В последующие несколько лет Вале приходится отказаться от общения не только с Кузнецовыми, но и почти со всеми своими семейными приятелями. Хождения в гости или прием гостей почти всегда заканчиваются тем, что Пашка напивается и начинает скандалить. А еще его может стошнить прямо на накрытый стол. Или он возвращается из туалета с расстегнутой ширинкой. Впрочем, с равным успехом он может просто не дойти до туалета, оказавшись все за тем же столом в мокрых штанах. Так что Вале всякий раз почти силой приходится вытаскивать мужа из-за стола, по возможности стараясь успокоить, а потом долго извиняться перед знакомыми.

– А ты, если отца берешь с собой, сразу извиняйся, с порога. А то потом захлопочешься ему ширинку расстегивать да застегивать и забудешь, – ядовито советует ей повзрослевшая дочь.

– Не твое это дело, – отбривает ее Валя. – Рано тебе еще отца критиковать.

– Так если он алкаш! – фыркает Ирина и, надменно задрав подбородок, выходит из кухни.

– Не смей так говорить! – кричит ей вдогонку Валя.

В словах дочери, однако, есть печальная правда. Валя уже давно привыкла ходить в гости к подругам одна. Пашка, когда бывает дома, из-за этого злится, подозревает ее в изменах и устраивает сцены. Чтобы как-то задобрить мужа, она по дороге из гостей покупает ему водку. Но даже это помогает не всегда.

– Проститутка! – орет Пашка, когда она однажды в радостном настроении возвращается домой от подруги. – Шляешься невесть где! Ноги повыдергиваю! Я тебя с панели взял – туда и отправлю!

– Папа имеет в виду, что я работала на стройке, когда мы поженились, – пытается объяснить выбежавшему в коридор сыну значение слова «панель» Валя.

– А кто такая проститутка? – интересуется Степан.

– Мать твоя! – орет Пашка. – Потаскуха! На панель!

– Мама тебя самого на панель отправит, – злобно прищурив глаза, бросает отцу Ирина.

Пашка наотмашь бьет дочь ладонью по лицу. Ирина, взвыв от боли, убегает в свою комнату.

– И тебе сейчас то же будет! – рявкает Пашка, глядя на перепуганную Валю. – Убью гадину!

– Кто же тебя тогда кормить будет? – слышится из-за двери голос Ирины.

Пашка грязно матерится и со всей силы ахает кулаком по дверному косяку. Дверь гудит, а с потолка сыплется побелка. Валя уже готова броситься на мужа, чтобы защитить дочь. Но Пашка немного остывает и, кинув на Валю полный пьяной злобы взгляд, лишь шипит:

– Вырастили гадюку.

Потом он уходит на кухню.

– Мама, когда он уйдет, ты его больше домой не пускай, – плачет Степан. – Я его боюсь.

– Он тогда дверь выбьет, – хмыкает Ирина.

Валя, как может, старается успокоить детей. Таких приступов ярости у Пашки еще не было.

– Папа нас любит, он в душе хороший, – бормочет Валя, прижав к себе Степана и сама не веря своим словам.

– Ага, когда спит и не храпит, – хмыкает Ирина.

– Ты тоже была не права, – урезонивает Валя дочь. – Зачем было в ответ говорить ему грубости?

– Какие? Про панель? – злобно усмехается Ирина. – А разве я не права? Разве не ты его кормишь? Так что не ему здесь хвост поднимать.

– Не надо так об отце, – бормочет Валя.

Если честно, дочь во многом права. За последние несколько лет Пашка окончательно опустился. По причине запоев его списали уже с нескольких судов. И теперь он все больше торчит в резерве. Однако и здесь на работу, на которую его направляют, он почти не ходит: то ему стыдно мести улицу, то тяжело перегружать овощи на железнодорожной станции.

– У вас, товарищ матрос, запросы прямо-таки барские, – не выдерживает как-то пожилой инспектор в отделе кадров флота.

Пашка передает эти слова Вале, ища сочувствия, но Валя лишь вздыхает, признавая правоту кадровика.

– И ты туда же! – взвивается Пашка. – Ты жена мне или нет? Ты должна быть на моей стороне!

– Я на твоей стороне, – устало заверяет его Валя.

– Тогда дай на водку, – просит Пашка.

Валя вздыхает, достает из сумочки кошелек и дает мужу денег со словами:

– Ты хоть не напивайся в зюзю, ладно?

Пашка хмыкает и бормочет что-то неопределенное.

Иногда Пашка под нажимом Вали все же выходит на работу – то дорожным рабочим, то грузчиком. Но за место свое он не держится, то и дело сваливаясь в запои. В конце концов, за его постоянные прогулы Валю приглашают на заседание профкома флота.

– Глупость какая, – сконфуженно бормочет Валя, отпрашиваясь у Зинаиды Петровны с работы, – как будто в школу вызывают к ребенку.

– Хотят, чтобы ты оказала на мужа воздействие, – усмехается Зинаида.

– Да что же я могу оказать? Как будто он меня слушает, – стонет Валя. – Если бы слушал, наверное, капитаном бы уже стал.

– Ну, не каждому дано быть капитаном, – разводит руками Зинаида.

Сказано это таким тоном, что Валя уже готова обидеться на свою начальницу и приятельницу. Почему она считает, что Пашка ни на что не способен? Может быть, у него просто что-то не сложилось в жизни, пошло не так, как надо.

– Плохому танцору всегда пол кривой, – произносит Зинаида.

Неужели Валя, задумавшись, произнесла последнюю фразу вслух? Да и ладно. Ерунда все это.

– Так я отлучусь, Зинаида Петровна? – повторяет она.

– Отлучись, – кивает Зинаида.

И Валя идет в профком. Ее проводят в большой кабинет, наверное, какую-нибудь Ленинскую комнату. В углу действительно стоит бюст вождя. Правда, учитывая перестроечные настроения, бюст повернут спиной к обществу, так что Владимир Ильич вперил взгляд в стену.

– Даже Ленину стыдно за то, что здесь происходит, – думает Валя.

За столом, покрытым зеленым сукном, сидят несколько мужчин в морской форме. Пашка с печальным видом сидит напротив них. Он съежился и выглядит потерянным и жалким. Валя мысленно сравнивает его с мужиками за столом. Да, права, наверное, Зинаида: не всем быть капитанами.

– Какая у вас, Валентина Николаевна, дома обстановка? – интересуется у Вали один из «капитанов», как она про себя окрестила мужчин из профкома.

– На гуслях я ему не играю, – злится Валя, – а в остальном живем семьей. Все, как положено. Двое детей.

– Пьет? – задает странный в такой ситуации вопрос другой «капитан».

– Вы же сами, товарищи, знаете, – сердито произносит Валя, – иначе меня бы не приглашали. Только что я могу сделать? Отправьте его в рейс – мне легче станет.

– Да не держится он у вас в коллективе, – произносит первый «капитан», – конфликты, скандалы. На берегу – прогулы.

– Тогда увольте его к чертовой матери, – не выдерживает Валя.

– Вот эта мать здесь точно ни к чему, – улыбается «капитан».

– Будет он сидеть у меня на шее, – храбрится Валя. – Кому хорошо от этого будет? Я уже говорила, что двое детей у нас. Школьники: четырнадцать и одиннадцать лет. Их кормить, обувать, одевать надо. Мне одной все тянуть прикажете?

– Как-то повлиять на мужа можете? – интересуется «капитан». – Встретить с работы, например, отвести домой. Чтобы он мимо ликероводочного прошел.

– Несмышленыш он, что ли? – фыркает Валя.

– И все же, – не сдается «капитан».

– Постараюсь, – снова фыркает Валя.

– Ладно, – подводит итог беседе «капитан», – оставляем мы вашего мужа на работе. Побудет пока в резерве. От его увольнения никому лучше не станет. Но выводы, Валентина Николаевна, надо вам делать обоим. А сейчас забирайте своего благоверного.

Валя вместе с Пашкой выходит из кабинета. Всю дорогу домой они молчат, словно чужие, словно им просто по пути.

– Что же ты меня позоришь, тварь? – шипит Пашка, когда они заходят в квартиру.

– Ты сам себя позоришь, – огрызается Валя.

И тут Пашка бьет ее по лицу кулаком. В голове у Вали словно бомба взрывается, и она отлетает в сторону, с грохотом рухнув на трюмо. Она осторожно сползает с него и забивается в угол. Пашка делает шаг в ее сторону.

– Пошел вон, – шепотом говорит Валя, закрыв ладонями разбитое в кровь лицо. – Я тебя больше знать не хочу. И если ты еще хоть раз меня тронешь, я тебя в милицию сдам. Ты у меня сядешь.

Пашка делает еще один шаг к ней. Валя съеживается, ожидая удара. Но Пашка не подходит. Он матерится и выскакивает из квартиры, громко хлопнув за собой дверью.

Валя с трудом встает. К счастью, дети в школе. Она подходит к трюмо и смотрит на себя в зеркало. Лицо опухло, из разбитой губы сочится кровь. Валя проходит на кухню и выпивает таблетку анальгина, чтобы хоть как-то унять гул в голове. Потом заходит в ванную и умывается, промокая салфеткой саднящую губу.

– Не прощу, – бормочет она, – этого я ему никогда не прощу.