1. КАИН ГУДЛАЙ

Я так понимаю – право на ошибку человек получает вместе с рождением. Это как клеймо на лбу: если уж сглупил и родился, то и быть тебе дураком до последнего выдоха. Отдельный вопрос: что при жизни делать с гамузом ошибок? Кто-то выкладывает на бумагу и прячет в библиотеках, другие травят разведенным спиртом или дымом запретной ботаники. Но есть и такие, кто наступает на грабли и твёрдо стоит на своём, не замечая стремительного приближения черенка.

– …не с улицы пришёл, – тошнит Рыжий. – Люди тебя посоветовали. Сказали: иди к Каину, он не обманет…

От него несёт потом и дешёвым вином. Алчный блеск глаз пробивает ржавую чёлку навылет. Протухшая папироса прочно приклеена к нижней губе и почти касается кончика носа. Того самого, который в скором времени встретится с рукоятью садово-огородного инструмента. Но больше всего беспокоят руки: огромные, загорелые, почти чёрные. Руки заготовителя, а не вора. Мог бы и не говорить, что «не с улицы». Сам вижу – с Поля. Откуда же у него воровская сноровка?

– Редкая вещь. – Сырой резиной тянется время. Я лишь оттягиваю неизбежное. Сейчас любое слово во вред, а ыспасти может только чудо. – Режик нужно было регить у Сальтана.

– Много слов, Каин. – Лениво колышется вверх-вниз окурок. Длинная чёлка вот-вот смахнёт вчерашний пепел с его серого кончика. – Режик-шмежик… Я вещь принёс. Аты взял. Выходит – должен.

На столешницу из-под чёлки падает капля. Рыжий не спеша достаёт платок и долго с наслаждением прочищает нос. Удивляют две вещи: серебристый просверк паутины на платке и папироса, которая не мешает сморкаться. Пока я раздумываю: не из того ли сундука платок, что и оружие, «клиент», не замечая капли на столе, прячет сокровище обратно в карман. Кажется, этот болван не догадывается о ценности платка точно так же, как не сумел два отбоя назад отличить режик от обычного ножа.

Я качаю головой: как жаль, что наше общение вот-вот прервётся! Обирать бродяг – моё ремесло. Беру с полки тряпку и старательно вытираю прилавок.

– Ты принёс нож, Рыжий, – отвечаю ему в тон: не спеша и значительно. – О режике уговора не было. Режик – это другая статья. Выходит – подставил.

Злюсь на свою нерасторопность. Надо было сразу с ним расплатиться. За нож он просил дорого, но как для режика пустяк. Пожадничал я. Поскупился. Хотел дважды на одном обороте сыграть. Вот и попал на цугундер. Дурак!

И вдруг будто из подвала холодом потянуло. Я-то не первый год у Фортанцера в стряпчих хожу: если по ногам сифонит, значит, кто-то зашёл. И точно – дружинник. Очки, тренч, шляпа… высокий воротник, широкие поля… весь в чёрном, в серебристую паутину. Богатый фандряк! Это не жалкий лоскут в кармане Рыжего. К такому с мелочью не сунешься: государственный служащий на стрёме общественных интересов.

– Добрый день, молодые люди, – весело так говорит. Будто и вправду ночь видел. – Не помешал?

– Каин, какого депа? – А чинарик-то отвалился! И спеси убавилось. – Это кто?

И к двери оборачивается. Понятно, что там его приятели у входа. Были. Ведь если человек всё-таки зашёл, то с приятелями что-то приключилось. Не могли они никого впустить… а меня выпустить.

– Данилой кличут, – представляется дружинник. – Слышал о таком?

– Приятно познакомиться, – цедит Рыжий – и ко мне: – В другой раз сочтёмся.

И к двери скользкой походкой. Будто нет служивого вовсе – как мимо пустого места прошёл.

– Не валяй дурака, парень, – скрипит Данила. – Вещица твоя ко мне залетела. Обкашлять бы…

И режик из кармана вынимает. Рыжий – ходу к дверям. Думал на рывок взять. Только уже через секунду вернулся. Не понравилось ему то, что за дверью увидел.

– Бегать лучше, чем говорить? – улыбается Данила.

Весело ему… а что ему не веселиться? Считай, на горячем поймал. Холера! То-то он такой счастливый. Теперь к Сальтану – и амба! Разве что страж мой небесный за меня заступится. Больше мне рассчитывать не на кого.

Но Рыжий полагался только на ноги – ломанулся к запасному выходу через подсобку. Правильно: на то и двуходка… Загремело в коридоре, посыпалось.

Я стою себе. Убирать-то теперь кому-то другому. Чего волноваться?

– Надеюсь, ничего ценного? – интересуется дружинник.

– Что? – переспрашиваю. – А?

– Успокойся, Каин, не твои похороны. Если понадобится, я тебя быстро зарежу, испугаться не успеешь. Скажи лучше, откуда знал, что приду? По глазам вижу – ждал.

– В рядах слух прошёл, что Гавриловых шмонали, искали древнее оружие. А режик я ему отнёс. Выходит, на моём товаре Гаврилов и погорел. Только меня он покрывать не станет…

Докладываю чётко и ясно. Никаких там шуток или отвлечений. Это как под проливным дождём: всегда наступает момент, когда перестаёшь сутулиться и жаться, – ведь одежда на теле ничуть не суше гноя под ногами.

– Смотри, какой сообразительный… – усмехается Данила.

Указательным пальцем он поправляет дужку чёрных очков на переносице. Ноготь на пальце недавно сломан – новый вырос лишь на четверть. Видать, не от всего тренч-фандр спасает.

– У бродяги режик брал? – Данила кивает на дверь в подсобку.

– Да, – отвечаю. И совсем мне легко сделалось. Будто каждый день клиентов сдаю… пачками. – Рыжим Шухером назвался.

– «Рыжий Шухер»? В масть погоняло…

В полуобороте к дружиннику возвращаю тряпку на место и заботливо поправляю журнал учёта, перекладываю каталоги, прейскуранты… Полочку я сам смастерил и на стенку повесил. В тощем собрании документов особо выделяется сытый торец Библии. Последний осколок утерянной жизни: папа, мама, сестрёнка…

А дружинник не уходит, будто ждёт чего-то. Ну и я с ним стою. Вдруг он просто так зашёл? Купить чего или продать. Не выгонять же человека на улицу? Или он от рождения стеснительный? Не решается сказать, чего от меня нужно…

Едва я успокоился, считай из дыма вышел, Рыжий из подсобки вывалился: присел, выхватил железку из-за голенища и метнул. Хороший бросок! Колющее я и сам уверенно втыкаю. Курсы копейщика недавно закончил с отличием. Так что чужую сноровку могу оценить. Вот только дружинники к такому умению равнодушны: Данила плечо приподнял да головой качнул. Широкие поля шляпы, высокий воротник… швайка в ткани запуталась и с глухим стуком свалилась на пол.

Да! Будь на мне фандр-непробивайка, я бы тоже героем заделался. Зверя в мире нет страшней, чем расстроенный еврей! Говорят, у дружинников даже трусы и майки фандровые. Поэтому они такие смелые.

– Не входить! – кричит Рыжий, выставляя перед собой тесак.

У него там, точняк, под плащом ножны прилажены – ловко оружие выхватил. Вот бандит!

– У меня заложники! – заходится в крике Рыжий. – Я им головы отрежу!

– Я возьму? – вежливо спрашивает Данила и поднимает с пола швайку.

Не жесть, однако, – тяжёлый брус, с палец толщиной и заметно длиннее ладони.

– Ты зачем кричишь, Рыжий? – не повышая голоса, спрашивает дружинник, а сам режиком железку обстругивает. Будто полешку точит, только вместо деревянной стружки на пол металлические ленты пружинками падают и с ручейками сизого дыма в стороны откатываются. – Кому ходить, кому ложиться, я тут решаю. И хорошо тебя слышу. Не нужно кричать. Иди сюда. Дело есть.

Рыжий к его спокойному голосу вроде как прислушался: тесак опустил, на меня взгляд бросил. Злой такой взгляд. И совсем не испуганный.

– Рот закрой, – негромко советует Данила, но я не сразу понимаю, что это он ко мне обращается, – не то пчёлка залетит. И табуретки принеси. Что же ты нам с уважаемым старателем даже присесть не предложишь? И чай был бы ко времени. Да, Шухер? Чаю хочешь?

Дружинник с сожалением отбрасывает в сторону остатки стилета и со значением смотрит на тесак Рыжего: длинный кривой нож, с полметра будет. Тяжёлый и широкий. А Рыжий намёк понял: тесак под плащом спрятал и выпрямился. Конечно, хорошая вещь. А служивому только дай – в стружку порежет!

– Не «шухер» я, – оправдывается Рыжий, – Хондой меня зовут.

Без энтузиазма это у него как-то прозвучало. А я ушки поджал: ну присочинил малость, так что, убивать меня за это?

– Да наплевать мне, – говорит Данила. – Скажи, у кого режик украл, и свободен. Оба свободны.

И вдруг я поверил! Он так легко это сказал, что я взял и поверил! В самом деле, не может Дружина со старателями грубо поступать: если те начнут город стороной обходить, всем не поздоровится. И с торговцами Сальтану ссориться не с руки: эдак весь базар порушить можно! А древоружие… это «смотря как посмотреть»! Если протокол с умом составить, то и награду можно будет просить: помощь следствию в пресечении нелегального оборота древнего оружия. И Данилу в долю взять: копеечка в доме добру не помеха!

Наверное, Рыжий о чём-то похожем подумал. Потому что перестал шмыгать носом, сделал шаг в нашу сторону и недоверчиво спросил:

– Не обманешь?

– Зуб даю! – улыбнулся Данила.

Хорошая у него улыбка получилась – широкая и добрая. И зубы у него все целые: белые и крупные. Как на упаднических картинах с рекламой зубных тюбиков. Много раз видел. Да и самой пастой пользуюсь. Бросовый товар. До фига этой пасты когда-то набуцкали: патроны, к примеру, ещё до моего рождения кончились. А вот тюбиков с разной полезной химией – хоть ягодицами ешь. И для зубов, и от щетины… даже морщины выводить можно, вместе с веснушками. Вряд ли этот запас скоро кончится: бабам и за тысячу лет столько не нарожать, чтобы рук хватило всю пасту выдавить.

А Рыжий тоже заулыбался: застенчиво так, робко. Будто щенок, которому вместо пинка нежданно кусок ливера обломился. Ближе подошёл… и вдруг у него губы дёрнулись. То ли сказать что-то хотел, то ли спросить.

Но вместо разговоров к дружиннику рванул. До нас ему шага четыре оставалось – в секунду пролетел. Руки вперёд выставил, хотел Данилу к прилавку прижать. Ага, хотел один… Данила вперёд выдвинулся, чуть левее сместился и правую руку с режиком далеко в сторону отвёл. На неё то, на руку эту, Рыжий и напоролся. Горлом на сгиб локтя. Я всё видел. Ноги его продолжали ко мне бежать, а башка, та самая, что за шею к туловищу привязана, остановилась. Вот этой «привязью» Данила бандита и раскрутил. Жутко мне сделалось.

Пол у Фортанцера деревянный. Это другие в непогоду у себя в мазанках по колено в глине сидят. А здесь – чистота и уют. У меня тоже такое будет. Когда-нибудь…

На этот пол Рыжий спиной и упал. Крепко приложился. Даже сваи загудели, как при землетрясе. Прилёг и лежит. Не шевелится.

А Данила ещё шаг от меня сделал, а потом развернулся так, что полами тренча стеллажи с товаром обмёл. Посмотрел на сомлевшего Рыжего и потёр переносицу:

– Какие-то вы необщительные! Придётся с вами в другом месте разговаривать. Без чая и табуреток.

Мне опять дурно сделалось:

– Режик он у Пека взял, точно!

– У Мутного? – удивился Данила. Он присел рядом с Рыжим, ощупал ему карманы и распахнул полы плаща. – Откуда знаешь?

Я пожал плечами:

– Больше не у кого. На этой неделе из кладовщиков только Мутный Пек в город заходил. Мануфактуру из Смоленска принял. Три огромных тюка.

Данила выпрямился. У него в руках был не один, а два тесака, изогнутых в сторону режущей кромки, а сами лезвия были мелко иззубренными, будто ножовки по металлу.

Я шумно сглотнул. По всему выходило, что, если бы не дружинник, порезал бы меня этот гад. Как пить дать порезал бы…

– Пек тканями занимается, – с сомнением напомнил Данила. – Он в городе?

– Нет. Улетел. Отбой назад улетел, теперь не догнать. Леталка у него на нашем Крае – лучшая. Ну… «для себя», понятное дело.

Дружинник кивнул. И в самом деле, что же тут непонятного: «ничего себе, всё людям» – это у начинающих спекулянтов. Такие как Пек лучшее себе оставляют.

– Сколько с ним было?

– Пятёрка бойцов и две давалки.

– Куда направился?

– С товаром на Руину двинул. В Шостку.

– Всё-то ты знаешь, – неприятно скривился Данила, – шибко умный?

– Нет, – признался я, – был бы умным, не пытался бы Рыжего надуть. Просто с вами не хочу уходить.

– А придётся! Твой друг напал на меня!

– Он мне не друг!

– Там разберёмся…

 

2. ДАНИЛА ХОЛОДНЯК

Когда начальство не в духе, докладывать об успехах, что в колодец плевать, – ни наград, ни поощрений. У нас ведь как? Редкий бассейн мёда без дохлого аквалангиста обходится. По-другому не бывает. Так что тактика доклада проста: переморгатъ и не париться. Деп с ними, с наградами. Рапорт спихнуть, одёжку сдать и домой к Тамиле. Неделю как женился. Счастлив я, понимаете?

– Ты хочешь сказать, что все твои претензии к уважаемому человеку основаны на показаниях бродяги?

– Мутный Пек у нас давно под подозрением. Работает с мануфактурой, значится в гильдии кладовщиков, – говорю, а у самого перед глазами её личико: голубые глаза, пушистые ресницы. И как она сидит на мне и ёрзает, а груди в такт движениям колышутся. И как ладошками мне в живот, и стонет… и выгибается…

– Данила! – рычит воевода.

– По нашему управлению только за последнюю сотню отбоев – пять протоколов незаконного оборота древоружием, – продолжаю со всей невозмутимостью, на какую способен: вот он я, какие вопросы? – В трёх случаях инциденты по времени совпадают с пребыванием Пека в городе. Час назад задержал свидетеля, который уверенно показывает на Мутного…

– Задержал свидетеля? – вскидывает бровь Сальтан. Его блестящая лысина до темени покрывается морщинами. – Ты в своём уме? Задерживают подозреваемых, свидетелей – опрашивают. И потом, Пек, к твоему сведению, известная фигура. Его в Москве знают. У нас транзитом. И что ты ему скажешь? «Поступила ориентировка – у вас украли древнее оружие. Нет ли жалоб?» Ты представляешь, какой будет резонанс, если Мутный во время допроса помрёт со смеху?

– Но это реальная возможность выйти на арсенал! – не могу я понять, почему начальство упрямится. – Показаний Рыжего достаточно, чтобы взять купца и вытрясти из него склад. Пришьём Пеку оборот древоружием и сольём товар в казну земской управы. А поскольку опись делаем сами, то и спроса нет: что понравится – поделим и оставим в Дружине.

– Ещё есть сам Мутный!

– «Туда» отведёт, а на обратном пути всякое может случиться.

Ненавижу себя в такие минуты! Откуда это заискивание?

Почему я прогибаю колени? Ведь для всех же стараюсь! Мне-то при любом раскладе – слам по-среднему, как всем. Пропади оно всё пропадом! Домой хочу! К Тамиле.

– «Поделим»? – брюзгливо переспрашивает Сальтан, начисто игнорируя мою готовность к противоправным действиям, – «Оставим»? Это ты о тряпках?

– Тряпки тоже не помешают. Под шумок оформим изъятие фандра: леталки, кухни…

– Дурак ты, Данила, – вздыхает начальник. – Молодой и глупый. Не видишь сути. Не можешь мыслить системно. Кухня ему понадобилась…

Не знаю, о какой он там «сути» вспомнил. Сейчас я вижу только его тёмные коричневые глаза и понимаю, что от меня ждут горячих возражений: «Нет-нет: я не глупый! Я могу мыслить системно!» Но мои мысли слишком далеко. Не хочется мне вникать в суть. Потому и молчу. Пусть начальство мыслит системно и с полным пониманием «сути». А я буду думать о молодой жене, и мысли мои будут исключительно глупыми и несистемными…

– Не можем мы кладовщиков щемить, Данила, – не дождавшись ответа, лечит мне мозги воевода. – Если купцам не понравится наш рынок – уйдут. Исчезнет одежда, оружие, пища… и люди разбегутся по городам с более приветливым режимом торговли. Не думал об этом? А если нет едоков, то и заготовители снимутся. И переработчики вслед за ними. Что делать Дружине в пустом городе? И какой город примет Дружину, которую не отличить от разбойников? Сами разбежимся и будем по отдельности искать работу у менее жадных соседей. В Подольске или Можайске…

Он поднимается из-за стола и подходит к стене, на которой разноцветными мелками нарисована карта нашего Края. На белом пластике редкими синими кляксами отмечены города и посёлки. Коричневыми линиями – всё больше пунктирными, потому что точных маршрутов не знает никто, – относительно безопасные караванные тропы. Ещё были горы, вулканы и лавовые поля. Станции Перехода обведены кислотно-оранжевым маркером. Места скопления сектов и омуты флоры – зелёным, а непроходимые поймы рек и озёр – чёрным. Стояли и кресты на синих пятнах: чёрные и зелёные…

Весёлая, в общем, у нас карта. Разноцветная. Вот только цветные мазки легко терялись на белом. Ох и много же ещё нехоженых мест! Не скоро эта карта по-настоящему «зацветёт».

– Криминал и насилие, – не оборачиваясь, говорит Сальтан, – из-за того, что сами ничего не производим. Потребляем только то, что находим с упаднических времён. Наша задача: организованным насилием противостоять анархии стихийного насилия. Распределение упаднического имущества должно идти цивилизованно и под контролем общественных организаций. За это управа нас кормит, одевает и обеспечивает жильём. Единственное ограничение – оружие добываем сами. Оружие…

Сальтан долго о чём-то размышляет, разглядывая разрисованную стену, и несколько раз повторяет, будто поёт:

– Оружие, оружие… Москва далеко, а химеры уже в подполье между сваями. Нам бы таких режиков с десяток. Да к шестам приладить, умельцы есть. Любой гон – в капусту, пусть только сунутся. А если сотню – то и всей Дружиной на зачистку, а не на погибель… Когда Пек ушёл, выяснил?

– Отбой назад, после обеда, снялся с постоялого двора Никишина. На юго-запад двинулся. К перевалу.

– Почти сутки… а перевал на Руину у нас в Шостке. Значит, через Брянск пойдёт. Скорость у него с десяток километров в час, верно? От нас до Брянска две сотни. Двадцать часов. Плюс лес под Козельском, плюс отбой – ещё пять часов, а то и больше. Успеешь! Я свяжусь с Москвой, они дадут Переход до Брянска. В проводники дружка своего возьми, Булыгу, спасёт и прикроет. От Брянска выступишь навстречу Мутному, на северо-восток…

Сальтан говорит спокойно, будто листок с жалованьем читает. А у меня не мурашки – черви под кожей ворочаются.

– …Оптику не забудь. Рельеф там «никакой»: холмов и распадков почти нет. Плоско, как стол. Значит, караван Пека увидишь километров за десять. Дождись стоянки и действуй по обстоятельствам. Постарайся устроиться к нему в охрану. Как доберётесь до места – не спеши. Но если на складе и вправду найдёшь оружие – убей. По закону военного времени. У нас тут катастрофа, понимаешь, а они оружие придерживают.

Вот так поворот! Это что же я наделал?!

– Мутный своих цириков в Москве формировал, – хриплю, всё ещё на что-то надеясь. Я в ужасе. Всё как во сне. В кошмарном сне. – Чужих не возьмёт.

– Так расформируй и стань «своим», – равнодушно роняет воевода, возвращаясь к себе за стол. – И о фене забудь. Болтаешь как босяк. Кремом намажься. Тонер потемнее выбери – без загара купец в тебе гражданина в два счёта признает. Главное, доведи до склада. А там, как получится.

Он деловито давит кнопки телефонного аппарата, а я понемногу понимаю, что тут не с Тамилой – с жизнью пора прощаться. Вспоминаю важную подробность:

– Но ведь Переход – смерть фандру! Что же мне: голым да в полымя?

Сальтан прижимает трубку к уху и недовольно на меня смотрит:

– Что-то я тебя не пойму, – по его голосу и глухой разберёт – скоро грянет буря! – Не ты ли на прошлой неделе женился? Квартира не нужна? О карьере не думаешь? Так и будешь по землянкам с молодухой мыкаться? Принеси оружие – получишь квартиру!

Тут он, конечно, в точку. Только вчера с тестем на эту тему базарили. И тёща о том же: сруб ей подавай. Какие глупости! А если землетряс ударит? Или торнадо придёт? Уж на что Москву заносит – и та в землю зарывается. А этим, значит, горизонты понадобились. Может, им ещё и окна застеклить?

Сальтан со всей дури бьёт ладонью по столу:

– Ты у меня голой жопой на сковородке сидеть будешь!

Не дождался, видать, моего ответа. Понял, что не о службе думаю, вот и скипидарит:

– Ты в Дружину вербовался для безопасного секса под фандром? Бегом в раздевалку! И шмотки селюковские самые ободранные бери… Привет, Михалыч. Да, я. С молодёжью беседую…

Ага. Это он уже в трубку говорит:

– …Всё им кажется, что живут плохо… А ты думаешь, они помнят ТЕ времена? По какому вопросу? Мы с тобой как-то о камикадзе толковали. Да. Люди с купцами к Барьеру идут, но что-то редко с Руины возвращаются. Да-да… нашёл одного такого. Мутный Пек. Знаешь? В Москве набирает с полдесятка охраны, но что-то не припомню, чтобы он хоть раз с кем-то вернулся… Из кладовщиков. Да. Я тут подыскал добровольцев, которые за купцом увяжутся, надо бы с Переходом пособить. Иначе не догнать… Нет, мануал с паролями мы не нашли, но код Брянска даже я знаю. Не нужно смеяться, Михалыч, дело серьёзное… Нет, санитаров в известность не ставил… Сам и сообщи, если предписание… Три часа даёшь? Успеем, конечно. Как чего нарою, сразу к тебе. Вместе с мануалом, если отыщется… Хе-хе… Во как? Связиста дашь? Ивана? Купченко, что ли? Конечно, знаю. Исключительного умения боец, спасибо. Значит, как вернётся, сам и доложит. Ну, будь, Михалыч! За содружество земских управ!

Он кладёт трубку на стол и кисло на меня смотрит:

– Ты ещё здесь? Вот что, менты нам связиста навязали, Иваном зовут. Он за брянским Переходом присматривает. Как у него окажетесь, с вами пойдёт. Москвичи ему уже замену ищут. Ты, Данила, с этим парнем осторожнее. Его менты старой школы натаскивали. И пока Купченко рядом – никакой самодеятельности! Под счастливой звездой купец родился. Везёт людям…

– Менты? – В моём голосе только уважение. – Давно хотел посмотреть кого-нибудь из них в деле.

– Посмотреть? – Воевода тяжело вздыхает. – Сынок, это именно то желание, которому лучше бы не исполниться. Ведь в Поле зрителей нет, да? Все участники. И прав тот, кто лучше вооружён.

– Так, может, режик дадите?

– Ты знаешь закон, – хмурится Сальтан. – Древоружие должно оставаться в городе. Мы собираем оружие, а не разбрасываем его.

– Наручники брать?

– А ты научился с ними работать? – опять кипишует начальник.

Видно, вспомнил, как я на практике не сумел от собственных браслетов избавиться. Перед всем отделением опозорился. Самое время напомнить о достижениях:

– Зато стреляю из любого положения, навскидку и в цель.

– Ты сперва оружие найди, – сбавляет обороты воевода, – и сделай так, чтоб тебе позволили выстрелить. Будь внимательней, Данила, в Поле играют или в цвет, или в ящик… Ладно, бегом в раздевалку.

Разумеется, последнее его распоряжение понимаю буквально. Но у самых дверей Сальтан меня останавливает:

– И вот ещё что, Данила, – удивительно тихо говорит воевода. Он старательно разглаживает стол ладонями. – Береги себя.

Мне нечего ему ответить. Никто не виноват, но он сегодня вернётся домой, а я нет.

Такие вот дела.

 

3. РЫЖИЙ ХОНДА

Очнулся от холода. А ещё было сыро. И гадко.

Болела спина, а в глотку будто песок насыпали. Щедро насыпали. Не жалея.

В бок упиралось что-то твёрдое. Да так упиралось, что рёбра, казалось, вот-вот треснут и провалятся внутрь. Попробовал шевельнуться и легко перевернулся на спину. Сразу стало понятно, что это я на своей руке лежал: бок болел, а вот руки не чувствовал.

Не вставая, левой рукой принялся растирать онемевшую правую.

Серпов не было. Шинели тоже. Только портки и рубашка. И обувь сняли. Может, поэтому так холодно. Из-за влажного пола. На самом деле воздух вполне обычный: свежий и тёплый. Каким и положено быть воздуху погожим днём. А вот пол холодный и какой-то склизкий…

Высоко вверху, под самым потолком, – широкий проём. Сквозь него в помещение льётся небо. Нужно признать, сюда, к полу, доходит немного. Припоминаю подробности боя. Какой-то бронированный противник попался. И стилет в стружку порезал. Обидно. И глупо. Зачем хорошую вещь портить? Дурак какой-то. Но ведь я и пытался от него убежать! Не подвели инстинкты, однако. Те самые, которым нужно доверять.

А убежать – это было бы хорошо. Это хорошая идея.

Присмотрелся. Стены собраны из гладко подогнанного камня. Не залезть. И пол из камня. Чудно: зачем пол мостить? Рука наконец отзывается мерзкими покалываниями. Пытаюсь ускорить «процесс» постукиванием по камню вокруг себя: через минуту чувствую, как липко и скользко. Щели из грунта влагу вытягивают, и на полу прорастает плесень. Надеюсь, кормиться придётся не с этих «плантаций»?

– Привет, Рыжий. Очухался?

Знакомый голос!

Так и есть, кучерявый парень из лавки. Тот самый, у которого я кинжал пытался на верёвки и шанцевый инструмент обменять. А он мне какую-то историю о режике рассказал. Похоже, из-за него мои неприятности.

– Привет, Каин, – сказал я, – а где это мы?

– В тюрьме, – охотно ответил кучерявый. Глаза быстрые и какие-то чужие… чересчур смышлёные, что ли. – Отхожее место в том углу, умываются в этом. Обед недавно приносили. Твою пайку риса и воду я не тронул. Так что поспеши: умойся и поешь.

– Зачем спешить?

– Потому что, когда я проголодаюсь, – вмешивается грубый чёрный голос, – депа с два тебе что-то останется.

– Это Сула, – пояснил Каин, – нас здесь трое.

– Привет, Сула, – сказал я чёрному человеку. – А я – Рыжий. Надеюсь, мы тебя не стеснили?

Они засмеялись. Я не понял, что их так развеселило, а спрашивать не хотелось: не плачут и ладно. По совету Каина сходил в дальний угол, потом умылся. А перед пол-литровой кружкой с водой и чашкой риса вытер руки.

– Дай лепень посмотреть, – попросил Каин, кивнув на влажный ком.

Странная просьба, конечно. Я отдал ему платок и приступил к еде.

На воду, ясное дело, даже не глянул. Не я кипятил, не мне и пить. Рис – другое дело, хоть и не наш, не ковровский. Этот – белый и длинный. А у нас – серый и горошком. Может, это и есть упаднический продукт? Занятно, давно хотел попробовать. Вкусно, конечно… я поперхнулся и закашлялся: мой платок выскользнул из рук Каина, но не упал – пластиной повис в воздухе.

– Какого депа?! – прохрипел я. – Что за хрень?

– Демоверсия леталки, – сказал Каин. – Бесполезная вещь. У Пека ничего более ценного не было?

– У Пека?

– Опоздал с несознанкой, Рыжий. Как тебя Данила приложил, так ты и раскололся: в отключке сам признал, что режик у Пека взял.

Что врёт, я понял, но летающий платок интересовал больше:

– Как ты это сделал?

Вместо ответа Каин двумя пальцами ухватил платок, а свободной рукой несколько раз провёл по нему ладонью. Платок обмяк и превратился в тряпку, которой я протирал лицо и руки. Только сухую и будто выглаженную. Дела…

– А теперь обратно. Чтоб летел.

– На вольтанутого косишь? – с усмешкой спросил Каин, – Или тебя депы вместе с планетой на Дно уронили?

Он разложил у себя на ладони тряпицу и поводил по ней пальцем. Платок со щелчком распрямился и вновь завис над полом.

Я был потрясён.

– Это всего лишь заплатка для леталки, парень, – сказал из своего угла Сула. – Была бы непробивайка или печка – стоило бы дорого. А так… глупая игрушка.

– Хамелеоны тоже в цене, – поддержал его Каин. – Ты точно крепко головой ударился, если таких вещей не знаешь.

Они говорили что-то ещё. Такое же насмешливо-язвительное. Но мне было не до них. Как же так? Платок мне дали в придачу к еде и постою в обмен на гляделку, подобранную в Поле. Гляделка была с ладонь и приближала будь здоров, но уж с очень узким углом обзора. Осматриваться неудобно. Но, похоже, я сильно продешевил, если хозяин ночлежки, чтоб задушить укоры совести, подарил мне такой удивительный платок. Или он и сам не знал, что его тряпка летает.

Я потрогал летающую заплатку и поразился её прочности: плоская поверхность ткани казалась несгибаемой, как полоска стали. Осторожно придавил пальцем сверху – платок легко опустился, но ничуть не прогнулся: так и остался прямой и ровный, как лезвие меча.

– Не держит.

– Глупый одер, – сказал Сула. – У вас в селухе все такие или тебя за особенную тупость выгнали?

Но я и не думал обижаться. Летающий платок поразил моё воображение.

– Откуда ты, Рыжий? – спросил Каин.

– Из Коврова.

Они перестали улыбаться. Оба как-то выпрямились и взглянули строго.

– До Коврова четыреста километров, – зачем-то уточнил Каин.

– Кто же тебя, бродягу, подвёз? – спросил Сула.

– Никто, – сказал я, наблюдая, как платок в очередной раз взлетает. – Сам пришёл. Ногами.

Сколько бы раз я ни опускал платок до самого пола, он поднимался не выше моей шеи. Это казалось странным: откуда ему знать, где у меня шея?

– Сам? – протянул Каин. – А приятелей где взял?

– Каких ещё «приятелей»? Один я.

– И ко мне один приходил?

– Конечно, один. На кой ляд мне кто-то нужен? И кому нужен я?

– И как там у вас, в Коврове? – угрюмо спросил Сула.

– Нормально, – я не понимал перемены их настроения. – Клязьма на Север прыгнула. Давно ждали. Болото на километр поправилось. Председатель сход собирал. Очередное переселение. Только, думаю, перебрались уже. У меня полсотни отбоев дороги…

– Полсотни? – удивился Каин. – А от эсэсовцев как отмазывался?

– Эсэсовцы? Не знаю таких. Не видел.

– Заставы санитарной службы. Фильтрация ущербного генофонда.

Я пожимаю плечами. Как же у них тут всё сложно! И платки летают…

– Не видел, – повторяю, не сводя глаз с платка. – Я напрямик шёл. Может, поэтому не встретил.

– Напрямик?!

– Вы там совсем рехнулись, – мрачно заявил Сула. – Воскресенцы так реку догоняли. Торнадо все их брёвнышки раскатал. От деревни только три сваи нашли. По ним и поняли, где люди жили. И ни души. Даже трупов не осталось. В то время как раз головастики на нерест шли. Всех жмуриков поели.

– А к нам зачем, Рыжий? – спросил Каин. – Зачем в Калугу пожаловал?

– Мимо шёл. Я из Края иду. Хочу увидеть начало Тьмы.

– Дурацкая затея, – сказал Сула. – Когда депы Землю уронили, Америке трындец пришёл и вся вода слилась в один океан, который не переплыть. Тьма начинается за океаном. Точно говорю.

– Да, я слышал про такое, – сказал я. – Но что такое «америка», никто не знает.

– Теперь это совершенно неважно, – сказал Каин. – Как яйцо на сковородку бросают, видел?

– Конечно.

– Вот и представь, что тот край, что на сковородку шлёпнулся, – Америка. А мы с тобой на другом крае, в России. Поэтому мы – живые, а они все – мёртвые.

– А почему депы Америку не любили?

– Почему? – удивился Каин. – Почему это «не любили»?

– Сула сказал, что депы Землю уронили и Америке трындец. Это депы специально так устроили или случайно получилось?

– Я не думаю, что депы это сделали специально, – глухо сказал Каин.

– Конечно, специально, – отрезал Сула. – Ну и каша у вас в голове. Ни хрена не понимаете. Салаги.

– Так объясни, – попросил я.

– До упадка люди такие были – депы. Их всё время по телевизору показывали, и они учили других людей жизни. А за непослушание обещали всем геенну огненную. Только их никто не слушал. За туфтарей держали. У них своя жизнь, у народа – своя. Вот за это они нас и грохнули.

– А как это «правильно»? – поинтересовался я. – И что такое «геенна»? И телевизор?

– Правильно – это когда по понятиям, – веско ответил Сула. – Каждый был сам по себе и не хотел жить интересами общака. А геенна – это то, что творилось во время Упадка. Мне как-то говорили, сколько народу за раз полегло. Только я в эти сказки не верю: не могу себе представить столько людей сразу.

– А я слышал, что раньше ночи были…

– Ага. А ещё с неба падал снег, и по воде можно было ходить как по сухому.

Каин нахмурился:

– О том, что по воде ходили, как по суше, написано в очень древней книге. Не думаю, что это враки.

– А в твоей древней книге об Америке что-то сказано?

– Нет.

– А про снег?

Каин промолчал, а Сула засмеялся:

– Так если там про снег и Америку ничего нет, может, и не было никакой Америки?

Упоминание о древней книге отвлекло меня от удивительного платка:

– А что там есть? – спросил я. – Про что книга?

– Про то, что нас всех сделал Бог. И Он защищает меня…

– Ясно, что «сделал», – Сула уже давился смехом. – Сделал-уделал…

– Если Бог тебя защищает, как ты оказался в тюрьме? спросил я Каина.

Сула хлопнул себя по ляжкам и закашлялся.

Эхом его кашлю коротко пролаял засов.

– Сулаев, на выход, – недовольно буркнул дружинник, входя в камеру. – Чему вы тут радуетесь, уроды?

Это у меня губа дрогнула. Сколько себя помню – всегда так перед схваткой. И ничего не могу с этим уродством поделать.

…Хватаю платок за краешек и закручиваю пластиной в надзирателя. Несгибаемая ткань входит ему в горло. Дружинник хрипит, хватается за шею, оседает. Я к его поясу: дубинка у него там подвешена. На специальной такой застёжке. Легко снимается… и тут же к дверям. Так и есть: второй дружинник подбегает. А я на корточках. У самых его ног. Сперва по коленям, а как он повалился ничком – по затылку и в висок. Только третий удар был лишним – замер он. И больше не шевелился.

Первым делом – обувь! Хорошие берцы. Высокие, крепкие. На литой упругой подошве. Я таких и не видел никогда. А эти двое, что надо мной потешались, на одно лицо стали: белые, глаза выкачены и как неживые.

– Чего застыли? – весело кричу. – В коридоре гляньте, может, там ещё кто-то есть. Нам одной пары ботинок не хватает.

Ага, «глянули» они, как же… стоят статуями, не шевелятся. Только мне так даже спокойнее. Деп их разберёт, что они в коридоре будут делать. А вдруг дверь прикроют и засов на место вернут?

Обулся и даже зажмурился от удовольствия – ух, как ногам тепло и сухо! Носки и ботинки надзирателем согреты. Хорошо!

– Ты бы тоже обулся, – Каину говорю.

Не слышит он меня. Смотрит на дружинников и губами шевелит, будто разговаривает.

Тогда я сам снял со второго покойника ботинки. Потом подумал и бушлаты тоже с них поснимал. И часы. А ещё в карманах штанов пошарил. Только пусто там, ничего не было. Одну куртку на себя надел, а во вторую обувь завернул, пояса, дубинки. Хорошие вещи. Знатный обмен. Вот только бушлат тесноват, в подмышках давит, движения сковывает. Зато обувка точно по ноге! Ичиги давно нужно было выбросить. А серпа – тяжёлые и быстро тупятся. Серпа, нож и стилет против двух дубинок с поясами?

Невыгодно! В Поле без режущего пропадёшь… Не беда! Второй бушлат на что-нибудь путёвое на рынке обменяю… и тут я о платке вспомнил. Вот ведь голова садовая! Чуть было не забыл такую видную вещицу. Склонился над жмуриком, которому горло перерезал, и передумал: платок был в крови. Не просто выпачкан – залит чёрно-красной пузырящейся слизью, которая не высохнет и до третьего отбоя. Не захотелось мне пачкаться. Я же во всём чистом, новеньком.

Тогда я вместо платка посуду прихватил. Водой из кружки чашку сполоснул да на приятелей цыкнул:

– Пошли, что ли? Или тут остаётесь?

– Это что же? Выходит, мы надзирателей грохнули? – заскулил Каин. – При побеге?

– Одного прирезали, факт! – кивнул Сула. – А второго дубинкой заквасили. Валить надо. Никто не поверит, что фазан сам справился.

– Куда валить? – запричитал Каин. – Давайте посмотрим, вдруг живые они.

– Бежим к Переходу, – сказал Сула. – Больше некуда. Я слышал, его иногда включают. Если повезёт, сразу у депа на куличках окажемся.

– А что такое «переход»? – спросил я. – Нет. Я, конечно, знаю, что это когда стоишь в одном городе, а потом сразу оказываешься в другом. Но как эта штука работает?

– Это недалеко, – махнул рукой Сула. – Пошли покажу. Они нарочно тюрьму рядом со станцией сделали, чтобы зэками было легче обмениваться.

Он первым вышел из камеры.

Я, конечно, со своим узлом не замешкался. Каин зашлёпал следом…

* * *

Сперва двигались узкими ходами, потом коридоры стали шире. Сула держался уверенно, но осторожно. Задерживаясь на «перекрёстках» и перед дверьми, он подолгу прислушивался, прежде чем тронуться с места.

Дважды чудом разминулись со спешащими по своим делам людьми. Один раз долго стояли, пропуская длинную вереницу тачек с зерном. Грузчики были молчаливы и злы. Мне показалось, что кто-то из них нас заметил, но тревогу не подняли, и мы прошли дальше.

Через час с четвертью оказались в просторном помещении. Странное освещение делало лица серыми. Только я и на солнце не назвал бы своих спутников розовыми, так что, возможно, в их бледности виноваты не только светильники. Вдоль стены тянулся ряд круглых проёмов, забранных огромными, в мой рост, лепестками. Один из проёмов был открыт.

– Везёт дуракам! – с непонятной интонацией сказал Сула и побежал к открытому входу.

Я не решился отставать. Судя по шлёпанью босых ног за спиной, Каину наше общество тоже пока не надоело.

Едва мы оказались внутри, как «лепестки» дрогнули и с шорохом трущегося металла развернулись, отрезав нас от зала. Сула радостно воскликнул: «Деп подери! Работает!»

С тем же шуршанием лепестки сложились обратно. Только теперь нам открылся другой зал. Это я по противоположной стене понял: на ней была другая вязь выписана. И на фанерном щите буквы были другими.

Сула немедленно вышел, а я осторожно выглянул. Его тёмная фигура уже расплывалась на фоне ослепительного выхода. Каин нетерпеливо толкнул меня в спину, и я сделал шаг через высокий порог.

– Ты тоже ничего не почувствовал? – спросил я, крепче прижимая к груди узел.

Каин, не глядя на меня, буркнул: «Дай пройти» – и пошлёпал к выходу.

 

4. МУТНЫЙ ПЕК

Пек пребывал в сомнениях. Единственный уцелевший из конвоя, похоже, не врал – незнакомцы оказались неподалеку весьма кстати. Жаль только, что сами «спасатели» явно чего-то недоговаривали. В каком-нибудь другом месте, более близком к цивилизации, их неловкая игра могла развлечь и позабавить. Но здесь, в глуши Поля, подобные «игры» могли иметь печальные последствия. Нужно было принимать или условия, или меры.

– Тебя что-то беспокоит, – сказала Мара, положив купцу на плечи невесомые руки. – Я же вижу. Что не так?

– Как тебе сказать? – невесело усмехнулся Пек. – Из пяти осеменителей в живых остался один. А трое разбойников не те, за кого себя выдают. Во всём остальном – полный порядок.

– Вот как? – удивилась Елена. – А мне они кажутся именно разбойниками.

Пек с заметным раздражением освободился от объятий Мары и в два шага оказался возле выхода из гостиной.

– Они утверждают, что давно знакомы, но говор у всех разный, а у того, что в лохмотьях, загар мне кажется искусственным: вокруг глаз – белая кожа, а подушечки пальцев темнее руки. Судя по останкам, разбросанным вокруг транспорта, на нас напало не меньше десятка химер. Чтобы справиться с таким противником, нужно быть ловким воином. Но лохмотья господина «Загорелые Ладони» если и были когда-то одеждой, то ещё до Упадка.

– Разбойники могли принять его в свою компанию только недавно…

– И тут же доверили вести переговоры? Назначили старшим? – Пек разгладил под поясом складки кафтана. – Странно всё это… У нас чипсы остались?

– Чипсов нет. Только сухарики с беконом.

– Дай-ка немного… – Он подождал, пока Мара отсыпала ему в стакан сушь, благодарно кивнул, закинул несколько кусочков в рот и уже невнятно продолжил: – Невероятное стечение обстоятельств: нападение стаи химер и тройка умелых бойцов неподалеку! Но даже если и так, даже если услышали шум битвы… почему не подождали, пока конвой не будет уничтожен? Я бы поверил, что они – разбойники, если бы при нашем выходе из убежища они попытались меня убить, вами развлечься, а мануфактуру отнести на брянский базар. Глупости, конечно, но они-то этого не знают!

– В благородство ты не веришь? – спросила Елена. – Просто так, по-человечески, эти люди прийти на выручку не могли?

– Почему же, верю, – сказал Пек. – Могли. Но я ещё не слышал о благородстве, которое бы пряталось под маской грабителя.

– Робин Гуд, Джесси Джеймс… – подсказала Елена.

Пек поправил высокий воротник и, поразмыслив, возразил:

– Неудачные примеры. Эти бандиты грабили именно таких, как мы. Их произвол называли благородством совсем другие люди.

– И что же ты думаешь?

– Я думаю, что они – дружинники. На ментов или санитаров не похоже. Слишком глупо спланировано. И наспех. Вот только в толк не могу взять – что им от нас нужно? Скорее всего, какая-то ошибка.

– Но они спасли Феликса!..

– …чтобы он подтвердил их роль в уничтожении химер!

– И что ты будешь делать?

– То, чего они добиваются: предложу им работу в конвое. – Пек доел сухари, развернул холодильник и достал банку с пивом. – Отказывать глупо. Всё равно не отвяжутся. Но и нам нужно восполнить убыток в живой силе. Насколько я понял, ваш флирт с московитами успешным не назовёшь?

– У меня вообще ничего не было! – фыркнула Елена. – И я даже рада, что этих олухов химеры поели. Хотя бы на корм сгодились.

– Мне тоже хвастать нечем, – призналась Мара.

– Плохо, – расстроился купец. – На Перевале с этим строго, девушки. Оплодотворённая икра – единственный пропуск на Руину. Так что я беру бойцов с собой, вдруг кто-то из них подойдёт сепаратору. И в любом случае у вас ещё остаётся Феликс. Пожалуйста, не теряйте времени.

Он откупорил банку и приложился к пиву. Поперхнулся. Закашлялся:

– Деп подери! Тёплое!

– Так, может, сами икре поспособствуете? – ехидно улыбнулась Елена, от души приложив ладонью купца по позвоночнику.

– Или сводных братьев и сестёр перевальное кодло не жалует? – подхватила Мара.

– Нет. Не жалует, – сипло отозвался Пек. – Гены хохлы отслеживают чётко, это вам не «Клара у Карла» эсэсовцев. И если папой снова буду я, они вам не насыпят свежих батареек. Им не нужны ленивые инкубаторы. Ладно, не буду каркать. Пойду наших «спасителей» порадую. И замени холодильник, Мара. У этой тряпки фандр совсем выдохся. Если так дальше пойдёт, через три-четыре сотни отбоев придётся искать новое озеро.

Пек вышел на палубу, выбросил за борт банку и откашлялся, прежде чем сообщить «разбойникам» о своём решении…

 

5. ИВАН КУПЧЕНКО

Не операция, а цирк какой-то. Со змеиным душком криминала. Нормальный себе барыга. Тюбетейка, полукафтан, шаровары. Таких сейчас – через одного каждый. Ведёт свой частный промысел, никого не щемит, не убивает. На кой ляд он нам сдался? А вот «коллеги» смежной земуправы кажутся подозрительными. Низенький и вертлявый – это Булыга. Пустой человечишко – пришиба. В толпе я бы на такого и не глянул: худенькие, острые черты лица, редкие волосы, скошенный лоб, едва намеченный подбородок. Будто пожалели на бедолагу материала. Зато в общении с природой нет равных. Это он химер на лагерь навёл. Башковитый малый. Мыслительная железа, что разум продуцирует, у него перед совестью не тормозит и не морщится. С таким лучше не ссориться. А ещё лучше – дружить.

Второй коллега, Данила: высокий и стройный. Чистое открытое лицо, красивая улыбка… размышлялка тоже на месте. Только, о чём он всё время размышляет – я бы не взялся угадывать. Уверенно сказать могу одно: думает он не о работе. Измазать пальцы в тонере и не положить крем на веки – это нужно быть конченым идиотом. Одежда наверняка снята с пугала, и уж в любом случае ни один бродяга такое на себя не напялит. С Данилой наша команда больше похожа на стайку даунов, чудом избежавших зачистки санитарного отряда, чем на доходяг-побирушек. На разбойников мы точно не похожи. Эта публика не так одевается и не так себя ведёт.

Да и что здесь делать разбойникам? Это караванные пути на Север: Ярославль, Питер, Мурманск – «сладкие» дорожки. А на Запад к Шостке только фандровый путь ведёт. Умельцев – по пальцам пересчитать. Грабить таких – становиться поперёк всех законов: и воровских, и человеческих. Потому что перекрыть фандру кислород – значит убить отрасль. Многие куска хлеба лишатся. Да и сам фандр – непоследний аргумент в борьбе за выживание расы.

Нет. Дурацкая легенда. И реализация дурацкая.

Поэтому, когда Мутный вышел на палубу и, засунув руки в карманы, предложил работу, я был порядком озадачен. Что он нас раскусил – был уверен. Почему же так легко пустил к себе? Или понял, что не отвяжемся? Поиграть захотел? Что он чист от древоружия, слепому ясно. Судя по леталкам, девкам и размеру фандрового убежища – лучшее для себя бережёт. Что же он специально для нас плазмострела не припас? А ведь я был готов и к такому обороту. И Булыга был готов – я видел. А вот Данила опять отвлёкся: глаза мечтательные, пальчики шевелятся, будто кошку гладит, губки дудочкой… И кто таких в Поле выпускает?! Погибнет же! Может, девчонку в Калуге оставил? Хорошо бы с потомством, порода всё-таки. Жаль будет такие гены потерять.

А девки у Мутного – блеск! Но с гнильцой. Вон как глазками стреляют. На Булыгу – ноль внимания. Данилу тоже игнорируют… так что весь шарм и очарование нацелены на нас с Феликсом. Вот дуры! Феликс всё ещё в ауте – земляков потерял. А я так приучен, что, когда вижу бесплатный сыр, думаю только о мышеловке.

И даже в этом шарада!

Это что же, купец своих женщин не знает? Отворачивается. Даже демонстративно как-то. Противно. А что, если Мутный весь расклад просчитал и теперь от нас девками откупиться хочет? Так ведь нет за ним ничего!

Древоружия нет, работорговли нет… ещё бы: предполагаемых рабов мы час назад истребили. В порядке тотального освобождения. От жизни и вообще…

Может, он нас за санитаров принял? Мало ли какие претензии у этих выродков к купцу. Если он им должен, то… тем интереснее. Как-никак, СС – моя фишка, хобби и геморрой. Помимо милиции и дружины.

Крепкий он, Мутный. Волосы короткие, седые. Осанка прямая, плечи широкие. Двигается легко: при мне несколько раз с леталки прыгал и поднимался наверх. В движении! Глазастый, мосластый… И что самое неприятное: нисколько нас не боится. Нет в нём страха. А ведь должен быть! Любой на его месте менжевался бы: без охраны встретить в Поле головорезов…

И девки красивые, и сундуки с товарами…

И вместо того чтобы бежать от беды подальше, сформировал конвой из бандитов. А если бы мы и вправду злое задумали? Нас трое, их двое. Женщин считать не будем. А если с умом подойти – то и Феликса можно на свою сторону переманить. Собственно, даже сейчас это неплохая мысль – барахла у купца на четыре состояния. И нас четверо. Каждому хватит! Но лучше подождать, пока ему на Руине из шмоток фандр сделают, – это же вообще «о-го-го!» – казна не всякого города такое сокровище потянет. Может, поэтому он так спокоен? Вычислил, что умных людей на борт берёт, которые по дороге к складу рыпаться не будут, а дождутся настоящего куша?

А что? Такое предположение вполне возможно. И многое объясняет.

Но это значит, что в Шостке он от нас избавится. С учётом, что это уже не Московия, и тамошние порядки он знает лучшего нашего… да. Избавится, легко.

Но тогда как он вернётся? Один, с женщинами? Или девок он тоже бросит?

Ничего не понимаю!

 

6. КАИН ГУДЛАЙ

Сула, как вышел из отсека мгновенного переноса, так мы его больше не видели. Даже не попрощался, зараза. Сгинул, пропал, будто под землю провалился. Может, и я туда же хотел? Под землю. А куда мне ещё? Совсем недавно, считай – только что, я был уважаемым человеком: торговал в лавке, меня знали соседи, и я был уверен в завтрашнем дне. И ведь всё сам! Родня от чумы вымерла в Коломне… Только не вздумайте туда ходить – эта бацилла срока давности не имеет. В обход карантина меня вывез дядя Хаем на своей латаной леталке. Он бы и Цилю взял, сестрицу мою, да только упёрлась Циля – без сундука с приданым эвакуироваться не захотела. Так что привёз меня дядя Хаем в Калугу, да и подался обратно за моим семейством…

Сколько лет сгинуло: ни его, ни семейства.

А сейчас я дал дёру с кичмана и наверняка объявлен в розыск как убийца дружинника. Теперь, если поймают – разбираться не станут. Сула, разве что, мог бы подтвердить. Только кто поверит Суле? И где он, Сула?

Прохожу мимо огромного барельефа забавной росписи – забытое древнее письмо – и фанерного щита: «БРЯНСК». Под названием города кривыми, пьяными буквами значится: «Внимание! Переход лишает ткань фандровых свойств».

Всё лучше понимаю, что назад дороги нет. Если Рыжий идёт к Началу Тьмы, то нужно падать ему на хвост и мотать отсюда. Только к Началу, понятное дело, пешачить мне незачем. По дороге отыщу местечко для новой жизни и отвяну. А во Тьму пусть он сам идёт. Если при Свете жизнь неласкова, могу представить, что там, во Тьме, делается.

Выхожу из-под купола станции и тут же наступаю на что-то влажное и скользкое. Какая-то тварь торопится зарыться в мусор из мха и опавших листьев.

Оборачиваюсь к тёмному провалу:

– Рыжий! – кричу и шёпотом добавляю: – Катухес тебе на живот…

Зреет соблазнительный план убить своего «приятеля», а труп отнести дружинникам. Вдруг простят? Но вот Рыжий выходит, и я понимаю, что мне с ним не справиться. Походка уверенного в себе человека. Скользящие движения бойца, остановить которого может или смерть, или дружинник по имени Данила.

– Почему кричишь?

– Да вот думаю, с чего это Переход сразу в джунгли выводит?

– Ты меня спрашиваешь? – Он подходит ближе, осматривается. – Это не джунгли, Каин. Здесь парк когда-то был. Вон там аллея по кругу шла, видишь? Остатки ограждения ещё сохранились.

Движением плеча Рыжий поправляет поклажу, а свободной рукой показывает чуть в сторону от станции. Он делает это так уверенно, будто и в самом деле видит и аллею, и ограждение. Вот только поверить его словам проще, чем что-то разглядеть.

Всё, что я вижу, – это потёртый временем купол и букву «П» на высоком шпиле.

– Свобода, Каин! Хорошо! – говорит Рыжий. – А где это мы?

– Мимо вывески прошёл и уже забыл, как город называется?

– Сколько слов… – Он качает головой. – Ответить не проще?

– Неграмотный, что ли? «Брянск» там написано!

– Брянск?! – Рыжий не скрывает удовольствия. – Это же двести километров! Может, вернёмся и куда дальше махнём?

– Ага! Вернулся один… Для Перехода нужен код доступа самая тайна из всех государственных. О глобальном мануале слышал?

– Нет, – беспечно отвечает Рыжий, – я много чего не слышал, Каин. Нужная вещь?

– «Нужная»… – злюсь на его бестолковость. – Если знать коды доступа, в любую точку Края перейти можно… Переходами Москва заправляет. Скажи спасибо, что сюда подбросили. Не иначе кого-то из своих отправляли и забыли выключить.

– Ну и ладно, – говорит Рыжий. – Две сотни тоже неплохо.

Он обходит меня и смело углубляется в заросли.

Тороплюсь следом. Боюсь потерять его из виду. Жалуюсь:

– В ноги колко, лапти в тюрьме отобрали.

– Вот чучело! – добродушно сетует Рыжий, сбрасывая с плеча узел. – Я ж тебе сразу говорил: надень ботинки!

Он бросает мне носки и обувь. С неимоверным облегчением присаживаюсь на ближайшую корягу: колени дрожат, меня колотит. Я никак не могу успокоиться. Аз ох ун вей! Каин убийца!

Но обуться не успеваю: Рыжий стремительным броском сметает меня с дерева. Я опрокидываюсь, и мы катимся по земле. Кажется, успеваю ударить его кулаком в грудь.

– Ты рехнулся!

Вместо ответа он поднимается и смотрит в сторону, откуда мы только что прикатились: не было больше «коряги». Зелёное в коричневых пятнах тело билось в конвульсиях, сжимая-разжимая кольца в том месте, где секунду назад была моя задница.

Я в шоке. Теперь мне так страшно, что решаюсь спросить:

– Зачем было убивать дружинников?

– А нужно было попросить? – удивляется Рыжий. – Отпустили бы?

– Нет, конечно. Но ты должен был подчиниться…

– И ни фига не «должен»! Я – не гражданин. И вашим порядкам не подчиняюсь. Зашёл в город сменить одежду, инструмент и разузнать дорогу. И за всё заплатил, между прочим! А какие-то люди не выпускали меня из лавки, потом избили, обобрали и заперли. В чём долг-то? Не пойму. Кстати, я тебе только что жизнь спас. Мог бы и поблагодарить.

– Что-то не хочется, – с нервным смешком отвечаю я, но тут же добавляю: – Впрочем, когда я спасу тебе жизнь, можешь не поблагодарить меня. Тогда будем квиты.

Пока он размышляет, я поднимаюсь и отряхиваюсь.

– Не могу такого представить, чтобы мне спасли жизнь, и я не захотел сказать за это спасибо. Кстати! – Рыжий щёлкает пальцами. – Ты всё ещё мне должен за кинжал!

– Который ты украл у Пека?

– Не знаю я никакого Пека!

– Если такой правильный, почему убегал от Данилы?

– Он показался мне очень сильным, – голос Рыжего становится доверительным и кротким. – Опасный тип. Я решил оставить нож и уносить ноги. Хоть и жалко. Залезть в схрон, где такие ножики хранятся, было делом непростым. Кстати, железка была самым обыкновенным кинжалом, пока в твои руки не попала. Ты по ней также пальцем поводил, как по платку?

– Нет, – мне становится дурно от понимания, что сам заварил эту кашу. – Там потайная кнопка есть. И это не кинжал. Это вибронож. Такие делали перед Упадком.

Рыжий уважительно качает головой:

– Учёный! Наверное, до фига знаешь.

– Знаю! – огрызаюсь в ответ. – К примеру, что дорога нам в Московию закрыта…

Но он меня не слушает. Идёт к химере, которая вновь обратилась в дерево, вытаскивает из-под неё ботинки и приносит их мне.

– А мне по фигу! – говорит Рыжий. – Я начало Тьмы ищу. Если хочешь, иди рядом.

Обуваюсь и вздрагиваю от сырости в ногах. Кажется, меня сейчас вырвет: ведь это был пот дружинника, которого Рыжий зарезал.

Или прибил дубинкой.

– Пожалуй, я с тобой, – говорю. – Вот только что мы жрать будем, Рыжий? И пить?

А он смеётся:

– Чудак! Это же Поле! Оно и кормит, и поит. Нужно только знать, с какой стороны к столу подойти. И как попросить.

– Но ты-то знаешь?

Кажется, у меня дрожит голос. Рыжий бросает мне лепиху охранника, пояс и дубинку.

– Ты тоже узнаешь, – говорит он. – Если, конечно, жить захочешь…

 

7. РЫЖИЙ ХОНДА

Да, братцы. Добрые дела – это, я вам скажу, не портки на солнце сушить.

Навязался же этот деп на мою голову!

Поначалу я даже обрадовался: четыре глаза лучше двух. Но когда через час взмок от неуклюжести Каина – проклял всё на свете. Прёт, не разбирая дороги. И ничего ему не указ. Когда он во второй раз в термитник угодил, я попросил его дышать мне в затылок. Шаг в шаг, след в след…

Ага! Так он на каждом десятом шаге об меня спотыкаться начал. То кусты шевелятся, то корневище за ним погналось. А потом упал на меня: на ровном месте споткнулся. Весело вам, да?

В болото такое веселье!

А торопился я, потому что хотел подальше уйти от города. На случай погони там, или какого преследования. Мало ли? И растительность моему желанию вполне способствовала: трава была невысокой и редкой. Видимо, здесь совсем недавно ураган отутюжил. Но ведь с этим гражданином «шире шаг» только под барабан и по асфальту… он так разволновался от нашей свободы, что в любую минуту мог в обморок хлопнуться. Или ногу сломать.

– Давай-ка, Каин, поужинаем, – сказал я после пяти часов движения. – Скоро отбой, самое время перекусить.

– Не хочу я ужинать, – ответил он с достоинством. – Скорее, наоборот… подождёшь? Надо бы шлак откинуть.

Забавный малый. Надо же, как дипломатично выразился: «шлак откинуть». Сразу видно, в школе учился. Я остановился: справа малинник, слева крапива. В километре, не дальше, по ходу движения зеленела рощица. Отсюда, конечно, не разобрать, но деревья кажутся настоящими. Вряд ли вот так, с ходу, на химер нарвёмся…

Я взмахнул дубинкой – хорошо! – тяжёлая. И вдруг увидел, что напарник мой недалёкий, цивилизацией ушибленный, уже возле малинника. Вот-вот в заросли войдёт.

– Стой! – закричал я. – Стой, дурак! Сожрёт!

Услышал он меня. Замешкался. А кустарник не сдержался: дёрнулся навстречу. Каин отпрянул, на задницу упал. Малинник клейкие побеги на него набросил, ноги опутал, к себе потянул.

Ох и завизжал этот парень!

А потом он меня удивил: лёжа на спине, разломил дубинку, и на обеих половинках клинки засверкали. Одно лезвие выронил, зато вторым в момент освободился. Я-то уже рядом был. Видел, как он усики отсекал. Вот только близко подходить не решился: человек с оружием – вопрос сложный, легко ошибиться. Особенно в Чистом Поле…

– Эта штука на меня кинулась! Почему не сказал?

– Ты о лезвиях тоже помалкивал, – напомнил я, поднимая брошенный им клинок. – В дубинке ещё что-нибудь припрятано?

– Больше ничего, – пробурчал он. Но я видел, что он уже пришёл в себя и хорохорился больше от пережитого страха, чем от злости. – Если бы ты сказал о кустах, ни за что бы к ним не подошёл.

«Если бы ты сказал о клинках, – подумал я, – ни за что не пустил бы тебя за спину».

– Кто же знал, что ты в малинник попрёшься?

– А куда? В бурьян, что ли?

Я бросил взгляд на крапиву и заскучал. Исчезли последние сомнения в том, что гражданин умрёт в ближайшие два-три отбоя.

– Нет, – сказал я. – В крапиву было бы ещё хуже. В Поле это не так делается.

– А как ЭТО делается в Поле? – скривился Каин.

– Для начала давай-ка отойдём от малинника.

Он посмотрел на кусты и попятился.

– А теперь покажи этот фокус с дубинкой. Только медленно! С платком я не справился.

Оказалось, нужно было одновременно надавить на скрытые под упругой поверхностью кнопки, расположенные на обоих концах оружия. Лезвия прятались в ножнах-рукоятях встречным надавливанием до щелчка.

– Так что там с уборной? – напомнил Каин, приплясывая.

Я дважды разобрал-собрал его дубинку и только тогда посоветовал:

– Вот прямо здесь и садись. Только дерьмо нужно прикапывать. Чтоб по его запаху никто на наш след не вышел. Грунтом-пылью забросай и травой укрой…

Я отвернулся и «разломил» дубинку. Отличная сталь! Отблески солнца заставляют болезненно щуриться. Лезвие отливает голубой волной, и кромка заточена чисто, без царапин. Было бы чуть изогнуто – хорошая замена серпам. Только рукоять чересчур длинная, почти древко! И к прямым клинкам придётся приспосабливаться…

Сзади завозился Каин. Чуть обернувшись, я разглядел у него в руке широкий лист лопуха.

– Только не вздумай чистить этим задницу. Если, конечно, не хочешь подсадить клеща в кишечник.

– А чем? – заволновался Каин. – Чем чистить?

– Если заранее чистый лист не выпаривал, то лучше майкой.

– Майкой?! – В его голосе послышалось негодование культурного человека. – Шутишь?

– Подумаешь… После отбоя будем переходить реку. Пока до середины доплывёшь, само отстирается. И не натрёшь ничего.

На самом деле мои пояснения ничего не значили. Что Каина нужно срочно вернуть в город, я уже понял. Но как это сделать? Не возвращаться же самому?

– А какого депа ты за мной увязался? – спросил я, когда он оправился и мы двинулись дальше. – Я ведь далеко иду. Очень далеко.

– Ты меня пригласил.

– Пригласил? – Я задумался. Пожалуй, некоторые мои слова и вправду можно было принять за приглашение. – Я ошибся, Каин. Мне и в голову не приходило, что ты такой неприспособленный.

Он попытался что-то ответить, но я продолжил:

– Ещё не поздно повернуть. Если прямо сейчас пойдёшь обратно – будешь жить.

– Глупости. Жить или умирать, не мы решаем.

– Надеешься на своего Бога?

– Это и твой Бог, Рыжий. Это Он думает, кем тебе быть: странником или трупом.

Я ухмыльнулся и промолчал: не ссориться же по таким пустякам?

– У меня было место в лавке, – продолжал Каин. – Были соседи, приятели. Меня уважали. Но вот Бог сделал так, что теперь мне нужно идти. Если я вернусь, меня убьют. Поэтому я пойду с тобой.

– У вас есть Переходы, – напомнил я, вглядываясь в неясные тени приближающейся рощи. – Забейся в какую-нибудь дыру. Начни всё сначала. А в Поле тебе жизни не будет. Я не могу за тобой всё время присматривать.

– Фигня! Я из народа скитальцев. У меня врождённые способности. Всё будет в порядке!

Он провалился по колено в грунт, но я успел подхватить его под локоть. Так что обошлось испуганным «ох!» и очередной порцией моих сомнений в его «способностях».

Присмотревшись к норе, в которой побывала нога моего спутника, я вспомнил, что собирался ужинать.

– Сейчас будем охотиться, – сказал я, усаживая Каина. – Просто смотри на рощу и говори.

– О чём говорить? – забеспокоился он, оборачиваясь, когда я зашёл ему за спину.

– Смотри на рощу! – прикрикнул я, и он послушно отвернулся. – И говори что хочешь. К примеру, как получилось, что заточка не пробила макинтош дружинника?

– Так ведь фандр! – Каин пожал плечами. – Ткань-непробивайка!

Я остановился в двух шагах за норой. Каин сидел метрах в десяти и производил достаточно шума, чтобы заинтересовать любого обитателя подземного жилища. Я надеялся, что из норы выползет не химера, а что-нибудь съедобное. Нора никак не пахла, и это крепило мои надежды. Известные мне химеры обладали резким запахом, который даже отвратительным не назовёшь, скорее чужим, чуждым нашей природе.

– …Привозят купцы, вроде Пека, – «шумел» Каин. – Купцов этих чуть больше десятка. К Перевалу везут обычные ткани: одежду, ковры, полотенца, покрывала… там что-то с этими вещами делают и возвращаются с тем же барахлом, только уже с фандровыми свойствами. Самый ходовой товар – непробивайка. За неё больше всего денег дают. Но есть леталки, как твой платок, только большие, огромные. Двигаются ненамного быстрее скорохода, зато над землёй. Ещё есть кухонные ткани: заворачиваешь грязную посуду, а когда развернёшь – сияет, как новенькая. Есть печи: заворачиваешь холодный чайник, разворачиваешь – кипяток!

Края норы дрогнули, небольшие камешки сдвинулись и упали вниз. «Что-то быстро, – подумал я. – Химера?»

– …Хамелеоны, крепости, перины. Ходят слухи о «длинной руке»: человек засовывает руку в фандровую трубу, и его ладонь оказывается за тыщу километров! И «оттуда» можно вещи всякие таскать. Эх! Мечта! Только враки это всё. Потому что владельцу такой полезной вещи проще язык себе отрезать, чем о своём сокровище проболтаться. А если все молчат, откуда слухи? Потому и говорю – выдумки.

Из норы приподнялась голова молодого полоза. Судя по размерам черепа – метра три. «Здесь мяса на двоих хватит, – обрадовался я, – и ещё останется!»

– Купцов никто не грабит, потому что хохлы новичков не жалуют. Купцы помалкивают, и, что там за Шосткой делается, никто не знает. Сколько народу шло на Западный перевал – не перечесть. Мало кто вернулся. Потому и не трогают купцов: убить можно, заменить как? А без фандра нам всем полный геймовер. Хотя в последние годы слух пошёл, что вырождается фандр. Старые вещи «выдыхаются». А новые только вполсилы работают…

Полоз уже почти весь высунулся из норы. Он был длинным и тощим. Значит, именно от голода потерял осторожность и осмотрительность.

– …Суеверия, конечно. Давалки купцов инкубами быть не могут. Инкубы – это мужики. Девок этих правильнее суккубами называть. От слова «сука»: красивые, даже голова кружится. А посмотрят – как обухом по башке…

Я схватил полоза за хвост, высоко поднял к небу и хлестнул о землю. Каин, услышав возню за спиной, на мгновение умолк, а потом спокойно продолжил:

– Почему с купцами никто не возвращается – неизвестно. Конвой они собирают в Москве. Обычно из бедноты. Платят за работу родственникам наёмников. Оплата много больше обычной виры, так что по невозвращенке претензий не предъявляют. Возможно, что это работорговля. Но жалобщиков нет. А дружине и без этого есть чем заниматься…

Протерев ладонью вымазанную грунтом голову полоза, я разжал ему челюсти и лезвием выломал клыки. Сложил дубинку, намотал змею на руку (кило десять будет!) и вошёл в поле зрения Каина.

– То, что фандры – не раритеты рухнувшей цивилизации, точно! Фандры изготавливаются, а раритеты вроде твоего режика можно только найти. Кроме того, раритеты – это механизмы. А фандр – это тряпка, только с полезными свойствами.

– Каин! – Я покачал головой. Нет. Не жилец он. Во всяком случае, в Поле – точно не жилец. В этих краях нужно самому думать, а не слепо подчиняться. – Кончай базар, Каин. Конец охоте!

И я кивнул на полоза.

– Змея? – с удивлением воскликнул он. – Ты собираешься её есть?

– Разумеется. Могу и тебя угостить.

– Мой народ не ест змей! – гордо сказал Каин, поднимаясь и отряхиваясь. – Нам пока хватает продуктовых складов.

– Что ж, к поискам лабаза можешь приступить немедленно. После отбоя двинем к реке. Будет не до складов.

Сухость моих слов ему не понравилась. Но для меня было важно, что он поднялся и безропотно пошёл за мной. И пошёл ровно, без спотыков и падений.

По дороге нам попался кориандр и щавель. А перед самой рощей по пояс поднимались заросли петрушки.

– Зачем ты это обламываешь? – спросил Каин, увидев, как я рву листья.

– Еда.

– Это непохоже на еду!

Я улыбнулся:

– Конечно, непохоже! Растёт на земле и не завёрнуто в пластик или фольгу.

За рощей я наблюдал по мере подхода, то есть уже часа два. В том, что в ней пусто, – не сомневался. Поэтому с разгону, не останавливаясь, ворвался в прохладный полумрак, побросал продукты под дерево и сладко потянулся. Хорошо!

Каин всё ещё стоял на солнцепёке, недоверчиво всматриваясь в полумрак зарослей.

– Ты уверен, что можно? – спросил он.

– Уверен, – сказал я. – Побереги здоровье, Каин. Заходи в тень и ложись, отдыхай. В сумерках прячется только наша природа. Химеры без солнца не живут.

Сбросив ботинки, я вскарабкался на ближайшее дерево. Поднявшись на самый верх, глянул на восток: тёмное пятно заросших развалин города неуверенно колыхалось в знойном мареве. Севернее над горизонтом висели две чёрные точки стервятников. А с другой стороны города, южнее, в небе рябило целое облако точек – там, скорее всего, двигалась большая стая химер. Но всё это было очень далеко. Главное: за нами никто не шёл, мы никого не интересовали. Если бы не стервятники, имеющие привычку сопровождать крупных животных, можно было подумать, что меня занесло в самое сердце пустыни…

Снизу донёсся испуганный вопль Каина.

Со всей возможной поспешностью я спустился. Каин прыгал между деревьями и кричал: пришедший в себя полоз вцепился ему в ногу, чуть ниже колена. Штанина вокруг укуса успела потемнеть от крови. Я приподнял змею за хвост и отрубил ей голову. Тело, судорожно извиваясь и дёргаясь, покатилось в сторону.

– Ты её не убил! – обиженно сказал Каин, когда я освобождал его из капкана змеиных челюстей. – Ты же сказал: «Конец охоте!»

– Конечно, не убил! На жаре мясо быстро протухнет.

Сама по себе рана была пустяковой. Но в Поле и не такие травмы опасны. И без того низкие шансы моего спутника рухнули ещё ниже.

Я вывел его на солнце и заставил снять штаны.

– Ложись и подними раненую ногу. Выше. Покажи укус солнцу. Да. Так и лежи. Загорай. А я осмотрю западный горизонт и займусь обедом.

– Меня укусила змея! – закричал он мне в спину. – Говорят, после Упадка они все ядовитые.

– Успокойся. Яд только в клыках. Я их выдернул.

– А кровь? Из ноги идёт кровь!

– А ты ногу выше подними. Кровь остановится.

Я ушёл в рощу, нисколько не сомневаясь в исполнительности своего компаньона. Обуваться не стал. Запаха химер не было, а «своей» ботаники и насекомых я не боялся. Дойдя до западного края, взобрался на высокую берёзу. Увидел реку и покачал головой: если за спиной и вправду Брянск, то передо мной была Десна. Я сэкономил с десяток отбоев перехода, а может, и больше.

«Обмен» с калужской Дружиной предстал совершенно в другом свете. Я испытывал радость и удовлетворение: «Не каждый день фермер городского обувает».

Местность хорошо просматривалась. Нам повезло: к югу и северу река заметно ширилась. Напротив рощи было самое узкое место. На этой излучине мы оказались южнее воды, поэтому дальнейший путь шёл по болоту. Я насчитал три десятка алых чёрточек – крокодилы нежились в подсыхающей грязи. За болотом колосились заросли камыша, за ними – река, а дальше виднелся северный берег: крутой и высокий. Его густая тень не давала возможности присмотреться к рельефу, но здесь всюду глина, и я не сомневался в успешном подъёме. В крайнем случае ботинками ступени выбью. Поднимемся! Прорвёмся! Вот только Каин ранен в ногу. Крокодилы так просто не пропустят. А ещё секты. И твари в реке. Может, всё-таки отправить его обратно?

Впереди и справа что-то ухнуло и рассыпалось с недовольным шипением.

«А вот и кухня!» – обрадовался я. Самого гейзера не было видно, но я не сомневался, что, обогнув рощу к северу, найду котловину с горячими источниками.

Я вернулся к Каину и осмотрел рану. Кровь остановилась, а солнце подсушило место укуса.

– Как себя чувствуешь? – спросил я. – Голова не кружится?

Он тут же побледнел:

– Ты же сказал, что яда не было!

– Надень штаны и пошли в тень, – я вдруг почувствовал усталость.

Успокаивать этого нытика почему-то не хотелось.

В роще я выпотрошил полоза и хорошенько выбил его дубинкой. Затем порубил в труху зелень, нафаршировал мясо и тщательно обвязал его шнурками от ботинок: сперва по длине, а потом, свернув «колбасу» кольцами, – спиралью. Теперь можно было идти за кипятком. Но прежде я выломал приличную двухметровую ветку и очистил её от листьев и сучьев.

– Пойдём, – позвал я Каина, – будем лечить ногу.

Он с подозрением покосился на палку, но ничего не сказал, поднялся и, не жалуясь, захромал следом.

«Может, и выживет, – подумал я. – К советам прислушивается, а я ведь не враг ему… Главное, перебраться через реку. А там…» Я не мог закончить свою мысль. Я понятия не имел, что там будет дальше.

Тёплая котловина была самой обычной: низина диаметром в два-три километра, несколько десятков струек пара, спёртый зноем воздух, запах тухлых яиц, влага на лбу и тревога на сердце. Положив руку на лысый грунт, можно было услышать, как где-то рядом кипит и клокочет магма. В пути я не раз встречал подобные низины, на треть или наполовину наполненные остывшей лавой. Но при самом извержении – ну его к депу! – присутствовать не приходилось.

Обогнув несколько грязевых котлов, поплёвывающих из своих недр маслянистыми пузырями, через минуту обнаружил глубокую лужицу с характерными бугристыми натёками вдоль берегов, поболтал в воде ногой и, найдя температуру сносной, предложил Каину хорошенько вымыться. Подобные ванны не раз выручали меня при мелких ранениях, поэтому я не сомневался в своём совете.

Каин уселся на коричневый гребень ближайшего натёка и принялся за шнуровку обуви, но, увидев, что я собрался уходить, забеспокоился:

– А ты куда?

– Майку не забудь выстирать, – вместо ответа напомнил я.

В горячей части котловины, разыскав подходящую скважину, я прицепил к ветке обед и бережно опустил «колбасу» поглубже в раскалённый пар.

Закрепив «удочку» камнями, двинулся дальше, стараясь сдерживать дыхание, – смердело тут невыносимо. Глянцевый отблеск каменной соли заметил, не пройдя и ста шагов. Рисковать оружием не хотелось, поэтому я опять воспользовался окатышами: удачный удар – и в моём распоряжении оказались несколько полупрозрачных осколков. Я отпорол карман бушлата, ссыпал в него сколотые зёрна и уложил мешочек на плоский камень. Старательно измельчив содержимое «солонки», вернулся к Каину и ещё раз осмотрел рану. Вместо пунктира точек – следов от зубов, увидел надорванную полукругом кожу. Похоже, гражданин приложил немалые усилия, чтобы оторвать от ноги полоза. Не гений, конечно. Если б не дёргался, был бы целее.

Ему хотелось поскорее выбраться к чистому воздуху, но я был неумолим: показав как присматривать за «колбасой», вымылся сам, потом продолжил изучение окрестностей. Неподалеку от котловины наткнулся на заросли тыквы. Прихватил четыре вытянутых плода – больше не унести – и, довольный, вернулся «на кухню». В окружающей вони запах мяса терялся, но, судя по облетевшей чешуе и розовой коже, блюдо было готово. Поэтому я сжалился над Каином: передал ему собранный урожай тыквы и разрешил уйти…

В роще я первым делом расстелил бушлат вместо скатерти и положил на него чашку, прихваченную из тюрьмы. Несколько минут ушло на то, чтобы нарезать и посолить заходящееся паром раскалённое мясо. Две дольки я сразу переложил в кружку и протянул её Каину. После атмосферы «тёплого котла» гражданин выглядел неважно… Ничего. Крепче будет!

– И как это кушать? – с сомнением спросил Каин.

– С удовольствием. Сгибаешь колечко вдвое, мясо выгрызаешь, кожу выбрасываешь. Добавку берёшь сам, – я кивнул на чашку и «солонку». – Вопросы есть?

– Что мы будем пить?

Он опоздал. Мой рот уже был полон слюны и обжигающего мяса. Поэтому вместо ответа я дотянулся до ближайшей тыквы и разрубил её пополам. На самом деле не следовало этого делать: при неудачном ударе можно было потерять сок, который скапливался внутри по мере вызревания плода. Но всё обошлось, тыква разделилась на половинки, до краёв заполненные солоноватой, прохладной жидкостью. Каин с жадностью осушил одну «чашу» и вопросительно на меня посмотрел. Я кивнул. Он выпил сок из другой половинки, крякнул, вытер тыльной стороной ладони губы и осторожно попробовал мясо.

– Вкусно! – признал он.

Мы с удовольствием поели, доброжелательно кивая друг другу и причмокивая.

– Обед – хорошее дело! – сыто шевеля влажными губами, сказал Каин.

– Только быстрое, – с сожалением отозвался я.

На самом деле вкусно приготовить получается не каждый раз. А, при всей питательности полевых продуктов, есть их сырыми не всегда приятно.

– Как ты узнаёшь, что годится в пишу, а что нет? – спросил Каин.

Спать сразу после ужина не хотелось. Поэтому, удобно оперевшись спиной о ствол дерева, я ответил:

– Это просто. Смотришь на букашек, что по цветкам вошкаются. Если наши: пчёлки, там, паучки, значит, и растение «наше». Ещё на листьях нужно искать следы зубов. Почва может подсказать: после дождя особенно много следов остаётся. Хорошо бы помёт найти… Главное – убедиться, что растение едят «наши» животные, а не химеры.

– А если мне эти следы ни о чём не говорят?

– Тогда по самочувствию: если можешь терпеть голод иди мимо. А если хорошо пахнет, похоже на пищу и живот к спине клеится – надейся на Бога, и «приятного аппетита». Знаешь, что такое Бог?

Он фыркнул от негодования:

– Знаю ли я Бога? Да мой народ…

– Ах да… – Мне был симпатичен этот заводной парень. – Ты говорил: потомственные бродяги. А по тебе не скажешь.

– Напрасно смеёшься! Мы избраны всемогущим Богом, Который сделал мир…

– И позволил депам уронить его на хрен? – Я не скрывал насмешки.

– Ещё неизвестно, кто кого «уронил»! Ты видел хотя бы одного депа? Может, всё было как раз наоборот? Это Господь истреблял депов, а между делом мир самоуронился?

– Значит, твой Бог не всемогущ? Чтобы истребить депов, ему пришлось жертвануть американцами? Или американцы и есть депы?

– Дались тебе эти американцы! Выдумки всё это! Не было никаких американцев!

– Так, может, и депов никаких не было? В твоей книге написано что-то про депов?

Похоже, это был сложный вопрос. Потому что он надолго задумался. Я уже задрёмывал, когда Каин неожиданно продолжил:

– В моей книге написано, как Бог сделал Землю и человека. И как люди жили раньше. А ещё про то, как некоторые из людей были пророками – предсказывали будущее. Даже Упадок предсказали.

– Ух ты! – Я немедленно проснулся. – Так, может, эти пророки и были депами? И что там, про Упадок? Почему Солнце неподвижно? Почему торнадо? Землетрясы, химеры… а теперь ещё леталки, фандры, режики… Почему реки на Север прыгают? Что такое телевизор?

Он рассмеялся, а я сбился с мысли и замолчал.

– Рыжий, ты что, в школе не учился? Это же всем известно! И древняя книга совсем не об этом. Тебе учиться нужно. Не то так и помрёшь неграмотным, в темноте и глупости.

У меня враз испортилось настроение. Непрошеные советы Каина меня разозлили.

– В школе я не учился, Каин. В наших краях как-то не додумались до такого развлечения. И что неграмотный – правда. Но, если я так тёмен и глуп, почему я тебя кормлю, а не наоборот?

Он промолчал и отвёл глаза. Прикинулся бдительным осматривал окрестности. Чудило! В зарослях не смотреть, а слушать надо! И принюхиваться. А всё туда же… в школе он учился! Грамотей!

– Давай-ка спать, светлый и умный. После отбоя пойдём к реке и, пока не переправимся, останавливаться не будем. Так что постарайся не думать, а спать.

– Ага! – сказал Каин, поднимаясь. – Я только к источнику схожу посуду вымою и воды напьюсь.

Нет, ну не псих?! А всё туда же, «образованный»…

– Посуду помой, конечно. А вот пить воду не стоит. Можно такую заразу подхватить – пожалеешь, что родился.

– Так я же из источника! Там, где мы купались…

– Если вода заразу убивает, почему думаешь, что не убьёт тебя? Чем ты лучше? Хочешь жить – извлекай воду из пищи.

Я поправил носки и ботинки, чтоб на солнце смотрели, вытрусил бушлат и улёгся на него, расслабился. Хорошо здесь. Не то что в этих городах, где дышать тошно, а жить тесно. Даже насморк пропал. Конечно! Здесь и воздух, и сам себе хозяин, и кругом всё простое и ясное…

Сквозь неплотно сомкнутые веки увидел, как Каин вернулся и тоже выставил обувь на солнышко для просушки. Я улыбнулся: «А может, и выживет. Потомок бродяг всё-таки…»

* * *

На часах было пять тридцать, когда я растолкал Каина.

– Подъём! – сказал я. – Выдвигаемся к болоту. Как выйдем к реке, поворачивать назад будет поздно. Подумай хорошенько, ты готов? Как нога? Как себя чувствуешь?

Он уже обулся. Несколько раз подпрыгнул и сдержанно кивнул.

Завтракать не стали. Каин по жадности только раз укусил остывшее мясо полоза, скривился и сплюнул в траву.

– Протухло, что ли?

Я подал ему четверть тыквы и посоветовал тщательно прожевать мякоть:

– Вместо чистки зубов… только не глотай!

Через минуту мы вышли из тенистой прохлады рощи и окунулись во влажный, пропахший травами и пылью зной. Твёрдый грунт вскоре начал прогибаться, а спустя час за нами потянулись заметные следы с мутной болотной жижей.

– Ты уверен, что мы доберёмся до воды? – спросил Каин.

Он всё громче пыхтел у меня за спиной, заглушая чвакание болота, недовольно отпускающее ногу для следующего шага. Я не стал оборачиваться:

– Впереди – камыш. За ним выложим гать, а после – поплывём.

Слева едва заметно шевельнулся алый излом, чуть возвышающийся над коричневой поверхностью болота. Я немедленно взял правее, обходя крокодила по дуге. Теперь ближайшее чудовище располагалось справа от нас. Я его пока не видел, но был уверен, что хищник внимательно наблюдает, ожидая удобного положения, чтобы напасть. Не думаю, что в здешних краях крокодилы какие-то особенные. У себя, в Коврове, я бы вообще не волновался. Но тут следовало быть начеку: даже небольшая разница в повадках могла стоить жизни.

– Почему они не нападают? – хрипло спросил Каин.

– Они уже напали. Если обернёшься, увидишь, что путь назад отрезан. Всё побережье до самой воды поделено тварями на клетки. Каждый охраняет свою территорию. Загоняют добычу сообща, но едят порознь – кому Бог пошлёт…

Сзади послышался плеск и беспомощные ругательства.

Я остановился. Интересно, что его так разобрало: упоминание о заботе Бога об этих тварях или сообщение о том, что назад дороги нет? Обернулся: Каин барахтался в грязи, пытаясь подняться. Редкий дёрн был изодран, поэтому ноги разъезжались в стороны, не давая опоры, а руками ухватиться было не за что.

Я протянул ему дубинку:

– Держи, грамотей!

Кряхтя и постанывая, он выполз на траву. Здесь было не так скользко, и Каин сумел выпрямиться. Я огляделся: алые изломы позади нас выстроились дугой. Положение не казалось опасным, но нам следовало поторопиться.

– Рыжий, мы выберемся отсюда?

В его голосе было столько отчаяния, что пришлось ответить.

– Успокойся, Каин, – сказал я. – Проблемы у тебя внутри, а не снаружи нас. Сам посуди: ты упал, и нога… Не переживай: солнце придавит, грязь, что на тебе, задубеет, осыплется пылью, и будешь как новенький. Так что возьми себя в руки и давай убираться отсюда. Не то наши неторопливые загонщики поверят, что мы и впрямь – добыча.

Мы пошли чуть быстрее, замысловато петляя, чтобы всякий раз идти по границе владений зубастых тварей. Поэтому прошло долгих четыре часа, прежде чем послышалось шуршание камыша, а болотная вонь уступила запаху чистой речной воды. Я видел алые спины крокодилов, притаившихся у самых зарослей, слышал, как они недовольно пощёлкивают челюстями и шлёпают хвостами по грязи.

– По моей команде бежим вправо, – сказал я. – Меня обгонять не нужно, но постарайся не отставать. Всё понятно?

Каин что-то промычал в ответ, но такой уровень общения для нашей ситуации не годился:

– Тебе всё понятно, торговец? Это очень важно!

– Да понял я, – прохрипел он. – Бежим вправо. Не обгонять.

Я обернулся: парень казался испуганным и усталым. Пот на его лице смешивался с грязью. Он был похож на депа, каким его рисуют наши деревенские ребятишки.

– Сосредоточься, Каин, – сказал я. – Нам нужно быстро пробежать всего лишь две-три сотни метров. В зарослях камыша эти твари не охотятся. Там у них заповедник.

Он ничего не ответил. Только кивнул.

Тогда я крикнул «бежим» и помчался вправо, как и обещал. Частое хлюпанье рядом подсказывало, что Каин пока не отставал. Через две сотни шагов я круто свернул влево и столкнулся с ним. Мы едва не упали, но как-то обошлось. Вскоре над головами сомкнулись метёлки камыша.

Следовало пробежать ещё с десяток метров вглубь зарослей. Но пришлось остановиться, потому что Каин, ломая стебли, неожиданно повалился на грунт.

Я удивился. Здесь было суше скользкой грязи, по которой мы только что бежали. Но и далеко не степь, чтобы вот так, запросто, переходить в «положение лёжа».

– В чём дело? – спросил я, едва восстановилось дыхание.

– Нога…

Каин задрал штанину, и я увидел, что нога опухла, а само место укуса покраснело и сочилось сукровицей. Мешком сушёного подорожника я расплатился за постой в Серпухове, но кисет с целебной травой, разумеется, придержал. Кисет остался в шинели, шинель – у бронированного Данилы…

– Дурак ты, – сказал я. – Поверь, мне очень жаль, но скоро ты умрёшь.

Я не стал развивать эту мысль. Меня ждали несколько дел, откладывать которые значило составить компанию моему остроглазому, без пяти минут покойному другу.

Прежде всего, работая двумя ножами, я выкосил приличную территорию. Стерню, острыми кольями торчавшую из грунта, посбивал ногами, а сам камыш собрал в стог. Потом, заметно кривя на Восток, выкосил ложный коридор до самого выхода из зарослей. Как и ожидалось: моё появление было немедленно отмечено крокодилами. Я насчитал около двух десятков чудовищ. Смотреть, как они собираются возле прорубленной в зарослях тропы, не стал. Твари обладали умом, но сообразительными их считать не стоило. То, что проложенная дорога может оказаться ложной, они поймут не раньше, чем через тысячу лет. К этому времени меня здесь давно уже не будет.

Не обращая внимания на призывные взгляды Каина, я выкосил другую просеку, ведущую на Север, – кратчайшее направление к реке. Оставив нетронутыми последние метры зарослей, тихо прокрался к границе камыша и оценил расстояние до уреза воды. Шагов пятьдесят. Немного. Если бы не топь, можно было бы рвануть немедленно. Но я знал, что ровная поверхность песка и глины таит немало опасностей. Помимо того, что в ней легко увязнуть, – в глубине прятались гнёзда пиявок и медуз, наступив на которые, несчастный будет немедленно атакован всем ульем. Тысячи хищников в считаные мгновения облепят жертву.

Спастись от них можно только одним способом – уклониться от встречи.

Ширина реки в этом месте составляла не больше ста метров. Я видел буруны и пену у противоположного обрывистого берега, серого и сухого. Настораживало отсутствие следов недавних оползней. С одной стороны, это могло означать крепость склона. С другой – оползень мог созреть как раз к нашему приходу.

И как на эту стену вскарабкается Каин? С больной, опухающей ногой…

У подножия – та же топь, только под слоем воды. Первые два-три метра на руках… Какая чушь! О чём я думаю?! Главный вопрос: как его переправить на ту сторону? Речные твари чувствительны к человеческой крови. Так повелось ещё со времён Упадка, когда, по слухам, трупов было так много, что на них выросло не одно поколение химер…

И до воды нужно бежать быстро, бросая рубленый камыш под ноги. Две-три ходки, не меньше. И только на четвёртый заход гать подберётся к самой реке. И всё это на глазах у крокодилов. Чтобы понять, куда бежит добыча, много мозгов не нужно. А плавают эти твари не хуже меня… Нет, на ту сторону парню не выбраться. Во всяком случае, я ему не помощник. Пусть своего Бога просит…

Из-за спины донеслись крики Каина. Он звал меня.

С ножами в руках я выбежал на поляну и не узнал её. Над моим другом нависали два огромных корыта: на одном из них возвышался курень. Всё было каким-то серым, тусклым, нерадостным. Люди стояли в обеих посудинах. Они смотрели на нас сверху и молчали. На мгновение даже камыш онемел. И тогда Каин крикнул:

– Смотри, Рыжий. Господь меня не оставил. За мной прилетели…

 

1. ДАНИЛА ХОЛОДНЯК

Удивительное дело – удача. Человек до самой смерти будет считать себя конченым неудачником, ни разу не задумавшись, что до своей жизни был одним из нескольких миллионов сперматозоидов, идущих в атаку на яйцеклетку. С этой точки зрения, все живущие – счастливчики по факту рождения. Так что вопрос о везении и неудачах носит относительный характер, но не абсолютный. Приказ начальника застал меня врасплох. Не Упадок, конечно, но заметный удар по моим планам на вечер.

Но вот он я – на барже Пека, в сытости и благодушии. Я лежу, я расслаблен, и мне хорошо. Голова чуть приподнята на жёстком тюфяке, набитом деревом. Запах опилок должен оказывать стимулирующий эффект на предмет бдительной бодрости. Или бодрой бдительности. Это как кому нравится. А сам тюфяк приподнимает плечи и голову. Чтоб лучше смотрелось и дальше виделось. Только равнодушен я и к бодрости, и к бдительности: то ли тонизирующие ароматы лимона и мяты выветрились, то ли обед был слишком плотным…

А чего мне должно быть «плохо»? Внедрение прошло на «отлично». Купец без второго слова зачислил в команду и предоставил транспорт. Тюфяк, плед, кухня, крем от щетины. Не экспедиция, а отпуск по случаю лёгкого ранения. А Сальтан меня скудоумием попрекал, «не можешь мыслить системно», «умрёшь-пропадёшь»…

Всё сложилось само собой, без всякой системы, и никто не умер!

И встретились как по расписанию: в тот же отбой, как вышли из Перехода, я в бинокль разглядел две леталки, плывущие от северо-востока. Спустя полтора часа караван пролетел в километре от нас. Выждав для верности ещё час, мы побежали. Грунт был плотным, трава – редкой, опасный кустарник обходили стороной. Булыга отгонял живность, и мы без приключений преследовали Мутного, изредка переходя с неспешной трусцы на быстрый шаг. Через три часа сцепка замедлила ход и замерла возле неглубокого ручья. Наверное, купец здесь всякий раз останавливался, потому что охрана с кольями не возилась: с баржи попрыгали люди и деловито зачалили оба транспорта к якорям, вбитым в землю в предыдущих походах.

Потом появились шалавы. Ничуть не смущаясь охранников, они голышом выкупались в ручье и долго растирали друг друга полотенцами, сушили волосы, расчёсывались. В бинокль все детали этого представления были хорошо видны, но ещё больше порадовало поведение пятёрки бойцов – вместо того чтоб следить за природой, не отводили глаз от девушек. Впрочем, им было на что посмотреть: ровный загар и всё такое… Только Тамила красивее этих потаскушек будет. Грудь, конечно, поменьше, и задница не такая… вызывающая. Зато живая у меня жёнушка. Не то что эти куклы с безупречными лицами. Впрочем, наверное, придираюсь: роскошные гривы, длинные ноги, тонкая талия… Дуры лакированные.

А вот ткани у Мутного – первый сорт. Я, конечно, не большой специалист, но как зашёл купец с девками в крепость на буксире, так эхо от спрямления фандра даже сюда докатилось. И сразу понятно: атаковать купца в палатке теперь можно только с лучемётом. А так: хоть кувалдой бей, хоть головой – толку никакого. Крепче камня пополам с железом. Видел я такие конструкции на древних развалинах. Умели делать до Упадка.

После ухода начальства охрана занялась делом: водные процедуры, приём пищи, подготовка к отдыху. Всё быстро, слаженно, буднично. Двоих оставили на вахте. Остальные забрались на баржу и тут же улеглись.

Мы, конечно, не стали им мешать. В том смысле, что не вмешивались, пока они не уснули.

Через час Булыга доложил, что скентовался с подходящей семейкой химер. Важно, что именно с «подходящей». Булыга – он такой! Кого хочешь позовёт. Чаще, конечно, его просят, чтоб не звал, а отпугивал. Но бывает и так, что без помощи враждебной фауны не обойтись. Вот как тогда, например. Через два часа к ручью вышли десятка полтора особей. Не самые кошмарные жупелы, но вздрогнуть было от чего: четыре ноги сливаются в одну длинную шею, на которой, воротником, – длинные крепкие щупальца. А на самом конце, в четырёх метрах над землёй – подсолнухом – выворачивающаяся наизнанку зубастая пасть. И где у этой твари глаза и уши или, скажем, перед или зад, не разобрать. Ничего не понятно.

Вахтенные не спали: криками разбудили товарищей. Те тоже не мешкали: похватали оружие, стали кругом. Это было их первой ошибкой. И последней. Потому что в Поле дважды ошибаются только счастливчики – обычным людям, чтобы умереть, достаточно одной попытки.

Когда монстры стащили вниз двоих, один из охранников перескочил на буксир, залез на палатку и принялся колотить мечом по крыше. Дурак, конечно. Или из далёкой провинции, не знает, что, когда фандр активирован, внутри ни фига не слышно. На учениях нас заставляли заворачиваться в тренчи, а вторые номера со страшной силой лупили молотками по спинам. Снаружи – грохот, как в кузне. А внутри тихо, будто в казарме во время сна старослужащих. И жарко, как в бане. Это энергию молотка фандр превращает в тепло. Когда-то я даже знал, как эта энергия называется. На курсах молодого бойца объясняли.

Только о законе сохранения я уже на ходу додумывал, когда мы бежали на «выручку». Булыга, в полном соответствии с планом, отстал, а вот мент порадовал резвостью: до места схватки мне оставалось не меньше двадцати метров, когда Иван вклинился в самую гущу химер…

И ничего особенного, между прочим. Мечами, конечно, он горазд махать, так ведь и я машу не хуже. Наше тактическое преимущество сказалось незамедлительно: минуты не прошло, как несколько тварей уже лежали бесформенными грудами. Чтобы защитить ноги, монстрам нужно было низко наклониться. Так что одной рукой угрожаешь, другой – рубишь. А если тварь не желает кланяться – рубишь ногу. Очень удобно. Молодец, Булыга! Приходящих монстриков вызвал.

Отогнал он их тоже вовремя. Едва упал последний защитник баржи, твари, не разворачиваясь, как стояли к нам фронтом, так и побежали в кусты. Так что с передом и задом я так и не разобрался. Впрочем, не больно-то и хотелось эти «тайны природы» разгадывать.

Кивнув измазанному жёлтой кровью Ивану, я осмотрелся: всё правильно, шустря к с купеческого шатра уже спустился и, заметно проседая на подгибающихся ногах, шёл к нам. Живым больше никто не притворялся.

«Спасённого» звали Феликс. Струхнул он изрядно. В нас видел героев: преданно заглядывал в глаза, тряс руки и приглашал в гости в Кириши. Когда Иван спросил, где это, – Феликс будто очнулся: ещё раз поблагодарил за спасение и приступил к похоронам. Стащил в кучу останки, принёс две лопаты и принялся копать яму. Сначала один. Потом с Иваном.

Классный мужик – Иван. Я ведь думал, что столичный пуриц будет права качать, ну как же: Москва! Школа милиции! Я ошибался. Все мои распоряжения Иван выполнял спокойно, быстро и без вопросов.

Вот только, когда я объяснил план ликвидации охраны Мутного, было видно, что он расстроился. Что-то ему не понравилось. Я даже догадываюсь, что. Но ведь победителей не судят?

Главное – всё получилось. Купец внимательно осмотрел мёртвых химер. К этому времени охрана уже покоилась под двумя метрами грунта, но место побоища всё равно произвело на него впечатление. Не сказал бы, что он сильно расшаркивался перед нами, но и скулу не воротил, в глаза смотрел спокойно и даже с какой-то печалью.

Странный он, купец этот. Великой крепости человек. Я же вижу. Движения ловкие, быстрые…

Шалавы вблизи оказались ещё страшнее, чем в бинокль: кожа чистая, ухоженная, волосы густые, пушистые, лоснятся, солнцем играют. Я, пока их не увидел, думал, что такие барышни только на упаднических картинах бывают… Умели же рисовать люди! Теперешние мазилы так не могут. Только в голову как-то не приходило, что такие девчонки могут однажды в натуре встретиться. Тамилка рядом с ними – Золушка, факт! Но ведь и сердце Золушки известно. А куклы – они и есть куклы. Разве что бродяге на загляденье. Он-то от давалок в восторге. Всё подле них трётся…

О бродяге – отдельный разговор.

Пополнение я опознал сразу: Рыжий с Каином. Как здесь очутились – понятно: бежали тем же Переходом, что и наша команда. Очень смущают одёжка и оружие. Неприятно.

Неправильно. Что сбежали – на то и ротозеи, вернусь – шкуру спущу. Но вот обувка, лепиха и дубинки подсказывают, что не просто так улетели, соколики. И часы у Рыжего приметные. Панамарёва часики. Но чтобы Панама свои бачата по доброй воле отдал? Проще Землю по новой в обход Солнца запустить. Вот и выходит, что бродяга не у Панамы вещички взял, а с тела снял. А это скверно. Очень. Это настолько хреново, что теперь чего ни сделаешь, всё будет в убыток.

К примеру: скрутить обоих и заставить купца повернуть на Брянск. И убийц бы доставил, и к Тамиле вернулся. Но как я в рапорте обосную, какого депа четверых москвичей в землю закопал? Булыга смолчит, не в первый раз друг друга покрываем. Но Иван молчать не будет. Или Ивана туда же? Не выйдет! Менты выше головы ходят. Мне туда даже на секундочку не прыгнуть.

А вот ещё вопрос: с какой радости я вообще к Мутному привязался? Рыжий купца впервые в жизни видит, по всему понятно. Выходит, режик не у него взял? Но сам-то Рыжий ничего не говорил, это Каин сказал… сказал, что ему «кажется». Дела. Тогда что я тут делаю? И зачем москвичей убил?

Нет уж. Пусть всё идёт, как движется. Тем более что бакланы меня не рифманули. С бродягой я вообще раз в жизни встречался, и то в спецформе. И перед Гудлаем никогда без шляпы и очков не рисовался, хоть и знаком с ним давно. Только голос. По голосу узнает, зараза. Он хитрый. И умный. Хотя бы потому, что, сколько его знаю, всегда прикидывался простаком.

Так что лучший вариант – избавиться от обоих, а купца довести до склада. Хорошо бы там оружие оказалось. Иначе жизни не хватит, чтоб отмыться. Даже если всю Москву фандром укрою – не простят. Не забудут…

А может, всех выкосить? Надо будет с Булыгой посоветоваться. Яд там какой-нибудь или воду особенную. Что-то же нужно делать? И деп с ним, с оружием: вернусь и сочиню что-нибудь полезное для Дружины. За сказки у нас лучше платят, чем за подвиги… Ага. Кажется, начинается. Булыга-то не спит. Точно, вон оно, облачко. Со стороны солнца заходит.

В бинокле «облако» разваливается на стаю сектов: огромные вполбашки глаза, радуга крыльев, вытянутое клювжало с загнутыми к голове шипами. Чтоб, значит, жертва с «крючка» не сорвалась. Кувыркающиеся циферки под «картинкой» обращаются в чёрточки: дальномеру не за что ухватиться, цели для него на таком расстоянии слишком мелкие.

А Рыжий в другую сторону смотрит. Ему бы приглядеться, что под солнцем делается, а он на юг зрение расходует. Тоже мне, дитя Поля…

И воевода, выходит, неправ. Как он уверенно мне Семёна клеил: «Дурак, не можешь мыслить системно!» Но вот же я мыслю! Варианты, сценарии… и результаты налицо, между прочим. Да сам он дурак! Правду говорят: большой бугор заметен не размерами, а крутизной.

Смотрю на южный горизонт: лёгкая дымка с размазанными по небу хвостами облаков… нет, секты интереснее.

 

2. РЫЖИЙ ХОНДА

Эту штуку они называют леталкой. Прямоугольное корыто: три шага в ширину, пять в длину. Высота бортов – по колено. У купца леталка побольше. Посудины между собой связаны верёвкой. Вот за эту верёвку «купец» нас и тянет.

Купеческая леталка называется «буксир». Наша – «баржа». И летим мы на высоте чуть выше моего роста. Ни толчков, ни тряски. Хорошо! Настораживают только бурые пятна. Они всюду: на бортах, полу… на крышках сундуков, чинно расставленных по углам. По цвету и запаху определённо – человеческая кровь. Похоже, тут совсем недавно кого-то прикончили. Возможно, даже в этом отбое. Над нами, от борта к борту и от кормы к носу, – деревянные арки. Так что небо в клетку. В широкую, правда. Сквозь ячейку шагнуть можно, не пригибаясь. Эти арки Феликс дважды назвал шпангоутами. А Иван их называет стрингерами. Чудаки. Не могут договориться, что ли?

Буксир раза в два больше нашей лохани будет. Посередине – курень. Огромный. Высокий. И никаких арок нет: ни стрингеров, ни шпангоутов. Впрочем, не исключено, что именно на эти арки и натянута ткань куреня. У них там свободные места только спереди и сзади. Феликс их называет кокпитами. Один, стало быть, носовой, его отсюда не видно. Зато второй, кормовой, к нам повёрнут, и временами мне кажется, что сквозь выпускной полог за нами наблюдают. А что? Если у них тут тряпки летают, жарят пищу и стилетом не пробиваются, то почему не быть ткани прозрачной с одной стороны?

В палатке живёт купец со своими жёнами. И жёны у него очень красивые. Дело даже не в лицах, фигуре, одежде. Это само собой. Как они ходят… плывут! Задница туда-сюда, как на пружинках. Даже страшно становится за эту красоту: вдруг отвалится?

С караваном мы уже один отбой. Похоже, что летят они по известному маршруту. Стояли у озера с чистой водой. Так эти женщины голыми при нас купались! Купцу по фигу, а ребята отворачивались. Ещё одна странность: если девушкам всё равно, отчего же не посмотреть? Если глаз радует?

Я даже ближе подошёл, разглядывал их. Слюни пускал. А они смеялись и водой брызгались. К себе звали. А что? Я бы выкупался. Только неудобно как-то. Они же купца жёны? А у меня такое напряжение в штанах, что только разденься…

Кстати, о напряжении. Южный горизонт затянут мутной пеленой, из которой в нашу сторону тянутся сиреневые клочья. Скверная примета. Очень похоже на приближение урагана. Дождь, град, шквальные порывы ветра.

Поднимаюсь на ноги и присматриваюсь: так и есть. Через пять-десять минут эта напасть будет над нами. Почему никто не бьёт тревогу? Какими бы устойчивыми ни были леталки, лучше приземлиться и зарыться поглубже.

Задираю голову. Так и есть: оба стервятника, присматривающие за купцом, наверное, от самой Москвы, уже удрали. Понятно: им сверху лучше видно, куда движется стихия.

Оглядываюсь. Булыга, Феликс и Каин дремлют, прикрывшись дерюгами. В последнем отбое глаз не сомкнули – несли дежурство. Данила что-то высматривает в бинокль на севере. Иван украдкой наблюдает за Данилой. Может, Ивану сказать? Данила, старший в команде, всё время чем-то недоволен: отмалчивается, хмурится и напряжённо думает. Прямо как мой Каин!

Но обратиться к Ивану я не успеваю: откинув полог, из куреня выходит Мария. У неё чёрные волосы, и она ниже другой жены купца, которую зовут Еленой.

У Елены волосы светлые, почти белые, а ещё высокая грудь. Но Мария мне нравится больше.

– Привет, Рыжик! – Ух ты! Это она со мной так разговаривает! – Как служба?

Пытаюсь ей ответить, но горло сдавило: чего-то хриплю, а что прохрипеть собирался, уже и не помню. Поэтому с минуту откашливаюсь, пытаясь унять сердце и восстановить дыхание.

Мария подходит к самому борту. Между нами только туго натянутый канат, кажется, протяни руку – и можно будет потрогать её волосы. Возникает сильное желание перебраться по канату на буксир. Интересно, что мне за это будет? Оглядываюсь: за нами наблюдает только Иван. Прислушивается…

– Да, – говорю и вдруг понимаю, что забыл, о чём она спросила. – Хорошо бы…

Она смеётся. Глаза блестят, влажные губы, милая улыбка… Вот это да! Я уже не хочу к началу Тьмы. Хочу быть купцом.

– Это правда, что ты из самого Мурома пешком идёшь?

– Из Коврова.

– Зачем?

– Хочу начало Тьмы увидеть… Хотел, – поправился я. – Раньше хотел.

– А что так, Рыжик? – смеётся Мария. – Передумал?

– Да. Теперь хочу быть с тобой.

– Ого! – У неё широко открылись глаза. Она по-прежнему улыбается, но как-то по-другому. До моих слов это была просто улыбка. А теперь это была улыбка именно мне, Рыжему из далёкого, побитого грязью и мухами Коврова. – Ты знаешь толк в комплиментах?

– Нет. Я не знаю, что такое комплименты. Просто ты очень красивая. Когда я на тебя смотрю, мне не хочется ни о чём думать. А когда тебя не вижу, могу думать только о тебе. Это волшебство какое-то?

– Да, Рыжик, – смеётся Мария. – Волшебство. Ты самый симпатичный дикарь из всех моих знакомых дикарей.

– Я не дикарь, – кисло отвергаю её предположения. Кажется, я опять сморозил какую-то глупость. – Я знаю, что такое вилка и ложка.

– И нож? – В её голосе насмешка.

Странный у них тут всё-таки юмор.

– Разумеется, как же без ножа? Это без вилки с ложкой можно. А без ножа нельзя.

Я «разламываю» дубинку пополам, обнажая клинки, и это пустое бахвальство спасает мне жизнь.

– Мара, в курень!

У меня нет времени на глупые слова. Врагов много, каждый – верная смерть. Удар, замах, удар на возврате левой… я рассекаю тела сектов и вижу, что не поспеваю за круговертью атакующих насекомых.

Прыгаю вниз и под прикрытием буксира нахожу относительное убежище: теперь всё зависит только от моей скорости и выносливости. По величине и форме секты сродни ноге взрослого человека: «бедро» – широкое брюшко с крыльями и головой, «голень» – сегментированный хвост, который помогает твари держать равновесие в полёте. Чтобы добраться до меня, им нужно залететь под леталку и потратить несколько мгновений на разворот и прицеливание. Этой паузы пока достаточно для обороны. Удар, замах, возврат правой… Каждая рука прямым и обратным движением разваливает тварей на части. Гудение атакующих сектов перерастает в рёв. Вскоре я забываю о своих сомнениях в убойности прямых клинков. Конечно, в отличие от серпов теперь нужна оттяжка, но разве сравнить заточенный булат с железом?

Нет, мои проблемы не в отсутствии привычной кривизны лезвия. Теперь жалею, что не нашёл времени, чтобы как следует приспособиться к новому оружию: длинная рукоять несколько раз бьёт по локтю. Перехватываю чуть ниже… Теряю скорость из-за «лишнего» веса рукоятей: при ударе нужно прикладывать дополнительные усилия на раскручивание «балластной» части инструмента.

С другой стороны, длинная рукоять позволяет на противоходе тупым концом отбиваться от сектов, атакующих со спины. Мне удаётся сдерживать насекомых на расстоянии нескольких метров – вполне достаточно, чтобы жить: следить за дыханием, равновесием и не выходить из тени леталки. Я даже успеваю посочувствовать тем, кто наверху. Там тоже идёт бой: справа слышу падение тела. Глупо, конечно. Сопротивляться глупо. Моя смерть – вопрос только времени. Короткого времени. Буду жить, пока не упаду или не выроню оружие. А ещё возможен «прострел» сухожилия. Нагрузка на запястья – о-го-го! Впрочем, ничего нового. С рождения с этим живу.

Буксир прибавляет в скорости, и я ускоряю шаг. Правильно, конечно: они пытаются выйти из роя. Но мне-то теперь нужно бежать! Оказаться под открытым небом – ещё один способ со всем этим скорее покончить. Как там мои товарищи? Я кручусь во все стороны. Смешно: если бы эти штуки были вполовину меньше, я был бы давно уже мёртв. А так – ничего, получается. Только колени нужно поднимать выше, чтобы при беге не споткнуться о куски порубленного противника, да чаще оборачиваться, потому что теперь они чаще догоняют, чем преграждают путь.

Начинаю уставать: огненным обручем сдавливает грудь, тяжелеют руки, темнеет в глазах. Спотыкаюсь раз, другой… Нелепо взмахиваю руками, рискуя поранить себя лезвием…

И вдруг я оказываюсь под открытым небом.

Глухо вскрикнув, пытаюсь вернуться – не тут-то было! Буксир, из-под которого я выскочил, быстро опускается на землю. Сильнейший порыв ветра бросает меня на колени. Над головой бичом перекатывается гром, сверху падает плотная масса воды. Но я уже прихожу в себя: встаю на ноги, поднимаю лицо и руки с зажатыми в них клинками.

Дождь смывает с меня пот и грязь.

Я рычу – это мой смех. Я слеп от усталости – это моя жизнь. Мне нравится, когда темно. Я ненавижу свет. Сверкает молния. Выпад. Промах. Кричу от разочарования. Когда-нибудь я всё-таки её подсеку. Сырым холстом рвётся лоскутами небо. Мой крик заглушает перекаты грома.

Из толщи дождя проступает сверкающее тело торнадо. Захваченная вихрем вода отблёскивает сталью. Торнадо выглядит гигантским змеем, который стоит на хвосте и головой упирается в небо. Это полоз за мной вернулся. Тот самый, которого я сожрал два отбоя назад. Он пришёл, чтобы свести со мной счёты. Гул становится невыносимым. Капли дождя, раскрученные ветром, кусают левую щеку. Мне приходится отвернуться вправо, чтобы сберечь глаза. Ветер настолько плотен, что я откидываюсь влево, едва не ложусь на воздух. Как же неудобно будет из этого положения ударить змея!

Из-за правого плеча слышу крики. Кто-то зовёт. Напрасно! Сейчас я покажу этой твари, как умирает человек. Я делаю шаг, разминаю кисти рук, раскручивая веером оружие, примериваясь для решительных ударов. Вот она – последняя битва! Самое время показать депам, кто в этом мире хозяин. Я убью его. Я убью их всех! Зарублю на хрен!..

Что-то тяжёлое накрывает голову. Кажется, меня ударили. Кто посмел? Слабеют руки. Из ладоней скользит оружие. Я падаю сквозь вечность в никуда.

Меня подхватывают и несут…

 

3. ИВАН КУПЧЕНКО

– Тебя как зовут, Рыжий?

Его лицо было передо мной, и я видел, как он старался, но не мог постичь, о чём это его спрашивают.

– Это шутка такая? – спустя долгую минуту отозвался Рыжий.

За стенами убежища – ливень. Гроза отбушевала, теперь просто льёт: безнадёжно, безысходно, беспросветно. Почва, насколько пелена дождя позволяет видеть, сплошь покрыта водой. Грунт не успевает впитывать влагу, и теперь всё пространство вокруг превратилось в одно непроходимое болото.

– Нет, – вздохнул я, – не шутка. Не сразу же ты стал «Рыжим». Мама и папа тебя как называли?

– Чьи? – спросил дикарь. – Чьи мама и папа?

Чувствую, что сейчас я ему неприятен. Он едва сдерживался, чтобы не нагрубить.

– Твои, – моё благодушие завело переговоры в тупик. – Твои мама и папа.

Он облизнул губы и не сказал – выдохнул:

– Я не помню их. Меня деревенский сход кормил.

Становится неловко за свою навязчивость. Слева лежит Каин, справа – Данила. На корме, на своём месте между двумя сундуками, сладко посапывает Булыга. Так уж получилось, что Рыжий оказался напротив меня. Спать рано, прикидываться бревном – как-то не с руки: человек совершил подвиг. Я, к примеру, не уверен, что выстоял бы против роя. А ещё обидно, что мы потеряли Феликса. Похоже, парня таки допекла совесть за то, что оставил товарищей. Иначе не объяснить, с какой дури он полез на выручку дикарю. Верная смерть… и купец тоже хорош – вещички погибшего конвоя к себе уволок. Никогда о таком обычае не слышал.

– А где ты учился рётодзюцу?

Он хмуро смотрел на меня и молчал.

– Искусство боя с двумя мечами, – пояснил я. – Тысячу лет назад в Японии так называли этот вид фехтования.

– Фехтования?

Справа завозился Данила. Я почувствовал его интерес к моим попыткам разговорить Рыжего.

– Фехтование – это ведение боя холодным оружием. Ты что, в школе не учился?

– В деревне меня называли Ржавая Хонда, – сказал дикарь. – Я не знаю, что это значит. Я не помню маму и папу и в школе никогда не учился. Что-нибудь ещё?

И вдруг у него дёрнулась нижняя губа. Нервный тик. То ли от напряжения, то ли ещё от чего. Не иначе давняя контузия. Но не лицо Рыжего меня поразило, а реакция соседей: Каин и Данила одинаково и одновременно качнулись от меня в разные стороны. Будто хотели отодвинуться.

Каин – понятно. Он вместе с Рыжим пришёл и следы волнения на лице своего приятеля должен читать правильно. Но почему дёрнулся Данила? Тик Рыжего он понял так же, как и Каин: опасность, бежать! Получается, Данила знает Рыжего? Это многое объясняло в поведении калужского дружинника: молчаливость и отстранённость…

Данила боится, что его узнают по голосу, и поэтому молчит?

Тогда одёжка нашего «пополнения» всё-таки из Калуги, как мне и показалось. Получается, босяки раздели дружинников?

Ох-хо-хо… и почему же тогда Данила не сворачивает операцию? Боится отчёта за четверых покойников? Стоп! Уже пятерых! Выходит, сектов Булыга подогнал, чтоб избавиться от дикаря? А я-то думаю, почему они скопом на него одного бросились. Здесь, наверху, штук пять гудело, не больше. Легко отбились. Даже и не «бились» – так, отмахнулись…

– «Тысячу лет назад в Японии», – неожиданно оживился Рыжий. – Значит, ещё до Упадка?

Я не сразу понял, что это он мои слова повторил, но вопросу обрадовался:

– Конечно, Рыжий. Задолго до Упадка.

– А где это – Япония?

– Далеко отсюда. Когда-то Земля была шаром, а не блином, и Япония располагалась по другую от нас сторону планеты. Кстати, «хондой» японцы называли главное рисовое поле. Если в поросли риса находили вредителя, то поджигали, чтобы зараза не перекинулась на другие поля. В те времена были ночи, и в тёмное время суток такие тлеющие поля казались ржавыми…

Рыжий слушал внимательно, но благодарить за тайну имени не стал:

– Япония – это Америка?

– Америка? – Я удивился. – Нет. Это не Америка. И даже не рядом.

– А я слышал, что под нами была Америка, – настаивал дикарь.

Я почувствовал, как мои соседи перевели дух и завозились, устраиваясь удобнее.

– Что такое «треть», ты знаешь?

Рыжий опять зло прищурился.

– Так вот, – поспешил я продолжить, – если бы мы в то время разрезали земной шар по широте, на которой сейчас находимся, то Московия, Япония и Америка на этой окружности оказались бы равноудалёнными. Это и значит, что эти страны были в третях полного угла. Только на широте Брянска эта окружность пройдёт выше Японии, и на ней будет не Америка, а Канада. Пока всё понятно?

– Канада?! – с подчёркнутым задором переспросил Рыжий. – Ну конечно! Я сразу так и подумал – Канада! Какой разговор…

Я поискал глазами что-нибудь круглое, чтобы лучше пояснить свою мысль, но Рыжий переключился на другое:

– От этих стран что-нибудь осталось? До них можно дойти?

– Вот оно что… – протянул я. – Так ты в Америку собрался? А я думал, что это шутка.

– «Шутка»?

– Я Ивану рассказывал, – вклинился Каин, – что ты идёшь к началу Тьмы. Только я не говорил, что это шутка.

– А я не говорил, что однажды отрежу тебе язык? – спросил дикарь.

Мне не понравилось, как он это сказал: холодно и враждебно.

– Их всех не стало, Рыжий, – поспешил я с объясняловом. – Вершина нашего мира где-то неподалеку от Мурманска. Там Солнце стоит в зените. Если очертить из этого центра круг радиусом три тысячи километров, получим зону биологической катастрофы. Дальше идёт кольцо геологической катастрофы. Туда втекают реки. Потом, предположительно, Океан. Но его никто не видел, потому что через завалы застывшей магмы ещё никто не пробирался. Ходят слухи о летательных аппаратах, построенных до Упадка, на которых можно добраться до Океана. Но точных сведений нет.

– А как это произошло? – поинтересовался Рыжий. – Из-за чего Упадок?

– Тоже ничего определённого. Ни документов, ни записей. Неудивительно: если Земля рушится, то выживают те, кто думает о себе, а не о протоколе наблюдений. Если верить легендам, Тьма умерла из-за победы Света. Задолго до Упадка находились пророки, которые предупреждали о близком конце Мира. Люди должны были жить иначе: не воевать, не ссориться, не грузить планету жадностью. Чтобы хоть как-то упорядочить свою жизнь, люди начали избирать депутов, которые должны были следить за порядком. Только вместо борьбы с беспорядком депуты возглавили его. Мир всё быстрее погружался в Тьму. Свету это надоело, включились вулканы, и запылал Судный день. Земля вместе с Солнцем грохнулись о небесную твердь, и Свет победил. Теперь над нами всегда Солнце. Как-то так…

– Депы и депуты – это одно и то же? – спросил Рыжий.

– «Депы» – это жаргон. Народное сокращение…

– Это депуты Упадок устроили или он сам получился? – не отставал дикарь.

– Точно неизвестно. Но возможно, что и депуты приложили к этому руку. Во всяком случае, после Упадка все депуты куда-то подевались. Нет ни одного сообщения о том, что кто-то из депутов пытался организовать восстановление жизни. Наверное, никудышными они были организаторами. Так что об этой потере никто не жалел. В Московии создана комиссия по сбору преданий и легенд о том времени. Из-за пожаров и наводнений книг почти не осталось, поэтому у историков-комиссаров много работы…

– У Каина есть древняя книга.

– Это другая книга, – запальчиво отозвался Каин. – Моя книга написана задолго до Упадка. Если хотите знать, в моей книге написано, как мир строился, а не рушился.

– Это тоже немало, – заметил Рыжий. – Если в книге описано, как мир строился, то с её помощью мир можно починить, сделать таким, каким он был раньше.

– Нет, – смутился Каин. – Не думаю, что с помощью моей книги можно что-то починить.

– Библия, – сказал я. – Эта книга называется Библия. Большая редкость!

– К депуту! – отмахнулся дикарь. – Лучше скажи нам, Иван, что ты здесь делаешь? В этих краях все разбойники любят рассуждать о меридианах, зонах катастрофы и специальных комиссиях Московии?

Меня бросает в жар. Судя по всему, Рыжий успел поговорить с Феликсом и тот рассказал историю конвоя. Я видел дикаря в деле. Одно неосторожное движение, и он нас всех порежет на куски. Справа чувствую напряжение. Данила готов к бою. Булыга между своими сундуками съёжился, затаился, но положение правой руки ясно указывает, что до оружия он уже дотянулся. Каин вообще дышать перестал. Молчание действует на нервы. Нужно что-то сказать. Что-то умное и простое. И вместе с тем разудалое и весёлое.

«Ну же, – тороплю себя, – нужно срочно пошутить. Чтобы все перевели дух и улыбнулись…»

– Это получается, что депы человечество в «ржавую хонду» записали? – фальшиво рассмеялся Каин. – Чтобы нас, как заразу, остановить, Землю по Дну Мира размазали и хорошенько прожарили?

– Похоже, – кивнул Рыжий. – А про Японию могу сказать только одно – у нас в Коврове «рётодзюцу» переводится как «уборка на силос».

Слева шумно выдохнули. Даже Булыга приподнялся, вынырнул из своего вороха ветоши. А мне было обидно. Я презирал себя за то, что бродяги контролировали ситуацию лучше меня. Я ненавидел их за уверенность, с которой они разруливали ситуацию. Будто это их, а не меня столько лет учили искусству беседы. Их, а не меня учили отрешённому спокойствию, которое лучше всего помогает найти нужные слова в предконфликтной ситуации.

А Рыжий рассказывал…

О деревне, закатанной небом в ил и песок. О палящем солнце и смердящей реке. О тучах насекомых и племенах разумных крокодилов. О влаге, в которой рождаешься и всю жизнь гниёшь, чтобы в итоге тебя просто бросили, оставили на поверхности болота. Потому что копать невозможно, а до ближайшего сухого грунта – десяток отбоев пути, и труп завоняется задолго до того, как под ногами перестанет хлюпать. Да и какой дурак пойдёт к суше, только чтоб зарыть покойника?

– …Рис – это наша жизнь, – рассказывал дикарь. – У нас ничего нет, кроме риса. Рис – наш хозяин и господин. Он нас кормит, поит, одевает. Растёт быстро, убирать нужно ещё быстрее: три-пять отбоев задержки, и перестыг осыпается. А кроме потери зерна, это ещё и разносортица в периоде созревания: ведь то, что осыпалось в болото, обратно растёт! И эту путаницу нужно давить в зародыше, потому что если не выпалывать дичку, то следующие жнива – не страда, а страдание…

– А бой двумя лезвиями? – напомнил я. – Ты о рётодзюцу хотел рассказать.

– И рассказал, – улыбнулся Рыжий. – Косим мы так. С обеих рук косим.

– А у нас пшеницу валят косами, – подал голос Каин.

– Верная смерть, – с заметным сожалением сказал Рыжий. – Оно-то легче: лезвие длиннее, замах шире, вдобавок двумя руками – не так устаёшь. Одна беда – никакой защиты от природы. Человек с косой – лёгкая пища. Нет. У нас всё не так. Краги до паха, брезентовая рубаха до колен. Пояс, капюшон, сетка на лице, рукавицы. Сзади два сменщика, они же помощники.

– А женщины?

– У них «лёгкий труд». Из соломы вяжут мешки, плетут циновки, обувь, шляпы. Разделывают и сушат стервятников, тянут из них верёвки, канаты, шнурки. Из сечки делают пиво и крахмал, из зародышей зерна – масло. Работы всем хватает. Но сердце жизни – уборка.

Работа обвальщика – самая опасная, а потому – почётная и уважаемая. Потому что, помимо тупой нарезки колосьев, нужно следить за водой и зарослями: может вынырнуть, выпрыгнуть, плюнуть и укусить всё что угодно – отставший от косяка головастик, стая пиявок, племя стрекоз. Человек, который не может отмахивать двумя серпами, не будет обвальщиком! Всё время нужно быть начеку: между колосьями прячутся питоны и многоногие химеры. А есть подводные, хитрые твари, которые свои усы маскируют под колосья. Если не заметил, не распознал «чужого», схватился рукой или помощник увязанным снопом положил на плечо – ожог и долгие мучения перед смертью.

И такие приключения не день, не два… рис растёт сто двадцать отбоев. Поле убираем за десять отбоев. Всего двенадцать полей. Считайте сами – выходных не бывает. Заканчиваем последнее поле, чтобы перейти на первое. И всё это – пот, кровь и скрежет зубовный – только чтоб нагрузить зерном плот и отбурлачить его на рынок, обменять во Владимире на одежду, серпы, цепа, хомуты, гвозди… молотить зерно лучше всего цепами…

– Что за «цепа», Рыжий?

– Две палки: длинная и короткая, скреплены между собой шнурком от стервятника. За длинную держишь, короткой молотишь. Хорошо!

– Депут подери! Нунчаки, что ли?

– Нунчаки? – переспросил Рыжий.

– То же самое, только палки одинаковые и короткие.

– Зачем? – удивился дикарь. – Если обе короткие, это или сильно наклоняться нужно, или на коленях молотить. Неудобно…

Никто не ответил. Тогда Рыжий опять к своей жизни вернулся:

– А ещё река на север уходит. Сейчас реже, но бывает. Будто прыгает. Оно-то хорошо: болото больше, полей больше. Но ведь южная граница сохнет! Вот и получается: приходит срок, и деревня с якоря снимается – реку догоняет. Жить на плоту? Дураков нет – только курени на сваях! И не из-за того, что штивает, – приспособишься. А потому, что, если шквал налетит, а ты спать, к примеру, надумаешь – пойдёшь на корм головастикам. Только курени! Только сваи! А где их взять, эти сваи? Или старые из топи вытаскивать? Так и делаем, конечно, только не всякую сваю из болота вытащишь. Значит, часть урожая всё время откладывается для покупки леса, загодя готовимся к очередному переезду. Разборка-сборка жилищ и амбаров, разметка нового поля, зачистка оставленных площадей… Каждая пара рук по цене плота зерна. Община не зря меня кормила. Видно, разглядели надёжного работника. Они в этом знают толк.

– Погоди, – прервал Рыжего Каин. – Так, если кормили и надеялись на рабочие руки, выходит, кинул ты их? Обманул? Кормильцев бросил и пошёл искать приключений?

– Нет, – с достоинством сказал Рыжий, – не «кинул» и не «обманул». Я здесь не сам по себе. Это они меня сюда отправили. Новый председатель сказал, что конец нашей жизни приходит. Река – на Север. Мы – за ней. Солнце выше, температура выше. Рис гниёт, не вызревает. Возвращаться нужно. Новую реку искать. Или наоборот, вперёд, на Запад. Вот меня и отправили на разведку. А заодно попросили на мир глянуть. Если получится, Тьму посмотреть. И хорошо бы найти дракона, который Солнцу не даёт с неба спуститься. Потому что обязательно людям знать нужно, из-за чего у них жизнь такая: вся на свету, а беспросветная. Василыч думает, что если знать, как эта хрень с нами приключилась, то, может, и надежда появится на лучшее будущее. А с надеждой, оно легче. Надежда, она смысл даёт…

– Кто такой Василыч?

– Наш новый председатель.

– А с прежним что случилось?

– От старости умер. Петровича я ветхим ещё с детства помню. Пока единственный известный мне покойник, который своей смертью ушёл.

– Видать, неслабого ума человек, – поддакнул Каин.

– Ну и ужасы ты рассказываешь, – вырвалось у меня, – в стрессовом состоянии от рождения до смерти. Кто же такое выдержит?

– Ужасы? – Его удивление казалось искренним. – Это я вам о гнусе ничего не говорил. О тухлой воде, которую после кипячения два-три отбоя отстаивать нужно. Потому что пыльца и споры никаким кипячением не выводятся. А после отстоя, если сразу не выпил, лучше вылить. Потому что личинки в ней заводятся… А бабы наши, как их срок подходит, что по беременности, что по обычному циклу, в куренях прячутся. Потому что зараза на кровь идёт и по крови во влагалище ныряет. И гниют они прямо изнутри. Ни хрена я вам не рассказал! И по всему вижу – красота тут у вас. Красота и спокойствие. Как в масле сыр катаетесь…

Все глянули в проём открытого клапана палатки: тучи и дождь сделали мир серым и плоским. Ушибленная ливнем трава лежала на прыщавой, будто простреленной миллионами пуль поверхности воды. Кусты, едва проглядывающие сквозь пелену дождя, замерли, не шевелились.

– Красота? – с сомнением сказал я. – Наверное, поэтому мы тут сидим и от дождя прячемся.

– Самое время для движения! – заявил Рыжий.

– Ну да, – не выдержал Булыга. – Грязи по колено. Далеко уйдёшь?

– Это наш специалист по Полю, – уточнил я.

– Крупный специалист, – с усмешкой съязвил Рыжий. – Вот только грязь вся – под водой. Не липнет. Всего-то дел – лыжи на ноги. Нарезать ветки, обстругать, увязать в сетку и приладить к обуви. Именно в дождь самый ход: химеры без солнца теряются, а флора вянет. Отличная погода!

Вместе со всеми я смотрел на разгулявшуюся «погоду» и всё сильнее испытывал ужас. Я думал, с какой лёгкостью крестьяне превратятся в головорезов, когда их новый председатель сообразит, что потери личного состава сократятся в пять раз, а доход увеличится в десять, если вместо сельского хозяйства заняться грабежом и насилием. И таких деревень – десятки. А ну как найдётся умник, который объединит эту армию, вооружённую нунчаками и махайрами? Это же какая силища! Куда там нашему милицейскому корпусу в две сотни бойцов. Пока Рыжий раздумывал обижаться ему на меня или нет, я чуть в штаны не наложил. А ведь нас было трое!

 

4. МУТНЫЙ ПЕК

Оглушённый открытием, он стоял у скамьи с разложенными вещами погибшего конвоя. По всему выходило, что люди, отобранные для экспедиции, были агентами Московии. По-другому невозможно было объяснить потайные карманы с универсальными аптечками, средствами связи и ножами с множеством выдвигающихся лезвий. Невозможно! Не кто-нибудь – он сам отбирал пятерых бойцов в охранение из шести десятков добровольцев. Конкурс один к двенадцати, и все пятеро оказались агентами?

Пек присел на свой походный раскладной стул и ещё раз окинул взглядом рюкзаки, замаскированные под котомки: старательно засаленные снаружи, вымаранные, измазанные, латаные, но на деле из крепкой, прорезиненной ткани, с люверсами по периметру клапанов, с мелкой нейлоновой шнуровкой, с многочисленными карманами и кармашками, и в каждом – предметы на все случаи жизни. Одинаковые предметы! Это не личные вещи. Это экипировка.

«Такого не может быть! – в отчаянии думал Пек. – Это ошибка!»

Он ничего не делал такого, что могло бросить тень на его «честное купеческое». Зная человеческую натуру, виру родственникам выплачивал вперёд и в двойном размере. А однажды конвой не обратился в разбойников: наёмники не попытались ограбить его на обратной дороге. Все в целости вернулись…

«Что могло подвигнуть московитов на столь масштабную операцию? Ведь им нужно было не просто угадать, в каком землячестве я буду собирать конвой. Они должны были выяснить предпочтения инкубов. Но это ещё можно списать на везение. А как они подобрали бойцов с подходящим геномом? Требования к хромосомному набору известны только центру репродукции в Шостке, где перед каждым рейсом настраивают сепаратор. Ни я, ни инкубы понятия не имеем, кто нам на этот раз понадобится. Претендент во время собеседования присаживается на крышку сепаратора, и у меня индикатор либо „горит”, и я ставлю парня на довольствие, либо не реагирует, и я вызываю следующего… Это что же получается: все шесть десятков претендентов были агентами?!»

Спустя минуту Пек понял, что московиты могли завербовать конвой ПОСЛЕ отбора. Это предположение было более вероятным. Иногда Мутному удавалось в интерференционной картине озера Тьмы отыскать точку хронодепрессии. Ткань, опущенная в эту точку, приобретала свойство замедлять время. Озеро Пека обеспечивало пять минут жизни внутри убежища из такого фандра против одной минуты реального времени снаружи.

«Почему не быть фандру с коэффициентом замедления один к десяти или к сотне? – размышлял Пек. – После набора я даю конвою три отбоя на прощание с семьями. На самом деле для этих людей вполне могло пройти три десятка отбоев, если использовался фандр хронодепрессии. Достаточный срок для вербовки и обучения. Параллельно основному отряду московиты подготовили резервный, который сопровождал меня от самой Московии. Просто так. На всякий случай. И когда химеры уничтожили конвой, в действие вступила резервная группа…»

Пек, не вставая со стула, протянул руку к столу и вытащил из свёртка холодильника банку с пивом. С удовольствием понаблюдал, как поверхность банки покрывается тонким бисером конденсата, и сковырнул язычок задрайки…

Предположение о вербовке конвоя после набора казалось остроумным, но противоречило фактам: в этом случае дублирующая группа должна была состоять из лучше обученных бойцов, чем основная, но этого не наблюдалось. Новый конвой – сброд. Разношерстный, разномастный… эти олухи не были командой, они были идиотами. Повезло ещё, что двоих сепаратор признал осеменителями.

«До Шостки два отбоя, – прикинул Пек. – Инкубы должны успеть… и стоянку сделаю длинной, – он с удовольствием пригубил холодный напиток. – Иначе хоть возвращайся…»

Но зачем это всё? Кому он мог понадобиться?

«А что, если дело не во мне? – подумал купец. – Что, если московиты используют меня как прикрытие для отправки разведчиков на территорию Руины? Западный перевал один, идти на Север – значит кланяться Питеру. А Питеру плевать на поклоны. У Питера всё есть. У них там даже дома уцелели и склады полные. Жаль, что Гильдия связана договором с Московией. Махнул бы на Север. По слухам, там фандр в диковинку».

Пек подошёл к стене и, постучав по ней пальцами, активизировал прозрачность. Сумерки помещения прорезались ослепительными лучами солнца – фандр был старым и «проявлялся» не сразу всей поверхностью, а кусками, пятнами. Но Пеку так даже нравилось. Потому и не менял.

«Возможно, операция готовилась независимыми службами, скажем, менты и Дружина. Почему нет? Тогда всё становится на свои места. Менты хорошо оснащены и подготовлены. Контора, традиции которой тянутся с доупаднических времён. О героизме милиции в первые годы ходят легенды. Народное ополчение сформировалось много позже, и больше из оболтусов, которые не могли найти нормальную работу, чем из людей, искренне радеющих об общем благе… А если это СС?!»

Рука дрогнула, выплеснув из банки несколько капель пива. Купец мгновенно вспотел, воротник удавкой перехватил горло.

«Почему я сразу не подумал о такой возможности? Этой мрази давно тесно в границах Края, а за рубежом неисчерпаемые запасы генетической ереси, которую они готовы выпалывать круглосуточно… Но если погибший конвой был агентами СС, то проблем по возвращении не избежать. Хотя… какие ко мне могут быть претензии? Главное, вернуть Данилу с его дружками в Московию. Как ни крути – единственные свидетели гибели санитаров. Им и отвечать».

Пек перевёл дыхание. Стена перед ним полностью опрозрачнилась. Он смял банку и щелчком отправил её в вентиляционное отверстие. Вытирая руку полотенцем, присмотрелся: Рыжий склонился над небольшой заводью, куда впадал ручей. Елена сидела рядом и что-то ему говорила. Значит, в воде была Мара. «Жаль, что у парня романтические представления о сексе, вот прямо сейчас и занялся бы Ленкой. Вон как она льнёт к нему…»

Пек поискал взглядом остальных спутников: Булыгу с Данилой видно не было. Скорее всего, осматривают окрестности с баржи. Каин что-то кричал Рыжему, а Иван пристально всматривался в сторону, куда Каин показывал рукой. Пек посмотрел туда же и побежал к выходу.

 

5. РЫЖИЙ ХОНДА

Было что-то волшебное в том, как Мара двигалась у самого дна. Слабое течение не позволяло воде мутнеть, ветер едва рябил поверхность озера, и женщина, которая уже несколько отбоев владела всеми моими мыслями, казалась сказочной королевой подводного царства. Тени и блики, пробегающие по её телу, игра мышц и развевающиеся длинные волосы будто танцевали, подчиняясь неслышной мне музыке. Вода скрадывала расстояние, но, думаю, было очень глубоко, потому что Мара казалась крошечной, и от этого ещё более удивительной и желанной.

В наших краях нет таких женщин – тяжёлый труд, нездоровый воздух и рисовая каша на завтрак, обед и ужин… изо дня в день, из года в год. Тем более стоило присмотреться к такому чуду. Чтобы запомнить на всю жизнь. Чтоб было о чём вспомнить, когда придёт конец этой жизни.

– Ты так на неё смотришь, будто женщин никогда не видел, – насмешливо говорит Лена.

Она грудью опирается о моё плечо, дышит в ухо и заглядывает вместе со мной на дно озера. Вот глупая! Что ей, места мало? Просить, чтоб отодвинулась, – бессмысленно. Пробовал. И далеко не уродина, я вам скажу. Красавица. Только нет в ней чего-то. Красивая и далёкая, как небо. Как безжизненное небо. Без бледной кисеи рождающихся на востоке облаков. Без зыбкого северного марева поднимающейся вместе с горячим воздухом пыли. Без чёрных монет стервятников, терпеливо, из отбоя в отбой присматривающих за добычей. Без звона насекомых и запаха травы. Без мечты и желания. Без дрожи и слёз… Небо должно пахнуть тем, кому оно предназначено.

Елена мною не пахнет.

– Она там ещё долго будет? – спрашиваю охрипшим голосом.

Рядом с Марой на дне снуют раки: безобидные твари с локоть величиной, но всё равно почему-то беспокойно. Мучает ощущение тревоги и надвигающейся беды.

– До вечера, – смеётся Елена, и я смеюсь вместе с ней.

Это хорошая шутка. Нужно будет запомнить. А ещё хорошо бы сварить раков. Если Елена отвяжется, и повезёт остаться с Марой наедине, то… вот это да! Даже ладони вспотели. Она меня спросит: «Где ты учился готовить?» А я отвечу: «Там нет таких красивых женщин». Нет! Лучше я ей скажу: «Там о таких красавицах даже не мечтают». А купец…

Настроение сразу портится. Моментально. В наших краях женщин больше, чем мужчин. Может, по причине общей выносливости реже умирают. А может, в силу общечеловеческой природы: непоседливость часто мальчишек доводит до беды, и девушек взрослеет больше, чем парней. Поэтому обычно женщины делят мужчин, а не наоборот. И этот делёж сопровождается смехом и шуточками с обеих сторон. Не помню такого, чтобы кто-то злобился и ёжился.

Но здесь-то, среди горожан, всё не по-людски. Всё по-другому.

Несколько раз был свидетелем ссор по таким ничтожным вопросам, что, хоть стой, хоть падай. С жиру они тут бесятся или как? Не знаю…

Не знаю обычаев. Рубить сплеча – загубить дело. Это когда «всё равно» или «терять нечего»… тогда можно и рубить. Может, тут-то и кроется разница между мной и горожанами? Они думают, что им есть что терять, потому чаще думают, чем действуют. Но если чаще думают, значит, привычные к думам? Значит, умнее? Вот бы с кем-то из них посоветоваться…

С кем?

Каин темнит, всю дорогу себе на уме. Как-то не тянет к нему откровенничать. Булыга такой же чёрный, как и тот человек, с которым я в тюрьме встретился… Сула? Данила туда же – лицом чист, и командиром кличут, а глаза испуганные. О чём можно советоваться с испуганным человеком? Вот с Иваном я бы, может, и мог поговорить о Маре, но Иван чересчур мягко стелет. Не слепой, вижу – нужен я ему. Оттого и ласков, потому и приветлив… но если у человека дело важнее товарища, то и советовать он будет не к пользе товарища, а на пользу делу своему…

Депут подери! Не с самим же купцом советоваться? «Скажите, пожалуйста, можно я пересплю с вашей женой?»

– Рыжик! Уснул, что ли?

Вот дела! И вправду «уснул». Так задумался, что не заметил, как Мара очутилась рядом. Убирает с лица влагу и волосы, отжимает косу, улыбается… а я вижу себя в её глазах. И в глазах этих чудно вспыхивают и гаснут желтоватые искорки. И зрачок не круглый, а какой-то ломаный. Как вход в камеру Перехода. Интересно…

– Задумался, – пытаюсь объяснить своё состояние. – Задумался и уснул. С непривычки, значит.

Они с Еленой смеются. По-доброму. Тепло. Груди у Мары подрагивают в такт смеху, а соски от холода синие, в пупырышках и морщинках…

Из-за спины слышу предостерегающий окрик Каина. Я уже на ногах. Ко мне бежит Иван. Он тоже кричит и показывает мечом в сторону. Поворачиваю голову и понимаю, что мой вечер уже наступил: прямо на меня несётся косматое чудовище. Бесшумно, неотвратимо, стремительно. С округлых боков отваливаются крупные комья глины. «Сама из-под земли выползла? Так не бывает!»

Но у меня нет выбора: «переламываю» дубинку и мчусь навстречу химере.

Плана, как выкарабкаться из этой переделки, пока нет. Но в том, что он вот-вот появится, не сомневаюсь.

Тонкие ноги химеры едва удерживают тяжесть тела, а многочисленные щупальца, выглядывающие из-за головы, не кажутся длинными.

«Танец с крокодилами» – старинная ковровская игра!

Прибавляю прыти и за несколько шагов до столкновения высоко подпрыгиваю. В воздухе переворачиваюсь вниз головой и сразу оказываюсь в выигрышном положении: тварь по мере моего пролёта над ней поочерёдно поднимает хваталки, и эта последовательность позволяет без особого напряжения расправляться с её конечностями, растущими прямо из спины.

Навстречу выдвигается что-то огромное и чёрное. За ничтожный миг до столкновения понимаю, что это хвост химеры. Успеваю срезать метровый шип, изменив этим рисунок своего полёта, но уклониться от массивного хвоста не получается. Удар в плечо страшен. Жёсткое тело химеры наждаком разваливает бушлат, снимает кожу, рвёт в клочья мышцы.

Я вижу, как от меня разлетаются брызги крови и лоскуты одежды.

Куклой валюсь в траву. Отсюда, снизу, чудовище выглядит гигантом. Огромная нога опускается мне на голову. Откатываюсь в сторону и вскакиваю…

Нет. Не вскакиваю. И даже не шевелюсь.

В глазах – красные круги. Разумеется: ворс твари ядовит, как и всё остальное. Через истерзанное плечо яд проникает в кровь.

Вечереет… допрыгался.

Жаль, конечно. Василыч не дождётся доклада Ржавой Хонды.

Что ж. Значит, самому Петровичу доложу…

 

6. КАИН ГУДЛАЙ

Хорошие люди. Порядочные.

Меня подобрали, антибиотики не пожалели, ногу вылечили. Рыжего вот выхаживают. Ради него купец большой привал устроил.

– Да-да, – повторяю, – так и сказал: пока Рыжий не оклемается, дальше не полетим. А ведь до гор километров сто осталось. Леталкам – отбой пути.

Рыжий имеет бледный вид. Его волосы пострижены и уложены. Огромные глаза, когда-то напугавшие меня наглостью, сегодня смирные, как у ребёнка, – круглые и чуть пришибленные. Немудрено: мы все удивляемся, что он выжил.

Я был уверен, что это химера его клешнёй подбросила. Но когда Рыжий в полёте вниз головой посшибал у твари щупальца, изумился. О таких фокусах я не слышал. Расскажи кому – вралем сочтут. И будешь фраером по гроб жизни. Но из-за чего тварь сдохла – тоже вопрос. Иван лишь несколько раз рубанул, она и окочурилась. Все, конечно, его поздравляли. Молодец, мол, Рыжего спас.

Только Иван плечи не прямил и глаза прятал. Потому что честный. Если уж я видел, что из трёх его ударов, только один по клешне попал, то и он себе цену знает: в смерти монстра неповинен.

– Я твоей лепихе рукав починил, – пытаюсь втянуть Рыжего в беседу. – Примерил – мне впору. Давай поменяемся. Моя-то на мне мешком сидит. Неудобно. Дашь на дашь, что скажешь?

– Лепиха?

– Куртка дружинника. У тебя нутряк был отпорот. Я зашил.

– Нутряк?

– Карман. Похоже, у вас там, в деревне, с человеческой речью туго.

– Не то слово… – вздыхает дикарь. – А почему «дашь на дашь»? Насколько я понимаю, обе куртки мои.

В самом деле. Я как-то об этом не подумал.

– Бери, – видя моё замешательство, щедрит Рыжий. – Носи, Каин, на здоровье.

– А Булыга на колючку напоролся, прикинь? – Я несмело давлюсь смешком.

Грешно, конечно, радоваться чужому горю, но, если человек сам разносчик бед и неприятностей, почему не злорадствовать?

– Рукой на корме за борт взялся, чтобы на своё место в баржу запрыгнуть, а там колючка. То ли ветер закинул, то ли положил кто… Ух, как его разобрало! В кусты кинулся. Они к нему побеги тянут, а он мечом отбивается и свободной рукой листья рвёт. Как жменю насобирал – обратно. Меч выронил и давай гербарий растирать! Трёт и в глотку, ну! Так всё и схарчил. А потом скрючило его, как припадочного. Морда красная, губы фиолетовые, буркала выпучены… точно околеванец.

– Кусты те, что слева от озера? – тихо спрашивает Рыжий. – Жёлтые с фиолетовыми шариками?

– Точно! Так это он ягоды собирал? А я думал – листья.

– Ты будто радуешься…

– А то! – осторожно усмехаюсь: ни разу ещё не получилось угадать настроение дикаря. – Это же он, зараза, на тебя химеру навёл. Ну! И секты – его работа. Специалист поля! Гадёныш!

– Почему так думаешь? – со скукой в голосе спрашивает Рыжий.

Тут бы мне и заткнуться: и так болтанул лишнего. Но в такие минуты язык мне не родственник: он сам по себе, и я ему не указ.

– Потому что знаю Булыгу. Наш он, калужский. Известная личность. А Данила – его начальник. Тот самый дружинник, что в лавке Данилой представился, а потом тебя приложил…

Ох и вскинулся на этих словах Рыжий! Даже медфандр с раненого плеча соскользнул, открывая изодранную розово-красную плоть. Только Рыжему по фиг – ему пальцем на врага показали.

– Врёшь!

– Чтоб меня санитары забрали!

– Почему раньше не сказал?

– Четверо их было, – оправдываюсь, – а ты скипидарный. Порубили бы они тебя и меня с тобой под горячую руку. Потому и молчал.

Рыжий откидывается обратно на подушку, а я перевожу дух. Ну вот, храни меня Отец Небесный, будто тетиву арбалета взвёл и не порезался.

– Скипидарный?

– Вспыльчивый! Деревня…

– А сейчас почему рассказал?

– Феликс в осадке, а Иван вроде бы на нашей стороне, симпатизирует…

– А если меня грохнут, тебе отсюда не выбраться, – усмехается Рыжий.

Нечего мне ему ответить. Не хочется этого признавать, но без Хонды я раб обстоятельств. А с ним – друг и брат Полю, кум и сват ему.

– Положим, Булыга для Данилы с Иваном – такой же обратный билет.

Сказал и испугался: как-то чересчур прямо получилось. Но Рыжий меня не слышит:

– Одного не пойму, с чего он на нас взъелся?

– Точняк за своих отомстить хочет. Одёжка у нас приметная. А ты, балда, ещё и часы с убитого снял. Вдруг они корешевали?

– Кто? – не понял Рыжий.

– Данила с тем парнем, которого ты раздел.

– Вот оно что… почему же тогда от Десны сразу на Брянск не повернули?

– В том-то и дело. Я думаю, что дружинники купца пасут, хотят на его схрон глянуть. А мы так… удачным прикупом. По-любому, выздоравливай скорей, и валим отсюда…

– Сбрендил, Каин! Впервые в жизни в таких хоромах живу, – он опять приподнимается на локте. – Ты можешь леталкой управлять?

– Легко! У моего дядьки такая была. Когда-то мечтал извозом заниматься. До первой встречи с санитарами, конечно. Теперь не мечтаю. На хрен надо…

– А кто такие санитары?

Откинув покров, входит одна из жён купца. Та, что пониже, чёрненькая. На меня приветливо глянула – и к Рыжему. Мама дорогая! Как он расцвёл! В момент всё забыл: обо мне, о Даниле… и про то, что угоном леталки интересовался. Только на девицу смотрит. Глаза блестят и не по-детски сверкают.

– Здравствуй, Мария, – говорит Рыжий. – А мы тут с Каином о приятелях толкуем.

Улыбается она ему. Ласково. Фандр на плече поправляет, а Рыжий даже не морщится. Будто не рану тревожат, а по щеке гладят. И вдруг – провалиться мне на этом самом месте! – он здоровой рукой легонько её по заднице шлёпнул! Нежно так, по-хозяйски. А давалка ничуть не смутилась: только фыркнула как-то по-особенному, провела ладошкой ему по груди и присела рядом:

– Можно я с вами посижу?

– Конечно, милая, – воркует Рыжий, – тем более что это твоя комната.

Я вновь осматриваю отсек: серебряная паутина фандра светит ровно и ярко. Хамелеон настроен на слабое проникновение солнечных лучей. Но, судя по крепости паутины, опрозрачнить стену плёвое дело. Стоящая вещь! Серьёзные люди. Я это сразу понял, ещё там, в камышах. Когда они в ослепительном сиянии леталок зависли надо мной. И как точно вышли! Феликс, царствие ему небесное, успел пояснить, что они издалека нас увидели, а метили аккурат на нашу излучину – самое узкое место на реке. Только недолго я радовался. Вот как сломанный ноготь Данилы увидел и Булыгу признал, так и кончилось моё веселье.

– …Каин! – О! Братан меня кличет. – Оглох, что ли?

– Да слышу я, – отзываюсь неохотно. И не вру нисколечко. О чём Мара только что спросила, помню. Просто отвечать не хотелось. – Надоело на одном месте сидеть, вот и решил на мир глянуть. Поискать, где людям жить хорошо.

– Что за фантазии? – удивляется Мара. – Это вы на Руине лучшую жизнь ищете?

– А что такого?

– На Руине «хорошо» не бывает. Там даже химеры не живут. После Кролевца до самого Лемберга ни кустика, ни травинки. Пустыня. Сплошное лавовое поле.

– Подумаешь! – усмехается Рыжий. – Если на леталке…

– Не пойдёт! – обрывает его Мара. – После Шостки фандр теряет свойства. Ни леталок, ни крепостей… даже пиво охлаждать нечем. Весь фандр – в тряпьё, в ветошь. Пек несколько раз пробовал на ту сторону прорваться и бросил. Летишь, будто нормально всё. А потом падаешь. И пешком назад.

– А почему так?

Мара в жеманно-девичьей манере ведёт плечиком:

– Неизвестно! К Шостке подлетаешь, а дальше только на лошадях. Пек думает, что это как-то с Дном связано. Наверное, Дно не плоское, а с выраженным рельефом. Возможно, что в тех местах горы Дна к нам ближе. А Дно, породившее фандр, его же как-то убивает.

– «Дно, породившее фандр»? – изумляется Рыжий. Я изумлён не меньше. – Как это, Мария? Объясни!

Я думал, что Мара увянет: ясно же – тайны купеческие выдаёт. Но девка со сливом секретов не мешкала:

– В пустыне за Шосткой встречаются глубокие штольни. В некоторых из них плавает удивительный туман из серебристых нитей и фиолетовых теней. Купцы такие места называют «озёрами». Только это не вода. А что это – никто не знает. Если в правильную точку такого озера опустить ткань, то она получит какие-то свойства: станет скафандром или холодильником, чем угодно…

– Каин, – зовёт меня Рыжий, – почему молчишь? Твой интерес обсуждаем.

– А после Лемберга? – скучно съезжаю с базара. – А там что?

Поддерживать игру в искренность не хочется. Странный этот купец. «Мутный», что и говорить. Запросто могу представить, как за инфу про «озеро Дна» Пек своей шмаре кишки на голову намотает. Да ну их всех к санитарам! Чудная, конечно, парочка: кочующий крестьянин и купцова цыпочка, но, что они полюбовники, и без болтливости Мары видно. И как Рыжий, будто невзначай, руку на её колено положил, а она ничуть не отстранилась, напротив, подалась навстречу его ладони. И как сама юлит, поправляет простыню, улыбается… разве что хвостом не виляет. Хотел бы я, чтобы и мне вот так когда-нибудь улыбнулись.

Но как же он смог? Он же, типа, раненый? Или им там, на болотах, чтобы с женщинами справляться, руки без надобности? Руки им для серпов и нунчаков, в порядке борьбы с крокодилами? А вершина доблести – женщина, крокодилы и уборка на силос одновременно. Дикари… Но тогда колючку Булыге сам Рыжий и сосватал. Запросто! Он и не на такое гаразд. Взять, к примеру, как он ловко тогда, в лавке, «своим» прикинулся – с ископаемым чинариком на нижней губе. А ведь не курит! Под простака косит – факт! Может, он и не фермер вовсе… Если бы фермеры умели думать, они бы давно всем кодлом в разбойники подались, а не гнили у себя на болотах.

Входит Елена:

– После Лемберга сплошные завалы, – говорит она. А что я говорил! Уши – они всюду! – А зачем вам в Лемберг, ребята?

– Я к началу Тьмы иду, – важничает Рыжий. – А Каин ищет, где лучше.

– Тогда вы оба идёте не в ту сторону, – кокетливо качает пальчиком Елена. – Тьма на Юге, дальше от Солнца. А жить лучше ближе к центру, – на Севере. Там разрушений меньше. Местами даже прежняя биосфера осталась, доупадническая.

– Это к Питеру топать? – уточняю.

– Питер, Вологда, Псков… Только без фанатизма, конечно. Чем ближе к Мурманску, тем Солнце в зените. Жара и парилка, кровь закипает прямо в жилах.

– Почему это «не в ту сторону»? – обостряется Рыжий. Мара, не стесняясь, берёт его за руку. – Старики сказали, чтобы шёл на Запад, куда до Упадка Солнце закатывалось. Теперь там лежит дракон, заклинила тварь небесный механизм. Туда-то мне и надо, чтобы выяснить, как с драконом справиться.

– Красивая легенда, – говорит Мара. – И цели у вас красивые.

– Имена у них тоже красивые, – подхватывает Елена. – Каин… Хонда…

– Пек говорил, что «хонда» – это рисовое поле, – игриво сообщает Мара. – А если рис шёл в амбары сёгуну, то поле специально заражали особым грибком, который окрашивал зерно в ярко-алый цвет. Хонда становилась красной. Наверное, поэтому родители тебя так назвали, красавчик!

Она покусывает Рыжему ухо, и что-то незаметно, чтобы он возражал или был чем-то недоволен.

– «Каин» тоже неплохо, – улыбается мне Елена. – Все люди от Каина произошли. Прародитель человечества!

Она присаживается на мою скамью, приходится потесниться. Сидеть от этого удобнее не становится, зато теперь я чувствую тепло её тела, запах волос и что-то ещё, особенное, переполняющее меня возбуждающим напряжением. Первым желанием было уйти от этого непрошеного вторжения. «А вдруг купец войдёт? думаю. Вряд ли ему этот бардак понравится!» Но потом сомнения сами собой сходят на «нет». Происходит что-то томительное и завораживающее. Мара приносит пакетики сухарей с запахом мяса и сверкающие жестянки с пивом. Я пробую и то и другое. Вкусно! Необычно, конечно, у нас таких давно не находят, но действительно вкусно. А вот Рыжий – да он по жизни о Дно ударенный!!! – отказывается и грузит нас своими комплексами по поводу упаднических продуктов, к которым не стоит привыкать.

Ленка смеётся и выходит. Правый бок, к которому она прижималась, обдаёт холодом. Как же было здорово сидеть с ней рядом! Через минуту возвращается с музыкой. Тоненькая полоска на липучке легко цепляется к стене. Нас обволакивают бередящие душу звуки. Эх! Видели бы вы в этот момент лицо Рыжего. Умора! Если б не Ленка, точняк, со скамейки бы упал. Ржунимагу, честное слово! Дикарь хренов! Никогда музыки не слышал!

Но скоро становится не до смеха. Ленка как-то сама собой оказывается у меня на коленях. Целуемся. А потом уходим к ней в камеру. И не тесно нам на девичьей шконке. И не тихо. Играла бы музыка здесь, я бы всё равно ничего не услышал.

Жарко нам. Жарко и упоительно.

Я обладаю неслыханным сокровищем, ради которого не жалко и лавку оставить, и об уважении соседей забыть. И даже грозный Данила со своими приятелями не кажутся настолько ужасными, чтобы я жалел об этом нечаянном приключении. А ещё вдруг становится безразличным вопрос, куда купец шмотки подевал. Те самые, что в Шостке на буксир грузил. Три огромных тюка. Нет их нигде. Не выбросил же? Или выбросил? Не всё ли равно?

Потому что Ленка…

 

7. МУТНЫЙ ПЕК

«Дикарю надо отдать должное, – чуть осоловело думал Пек, – еда выше всяких похвал».

Праздничный стол, за которым все сидели, был накрыт Рыжим по случаю своего выздоровления: только местные продукты, и только по секретным ковровским рецептам. В качестве аперитива дикарь заварил какую-то подозрительную смесь, которую не следовало пить – только нюхать. Минуты не прошло, как эти дыхательные упражнения пришлись всем по вкусу. На краю стола, в сторонке, дожидался времени десерт: медовые шары-лепёшки с пряным запахом корицы.

После салатов и хлебцев, ингредиенты которых Рыжий предпочёл сохранить в тайне, взалкавшая в аромате незнакомых трав компания оживлённо приветствовала появление главного блюда. Только Каин скривился:

– Я тараканов не ем, – заявил он.

– Это раки, – сказал Рыжий.

– Лобстеры, – уточнила Мара.

– Вы сперва решите, как их называть, а потом предлагайте, – сварливо заметил Каин.

– Не капризничай, – сказал Рыжий. – Эти продукты люди пользовали задолго до Упадка. Попробуй. Не понравится, оставишь…

Каин хмуро оглядел хрустящее хитином застолье и несмело взял лобстера в руки.

– И как этот продукт пользовать? – угрюмо спросил он.

– Ломай, – посоветовал Иван. – Разламывай руками. Я как-то ел таких. Только панцирь был твёрдым, мы его разбивали камнями. А эти мягкие. Смотри…

Он показал головогрудь рака и ловко разломил её на части. Несколько капель брызнувшего сока попали Каину в лицо. Он отшатнулся. Девушки засмеялись.

– Извини, – сказал Иван, протягивая Каину салфетку.

Купец указательным пальцем оттянул воротник и подумал:

«И эти люди хотят, чтобы их принимали за разбойников?»

Каин приступил к трапезе, а Мутный Пек всё ещё размышлял над очередной ошибкой дружинника: «Из силовиков. Наверняка – мент. И лобстеров не камнями бил, а клещами раскалывал. Если бы не его клоунада, мы бы сейчас обсуждали, в какой московской забегаловке этих „тараканов” готовят вкуснее. Впрочем, Рыжий умница, его стряпня – лучшее, что я ел за последние годы». Он с сожалением отбросил в сторону лузгу панциря и с сомнением посмотрел на корзину с ещё нетронутым «продуктом».

«Наверное, достаточно, – решил купец, вытирая руки полотенцем. – Дикарь явно перестарался. Тут на роту хватит, нам столько не съесть. Надеюсь, упадническое пиво он мне простит?»

Пек вытащил из-под полы холодильника банку и открыл её. Хмелевая горечь напитка отлично сочеталась с блюдом. Перехватив вопросительный взгляд Данилы, купец благосклонно кивнул и пододвинул укутанный фандром ящик ближе к центру стола.

К пиву тут же потянулись руки.

– Рыжик, – крикнула Мара, – а где ты научился вкусно готовить?

– В приюте, – ответил Хонда, недовольно поглядывая, как все разбирают пиво. – У нас так заведено: старшие кормят младших. И если плохо накормить – мальки спать не дадут, весь отбой будут хныкать.

«Обошлось, – думал Пек. – Мальчишки не подвели. Инкубаторы заряжены, сепаратор даёт три четверти оплодотворения. Великолепно. Семьдесят пять бластоцист на матку! Пожалуй, очень хорошо! Мне опять повезло. После отбоя выступаем и прямым ходом, без остановок…»

Пек сыто посмотрел на Каина, нерешительно откручивающего плавник лобстеру, и вдруг испытал прилив благодарности к чужому человеку:

– Дай-ка сюда, сынок, – добродушно пробурчал Пек и в несколько приёмов разобрал лобстера.

– Спасибо, – заметно вздрогнув и втянув голову в плечи, сказал Каин. – В наших краях тараканы такие же бегали. Мой народ этого не ест.

– «Животное из воды и с чешуёй», – процитировал купец. – Твой народ сомневается в заветах Бога?

– Где же здесь чешуя?

Купец отковырнул от брюшка пластину и покрутил её в пальцах:

– Достаточно?

– А где про такое написано? – заинтересовался Рыжий. – Про воду и чешую.

– «Второзаконие» четырнадцать – девять, – улыбнулся купец, но, увидев округлившиеся глаза дикаря, пояснил: – Это одна из книг Библии.

– Библия? – просиял Рыжий, услышав знакомое слово. – У Каина есть Библия.

– Вряд ли, – снисходительно усмехнулся Пек. – Мне известен только один бумажный раритет в Лемберге. Не знаю, как здесь, а в тех краях такая книга идёт по цене моего буксира…

– Нет никакого Бога, – неожиданно проснулся обычно молчаливый Булыга. – Всё это выдумки и обман.

– Почему так думаешь? – доброжелательно спросил Пек.

– Кругом зло. Тысячи химер, Упадок…

– Многообразие химер – одно из свидетельств заботы Его, – купец назидательно поднял кверху указательный палец. – Будь химеры не такими разными, они бы сформировали свой биоценоз и вытеснили человека. Потому и называют – «химеры», что одинаковых нет. Нет единства – нет будущего.

– Я не вижу никакого Бога, – сказал Булыга. – Химер вижу, а Бога – нет.

– Чтобы знать о Боге, совсем не обязательно его видеть, – спокойно ответил купец. – Если стоит дом, значит, где-то есть каменщик…

– Мысль ясная, – ухмыльнулся Булыга. – Только где этот «дом»?

– А ты оглянись, – посоветовал Пек. – Оглянись и подумай: как такая красота могла уцелеть после Упадка?

Булыга вцепился в лобстера, изображая потерю интереса к разговору.

– И как же такая красота могла уцелеть? – за него спросил Рыжий.

– Давайте прикинем, – сказал купец, откидываясь на матерчатую спинку складного стула. – Как вам кажется, Солнце круглое?

Все, даже Булыга, глянули на север, но только Рыжий с вызовом ответил:

– Круглое!

– А что это значит, кто-нибудь скажет?

Спустя минуту молчания Пек с заметным удовольствием продолжил:

– Это значит, что Дно Мира параллельно поверхности, на которую упало Солнце. Было бы иначе, на месте Солнца мы бы видели короткую полоску, а то и вовсе линию. Вряд ли такого света нам хватило бы для жизни. А вот ещё вопрос: достаточно ли нам тепла? Или, напротив, как часто мы мёрзнем? – На этот раз купец не ждал ответа. – А ведь это совсем не «само собой»! Когда Земля свободно вращалась вокруг Солнца, суточные и сезонные колебания температуры равномерно распределялись по поверхности планеты. Но сейчас мы неподвижны. Что обеспечивает распространение тепла по Краю? Точно выверенное соотношение трёх независимых параметров: расстояние до Солнца, толщина базальтового слоя, отделяющая нас от жидкой магмы, и угол, под которым Земля упала.

– Угол? – удивился Иван. – При чём тут угол падения Земли?

– А при том… – купец приложился к пиву, – что, если бы этот угол был другим, чуть больше или меньше, смятие базальтового слоя не образовало бы герметичное дно бассейна с бруствером по периметру. Океан не смог бы сформироваться. А ведь именно Океан распределяет тепло по поверхности Края.

– Не понимаю, – признался Иван.

– Смотри, – купец взял со стола один из медовых шаров-лепёшек. Рыжий нахмурился, но промолчал. – Это – Земля, а стол – Дно Мира. Земля вращается и встречается с Дном.

Купец пальцами закрутил «Землю» и показал, как она приближается к столу.

– А вот и сам удар: Земля после контакта с Дном по инерции продолжает вращение. В результате деформации шар превращается в сегмент эллипсоида, а вытекающая магма формирует ложе будущего океана.

Купец ловко вылепил «Дно» и окружающий его бруствер, один край которого был заметно выше другого.

– Вода собралась здесь, – купец залил «Дно» пивом и, довольный демонстрацией, оглядел притихшее застолье. – Ну как?

– Мне говорили, что это сделали депуты, – несмело отозвался Рыжий.

– Чепуха! – с чувством заявил Пек. – Наша раса только в начале пути. Мы видим, как формируются суеверия, которые через тысячу лет послужат основой для новых религий. Не «депуты», а «депутаты». И никакого отношения к планетарной катастрофе они не имеют. Такие же люди, как и мы с вами.

Все молчали, и купец решил вернуться к своей модели Мира:

– Смотрите, – он пальцем показал на высокую часть кольца, окружающего «Океан». – Это Восток. Суточное вращение Земли было с Запада на Восток, поэтому смятие в восточной части оказалось наибольшим. Здесь самые крутые горы, каверны и огромные полости, куда не проникают лучи солнца. Эта часть Океана навечно скована льдом. Здесь прячется двигатель климатического механизма Края. Без него не было бы перепада температур, значит, не было бы и разницы давлений. Не было бы ветра, не плыли бы облака, круговорот воды был бы разомкнут, и вся влага давно бы покинула сушу.

Только Каин продолжал несмело отщипывать клочки мяса лобстера. Остальные замерли и какое-то время молчали.

– Ну и что? – с вызовом спросил Булыга. – Что из этого следует?

– Из этого следует, что кто-то позаботился о нас, – купец громко икнул и смущённо прикрыл рот ладонью. – Любой здравомыслящий человек поймёт, что случайным образом эти события, каждое из которых само по себе невероятно, совпасть не могут. Нам не просто «повезло». Нам неслыханно повезло. Нас кто-то спас. Почему бы спасителя не назвать Богом?

– А откуда это всё известно? – спросил Иван.

– После Упадка уцелевшая сторона планеты деформировалась складками. Пригодные для жизни области пролегли широкими полосами вдоль меридианов. На самом деле магнитные полюса Земли совсем не в том месте, куда указывает стрелка компаса. Юг и север – доупадническая традиция, которая сегодня не имеет физического смысла. Это никому не мешает, поскольку тень от солнца всегда указывает одно направление, которое принято полагать южным.

Купец замолчал.

– И что? – не выдержал Иван. – Ты собирался рассказать, откуда вся эта инфа.

– Южная оконечность крайней западной складки упирается в Лемберг, – тяжело вздохнул Мутный, – а двумя сотнями километров севернее расположен город Люблин. Это моя Родина. Там сохранились забавные устройства – компьютеры. В них записано, как люди жили до Упадка, как уцелели и как выживали после катастрофы.

– Хочу в Люблин! – без обиняков заявил Рыжий. – Давайте слетаем в Люблин. Хорошая идея!

– Это плохая идея, – купец с ожесточением смял пустую банку и забросил её в кусты. Растительность дрогнула, шевельнулась, по веткам прошла рябь, и вновь всё замерло. – Через Руину не пройти. Про антифандровые плеши слышал?

– Нет! – быстро сказал Каин.

– То-то и оно. Летишь, пока не напорешься… вот если бы прибор кто-то придумал. Чтобы увидеть… как-то разглядеть… После Рубежа на Юг ещё можно. Народу мало, но есть. А Запад закрыт. Ничего там нет. До самого Лемберга пусто. Пешком не пройти, а леталкой не прорвёшься.

– А к нам ты как попал? – спросил Булыга.

– Переход, – купец ослабил натяжку ремня на поясе. – Был молод и глуп, отыскал станцию… периферия вся автономная, в рабочем состоянии. Вот и решил проверить, куда ведёт. Вышел на Лубянке. Сперва карантин ментов, потом санитарная экспертиза. Обычное дело: вопросы, допросы, «кто не прыгал реально ни разу, безразличен к рисунку, к рассказу».

– Это чего такое? – встрепенулся Рыжий.

– Скороговорка. Тесты у них такие, – отмахнулся купец. – Нелюдей ищут.

– Нелюдей? По словам?

Ему никто не ответил, а Мария укоризненно посмотрела на Пека.

– Пока не найден глобальный мануал, обратных переходов не будет, – откашлявшись, заметил Иван. – Так что все переходы в одну сторону. Наверное, при эвакуации нарочно включили такой режим, чтобы народу было легче спасаться. Ну а после Упадка обратно перевести в двусторонний режим было уже некому. Потому-то каждый был бы рад найти эту книгу. В ней все шифры перехода прописаны. Кто найдёт мануал, будет хозяином мира.

– Давайте попробуем! – оживился Рыжий. – С леталками Пека и его жёнами… мануал и компьютеры…

Он запнулся, понимая, что ляпнул липшее. Мара и Елена улыбнулись.

– Тебе-то зачем? – выручая приятеля, поспешил сменить тему Каин. – Ты же всё равно неграмотный. Как будешь читать компьютеры?

– Неграмотный? – удивилась Мария. – Почему это он «неграмотный»?

– Ешь быстрее своего лобстера, Каин, – недовольно посоветовал Рыжий. – Забыл тебе сказать, что холодный рак по вкусу точь-в-точь как жареный таракан. Уж и не знаю, как эту осклизлую хрень холодной кушать…

Лицо Каина исказила судорога, на шее приподнялись вены. Вывалившись из-за стола, он не сумел сделать и пяти шагов упал на колени. Его вырвало.

Но больше всего купцу не понравилось поведение девушек: Мария хлопала в ладоши, а Елена смеялась до слёз.

– Чего ржёте, дуры! – в сердцах бросил Пек и, повернувшись к Рыжему, добавил: – Ты тоже хорош…

– Булыга! – громко произнёс Данила.

Все отвлеклись от сотрясаемого рвотой Каина и посмотрели на Булыгу. Вернее на то место, где он только что сидел. Маленький дружинник лежал рядом со скамейкой, широко разбросав руки в стороны. Его глаза смотрели в небо. А лицо стало серым и безжизненным. И яростный вопль Данилы уже ничего не мог изменить. Каждому было понятно, что Булыга мёртв. И умер он только что, здесь, за праздничным столом.

– Да, – непонятным тоном сказал Рыжий. – Большой был специалист по Полю.

– Ты! – закричал Данила, вскакивая с лавки. – Это ты убил его! Отравил!

– Я ел то же, что и он, – с достоинством ответил Хонда. – Все это ели.

«Но не все два отбоя назад были отравлены колючкой, – тяжело подумал купец, – и никто не лечился ягодами другого растения… бинарные яды. И знатока ботаники, который исходное отравление доведёт до летального исхода, искать не нужно. Какое скотство! Раса на грани исчезновения… огоньки разума едва тлеют на вселенском пепелище, а мы всё равно убиваем друг друга. Кому и чем мешал этот маленький человек? И ведь мешал двоим. Кто-то же положил колючку на ограждение баржи…»

– Я убью тебя! – закричал Данила, выхватывая меч.

Мог бы и не кричать. Рыжий уже вывернулся из-за стола и спокойно ждал его с ножами в руках.

– Нет, – едва ли не хором сказали Иван с Мутным.

Оба тоже были на ногах. Иван с оружием, а Пек – засунув руки в карманы кафтана.

Теперь только девушки оставались за столом: без улыбок, не скрывая разочарования, наблюдая за происходящим.

– Тебе придётся уйти, Данила, – сказал Пек. – Возьми питание и воду, сколько сможешь нести, и уходи.

Дружинник облизнул губы, оценил взглядом положение Ивана и опустил меч.

– Рыжий – убийца, – заметно нервничая, сказал Данила. – А я – калужский дружинник, специально внедрился в банду головорезов, чтобы выследить и доставить преступника в Московию.

– Это своего приятеля ты называешь «головорезом»? хмуро спросил Пек, кивая на Ивана. – Или павший конвой из спецназа московитов для тебя «головорезы»? Уточни, я не понимаю.

– О чём это ты, купец? – сказал Иван, отступая в сторону от Пека. – Я тоже не понимаю.

– Что?! – Видно было, как Данила задыхается. В уголках губ показалась пена. – Спецназ Московии? Врёшь!

Но купец был равнодушен к его напору ярости:

– Это были или менты, или санитары. Я покажу вам их вещи, и вы мне скажете, что здесь, депут подери, происходит! Что вам от меня нужно?

Четыре человека стояли лицом к лицу. Щёки и лоб Данилы блестели от пота. Иван хмуро переводил взгляд с дружинника на купца, и по всему было видно, что ему не по душе столь скверное завершение праздника. Рыжий и Пек были холодны: один с двумя клинками, готовый к сражению «каждый против всех», которое вёл с детства. Другой взвешивал «за» и «против» немедленной ликвидации своих беспокойных спутников.

– Вы что, спятили? – кашляя и давясь желчью, прохрипел Каин. – Смотрите, налёт! Разбойники летят.

К лагерю приближались четыре леталки.

Противники, всего минуту назад готовые уничтожить друг друга, мгновенно перестроились для отражения атаки.

– Спрячьте оружие, олухи, – недовольно буркнул Пек, вынимая руки из карманов. – Это пограничники…

 

1. ИВАН КУПЧЕНКО

Рыжий отвлёкся от попыток воткнуть лезвие себе в грудь и уточнил Каину направление, в котором двигался купец. Я спросил, откуда такая уверенность.

– Стервятник, – пояснил Рыжий, указывая взглядом на небо. – Купец отправился с одной лошадью…

Присмотревшись, я разглядел над западным горизонтом чёрную точку. Над нами, точно в зените, тоже висело тёмное пятнышко, только размером с монету. Я и не знал… Каин круто развернул буксир влево, и мне пришлось ухватиться за поручень.

– Осторожнее!

– А самому порулить? – зло предложил Каин.

– Теперь правее бери, – равнодушно сказал Рыжий и принялся рубить себе руку.

В полукафтане купца эти эксперименты не могли стоить дикарю ни жизни, ни увечий, но на его месте я был бы всё-таки осторожнее. Да и палёным тянуло всё острее.

– Смотри, – сказал я. – Ты уже дымишься.

Рыжий мигом освободился от тлеющего рукава и счастливо рассмеялся:

– Огонь добывать можно. Хорошо!

Проводив взглядом участок, который Каин предпочёл облететь крутым виражом, я ничего подозрительного не заметил: жиденькая щетина травы, припорошенные пылью бока валунов, извилистые овраги… Горы остались за спиной. А впереди горбатилась пустая земля: камень, глина, песок. Местами рощицы чахлых деревьев, большей частью сушняк и сухостой. Если Каина подведёт его необыкновенное зрение, нам всем придётся туго. Побег организовал Рыжий. А этот парень не привык церемониться. Так что возвращаться в Шостку нам не стоило ни при каких обстоятельствах.

Задрав голову, я ещё раз посмотрел на стервятника:

– А что там такое, Рыжий?

– Сдохнем – узнаем, – он с особенной злостью вонзил нож себе в живот. Но сэппука не состоялась – купеческий фандр «держал» исправно, превращая кинетическую энергию в тепловую. Рыжий осторожно потрогал перегретое лезвие, подул на пальцы и уже более дружелюбно пояснил: – Химера. Похожа на сеть. Если ведомый погибает, стервятник опускается и пеленает собой падаль. Два-три отбоя – и ни фига не остаётся.

– Ведомый?

– Они по одному сопровождают крупных животных. Может, договариваются как-то. Но всегда так: сколько целей, столько стервятников.

– Они большие? Я не могу оценить размеры…

– Большие. Буксир опутает запросто. Трусливые, но любознательные. На большую цель не «сядет», пока та не начинает гнить. Зато, если низко опустится и заметит неподвижного человека, атакует в момент. Так что в открытом поле лежать на грунте не рекомендуется.

– А чем они смотрят? Я не видел глаз у химер.

– Не знаю. И как они летают, не знаю. По «сети» разбросаны утолщения, старики их называют головами. Может, через них как-то… О! Гляди-ка!

Он спрыгнул с буксира, отбежал метров двадцать в сторону и вернулся с выжатой досуха фольгой из-под пива. Присмотревшись, я обнаружил, что треть банки будто отрезана ножницами. И по краям мелким бисером шли оплавленные капельки металла.

Я взял у Рыжего смятый кусок разукрашенной жести и, откинув полог, вошёл в крепость, чтобы обрадовать Данилу отсутствием сомнений в навыках пилота и штурмана.

Напарник стоял у скамьи с вещами команды Феликса. Без слов я метнул Даниле смятую банку. Он поймал её, покрутил в руках и выбросил через клапан вентиляции за борт.

– Зря ты так, – я осуждающе покачал головой. – На жести странные следы…

Но Даниле было всё равно. Он, как обычно, всем собеседникам предпочитал себя.

– Как у тебя? – спросил я.

– Пива не нашёл, – грустно сообщил дружинник, – ни еды, ни питья… полки пустые. Наверное, у них так принято: по приходе на базу – все расходники на замену. Остатки выгребли, а новьё положить не успели. Так что жрать нечего…

– Не о том спрашиваю.

– А всё остальное замечательно! – Данила широко улыбнулся. – Это не санитары, Иван! Пронесло.

Мне показалось несправедливым корить его за радость. С этим открытием по возвращении нас ждали только овации и повышение по службе. После карантина и рекондиции, конечно.

– Тогда кто?

– Питерцы, больше некому. Личные жетоны Феликс наверняка собрал. Мы же не знали, что они солдаты. Когда он жмуриков стаскивал в кучу, тогда-то, видно, железки и посрывал. С этой «колодой» мы его и бросили.

Меня покоробил тон дружинника:

– Что значит «бросили»? Откуда нам было знать, что Феликс – солдат?

– Могли догадаться. Феликс погиб, спасая штатского. Наёмника интересует только жизнь хозяина, а солдату без разницы, кто платит. У него установка на спасение всех.

– Депут подери! – выругался я. – Если Феликс – солдат, потому что погиб, спасая Рыжего, а мы с тобой живы и штатского спасать не собирались. Тогда… кто же мы?

Данила отвлёкся от вещей, разложенных на скамье, и посмотрел мне в глаза:

– Так что? Вернёмся? Найдём останки Феликса – соберём жетоны. Но что там изобразил гравер, уже известно…

И он показал тюбик депилятора с размашистой росписью фломастером «СПБ».

– Мы не можем вернуться, – напомнил я, будто он мог об этом забыть. – Думаю, хохлы уже снарядили за нами экспедицию.

Мои слова прервал громкий с надрывом стон.

Из носового кокпита к женским покоям рысью промчался Рыжий.

– Волнуется, – посочувствовал я дикарю.

– Чтоб он сдох! – прошептал Данила.

Я подождал, пока Рыжий не прошёл обратно, и только тогда сказал:

– Нам нужно уяснить ситуацию и на что-то решиться.

Данила не ответил: то ли уяснял, то ли решался… или опять «беседовал» с собой. Мой вопрос о нашем с ним месте в этой истории он привычно проигнорировал. А вопрос был важным. Потому что мучил и не давал покоя.

Тогда я присел в складное купеческое кресло и принялся уяснять ситуацию сам.

Ещё три отбоя назад, при всей стервозности обстановки, она оставалась плановой и штатной. Пограничники благожелательно присоединились к нашему застолью. Тело Булыги мы забросили в кусты до их прилёта, поэтому «неудобных» вопросов не было. Отобедав и признав в нас обычный караван, погранцы по-дружески провели нас к предгорьям, пальцем указали направление к перевалу и отбыли по своим дозорным делам.

«Горы» мне показались низкими и скучными. Уж и не знаю, чего я от них ожидал, но точно не насыпей битого гравия с выступающими тут и там лысыми макушками огромных, в пять человеческих ростов, валунов. Чуть дальше громоздились каменные клыки и повыше, но какой-то особой непреодолимости я не заметил. К тому моменту все как-то успокоились, и купец пояснил, что непроходимость рельефа связана не с крутизной склонов, а с быстрым падением атмосферного давления – на километровой высоте заметно ощущался недостаток кислорода.

Застава произвела впечатление унылой заброшенности. Длинный барак, шлагбаум посреди поля, стиснутого вставшими на дыбы мегатоннами грунта… а ещё бодрый офицер с хитрыми глазами и наряд из трёх примороженных салабонов. Два десятка бойцов в камуфляже поднимали пыль на плацу, изображая строевые занятия. Полуголый парень с ленцой выбивал ковёр, а из палатки, плотно прилепившейся к бараку, уходил в небо рваный столб густого пара. Оттуда тянуло щами и слышался перестук мисок.

Бойцы заслуживали уважения: рослые, широкие… Я даже подумал, что сюда нарочно таких кабанов подогнали, чтобы приезжие с первых шагов настраивались на обязательность исполнения местных законов. Но когда мы спустились к Шостке, оказалось, что тут все такие. И их много. Очень много. Много больше, чем я только мог себе представить.

Природа изменилась. Дикость и запустение исчезли. Вместо них пришло ощущение геометрии и порядка. Красивые белые домики под разноцветными крышами, греясь на солнышке, террасами спускались к долине. Равнина перед городом была поделена на чёткие квадраты, на многих из них что-то зеленело и колосилось. Были и рощи, и стадионы, и даже бассейны были. В одном из загонов разглядел стадо коров. Всё как-то по уму: строго, аккуратно и вымерено. Ну и гиганты эти: росту за два метра, а по плечам как мы с Данилой, если рядышком станем и перестанем сутулиться…

– Ты заметил, что у них мало женщин? – будто уловив мои мысли, спросил Данила. – Народу много, а женщин – одна на сотню.

– Много? У них народу больше, чем мы оба видели за всю жизнь! – сердито уточнил я численность населения. – А с женщинами – верно заметил! Прячутся…

– Или от нас спрятали, – предположил Данила. – Может, это как-то связано с беспамятством шалав?

Он пренебрежительно кивнул на занавеси, из-за которых вновь послышался тяжёлый стон.

…В городе купец дороги не спрашивал, уверенно правил к конечному пункту не притормаживая. А как влетели на постоялый двор, сцепка мягко опустилась на стриженую траву. По всей видимости, нас ждали: тут же подошли люди, девушек увели, а нам показали комнаты. Через минуту, выглянув в окно, я увидел, как Мутный садится на лошадь с двумя пухлыми сумками на крупе. Деловой, конечно. Никаких там «перекусить», «передохнуть», «перевести дух»… Из одной экспедиции в другую. С буксира на лошадь. Данила выскочил на порог и в спину ему крикнул, спросил: что нам-то делать? Но купец даже не обернулся.

Зато подошёл дедок под стать молодцам: на голову выше нас, в плечах вдвое шире, и «объяснил», что мастер вернётся через три-четыре отбоя. Тогда и в обратный путь. А пока мы в гостях. Кормёжка в столовой через два дома, а эти комнаты для сна… Мы-то с Данилой покладистые. В том смысле, что прилечь нам дважды предлагать не нужно. Ещё бы: чем дольше спишь, тем ближе дембель. Каин тоже вздремнуть не промах. А вот с Рыжим у местных не сложилось. Что там произошло – не знаю, но в третьем часу отбоя Каин срывающимся голосом сообщил, что дикарь угнал буксир и летит за купцом. Стало быть, если интересует дальнейшее движение, следует поспешить.

Не знаю то ли спросонья, то ли из опасения упустить Рыжего, но подхватились мы с Данилой, не рассуждая. А когда разобрались во что влипли, было уже поздно. Оказалось, что приятели выкрали девушек, и что хохлы были этим очень недовольны: кричали, размахивали оружием…

Троих Рыжий зарубил на моих глазах. Чтоб он провалился!

«Они их усыпили! – хрипло пояснил он. – Рядом с кроватями стоят ящики с лампочками. Там всё моргает и светится. А ещё попискивает и гудит, и воздух такой… особенный. Как после грозы. А сами девчонки без сознания. Вот я и подумал…»

Депута лысого он о чём-то думал! Чтоб его санитары забрали! Подбил Каина, тот поднял буксир, подлетели к госпиталю и вынесли женщин! Охренеть! А как железо зазвенело, мы с дружинником спросонку тоже подключились… эх! Клинки по рукоять в крови.

Наверное, я заскрипел зубами, потому что Данила отвлёкся от шмоток конвоя:

– Простят, – уверенно сказал он. – Теперь всё простят! А за инфу ещё и спасибо скажут, вот увидишь. Никогда прежде мы питерцев на горячем не ловили. Выходит, фандровый путь им нужен. Как думаешь, купец с ними заодно или только прикрытием? Если купцу измену вклеить – бойкое дело получится: Гильдию прижмём! Что скажешь, мент?

– Инфа убойная, дружинник, – согласился я. – И про питерцев, и про хохлов. По всему выходит: обложили нас. А мы облажались. А если эти банды разом с двух сторон на нас навалятся?

– Возвращаться нужно, – прохрипел Данила и на скамью присел. Видать, крепко проняло его. – Срочно назад, к своим.

– Как? За нами обозлённые хохлы, а за ними полтыщи километров Поля. Что дикарю – мать родная, нам с тобой верная смерть.

– Если Каина на свою сторону переманить, Рыжий через Поле проведёт. А Каину пообещаем амнистию и отмазку от санитаров.

– Рыжему купец нужен, – напомнил я. – Чтоб объяснил, что с женщинами делается. Ты их животы видел?

– А давай их прямо сейчас прикончим?

– Остынь! – осадил я напарника. – Рыжий – дикарь. Они сперва рубят, а потом забывают спросить, из-за чего драка получилась. На цивилизованный базар: «теперь ничего не поправить» – контуженого не разведёшь.

– Рыжего тоже можно…

Он прикусил язык, потому что буксир дёрнулся, а пол уехал из-под ног. Вещмешки питерцев с шумом попадали со скамейки. В женских покоях тяжело, с надрывом, застонали.

– Зараза! – выругался Данила.

– Молодец! – возразил я. – Если б не Каин, нас бы давно уже за ноги подвесили.

Это было ещё одним открытием. Каин не просто легко управлял буксиром. Он видел антифандр! Да и сам фандр, наверное, Каин видел тоже. Как же его санитары проглядели? Понятно же – без пяти минут чужой! Хотя и пользы немалой. Хохлы поначалу и не думали за нами гнаться. Были уверены, что ляжем на грунт ещё в черте города. Они ошиблись. Мы до сих пор летим.

– И всё-таки, что будем делать, когда возьмём купца, Данила?

Ответить напарник не успел: в гостиную заглянул Рыжий:

– Мимо Перехода пролетаем. Посмотрите?

Я схватил ближайшую скатку питерцев, и через мгновение мы с Данилой были на палубе, даже не заметив, как дикарь шарахнулся в сторону, освобождая проход. В самом деле, в ста метрах слева по борту поблёскивала буква «П» на изрядно погнутом, сером от времени шпиле.

Можно было только дивиться удаче дружинника: минуты не прошло, как мы пришли к выводу о необходимости возвращения, и вот она – станция. Неужели Каин прав? Неужели и вправду за каждым из нас приглядывают ангелы, которые только и ждут возможности исполнить желание? Тогда чего желаю я? Очистить мир от санитаров? Или сначала ликвидировать химер? Почему не исполняется? Или мой ангел медлит по причине неясности желаний?

Спрыгнув с буксира, я помчался к Переходу в полной уверенности, что Данила следует за мной. Скрежет давленого гравия за спиной подсказал, что я не ошибся. Чуть отвернув голову к плечу, разглядел напарника. Молодец, дружинник!

Не размениваясь на слова, мы подбежали к зданию и прошли в зал. Немедленно включилось освещение, но на этом видимая работа автомата закончилась. Все переходы были закрыты. Всюду лежал плотный слой пыли, а ноги по щиколотку увязали в песке.

Данила громко чихнул и с надеждой спросил:

– Ты сможешь эту штуку включить, мент?

– Попробую, – скромно ответил я.

Впрочем, не припомню, чтобы когда-то хвастал своим умением. Чересчур много для него понадобилось жертв.

Дружинник открыл рот, чтобы задать ещё один глупый вопрос, но я предостерегающе поднял руку:

– Это дикая станция, Данила. Стой где стоишь, и ни слова больше!

Он замер, а я внимательно, насколько позволяло скудное освещение, осмотрелся. На первый взгляд, всё как обычно: пятёрка камер перехода, пульт управления, распредщит. Стеллажа с заветным мануалом не наблюдалось.

Осторожно ступая по песку, приблизился к главной консоли. Бывали случаи, когда первооткрыватели наступали на повреждённый кабель пульта управления и погибали от удара током. Следовало быть начеку. Сам пульт тоже мог оказаться под напряжением. Древняя теория о защитных функциях электричества уже давно была развенчана как антинаучная. Куда вернее, что в первые времена наши предки попросту чинили повреждённые Упадком станции. Ремонт делали подручными средствами, и как получится – без оглядки на технику безопасности. Люди покидали гиблые места, и на их место приходило запустение. А эта тварь всегда с зубами: там изоляцию биосфера прогрызла, тут удар камня пополам с атмосферными осадками. Отсюда и оголение провода. И замыкание с летальным исходом.

Голая жила – смерть пионера…

– Мы сможем вернуться?

В голосе Данилы столько надежды, что я не делаю замечание за нарушение режима молчания.

– Ещё несколько минут, дружинник. Потерпи.

Склонившись над пультом, изо всех сил сдуваю пыль. На третьей попытке очистить приборы вдруг вспоминаю о напарнике.

– Иди сюда… только по следам! Продолжай пневмообработку.

Пока он, поднимая клубы пыли, сопит над консолью, проверяю состояние затворов камер перехода. Всё как обычно. Даже барельеф на древнем языке кажется знакомым. Чего, конечно же, быть не может. Надписи со всех станций собраны в Большой амбарной книге. Ни одного повторения.

Данила опять громко чихает. Потом ещё раз.

Возвращаюсь к пульту. Очень хочется приказать напарнику смахнуть грязь рукой. Но вместо этого прошу его отойти в сторону и несколько минут внимательно слежу за поднятой над пультом пылью.

Нет. Упорядоченного движения не наблюдается. Если бы консоль оказалась под напряжением, то движение наэлектризованной пудры порадовало бы какими-то особенностями. Но пыль беспорядочно клубилась и летела во все стороны.

Тогда я натянул рукав на ладонь и несмело, через ткань, похлопал по корпусу – в самом центре боковой грани, подальше от опасных рёбер и выступающих частей.

Вскоре мы с Данилой тщательно протирали разноцветные окошки индикаторов, тумблеры, кнопки… последними показались руны древнего языка, замысловатой вязью немо комментирующие назначение приборов.

В тысячный раз за свою жизнь я посетовал на безвозвратно утерянную грамоту. Никто так и не смог прочитать эти надписи, несмотря на непомерность потраченных усилий. Не меня одного удивляло, что сама буква «П» над куполом станции была исполнена в чёткой геометрии кириллицы, в то время как рунную вязь древнего языка никто не сумел даже разбить на буквы. Поэтому маркировка найденных древних раритетов сводилась к наклейке шильдиков поверх загадочных оригинальных надписей или росписью фломастером: коряво и наискосок…

– Работает? – почему-то шёпотом спросил Данила.

– Сейчас узнаем, – сказал я нормальным голосом и щёлкнул главным рубильником.

Поначалу ничего не произошло, но вот индикатор состояния моргнул вполнакала, а потом всё ярче и ярче разгорелся синим огоньком.

– Как видишь, – небрежно ответил я. – Теперь небольшой апгрейд и проверка настроек. Ты пока походи тут, осмотрись. В таких местах беженцы частенько сумари оставляли. Видать, не до барахла было…

Он что-то буркнул и двинулся в сторону затворов, осматривая зал.

А я снял куртку и вынул из подкладки воротника стартовый пакет привоя станции. Из тюбика выдавил на палец каплю растворителя и тщательно протёр клавиши. Процедура запуска, как и у всех «специалистов» по древооборудованию, состоит из наклеивания привычных цифр и букв на соответствующие кнопки. Много времени это не занимает: символы отпечатаны на самоклейке, а сама бумага с надсечками. Остаётся только аккуратно снять шильдик с вощёнки и не перепутать клавиши.

Когда всё было готово, я привычно набрал команду активации и подтвердил свои полномочия не разгаданным – подобранным набором знаков и цифр. Ещё несколько индикаторов порадовали «синим». Оставалось только решить, куда отправлять Данилу.

Сложный вопрос. Непростой.

Если признать, что Рыжий может оказаться тем самым рычагом, который запросто ещё раз перевернёт Землю, то счастье Данилы дало осечку. Нельзя мне дружинника в Московию отправлять. Никак нельзя.

Припомнился рассказ Рыжего про уборку урожая. И получается, что таких бойцов, как Рыжий, – тысячи. А в Москве никто и не догадывается, какая силища в тылу зреет-звереет.

Не сегодня завтра крестьяне станут разбойниками. С помощью Рыжего их милитаризацию можно организовать и возглавить. Первым делом уничтожить СС. Тогда питерцы вернутся в Унию. А если реанимировать Унию, то у хохлов можно будет напрямик спросить об их планах. Даже с учётом численности, роста и ширины плеч… не посмеют они попереть против Унии. Нет. Данилу домой отправлять нельзя.

Обидно. За это время мы успели сдружиться и сблизиться. Он много рассказывал о жизни в Калуге, о молодой жене, о том, как собирается устраивать свою жизнь. Я тоже не отмалчивался. Но сейчас следовало поступить по уму, а не по совести.

У каждого связиста есть свои личные тупиковые станции, из которых нет выхода. Хорошо бы Данилу отправить в горы. Ручей талой воды с ледника, богатый продуктовый склад, тишина и покой. Бежать некуда. Посидит пару десятков отбоев, пока я не вернусь с Рыжим в Коврово. Потом, уже из Московии, вытащу из схрона дружинника и объясню его попадание «не туда» неполадками в системе. Поверит.

В конце концов, чем не счастье? Горный воздух и никаких волнений! Его вера в свою удачу получит ещё одно весомое подтверждение.

– Почему стоим? – несмело спросил дружинник. – Пока есть возможность, нужно срочно доложить. Вдруг с нами что-то случится?

Да. Об этом тоже стоило подумать. Но если рассматривать проблему с этой стороны, то Данилу нужно отправлять именно в Московию.

Острой инфы и вправду чересчур много. Если задумывать переворот, то, конечно, лучше придержать: самому пригодится. Но ведь никто не знает, что ждёт за порогом. И моя смерть, возможно, уже в нетерпении переминается с ноги на ногу в десятке шагов от купола. И сидеть тогда дружиннику в горах пожизненно. И не узнать Московии о врагах своих, пока те на голову не посыпятся…

Придётся его отправить по правильному адресу. И это будет именно что «по уму». И совести в этом решении ноль – только циничный расчёт.

Стараясь больше не думать, я ввёл координаты и подтвердил пуск. Отсечная диафрагма ближайшей камеры раздвинулась.

– Это Московия, – с дрожью в голосе сказал я. – Счастливчик ты…

Да. Пожалуй, я ему завидовал. Вот так ангелы за нами и присматривают. Всегда найдётся кто-то, кто сделает для нас доброе дело. Но не потому, что добрый, а в силу собственной корысти и выгоды. Потому что иначе поступить – себе в убыток.

Дружинник стоял перед камерой переноса и о чём-то раздумывал.

– В чём дело, Данила? Один шаг – и «здравствуй, Калуга»!

– А ты?

– Не могу. Связист я. У меня план – три станции. А это только первая…

Мне очень не хотелось, чтобы он услышал в моём голосе сомнение. Но он услышал.

– Но это дорога в один конец? – спросил Данила, кивнув в сторону камеры.

– Да. Автомат запуска не «помнит» свой код. Потому-то столько сплетен и ходит о главном мануале. Ты не сможешь доложить, а потом вернуться.

– Остаюсь! – решил Данила. – Я эту хрень взбаламутил, мне и расхлёбывать. Кроме того, есть ещё смерть Булыги и Панамарёва. Нет, без Рыжего я не вернусь. Или без его головы…

– Честь и достоинство? – подсказал я.

– Ты против? – удивился дружинник.

Нет, я не был против. Но меня пленила идея Рыжего увидеть Тьму. Кроме того, хотелось спокойно, в одиночестве, обдумать возможность превращения ковровских крестьян в воинов. Под своим руководством, разумеется. Рыжий в этих расчётах занимал центральное место. Отдавать дикаря дружине я не собирался.

– Мы сделаем его, мент! – по-своему расценил мои колебания Данила. – Пообещаем Каину амнистию, и он придумает, как заманить Рыжего сюда, к Переходу. В учебке рассказывали, что с той стороны изолятор с круглосуточной охраной. Верно? Мы справимся с ним!

Собственно, это и были те слова, из-за которых дружинника следовало отправить на отдых в горы. Если Каин придумает «что-нибудь» против Рыжего, мне придётся его убить. Но убивать Данилу не хотелось.

– Давай, решайся, – дружинник уже подпрыгивал от возбуждения. – Догоним леталку и вернём беглецов к станции. В крайнем случае затащим Рыжего в камеру силой…

– Отправляешься в Калугу, боец! – приказал я. – В рапорте не забудь особо отметить героизм и самоотверженность Булыги. Это очень важно для оформления пенсионных документов семье, – стремительно обернувшись к Даниле, ловлю его взгляд и, ухватив за плечо, с нажимом добиваю: – Это очень важно, повтори!

– Это очень важно, – глаза дружинника остекленели, он медленно поднимает руку и неуверенно гладит переносицу. – Срочно в Калугу. Пенсия семье Булыги! Ну конечно!

Ударный гипноз – страшная штука. И тем эффективней в применении, чем в большей мере человек знаком с дисциплиной. С дикарём, к примеру, этот фокус у меня бы не получился.

– О Каине с Рыжим не докладывай. Будет много вопросов. Неприятных вопросов. Скажешь, что подобрали двоих оборванцев. Кто такие, не знаешь. Не представились. Вообще молчали. Немые, от санитаров прятались.

– Верно, – тускло согласился Данила. – Немые. Прятались от СС. Не представились.

Он так легко сдался, что я заподозрил подвох: а не морочит ли мне дружинник голову? Только прикидывается, что в трансе, а на самом деле смеётся надо мной…

– Теперь это личное дело! – настаивал я. – Я для того и остаюсь, чтобы воздать по заслугам. Чтобы отомстить. А ты доложишь о главном.

– О главном, – нервно дёрнул головой Данила, будто кивнуть хотел. – Доложить о главном. Пенсия семье!

– Купец, Гильдия и Питер – вот главное, – теперь я удивлялся тесному контакту с его сознанием. Даже не знаю, как это получилось, раньше у себя таких способностей не замечал. – И про вещдоки не забудь. Пусть сами смотрят и делают выводы.

Я всучил дружиннику питерский рюкзак, и Данила строевым шагом направился к открытому зеву камеры. Едва он вошёл, диафрагма сомкнулась. Когда её лепестки разошлись, внутри было пусто. Я перевёл автомат в режим «Ожидание» и вышел из Перехода…

Леталки не было видно. Разумеется. У Рыжего есть более важные дела, чем ждать любознательных туристов, отставших от группы.

Я оглянулся на тёмный провал входа станции. Теперь любой, кто войдёт в камеру Перехода, через мгновение окажется в карантинном изоляторе подвала Лубянки. Там путешественника ждут. Собственно, в этом и заключалась моя работа. Превращение станций Перехода в ловушки, разбросанные тут и там, всюду по Полю. Историкам-комиссарам остаётся только ждать путешественника, чтобы вытрясти из него всё, что он знает о мире…

Вскарабкавшись на ближайший валун, я отыскал на небе чёрное пятно стервятника. Где-то под ним летел буксир. Гораздо дальше висела ещё одна чёрная точка. Там был купец.

«Они петляют, – сказал я себе. – Каин облетает языки антифандра, а мне бежать по прямой. Догоню. Никаких проблем!»

Но, присмотревшись к лабиринту из оврагов и брустверов, уходящих к далёкому горизонту, я понял, что по прямой сильно не разбежишься.

Тогда я просто побежал. Вкривь, вкось, под уклон… как получалось, как складывалось.

 

2. МУТНЫЙ ПЕК

Озеро выдыхалось. Рубцы интерференционных полос опали, местами переходя в плоскость, «пена», в прежние времена радующая блестящими соцветиями красного и фиолетового, потускнела и съёжилась. Да и сами полосы обескровились, почти сливаясь друг с другом в серых полутонах и оттенках.

Пек тяжело вздохнул и двинулся вглубь пещеры в надежде отыскать «живой» участок. Тщетно. С каждым шагом он всё лучше понимал, что обманывал себя. Тусклые сумерки и тишина пугали. В прошлый заход здесь всё было по-другому. А теперь нужно искать новое озеро. А это означало эксперименты, пробы, ошибки… и редкие, очень редкие удачи.

«Всё сначала, – спустя сотню шагов признал Мутный. – Теперь всё с самого начала. Отыскать озеро, обозначить места экспозиции, апробация свойств… Воспроизводимость и стабильность результатов. Как-то чересчур быстро оно сдохло. Интересно, это какая-то система или мне просто не повезло?»

Чтобы ответить на этот вопрос, следовало созвать сход Гильдии. А для схода указать причину. То есть раскрыть карты и признать себя банкротом – без озера, без товара, без работы… Гильдии в таком случае проще выставить за дверь неудачника, чем собрать полтора десятка купцов и развести их на откровенность.

Подойдя к валуну по пояс высотой и с относительно ровной площадкой на торце, купец расстелил на камне скатерть и развернул узелок с едой. Печёная картошка, сало, варёные яйца, солёный огурец…

«Ну а если бы у меня было всё путём и кто-то на сходке осмелился пожаловаться на своё озеро? – Картошка стылым комом застревала в горле. Не помогало ни сало, ни огуречный рассол. Купец не чувствовал вкуса пищи. Рушилась его жизнь. – Я бы первым посмеялся над неудачником. Пусть ищет свежее озеро или убирается к депутам. Вот и весь разговор».

Он опустил голову.

Гильдия не поможет. Совет самому себе, при всей его жестокости, вдруг показался здравым и заслуживающим внимания. Начинать с нуля Пеку было не впервой. И обида на жизнь была больше связана с неожиданностью банкротства, чем с самим разорением.

Собрав скорлупу яиц и ошмётки от сала в платок для отходов, купец старательно вытер руки полотенцем и удобно устроился на огромном камне. Спешить было некуда. Полутёмный зал пещеры с редкими арабесками озера Тьмы служил хорошим убежищем от палящего зноя. Здесь можно было отдохнуть перед обратной дорогой. Отдохнуть и поразмыслить над тем, что делать дальше.

«Самое простое – это немедленно приступить к поискам нового озера, – думал купец. – Дело новое, но понятное. И риска, на самом деле, немного».

«Своё» озеро Мутный Пек получил по наследству от Кузьмы Шепитько.

Чувствуя близкую кончину (подцепил грибок ладонью и запустил; спохватился поздно, когда в самый раз было половину тела ампутировать), Кузьма передал дело чужаку. То ли и вправду разглядел какую-то особую стать Пека, то ли не хотел своих поднимать – не дружил он с роднёй. Так или иначе, последнюю сотню отбоев жизни посвятил Кузьма беседам с учеником, передавая премудрости фандрового дела.

Нашлось в этих лекциях место и методике поиска озера, которое Кузьма отыскал сам и совсем не случайно.

После Упадка рождалось много детей с удивительными способностями. Дикость первых времён породила немало суеверий и ужасных обычаев, в соответствии с которыми «странные» дети умерщвлялись в младенчестве, нередко вместе с матерями. Обижаться на хомоортодоксов не стоило. В санитарные отряды шли не только испуганные люди и негодяи, склонные к жестокости и садизму. В Санитарной Службе встречались и романтики с искренней верой в чистоту человеческой расы и необходимость спасения генофонда как залог грядущего процветания человечества.

Тем не менее, несмотря на зверства СС и доносительство, многие мутанты ускользали от чистки. И среди уцелевших можно было обнаружить дарования, способные чувствовать фандр в неактивированном состоянии. Чаще – дети. В основном – девочки. Такие за километр могли учуять озеро. И привести к нему.

О своей фандр-ищейке Шепитько умолчал. Зато подробно описал, как нашёл её: ходил по сёлам из хаты в хату простым мешочником. Предлагал яркие обрезки тканей на платки и заплатки. И среди разноцветия лоскутов обязательно выглядывал серый холщовый ремешок, побывавший в озере Тьмы. Одна из тысячи заинтересовалась невзрачной полоской. Она-то и привела Кузьму к озеру.

Так что алгоритм прост: кто ярким, красочным лоскутам предпочтёт ничем не примечательный обрывок холста, тот и будет фандр-ищейкой – недобитым разумным артефактом, способным «видеть» фандр.

«Придётся возвращаться в Московию, – задрёмывая, думал купец. – Спокойно и методично обойду посёлки: селение за селением. Найду! Другие находят, и я найду. А с новым озером возьму кредит у Гильдии. Не откажут. Впрочем, если поиски не затянутся, может, и без кредита обойдусь. „Жирового” запаса на тысячу отбоев хватит…»

Новая мысль заставила открыть глаза.

Но что, если «выдыхание» фандра связано не с увяданием отдельно взятого озера, а с какими-то общими процессами, происходящими в мире? Перемены заметны, от них нельзя отмахнуться. К примеру, все знают, что в последнее время землетрясений стало меньше. По рассказам старожилов, раньше трясло через день на третий. Но сегодня это «развлечение» не чаще одного на две-три сотни отбоев.

Неужели магма успокаивается?

Или ещё пример – стабилизация русел рек. Раньше «прыгали» чуть ли не каждую сотню отбоев. Но теперь-то крестьяне куда реже снимались с насиженных мест!

С фандром тоже что-то происходит. Ведь «таяли» не только ткани Пека? Что, если поиск нового озера не имеет смысла, поскольку умирали все озёра? Тогда поиск ищейки – непростительная трата времени и сил… вдобавок опасная игра с СС.

Но если так, то следует радоваться, а не огорчаться.

Побеждает тот, кто первым выпускает из рук уходящую в небо леталку. Кто замешкался – разобьётся насмерть.

Ему повезло, что озеро «выдохлось» у него первого. И об этом лучше помалкивать. Но не для того, чтобы подольше удерживаться в Гильдии, усмиряющей аппетиты таможни и мытарей. Нет. Молчать следует, чтобы подольше сохранить преимущество перед остальными купцами. Он первым займётся раскопками на Юге.

Мутный Пек приподнялся на лежбище и сел прямо. Ну конечно!

Судьба благоволила – послала необычных спутников исключительно в порядке помощи для кардинальной смены профессии.

Дальнейшие действия не вызывали сомнений: вернуться в Шостку, обменять остатки тканей на лошадей и припасы и отправиться вместе с Рыжим к Краю.

«Научу парней обходить сиреневые топи, и двинемся, – подумал купец. – Только не к началу Тьмы, а к нетронутым складам, которые ждут своих мародёров на таинственном Юге. Не всякий туда доберётся. Впрочем, если с Рыжим – то всякий…»

Жаль будет расставаться с девушками. Приятные собеседницы, неиссякаемый источник знаний. Не существовало вопроса, на который они не могли ответить.

А ведь о столь многом ещё можно было спросить! «Чтобы узнать цену – потеряй…»

Инкубы для хохлов – вопрос жизни и смерти. Нечего и думать выкупить или вымолить хотя бы одного…

Следующая мысль окончательно разбудила Пека: а что, если у остальных купцов то же самое? Что, если Гильдия – только прикрытие, ширма для поставки упаднических раритетов в Московию? И он, Пек, был последним, кто вёл в Московии реальный фандровый промысел. Это бы всё объясняло: и высокомерный отказ Гильдии от торговых предложений Питера, и масштабность операции московитов по внедрению агентов в его экспедицию, и бестолковость дружинников…

Это две разные группы, которые ничего не знали друг о друге!

Дружинники позвали монстров, чтобы занять место конвоя. Их интересовали только склады. А на складах – древоружие. Если Гильдия действительно покрывает нелегальный оборот оружия, то дружинники, независимо от ментов и эсэсовцев, решили внедриться в фандровую экспедицию. Отсюда все нестыковки и недоразумения!

Тогда Рыжий со своим приятелем – боковая припёка. Парни мешали дружинникам, поэтому Булыга и пытался от них избавиться. Только Рыжий оказался шустрее и сумел отравить оппонента первым.

Пек дотянулся до бурдюка со слабым, разведенным вином, сделал несколько глотков и удобно улёгся на камне. Приятная сытость умиротворяла и баюкала. Было тепло и сухо. Ионизированный воздух едва слышно поскрипывал. Разве сравнишь с оглушительным треском, которым озеро встретило Пека при его первом посещении?

Купцу казалось, что он сделал важное открытие. Фандр умирал или уже умер. Но таковы правила: имеющий начало всегда примет конец.

Забавно. Эти слова прозвучали в первой лекции Кузьмы Шепитько. Тогда он рассказывал о мечнике Фандоре, который по неосторожности свалился в озеро из сверкающей пыли. Товарищи быстро подоспели на выручку, вытащили мечника на безопасное место, но каково было их удивление, когда по команде «оправиться» Фандор не смог снять штаны, а перед отбоем не сумел снять и рубашку. Все попытки стащить с него одежду или разрезать её не увенчались успехом. Так родилось понятие фандр – скафандр человечества и проклятие мечника Фандора. Отправлять естественные надобности и мыться он как-то приспособился. А вот детьми так и не обзавёлся. Мало кто помнил о таких подробностях. Важным казалось другое: мельчайшая пудра, забиваясь в пряжу, заполняла микрощели в переплетении нитей и наделяла ткани сказочными, волшебными свойствами. И это была заметная помощь Природы в выживании человеческой расы. Жаль, кончилась эта помощь. Что ж. Будет другая.

На то и человек, чтобы приспособиться.

А если не приспособился, то какой же это человек?

 

3. ДАНИЛА ХОЛОДНЯК

Камера переноса выводила в «обезьянник»: прутья чуть тоньше моей руки, а в ячейку не просунешь голову. За решёткой – четвёрка ментов в полной полевой экипировке: тренч-фандр, шляпа, очки и респиратор. Удивило, что у одного в руках был лук с натянутой тетивой. «Зачем ему лук и стрелы, если у других – лучемёты?»

На мои радостные возгласы: «Зёмы, привет, за содружество земуправ» – ответили спокойно, буднично и по-деловому:

– Руки сквозь прутья, ноги шире плеч.

Голос под респиратором звучал хоть и глухо, но с воодушевлением и подъёмом, в нём слышалась радость человека, едва не уснувшего на длинной нудной вахте. А я припомнил регламент карантина и решил не спорить: положил питерский вещмешок на пол и просунул руки сквозь прутья.

– В одну ячейку руки! – заволновался мент.

В самом деле. Если между скованными руками окажется прут, я не смогу отойти от решётки. Покорно выполнив распоряжение, я вдруг понял, зачем лук и стрелы. Скажем, если бы в клетку попал Рыжий, депа с два он бы понял угрозу лучемётами. Другое дело – стрела, направленная в голову.

Додумать не получилось. На голову набросили мешок, остро пахнущий эфиром. Сразу же понял, к чему дело идёт, но дёрнуться не успел, потому что в следующую секунду стало всё равно…

…Пришёл в себя на твёрдой кушетке. На шее, запястьях и щиколотках – широкие металлические браслеты. Короткие цепи соединяют браслеты с кушеткой. Задница саднит и чешется – интересно, нашли там что-нибудь интересное?

– Имя, звание, округ?

– Калуга, старшина дружины, Данила, – отвечаю чётко и в обратной последовательности, как учили.

Это шифр у нас такой. На предмет отделения своего от чужого. Там, впереди, ещё несколько подобных заморочек будет. И лучше бы ничего не напутать.

– Начальник, объект, связист?

– Купченко Иван. Мутный Пек. Сальтан Жора Ибрагимович.

– Рюкзак?

– С купцом был конвой из Питера. Рюкзак мне передал Купченко в качестве вещдока.

– Сколько пробыл в Поле?

– Пятнадцать отбоев, но точно не считал. Жарко было.

– С кем вышел из Калуги?

– С Булыгой. Геройски погиб. Пенсию бы семье…

– Что с питерцами?

– Полегли в схватке с химерами. Не сумели приспособиться к нашей фауне.

– Кто сейчас с купцом?

– Двое оборванцев, подобрали неподалеку от Брянска. Две девки – купеческие жёны. Иван Купченко. Отказался от Перехода. Сказал, будет ещё станции искать… План у него.

– Округ, звание, имя?

– Данила, старшина дружины, Калуга…

Второй круг вопросов ничуть не смущает. За ним последуют третий и четвёртый. А потом доведут до полуобморочного состояния и будут допрашивать через подсознание. И обязательно сопоставят: о чём умолчал в трезвом уме и что выболтал под дармовым угаром.

«С чего начинается Родина? С досмотра в твоём чердаке…»

Такое впечатление, что не домой вернулся, а в лапы контрразведки попал.

Впрочем, контрразведка и есть. Тем более что инфа убойная. Конец радости – вот как моя история называется. И «убойность» следует понимать буквально: теперь меня проще убить, чем допустить несанкционированную утечку информации. Пресечь распространение слухов, если кто не понял. Как-то не подумал я о таком обороте. Не видать мне Тамилки. И это правильно. Карантин – не потому, что зараза воздушнокапельным путём. А потому, что опасность для общества: изо рта в уши.

Сомнительное какое-то «счастье». С душком…

И Купченко хорош! Мог бы и предупредить или намекнуть как-то. Впрочем, нет, не мог. Мент! У них вместо сердца вторые мозги приспособлены. Делают то, что нужно, а не то, что хочется.

О!

Кажись, вторая фаза пошла: мне таки дали прикурить… в смысле сунули какой-то дряни понюхать. Чего спрашивают не слышу. Только колокол: «бум-бум-бум». И мои ответы: «дзинь-дзинь-дзинь».

Щас моё подсознание трусить будут. Щас оно всё про меня расскажет. Обидно, конечно. Что за дела? Как жрать, то вместе, а стучать врозь?

Кажется, хохлами интересуются. Казарма! Большая-большая казарма. Свинарники-телятники, птичники-крольчатники… широкоплечие, подтянутые ребята работают, где поставит старший наряда. Копают, сеют и жнут. Для себя стараются. Чтоб не умереть с голоду. Семья без кормильца. Нужно позаботиться о семье Булыги. Пенсия…

Хохлы. Всё по-военному, по приказу, как один организм.

Много. Очень много. Наверное, тысяча. А может, и десять тысяч.

Нет. Детей не видел. Женщины есть. Мало. У Булыги осталась жена. И детишки, наверное, есть. Требуют заботы…

Хохлы. Сильные, высокие, широкие. В любой момент бросит лопату, возьмёт меч и с тем же усердием будет рубить, с каким минуту назад копал яму под уборную.

Нет. Особых приёмов фехтования не видел. Дурь и тупая сила. Да, рубился. Двоих зарезал и десяток ранил. К строю не приучены. Признаков военно-тактического мышления не заметил. Когда украли девушек, тупо плелись за нами и пытались ударить мечом улетающую крепость. Нет, вперёд не забегали, сеть не набрасывали, стрел не использовали, древоружие не применяли. Заслонов не было. Да. Просто улетели. Нашли станцию Перехода. Купченко остался. Сказал, что ему нужно ещё станции искать. Ему одной станции мало. Нужно три. План у него такой. Потому что он – связной. А Булыга – мёртвый. Потому что отравился насовсем. А семья осталась. Нужно помочь…

Девушек украл Рыжий. Жёны купца. Любовь у них. На троих? Не думал об этом. Купец уехал на лошади. Не знаю куда. Оставил жён и уехал. Вот Рыжий жён купца и выкрал. Булыга тоже оставил жену…

Рыжий. Подобрали неподалеку от Брянска. Вместе с приятелем. Немые они. Прятались от санитаров. Не представились.

Потому что он – рыжий. Не знаю, зачем ему жёны купца. Больные они. Жена Булыги тоже заболеть может. Нет, я с ней не знаком. Но ей нужно помочь. Да. Правильно. Это самое важное. Нужно помочь семье Булыги…

Рыжий. Начало Тьмы ищет. Фишка у него такая. Дурной, наверное. Хотя, если от санитаров прячется, значит, не очень-то и дурной. А леталкой управлял его приятель. Не знаю. Немые они. Оба. Прятались от санитаров. Булыгу в детстве тоже от санитаров прятали. Да, вместе росли. В одном детдоме. А теперь нужно помочь его семье…

Питерцы. Пятеро. Полегли в два захода. Химеры атаковали. Мы пытались помочь. Не успели. А семье Булыги ещё можно помочь…

Питерцы. Последним погиб Феликс. Звал в Кириши. Хороший парень. Пытался помочь Рыжему. Нужно помочь семье Булыги. Пенсия…

Тошнит.

Тошнит и качает. Жалею, что родился. Нельзя с этим жить. О! Это «нежить» получается! Я лежу ничком или навзничь? Важный вопрос! Потому что, если начнёт рвать, можно захлебнуться. Геройской такую смерть не назовёшь.

Впрочем, всё равно ничего не соображаю: чем отличается «ничком» от «навзничь»? Дурь какая-то. Бессмысленные звуки. Придумают же. Древние наверняка как-то иначе разговаривали. Не зря их руны нечитабельны.

А Рыжий и наши надписи не понимает. А вот может ли он читать руны – никто не спрашивал. Вдруг может? Вдруг Рыжий и есть древний? Нельзя же поверить в его нелепуху про войну за урожай? Как он там, под леталкой, с сектами справлялся, никто не видел. Но как он на торнадо бросился, видели все.

Припадочный малый. Если б его от бешенства не переклинило, он бы точно в воронку полез. Порождение Поля и древних. Никакой он не ковровец. И всё его путешествие – лапша на уши. Нужна ему Тьма, как же… Он пришёл, чтобы всех нас прикончить, вот что. Всех! Московитов, питерцев, хохлов…

Это Каин его позвал. Вернее, Каин просил защиты у своего Бога, и тот ему прислал Рыжего нам на погибель… голова, моя голова… болит…

Чтоб меня санитары забрали…

Чем эти изверги меня обкурили, что такая хрень лезет в голову?!

 

4. ЖОРА САЛЬТАН

– Да, Михалыч, признал. Мой, конечно. Старшина Холодняк.

– У него нашли питерский баул.

Пока начальство не успело заблудиться в дебрях собственных фантазий и выводов, спешу уточнить:

– Он принёс рюкзак с барахлом, на котором кто-то фломастером нацарапал «СПБ». А питерцы это или нет, мы пока не знаем.

– Так ведь «СПБ», Жора! Что тебе ещё нужно?

– Логика. Мне нужна логика, Михалыч. Тебе не кажется странным, что шмотки разведгруппы тщательно промаркированы? Если втихую интересуются нашими делами, зачем подставляются? Будто нарочно на каждом предмете буковки нарисовали.

Генерал нахмурился и глубокомысленно потёр подбородок.

Что ж, два десятка лет – достаточный срок, чтоб узнать привычки начальства. Поднимаюсь с кресла и открываю шкаф-купе, в котором прячутся фризер-фандр и винный «погреб». Батарея бокалов из тонкого бесцветного стекла на длинных ножках радостно салютует праздничными искрами. Поскольку время послеобеденное, а разговор предстоит долгий, разливаю по «тюльпанам» не джин-марк, а мартини. К пойлу добавляю по пять капель лимонной эссенции и лёд: Михалычу бросаю два кубика, себе – три. На содержании алкоголя в крови это не сказывается, но Михалычу нравится прикидываться чуть более пьяным, чем его подчинённые. Может, ему так легче отмазываться от неудобных слов и неудачных приказов?

Он принимает у меня бокал и ворчит:

– Когда ты научишься разливать по-мужски? Опять только треть стакана!

– Мы же культурные люди!

Генерал недовольно хмыкает и возвращается к прерванной теме:

– Думаешь, кто-то под питерцев косит?

– Уверен! Когда мы своих на Север отправляли, то специальных контролёров ставили, чтоб со шмоток бирки отпарывать. А если «МСК» с пластика не оттиралась, то со склада новое, немаркированное несли. Агентов догола раздевали, чтоб шли в проверенном белье.

– Питер мог и протупить.

– Ага. Избавиться от санитарной службы – умный, а как агентов к нам отправить – тупой?

– Ты это… скромнее, ладно? Уцелевший звал в Кириши. Я проверял. Это в тех краях.

В его голосе – натуральное беспокойство. Я со значением киваю. Мы оба знаем, что эсэсовцы прослушивают кабинеты. Поэтому игра в неосторожность и недовольство – давно вошла в привычку. Пусть лучше санитары негодуют по неосторожным словам, чем заподозрят готовность перейти к делу.

Сажусь в кресло и снимаю пробу коктейля. Чересчур сладко. В следующий раз положу больше лимона. А в целом ниче так. Бодренько и с горьковатым послевкусием.

– Это первые слова Феликса, – роль всезнайки-подчинённого даётся мне легко и непринуждённо, – допускал, что мог погибнуть, вот и начал с дезы. Своим агентам мы даём такие же инструкции.

– Но если не Питер, то кто?

– А вот это и есть вопрос, Михалыч. Всё остальное – вилами по воде и пальцем в небо.

Он прикладывается к своему бокалу и в несколько глотков выпивает всё. Кубики льда жалобно звякают о стекло. Делаю укоризненный взгляд, но Михалычу сегодня не до дегустации:

– Как тебе сам доклад?

– Психоблок очевиден. Тут и гадать нечего. Кто-то зациклил парня на пенсии семье Булыги. Жаль только, что понять нельзя, поверх чего извилины закручены. Кто-то очень заинтересован в ограниченности отчёта дружинника.

– Ничего себе ограниченность! Да его инфа – фугас в унитазе!

– То, чего в докладе Холодняка нет, мне кажется более важным.

– Что может быть важнее информации о Питере и Шостке?

– Третья сила, Михалыч. Суди сам: кто-то нарочно наляпал буковки «СПБ», кто-то не счёл нужным затирать память дружинника о питерцах и хохлах. Значит, третья сила – не питерцы и не хохлы.

– А разве есть кто-то ещё?

– Получается, что есть. Теперь этот вопрос важнее всего.

– Мозгляк ты, Жора. Уважаю. Если такой умный, скажи, чего дальше делать? Дружинника твоего я из карантина не выпущу. Ты уж извини. Депут его знает, что ему в башку засунули. Но и в клетке его оставлять как-то не по-людски…

Я знаю, что ему ответить. Собственно, как пришла копия допроса Холодняка, так я и понял, что делать дальше. Вовремя Данила вернулся. Не хватало его в моих планах. Очень он был мне нужен. Но не здесь…

– Отправь его обратно.

– В смысле?

– В прямом. Найди ближайшую к Шостке зарубежную станцию перехода и отправь туда Данилу.

Михалыч играет бокалом, раскручивая в нём оплывшие кубики льда. Спокойно поднимаюсь и приношу ему новую порцию мартини, с увеличенной дозой лимона. Треть бокала, разумеется. По-другому пусть сам себе наливает.

– Я видел отчёт технарей об экипировке чужаков, Михалыч. В лямке рюкзака нашли маяк с пеленгатором. Умельцы оценивают радиус действия в пять сотен километров. Сечёшь, тырщ генерал?

– С трудом, воевода. Ты уж попроще объясни старику, подоходчивей.

– Главное, забросить Данилу на ту сторону. Плюс-минус сто километров роли не сыграют. По маяку дружинник найдёт своих приятелей.

– Не понимаю, как он их найдёт?

Закатываю глаза и считаю до пяти. Успокаиваюсь. Наверное, это он для санитаров тундрой прикидывается.

– Чужаков было пятеро. Один рюкзак – у Данилы. Значит, рядом с Купченко ещё четыре рюкзака. В каждом – по маяку. Пока Данила их догоняет – пеленгатор попискивает. Как только отклонится от курса – замолчит. Показать, как пеленгатор будет попискивать?

Растягиваю губы, чтоб натуральней изобразить писк, но генералу не до шуток:

– Когда мы их потеряем, покажешь, не сомневайся. А сейчас скажи, зачем Даниле искать Купченко и Пека?

– Чтобы вернуть. Хочу вернуть их в Московию. Есть в этом желании резон, Михалыч. Убойный резон!

Делаю большой глоток и катаю во рту мартини. Да. Чересчур сладко. Интересно, как у Михалыча получилось?

– Так что? Прямо сейчас и отправлять?

Глотаю, выдерживаю паузу, прислушиваясь к обонятельным и вкусовым рецепторам и, только когда уходит горечь, отвечаю:

– Нет, не сейчас. Дай Холодняку время отойти от наркоты. Переведи в камеру поуютней, чтобы стены, душ, туалет, кухня. Проследи, чтоб он вымылся и проспался. Я жену его, Тамилку, пришлю. Пусть побудут вдвоём, покувыркаются… дело-то молодое, хе-хе. Тем более у Тамилки для залёта дни подходящие…

– А ты, значит, интересовался? – сально ухмыляется генерал.

– Не одним же санитарам думать о сохранении генофонда? – невозмутимо парирую колкость. – Подбери мастеров рукопашного и полевого дела, передай их в подчинение Даниле и через пять-шестъ отбоев всей группой отправляй на Руину.

– Похоже, ты указываешь мне, что делать?

– Дык сам просил. Ты приказал, я исполнил.

– Темнишь ты что-то, Сальтан. По морщинам на твоей лысине вижу, что темнить. Выкладывай. Что ещё углядел? На кой ляд сдались тебе Пек и не закончивший работу связист?

Допиваю мартини и ставлю пустой бокал на бирдекель, который принёс с собой. Генерал недовольно косится на подставку для бокала, но помалкивает. Как и его пренебрежение к культуре потребления спиртного, это тоже часть наших старых традиций. Я точно знаю, что после моего ухода он прочтёт записку на обороте костера, а потом сожжёт его.

– «Углядел»… да уж углядел, Михалыч. Немые бродяги, которых Пек подобрал около Десны, шибко мне двух беглых напоминают. Один и вправду рыжий, селюк из Коврова. Второй наш, у Фортанцера стряпчим служил. Был ещё третий, Сулаев. И сбежали они из калужского изолятора тем самым Переходом до Брянска, который ты для моей погони за Пеком открыл. Сулаева следующим отбоем взяли. Допросить, правда, не успели. Перестарались мои соколики. Ведь при побеге эта троица двоих наших положила. Вот дружина и не сдерживалась…

– И что? Правильно, что бандита порешили.

– Нет, Михалыч. Неправильно. Теперь не скоро узнаем, что в камере случилось. Сулаева я давно знаю. Вор от рождения и жил по понятиям. В тюрьме на охрану не бросался. Второй, Каин, – шпак и фраер. Этому по морде дашь, так он другую щеку подставит. Чтоб, значит, дважды по одному месту не били. И сдаётся мне, что смерть дружинников на ковровце.

– Один против двоих?! Безоружный одер против двух мечников?

– Вот-вот. И единственный, кого мы знаем и кто мог психоблок поставить, это твой Купченко. Что, если мент ковровца выгораживает?

– Третья сила?

– Она самая, Михалыч. Третья сила. А не послать ли нам во Владимир людей? Надо бы глянуть, что там, на болотах, делается. Вдруг ковровцы за ум взялись: для начала хотят нас с Питером поссорить, а потом совместно с хохлами с двух сторон прижать? А Купченко сам под гипнозом. Ковровец его и зомбировал.

– Не многовато ли на крестьянина вешаешь? И с мечниками справился, и мента зомбировал… Это теперь селюк такой продвинутый пошёл? Прямо мутант какой-то…

Опускаю голову, собираясь с мыслями. Важно не просто рассказать – важно расставить акценты. Наше с Михалычем взаимодействие расписано на обороте костера, но, какие подобрать слова, чтоб санитары сами сунули голову в петлю?

– Мутантами пусть СС занимается, а вешаю я сколько не падает, – голос мой ровен, но смотрю Михалычу в переносицу. Тоже один из знаков, чтоб понимал – не ему одному говорю. – Впервые Рыжий засветился как подозреваемый в краже древоружия у Мутного. Но купец в обороте древоружием замечен не был. А Рыжий – заготовитель, а не вор. Я бы его следующим отбоем выпустил, если бы он сам не ушёл. Но коль беда такая с охраной приключилась, отправил я толковых людей по следам ковровца. И не пожалел. Интересные вещи получаются. Для начала глянь-ка сюда…

Достаю из кармана оптический прицел, привстаю с кресла и кладу на стол.

– Этой оптикой Рыжий рассчитался в Калуге с хозяином ночлежки. Что интересно: никаких личных вещей! У крестьянина даже вещмешка нет. Распотрошили его шинель: кисет с подорожником, кремень и кресало, иголка, нитки…

– Депут меня подери! – в сердцах ругается Михалыч, хватая прицел. – А где остальное?

– Скорее всего, на складе осталось, – пожимаю плечами. – Для дикаря лучемёт – глупая тяжесть: как молотком пользоваться неудобно, а чтоб запустить кому-то в голову – камней кругом хватает. Прицел, надо думать, скрутил, а лучемёт бросил. Судя по всему, также и с режиком у него получилось: пользовался как обычным ножом, пока в лавку Фортанцера не отнёс.

Михалыч от возбуждения поднялся с кресла и заходил по кабинету:

– Получается, на этом складе и лучемёты, и виброножи?

Спешу подлить масла в огонь:

– По всем признакам – арсенал!

– Но как? Где?

– Догоним, вернём и спросим! Только задачу охотникам формулировать предельно жёстко: найти и вернуть Рыжего живым. Обязательно живым!

Генерал коротким рывком отдёргивает штору и всматривается в даль через глазок прицела:

– Стократный, не меньше! Такие сейчас только у санитаров… Слушай! – Он даже хлопнул ладонью по столу. – Если мы знаем, что парень из Коврова пришлёпал, надо бы наведаться в Ковров, да и спросить у старосты, где его бойцы такое железо видели.

– О том и говорю, Михалыч, – усмехаюсь искренне, без насмешки, – только ты присядь, остынь. Это я к тебе с докладом пришёл, а не ты ко мне с просьбой. Вот и слушай…

Кресло жалобно скрипит под свалившейся на него тяжестью. Генерал хватает бокал мартини и вновь в два могучих глотка выхлёбывает всё содержимое.

– Любишь ты, воевода, кишки мотать. С докладом он пришёл… тогда не томи, докладывай!

– Установлено, что мимо санитарных кордонов и застав дружинников Рыжий не проходил. Значит, двигался по бездорожью. Тогда дали ориентировку по всем городам между Ковровом и Калугой. Я рассудил, что приметную масть дикаря могли запомнить. И, представь, запомнили! Из Серпухова ответили, что видели такого. Расплатился за постой мешком сушёного подорожника…

– Стоп! – тормозит Михалыч. – В Серпухове ковровец рассчитывался травой?

С удовлетворением киваю. Что и говорить: учитель ученика понимает издалека.

– Но это значит, что арсенал находится между Серпуховым и Калугой?

– Рыжий идёт по прямой. Приложи линейку: между Владимиром и Калугой – только Серпухов. Вот после Серпухова Рыжий и нашёл арсенал. Иначе расплачивался бы древоружием не только в Калуге.

– По прямой, говоришь? – Генерал уставился на карту за моей спиной.

Я не стал оборачиваться.

– Восемьдесят километров. Если идти от Калуги, то в пойме Тарусы гнездо головастиков. Минус три человека. А если в обход и топать от Серпухова, то за Протвой лес до самого Кузьмищево… туда я не совался, людей пожалел.

– И как же он прошёл? – растерянно спрашивает Михалыч.

– Вот я и говорю: вернём и спросим. А заодно узнаем, где арсенал.

– Это в том случае, если немтыри и вправду те, за кого ты их принимаешь.

– Разумеется, – равнодушно пожимаю плечами. – Чудеса тоже случаются. Двое немых в нужном месте в нужное время… И старшина дружинников после блестящего внедрения позволяет инвалидам принять участие в секретной операции… Не чудо, нет?

– На чудо мы рассчитывать не будем, – твёрдо говорит Михалыч. – О том, как пройти лес и мимо головастиков, узнаем у ковровцев. Тогда поиски арсенала поведём сразу в трёх направлениях: по маршруту Рыжего туда и обратно и в поисках самого Рыжего. Что-то обязательно сработает…

Он опять начал играть со льдом в пустом бокале, но я не двинулся с места.

– Одна только проблема, Жора, – спустя минуту размышлений говорит генерал. – Если селюк дружинников замочил, как собираешься его использовать? Ты уверен, что хлопцы твои, как отвернёшься, его не придушат? А потом скажут, что так и было?

– Проблема совсем не в этом! – резко поднимаюсь и сердито отодвигаю кресло. – Дружина не вправе предъявлять дикарю претензии. Он не является гражданином. А это значит, что дружина его не крышует. Он не обязан исполнять наши приказы и требования. А что убил – на то и вира. Отправим отряд в Коврово, пусть крестьянский сход за мёртвых дружинников заплатит. Или продуктами, или дадут проводников, чтоб от Серпухова до Калуги по прямой провели. Я слышал о таком. Селюки даже с крокодилами союзы держат. С ковровскими проводниками мы пройдём по следам Рыжего и найдём арсенал.

– Но тогда выходит, что Данила во всём виноват? Это же он задержал Рыжего?

– Именно. Не разобравшись, сунул крестьянина в камеру. Тут-то всё и началось. А у дикаря свои представления о справедливости. Вот он и навёл порядок. А охрана просто не ожидала. Послужит хорошим уроком для других ротозеев.

– А куда это ты засобирался? – Генерал смотрит, как я нахлобучиваю на голову пилотку. – Ты ещё не сказал, с чем у нас проблема?

– Проблема?

– Ну да. Ты так и сказал, что проблема есть, но «совсем не в этом».

– Точно! – Я щёлкаю пальцами, изображая озарение. – Арсенал – для всех лакомый кусочек. Мне бы хотелось, чтоб при дележе не забылся приоритет калужской дружины. Как считаешь?

– Я всё равно обязан поставить СС в известность…

– Ну так и ставь. Только чуть позже. Дай мне три-пять отбоев форы. Найду арсенал первым, вот и сделается мне приоритет…

– Три! – жёстко решает Михалыч. – Три отбоя.

– И на том спасибо, – изображаю досаду.

– И про пенсию семье Булыги не забудь, – ворчливо напоминает о добрых делах Михалыч. – Надо жене помочь…

– Депут с тобой, Михалыч. Нет у Булыги никакой семьи. Нет и никогда не было.

– Но… как же это? – У него вытягивается лицо. – Они же друзья? Булыга и Холодняк… мне докладывали, с детства приятельствуют?

– Вот и представь мощность внушения, если Данила ни разу не вспомнил, что у его дружка, Булыги, нет ни жены, ни детей. Или вы таким приёмам связистов обучаете?

Генерал молчит. Теперь его лицо идёт белыми пятнами.

– «Бомба в унитазе», говоришь? – насмешливо подвожу итог встречи и выхожу за дверь.

 

5. РЫЖИЙ ХОНДА

– Это моё, – сказал Пек, – и я буду очень признателен, если ты вернёшь мою вещь.

Его бешмет по-прежнему у меня, поэтому недовольство купца казалось обоснованным. Злило другое: в курене на буксире корчатся от боли девушки. Неужели именно сейчас так важно настаивать на своих правах?

Я снял бешмет и швырнул ему под ноги:

– Вот твоя тряпка, купец! Теперь ты займёшься женщинами?

Пек спокойно нагнулся, поднял одежду, несколько раз встряхнул её и, недовольно глянув на подпаленный рукав, надел.

– Да, – спокойно сказал он. – Теперь я могу заняться женщинами. Но вы оба пойдёте со мной. Мне будет нужна ваша помощь.

Он шагнул мимо бледного Каина, ощутимо задел меня плечом и скрылся в курене.

– Ты с ним полегче, Рыжий, – слабым голосом сказал Каин, – купец всё-таки.

– Если он их не спасёт, я отрежу ему голову, – пообещал я и пошёл в курень.

Пек осматривал Елену. Мне не понравилось, что он начал с неё, а не с Марии, но давать советы и приказывать я поостерёгся.

Ничуть не стесняясь нас с Каином, купец сбросил с девушки простыню и ощупал её бугристый живот.

– Нам нужен дезинфицирующий раствор, – сказал Пек. – Ты знаешь, что такое дезинфекция, Рыжий?

– Знаю, – коротко ответил я. – Где лежит? Я принесу.

– На борту ничего нет, – сказал купец.

– И что тогда делать?

– Я покажу тебе, КАК мы возьмём раствор, а ГДЕ мы его возьмём, решишь сам. Идёт?

Я не понял, к чему он клонит, но на всякий случай кивнул головой.

– Идёт.

– Вот пластиковый таз, – сказал купец, доставая из ниши под лежанкой пластмассовую ёмкость. – А вот ковшик…

Я принял из его рук чашку с длинной ручкой.

– Каин рассказывал, что вы купались в источнике с целебной водой. Припомни в деталях то место. Можешь закрыть глаза. Да. Вот так. А теперь засовывай ковш ко мне в карман.

Не знаю: то ли я был так подавлен несчастьем, случившимся с девушками, то ли надеялся на чудо, но я подчинился этому идиотскому предложению и залез к нему в карман ковшиком…

…И тут же отдёрнул руку, ожёгшись о горячую воду. Купец, похоже, ждал этой реакции, потому что перехватил мой локоть и не дал руке вывернуться из кармана:

– Ковш держи, олух! Не обвари меня…

Сзади шумно перевёл дыхание Каин.

Я вытащил из кармана купца ковш, полный горячей воды, и без подсказки выпростал его в таз.

Пек принюхался, опустил в воду палец, потом лизнул его.

– Кремнистые термы? Молодец, парень. То, что нужно!

Я понял, что вода ему подходит. Пек кивнул на карман, и мы повторили «процедуру». Потом ещё и ещё раз, пока не стало жарко от парящей воды, а запах тухлых яиц не начал выворачивать наизнанку.

– Довольно, – сказал Пек. – А теперь подойди к изголовью Елены. Держи ей руки и плечи, чтоб не вставала. Каин, твоя задача – ноги. Только крепче держите, парни. Синяки залечим, а вот, если матку порвём, будет беда.

Что там ответил Каин, я не расслышал. Но то, что за этими словами последовало, ужаснуло. Купец деловито обмыл руки и сунул их в карманы. Живот Елены будто подпрыгнул, она закричала дико, неистово… вторя ей, тоненько заголосил Каин. Купец выдернул руки из карманов, вновь сполоснул их в тазу и вновь опустил в карманы. Елена опять закричала, Каин, удерживая её ноги, сполз на пол. Я видел, как под кожей Елены ворочались пальцы… кажется, вторя Каину, я тоже начал повизгивать.

– Прекратить истерику! – заревел Пек.

Он из всей силы пнул Каина ногой. Он и меня бы ударил, но я был далеко, а руки об меня ему пачкать не хотелось. Он кричал на нас. Я зажмурился и навалился на Елену, но она попыталась укусить меня за нос. Пришлось отодвинуться. Сколько всё это продолжалось – я не понял. Но как-то всё же кончилось: купец едва заметно шевелил локтями, не вынимая рук из карманов, глубоко в животе Елены что-то двигалось и ворочалось. Уткнувшись подбородком в колени женщине, не разжимая губ, тихо скулил Каин. Лица у всех были белыми. И потными.

С купца вообще капало. И что показалось самым жутким – у них были закрыты глаза.

– Довольно, – прохрипел Пек.

Он сполоснул руки в тазу, потом поднял с пола простыню и вытер ею лицо. На белой ткани остались огромные тёмные пятна с красными разводами.

– Отпусти её, – велел он мне. – И вынеси помои. Толку от этого крысёнка немного.

Мне показалось обидным, что он так отозвался о Каине. Но спорить я не посмел. Ухватил пластиковую ёмкость и вынес её из куреня. С палубы спускаться не стал. Вот так сверху и хлюпнул на голый камень. Лошадь купца заржала, косясь на мокрое пятно. Мне показалось, что там была одна кровь. Кровь и плотные сгустки оборванных шнурков, как глазки проклёвывающихся побегов фасоли с ноготь величиной. Много, очень много чёрно-красной «проросшей фасоли»…

Вернувшись в комнату, нашёл её светлой и чистой. А ещё холодной. Купец развернул вширь «холодильники» и развесил их над Еленой. Её лицо казалось бледным и осунувшимся, а живот даже больше, чем до начала «операции». Но вид у купца был довольный, глядя на него, я понял, что мы справились, что теперь – порядок.

А вот Каин, скрутившийся в углу, казался маленьким и жалким.

– Это не люди, парни, – сказал купец. – Это биоинкубаторы. Считайте – машины. Интеллекта, конечно, до фига, но основная задача – репродукция рода человеческого. Своих производителей они не знают, но в Шостке таких машинок примерно два десятка. Всем хороши, но не без изъяна – производят только мальчиков.

– Если бы мы им не помогли, они бы умерли? – тихо спросил Каин.

– Они бы сломались! – жёстко поправил купец. – В роддоме Шостки инкубам ввели акселератор роста бластоцист. Но извлечь эмбрионы не успели. Надо думать, вы решили реализовать свои представления о «добре и зле» прежде, чем девушек почистили, а зародышей расселили по автоклавам. Очень неразумно…

– Что ещё за «биоинкубаторы»? – нарочито равнодушным тоном спросил я.

Купец, похоже, знал, о чём говорил. Но понять его было непросто.

– Родильные машины, – «пояснил» купец. – А вы были нужны только как доноры генетического материала. И теперь, ребята, у вас большие проблемы. Потому что имитация потребления пищи – это одно. А зарядка аккумуляторов – совсем другое. И если в ближайшее время не найти свежие аккумуляторы, ваши дамы превратятся в трупы.

– В трупы? – с ужасом переспросил Каин.

– Машины не могут стать трупами, – заметил я.

– Соображаешь! – похвалил купец. – Значит, они превратятся не в трупы, а в утиль. Такой себе натуральный утиль, который успешно разлагается и воняет. Это меняет дело?

Я промолчал, сдерживаясь, чтобы не ударить его в глаз пальцем. Получилось. Неужели я становлюсь цивилизованным человеком?

– Ладно, – хмуро сказал купец. – С матчастью пока всё. Нам ещё с Марой работать… Рыжий, воду.

Я набрал воду. Он тщательно вымыл руки и вновь опустил ладони в карманы, но Елена теперь почти не дёргалась, только стонала. Из неё всё текла и текла розовая муть…

А я раздумывал, какая к депу разница? «Люди-машины»… Живому существу больно, а я привязан к этому существу. И нет мне никакого дела: родили мою женщину или её сделали на фабрике. Главное – она моя женщина. Она выхаживала меня, заботилась обо мне, переживала за меня. Как ни крути, теперь я должен. И я за неё в ответе. «Разумно – не разумно…» чушь и заблуждение! Потому что вопросы совести умом решают только цивилизованные люди. Мы, дикари, решаем такие вопросы сердцем…

Когда мы вошли к Марии, она была в сознании.

– Я всё слышала, – тихо прошептала она. – Пусть Каин выйдет, ноги мне держать не нужно.

Каин дёрнулся к выходу, но под тяжёлым взглядом купца остановился и положил руки на колени моей любимой…

 

6. ИВАН КУПЧЕНКО

Тюремные изоляторы всегда устанавливали неподалеку от станций Перехода, чтобы недалеко было вести жертву к месту казни… Разумеется, «казни»! Как ещё назвать процедуру, после которой «испытателя» никто никогда не видел?

Заключённого приводят на станцию и под предлогом пересылки в другой изолятор отправляют по «левому» адресу. Шифр отправки записывают в протокол эксперимента и терпеливо ждут, что будет дальше. Бывает, узник после минутного отсутствия опять появляется в камере. Это если бедолаге «повезло», и его вернула приёмная станция по адресу отправителя. Реже – звонят по телефону с какой-то из цивилизованных станций, на которую фортуна перенесла удачливого зэка.

Реальные шифры, по которым можно перейти, скажем, из Москвы в Калугу и обратно, представляли собой буквенно-цифровой код о двенадцати символах.

Изменение одной цифры или буквы, как правило, приводило к безвозвратной утере испытателя. Это было хорошо и плохо.

«Хорошо» потому, что в цивилизованных анклавах: Московия, Питер, Архангельск – не было проблем с изоляцией психопатов и социопатов всех мастей и оттенков. Два вида наказаний за проступки: камера переноса или общественные работы. Так общество экономило на палачах. Вместо них – мы, связисты. А казнь носит гордое имя – «эксперимент».

Каждый из нас надеется, что именно ему повезёт: выпадет заветная комбинация символов, после которой узника обнаружат на какой-то известной станции. О! Это триумф. Это праздник. Это торжество разума над его величеством случаем.

И такое случалось! За последние десять тыщ отбоев с полсотни станций открыто для двустороннего пользования. Шифры для каждого анклава – самая большая государственная тайна. Объект торговли на самом высоком правительственном уровне.

Скажем, если нашего испытателя заносило в Архангельск, то Север у нас интересовался стоимостью кода своей станции. Мы же, естественно, не спешили эту цену назвать. А с передачей обнаруженного кода «спешили» ещё меньше.

Но если их зэк ОТТУДА «залетал» в наши края, вдобавок на стратегически важном направлении, то ситуация менялась, в этом случае мы выступали в роли просителей.

Иногда зэку везло: приёмная станция возвращала автоматически. В этом случае на пульте отправителя высвечивался адрес станции, где только что человек побывал, и в камеру переноса входил сам связист. Главное правило в таких экспериментах – не дёргаться. Оказавшись на «той стороне», до возвращения на родину нужно осмотреться и решить: имеет смысл выходить из приёмной камеры «той стороны» или ну его к депу. А если решился всё-таки выйти, то обратный адрес, по которому можешь сам себя отправить, записан несмываемыми чернилами на руке. На всякий случай. Чтоб если потерять, то вместе с руками.

Впрочем, это я уже нагнетаю: в Московии нет связистов, которые бы не знали основные коды наизусть. Но сама главная шифровальная книга, в которой хранятся коды переходов, хранится за семью замками. Ещё не хватало перебежчиков, которые бы торговали государственными секретами с вероятным противником.

Парадокс, конечно.

Для расширения сети переноса связисты должны бродить по Краю и настраивать «дикие» станции на адрес головной конторы. С другой стороны, всякий связист представляет большую опасность для метрополии, поскольку, обладая шифрами, сам по себе является секретоносителем – лакомым кусочком для разведслужб соседних анклавов.

Поэтому путешествия по Краю для меня сопряжены с дополнительными рисками и опасностями. Враждебна ко мне не только Природа: «чужие» мечтают меня захватить с целью допроса с пристрастием, а «свои» по возвращении никогда не доверяют. Всегда следует быть начеку. Иначе недолго превратиться в сухую жестянку из-под пива: смятую, сморщенную, с откусанной третью и капельками оплавленного металла по краю…

Резко останавливаюсь, шумно переводя дыхание, и осматриваюсь.

Тревога – это не только то, что происходит вокруг. Тревога – это и то, что шепчет тебе изнутри. Подсознание не зря показало мне банку от пива. Плюс тревожные ассоциации несколько раз привели размышления к слову «опасность». Значит, эта самая опасность не за горами, а прямо здесь, передо мной, под ногами.

Склоняюсь над грунтом. Пот ручейками стекает к носу и крупными каплями падает в сиреневую пыль. Именно так – в сиреневую.

Граница сиреневой пыли плавной дугой бежит вверх по склону и теряется за гребнем. Ещё один шаг, и я заступил бы за эту черту.

«И в чём тут опасность? – подумал я. – Стоило из-за таких пустяков тормозить?»

Я уже поднял ногу, но замер, так и не решившись продолжить движение: «Может, и не стоило, но проводить эксперименты на себе – точно не стоит».

Присмотревшись внимательнее, я нашёл ещё одну странность: с этой стороны, где грунт серый, встречались куски гравия и редкие травинки и даже кустики, а на «сиреневой» стороне ничего не было: однородная, порохообразная поверхность, больше всего напоминающая густой слой свежего цемента. Только не серый, а сиреневый.

Я отступил, отыскал булыжник величиной с кулак, отошёл шагов на десять и бросил камень в центр сиреневой лужайки. Ничего не произошло. Булыжник ушёл в прах целиком, без остатка. Показалось странным, что камень не приподнял облачко пыли. Поверхность не зарябила, как если бы это была вода, и на месте камня не приподнялся холм, как если бы это был песок…

«Зыбучие пески?»

Я бросил ещё несколько камней. С тем же результатом. В одной из попыток мне показалось, что в момент соприкосновения камня с пылью засверкали крохотные искорки.

«Показалось», – решил я, бросив ещё пяток камней и не увидев никаких искр.

Через минуту интерес к удивительной пыли угас. Следовало спешить за леталкой, а не изучать тактико-технические характеристики неизвестного явления природы.

Я снова побежал, теперь уже внимательнее присматриваясь к почве под ногами. Сиреневые пятна встретились ещё несколько раз. Но теперь я их просто огибал, не останавливаясь… Понемногу мысли вновь вернулись к насущным проблемам: поверил Михалыч психоблоку дружинника или нет? Хотелось бы, чтоб поверил. Горячих голов в Московии всегда хватало. А чтоб дров наломать, много ума не нужно – только большие погоны. С другой стороны, а что они могут?

А если бы и могли, зачем?

Скорее всего, Данилу допросят в рабочем порядке, на опознание пригласят прямого начальника, да и отпустят, поблагодарив за службу. Новости о питерцах и хохлах сделают его героем… какие ещё нужны свидетельства успеха и удачи? Счастливчик, деп его побери.

А мне тут бегать…

 

7. КАИН ГУДЛАЙ

В десяти шагах от буксира я упал на растрескавшийся от зноя грунт. Меня трясло и мутило. Я отламывал от трещин комья сушёной земли, давил их в кулаке до горсти мелких камешков, потом растирал ладонями в пыль и вытирал этим порохом лицо. Потом попробовал эту пыль жевать – никакого вкуса, только песок на зубах. Наверное, я был похож на депута, потому что лошадь Пека вскоре начала похрапывать и коситься в мою сторону.

Легче не становилось. Не отпускало. У меня не было сомнений, чем именно я только что занимался, но озвучить это знание не мог даже в мыслях. Поэтому я принялся разглядывать лошадь. А она, хрустя гравием, развернулась и уставилась на меня.

Гляделки, значит. И что интересно: никаких скаток или тюков.

Чему удивляться? «Длинным рукавом» купец ещё в Калуге мог отправить шмотки к своему озеру. Таким же образом, прямо оттуда, от озера, забросил фандр на свой склад где-то в Москве. Пек ничего с собой не возит. Зачем? Он просто переезжает от склада к «фабрике» и обратно. И схрона у него никакого нет. И тварь, которая едва не прибила Рыжего, погибла от его рук. Как спастись, если пальцы противника со ста шагов разрывают тебе сердце?

«Мы с самого начала были у него в руках, – горько подумал я. – В самом что ни на есть прямом, буквальном смысле».

Купец играл с нами! И Булыгу, вполне возможно, укатала не ботаника Рыжего, а карманы Пека.

По всему получается, что «фандровый путь» – это всего лишь дорога, по которой купцы разъезжают между своими «цехами». Они вообще ничего не везут: один «длинный рукав» неподалеку от места продажи, второй – рядом с озером. Всё что купцу нужно: закупить ткани и перебросить их через «рукав» к озеру. Потом добраться до озера, «сполоснуть» в заветных местах вещички и уже как фандр забросить обратно на склад. А полукафтан с «длинными карманами» – подлое и могучее оружие. Подлость в том, что никто не ждёт нападения от человека, руки которого в карманах. А «могучее» – потому что спастись от него невозможно…

Из крепости выскочил Рыжий, освободил миску от розовой жидкости и юркнул обратно.

«При любом раскладе мы с Рыжим не жильцы, – подумал я. – Вот как купец приведёт в порядок инкубаторы, так лапы нам в кишки и запустит. Мы сейчас единственные, кто знает о его самом сокровенном. И работорговлю ему наломали. По всему выходит, что хохлы купцов через перевал пускают в обмен на человечий материал. Он ещё об ускорителях обмолвился. Это что же: Шостка своих широких бойцов пачками готовит? А зачем им столько? Воевать собрались? С кем?

И сбежать от Мутного не получится. Куда я побегу? И далеко ли? Разве что на лошади…»

Я посмотрел на лошадку купца и тяжело вздохнул – я точно знал, что мне не справиться с этим животным. Рыжий, точняк, смог бы. Рыжий с чем угодно справится. А я – нет. Ещё бы знать, в какой стороне Переход, мимо которого мы пролетели. А дружинники – молодцы! Как увидели буковку заветную, так и сдриснули: ни «до скорого», ни «спасибо, что подвезли». А ведь, если б не я, хренушки служивые домой бы вернулись…

Когда Рыжий меня растолкал посреди отбоя, он же ни словом не обмолвился про девушек. Только шепнул, что охрану снял, можем двигать. Ну я и «двинул». И дружинники ни о чём не спрашивали. Наверняка они так с закрытыми глазами на буксир и влезли. Чтоб, значит, поберечь глаза от яркого света. И прямо в передней на ковёр легли. Досыпать. Это Рыжий командовал: «право-лево». Что я, дорогу помню? Мне командуют – я фандровой паутиной пошевеливаю: в нужных местах на пультовых перильцах ткань разглаживаю. Леталка и летит: «выше-ниже-туда-сюда». Большого ума не нужно.

Даже когда Рыжий попросил «на минуточку остановиться» возле высокого здания на отшибе, я ничего не заподозрил: подлетел к самым окнам второго этажа.

Ага, остановился один…

Рыжий и шагнул в одно из окон.

Сперва Мару вынес. Потом Ленку… А следом хохлы попёрли… вот это был шухер!

Да я, точняк, половине города жизнь спас! Если бы я вовремя не отчалил, он бы в фандре купца их всех порубил! А так только двоих… или троих? Не помню. Да я и не присматривался. Я же здесь, на носовой палубе, «право-лево»… говорил уже. Сражение на корму переместилось. Там и дружинники подключились. Ну как же: «Наших режут!» Идиоты! Не могли, что ли, под шумок Рыжего скрутить? А у меня, пока они там сталью искрили, видения начались. Прикиньте: радуга с земли в небо поднимается. Только не дугой, как после дождя бывает. А прямым столбом дыма. И цвета не по длине уложены, а поперёк столба. И пришло мне в голову, что это и есть тот самый антифандр, о котором купец толковал. Вот почему у него к Люблину прорваться не получается. Потому что «одноногих радуг» не видит.

Так и полетели. Рыжий время от времени к инкубаторам бегал, здоровьем интересовался. Дружинники долго шушукались, а как Переход увидели, так и чухнули. Рыжий только ручкой им вслед помахал и неприличным словом напутствовал. Но они так торопились, что не обернулись, наверняка не услышали.

А потом я проголодался. И пить захотелось. А Рыжий только посмеялся: «Терпи, – говорит, – помнишь, что Ленка сказала: пустыня после Кролевца начинается. А до Кролевца где-то купца отыщем. Купец – это сейчас наше главное и основное!»

Купца-то мы отыскали. Он навстречу шёл. Вот только не спешило наше «главное и основное» с разносолами. Да и сейчас не торопится…

А что, если у него еда в сумках?

Лошадь Пека трубно заржала, ударила копытами по булыжнику и попятилась, как будто эта мысль прочиталась у меня на лице.

«Подумаешь! – сказал я себе. – Ещё немного потерплю. Какая разница: сытым умирать или на голодный желудок? Голодным, точняк, лучше. Одним мучением меньше».

И лучшее из всех возможных в моём положении занятий – это попросить прощения у Создателя за жизнь свою бестолковую. Потому что бездарно я жизнью своей распорядился. Глупо и бессмысленно…

За спиной послышался шорох. Я обернулся. Вскочил на ноги.

– Не шуми, – попросил Иван.

– Не буду, – пообещал я.

Я чувствовал такую благодарность к этому человеку, какой не испытывал даже при прощании с дядей Хаемом, когда он без просьб и уговоров решил вернуться в ад, чтобы спасти мою родню. Ещё бы: на этот раз в ад вернулись за мной!

Иван посмотрел на лошадь и опасливо покосился на буксир.

– Как думаешь, они скоро оттуда выйдут? – спросил дружинник.

Какие же всё-таки люди разные! Данила сбежал, а этот остался. Не иначе как за Рыжим вернулся. Не смог уйти, не отомстив за товарищей.

– Скоро, – сказал я, усаживаясь на землю. – И поэтому ты меня выслушай, а что делать – решай сам. Как купец выйдет, я предложу ему пересечь Руину. Купец родом из Люблина. Вернуться на родину – его главная мечта. Вприпрыжку согласится. А тебе главное и основное – никаких резких движений. Считай, что у него секретное оружие.

– Какое?

– Секретное, – с вызовом повторил я. – Если скажу – выдашь себя с головой. И он нас прикончит.

– А Рыжий?

– Рыжему я предложу вернуться через Переход в Калугу за Библией. Купец как-то обмолвился, что такие книги в Лемберге идут по цене буксира. А Рыжий хочет идти дальше. Он ищет Тьму. Ему нужна леталка и пилот. Я пообещаю ему книгу и содействие. Рыжий вернётся в Калугу…

– Он же знает, что там его схватят, – нахмурился Иван и погладил рукоять меча. Видно, не терпелось ему до Рыжего добраться. – Что же он, дурак, что ли?

– Рыжий в восторге от непробивайки, – напомнил я. – Видел, как он ножи в себя втыкал? Ему сейчас море по колено. Он думает, что всю калужскую самооборону порубить сможет…

– Не понимаю, – вздохнул Иван. – Как только Рыжий пройдёт через Переход, фандр превратится в тряпку.

– Но Рыжий-то этого не знает!

– Это же всюду написано…

Он так и замер с открытым ртом.

– Пасть закрой, – мстительно посоветовал я дружиннику, – не то пчёлка залетит. И не забудь пообещать, что снимешь с меня всё. Иначе лучше тут режь. Не трогал я охранников! Это всё Рыжий. Спроси его. Он сам скажет. Он – честный. И про умения мои забудешь. Не хватало ещё от санитаров прятаться…

– Ничего, что кореша сдаёшь? – спросил Иван.

– Фуфлыжник он, а не «кореш»! Видал, как он меня перед девками опустил?..

А тут и сам Рыжий из крепости вышел. Рот до ушей. Сияет.

Не знают люди, что их за порогом ждёт.

– Ну как там, Рыжий? – спрашиваю. – Что с девушками?

– Порядок! – лучится счастьем Рыжий. – Хорошо, что сидишь, Каин. Недалеко тебе в обморок от восторга падать.

И бросает мне тыкву. Точь-в-точь как те, из которых мы под Брянском пили. Что заботливый – хорошо. Вот только в обморок что-то не падается.

И тут он показывает Библию. Мою. Ту самую. С полочки на стене в лавке Фортанцера. И говорит что-то. Рассказывает. О том, что с Марией и Ленкой теперь всё в порядке. Что купец согласен повернуть на Юг. Что за Библию буксир отдаёт и вместе с нами не прочь сгонять к началу Тьмы. Только я плохо его слышу.

Ветер в ушах. Воет. Насмехается.

А в глазах темно и поблёскивает, будто искры по чёрной пустыне летят.

Я становлюсь на колени и влажным от пота и слёз лицом упираюсь в пыль.

– Господи, Боже мой! – кричу в иссохшую землю громко, навзрыд. – Спасибо за жизнь и что бережёшь мою совесть от подлости.

Молчит Господь. Как вчера. Как позавчера. Как и тысячу лет назад.

Думает. Гадает. Смотрит: разгорится ли новым пожаром ржавая хонда? Или редкие угли так и сольются с кромешным, всепожирающим Светом…

 

1. ДАНИЛА ХОЛОДНЯК

Кожей от санитаров воняло так, что щипало в глазах и першило в горле. Уж и не знаю, чем они там свою одёжку обрабатывают.

Наглые, развязные, уверенные в себе и друг в друге.

На бритых головах – чёрные береты с черепами. Черепок махонький, серебряный, с ноготь величиной, но злой какой-то: ухмыляется и будто в душу заглядывает. У старшего – черепок золотой. Не притрагиваясь, видно: не дутая вещь – настоящее литьё.

Не по себе мне рядом с ними. Дрожь пробирает, как подумаешь, сколько народу эта компания загубила. Монстров они закапывают или нет, никто не проверит. А вот то, что после их ухода в селухе вой стоит, с каким не всякий землетряс провожают, – научный факт.

Поначалу, как увидел с кем в дорогу иду, даже обрадовался. Рота санитаров найдёт на Рыжего управу. А потом опять разобрало – виданное ли дело: только из Заполья человек вернулся, как его опять к депу на темечко отправляют. Несправедливым мне это показалось. И что Тамилкой дали потешиться, не утешает. Я ведь жить с ней хочу, а не тешиться.

Впрочем, грех жаловаться: знатно мы с ней поамурили, отвёл душу.

Хуже, что роту отправляют не со мной вдогонку Рыжему, а в Шостку на разведку – глянуть, что там и как. Уж больно подозрительно у хохлов. Человека всегда должно быть двое. Так ещё с доупаднических времён повелось. Он и она. Мужчина и женщина. А если одни только мужики или, скажем, только бабы, тут санитарному отряду и есть самая работа. Рост и ширина плеч хохлов не смущают, поскольку миролюбиво настроенные эсэсовцы идут исключительно в гуманитарно-познавательных целях: обмен опытом в обнаружении, преследовании и ликвидации нелюдей. Тема, которая во все времена находила самый горячий отклик и сторонников у всех народов. Впрочем, кажется, с питерцами у санитаров что-то не срослось. В учебке по истории что-то такое рассказывали. Не помню… Да плевать мне.

А вот, что по следам Пека отправили только одно звено, не плевать. Как подумаю об этом, сухо в горле становится. Не справиться пятерым санитарам с ковровцем. He-а, никак…

Эх. Недооценило начальство сноровку дикаря. А толково объяснить у меня почему-то не получилось. Только рот раскрываю, чтоб поведать о его бойцовских качествах, в какой-то ступор впадаю. Прямо наваждение какое-то. И лучемёт лейтенанта вряд ли напугает Рыжего. Лучемёт – это такая штука: если достал, то стреляй. А как стрелять, если приказано доставить живым? Жёстко приказано: без живого Рыжего не возвращаться!

А всё потому, что идея Рыжего добраться до Начала Тьмы начальству сильно не понравилась. Крамолу они в этом желании разглядели. Потому и велели: найти и вернуть! Что, конечно же, озадачивает. Плохо я себе представляю: как это Рыжий кого-то послушает. И зачем он им нужен, живой-то? Спросить что-то хотят?

Зато повезло, что в Поле не гонят. Оказывается, за Рубежом у связистов есть станция с известным номером. Как я понял – общественной пользы никакой, туда и не ходил никто: пустыня. Но сейчас пригодилась. Главное, она на ТОЙ стороне. А значит, ударим в тыл: неожиданно и насовсем. Как во всех умных книгах про войну написано…

Переходили чётко и слаженно, пятёрками.

Я был во втором звене. Понравилось, как они работают. Лепестки едва приоткрылись, как первый кувырком выкатился в зал. За ним второй, третий… Когда я вышел, они уже покинули станцию и вместе с первым звеном осматривали прилегающую территорию.

Никудышная территория: знакомый лабиринт каменного бруствера до самого горизонта. Пустое небо, пыль, камень, песок. В километре к западу два торнадо прогуливаются: будто шланги коричневые – волнами идут, изгибаются. Тревожно, конечно. Не без этого.

Зато пеленгатор проснулся, оправдывая расчёт начальства на контакт с беглецами. Жаль только, что масштаб пока неясен. До Рыжего может быть и тридцать километров, и сто тридцать. Проверять будем опытным путём…

Пока осматривались, подтянулись остальные звенья. Убедившись в отсутствии явной угрозы, рота построилась в колонну по три и ленивой трусцой двинулась к горам, тёмными глыбами маячившим на востоке. Когда они добегут до предгорий, им предстоит угадать, в какую сторону поворачивать, чтобы добраться до Шостки. Отважные ребята. Я-то побегу по маяку и к известной цели. А эти… через пустыню в полную неизвестность.

– Данила! – окликает лейтенант Чебрец.

Оказывается, моё звено уже построилось и готово к марш-броску.

Я в последний раз смотрю вслед уходящим героям и спешу занять место замыкающего.

Митрофан Чебрец башней возвышается над остальными бойцами: высокий, жилистый… он бежит третьим. Между нами два человека, но мне кажется, вижу только его широкую спину. Пеленгатор у лейтенанта. Кажется странным, что за пеленгом следит не кросс-лидер, а Митрофан из середины колонны. Но это не моё подразделение. Не мне думать, не мне и командовать.

Темп выбрали скорый, но часто переходили на шаг, и рюкзак, полный провизии и воды, не доставлял особых мучений.

Какое-то время даже казалось, что я вновь на учениях, бегу со своим взводом, и через часик-другой нас всех накормит заботливая тётя Глаша, повар калужской дружины. А вот Тамилка готовить не умеет, хоть и старается. Что удивительно – нам обоим от этого обидно. Я досадую, что не могу искренне похвалить её за старания. А она на себя злится – что угробила продукты, время, силы… а оно «никакое»: пресное и противное. Неужто дело в продуктах? Срок годности истёк или неправильное хранение? Ведь Глафира Никитична продукты со складов дружины берёт, а Тамилка с рынка приносит. Когда вернусь, нужно будет попросить на кухне пакеты сушёных овощей. Интересно, вкус появится?

Лейтенант отлаивает «шагом». Раскалённый воздух пылью царапает глотку, вытираю пилоткой потное лицо, оглядываюсь: шпиль станции Перехода скрыт изломанным горизонтом, торнадо не наблюдается. Однако пыль мы подняли изрядную. Тем, кто впереди, – легче: у них воздух чище. Зато я к дому ближе. А значит, путь назад короче. «Назад…» Качаю головой и чувствую горечь. Погоня только началась, и где, в каком месте мы повернём обратно, даже депу неизвестно. Если Рыжий уломает купца двинуть к Лембергу, считай, повезло: там сразу несколько зарегистрированных станций Перехода. Возвращение будет скорым и лёгким. Допрос в карантине – не в счёт: перетерпеть, а там, глядишь, и Сальтан обещание исполнит, квартиру даст. Или даже сруб…

Но если они двинут на юг, то и преследование затянется, и обратный переход не покажется ласковым: понятное дело, сколько пешачил туда, столько мотать обратно. Невесёлая, прямо скажем, перспектива. На леталках оно, конечно, проще. Но вот вопрос: как отнесутся мои новые приятели к необычным способностям Каина? Принять услугу от монстра санитары не могут. Им это уставом запрещено. Но если они прижмут Каина, то Рыжий в стороне стоять не будет. Значит, и Рыжего в чирву? Ну разве что вшестером… А почему это я Ивана и себя не посчитал?

«Бегом», – голосит лейтенант.

И ещё вопрос: а как они, собственно, собираются Рыжего возвращать? Лейтенант – парень ушлый, не без фанатизма: у него приказ, и, пока последний боец в землю не ляжет, он будет приказ исполнять. Но и у Рыжего не всё в порядке с головой: ему сельский сход поручил дракона отыскать. Того самого, что не даёт солнцу с неба спуститься. И лейтенант СС Рыжему не указ… и торнадо Рыжему не указ, и секты… ему вообще никто не указ. И мы все ему только обуза. Как он жаловался под ураганным дождём, что из-за нас ему нужно под навесом отсиживаться, вместо того чтобы по болоту весело шагать?

И когда встретятся эти два фанатика, на кого поставить, кого поддержать?

Лучше, конечно, вернуться… факт. Посему ставить нужно на санитаров. Но их всего пятеро. Не справятся они с Рыжим. Даже если мы с Иваном пособим, неизвестно, что получится. Тем более приказ ясный: только живым! Рыжего живым от намеченной им цели повернуть? Наверное, проще реку в прыжке остановить.

Вспоминаю, как в детстве река на меня рванула. Мама спасла: одной рукой в дерево вцепилась, другой меня держала. Когда люди на лодке прибыли, битый час не могли меня от неё оторвать. Спорили, что проще: руку ей отрубить или меня из куртки вытащить. Потом кто-то сообразил, что рубить-то придётся на моей спине. Так и осталась там моя лепиха, за которую мать треть отбоя меня из-под воды поддерживала…

Детские воспоминания сбивают с ритма, спотыкаюсь, а Митрофан, слыша за спиной мою иноходь, тут же даёт команду «шагом».

Я благодарен ему за эту короткую передышку, но проснувшийся ужас не отпускает: ледяной рукой оглаживая затылок, запуская стылые пальцы глубоко в сердце.

«Бегом», – командует лейтенант.

Куда он так спешит? Чужая, незнакомая местность. Об этих краях ничего не известно. Здесь не то чтобы бежать, ползти смертельно опасно.

Отпускаю соседа чуть дальше положенных трёх метров и послушно набираю скорость… спереди доносится истерический крик. Вопль, полный отчаяния и боли. Кричит кросс-лидер. Следом заходится криком ведомый.

Колонна рассыпается. Санитар, который бежал перед лейтенантом, визжит, как поросёнок на живодёрне. Все остановились: голова первого, пуская чёрные струйки дыма, исчезала в сиреневом грунте. Что показалось особенно жутким: эмблема на берете потемнела от копоти, а потом растеклась в серебристую кляксу и всосалась в пыль. Второй санитар погрузился по грудь и уже молчал. Чебрец ухватил его за шиворот и удивительно легко перебросил на безопасное место. Через мгновение становится понятна лёгкость, с которой он это сделал: от санитара остались только рука, плечо, шея, голова… и чёрный берет с глазастым черепом.

Крови не было. Изнаночная сторона груды мяса покрылась румяной корочкой, издавала приятный шашлычный запах, но не кровила.

Все сгрудились над останками, обильно потея и тяжело дыша.

Я отыскал неподалеку сухостой и выломал палку. Мои «опыты» лишь подтвердили очевидное: гладкая сиреневая поверхность охотно «заглатывала» любой предмет, которому не повезло к ней прикоснуться. Через час мы скормили сиреневой напасти всё, что пыталось расти в радиусе полкилометра. Попутно нашли ещё два опасных участка.

По счастью, сиреневая почва была ясно различима на фоне серо-коричневого грунта. Помимо цвета, опасные участки выделялись гладкой поверхностью, на которой не было ни бугорка, ни травинки.

Чебрец в сторонке долго советовался с рацией: то ли предупреждал основную группу, ушедшую к горам, то ли просил у них подкрепление, в связи с убылью личного состава.

Или и то и другое.

Когда лейтенант дал команду продолжить движение, я ногой спихнул останки санитара в сиреневую смерть. Эсэсовцы внимательно следили за кремацией, но едва я подумал, что это очень удобно: не нужно ни копать, ни закапывать, – как они все разом глянули на меня.

И тут-то я понял, что совершил непоправимую ошибку.

Мне показалось, что сейчас они забросят меня в самый центр этого сиреневого кошмара. Но они опомнились. Лейтенант, тот самый, что со злым золотом на берете, негромко скомандовал: «Завулон вперёд, Холодняк замыкающим», – и мы продолжили свой бег. Теперь было понятно, почему пеленгатор в середине колонны, а не в её голове. А ещё я радовался, что бегу последним. Если кто-то из санитаров окажется у меня за спиной, придётся всё время оглядываться или бежать боком, приставными шагами.

 

2. МУТНЫЙ ПЕК

Раскачивание тускло-серого шара завораживало.

Чёрный, натянутый в тугую струну трос поднимался к высокому потолку башни и терялся в сумерках глухих мрачных стен.

Пека клонило в сон. Гипнотические возвратно-поступательные движения маятника производили на него совсем не те впечатления, на которые рассчитывал жрец науки.

– Этот эффект можно объяснить только вращением планеты. Пока маятник совершает полный цикл между крайними положениями, планета успевает повернуться. Угол очень мал, но по мере роста числа колебаний эти углы складываются и достигают значений доступных наблюдению. За два отбоя маятник отклоняется…

«Неужели он собирается держать нас здесь два отбоя?» – с отчаянием подумал Пек, скосив глаза на Рыжего. Дикарь стоял прямо и, приоткрыв рот, следил за шаром. Он был готов ждать «доступности наблюдения» не два, а двадцать два отбоя: терпеливо, внимательно, настороженно.

Пек покачал головой: «Поразительная тяга к знаниям! Никогда бы не подумал, что крестьяне столь живо интересуются устройством мира и парадоксами геодезии».

Рыжий, уловив внимание Пека, повернулся к нему:

– Здорово, правда? – и тут же обратился за разъяснениями к жрецу: – Но если Земля вращается, Солнце должно двигаться? Почему не заходит Солнце?

Пек вздохнул. Непосредственность, с которой дикарь воспринимал события и окружающий мир, вызывала зависть. «На месте Рыжего, – подумал купец, – я бы сбежал минувшим отбоем. Как увидел Данилу с санитарами, так бы и сбежал. Вместе с инкубами. Каин со страху едва не обделался. Разумеется, первый претендент на санацию. Потому и не решаемся двигаться дальше: как они увидят наши облёты невидимого, так всё и откроется. А если эсэсовцы узнают, из какого теста сделаны девушки, то и их… и меня… Даже Иван, хотя, казалось бы, что ему, – и тот напрягся… да и сейчас напрягается. Видать, тоже есть счёт к эсэсовцам… впрочем, у кого его нет?»

«У Рыжего, – сам себе ответил купец. – Рыжий никому счетов не предъявляет. Живёт проблемами текущего отбоя в тепле первобытной дикости».

Пек припомнил интерес, с которым Рыжий забросал санитаров вопросами. А те, разумеется, с ответами не тянули. «Вот уж кто уверен в своей правоте. Прямо показатель какой-то. О масштабе негодяя можно судить по категоричности его ответов». На душе сделалось гадко. «Неужели эти мерзавцы настроят Рыжего на свой, эсэсовский лад? – подумал Пек. – Неужели он станет таким же, как они?»

– Помимо собственного вращения, Земля движется по круговой орбите вокруг Солнца, – невозмутимо бубнил жрец. – И если период обращения планеты вокруг светила совпадет с суточным вращением, то Солнце на небесной сфере будет казаться неподвижным.

«Интересно, что дикарь понял из сказанного?» – снисходительно усмехнулся купец, но, присмотревшись к Рыжему, понял, что «дикарь» понял всё. Рыжий с ужасом смотрел себе под ноги, будто заметил стремительное движение внезапно ожившей незыблемой твердыни.

«Нужно вмешаться, пока жрец окончательно не заморочил парня своими суевериями», – решил Пек и доброжелательно улыбнулся:

– Ещё одно доказательство бытия Божьего? Какова вероятность, что период обращения планеты вокруг светила и период вращения планеты вокруг своей оси совпадут настолько, что Солнце замрёт на небе неподвижно? А ведь ещё должно исполниться условие, чтобы ось вращения Земли была строго перпендикулярна плоскости её движения вокруг звезды. Иначе Солнце хоть немного, но плавало бы по небу!

– На самом деле, прецессия Солнца доказана, – спокойно возразил жрец. – Яркость светила не позволяет вести прямые наблюдения за его смещением, но изучение тени даёт ясное представление об этом явлении. Пойдемте со мной, я покажу.

Пека не обрадовало предложение выйти из сумрачной прохлады в ослепительный зной, но, к его облегчению, жрец повёл через южные ворота и двигался строго в тени башни.

Жреца звали Сергей, и Пеку он чем-то напоминал погибшего Булыгу: такой же маленький, тихий, неприметный. Рассеянный взгляд, кроткое, чуть удивлённое выражение лица, редкие волосы… тем поразительней казался его интеллект, позволивший построить непротиворечивую картину мира исключительно на собственных рассуждениях и опытах.

Через несколько минут они оказались у самой границы тени. Площадку, где заканчивалась тень башни, когда-то плотно утрамбовали и гладко зачистили. Два десятка металлических шариков были выложены овалом, в который упирался угол тени, образованный стеной башни и её кровлей.

– Я это место называю обсерваторией, – тихо сказал Сергей. – Тень совершает эллиптическую прецессию с периодичностью в девяносто отбоев. Мне кажется логичным предположить, что это и есть время, за которое планета обращается вокруг Солнца. Тогда и вокруг своей оси планета делает полный оборот за это же время. Мне оставалось только соотнести это время со скоростью вращения плоскости качаний маятника, чтобы получить значение широты, на которой мы находимся, и сравнить её с положением Солнца.

Жрец сделал паузу, чтобы слушатели могли поразмыслить над сказанным.

Пек не очень хорошо понимал, к чему жрец ведёт. Но обстоятельность, с которой Сергей обосновывал каждый шаг своих рассуждений, впечатляла.

– Не понимаю, – сказал Рыжий. – Много непонятных слов. Если ты соотнёс то, что требовало соотношения, почему просто не скажешь, что получилось?

– Получился пятьдесят один градус. Это угол к горизонту, под которым мы наблюдаем Солнце, – ответил Сергей. – Если мы получили одинаковое значение широты места, в котором находимся, двумя разными способами, значит, оба расчёта верны. Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца.

– Прецессию можно объяснить и менее фантастическими допущениями, – сказал Пек.

– Ты можешь пояснить смещение маятника в предположении, что Земля неподвижна? – удивился жрец.

– Запросто! – Пек пренебрежительно усмехнулся. – Представим себе, что в центре магмы продолжает вращение массивное ядро. Поскольку его движение затруднено плоскостью, на которой удерживается система Земля – Солнце, ядро совершает биения, наподобие гигантского эксцентрика. Вот эти биения и улавливает ваш маятник. В последнее время вращение ядра стабилизируется, и этим объясняется сокращение числа землетрясов, а реки всё реже «прыгают». Пройдёт ещё какое-то время, биения ядра прекратятся, и маятник будет раскачиваться строго в заданной плоскости. Сколько времени ты наблюдаешь за своим железом?

– Это свинец, – дрогнувшим голосом поправил жрец. – А если бы я сказал, что в качестве грузила мы использовали железо, ты бы вспомнил о магнитном поле планеты?

– Обязательно! – кивнул купец. – Но ты не ответил…

– Три сотни отбоев. В настоящее время мы проходим четвёртый цикл прецессии. Отклонений пока не обнаружили.

– Но в книгах написано, что один оборот вокруг своей оси планета совершала за один отбой, – напомнил Пек. – А у тебя – девяносто.

– Верно, – не стал спорить жрец. – А также написано, что полный оборот вокруг Солнца Земля совершала за триста шестьдесят пять отбоев.

– Ты не находишь это странным? – Пек чувствовал облегчение, а потому не скрывал насмешки. – Может, всё-таки ядро?

– Есть и более странные вещи, купец, – лицо жреца оставалось безучастным. – В книгах написано, что радиус Земли – больше шести тысяч километров. Но на самом деле – только три.

– Чего «три»? – не понял Рыжий.

– Три тысячи километров, – терпеливо пояснил жрец. – А должно быть шесть!

– И как ты это определил? – недоверчиво спросил Пек.

– По тени. Измерил длину тени вертикального пятиметрового шеста здесь, в Ромнах. С этим шестом дошёл до Миргорода, установил его вертикально там и снова измерил длину тени. Она увеличилась на десять сантиметров. Расстояние между Ромнами и Миргородом девяносто километров…

– И получилось три тысячи? Ты уверен в расчётах? И почему думаешь, что Ромны и Миргород на одном меридиане?

– Я с этим шестом дошёл до большой воды, – тихо сказал жрец, – я видел границу тумана. Двигались строго на юг. Прошли восемьсот километров. С этого расстояния Солнце наблюдалось под углом тридцать шесть градусов к горизонту. Все измерения подтверждают величину радиуса в три тысячи километров. Отклонения остаются в границах погрешности оценки расстояния.

– И как вы измеряли пройденное расстояние? – Пек вдруг почувствовал злость.

От былой сонной одури не осталось и следа. Теперь от непрошеного вторжения в привычное миропонимание у него всё сильнее болела голова.

– Шли тремя группами. У всех – пятиметровые шесты. Первая группа устанавливает свой шест, вторая и третья группы уходят на расстояние, с которого шест имеет угловой размер пяти сантиметров, если смотреть на линейку с расстояния в один метр. Значит, ушли на расстояние сто метров. Вторая группа устанавливает второй шест, третья группа уходит на такое же расстояние, только теперь ориентируется по двум шестам, чтобы первый шест «прятался» за вторым. Когда установлен третий шест, первая группа снимается с места и обходит вторую и третью группы. Проходит свою сотню метров и устанавливает первый шест. Десять «перекладок» шеста – километр, сто – десять километров. Тысяча – сто километров. Ориентацию не сбивают ни рельеф, ни сиреневые топи. Когда проходили воду, ориентировались по горизонтальному створу из двух шестов. По возвращении все измерения повторили. Ошибки нет.

– А как выбрали стартовое направление?

– Вот наше стартовое направление, – на губах Сергея мелькнула грустная улыбка, он рукой указал на тень башни. – Вот так и ориентировались, по тени зернохранилища.

– Зернохранилища?! – воскликнул Рыжий. – Ты хочешь сказать, что в этой башне хранилось зерно?

– Мы сделали такие выводы по остаткам зерна и механизмам, которые приводили это зерно в движение…

Но Рыжий его уже не слышал. Потрясённый, он повернулся лицом к башне и широко развёл в стороны руки:

– Депут меня подери! Сколько нужно людей, чтобы они могли наполнить зерном такой амбар? Какие площади посевов!!! И сколько нужно народу, чтобы сожрать это зерно до следующего урожая?

Пек почувствовал укол ревности. До сих пор только ему удавалось удивлять дикаря.

– Ваш Край достаточно богат, чтобы оплатить расходы на такую экспедицию? – неприязненно спросил он жреца.

– Экспедицию оплатил Институт, – с достоинством ответил Сергей. – У нас много военно-прикладных разработок, за счёт которых кормимся и можем позволить себе масштабные геодезические исследования.

– Военно-прикладные? – оживился Рыжий. – Например?

– Я не вправе обсуждать с вами эти вопросы. Обратитесь к городничему. Он вам расскажет, что посчитает возможным.

Пек представил, как этот тщедушный малый с усталым голосом и прозрачными глазами, шагая по своей тени, тащит палку в три своих роста… Теперь жрец вызывал уважение и даже опаску.

– Кстати, о зернохранилище, – виноватым голосом продолжил Сергей. Судя по всему, ему было неловко за свой отказ обсуждать «военно-прикладные разработки». – По времени падения с башни свинцовых шаров мы определили величину ускорения свободного падения. Она гораздо меньше привычных девять и восемь!

– Девять и восемь чего? – встрепенулся Рыжий, но купец, предчувствуя недоброе, не позволил Сергею ответить.

– Это очевидно, – сказал Пек. – Ускорение свободного падения – характеристика гравитационного поля планеты. Если Земля разбилась о Дно Мира в лепёшку, то изменилась её форма и распределение массы. Сегодня сила тяжести гораздо меньше, чем она была до Упадка. Это тривиально!

– Наши наблюдения приводят к нетривиальным выводам, – тихо сказал Сергей.

– Надеюсь, ты вправе их с нами обсудить? – не сдержался Пек.

Но жрец оказался равнодушным к колкостям:

– В экспедиции мы сделали множество промежуточных измерений. Радиус окружности, по которой мы двигались, был постоянным.

– Ого! – сказал Пек.

– И что это значит? – спросил Рыжий.

– Это значит, – вместо жреца ответил Пек, – что планета, на которой мы живём, – шар, а не половинка эллипсоида, которым она должна была стать после столкновения с Дном Мира.

– По ускорению свободного падения и радиусу этого шара нам не составило труда вычислить массу планеты. Она составляет три четверти земной…

Но Рыжего больше волновала лоция предстоящего маршрута, а не споры относительно формы и массы Земли.

– Ты сказал, что дошёл до тумана, – напомнил он жрецу. – Это что такое?

– По мере движения на юг лучистая энергия, поступающая от звезды, уменьшается. Значит, где-то проходит граница точки росы: когда температура воздуха достаточно низка, чтобы водяные пары конденсировались и уплотнялись.

– Теории! – не выдержал купец.

– Я эту «теорию» видел собственными глазами, – с достоинством ответил жрец. – Свою экспедицию мы завершили на крутом обрыве, с которого открывался удивительный вид: до самого горизонта долина была затянута плотными облаками. Когда мы начали спуск, то попали в густой туман. Внизу нас ждала солёная вода и необычное для реки волнение. Я думаю, что это море. Вскоре мы повернули назад, поскольку не были готовы к такому испытанию. Кроме того, плохая видимость делала измерения невозможными.

– Надо думать, – кивнул Пек.

Когда Рыжий позвал его смотреть на «летающий шар», он и представить не мог, насколько далеко можно продвинуться в исследовании мира с помощью палки, свинца и верёвки. Результаты ромненских исследований оглушали. Но если они справедливы, почему эту планету до сих пор называют Землёй? Об этом открытии лучше помалкивать. А ещё лучше – поскорее забыть.

– Я слышал, вы направляетесь к началу Тьмы? – неожиданно спросил жрец.

– Допустим, – осторожно сказал купец.

– Ваша леталка позволит пересечь море. Если вы доберётесь до широт, где Солнце касается горизонта, прецессию светила можно будет легко наблюдать. Во-первых, солнечные лучи будут проходить по более длинному пути в атмосфере. Во-вторых, если пройти ещё дальше, будет виден не весь солнечный диск, а только его край. На Солнце можно будет смотреть без опаски за зрение.

– Если Земля вращается, – хмыкнул Пек.

– Она вращается, – уверенно заявил жрец. – Не сомневайся!

– Ты всем гостям города рассказываешь о своих открытиях?

– Нет, – вздохнул Сергей. – Не всем. Работы много, и времени жалко.

– А на нас, значит, тратить время не жалко?

– Интерес у меня, – сказал Сергей. – Хочу напроситься к вам в проводники. Со мной вы доберётесь до тумана быстро и без приключений.

– Приключений?

– Есть несколько специфических мест, где мы теряли людей: зелёная тень, фиолетовая тля, зыбь…

– Но тебе-то зачем?

– Вы же не остановитесь перед туманом? Я думаю, когда температура упадёт ещё ниже, избыток пара выпадет осадками и небо очистится. Мы сможем увидеть нечто необычное. В тех широтах должны быть видны звёзды. Чтобы убедиться во вращении Земли, достаточно будет понаблюдать за ними.

– Звёзды! – Купцу показалось, что Рыжий сейчас захлопает в ладоши. – Мы увидим звёзды! Побегу скажу Каину. Про звёзды в его книге написано. Он сам рассказывал…

 

3. РЫЖИЙ ХОНДА

– А теперь в синий треугольник! – У Мары изумлённо-радостное лицо.

Елена заливается звонким смехом. Такие лица можно увидеть у детишек, когда им вместо рисовой каши дают кукурузные хлопья. Хлопья везут из Владимира, как ценное лакомство. Доупадническое, конечно. Кто же теперь с такой переработкой возиться будет? Съедаем быстрее, чем растёт, а растёт быстрее, чем сажаем.

Принимаю у присматривающего за балаганом парня следующий нож. Парня зовут Мирик. И такое впечатление, что он с детства напуган: круглые глаза, порывистые движения, плечи развернуты от меня, будто всё время готов к бегству.

Елена раскручивает колесо. Когда разноцветные фигуры сливаются в мутную размытую окружность, она с визгом отскакивает от барабана, а я бросаю нож. Мирик опускает рычаг тормоза, и задолго до полной остановки мишени видно, что нож по самую рукоять сидит в центре синего треугольника. Смех и одобрительные вопли отдыхающей публики. Весело!

Вдоль обода бегут разноцветные фигуры: круг, квадрат, треугольник… В половине из них уже сидят ножи – моя работа. Вокруг толчея, потеха, смех. В сторонке мрачно кучкуются санитары – смешные ребята, почему-то уверены, что следующим отбоем я поверну с ними обратно.

Мирик протягивает мне очередное лезвие, но сквозь толпу к нам пробивается коротышка с длинными нечёсаными волосами.

– Довольно! – кричит коротышка.

В толпе улюлюкают и свистят.

Хорошо у них здесь! Ярко и красочно. Аттракционы эти… как-то по уму скроено. Надо будет в Коврове такое же веселье замутить.

Что и говорить: неправильно мы живём. Хорошо как-то купец сказал: зачем костьми ложиться под природу, если есть возможность её оседлать?

– Хватит! – сипит коротышка, отпихивая от меня Мирика. – Или пусть бросает за твой счёт.

Тот краснеет и делает несколько шагов назад.

– В чём дело, Зиновий? – кричат коротышке из толпы. – Следующего простака разведёшь, а Рыжий пусть ещё покидает.

Зиновий в ярости бросается на толпу, а та в шутливом испуге расступается перед ним.

Мне не всё понятно из этого обмена репликами, но, что бросать мне больше не дадут – сообразил.

– Выигрыш давай! – требовательно наступает на Мирика Мара.

Елена приветливо машет нам рукой, шагая по свободному от публики коридору между мишенями и мной. Санитары не меняют своего положения, сумрачно и с осуждением наблюдая за происходящим. Парень отсчитывает Маре фантики и с явным облегчением проходит мимо Елены к своему барабану. Смотрю, как он с заметным усилием вынимает ножи из мишеней.

– Теперь мы можем покататься на депутовых шарах! – радостно смеётся Мара, прижимаясь ко мне с правой стороны.

– А корзинки там трёхместные! – горячо шепчет в ухо Елена слева.

Выбираемся из толпы и движемся к огромному шару, насаженному на широкую трубу, вертикально уходящую в землю. Шар рвётся ввысь, это видно по натянутым верёвкам, которые опутывают шар сеткой. Верёвки дрожат и пританцовывают, не давая шару возможности подняться. Неподалеку в небе реют два таких же шара, удерживаемые верёвками. Шары подняты на приличную высоту – в половину башни Сергея.

«Глупо, – думаю про себя, – если вся фишка в широте обзора, то лучше забраться на крышу амбара». Потом понимаю, что подъём на башню и неминуемый спуск оттуда – будут стоить немало сил и пота. А тут – садишься и поднимаешься! Хорошо!

Мара отсчитывает фантики потрёпанному мужичонке в кепке, он кивает на стоящую рядом корзину. Мы заходим внутрь и усаживаемся на скамеечку. Присматриваюсь к верёвкам, которыми оплетена корзина, и резко вскакиваю:

– Стервятники?!

Мужичонка в кепке вздрагивает и втягивает голову в плечи.

Осторожно глажу ворсистые верёвки:

– На кого ловили, друг?

Но человек в кепке не спешит радоваться предложенной дружбе – деловито отбрасывает стопорный рычаг, горловина шара съезжает с трубы, нас дёргает, и под жизнерадостный визг девушек мы быстро поднимаемся в небо. Санитары остаются внизу: мрачной чёрной кляксой посреди разудало-цветастого праздника.

– Милый, прошу тебя, будь с ними осторожней, – говорит Елена, перехватив мой взгляд.

– Это плохие люди, – поддерживает подругу Мара. – Сталкиваться не приходилось, но слышала о них много ужасного и невозможного. Даже если половина историй о них придумана, нам следует быть начеку.

Мне приятна их забота. Приятно, что они сидят рядом. С наслаждением вдыхаю запахи их тел, откидываюсь чуть назад, чтобы их волосы одновременно лежали на моём лице. Шар всё ещё поднимается. Посидели – чуть, но кажется, что уже вровень с башней Сергея.

Делаю вид, что рассматриваю ширящийся горизонт, но на самом деле ловлю редкие минуты счастья, когда на своём месте, и всё путём…

Какой же Каин придурок! Когда купец показывал, как менять девушкам батарейки, закатил глаза и хлопнулся в обморок. Теперь сторонится, не замечает их, не разговаривает…

Да и купец хорош! Сперва запугал местью хохлов, потом вспомнил о батарейках, а под конец начал уговаривать вернуть женщин в Шостку, потому что нехорошо и несправедливо.

Ясное дело – псих! Что хорошо сегодня – не будет плохим завтра, а «справедливо» – это когда мне хорошо. Сейчас, к примеру, не вижу повода для грусти. А главная приятность – редкое сочетание интересов: моим спутникам нужны склады, мне и Сергею – начало Тьмы, девушкам нужен я… ну или мне так кажется, что им нужен я, но разве это имеет значение? Пока мне так кажется – полный порядок и трижды по три раза «хорошо»!

Правда, есть ещё санитары – этим зачем-то нужно вернуться со мной в Московию. Но, несмотря на опасения девушек и предостережения мужской части нашей команды, ни опасности, ни вреда я от этих людей не вижу. Они думают, что следующим отбоем я поверну с ними в обратный ход. А я не спорю. Не вижу причин портить им настроение сегодня, если завтра всё равно будет по-моему или никак.

Странные они: «чистота крови», «безупречные гены», «необходимые меры для процветания расы»…

Хорошо ещё, что это безумие не разделяют мои товарищи. И Каин за выживание человечества. И купец. А Данила с Иваном даже жизни свои посвятили этому самому процветанию. Девушки по доброй воле людей пачками выращивают, исключительно ради человечества. Но что-то незаметно, чтобы мои приятели в целях всеобщего благополучия испытывали потребность кого-то до смерти замучить.

И ещё неизвестно, где раса лучше процветает. Скажем, в Московии я не увидел такого порядка, как в Шостке… жаль, конечно, что московиты вряд ли в восторге от нашего мимолётного знакомства. И девушек хохлам я никогда не верну.

Нежно прижимаю к себе женщин, они отвечают поцелуями, каждая со своей стороны.

«Господь, о котором рассказывал Каин, создал человека с двумя руками, – рассуждаю лениво, в такт покачиваниям корзины депутовского шара. – Значит, и женщин у мужчины должно быть две, чтобы каждую можно было обнять. Как это мы там, в Коврове, не додумались до таких простых вещей?!»

Вот только батарейки… Мара сказала, что батареек хватит ещё на две-три сотни отбоев. Но при заряде на десять тысяч остаток не кажется щедрым. Пожалуй, сегодня батарейки для девушек будут важнее начала Тьмы. Пек сказал, что батарейки нужно искать на доупаднических складах. Выходит, теперь я уподоблюсь Каину, который этими складами просто бредит.

Забавно наблюдать, как жизнь нас катает, будто камешки в водовороте: совсем недавно насмехался над Каином за его пристрастие к лабазам. А теперь, похоже, сам примусь за поиски древних хранилищ…

– Милый, – толкает в бок Мара. – Выходим.

Оглядываюсь: в самом деле, земля уже недалеко, и мой молчаливый друг в кепке изо всех сил крутит колесо, наматывая на него канат.

– А можно ещё разок? – капризничаю, как дитё малое. – Давайте ещё раз поднимемся?

Так сладко пригрелись бока, так упоительно грезить в тиши и спокойствии… никогда такого наслаждения не получал. Но барышни неумолимы:

– Твоего выигрыша хватит, чтоб ещё побросать кольца на рога стегариков, – надувает губки Елена. – Они такие милые…

– А я хотела попробовать сахарной ваты, – топает ножкой Мира.

Решительно встаю и, не дожидаясь окончательного приземления, выпрыгиваю из корзины. Когда девушки прибывают к посадочной площадке, обеим подаю руки и, глупо улыбаясь, тону в их крепких объятиях.

 

4. КАИН ГУДЛАЙ

– Кукуруза. Скажи: кукуруза.

Долговязый эсэсовец по имени Митрофан держит за шиворот смуглого мальчугана. Тот молчит, сопит и потеет, время от времени сверкая бельмами, будто подглядывает: закончилось издевательство или ещё нет.

Отец мальчика сидит за соседним столом, но ни он, ни его приятели не решаются что-то сказать или сделать. Данила с Иваном тоже неподалеку, глаза прячут в тарелку. Только Рыжий во все глаза смотрит на Митрофана, никак не поймёт, что тут у нас делается.

– А что это ты делаешь, Митрофан? – спрашивает Рыжий.

– Кукуруза! – с рыданиями выдавливает из себя малолетний претендент на санацию.

Эсэсовец неохотно отпускает мальчишку и вытирает ладонь о полу своей куртки. Мальчуган бросается к отцу и прячется за него. На месте папаши я бы немедленно поднялся и ушёл, но, видимо, тот настолько испуган, что боится сдвинуться с места.

– Работаю, Рыжий, – охотно отвечает Митрофан. – Отделяю зёрна от плевел. Грязная работа, но кому-то ведь надо?

– Зачем? – не унимается Рыжий.

Вот олух! Разве можно о таком санитаров спрашивать? Только Рыжему всё равно. Ему интересно. Вчера выспрашивал у них, почему население не радуется самоотверженной работе эсэсовцев, сегодня интересуется тонкостями селекции в полевых условиях.

И ведь чувствую, знаю: добром его любознательность не кончится. Кому-то за его вопросы придётся ответить.

Судя по всему – санитарам. Вот как надоест им с Рыжим возиться, так и спросят его про «кукурузу»… Дела. Не будет им Рыжий отвечать. Скорее, бошки порубает. Всем троим. А фигли ему? И не таким рубал. Эсэсовцы к парализованному ужасом населению привыкли. С ним и справляются. И то не всегда. А вот Рыжий – «всегда». И с кем угодно. Как же его тогда Данила подловил? Не понимаю. Или дикарь был так шокирован тканью-непробивайкой? Похоже, по-другому не объяснить…

– Всё очень просто, Рыжий, – снисходит до пояснений эсэсовец. – Мир должен принадлежать только людям. Мутантам, химерам и прочим депутам Господь дал разум только в порядке нашего испытания. Эти твари могут служить человеку, но не могут стоять рядом с человеком. Это навоз, которым мы, санитары, удобряем почву. Понимаешь?

– Нет, – чистосердечно признаётся Рыжий. – По «кукурузе» можно отличить человека от навоза?

– Учиться тебе надо, – покровительственно ухмыляется Митрофан. – Нет, конечно, олух. Разумеется, не только по «кукурузе». «Кукуруза» – это первый звоночек.

– «Звоночек»? – настаивает Рыжий. – А как прозвенит, что будет? Расскажите, парни.

Приятели Митрофана: Завулон и Грек – выныривают из тарелок и перестают жевать. Звуки в харчевне иссякают, прекратившись вдруг и сразу. В наступившей тишине слышно, как шкварчит мясо на кухне.

Митрофан обводит сытым взглядом притихший зал, вытирает ладонью губы и громко, как на сходке, отвечает:

– Санитарная Служба, Рыжий, создавалась, чтобы следить за чистотой человеческой расы. Чтобы выпалывать сорняки и репеи в незамутнённой примесью людской поросли. Чтобы каждый человек был уверен в соседе. Чтобы общество кормило только себя, а не паразитов, прикидывающихся людьми. И за это, мой дикий друг, каждый из нас, каждый санитар, готов неустанно и неусыпно трудиться. А если будет нужно, и жизнь отдать в борьбе за чистоту расы.

– Ого! – сказал Рыжий. – Жизнь отдать… Чью?

– Свою! – снисходительно усмехнулся Митрофан. Харчевня будто оттаяла. Правильные вопросы задавал Рыжий. Можно было перевести дух. – А ты как думал? В непримиримой схватке с Природой всякое случается. Бывает, что и наши товарищи гибнут. Вот только пусть знают враги! – Он усилил голос, и зал опять присмирел. – Что всюду по Краю закон один: сухую ветвь – к отсечению и в огонь. А за смерть санитара вся наша братва придёт. И будем приходить, пока всю нелюдь не уничтожим!

– Ого! – повторил Рыжий. – Но почему не сотрудничество?

– Никаких сделок! – заявил Митрофан. – С врагами будем говорить только на языке мечей и лучемётов. Мутантов и тварей, прикидывающихся людьми, в расход без очереди. Химер тоже в расход, но по мере наличия времени и сил.

Вижу, как пустеют столы. Сообразительность населения радует. Жаль только, что компания за соседним столом, та самая, где отец и мальчишка, почему-то не уходит. Вот дураки… и вдруг я с предельной ясностью понимаю, что больше всего на свете хочу уйти, убежать, исчезнуть из этой забегаловки, в которой Рыжий с минуты на минуту поднимет руку на СС. Чувствую себя дрожащей тварью. Во весь голос хочу крикнуть: «Оставьте его! Он же не понимает, он – дикий. Он пришёл издалека…»

– Убьёте? – зачем-то уточняет «дикий».

– Обязательно! – уверенно отвечает Митрофан. – И смерть твари будет страшной и лютой. Уж мы постараемся. Все должны видеть беспощадность, с которой человечество избавляется от паразитов.

Его приятели переглядываются и дружелюбно гогочут над несмышлёным селянином, который не понимает простых и ясных вещей. Не понимает, что только жестокость и беспощадный террор могут держать население в страхе, покорности и повиновении. Когда «моя хата с краю», и бешеная радость, что жгут не его.

– Но ведь это неразумно, – замечает Рыжий. У меня от его рассудительности темнеет в глазах и замирает сердце. – Возьмём, к примеру, крокодила. Совсем не человек. Но если прикормить стаю, договориться с ними, то они отпугнут от поселения головастиков. Какое ни есть – облегчение. Нельзя воевать со всеми…

– Ну ты сравнил, – отмахивается Митрофан. – Ваши бабы с крокодилами, надо думать, не спят? Значит, крокодилья кровь не смешивается с человеческой кровью. Чистоте расы ничего не угрожает. А теперь представь, что крокодил прикидывается человеком. Оставляет среди людей своё потомство. А потом его сын встречается с твоей дочерью. Ты будешь счастлив от таких внуков? Улавливаешь?

Но Рыжий не «улавливал»:

– Если мои потомки смогут, как крокодил, часами плыть под водой и сутками обходиться без пищи… это же хорошо?

– Но они не будут людьми!

– Из-за того, что более приспособлены к Природе, чем предки?

– Тогда и химеры – хорошо. Они-то к природе приспособлены!

– С химерами у нас соревнование. Выживет тот, кто более приспособлен. Но со своими потомками мы же не соревнуемся? Мы с ними сотрудничаем, «болеем» за них и хотим, чтобы у них было всё сладко. Так или нет? И если наши внуки сильнее нас, значит, человек приспосабливается быстрее химер? Значит, у них перед химерами ещё большее преимущество, чем у нас. Зачем же таких людей убивать?

– Потому что они не люди! – Завулон бьёт кулаком по столу. – Если «не такой», значит, враг! А врагов мы убиваем.

– Как же понять, что «враг», если договариваться не пробовали?

Как-то неуважительно это у него прозвучало. Неуважительно и дерзко.

Дурак Данила, что санитаров привёл. Трижды дурак, если думал, что Рыжий с палачами из одного котелка хлебать станет. Только кажется мне, что Данила это уже и сам понял: вон как над столом горбится, голову в плечи втягивает. Иван тоже хорош: отвернулся. Не хочет видеть, как Рыжий эсэсовцев на фарш пустит.

– С кем договариваться? – с угрозой в голосе уточняет Митрофан.

– С «не такими». Если с ними не разговаривать, то как понять: «свой» или «чужой»? Кто решает: человек или нелюдь?

– Я решаю! – жёстко ответил Митрофан. – Эмблему Службы хорошо видишь, гражданин? Любой носитель этой эмблемы вправе решать: человек перед ним или нелюдь.

– Эмблема? – улыбнулся Рыжий. – На шапочке?

И вдруг он расхохотался. Никогда прежде не слышал, чтобы Рыжий смеялся. Улыбался – это да, особенно рядом с инкубами. Рядом с ними он всегда улыбается. Но смеха от него ещё ни разу не слышал.

Смеялся Рыжий заразительно. И будто солнечные зайчики от его рыжей ботвы по столам забегали. Все заулыбались. Даже эсэсовцы. И у отца мальчишки за соседним столом морщины на лице разгладились…

Рыжий в его сторону руку протягивает:

– Эй, парень! – зовёт мальца. – Ну-ка поди сюда.

А тот возьми и подойди. Мне почему-то сразу не до смеха стало.

Срывает Рыжий с головы Митрофана берет и пацану на голову надевает.

– А теперь попроси дядю сказать «кукуруза»!

Смех, конечно, тут же прикончился. Но тише не стало. Мальчишка – молодец, берет с башки скинул – и ходу. Только не к отцу, хорош «защитничек»! К дверям бросился. И не он один. Народу вроде бы немного оставалось, почти все к этому времени потихоньку слиняли – от беды подальше. Но те, что оставались, давку в дверях устроили.

– Подними! – глухо рычит Митрофан и кивает Рыжему на берет.

Рыжий не стал спорить: поднял и нацепил берет себе на голову.

– Тогда я тебя спрошу. Митрофан, скажи «кукуруза».

Эсэсовцы замерли от его наглости.

Судя по всему, Рыжий у нас заделался важной птицей: санитары не спешили браться за оружие. Пыхтели, дулись и пыжились, но переходить к решительным действиям не торопились.

– В чём дело? – брал на характер Рыжий. – Я сделал всё, как ты сказал: у кого шапочка с медалькой, тот и спрашивает. Почему молчишь?

Да. Никто не знает, где начинается последняя капля.

Санитары вскакивают со стульев, а я противоходом ныряю под стол. Там мне безопаснее всего показалось. И был я уверен, что, пока с другой стороны стола вылезу, Рыжий с эсэсовцами уже разделается.

Просчитался я. И очень удивился этому.

Спустя полминуты, когда я выкарабкался из-под стола, санитары ещё «держались». И это было настолько удивительно, что даже Иван повернул голову. Интересно ему стало, как это санитары от дикаря отбиваются.

Только заслуги эсэсовцев в стойкости не было никакой. Если бы дикарь хотел их убить, они бы со стульев не успели подняться.

Рыжий их не убивал. Он их уничтожал: свирепо и страшно… всё по инструкции.

Пальцы, уши, носы… брызги крови были повсюду. Он наносил им десятки мелких порезов, у одного кожа с лица сползла как перчатка, а когда он пытался её поддержать, дикарь ударил ему лезвием по запястью. Долго так продолжаться не могло. Первым упал тот, что потерял лицо. Потом опустился второй. Кто из них Завулон, а кто – Грек, разобрать было невозможно.

Вскоре и Митрофан, хрипя и харкая кровью, опрокинулся навзничь…

К этому мгновению в зале оставались только порезанные эсэсовцы и боевая часть нашего отряда. Иван искал пятый угол у дальней стены, а Данила зачем-то ближе подтянулся. Точно помочь хотел. Вопрос только: кому?

Дикарь прошёлся между ранеными, короткими взмахами подрубливая им локти. Учитывая, что у санитаров могли быть метательные ножи, – нелишняя мера предосторожности.

Покончив с мясницкими делами, Рыжий присел на корточки возле Митрофана и безмятежно вернулся к прерванной теме:

– Скажи «кукуруза».

Санитар не стал скулить:

– Теперь ты точно труп, – в тишине пустого зала его шёпот звучал как приговор. – Наши тебя отыщут и убьют. А в Коврово, к твоей родне, большой отряд отправили. Так что твоё кодло уже ждёт тебя на том свете.

Рыжий покачал головой:

– Если твой отряд держит оружие так же, как и ты, то его остатки сейчас гниют в загоне для корма. Договор у нас с крокодилами. Я говорил. А вас троих я пощадил специально, чтоб твоей братве было легче меня искать. Мы идём на юг, Митрофан. И я сделаю всё, чтобы твои бойцы не потеряли мой след. Буду ждать. С нетерпением.

– Почему?

Вопрос был едва слышен из-за стонов раненых, которые, поняв, что добивать не будут, не сдерживали боль.

Но Рыжий услышал. И посчитал нужным ответить:

– Потому что служба ваша – и есть главные нелюди. Не веришь? Скажи «кукуруза».

– Да пошёл ты…

Это был неправильный ответ.

Рыжий всадил ему в плечо лезвие. Митрофан завыл.

– Скажи «кукуруза», тварь!

– Кукуруза!

– А так? – Другим клинком Рыжий раскроил эсэсовцу лицо. Багровый рубец лёг наискось через губы. – Скажи: «кукуруза»!

Наверное, он усилил давление на клинок, который был в плече, или повернул его, потому что санитар попытался ответить:

– У-у-уса…

Рыжий выдернул лезвие из тела эсэсовца, вытер ножи о его куртку и усмехнулся:

– Другое дело! Я же тебя сразу распознал, нелюдь. Чего было упираться?

Он сбросил с головы берет, старательно вытер об него ноги и пошёл к дверям.

Я поначалу двинулся следом, но притормозил, заметив, что Данила направился не к выходу за всеми, а к санитарам. Тогда я нагнулся и завозился с откалыванием эсэсовской эмблемы с берета. Сделал вид, что на золото позарился, а сам на Данилу поглядываю.

Должен признать, с гасиловом дружинник справился ловко. Завулону и Греку перерезал глотки в момент, а рядом с Митрофаном замешкался. Вот только не сумел я разглядеть, что он с тела Митрофана снял, зато увидел, куда вещицу припрятал. А большего мне и не нужно, остальное – дело времени и обстоятельств.

Почувствовав у себя на спине недобрый взгляд Данилы, опускаю руку и чуть приоткрываю пальцы, чтоб золото блеснуло. Не оглядываясь, спешу вперёд, поближе к Рыжему. А Данила пусть думает, что поймал меня на горячем. А чтоб ещё больше поверил в мою несвежую совесть, суечусь, пошевеливаю ножками, да так, что даже разговор у дверей успеваю подслушать:

– Зачем было мучить? – нудил Иван. – Надо было просто убить.

– Тогда почему ТЫ не убил? – холодно ответил Рыжий. – Разумеется, «надо было». И давно…

 

5. ДАНИЛА ХОЛОДНЯК

Это уже входит в привычку. Мы опять сквозим со свистом. Да и как нам не драпать, если дикарь порубил в лапшу санитаров и разнёс кабак вдребезги?! В наших краях и за меньшие художества сажают в изолятор с безвозвратным Переходом к депу на рога.

Не удивлюсь, если Рыжий вообще ни разу в жизни не уходил спокойно, сердечно попрощавшись с хозяевами. Из Калуги он тоже сбежал. И все, кто рядом с ним, вынуждены перенимать его дурные склонности и привычки. Иногда ловлю себя на мысли, что уже думаю как он и говорю его словами…

Так что городовых мы дожидаться не стали. Вот как вернулись с этого разгуляева, так Каин леталку и поднял. Молча, ни у кого не спрашивая.

Купец за своей лошадкой побежал, а мы полетели. Шалавы, похоже, даже не проснулись. Везёт же людям! Как бы и мне так устроиться?

Впрочем, устроился я с большими удобствами: полулежу в раскладном кресле в кормовом кокпите, совмещая приятное с бесполезным: загораю и веду наблюдение за пустыней. Что в этом наблюдении мало пользы, любому понятно: уж если начнут догонять – то догонят обязательно. Мы-то прибавить скорость не сможем. И укрытиями, чтоб спрятаться, ландшафт не балует. Лабиринт из траншей и оврагов заметно обмельчал. Мне по грудь будет, а Митрофану, царствие ему небесное, наверное, по пояс…

Что самое обидное: санитары с Рыжим о возвращении договорились! Загадка какая-то! Ребус. Настораживает. Я же рядом стоял, всё слышал. При мне Чебрец приказал Рыжему собираться, так и сказал: «После отбоя в обратный ход». А Рыжий не возражал. Улыбнулся даже. А потом с шалавами на майдан развлечений подался. Плохо его там, видно, развлекли. Вернулся в дурном настроении… скотина!

Почему он передумал?

А мне теперь что делать? Три часа назад был уверен, что через пять-шесть отбоев увижу Тамилку и забуду это приключение, как дурной сон. А теперь Каин на юг правит. И плыву я всё дальше и дальше от Тамилки… Может, перестрелять их всех?

Волна предвкушения кровью давит глаза изнутри. Какой же я молодец, что в кабаке не растерялся: и санитаров добил, и лучемётом разжился…

Правильно, что добил. Нельзя было их живыми оставлять: и по уму, и по сердцу. Это Рыжему всё равно, а нам с Иваном, чтоб домой вернуться, внятная история нужна, только так! Теперь-то любой скажет, что санитаров прирезал Рыжий. Сомнения в достоверности этого факта могут быть только у Каина. А Каин будет молчать. Ему заступник в Калуге нужен. А что из заступников только я и есть, он соображает чётко, объяснять не нужно. Вдобавок черепок золотой с берета лейтенанта снял. Вот лузер! Что он теперь с ним будет делать? Ни один ювелир Края не примет. Золотых дел мастеру теперь выгоднее Каина санитарам сдать, чем в святотатстве мараться. Да и под меня прогиб: что может быть лучше свидетеля, который по гроб жизни обязан?

А вот если бы эсэсовцы выжили, обязательно бы настучали, что я за них не вступился. Такие обвинения, как ни крути, по нашим законам смерти подобны. Зато теперь, если избавиться от всех, можно вернуться к старой идее – сочинить красивую легенду, которая устроила бы и дружину, и ментов, и санитаров.

И ходить мне в героях до последнего отбоя. Да и после не скоро забудут.

Рыжего убить теперь не проблема, с лучемётом-то, хе! Давно хотелось, но как быть с приказом? Велено жёстко: только живым! Или идти рядом, пока не представится возможность вернуть. Наверное, поэтому Чебрец не применил огнестрел. Впрочем, кажется, поначалу бой в пользу санитаров складывался, а потом, когда Рыжий разошёлся, не было у Митрофана времени, чтоб оружие достать. Дурак он! Нашёл кому приказывать. Чебрец приказал, а Рыжий про себя посмеялся: и над приказом, и над лейтенантом.

Не так надо было действовать. Не так!

У каждого санитара в бауле дурманяще-отравляющие припрятаны. Чего проще – сонную дурь в воду, тело на плечо – и на обратный курс. Легко и непринуждённо, без хлопот, трудового пота и поломанной мебели. Впрочем, нет. Дикарь же не спорил – согласился. Поэтому санитары на хитрости и не пускались. Были уверены, что он просто двинет обратно. Да что там! Я ведь тоже был в этом уверен! И что характерно: не удивился его согласию.

Потому что с самого начала всё шло как по маслу. Пустыня, сожрав половину звена, угомонилась: сиреневую смерть не прятала, химер не подсылала. Видели несколько облаков сектов на горизонте, полюбовались сражением зарослей крапивы с густой чёрной «сетью» за какую-то падаль. Порадовались, что монстрам не до нас, да и прошли себе мимо. Один раз тряхнуло – слабо, на ногах устояли. Дважды попали под град – темп движения не замедлили… песни для посиделок с девицами, но ветеранов такими историями не удивишь.

Пеленгатор уверенно привёл в Ромны, тут-то я со своими дружками и встретился. И вновь всё гладко, как по паркету: обрадовался мне Рыжий! Обниматься лез, санитаров по плечам хлопал. И шалавы мне улыбались, и купец… даже Каин, и тот изображал радость. Кисленькую, конечно, но радость! Наверное, у них настроение улучшилось, что я сменил лохмотья на свежий комбез. Как человек пришёл, с друзьями…

Только Иван был недоволен. Не дулся, конечно, но и не прыгал от восторга. Темнит, мент, депуты мне на голову. Темнит! Свою игру строит.

И в кабаке по глазам было видно, что не собирался санитарам помогать. А когда я к ним сунулся, напрягся, будто остановить хотел. Не, точно темнит.

Но тогда зачем в Московию отправил? Слухи о связистах ходят разные. Не такие страшненькие, как про санитаров, но около того. Что ему стоило отправить меня на «левый» адрес? И сидеть мне там до второго Упадка. Или до третьего. Не, точно что-то не так. Мутно…

Присматриваюсь к северу: и вправду «мутно» – серое пятнышко пыли белесым колобком катится за нами. С минуту напрягаю зрение, потом хлопаю себя по лбу: не, ну видели недоумка? За кушаком лучемёт с оптическим прицелом, а я зенки терзаю.

Достаю оружие и через оптику разглядываю преследователей. Верховые. Двое. А за ними ещё три гружёных лошадки. Первый всадник очень похож на Пека. Через минуту понимаю, что это и есть Пек…

Зачем?

Зачем торговец прихватил кого-то из местных и откуда у него лошадки с товаром? На какие, так сказать, шиши? Или Мутный нашёл брата по цеху, и купцы скентовались на предмет совместной торговли? С кем? Из глуши в пустыню…

Леталка круто берёт влево, пытаюсь ухватиться за поручень и едва не роняю лучемёт за борт. Прячу оружие за пояс и откидываюсь в кресле. Новая задачка, есть о чём подумать. Чем больше народу хочет идти на юг, тем труднее повернуть на север. Чтобы понимать этот простой и ясный факт, совсем необязательно мыслить системно.

Получается, что жить купцам остаётся только до подхода на расстояние прицельного огня. Вот, как буду уверен, что уложу их двумя залпами, так и расстреляю.

У меня на руках останутся Каин, Рыжий, Купченко и две шалавы.

Каин хочет вернуться в лавку. Ему нужна отмазка от санитаров и амнистия от Дружины. В сложившихся условиях – приемлемая цена за моё счастье и благополучие. Каин мне нужен. Не только как рулевой леталки, но и как важный свидетель, который подтвердит каждое моё слово… а как подтвердит, через сотню-другую отбоев можно будет и в расход пустить. Кому интересна смерть безродного лавочника?

Чего хочет мент, я бы не взялся угадывать, но, если ляжем на обратный курс, ему некуда будет деться: меня убивать он не станет, а буром против всех не в его характере.

Так. Кто там ещё остался… шалавы? Ну, мнение этих меня вообще не интересует. Если им что-то не понравится, разрешу сойти с леталки прямо на месте разворота.

Это что же получается? Всё, что мне нужно, – это каким-то образом вырубить Рыжего и не допустить возвращения купца. Ко второму приступлю через минуту, а чтобы реализовать первое, нужно всего лишь отыскать вещи санитаров. Какое-то зелье у них наверняка припрятано, не могли они выйти без него…

Депут подери! Я таки идиот!

Чувствую, что краснею. Растираю ладонями лицо и шею. Всё-таки прав Сальтан: у меня что-то не в порядке с головой. Я только что едва не дурканул свой пропуск домой. Санитары вещички побросали в общаге. А привёл нас туда купец. Значит, побежав за лошадкой, купец рванул к месту постоя эсэсовцев. Но если он был там, то обязательно прихватил вещички.

Есть у него такая нездоровая фишка – ковыряться в чужих шмотках.

Оглаживаю грозное оружие за кушаком и не могу сдержать довольной улыбки: ещё немного и поверю в Бога Каина – если бы Господу было угодно это путешествие, стал бы он вооружать меня лучемётом и сонной дурью?

Всего-то делов – намешать Рыжему в воду снотворного, а когда он уснёт, показать всем лучемёт и кто в доме хозяин. Для демонстрации решительности намерений пущу в расход одну из шалав. Елену, наверное. К ней дикарь ровнее дышит. Купца с его товарищем отправлю дальше: пусть себе скачут куда скакали. Каин будет только рад повернуть, а с Иваном буду играть в начальника, чьи приказы могут обсуждаться исключительно в порядке трупизации недовольных.

И ведь как просто!

А воевода в моём уме сомневается…

Могу я мыслить системно! Могу!

И безупречный план мой – тому подтверждение.

Резкая остановка леталки впечатывает меня вместе с креслом в стенку кокпита. Отдираюсь от стены, делаю шаг на сундук и приподнимаюсь над крышей: спереди долетают возбуждённые голоса, но я не вижу причины остановки.

Спускаюсь на палубу и, перегнувшись через перила, осматриваю грунт: серая пыль с травой и редким гравием. Прыгаю и осторожно обхожу леталку по правому борту.

– Данила, стой! – предостерегает меня голос Рыжего. – Стой и не двигайся!

 

6. ИВАН КУПЧЕНКО

Рыжий уже с час присматривался к одинокому высохшему дереву, мимо которого мы должны были вот-вот пролететь. За это время выжженный солнцем «цветок» пустыни настолько слился с ландшафтом, став его неотъемлемой частью, что без него я бы не взялся описывать окружающую нас местность.

Камень, рвы, овраги… редкие оазисы кустов, о которые разбиваются волны пыли, поднимаемые порывистым ветром. Небо чистое, если не считать чёрную монету стервятника над нами. Но на стервятника дикарь ни разу не глянул, я специально подсматривал. А вот фиолетовая паутина скрюченных веток без листьев привлекла его внимание с самого появления на горизонте.

Когда до сухостоя оставалось с полкилометра, Рыжий напряжённым голосом приказал Каину остановиться.

Тот, увлечённый своими мыслями, продолжил движение, и Рыжий его ударил:

– Стой, я сказал!

Каин резко затормозил и, потирая ушибленное плечо, с возмущением повернулся к дикарю:

– Ты мне чуть руку не сломал!

– А бить-то зачем? – заступился я за рулевого.

– Если бы мы пролетели ещё десяток метров, руки нам бы уже точно не понадобились, – спокойно ответил Рыжий. – И ноги тоже.

Его спокойный тон привёл нас обоих в чувство. В самом деле, как-то забылось, что кругом смерть, а мы – лишь непрошеные гости в чужом краю.

– Данила, стой! – крикнул Рыжий куда-то за борт. – Стой и не двигайся!

Судя по всему, дружиннику хватило ума послушаться. Во всяком случае, дикарь вновь обратился к фиолетовому дереву, поворачивая и покачивая головой, будто разглядывая растение то одним глазом, то другим, прислушиваясь и принюхиваясь.

– Это конец, братцы, – несколько минут спустя жизнерадостно воскликнул Рыжий. – Эти твари или сожрут всех, или нужно бросать жребий.

– О чём ты говоришь? – устало спросил Каин.

– Фиолетовая тля, – уверенно заявил Рыжий. – У нас её называют синей мушкой. Если присмотритесь, видно, что дерево будто в чешуе, только это не чешуя. Это рой. Нас заметили. Они атакуют, как только начнём удаляться. Подойти можно вплотную. И даже постоять рядом. Но шаг в сторону – и кирдык. Попали, в общем… – Он смущённо шмыгнул носом. – Извините, недоглядел. В наших краях она по-другому выглядит.

– Так, может, здесь она и охотится по-другому? – дрожащим голосом спросил Каин.

– Может, – согласился Рыжий, – может, здесь у неё терпения меньше. И начнёт атаку не по мере удаления, а по громкости урчания в желудке… вот прямо сейчас и начнёт.

Каин втянул голову в плечи и с испугом посмотрел на дерево.

– А что там со жребием? – донёсся голос Данилы.

– Если один из нас побежит назад, рой двинется за ним. Когда пролетят мимо, можно будет попробовать унести ноги.

– За нами купец скачет, – крикнул Данила, всё ещё не показываясь из-за борта. – У него три гружёные лошади. Товар забросим в буксир, пустим назад лошадку и двинемся дальше.

Я вылезаю на крышу крепости и присматриваюсь: действительно, в облаке пыли за нами скачут несколько всадников. Но как, депут подери, Данила разглядел три лошади с грузом, но без наездников? И как он на таком расстоянии опознал купца?

На леталке бинокля нет, а рюкзак дружинника остался в общаге… после побоища в корчме в Ромнах нельзя было оставаться ни минуты. Только купец рискнул. Не смог лошадь бросить…

Чувствую рядом движение. Так и есть: Рыжий рядом. Мимолётный обмен взглядами, и я понимаю, что у него к дружиннику те же вопросы, что и у меня. Вот только я знаю ответ, а что об этом думает Рыжий?

Получается, Данила отобрал у санитаров лучемёт с оптикой? Возможно, конечно: он последним из корчмы выходил. Лучемёты санитары выдают только своим лейтенантам, но разве Чебрец мог отдать дружиннику оружие? Ох… значит, Холодняк прикончил эсэсовцев? Всех? Ну да, если резал глотки, то всем. Дела… Ненависть? Месть? А я-то его сторонился. За негодяя держал…

Стоять и дальше на крыше показалось глупым. Прыгаю в кормовой кокпит. В этих широтах начинаешь ценить солнце: в тени уже прохладно. Следом за мной с крыши спускается Рыжий. Через минуту к нам присоединяется Каин. Тесновато, конечно. Данила по грунту переходит на нашу сторону, но залезть на борт не решается. Тут и троим не развернуться. Рыжий опирается о перила, Каин присаживается на сундук, а я с удовольствием откидываюсь в кресле. Солнышко… и спине удобно. Нужно признать, дружинник удачно выбирает места несения вахты.

– А если Каин пустит леталку по прямой, а нам всем укрыться в крепости? – предлагает с земли Данила.

Мы смотрим на него сверху вниз, будто в чём-то обвиняем. Кажется, дружинник чувствует это: беспомощно шевелит руками и несколько раз оглядывается в сторону приближающихся всадников.

– Ты забыл об антифандре, – возражает ему Каин. – Только представь, если при потере лётных свойств буксир окажется над сиреневой топью…

Ему необязательно заканчивать предложение. Меня пробивает озноб. Что и говорить, неприятная перспектива.

Мне приходит в голову, что в таком скученном состоянии мы представляем прекрасные мишени. И если Данила достанет из-за кушака лучемёт, то легко с нами разделается. Потом расстреляет всадников и без морочнёвого головняка вернётся в Калугу, к жене и Дружине.

А начальству споёт о цепких лапах чужой природы, из которых едва удалось вырваться…

– Тогда давайте отправим назад леталку, а сами…

Данила заткнулся, досрочно осознав очередную глупость.

Не узнаю дружинника. Чего он суетится? Или пытается скрыть радость от убийства санитаров?

– А как ты разглядел купца, Данила? – небрежно справляется Рыжий. – И лошадок верно сосчитал… Я только сейчас вижу, что это купец, и могу отличить гружёную лошадь от всадника. У тебя подзорная труба или бинокль? Почему прятал?

На лице Данилы явственно читается облегчение. Он тянется к кушаку, а я, проклиная любознательность дикаря, из положения полулёжа прыгаю на Данилу через перила буксира.

Не ожидавший моего натиска дружинник, вместо того чтобы выхватить лучемёт, выставляет вперёд руки и делает шаг назад. Будь моя скорость чуть меньше, ему бы, пожалуй, удалось грохнуть меня о землю. Но он не успел. Мы оба валимся на грунт, и я оказываюсь сверху. Выдёргиваю у него из-за пояса оружие и, откатываясь в сторону, отсоединяю прицел.

Данила, кряхтя и охая, поднимается сперва на колени, потом в полный рост.

– Ты, наверное, сбрендил, мент? – цедит дружинник. – Ничего себе содружество земуправ!

Показываю всем оптический прицел, упрятав оружие под курткой. С буксира на нас смотрят Каин с Рыжим. У одного белое лицо, у другого в глазах привычный интерес и любознательность.

– А ведь я видел такое! – неожиданно восклицает Рыжий. – Да! Точно! Это подзорная труба.

Он легко прыгает с буксира и берёт у меня из рук оптику.

Данила снимает плащ и шумно вытряхивает его в нашу сторону. Мне понятна его демонстрация, но Рыжий на облако пыли не обращает внимания.

– Когда из Серпухова вышел, набрёл на каземат, полный ящиков с такими штуковинами, – продолжает Рыжий. И по мере его рассказа слабеют взмахи плащом Данилы, а я задерживаю дыхание. – Только они прилажены к тяжёлым ручкам. Непонятно, кто до такого додумался? Зачем рукоять подзорной трубы делать тяжелее самой трубы? Я гляделку отсоединил, а ручку выбросил. И ножей там немерено…

Он повернулся к Каину:

– Я принёс тебе такой нож, ты назвал его «режиком». Там ещё до депа всяких штуковин в ящиках лежит… Да что с тобой, Каин? Опять испугался?

Перевожу взгляд на дружинника. Такое впечатление, что он тоже сейчас хлопнется в обморок. Кажется, я выгляжу не лучше, потому что Рыжий смотрит на нас обоих.

Нет. Он смотрит нам за спину.

– Опять что-то не поделили, молодые люди? – дружелюбно спрашивает купец.

После сообщения Рыжего мне не хватает сил удивиться, что не услышал копыт подходящего каравана. Оборачиваюсь и сразу понимаю, что не мог их услышать: лошадей обули в какие-то тряпки и вели в поводу.

– А это зачем? – немедленно интересуется Рыжий диковинными обмотками на копытах.

Впервые мне хочется его ударить.

Задыхаясь и брызгая слюной, рвануть за ворот и крикнуть ему в лицо, что серпуховская находка важнее всех его драконов и ржавых хонд вместе взятых. Важнее обувки лошадей и нашего дурацкого путешествия к началу Тьмы.

Если бы эти идиоты в Калуге проявили чуть больше расторопности и ума, истребление химер Края к этому отбою уже заканчивалось бы…

– Чтоб не тревожить фиолетовую моль, – тихим, измученным голосом отвечает Рыжему спутник купца. – Хорошо, что вы остановились, сотней метров дальше начинаются проблемы.

Да! Всему своё время и место. Дискуссию об арсенале лучше отложить. Непростая тема. Деликатная. Хочу, чтобы они продолжали говорить о лошадях, о копытах, о проблемах шарообразности Земли… о чём угодно! Лишь бы не об удивительной находке Рыжего.

Но Пек смотрит внимательно и настороженно. Его не обмануть. Видит, зараза, что произошло что-то необыкновенное.

– Так что у вас случилось? – холодно повторяет вопрос купец.

Я смотрю на Данилу. Данила на меня. Слишком мало времени. Мы не можем сообразить, что нам отвечать и что делать. Мелькает дурацкая мысль: «Теперь понятно, почему санитары не использовали лучевое оружие против Рыжего!»

– Да вот, – отзывается Каин с буксира. – Рыжий под Серпуховым арсенал нашёл. Приходим в себя от этой новости.

– Арсенал?! – тянет Пек, и я с удовольствием наблюдаю, как вытягивается его лицо.

– А что такое «арсенал»? – радуется новому слову Рыжий. – Это что-то полезное, да?

– Ну-ка пойдём со мной, сынок, – ласково говорит ему купец, показывая знаками Каину, чтобы тот опустил буксир на землю. – Я расскажу тебе про арсенал…

 

7. РЫЖИЙ ХОНДА

Я всегда просыпаюсь раньше всех.

Подъём у нас в седьмом часу. Я поднимаюсь в пятом. Разведка местности, погода, признаки движения по нашим сле-дам. Окружающую среду пробую на цвет, слух и запах: осматриваюсь, принюхиваюсь и, бывает, пробую на вкус склоны с подветренной стороны.

Очень, знаете ли, помогает уклонению от бед и неприятностей, выпутываться из которых стоит много дороже раннего пробуждения.

К стоянке возвращаюсь к восьмому часу. К этому времени обычно все уже на ногах, в котелке пузырится варево, а в углях под ним тихо потрескивает картошка, лук или початки кукурузы.

Сегодня всё по-другому. Ни приглушённого гомона людей, ни дымка, ни запаха пищи… словом, что в лагерь лучше не соваться, стало понятно издалека. Нарубив охапку сухих, а потому безопасных веток ближайшего кустарника, взобрался на сопку повыше. Из веток скрутил подобие укрытия, выдвинул до упора наружную трубу гляделки и приступил к наблюдениям.

Наружную трубу они называют блендой, исключительной полезности изобретение: случайный просверк отражённого солнца не выдаст положение наблюдателя.

Тщательно осмотрев оба входа леталки и пространство перед ней, прихожу к выводу, что Природа к тишине и запустению отношения не имеет. Борта буксира радовали чистотой. Очаг, сложенный перед отбоем, в порядке, дрова, приготовленные на утро, лежали на месте. Но самое главное: лошадки под навесом стояли тихо, лениво помахивая хвостами.

Звери бы начали с лошадок. Те позвали бы хозяина. А Сергей своих лошадок в обиду не даст. Это он только с виду приторможенный. За своё имущество учёный любому зверю горло перегрызёт. Так что при таком развитии событий беспорядок был бы гарантирован. А тут – тишина и спокойствие.

Значит, дело рук человеческих. И не чужих, кто-то из своих постарался. Это по стервятникам понятно. Были бы чужие, чёрных монет в небе над буксиром было бы больше.

Но если кто-то из своих, то в засаде или Иван, или Данила. Больше некому.

Кто-то из них лежит сейчас в точности как я и наблюдает за входами на буксир. А как только я появлюсь, самым правильным для них будет стрелялкой прижечь мне ноги. Такое мне вряд ли понравится.

Вряд ли? Мне такое точно не понравится, и поэтому пора приниматься за работу.

Сползаю с холма в ложбину и прячу гляделку в карман. Разламываю дубинку и пускаю «зайчиков» с клинков в направлении стервятников.

Я думаю, что в засаде Данила. Сотворил что-то с командой, отобрал у Ивана лучемёт и залёг, поджидая моего возвращения с обхода. То, что древнее оружие попало к Ивану, предположил купец после моего подробного рассказа, что произошло за минуту до его прибытия. Пек думает, что Данила хотел всех перестрелять, а Иван не только ловко выхватил у дружинника оружие, но и сумел незаметно отсоединить прицел, чтобы оптикой отвлечь нас от стрелялки. Возможно, конечно. Хитрый он.

Чего не скажешь о Даниле.

Каин свою линию гнуть не будет, кишка тонка. Купец и Сергей хотят увидеть звёзды. Мара и Елена не в счёт. Пек посоветовал им беречь энергию, и барышни после моих долгих уговоров уснули. Программа заставляет их время от времени переворачиваться, так что пролежней и других неаппетитных последствий анабиоза можно не опасаться. Про анабиоз мне рассказал купец. Хорошее слово. Умное…

О! Получается. Одна из «монет» разорвала равносторонний треугольник и, беспорядочно кувыркаясь, падает в мою сторону.

…А ещё купец рассказал про арсенал, в котором хранятся инструменты для убийства: режики, плазмострелы, лучемёты, нейросети. Оружие до зарезу нужно московитам для окончательного решения вопроса химер и прочих мешающих им жить созданий. В том-то и загвоздка. Я видел этих людей: сидел с ними за одним столом, сражался и с ними, и против них… нету в них смысла. Нет чувства меры. Нет желания принять и раствориться.

Не хочу таких вести к арсеналу. Этим только дай оружие: сперва снесут под корень Природу, потом друг друга, а если кто уцелеет – себя.

…Бахрома спустившегося с небес стервятника беспокойно колышется, видно, как «головы» каплями ползают по верёвкам. Достаточно. Не для себя же стараюсь! Вскакиваю, прячу ножи и угрожающе размахиваю дубинкой. Нет. Я не думаю, что тварь на меня упадёт. Но живость и здоровье нужно продемонстрировать обязательно. Дело в том, что стервятники тяжелы на подъём. Поднимаются всегда по спирали: долго и с большим разворотом. Думаю, поэтому химера предпочитает осмотреться перед взлётом. И если обнаружит неподвижное мясо, обязательно нападёт. На этом и строился мой расчёт.

Лежащий человек – надёжная приманка.

Стервятник, беспокойно катая головы по сети, отваливает в сторону. Внимательно слежу за его полётом и раздумываю, что идея вернуться к арсеналу кажется заманчивой. Не из уважения к странным проблемам московитов, конечно. Нет, дело в другом. Батарейки, по словам купца, если где-то и есть помимо Шостки, то только в моём каземате. А без батареек девушкам не жить…

Попытки хапнуть оружие через карман замечательного кафтана ни к чему не привели. Крышку ящика нащупываю, но открыть не могу, а сам ящик через карман не пролазит: чересчур большой и неподъёмный. Купец сказал, что есть и большие рукава. И один из них совсем недавно был по эту сторону Рубежа, но умер вместе с озером. Так что повернули мы не к Ромнам и, конечно же, не к Шостке. Повернули мы на восток, в надежде отыскать в Рубеже сносный проход. Сергей был очень разочарован. Этот парень собирался идти с нами к звёздам…

Стервятник качнулся и пошёл на снижение. Кого-то всё-таки заметил. Но выстрелов ещё нет. Похоже, что меня и в самом деле стережёт Данила. Купченко всю дорогу интересовался Природой. Этот бы сразу обратил внимание на спуск химеры. Он бы уже стрелял.

А Данила – дурак, которому невдомёк, что вдали от цивилизации охотник не перестаёт быть дичью, даже когда ест.

Чтобы оставаться незамеченным, дружинник наверняка лежит неподвижно… спрятался, значит. Вот только сверху видно всё – и стервятник атакует в полной уверенности, что добыча «созрела». Но даже если Данила поднимет голову, он вряд ли что-то заподозрит: химера по мере спуска принимает окраску неба и всегда планирует со стороны солнца.

Солнце… неужели Сергей прав? И насчёт размеров Земли и её формы? Но тогда загадочная Америка существует? Во льду, во тьме… Думаю, непросто им выживать в таких условиях. Но мы же приспособились? Если есть фандр, который дымится от ударов, почему не быть фандру, который светится?

Очень хочется перебраться через туман и увидеть звёзды. А ещё Сергей с Пеком договорились до того, что на ночной стороне планеты может быть снег и лёд. Лёд – это когда вода замерзает, и по ней можно ходить ногами. Только в тех краях должно быть очень холодно. В половине тюков, которые привёз купец, лежат тёплые вещи. В остальных – уголь, разобранная печь и какие-то приборы, которые помогут Сергею понять, на какой планете мы живём.

Интересно, конечно. Вот, только как представлю половину планеты во мраке и холоде, так и пропадает всякое желание туда идти. Тем более батарейки девушкам важнее. И купец с этим согласен. И Сергей согласился подождать. В конце концов, если повезёт и проход обнаружим быстро, то под Серпуховом будем через десять отбоев. Разве это срок?

Лишь бы мимо хохлов проскользнуть и к Серпухову тихо подойти.

Это отдельный вопрос. Важный. Как Данила нас отыскал? Купец думает, что Купченко меченый. Он слышал об устройствах, которые издалека в любую погоду указывают верное направление на маяк. Их называют пеленгаторами. А маяки – это передатчики.

Вот такой передатчик где-то в одежде Ивана.

Как раз сегодня собирался попросить его выбросить опасное устройство…

Что-то блеснуло.

Я на ногах.

Точно! Стервятник камнем падает вниз, а навстречу ему летят оранжевые молнии.

Бегу что есть сил. Один холм, второй… на третьей сопке извивается и кричит от боли спелёнатый канатами человек. Чтобы добраться до него, мне понадобилось не больше минуты, но и за это время чудовище сумело основательно потрепать дружинника.

Не колеблясь, рублю стервятнику «головы» и режу жгуты, стискивающие Даниле ноги и шею. Жёлтая кровь химеры заливает дружиннику лицо, ему больно, он хрипит и дёргается.

Убедившись, что Даниле больше ничего не угрожает, я присмотрелся к грунту и вскоре увидел блестящую рукоять с ложем, с которого Иван два отбоя назад снял гляделку.

Выходит, купец был прав.

А вот я лоханулся. Точно такую железку я выбросил под Серпуховом.

Направив оружие на валун в ста шагах от себя, придавил пальцем кнопку, торчащую в верхней части рукояти под стволом.

Ничего не произошло. Как и тогда, на правом берегу Тарусы.

– Эта штука работает? – спросил я дружинника.

Но он неприятно оскалился и пробормотал что-то об убогости моей крестьянской жизни. Это, конечно, нельзя было считать ответом. Я приблизил к его лицу лезвие, которым только что резал канаты.

– На левой стороне, под большим пальцем, рычаг, приподними его, – сказал Данила. – Это предохранитель. Наверное, случайно опустился, когда я лучемёт выронил.

Я отыскал рычаг и ещё раз придавил кнопку указательным пальцем. Из руки будто вырвалось пламя. А валун почернел, съёжился и осел. От него повалил густой пар.

– Стрелять лучше, чем говорить? – спросил я, напоминая дружиннику о нашей калужской беседе.

Но ему было не до воспоминаний:

– Развяжи, – прохрипел он. – Больно.

– Фиолетовую тлю этим оружием ты бы уничтожил одним выстрелом.

– Тогда лучемёт попал бы в общак.

– Серёгину лошадку отдать на съедение химерам было лучше?

Я положил оружие на грунт и подошёл к дружиннику.

К моему сожалению, Данила не был ни изуродован, ни искалечен. Везёт же парню! А может, он успел выстрелами убить стервятника, и тот спеленал свою жертву на последнем дыхании.

– Развяжи.

– Зачем? – спросил я. – Зачем всё портить? Если я тебя развяжу, а ты неосторожно дёрнешься… или мне покажется, что ты дёрнулся, я тебя убью. Оно нам надо?

– Больно.

– А что с теми? – Я кивнул в сторону буксира. – Им не было больно?

– Сонное зелье, – тихо сказал дружинник. У него на лбу выступили вены. – Я в воду подмешал. А как проснулся, всем наручники нацепил. Тебя одного отрава не взяла.

– В воду? – удивился я. – Вот чудак! Ты видел, чтобы я пил воду?

Он на минуту задумался. Потом неохотно признал:

– Нет. Не видел. Развяжи меня. С твоими людьми ничего не будет. До обеда проснутся. Крепкий здоровый сон.

Я подрубил несколько ячеек сети на груди и на шее дружинника, чтобы ему было легче дышать.

– А что потом?

– В смысле?

– Если бы я уснул, что собирался потом делать?

– Я думал освободить Каина, чтобы он отвёз нас всех к Переходу. В Московии ты бы провёл нас к арсеналу. Потом – свободен. Развяжи!

– Не буду я тебя развязывать, Данила, – объясняю ему, как дитю малому. – Больше всего мне хочется перерезать тебе горло и идти готовить обед. Чтобы, когда остальные проснутся, не терять времени на стряпню и не перекладывать задачу, как с тобой лучше поступить, на товарищей.

– Ты не можешь меня зарезать! – заволновался дружинник.

– Это почему?

– Потому что я связан. Нельзя резать горло связанному.

– А сыпать отраву в питьё, значит, можно? И караулить меня с лучемётом, пока я для всех разведываю местность, можно? Не знаю, что теперь с тобой делать. Отпускать нельзя, ты слишком много о нас знаешь. Оставлять связанным – жестоко.

Брать с собой – глупо: ни поспать, ни покушать – только ждать твоей очередной выходки.

– Я домой хочу, – сказал Данила. – Отпусти меня, и я уйду. Можешь ничего не давать, только воду…

– Разве что ту самую, которую ты отравил, – перебил я его. – Пока сделаем так: ноги у тебя свободны, до лагеря дойдёшь сам. К буксиру не подходи, сиди в сторонке. Будешь нужен, позовём.

Я повернулся и зашагал к леталке. Мне было всё равно, пойдёт дружинник за мной или нет. Самым разумным было его убить. Но что-то мешало мне это сделать. Значит, я и в самом деле слишком долго пробыл среди цивилизованных людей.

На буксире первым делом убедился, что «мои люди» действительно просто спят. Несколько минут пытался снять с них наручники. Не получилось.

Пришлось возвращаться к Даниле, и он выторговал ещё несколько разрезанных верёвок в обмен на подробные пояснения, как снять браслеты. Поначалу казалось сложным, но последнюю пару, которая была на Иване, я снял довольно уверенно.

Потом развёл огонь и подготовил продукты к жаркому. Для похлёбки нужна вода, а выяснять у дружинника, что отравлено, а что нет, не хотелось. Мысли постоянно крутились вокруг его случайной фразы: «С твоими людьми ничего не будет». С моими? С моими людьми? До этих слов мне как-то не приходило в голову, что я стал вожаком. Мне доверяют, со мной советуются и ждут моих распоряжений.

Необычно это и тревожно.

Сколько себя помню: всегда был один.

Одному спокойней: отвечаешь только за себя, и, по большому счёту, всё равно, где спишь и что ешь. Но тут у нас получается целая экспедиция, не хуже той, о которой рассказывал Сергей… И по всему выходит, что я в ответе за каждого.

Когда угли прогорели, а печёная картошка начала остывать, на запах жаркого приплёлся Данила и пожаловался на голод. Я кивнул на дальний конец площадки лагеря, а когда он там неловко уселся, привалившись плечом к валуну, положил перед ним поднос с несколькими картофелинами и приличным куском говядины.

– И как я буду кушать? – капризно спросил дружинник, намекая на впившиеся в его тело путы.

– Не «как», а «когда», – уточнил я. – Вот как все проснутся, так и приступишь.

Наверное, ему удалось что-то разглядеть в моём взгляде, потому что он заткнулся и опустил голову.

* * *

– Это очень простая задача, – тихо, почти шёпотом говорит Сергей. – Данилу нужно испытать на лояльность.

– И как это сделать? – добродушно пробасил купец.

Они были довольны обедом, а потому уже не так злились, как в первые минуты после пробуждения. Я не знал, что такое «лояльность», но мне нравилось их слушать. Нравилось, что значение многих слов можно узнать по смыслу предложения, в котором это слово использовалось. Поэтому я просто слушал и не перебивал.

– Предлагаю нацепить на него наручники, а рядом «забыть» разряженный лучемёт. Наши городовые умеют освобождаться от наручников за считаные секунды. Полагаю, этим умением обладают и ваши дружинники, верно?

Вопрос был адресован Ивану. Тот не раздумывал:

– Конечно. Все замки однотипны, но у каждого оперативника свои приёмы пуска запирающего устройства. Даниле можно облегчить задачу, если нацепить на него его собственные браслеты. Свои наручники дружинник открывает в любой позиции, даже если его подвесить за ноги.

– Замечательно, – подытожил Сергей. – Значит, если дружинник по-прежнему строит злые планы, он освободится от наручников, схватит лучемёт, и Рыжий на законных основаниях отрубит ему голову.

– Но если он схватит огнестрел, то нам кранты! – воскликнул Каин.

На него зашикали. Данила сидел в дальнем конце поляны и слышать разговор не мог. Но рисковать никому не хотелось.

– Огнестрел будет разряжен, – терпеливо пояснил Сергей.

– Дружинник не возьмёт разряженный лучемёт, – с сожалением сказал Иван. – Если высыпать батареи, индикатор зарядки погаснет. В этом случае оружие годится только как дубинка или камень, чтобы бросить.

– Батарейки? – встрепенулся я. – Высыпать батарейки? Покажи!

Иван ухмыльнулся, взял лучемёт за ствол и сдвинул пластину в нижней части рукояти. Ему на ладонь посыпались мелкие чёрные горошины, – точь-в-точь как те, которые мне нужно заменить у девушек.

Я посмотрел на Пека. Тот многозначительно кивнул и улыбнулся.

– Видишь, – продолжал Иван, не догадываясь, что своими словами опять повернул экспедицию к югу. – Вот это окошечко на рукояти стало тёмным.

– Не страшно! – не сдавался Сергей. – Значит, оружие оставим заряженным, а рядом будет стоять Рыжий. Как только…

– Ничего не получится! – заскулил Каин. – Если Рыжий будет стоять рядом, Данила не рискнёт хвататься за лучемёт.

Мне стало неприятно:

– Что ты всё время трясёшься, Каин? Если жизнь предлагает умереть быстро и весело, считай, повезло. Всё равно ведь умрёшь. А вдруг придётся умирать долго и в слезах?

Но мой кучерявый приятель с круглыми глазами знал ответ и на этот вопрос:

– Между возможностью умереть и смертью я живу. Моя жизнь мне кажется более ценной, чем разница между весёлой и грустной смертью.

– Хорошо сказано! – одобрительно хлопнул в ладоши купец.

– Чтобы умничать, большого ума не нужно, – всё ещё недовольным тоном сказал я. – Пусть лучше скажет, что нам нужно делать.

– Связать его нужно в любом случае, – наставительно заметил Сергей. – Почему дружинник не связан?

– Потому что его спеленал стервятник, – пояснил я. – И если бы я не разрезал путы, подсыхающие канаты разрезали бы дружинника на части.

– Это нам на пользу, – поддержал Иван. – Хорошо, что руки не связаны. С затёкшими руками Данила не рискнёт освобождаться от браслетов и хвататься за оружие. А что, если всё сделать так, как предложил Сергей, но поверх наручников набросить дружиннику на запястья шнурок? Увидев лучемёт, Данила мигом освободится от браслетов и бросится к оружию. Но взять его не сможет, потому что руки останутся связанными.

– Неплохо, – одобрил Сергей. – Мы в точности будем знать намерения Данилы и сможем принять адекватное решение.

«Адекватное!» – с восторгом повторил я про себя. День оказался богат открытиями. А начинался «так себе». Плохо он начинался… мне не понравилось.

Потом они минут десять сыто судачили о коварстве человеческой натуры, а я раздумывал, что в личных вещах санитаров наверняка лежат запасные батарейки, и поэтому энергии хватит не только Маре, но и Елене. Это значит, что мы прямо отсюда можем поворачивать на юг, к началу Тьмы. Но если можем, почему сидим?

Я кивнул Ивану, чтобы он зарядил стрелялку. А когда он это сделал, небрежно засунул оружие в карман так, чтобы рукоять оставалась снаружи, и вместе с Иваном и купцом пошёл к Даниле.

Тот сперва задёргался, но, когда увидел, что я достаю из кармана его куртки наручники, спокойно позволил застегнуть браслеты у себя за спиной. Купец с Иваном что-то гневно ему выговаривали, то и дело пихая его в грудь, так что незаметно накинуть петли шнурка на запястья дружинника не составило труда.

Когда всё было готово, вернулись к костру. Иван с Пеком уселись на свои места, а я остался стоять справа от дружинника, старательно изображая беспечного идиота с лучемётом, торчащим из левого кармана. Он видел рукоять оружия. Видел малиновый огонёк на рукояти, понимал, что стрелялка заряжена и готова к бою. Всё, что ему оставалось: освободиться от наручников и попытаться схватить лучемёт. Иван не раз завидовал удаче Данилы. Что ж. Сейчас посмотрим на это счастье.

Я прекрасно помнил, чем закончилась моя последняя рукопашная с дружинником. Я был уверен, что об этой схватке он помнит не хуже меня. Ещё один довод, чтобы ему рискнуть.

Обвинительная речь Пека носила исключительно отвлекающий характер. Имело значение только то, как Данила поведёт себя в этой ситуации. На свою беду, он начал действовать.

Это было видно по напряжённому лицу, с которым дружинник пытался сбросить браслеты. Прошла минута… вторая…

Вопреки уверенности Ивана, дружинник не мог снять свои наручники.

Мне это показалось забавным. Даже смешным. Думаю, что-то изменилось в моём лице, потому что вдруг все заулыбались. Сморщенный страхом Каин, и тот улыбался. Дружинник, уже не таясь, пыхтел и дёргался телом, пытаясь освободить руки. Он подпрыгивал, будто судорожные движения туловища могли помочь ему в этой, как оказалось, непростой задаче.

Сергей засмеялся, и моя команда подхватила его смех. Они хохотали во всё горло. Было и в самом деле весело. Вот только мне не понравилось, что Пек вынул руки из карманов бешмета. Играть оружием с подстраховкой купца казалось безопасней.

– Ну и дурак же ты, Данила! – задыхаясь от смеха, выдавил из себя Иван.

Теперь я не сомневался в том, что нужно делать дальше. Батарейки отнесу девушкам, и лучемёт станет бесполезной железкой. Скормлю вещи эсэсовцев сиреневой топи, и Данила ничего больше не сможет сделать. Пусть идёт с нами…

А в следующее мгновение дружинник ударил меня плечом и схватил оружие. Скорее всего, длина шнурка оказалась недостаточно короткой. А может, он сообразил, что на запястьях шнурок, и, освободившись от браслетов, потянул руки в одном направлении…

Только это уже не имело значения: я отступил в сторону и смотрел на лучемёт, направленный мне в живот, а из груди дружинника торчала длинная рукоять ножа. Лезвие вошло точно в сердце, и Данила не успел даже опустить предохранитель.

У дружинника подогнулись ноги, и он упал. Я перевёл взгляд на белого Каина с огромными вполлица глазами. Он всё ещё сжимал левую половинку дубинки и был, как всегда, испуган и растерян, а я почему-то подумал, что из такого положения ему ни за что в меня не попасть.

А ещё удивился, что не испытываю желания благодарить его за спасение своей жизни.

По всему получается, квиты…