Весной Ирина все-таки бросает институт. Она отучилась на инязе без малого пять лет. Те, кто поступали вместе с ней, уже вышли на диплом. А Ирина все еще на втором курсе.

– Какой-то заколдованный круг, – искренне поражается она, обсуждая с подругами свою учебу. – Не могу сойти с этого второго курса. Скоро дырки в учебниках протру, а толку ноль.

Подруги сочувственно хмыкают, качают головами и вздыхают:

– Трудное произношение, очень трудное.

Одна из них вместе с Ириной работает продавщицей в ларьке, другая – горничной в гостинице. Оценить значимость высшего гуманитарного образования им тяжело. Так что они всецело на стороне Ирины: институт давно пора бросить.

Оставив мысли о карьере переводчицы, Ирина, однако, остается в Москве. Она давно считает себя столичной жительницей и в захолустный, как она выражается, Мурманск возвращаться не собирается ни за что на свете.

– Мне, мать, нужна какая-нибудь жилплощадь, – говорит она Вале по телефону, в очередной раз требуя денег. – Или мне всю жизнь с Анькой комнатушку делить? Возраст у меня уже не детский: двадцать семь скоро стукнет. Да и Анька замуж вроде как собирается. Если, конечно, Лешка ее не обманет в очередной раз. А и обманет, так она того гляди забеременеет. И без всякого мужа. Сколько раз уже грозилась. С нее станется. Она отчаянная. Хочу, говорит, ребенка для себя лично. А с ребенком в одной комнате не выжить. Он будет орать целыми ночами. Да и вонять от него будет. Так что, мать, надо как-нибудь извернуться. Слышишь?

– Да как же нам справить тебе жилье в столице? – сокрушается Валя. – Там у вас цены несусветные, как ни изворачивайся.

– А если нашу трешку в Мурманске продать? – деловым тоном предлагает Ирина.

– А нам со Степаном где жить прикажешь? – не выдерживает Валя.

– Купите однушку, – оживляется Ирина, – а я себе комнату куплю в Москве. Степан пусть женится, нечего сидеть у мамочки на шее. И жену пусть берет с квартирой. Из богатых. И пусть валит с твоей жилплощади.

– Нет, дочка, это уж вы сами потом, когда я помру, будете квартиру делить, – огрызается Валя. – А пока я ее продавать не буду. Ты сама бы взяла да и вышла замуж за москвича с квартирой. Богатого.

– Кто ж меня возьмет, из ларька-то? – самокритично хмыкает Ирина. – На меня здесь никто и не глянет. А была бы у меня жилплощадь…

– Мы как-нибудь извернемся, дочка, – сдает позиции Валя. – Без продажи квартиры, я имею в виду. Я постараюсь. Возьму больше подъездов, ужмусь сама. Много ли мне надо? Постараюсь.

– Ладно, – бурчит Ирина, – посмотрим.

Обе собеседницы остаются недовольны разговором. Ирина хочет получить свой угол в столице как можно быстрее, а Валя прекрасно понимает, что она никогда не заработает дочери на этот самый угол. Впрочем, Валя действительно берет еще три подъезда. Чтобы успеть вымести из них мусор и хоть как-то очистить двор от снега, ей приходится вставать в пять утра. Она садится на первый троллейбус и едет на свой участок. Валя давно забыла про пересадку. Это выходит слишком дорого, а ей надо экономить. Она доезжает до «Молодежки» и дальше идет пешком.

– Не барыня, – говорит она сама себе, – выдержу.

К трем-четырем часам пополудни, нагруженная собранными на мусорке пустыми бутылками из-под пива, она вновь бредет через весь Больничный городок к Кольскому проспекту, где садится в троллейбус.

– Куда лезешь, бомжиха, – бурчит ей кто-то вслед.

Валя вздрагивает, как от удара, но даже не оборачивается. В словах неизвестного гражданина есть горькая правда. Нет, она, конечно, не бомжиха, но ее гардероб так давно не обновлялся, что полностью обветшал. И как поправить дело, она, если честно, не знает. Денег на себя у нее не остается. С жилплощадью в Москве для дочери, конечно, ничего не получается. Для этого Вале пришлось бы работать целые сутки напролет. Да и этого, наверное, было бы мало – уж слишком невелика зарплата дворника. Ирина, как и грозилась, разъезжается с забеременевшей Анькой. Теперь она снимает комнату одна. И эту комнату приходится оплачивать Вале. Тех денег, что зарабатывает Ирина в ларьке, ей с грехом пополам хватает только на еду и одежду.

– Не могу же я, мать, ходить чушкой, как ты, – говорит ей дочь по телефону.

Валя пытается обидеться, что-то возражает, но Ирина перебивает ее:

– Да ладно, как будто я не знаю. Мне Степка говорил.

– Что говорил? – дрогнувшим голосом интересуется Валя.

– Что ему стыдно за тебя перед дружками, – хмыкает Ирина.

И тогда Валя начинает подбирать одежду с мусорки. Только сейчас она замечает, что люди порой выбрасывают весьма хорошие вещи – гораздо лучше тех, которые носит сама Валя.

– Позор! – узнав об источнике материнского гардероба, брезгливо фыркает Степан.

– Зря ты так, сынок, – заискивающе улыбаясь, говорит ему Валя. – Хорошие вещи. Правда, очень хорошие. И почти новые. Людям деньги девать некуда, вот и разбрасываются. А мне пригодится.

– Мать, – покровительственно говорит Степан, – не мелочись. Когда я пойду работать, ты у меня в обносках ходить не будешь. Я тебе куплю все, что пожелаешь. Хоть шубу ту же. Хочешь шубу?

– Ой, да ладно тебе, сынок, – отмахивается Валя. – Нам бы комнатку какую-нибудь Ирине справить в Москве.

– Значит, будет тебе шуба, – небрежно бросает Степан. – Ты только подожди немного.