться. А там бы что-нибудь придумали...

  Как это похоже на дорожное безумие. Машина забита женщинами и детьми, но водителю кажется, что кто-то на дороге ведёт себя не так, как должно: то ли обогнали его не очень аккуратно, то ли дорогу не уступили вовремя. И вот уже всё забыто: и плачущие дети, и потные от возмущения женщины; он давит на газ, он несётся вперёд, у него в крови пол-литра адреналина, он накажет... кого? Хорошо если только себя, а бывает, что своих заложников, которые, не в силах вмешаться, с ужасом несутся навстречу гибели, ещё надеясь, что всё обойдётся...

  У тебя не обходится, Отто. Все, кто, так или иначе, имели несчастье оказаться подле от тебя, гибнут. Весь твой путь усеян трупами, а тебе всё мало..."

  Он почувствовал на плечах нежные руки.

  "А ведь ей гораздо тяжелее, чем мне, - подумал Отто. - Я - статья у Господа особая. Неравнодушен он ко мне. Весь мой мир - вещмешок из штанин покойника. Я, как ноль из математики. Не значу - ничего! Ни друзей, ни привязанностей... но как помножу, наплачутся и единица с двойкой и миллионы с миллиардами...

  Она - другое дело. Её мир разрушен. Подруги погибли. Мужчины приходили, чтобы утром уйти. Их можно было обсудить и осудить. И похвастаться ими тоже можно было. Перед подругами. Они у неё были такие красивые... и умные. А лидером этой компании, наверняка, была Лиля. Это она однажды предложила: девочки, давайте оторвём себе супермужика. Чтоб от нас был без ума и помог выбраться из этого сумасшедшего дома. Кандидатура есть: солдатики сидят, видите? Они все копии этого супермена, я о нём в Интернете вычитала. Кроме того, интересно, какая связь между ним и господом? Да и Катька принца ждёт...

  Дождалась Катерина своего "принца". Даже не взглянул на неё. Понятно ведь, ожидала-ждала пока не поняла: с этим парнем каши не сваришь. Вот и заладила: "командир, командир". Так до самой смерти и называла командиром... своего "принца".

  - Пойдём, что ли?

  Отто открывает глаза. Маша. Стоит на ногах, поправляет оранжевый комбинезон.

  - Куда?

  - Для начала на камбуз, - отвечает она, - и вообще посмотрим, что тут, и как.

  Она поворачивается и уходит.

  Отто легко поднимается и быстро её догоняет:

  - Удивительно, - он говорит, только чтобы заполнить звуком тишину. Чтобы звучало. Чтобы пробить лёд, которого он боялся больше всего на свете. - Мы - на Луне, но я не чувствую уменьшения силы тяжести.

  - Пришельцы знали толк в тяготении... - отвечает Маша.

  - Почему так думаешь?

  - Ну как же! В полёте ты же не почувствовал разворота и изменения вектора ускорения.

  - Конечно, не почувствовал. Раз мы ускорялись, то невесомости и не должно было быть.

  - Причём тут невесомость? Я говорю о направлениях ускорения и силы тяжести. Сначала мы разгонялись, потом, на середине пути, развернулись и начали торможение, - она говорила в пространство перед собой, не ускоряя и не замедляя шага. Отто шёл рядом, заглядываясь на её точёный профиль. - Но ты этого не почувствовал. Так было всегда, как бы Катька ни кувыркалась в полёте, пол всегда был полом - внизу. Потолок - вверху. Легко запомнить.

  - А зачем тогда привязные ремни?

  - Во-первых, в момент старта компенсатор тяготения не работает, он включается позже, на второй-третьей минуте полёта.

  Она замолчала, думая о чём-то своём, слегка покусывая губы, всё так же целеустремлённо двигаясь вглубь коридора. "Она даже ниже меня, - заметил Отто, - я бы мог обнять её за плечи, не рискуя повиснуть или засеменить на цыпочках".

  - А во-вторых?

  - А во-вторых, на всякий случай... мало ли что...

***

  Они сидели в ресторане. За тем же столиком, что и утром.

  По крайней мере, то, что вполне можно было бы назвать столом, стояло в соответствующем месте помещения, которое на уничтоженной Базе играло роль столовой.

  Теперь не было сомнений, что всё это создавалось людьми. Очень странными, с необычными вкусами и привычками, но людьми. Плоскости, на которые было удобно садиться, располагались на соответствующей высоте от пола. Поверхности, на которые было удобно поставить локти, по-видимому, были столами. "Кресла" стояли рядом со "столами" и, несмотря на необычный вид, сомнений в своём назначении не вызывали.

  На камбузе Отто легко нашёл воду. Больше времени ушло на то, чтобы догадаться, как закрыть приспособление, которое здесь играло роль водопроводного крана. Даже после того, как это удалось сделать, Отто не был уверен, что сможет повторить этот фокус ещё раз с первой попытки.

  Зато приятно порадовала посуда: те же миски и тарелки, чашки и блюдца. Вот только ложек и вилок не было. Были керамические палочки, но зато самые разные: длинные и короткие, квадратные по торцу и круглые, толстые и тонкие...

  "Может, это всё японцы отгрохали? - подумал Отто. - Или китайцы? Всегда так: с виду маленький и неказистый, а как доходит до дела, все на него снизу вверх смотрят..."

  Несколько кубических ящиков, стоявших посередине зала, оказались тепловыделяющими плитами. Немного повозившись с управлением, Отто быстро приготовил свой фирменный суп, и сейчас они сидели за столом с двумя чашками дымящейся ароматной жидкости.

  - Ты всегда такой запасливый?

  - Я не запасливый, - ответил Отто. - Я осторожный.

  Он чувствовал непонятную перемену в Маше. Изменился её тон, поведение. Нет-нет. Эта перемена не касалась её отношения к нему. Когда он обращался к ней, она неизменно была мила и улыбчива. Но, ответив на вопрос, она немедленно замыкалась в себе, задумывалась, становилась отстранённой и сосредоточенной.

  "Неужели ей передалось здравомыслие и энергичность Лили? Тогда какое наследство она получила от Катерины?"

  - Расскажи что-нибудь, - попросила она.

  - Что тебя интересует?

  - Например, что ты думаешь о нашем положении, или как собираешься отсюда выбираться...

  Они сидели по разные стороны стола, и Отто имел возможность смотреть ей прямо в глаза.

  "Любопытное построение фраз, - подумал он. - Отличный материал для психоаналитика. Её не интересует истинное положение, её интересует, что я об этом положении думаю. Отсюда совсем недалеко до предположения, что её интересует сам Отто Пельтц, со всеми его прибабахами. Может, от Катерины она унаследовала любовь ко мне? - он улыбнулся своим мыслям, - это было бы здорово! Она мало похожа на мою Катерину, но я точно мог бы её полюбить".

  - Положение не безнадёжно. На Базе было четыре челнока и один крейсер. Стало быть, даже если эта конструкция, - Отто сделал в воздухе несколько кругов указательным пальцем, - и не Лунный город, а что-то поменьше, вероятность найти транспортное средство, с помощью которого мы вернёмся на Землю, очень высока.

  "Могу ли я поклясться самому себе, что в своей жизни больше не убью ни одного человека? Я чувствую какой-то рок: все, с кем я, так или иначе, был связан, гибли. Как магнит я притягиваю смерть. Я отбиваюсь от неё, и она рикошетом косит всех, кто рядом со мной, кто мне дорог. Если я перестану убивать, может, что-то изменится? Маша - последний осколок прекрасной жизни, к которой я даже не успел прикоснуться. Я лишь заглянул в случайный просвет между деревьями и увидел чудесный сад с изумрудными фонтанами. Там в самый знойный день свежо и прохладно, а лютой зимой цветут розы. И в этом саду меня ждали три красавицы... Маша одна из них. Я не могу себе представить, что с ней что-то может случиться..."

  - Теперь о главном, - он допил суп и поставил чашку на стол. - По дороге сюда я наблюдал за тобой. У тебя работает стереотип сознания, при котором ты видишь привычные стены и совершенно не чувствуешь угрозы. Это опасно. Не забывай, мы находимся на чужой территории. Нам необходимо держаться вместе и быть внимательными. Давай поступим таким образом: ты ищешь транспорт, я берегу твою... - вот чёрт, чуть не ляпнул, - спину.

  - Спину?- улыбнулась Маша.

  - И если я скажу: "ложись", "прыгай" или "беги", то ты сперва ляжешь, прыгнешь или побежишь, а уж потом будешь думать и спрашивать, зачем это нужно было делать. Идёт?

  - Сперва - ляжем, потом - подумаем? - опять улыбнулась Маша. - Идёт.

  "Об этом нельзя молчать, - подумал Отто. - Это опасно".

  - Маша, ты очень красивая женщина, - он остановился: "Отто, смелее! Скажи правду". - Маша, пока я тебя не увидел, я думал, что такие женщины бывают только на цветных обложках глянцевых журналов. В жизни такую не встретишь, не познакомишься, и уж, во всяком случае, в постель не затащишь...

  Она улыбнулась, и эта улыбка разозлила Отто.

  - Я всего лишь хочу сказать, что никогда не мечтал о такой потрясающей женщине, как ты. Не мечтаю и сейчас. Я хочу всего лишь договориться о сотрудничестве. Так уж получилось, что спаслись только мы двое. Значит, и рассчитывать можем только на себя.

  - Это я понимаю, - сказала она. - Поясни лучше ту часть, где ты даже не мечтал о такой, как я.

  - Очень просто. Нет денег - не хожу в магазин. По одёжке протягивай ножки. Лучше синица в кулаке...

  - Какая скучная позиция!

  - Зато беспроигрышная.

  - И как, никогда не проигрываешь?

  - По-всякому. Но уж на эту удочку не попадался никогда!

  - А может, ты просто женоненавистник?

  Вопрос застал врасплох.

  "Она жёсткий противник, - подумал Отто, - и безжалостный".

  - Как ты относишься к женщинам? - настаивала она.

  Он покрутил головой, осматривая зал. Несколько мгновений колебался, потом решил, что лучше всё обсудить сейчас. Потом и в самом делеможет быть не до разговоров. А взаимопонимание - неплохое подспорье при любом раскладе. Это особенно верно, когда не знаешь, с какой стороны "накатит" и какой "вес" ляжет на грудь.

  - "И нашёл я, что горше смерти - женщина, потому что она - сеть, и сердце её - силки. Руки её - оковы..."

  Глаза у Маши округлились, она сперва прыснула, мило прикрыв рукой губы, потом звонко рассмеялась.

  - Это что ещё за бред?

  - Соломон.

  - Соломон? - она недоверчиво надула губки. - Тот ещё бабник! Ну, разве что в старости...

  - Не подходит? Тогда первое, - Отто поднял кулак и разогнул большой палец, - женщина - более высокоразвитое существо, чем мужчина.

  - Ого, - она опять рассмеялась. - Да ты половой радикал!

  - Доказать это утверждение проще простого: история знает немало случаев, когда женщина без помощи мужчины родила полноценного ребёнка. Хотел бы я посмотреть на мужчину, который бы справился с этой задачей без женщины.

  - Второе?

  - Второе, - Отто разогнул указательный палец. - Среднестатистическая женщина крепче, выносливей и умней среднестатистического мужчины.

  - Что-то новенькое...

  - Это лежит на поверхности: оба работают, но она кроме работы готовит еду, стирает, убирает, вынашивает, нянчит, ещё и пьяные сопли своему мужу успевает вытирать.

  - А третье, есть?

  - Есть, - он опустил руку. - Эти бестии хитрее всех иезуитов вместе взятых. Они правят миром тайно и безнаказанно. Вокруг чего кипят мужские страсти, независимо от рангов и достатка? Вокруг женских ножек. Любой тоталитарный режим первым делом объявляет войну сексу: мужчина всегда охотнее слушает женщину, чем правительство.

  - Скажи, а тоталитарный режим... тоже женщины?

  - Нет. Это я отношу к издержкам системы.

  - У меня такое ощущение, - задумчиво проговорила она, - что ты действительно во всё это веришь.

  - Женщина самоценна, - гнул своё Отто. Ему впервые представилась возможность поделиться идеями и мыслями, которые накопились за месяцы и годы походного воздержания. - Только представь: большие боссы в генеральских погонах едут в огромном лимузине и видят уборщицу, которая выносит мусор. Молоденькая девчушка, юное прыщавое личико, коленки "внутрь". Она роняет корзину и тут же склоняется, чтобы поднять. И без того короткое платьице задирается. Что же такого загадочного может скрываться под юбкой для перегруженных ответственностью и сединой государственных мужей? Почему они сбиваются с темы и несколько минут молчат, припоминая, о чём только что говорили? Гражданская дистанция между ними и этой девушкой огромна. Но существует плоскость, где они равны.

  - Ты всё-таки поэт... и романтик, - с нежной грустью проговорила Маша.

  - Нет. Я - специалист по выживанию. Красивая женщина сама по себе представляет опасность. Откуда придёт беда, никогда не угадаешь, но она обязательно придёт.

  - А ты не думал, что красивые женщины очень одиноки?

  - Нет, - удивился Отто, - не думал.

  - Вот и подумай. Все вы специалисты, каждый по-своему. И рассуждаете примерно одинаково. А ей остаётся только одиночество...

IY

  - Нет, не открывается.

  - Я не знаю, что делать.

  - Сейчас приду.

  Отто положил в карман телефон, который после небольшой перенастройки работал в режиме радиостанции, и побежал к Маше. Лабиринт коридоров, тщательно изученных ещё на Базе, змеился перед ним. Почему-то припомнился плакат в лагере переподготовки: "Все перемещения по территории только бегом!"

  Простенькая, казалось бы, задача пока не поддавалась решению. Индикаторы состояния шлюзов однозначно указывали на наличие трёх челноков и одного свободного места. Но открыть отсечную дверь так и не удалось.

  "Впрочем, были и другие, более приятные занятия", - подумал Отто.

  Он завернул за угол и едва не налетел на Машу, которая шла ему навстречу.

  - Мне кажется, мы теряем время, - сказала она.

  Отто взял её за руки.

  - Это хорошо или плохо?

  - Василий потратил сорок лет, чтобы разобраться во всём этом, И только потом приступил к практическим действиям.

  - Откуда ты знаешь, что сорок?

  - Краткий курс современной истории Базы. Все воскрешённые слушали эту плёнку. Всего десять минут записи, не успеваешь заскучать.

  - Я не слушал.

  - Ну, ты у нас особенный ... - её глаза засветились.

  "Что ещё человеку нужно для счастья?"

  Горячий энтузиазм, с которым они принялись за изучение пульта управления, сменился спокойной сосредоточенностью, потом - горьким разочарованием. Почти обо всём можно было догадаться, почти всё можно было понять. Назначение некоторых приборов вообще не вызывало сомнений. Теперь Отто недоумевал: зачем Василий переоборудовал Базу? Казалось очевидным, что всё вокруг сделано людьми: от пищевых синтезаторов, выдающих вполне съедобную питательную массу, до унитазов и умывальников. Красиво, функционально и просто.

  Вот только дверь шлюза к челноку не открывалась. В этом была какая-то загадка.

  Маша научилась вызывать трёхмерную схему Лунной Базы, которая объёмной голографической проекцией повисала прямо над пультом. Теперь Отто было понятно отсутствие такой схемы там, на Земле: в ней не было никакой необходимости. Кто имеет доступ к пульту, тот располагает всей информацией. Кому же в таком доступе отказано, тому и схема помещений ни к чему.

  По карте они сразу нашли знакомую вилку коридоров, оканчивающихся шлюзами. Три из них мерцали синим. К ним, будто пчёлы на сотах, прилепились челноки. Четвёртый шлюз - зелёный. За ним ничего нет. Глубоким чёрным цветом помечен закрытый створ дока. Специальный джойстик в рукоятке кресла позволял навести кружочек маркера на любое место на схеме. Достаточно было пометить шлюзы, как тут же на пульте с тихим приятным звоном загорались лампочки на кнопках управление отсечными дверями. Оставалось нажать кнопку или несколько кнопок, или нажать несколько кнопок в нужной последовательности, и что-то должно было измениться. Вот этим-то они и были заняты последнюю неделю: Отто следил за дверями, Маша колдовала над пультом.

  Вроде бы всё правильно. Решение, казалось, было лишь вопросом времени и терпения: нужная комбинация команд будет найдена, и они получат доступ к челноку. Но дверь шлюза не открывалась. По радио Отто неизменно докладывал отрицательный результат. Хуже того, с пульта управления они вообще не сумели что-либо сделать.

  Отто больше не мог откладывать. И он решился произнести вслух то, о чём уже давно начал подозревать:

  - Мне очень жаль, но похоже на то, что пульт управления заблокирован. Мы можем заниматься этими экспериментами до бесконечности... с теми же результатами.

  Она сникла и опустила глаза.

  Отто подошёл и обнял её. Маша прижалась к нему, но ничего не ответила.

  - Это означает, что блицкриг не получился, - зашептал Отто ей на ухо. - С наскоку мы с этой штукой не справились. Пора двигаться дальше.

  "Дальше" означало "вниз".

  Им очень не хотелось перемен. Всё складывалось лучше некуда. Маша разыскала "свою" комнату. Отто поселился у неё. Любовь, так долго сдерживаемая ими и обстоятельствами, прорвалась наружу. Первые несколько суток они вообще не выходили из комнаты, даже чтобы поесть. У них, наконец, было всё, что нужно для жизни: укромный угол и огромная ванна горячей воды. Они принадлежали друг другу. Пережитый ужас и печаль потерь понемногу стали сглаживаться.

  Здесь не было времени. Не было очевидной опасности, которую следовало бы остерегаться. Не было трудностей, которые следовало преодолевать.

  Как-то после очередного любовного марафона и неудачной попытки открыть дверь шлюза, Отто задумался: "Может, это и есть рай? Все признаки налицо: я счастлив, моя жена тоже. Без труда добываем пищу, сухо, тепло и уютно. Кроме того, с учётом движения Луны, Земля у нас всегда под ногами. А уж более адского места, чем Земля, не придумаешь".

  Они прошли в зал управления к центральному пульту, заняли свои места и некоторое время смотрели на помаргивающие непонятными символами индикаторы.

  Отто протянул руку и в который уже раз включил карту-схему Лунного города. Вот они - челноки. Вот маркер. Вот загораются кнопки. Отто нажимает все три. Они не гаснут.

  Взгляд скользит по периферии схемы. Вот ещё один синий мостик. Здесь стоит транспорт раза в три побольше челнока. Это крейсер. Рядом с ним пустой шлюз, сюда должен был причалить "Гнев Бога".

  Отто наводит курсор на шлюз крейсера. Зажигается новая лампочка, Отто нажимает кнопку.

  Никаких изменений...

  - Вот здесь, - он провёл ладонью вдоль прямых красных артерий, уходящих от Лунной Базы вниз, вглубь Луны. - Это лифты. Здесь мы спустимся.

  - Зачем?

  - Посмотрим, что там.

  Маша молчит, а Отто не может оторваться от карты. За этот месяц она стала частью его жизни. Во многом Лунная база копирует земную. Но есть и существенные отличия. Лифты, например. Это тебе не шестёрка спаренных шахт, несущих своих пассажиров к вершине небоскрёба. Это два десятка тоннелей, отвесно уходящих в бездну. Самый маленький может поместить человек десять, самый большой - двести, и, судя по креплениям, несколько тяжёлых танков. Все лифты "встречаются" в огромном зале, от которого до шлюзовых камер крейсеров рукой подать: сто пятьдесят метров прямого широкого коридора. Коридор тоже не нравится Отто: достаточно широк, чтобы рядом с танком, на безопасном от него расстоянии, маршировала в четыре колонны пехота... Нечего гадать, нужно спускаться!

  Он вздыхает и нарушает затянувшееся молчание:

  - Необходимо искать выход. Если не получилось проникнуть в челнок или в крейсер, значит, не там искали.

  - Мы не смогли открыть дверь шлюза, откуда ты знаешь, что получится запустить лифт?

  Он молчит. Он не знает, как это ей объяснить. Теперь она поворачивается к нему всем телом. В её глазах - ужас.

  - Отто, не собираешься же ты туда спускаться...

  - Вручную, - кивнул Отто. - Я проверял, до самих шахт добраться легко. Если не получится опустить вниз кабину, - полезу по фермам.

  Маша долго рассматривает красные нити.

  - Но здесь даже не показано, насколько далеко штольни уходят вниз. Лезть можно целую вечность.

  - А что делать? - неожиданно для себя вспыхнул Отто. - Сидеть и ждать, когда придут хозяева Лунного города? Сказать им: "Извините, ребята, мы тут случайно, проездом. Сошли не на той остановке". Так, что ли?

  - Нет, не так, - спокойно возразила Маша. - Мне показалось, что мы с тобой неплохо устроились. У меня есть ты, у тебя есть я. У нас есть крыша над головой, нам не угрожает ни голод, ни жажда. Я не понимаю, куда и зачем нам нужно торопиться. Возможно, ты не заметил, что жизнь наша уже налажена. Без всяких "блицкригов" и революций мы обеспечены интересной работой на тысячу лет вперёд. Чего стоит изучение одного только пульта, например.

  - Что тут может быть интересного? - спросил Отто угрюмо и добавил. - Кроме того, что он не может открыть шлюз...

  - Сейчас покажу, - обрадовалась Маша.

  "Как студентка, - подумал он, - которой на экзамене попался билет с известными вопросами".

  Она набрала команду, и перед ними развернулось трёхмерное изображение Земли. Разноцветные замысловатые маркеры покрывали густой сетью голубые океаны и зелёные с жёлтыми пятнами континенты.

  - Я думаю, что это места, которые по каким-то причинам представляют для них особенный интерес, - сказала Маша.

  - В таком случае, список их интересов достаточно широк, - заметил Отто. Потом, выдержав минутную паузу, неохотно признал: - Ещё бы догадаться, что всё это значит?

  - Эти отметки-маркеры привязаны не только к географическим координатам, но и к временной шкале. Сейчас я включу временную развёртку...

  Все маркеры пропали. Изображение Земли чуть повернулось, и Отто увидел единственную точку почти в центре Евразийского континента.

  - Пятьдесят лет назад, - сказала Маша.

  - Правильно, - откликнулся Отто. - Вот к этой точке и была отправлена ваша экспедиция.

  "Выходит, Василий не соврал насчёт срока. Но старшей копии пять лет. Чем же он занимался всё это время?"

  - А вот отметки, сделанные перед этим.

  Число маркеров возросло. Египет, Боливия, остров Бахрейн, ещё несколько точек неподалеку от Тибета.

  - Здесь отмечены места их посещений двенадцать тысяч лет назад. Тебе это ни о чём не говорит?

  - Нет, - равнодушно сказал Отто. - Ни о чём.

  - Ну, как же, пирамиды Гизе, обсерватория Тихуанако, Бахрейн - предполагаемое место зарождения цивилизации.

  - Я где-то слышал, что пирамиды расположены в форме созвездия Ориона... - решил блеснуть эрудицией Отто.

  - Теперь карта их посещений двадцать тысяч лет назад...

  Маркеры сместились в Антарктиду. - Двадцать семь тысяч лет назад...

  Очертания материков чуть изменились. Пять маркеров сидело на неизвестных Отто островах.

  - Примерно раз в десять тысяч лет они приходят к нам с визитом. На той, первой картинке, с которой мы начали, нанесены географические точки, в которых они побывали на протяжении полутора миллионов лет...

  - Миллионов?

  - В том-то и дело. Они наблюдают за нами. Это величайшее научное открытие!

  - ...которое так и останется закрытым, если мы не выберемся отсюда.

  Она выключила карту.

  - Тебя всё это не вдохновляет...

  - Нет.

  - Ты твёрдо решил идти.

  - Да.

  Она закрыла лицо руками.

  - Отто, ты же мечтал о счастье, о любви. Мечтал об океанской яхте или об острове. Вот же оно. Всё, что тебе было нужно. И даже лучше, - она опустила руки, её лицо было мокрым от слёз. - То, что ты получил, лучше твоих самых смелых фантазий. Ты убежал от людей не за сотню, и не за тысячу километров. За сотни тысяч! Впереди у тебя не праздное дожитие на песочке у тёплого океана, нет. Перед тобой загадки инопланетной цивилизации. Загадки ключевых моментов человеческой истории. Мы любим друг друга. И ты всё это бросаешь. Почему? Куда ты хочешь вернуться? Что ты будешь делать после того, как вернёшься? Зачем тебе возвращаться к людям, от которых ты мечтал уйти?

  "А ведь она права, - подумал Отто. - Права в каждом пункте своих рассуждений. И тем не менее, я ухожу. - Он увидел, как Маша опять закрыла лицо руками. - По-видимому, моя проблема не может быть выражена словами. Она лежит где-то глубже, на уровне, где слова утрачивают значение, где здравый смысл уступает место интуиции. Я чувствую, что должен идти. Но объяснить "почему?", не могу. Более того, я осознаю, что поступаю нерасчётливо, неразумно, глупо. Поступаю вопреки своим представлениям о том, к чему мне следует стремиться. Это место - рай для меня. Рай, о котором я даже не мечтал..."

  - Там, в челноке, Василий что-то кричал о двери, помнишь?

  - Нет, Отто. Когда упала Лиля, я подумала, что схожу с ума. Ты ведь понимаешь, мы были не просто сёстрами...

  - А что было дальше?

  - Дверь открылась, и Катерина велела тебя вынести. Она сказала, что только проверит стояночные системы. Я могла бы догадаться, что она оставляет мне жизнь... и тебя. Она решила исполнить твой план.

  "И ей это удалось, - подумал Отто. - Статистика не в мою пользу: из трёх Катерин две отдали за меня свои жизни. Из двух Пельтцев оба были готовы меня зарезать, лишь бы услужить своему хозяину. Конечно, выборка не совсем корректна. Пельтцев мне подсунули, но всё равно..."

  - Ты помнишь, что-нибудь о своей прошлой жизни?

  - Очень смутно, Отто, какие-то обрывки, и тебя в них нет.

  - Ты была беременна, на третьем месяце...

  - Да, я помню об этом.

  - Где наш ребёнок, Маша?

  - Я не знаю. После моего воскрешения ребёнка не было. Не было и месячных. Я стерильна.

  - И ты ни о чём не спросила у своего "господа"?

  Он сказал это резче, чем следовало. Ему стало неловко.

  Ведь это была её беда в большей степени, чем его.

  Но она не обиделась.

  - Другие девушки спрашивали. Василий сказал, что в этом нет необходимости. Его колония пойдёт по другому пути развития.

  "Надо же, он думал о путях развития, - устало подумал Отто. - Так что нет у меня ни внуков, ни правнуков... наверное, не заслужил..."

  Он вздрогнул. Последняя мысль была чем-то новым в его понимании мира. "Потомство, как награда? Тогда, выходит, самая большая выслуга у китайцев. Впрочем, почему нет? Если смысл жизни в смирении и терпимости, а продолжение рода - награда, то получим непротиворечивую картину..."

  - Когда ты думаешь идти?

  - А зачем откладывать? - Отто был уже на ногах.

  "Как можно словами объяснить это возбуждение, доходящее до экстаза? Когда мурашки по коже, кровь кипит, волосы дыбом? Вся жизнь в отказе от всего, что было достигнуто прежде! Феникс, вечно сжигающий себя, чтобы вечно возрождаться!"

  Она смотрела на него, и в её глазах были любовь и слёзы.

  - Отто, ты - самый несчастный человек на свете. Ты не просто не находишь себе места. Ты точно знаешь, что в этой жизни места для тебя нет. Никогда не было и никогда не будет. Вечный странник, забытый Богом и незамеченный людьми...

  Она включила схему Базы, навела маркер на лифты и нажала на засветившиеся кнопки.

  - Пойдём, посмотрим...

  Отто видел её спокойное лицо. Она приняла его решение и смирилась с ним.

  "Стиль айкидо, - подумал Отто, - не мешать падающему слону. Закати она мне истерику, и я бы только укрепился в правильности решения. А так, мне остаётся только кусать локти из-за своего упрямства. Я ведь всё равно пойду. Но теперь с комплексом вины перед ней, и с ощущением, что мне будет куда вернуться, когда судьба в очередной раз переломает мне кости..."

Y

  - Ты действительно думал, что я останусь, одна?

  Она говорит насмешливо, чуть высокомерно. Ничто не напоминает в ней растерянную, заплаканную девчушку, которая прятала лицо в ладонях за пультом управления. Это был голос женщины, знающей себе цену. Женщины, абсолютно уверенной в своих силах и не считающей нужным что-либо объяснять своему не очень смышлёному мужчине.

  Я смотрю на неё снизу вверх. Я уже спустился метра на три, когда понял, что она следует за мной. Это открытие меня напугало больше, чем чернота тоннеля, уходящего вниз, в неведомую тьму.

  - Ты с ума сошла! Немедленно вернись.

  Я делаю попытку подняться. Но она деловито меня обходит, спускаясь всё ниже и ниже. Я растерян и подавлен. Не знаю, что сказать. Теперь я смотрю на неё сверху. Смотрю, как она пропадает во тьме, внизу, у меня под ногами.

  - Машенька, - я поражаюсь своему жалобному голосу. - Вернись, это опасно.

  - Что за похоронная команда! - весело кричит она снизу. - Проверено, мин нет! И не забывай каждые пять метров перебрасывать страховочный трос.

  Страховку я нарезал из великолепного кабеля, обнаруженного на складе, неподалеку от столовой. Кабель был в палец толщиной, чрезвычайно прочный и гибкий. Я навязал на нём узлы через каждые полметра, на концах сделал петли. Признаюсь, чувствовал себя варваром. Но не лезть же в километровую шахту с голыми руками? Там ведь, знаете ли, упасть можно. На одну из петель набросил карабин, которым к поясу крепились ножны. Оружие засунул за голенище ботинка и надёжно прихватил шнурком.

  Кабины лифтов были здесь, наверху. Ни один из них ехать вниз не пожелал. Не знаю почему, но я не удивился. Зато удалось снять вентиляционную решётку одной из шахт. Едва взглянув внутрь, я понял, что проблем только две: темнота и продолжительность спуска. Шахта - бесконечный цилиндр диаметром метров шесть-семь, была вырублена в неизвестной мне породе. Я погладил камень рукой и подумал, что давно не видел никаких других материалов, кроме металла и пластика. Стенки шахты были переплетены ажурной конструкцией из квадратных в сечении балок. Здесь, на расстоянии протянутой руки, крепления выглядели мощными и очень прочными, но там, внизу, где "скисали" жидкие лучи света, плетёнка из балок казалась лёгкой паутинкой - воздушной, эфирной...

  Тогда я представил себе паука и поёжился. Там, внизу, придётся умерить своё воображение, иначе до беды будет недалеко.

  Наверное, я был слишком потрясён поступком Маши, потому что из состояния транса меня вывел её трос, ободряюще скользнувший по плечу.

  - А когда ты сделала себе страховку?

  - Догоняй, - донёсся снизу её голос...

  Я пытаюсь сосредоточиться на прутьях решётки и войти в ритм. Пройдёт совсем немного времени, и этот ритм окажет спасительную помощь, когда прутьев уже не будет видно. Ещё три пролёта поперечных, охватывающих диаметр шахты обруча, и приходится менять место крепления троса. Всё очень просто. На одном конце троса петля, на другом - карабин. Длина троса десять метров. Значит, если его пропустить через пояс, и закрепить петлю в карабине, то мой страховочный конец вытянется до пяти метров. Разумеется, не следует забывать пропускать трос между камнем и одной из балок. Я пренебрегаю страховкой и вскоре нагоняю Машу. Здесь уже темно. Слышу её сопение и шорох наших рук и ног.

  - Я буду за твоей спиной, на противоположной стороне шахты, - говорю я и начинаю страховаться. - Чтобы не мешать друг другу тросами.

  - Как тебе будет удобно, - голос всё ещё задиристый, но уже тронутый сбившимся дыханием.

  Я молчу. Теперь любые советы излишни и вредны.

  Боишься - не делай, делаешь - не бойся. Вот и вся формула поведения в подобных ситуациях. Надо будет, сама спросит. А сейчас, только под руку говорить. Сороконожку однажды так спросили, как это она ходит. Так и лежит на том самом месте, где об этом задумалась.

  Всё-таки, несмотря на темень, одному мне было бы гораздо легче. И вдруг понимаю, что если она сорвётся, то, не раздумывая, прыгну следом. От этой мысли почему-то становится спокойней.

  "Отто, - говорю себе, - ты уже отвоевался. У тебя уже столько всего было, сколько нормальный человек не прочтёт в книжках, сидя у себя дома, у камина, за всю свою жизнь. То, что ты до сих пор жив, является ещё более ненормальным, чем ты сам". Я хихикаю. Я чувствую в этой фразе какой-то подвох, психологический выверт, уводящий в безумие.

  Можно ли научить тому, чего сам не умеешь? Можно!

  Иначе не получается. Иначе не родилось бы самого понятия развития. Тренер учит будущего олимпийского чемпиона, без всякой надежды когда-нибудь хоть немного приблизиться к его рекордам. Каждое последующее поколение должно быть лучше предыдущего.

  "Вот это да! - удивляюсь своим мыслям. - Чем это я лучше своих родителей? Или речь идёт о какой-то глобальной статистике, а не о конкретном Отто Пельтце?"

  Можно ли считать, что любовь ко мне самой прекрасной женщины на свете является подтверждением моей стоимости? Что такое любовь?

  Я начинаю смеяться. Я слышу кипение крови.

  Я счастлив. Я в полной темноте. Подо мной километровая пропасть. Я на краю, на грани. Я себя прекрасно чувствую, я понимаю толк в такой жизни. Это и есть моя жизнь.

  ...Пять, шесть, семь, восемь. Левую руку закидываем за брус для вертикальной поддержки тела. Держит локоть, кисть свободна, сейчас она нам понадобится. Обе ноги упираются в другой брус, полутора метрами ниже. Правой рукой отстёгиваем карабин, цепко держим конец с карабином, отпускаем конец с петлёй, сдёргиваем трос вниз. Теперь пропускаем трос через балку, за которую держимся левой рукой, и с помощью свободной кисти левой руки защёлкиваем карабином петлю, всё! Спускаемся дальше. Раз, два, три...

  Жизнь прекрасна.

  Пот заливает глаза, стекает вдоль линии носа к верхней губе, оттуда крадётся к подбородку и крупными каплями обретает, наконец, долгожданную свободу. У некоторых капель свобода коротка. Я пальцами чувствую влагу на балках, и у меня нет сомнений в её происхождении. Время от времени я вытираю влажные ладони о куртку, скорбя об этих каплях-неудачницах, не сумевших, как следует, распорядиться своей свободой. Но есть и более удачливые экземпляры, у этих впереди столько же свободного полёта, сколько мне осталось моего пути. Я даже не знаю, может, они до сих пор летят там, во тьме. Вот сейчас я о них думаю, а они всё летят. Все до единой. Я же не знаю глубины шахты. Я даже не знаю, есть ли у неё глубина. Ха! Да я уже не могу припомнить, есть ли у неё высота! Шахта? - это наша жизнь, без начала и конца. Двумя аскаридами мы спускаемся по прямой кишке великана в сторону гигантского унитаза.

  Я нисколько не сомневаюсь, огромная куча чего ждёт нас в конце пути. Лишь досадую, что втянул в это дело свою женщину. Её нежным рукам можно было найти и более достойное применение...

  Ха! Что ты запоёшь, Отто, когда, добравшись до дна, ты обнаружишь, что там тебе нечего делать? Ведь ровно столько, сколько спустился, придётся ползти наверх!..

  - Отто, - задыхающийся голос Маши. - Отдохнём...

  - Да, милая, - мой голос звучит не лучше.

  Я лезу к ней. Снимаю свой страховочный конец и качелью пропускаю его у Маши под ягодицами. Привязываю в натяг трос к балке. Мария, наверняка, не понимает в темноте, что я делаю, но покорно ждёт, что будет дальше, и не сопротивляется.

  - Теперь, можешь отпустить ноги.

  - Я ... не могу ... - шепчет она.

  "Плохи дела, - думаю. - Мы прошли сто пятьдесят перехватов страховки, это будет всего семьсот пятьдесят метров. Если судить по масштабу схемы на пульте, нам ещё столько же до того места, где карта обрывается. А что там дальше, даже Василию было неизвестно. Или известно? О какой двери он пытался мне сказать? Почему судьба этой двери его так беспокоила? Он же видел, что мне - конец. Не самое понятное напутствие в царство мёртвых..."

  Удерживаясь на левом локте, развязываю кабель у себя на поясе, совсем нескромно ощупываю Машу, судорожно вцепившуюся в прутья решётки, и привязываюсь к балке рядом с ней. Теперь у меня свободные руки и я могу начать свою работу. Первым делом Машу нужно успокоить.

  - Ты молодцом, - говорю вполне искренне, сам-то я уже давно сдох, ещё там, на болоте. - Для девушки с такой великолепной грудью ты проделала невозможную работу.

  - Чем... тебе... не нравится... моя грудь?

  Она тяжело говорит, едва дышит, и всё равно слышу в её словах негодование. Женщина... самая прекрасная женщина в мире! Я люблю её!

  Нащупываю её затылок, забрасываю плотные волосы на ту самую грудь, по поводу которой вот-вот разгорится жаркая дискуссия, и двумя руками, с силой, безжалостно, начинаю массаж мышц от шеи до середины позвоночника. Она стонет, ругается, пытается увернуться, но я неумолим.

  Когда она в третий раз повторяет: "Довольно!", я чувствую в её голосе злобу - это именно то, что нужно. Именно то, что доктор прописал. Злоба! Вот оно - истинное сердце любого движения. Будь это двигатель внутреннего сгорания, паровой котёл, электродвигатель или мышечный тяж, ползущий вверх по миофибрилле. Мы справимся! Мы злобные!

  Я оставляю в покое затылок и принимаюсь за руки. Она легко отрывает правую руку от перекладины. Мои цепкие пальцы впиваются в её мышцы, будто проникая под кожу. Она стонет. Трицепс совсем забит, перенапряжён сверх всякой меры. Вот он уже расслабляется. Ещё немного, так, отлично. Левая рука.

  Ха! Она будто читает мои мысли! Вот она - левая рука.

  Так, здесь дела чуть получше. Рефлексы, они и в прямой кишке, неподалеку от унитаза, остаются рефлексами. Правши больше полагаются на правую руку. Левая всегда недорабатывает.

  Теперь ноги. Это самое тяжёлое. Она никак не хочет довериться тросу. А мне очень важно, чтобы она хотя бы минут пять повисела в расслабленном состоянии.

  - Я дурочка, - совершенно ясным голосом говорит Маша. - Навязалась на твою голову. Прости меня!

  Слышу, как она плачет. Отлично! Обнадёживающий симптом. Если у организма хватает сил на истерику, значит до предела этих самых сил ещё очень далеко.

  - Малышка, что-то я соскучился по женской ласке, - шепчу себе под нос, ничуть не заботясь о том, услышит ли она. - Может, сообразим, что-нибудь этакое?

  Но она слышит:

  - Нет-нет, - голос весел и свеж. - Боюсь, мама заругает...

  Я приподнимаю штанину её комбинезона, добираюсь до гладкой нежной кожи и чуть покусываю основание икры. Она взвизгивает:

  - Бесстыдник! А вдруг кто-то увидит?

  Это лучшая шутка, которую я слышал в своей жизни.

  Я даже прекращаю массаж. Она секунду раздумывает, потом присоединяется к моему смеху.

  - В этой темени!

  - За четыреста тысяч километров от ближайшего населённого пункта!

  - В центре Луны!

  У нас прекрасный дуэт. Эхо нашего смеха сотрясает стены. Полтора миллиона лет стояла эта шахта, не зная ни любви, ни горя. Пусть ловит мои короткие мгновения счастья. Я нашёл женщину, которая вместе со мной смеётся в абсолютной темноте над пропастью...

  - Я на неё сильно не похожа? - спрашивает она.

  - На кого?

  - На Калиму.

  Я в шоке. Будто удар ниже пояса... безжалостный удар коленом.

  - Успокойся, - усталым голосом командует Маша, - я просто так спросила.

  - Откуда ты о ней знаешь?

  - Ты так назвал кораблик...

  Вот оно что...

  - По первым слогам: Катерина, Лиля, Маша. Это была шутка.

  - Не нужно оправдываться. Говорю же: спросила просто так. А о том, как ты сжёг Калиму после того как переспал с ней, написаны книги. Даже фильм такой есть...

  Я понемногу прихожу в себя. По моим расчётам, для восстановления сил ей нужно ещё две-три минуты. Почему бы не обсудить мою последнюю работу?

  Но Маша уже переключилась на другое:

  - Ты такой настоящий! Мы так завидовали Катьке. Она с самого начала повела себя так же, как и ты.

  - Как?

  Приступаю к массажу ягодиц. Исключительно сексуальное занятие. По крайней мере, для того, кому женщина позволяет его делать.

  - Вы не обретали новую индивидуальность, вы не имели никаких сомнений относительно своего происхождения. Ты - Отто, Катерина - это Катерина. У нас было всё иначе. Воскресаешь из мёртвых, знаешь, откуда вернулся, но не знаешь куда. Мысли путаются, всё как в тумане. Должно пройти немало времени, чтобы всё утряслось...

  - Ты помнишь, что было после твоей смерти?

  - Нет. Ничего конкретного я не помню. Только факт наличия бытия. Помню, что была чем-то занята и пришла в бешенство, когда поняла, что меня вновь впечатывают в материю.

  "Вот это да!"

  - Ладно, достаточно, - голос у неё недовольный. - Оставь мою задницу в покое и убери поскорее канат, такой же назойливый, как и его хозяин. Лезет, куда не просят...

  - Так попроси.

  - Всему своё время, - я чувствую, как она улыбается.

  - Официальное признание будет звучать так, - я расставляю её ноги и руки по перекладинам и освобождаю от троса. - Мёртвым - память и уважение, живым - жизнь и любовь. Я любил ту Катерину, которую знал, копией которой ты являешься. Но той Катерины нет, и больше не будет. Мне очень жаль, что всё так печально получилось. Ты - другой человек. Мы встретились. Нам хорошо. Спасибо за это Господу, какой бы смысл мы ни вкладывали в это понятие. И я уверен, что моя Катерина, где бы она сейчас ни была, если ей о нас что-то известно, только радуется за нас.

  - Почему ты так уверен?

  - Потому что она любила меня. У неё чистая и лёгкая душа. Она первая не поверила в мою злобу.

  - Вот как? А кто второй? - и вдруг без всякого перехода добавляет напряжённым, испуганным голосом: - Отто, я потеряла страховочный трос!

  - Ничего ты не потеряла, - немедленно откликаюсь, стараюсь сделать голос строже и суше. - Он у меня. Проверяю узлы. Всё-таки столько прошли...

  Я отдаю ей свой трос. Ревниво ощупываю, как она пропускает его через пояс, переползаю на свою половину шахты и уже оттуда отвечаю на её вопрос:

  - Второй была Калима.

***

  Сначала показалось пятно. Такое призрачное, далёкое и нереальное, что поначалу я счёл его галлюцинацией и решил не обращать внимания.

  К этому времени, по моим расчётам, мы находились в двух километрах под Базой. Шёл девятый час спуска. Было сделано четыре остановки, с неизменным массажем, всё более непристойными шутками и всё менее естественным смехом.

  Я совершенно вымотался, временами терял ориентировку и уже с трудом соображал, кто я такой и что тут делаю...

  Маша держалась прекрасно. Только когда стало ясно, что светлое пятно, конец нашего пути, - реальность, у неё начала кружиться голова. Одно дело спускаться вниз, не имея возможности оценить высоту, совсем другое - видеть монету пола в двух сотнях метрах под собой. Так что финишная прямая оказалась самым сложным участком пути. Впрочем, как и на любой другой дистанции: в спортивных состязаниях или в жизни.

  ...Здесь было светло. Огромный зал, наподобие того, что остался двумя километрами выше. Все шахты лифтов открыты чёрными провалами пещер настежь. Машин трос, свободно раскинувший свои кольца. И коридор, точная копия того, которым мы подошли к шахтам лифтов.

  Мы щурились от режущего света и не верили, что это сумасшедшее предприятие закончилось. Дрожали ноги, и сводило болью мышцы рук. Маша уселась прямо на пол.

  Я бы с удовольствием лёг, но коридор...

  - Ты обманул меня, - она говорит это спокойно, без эмоций. Действительно, задачка: что обманул - всегда плохо! Но, с другой стороны, а как, собственно, следовало поступить? - Ты мне отдал свой трос!

  - Забыл тебя предупредить, один мой приятель давал уроки свободного парения. Так что страховка была мне, в общем-то, ни к чему...

  - Твоего приятеля случайно не Карлсоном звали?

  - Вижу, ты с ним тоже знакома.

  - Ложись рядышком, - она хлопает по полу рядом с собой. - Я тебе задолжала две тысячи часов массажа.

  - Это из расчёта по часу за каждый погонный метр?

  Она тепло смотрит на меня, но сейчас её взгляд меня не возбуждает. Всё-таки есть разница: два месяца воздержания или месяц с обладательницей этих прекрасных глаз в одной постели.

  Мне не терпится двинуться вперёд, вглубь коридора.

  - Твоя Катерина рассказывала, что у неё был кот?

  - Что? - я возвращаю на пояс карабин и вытаскиваю из-за голенища ножны. - Кот? Не помню. Может, что-то и говорила.

  - Тогда это у меня в детстве был кот, - улыбнулась Маша. - Пушистый такой, чёрный с белыми отметинами на животике и около ушек.

  - Кот? Какой кот? О чём ты говоришь?

  - Я постоянно носила его с собой. У него был такой мягкий, покладистый характер, что гладить и ухаживать за ним было одно удовольствие. Но однажды он увидел мышь...

  - ...И превратился в зверя, - предположил я. - Ну и что?

  - И он превратился в зверя, - подтвердила Маша, - в чёрную бестию из ночных кошмаров. Я держала его на руках и до сих пор помню это чувство: мягкая податливость пушистого зверька в одно мгновение обратилась в сжатую, готовую разнести в клочья любое препятствие, стальную пружину. Кот стал твёрдым, как камень. Мне даже показалось, что он потяжелел раза в три, а может, и больше.

  Я нахмурился. Понятно, к чему она клонит. Только незачем. Мне ни к чему объяснять моё звериное содержание. Больная тема. Первые несколько месяцев после того, как мы с Катериной съехались, я всякий раз подальше откладывал нож, едва она входила на кухню. А ещё боялся стоять рядом с ней на балконе... и никогда не садился за руль. Всегда она меня возила. Господи, сколько раз нужно умереть, чтобы прошлое отпустило?..

  - Неужели нельзя просто посидеть, передохнуть? Отпраздновать благополучное завершение трудного этапа работ. Провести границу между сделанным и предстоящим?

  - Мне больше по душе непрерывность, красавица, - я изо всех сил разыгрываю непринуждённость. - Между двумя событиями может лежать только третье. И безразлично, от какого события ты сумел уберечься, от первого или второго, если третье тебя доконало...

  - Это слишком мудро, гуру. Нельзя ли попроще?

  Эти слова она говорит мне в спину. Я уже двигаюсь вперёд. Я в нескольких шагах от разгадки. Сейчас доберусь до местного пульта, и сразу всё выяснится.

  Коридор круто поворачивает влево, следую за ним и упираюсь в глухую отсечную дверь. Я останавливаюсь, сзади на меня налетает Маша. Другого пути нет. Из зала с шахтами лифтов сюда ведёт только этот коридор. Я готов броситься на тяжёлую бронированную плиту с кулаками, но Маша рассматривает небольшую коробку с рубильником справа от двери. Подхожу ближе. Если это не блок управления, то я - не Отто Пельтц, который может довести до слёз самую красивую девчонку в мире!

  Без колебаний нажимаю огромную треугольную кнопку красного цвета. Кнопка тут же меняет цвет на зелёный. Дверь тяжело, с неохотой отодвигается в сторону. Я переступаю порог и застываю, поражённый: надо мной голубое небо. Я стою на краю небольшого поля, окружённого со всех сторон густым, мрачным лесом. Сквозь редкую зелень травы проступает желтизна стёртой в пыль глины. Где-то чирикает воробей.

  Воробей?

  Я настолько не готов к этой картине, что в первый момент не замечаю бегущих ко мне вооружённых мечами и шпагами людей. Они одеты в одинаковую зелёную форму, береты с перьями, расшитые серебром и золотом перевязи ножен.

  Они мчатся во всю прыть, подбадривая себя криками, и смотрят мне за спину.

  Чтобы выиграть больше пространства для будущих манёвров, спешу отойти от двери и выхватываю нож. На лицах людей появляется остервенелое выражение, они повелительно кричат, машут мне руками и прибавляют скорость.

  Жизнь прекрасна. Кому-то война - а мне мать родная! Ох, ребята, ну и не повезло же нам всем сегодня!

  "Это же надо потерять голову из-за женщины!"

  - Отто, остановись, - кричит Маша, - это другое...

  Что она понимает?

  Делаю плавный, плывущий шаг им навстречу...

Часть 5

РАССАДА

   ;"Особенно трогательна забота, с которой взрослые особи относятся к своей не во всём разумной низшей форме. Условия содержания яслей выше всякой похвалы. Несмотря на титанические усилия, которые иногда достигают планетарных масштабов, личиночной форме сложно нарушить равновесие, организованное их родителями. Когда же личинкам всё-таки удаётся это сделать, и они погибают, вступает в действие один или несколько защитных механизмов. Через короткое время исходный ареал обитания вновь заселяется и вновь испытывается на прочность следующими поколениями этих неугомонных созданий".

Из отчёта экспедиции к VI(3)

I

  Пробуждение было тяжёлым. Ратан Калим по прозвищу Вепрь, сотник Гвардии её величества Алины Высокой, не желал просыпаться и не собирался изменять своему желанию ни для кого, кто имел счастье находиться в этот утренний час под покровительством его Дома.

  Будила его Инита, узкоплечая плоскогрудая товарка, которая пошла в услужение в счёт оплаты карточного долга её мужа, такого же высокого и нескладного, как и она сама.

  - Вы уж лучше бы вставали, господин, - бубнила себе под нос Инита. - Она ведь всё равно войдёт...

  - Что ты несёшь? - всё ещё пытаясь вернуться в спасительное забытье, промычал Калим. - Кто войдёт-то?

  Было похоже, что он вчера сильно перебрал. Тяжесть внизу живота и сильнейшая головная боль служили тому подтверждением. Вот если бы ещё вспомнить, по какому поводу господа офицеры изволили кутить!

  - Матушка Кселина, господин.

  Ему удалось приподнять голову и даже открыть глаза.

  Тут же накатила тошнота вперемешку с отвращением к себе и к окружающему миру. Зрела уверенность, что тут что-то не так. Любой знает, что славный Дом Калима, издавна отмеченный королевской милостью, славится разборчивостью в выборе собутыльников и редкостной умеренностью, буде собутыльники найдутся.

  - Я принесла яблочного уксуса, господин...

  Её сильные руки опять его затормошили, не давая соскользнуть в тёплый, полный покоя и света сон.

  "Что же мы вчера отмечали? Надо отправить посыльного к Водоподу, тот всегда всё знает".

  - Мaтyшка Кселина, господин, она ждёт...

  "А разве Водопод вчера был с нами? Его не могло быть, потому что он ушёл на юг. Ну, конечно, Южные Ворота - основной торговый перекрёсток пяти кантонов. Уже третий день, как ушёл... вот беда-то! Трещит, подлая! Будто горшок на голову надели и молотят без устали хворостинами..."

  Всё-таки он оторвался от подушки и сделал несколько глотков отвратительной жидкости.

  - Ты что, развести, как следует, не могла?

  Колокол в голове, противный привкус во рту, нестройный ход мыслей. Какие-то лица, слова, фразы. Что-то такое было вчера... что? Что-то очень важное.

  - Матушка, господин!

  - Что ей надо? - вот ведь привязалась!

  - Так ведь дуэль, господин...

  "Дуэль?!"

  - Что ж ты сразу не сказала? - возвращаясь к жизни, заорал Калим. - Ведьма! Прочь с глаз!

  Он попытался вскочить, но не рассчитал сил и свалился с кровати ей под ноги.

  Не обращая внимания на брань, Инита бросилась ему на помощь.

  "Матерь всего сущего! Дуэль! Так ведь это вчера мои поминки были! Понятно теперь, чего это я так набрался!" Он до плеч опустил голову в бочку с водой и долго, сколько хватило воздуха, с наслаждением растирал ладонями лицо, затылок, волосы. Ледяная вода - ясно, что с утра наносили - быстро привела его в чувство.

  "Так это уже утро! А вечером Сопляк насадит меня на вертел. Вот ведь незадача! Говорили же умные люди, смотри, входит парень в силу. Убей сразу, потом маеты не оберёшься. Как в воду глядели!"

  Он с силой отпрянул от бочки, увлекая следом за собой длинный шлейф воды, мгновенно разваливающийся на тысячу сверкающих осколков. Оглушительный рык известил всех в доме о том, что господин встал, он в добром здравии и вскоре выйдет к завтраку. Инита уже подавала полотенце. Калим тщательно вытерся, с отвращением выпил ещё полкружки уксуса и спросил:

  - Одна?

  - Одна, господин. Ждёт в гостевой, ещё с ночи.

  - Почему не разбудила?

  - Матушка не велела. Беседовала с хозяйкой. Сказала, что ей у нас хорошо.

  "С хозяйкой... - скривился Калим, - с другой стороны, добрый знак. Может, предложит что-нибудь путное?"

  Он вернул служанке полотенце, распахнул дверь в сад и, как был в исподнем, босиком по инею ринулся к огромному кусту грочо. Этому растению было не меньше пяти тысяч лет. А может и больше. Как и его хозяйке...

  Испытывая наслаждение от потери давления в мочевом пузыре, заметил едва открытые лепестки хрупких при заморозках цветов куста.

  "Никак зацвести не может! - с досадой подумал Калим. - Садовника высечь! Впрочем, это уже не моя забота".

  Вернувшись в спальню, обнаружил уже готовый к пользованию бритвенный прибор с кувшином горячей, чадящей на морозе паром воды, кисточкой и мылом.

  Калим недоверчиво взял мыло в руки и понюхал. Пахло земляникой. Он быстро, в несколько секунд намылился, и с восхищением посмотрел на Иниту:

  - Оставайся у меня. Я договорюсь с Солоумом!

  - Глупости, - ответила она, подавая кусок кожи.- Вы уж поспешите, господин. Кселина всё-таки!

  Калим поставил ногу на табурет, ловко натянул на колене кожу, обхватив её концы левой рукой, правой взял с подноса бритву и умело, в несколько приёмов поправил лезвие.

  - Тогда я тебя опять выиграю!

  - Если Солоум ещё раз возьмёт в руки карты, то я их у него из плеч повыдёргиваю! - зло ответила Инита, поддерживая перед Калимом зеркало.

  - Как это? - заинтересовался он.

  - Вместе с руками, господин.

  Калим, уже приступив к бритью, отвёл глаза от зеркала и посмотрел на служанку.

  Было не похоже, чтобы она шутила.

  - Тогда почему отрабатываешь его долг? Проще было сразу руки оторвать. Пустой он человек, Инита.

  - Он мой муж, господин, - её голос был сух и ровен, но в нём зазвучали стальные нотки. - И отрабатываю я не долг, а честь.

  "Да шут с ней, - подумал Калим. - Все кругом помешаны на чести! И вообще, она права, - какие глупости! Сколько той жизни осталось, а я на следующий год прислугу присматриваю! Не проснулся ещё, что ли?"

  Покончив с бритьём, он ещё раз окунулся в бочку, тщательно прожевал и выплюнул настоянную на мяте мочалу из корня аира, быстро оделся и, в знак уважения, вышел к матушке Кселине без оружия.

  Кселина! Строгая, чопорная и давняя. Давняя - древняя... Она была лично знакома с матерью королевы Алины, а та уступила трон своей дочери задолго до рождения его, Калима, деда. Женщины!..

  Ратан Калим быстрыми шагами пересёк зал, преклонился на одно колено перед своей гостьей, выждал положенные этикетом несколько секунд, с заметным облегчением поднялся и уселся в кресло рядом с ней

  - Что если дело, которое привело вас под покровительство моего Дома, мы обсудим за завтраком?..

  Калиму показалось, что он выразился достаточно учтиво, но матушка Кселина была другого мнения:

  - Это будет больше похоже на обед, сын мой. Если бы я тебя не разбудила, ты бы умудрился опоздать на собственные похороны!

  - Тем не менее, - со всем смирением, на какое только был способен, рискнул повторить предложение Калим. - Позвольте угостить вас нашими фамильными блюдами. Прошу вас, матушка, в знак уважения к моему Дому...

  - Если бы ты уважал свой Дом, меня бы здесь не было, - зашипела она в ответ. - Изволь изъясняться по человечески, а упражнения по риторике оставь для своих девок. О чём ты только думаешь? Вместо того чтобы улаживать дела, напился до поросячьего визга! Как последний босяк спишь до второй стражи! Что с тобой? Ты забыл Закон? - Калим подобрался: "Вот ведьма!": - Или ты думаешь, что если Сопляк тебя зарубит, то это освобождает тебя от Клятвы?

  - Заколет, матушка Кселина, - автоматически поправил её Калим.

  - Это что-то меняет?

  - Нет, конечно, - простодушно признал он. - Дроздович выбрал шпагу. Вы сами учили: мелочи - соль жизни...

  Она недовольно сверкнула глазами. Пожилое морщинистое лицо сильно контрастировало с молодыми, полными сил глазами. Даже тяжёлый плащ, который она не снимала ни зимой, ни летом, не скрывал стройность её тела. Уже не одно поколение мужчин гадало о том, что же там, под ним, спрятано.

  - Перейдём к делу, - сухо сказала Кселина. - Хотя мне кажется, что ни один из вариантов тебе не подойдёт.

  У Калима появилась надежда: а вдруг она и в самом деле предложит что-нибудь путное? Не будет же сама Кселина предлагать дутую альтернативу сотнику? Для этого есть сошки и помельче...

  - Тем не менее, пусть и в сильно сокращённом варианте, предложения должны быть сделаны, и отказ от них будет на твоей совести. Я свой долг исполню.

  - Да, матушка, я вас внимательно слушаю...

  - Ещё бы, - улыбнулась, наконец, Кселина. - Тогда приступим, Ратан Калим, вступивший во владение Домом после схватки с Дюраном Калимом тридцать два года назад. Ты неплохо провёл здесь все эти годы, не так ли?

  Калим был поражён, услышав, что прошло уже столько лет.

  "Как стремительно пронеслись эти годы, - с запоздалым сожалением подумал он. - А ведь будто только вчера я вызвал этого борова на поединок и отвоевал Дом, звание и должность. И Фатьму... - Он скрипнул зубами. - Отказала негодная! Вчера отказала! Или это было позавчера? Уже прихорашивается, ждёт нового хозяина..."

  - Да, матушка Кселина, - ровным голосом ответил Калим. - Я неплохо провёл эти годы.

  - Сегодня, если мои советники не ошибаются, ты передашь всех своих людей и всё своё имущество претенденту и умрёшь, исполнив, тем самым, основное положение Закона о развитии. Ты знаешь это.

  Она сделала паузу. Калим, как обещал, внимательно слушал.

  - Но у тебя есть возможность уступить дорогу более совершенному и продолжить развитие в ином качестве.

  - И в каком же?

  - Я здесь, чтобы обсудить с тобой именно этот вопрос. Тридцать с лишним лет владеть Домом Калимов - это не выдающееся достижение, но, тем не менее, результат значительный, вызывающий уважение. Нам, Вепрь, не интересна твоя смерть. Мы думаем, что ты мог бы ещё принести пользу, и не малую.

  Калим молчал. Очень хотелось есть, ещё больше - пить.

  Кселина вела беседу в неспешном ключе классической традиции, и Калим знал, что пока она не оговорит все положенные ритуалом, ничего не значащие слова и предложения, к главному не перейдёт.

  "Скорее бы вечер, - подумал он. - Сопляк, по крайней мере, мучить не станет. Сделает аккуратную дырку и побежит к Фатьме. Интересно, сколько я продержусь: минуту? Две?"

  - К сельскому хозяйству ты равнодушен, - не обращая внимания на его состояние, вела свою линию Кселина. - Так что всё, что связано с производством, переработкой и распределением пищи мы отбросим. Верно?

  Калим с готовностью кивнул.

  "Ещё не хватало мне в крестьяне подаваться... а стоит ли держаться? Позора нет в том, чтобы получить укол в сердце на первой же секунде. Простая экономия времени, своего и противника..."

  - Строительство и ремесло тебя тоже никогда не привлекали. По этим практическим дисциплинам у тебя всегда были одни из худших отметок...

  "Я был на его тренировках. Ловок, шельма, ничего не скажешь. Ловок и силён. Или просто молод? Нет-нет, Вепрь, признайся, работать дагой, как это делает Сопляк, ты никогда не умел... а может, продержусь и все пять минут! А там... вдруг он устанет?"

  - Однажды ты отличился на ассенизаторских работах. - Калима даже передёрнуло. - Но все вакансии у золотарей заняты. Это же не армия, где, чтобы занять место командира, его нужно убить...

  "Сколько яду! Будь как-то иначе, командиры превратятся в растущее стадо пузатых чиновников, думающих больше о своём желудке и неуёмной похоти, чем о совершенствовании тела и духа. Личный состав должен видеть своего лидера и восхищаться им. Солдаты должны мечтать превзойти своего командира. А как превзойти, если не в реальной схватке? Случайное физическое превосходство никогда не будет определяющим. Составляющие победы: дух, опыт и выучка... Всё то, что Сопляк по крохам собирал все эти годы, и позавчера, наконец, бросил мне вызов. Это был мой лучший ученик. Я передал ему не просто всё, что знал и умел. Мы оба превзошли себя: он в своём обучении, я в его подготовке. И теперь я вынужден уступить ему место. Моя честь - в таких солдатах, как он. Но высшая награда - принять смерть от руки своего ученика".

  - Думаю, сейчас не совсем уместно обсуждение трений между Гвардией и стражей Культа, - заметил Калим.

  "Вада Дроздович прошёл аттестацию. Я уже тогда мог понять, к чему идёт. Теорию боя, элементы управления и планирования военных кампаний, интендантское дело, обоз, всё это он знает не хуже меня. А может и лучше. И он не устанет. Он легче и на двадцать лет моложе..."

  - Медицина, ткачи... - никак не отреагировав на его замечание, продолжала Кселина. - Есть ещё искусство и сфера услуг, но тут ты вряд ли сумел бы занять достойное место. Эзотерические науки, даже на щадящем, мужском уровне, тебе тоже не по плечу. Ты никогда не интересовался тем, что нельзя потрогать и немедленно сломать. Я вообще поражена, что ты добрался до сотника и так долго удерживал эту должность. Фатьме, бедняжке, ты до смерти надоел...

  Калим даже скрипнул зубами.

  "А ведь она почти закончила, - грустно подумал он. - С чем же ты ко мне пришла, матушка Кселина? Теперь-то уже можно идти завтракать?"

  - Охота и дальняя разведка. Здесь ты был бы особенно полезен. Вот только твоя чрезмерная общительность и невоздержанность с противоположным полом заставляют усомниться в твоей эффективности вдали от цивилизации, в пустыне. Кроме того, прими ты это предложение, ты теряешь все гражданские привилегии.

  - Ну, если других предложений нет... - бодро сказал Калим, поднимаясь со скамьи.

  - Сядь на место, - неожиданно зло приказала Кселина.

  Калим послушно плюхнулся обратно.

  - Это и есть предложение. Идти тебе, сотник, в дальнюю разведку. По всем признакам, со дня на день - Интервенция, мы не можем себе позволить терять людей. Тебе всё ясно?

  Речь матушки ошеломила Калима. Слухи о ней ходили разные, но откровенное вмешательство в его выбор было недопустимым.

  - Я не пойду в разведку, - его голос предательски дрогнул. - Зачем это? В степь - или чудовищем стану, или мортаны мозги съедят. А если за Северные ворота, в камыши, так поморы поймают. И ещё неизвестно, что хуже. Нет! - его голос окреп. - Старый я уже для таких подвигов, пусть всё будет по Закону. Смерть милосердна. Дуэль всё решит...

  - Мортаны! - передразнила его Кселина. - Голова седая, а в суеверия веришь.

  - Для вас, горожан, может и суеверия, - огрызнулся Калим, - только жизнь не стоит на месте. Даже вам, матушка, не поспеть за всеми изменениями. Не всё вы знаете!

  - Ну да, твой Водопод всё знает.

  - Водопод знает всё, - простодушно подтвердил Калим.

  Беседа зашла в тупик.

  Кселина откинулась в кресле и смотрела на сотника. Она не ожидала от него такого отпора. "Я ошиблась, - с сожалением подумала она. - Недооценила. Полагала, что его продвижение по службе - результат фантастического везения и случайного стечения обстоятельств. Нет, он достоин своей армейской клички. Жертвы не упустит, от добычи не отступится..."

  - Возможно, возникло недоразумение. Позволь, я внесу ясность, - но она не стала дожидаться его согласия. - Дуэль с Дроздовичем состоится сегодня во время караула у Внешних Ворот. Шансов на победу у тебя нет. Я права?

  - Да, матушка Кселина, - покорно согласился Калим.

  - Почему?

  - У моего противника феноменальная реакция и прекрасная координация движений. Он - гений фехтования. Это не просто мой лучший ученик. Это Мастер, которому просто нужно было объяснить, с какого конца следует держать шпагу. Остального он добился сам...

  - Неужели кроме шпаги у этого молодчика достаточно знаний и опыта, чтобы занять твоё место?

  - Вполне достаточно, матушка Кселина, - заверил её Калим. - Дроздович, несмотря на свою молодость, - "и прозвище", добавил Калим про себя, - опытный солдат. Он без труда справится с должностью сотника.

  - Похоже, у тебя нет никаких сомнений в том, что сегодня вечером умрёшь?

  - Да, матушка, именно это я и хотел сказать!

  - Тогда почему не спасаешь свою шкуру? - она наклонилась к нему, и Калиму показалось, что она заглянула на самое дно его памяти. Туда, где лежит старый хлам событий, забытых по давности лет или по ничтожности, или заботливо припрятанный рассудком от укоров совести. - Почему не соглашаешься с моим предложением, сотник?

  Калим опять дрогнул под её натиском. Формальная процедура, обязательная перед дуэлью, предстала в каком-то новом для него свете.

  - Боюсь, я не совсем понимаю, матушка...

  - Ты умереть бойся, - всё также зло, с давлением перебила его Кселина. - А "не понимать" тут и вовсе нечего. Ждём призыва. Нужны люди, солдаты, чтобы крестьяне могли спокойно работать с землёй и возрождать расу. А ты ведёшь себя, как обиженный мальчишка! Уступи дорогу и сохрани себе жизнь! Там, - она ткнула пальцем себе под ноги, - через короткое время подрастёт молодёжь, и вновь будет тебе сотня. Ты нужен нам. Впереди большие перемены.

  Она замолчала. И отвела от него взгляд.

  Отпустило. Сразу стало легче дышать. Будто петлю на шею закинула... а потом взяла, да и бросила.

  Калим провёл рукой по лицу. Рука стала мокрой от пота. Или она и была такой мокрой?

  - Не упрямься: отдай Дроздовичу Дом и отправляйся в дальнюю разведку.

  - С потерей гражданских прав? - уточнил Калим. Он полностью оправился от натиска Кселины. Сейчас он и себе не смог бы ответить, что его так напугало. - И при входе в Город отдавать оружие страже? И любой прощелыга сможет отхлестать меня, когда я буду сидеть в корчме за кружкой пива? А если я, сохрани меня Матерь, ему отвечу, то стража посадит меня посреди площади на цепь, и прислуга всего Города будет ко мне наведываться, чтобы выплеснуть на голову ведро с помоями?

  Он вскочил. Он нависал над ней. Уважение к её сословию, впитанное им с детства, как необходимость дышать или умение ходить, не позволяли большего. Но настойчивость гостьи была неслыханно оскорбительной.

  - И мои дети все эти дни будут держать взаперти своих детей, чтобы те ненароком не зашли на площадь? А если кому-нибудь из них не хватит ума сделать это, внуки будут кричать во весь голос: "Папа, смотри: это наш дедушка в дерьме на цепи сидит!"

  Картина была настолько мучительной и яркой, что Калим, башней возвышавшийся над собеседницей, уже был готов обрушиться на неё, когда в комнату ворвалась Инита:

  - Завтрак готов, господин. Матушка, извольте пройти с нами к обеденному столу.

  - Мальчишка, - прошипела Кселина. - Ты нужен нам!

  - Измените Закон, и я к вам на коленях приползу, - также шёпотом ответил Калим, быстро остывая.

  - Мы не можем изменить Закон, - она тоже успокоилась.

  - А я не могу изменить себя!

  - Закон не мы придумали.

  - Я тоже не сам себя родил.

***

  Круглосуточная охрана Внешних Ворот была частью Закона - набора правил, следовать которому значило быть свободным гражданином.

  Ворота - материальное свидетельство промысла Матери, вещественное доказательство её бытия и заботы, - были стары, как мир. А может и старше. Этого никто не знал. Ворота были теми узелками, которые связывают звенья известного мира, кантоны, в единую цепь.

  Внешние Ворота - другое дело. Массивная круглая металлическая плита, вросшая в скалу, закрывала проход на свободные пространства. Примерно раз в столетие она открывалась, и тогда начиналась Интервенция, великий Исход, означающий новую жизнь для большинства жителей кантона.

  В соответствии с Уставом караульной службы, в случае открытия Внешних Ворот, караул обязан был незамедлительно пройти внутрь и опустить рычаг блокировки до упора вниз. В этом случае Внешние Ворота останутся открытыми до тех пор, пока последний гвардеец, замыкающий Исход, не поднимет рычаг вверх. Тогда они закроются и навсегда отрежут пионеров от привычной жизни. Внешние Ворота не открывались очень давно.

  Пост назывался "глухим", и, не смея перечить Закону формально, фактически на него заступали либо с целью отоспаться, либо для обсуждения жизненно важных проблем, стоящих перед Гвардией её Величества.

  А что может быть важнее смены командира?

  Все были заняты подготовкой к дуэли. Официальных гостей ждали чуть позже: честь и этикет требовали неукоснительного соблюдения всех правил поединка. Никто не должен был усомниться в правах нового Калима, владельца Дома и всех его королевских милостей.

  Поэтому, когда Лёпа истерически завопил, показывая рукой на скалу, поначалу все растерялись. Первым разобрался в ситуации Сопляк. Он развернулся в сторону открывшейся пещеры и, когда остальные только начали набирать скорость, уже мчался к Воротам во всю прыть.

  Калим бежал последним.

  "Вот это повезло, - потрясённо думал он. - Интервенция!

  Я буду жить! Я сыграл по-крупному и выиграл. Согласись я с матушкой утром, быть мне простым ополченцем, охраняющим обоз..."

  Из тёмного зева пещеры показался человек.

  Калим притормозил.

  О человеке в Законе ничего не было сказано. Стражники неслись прямо на него.

  "В сторону, прочь с дороги", - закричали они в несколько голосов, но тот выхватил нож, выдвинулся им навстречу и приготовился к отражению атаки.

  Калим остановился: действия незнакомца и его хладнокровие вызывали восхищение. Калим вытащил шпагу и только после этого шагом двинулся дальше. Судя по всему, незнакомец был опытным воином. Его нисколько не беспокоило превосходство противника ни в числе, ни в вооружении.

  Из Ворот вышла женщина. Она что-то крикнула мужчине, тот ничего не ответил. Ворота начали закрываться.

  Сопляк взвыл и бросился к плите. Остальные последовали его примеру, надеясь смести незнакомца со своего пути.

  Данила и Жак выхватили мечи.

  На какое-то мгновение всё смешалось. Было ощущение, что и незнакомец и девушка оказались погребёнными под телами гвардейцев.

  Калим был уже шагах в десяти, когда понял, что происходит. Вернее, что произошло. Вот рука Сопляка, кто-то стоит на ней, но Сопляк не протестует, рука неподвижна. Ага, да это же Лёпа стоит на его руке. Нет, уже не стоит - бессильно опускается на землю, придерживая руками живот. Ребус и Жак, пролетев за спину незнакомца, с противным хрустом врезались в стену, отлетели от неё и как-то нехорошо замерли в неестественных позах. Данила отскочил вбок, держит меч у груди. Лицо в крови. Он силится что-то сказать, но из разбитых губ только пузырится кровавая пена...

  Незнакомец стоит в высокой стойке, держа нож у переносицы, указательный палец по лезвию. Левая рука будто прикрывает окровавленный клинок.

  Женщина с ужасом смотрит на него.

  "А ведь он совсем молод, - подумал Калим. - Заморыш. Вытянутое лицо, мелкие зубы, чумная причёска. Может, болел долго? И оба бледные, как ангелы преисподней!"

  Потом он подумал, что если этот крысёнок болел, то было бы интересно взглянуть на него в бою до болезни.

  И наконец: "ну, а мне-то теперь что делать?"

  Данила, вдруг выронил меч и упал. Плохо упал. Лицом вниз. Без всякой попытки защититься от удара о землю. Это привело Калима в чувство:

  - Брось нож, - велел он, удивляясь своей наглости: только что этот человек фактически голыми руками - нож не в счёт - задавил пятерых вооружённых гвардейцев, каждый из которых был выше его и тяжелее. А теперь он указывает этому волкодаву, что тому следует делать.

  Женщина что-то проговорила. Человек пожал плечами.

  Чужаки были в необычной одежде и выглядели странно.

  - Брось нож, - повторил Калим.

  Человек рассмеялся. Он левой рукой показал Калиму на его шпагу, потом чуть опустил руку книзу. Нож в правой руке даже не дрогнул.

  "Кто кого арестовывает?" - подумал Калим.

  Он не чувствовал от незнакомца ни злобы, ни давления.

  Смысла в споре, кто кого разоружит, он тоже не видел. Ситуация была ясна как день. Ворота открылись. Вышла эта парочка. Стража ринулась исполнять свой долг. Парень решил, что они несутся к его женщине. Стал на её защиту...

  Недоразумение.

  Недоразумение, которое стоило жизни лучшей пятёрке из сотни. И спасло ему жизнь. И Фатьме придётся ещё немного потерпеть своего старого хозяина.

  Вот только, что делать дальше?

  Интервенция не состоялась. Ждём ещё сто лет. А может, и больше. Перебит караул...

  Калим вернул в ножны шпагу и, забыв о незнакомце, бросился к лежащим вповалку гвардейцам. Несколько минут он ползал между ними, заглядывал в глаза, прислушивался к биению сердца, пытался уловить дыхание...

  Всё напрасно. Никаких признаков жизни. Все мертвы.

  Он выпрямился. Незнакомец с женщиной сидели неподалеку. С неподдельным изумлением крутили головами, осматриваясь, не обращая никакого внимания ни на него, Калима, ни на его мёртвых товарищей.

  "Покойников им видеть не впервой, - подумал сотник. До него только сейчас начало доходить, в какой двусмысленной ситуации он оказался. - Ну, а я, похоже, влип!"

  Он погладил рукоятку шпаги и отметил, как незнакомец мгновенно напрягся.

  - Тебе никто не говорил, что с ножом нужно обращаться осторожно?

  - Отто, - сказал незнакомец, прикоснувшись ладонью к груди.

  Он указал ладонью на свою женщину и собирался продолжить, но женщина его опередила:

  - Калима, - внятно произнесла она.

  Калим был ошарашен.

  - Калима? - переспросил он.

  - Калима, - уверенно подтвердила женщина.

  - Ха, - выдохнул Калим. - Калим, - гаркнул он, ткнув большим пальцем себе в живот. - Тебя зовут Калима?

  Может, он ослышался, женщина на своём языке просто проговорила что-то созвучное имени его Дома?

  - Калима, - упрямо повторила женщина.

  Сомнений не оставалось.

  "Вот теперь мне точно следует попроситься в дальнюю разведку, - подавленно подумал Калим. - К мортанам. Пусть сожрут мои мозги!.."

II

  Трибунал Гвардии её Величества впервые оказался в таком затруднительном положении. Одно дело, судить рядового или старшину за пьянку, грабёж или изнасилование. Совсем другое - сотника Калима. Человека уравновешенного, всегда отдающего себе отчёт в своих словах и поступках...

  Префект давно уже присматривался к Ратану, но против Вепря никаких зацепок не было. Культ Матери чтил, Законы послушания выполнял, развитию и стабильности способствовал в не меньшей мере, чем и он сам, префект.

  Мелочовка в счёт не идёт. Подумаешь, участвовал в пьяной драке с крестьянами из-за насмерть забитой лошади. Так ведь господа Гвардейцы поспорили. И за лошадь заплатили. Казначейство кантона заплатило. Он сам приказ подписывал. А крестьянам и вовсе нечего в городе делать. Зерно продали? Деньги получили? Вот и ступайте себе: сейте, пашите... займитесь, чем-нибудь.

  Что изменял Вечной Любви, так ведь и все не без этого.

  Жить в Доме гейши - это, конечно, хорошо. Это признак достойного положения и признания заслуг. Но как подумаешь, сколько народу до тебя через её ласковые руки прошли... А если вспомнишь, что все они уже умерли? Кто недавно, а кто во времена, о которых даже матушка Кселина не помнит. А если представить себе, сколько ещё поколений будет у неё после тебя? Да после таких размышлений любая девка из корчмы покажется принцессой! Нет, это точно не в счёт.

  И всё-таки префект всегда чувствовал в Ратане что-то чужое. Опасное. Так рыжий кмор, припав к дереву, часами, сутками в полной неподвижности будет ждать свою жертву. И не промахнётся. Не хотел Ратан двигаться дальше. А ведь мог. Мог! Но не хотел. Почему? Нет, здесь точно была какая-то интрига, хитрый расчёт...

  Ведь ему до неприкасаемых оставался всего шаг: вызвать на дуэль коллег-сотников. По одному, разумеется. И было время, когда он смог бы с ними справиться. И тогда Ратан стал бы Стратегом. Почему он этого не сделал? Странно. Сделай он это, и не было бы злополучного вызова на дуэль. Стратег - лицо неприкосновенное. Не было бы дуэли, гвардейцы проявили бы большую бдительность и расторопность, и Внешние Ворота - путь к новым территориям, которых уже, пожалуй, заждались, - остались бы открытыми.

  Вот-вот, открытыми!

  - Таким образом, - закончил свою речь префект. - Судить Ратана следует хотя бы за то, что слабая выучка его людей не позволила им исполнить свой долг. Внешние Ворота вновь заперты. Нас опять ждёт вечность ожидания...

  - Это заблуждение, достойный, - подал голос третий защитник. - Через минуту вам придётся признать, что вы некомпетентны в тонкостях армейской дисциплины.

  Префект взглянул на судью, тот благосклонно кивнул защитнику.

  - После того, как вызов на дуэль принят, сотня переходит под руководство претендента либо до исхода поединка, либо навсегда. Таким образом, в момент, когда Внешние Ворота открылись, а потом закрылись, караул подчинялся своему командиру - Сопляку, - в зале засмеялись, - прошу прощения, Ваде Дроздовичу. Ответственности за все последующие события сотник Ратан нести не может. Он был всего лишь зрителем...

  - Вот это-то и странно, - перебил его префект. - Почему сам Ратан не принял участия в схватке? Гибли его люди, молодёжь, которую он долгие годы учил боевому искусству. Гибли от руки чужака. А наш доблестный сотник стоял рядом и наблюдал!

  - А вы представьте себе, как это было, - заметил первый защитник, - представьте себе состояние человека, настолько честного, что смене рода деятельности он предпочёл смерть. Хотя, прошу заметить, из десяти подобных случаев - в девяти люди принимают крестьянскую схиму или удаляются в дальнюю разведку, но спасают себе жизнь. Нет! Ратан, человек чести, согласен принять почётную смерть и готов к ней. Приготовления к поединку ведутся в ста шагах от Внешних Ворот. Они открываются. Неслыханная удача для командира подразделения. Эта удача припишет нового сотника к лику святых. Без длинной цепочки дуэлей сделает неприкасаемым! Зачем бывшему сотнику вмешиваться в события, которые иначе как звёздным часом его ученика не назовёшь? Пятёрка молодых гвардейцев со всех ног несётся к Внешним Воротам, но бывшему сотнику спешить некуда. Жизнь его спасена, впереди Интервенция, но это уже не его игра. Вот он и не торопится. Когда же из пещеры вышел чужак, - все повернули головы к бледному незнакомцу и его женщине, - Ратан был слишком далеко, чтобы принять участие в схватке. Тем не менее, он его разоружил...

  - И это ещё одна странность в этой истории, - прервал его префект. "Пора, - подумал он, - пора подводить к главному и заканчивать..." - Одна нелепость на другой. Сотник уверен, что Дроздович его заколет, потому что сильнее, быстрее, ну, и так далее. Чужак оказался сильнее и быстрее не только Дроздовича, но и всего подразделения. И это не мешает сотнику справиться с чужаком!

  - Мы вынуждены повториться. Всё происшедшее результат недоразумения...

  - ...которое привело к гибели пятерых гвардейцев! - торжествующе закончил префект. - Мы все устали от нагромождения лжи и противоречий. Защита мне посоветовала представить себе, как произошёл инцидент. Я готов сделать это. Могу ли я задавать вопросы обвиняемому?

  Судья кивнул головой.

  - Сотник Ратан, правда ли, что у вас не было возможности победить Дроздовича?

  - Да, правда, - неохотно подтвердил Калим.

  - А правда ли, что вы чтите культ Матери?

  В зале засмеялись.

  - Безусловно!

  - Почему же, в таком случае, когда матушка Кселина пришла к вам с обязательным ритуалом альтернативных решений и настоятельно просила вас любой ценой сохранить себе жизнь, ваш разговор шёл на повышенных тонах? Она даже не захотела остаться, чтобы позавтракать с вами!

  - На этот вопрос я не буду отвечать, - хмуро заявил Калим. - У меня с матушкой личные разногласия о претензиях стражи Культа к гвардейцам её Величества.

  - Ну, ваши военные склоки сегодня нас не интересуют, а вот то, что педантичный и аккуратный сотник Ратан - Вепрь! Железные нервы и несгибаемая воля! - накануне поединка напился, должно озадачить всех присутствующих! Да-да! Вопрос жизни и смерти! И вместо того, чтобы улаживать вопросы наследства в своём обширном и уважаемом семействе, он ел, пил, спал! Почему? Да потому что он знал - дуэль не состоится! Не было открывшихся Ворот. Не было начала Интервенции. Всё было по-другому. Не дожидаясь наблюдателей, Ратан провоцирует поединок. Внимание гвардейцев приковано к схватке. Наёмники, вот эта парочка, - небрежный взмах руки в сторону чужаков, - незаметно подкрались к зрителям, разделались с ними, а потом, уже вместе с сотником, набросились на Дроздовича.

  - Это лишь логическая цепочка, - поднялся с места второй защитник. - Опровергать такое чудовищное обвинение значило бы согласиться с оценкой Ратана как гнусного и подлого интригана, готового ударить ножом в спину своих учеников. Это представление совершенно не соответствует личности сотника, известного в Городе своей духовной чистотой и высокими понятиями о чести!

  - Но ведь свидетелей в этом деле нет, не так ли? - вкрадчиво обратился к судье префект. - Одни обвиняемые! Никаких других следов, кроме жестокого побоища, тоже нет. Но установить истину - наш долг! Что же ещё остаётся, как не выстраивать логические версии происшедшего, затем отбросить невероятные и назвать истинной ту, вероятность которой окажется самой высокой?

  - Да, - заявил судья. - Я согласен с этим. Продолжайте.

  - Как заметила защита, я всего лишь выстроил версию. Давайте теперь рассмотрим её поближе. Сам Ратан подтверждает, что злодейски погибший Дроздович был гениальным фехтовальщиком, а помнит ли трибунал, что шпага Дроздовича была обнажена? А помнит ли трибунал, что Вада Дроздович погиб от ножевого ранения в затылочную часть черепа. Удар ножом сзади! Как мог гениальный фехтовальщик повернуться спиной к вооружённому ножом нападающему? Мечи были ещё у двоих, и нас хотят убедить, что этот бледнолицый заморыш уложил пятерых гвардейцев с помощью ножа? Сотник Ратан, вы - признанный мастер боевых искусств и человек чести, вот и ответьте нам: возможно ли такое?

  Калим тяжело вздохнул. Это и был тот вопрос, которого он страшился больше всего. Сказать правду означало покрыть себя позором, и обречь на верную гибель своих гостей, с которыми за эти несколько дней он уже успел сдружиться. Но солгать было невозможно.

  - Нет, - ответил Калим. - Пока я не увидел Отто, я был уверен, что такое невозможно. А сейчас... не знаю. Это больше похоже на чудо.

  Судья посмотрел на защитников. Те, с ужасом глядя на Калима, отрицательно покачали головами.

  - Но зачем нам какие-то домыслы и догадки, - продолжил префект. - Неизвестная никому в Городе женщина прямо объявляет о своей связи с Ратаном. Я попрошу её ещё раз назвать своё имя...

  Повисла тяжёлая пауза. Ратан повернул свою массивную голову к женщине и что-то ей шепнул.

  - Калима! - зазвенел её ясный молодой голос.

  - Это ничего не значит, - вступил первый защитник. - Они могли прибыть из краёв столь отдалённых, что её имя оказалось случайно созвучным имени Дома Калима...

  - Отдалённость мест, из которых они прибыли, не помешала им всего за несколько дней выучиться нашему языку. Но я вижу, что сомнения ещё не оставили трибунал. Тогда прошу взглянуть на это, - префект достал плоскую коробку. - Это принадлежит мужчине.

  Он рассыпал на столе бриллианты.

  - Родовые сокровища Дома Калима, плата наёмникам за их услуги.

  В зале поднялся шум. Угрожающие выкрики быстро переросли в недовольный гул.

  Префект, для подогрева публики, провёл несколько раз руками по столу, пересыпая бриллианты, и уселся в своё кресло. Калим заметно побледнел и съёжился. Женщина беспокойно смотрела на беснующийся зал. Защитники ожесточённо ссорились друг с другом, не зная, как следует поступить и что ответить.

  Только один человек сохранял невозмутимость и спокойствие. Отто Пельтц взирал на кипящие вокруг него страсти со сложной смесью жалости и презрения. Так смотрит воспитатель старшей группы детского сада на стайку малолетних бандитов, пытающихся исподтишка, незаметно для глаз взрослого, подстроить какую-то пакость беззащитному перед их напором товарищу.

  - Бейлиф, - обратился судья к секретарю. - Если этот сброд в зале немедленно не заткнётся, вызывай своих помощников и сделай так, чтобы я себя хорошо слышал.

  Бейлиф встрепенулся, вскочил, но звать помощников ему не пришлось. Зал мгновенно стих. Жестокость, с которой судья вёл заседания трибунала, была хорошо известна. Бывали случаи, и не единожды, когда целые группы присутствующих получали наказания более суровые, чем обвиняемые, которым пострадавшие пришли выказать свою ненависть или поддержку.

  - Что может сказать защита? - спросил судья.

  - Только то, что имущество, принадлежащее чужакам, - быстрее всех нашёлся третий защитник, - достойный префект получил из их рук добровольно. Без нажима или принуждения. Ни чужаки, ни обвиняемый сотник Ратан, не придавали этим безделушкам такого значения, какое им придаёт достойный префект.

  - На эти безделушки можно отремонтировать дворец Королевы, - оборвал его судья. - Должен вам заметить, на меня доводы префекта произвели большое впечатление. Даю вам ещё минуту, чтобы посоветоваться и ответить что-нибудь более толковое, чем размышления о соотношении доброй воли и принуждения при сдаче обвиняемым вещественных доказательств по делу об умышленном убийстве пятерых представителей закона при исполнении ими служебных обязанностей!

***

  Отто Пельтц чувствовал, что его опять провели, заставили делать то, чего он делать не хотел и не собирался.

  "Открой дверь", - сказал Василий. И Отто взял и открыл.

  Как глупо! Ему отдал приказ его злейший враг. А он, Отто Пельтц, этот приказ исполнил!

  "Отто, остановись!" - крикнула Маша. Остановился ли он? Как бы не так! Зарезал пятерых полицейских.

  Да что же это за наваждение такое?

  Кстати, а как она сама это узнала? Как она узнала, что ему следует остановиться? Почему она представилась, как Калима? А Калим оказался Калимом случайно? Выходит, она и есть тот телепат, о котором говорил Василий. Отто не забыл его слов. Просто этот факт отложился в самом дальнем уголке памяти. Так откладывают интересные газеты на краешек журнального столика, чтобы самое сладкое прочесть потом, на закуску. Маша, она же Калима, читает его мысли... ну и что? Пусть себе читает!

  Отто почувствовал её дыхание на своей щеке.

  - Я люблю тебя, милый. Ты должен этому верить.

  Должен? Это плохо. Отто не любил долгов. Долг - это шлагбаум свободы. Как свежий шрам поперёк лица. Где он допустил ошибку?

  Зал в очередной раз зашумел, и Отто поморщился. Змея кусает себя за хвост. Это же надо было так стремиться прочь от людей, чтобы оказаться среди толпы спустя четыреста тысяч километров!

  Мозаика. Судьба никогда не раскладывает составляющие успеха в нужном для его достижения порядке. Это всегда осколки, беспорядочно разбросанные под самыми невероятными углами. Увидеть целое, сложить из этих на первый взгляд чужих друг другу кусков осмысленную картину, это и значит решить задачу. Отто чувствовал, что в очередной раз прошёл мимо очевидного решения.

  - Я всё сама объясню тебе позже, - шепчет Маша. - Сосредоточься. Они решают, что с нами делать.

  "Конечно, она телепат. Иначе не объяснишь скорость, с которой она выучила их язык. Она их понимает, я - нет. Это её премия. А я свою потерял после удара ножом в сердце. И бессмертия, наверняка, тоже лишился. Теперь я старею, могу заболеть и когда-нибудь умру... тоже мне, "новость"... С ума сойти! Она читала мои мысли всё это время!.. А разве мне было, что скрывать?"

  - Отто, они хотят, чтобы ты сразился...

  Отто выныривает из глубины размышлений, будто поднимается к свету. Сражение?

  - С кем сразился? Зачем?

  - В том то и дело! Они хотят, чтобы ты сразился с их лучшими бойцами. Ты должен победить. Иначе они не поверят, что это ты уложил тех стражников, на поляне.

  - А кто же ещё?

  - Они подозревают нашего приятеля, Калима. Оказывается, мы спасли ему жизнь!

  "Опять я ничего не понимаю! - признался себе Отто. - Он же местный начальник полиции, а парни были из полицейского наряда. Кто же его хотел убить? От кого я его спас? Опять вокруг меня что-то происходит. Я кого-то спасаю, даже не подозревая, что делаю доброе дело. А потом всё, как обычно, перевернётся с ног на голову, и тот, кого я спас, всадит мне нож в спину..."

  - Отто, я знаю, что делать!

  "Интересно, уж я-то точно этого не знаю".

  - Ты должен вызвать на поединок лучших!

  "Конечно, лучших, чтобы они-то уж точно, наверняка выпустили мне кишки".

  - Не беспокойся, милый, сейчас я всё устрою.

  Калима дёрнула за рукав ближайшего к ней второго защитника и что-то ему сказала. Все трое, чуть ли не сталкиваясь лбами, немедленно горячо зашептались. Судья демонстративно посмотрел на песочные часы, предусмотрительно перевёрнутые у него на столе секретарём. Половина песка из верхней камеры уже перекочевала в нижнюю. Судья взялся за молоток.

  - У нас необычная просьба, - поднялся первый защитник. - Женщина хочет высказаться.

  - Она хочет продемонстрировать знание нашего языка, который выучила за три дня? - едко уточнил судья.

  Он колебался, покачивая в руке молоток. Всё было ясно.

  Мотив, способ, возможность. Всё было понятным, стоит ли занимать время?

  - Пусть говорит, - и судья положил молоток на столе перед собой.

  Калима поднялась с места и не спеша осмотрела зал.

  - Я восхищена народом, законы которого позволяют чужакам, странникам из других земель, рассчитывать на правосудие наравне со своими гражданами.

  "Что-то не похоже, чтобы женщина выучила язык за три дня!" - подумал судья. Его рука опять потянулась к молотку.

  Это движение не ускользнуло от взгляда Калимы, но она невозмутимо продолжала:

  - Сам факт этого суда означает официальное признание моих гражданских прав в вашем обществе и прав моего мужа. Это очень необычно. Но я польщена вашим доверием и благодарна вам за него. - По залу прошелестел шёпоток одобрения. - Итак, обвинение построено на недоверии к одному-единственному утверждению: мой муж, вооружённый ножом, не может противостоять пятёрке мечников. Все остальные аргументы надуманы и не имеют реальной силы.

  Калима говорила свободно и непринуждённо. Ей нравилось одобрительное внимание зала, и в этом внимании она черпала силу и вдохновение:

  - В самом деле. Ничего не стоит попросить нашего гостеприимного друга сотника Ратана показать сокровищницу Дома Калима. Уверена, что все фамильные сокровища вы обнаружите нетронутыми, на своём месте. Если же вы предположите, что эти камешки из какого-то неизвестного тайника сокровищницы, то вам придётся задуматься: почему, располагая таким богатством, сотник Ратан не вступил в переговоры с Королевой о ремонте дворца? Это дало бы ему реальный шанс добраться до таких высот власти, о которых в кантонах не принято даже думать. Вместо этого он потратил своё богатство на сомнительное убийство пятерых солдат! Что же касается моего имени, то это грустная история, которая не имеет отношения к судьбам вашего мира. Тем не менее, моё имя указывает, что наше появление здесь соответствует воле Матери, давшей всем нам жизнь и надежду.

  Она перевела дух. Судья отложил молоток и кивком головы приказал секретарю убрать часы. Женщина знала, что говорить и как.

  Паузой немедленно воспользовался префект.

  - Как вы сами заметили, - он поднялся с кресла. - Остаётся ещё первая предпосылка!

  - С ней мы справимся опытным путём, - заявила Калима.

  - Поясните свою мысль, - сказал судья. - Что значит: "опытным путём"?

  - Это значит, что мой муж вызывает на поединок пятерых ваших лучших воинов.

  Зал взорвался криками и свистом. Калима недобро усмехнулась:

  - Я вижу, недостатка в добровольцах не будет. Поэтому прошу принять во внимание: мой муж вызывает на поединок лучших, - она со значением подчеркнула последнее слово. - Могу ли я быть уверена, что суд и все присутствующие правильно поняли главное условие поединка?

  По мере осознания сказанных женщиной слов, зал замирал. Вскоре, без всякого вмешательства судьи, бейлифа и его помощников, тишина стояла такая глубокая, что стали слышны вопли черни на улице, поджидающей конца необычного судилища. Судья впервые почувствовал себя неуютно. И неуверенно. Предложение было слишком неожиданным. Оно застало его врасплох.

  Он вопросительно посмотрел на префекта. Тот немедленно откликнулся:

  - Следует не забывать, что у нас суд офицерской чести. Поэтому дуэль, по нашим законам, лишь на руку суду. Если защитник чести Дома Калима победит, то Калим становится Стратегом со всеми вытекающими последствиями. Если защитник чести проиграет, то положение вещей не нарушится: сотник Ратан кровью своего защитника ответит на все наши претензии, женщина останется с ним, а виновник в смерти пятерых гвардейцев понесёт заслуженное наказание. Да, обвинение это устраивает. Вот только...

  Префект замялся, потом всё-таки нашёл в себе силы продолжить:

  - Мы чтим культ Матери, и нам известна цена слов женщины, но хотелось бы услышать и самого мужчину.

  Калима наклонилась к Отто и прошептала:

  - Милый, сейчас ты должен подняться и громко сказать "Да". Они поймут.

  "Как-то всё это мрачновато выглядит, - подумал Отто. - Распишитесь здесь и здесь... ага, спасибо. Вещички кладите на пол. Да-да, прямо так и кладите. А теперь сюда, пожалуйста, к стеночке, да, именно сюда. Вам как: глаза завязывать? Так обойдётесь? Напрасно, напрасно, многие, знаете ли, в свои последние минуты предпочитают не видеть напротив себя взвода автоматчиков..."

  Он мало понял из того, что говорилось. Судили Ратана, это было понятно. За то, что полицейских убил он, Отто. Это было загадочно. Бриллианты он отдавал очень неохотно, уступив просьбам Маши, которая настойчиво требовала звать её по новому имени. "Внимательно выслушай женщину, и сделай так, как ей хочется, - подумал Отто. - В противном случае, она отравит жизнь так, что забудешь, чего сам хотел".

  Он встал и, собрав весь свой небольшой словарный запас, смело произнёс:

  - Да, правда, знать моя жена!

  Казалось, большого удивления его заявление ни у кого не вызвало. Oтто почему-то вспомнил венгра Васо.

  "А ведь было время, когда я над ним смеялся", - подумал он.

III

  То, что однажды всё это закончится, мне внушили задолго до армии. То, что нам не дано знать, как это будет выглядеть, я понял значительно позже, самостоятельно.

  Низкое ослепительно-белое небо. Белое потому что полдень. Утром и вечером - голубое. Ночью - чёрное.

  По мере продвижения стрелок моих часов к шести утра, небо проходит от тёмно-синего до ослепительно-белого. Потом обратный ход. И никаких признаков солнца.

  Занятно.

  Стало быть, местные сутки сверяются с меридианом, отстоящим на тридцать градусов западнее Гринвича. Я пытаюсь вспомнить по карте, что же там такое. Вроде бы ничего особенного. Гренландия, Азорские острова и воды Атлантического океана вплоть до Антарктиды.

  Под ослепительно-белым небом огромный стадион.

  Ступени - они же скамьи - из белого камня. Что-то наподобие римского Колизея. Выглядит внушительно. Если так выглядели развалины античных построек во времена своей молодости, народ тогда жил богаче нашего.

  Я стою в центре этой громадины, и потею в своём изрядно надоевшем спортивно-десантном костюме. Снять его опасаюсь: кругом все такие загорелые. Думаю, с местным ультрафиолетом лучше не шутить. Да и толпе, не поленившейся собраться в эту жару, будет лучше видно. Я уже понял, что им интересно взглянуть, как это один человек сумел положить пятерых полицейских. "Взглянуть" мне было бы тоже интересно. Одним только глазком. Больше не нужно - ещё в свидетели загребут. И пошёл бы себе по своим делам дальше.

  Вот только две проблемы. Первая. Похоже, им хочется, чтобы демонстрацией занялся именно я. Грустно. Здесь наши представления о развлечениях расходятся.

  Вторая. Идти мне некуда. И дел никаких нет.

  Уже четвёртый день, как мы с Машей... прошу прощения, с Калимой, пришли... сюда. Куда? Хороший вопрос. Вот стою, кручу головой в разные стороны и занимаюсь этим головокружением четвёртый день. Но ответить на этот вопрос не могу. Я не знаю, где нахожусь. Пока не открылась дверь, думал, что на Луне. Только если это Луна, то я - Роджер Мур пополам с Шоном Коннери. Здесь есть всё: поля, леса и горы, моря и реки. Народу здесь тоже немало. Вот они все, или почти все. Вокруг меня сидят.

  С Машей-Калимой в эти четверо суток мы почти не виделись. Я поражён фантастической приспособляемостью своей жены. С первых минут она чувствовала себя здесь настолько уверенно, что местный начальник полиции пригласил нас к себе домой в гости. Ну, а мы, естественно, недолго отказывались. Она непрерывно ведёт переговоры с какими-то подозрительными старушками. Представьте себе роскошные смоляные волосы, ясные голубые глаза, великолепную фигуру и морщинистое старческое лицо. Меня, например, дрожь пробирает.

  Больше всего всё это напоминает сумасшедший дом. Нет. Я там не был. Но соблазн списать всё на своё сумасшествие очень велик...

  Ага! а вот и санитары прибежали!

  Толпа на ступенях-скамьях одобрительно кричит пятёрке молодцов, появившихся на арене невдалеке от меня. Здоровенные мужики. Увешанные оружием, что наши генералы орденами и медалями. Неспешно что-то поправляют в своём обмундировании, что-то сбрасывают, что-то пристёгивают. Один вытащил меч, прицелился им в меня и большим пальцем левой руки проверил заточку лезвия. Другой достал из сумки кувшинчик, плеснул себе в ладонь и, сидя на травке, принялся растирать ноги. Этого надо бы запомнить. Если они ещё и прыгать начнут...

  Третий, разминая кисть руки, ловко пропеллером крутит перед собой огромный двуручный меч. Не удивлюсь, если эта железяка весит столько же, сколько и я вместе со всем своим снаряжением.

  Зрители ему громко зааплодировали. Олимпийские игры, да и только!

  А это, по-видимому, наш главный врач. Важный такой дядька, там, в суде, больше всех о чём-то разорялся. О чём? Хотел бы я знать. Я и там себя бараном чувствовал, и здесь не лучше. Там - потому что ничего не понимал. Здесь - потому что чувствую: зарежут!

  Нет обычного прилива огня и энергии. Нет никакого возбуждения. Я рассматриваю свой нож. Он почему-то вызывает у меня смех. Представьте себе парня, который охотится на стадо носорогов в одиночку, вооружившись перочинным ножиком. Не смешно? Это потому что у вас плохо развито воображение. Или нет чувства юмора.

  Художника может обидеть каждый!

  Важный дядька опять что-то говорит. Я опять ничего не понимаю, но и не думаю огорчаться. Если уж он начал, то ещё минут пять жизни обеспечено. Говорить здесь любят. Медленно. Вдумчиво. Вроде наших фермеров за пятой кружкой пива где-нибудь в ноябре месяце. Урожай продан, вспашка на зябь проведена вовремя. Все ждут снега, в поле делать нечего, отчего же не поболтать в пивной с соседом?

  Я снова кошусь на свой нож. Что-то мелковат он для этой арены. Тру ногой траву. Обычная трава футбольных стадионов. Жёсткая и скользкая.

  О! Кричат.

  А-а, это важный дядька представляет свою футбольную команду. Вот он что-то сказал, и уже второй подбрасывает вверх руку и что-то кричит. "А-уу-аа", - отвечают ему зрители. Акустика здесь высший класс! Может, спеть им что-нибудь? Пока они не разозлились...

  Итого, пять выкриков, пять взмахов рук.

  "Отто, - говорю себе, - не пропусти свой выход".

  Важный дядька что-то крикнул и махнул в мою сторону рукой. Знаю, знаю! Подбрасываю вверх левую руку...

  Тишина.

  Что такое? Я развожу руками. Где моя группа поддержки? Где австрийские болельщики? Скажите, из Вены самолёт прилетел вовремя? Русские тоже могли бы меня поддержать! Московский рейс не отменили?

  Почему тишина?

  Что за хрень, я вас спрашиваю?!

  Я с удовольствием демонстрирую всё, чему меня научила моя цивилизация. Не стесняясь, по-русски, - вот где люди постигли тайны выражения эмоций! - сопровождаю свои жесты отборной бранью. Всё равно не поймут, скоты!

  Но в какой-то момент мне показалось, что они поняли. По трибунам прокатился невнятный вздох, повисла пауза.

  Важный дядька заткнулся, будто подавился собственным языком. Мои противники застыли, забыв о своих упражнениях и растираниях. Погодите, сейчас я вам покажу, как мы там, на Земле, умираем. Сейчас я вас научу здороваться. После моего урока с камнями будете раскланиваться!

  Наконец-то! Волосы ерошатся на голове, злоба мурашками от затылка до хвоста электризует тело.

  Вот он - кураж! Вот он - подъём!

  Чего ждём? Гонга? Свистка судьи? Плевать мне на ваше судейство. Вы дали мне на съедение пять мешков навоза? И не такое дерьмо расхлёбывал! Кажется, этот чёрт опять что-то вещает с трибуны. Ну, вы слушайте, а я потихоньку начну, чего уж там...

  Скорость, скорость! Скорость!!! Ветер стонет знакомую песню. Я несусь на врага. Они это уже поняли, делают несколько шагов навстречу. Только тот, с кувшинчиком, всё ещё сидит. Парализовало бедолагу. Сейчас я тебя вылечу!

  Ты - первый!

  Противник фронтом растягивается передо мной. Между бойцами метра три-четыре. Всё правильно. Чтобы при замахе не задеть соседа. Мечи-то, вон какие длинные. Несусь прямо в центр. Отто, давай! Это кричат мне мои предки. Они умели умирать. Они сделали этот мир.

  И мне хорошо в их мире...

  Оба центровых уже замахнулись, моя жертва приподнялась на одно колено и с интересом смотрит, как они будут меня разделывать на три части. Фланговая пара выступила вперёд, повернули головы к центру, что-то кричат. Левый, запаздывает, это мы тоже запомним. Всё. Мечи сверкающими дугами стремительно понеслись к тому месту, где, как полагают мечники, я буду через мгновение.

  Они ошиблись.

  Можно изменить направление, ускориться или притормозить...

  Я падаю на колени и далеко откидываюсь назад. Затылком чувствую траву, а перед самым носом с грозным сипением проносятся лезвия смертельных ножниц.

  Моя очередь, господа!

  Перекатываюсь через бок, выжимаю из своей инерции всё, что в ней было, досуха, до капли. Правая рука, будто невзначай, режет ножом под коленом одного из противников. Кого из них зацепил, не разберу. Качусь-то я всерьёз. По-настоящему. Попробуй сейчас что-то сделать понарошку, и представления не получится. Будут похороны... того, кто понарошку дрался за свою жизнь.

  А вот и он. Глаза выпучены. Он всё понял. Поздно, парень. Это не я. Это твоя спесь делает тебя инвалидом. Лезвием по глазам, через переносицу...

  Пусть слушают его визг! Пусть думают!

  Пусть боятся.

  Мне же рассматривать и разбираться, что происходит, некогда. Мне моя жизнь дорога. Я за неё и не такие штуки буду выделывать. Отталкиваюсь ногой от раненого. Разворачиваюсь. Они уже смешались. Левый центровой на одном колене, правый всё ещё гасит инерцию встретившего пустоту меча. Фланговые теперь вторым эшелоном за ними. Правый центровой беззащитен! Тяжёлый меч утащил его руки далеко влево. Правая сторона открыта.

  Отто, вперёд!

  Не так уж я далеко и укатился. Один толчок, второй... ножом чуть ниже затылка. Да с оттяжкой. Чтоб брызнуло... вот так. Теперь пусть держит голову двумя руками. Удар в сердце опасен тем, что лезвие может взяться на излом между рёбрами или застрять в доспехах, а на вытаскивание ножа в сутолоке групповой схватки нет времени. Кроме того, поверженный противник должен принести максимум пользы. Когда человек погибает, это мобилизует товарищей на месть. Когда же он кричит, шевелится и хлюпает кровью, соратники деморализованы и подавлены, они пытаются оценить его состояние. Раздумывают, можно ли раненому помочь. Пытаются что-то для него сделать. Они забывают, что в резне, как на горящей подводной лодке: каждый отсек - сам за себя.

  Изо всех сил - тяжёлый, зараза! - толкаю его вперёд и чуть влево, заваливаю на раненого в ногу. Один из фланговых спотыкается об эту груду тел, теряет равновесие и падает на меня.

  Отступаю назад и чуть в сторону. С силой - чего уж тут стесняться? - бью рукояткой ножа в висок...

  Где же последний? Был ещё один... уже на противоположной стороне арены. Бросил меч. Убежал.

  Молодец! Правильно сделал.

  Я его сразу приметил. Это тот, кто запоздал с фланговой атакой. Бегу в его сторону. Нет, я не надеюсь его догнать. Да и не нужен он мне вовсе. Просто там, за спиной, раненые. Добивать не с руки - начальство всё-таки. Да и неспортивно.

  Делаю ещё несколько шагов и вижу, как беглец, будто споткнувшись, падает лицом в траву. Из его спины торчит стрела. Серьёзные ребята.

  Останавливаюсь. Присматриваюсь к трибунам. Да. Вот они - лучники. Нет, лучницы. Красивые девки с надменными лицами. Пристрелили "своего". Скотство.

  Оглядываю замёрзшие скамьи. Ну, как, интересно вам?

  Делаю шаг в сторону ближайшего ряда. Несколько человек оттаивают, пытаются вскарабкаться наверх, на колени своих соседей сзади.

  У моих ног вырастает частокол из коротких стрел. Таких же, как и та, что торчит из спины незадачливого беглеца.

  Бросаю нож на землю. Не втыкаю, нет. Просто позволяю ему выпасть из руки.

  Мне плохо.

  В глазах темно.

  Я мотаю головой, пытаюсь сбросить наваждение.

  Больно. Я кричу. Хватаю себя за голову. Царапаю лицо. Господи, больно мне! Это мне ножом в глаз! Это меня лезвием по шее! Это мне в спину стрелой.

  Падаю на колени, трусь лицом о жёсткую траву, рву её зубами. Смерти мне. Ведь обещали! И опять обманули...

  Я снова в колодце. Всё ещё поднимаюсь по спиральной лестнице к солнцу. Камень теснит, наступает. Пулей в резном стволе пытаюсь раскручиваться телом, чтобы продолжить движение. Холодно. Гранит наждаком обдирает с меня тепло.

  Жизни не хватит, чтобы согреть эту гору.

  Пытаюсь закричать. Поднимаю голову. Там ничего нет. Ни света, ни темноты. Я ничего не вижу. Я опять один. Как всегда. Как все. Вне времени и чувств...

***

  - ...На обиженных балконы падают.

  - Ты меня подставила!

  - Будто ты поступаешь иначе! Был ли выбор, Отто?

  Он не ответил.

  Работа требовала полной сосредоточенности и внимания.

  Её лицо, шею и руки он уже обработал. Оставались ещё ноги и полчашки облепихового масла. Кожа Калимы была ярко-красного цвета, и Отто боялся, что дело может дойти до волдырей.

  - Отто, ты мой спаситель, - шепчет она. - У тебя ласковые руки.

  - Ты мне зубы не заговаривай, - бурчит он.

  Подушечки пальцев легко, не причиняя боли, равномерно покрывают обожжённую кожу целебным маслом, которое принесла Инита.

  Калима слегка постанывает и вдруг неожиданно говорит:

  - Знаешь, мне иногда кажется, что ты меня любишь.

  - Почему?

  - Почему "кажется", или почему "иногда"?

  - И то и другое.

  Отто прерывается, чтобы опустить пальцы в чашку с маслом.

  - Эта штука скверно пахнет. Думаешь, она поможет?

  - Высокое содержание каротиноидов и токоферолов.

  - Ого! - довольно усмехается Калима. - Теперь точно поможет!

  - Опять увиливаешь, - осуждающе говорит он. - Ты же телепат, почему вообще о чём-то спрашиваешь?

  - Потому что в основном воспринимаются образы, а не мысли. Ты себе представить не можешь, какая у людей каша в голове. Мыслей, как таковых, что крупинок золота на тонну породы. Безошибочно можно уловить настроение, отношение к себе. Точно понимаешь правду или ложь тебе говорят. Но конкретную информацию получить очень трудно.

  - И часто я тебе лгу?

  - У тебя ещё не было необходимости лгать.

  - О чём я хочу тебя спросить?

  Она засмеялась.

  - О том, что у тебя творится в голове.

  Отто выждал минуту, потом вторую и не выдержал:

  - И что же у меня творится в голове?

  Он помог ей перевернуться на спину и озабоченно сдвинул брови. Обожжены предплечья, ключицы, обширное поражение над грудью. "Проклятье!"

  - Хорошо, что ты не додумалась сидеть на трибуне голой!

  - Думаю, тогда бы ты меня заметил.

  - Вряд ли, - по-солдатски отрубает Отто.

  - Верно, - соглашается она.

  Глаза широко открыты. Она смотрит на него и улыбается.

  - А если бы тебя лучницы не остановили, ты бы и вправду на трибуны полез?

  - Конечно. Мужчин бы зарезал, а женщин собирался продать в рабство.

  - Шутишь. Когда ты упал, я чуть не умерла. Что это с тобой было? Я перестала тебя чувствовать. Меня это даже больше испугало, чем твоё бешенство. Как будто тебя не стало. Оболочка катается по траве, а человека в ней нет...

  Отто молчит. Эта тема ему неприятна. И ответить нечего, и посмеяться не над чем.

  - "Кажется", потому что в минуты покоя ты ласковый и домашний, - возвращается Калима к оставленной теме. - У тебя сильные нежные руки. Когда ты думаешь обо мне, у тебя внутри будто разгорается солнце. Поэтому нам так хорошо в постели. Обратная связь, понимаешь? Я чувствую то, что чувствуешь ты. Меня это "заводит". И я немедленно откликаюсь на твои ухаживания...

  - Прекрати, - чуть запоздало обрывает её Отто. - Я с плохо прожаренными девушками дел не имею. - И тут же ревниво добавляет: - А разве с другими было иначе?

  - Конечно, - Калима грустно вздыхает, - у других внутри ничего не горело.

  Отто заканчивает свою работу. Он накрывает Машу до самого подбородка простынёй, берёт со стола полотенце и старательно вытирает руки. На полотенце остаются тёмные пятна масла.

  - А "иногда"... - она замолчала, задумалась.

  Отто отложил полотенце и уселся на табурет рядом с её кроватью. "Она не думает о том, как выразить мысль словами, - вдруг понял он. - Она думает, следует ли вообще мне об этом говорить".

  - Этот вопрос, как раз и связан с твоей головой, - решилась Калима. - Рядом с тобой я слышу звуки шагов. Множество людей бодрым маршем шагают по дороге с мягким, глухим покрытием. Шагают в какой-то прочной, крепкой обуви: сапоги или ботинки. Меня пугают эти шаги, Отто. Я слышу в них беду и боль, и разочарование...

  Он взял её за руку и, не обращая внимания на масло, поцеловал.

  - Вкусно? - улыбнулась она.

  - Ты же знаешь: воспринимается не вкус, а отношение. Я знаю, что тебе было приятно, и даже если бы рука была в машинном масле, а не в облепихе, я всё равно бы её поцеловал. Не отвлекайся. Мы остановились на звуках в моей голове.

  - Здесь есть удивительная женщина. Она тебя видела в суде. Она тоже восприимчива к разуму. Она говорит, что твои звуки марша ей знакомы.

  - Вот как?

  - Представь себе. В их кантоне, как и в любом другом, есть две наглухо закрытые двери. Одна из них так и называется: "глухая". Она открывается примерно раз в сто лет. Через неё мы сюда попали. Вторая, напротив, не открывается никогда, и называется "звонкая", потому что сквозь неё слышно, как там шагают люди... Тысячи и тысячи лет шагают. И всё не могут остановиться.

  - ...и эти звуки похожи на те, что ты слышишь у меня в голове? - недоверчиво сощурился Отто.

  - Да, любимый, - не сказала - промурлыкала Калима, - ты знаешь, у меня осталось ещё пару местечек, куда, как мне кажется, местное солнце-невидимка не добралось.

  - Лежи спокойно, - прикрикнул на неё Отто. - Что она ещё тебе сказала?

  - Что приглашает нас к себе в гости.

  - Куда это?

  - В обитель Матери.

  - И что мы там будем делать?

  - Посмотрим на эту дверь, - она тягуче растягивала слова, и Отто почувствовал, что поддаётся этой древней магии женской силы. - А потом, если ты не будешь дуться, как сегодня, осмотрим нашу келью, может, часик... может, два?

  - Прекрати, - рассердился Отто, - ты выяснила, чем они тут вообще занимаются?

  - Что значит "чем"? - она оставила свою игривость и широко открыла глаза, - готовятся к вторжению на Землю...

***

  Они шли по хорошо утоптанной дороге, петляющей между холмами. Вокруг долины из-за горизонта выступали высокие горы, изрезанные ущельями и белыми пятнами ледников. По ночам ледники светились, и полной темноты не было. А днём возникала стойкая иллюзия, будто небо покоилось на этих горах. Впрочем, не исключено, что так оно и было. И весь этот мир был всего лишь чередой таких долин, с холмами, реками и озёрами, связанных между собой тоннелями, идущими сквозь породу, у ворот которых несли свою круглосуточную вахту Гвардейцы Её Величества.

  Бесконечные сады аккуратными шеренгами деревьев, казалось, приступом брали пологие склоны холмов, взбирались на них и пропадали за их гребнями. Между деревьями неутомимо горбатились люди в белых подпоясанных рубахах, разноцветных шароварах и широких соломенных шляпах. Временами ветер, пропитанный запахами зелени и цветов, доносил их крики и смех.

  "Что-то не похоже на военные приготовления, - думал Отто. - Или они собираются с нами воевать мечами и стрелами? Надо бы им как-то намекнуть, что в таком случае, они немного опоздали. Лет на тысячу..."

  Калима, спрятавшись под плотной тёмной накидкой, закрывающей тело с головы до пят, шла рядом. Прошло две недели, её ожоги давно зажили, но она хорошо запомнила боль и свою беспомощность; пренебрегать этим уроком ей не хотелось.

  - Они называют это "интервенцией", - доносился её голос из-под паранджи, - раз в три-четыре поколения организуется массовый исход этих людей на Землю. Здесь остаётся лишь четвёртая часть населения, которая до следующей интервенции восстанавливает численность, и цикл повторяется...

  - Ты там ещё не сварилась?

  - Не отвлекайся, - ответила она. - Этот исход - главная составляющая их мировоззрения...

  Отто настоял, чтобы они говорили между собой только на местном языке, и результаты его настойчивости не замедлили сказаться: трудностей в общении с аборигенами он больше не испытывал.

  Свежий утренний воздух был прохладен, но Отто знал, что к полудню будет жарко. Впрочем, в обратную дорогу они двинутся лишь после обеда, под вечер. И когда они доберутся до замка Калима, под ногами будет хрустеть иней, а изо рта вырываться пар.

  "Как в таких условиях выживают посевы? - подумал Отто. - Впрочем, с их точки зрения, сейчас зима. Время жатвы давно прошло, а к посевам приступать ещё слишком рано..."

  - Сколько их здесь? - спросил он. - Хотя бы примерно?

  - В одном этом кантоне более десяти тысяч человек. Всего в Королевстве пять кантонов. Но местная география столь запутана, что даже Сёстры не знают, что там дальше. И есть ли там что-то. Этими вопросами занимается дальняя разведка - самая бесправная часть населения, люди, наказанные за какие-то провинности изгнанием.

  - "Сёстры"?

  - Жрицы культа Матери. Мир создан Матерью - Природой. Люди - лишь временные носители её семени. Семя - местный эквивалент души. В положенное время Природа вкладывает семя в младенца ещё в утробе матери, потом, после смерти носителя, забирает семя обратно. Если проросло - отправляет на следующую грядку. Если нет - вкладывает в нового младенца. И так до тех пор, пока не прорастёт...

  - Что значит "прорастёт"?

  - Не знаю, - ответила Калима. - Никто не знает. Это правило игры. Если люди узнают, какие качества должна приобрести душа, чтобы следовать дальше, жизнь остановится. Это её закон.

  - Чей закон?

  - Матери-Природы. Известно только, что она очень молода - всего несколько десятков миллионов лет. Она не терпит лжи, сидит у реки, смотрит в воду и видит нас всех.

  - Пока я не очень понимаю, зачем нам их мифология?

  - Я не буду настаивать, но это очень важно. Не зная религии людей, невозможно понять основы отношений между ними, сложно прогнозировать их поступки. Представь себе, здесь ты найдёшь немало подтверждений своей теории женского шовинизма. Мужчины в этом мире - основная тягловая сила, с признаками разума. Используются для решения вопросов, где требуются руки, ноги и минимальная ответственность за поступки. Сюда входит сельское хозяйство, ремёсла и армия. Продолжительность жизни около ста лет...

  "Выходит, от каждого кантона, примерно, восемь тысяч человек. Пять кантонов дадут целую армию - сорок тысяч человек. Со всем своим скарбом, домашними животными, семенным материалом, сопливыми детьми... или детей я уже посчитал? Что-то я о таком не слышал, чтобы раз в сто лет с Луны падал целый народ..."

  - Женщины - другое дело. Иерархия исключительной сложности, каждая ступень отличается от других психологически и биологически...

  Отто споткнулся и, чтобы удержать равновесие, был вынужден пробежать несколько шагов.

  Он остановился и повернулся к Калиме.

  - Как ты сказала?

  - У них даже разная продолжительность жизни, Отто, - сказала она, подходя к нему и тоже останавливаясь. - Гейши, например, - единоличные владелицы Домов, - живут несколько тысяч лет. Власть королевы держится на этих Домах. Это что-то вроде графства. Нашему хозяину, Ратану, - Отто скривился, - чтобы обладать гейшей одного из армейских Домов, пришлось убить её прежнего обладателя. А ты убил нового претендента, который, по общему мнению, должен был расправиться в поединке с Ратаном. И так далее. И эта преемственность уходит настолько далеко в прошлое, что определить возраст королевы попросту некому.

  - И чем же гейши занимаются?

  - Они позволяют своим мужьям забыть на время обо всех своих бедах и печалях...

  - Как это "забыть"?

  - А ты представь себе сексуальный опыт в несколько тысяч лет... - она открыла лицо и посмотрела ему в глаза. - Но, думаю, тебе такая гейша ни к чему!

  Калима опустила накидку, обошла его и двинулась дальше. Отто постоял ещё мгновение, размышляя о двусмысленности этого заявления, потом поспешил за ней.

  - Только и всего? - он был разочарован. - Гора родила мышь!

  - Это тоже Соломон?

  - Нет, Конфуций.

  - Какой ты у меня умный! Сейчас я тебя с этой "мышью" познакомлю, - не сбавляя шага, пообещала Калима. - Гейши - хозяйки своих поместий. Столетиями следят за севооборотом, состоянием почв, крепости генофонда растений, животных, людей...

  - Людей?! - Отто опять сбился с шага. - Не хочешь же ты сказать, что они выбирают партнёров для спаривания...

  - Я это уже сказала, - ответила она, недовольная, что он её перебил. - Они даже обмениваются крестьянами, как породистыми лошадьми, из племенных соображений.

  - Рабство? Крепостное право?

  - Насколько я поняла, население не против таких случек. Кроме того, не запрещаются и другие связи. Нравы у них весьма свободные: семья есть, но ревность пока не изобрели. Рождение ребёнка для Дома означает либо прибавку в рабочей силе, либо приобретение породистого самца или самочки, либо колоссальные политические дивиденды, если выводится высшая женская особь...

  - Ещё одна гейша?

  - Не только. Но даже если гейша, площадь кантона ограничена. Все Дома давно распределены. Поэтому у высшей особи два пути: к Сёстрам или в сопределье, где они могут попытаться организовать свой кантон. На это места хватает и даже приветствуется, но это большой риск.

  - Сопределье?

  - Свободные от административного управления кантонов территории. Туда изгоняют неудачников, или сами уходят пророки.

  - Пророки у них тоже есть?

  - Пророки есть везде, просто им нигде нет места.

  - А кто такие сёстры?

  - Вот тебе сёстры, - усталый взмах руки из-под накидки. - Стучи в дверь, нас должны ждать.

  Из-за поворота показалось массивное приземистое сооружение. Oттo замедлил шаги. Здание больше всего походило на врытую по уши крепость. Оно было на возвышении, и Отто не мог оценить ни его размеров, ни высоты. Но тяжесть камня чувствовалась даже отсюда, за сто метров до огромных, в два человеческих роста ворот. Не было никаких признаков калитки или дверей, более удобных для входа не обременённому манией величия человеку.

  Они подошли к воротам, которые оказались ещё больше, чем виделись на расстоянии. Метров пять в высоту и не менее десяти в ширину. Отто осторожно провёл по ним рукой и понял, что это камень.

  "Ну и ну, - подумал он. - Эту громаду никому не сдвинуть с места. Какая бы толщина ни скрывалась за её поверхностью".

  - Стучи, - повторила Калима.

  Отто уважительно похлопал ладонью по холодному ещё с ночи камню и повернулся к ней.

  - Что-то неохота руки ломать... - недовольно сказал он и вдруг почувствовал позади себя открытое пространство.

  Взгляд Калимы переместился ему за спину. В её взгляде не было ни испуга, ни удивления. Только готовность переступить порог и двинуться дальше. Подавив секундное замешательство, Отто спокойно повернулся: ворот не было. Был широкий проход, ведущий внутрь крепости. Там было полутемно. Но, возможно, недостаток освещения был только кажущимся. Глаза уже привыкли к яркому предполуденному небу.

  Он вошёл. Калима, с заметным облегчением откинула паранджу и последовала за ним. Они прошли шагов десять, и Отто оглянулся, но успел заметить лишь тонкую полоску бледно-голубого неба, потом пропала и она за сдвинувшимися половинками ворот.

IY

  Когда приятный для слуха мелодичный сигнал сообщил о вновь прибывших, матушка Кселина покачала головой. Ни один мужчина за всю её жизнь не сумел продемонстрировать столько уважения к обители, сколько чужеземец выказал одним лишь прикосновением к воротам твердыни. Это не было простой вежливостью. Сигнал прозвучал с усталостью проделавшего большой путь странника и со смирением что-то понявшего в этой жизни человека. Это следовало запомнить и учесть, когда наступит время принимать решение.

  Она укоризненно посмотрела на сидящих за столом Стратега Калима и его сотника Водопода. Они не могут уловить тончайшие мелодии каменных ворот монастыря, выводимые человеческими руками. Эти, как и все мужчины, барабанят по камню кулаками, бьют рукоятками мечей, наполняя обитель неприятными для слуха варварскими аккордами.

  Чужак, похоже, из другой породы... Она вновь почувствовала раздражение.

  Гвардия её Величества в последнее время, кроме обычной прожорливости, стала проявлять заносчивость и своеволие. Стычки гвардейцев со стражей Культа участились. Этому следовало положить конец.

  Гости вошли в зал, и Кселина поднялась им навстречу.

  Калима радостно бросилась к ней. Они обнялись, как старые подруги, и поцеловались. Только после этого Кселина позволила себе бросить заинтересованный взгляд на её спутника.

  Мужчины успели обменяться рукопожатиями, и стояли неподалеку от них, переговариваясь вполголоса. "Что-то чересчур скромно для Ратана, - подумала Кселина. - Особенно учитывая, что пришелец для него сделал".

  А чужак, непринуждённо заложив руки за спину, с интересом осматривался, хотя, с точки зрения самой Кселины, смотреть было не на что: не считая древнего стола и двух десятков тумб-табуреток примерно того же возраста, в зале было пусто. Но его интересовала не мебель.

  Пришелец, не стесняясь, задрал голову вверх и разглядывал сверкающую галерею, идущую под самым потолком зала.

  Эта внимательность тоже понравилась Кселине, хотя всё-таки было бы лучше, чтобы он поберёг глаза и оставил галерею в покое.

  - Твоя речь произвела на меня впечатление, сын мой, - осторожно сказала Кселина.

  Человек, который за одну минуту расправился с пятью лучшими бойцами кантона, по её мнению, заслуживал осторожности. Потому и сверкала режущим глаза светом верхняя галерея. Все светильники были заправлены, зеркала вычищены. Увидеть снизу пятёрку лучниц, расположившихся между зеркалами, было невозможно: слепили лампы.

  Чужеземец молчал, разглядывая её. Без лишней дерзости, но и без лицемерного почтения.

  Наконец, когда продолжительность паузы взобралась на грань приличия, он сказал:

  - К сожалению, о вашем мире я всё ещё очень мало знаю. Поэтому прежде, чем мы продолжим, мне придётся спросить. И я надеюсь на снисхождение к моим вопросам.

  Кселине пришлось приглядеться к нему внимательней.

  Чужак заработал ещё одно очко в табели её симпатий, и останавливаться на достигнутом, похоже, не собирался.

  Невысокий, худой. Кселине он показался даже измождённым. Голос приятный, жесты уверенные, лицо живое. Речь свободного человека, готового уважать чужие обычаи, но не терпящего посягательства на свои.

  Он не был похож на обычного солдата. С её точки зрения он вообще на солдата не был похож. В глазах пряталась мудрость и боль... Это глаза философа, обучением которого занималась самая жестокая из всех учителей - жизнь.

  - Давайте присядем, - предложила Кселина, - и я послушаю твои вопросы, сын мой.

  Калим с Водоподом послушно вернулись на свои места, и она забыла на время об их присутствии. Чужак, напротив, несмотря на очевидную скупость и экономность движений, садился дольше всех, успев зачем-то ощупать и стол, и свою тумбу. Его колени упирались в стенки стола, и было видно, что он никак не может найти удобное для себя положение.

***

  - Первый вопрос, - сказал Отто.

  Присаживаясь, он будто невзначай налёг на свою тумбу: похоже, привинчена к полу. Стол был под стать тумбе: стенки по периметру вместо ножек. Не стол, а гигантский сундук, со стальной крышкой сверху.

  - Я не уверен, что хочу быть вашим сыном. Отсюда проблема: как к вам обращаться?

  - Пусть это будет нашей единственной проблемой, - легко ответила Кселина. - Все мы - дети Матери-Природы. Я - одна из Сестёр, служительниц культа, но учение о Матери не обязывает тебя относиться ко мне с уважением, приличествующим моему возрасту и полу.

  Отто мгновенно оценил искусность её ответа. Его лицо расплылось в широкой улыбке:

  - Я поражён, матушка. Не часто приходится видеть, чтобы слово было настолько убедительней грубой силы. Моту ли я попросить вас вернуться к прежнему обращению ко мне?

  - Ты уже сделал это, сын мой. Что-нибудь ещё?

  - Да, матушка. Сейчас, чтобы практиковаться в вашем языке, мне приходится часто и подолгу с кем-то говорить. В связи с этим, я не совсем понял, какую именно речь вы имели в виду?

  - Ту, которую ты произнёс две недели назад в Трибунале. Сейчас, когда ты овладел нашим языком, мне бы хотелось услышать высказанную тобой тогда мысль в другой, более точной формулировке.

  - Тогда мной было сказано: "Я согласен со своей женой", матушка.

  "Ещё одно очко, - подумала Кселина. Она перевела взгляд на Калиму. Та сидела счастливая и гордая за своего мужа. - Насколько сестра его контролирует? Или она сама находится под его контролем?"

  - Есть ещё одно, - произнёс Отто, он уже решился задать главный вопрос. - Интервенция. Когда это произойдёт?

  - Неизвестно.

  Кселина посмотрела на Стратега. Тот, правильно истолковав её взгляд, немедленно ответил:

  - Сигналом к исходу является открытие Внешних Ворот. Подразделение, несущее дежурство у Ворот, обязано их заблокировать, и три четверти населения со всем своим имуществом должны двинуться на новые территории, - он направил указательный палец вниз. - Основные задачи Гвардии: организация порядка переселения и охрана поселений от диких животных.

  - Там, куда вы собираетесь переселяться, ногой ступить некуда, - заметил Отто. - Там пять миллиардов человек... и проблемы вашей Гвардии меньше всего будут связаны с дикими животными.

  - Я ценю твоё мужество, сын мой, - сказала Кселина. - Мне кажется, этот вопрос потребовал от тебя некоторых усилий. Ты полагаешь, что новые территории заняты?

  - Да, - вздохнув с облегчением, ответил Отто. - Заняты.

  Он на мгновение умолк, потом решил немного расширить свою мысль:

  - Несмотря на некоторую сумбурность первых дней моего пребывания здесь, ваш мир пришёлся мне по душе. Некоторые ваши обычаи кажутся мне странными, другие находят неожиданный отклик в моих представлениях о жизни. В целом я вижу удивительно молодой дух вашей нации, и мне небезразлична её судьба. Если вы предполагаете мирное урегулирование территориальных вопросов, связанных с прибытием ваших людей на Землю, то вы ошибаетесь. Конечно, их примут, но ни о какой государственности или культуре речи идти не будет. Если же вы предполагаете насильственный захват этих территорий, то это непростительное заблуждение. Вас не просто сомнут. Ваши люди будут уничтожены. Соотношение сил Гвардии с мощью, которой располагают армии землян, - Отто удивился, насколько привычно он ткнул пальцем себе под ноги, - примерно такое же, как столкновение мошки с лобовым стеклом автомобиля.

  - Я не знаю, что такое "лобовое стекло автомобиля", - улыбнулась Кселина, - но после твоих слов представляю что-то большое и тяжёлое. Я могу тебя успокоить, сын мой. Мне неизвестно, откуда ты прибыл, но то место, куда направляются наши люди, всегда свободно. Это предопределено учением о Матери.

  - В ваших словах такая уверенность, что продолжать эту тему не имеет смысла, - Отто покачал головой. - Я могу познакомиться с этим учением?

  - Нет, - отказала Кселина. - Для этого тебе следовало родиться женщиной. И далеко не всякая женщина проходит посвящение и становится носителем Тайны.

  - Тайны? - в голосе Отто послышалось разочарование. - Как же так: я с вами делюсь своими знаниями, а вы свои от меня будете скрывать?

  - Не делись, - с усмешкой ответила Кселина. - Никто не собирается заставлять тебя делать то, чего тебе делать не хочется. Лишь бы ты не вздумал делать то, чего не хочется, чтоб ты делал, нам.

  "Лихо закручено, - оценил Отто. - Или я ещё недостаточно хорошо владею языком". Но, искоса взглянув на Калима и Водопода, он уверился, что первое.

  - В таком случае, матушка, не могли бы вы представить мне список действий, запрещённых в вашем мире?

  - Напрасно насмехаешься, сын мой, - без намёка на улыбку ответила Кселина. - Если мы позволим тебе остаться, то такой список ты получишь. В этом ты можешь не сомневаться.

  - Позволите? - вскинул бровь Отто.

  - Именно, - подтвердила Кселина. - Если позволим тебе остаться.

  - И от чего это зависит?

  - От того, как ты понимаешь слова: "стабильность" и "дисциплина".

  - И как же их следует понимать? - Отто почувствовал, что закипает.

  - Положи руку на стол, - вместо ответа предложила Кселина.

  Отто положил руку на стол и вопросительно посмотрел на Кселину.

  - Слушай, - сказала она.

  Отто понял. Он сосредоточился на ладони и сразу же ощутил хорошо знакомую вибрацию. Перед его глазами выстроился длинный ряд генераторов. Они греют этот мир, освещают его, создают силу тяжести и оказывают ещё множество услуг, которым, наверняка, ни в одном известном Отто языке нет точного определения. В том, что народ матушки Кселины не имеет отношения к постройке челноков и этой двери, сомнений не было.

  Но оставалась надежда, что создатели этих технологических чудес, где-то здесь, рядом. И если встрече с ними и суждено сбыться, то только за этой дверью.

  Он с облегчением поднялся с неудобной тумбы, - "как только они на таком сидят?" - и положил обе ладони на вибрирующую поверхность. Осторожно, будто это была не стальная плита, а тонкое хрупкое стекло, Отто огладил поверхность, насколько хватило длины рук. Точно. Никакой это не стол. Это дверь. Отсечная дверь - копия одной из семнадцати дверей на базе Василия, на изучение которых он потратил несколько дней; тут такие любопытные запоры... Если "верх" двери слева, то замок должен быть здесь.

  Он сделал два шага вправо. Водопод поднялся и пересел на другую тумбу, чтобы не мешать. Отто положил обе руки на то место, под которым был спрятан механизм замка. Здесь вибрация ощущалась сильнее - следствие пустоты в литой броне двери. В ней, в этой пустоте, и размещался замок. И ещё, здесь Отто услышал слабый, на самой границе чувств, звук марширующей колонны. Чёткий ритм тысяч сапог, одновременно опускающихся на пыльную грунтовую дорогу.

  Под левой ладонью напряглось, сгорбилось что-то инородное, нарушающее плоскую геометрию столешницы. Он убрал руки и присмотрелся к этому месту. Так и есть, крохотное отверстие, миллиметра четыре в диаметре. Кто-то аккуратно подобрал под цвет металла дерево и забил его заподлицо с поверхностью. Только специалист может это увидеть. Если знает, куда смотреть. Отто, знал. И только что это знание продемонстрировал.

  Он отвернулся от стола и присел на ближайшую тумбу.

  - И что ты увидел, сын мой?

  В голосе не было угрозы. Но и энтомолог, поймав необычную бабочку или жука, нисколько не тратится на пустые угрозы. Морилка, сушилка, иголка в брюхо... чтоб, значит, ровненько висел. Под табличкой с наименованием вида.

  "Вот оно, - подумал Отто. - Вот они осколки мозаики: прикрученные к полу тумбы вместо стульев и кресел, боковые стенки у стола-двери... спрятаться некуда, когда те, с галереи, начнут стрелять из своих луков".

  Он затравленно огляделся. Сердце сбилось с ритма и застучало всё сильней и сильней, будто включился насос подкачки топлива перед переходом на форсированный режим. Он был в западне. Выхода не было. Нет, есть. Напасть на Кселину и ею прикрыться. А Калима? Кроме того, как прикрыться, если не известно расположение лучников на галерее? А почему он решил, что там кто-то есть? А как же иначе? Человек десять, не меньше. Не вчера родился. И не позавчера, между прочим, тоже.

  И как себя поведут Калим с Водоподом?

  Нет. Нужно иначе. Прежде всего, успокоиться. Что это он так разнервничался? Прекратить истерику, расслабиться, что-то ответить, выиграть время и подумать...

  - Знакомые двери, - Отто кивнул на стол.

  - Почему ты решил, что это двери?

  Отто чуть прикрыл глаза и сосредоточился.

  Калима ему ведь объясняла. Религия... прогноз поведения... культ Матери... где-то здесь. Точно, вот: "...нетерпимость ко лжи", - нашёл Отто у себя в памяти. Он едва не попался! Привычка лгать была так сильна, что он едва не лишился жизни. Ему задали вопрос, неискренний ответ на который наказывался высшей мерой, и приговор был бы исполнен мгновенно. Неправильный ответ - условленный жест, и хотя бы одна из десятка стрел найдёт дорогу к его сердцу.

  А второй раз, как предупреждал Василий, этот фокус с бессмертием не получится.

  Он понял. Очевидное расположение этой женщины к нему вынудило её подсказать ключ к правильной оценке ситуации. Но на большее рассчитывать было нечего. Одна-единственная ошибка, и у неё рука не дрогнет. Всё, что несёт угрозу стабильности её миру и отказывается от подчинения дисциплине, обеспечивающей эту стабильность, должно быть уничтожено.

  Без компромиссов!

  Отто посмотрел на Калиму. Та едва-едва наклонила голову. Даже не наклонила, а так, повела сверху вниз, будто воротник давит, только чёлку и поправила.

  - Я уже видел такие двери, матушка. Только открытые. Я знаю, как они устроены, где у них замок и как с ним справиться. За этой дверью могут быть ответы на некоторые мои вопросы. И я задумался: в какой форме попросить у вас разрешения открыть эту дверь.

  - Это так важно? - улыбнулась Кселина.

  - Думаю, да. С одной стороны, в случае вашего отказа, у вас не должно быть сомнений в том, что я этому отказу подчинюсь. С другой стороны, в случае вашего согласия, мне хочется, чтобы вами руководила любознательность, а не давление чужака и его влиятельных друзей, которых он, по милости Матери, сумел здесь найти.

  Теперь он знал твёрдо: это и есть та самая дверь, которую просил открыть Василий. И он её откроет.

  Или умрёт.

  Василий... удивительное сочетание друга и врага. Отто не питал к нему ни злобы, ни ненависти. Скорее, признательность и уважение... Василий ни разу не солгал. Многое из того, что он говорил, непонятно и до сих пор, но многое проясняется, обретает смысл и значение.

  Хотел стать богом? А что в этом плохого? Разве есть предел совершенству? Господь создал человека по образу и подобию Своему, стоит ли в таком случае удивляться попыткам людей достичь божественных высот? Достичь и даже превзойти их? И кто мешает ему, Отто, хотеть того же? "Блаженны алчущие... ибо они насытятся".

  Отто почувствовал прикосновение к истине.

  Всё, что с ним происходило до сих пор, предстало в каком-то новом свете. Он вдруг, на какое-то мгновение, почувствовал себя бабочкой, только-только выкарабкивающейся из кокона, ещё не сознающую перемен, но уже понимающую, что эти перемены наступили.

  - Позволительно ли мне будет напомнить, матушка, - внезапно вступил в разговор Калим, - что Отто мой гость и друг. Дом Калима несёт полную ответственность за его слова и поступки. И если...

  - Ратан, - неприязненно осадила его Кселина. - Я ни на минуту не забываю о том, что тебе опять неслыханно повезло, и ты теперь Стратег, неприкасаемый. Я помню, что Отто - твой гость. И мне он нравится не меньше, чем тебе. Но если его слова и поступки будут представлять опасность для миссии, возложенной на нас Матерью, то ни ваша дружба, ни мои личные симпатии к нему и его жене, меня не остановят!

  В комнате повисло напряжённое молчание.

  "ЧК, гестапо, - подумал Отто. - Фанатизм в служении народу "вообще" означает физическое уничтожение представителей этого народа "в частности". Вот они: родники-источники моря крови с островами концлагерей".

  - Хотя, надо признать, - спустя минуту неохотно добавила Кселина, - твоя новая должность и звание накладывают определённые рамки, с которыми мне приходится считаться.

  Ей никто не ответил.

  На самом деле, решение Кселина уже приняла.

  Нет, она не поверила Отто, что тот, в случае отказа, оставит своё намерение открыть дверь. Но провоцировать усобицы в высших структурах власти - тоже не лучший способ сохранения стабильности. Основные качества для компромисса чужак продемонстрировал: гибкость, понимание, готовность к диалогу и тонкий нюх на опасность. Ни при каких условиях не загонять его в угол. Тогда не прыгнет. И не укусит. В случае чего, с ним можно будет договориться.

  - Ты полагаешь, что сможешь её открыть? - спросила она Отто.

  - Вопрос лишь во времени, которое для этого потребуется. А оно, в свою очередь, зависит от ресурсов и знаний, которыми мы располагаем.

  - И сколько это может занять времени?

  - Два-три месяца.

  "Очень хороший срок, - отметила про себя Кселина. - Всё складывается. Он будет при деле, чем-то занят. Не будет смущать умы рассказами об ужасах Земли. Не будет убийств и бесконечных скандалов со вспыльчивыми гвардейцами и задиристыми стражами Культа. А как придёт Интервенция, отправится вместе со своей очаровательной женой вниз, и пусть себе там, что хотят, то и открывают, с кем хотят - скандалят, кого угодно - убивают. Это уже будет не моя забота. Даже если эта парочка сумеет истребить всю диаспору, всегда можно будет начать сначала. Для этого мы все здесь и варимся..."

  - Что тебе нужно, сын мой, - обратилась она к Отто, - чтобы сделать эту попытку?

  - Для начала, ответы на несколько вопросов, - перевёл дух Отто.

  Он всё ещё опасался крайних мер. В его мире на такую терпимость к еретику нечего было и надеяться.

  - Тебе не нужно прятать от меня глаза, сын мой, - неожиданно произнесла Кселина, - и стыдиться своих опасений тоже не надо. Должно быть, мир, из которого ты прибыл, не слишком ласков к своим детям.

  - "Ласков"? - переспросил Отто.- Как вы зовёте место, куда собираетесь отправить своих людей?

  - Земля, сын мой.

  - Неправильно. Вы их отправляете в Ад.

  - Мы уже обсудили это, - недовольным тоном оборвала его Кселина. - Я хочу услышать твои вопросы.

  - Я вижу, попытки открыть эту дверь уже предпринимались... - Отто постучал указательным пальцем по едва различимому на фоне тёмного металла пятнышку дерева. - Мне важно знать историю этой попытки. Любые подробности: кто, когда, каким инструментом, почему остановился.

  Кселина повернулась к Водоподу.

  - Что скажешь, сын мой?

  Отто уже не раз получал возможность оценить невероятную эрудицию этого приземистого, пожилого воина, которого всего неделю назад Калим, получивший должность Стратега, сделал своим сотником.

  Водопод и на этот раз не ударил в грязь лицом:

  - У нас уже был чужак. В очень давние времена. Как давно - не могу сказать, не знаю. Может, пять тысяч лет назад, может, десять. Но тогда кантонов не было. Было единое королевство, и о префектуре в те времена никто и не помышлял. Потому-то и удивительно, что об этом парне ничего не известно. Ни имени его, ни откуда он родом. Пришёл он из восточных сопределий, но как он там оказался и как выжил, сохранив человеческий облик, неизвестно. Правила тогда Василиса Таланная, известная умом и большой заботой о делах государственных женщина. Как чужак появился, она сразу велела привести его к себе: кто, мол, такой и откуда? Но, то ли не слишком усердно кланялся он ей, то ли смешным в поклоне показался, но не понравился он ей и всё тут. Велела страже гнать его обратно к Восточным Воротам и не впускать больше в пределы Королевства.

  Только гнать его не пришлось. Очень уж гордым чужак оказался. Сказал, что утром сам уйдёт. Утром так утром. Что же его гнать, на ночь глядя? Никто же не знал, что у него на уме. А думал он, оказывается, вот об этих самых Звонких Воротах. И пришёл с одной только целью - нужны ему люди, как же! - открыть эти Ворота. Зачем? Это мне неизвестно. Только той же ночью застала его здесь, вот в этом зале, стража. Он стоял на столе, и струи огня фонтанами разлетались в стороны. Бой был странным. Много народу было покалечено, но никто не был убит. Сёстры-лучницы всё пытались его стрелами достать. Да только как ночью в общей свалке его достанешь? И прекратилось всё как-то непонятно. Как притомилась Гвардия мечами размахивать, так и чужак перестал их калечить. Он ведь не нападал, только защищался. К тому времени только-только светать начало. Многие видели, как всё было. Его уже от обители далековато отогнали. Мечники отошли, тут и лучницы подоспели. В те времена, к слову сказать, Гвардия и стража дружнее жили. Да только заговоренный он: ни одна стрела не попала. А может, умел полётом стрел управлять. Плюнул чужак обидчикам под ноги, да и пошёл себе. Ничего не сказал. Так и пропал за Восточными Воротами. Больше его никто не видел. Я вам всё это рассказал, как знаю. О том, что тут и вправду какой-то след от его работы остался, о том впервые слышу.

  И он, поднявшись со своего места, нагнулся над столом, стараясь лучше рассмотреть след от сверла.

  Помолчали.

  - Это всё? - спросил Отто у матушки Кселины.

  - Да, это всё. Лучше не расскажешь.

  - А что с механизмом сделали?

  - Механизмом? - удивилась матушка. - Сын мой, не было никакого механизма. Как Водопод рассказал, так оно всё и было. Я сама всё это видела.

  "Гм! - подумал Отто, - не так уж она и молода, как кажется на первый взгляд!" Краем глаза увидел, как усмехнулась Калима, и в знак уважения склонили головы Калим с Водоподом.

  - Как чужак выглядел? - спросил Отто. - Хоть какие-то приметы...

  - Приметы? - откликнулся Водопод. - Сильно щурился, как время к обеду подходило, да прихрамывал на левую ногу. Вот и все приметы.

  "А большего и не требуется, - подумал Отто. - Есть только один человек, готовый искренне обсудить перевоплощения в минувших жизнях. Ну, здравствуй, Василий!"

Y

  Будь у меня подходящие инструменты, вся работа заняла бы минут десять. Что может быть проще электрической высокооборотной дрели мощностью пятнадцать киловатт с гелиевым охлаждением?

  Я представил, как это чудо стоимостью семнадцать тысяч долларов за две минуты вскрывает запорное устройство. Потом, добравшись, до запирающего клина, его можно будет вручную отодвинуть или рассверлить и выкрошить...

  У меня не было дрели. Пришлось её делать: повышающая в несколько ступеней передача из деревянных шестерёнок с колышками вместо зубьев; сменные дорны из самой прочной стали, какую удалось найти; гидравлика: вода и охлаждает, и подаёт под дорн алмазный порошок.

  К своему удивлению я не почувствовал никакой дрожи в груди, когда все свои алмазы - все до единого! - смолол на шаровой мельнице. Я уже был миллионером. И миллиардером, наверное, тоже. А ещё когда-то был бессмертным. Не сказал бы, что шибко скорбел по этим утратам. И в самом деле, выходит, не это главное. Истинным ценностям человечество так и не придумало стоимостного эквивалента. Наверное, потому что Истину человечеству так и не удалось оценить.

  И слава Богу!

  Не хотел бы я жить в мире, в котором Истину можно было бы купить, как булку с колбасой в супермаркете.

  Воду надо было делать оборотной. Металлическую пыль я решил осаждать электростатикой. Это была самая простая часть задачи. Стекло есть, шёлк есть, сделал электрофорную машину, на "ручку" поставил помощника, сам стал к дрели, ещё двое работают вёдрами вместо насоса... насос тоже можно было сделать, но места уже не оставалось.

  Можете себе представить размеры этого деревянного монстра! Установка быстро разрослась и теперь занимала весь зал со столом-дверью целиком. Верхняя часть сверлильно-буровой вышки выходила на галерею, где, как оказалось, и в самом деле были лучницы. Но не десять - всего пять. Недооценили меня... обидно... ха-ха!

  Матушка Кселина побывала на моей буровой только один раз. Она долго выглядывала из-за полуоткрытой двери, прислушивалась к моим командам; я тогда один из силовых шкивов устанавливал, и как-то недосуг было с ней разговаривать. Но она не обиделась. А мне после беседы с ней всё было не по себе. Будто проглотил полкило пластиковой взрывчатки с лепестками приёмника детонатора, а у кого-то в руках радиопускатель оказался. Как брелок от автомобильной сигнализации.

  А ведь после той беседы пятый месяц пошёл!

  Сейчас, когда потрачено столько усилий, мне уже трудно сказать, хочу я, чтобы эта штука открылась или нет. Такого уважения к себе я никогда и нигде за всю свою жизнь не чувствовал. И не то, чтобы со мной как-то особенно носились: бились челом в пол или хлопали ушами по щекам. Нет. Просто местные мастера плотницкого, кузнечного, скорняжного дела и сами приходят, и всем цехом наведываются. Работают и помогают не за деньги - за науку. Я так понял, что из других кантонов тоже народ повалил. Уж больно чудную машину Алина Высокая повелела себе для забавы построить.

  Конечно, с точки зрения утечки информации такие действия - безрассудство. Но я уже не раз имел возможность убедиться в какой-то детской наивности окружающих меня людей. Сказанное слово всегда воспринимают однозначно. И относятся к нему со всей свойственной их натуре серьёзностью. Ещё бы: Мать не терпит лжи!

  Машина отнимает у меня всё моё время. Сплю четыре-пять часов в сутки. И если раньше была возможность тренировать несколько пятёрок из сотни Водопода, бывшей сотни Ратана, то теперь даже на Калиму не остаётся ни сил, ни времени. Ем, сплю и оправляю естественные потребности прямо здесь, в монастыре. Удобства, конечно, не ахти какие. Но мне эти удобства и не нужны: работаю, пока не упаду. Как упал - сплю. Бывает, час. Бывает, два. Зато несколько раз в сутки. Как проснулся - сразу за работу.

  Я даже наловчился во время сна инструменты из рук не выпускать. Очень удобно, потом искать не надо.

  Кроме самого механизма буровой, меня сильно занимал вопрос о том, как легко Василия застукали за его сверлильными делами. Я простучал стены и осмотрел входы. В зал ведут две двери: одна нижняя, в сам зал, другая верхняя, на галерею. Есть ещё потайной ход... вернее, он был потайным. Теперь его двери, как и нижнего и верхнего входов, полностью в моей власти. Двери я укрепил и порадовался невежеству их строителей: они все открываются внутрь! Это местное начальство полагает, что если какой-нибудь умник, однажды, запрётся здесь, то одну из дверей всегда можно будет выломать. Какая скудная фантазия! Ну и ну!

  Кормит меня Калима. Она вместе со мной перебралась из замка Калима в обитель Матери. Но спит, как человек и в человеческих условиях: на кровати и чистых простынях. Она ведёт бесконечные диалоги с матушкой Кселиной и сотником Водоподом. Ратан из этой компании как-то выпал, он теперь в метрополии, у Алины Высокой к большим чинам рвётся.

  Калима ищет место окружающего нас мира в человеческой истории. Это она сделала сильно озадачившее нас открытие. И хотя следствия этого открытия очевидны, обсуждать их язык как-то не поворачивается.

  - Отто, - сказала она однажды. - Летописей эти люди не ведут. Вся их историческая наука сводится к устным пересказам мазоретов - таких уникальных личностей, как Водопод. Они знают письменность, у них есть даже книги. Но культ Матери не поощряет грамоту, поэтому исторической хроники нет.

  - Ну и что? - я даже не повернул головы в её сторону.

  - А то, что очень сложно ответить на вопрос, когда точно происходили их исходы-переселения? Мы-то с тобой знаем, что когда откроются Внешние Ворота, они из коридора попадут в лифты, а те отправят их к крейсеру. Мы даже можем предположить, что крейсер отвезёт их на Землю. И я подумала, может, если бы мы знали точную периодичность их исходов, мы бы припомнили какие-то события на Земле... какие-то события в человеческой истории, которые бы подтвердили появление этого народа на нашей планете?

  - Они же говорили: примерно раз в сто лет.

  - Нет, - возразила она. - Я уточняла у Водопода и у сестёр. Погрешность такой оценки около пятидесяти процентов. Это меня не устраивает.

  - Жаль, - как-то невпопад брякнул я: никак не удавалось попасть шплинтом в паз, чтобы зафиксировать маховик на валу. А тут ещё статистика...

  - Тогда я пошла по другому пути. Я подумала: а что если есть какие-то косвенные указания на сроки этих исходов.

  - Вот как? И что же? - шплинт стал на своё место, и у меня пробудился интерес к исследованиям жены.

  - Знаешь ли ты, что у них есть косвенные подсказки, что исход вот-вот произойдёт?

  - Да, матушка что-то такое говорила...

  - Например, рождаемость. Она резко увеличивается за три-пять месяцев до исхода. Причём, "резко" - это в два-три раза. При этом рождаемость мальчиков в полтора раза выше, чем девочек.

  - Допустим, - деликатно сказал я, теперь у меня обнаружилась течь в гидравлике, и я раздумывал: выкинуть всю бочку целиком или попытаться латать щели?

  - Здесь есть дикорастущие колючки грочо. Они живут несколько тысяч лет. Верхняя часть - куст, своего рода сигнализатор состояния почвы. Если достаточно влаги и кислорода, то есть почва хорошо обрабатывается, он цветёт. Если мало - цветы закрываются, вянут и опадают. Корень уходит в почву всего на метр-два, но растёт по спирали. Прирост по длине корня: пять миллиметров в год. Окончание роста: ночные заморозки. Как только они начинаются, растение делает колечко. Понимаешь?

  - Колечко! - глубокомысленно ответил я. - Конечно.

  - Итак, в диких, комфортных для растения условиях, когда почва не обрабатывается, корень будет выглядеть так: пять миллиметров и колечко - это один год. Пять миллиметров и колечко - второй год. Третий год - третье колечко и так далее. Понятно?

  - Да-да, мне понятно.

  - Но у грочо есть одно удивительное свойство: если рядом идёт обработка земли, и растут культурные растения, то прироста корня нет, и новое кольцо вырастает вплотную к старому кольцу!

  Молот выскользнул из руки и ударил меня по ноге. Я не заметил боли. Пробравшись через лабиринт буровой, я вытер ветошью руки и попросил:

  - Продолжай, пожалуйста.

  - Во время исхода они оставляют свои дома. Остаются пустыми, незанятыми целые посёлки, хутора и фермы. Этим сразу пользуются грочо. Они выпускают свои пять миллиметров корня и колечко. На следующий год то же самое. Новые хозяева на участке всё ещё не появились. Но, как только начинается обработка земли, корень грочо опять перестаёт расти. Последующее кольцо образуется прямо под предыдущим. Эта гофрированная трубка видна невооружённым глазом.

  - Стоп, - сказал я. - Выходит, нужно осторожно, чтобы не повредить, выкопать корень грочо целиком и сосчитать кольца от конца вверх по спирали. Мы увидим сплошной ряд колец, который обрывается пятимиллиметровым просветом, потом опять кольцо, опять просвет и так несколько раз, - это свидетельство того, что земля несколько лет не обрабатывалась. Хозяева улетели на Землю. Выше по корню опять пойдут сплошные кольца. Количество колец в плотной упаковке вместе с кольцами, между которыми видны просветы, - это и будет число лет, прошедших от последней Интервенции. Ещё можно изучить все циклы и составить хронологию всех Интервенций, которые случились при жизни куста... Ты умница! - я развёл руками. - Это гениально! У меня нет слов...

  - Очень жаль. Может, сбегаешь, возьмёшь взаймы у кого-нибудь?

  - Пожалуй, я лучше сбегаю за лопатой!

  - В этом нет необходимости. Мне уже выкопали, и я всё посчитала.

  - Сколько ты взяла растений? - я был немного уязвлён, что она так легко обошлась без моей помощи. Но, с другой стороны, трёх минут не прошло, как я не пытался скрыть своё пренебрежительное отношение к её работе. - Надо было выкопать хотя бы три растения, чтобы по этой выборке проверить воспроизводимость результатов.

  - Три? - фыркнула она. - Двенадцать! Я взяла двенадцать растений. Дикая стадия, когда земля рядом не обрабатывается, у них разная, но в целом, по числу колец от исхода к исходу, совпадение точное.

  - И что же получилось?

  - Сто двадцать, двести, двести семьдесят и так далее...

  Мы помолчали. В тот день я больше не работал.

  Вымылся, побрился, и, наконец, позволил своей жене заняться моим внешним видом. За недолгий срок своей супружеской жизни я успел точно узнать, кто превратил обезьяну в человека. Она сожгла мой фиолетовый с зелёными разводами костюм вместе с моим страшненьким вещмешком и приодела меня по местной моде: белая рубаха, синие шаровары, подпоясанные красным кушаком, и тёмно-коричневая жилетка. Сам-то я к таким вещам равнодушен, но Калима моим видом осталась довольна.

  Мы славно провели время, я, как мог, постарался наверстать упущенное и даже чуть забежать вперёд. Мы были счастливы, всё было прекрасно, и всё-таки тревога не отпускала нас: сто двадцать, двести и двести семьдесят колец куста грочо удивительно точно совпадали с периодичностью посещений Земли хозяевами лунной Базы: двенадцать, двадцать и двадцать семь тысяч лет. Получалось, что местный год равнялся ста земным. Это всё объясняло и расставляло по своим местам: в случае вырождения человеческой расы, мир матушки Кселины отправлял вниз новых поселенцев.

  Велики дела Твои, Господи. Всегда темны и не всегда понятны...

***

  Постройка буровой у меня заняла полгода напряжённого труда. Я уже сделал несколько пробных пусков. Но по ним судить о работоспособности установки было сложно. Всё, что должно крутиться - крутится, что должно стоять намертво - стоит. Вот только как вся эта штука поведёт себя, когда начнёт греться и деформироваться, узнаем только через несколько часов работы под нагрузкой.

  Я решил делать отверстие в том же месте, где был забит деревянный чоп. Как по мне, следовало взять чуть правее, но экономия двенадцати сантиметров того стоила. Зараза! Что же он быстрее поворачиваться не мог, что ли? Прошёл бы ещё три-четыре сантиметра, может, мне вообще не надо было установку делать!

  Мои работяги налегли на штурвалы, и механизм пришёл в движение. Колёсики закрутились, система водоочистки забулькала, завизжал дорн, выцарапывая алмазной крошкой стальные песчинки из двери. Спустя час рабочие ослабили цангу и сменили дорн. Я забрал у них отработанный шип, вытер его ветошью и спрятал за кушак - потом рассмотрю. Но едва я поднялся на самый верх, на галерею, чтобы грузилами увеличить давление, появилась матушка Кселина.

  Я сразу почувствовал её напряжение и озабоченность.

  Поэтому не стал докучать ей своей радостью по поводу ввода установки в эксплуатацию и вместо этого лишь спросил:

  - Что-то случилось?

  - Случилось, - она посмотрела на меня ясными глазами. - Королеве уже доложили, списки призыва составлены. Вы с Калимой идёте с первой группой. Интервенция, сын мой, интервенция! Отдай мне нож и поспеши к жене.

  За её спиной маячили сёстры-лучницы - стражи Культа с изготовленным к стрельбе оружием.

  Ещё плохо соображая, о чём идёт речь, я отстегнул ножны и протянул их матушке. Она эстафетой передала моё оружие одной из лучниц и продолжила:

  - Прежде чем двинешься с места или что-то скажешь, подумай: жена твоя, Калима, уже ждёт тебя за Внешними Воротами. Думаю, для всех будет лучше, если ты поспешишь к ней. Сёстры, которым выпало счастье сопровождать её в лучший мир, могут неправильно истолковать твою задержку, а что толку в мести, когда недоразумение уже свершилось?

  Знакомая песня. Вот только кто у кого слова списал?

  Я смотрел в её старческое лицо, пытаясь разглядеть какие-то чувства в глубине её ясных глаз, и видел только упрямый фанатизм уверенного в своих словах и поступках человека. Набора слов, которым бы я мог выразить хотя бы сотую часть своего разочарования, не существовало.

  Я снял фартук, аккуратно повесил его на сучок, специально для этой цели оставленный в одной из балок, вымыл руки в лохани с чистой водой, надел жилетку и двинулся в сторону выхода.

  - Твою работу мы закончим, - сказала мне в спину матушка Кселина. - Когда-нибудь.

  По-видимому, она подала какой-то знак рабочим, потому что шум буровой немедленно стих. Но я не обернулся.

  Сёстры-лучницы неотступно шли следом. Лишняя предосторожность! У меня не было претензий. Ну, разве что, совсем чуть-чуть. Я прекрасно провёл время. Отдохнул. И вообще: взламывать сейф под присмотром хозяина - работа слесаря, а не творчество поэта...

  Сохранивший жизнь, ничего не потерял.

Часть 6

ДЕСАНТ

   "Попытки прямого информационного контакта с личиночной формой рассматриваемых существ опасны для их жизни. Необходимо редкое сочетание психологических и биохимических факторов, чтобы такой контакт не привёл к смерти существа.

  Тем не менее, каждая отдельно взятая особь способна к обучению. Это обучение нередко провоцирует непримиримые конфликты между старыми и новыми представлениями о жизни. Хотя и те и другие - ложные..."

Из отчёта экспедиции к VI(3)

I

  Интервенция больше напоминала эвакуацию мирного населения, чем военную операцию. На широкой просеке, ведущей к Внешним Воротам, формировалась колонна подвод с зерном, бочками, мешками. Сосредоточенные гвардейцы сновали между ними, о чём-то договариваясь с возчиками, расставляя на подводах им одним понятные знаки.

  Выход на поле перед Внешними Воротами преграждали несколько рогатин, но возле них никого не было, и Отто признал, что в аналогичных ситуациях земляне редко демонстрировали подобную выдержку и дисциплину. Никто не пытался откинуть рогатины и попасть на поле без очереди.

  Само поле неузнаваемо изменилось: теперь это была площадь, до краёв наполненная народом. По краю, ближе к лесу, стоял скот, покорно жующий жвачку и равнодушно стряхивающий особо ретивых, назойливых мух. Потом шли ряды повозок с семьями. Эти тоже сохраняли полное спокойствие, сидя или стоя рядом со своим скарбом, горой возвышающимся над бортами телег. Все повозки были развёрнуты к чёрному провалу входа, лошади, в основном, бурой и серой мастей, зашорены, у каждой перед мордой висел мешок с соломой.

  И всё-таки, несмотря на очевидную дисциплину, шум стоял страшный. В нём смешались визжание свиней, истерические вопли связанной за ноги птицы, лай собак, крики женщин, одёргивающих детей, команды гвардейцев...

  Отто с эскортом беспрепятственно добрался до середины поляны и, окинув взглядом площадь, получил представление о порядке Исхода.

  Получалось, что в первую очередь подлежали отправке подводы с лесом: кругляк, брус, пиловочник, всё аккуратно рассортировано, с таинственными гвардейскими письменами на бортах. Между ними стояли подводы с бухтами верёвок и шанцевым инструментом. Здесь было очень мало женщин. В основном, крепкие бородатые мужики. Они с интересом рассматривали Отто и конвой, замолкали при их приближении и возобновляли свою обычную в таких случаях трепотню за их спинами.

  Эти люди ничуть не сомневались, что их отправляют на голое место. Передовой отряд из гвардейцев (чтоб было кому отгонять диких зверей) и плотников отвоёвывает у природы плацдарм для приёма поселенцев. Гвардейцы мечами сдерживают натиск танков, где-нибудь под Калугой (красивые места, чего уж там!), а плотники срочно ставят крепкие тёплые срубы для прибывающих пионеров, загоны для скота, амбары для зерна и склады для утвари поселения. Следующим этапом станет расчистка территории для посевных площадей... или нет: раз они тащат с собой брёвна, то предполагают, что леса на месте высадки нет. Так, что ли? Не обязательно. Если для них перелёт с Луны на Землю и обратно ничего не стоит, то чем беречь чужие ресурсы, они предпочитают экономить своё время: три-четыре плотника при наличии подготовленного леса за один день могут поставить сруб. Но тут народу тысячи две. Порядка четырёх сотен семей. Четыреста домов. Подвод с плотниками около двадцати. Это месяц! Зачем же они всю эту компанию собрали? Не будут же все эти люди жить здесь, под открытым небом целый месяц!

  Сколько возьмёт крейсер за один раз? Ладно, пусть крейсеров будет два. Заботливые инопланетяне специально для такого случая приволокли и пристыковали к шлюзу запасной транспорт. Так сколько же могут взять на борт эти два крейсера за один раз? Да вот она - первая группа. На площади, напротив Ворот. Вот эти все подводы с лесом, плотники, гвардейцы, лошади... если на глаз, и если учесть ещё обоз, что собирается на просеке, то крейсерам придётся сделать ходок двадцать, не меньше. Итак: три часа туда, три обратно, плюс погрузка-выгрузка. Меньше, чем сутки, не получается. Это двадцать дней. Точность роли не играет. Тот же месяц выходит. Зачем же их тут собрали? Всё сойдётся, если допустить, что пропорция, полученная Калимой, имеет смысл. Время здесь, в Лунном городе движется в сто раз медленнее, чем на Земле. Местный год равен ста земным. Тогда, конечно. Месяц снаружи превратится в семь часов ожидания здесь. "В аэропорту приходилось ждать и дольше", - подумал Отто.

  Но это значит, что на Земле после их убытия прошло уже около пятидесяти лет. Люди вышли в космос. И если коренных изменений в их психике не произошло, то крейсер с переселенцами будет расстрелян, едва покажется на экране радаров ПВО. Их, конечно, спросят, кто такие, откуда. Но ответить будет некому: транспорт поведёт автопилот. Все будут сидеть в каютах...

  Отто почувствовал, как ерошатся волосы на затылке.

  "Отто, - сказал он себе. - Да ведь это ты будешь сидеть в каюте! И это твой крейсер будет расстрелян. И на этом закончится не чья-нибудь жизнь, а твоя. И погибнет не кто-нибудь. Погибнете вы оба: ты и твоя жена, которой ты не устаёшь восхищаться, и которой так непростительно пренебрегал в последнее время!"

  Они уже подошли к Воротам. Отто остановился перед ними и огляделся. Охрана мгновенно рассыпалась полукольцом, луки натянуты, зубы хищно оскалены. Нет, с этими не договоришься. Любопытно! Он присмотрелся. Да, так и есть, у сестёр-лучниц не было правой груди.

  - Тоже мне, - сказал Отто по-русски. - Амазонки...

  - Отто, поспеши, - немедленно откликнулся голос Калимы. - У этих красавиц натянуты не только луки, но и нервы. Не думаю, чтобы проверка крепости первого и второго доставила нам удовольствие.

  Отто не стал дарить прощальный взгляд этому миру. Наверняка, он не увидел и тысячной доли чудес, которыми тот мог похвастаться. Но людей он повидал. И нет разницы: едут они на танке, трясутся в деревянной карете или смотрят на окружающий мир сквозь невесомую ткань паланкина. Везде одни и те же авторы самого отвратительного из человеческих творений - политики, способа восприятия, который позволяет оценить соотношение интересов личности и забот общества. Причём сам оценивающий свои личные интересы всегда ставит превыше всего.

  - Отто, - это Калима трясёт его за руку. - Да проснись же ты, наконец!

  Отто не спит. Он широко улыбается.

  Он позволяет ввести себя в кабину лифта. Калима, пытаясь понять, что с ним, находит его душу там, куда люди смотрят с вершины своего счастья, или на что заглядываются из бездны своего разочарования.

  "Господи, спасибо Тебе, - думает Отто, - Я слеп и неблагодарен. Я сетую на Твои испытания и прохожу мимо щедрых даров".

  Он приходит в себя. Нежно обнимает Калиму, целует, что-то шепчет на родном, немецком языке.

  - Что-что? - смеётся Калима. Она чувствует переполняющее его счастье, но не может понять его причин. - Не понимаю.

  "И так каждый раз, - думает Отто. - Я счастлив, когда меня гонят. Весел на краю гибели, насторожен и раздражён, когда мирное время слишком затягивается..."

  - Мы не должны входить в крейсер, - говорит он.

  Калима успокаивается. Её милый пришёл в себя. Он с ней. Значит, всё в порядке. Всё обойдётся.

  - Да, Отто, - привычно соглашается она.

  - Как челноком управлять не забыла?

  - Нет, конечно. Справлюсь!

  - Точно? Это очень важно!

  - Не переживай. Как начнём падать, я тебе сразу скажу.

  Двери лифта расходятся в стороны.

  "Совсем как у нас, - думает Отто. - И конвой выстроен по правилам - только по периметру, никого нет на линии огня..."

  Их встречает другая пятёрка девушек. Луки натянуты, в глазах злоба и остервенение. Отто даже почувствовал, как некоторые из них размышляют: "Чем вести его, не проще ли пристрелить здесь и сейчас? Всё равно возврата нет. Никто не накажет..."

  Они вышли из лифта и двинулись по накопителю в сторону стометрового коридора к шлюзам крейсеров.

  Погрузка шла полным ходом. Из лифтов то и дело выныривали подводы с лесом; лошади, обильно потея и роняя на металлический пол груды навоза, неохотно шли за погонщиками, которые, переругиваясь между собой и нещадно понося своих животных, заставляли двигаться транспорт с нужной скоростью и в заданном направлении. Здесь, в замкнутом помещении, шума было не меньше, чем на площади перед Воротами.

  Отто с Калимой двигались слева от колонны подвод, рядом с лошадьми. Отто очень натурально изобразил неудовольствие от вони. Несколько раз чихнул, похлопал правой рукой по крупу дожидающейся своей очереди двинуться лошади. Их конвою пришлось разделиться. Теперь три девушки шли в шагах пяти позади них. Другие две крались с опущенными луками на одном уровне с Отто и Калимой, только справа, с другой стороны колонны.

  - Приготовься, - вполголоса сказал Отто. В окружающем шуме его слова были не слышны. - За следующей аркой, как только дам сигнал, падай на пол. Потом бегом влево. Дорогу к пульту помнишь?

  - Конечно, - также тихо заверила его Калима.

  Они уже прошли две пары дверей, ведущих в боковые коридоры. Двери были закрыты, но не заперты. На это ясно указывали зелёные индикаторы над замками. Цвет индикаторов ни о чём не говорил конвою. Никто из присутствующих, кроме Отто и Калимы, открыть дверь не мог. Приятное преимущество людей, с детства знакомых с техникой, перед дикарями, луками и стрелами идущих воевать ядерную цивилизацию.

  - Я побегу вправо. Двери за собой тут же блокируй. Встретимся у пульта. И береги себя, девочка, из двух килочасов массажа ты едва отработала сотую часть...

  Конвой находился слишком далеко, чтобы слышать, как они переговариваются. Отто вполне естественно вытер руку о кушак, не забыв достать оттуда стальной шип. Дорн был в работе всего час и не успел сильно износиться. Алмазная крошка и стальная плита, конечно, оставили свой след на его заточке, но он всё ещё оставался острым. Это было оружие. Пришло время им воспользоваться.

  Подняв руку с зажатым в ладони дорном, он сделал вид, будто хочет ещё раз погладить лошадь, мимо которой они проходили, но вместо дружелюбных шлепков всадил шип в бок лошади. Несчастное животное пришло в неистовство, стало на дыбы, отпрянуло от источника боли на лучниц, двигающихся с другой стороны колонны.

  - Ложись, - крикнул Отто.

  Он упал. Калима послушно упала рядом.

  - Вперёд!

  Они вскочили и рванулись в разные стороны. Нет, Отто не слышал и не видел стрел, выпущенных лучницами, которые шли позади них. Он даже не был уверен, успели ли они выпустить свои стрелы. Просто он по-прежнему руководствовался логикой и здравым смыслом: если выпустили, то следует бежать, пока не натянута тетива с новой стрелой; если не выпустили, то всё равно следует бежать, пока не разобрались в ситуации и не взяли на прицел.

  В три прыжка он оказался перед дверью. Удар ладонью по рычагу... не открывается. Что такое? А-а, всё в порядке, открывается. Это он сам движется быстрее, чем срабатывает отсечной механизм.

  Отто лишь на мгновение обернулся, увидел, как закрывается за Калимой дверь, и задраил за собой переборку.

***

  Калима не подвела.

  Они вращались по круговой экваториальной орбите вокруг Земли на расстоянии около двухсот километров от её поверхности. Все системы челнока, как им и было положено, работали в нормальном режиме. Василий когда-то обмолвился, что за шестьдесят миллионов лет эти аппараты не допустили ни единого сбоя. Тогда это прозвучало неуклюжей шуткой. Сейчас, глядя на экран внешнего обзора, Отто был готов поверить и в более фантастические вещи.

  В глобальную катастрофу, например. В гибель цивилизации. В крушение всех надежд.

  Отто всегда знал, что его стремление к одиночеству вызвано вовсе не какими-то особенностями его психики, а лишь не особенно удачно сложившейся жизнью. Он с удовольствием представлял себя на песке необитаемого острова, но только при условии, что где-то там, за океаном, живут люди.

  Человечество может строить или разрушать, любить или ненавидеть, но оно должно быть, и это являлось фундаментом комфорта самого Отто. При всём его стремлении к независимости.

  Всего несколько часов назад жизнь казалась удивительно пластичной штукой, готовой прогибаться под неумолимой волей человека вплоть до бесконечных глубин его фантазии. Их побег прошёл удивительно гладко. Ни одной убитой среди сердитых амазонок, ни одной царапины у беглецов.

  Как и было условленно, они с Калимой встретились у пульта управления. Одного взгляда на схему было достаточно, чтобы убедиться в наличии обоих крейсеров.

  "Значит, - подумал Отто, - существуют ещё какие-то неизвестные механизмы, которые подогнали ко второму шлюзу недостающий транспорт".

  Теперь пульт работал.

  Калима открыла один из челноков и переключила управление наружным створом на его пульт. Ещё не веря в успех, бегом, боковыми переходами, чтобы не пересечься с главной магистралью, по которой шла погрузка интервентов, они пробрались к своему шлюзу.

  Конечно, оборудование челнока сильно отличалось от того, к которому привыкла Калима в своей рубке. Она так и не смогла в полной мере наладить общение с компьютером. Всё, что ей удалось сделать, это перейти на ручное управление и запустить обзорный экран. Но и этого оказалось достаточно, чтобы подсказки автопилота, когда компьютеру казалось, что он плохо понимает намерения своей новой хозяйки, компенсировали её неизбежные промахи.

  Калима была уверена, что сумеет посадить челнок на поверхность, а потом, в случае необходимости, взлететь с неё. Вот только куда садиться? И зачем?

  Внизу бушевали штормы и ураганы. Вся северная часть Африки чуть ли не до экватора была затянута бурой пылью сдуваемого из Сахары песка. По Австралии разгуливало сразу несколько разрушительных циклонов, закручивая свои спирали, как им и было положено, по часовой стрелке.

  Всего за несколько секунд мягкое, уютное кресло пилота, в котором сидел Отто, стало каменным. Он вцепился руками в подлокотники и не мог отвести взгляд от экрана. На поверхности планеты преобладали белые цвета. Ледовые шапки полюсов опустились, примерно, до сорок пятой параллели. В Северном полушарии теперь властвовал один гигантский белый континент, объединивший под своим панцирем Америку и Евразию. В этом мире не было Европы, не было Канады. Осколки Советского Союза со всеми их проблемами и хитростями ушли глубоко под лёд. Ледники Кордильер и Гималаев, будто соревнуясь между собой, ледовыми клещами душили остатки Соединённых Штатов и Китая.

  В Южном полушарии дела шли немного лучше. В лёд Антарктиды были впаяны Новая Зеландия и мыс Горн. Атлантический и Индийский океан теперь соединялись узкой полоской чистой воды у мыса Доброй Надежды. Но и она в некоторых местах была перечёркнута седыми, тянущимися от Антарктиды к Африке щупальцами льда.

  На ночной стороне планеты не было ни одного огонька. Радио молчало.

  Это был конец света.

  - Эта штука, там, внизу... - недоверчиво проговорил Отто. - Ты уверена, что это Земля?

  Калима не ответила.

  - Надо бы спуститься, - неуверенно предложил Отто.

  Калима положила руки на рычаги, но Отто её остановил:

  - Подожди. Чуть позже. Похоже, мы пропустили финальную часть комедии "Человечество", - сказал он. - Теперь интересно: где они собираются высаживаться? Наверняка, какой-нибудь остров, достаточно большой, чтобы без помех разместить поселенцев и прокормить три-четыре поколения их потомства. С другой стороны достаточно малый, чтобы можно было контролировать всю его территорию. Остров должен быть неподалеку от материка, куда в отдалённом будущем начнётся миграция людей, и где-нибудь в тропиках, погода которых сегодня, в новых метеоусловиях, напоминает умеренные широты. Куба? Таити? Шри-Ланка?

  - Неужели никого не осталось? - проговорила Калима.

  - Отчего же, - Отто очень волновался за её душевное состояние, - в экваториальных зонах погода более-менее устойчива. Там ещё можно выжить.

  "Но если представить себе, сколько туда ринулось народу, когда всё это "закрутилось"... - он покачал головой. - В этом и состоит главная уязвимость цивилизации: все зависят друг от друга. Беда соседа не может обойти стороной. Люди, потеряв надежду, что как-нибудь всё уладится и образуется, пытаются найти спасение в странах с более тёплым климатом".

  Самые расторопные, кто кожей чувствует опасность, кто не верит сладкоголосым красавицам с экранов телевизоров, кто не привык полагаться на "авось" и предпочитает стопроцентные решения... да! Эти успели сняться с насиженных мест, успели убраться из обречённых районов до закрытия границ, до комендантских часов, до вооружённых шаек мародёров, до разгула анархии и бандитизма.

  Перебравшись ближе к экватору, они немедленно вложили деньги в оружие и боеприпасы. В лошадей, коров, свиней, коз, птицу. В элитное зерно, мыло, соль, сахар, спички, гвозди, инструмент, верёвки... они вкладывали деньги во всё то, что по цене скоро сравнялась со стоимостью человеческой жизни. Деньги к тому времени уже не стоили ничего. Как и драгоценности, бриллианты, золото.

  Чтобы продавать блеск, нужны богатые. Богатые - порождение цивилизации. Нет цивилизации, нет богатых. Нет цивилизации - и все равны в общей свалке за выживание.

  Эти, первые, спасли свои жизни и семьи. На время...

  Потом пошёл основной поток беженцев. Экваториальные и тропические государства, в тщетной попытке спасти своё население, ужесточают условия перехода границ, потом закрывают их вовсе. Рядом с границами растут палаточные городки. Это не тысячи - миллионы людей. Правительства эмигрантов от увещеваний своих соседей, расположенных географически более удачно, быстро переходят к решительным действиям. Слышен клич: "выживают все или никто". Что на деле означает: "никто"! Потому что катастрофа ещё более глобальна, чем кажется. Урожай на полях гибнет, не успевая созревать. Сперва ели прошлогодние запасы, потом стратегические, потом начался голод.

  Скоротечные вооружённые столкновения не перерастают в глобальную войну, потому что армии разваливаются. Теперь все понимают - это конец. Каждый сам за себя.

  Вооружённые бандитские формирования терроризируют палаточные городки около границ и пытаются прорваться на территорию стран с тёплым климатом. Границы под охраной армии. Давление со стороны соседей нарастает. Общая мобилизация: все на охрану государственных границ. Пахать и сеять на территориях, которые ещё могут что-то дать, уже некому. Все воюют. Ресурсы страны быстро исчерпываются.

  Но граница прорвана. И не остатками чьей-то армии. Нет.

  Граница прорвана доведенными до отчаяния голодом и безысходностью людьми. Это уже было. Люди встают во весь рост и просто идут на пулемёты. Женщины, дети. Идут день, идут два. Гора трупов растёт. Половина снарядов месит развороченную груду тел, и на долю живых остаётся всё меньше и меньше. И оружие отказывается выплёвывать смерть, потому что раскалено. Металл "плачет и течёт", не выдерживает человеческой ненависти, клинит. Потому что нас слишком много, чтобы выжить без организации. А мать анархия может предложить меню только из двух блюд: или жрать собственное дерьмо, или друг друга...

  - Ну и фантазия у тебя, Отто! - оживает бортовая сеть. - Давно тебя не слышал, уже начал беспокоиться...

  Отто не удивлён. Этого следовало ожидать. Это он должен был понять с самого начала. И если бы понял, если бы поверил, если бы умерил свою гордость, возможно, и в самом деле что-то пошло бы иначе. И только к лучшему. Потому что хуже того, что он увидел, ничего быть не могло.

  - Выходит, продажные политики, по поводу которых ты всегда так горячишься, не такое уж и зло?

  Отто молчит. Он смотрит на бледную от зла планету и видит бездну ужаса, свалку утраченных надежд и сломанных горизонтов.

  - Молчишь, - с каким-то удовлетворением говорит Василий. - Это потому что сказать нечего. Зато можешь представить последние сцены. И, возможно, поймёшь, наконец, что управлять стадом гнусных и подлых тварей может только ещё более гнусная и подлая тварь, которая железные зубы нажила на гнусности и подлости. И это твоё стадо, Отто. И это фундамент твоей цивилизации.

  - Не понимаю, - сказал Отто. - Что тебе от меня нужно?

  - Чтобы ты посмотрел на себя. Кто ты есть? Как с тобой можно справиться? Не будь над такими как ты власти в погонах и без погон, вы бы зубами рвали каждого встречного-поперечного! Твоим продажным политикам при жизни золотые памятники нужно было ставить. За то, что держат вас всех на цепи, временами сажают в клетку и всегда мордой в грязь! Высунулся? В грязь! Чтоб не забывались. Без них вы бы давным-давно сожрали друг друга!

  - Я не хочу с тобой разговаривать!

  - Странно. А ведь это ты принял решение, Отто. Неужели забыл? У тебя был выбор: жертвануть миллиардом, но спасти планету и дать людям ещё один шанс, или скорый безрадостный финал, с гибелью цивилизации и кошмарными трагическими эпизодами на финише.

  Отто схватился за голову: "Зачем это ему? Что он со мной делает?"

  - Ты не можешь повесить на меня ответственность за всё это, - прошептал он. - Я не думал, что это так серьёзно

  - Так ведь и все так "не думают". Каждый полагает себя маленьким человечком, от которого ничего не зависит. Все сидят по своим норкам, а мир катится к чёртовой матери!

  - Такое впечатление, что тебя это радует!

  - А чего мне печалиться? Да и тебе, кстати, тоже. Ничего страшного. Мир уже там, на конечной остановке. Теперь матушка приласкает, подбросит новый сортовой "материал", и вперёд! С песней и с самого начала!

  - Матушка?

  - Кселина, - вежливо уточнил Василий. - Неужели не познакомился?

  Отто посмотрел на Калиму. Та развела руками.

  - Познакомился, - осторожно ответил Отто. - О подвигах твоих рассказывала.

  - Что она знает? - чувствовалось, как он ухмыляется. - Ладно, кто старое помянёт, тому глаз вон... или оба. Я вот о чём думаю: может, заглянете ко мне на минутку? Мне ведь без вашей помощи отсюда ни за что не выбраться!

  - То есть твои возможности всё-таки ограничены?

  - Гениальное прозрение, - издевательски прокомментировал Василий. - А я разве это скрывал? Мои возможности ограничены человеческим телом, Отто. Исключительно капризная вещь.

  - А мне нравится!

  - Ещё бы! Ты же не помнишь своей истинной оболочки, таковы правила.

  - Что ещё за "правила"?

  - Правила игры.

  - Какой игры, Василий? Чьей игры?

  - Матушки-Природы, Отто. Исключительно взбалмошная и своенравная девица! И, несмотря на молодость, жестокости ей не занимать.

  - Да, я уже в курсе, ей всего шестьдесят миллионов лет.

  - "В курсе..." - передразнил Василий. - Видел бы ты, как она расправилась с вашими предшественниками.

  - А это кто такие?

  - До вас тут жил народец. Такой же вздорный, как и вы, только ума больше. Вместо технологической цивилизации, строили биологическую. Выращивали биотанки, контролировали погоду и ничего лишнего себе не позволяли. Тут она и объявилась. Что ей динозавры? Так... комар на ладони. И вот в чём загвоздка: мамочка-то не здешняя!

  - Как это? - Отто, почти сразу потеряв нить его рассуждений, изо всех сил пытался нащупать какие-то зацепки, способные вернуть его к реальности.

  - А так. Представь себе, хозяева уезжают на какое-то время и просят соседей за аквариумом присмотреть. Да вот беда: соседке не по душе скалярии и барбусы, ей больше земноводных подавай, тритонов с лягушками...

  - А ты кто такой?

  - Я? - он задумался. - Я - инженер. Отстал от своей группы. Долгая история, тебе не интересно. Вот только, как и ты, всё пытаюсь домой добраться. Отсюда и предложение: ты помогаешь мне, я тебе. Идёт?

  - Катерина с тобой?

  - Отто, помилуй. Погибла она...

  - Это из-за тебя она погибла!

  Василий не ответил. Он молчал минуту, потом вторую.

  - Василий? - не выдержала Калима.

  - Привет, малышка, - он тут же отозвался. - Было время, ты обращалась ко мне иначе. Да и у тебя теперь новое имя?

  - Я взяла его в память о подругах.

  - Неплохо получилось...

  - Лилю тоже ты убил, - перебил их Отто.

  - Отто, - голос Василия был кроток, дыхание спокойное.- Лилю зарезал один из твоих сумасшедших двойников. Но его сумасшествие меня не удивляет. Потому что как ни крути, оригинал нормальным человеком назвать трудно. Первому и Седьмому было приказано действовать. Всё, что от них требовалось, это нейтрализовать твою компанию. Не позволить вам безрассудство и спасти вам жизни. То, как они исполнили этот безобидный для обеих сторон приказ, характеризует тебя и только тебя.

  Отто хотел что-то добавить, но Василий продолжал:

  - И Катерину на смерть отправил тоже ты. Ты, Отто. Помнится, ты упрекал меня в зомбировании мужчин на Базе. А что сделал ты? Запрограммировал человека на самоубийство. Абсурдное и бессмысленное. Я, по крайней мере, не играю на таких чувствах, как любовь, Отто.

  - Ты убил моих предшественников!

  - Это из чего следует? - хладнокровно уточнил Василий.- Это я тебе такое сказал? Что тебе об этом известно?

  - Ты использовал людей!

  - Я их не убивал! - его голос зазвенел натянутой струной.- Это ты, подонок, их всех убил! Как начал с Калимы, так человечество и прикончил. Всех перебил! Герой!

  "Всё, - подумал Отто, - кончилось его терпение. Вот он и выдал то, о чём я даже думать боялся".

  - Так это всё из-за неё? - Отто поперхнулся и умолк.

  У него было такое ощущение, будто он впервые посмотрел себе под ноги и увидел, что всё время брёл по колено в крови.

  - Можно ли что-то поправить, Василий?

  - Можно. Но что ты готов сделать для этого?

  - Да я... - перехватило дыхание. Отто затряс головой, надо быстрее... быстрее высказаться, пока он не передумал. - Я чёрту готов душу отдать, только бы исправить, починить ...

  - Вот как? - с сомнением проговорил Василий. - Не маловато? Ну, ладно, я подумаю. Только без фокусов, Отто!

II

  Языки пламени лучин колышутся вслед моим движениям. Под марлевой накидкой душно, не хватает воздуха. Вдобавок, под бинтами, которыми я обмотал руки, отчаянно зудит и чешется. Впрочем, зуд чувствуется по всему телу. Ещё бы, я уже две недели не мылся. Другие приёмы гигиены мне тоже недоступны. Сам-то я принюхался, но несёт от меня, наверное, ужасно. Поэтому в пути я всегда стараюсь держаться подветренной стороны, и чуть в стороне от моих более удачливых попутчиков. Три дня назад это едва не стоило мне жизни.

  Я усмехаюсь.

  Встреча с пугалом в рыцарских доспехах добавила чуток адреналина, но смерть в этих местах может наступить и по более прозаическим причинам: укус насекомого, случайная царапина, капля воды, глоток воздуха...

  Мы на Луне. Движемся через Восточное Сопределье, которое, как выяснилось, входит в состав резервного земельного фонда Матери. И, как и любой резерв, запрещён под заселение. А чтоб ни у кого не оставалось сомнений в священности запрета, предусмотрительная Матерь что-то там намудрила с водой. Так что пить в этих местах не рекомендуется. А так как пищевая цепочка, как и всюду, стартует с растений, процветающих на отравленной воде, то и есть ничего нельзя. Я и не ем. То, что удалось наскрести на крейсере Василия: воду и сушёные плитки пищевой массы, наподобие наших галет, несу на себе. И с каждым днём моя поклажа всё легче...

  По большому счёту, ничего страшного. У преподавателей курса гражданской обороны я всегда был на хорошем счету. Поэтому, не вдаваясь в тонкости генетических последствий использования местных продуктов ("Не пей, козлёночком станешь", - предупредил Василий), полагаю, что действую на местности с неудовлетворительной химической, бактериологической и радиационной обстановкой. Выгляжу соответственно: как египетская мумия, - весь в бинтах.

  Эх! Один раз в жизни отступил от правила! И как пострадал! Я давно заметил: если человек всегда ведёт себя в соответствии с принятыми для себя нормами, с ним ничего ненормального не происходит. Вот такой каламбур. Но если другой человек никогда этих норм не придерживается и даже не знает о них, с ним тоже ничего особенного не случается. Но едва первый или второй вдруг вздумают изменить своё поведение, наказание последует незамедлительно. Почему так?

  "Допрашивая пленных, - учили меня, - искать истину следует в противоречиях их показаний". Хотел бы я знать, какая истина в том, что едва я отказался от своего герметичного костюма и вещмешка с мелочовкой на все случаи жизни, как мне позарез потребовалось и то, и другое? Теперь единственное спасение - в полуденных часах, когда я на сухом, хорошо проветриваемом месте раздеваюсь догола и дезинфицирую тело и одежду ультрафиолетом.

  Но это не самые неприятные упражнения. Приём пищи и воды превратились в рискованный, пожароопасный ритуал, когда под накидкой я десять минут жгу лучины в надежде существенно проредить микрофлору, носящуюся вместе с пылью в воздухе, и только потом через соску выпиваю свои сто грамм воды, закусывая пресной, отдающей плесенью и йодом галетой.

  Видели бы вы, как я эти галеты готовил...

  Зато какое счастье после утомительного дневного перехода и унизительного приёма пищи завернуться в прорезиненный чехол, снятый с какого-то прибора на крейсере, вытянуться в полный рост и забыться в блаженной неподвижности.

  Вспоминаю госпиталь в Браззавиле. Пациенты делились на две группы: тяжёлые и выздоравливающие. Каждая группа легко определялась по отношению человека к вечерним и ночным часам. Тяжёлые страшатся ночи. Это их злейший враг, когда медперсонал расходится, госпиталь замирает, и они остаются один на один со своими палачами - недугами и ранениями.

  У выздоравливающих отношение к ночи совсем иное. Благополучно миновав кризис и попав в эту категорию, человек бесповоротно пересматривает своё отношение к боли. Теперь любые процедуры, включая самые обычные уколы, воспринимаются как пытка, которую убийцы в белых халатах, чтобы продлить себе удовольствие, навязывают изо дня в день, не спеша с выпиской. Эти ждут вечера, как лучшего друга. Вечером ничто не мешает написать письмо, подумать об обязательной после ранения месячной увольнительной, или, возможно, составлению планов на мирную жизнь в случае комиссования по инвалидности.

  Ближе к полуночи можно попытать счастья с младшим медперсоналом. А уступчивость медсестёр сама по себе представляет загадку: то ли секс является одной из составляющих лечения, то ли и вправду, возвращение к жизни поступающего в госпиталь потрёпанного человеческого материала, - явление захватывающее, возбуждающее и сексуальное...

  Если это так, то верно и обратное. Отношения с Калимой становятся всё напряжённее. Вернее, плавно сходят на нет. Превращение крепкого, здорового Отто Пельтца в обременённую собственным телом ветошь, производит на неё угнетающее впечатление. Тем более, что мой конкурент, - крепкий, здоровый Василий, или кто он там на самом деле, - по-прежнему крепок и здоров. Как и она сама. И ничего им не делается.

  Да, скажу я вам, славная эта штука - бессмертие.

  Особенно, когда чтобы умереть, никаких усилий прилагать не нужно.

  Иисус Христос после визита к Иоанну Крестителю удалился в пустыню и сорок суток ничего не жрал, а напоследок "взалкал". Помню, там же, в госпитале, меня вдруг заинтересовало, что за пустыня и с какой радости его туда понесло? Сегодня меня больше интересует, что такое "взалкал"? Означает ли это "полез на стенку от голода"? Если так, то парень, который всё это сочинил, никогда по-настоящему не голодал. Сегодня, на пятнадцатый день, я уже не воспринимаю чувство голода как сигнал к необходимости приёма пищи. На самом деле мысль о еде вызывает тошноту. Голова кружится, постоянное ощущение чуть приподнятой температуры. Надеюсь, что моё самочувствие всего лишь связано с подсознательной реакцией организма на непрерывное психологическое давление: генетические яды - дело нешуточное. Особенно когда последствия их применения назойливо маячат перед глазами.

  - Служивый, - прерывает мои вечерне умиротворённые размышления тихий, порыкивающий баском голос. - Слышь, служивый?

  Я не пугаюсь. Местное отребье, больше похожее на цирковых уродцев, чем на людей, само от меня шарахается. Я их не осуждаю. Вид у меня и вправду неважный.

  - Служивый, седьмого дня умрёшь...

  - Я не служивый, - отвечаю вежливо, но твёрдо. - Вы меня с кем-то спутали!

  - Ни с кем я тебя не спутала; говорю, как есть: умрёшь через семь дней, но не от голода.

  ..."не от голода"!

  "Спутала"? Голосок, конечно, не женский.

  - Ты умрёшь, приятель твой уйдёт. Куда - непонятно. Но уйдёт. Совсем уйдёт, не будет его вовсе. Куда девку денете? Она-то всюду чужая. А нам приглянулась...

  В сарае темно, слепят потрескивающие лучины, и разглядеть, кто со мной говорит, невозможно. Судя по используемым спряжениям, - женщина. Но если верить голосу: низкому с хрипотцой на звонких согласных, мужчина. Пожилой мужчина, лет, эдак, под шестьдесят.

  Василий сразу сказал, что уйдёт. На эту тему у нас была длинная беседа. И занятная. Ему нужна дверь. Та самая, которую он однажды уже пытался открыть, и которую мне помешала открыть матушка Кселина.

  Что там за дверью, он не рассказывает. Говорит, что не моего ума дело. Я не обижаюсь. Тем более, что в его устах это звучит не оскорбительно. Скорее, наоборот, с большим сожалением. Мол, хороший ты парень, Отто, полезный и всё такое, но вот что там за дверью, понять не сможешь, не по твоему уму, что там находится. А потому и говорить не о чём. Как доберёмся и откроем - посмотришь, мешать никто не будет. Разве что Кселина со своими амазонками. А чтоб их, мешальщиков нашему движению на пути к счастью и процветанию поменьше полегло, двинемся кружным путём, через Восточное сопределье. Тем более что основные, по-настоящему опасные монстры, на своих кораблях умотали на Землю, уцелевших аборигенов добивать. Великую зачистку для новых колонистов делать.

  Жестокость. Неумолимая злобная логика. Математика зла. И как хитро всё рассчитано. Нечисть сперва возьмётся чужих изводить. Моих братьев, значит. Ведь кто такие монстры? Беглые крестьяне и неудачники, беглецы из племенного питомника матушки Кселины. Попав на отравленные земли, меняют свой человеческий облик на свободу, бессмертие и маску чудовищ. Они ещё помнят о своём прошлом. И, попав на новые земли, своих поначалу обижать не станут.

  Новая рассада людей будет стремительно множиться и шириться. Новые поколения, неумолимо расширяя ареал обитания, рано или поздно встретятся с монстрами. Новые люди позабудут о том, кто они такие. Монстры, напротив, будут помнить всё, вот только память эта ничем им не поможет. Лешие, вурдалаки, "змеи Горынычи" долговечны, но в потомстве слабы, а потому по-настоящему претендовать на новые территории не смогут. Они проиграют своему слабому, уязвимому, но значительно превосходящему числом противнику.

  Мрак! Содом и Гоморра! Не по грехам кара, Господи.

  Наказание неизмеримо чудовищней проступка.

  Так я ему и сказал.

  А он улыбнулся:

  - Это потому, что ты рассматриваешь людей как ныне живущих. А ты попробуй взглянуть шире. Что ваша цивилизация оставила после себя? Разорённые месторождения угля и нефти? Вы как пиявки безжалостно и бездумно высосали все соки у своей жертвы, совершенно не думая о тех, кто придёт после вас. Подумай: через несколько тысяч лет льды отступят, обнажатся ваши ядерные арсеналы. Если оружие взведено, всегда найдётся палец, который нажмёт на кнопку. Это лишь вопрос времени. Каково будет строить цивилизацию вашим преемникам на ядерных могильниках?

  Я молчал. Мне нечего было ему сказать...

  - Нет между вами любви, - хрипит и порыкивает в темноте сарая голос. - И не будет. Пустая она для тебя. Бесплодная. А мы её вылечим. Она нам ещё много ребятишек нарожает...

  - А почему между нами нет любви? - спрашиваю.

  Пусть говорит, лишь бы о своём не думать. Да только не так это просто: не думать о своём. Потому и своё, что только о нём и думается.

  - Потому что нет в будущем детей у вас. Вот души нерождённые и не томят вас заботой друг о друге...

  - Не понимаю, - я кожей чувствую, прямо через бинты, что неспроста этот разговор, что опять светит мне не отдых после дневных мучений, а дорога длинная, а может, и вечный покой. Устал я. Запутался. И вправду мало что понимаю.

  - Это просто, слушай, - торопится голос, доволен, что втянул меня в беседу. - Список душ, готовых вселиться в новорожденных, составлен на тысячу лет вперёд. И когда они чувствуют, что могут родиться, то влияют на людей.

  - Кто влияет?

  - Души. Нерождённые души. Оттуда влияют, из будущего, в котором они могут родиться...

  Бред!

  - На кого влияют?

  - На пары. На мужчину и женщину. И пары чувствуют любовь друг к другу.

  - А как же, когда один чувствует любовь, а другой нет?

  - Так тоже бывает, - соглашается голос. - Это если один из партнёров ещё не созрел. Или потомство будет слабое и немногочисленное. Тогда и хор нерождённых душ слаб и едва слышен.

  Тошнит от всего этого.

  Хочу в Африку, к лейтенанту Химмельблау. Подсесть к нему в разбитый джип. И скалиться на солнце голым черепом с остатками волос на темени. Как давно я о нём не вспоминал. Ну, как же, Василий сказал: "Забудь". Я и забыл. А вот теперь вспомнил. Выходит, слаб мой новый бог. Или это я окреп?

  "- А как насчёт самоубийства? - спросил я его. - Лезвием по горлу и вперёд, к Лунному городу?

  - Вернут, - с тоской в голосе ответил Василий. - Не пропустят. Придётся начинать всё с начала. Самоубийство запрещено. Независимо от формы. Ещё и накажут!

  - Неужели нет способа?

  - Отчего же, - оживляется Василий. - Как не быть. Личные муки плюс ментальное усиление толпы. Приёмная база Лунного города на Последнем Рубеже выловит, выделит и отправит по назначению. Вот только муки должны быть лютыми, и народу побольше...

  - Народ, чтоб за тебя переживал?

  - Нет, - отмахнулся Василий. - Не обязательно. Когда ненавидят - даже лучше. Сигнал мощнее. У вас, у людей, ненависть лучше получается, чем любовь..."

  Любовь.

  Ревную ли я Калиму к Василию? Имеет ли ревность отношение к любви? Они не спят друг с другом. Но, думаю, только по причине отсутствия условий. И дело не во мне. Хотя, конечно, груда тряпья, осторожно ползущая следом, вряд ли может способствовать романтическим настроениям...

  У нас так принято, что измена мужчины - событие обычное, и даже достойное. Число женщин, с которыми мужчина переспал, наполняет его гордостью и уверенностью в полноте стремительно несущейся мимо жизни. Но вот вопрос: откуда берётся состав женщин, с которыми ему удалось переспать? Это ведь чьи-то жёны и дочери. И матери, между прочим, тоже! Почему же мысль о том, что жена тоже может найти удовольствие вне супружеского ложа, наполняет мужчину гневом и яростью? Это же элементарная симметрия. Ты изменяешь - она изменяет. Вы равны в своём удовольствии...

  Другой вариант. Мужчина настолько пренебрегает своей женщиной, что она вынуждена расходовать невостребованную сексуальную энергию без его участия. Кто же в этом повинен? Она-то "вынуждена"! Заботься о своей жене. Смени приоритет: не работа, карьера, амбиции, а семья пусть станет главным, включая сексуальные баталии в постели со своей супругой, и она не изменит.

  Не так они устроены. Статистика!

  Мужчина ищет "новое", а женщина - "лучшее".

  В любом случае, никто не вправе покушаться на чью-то свободу. Если же близкий человек делает что-то "не то", ищи причины внутри, а не снаружи.

  А чтобы этого избежать, "не делай другим того, чего себе не хочешь".

  Изменял ли я Маше? Не было возможности. А вот невесте своей, Катерине, изменял. С Калимой. С той, что сгорела в особняке на улице Свердлова.

  Я же её и подпалил... сволочь...

  - Нам ведь главное, чтоб без силы, - хрипит, задыхается голос. - Зачем кровушку лить понапрасну? Ты приятеля своего позови, за какой надобностью, а мы её схороним. Да и сами схоронимся. Ну, побуйствует пару деньков. Может, мебель какую поломает. Но ведь все живы-здоровы останутся...

  Будет ли Василий "буйствовать" из-за Калимы? Никогда. Я чувствую, знаю. Ему, как и тогда, на болоте, всё равно. Весь этот сброд под ногами: люди-людишки; и мужчины, и женщины, или помогают, или нет. Есть какие-то правила, мне неизвестные, которые ограничивают его действия. Например, ему очень не хочется убивать. Но не из человеколюбия. А потому что накажут. Кто и как, опять же "не моего ума дело"...

  "Ну, и почему же мы такие чёрствые и злые, господи?" - попытался я как-то съехидничать. А он возьми и ответь:

  - Так ведь "по образу и подобию..."

  Вот так объяснил... сразу понятно стало...

  - А мы вам дорогу почистим. Мортанов отгоним. Вы ведь уже почти выбрались из Сопределья-то. И голодать не придётся, как из лесу выйдем, матоду тебе найдём. Три-четыре дня - и будете у своих. Ты - крепкий, дойдёшь, а потом целое королевство получишь...

  - Ты же сказала, что умру...

  - Сказала, - удручённо подтверждает голос. - Сама не понимаю. Сначала умрёшь, а потом получишь королевство... подо льдом.

  - Так не бывает, - я решил немного поупрямиться. - Ты уж выбери что-нибудь одно: или стану королём, или умру седьмого дня.

  - Я не говорила, что станешь королём, я говорила "получишь королевство"!

  - А какая разница?

  - Не знаю...

  Я тяну время. Не хочется расставаться со своим мягким, хрустящим от каждого движения лежбищем. Что бы там ни творилось за стенами, здесь, в сарае, стойкая иллюзия тепла и уюта. Жаль разрушать её.

  Но она уже разрушена.

  - Для всех будет лучше, - опять загнусавил голос. - И в первую очередь для неё самой...

  - Так может, у неё самой спросим, чего она хочет?

  Беседа потеряла смысл. Теперь сказанное и услышанное - всего лишь сотрясение воздуха, не более. Теперь все эти слова нужны только чтобы подготовиться, оценить обстановку и действовать решительно, без оглядки. Как всегда.

  - Не получится, - вздыхает голос. - Человек никогда не знает, чего он по-настоящему хочет. Не понимает, что для него хорошо.

  - Ты-то сама это понимаешь?

  Я задуваю лучины, проверяю на месте ли зажигалка Василия, - в полной сохранности, заметьте! Армия! Руками сделана, на века! - и в темноте сматываю свою марлевую накидку в двухметровый жгут. Резиновый чехол - спальный мешок - придётся бросить. Жаль.

  - Ты зачем огонь загасил? - беспокоится голос. - Ничего не видно!

  - Так ведь уходим... ты не ответила...

  - А-а, - в голосе чувствуется облегчение. - Действительно. Конечно, знаю. Я хочу мира и спокойствия.

  Как странно: все хотят одного и того же. Почему же мы убиваем друг друга? Потому что спокойствие ищем не внутри себя. А снаружи свой комфорт может быть построен только за счёт чьей-то разрухи.

  И не все с этим согласны.

  - Ты-то сама, кто будешь? Вдруг я с тобой договорюсь, а потом с кем-то по новой договариваться придётся? И насчёт мортанов... это ты здорово придумала!

  Я уже на ногах. Жгут материи крепко намотан на ладонях, я несколько раз с силой развожу руки в стороны, проверяю крепость своего оружия, с удовольствием прислушиваясь к слабым хлопкам.

  - Я? - усмехается голос. - Я - Сестра.

  Она замолчала. Я остановился.

  Там - матушка, здесь - сестра. И дело не в том, что где-то командует дочь или бабушка, плохо, что замолчала.

  И в самом деле, ничего не видно.

  Я отворачиваюсь в сторону, чуть прикрываюсь рукой и спрашиваю:

  - Что ещё за "сестра"?

  - Сестра живущих. Получение истинного облика - процесс долгий и болезненный. Я сиделка, помогаю людям на их пути к совершенству.

  Ишь, как заговорила! Я плавно вожу головой из стороны в сторону, как локатором. Место, где она находится, я уже определил, но хочется ещё раз проверить. Ну-ка, ещё несколько слов... я опять отворачиваюсь:

  - И на этом держится твой авторитет?

  - А как ты думаешь? Когда их корчи берут, и никого кроме меня рядом? Слышал бы ты их вопли!

  Она испуганно замолкает. Я уже за её спиной.

  Несколько быстрых, лёгких касаний, чтобы определить, где тут у нас шея, стремительное движение рук, и мы с шумом падаем на грунтовый пол сарая. "Сестричка" оказалась гораздо тяжелее, чем я предполагал.

  Впрочем, может, это я оказался слабее, чем думал.

  Она остервенело отбивалась, но петля на шее стягивалась всё туже, и наступил момент, когда ведьма стала затихать. Задушить её не входило в мои планы. Я немедленно ослабил удавку.

  - Ещё раз дёрнешься - башку откручу, понятно?

  - А говорил "не служивый", - заныл плаксивый бас.

  Я немедленно усиливаю давление на горло:

  - Отвечай на вопрос, ведьма!

  Придавать своему голосу зловещие нотки совсем нетрудно. Я и в самом деле недоволен. Лежит себе человек гниёт потихоньку, никому не мешает. Вдруг: здрасьте, оставь жену и ступай на все четыре стороны...

  Не пойдёт!

  - Понятно, - задушено сипит голос. - Понятно.

  - Теперь отвечай: сколько ваших бойцов в корчме?

  - Трое, - без запинки отвечает она. - Со мной четверо будет - зверьё! Тебе с ними не справиться.

  Я её легонько встряхиваю:

  - Зверьё всё с призывом ушло, а как эти остались?

  - Моя личная охрана.

  "Вот это да!"

  - Что же ты сама ко мне сунулась? Послала бы кого-нибудь.

  - Бестолочи. Могут только душить и рвать. Договариваться не умеют.

  - Зато ты умеешь, - я не скрываю злорадства.

  - Я думала по-человечески...

  Мне не нравится её последнее замечание. Какой-то тут ущерб для меня. Будто из щели под оконной рамой морозным сквознячком подуло.

  "По-человечески..."

  Чуть туже сдавливаю петлёй горло: задёргалась, забилась. Вот тварь! И тоже жить хочет.

  - Тварь, жить хочешь?

  Что-то там сипит, не разобрать. Наверное, хочет.

  - Сейчас выйдем и пойдём к корчме. Внутрь заходить не будем. Крикнешь своим, чтоб выметались и шли вперёд, в сторону Ворот Алины. Пусть нам дорогу расчистят. А мы завтра поутру вслед за ними выступим. Всё ясно?

  Она что-то пытается ответить, но кроме хрипов и вымученного кашля ничего не слышно.

  Удерживая в натяжении удавку, я встаю на ноги и, рискуя свернуть ведьме шею, рывком поднимаю её с пола. Теперь бы ещё вспомнить, где выход.

  - Вперёд!

  Толкаю её в спину, мы делаем несколько шагов, и упираемся в стену.

  - Вправо!

  Она с готовностью дёргается влево. Несколько пинков, и ведьма поворачивает в нужном направлении. Не проходит и минуты, как мы выходим из сарая. В неверном свете ночного неба я, наконец, могу рассмотреть пленного. Мне становится не по себе.

  Страшилище.

  Чуть отпускаю хватку удавки. Существо тут же падает на колени. Лёгкий толчок ногой в верхнюю часть спины, и оно распласталось на земле. Теперь быстро!

  Сколько месяцев ушло на отработку основных движений!

  Знойный, пропахший злобой и потом пыльный плац экспедиционного корпуса в Форт-Руссе. Инструктор не тратит время на пустые разговоры. Ты или зафиксировал напарника, или нет. Если да, повторить и ускорить. Нет - получи удар "куда придётся", бери свой кусок верёвки и начинай сначала. По мере продвижения к мастерству, время и длина верёвки сокращаются.

  Коленом упираюсь в середину позвоночника. Остатки моего веса сейчас все здесь, на колене. По-видимому, ещё что-то осталось: тварь скулит и рефлекторно выворачивает руки назад, чтобы как-то меня стащить со своей спины. Один конец под правую кисть, заломить руку, зафиксировать локоть. Второй под левую, залом, фиксация... теперь оба конца связать и чуть подтянуть, чтобы клиент дорожил каждым глотком воздуха... три секунды!

  Ну, может, четыре.

  Встаю на ноги.

  Мой инструктор - живой и подвижный зулус Мванга, садист и убийца, - был бы мной доволен. Упаковка конвертом: обе руки заломлены, жгут удавкой обнимает горло. Теперь у твари выбор: или выкручивать себе руки, или задыхаться. Шедевр! Произведение искусства! Вершина заплечного мастерства!

  Вот что значит палочная дисциплина и муштра до седьмого пота.

  Человек - существо, лучше любого животного поддающееся дрессировке. Нужно только, чтоб дрессировщик соответствовал своему занятию. Это тебе не тигр и не лев там какой-нибудь. Тут настоящее животное!

  Зверьём она меня вздумала пугать...

  В этих краях, видно, зверья никогда не видели! Кстати, о палке.

  Что-то тут рядом с дверьми стояло...

  Я возвращаюсь к сараю и быстро нахожу вилы.

  Короткий, в половину моего роста черенок, пятёрка стальных, хорошо заточенных зубьев. Отличное оружие! Как это мне раньше в голову не пришло? У меня ведь даже ножа нет... Эх! Чего у меня только нет!

  Неделю назад на чудака напоролись. Весь в латах, блестит, глазам больно. Даром что солнца нет. И меч у него... может, конечно, и поменьше, чем у тех, со стадиона, но всё равно огромный. Меч я, конечно, отобрал. А только что с ним делать? Фехтованию не обучен, а к бессмысленной переноске тяжестей ещё с армии стойкое отвращение. Я его Василию подсунул. Ничего он не сказал. Но было видно, что доволен.

  Пропускаю вилы под связанными руками, упираю зубья в затылок и как рычагом поднимаю руки.

  Тварь стонет. Работает!

  - Что делать, помнишь?

  Давится слезами, мычит, мотает головой. Чуть отпускаю рычаг и повторяю вопрос.

  - Да, - хрипит Сестра. - Помню. Развяжи, больно...

  - Вперёд, отродье!

  Я поднимаю её на ноги, и мы движемся к корчме - другому сараю, точной копии того, из которого минуту назад мы вывалились.

  - Клянусь Матерью, я всё сделаю, как ты хочешь, - скулит Сестра. - Только развяжи...

  Не доходя десяти шагов до дверей, я останавливаюсь.

  - Давай, зови своих.

  - Я не могу, - стонет она, - больно говорить.

  - А ты попробуй, - ласково шепчу ей. - И если не услышат или не послушают, будет больней...

  Я чуть опускаю рукоять, даю ей возможность выпрямиться.

  - Шуд! Шуд! - пытается повысить голос она.

  Мне кажется, что я сам её едва слышу, но дверь широко распахивается, из корчмы вываливаются ещё трое жупелов. Из пастей валит пар, глаза светятся зеленоватым огнём.

  - Стоять! - ору им, заламывая кверху вилы.

  Сестра со стоном опускает голову к самой земле. Троица в растерянности замирает.

  - Стоять, твари, иначе ваша ведьма без головы останется!

  При взятии заложников самое главное убедить себя, что находишься в невменяемом состоянии. Тогда - поверят. И давить, давить...

  - Ближе друг к другу! - ору им.

  Стоят, не двигаются. Глаза мерцают. Оценивают обстановку. Покатые лбы, высокие гребни над глазами, губы, вывернутые наизнанку, поблёскивающие клыки. Не волосы - шерсть, волнами падает на плечи. Сами затянуты в серые комбинезоны. Впрочем, ночь, может комбинезоны и не серые... Чуть отпускаю вилы.

  - Ну-ка ведьма, объясни им, что тут у нас делается.

  Она приподнимает голову и едва шепчет:

  - Шуд, делай, что он велит...

  - Подошли ближе друг к другу! - чувствую: вот-вот оглохну от собственного крика.

  Твари нерешительно сбиваются в кучу.

  - Ещё ближе! Взялись за руки!

  Дверь корчмы вновь открывается. Выходит Василий, за ним Калима.

  - Отто, что тут происходит?

  - Договариваюсь с местным населением о беспрепятственном переходе через территорию, сэр! В настоящее время, переговоры близки к успешному завершению.

  Калима испуганно выглядывает из-за спины Василия.

  - Клянусь Матерью, - хрипит Сестра. - Я сделаю всё, что он скажет, пусть только развяжет.

  - Отто, развяжи её, - спокойно говорит Василий. - Она не приучена лгать.

  Я поражён. Отпустить заложника?

  - Причём тут "лгать"? - спрашиваю. - Они хотели оставить Калиму у себя, а нам за это расчистить дорогу от мортанов. Теперь и Калима у нас, и дорогу расчистят, никуда не денутся...

  - Отто, - спокойно повторяет Василий. - Ты победил. Всё правильно. Никуда не денутся. Только теперь её можно отпустить. Она поклялась Матерью. Этого достаточно. Развяжи её.

  Я не сомневаюсь в том, что Василий всегда выйдет сухим из воды. Думаю, что с Калимой тоже всё будет в порядке. Но если я развяжу это чудище, и оно вместе со своими уродами кинется на меня, то мне - конец. И никто мне не поможет. Василий даже меч не достал. Партнёр называется. Калима не в счёт. Глаза круглые, перепуганные, что-то Василию шепчет.

  Что делается... что делать?

  Уроды уже отпустили руки, смотрят. Могу поспорить, Шуд - это тот, кто первым на меня кинется.

  В несколько приёмов освобождаю ведьме конечности, и, держа вилы в полной боевой готовности, отскакиваю назад.

  Так просто им со мной не справиться.

  Сестра, напротив, делает несколько шагов вперёд, неуверенными движениями стаскивает марлю с горла, падает на колени. Охрана бросается ей на помощь. Движутся твари стремительно, они подхватывают её на руки и вносят в корчму.

  Снаружи остаёмся только мы втроём...

  Нет, впятером: из корчмы выползают ещё двое уродцев, но эти на воинов не похожи. Эти, как раз, из цирка. Впрочем, бывают мгновения, когда не видишь большой разницы между армией и цирком. Как сейчас, например.

  И я - в роли главного клоуна.

  - Ты молодец, Отто, - говорит Василий. - Теперь у нас есть проводники и защита. Теперь мы пойдём быстрее.

  Каждое его слово - недосказанность. Слышу я одно, но понимаю совсем другое.

  - Она хотела, чтобы я тебя вывел из корчмы, а они бы украли Калиму...

  - Но ты этого не сделал, - торжественно говорит Василий. - Ты - герой. Ты всех нас спас. Теперь пойдём спать.

  Калима выдвигается из-за его спины, подходит ко мне. От неё пахнет жареной картошкой. Я представляю, как они едят картошку с чесноком и кислой капустой, запивают клюквенным соком (в местных лесах ягод видимо-невидимо), о чём-то судачат с гномами и смеются над грубым и недалёким солдафоном Oтто Пельтцем, который неотёсанным чурбаном лежит в сарае и по санитарным причинам не может принять участия в общем веселье...

  У меня кружится голова.

  Я обезумел от голода.

  - Я не хочу спать, Василий, - прикосновение Калимы мне неприятно, как и её присутствие. - Я лучше пойду вперёд. А вы нагоняйте.

  Василий, вслед за Калимой, подходит ко мне ближе.

  - Ты чувствуешь одиночество, Отто. Ты в обиде за отсутствие солидарности. Ты голоден, мы сыты. Для нас эта прогулка - удовольствие. Для тебя - мучения, которые никто с тобой не разделяет. Верно?

  Я смотрю в его глаза. За прошедшие сто лет он ничуть не изменился. Даже фиолетовый комбинезон с зелёными пятнами тот же. Только чуть больше помятый и поношенный. Зажигалку, вот, подарил... ещё из ТОГО набора.

  Когда мы с Калимой шли к разбитому крейсеру, и, следуя его указаниям, ремонтировали шлюзовую камеру, я каждую минуту хотел и боялся нашей встречи. Но всё произошло буднично и просто.

  Он поджидал нас в коридоре сразу за отсечной дверью шлюза.

  - Какой ты стал домашний, Отто, - осуждающе взглянув на мой новый костюм, сказал Василий. - А ты расцвела, - заметил он Калиме.

  Потом мы долго кружили над останками челнока Катерины. Они обсуждали возможность стыковки, а я прислушивался к своему ужасу и больше всего хотел, чтобы мы убрались из этого места поскорее. Но они упрямцы почище моего.

  Они нашли способ проникнуть внутрь изувеченного корпуса челнока. Василий вернулся, как всегда спокойный и сосредоточенный на своих больших, взрослых проблемах. Калима, напротив, весело щебетала, держа в руках мой кораблик.

  Дура. Не надо было его брать.

  От них слабо, но ощутимо несло трупным запахом, и мой ужас перерос в злобу и раздражение.

  Я удивился, насколько они похожи.

  Мне стало горько. В очередной раз мои фантазии сыграли со мной злую шутку.

  Я доверился иллюзии. Я поверил миражу в бесплодной, выжженной ненавистью пустыне.

  - Не сходи с ума, Шарки, - возвращает меня к реальности спокойный, уравновешенный голос Василия. - Не так уж твоя душа и пустынна. Ты ещё нужен нам.

  Вот так. Нельзя в одиночку отправляться в путь ночью не потому что нужен, а потому что "ещё нужен". А как отработаешь своё, пропадай пропадом!

  - Это не совсем так... - всё ещё пытается заглянуть мне в глаза Калима.

  - Но и не совсем не так, - замечаю я. - Ребята, ваше присутствие действует мне на нервы. Будет или по-моему, или никак. Я ухожу.

  - Мне казалось, мы обо всём договорились...

  - Я помню договор. Я помогаю тебе открыть дверь, ты возвращаешь меня в узловую точку моей реальности, чтобы восстановить равновесие. Калима решает свою судьбу до того, как мы разойдёмся. Не вижу противоречий.

  - Противоречие в том, что ты ставишь под угрозу свою жизнь, а значит и условия договора.

  - Никакой угрозы нет, поскольку мой заложник обещал нам проход к Западным воротам, и его клятва тебя полностью удовлетворила. Или не так?

  Василий молча поворачивается и направляется к корчме.

  Калима, не оглядываясь, идёт за ним. Ну, и славно!

  Я возвращаюсь к сараю, широко распахиваю створки ворот и быстро собираю свои пожитки. Резиновый чехол, на две трети пустой мешок с водой, тщательно завёрнутый пакет с галетами. Основной запас воды для меня нёс Василий. Возьмёт - не возьмёт? Не важно! Трое суток перехода... мне и этого хватит.

  Выхожу из сарая.

  Всегда далёкие, выступающие из-за горизонта вершины гор, заливающие фиолетовым светом этот мир ночью, сегодня особенно близки. Ледник в форме перевёрнутого полумесяца левым рогом указывает на положение Западных ворот. За эти дни я научился безошибочно находить его в нагромождении скал и трещин; сбиться с пути невозможно...

  Дорогу заступают двое уродцев.

  Это те двое гномов, что вышли на шум из корчмы вместе с Василием и Калимой.

  Один из них требовательно указывает на вилы, другой решительно заявляет:

  - Это наши вилы!

  Я улыбаюсь. Вот и есть на ком отыграться.

  Первый хватает своего приятеля за руку и оттаскивает его в сторону.

  - Кажется, мы ошиблись, - примирительно басит он. - В темноте всякий может ошибиться!

  Молча стою, наблюдаю, как они пыхтят и выкручивают друг другу руки.

  - Ничего мы не ошиблись! - едва переводя дух, заявляет второй. - Это наши вилы.

  - В таком случае у нас есть две возможности, - стараюсь говорить мягко и рассудительно. - Первая, вы отходите в сторону и решаете между собой продолжительное время, скажем, до утра, ваши это вилы или нет. Вторая, идёте со мной к Западным воротам, и там я вам эти вилы верну, независимо от справедливости ваших имущественных претензий.

  - Это настоящая сталь, - вдруг захныкал второй.

  Они, наконец, оставили друг друга и удручённо уставились на оружие у меня в руках.

  - Если эта вещь для вас так дорога, почему бросаете без присмотра?

  - А чего за ней присматривать? - раздражённо заявляет первый. - Это же не курица, в лес не убежит!

  Меня даже передёрнуло: видел я этих "куриц"!

  Потом я подумал о девственности этих мест. Оставленная без присмотра ценная вещь будет годами лежать на месте и ждать своего хозяина.

  Дикари!

  - Так что вы решили? - деликатно покашливая, прерываю затянувшуюся паузу.

  - Я пойду с тобой, - заявляет первый.- Вилы того стоят.

  - Без вил тяжело, - вздыхает второй.- Без вил никак...

III

  Близко к полудню Флавий запросил пощады:

  - Нужно отдохнуть.

  Отто неохотно остановился и огляделся.

  Лес остался позади. Местность, лежащая перед ним, больше напоминала саванну. Высокая трава и редкие группы деревьев придавали пейзажу глубину и перспективу.

  Близкие горы уже давили своей тяжестью. Небесная твердь, опираясь на их плечи, немилосердно поливала зноем. Было жарко и душно.

  Отто чувствовал, что слишком быстро теряет влагу: его тело задыхалось под пропитанными потом бинтами.

  - Вон под теми деревьями, - он махнул рукой в сторону ближайшей рощицы, лежащей у них на пути.

  - Ты это уже говорил, - запричитал гном. - И не один раз. Это бесчеловечно!

  Отто усмехнулся, поправил на плечах спальный мешок и двинулся дальше.

  "Отчего бы не поговорить о человечности на сытый желудок? - подумал он. - Огромный дубовый стол, заставленный простыми, понятными кушаньями: рыбная похлёбка, маринованные грибы и фасоль, клюквенный сок и квас, забродивший на ржаных хлебных корках в огромных деревянных бадьях. И даже нелюдь, сидящая рядом: и справа, и слева, и напротив тебя, тому не помеха. Съесть хорошо прожаренного рябчика или перепела, ухватить скользкими от жира пальцами зубочистку, с наслаждением поупражняться с ней и подумать о благородстве, любви и справедливости".

  Он зашёл под деревья, снял с плеч спальный мешок, мокрый от проступившего сквозь рубашку и жилетку пота, расстелил его под деревом и осторожно пристроился на нём, опираясь спиной о твёрдый морщинистый ствол.

  Флавий с радостным уханьем бросился в чащу, низко припадая к земле, будто что-то вынюхивая.

  "Если не останавливаться, то к вечеру выйдем в предгорье. А там, по слухам, чище, можно будет и бинты сбросить..."

  Из глубины рощи, с треском расправляя твёрдые крылья, ломая ветки и налетая на стволы, ринулась стая саранчи. Насекомые, размером с руку по локоть, не разбирая дороги, неслись прочь с насиженных мест. Скорость их движения была столь велика, что Отто даже не успел как следует их рассмотреть. Они радужным облаком поднялись к низкому небу и исчезли в ослепительном сиянии полдня.

  Несколько тварей, искалеченных ударом о дерево, пытались приподняться и ползти. Из чащи показался Флавий. Что-то напевая, он подходил к животному и тонкой спицей протыкал его насквозь. По-видимому, он попадал в какой-то нервный центр, потому что насекомое тут же замирало, судорожно расправив в стороны ломкие лапы и крылья, которые Флавий той же спицей деловито сбивал. Затем оставшееся в руках тельце, как кукурузный початок, забрасывал в сетку на плече и направлялся к следующей жертве.

  Отто настороженно следил за его действиями.

  Карлик долгое время был у него за спиной. Если бы Отто знал о существовании этой спицы, и о том, как ловко гном ею справляется, он бы никогда не допустил этой оплошности. Явный промах озадачил и встревожил его.

  "Кажется, я стал хуже соображать, - подумал Отто. - А говорят, что голод обостряет ум..."

  Тем временем Флавий проворно насобирал большую, в свой рост, кучу сушняка, уселся рядом с ней, неспешно вынул из заплечного мешка кресало с кремнем, ловко, одним ударом, высек сноп искр, развёл костёр и, когда пламя занялось, забросал его свежей листвой.

  Всё это время, полностью сосредоточившись на своей работе, он продолжал петь. Слова были совершенно незнакомыми, но мелодия прослушивалась ясно и была приятной на слух.

  От листвы потянулся густой бледно-розовый дым, такой плотный, что казался осязаемым. Возникло сильное желание подойти и потрогать его рукой, но Отто остался сидеть на своём месте, только чуть передвинулся, чтобы наблюдать было удобнее.

  Флавий вытряхнул из сетки добычу, аккуратно, чуть ли не по пояс погружаясь в дым, выложил саранчу на листьях и вновь умчался в чащу.

  "Не так уж он и устал, - решил Отто. - Мог бы ещё часок-другой пошагать. А пожрать, видно, большой любитель, как это в него столько поместится?"

  Он смотрел, как коптятся насекомые. Потом подумал, что этот дым на многие километры вокруг выдаёт их местоположение. "Уж не для этого ли гном затеял свою коптильню?" - нахмурился Отто. Он поднял голову и тут же успокоился: в десяти метрах над головой шелестели плотные непроницаемые кроны деревьев.

  Флавий вернулся, неся в своей сетке скрученную кольцами кору. По-прежнему что-то напевая, он вытряхнул кору на костёр, и уже знакомой спицей расправил её, заботливо укрывая потемневшие от сажи тела насекомых.

  - Теперь самое главное, - внезапно заявил он, хитро взглянув на Отто.

  "Это он обо мне? - забеспокоился Отто. - Спицей в позвоночник и на костёр?"

  Флавий рухнул на колени и, низко пригибаясь к земле, принюхиваясь, пополз кругами вокруг Отто. Он сделал несколько замысловатых петель, не поднимая головы, заполз в кустарник и шумно завозился там, тревожа листву и ветки.

  "Ритуал жертвоприношения? - терялся в догадках Отто. - Отвлекающий манёвр?"

  Ночью, в лесу, они почти не разговаривали. Гном, назвавшись Флавием, сразу взял на себя роль проводника и, перебирая коротенькими ножками, семенил в нескольких шагах впереди, показывая дорогу. В этих местах заросли деревьев были уже не такими густыми, а может, горы были ближе, но ледник, маяком указывающий им путь, нет-нет, но мелькал среди ветвей. Отто не сомневался, что они идут верной дорогой.

  Ближе к утру, гном выдохся, устал. Он заметно сбавил темп, а когда они вышли в саванну, и вовсе отстал. Плёлся вслед за Отто в шагах десяти, не делая никаких попыток заговорить или вернуться на место проводника перехода.

  Только к одиннадцати часам он подал голос, обратившись к Отто с просьбой о привале. Отто, разумеется, даже не сбавил шаг. Потом эти просьбы стали повторяться всё чаще по мере их приближения к очередной роще, с каждым разом становясь всё жалобнее, переходя в мольбу.

  "Ага!" - закричал Флавий из кустарника.

  Пятясь, он выполз из колючих ветвей и сразу направился к Отто.

  "Всё-таки без меня не обойдётся", - зло подумал он.

  Нет, карлика он не боялся, хотя его сноровка с длинной, остро заточенной спицей вызывала уважение. Просто очень не хотелось двигаться...

  - Это тебе, - гордо заявил Флавий поднося к лицу Отто бледного с коричневыми пятнами извивающегося червя. - Ешь!

  - Ты с ума сошёл, - позабыв о своём намерении не двигаться, разозлился Отто.

  Он вскочил на ноги и ударил гнома по запястью.

  Червь выпал и попытался зарыться в землю. Но Флавий оказался проворнее. Стремительно нырнув за червём в невысокую траву, он уже через мгновение стоял на ногах, держа его поперёк туловища.

  На этот раз карлик не сделал попытки приблизиться Отто. Они стояли и смотрели друг на друга.

  - Ты с ума сошёл, - растерянно повторил Отто. Настойчивая попытка Флавия накормить его живой отравой казалась отвратительной насмешкой. - Сам его ешь!

  Густые рыжие брови Флавия удивлённо взметнулись вверх.

  - Мне не нужно. Я и так ем, - он мотнул головой в сторону костра.

  Отто понял.

  Он вернулся на своё место и тяжело опустился на спальный мешок. Карлик предлагал ему местный вариант гастропротектора, способного повлиять на метаболизм пищеварения. "Он полагает, - подумал Отто, - что, съев червя, мой желудок сможет принимать местную пищу".

  - Убери его. Никаких экспериментов: лучше умереть от голода, чем от отравления.

  - Никаких экспериментов, - согласился карлик. - Все чужаки едят матоду, чтобы выжить. По одной матоде в день, и можешь пить нашу воду и есть...

  Он замолк на полуслове. Глаза его и без того круглые, с чуть вытянутыми в овал зрачками ещё больше округлились. Он шумно втянул хоботоподным носом воздух, завыл, сунул в руку Отто червя и бросился к заходящемуся дымом костру. Из дыма полетели почерневшие тела насекомых. Они сочились розовой жидкостью и едва слышно потрескивали. Запах был вкусным, земляничным.

  Отто отшвырнул от себя червя и внимательно осмотрел бинты на ладони. Никаких следов. Вроде бы чисто. Ну, и слава Богу! Так и заразу недолго подцепить.

  - Напрасно, - обиженным тоном заметил гном. - Дважды я одолжений не делаю. Теперь сам её лови.

  Отто смотрел, как Флавий кожурой банана в несколько лепестков снял мягкий хитиновый панцирь и впился зубами в розовую плоть. Жёлто-коричневая жидкость поползла по подбородку и тяжёлыми маслянистыми каплями заструилась в траву.

  Карлик застонал от наслаждения. Даже в его похрюкиваниях и причмокиваниях Отто слышал ритм недавней песни.

  - Думаю, дело не в твоей брезгливости, - внезапно подал голос Флавий. Откусив приличный кусок и тщательно его прожевав, он продолжил: - Ты просто не поверил, что я и в самом деле о тебе побеспокоился. Я прав?

  - О чём ты всё время напеваешь? - спросил Отто.

  - О тебе, - немедленно отозвался Флавий. - О твоём мире. Твоя женщина сказала, что вы пришли снизу, это правда?

  - Это не моя женщина.

  - Из её слов следовало другое. И каково там? Туда много наших ушло, - он чуть подумал, потом с удивлением добавил: - Да почти все!

  Отто перевёл взгляд на дышащую зноем степь: жёлтая трава, с редкими красными и голубыми пятнами неизвестных цветов, и ослепительное голубое небо.

  - Побереги глаза, - подал голос гном, - мы далеко ушли, они нас не скоро нагонят.

  "Если двигаться без остановок, то к вечеру достигнем подножия гор, - подумал Отто. - Главное - не останавливаться. Ворота под левым рогом..."

  - У вас там все такие разговорчивые? Прямо рта не даёшь открыть! Эй! Я к тебе, между прочим, обращаюсь!

  - А ты не обращайся, - посоветовал ему Отто.

  - Я тебя раскусил, - заявил Флавий.

  Разделавшись с первым насекомым, он немедленно приступил ко второму.

  - Сейчас ты действуешь по программе "в тылу врага среди враждебно настроенного населения..."

  Отто внимательно посмотрел на гнома:

  - И что дальше?

  - Странный ты, - ответил Флавий. - Но понятный. Все твои решения ясны на тысячу лет вперёд. Солдат! Я знаю, что такое армия. Два огромных недостатка...

  - Только два? - усмехнулся Отто.

  Малыш вдруг показался занимательным собеседником.

  - Недостатков не счесть, - важно поправился Флавий. - Но тебе аршинными гвоздями в башку забиты два: сила и приказ. Вместо слова - сила, вместо совести - приказ.

  Он выбросил наполовину съеденный кусок саранчи и взял новый.

  - Невкусный, - скривившись, пояснил он. - Если там, внизу, - оторвав левую руку от пищи, гном ткнул указательным пальцем в землю, - все такие, как ты, то нашим придётся несладко.

  - Ты говорил о гвоздях, - напомнил Отто.

  - Разве? - удивился Флавий. - Нет, я говорил о совести. Внутри каждого из нас, где-то там, глубоко внутри, кто-то прячется. Тот, кто знает всё. Это он не даёт нам покоя в минуты счастья. И он утешает в тяжёлые дни. Его голос почти не слышен. Его намёки в предчувствиях и снах туманны и не ясны...

  - Мне говорили, что здесь водятся пророки, ты, случаем, не из их компании?

  - Пророки не "водятся", пророков изводят.

  - Почему?

  - Люди не любят правду. Они боятся её.

  - Почему?

  - Потому что человек всегда ошибается. Все его решения ошибочны: у кого больше, у кого меньше. А правда - это ущерб гордости, - мало приятного в осуждении твоих ошибок.

  - О чём это ты?

  - Об истине, о правде, о которой нужно кричать с высоких амвонов...

  - Есть места и повыше, - насмешливо оборвал его Отто.

  - Это какие же? - насупившись, поинтересовался Флавий.

  - Больничная койка!

  - Койка? - переспросил гном. Его лицо озарилось пониманием: - А-а! В том смысле, что когда болен, тяжело с неё вставать, да?

  - Нет, - Отто отрицательно качнул головой. - Потому что с неё хорошо видна приёмная Господа Бога.

  "И книг на весь госпиталь - три: Библия и два томика Ленина. Там же я и русскому выучился..."

  - Очень остроумно, - скривился Флавий. - Но почему тебя не интересует истина? Я мог бы тебе рассказать...

  - Не нужно. Зачем мне твоя истина? Мне бы со своей разобраться.

  - С этим, как раз, просто. Твоя истина - сила. Если довод слаб, хватай за горло. Так?

  Отто промолчал, но Флавий и не нуждался в его комментариях.

  - Твоя сила подчиняет себе всё, что бы ты ни сказал: от первого слова до последнего. Ты сам провоцируешь конфликты, потому что ты к ним готов. Тебе легче человека убить, чем объяснить ему, чего тебе от него надо... - он вдруг умолк, потом неожиданно признал: - Мне всего не съесть.

  Он с грустью посмотрел на дымящиеся останки саранчи и тяжело вздохнул:

  - Плохая примета: оставлять пищу.

  Отто встал. Тщательно скатал спальный мешок и забросил его на плечи.

  - Догоняй, - вместо объяснений бросил он Флавию и двинулся навстречу дню и палящему зною.

  - Пересидели бы жару, - крикнул ему из-за спины гном. - Небо сегодня что-то тяжёлое.

  Отто не обернулся.

  Он вышел из тени деревьев и сразу почувствовал себя как в духовке. В сторону гор, в спину, едва заметно тянул слабый ветерок, но он не приносил облегчения. Скорее наоборот: подсушивая намокшие от пота бинты и одежду, провоцировал новые порции пота.

  "Совсем как бельё на ветру", - подумал Отто.

  Он шёл лёгким походным шагом, навстречу горам, прислушиваясь к звону загнанных жарой в траву насекомых.

  Через полчаса он обернулся, чтобы оценить пройденное расстояние: пятно рощи, в которой остался Флавий, коричневой выпуклой кляксой темнело на фоне бледно-голубого неба. Восточные горы, откуда две недели назад они начали своё путешествие, теперь были далеко, и давно уже скрылись за близким горизонтом.

  Отто, не замедляя шага, смотал бинты с рук и с головы.

  Сразу стало легче. Можно было остановиться и полностью раздеться. И бинты просушить, и одежду. И самому отдохнуть. Шли вторые сутки его движения.

  "Интересно, это похоже на степь Украины? - подумал Отто. - Дед погиб в первый месяц войны. Он получил пулю в лицо из высокой травы. Тогда ещё командиры подразделений находили время, чтобы сообщить родным об обстоятельствах гибели солдата. Вот только лейтенант, далёкий от сельского хозяйства, так и написал "выстрел из высокой травы". И это ещё одна тайна, которая уже никогда не будет открыта: это была пшеница или рожь? А может ячмень? Или ответ в том, что это совершенно не важно? Чёртов гном, всю душу разбередил: кто там, глубоко внутри? А в самом деле: кто?"

А на фронте рвутся,

- тихонько затянул Отто, -

Бомбы и гранаты.

Девушки плачут -

Как вы там, солдаты?*

  Припомнились традиционные перебранки, без которых не обходилось ни одно фамильное празднество или застолье. Родной брат отца матери служил "старшим куда пошлют" при штабе генерала Хёппнера. Вопрос о том, почему Четвёртая танковая группа неделю ждала приказа о наступлении, обсуждался с такой горячностью, будто время 3 июля остановилось. Будто они, старые перечницы, с изъеденными ржавчиной псориаза руками и налитыми кровью глазами, по-прежнему решали судьбу Ленинграда. Будто на дворе всё ещё лето 41-ого: танки стоят, а русские прячутся по лесам, не в силах понять: где у них запад, где восток, и в какую же, чёрт подери, сторону им бежать...

  "Почему он умер своей смертью в 56-ом? - надрывался старческий дисконт. - Его не увольнять надо было в 42-ом, а расстрелять в феврале 38-ого вместе с Бломбергом! Всё тогда было бы по-другому!.."

  "Я спросил у отца: почему они так волнуются, почему кричат? Ведь всё давно закончилось. Перемололось, смешалось с землёй и сгнило, оставив после себя миллионы страниц книг и мемуаров, неотвратимо засасываемых тишиной и забвением в пыль запасников библиотек. Это всё в прошлом, это никому не нужно...

  - Ничего не закончилось, - ответил папа. - Для них это было вчера. Ожидание победы и сокрушительный разгром. Для них - это катастрофа, которая убила всё: молодость, надежды, мечты... Это не они кричат. Это их совесть воет. На дожитии у них ничего нет, кроме этих воспоминаний. Они живы только тем летом. А сегодня всего лишь ждут смерти. Очень долго её ждут..."

  Закружилась голова, в глазах потемнело. Приподнятая для следующего шага правая нога заскользила в сторону, не находя опоры.

  Отто, выставив перед собой руки, упал.

  "Война не закончилась, - услышал он голос отца. - Война не заканчивается, пока жива память о ненависти..."

  Несколько мгновений лежал неподвижно, пытаясь понять, что произошло. Зашевелился, попробовал подняться, и вновь рухнул в траву. У него отчаянно кружилась голова. Перед глазами плыли тёмно-фиолетовые пятна, в ушах шумело.

  "Это от голода, - пытался он себя успокоить. - Наверное, это я уже "взалкал". Или солнечный удар..."

  Он даже обрадовался. Это было отличное объяснение. "Меня убило солнце!"

  Потом он вспомнил, что в этом мире нет звёзд.

  "Какая разница? Значит это тепловой удар, голод и обезвоживание организма. Точно! Я потерял много влаги".

  Не пытаясь открыть глаза, на ощупь, он отыскал контейнер с водой, перевернулся на спину и попытался тоненьким ручейком полить воду себе на лицо.

  Ничего не вышло.

  Или он промахнулся и впустую израсходовал остатки воды или заросшее бородой лицо потеряло чувствительность.

  Тогда Отто смочил водой бинты и осторожно вытер ими лицо. Это помогло. Стало легче. Он расправил бинты и положил их себе на лицо. Потом осторожно чуть приоткрыл глаза. Да. Всё в порядке. Уже прошло. Он видел светлую массу бинтов и полоску голубого неба, чуть выглядывающую из-под марли.

  Отто попытался расслабиться.

  Он немного передохнёт, потом двинется дальше.

  До вечера осталось совсем немного. Вот-вот должна была показаться река. Да и не река, так, - речка, ручеёк, скачущий по камням, берущий начало от самого ледника. Если прыгать с камня на камень, то можно будет легко справиться с этим препятствием.

  Вопрос только в том, способен ли он ещё прыгать?

  Отто услышал хруст давленой травы и дробный топот маленьких ножек.

  - Солдат! Солдат!

  "Флавий, - тепло подумал Отто. - Догнал-таки..."

  Гном плюхнулся рядом.

  - Плохие новости, солдат, - сказал Флавий. - Мортаны впереди, совсем рядом. Надо возвращаться, переждать.

  Отто сбросил с лица высохшие бинты, подтянул к себе вилы и, тяжело опираясь на них, встал на ноги. Один-единственный взгляд, и он упал обратно.

  - Это мортаны? - прохрипел Отто, не узнавая своего голоса.

  - Мортаны, - подтвердил карлик. - Идти сможешь?

  От ужаса сдавило горло, Отто не мог выдавить из себя ни слова.

  - Сейчас не пройти, - видя его состояние, сочувственно сказал Флавий. - Нужно Сестру подождать. Шуд этих тварей как-то заговаривает, слушают они его...

  - Что это такое? - Отто справился, наконец, со своим голосом. - Мортаны, откуда они?

  - Неизвестно, - беспечно махнул ручкой карлик. - С год назад объявились, раньше о них и не слыхивали. Да мало ли у нас зверья? И всё чудища. Ты сам-то водицы нашей испей, ежели матодой брезгуешь, тогда и посмотрим на твоё истинное лицо.

  Отто уже не слышал. Он вспомнил свою сапёрную лопатку с надписью "Gott mit uns", которой копал подземный ход под улицей Свердлова в Камышлове. Вспомнил своё нытьё в первый армейский месяц. Вспомнил, как не хотелось ему под окриком капрала и проливным дождём окапываться. Вспомнил истерическую ругань и проклятия, когда бруствер с невыдержанным углом ската внезапно съехал и завалил выкопанную в полный рост траншею с курсантами...

  "Лопату мне, - забилось в голове. - Пол мира за лопату! Уж я бы сейчас закопался..."

  - Как подлетят, не дёргайся, - наставительно шептал гном. - И старайся не думать... ну, у вас, армейских, это хорошо получается, этому вас учить не надо.

  Отто, чуть приподнявшись на руках, выглянул из травы: восемь жёлтых шаров, переливаясь фиолетовыми пятнами, неспешно плыли в его сторону. Первый ужас от вида старых знакомых уже прошёл, и теперь Отто, оценив скорость и расстояние противника, был готов действовать.

  - Доставай огниво, - приказал Отто.

  - Зачем? - удивился Флавий.

  - Чтобы жить.

  Он встал на колени, вонзил острые вилы в упрямый, не знакомый с плугом грунт, и одним движением вывернул чёрный, с рыжими полосками глины камень. Перевернул, разбил руками, рассыпал, и вот уже около квадратного метра сухой травы присыпано землёй.

  - Жги траву впереди нас, - зашипел он замешкавшемуся Флавию и опять вошёл вилами в грунт.

  - Так нельзя, - запротестовал карлик. - Трава слишком сухая. И ветер. Может сильно разгореться...

  - А нам и нужно, чтоб сильно разгорелось, - Отто не мог понять сомнений Флавия. - Не теряй времени, поджигай!

  - Нельзя, может быть большой пожар!

  Отто с силой вонзил вилы в грунт, выхватил их кармана зажигалку, прополз несколько метров вперёд и поджёг сухую траву. Жёлтое пламя, сначала колеблясь, а потом, разгораясь, всё уверенней, потянулось к небу.

  - Остановись! - закричал Флавий. - Что ты делаешь, сатанинское отродье!

  С удивительным проворством гном подскочил к Отто и принялся топтать огонь.

  Отто пришёл в ярость:

  - Ах, ты, нелюдь! - заревел он, дёрнул за пляшущую перед его носом лодыжку карлика, опрокинул гнома на спину и твёрдыми, как камень, пальцами ткнул его под рёбра.

  Флавий коротко охнул, обхватил коротенькими ручками живот и, выпучив глаза, покатился в пламя.

  Отто поймал его за шиворот, всё также лёжа, не вставая, рывком перебросил через себя за спину и продолжил обваловку. Дело спорилось. Трава занималась с искрами и потрескиванием. Вверх потянулся белый столб дыма. Раздуваемое ветром и стеснённое со стороны Отто сырым грунтом, пламя послушно двинулось навстречу мортанам. Дым начал темнеть, уплотняясь, становясь непроницаемым...

  Когда чёрная плешь обугленной земли подросла до размеров волейбольной площадки, Отто встал на ноги и подошёл к Флавию. Тот, по-прежнему обхватив ручками живот, сидел на корточках и, выпучив глаза, смотрел на удаляющееся пламя.

  - Посмотри, что ты наделал, - прошептал карлик. - Пожар!

  Отто по-прежнему не понимал, что гнома так расстроило.

  - Зато мы спаслись. Поднимайся, пойдём под прикрытием пламени.

  Но Флавий покачал головой.

  - Никуда я с тобой не пойду. Пожар разгорится, погибнет много травы...

  - Я спас нам жизни, - упрямо повторил Отто. - Человеческая жизнь - самое ценное, что есть на земле!

  - Надо полагать, себя ты считаешь человеком? - поглаживая живот и морщась от боли, уточнил карлик. - Ступай. Я здесь останусь. Посижу.

  - Вилы...

  - Оставь их себе.

  - Мортаны обойдут пламя, тебе несдобровать...

  - Ты страшнее мортанов, кирзовая твоя душа. Я мог бы догадаться. То, как ты обошёлся с Сестрой... проваливай. Иди, человек! Спасай свою шкуру.

  Отто оглянулся. Пламя, уже в полный рост, метра в два высотой, ушло от них метров на двадцать.

  Он ещё раз взглянул на Флавия, пожал плечами и двинулся вслед за огнём.

***

  Мортаны ждали его у самых камней.

  Едва Отто, кашляя и чихая от дыма, переступил съёжившуюся от недостатка травы полоску пламени, как они плавно поднялись в воздух и двинулись ему навстречу. Только теперь Отто сумел их, как следует разглядеть.

  Это были живые существа, обладающие плотью и, наверняка, внутренним строением. Сквозь прозрачную оболочку, покрытую редким, длинным волосом, пробивалось мощное ровное свечение, жёлто-оранжевого света. Из глубины их тел то и дело выплывали лилово-фиолетовые сгустки, которые сталкивались изнутри со стенкой, отскакивали от неё и растворялись обратно где-то в глубине. Твари ни на что не были похожи. Полная симметрия и полное отсутствие видимых органов чувств. Отто ни на мгновение не забывал, что такая штука играючи завалила вертолёт. Но раз у неё есть тело, значит, её можно ранить.

  А что можно ранить - можно убить.

  - Добрый вечер, господа, - сказал Отто.

  Горный ручей, беззаботно играющий с камнями, шумел в каких-то пятнадцати шагах впереди, и даже отсюда, с этого расстояния, Отто ощущал его прохладу.

  Ему нужно было пройти эти пятнадцать шагов.

  Он поднял вилы, нацелил их на ближайшую тварь и сделал короткий шаг вперёд.

  "У тебя есть прекрасная возможность опытным путём доказать справедливость теории инверсии хищник-жертва, - сказал он себе. - Закусай их до смерти, Отто. А те, кто уцелеет, умрут от разрыва сердца, при виде этого ужасного зрелища".

  Он сделал ещё один шаг.

  - Я - человек, - объявил он шарам. - Я уничтожаю всё, что вижу; всё, до чего могу дотянуться. Я уничтожил свою планету. Я уничтожу и вас. Этот пожар тоже моих рук дело.

  Он не думал, что они понимают его. Просто надеялся, что гипноз человеческого голоса и плавные перетекающие движения дадут отсрочку ещё в несколько секунд, за которые он сумеет сделать два-три шага.

  Каждый отвоёванный шаг приближал его к ручью. Если пробиться к камням, то можно будет занять более выгодное положение для обороны, по крайней мере, привалиться спиной к камню и не дать им напасть на себя с тыла. Здесь, на открытом пространстве, шансов уцелеть не было вовсе.

  - Смерти я не боюсь. Конечно, погибать от уродов удовольствия мало, но уж будьте уверены, уцелевшим будет, что вспомнить... если, конечно, из вас кто-нибудь уцелеет.

  Ещё шаг...

  Ближайший шар сорвался с места и полетел к Отто: острые зубья с треском прорвали оранжевую кожу, раздался несильный хлопок, в воздухе разлилось зловоние.

  Отто развернулся, выдернул вилы и сделал ещё один шаг.

  Теперь он шёл боком, стараясь не выпускать из виду раненого противника.

  Ничего ему не сделалось. Висит себе вместе со всеми и всё так же переливается лиловым с фиолетовым.

  - Похоже на ничью, - сказал Отто, делая полшага вперёд. - Не нравитесь вы мне, парни. Чего не понимаю, того боюсь. Что боюсь, на то нападаю первым...

  Он ни на мгновение не прекращал своего движения.

  Центр тяжести его тела неумолимо перетекал от точки к точке в сторону ручья, даже когда ноги оставались неподвижными.

  Ещё шаг.

  Оглушительно заревев, Отто бросился на мортанов, преградивших ему дорогу. Ближайшая пара немедленно дёрнулась навстречу. Отто развернул вилы поперёк движения, и, держа их руками посередине, с силой ударил концами черенка в центры шаров. Вновь треск, вонь, и опять непонятно: нанёс он этим тварям хоть какой-то ущерб или нет?

  Впрочем, какую-то пользу эти упражнения всё-таки принесли: судя по затраченным усилиям, мортаны весили килограмм двадцать, не больше.

  "Как же эти штуки летают?"

  Теперь Отто отступал, пятясь к ручью.

  - Я знаю, что произойдёт, если вам крепко досадить. Вы взорвётесь, и мне вместе с вами капут. Так что, отправимся всей компанией в ад, ребята?

  Дорога позади него была свободна. Восемь золотистых шаров, взяв его в четверть сферы, неотступно двигались следом.

  - Всё, что мне нужно, это пройти мимо, - напомнил им Отто. - И я сделаю это, с вашего согласия, или без него...

  И тут это произошло.

  Один из шаров ярко вспыхнул. От его нестерпимого сияния невозможно было спрятаться за шторами век. Голову стянуло обручем, Отто почувствовал, что теряет сознание.

  Он попытался сделать ещё один выпад, но земля, выскользнув из-под ног, ударила его по лицу. Он выпустил вилы и попытался зарыть голову в землю, надеясь там укрыться от беспощадного света, но руки, ломая ногти, лишь беспомощно переворачивали камни.

  "Это они нарочно меня на камни выманили, - подумал Отто. - А за вилы мне от Флавия влетит. Он вернётся за ними. Обязательно вернётся..."

  Через секунду его начало рвать. Болезненные сокращения пустого желудка выворачивали наизнанку. Сплёвывая желчь, он никак не мог нащупать вилы. "Они же тут, где-то рядом!"

  Слёзы заливали лицо и, смешиваясь с потом, частыми каплями падали в траву. Он был раздавлен, унижен, уничтожен...

  Когда Отто показалось, что он начал привыкать к боли, она вдруг усилилась. Он почувствовал, как лезут из орбит глаза, как что-то липкое, тёплое течёт из носа, ушей...

  Тогда он перестал тереться лицом о гальку, встал на колени, запрокинул голову кверху и завыл...

IY

  - Я не могу вас пропустить, - угрюмо повторил часовой.

  Василий со скучающим видом смотрел мимо него, размышляя о чём-то своём.

  - А ты подумай о своей семье, - сказал я. - Подумай о детях, которым придётся чужого дядю называть папой, о жене, которая будет стонать под тяжестью их отчима. Подумай об этом и отойди в сторону.

  - У меня приказ, - упрямился гвардеец. - Долг. Присяга.

  - Приказ - это ты. Кому ты должен больше: своей семье или сотне слов, которые вы, как бараны, тупо повторяли вслед за своим капралом, и смысла которых ты до сих пор не понимаешь? Кто позаботится о твоих детях, когда ты умрёшь? Кто будет вытирать им слёзы? Мы ведь всё равно войдём, только зла в твоём мире станет на одну смерть больше. На твою смерть...

  - Честь... - сквозь зубы прошипел часовой.

  - Умирать, не раздав долги, нечестно. Ты должен своей семье, солдат. Думай! Тебя учили: "руби, за тебя начальство думает". Это потому что рубить не им. И умирать не им. И не их детям умирать, между прочим, тоже!

  - Я не пропущу вас. Ждите утра.

  - Положи оружие, - тихо сказал Василий.

  - Что?

  - Положи на землю оружие и сделай три шага назад.

  Гвардеец неохотно побросал перед собой меч, оба ножа и, отступив три шага назад, спросил:

  - Почему я это делаю?

  - Потому что ты - раб слова, а все слова придуманы мной. Сейчас мы пройдём, ты поднимешь оружие и забудешь о нашей встрече.

  Он двинулся вперёд, а мы с Калимой, как собачонки, поспешили за ним.

  Они нашли меня поздним вечером на камнях у самой воды. Я хорошо представляю себе, как это выглядело: спутанные, слипшиеся комьями застывшей крови волосы, страшное исцарапанное лицо, скрюченные, сведенные судорогой пальцы с чёрными ногтями...

  И я был инфицирован...

  Я не воспринял это открытие, как нечто оглушающее и ужасное. Набухшие лимфоузлы, повышенная температура, озноб и зуд по всему телу. Теперь, спустя четверо суток, сильная ломота в суставах и головная боль. Что-то среднее между гриппом, малярией и гепатитом. Только это не свинка. И не грипп. И жить мне осталось ровно до открытых дверей в монастыре Кселины. Это я сам так решил. Своего "истинного лица" боюсь больше, чем суда Божьего.

  Когда я пытаюсь завести с ним разговор о своём будущем или о судьбе Калимы, он глубокомысленно усмехается, и изрекает что-то очень ёмкое, вроде: "решать задачи будем в порядке их поступления".

  На самом деле я хитрю.

  Теперь я знаю, кто он на самом деле. Думаю, что ему об этом известно. И он тоже хитрит. Но он хитрее.

  В конце концов, его контакт с мортанами произошёл на сто лет раньше моего. У него было время "переварить" миллиарды миллиардов гигабайт информации, которую эти твари за ничтожную долю секунды впрыскивают в мозг жертвы. Сохранить рассудок и выжить после такой информационной инъекции практически невозможно. Но мы с ним выжили. Выходит, что найти достойного партнёра по контакту у них получается не чаще одного раза в сто лет...

  - Куда дальше, Отто? - спрашивает Василий, не оборачиваясь и не замедляя шага.

  - К дому Калима, - отвечаю я.

  Он не уточняет, где это или как туда пройти. Просто из темноты выныривает перекрёсток, он поворачивает на нужную аллею, и дальше мы движемся в правильном направлении...

  Едва они с Калимой привели меня в чувство, как я пополз к воде, залез в самое глубокое место, умылся, почистился и долго с наслаждением пил. Вода была невкусной, холодной, от неё ломило зубы и сжималось горло.

  Может, всё-таки ангина?

  Когда водные процедуры надоели, я самостоятельно подошёл к костру. В казане что-то булькало, Калима осторожно снимала накипь с варева; Василий в раздумьях знакомо щурился на огонь.

  - Что ты о них думаешь? - неожиданно спросил он.

  Я на мгновение замер, потом присел напротив него.

  Между нами горел костёр. С меня текло, изо рта рвался пар, хорошо заметный в свете неяркого пламени. Но холода я не чувствовал.

  - Добрые самаряне, - я усмехнулся. - Носятся среди звёзд, пытаясь совершить что-нибудь достойное. Совсем как люди...

  - Я что-то пропустила? - спросила Калима.

  - Да, - ответил Василий. - Твой муж беседовал с пришельцами со звёзд.

  - Вот как? - она отвлеклась от котелка и заинтересовано повернулась ко мне. - И что они тебе сказали?

  - Пожаловались на тупость партнёра по контакту, которому не удалось спасти свою цивилизацию от ледникового периода.

  - Тогда почему они беседовали только с одним?

  - Отчего же с одним, - я, наконец, почувствовал холод. - "Много званных, мало избранных". Попыток было минимум четырнадцать. Тринадцать умерли... верно, Василий?

  - Слишком большая мощность информационного потока, - снизошёл до пояснений Василий. - Человек не выдерживает...

  - Но вы же выдержали! - удивилась Калима.

  - Потому что были голодны...

  - Голодны?

  - Именно, - подтвердил он. - Биохимия мозга. Снижение концентрации в крови питательных веществ делает нейронные связи клеток мозга более пластичными. При неограниченном росте информационного давления синапсы образуют новые схемы соединений, успевают среагировать, спасают себя и свою оболочку от разрушения и смерти.

  - И только? - я был разочарован.

  - Да, если не считать того, что новые соединения задействуют сто процентов серого вещества головного мозга и эти изменения необратимы.

  Повисло молчание.

  Я искал в себе проявление каких-то новых свойств и не находил их. Не было ничего такого, что заставило бы меня усомниться в том, что я - Отто Пельтц, доводивший своим разгильдяйством учителей и наставников до белого каления.

  - А это важно? - робко подала голос Калима.

  - Не настолько, чтобы кушать подгоревший ужин.

  Калима тут же повернулась к захлёбывающемуся паром котелку.

  - Важно, - вместо Василия ответил я. - Это многое объясняет. Мне даже кажется, что теперь все события начинают цепляться друг за друга, образуют единую цепь.

  - Каша готова, - объявила Калима. - Только котелок сами снимайте, хоть что-то полезное за день сделаете.

  Василий поднялся, чтобы помочь.

  - Экспедиция отправилась искать шары, - мне не терпелось поделиться своими догадками. - Сами мортаны - это тоже экспедиция, только инопланетная. Прилетели к нам, чтобы предупредить о глобальной катастрофе. Ещё на подлёте к Земле, своими детекторами обнаружили что-то непонятное: Базу, древнюю, как мир, и неизвестно кем построенную. Любопытство взяло верх. Решили сперва разнюхать, что бы это значило: аборигены едва из пещер выбрались, а тут такое технологическое чудо. Пока разбирались что к чему, аборигены сами пошли на контакт. Но вот незадача: туземцы оказались невосприимчивыми к приёму информации. Только-только начнёшь подходить к сути вопроса, как они с копыт долой. Умирают. Среди местных поползли слухи о разговорчивых пришельцах, от общения с которыми погибают люди. Вот и наша экспедиция. Пришельцы довольны. Они надеются, что эти-то крепче будут. И на радостях устроили вечер вопросов и ответов. В итоге тринадцать трупов. Четырнадцатому повезло, по причине желудочных колик ему пришлось на несколько дней отказаться от пищи. Поэтому он выжил. Он принял информацию, переварил её, и, опираясь на новые знания, возомнил себя богом. Ну, как?

  - Неплохо, - одобрил Василий. - А как ты объясняешь клонирование, телепатию и бессмертие?

  - Очень просто, - сказал я. - Пришельцы - народ совестливый. Как увидели, к чему их чрезмерная общительность привела, - оживили покойников и отпустили их с миром. Вот только что-то не сработало. Двойникам смерть краше земной жизни показалась. Вот они и отравились.

  - А я? - спросил Василий.

  - Ты - другая история. Твой двойник погиб там, на болоте. Наверняка, один из тех, кого я спустил под воду. Твоё бессмертие - и вправду от "природы". От той информации, которой тебя накачали мортаны. Плюс неизвестная науке мощь головного мозга. Способность к созданию людей "по их образу и подобию" - оттуда же. Одних ты восстанавливал по образцам. Меня, к примеру, и ту парочку из морозильника. Других - по памяти...

  - Ты опять упрощаешь, - сказал Василий. - Похоже, конечно, но не совсем так. Бог - это не просто совокупность чудесных способностей...

  - Мальчики, - вмешалась Калима. - Каша стынет.

  - "Не совсем так"? - я был поражён его наглостью. - Как это "не так"? Неужели ты думаешь, что твоё бессмертие и телепатия Калимы, произвели на меня настолько сильное впечатление, что я поверил в твою божественную сущность?

  - А что на тебя произведёт впечатление, Отто? - заинтересованно спросил Василий, доставая ложку. - Ты можешь придумать какое-то событие, после которого ты скажешь: "Прости меня, Господи, я ошибался?"

  - Как насчёт лезвия? - ехидно спросил я, проводя рукой по заросшему двухнедельной щетиной подбородку.

  - Смешно, - одобрительно кивнул он, пробуя кашу. - Бритвенный набор и два литра горячей воды перевернут твоё мировоззрение?

  - Точно. Давай. Я тут же стану на колени.

  Как заправский дегустатор, он зашевелил губами, принюхался, потом, решившись, зачерпнул полную ложку каши и старательно на неё подул.

  - Неумная бравада, Отто: вера не может быть основана на чуде. Яви чудо, и человек через минуту начнёт сомневаться. Будет подыскивать любые, самые смешные наукообразные объяснения. Ему легче не поверить глазам, ушам и усомниться в собственном рассудке, чем воспринять естественное положение вещей, при котором его мир - лишь ничтожная толика истинной Вселенной. Это не хорошо и не плохо. Он запрограммирован на это. Таким человек создан.

  - На чём же вера основана? - спрашиваю.

  Они с Калимой за обе щеки уплетают кашу, их влажные губы причмокивают, челюсти равномерно движутся, глаза блестят. Не прерывая еды, Калиме удаётся мне улыбаться, а Василий отвечает на мои не слишком умные вопросы.

  - Вера основана на необходимости, Отто. Когда интеллект ребёнка достигает уровня самоосознания, просыпается разум. Человек задумывается над конечностью бытия и неотвратимостью смерти. Разум пытается как-то примириться с ограниченностью жизни своей биологической оболочки. Как правило, это удаётся, если полностью вычеркнуть вопрос из сознания. Что, в большинстве случаев, разум и делает. По правилам игры, фактов нет и быть не может. Нет фактов - нет знания. Но противоречие вопиюще, оно гложет, томит душу. Истинное лицо Вселенной надёжно укрыто от души, обременённой телом. Нужно освободиться от этой оболочки, нужно умереть, чтобы увидеть Истину. В это можно только верить...

  - Кому ты это говоришь? - спрашиваю я. - Как на комсомольском собрании, с трибуны... всё о высоких материях, а кашу как простой смертный ложкой кушаешь.

  - Ты прямо сыпешь остротами, - замечает Василий. - Тебя удивляет, что я делаю что-то обычное. Но то, что ты несколько суток умирал от голода и жажды, а сейчас спокойно наблюдаешь, как мы едим, не делая даже попытки...

  Запах гречневой каши властной рукой несколько раз сжал и отпустил желудок. Калима протягивает мне ложку. Я с любовью и благодарностью беру её и, захлёбываясь слюной, склоняюсь над котелком...

  - Пришли, вроде, - Василий останавливается.

  - Да, пришли.

  Замок Калима. Здесь наши друзья. Здесь нам помогут.

  Я подхожу к воротам и трижды опускаю тяжелый молоток на обитую полосами кованного металла дубовую дверь...

***

  В основе любого предательства лежит внутреннее несогласие личности с существующим порядком вещей. Это уже потом появляются деньги или другой внешний стимул, провоцирующий человека стремительно, в одно мгновение сменить социальные приоритеты, и, только вчера поддерживая одну группу людей, сегодня примкнуть к другой. Открыто не объявляя о своём решении, разумеется.

  С другой стороны, понятие предательства исключительно эмоционально, относительно и субъективно. Главным является вопрос: какая из сторон оценивает поступок человека. И какая из сторон, в конечном счёте, одерживает верх. Как назвать людей, сознательно ведущих саботаж и разложение собственной армии в условиях активных военных действий? А как назвать большевиков, ведущих разложение русской армии в Первой мировой войне? А как свои действия называли сами большевики после октябрьского переворота? Своё предательство они называли агитацией. Это лишь пример субъективизма. Человек поступает так, как ему выгодно. С этой точки зрения он может предать только одного человека: себя самого, и никого больше. Вот только предать самого себя человек не может. Не так он устроен.

  В том, что Ратан Калим не откажется нам помочь, я не сомневался ни на минуту. Матушка Кселина, по-видимому, руководствуясь принципом: "разделяй и властвуй", не решилась отправить одним призывом такую взрывоопасную компанию. Избавившись от нас с Калимой, она придержала Калима и Водопода. Ну, что ж, пришло время и ей убедиться в своей способности совершать ошибки.

  Мы мёрзли у самых стен крепости, не решаясь ни присесть на холодную землю, ни прислониться к ледяной стене. Опять была зима. Изо рта курился пар, хорошо заметный в ночном сиянии ледников.

  - Похоже, наша история подходит к концу, - не выдерживает молчания Калима.

  - Да, - глубокомысленно соглашается Василий. - Страниц двадцать осталось...

  - И что будет?

  - Как обычно: кровь и слёзы, измена и прощание...

  - А как насчёт счастливого конца?

  - Девичьи грёзы, малышка. Конец всегда горек... разве что прервать историю на половине.

  Я чувствую двусмысленность реченной "мудрости" и спешу перевести разговор на другую тему:

  - Ничего ты мне не доказал.

  - Странно, - после небольшой паузы ответил Василий. - А мне казалось, что это ты что-то доказываешь...

  - Ты ошибся, - я решил твёрдо стоять на своём. - Всё что мне было нужно, это вернуться домой.

  - И для этого тебя понесло на Луну устраивать революцию?

  - Ты сам говорил: это дороги, которые нас выбирают. Они не спрашивают нашего согласия, ты либо по ним идёшь, либо на них умираешь. Я выбрал первое.

  - Ты - герой, - его снисходительный тон унижает, я слышу насмешку.

  На моё счастье, ворота обители расходятся, выпуская наружу сиреневую полоску света в клубах умирающего тумана.

  - Вперёд, - сухо бросаю я.

  Мы врываемся в слабоосвещённый зал входного коридора обители. Он полон вооружённых людей.

  Чувствую, как позади закрываются ворота.

  "Кажется, кто-то снисходительно рассуждал о субъективности предательства? И совсем недавно".

  Все мы сделаны из одного "теста". Человек может спокойно и рассудительно обсуждать чьи-то измены. Тема достойная, пикантная и бесконечная, как жизнь. Но рассудка хватает только на обсуждение чьих-то измен, но не своего избранника. Вот где вскипает кровь! Вот где рвутся нервы! Предательство? Что ж тут такого! Ревность? Пережиток! Это пока предали не вас, и не ваша жена вам изменила...

  Калим нас предал. Других объяснений происходящему нет. А я всё ещё бегу. Бегу и не замедляю шага.

  Кто-то терпеть не мог импровизаций? Только домашние заготовки, герр Пельтц? Тогда извольте откушать десерт. Со взбитыми сливками из стопроцентных решений.

  До передних рядов остаётся шагов десять.

  Слабоосвещённый коридор съёживается до размеров коробки из-под обуви. Что эти парниковые растения понимают в смерти? Что они видели?

  Они здесь жили. Это правда. Но им неведома любовь.

  Они не знают ненависти. Сытые, ухоженные, лелеемые заботливыми Сёстрами. Вовремя поесть, вовремя поспать. Секс по распорядку и по расписанию. Всё по расписанию. Всё для равновесия. "Господа курсанты, помните: строгое выполнение казарменного распорядка является важной составляющей душевного равновесия вашего капрала. Не выводите его из себя, если не хотите увидеть зверя".

  С кем они связались?

  Чтобы справиться с противником, его нужно понимать.

  Как они могут понять человека, жившего в одном веке с советским ГУЛАГом, немецким Бухенвальдом, американской Хиросимой? Присутствовал, значит соучаствовал. Вопли: "я тут ни при чём" не проходят. Был, значит, попустительствовал, - значит, виноват.

  Мы все это делали. Мы все виноваты.

  На всех нас кровь. Чистых нет... нет, есть.

  Вот они, чистенькие, незапятнанные: прикрылись щитами. Частокол мечей. Блеск глаз из-под надвинутых беретов. Я чувствую их страх. Я знаю, что они сейчас видят, что они чувствуют. И для этого мне не нужна телепатия. Я сам там был. Точно за такой же стеной. Только мечей не было. Были дубинки. И беснующаяся толпа студентов, с двумя провокаторами из спецназа. Двое шустрых парней, на радость своим экзаменаторам, разогнали нас россыпью полевых мышей, беспорядочно спасающихся от безжалостного клюва ястреба. А студенты улюлюкали, ничего не поняв, и швыряли в нас камни...

  Свет бы хоть включили! В темноте, в сумерках, вам со мной не справиться.

  Лезвия мечей опущены книзу. Это они учли опыт прошлого побоища, когда я с их сотниками разделался. Второй ряд положил мечи на плечи своих товарищей из первого ряда. Не перепрыгнуть. Такой ёж эффективен для неорганизованной толпы.

  Но я - не толпа, и я очень организован.

  Сумрак и толчея, пусть и нафаршированные под завязку отточенной сталью - это мои друзья-приятели.

  Два метра.

  Давай Отто! Выстрел в лицо из высокой травы?

  Сейчас посмотрим, кого я ненавижу больше: ваш страх или свою поганую жизнь.

  Всё, парни, поздно. Мне противостоят трое мечников. Остальные не в счёт. Их слишком много. Плотная упаковка. Даже если среди них и есть бойцы с быстрыми рефлексами, им не успеть на помощь к своим менее расторопным товарищам. Левая рука заходит за плоскость правого меча и чуть отводит его в сторону Я маленький, мне много не надо. Стремительно вращаюсь и за половину оборота вхожу в контакт с владельцем отодвинутого меча. Было бы тут чуть светлее, этот трюк мог бы и не получиться. А так, меч левого мечника скользит остриём по правому боку (пустяки, царапина!); меч сверху снимает стружку кожи на голове. Плевать! Это не самая большая цена за то, чтобы прорваться. Ну, что ж, моя очередь, господа! Удар правым локтём по самому краю щита левого гвардейца. Я легче! И не фокусник. Но я знаю, что такое импульс. Видел, как кусок мороженой говядины прошибает кирпичную стену. Всё дело в скорости. Скорость, помноженная на массу... страшная штука.

  Край щита дрогнул и прогнулся внутрь, открывая проход к плоти. Раздаётся запоздалый стон, но я, не прекращая вращения, дожимаю щит плечом и просачиваюсь в образовавшуюся брешь. Здесь темно и влажно. Пахнет потом, ухоженной маслом кожей и страхом.

  Им есть чего бояться.

  Здесь они бессильны: руки-то заняты!

  Ныряю под чьи-то ноги и через мгновение оказываюсь по другую сторону живой баррикады. Глупцы! Хочу видеть, как вы развернётесь. Пропустить противника за спину, значит умереть...

  Нет. Я недооценил Калима. Я прорвался лишь за первую линию обороны. А вот и вторая: лучницы матушки Кселины. Тетивы натянуты. У этих сомнений нет. Эти будут стрелять по своим. И они стреляют. Падаю на пол. Сверху доносятся крики, возмущённые вопли и ругань. Начинают валиться гвардейцы.

  Задача первого рубежа обороны - остановить. Теперь у меня нет главного: скорости. Второй рубеж, чтоб уничтожить противника. Даже если для этого придётся перестрелять всех гвардейцев первой линии.

  Я уже готов вскочить на ноги, когда чувствую в воздухе новую смерть. Отчаянно пытаюсь прикрыться падающими телами солдат. Происходящее больше напоминает кошмарный сон, чем схватку. Они всё валятся и валятся. Мне их жаль. Грустно чувствовать себя расходной пешкой в чьей-то игре, замешанной на измене. Похоже, что матушка Кселина задалась целью истребить Гвардию её Величества на корню. Ликвидировать, как класс. По всему видно, что сегодня не одного меня одурачили. Калим жестоко просчитался.

  Сдав меня Кселине, он рассчитывал взобраться по служебной лестнице ещё выше. Куда? А шут его знает! Но для самой Кселины вся эта западня была нужна лишь как предлог, чтобы истребить Гвардию. Иначе лёгкость, с которой лучницы методично отстреливают гвардейцев, объяснить невозможно.

  И всё равно бойцов не хватает, чтобы как следует за ними спрятаться от разящей смерти. Две стрелы впиваются в ногу ближайшего ко мне солдата, он со стоном опускается на колено. Следующий залп мы делим с ним почти поровну: одна из стрел царапает мне шею, вторая с хрустом проламывает ему лоб.

  Ряды гвардейцев приходят в движение. Уцелевшие, наконец, поняли, что происходит. Они разворачивают щиты и под их прикрытием, с нарастающим рёвом несутся по мне и мимо меня на лучниц.

  Это хороший признак.

  Это даёт надежду.

  Я подхватываю щит мертвеца со стрелой во лбу, вскакиваю и бегу к лучницам, прикрываясь щитом и быстро редеющей шеренгой гвардейцев.

  Мне повезло. Охотники перегрызлись между собой.

  Волна гвардейцев накрывает лучниц. Те, побросав луки, выхватывают короткие, чуть изогнутые сабли, больше похожие на кинжалы. Побоище разваливается на отдельные стычки.

  Гвардейцы заметно уступают лучницам в числе. Но они лучше вооружены и обозлены до предела. Я их понимаю. Я бы и сам взбеленился... Меня кто-то трогает за плечо.

  Тут же приседаю, раскручиваюсь юлой, стараясь достать краем щита нападающего...

  Василий. В полный рост. Стоит. Улыбается.

  - Как тебе моё шоу?

  От неожиданности выпускаю щит, и он, планируя, кренясь и вращаясь, улетает прочь, теряется среди разбросанного оружия, пропадает в завалах трупов.

  Смотрю на истекающих кровью раненых. Их призывы о помощи тонут в ругани схватки ещё живых. Озверевшие гвардейцы вырезают остатки амазонок. Женский визг теряется в басовитой перекличке привычных к командной рубке мечников.

  Я давно подозревал, кто он такой. И то, как легко он разделил и натравил друг на друга этих людей, мужчин и женщин, только укрепило мои подозрения.

  - Отвратительно.

  - В самом деле?

  Он критически осматривает коридор.

  - Ты просто устал, - заявляет Василий. - Здорово дерутся!

  - Они убивают друг друга!

  - Вот именно. Не стоит им мешать. Тем более, у нас свои дела...

  Я чувствую, как шатается под ногами пол, внезапно вспотели ладони; я тру их о материю брюк и с ужасом озираюсь.

  - Господи! - прорывается стон. - Боже мой! Калима!

  Поворачиваюсь назад и делаю несколько шагов.

  - Боже мой! - я не слышу своего голоса, спазмом перехватило горло. - Калима!

  Натыкаюсь на Василия.

  - Что ты скулишь? - по-прежнему улыбаясь, он разводит руками. - Всё, кончилась твоя Калима. Ты её бросил, побежал вперёд. Вот она вся и вышла...

  Я обхожу его и ору во весь голос:

  - Калима!

  Мой вопль перекрывает шум боя. То ли у меня в ушах заложило от собственного крика, то ли и вправду обе стороны опомнились, пришли в себя от навязанного им наваждения, и всё стихло...

  - Калима! - истерически кричу я.

  Нет, со слухом, вроде бы, всё в порядке. Это мир онемел от моего горя. Я опять проиграл.

  И опять передо мной возникает Василий. Ощущение, что он вырастает из пола. Как гриб в ускоренной съёмке. Всё такой же улыбчивый, бесконечно терпеливый к моим глупым, детским заботам.

  - Да всё в порядке, парень. Что это ты так расстроился?

  Я прыгаю на него, стремительно распрямляя правую руку в сабельном ударе по горлу. Обычно этот приём у меня неплохо получается.

  Но не сегодня. Уже в полёте чувствую, что не успеваю. Погода, наверное, нелётная...

  Откуда у этой громадины такая скорость? Я вижу, как он спокойно, без напряжения, перетекает в нижнюю позицию. Я уже не могу остановить руку: она рассекает воздух в том месте, где лишь четверть мгновения назад была его голова. Я открыт. Я попался. Вижу его пальцы, змеиным жалом несущиеся к моему лицу. Пытаюсь прикрыться плечом, наклонить голову.

  Нет, не успеть. Глаза!

  Боль. Я вою от боли. Только теперь начинаю падать, но упасть мне не даёт беспощадный удар под диафрагму. Вой застревает в глотке, огненным ручейком по трахее возвращается в лёгкие и разливается в них лавовым озером.

  Теперь в огне каждая альвеола, каждый капилляр. Все эти годы они трудолюбиво вытаскивали из воздуха кислород и насыщали им мою кровь. А теперь кроме огня им нечего мне дать. В мире нет больше воздуха. Кончился.

  Я не чувствую падения. Не понимаю, где верх, где низ.

  Где там у меня руки, где ноги. Голова! Где моя голова? Ведь была же! Как сейчас помню. Время истекает бесконечными секундами, а я всё ещё цепляюсь за жизнь. Нет мыслей, раздумий. Нет ничего, кроме мутного розового тумана и боли, навечно поселившейся в избитом, измученном теле, и слабости, ядовитым дурманом ползущей по сведенным судорогой мышцам...

  Вводная лекция по рукопашному бою. Это ещё до того, как синяки становятся неотъемлемой частью жизни. Они будут менять цвет и место: вспыхивать фиолетовыми звёздами, превращаться в оранжевые туманности, чтобы опять вспыхнуть сверхновой уже в другом месте. Болят мышцы, сухожилия. Болит всё. Плечи, локти, колени, ступни. Такое ощущение, что все шарнирные сочленения скелета просверлены насквозь, кто-то вставил в отверстия ржавые гвозди и забыл их смазать синовием. Это ещё до бесконечных ссадин на костяшках кулаков, до одуряющей боли в кистях, до вывихнутых суставов пальцев... до всего этого вам говорят: "Внимание, бойцы! Вот вы такие сильные, ловкие и проворные, но так и останетесь спортсменами, если забудете о Том Парне... ". И все вокруг кричат: "Каком? Каком парне?"

  "Том Самом. Это происходит всегда. У кого раньше, у кого позже. Но всегда. Он убьёт вас".

  И все: "Как же так? Убьёт! Том Сам нас убьёт! Таких славных, таких молодых. Плохо!"

  - Хорошо, - заявляет капрал.

  И по мере того, как звереет его лицо и краснеет шея, разговоры стихают, каждый становится всё меньше и меньше. И вот уже перед ним не развязные новобранцы, а жалкие, испуганные крысята; они прячут глаза, горбят спины и втягивают в плечи головы.

  - Чем раньше вы поймёте, что ваша задача сдохнуть, тем лучше вы с этой задачей справитесь. Запомните: ваша жизнь закончилась, здесь и сейчас. Там, - капрал показывает себе за спину, - вы никому не нужны. Там вы источник беспокойства и неприятностей для людей, которым хватило ума и денег не оказаться здесь, на вашем месте. Вы - не спортсмены, вы - убойная сила. Расходный материал. Вы должны исходить из того, что каждая ваша схватка - последняя. Вы должны любить своего противника, потому что только он может подарить вам покой. Недаром в Библии написано: "возлюби врага своего". Молитесь на того парня, который сейчас так же как и вы, стоит где-то на плацу и потеет перед своим наставником. Однажды вы встретитесь с ним, и он отправит вас в бессрочный отпуск...

  Капрал буравит толпу тяжёлым немигающим взглядом.

  И вот уже не бисер пота на лбу, а холодная испарина леденит душу. И озноб, и ужас, потому что вдруг начинаешь верить в эту правду.

  - На каждом полученном приказе вы должны видеть штемпель огненными буквами: "умри достойно"! Исполни и отправляйся в солдатский рай. А там, парни, по слухам, есть всё!

  - А капралы там есть? - спрашивает "самый умный"...

  И вдруг всё кончилось... я не сразу это понимаю. Я всё ещё пытаюсь освободиться от стальных пальцев, намертво вцепившихся в мой воротник. Чёртова жилетка! Почему она не рвётся? Человек бежит с такой скоростью, что я не успеваю переставлять ноги вслед за его неудержимой рысью. Несколько раз падаю, но неумолимая сила поднимает меня, и мы продолжаем бег.

***

  Хлопает дверь.

  - Что дальше, Отто?

  Не сразу узнаю голос Василия.

  Не сразу понимаю значение слов. "Отто"? Знакомое имя. Кажется, моё.

  Несколько звонких пощёчин, в голове чуть проясняется.

  - Мы в твоей мастерской. Что дальше, Отто?

  - Заблокировать двери, - едва шевеля разбитыми губами, хриплю в ответ.

  Язык постоянно натыкается на острую кромку сломанных зубов. Хорошие были зубы. Полный рот крови. Я сплёвываю, кажется, себе на грудь и хриплю дальше.

  - Зажги свет, балки на треноге с грузилами. Тренога не нужна, декорация. Балки не закреплены, один конец в дверь, другой в упор на полу. Увидишь.

  Такое ощущение, что жизнь возвращается по капле, в обмен за каждое произнесённое слово. Слово - капля, слово - капля. Вот только с кем это я меняюсь? И, главное, зачем?

  Доносится шум падения балок. Наверное, Василий снял одну, две другие посыпались. Вот дурак...

  - Свет. Зажги свет.

  Слышу стук балок, блокирующих двери. Здорово я всё придумал. Вот только, почему он не отвечает?

  И свет.

  Пытаюсь поднять руку, чтобы поискать в карманах его зажигалку. Плохо получается. Такое ощущение, что рука не моя. Я даже не могу понять, какая это рука: правая или левая. Смешно.

  Чувствую, как кто-то рядом со мной присел и завозился, устраиваясь поудобнее.

  - Василий?

  - Да, это я.

  - Заблокировал двери?

  Комната наполнилась гулкими ударами сапог по обитому жестью дереву.

  - Понятно.

  Мы сидим рядом.

  Мне хорошо. Незнакомое чувство лёгкости и блаженства наполняет меня до краёв. Был бы чашкой, или тарелкой там какой-нибудь, обязательно бы пролилось. Но я человек. Из другого материала. Да и конструкция не та. Вроде сифона. Собирается по капельке, собирается...

  Но когда приходит время, уходит всё без остатка.

  - Свет, Василий. Зажги свет.

  Он молчит. Молчит минуту, две. Потом отвечает:

  - Здесь светло, Отто.

  Теперь молчу я. К ощущению счастья всё сильнее примешивается горечь.

  - Удар в живот был лишний, - говорю без нажима и злости, будто делаю замечание дежурному по кухне, чуть пересолившему кашу.

  - Ничего с тобой не сделается, - также сухо отвечает он.- Пройдёт время, глаза регенерируют...

  - Жаль, что совесть у нас не регенерирует, - прерываю его. - Зря я тогда, на болоте, тебя кормил.

  - Я тебя тоже кормил. Так что квиты...

  - А почему нет боли?

  - Шок, - чувствую, как он пожимает плечами. - Но ты не беспокойся. Когда придёт время, я помогу тебе.

  - Помоги сейчас, - прошу я. - Неужели так плохо?

  - Хуже ещё не было, - отвечает он.

  - Маша?

  - Она передавала тебе спасибо, Отто. Она тебя любила.

  - А спасибо за что?

  - За ласку. Ты не сможешь понять холод её одиночества. Но ты впустил её себе в душу, и она немного согрелась.

  Горечь. Ядовитая, жгучая. Выжигает в груди пустоту.

  И опять всё не так. И мрак. И зубы в крошку, в песок. И что-то душное, дурное сжимает липкими пальцами сердце.

  - Но это уже всё, Василий? Здесь всё закончится?

  Молчит мой Василий. Я слышу его дыхание. Всего минуту назад прерывистое, задыхающееся. А сейчас ровное и мощное, кузнечными мехами направляющее воздух в раскалённую топку его широкой груди. Это моя боль даёт ему силу, это моя горечь кормит его жизнь.

  - Я сдаюсь, Господи. Прими душу мою. Здесь и сейчас. Устал я. От всего устал. От Твоего мира, от Тебя, от себя самого. Молю Тебя. Если есть в Тебе хоть капля сострадания, хоть капля человечного, прекрати муки мои. Может, с ними прекратятся и муки дорогих мне людей.

  - О ком это ты, Отто? - справляется Василий. - Никого не осталось. Ты один.

  - Вот и покончим с этим.

  - Нет, - голос его непреклонен. - Сперва откроем дверь. А там видно будет.

  - Так ты из-за этого меня из свалки вытащил? Маша не могла тебе помочь открыть эту проклятую дверь, а я мог. Поэтому ты её оставил, а меня вытащил. Правильно?

  - Не совсем так, Отто, - медленно, будто колеблясь, говорит он. - Но, в целом, верно.

  - А я-то к твоей человечности взываю... - мой голос дрожит от ненависти. - Я тебе нужен просто как инструмент... ветошь, которой после работы вытирают руки и отбрасывают прочь. Чтоб не лезла на глаза, не отравляла воздух...

  - Ты очень впечатлителен...

  - Зато тебе на всё наплевать!

  - Верно, - соглашается Василий. - Здесь ты прав на все сто! Как эта штука работает? Что тут крутить?

  - Оставь меня, ничего тебе не скажу.

  - Не дури, Отто. У нас сделка. Ты помогаешь мне, а я даю ещё один шанс твоей никчемной цивилизации.

  - Никаких сделок! Пусть всё будет так, как есть. Ничего мне не надо.

  - И тем пяти миллиардам покойников тоже ничего не надо?- его голос тих и спокоен. Будто читает прошлогоднюю газету с давно забытыми, никому ненужными новостями. - Давай, Отто, скажи, что твои амбиции и переживания для тебя значат больше, чем жизнь и смерть твоей расы.

  Я молчу.

  - Я тебе не нравлюсь? Что ж, я от вас тоже не в восторге...

  Слышу, как он поднимается, ходит между распорками буровой установки, что-то бормочет себе под нос. Только сейчас обращаю внимание, что размеренный грохот в дверь стих. Правильно, её не выломать.

  Сейф!

  А самый главный в этом мире специалист по сейфам как раз внутри оказался. Так что открывать некому.

  По-моему, неплохой анекдот.

  - Чем же мы тебе так не понравились, Василий?

  - Ленью. От колеса до фабрики все изобретения посвящены одной проблеме: меньше усилий - больше еды. Будто в ней одной всё дело.

  - Так ведь приказано "хлеб трудом добывать"!

  - Ещё было условие: "в поте лица своего". А вы? Чем бы ни заниматься, лишь бы ничего не делать. Выдумали цивилизацию, в которой каждый может спрятаться за спиной соседа, и крайних нет. Стандартные вещи, одежда, пища. Стандартная мораль, нравственность, законы. Наконец, стандартные судьбы и души. Унифицированная совесть. Приведенная к общему знаменателю Истина. Вы сыты, но лишили смысла свою жизнь.

  - А ты бы хотел, чтобы мы умирали от голода?

  - Я бы хотел, чтобы вы больше думали, чем ели!

  Странный оборот. В русском языке я такого ещё не слышал. "Mehrdenken, wenigersichemahren", так что ли?

  - Давай, решай, - неожиданно говорит Василий. - Ты прав, мне плевать. Ты говоришь "нет", и я ухожу. Один раз я уже так сделал. Мне спешить некуда. Подожду ещё сотню-другую тысяч лет. Может, ваши преемники будут поумнее вас. Выдумают что-нибудь более эффективное, чем сопливый супермен Отто Пельтц, которого хлебом не корми, дай погрустить над утраченными возможностями...

  - Ящик с дорнами на втором этаже, - говорю я. - Справа от левой двери.

  - Так-то лучше...

  Слышу, как он поднимается наверх.

  - Только не спеши, перед тем, как вставить жало в патрон, нужно снять противовес. Я объясню...

  Я чувствую запах дыма. Молодцы, быстро сообразили.

  Я бы и сам так поступил. Горит дверь...

Y (Кто там, в глубине нас?)

   - А как по мне, то аналогия полная, - возражает Василий. - Близость копии к оригиналу определялась памятью. Если пакет воспоминаний копии совершенен, то копия отождествляет себя с оригиналом. Как ты.

   - Ну и что?

   Отто давно уже заблудился в лабиринтах его рассуждений. Настойчивость Василия в попытках что-то объяснить, растолковать, была непонятна: дверь они открыли. Куда-то там прошли. Теперь, вот, на чём-то сидят. И разговаривают.

   Отто хотелось говорить совсем о другом. Как Василий собирается выполнить свои обязательства, например.

   - А то, что общение с мортанами восстановило мне память настолько, что я отождествляю себя с оригиналом, одним из строителей этого мира.

   - Очень интересно.

   - Опять ехидничаешь? - осуждающе заметил Василий. - А ведь к тебе это имеет самое прямое отношение.

   - Вот как?

   - Представь себе! Ты ведь тоже с ними общался.

   - Ничего у меня не восстановилось. Ничего не помню, кроме того, что я Отто Пельтц, и ты мне обещал...

   - У тебя ещё всё впереди. Я-то уже сто лет вспоминаю, и до полной картины ещё очень далеко. Особенно тяжко было вначале...

   Василий замолкает. Он думает. Он смотрит на обезображенное лицо Отто и чему-то улыбается.

   - Пойдём, я тебе что-то покажу.

   - Покажешь? - усмехнулся Отто. На трещинах разбитых губ заблестели капельки сукровицы. - В каком это смысле "покажешь"?

   - В прямом, - твёрдо отвечает Василий.

   Через мгновение они оба оказываются в тесном жерле глубокого колодца. Отто разглядывает свои руки, на его лице заметно облегчение: он снова видит.

   - Знакомое местечко, - говорит он, задирая голову кверху.

   - Ещё бы, - соглашается Василий. - Один из сотен приёмных каналов Лунного города. Этой дорогой души возвращаются в информационный банк, а там уже решается: запускать их по новому кругу или отправлять на следующий цикл обработки...

   - Ты вернул мне зрение, - останавливает его Отто. - Спасибо. Только всё ещё не ответил на мой вопрос.

   - Ничего я тебе не вернул, и ты по-прежнему сидишь в кресле. А что касается твоего вопроса, то ответ слишком сложен, он не может быть однозначным.

   Отто пытается разглядеть, что там, над выходным отверстием колодца.

   - Почему так мало света? Экономят?

   - Здесь всегда сумерки, Отто. В былые времена, когда вся эта кухня работала в полную силу и души шагали плотными рядами, было очень важно, чтобы они не узнавали друг друга.

   - Почему?

   - Это сложно объяснить. Вся штука в том, что на самом деле в любой момент времени на Земле проходит обкатку совсем небольшое количество личностей...

   - Пять миллиардов, - подсказал Отто.

   - Нет, - Василий покачал головой. - Души, это лишь осколки, грани личности. Они распределены по большому количеству носителей. Для повышения скорости обработки. Фабрика. Различные фрагменты одной и той же личности могут быть размазаны по миллиону человек, а, иногда, и больше.

   Отто пожимает плечами и смотрит вниз, под ноги. Несмотря на слабую освещённость, в сумерках ясно угадываются тени: неуловимые грани тёмно-красного и коричневого мерцают и переливаются в голубом сумраке окружающего их пространства.

   - Отсюда и берутся основные заповеди, - настойчиво пытается Василий пробиться в его сознание. - Не убивай, не прелюбодействуй, не кради. Ведь убиваешь себя, крадёшь у себя...

   - В самом деле, - соглашается Отто. - Понять это непросто. Особенно непонятно, какое это имеет отношение к сути моего вопроса.

   - Прямое, Отто, самое прямое. Если помнишь, мы с тобой открыли дверь. Мы получили возможность минуя физическую смерть прямиком отправиться на Родину. На нашу с тобой Родину, брат. Это система звёзд в направлении Ориона. Теперь тебе незачем морочиться сомнениями о судьбах человечества. Всё закончилось.

   - А как же те, внизу? Новая рассада матушки Кселины?

   - Тебе-то что? Сейчас, после твоего контакта с мортанами, мы с тобой на одном уровне Вселенской иерархии. На высоком уровне, повыше матушки Кселины. Но, конечно, ниже Матери, та ещё штучка! Это мы с тобой готовили для неё Землю. Ты вспомнишь. Над нами ещё несколько уровней. Я всех и не знаю. Пока не знаю.

   - Значит, ты можешь и ошибаться?

   - Разумеется, брат мой, разумеется. "По образу и подобию". Все недостатки человека, - лишь блёклое подобие недостатков его Создателя...

   - Тогда все твои рассуждения всего лишь теория, которая может иметь какой-то смысл, а может быть лишь очередным заблуждением. Может, человеческая жизнь, - порождение Лунной фабрики по огранке душ, а может, Лунная фабрика, лишь паразит, присосавшийся к своей жертве, моей цивилизации, и мешающий ей развиваться по своим законам...

   - Возможно и так, - опять соглашается Василий, - но я не вижу здесь противоречий лично для тебя. В любом случае, твои испытания на Земле, в человеческом теле завершены. Ты смело можешь отправляться вместе со мной к своему истинному качеству. К более высоким возможностям, к своему предназначению...

   - Чего это ты так печёшься обо мне?

   - Отто, мы столько пережили...

   - Что для начала ты ослепил меня?

   - Ну, ну, полегче, дружище, я лишь защищался. Это ты напал на меня! Но если это так важно, то, пожалуйста...

   Колодца больше не было. Они сидели в комнате. Ничего необычного: два кресла, теплый мягкий пол, четыре стены, светящийся потолок.

   Отто был здоров, гладко выбрит и чист.

   Василий сидел напротив, свободно откинувшись в кресле. Его глаза внимательно изучали лицо Отто.

   - Всё это не произвело на тебя впечатления, - сказал он.

   Отто, чуть скосив глаза, быстро осмотрел себя и только потом ответил:

   - Нет, не произвело. Ещё одна картина мира, такая же путаная, полная пробелов и двусмысленностей, как и любая другая.

   - Но полная вещественных доказательств, ты заметил?

   - Чего стоят эти доказательства, если ты сам допускаешь, что они могут свидетельствовать как о справедливости твоих слов, так и об их ошибочности. Ты будешь выполнять свои обещания?

   - А если нет?

   - Тогда тебе следует убить меня. Прямо сейчас. Потому что, если ты прав, и после встречи с мортанами я такой же, как ты, то по мере восстановления моей памяти, когда я начну вспоминать своего оригинала, у тебя со мной будет много хлопот.

   - Почему?

   - Во-первых, потому что я хочу вернуться. Во-вторых, потому что ты мне омерзителен. В-третьих, я хочу убить тебя... продолжать?

   - Не нужно. А как тебе такой вариант: по мере восстановления твоей памяти, ты всё меньше будешь хотеть вернуться, а я всё больше буду тебе нравиться?

   - Хочешь рискнуть?

   Теперь Василий смотрел куда-то в сторону, в пустоту. На его лице всё явственнее читалось сомнение.

   - В самом деле, - неожиданно признал он. - Зачем это мне? Тем более, что ты прав больше, чем думаешь. Из нас всех только ты симпатизировал смертным. За это тебе всегда крепко доставалось, и от нас, и от них. От них даже больше... ты вспомнишь. Давай обсудим, чего ты хочешь, и разойдёмся.

   - Я хочу, чтобы ты вернул меня обратно в мой мир так, чтобы я мог помочь ему.

   - Твоего мира больше нет, Отто. Ты никак не можешь ему помочь.

   - Тогда поясни, что ты имел в виду, когда обнадёжил меня. Способ что-то исправить или есть, или его нет. Значит, ты или не исполняешь своих обязательств, или лгал мне всю дорогу...

   - Спокойнее, Отто, спокойнее. Способ, конечно, есть. Нужно вернуться в прошлое...

   - Отлично. Давай вернёмся в прошлое, когда ты предлагал мне стать диктатором Земли. Я всё обдумал. Я согласен.

   - Не всё так просто, Отто. Физические тела не могут разгуливать по времени, как им вздумается. Это невозможно. Современная биосфера Земли - наша с тобой работа. Но физика Вселенной, это нечто иное. Это то, что создано задолго до нас, и, к моему большому сожалению, не для нас...

   - Но способ есть?

   - Конечно, можно вернуть в любую точку времени свою душу. Тебе это известно.

   - Да, - кивнул Отто. - Пока жива память, прошлое не мертво.

   - Именно. Только в нашем случае оно оживёт по-настоящему.

   - Годится. Давай, вселяй меня - в меня, в тот момент, когда ты предлагал мне свои условия на земной Базе.

   - Ты опять торопишься, - упрекнул его Василий. - Время такой же материальный монстр, как и пространство. Оно не позволит ломать свой ход. У него свои приёмы самозащиты. Достаточно подлые, чтобы никому не хотелось с этим связываться. Поэтому просто поверь мне на слово: нам их не преодолеть. Нужно по-другому.

   - Как?

   - Так, чтобы виток времени, по которому ты прошёл, не изменился. Твоя сегодняшняя душа вселяется в оболочку, которая впоследствии никак не может повлиять на уже свершившийся ход событий, в которых ты принимал участие.

   - А как я это узнаю? Мне ведь не известен ВЕСЬ ход событий, произошедший за последние сто лет.

   - В том-то и суть. Я не смогу объяснить тебе металогику, но смысл сводится к тому, чтобы твой носитель не мог вмешаться в ход событий, которые тебе известны. Большего не требуется.

   - Какой-то оголтелый субъективизм...

   - А разве есть что-то ещё?

   Отто с удивлением смотрит на собеседника:

   - Мне известно, что погибла моя цивилизация. Я хочу вернуться в прошлое, чтобы этому как-то помешать. Ты соглашаешься мне помочь, и утверждаешь, что ничего изменить я не могу. Тебе не кажется это странным?

   - Нет, не кажется, - ответил Василий. - На самом деле ты ничего не знаешь о судьбе своей цивилизации. Тебе известно лишь, что планета обледенела. Этого ты исправить не можешь...

   Отто вцепился в подлокотники кресла.

   - Ты хочешь сказать...

   - Я хочу сказать, что у тебя будет примерно сто лет, чтобы убрать дикарей, которые называют себя людьми, с обречённой планеты.

***

   Она проснулась от внутреннего толчка.

   Странный сон быстро таял, освобождая сознание от нелепостей. Уже через несколько секунд не вспомнить, что там было. Убийства? Погони? Кровь? Пожалуй. Да, кровь точно была...

   Она подняла руку с часами к глазам и долго, не узнавая, всматривалась в светящийся циферблат.

   Нет, это не "ТISSOT, PR50".

   Мягкая кровать. Жёлтые отсветы на потолке от уличных фонарей. Тишина. Пять минут шестого.

   Это показалось важным. Двадцать пять минут. Что-то должно произойти через двадцать пять минут. Что?

   Откинув одеяло, она опустила ноги на пол и в ужасе уставилась на них: гладкие ноги молодой женщины, не жалеющей ни времени, ни денег на регулярные спортивные занятия. Сауна, массаж, депиляция. Симпатичный молоденький массажист с чуткими пальцами. Строгий деловой костюм, только юбка чуть укорочена... немного, ровно настолько, чтоб собеседник не мог сосредоточиться на своих доводах. Чёрные чулки и тёмные туфли на высоком каблуке.

   Всё, вроде бы, правильно...

   Нет, не правильно!

   Где же волосатые мосластые ноги тренированного спортсмена? Каждый шаг подбрасывает прямую и медиальную мышцы бедра вверх. Бутылкообразная икроножная почти не расслабляется...

   Она вскакивает с постели, бежит к зеркалу и не узнаёт своего лица. Несколько минут внимательно рассматривает руки: гладкая розовая кожа на ладонях, крашеные ухоженные ногти.

   Она подходит к окну и выглядывает на улицу. Знакомая брусчатка! Ну, как же: улица Свердлова, что в Камышлове Челябинской губернии.

   Всё сначала. Как обещали!

   Драгоценные минуты сочатся сквозь слёзы, засверкавшие в уголках глаз. И вдруг она смеётся.

   Смех звонкий, задиристый. От души.

   Она ощупывает свою шею, грудь, тонкую талию. Руки опускаются ниже.

   - Вот это камуфляж! - она качает головой. - В конце концов, с этим живёт половина всего человечества. И здравствует, и процветает между прочим!

   Голос ей тоже не знаком.

   - Раз, раз, раз ... - пробует она голос. - Взвод р-равняйсь! Смир-р-рна! Бардак...

   Она пожимает плечами. Идиотизм. В женском исполнении команды звучат глупыми, бессмысленными звуками.

   Она опять смотрит на часы: пять часов двенадцать минут.

   Всё! Горевать по крепкому тренированному телу Отто Пельтца больше некогда. С сексом, конечно, теперь будут проблемы. Впрочем, всё наоборот, теперь никаких проблем с сексом. Ибо какие проблемы с тем, чего нет?

   Ничего. Это не худший вариант. Далеко не худший! Калима бросается к гардеробу.

   На пол летят платья, костюмы, юбки, пиджаки. Ага, вот! Тренировочный костюм, шапочка...

   "Конечно, шапочка! Теперь у меня роскошные волосы. Чёрт бы их подрал!" - весело думает Отто.

   Она одевается.

   Так. Второй костюм в спортивную торбу. Кроссовки.

   Быстрее.

   Она с мешком бежит в кабинет. Быстрее, быстрее.

   Документы. Это должно быть здесь.

   Открывает дверцу тумбы письменного стола. Точно, всё приготовлено. Вот он: розовый пакет, перевязанный скотчем. В торбу. Потом разберёмся...

   Но почему пакет приготовлен? Выходит, она знала?

   "А откуда это известно мне?" - думает Отто.

   Пять часов двадцать четыре минуты.

   Калима быстро спускается на первый этаж. Отключает сигнализацию, открывает сейф и достаёт мешочек из чёрного сафьяна. Одиннадцать крупных бриллиантов кладёт в карман куртки, вторую половину с более мелкими камешками ссыпает обратно в мешочек и усмехается:

   - Извини, Отто: спасти цивилизацию стоит недёшево, а тебе на абразив сгодятся и эти.

   Дверь сейфа не захлопывает, оставляет открытой настежь, бежит к подвалу. Спускается по лестнице и, ведя левой рукой по стене, идёт в полной темноте.

   Взрывы, сверху сыпется пыль, паутина. Там, наверху, Отто даже не подозревает, что начал своё путешествие длиной в сто лет. А здесь, в подвале, начинается новое путешествие, и тоже с его участием.

   "Я, не задумываясь, открыл сейф, - думает Отто. - Значит ли это, что я могу распоряжаться её памятью?"

   Стоп: металлический уголок - сигнал о том, что впереди стена. Калима опускается на пол, находит лаз и протискивается в него. На её удивление, она легко движется по тоннелю. Не такой уж этот Отто и маленький!

   Подвал соседнего дома. Ну, что там ключ?!

   Ключ на месте. Она берёт его с полочки, решительно выходит из комнаты, поднимается на первый этаж, открывает дверь квартиры и, тяжело переводя дыхание, захлопывает её за собой.

   "Вот, оказывается, как оно было!" Сейчас бедняга Oтто будет ломать голову над тем, кто для него оставил сейф открытым, сохранив драгоценное время. Потом его озадачит отсутствие ключа на своём месте и необходимость импровизации, которую он терпеть не может...

   Она с ужасом смотрит на жёлтые пятна крошки битого ракушняка на брюках и вымазанные глиной руки. Оставляет мешок в коридоре, идёт в ванную. Открывает кран и минуту подбирает смесителем температуру воды. Потом возвращается в коридор и садится, скрестив ноги, на пол, рядом с входной дверью.

   "Ну, а я? Теперь, кто я такой? Или, кто я такая?"

   Он вспомнил, как всё настойчивей требовал от Василия объяснений, но тот лишь улыбался.

   "- Отто, я знаю точное время и место рождения твоего носителя. Твоё "Я" будет загнанно в подсознание другого человека, и будет дремать до поры, лишь изредка прорываясь и вмешиваясь в его дела и поступки. Это занятие исключительной томительности, хуже любого наказания. Может, передумаешь?

   Отто смотрит ему в глаза и молчит.

  - Подумай, брат, - настаивает Василий. - Это те же тридцать лет "отсидки", которых ты так боялся. Только неизмеримо хуже тюрьмы: треть века темноты, глухоты, неподвижности... и без всякой надежды на "спасибо". Неужели ОНИ того стоят?

  "Не за спасибо, - думает Отто, - за смысл. Человечество может любить и ненавидеть, строить и разрушать. Человечество может творить мерзости, но оно должно быть! Иначе не будет надежды. Иначе не будет нам всем прощения. И жизнь всех однажды рождённых потеряет смысл..."

   - Что ж, это твой выбор, - говорит Василий. - Когда придёт срок, ты кукушонком вытеснишь душу своего носителя на второй план и займёшь его место. Как вы потом будете сосуществовать, трудно сказать: сотрудничество или конфликт, а может, твой хозяин и вовсе сгинет, это зависит от соотношения ваших сил. Тут уж чья воля сильнее.

   - Надеюсь, это не Иисус?

   - Нет, дважды этот фокус не проходит.

   - Кого же они приколотили к кресту?

   Василий пожимает плечами и молчит, отводит глаза в сторону.

   - Всё равно, странный способ путешествия во времени... - не унимается Отто, его колотит дрожь.

   - Ты знаешь другой?"

   ...На лестнице слышны осторожные шаги. Калима смотрит, как дёргается ручка двери. Заперто. Отто уходит.

   Всё. Их дороги больше никогда не пересекутся.

   Калима достаёт из мешка конверт, открывает его.

   Паспорт, деньги, билет на самолёт, какие-то инструкции...

   Время? До отлёта четыре часа. До Челябинска на такси - час, так что со временем - порядок. Она рассматривает фотографию в паспорте. Всего лишь перекрасить волосы, валик под верхнюю губу и чёрную родинку на левую щеку.

   С этим не должно быть трудностей. В этой квартире есть всё необходимое. Всё-таки готовил её не кто-нибудь, а большой любитель стопроцентных решений.

   Пожалуй, не любитель, - профессионал. "Кто же там, в глубине меня"?

Если солдаты

В дом с войны приходят,

Все их невесты

Давно в замужних ходят...*

   Она поднимается с пола, с мешком идёт в комнату и раскладывает вещи на столе. Где-то тут был утюг, всё помялось. И фен...

   Калима подходит к окну и смотрит на порозовевшее небо.

   Внизу хлопает автомобильная дверь. От подъезда отъезжает такси. "Кому-то не спится", - думает Калима. Из ванной доносится шум бегущей воды...

   ----

   Звёздочкой (*) отмечен русский перевод песни "Wenn die Soldaten..."

   с любезного разрешения В.Антонова

  

("Солнечный ветер").

   ----

  Комментарии

  1. Копперфильд Давид, известен фокусами и "невестой" супермоделью Клаудией Шиффер (как позже стало известно, "обручение" молодых было фиктивным - всего лишь элемент пиар-компании Копперфильда). На одном из своих выступлений он вскрывал сейф в здании, которое должно было вот-вот взорваться. При этом сам Копперфильд находился внутри сейфа и должен был его открыть изнутри.

  2. Камышлов Челябинской области, судя по карте, существует. Всё остальное (улицы, дома и пр.) следует относить к моей фантазии. Приношу извинения тамошним властям, если действительное состояние дорог не соответствует "мнению" Отто.

  3. Шарки - от английского shark (акула).

  4. Парма - сев. уральск. лесистый кряж, параллельный Уралу.

  5. Сафьян - выделанная козлиная кожа.

  6. Если быть точным: "Господь дал, Господь и взял" (Иова 1:21). Так Иова прокомментировал потерю всего своего имущества и смерть своих детей, на которых упал дом их "первородного брата". Вот это хладнокровие! (Правда, одежду на себе, всё-таки, изодрал...).

  7. "...предоставь мёртвым хоронить своих мертвецов" (Ев. от Матфея 8:22).

  8. Чумпель - сиб. остяцк. берестяной кузов, черпак для воды.

  9. Согра - сиб. болотистая равнина.

  10. Битлз, они и в Африке Битлз. Что касается остального... Река Ликвала существует, и перечисленные языки, судя по БСЭ, там тоже имеются. Но автору и самому интересно знать, что делали два немца в джипе на границе Конго с Камеруном?

  11. Дифтонг - сочетание двух гласных в одном слоге.

  12. Грац - второй по экономическому значению город Австрии (после столицы Вены).

  13. Шампольон Жан Франсуа (1790-1832) в 1822г. Первым расшифровал иероглифические письмена древних египтян.

  14. Морошка - из того же рода, что и малина, ежевика. Растёт по моховым болотам в Сибири. Ягоды оранжевого цвета.

  15. Мичурин Иван Владимирович (1855-1935) известный советский биолог, селекционер.

  16. Гитлерюгенд - профашистская детско-юношеская организация Германии конца 30-ых г.г., аналог советской пионерии.

  17. "...читаю, пою и пляшу" Вл. Высоцкий (песня попугая из цикла "Адиса в стране чудес").

  18. Миелорелаксант - препарат для расслабления мышц. Без оного вправить на место большую берцовую кость практически невозможно.

  19. Kaputt - разбитый, сломаный (нем.).

  20. Кессон (фр., ящик) помещение, часть подводного сооружения с давлением окружающей среды и потому имеющее открытый доступ к воде или донному грунту.

  21. Шлюз (нем.) - помещение, часть подводного сооружения, приспособленное для выравнивания давлений (от давления окружающей среды до атмосферного и наоборот).

  22. Амёба (гр. изменение) - простейшее одноклеточное животное, не имеющее постоянной формы.

  23. Пандус (фр. пологий склон) - наклонная поверхность, заменяющая лестницу.

  24. "Кто не с нами, тот против нас" или "кто не против нас, тот с нами". Где правда? Сомнения Отто справедливы. С одной стороны: "кто не против вас, тот за вас" (Ев. от Марка 9:40; от Луки 9:50), и дальнейшие рассуждения Отто сводятся к осуждению идеологиии большевиков и фашистов, переделавших библейский слоган под свои нужды. С другой стороны: "кто не со Мною, тот против Меня" (Ев. от Матфея 12:30; от Луки 11:23) - и тогда Отто проводит опасные параллели между учением Спасителя и основным критерием благонадёжности при любой диктатуре (от античности до наших дней).

  25. "По плодам их узнаете их" (Ев. от Матфея 7:16).

  26. Нимб (лат. облако), символическое изображение сияния вокруг головы (символ святости).

  27. "У Господа нет ни брата, ни сестры, ни матери... " Здесь прав, конечно, Василий. Сказано было совсем не так: "...кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат и сестра и матерь". (Ев. от Матфея 12: 46-50).

  28. "Тебя в прошлой жизни не Гамалиилом звали?" (Деяния святых апостолов 5: 34-39). По совету Гамалиила, Синедриону не следовало вмешиваться в дела христианства, а предоставить событиям возможность идти своим ходом: если христианство - не дело Божие, то оно разрушится само собою. В результате, Церковь возвела Гамалиила в ранг равноапостольного. Неплохо, правда?

  29. "Кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет". (Ев. от Матфея 13:12; от Марка 4:25; от Луки 8:18). Василий прав - Отто и в самом деле приводит цитату некорректно. В Библии речь шла не о материальных, а о духовных ценностях.

  30. "В первую очередь телефон, телеграф... " - цитата из работы Ленина "Советы постороннего" (28 октября 1917г.).

  31. Дзержинский Феликс Эдмундович (1877-1926). "7 декабря 1917 по предложению Ленина назначен председателем Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Провёл огромную работу по раскрытию и разгрому антисоветских заговоров и мятежей... " (Цитата из БСЭ).

  32. "Я знаю неплохой ресторанчик в Карачи" - заключительная фраза Джеймса Бонда (Тимоти Дальтон) в фильме "Испугать насмерть".

  33. "Осьминожка". "Только для твоих глаз" - названия фильмов о Джеймсе Бонде.

  34. Три часа пятнадцать минут (22.06.41) - первые залпы немецких орудий, начало войны с СССР.

  35. "Пришёл, увидел и взорвал". На самом деле "пришёл, увидел, победил" - слова Юлия Цезаря из его донесения сенату о победе над понтийским царём Фернаком.

  36. "Кляузничали на Коперника".

  Франческо Гримальди (1618-1663) совместно с иезуитом Джованни Риччоли (1598-1671) составили карту Луны с названиями лунных образований, которые используются до сих пор. Известны совместным трактатом против гелиоцентрической системы Коперника.

  37. "...находился от своей родины на расстоянии примерно двухсот тысяч километров и удалялся от неё со скоростью около двухсот тысяч километров в час..."

   Расстояние от Земли до Луны 400 000 км. Если челнок Отто двигался равноускоренно с ускорением g=9,81м/с/с, то, пройдя половину пути, он будет двигаться со скоростью: корень(2g х 200 000 000) = 62 641м/с. Или 225 510 км/ч. Расчётное время в пути: 2 х корень(2 х 200 000 000/g) = 12 771с, или 3,5часа. Вроде бы сходится.

  38. "Все люди братья! Я обниму китайца..."

  "Советская пасхальная", Юз (Иосиф) Алешковский.

 

  39. "И нашёл я, что горше смерти - женщина... ". (Екклесиаст 7:26). Отто уверенно приписывает книгу "Екклесиаст" царю Израиля Соломону (10в. до н.э.). На самом деле вопрос об авторстве всё ещё открыт.

  40. Блицкриг (нем. молниеносная война) - военная доктрина Германии 1930-1941г.г.

  41. Айкидо йошинкан - разновидность восточных единоборств, в которой главное внимание сосредоточено на контрприёмах, использующих движение, инерцию и нарушение равновесия противника.

  42. Аскариды (гр.) - семейство круглых червей, паразитирующих в кишечнике млекопитающих и человека.

  43. Миофибриллы - тонкие сократительные волоконца, проходящие по всей длине мышечной ткани.

  44. Аир (тюрк.) - многолетнее травянистое растение семейства ароидных; корневище применяется в медицине.

  45. Эзотерический (гр. внутренний) - тайный, скрытый, предназначенный исключительно для посвящённых.

  46. Кантон (фр.) - округ.

  47. "Мотив, способ, возможность" - состав преступления при отсутствии прямых улик (или показаний свидетелей).

  48. Гринвич (это не имя!) - это предместье Лондона, в котором в 1675г. была основана обсерватория. В 1884г. принято международное соглашение, по которому меридиан, проходящий через Гринвич, принят за нулевой. В настоящее время обсерватория переехала на новое место - 70км к юго-востоку. Расчёт часовых поясов: у Отто часы идут по Зауралью, т.е. 4-ый восточный пояс. Т.о., если местный полдень приходится на 6 часов утра по часам Отто, то время на Луне сверяется по 2-ому западному часовому поясу. Карту Отто помнит хорошо: там и вправду ничего нет, кроме вод Атлантического океана.

  49. "...начальник полиции пригласил нас... " Эта путаница вводится нарочно, чтобы ещё раз подчеркнуть, что Отто - не телепат (в отличие от Маши-Калимы). Гвардия - не полиция, а регулярная армия. Полицейские функции выполняет Стража Культа - лучницы-амазонки.

  50. "Всё равно не поймут, скоты! " Отто - большой знаток и ценитель русских анекдотов. Это заключительная фраза из совершенно неприличного анекдота про поручика Ржевского.

  51. Камикадзе (яп. священный ветер) - в честь урагана, потопившего почти все лодки монгольского войска, пытавшихся добраться до Японии (события 12в., лодок было ОЧЕНЬ много). В 20в. - лётчик-самоубийца второй мировой войны, использующий свой самолёт в качестве снаряда.

  52. "Блаженны алчущие... " Нагорная проповедь. (Ев. от Матфея 5:6).

  53. ЧК, гестапо - карательные органы СССР и Германии, физически уничтожавшие инакомыслящих. Вошли в историю массовыми расстрелами, пытками и бесчеловечностью.

  54. Диаспора (гр. рассеяние) - пребывание значительной части народа вне страны его происхождения. Первоначально термин "диаспора" применялся к евреям, живущим вне Палестины.

  55. Дорн (нем., шип) - стержень из закалённой стали для прошивки отверстий.

  56.Кушак - пояс, опояска.

  57. Цанга - (нем.) - приспособление для зажима пруткового материала в токарных станках.

  58. Шанцевый (нем. окоп) - инструмент, служащий для работы с грунтом (лопаты, кирки, ломики).

  59. Паланкин (португал.) - крытые носилки.

  60. "...Иисус возведён был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал" (Ев. от Матфея 3: 1-2). Отто демонстрирует глубокое знание Нового Завета (вот только про Гамалиила почему-то подзабыл). В церковной среде до сих пор нет согласия по этим вопросам. По одной версии, Библия имеет ввиду Иудейскую пустыню, по другой - Синайский полуостров. Цель "возведения в пустыню" Христа также вызывает много споров. Если для искушения Дьяволом, то возникает противоречие: по всем христианским догматам Христос был безгрешен изначально, он не мог согрешить по определению. Тогда о каком искушении могла идти речь?

  61. Содом и Гоморра. (Бытие 19,25: 25): "И пролил господь на Содом и Гоморру дождём серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих... "

  62. "И чтобы не делали другим того, чего не хотят себе". Эта формулировка встречается в тексте Библии дважды в одной главе (Деяния 15: 20 и 29), основана на словах Господа (Ев. от Матфея 7:11. "...по образу и подобию". (Бытие 1:26): "И сказал Бог: сотворим человека по образу нашему, по подобию Нашему... "

  63. Форт-Руссе - город в Конго.

  64. Жупел (ст. слав.) - предмет ужаса, пугало.

  65. Амвон (гр.) - возвышение перед алтарём церкви, с которого читают проповеди.

  66. "... давно скрылись за близким горизонтом". Расстояние до линии горизонта на Луне с высоты человеческого роста - 2,5км.

  67. "... при штабе генерала Хёппнера". Генерал Хёппнер командовал 4-ой танковой группой в составе группы армии "Север". Его танки в начале войны (конец июня - первые числа июля 1941г.) рвались к Ленинграду. 3 июля 1941г. - выступление по радио Сталина ("драться до последней капли крови"). Дальнейший текст посвящён начальнику Хёппнера фельдмаршалу Вильегльму фон Леебу. В феврале 1938г. вместе с генералами В.Фричем и В.Бломбергом он был уволен в отставку. В июле 1938г. назначен командующим 12-ой Армией. За провал наступления на Ленинград 16 января 1942г. был уволен в отставку.

   68. "На самом деле я хитрю. Теперь я знаю, кто он на самом деле. Думаю, что ему об этом известно. И он тоже хитрит. Но он хитрее".

   В первоисточнике это звучит так: "... иудеи хитрили против Исы: "И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах - лучший из хитрецов" (Коран, Сура 3, ст. 47)

  69. "Добрые самаряне". (Ев. от Луки 10:33). Притча о добром самарянине.

  70. "...много званых, мало избранных". (Ев. от Луки 14:24).

  71. Синовия (лат.) - жидкость в полости суставов, являющаяся их смазкой.

  72. "Возлюби врага своего". "...любите врагов ваших". Нагорная проповедь. (Ев. от Матфея 5:44).

  73. "Я давно подозревал, кто он такой. И то, как он легко разделил и натравил друг на друга этих людей... укрепило мои подозрения". Это ответ на вопрос: так кто же такой Василий? Слово "дьявол", означает буквально: тот, который разделяет.

  74. "В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят". (Бытие, гл.3: 17, 19).

  75. "Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради". (Исход 20: 13-15).

  При составлении "Комментариев" была использована литература.

  1. Большая советская энциклопедия. 3-е издание. М., Изд-во "Советская энциклопедия", 1970-1978.

  2. Словарь иностранных слов. Гос. изд-во иностр. и нац. словарей. М., 1954.

  3. Толковая библия или комментарий на все книги св. писания Ветхого и Нового Завета. 2-ое изд. ин-т перевода библии. Стокгольм, 1987г.

  4. В.Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. М., "Русский язык", 1978г.

  5. История второй мировой войны, т.4. Военное изд-во, мин. обороны СССР, М., 1975.

  6. Всемирная история, т. 10. Изд-во социально-экономической литературы "Мысль", М., 1965.

  7. В.И.Ленин, ПСС, 5-изд., т. 34.