Валя направляется к углу дома, чтобы выйти со двора. Ей кажется, что она бежит, но дом просто бесконечный. Валя понимает, что это она двигается слишком медленно. Впрочем, за ней никто не гонится. Так что можно не торопиться. Наконец Валя сворачивает за угол и выбирается на проспект Нахимова. Она переходит его и идет в парк. Ее сердце колотится, как будто просится наружу.

– Тише, тише, – шепчет ему Валя, – погоди, не время дурачиться, успокойся.

Но сердце не хочет успокаиваться. Оно толкается и ворочается в груди, как устраивающаяся на ночлег собака. Валя кладет под язык нитроглицерин и садится на скамейку возле разросшейся плакучей ивы. По Валиным щекам текут слезы. Быстро, как это бывает только на юге, вечереет. В прокравшихся в город сумерках тени в парке удлиняются. Людей вокруг мало. Рабочий день. Среда. Или четверг? Валя сбилась с календарного счета, пока добиралась сюда.

Мурманск сейчас кажется ей далеким и почти забытым. Неужели она прожила там без малого пятьдесят лет? Полвека! Как страшно звучит. Да, именно так. Сейчас июль две тысячи тринадцатого, а она уехала на Север в шестьдесят пятом. Вся жизнь прошла. Так быстро и как-то почти мимо. Словно и не уезжала она никуда. Как будто только вчера они ходили с тетей Полей на пляж. А Пашка и сейчас стоит у своей мартеновской печи во вторую смену. Или собирается идти в ночную. И  дядя Леня все еще сидит на лавочке возле подъезда. И все еще живы.

Дети? Их нет еще. И хорошо. Хорошо не то, что их нет. А то, что есть еще время подготовиться к их появлению. Воспитать иначе. Чтобы были поддержкой в старости. Спрашивали: «Чем тебе еще помочь, мамочка?»

– Где и когда что-то пошло неправильно? – думает Валя. – Ведь не может быть, чтобы все изначально было задумано именно так? За что ей такое наказание? Чем она его заслужила? Или наказание не заслуживают, а просто получают? Те, кто не смог заслужить чего-то лучшего?

Она перебирает в памяти события стремительно прошедшей жизни. Где надо было свернуть в другую сторону? Она ведь окончила техникум с отличием. Мечтала строить города. Зачем она поехала на Север? Надо было остаться здесь. Выйти замуж за Пашку. Но ведь она и так за него вышла. Там, в Мурманске. А вдруг их брак здесь оказался бы совсем другим? Он бы работал на заводе, не пил, не распускал руки. Или распускал бы все равно?

И вообще, если она ехала в Апатиты, может, надо было попасть именно туда? Встретила бы там хорошего парня, создала совсем другую семью. Сейчас бы грелась на солнышке в какой-нибудь деревне, в домике, купленном для нее заботливыми детьми. А уж если прижилась она в Мурманске, то зачем рассталась с Натаном? Надо было упрашивать его, в ногах валяться. Стать заботливой женой. Нарожать ему детишек с такими же выпуклыми, как у него, смышлеными глазками. И тогда…

Впрочем, что тогда? Зачем размышлять о том, чего уже никогда не будет. Главное сейчас не это. Главное заключается в том, что же ей теперь делать? Куда идти? Обратно к Таньке? Она мерзавка. Хотя, конечно, в ее словах есть своя правда. Она два года ухаживала за тетей Полей. Немудрено, что та оставила ей свою квартиру. Так что виновата во всем сама Валя, а не Танька. Наверное. В любом случае Танька готова приютить ее лишь на пару дней. Не больше. А где ей жить потом? Куда ехать? Даже если хватит денег на обратный билет. Чтобы Валя могла получать российскую пенсию, Ирина прописала ее в квартире Ольгиной сестры. Там, где сейчас живет Степан с семьей. О том, чтобы вернуться туда, и речи быть не может. Они там сами вповалку на полу спят. К Ирине в Москву тоже некуда. Дочь сама углы снимает. А если и купит что за полученные с продажи Валиной квартиры деньги, так очень тесное и убогое.

– Осталась я, боженька, на улице и без гроша в кармане, – бормочет Валя, потирая грудь, в которой нарастает коварное жжение. – Душно как, невозможно просто.

– Так лето в этот год вон как жарит, – вздыхает тетя Поля.

Покупайте книги на [битая ссылка] www.yagupov.ru