– Что же ты, мать, дура такая? – комментирует ее уход с работы Степан. – Тебе деньги лишние предлагали, а ты вместо этого последних лишилась. Как же мы теперь жить будем?

– Выживем, – с наигранной бодростью отвечает Валя. – Слава богу, не хворые. Я устроюсь куда-нибудь. Да и ты, может, тоже подыщешь себе работенку.

– А я и так ищу! – взрывается Степан. – Каждый день!

– Я знаю, знаю, – успокаивает сына Валя.

– Что ты знаешь? – рявкает Степан. – Мне что, кирпичи разгружать на стройке? Или мешки с цементом таскать? Я не для того в армии служил!

– Конечно, конечно, – бормочет Валя. – Надо что-то получше найти. Не грузчиком, не разнорабочим. Может, учиться куда-нибудь пойдешь? А я пока поработаю, обеспечу. Ты, главное, не переживай.

– Не знаю, не знаю, – упрямо мотает головой Степан. – Зря ты все-таки так скоропостижно с работы ломанулась.

– Ворованные деньги брать нельзя, – строго говорит сыну Валя. – Несчастье будет.

– А сейчас у нас счастья полон рот! – фыркает Степан.

– Нельзя ворованное брать, – повторяет Валя.

– Да кто сейчас на это смотрит? – хмыкает Степан. – Все берут. Было бы что.

– А я не буду, – настаивает Валя.

– Да тебе больше никто и не предлагает, – снова хмыкает Степан. – Размечталась. Без тебя люди найдутся.

– И пусть, – упрямо мотает головой Валя.

Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, она устраивается на работу дворником. Не в свое ЖЭУ, конечно, а в то, что рядом с домом.

– Хоть одна выгода, – убеждает саму себя Валя, – на работу ездить не надо.

Собственно говоря, других выгод у новой работы нет. Справляться с ней даже привыкшей к тяжелому труду Вале крайне тяжело. Ставку дворника она тянула и на прежней работе. Но ее родное ЖЭУ обслуживало хрущевки, в которых нет мусоропроводов. Подъезды, которые она убирает теперь, расположены в девятиэтажках. И таскать каждое утро корыта с помоями от мусоропровода к бакам просто невыносимо. Но что ей еще остается делать? Другой работы просто нет и не предвидится. Кому она нужна, в ее-то возрасте? Валя с содроганием ждет зимы, когда к корытам с помоями добавится уборка снега.

– Ты, мать, опять чудишь, – выговаривает ей Степан. – Ты бы еще возле нашего подъезда стала милостыню просить.

– А что такое, сынок? – не понимает Валя.

– Да то такое! – орет Степан. – Мне перед друзьями стыдно! Они ходят здесь и видят, что моя мамаша улицу метет, помои из подъездов выгребает! Как меня уважать после этого будут?

– Так не ты же помои выносишь, – успокаивает сына Валя. – А мне в моем возрасте уже ничего не стыдно. Прорвемся.

– Не позорь меня, мать! – орет Степан. – Ненавижу тебя! Всю жизнь ты мне пакостишь! Из-за тебя надо мной пацаны смеяться будут!

– Зря ты так, сынок, – бормочет Валя. – Любой труд не грех.

Но Степан не хочет ничего слушать. Истерики продолжаются. И он чуть ли не каждый вечер мотает матери нервы.

– Сынок, я вот что придумала, – через неделю или две идет Валя на мировую, присаживаясь к Степану на диван. – Я перейду в другое ЖЭУ работать. Чтобы тебя не позорить перед друзьями. Ладно? Так ведь хорошо будет, правда?

– Только подальше от дома, – бурчит Степан. – И не в центре. А то мы там в кабаках с пацанами зависаем. Чтобы ты не маячила рядом со своей метлой, как ведьма.

– Так вы же вечером зависаете, – гладит сына по коленке Валя. – А дворы с утра метут.

– Не в центре! – рявкает Степан, и его лицо багровеет от злобы.

– Хорошо, хорошо, – успокаивает сына Валя, – как скажешь. Дворников везде не хватает.

Потакая сыну, Валя переходит на работу в район больничного городка. Подальше от дома и глаз Степановых приятелей. А заодно и от ненавистных мусоропроводов. Зато теперь ей приходится ездить на работу с пересадкой.

– Да и ладно, – думает она. – Лишь бы в доме был мир.