– Валентина Николаевна? – голос в трубке кажется Вале смутно знакомым.

– Да, – нерешительно говорит Валя.

За последние годы она привыкла, что телефон постоянно сообщает ей о каких-то неприятностях. То Степана в очередной раз выгонят с работы. Да не просто так, а со скандалом. И надо кидаться, просить, умолять, чтобы на сына не подавали в суд, выдали трудовую книжку, заплатили заработанные гроши. А то подружки Степана звонят: заберите своего сыночка, он напился, скандалит и уходить не хочет, хоть милицию вызывай.

Так что очередной звонок пугает Валю, да и женский голос на другом конце трубки какой-то взволнованный, нервный.

– Кто это? – спрашивает Валя.

– Это Наташа,  – говорит в ответ трубка, – Неверова.

– Наташа? – переспрашивает Валя, перебирая в уме фамилии подружек Степана.

– Мы когда-то с вами вместе в тресте работали, – уточняет трубка.

– Да, Наташенька, помню, – поддакивает Валя.

И она действительно вспоминает невысокую худенькую девушку, которая работала у них в тресте курьером. Когда Валя сидела в приемной у Натана, та часто забегала туда, чтобы забрать бумаги.

– Помню, помню, – повторяет Валя. – Только как же ты меня нашла?

– Ой, Валентина Николаевна, через пятые руки, – тараторит трубка. – Кто-то мне сказал, что вы с Зинаидой Петровной вместе в ЖЭУ работали. Я туда позвонила, там переадресовали, помогли, подсказали домашний телефон. Нашла, в общем.

– Молодец, – говорит Валя. – Это когда же мы виделись в последний раз?

– Четыре года назад, в девяносто восьмом, – частит трубка. – Помните? На похоронах Зинаиды Петровны.

– Ах да, – вспоминает Валя. – Точно. Царство ей небесное.

– А ведь и у меня весть совсем не радостная, – сообщает трубка. – Натан Ефимович скончался.

– Как? – неожиданно для себя самой пугается Валя.

– В понедельник, сердце, – уточняет трубка.

– Да уж, – не зная, что сказать, бормочет Валя.

– Я ведь у него до последнего работала секретаршей, – вновь сыплет словами трубка. – Еще в тресте он меня к себе в приемную посадил, после Любови Дмитриевны. А потом, когда собственную фирму открыл, с собой взял. Трест-то давно развалился. А фирма его жива. Худо-бедно строим кое-что по области. Да и в Питере тоже. У него там сын. Даже два. У них там корни…

Трубка тарахтит и тарахтит. Валя молча кивает, как будто собеседница может ее видеть. Она помнит про «корни». Когда-то  давным-давно они ездили с Натаном зимой в Петербург, тогда еще Ленинград, и останавливались в его забронированной квартире.

– Спасибо, что позвонила, сообщила о Натане, – прерывает Валя поток слов собеседницы.

– Я ведь чего звоню, – не унимается та, – похороны в пятницу. Может, захотите прийти проститься.

– Не знаю даже, – теряется Валя.

– В областном морге, в одиннадцать утра прощание, – тараторит трубка. – Приходите.

– Хорошо, я подумаю, – машинально отвечает Валя и добавляет: – Спасибо тебе, Наташенька.

– Да не за что, – вздыхает трубка. – Я всех стараюсь оповестить. Чтобы знали. Объявления мы в газеты дали, конечно. Некрологи. Да только кто сейчас эти газеты читает.

– Это точно, – соглашается Валя.

Они прощаются, и Валя вешает трубку. Она садится на диван, стараясь осмыслить звонок. Сколько лет прошло с тех пор, как они с Натаном были вместе? Валя считает, сбивается, потом снова начинает считать. И наконец понимает, как давно это было. Тридцать пять лет назад! Целая жизнь прошла. У нее своя, у него своя. И зачем теперь ворошить прошлое? Идти в морг прощаться? Там будут люди, которых она либо вообще никогда не знала, либо знала, да давно забыла. Интересно, а он бы пришел на ее похороны? Если бы узнал, конечно. Хотя кто бы ему сообщил? У нее ведь нет преданной секретарши, чтобы обзванивать старых знакомых. Никто бы и не узнал, что она взяла да и окочурилась возле своих мусорных баков на Больничном. Она и детям-то своим не нужна. Куда уж тут до посторонних людей.

Валя вспоминает похороны Пашки. Как дети не хотели на них идти. Чуть не силой пришлось затаскивать. На кладбище так они вдвоем со Степаном и поехали. А Ирина ушла гулять с подружками. Или на танцульки? Теперь уже и не вспомнить. И эти жуткие поминки. Если бы не Зинаида, то и они превратились бы в сущую пытку. Тут ей неожиданно приходит в голову, что Натан пришел на похороны Зинаиды. Пришел, постоял, цветы положил. Достойно так, как положено.

– Хороший был человек, – бормочет Валя, чувствуя, как слезы тихо стекают по морщинкам на ее щеках – помогал, Пашку в море устроил.

Отпросившись с работы, в пятницу к одиннадцати утра она идет к моргу областной больницы. Благо, что идти ей недалеко – только спуститься с горки от пятиэтажек, где она убирает снег да моет подъезды. В павильоне на остановке Валя покупает пару гвоздик. Неловко теребя их в руке, она заходит в зал прощаний. Внутри много людей. Все хорошо одеты, пахнут дорогими духами. От этого Валя окончательно теряется. Народ выстроился вдоль трех стен, оставив вокруг поставленного возле четвертой стены гроба пустое пространство. И Валя не решается пересечь эту пустоту, чтобы положить к ногам покойного цветы.

– Валентина Николаевна, – шепчет ей на ухо неизвестно откуда появившаяся Наташа, – пришли все-таки? Молодец. Цветы-то положите.

– Я потом как-нибудь, – мнется Валя и добавляет совсем невпопад: – С работы я.

– Да что вы робеете, честное слово, – шепчет Наташа. – Давайте вместе подойдем. Идемте, попрощаться-то надо.

Валя покорно кивает и, подталкиваемая Наташей, подходит к гробу. Она кладет свои скромные гвоздики на гору букетов и смотрит на лицо покойного.

– Постарел, – думает Валя.

И тут же понимает, как нелепа эта мысль по отношению к покойнику. Не все ли теперь равно, как он выглядит? Да он бы предпочел выглядеть в три раза хуже, лишь бы не лежать сейчас одиноко в этом гробу с толкущимися вдоль стен знакомыми и друзьями.

Тут только Валя замечает, что возле гроба не совсем пусто. На стуле, у изголовья сидит полная холеная пожилая женщина в норковой шубе. Рядом с ней стоят два молодых человека.

– Вдова и сыновья, – догадывается Валя.

Женщина поднимает на нее взгляд.

– Валентина? – говорит она. – Спасибо, что пришла.

– Соболезную, – выдавливает Валя, силясь понять, откуда ее знает вдова Натана.

Она еще раз бросает взгляд на лицо, обрамленное уложенным шалькой воротником дорогой шубы, и внезапно понимает, что это та самая кассирша Люба из бухгалтерии. Так это она и есть Любовь Дмитриевна, о которой говорила по телефону Наташа? Стала лощеной матроной. Значит, Натан остепенился. Бросил свои ухаживания за каждой проходящей мимо юбкой. Причем практически сразу после их с ним расставания. И Любка оказалась его последней пассией. Кто бы мог подумать. Сколько ему тогда было? Года сорок два? Он казался ей чуть ли не стариком. А сейчас – почти мальчишкой. Она думала, была уверена, что он никогда не остановится. Так и будет волочиться то за одной дамочкой, то за другой. И вдруг Любка!

– Соболезную, – повторяет Валя и добавляет неожиданно для себя самой: – Люба.

Она отходит в угол, стараясь затеряться в сгрудившейся в зале толпе.

– Из Питера приехали. Ребята, я имею в виду, – шепчет ей на ухо остающаяся рядом с ней Наташа. – Там работают. Да я вам говорила. Квартиры у всех. Машины дорогие. И его там хоронить будут, в Питере, здесь только прощание. И сегодня же самолетом увезут. Любовь Дмитриевна тоже теперь в Питер переедет. Чего ей здесь одной-то сидеть. А там дети, внуки уже есть…

Валя снова смотрит на ухоженное лицо бывшей кассирши и внезапно вспоминает, как она сама рассталась с Натаном. Зима, театр, опера «Молодая гвардия». Может, она зря тогда вспылила? Хотя, нет – что она, забыла что ли? Он же сам тогда заявил, что их отношения начали его тяготить. Но, может, надо было с ним помягче? Укротить свою гордость, пойти мириться. Что в этом такого, в конце концов? Если была любовь. Да и без любви. Прожила бы всю жизнь устроенной и обласканной. Разве уже тогда не было понятно, что Натан надежен, как скала? При всех его остротах и колкостях. Просто надежен. Совсем не такой, как ее Пашка…

– А что, если бы дети у меня были не от непутящего и пьющего Пашки, а от Натана? – приходит в голову Вале странная мысль. – Были бы они другими? Тоже надежными, как те молодые парни, что стоят сейчас за спиной Любки?

Но тут Валя одергивает себя. Да разве ж так можно о собственных детях? Одна она у них. Какие уж вышли. Других у нее нет. Да ей других и не надо. Ее это кровиночки. И она у них одна, должна их поддерживать. Отец давно умер, а сами они никак не встанут на ноги. Хотя Ирине уже четвертый десяток пошел. А Степану? Двадцать семь! А так и не работает толком. Отовсюду его гонят. Кто теперь знает, как бы оно было, пойди все по-другому. Незачем прикидывать на себя чужую судьбу. Жизнь прошла, как прошла. И ничего уже не воротишь. Валя опускает голову, чтобы не встречаться взглядами с хорошо одетыми и ухоженными знакомыми Натана. В их глазах она ловит невольное удивление: что эта нищенка с морщинистым лицом здесь делает, откуда у покойного такие знакомые?

– Пойду я, – почти беззвучно бормочет она Наташе и начинает пробираться к выходу.