Полтора часа до Рованиеми проносятся почти незаметно. Уже половина четвертого, и начинает быстро темнеть. Сосны по сторонам дороги кажутся зловещими корявыми великанами, прикрытыми белыми шапками снега. Небо опять становится фиолетовым. И Луна показывается между первыми робкими, как будто они гости, пришедшие на званый вечер раньше времени и оттого чувствующие себя неловко, звездочками.

Километрах в восьми от города, на самом Полярном круге живет Санта Клаус. Сами финны называют его Йоулупукки – рождественским козлом. Когда-то давным-давно в рождественскую ночь главы финских семей надевали на себя козлиные шкуры и приносили своим детям подарки. Отсюда и название. Но в рекламных целях легендарному козлу официально присвоено здесь интернациональное имя Санты.

Палаты козла-Санты – это скопление деревянных домиков, сам вид которых уводит ваши мысли в сказку. Сюда на Рождество слетаются люди со всех сторон света. Небо над полярным кругом то и дело прочерчивают красные проблесковые огоньки самолетов. Обитатели южных стран садятся в них на своей жаркой родине и через несколько часов приземляются в стране Рождества. Они ведут своих детей на встречу с Сантой, фотографируются, снимают друг друга на видео и катаются на оленьих упряжках по снегу – ближайшему родственнику тех кубиков льда, что хранятся у них дома в холодильниках.

Они никогда не видели такую бездну снега и даже не могли представить, что такое бывает на самом деле. Они свято верят в рождественскую сказку. Чудом для них является уже сама эта страна, о существовании которой они ничего не подозревали еще пару недель тому назад, когда пошли покупать путевки в туристическое агентство, и в реальность которой не верили всего несколько часов тому назад, когда садились в самолет. Под жарким солнцем они не могли представить, что существуют эти засыпанные снегом поля, эти огоньки в окошках маленьких домиков и этот настоящий Санта Клаус – то ли языческий волшебник, то ли христианский святой (никто ведь им не скажет, что он – просто козел).

Южане впитывают в себя колючий воздух Севера, набираются впечатлений и через несколько часов улетают обратно. Они дремлют всю обратную дорогу, и им снятся олени и заснеженные сосны. Потом они выходят из самолета, окунаясь в лучи знойного солнца или подставляя лицо под капли дождя, и все произошедшее с ними за последние сутки кажется им сном.

Я сворачиваю с шоссе и паркую машину на огромной стоянке возле деревни Санты. Я знаю, что Тошка не может миновать это место в канун Рождества. Я и сам люблю бывать здесь, где сказка столь явственно соприкасается с реальностью.

Мы идем между поставленными рядами автобусами. На площади перед домом Санты – столпотворение. Из палат выходят гномы с колокольчиками. Они кружатся в рождественском танце. Осколками зеркала сверкают вспышки фотоаппаратов. Звучит разноязычная речь.

– Как будто Вавилонская башня только что рухнула, – шепчет мне на ухо Тошка.

Разница с древним Вавилоном в том, что здесь, как кажется, все друг друга понимают. Если не буквально, то, по крайней мере, душой. Все охвачены единым порывом предчувствия волшебства. Здесь царит сладкий запах чуда, которое вот-вот должно произойти. А может быть, уже и происходит где-то совсем рядом, в одном из этих причудливых резных деревянных домиков. Может быть, где-то там уже стоит люлька с младенцем Иисусом. И в следующую минуту одна из проступивших на небе звезд покажет нам своим лучиком дорогу к его колыбели. И волхвы, эти восточные мудрецы, уже, наверное, где-то рядом – бредут по глубокому снегу.

– Смотри, это, кажется, японцы, – шепчет Тошка, кивая подбородком на группу маленьких – на их фоне рождественские гномы кажутся рослыми – человечков с миндалевидными глазами, которые, поддавшись всеобщему тихому ликованию, записывают процессию гномов на видео, поминутно делясь друг с другом впечатлением от увиденного.

Гномы заканчивают выступление и убегают обратно в дом. Толпа сразу распадается, как разломившийся на реке весенний лед, и начинает беспорядочно перемещаться в разных направлениях. Тошка тянет меня на рождественский почтамт. Отсюда можно отправить своему ребенку открытку со штемпелем самого Санты. У Тошки нет детей, и она грустно вздыхает. Сюда же стекается все море писем к Санте. Целый зал отведен под разбор корреспонденции. За столами у компьютеров сидят такие же гномы, как те, что минуту назад плясали с колокольчиками на площади, и пишут детям ответы. Рядом с каждым столом стоят мешки с письмами. Когда один из гномов наклоняется, чтобы достать из своего мешка очередной конверт, мешок шуршит и кряхтит. Ему тяжело. Его бумажная душа набита таким количеством детских просьб, требований и признаний, что ему невыносимо ощущать себя простым куском грубой мешковины, не способным выполнить даже самые пустяшные из них.

На почте Санты людно. Вокруг круглой стойки посреди комнаты стоят люди и заполняют адреса, по которым Санта отправит их собственным детям или, что бывает чаще, ибо их собственные дети обычно стоят рядом – кто ж едет в гости к Санте без детей? – детям их друзей и знакомых и друзьям их детей рождественские и новогодние открытки. Шуршит бумага, поскрипывают шариковые ручки – идет работа, неутомимый труд создания сказки. Кажется, что все эти тети и дяди, согнувшиеся над стойкой и старательно выводящие на бумаге хорошо или не очень хорошо знакомые адреса, – Андерсены, пишущие детям всей Земли сказки. Чтобы потом вложить их в красочные конверты со штампом «Почтовое отделение Санта Клауса» и отправить блуждать по свету, где к сказке не привыкли и где нет места чуду.

На почтамте пахнет хвоей, как и везде во владениях Санты. Тошка ходит между стойками. Они стоят здесь в изобилии на своих вращающихся ножках – шестиугольные стойки со множеством ярусов и гнезд, в каждом из которых находится рождественская открытка. На одной – заснеженная равнина под синим глубоким небом. На другой – санки мчатся по снежному следу между сопок. А вот снеговик – почему-то в русской шапке-ушанке – стоит в окружении игрушек-подарков, и месяц в красном новогоднем колпачке улыбается ему с черного неба.

Тошка рассматривает открытки. Ягоды брусники лежат на медной тарелке. Рядом стоит медный подсвечник. Вокруг еловые лапы. Свечи зажжены и отражаются на блестящих самоварным золотом боках глубокой тарелки. И каждая ягодка горит маленьким красным китайским фонариком.

Умиротворенный пейзаж с темным лесом на горизонте. На опушке стоит церковь с остроконечным шпилем. Люди идут к ней на праздничную рождественскую службу.

В долине, окруженной холмами, поросшими огромными соснами, стоит заснеженный замок. Вся картина выдержана в темно-синих тонах. Уже ночь, фиолетовое небо прорезают холодные лучи Луны. В замке горят огни. Там ждут кого-то. А из чернильной чаши неба валит густыми крупными хлопьями золотой снег.

Мы идем дальше вдоль стоек. Вот открытка, где дети с раскрасневшимися от мороза щеками катаются с горки на санках. Снег искрится, Солнце смотрит на ребятню из глубин бесконечного голубого неба.

Дальше, дальше… Праздничный стол, горят свечи, гости собрались. Видно, что это не столько трапеза, сколько ритуал, приобщение к тайне, к празднику Рождества. И вид у людей за столом заговорщический. Они тоже ждут. Все знают, кого, но никто не говорит об этом вслух.

– Смотри, – оборачивается ко мне Тошка, словно читая мои мысли, – они ждут рождения Христа.

Она набирает открытки целыми охапками. Таких открыток можно накупить в Финляндии на каждом шагу. Как, собственно говоря, и в Мурманске. Разница только в том, что здесь, на почте Санты, они стоят в несколько раз дороже. Но Тошка хочет купить открытки именно здесь. Цена ее не интересует.

Мы выходим из рождественской почты. В руках у моей спутницы большой бумажный пакет с открытками. Тошка тянет меня в палаты Санты. Толпа становится все гуще. Одержимые, как и мы, жаждой чуда, люди идут по темному проходу туда, где в большой комнате гостей принимает сам хозяин всей деревни, да, пожалуй, и всей Лапландии, рождественский властелин детских умов половины нашей планеты. У него много имен. В разных странах называют его по-разному. (Молчу, молчу про козла!) Но все знают, кто он такой.

Рядом с нами идут японцы. Может быть, те самые, что снимали шествие гномов. И я шепчу Тошке на ухо:

– Что они, собственно говоря, тут вообще делают? Может, у них как раз грядет год козла?

Тошка фыркает и едва не разрушает благолепие одержимой рождественским духом процессии. Японцы недовольно на нее оглядываются. Тошка давит смех. Наверное, она думает о чем-нибудь грустном.

И вот мы поднимаемся на три ступеньки и оказываемся в святая святых всей Лапландии – комнате для приемов самого Санты, единственного в мире материализованного и, я бы сказал, активно практикующего волшебника. Все мы знаем Мерлина, все читали о джиннах в бутылках и масляных лампах. Но кто может похвастаться встречей с ними? А Санта – вот, пожалуйста. Вы можете прийти сюда и познакомиться с ним лично.

Посреди темной комнаты с высоким потолком-куполом, под огромной, метра в четыре высотой свечей сидит в кресле сам Санта. Стропила из огромных круглых стволов пересекают на большой высоте его чертоги. Выше – темнота, которая скрывает от любопытных глаз потолок или крышу. Кажется, что там бесконечность. И где-то наверху слышится шорох крыльев неведомых птиц в волшебном заколдованном лесу.

Вдоль деревянных стен стоят стеллажи с огромного размера книгами. На их синих, красных, зеленых переплетах написано: Африка, Америка, Европа, Азия, Австралия. Наверное, на их страницах Санта записывает просьбы детей всего мира о рождественских подарках. Совсем скоро соберет он свой мешок и отправится на юг, потом на восток, потом на запад разносить свои дары. Упряжка северных оленей уже ждет его.

Кроме книг, на полках лежат огромные зажигалка и свечи, стоит керосиновая лампа. Между ними копошится вездесущий гном. Деревянный пол слегка поскрипывает под ногами посетителей, к аромату еловых половиц, сосновых рубленых стен и хвои примешивается какой-то особый рождественский дух, составленный из смеси запаха оленей, свечного воска и еще чего-то, что мало поддается логическому осмыслению, но заставляет верить в чудо.

Дети по очереди подходят фотографироваться с Сантой. Снимки тут же выводятся на печать. И вот уже малыш бережно, как сокровище, держит в дрожащих от волнения руках свою собственную фотографию с Сантой. Даже взрослые невольно замирают и серьезнеют, когда их чадо идет к ним по поскрипывающим половицам.

И хотя Санта никаких чудес не совершает, для детворы со всех уголков планеты уже сам факт его существования, сама возможность сфотографироваться рядом с настоящим волшебником, о котором они раньше только читали в книжках, кажется чудом. Детские души парят где-то в поднебесье, где-то за огромными стропилами, прочерчивающими бездну над головой Санты. Может быть, это они шуршат крыльями там, высоко над нашими головами, в черной пустоте не то неба, не то вечности?

Вот к Санте робко подходит высокая девочка. Она старше обычных его гостей, которых сажает он к себе на колени, чтобы сфотографироваться. Девочка смущается, потом, превозмогая свою застенчивость, протягивает Санте конвертик. Наверное, там написано ее самое заветное желание, которое она могла передать волшебнику только лично. Санта берет письмо и кладет его на столик возле своего кресла. Девочка совсем смелеет и, обняв Санту за шею, что-то шепчет ему на ухо. Санта кивает. Потом сажает девочку к себе на колени, и они фотографируются на память.

Девочка плачет. Это видно по тому, как отблескивают в полумраке влагой ее глаза. Для нее эта встреча нечто большее, чем просто приобщение к чуду. Это начало новой жизни, точкой отсчета которой стал тот момент, когда она прошептала на ухо волшебнику свою самую сокровенную просьбу. Сначала она доверила ее бумаге, но не смогла выразить в письме всю полноту того, что переполняло ее душу. И тогда она сама рассказала обо всем волшебнику и получила от него заверения в том, что ее просьба будет исполнена, ибо она еще не выросла из того возраста, когда Санта выполняет все ваши желания.

Мы поднимаемся по деревянной лестнице на второй этаж, где притаился магазин сувениров. Открытки, брелоки, свечи, точеные подсвечники, безделушки из меха, резные лапландские фигурки из оленьего рога – на всем знак Санты. Здесь продаются только фирменные чудесные вещи от самого владельца этих чертогов. Тошке нравится бывать здесь.

– Волшебная лавка, – говорит она о магазине всякий раз.

Сейчас она неторопливо выбирает нам подарки. Если честно, то цены поражают  взор. Но о деньгах здесь никто не думает. Не для того все эти люди преодолели тысячи километров, чтобы экономить теперь на сувенирах. Нет, деньги теряют в деревне Санты свою ценность. Причем и для продавцов, и для покупателей.

Тошка выбирает диковинные фигурки то ли людей, то ли троллей. Они вырезаны из оленьего рога и спрятаны в кожаные мешочки. Она сует их в пакет с открытками, и мы выходим на площадь.

Теперь Тошка тянет меня в торговые ряды. Этот бревенчатый мини-пассаж находится как раз напротив дома Санты. Здесь полным-полно крошечных магазинчиков. Каждый уголок и закоулок пассажа освоен торговцами сувениров. Чего здесь только нет! Ровными нарядными рядами выставлены на полках остроносые валенки из ярко-красного войлока. Такие носят в своих лесных подземных замках эльфы.

Рядом такое же точно изобилие домашних мягких тапочек из оленьих шкур. Они оторочены мехом и украшены саамским шитьем. Кажется, что их просто оставили здесь на время проказливые тролли, которые побежали куда-то наверх, на чердак. Но они вот-вот вернутся и заберут свою обувку. Да еще и накажут того, кто посмел ее примерить в их отсутствие.

В соседнем отделе выставлены рождественские семисвечия: большие и маленькие, с золотой инкрустацией и без нее, из гладко оструганного дерева и из белой пластмассы, с высоким изгибом спинки и почти плоские. Все они горят, создавая, пожалуй, даже избыток предновогодней праздничности.

Следующий магазинчик – царство рождественских корзиночек и венков. Украшенные мишурой, шишками, еловыми и сосновыми ветками, они заполняют ярусы глубоких полок. В пассаже стоит многоголосый и многоязычный торжествующий праздничный гул. Дети с раскрасневшимися от всего этого переполоха личиками носятся от витрины к витрине. Родители с озабоченным видом идут следом. Они боятся забыть купить что-то самое главное, хотя купить им хочется все.

Туристические группы ходят гуськом, чтобы не потеряться. Они весело переговариваются, чувствуя себя самодостаточными и не выплескивая общение за круг знакомых им еще по родному Токио или Риму лиц.

Пока я отворачиваюсь на минутку в сторону, чтобы рассмотреть очередной прилавок с новогодними сувенирами, Тошка выскальзывает в ближайшую дверь на улицу. Я нахожу ее на площади. Здесь опять танцуют гномы. В руках у них то ли масляные лампы, то ли свечи под стеклом, чтобы не задувал ветер. Тошке улыбается семья каких-то иностранцев.

По торчащим вперед зубам я безошибочно угадываю в них американцев. Они полны впечатлений. И им столь явно хочется с кем-то ими поделиться, что в их улыбках сквозит мольба. Тошка снисходительно скалится в ответ. Американцы тут же завязывают с ней беседу. Они не вполне уверены, что их поймут, но полагаются на свою удачу и интернационализм английского языка.

Когда Тошка довольно связно вступает в разговор, радость ее новых знакомцев не знает границ. С навязчивой непосредственностью они начинают грузить Тошку информацией. Они из Флориды. Главу семейства зовут Нэд, жену – Барбара, а сынишку – Клод. Клод он потому, что так зовут двоюродного дядю Барбары. Вообще говоря, Барбара француженка. Вернее, она родом из Франции. Но никогда там не была. Если еще точнее, ее предки иммигрировали в Штаты из Европы.

Нэд рассказывает это Тошке, ничуть не сомневаясь в ее интересе. Я подхожу к ним поближе и обнимаю ее за талию.

– Это ваш сын? – тут же интересуется Барбара.

А Клод прищуривает на меня свои маленькие глазки, спрятанные под толстыми линзами очков. Тошка скрипит зубами. Вместо ответа я приветливо скалюсь. Дескать, это уж наше дело. Просто удивительна та бесцеремонность, с которой некоторые люди пытаются овладеть ситуацией.

– Нет, это мой шофер, – вдруг выдавливает из себя моя спутница.

Я, пониженный в статусе до обслуживающего персонала, незаметно убираю руку с Тошкиной талии и скалюсь еще более призывно.

– Мы из Флориды, – еще раз уточняет Барбара, как будто, превратившись из сына в шофера, я уже забыл об этом. – А вы откуда?

Наверное, нам с Тошкой одновременно приходит в головы мысль, что ни о каком Мурманске эти янки никогда и слышать не слышали, потому что мы в один голос отвечаем:

– Мы? Да мы-то с Севера.

Барбара вздрагивает и робко хихикает. Нэд перестает улыбаться и пытается натянуть короткую верхнюю губу на свои огромные желтые бобровые зубы. Очкарик Клод краснеет и гневно сверкает глазками из-под своих очков.

Мы с Тошкой переглядываемся, внезапно понимая, что мы натворили. Через секунду мы уже чувствуем себя полными идиотами. А еще через мгновенье начинаем дико хохотать. Ведь мы невольно осквернили саму идею места, где сейчас находимся, идею всей Лапландии. Мы плюнули в самую душу этим ни в чем не повинным американцам, которые потратили немалые деньги на поездку сюда.

Они думали, что где-то далеко-далеко, за синими холодными морями и чистыми сосновыми лесами, где-то там, в снегах Арктики есть страна Финляндия. В этой стране, если ехать все дальше и дальше на север, можно найти ледяную избушку лапландки. А потом, если вы угодите маленькой старушке, она даст вам своих ручных оленей, запряженных в нарты. И только на этой упряжке можно добраться на самый край земли – засыпанный снегом и скованный льдом неведомый континент, где, отгороженная от всего мира обручем полярного круга, стоит деревушка Санты.

И всю эту грандиозную идею мы осквернили. Они добрались до этой ледяной страны, чтобы встретить здесь нас – идиотов, которые приехали сюда… с Севера! Деньги американцев оказываются выброшенными на ветер. Опошлено самое святое – доллар.

То, к чему они стремились всю предшествующую жизнь, откладывая деньги и покупая теплую одежду, оказалось туфтой. Чуть ли не пляжем возле их дома, куда местные алкаши заезжают прямо на машинах. Они стремились на край Земли, а оказались неизвестно где. В месте, куда запросто ездят с какого-то уж совсем недоступного и непонятного настоящего Севера. Туристическая фирма обманула их в лучших и самых заветных ожиданиях. Но что же мы можем поделать, если Рованиеми расположен километров на двести южнее Мурманска? Мы сказали им чистую правду: для нас – это юг.

Американцы продолжают пребывать в шоке. Я, уже не таясь, обнимаю Тошку за талию и, продолжая хохотать, мы покидаем наших оцепенелых друзей. Мы садимся в машину, и я бросаю взгляд на часы. Ничего себе! Уже почти пять. Значит, мы протолкались у Санты полтора часа.

– Заедем в Рованиеми? – предлагает Тошка.