«Мне надоели твои звонари. Постарайся управляться со своими делами до моего прихода — я ведь успеваю улизнуть со свидания вовремя, чтобы не пугать своих ухажеров. Ты же ставишь меня в неловкое положение — мне вовсе не интересно то, что волнует тебя. Вчера, как дура, полтора часа я заглядывала с твоими чокнутыми друзьями в трещину и ничего не высмотрела. Занимайся в дальнейшем этими глупостями сама, а к моему появлению изволь сидеть дома».

Астрик с грустью прочитала записку сестры и подумала: «Какая она все-таки недобрая. Когда хочет избавиться от надоевшего кавалера, сталкивает его с нею, и приходится наблюдать испуг и изумление бедолаги, ставшего свидетелем того, как его красивая подружка превратилась в уродку. Стоило же задержаться пару раз со звонарями, как устроила скандал. Почему моя внешность не делает ее лучше? Тинг говорит, что Гастрик все более портит мое прежнее лицо, оно становится холодно-жестким, черты искажаются. В конце концов оно станет неузнаваемым, и тогда уже никто, никогда не будет любоваться им. Как же быть?»

Грустные мысли прервались приходом маленькой Ватрины: ей хотелось взглянуть на шкатулку.

— А крышка все не открывается, — разочарованно протянула девочка.

— Вероятно, потому что еще не проявился у коня кончик хвоста, — решила Астрик. — Но ждать осталось совсем немного.

— А почему мы все время только ждем? Почему бы не поторопить события? — с этими словами Ватрина приложила указательный палец к сандаловому дереву крышки и тщательно потерла там, где намечался кончик хвоста. Не прошло и минуты, как на том месте вспыхнуло огненное пятнышко, и в тот же миг крышка медленно с мелодичным звоном открылась.

От неожиданности Астрик и Ватрина замерли, затем не сговариваясь склонились над шкатулкой. От того, что они увидели, перехватило дыхание. Дно шкатулки выглядело как окно в сад, нежно цветущий яблоневыми деревьями. 'Под одним из них сидел Шарп, прислонившись к стволу, и печально смотрел прямо в их лица.

— Сыночек, — прошептала Ватрина, и Астрик было так странно услышать это из уст десятилетней девочки. — Где ты и что с тобой?!

Шарп взмахнул лохматой лапкой, его длинная янтарная голова с бирюзовыми глазами склонилась набок.

— Вот мы и встретились, — глухо сказал он. — Встретились, чтобы теперь уже расстаться навсегда.

— Нет! Нет! — воскликнула Ватрина, прижимая шкатулку к груди. — Никогда!

— Моя дорогая, — мрачная тень скользнула по лицу Шарпа. — Я бы тоже не хотел этого. Но, к сожалению, мир не всегда движется нашими желаниями. Будем счастливы и тем, что довелось увидеться в столь тяжелую для меня минуту: надзирателю надоело лицезреть мою необычность, и он от нечего делать хлестнул меня электроплеткой так, что теперь я уже не встану во весь свой гигантский рост, и вряд ли доживу до вечера.

— Где ты?! Я сейчас приеду к тебе! — закричала Ватрина.

— Успокойся, моя маленькая мама, — сказал Шарп со стоном. — Ты уже не успеешь, да тебя и не пустят ко мне. Но не горюй. Кто знает, может, я, как и ты, стану любимчиком природы, и тогда мы еще встретимся… Возможно, это благо для меня — принять иную, более целесообразную, не испорченную людским невежеством и жестокостью форму… А пока еще осталось немного времени, и я хочу сказать… В шкатулке есть второе дно. Откроете его в тот день, когда на главной площади соберется весь Асинтон — а это будет очень скоро. Не удивляйтесь, ни одно явление и ни одна жизнь не обходятся без второго дна, второго смысла… Но люди столь односторонни, что не желают замечать этого. Тингу передайте, что он — молодец: не клюнул на обманчивость позолоты, остался верен своей привязанности и любви. Астрик же пусть помнит: за свое лицо нужно бороться. Впрочем, она это и делает, но не так прямолинейно, как хотелось бы Тингу. А тебе, мама, я благодарен, что в свою новую жизнь ты взяла с собой самое святое — материнское чувство. Именно им согревается все живое… Прощайте, дорогие. И — до встречи!

Шарп слабо помахал лохматой лапкой, и волшебное окно в сад погасло, будто кто выключил его. Дно шкатулки замерцало космической чернотой.

— Ты, конечно, опять будешь скептически улыбаться, — сказал Сильвобрук Артуру Баату, доставая из кейса папку с чертежами. — Но в этот раз я изобрел нечто совершенно необходимое человечеству. — Он взволнованно протер стекла очков о свитер, из которого не вылезал месяцами. — Я понимаю, никому не хочется быть прозрачным для других, все скрывают свои червоточины, потому и не пошло мое «Око» дальше этого дома. Не оценили и магнитосферу для связи с космосом — слишком все зарылись в свои земные заботы и ленятся поднять голову к звездам. Но уж если не обратят внимание на мой аэроноос, тогда можно уверенно сказать, что человечество выродилось и должно уступить место более разумным существам.

— Что же вы изобрели на сей раз? — поинтересовалась Астрик, подавая гостю чашку кофе. — Как я понимаю, аэроноос — это прибор?

— Точнее, установка для передачи мыслей.

— А не опоздал ли ты лет на сто? — усмехнулся Баат.

— Ты имеешь в виду радио и телевидение? Но у меня нечто совсем иное. Правда, и более действенное. Представь себе эдакое устройство, вблизи которого мысль человеческая становится подобна радиоволне, отрывается от своего носителя и улавливается, скажем, всеми жителями Асинтона. Причем, усиленная аэроноосом, эта мысль западает в подсознание человека и в дальнейшем может влиять на его деятельность и поведение.

— Сильвобрук, — воскликнул Баат, — ты опасный человек! Но если в тебе сохранилось хоть немного благоразумия, ты уничтожишь свое чудовищное изобретение!

— Оно не менее чудовищно, чем спички, — обиделся Сильвобрук. — Все дело в том, кто и для какой цели пользуется ими.

— Мне тоже почему-то не очень нравится ваш аэроноос, — задумчиво сказала Астрик. — Но если бы его сконструировали, я бы внушила всем, чтобы прекратили дурацкие споры и драки по поводу названия Асинтона, обратили внимание на Великую Трещину, которая с каждым днем становится все шире.

— Баат, я отдаю свое детище в руки твоей дочери!

— Но что я буду делать с этими бумагами? — растерялась Астрик. — Впрочем, знаю…

— Вот и отлично, — растроганно сказал Сильвобрук, — я почему-то уверен, что ты и есть тот самый надежный человек, кому можно доверить столь опасное изобретение. Конечно, если бы я не был бедным, как церковная мышь, я бы сам занялся его конструированием. Но ведь и ты не богаче… И вот опять выходит, что я зря потратил силы и время. — Его пухлые губы по-детски оттопырились, уши покраснели, и Астрик испугалась, что он вот-вот заплачет.

— Вовсе нет, — сказала она так уверенно, что Баат и Сильвобрук взглянули на нее с удивленным интересом.

На следующий день Астрик пришла в кабинет Грога Казинаки и чуть ли не с порога спросила его:

— Хочет ли самый богатый человек Асинтона стать и самым щедрым, самым благоразумным?

— Не совсем ясно, — насторожился шеф. — До сих пор я не считал себя скрягой, довольно большие суммы жертвовал детдомам и интернатам для престарелых. И что в твоем представлении означает быть «самым благоразумным»?

Астрик рассказала об аэроноосе Сильвобрука. Казинаки долго молчал. Затем, криво улыбнувшись, проговорил:

— Хорошо, я потрачу энную сумму на это фантастическое изобретение. Быть может, тем самым спасу Асинтон. Но буду ли счастлив лично я, Грог Казинаки?

— Разве может быть несчастным тот, кто сделает счастливым других?

— Ты в этом уверена? Какая, однако, ты наивная. — Он с досадой стукнул по столу авторучкой с золотым колпачком. — Кстати, еще раз хочу напомнить о том, что ты катастрофически теряешь фирменный шарм: глаза уже не столь выпуклы, и губы приобрели некоторую полноту. В чем дело? Учти, фирме и мне дорога именно твоя некрасивость, ибо красоточек вокруг пруд пруди… Итак, предположим, я сделаю этот аэроноос. Означает ли это, что можно надеяться на твое расположение ко мне?

— Но я и так уважаю вас.

— Святая простота! — Он рассмеялся и схватился за голову: — Какой ты еще ребенок. Между прочим, я наметил на завтра поездку в приют доктора Валька. Возьмем с собой и ту девчонку, которая уверяет, что Шарп — ее сын.

— Шарп вчера умер.

Казинаки досадливо крякнул:

— Ах ты ж, черт возьми, опоздал! Ладно, неси свои чертежи, найму лучших инженеров, и посмотрим, что из этого выйдет. В конце концов, лестно, что можешь кого-нибудь осчастливить.

Дом на пустыре, неподалеку от «ПЛАТы», давно не привлекал внимания стражников — мутанты вели себя мирно, никому не мешали. Да и не самые заметные собирались здесь. Те же, кто мог внести беспорядок одним своим видом, находились вдали от людских глаз, в тайном приюте доктора Валька.

Никто из городской охраны не встревожился и не заподозрил ничего неладного, когда рядом с заброшенным домом на пустыре появился невзрачный сараюшка. В нем-то и поместили аэроноос Сильвобрука, странной конструкции установку из блестящего никелем металла: между двумя магнитными подушками висела сфера, величиной с футбольный мяч, покрытая пупырышками антенн. Стоило кому-либо оказаться в метре от этой сферы, как его мысли могли не просто стать известны множеству людей, но и определенным образом повлиять на них. Однако никто, кроме Сильвобрука, не знал, как запустить эту адскую машину. Лишь только она обрела реальность и он смог взглянуть на нее, пощупать и убедиться, что чертежи превратились в металлическую плоть, ему стало на миг страшно. По натуре Сильвобрук не был ни властолюбивым, ни тщеславным. Всю жизнь его изобретательская деятельность подогревалась одной лишь любознательностью: сработает ли и каким образом плод его вдохновения? Меньше всего при этом он думал о том, что его изобретение может принести какой-либо вред. Но в ту минуту, когда самый богатый человек Асинтона Грог Казинаки привел его в этот сарай и он увидел аэроноос уже не на бумаге, а наяву, его впервые охватил ужас от содеянного, и захотелось тут же уничтожить аппарат.

— Право, не знаю, что вы задумали, но эта штукенция чем-то смущает меня, — признался Казинаки, прохаживаясь вокруг аэронооса. — А ты довольна? — обернулся он к Астрик, которая, стоя чуть поодаль, тоже с некоторым беспокойством рассматривала аэроноос. Она неопределенно кивнула, и Казинаки нахмурился.

— Между прочим, — сказал он, — я бы хотел отстраниться от ваших замыслов: кто знает, что вы тут задумали. То есть никто не должен и подозревать, что я помог вам.

— Да-да, конечно, — закивал Сильвобрук, зябко поеживаясь и поправляя очки. — Разумеется, ни одна душа ничего не узнает. Вы так великодушны, и я, право, не представляю, чем могу оплатить вашу доброту.

— Что? Доброту? — Лицо Казинаки пошло пятнами. — Это кто сказал вам, что я добрый? — произнес он таким тоном, будто его обвинили в чем-то ужасном.

— Разве это плохо — быть добрым? — растерянно защитился Сильвобрук.

Казинаки хмыкнул:

— В наше время это не модно. Нынче котируются предприимчивость и сила воли. Так что, пожалуйста, не компрометируйте меня. А расчет за все это, — кивнул он на аэроноос, — я надеюсь со временем получить у моей сотрудницы, — Казинаки насмешливо посмотрел на Астрик. — Когда состарюсь, будешь по вечерам навещать меня и вслух читать детективы.

Он расхохотался и быстро вышел из сарая.

— Не понимаю я его, — задумчиво проговорила Астрик.

— Это человек, которому уже ничего не надо, поскольку он обладает всем, что захочет. Единственное, чего он лишен — это твоей симпатии, и поэтому несчастен, — заключил Сильвобрук после некоторых размышлений. — Удивительно, что ты расположила к себе этого монстра. Ох, знала бы ты, как мне сейчас не по себе от своего детища. — Он погладил ладонью никелированную поверхность сферы и вздохнул. — Нужно хорошо все обдумать, прежде чем запустить эту чертовщину. Ты веришь, что мысли звонарей, которых ты недавно так хвалила, очистят воздух Асинтона от злобы, ненависти, раздора?

— Это друзья Тинга, а поскольку я уверена в нем, то уверена и в них, а также в Черепке, Колибри, Шаре, с которыми познакомилась очень давно, но лишь сейчас узнала их души: они мягкие, как котята, и прозрачные, точно вода в артезианском колодце. Их внешняя грубость теперь не обманет меня — просто их слишком много обижали, и они привыкли защищаться колкостями.

Сильвобрук долго в раздумье ходил вокруг аппарата и, не заметив, что Астрик уже сменила ее сестра, размышлял вслух:

— Пользоваться этим аппаратом в общем-то совсем не сложно. Нужно только находиться не далее, чем в метре от сферы, включив сначала зеленый, а затем красный рубильник на щитке. Но есть маленький секрет: при включении красного нужно сказать волшебное слово. И какое, по-твоему? Ни за что не угадаешь! Нужно произнести: «Астрик!» — Он довольно рассмеялся. — А затем все, что будешь думать, воспримут жители города. И вот тут надо хорошенько поразмыслить, какую же информацию мы желаем сообщить, иначе можно попасть впросак, то есть увеличить количество зла и невежества. А этого ох как не хочется. Все-таки я умница, не правда ли? — с гордостью спросил он, но, оглянувшись, обнаружил, что в сарае никого нет — Гастрик постаралась незаметно улизнуть. То, что она увидела и услышала, ошеломило ее, но она сразу же сообразила, что речь Сильвобрука предназначена не для ее ушей, и нужно сделать вид, будто она ничего не слышала. Да и сам изобретатель, поймав себя на размышлениях вслух, нахмурился, однако, увидев, что находится в сарае один, облегченно вздохнул: какой бы девушка ни была милой, а никто, кроме него, не должен управлять аэроноо-сом. Закрыв сарай на ключ, он отправился домой, будучи уверен в том, что если даже кто-то проберется сюда, включить аэроноос ему не удастся без знания звукового ключа.

Спрятавшись за угол сарая, Гастрик проследила за тем, как Сильвобрук подергал запертую дверь дома и, пожав плечами, сутуло удалился в сторону «ПЛАТы».

— Ин-те-рес-но, — произнесла она врастяжку, — И даже очень. Этот старый дурак, всю жизнь просидевший за головоломками из чертежей и железок, кажется, изобрел нечто пограндиозней своего «Ока». Я буду последней дурой, если не попробую поработать на этой нелепой машинке. И очень даже удачно, что в доме нет никого из этих уродов-мутантов. Вот только открыть бы дверь…

Она вышла на пустырь за камнем поувесистей, чтобы сорвать замок, и, пока бродила по траве, в голове горячечно прокручивались похожие на бред размышления Сильвобрука: включить сначала зеленый рубильник, затем красный и произнести: «Астрик». Она даже фыркнула при этом: тоже мне, нашел волшебное слово. А что там потом? Ах да, потом можно думать все, что захочешь, и все жители Асинтона услышат твои мысли. Но этого мало. Они будут твоим мыслям повиноваться! И эта чертова перечница Сильвобрук, надоевший своими нравоучениями, которые всегда сводились к одному: «Будь такой же благоразумной, как твоя сестрица!», станет танцевать под ее дудку. И даже капризный ловелас Казинаки, оскорбивший ее тем, что предпочел ее красоте уродство Астрик, — видите ли, у нее доброе сердечко! Ха-ха-ха! — даже он подчинится сигналам ее мозга. Неужели это исполнимо? Восхитительную вещь придумал Сильвобрук! На глаза попалась завалявшаяся в траве проржавленная железка — то ли кусок водопроводного крана, то ли часть какого-то механизма. Гастрик подняла ее, попробовала тяжесть железа на ладони и пошла к сараю. Замок не поддавался. Грохот ударов разносился по пустырю и привлек внимание дежурившего неподалеку стражника. Увидев его, Гастрик сделала вид, что ремонтирует дверь, поспешив отбросить железку в кусты.

— Что ты делаешь здесь, красотка? — игриво поинтересовался стражник, беззастенчиво осматривая девушку с ног до головы. — Уж не надумала ли что-нибудь украсть? Учти, сам Грог Казинаки попросил присматривать за этой развалюхой. Уж не знаю, что за богатство в ней хранится, но велено наблюдать, не вертятся ли тут какие-нибудь подозрительные личности. И вот я вижу такую личность, — стражник фамильярно взял Гастрик за подбородок.

Она кокетливо улыбнулась, встряхнула гривкой волос и, приняв вызывающую позу, сощурила глаза.

— Милый, — томно сказала она. — В этом сарае мы с тобой, между прочим, могли бы неплохо провести время. Так что не пугай меня, а лучше помоги отомкнуть дурацкий замок.

Стражник молодецки поправил черную фуражку с золотой кокардой, изображающей знак вопроса на фоне буквы «А», что символизировало неразгаданную тайну названия города, вынул из кобуры пистолет и ударил им по замку так, что тот отлетел.

В эту минуту раздался прерывистый сигнал дежурной машины, стражник вздрогнул, оглянулся и, увидев, что это сигналят ему, бросился через пустырь к стоявшему возле покинутого им поста желтому автомобилю.

— Вот и отлично, — пробормотала Гастрик и уже было собралась юркнуть в сарай, когда из-за куста шиповника прямо на нее вышел низенький человек с голой блестящей головой, и она узнала в нем Черепка.

— А, это ты, — обрадованно протянул он. — Наконец-то пришла. Впрочем, я знал, что мы встретимся, раз твоя сестренка стала наведываться к нам.

Недовольная тем, что сорвали ее замысел, Гастрик, однако, пошла с Черепком в дом, куда вскоре явились Колибри, Шар и двое очень странных юношей, сиамских близнецов — вместо волос их головы были покрыты красной рыбьей чешуей, а в том месте, где плечи и бока соединились, висело нечто, похожее на два длинных пушистых лисьих хвоста, берущих начало где-то под плащами-накидками. Гастрик так неприлично уставилась на них, что левый близнец скорчил страшную рожицу, а правый вежливо сказал:

— Девушка, театр находится в двух кварталах отсюда.

— А зачем мне театр? — не поняла Гастрик. — Сроду не была там. Да и по телевизору не люблю смотреть спектакли. А вы почему такие?

— Потому, что на свете много людей, столь же невежественных, как ты, — вмешался в их разговор Черепок и досадливо добавил: — Неужели тебя не научили тактичности?

— Тактичны живодеры, ловящие бродячих собак и кошек биоловушками, которые благоухают свежей рыбой и мясом, а также мамзели, продающие билеты в музеи Аси или аса Интона. Остальным быть тактичными просто смешно.

— Ну и девчонка. Откуда взялась? — возмутился левый близнец. — Может, ты, как невоспитанные мальчишки из нашего двора, подойдешь к нам и погладишь нас по нашим необычным головам, чтобы убедиться в том, что мы не носим париков?

— Именно это я и хотела сделать, — ничуть не смутилась Гастрик, подошла к юношам, но они цепко схватили ее за руки.

— Не троньте! — взвизгнула она.

— Мы научим корректности эту птаху, — процедил левый близнец. — Смотри, если тебе так интересно! — С этими словами он сорвал плащ-накидку с себя, а затем со своего брата, подтолкнул его, и оба повернулись к Гастрик спинами так, что она увидела основание их длинных лисьих хвостов — они начинались в том месте, откуда обычно растут хвосты у всех животных.

— Батюшки! — Гастрик всплеснула руками и расхохоталась. — Ну и диво!

— Ладно, хватит паясничать, — рассердился на близнецов Черепок. — Мы собрались здесь для более важных дел. Когда придет сестра? — поинтересовался он.

— А я не устраиваю вас? — вызывающе сказала она.

— Нет, — отрезал Черепок. — Ты не любишь людей.

— А за что их любить? За то, что больше половины жизни слыхала от них лишь гадости? — брякнула она и прикусила язык, поймав себя на том, что проговорилась — здесь никто не знал о ее прежнем лице. — Вот и еще один, кто ждет не дождется моей сестрицы, — с неудовольствием бросила в адрес возникшего в дверях Тинга, который, увидев ее, заметно помрачнел: обычно он с точностью до минуты знал время появления Астрик, но каждый раз, когда что-либо мешало ему правильно сориентироваться во времени и на ее месте оказывалась Гастрик, он расстраивался. Так вышло и сейчас. А все из-за штучек этой злючки — всегда старается урвать себе хоть одну лишнюю минуту и тем самым срывает рассчитываемое им время. Теперь же из-за нее задерживается очень важное собрание, куда вот-вот должны прийти еще и звонари. Вовсе не нужно бы знать Гастрик об этой встрече.

Пятеро звонарей — трое юношей и две девушки — ввалились в дом шумно, весело, с задиристыми шуточками. Гастрик придирчиво осмотрела их, но, не найдя ни одного признака мутации, съехидничала:

— А вы, вероятно, скрытые уроды?

Пришедшие удивленно переглянулись. Один из них, симпатичный юноша с длинными волосами, заплетенными сзади в косичку, перевязанную голубой тесемкой, в свою очередь, спросил:

— Вероятно, и ты скрытая уродка?

«А ведь попал в точку», — зло подумала Гастрик и, взглянув на наручные часы, отпарировала звонарю: — Через пару минут буду явной.

Так не хотелось возвращаться в темноту. Ну ничего. Главное, чтобы не обнаружили сарай открытым и чтобы сестрица не ушла домой.

Она спешно черканула Астрик записку: «Мне еще надо зайти к приятелю, он живет неподалеку, так что не уходи отсюда», передала ее Тингу и юркнула за дверь. Отыскала в траве замок, быстро приладила его к двери и едва успела вернуться в дом, как ее сменила Астрик. Звонари с испуганным сочувствием наблюдали за происходящим на их глазах перевоплощением. Наконец, изменившаяся до неузнаваемости девушка очнулась, медленно поднялась с пола, где ее застала метаморфоза. «Опять не позаботилась о том, чтобы не валяться, — с горечью подумала Астрик. — Я ведь не падаю, где попало. Неужели не понимает, мне неприятно это? Или нарочно таким способом унижает меня?»

Она оглядела присутствующих и, увидев Тинга, улыбнулась. Однако он почему-то отвел глаза. Рядом с ним, интимно положив подбородок на его плечо, расположилась рослая девица с гривастой головой и раскосыми глазами. Она с таким любопытством и выжиданием смотрела на нее, будто сидела в цирке, на арене которого демонстрировали забавные фокусы. «Неужто обзавелся подружкой?» — мелькнуло у Астрик. От этой мысли перехватило дыхание, но она быстро взяла себя в руки и, стараясь ничем не выдать вдруг охватившего ее волнения, спокойно сказала:

— Здравствуйте! Вот я и пришла!

— Брикет тебе на голову! — по привычке поздоровались близнецы и остальные звонари. Мутанты же и Тинг ответили забытым «Здравствуй!». К ней подошел Черепок, подал руку и усадил в кресло.

— Астрик, ты продолжаешь стремительно терять свою форму, — пропищала Колибри. — Шеф вчера при мне жаловался первому заместителю, что скоро ты станешь обычной дурнушкой и ни у кого из клиентов не будешь вызывать сострадания. А это значит, что тебе могут предложить уйти из фирмы.

Для Астрик это не было открытием. Но то, что в последнее время происходило с ней, было ей неподвластно, порой казалось, что лицо ее очень медленно, с трудом, но все же обретает прежние черты, по той причине, что она любит Тинга и очень хочет нравиться ему.

Однако ни разу не было так больно при мысли о своей некрасивости. Когда же еще раз встретила заинтересованный взгляд девицы рядом с Тингом, впервые захотелось исчезнуть, превратившись в Гастрик.

— Друзья, не будем терять время на пустые разговоры, — слегка торжественно начал Черепок. — Холодильники продолжают сталкивать людей лбами по пустякам. Утром у большого гастронома произошла стычка из-за того, что на полки выбросили копченую колбасу в целлофане с этикетками, на которых было написано: «Коль приснился страшный сон, виноват в том Асинтон». А в соседнем отделе продавали банки джема с такими же стихами на крышках. То есть поклонники Аси не нашли ничего в поддержку своего кумира. Оттого и началась заварушка: покупатели стали швырять друг в друга и в продавщиц сырыми яйцами и пакетами с молоком и соком. А потом раздался взрыв, все заволокло дымом, когда же он рассеялся, многие оказались вымазанными с ног до головы в саже. Тем временем звонари восточной и западной зоны зафиксировали расширение Великой Трещины еще на десять сантиметров, а наблюдатели у залива видели над Керогазом странное облако розового цвета, что дало им основание еще раз предположить возможное извержение. Но сегодня мы, как никогда, сильны. В наших руках оружие, которое способно облагородить жителей вашего города. Впрочем, об этом подробней расскажет Астрик.

Забыть обиду на Тинга, приведшего с собой гривастую девицу, было не очень просто, и все же Астрик попыталась это сделать, с жаром рассказала о возможностях аэронооса и предложила составить четкую формулу внушения, которая так подействовала бы на асинтонов и аселюбов, что они очнулись бы и наконец увидели: истинная угроза Асинтону исходит отнюдь не от названия города, что пора прекращать пустые дебаты и приниматься за дело. Пусть все поднимут вверх головы, увидят чадящую над городом махину брикетового завода и скажут: убирайся отсюда и не закрывай нам звезды!

— А потом, — закончила Астрик, прижимая к пылающим щекам ладони, — каждый пусть подумает о чем-нибудь таком, после чего люди изменились бы в лучшую сторону.

— Прежде всего, — глухо проговорил Шар, колыхая своим необъятным животом, — не мешало бы нам прочистить свои собственные мозги, они заржавели от атмосферы недоброжелательства.

— Как все это занимательно! — пискнула Колибри, с аппетитом дожевывая яблоко. — Мне, например, хочется всем внушить уважение к нам, мутантам, чтобы не глазели на нас и не отпускали вслед нам едкие реплики. — Ее сморщенное личико печально скукожилось, она заморгала редкими ресницами, веки ее покраснели.

— Все это чепуха, — сердито сказал Черепок. — Я уже давно не обращаю внимания на такие мелочи. Сейчас не это главное. Мне вот мечтается напомнить людям о том, что они слишком зарылись в тряпки и семейные дрязги, между тем как есть нечто более замечательное — скажем, музыка, книги, живопись. Я бы повторял им слова своей песенки: «Нёбу небо не продай!»

— А я, право, не знаю, о чем и думать перед этим аэроноосом, — смущенно признался звонарь с косичкой, делающей его похожим на картинного лорда или маркиза.

Девица рядом с Тингом томно потянулась и, шаловливо обняв его, спросила:

— Интересно, а что требуется от нас? Может, нам просто думать о том, что мы нравимся друг другу? По-моему, этого достаточно, чтобы люди стали хотя бы чуть-чуть мягче.

Астрик захотелось крепко закрыть глаза и навсегда провалиться в свой чулан. Почему Тинг такой жестокий? Зачем он привел сюда эту гривастую? Чтобы сразу, одним махом, разделаться со своей подругой детства, которая, вероятно, надоела ему?

Заспорили о чем-то сиамские близнецы, стали что-то горячо доказывать звонари, и Колибри почему-то задели их доводы, но Астрик уже плохо воспринимала происходящее. Спазм удушья сжал горло, она поняла, что если не выйдет на воздух, то ей будет и вовсе дурно, встала и медленно направилась к двери. Однако на крыльце поняла, что ее желание провалиться в чулан исполняется, то есть она раньше времени проваливается в черноту полубытия, куда токи жизни доходят в виде слабых, почти неосознаваемых ощущений. Едва успела преодолеть пять ступенек, как в голове зашумело, почувствовалось близкое присутствие Гастрик, и за секунду до того, как открылся люк чулана, услышала отчаянный голос Тинга: «Астрик, не уходи!» Но оцепенение уже разлилось по телу, сковало члены, и под ногами разверзлась крышка люка.

— Ты опять вылезаешь раньше времени! — Тинг стоял, склонившись над Гастрик, распростертой на земле, и смотрел на нее так зло, что она съежилась.

— Не могла выбрать место помягче, — проворчала она, вставая. — Тебе-то какое до меня дело! — набросилась она на Тинга. — Иди к своим уродам.

В сердцах тряхнув чубом, Тинг взбежал по ступенькам и хлопнул дверью.

— Ничего, вы еще все пожалеете, что цепляетесь ко мне, — проговорила Гастрик сквозь зубы, и ноги сами понесли ее к сараю. Дрожащими руками она легко сняла сорванный замок. Убедившись, что никто не видит ее, вошла в сарай. Плотно прикрыв за собой кованую дверь, щелкнула железной задвижкой и осмотрелась.

Круглое, похожее на корабельный иллюминатор окно, сквозь толстое, бронированное стекло которого просматривался дом мутантов, а левее — дежурный пост стражника у трассы, ведущей в центр города, было слегка задернуто черной шторкой. Гастрик отодвинула ее, встала поближе к сфере лицом к окну так, чтобы видеть все, что будет происходить на пустыре и дальше, в поле обзора, и, протянув руку к щитку, опустила вниз сначала зеленый, а затем красный рубильник. «Пусть все выйдут из дома напротив», — подумала она и замерла в напряжении. Но ничего не случилось. Ах да, забыла сказать волшебное слово! Выключила рубильники и включила их заново, громко произнеся перед включением красного: «Астрик!» Тут же на крыльцо высыпали мутанты и звонари. «Пусть теперь попляшут», — решила она. Сердце заколотилось в радостном испуге, впервые ощутив сладость власти. Когда же увидела, что собравшиеся на крыльце сбежали вниз и стали выделывать перед домом немыслимые антраша ногами, взвизгнула от восторга и выкрикнула: «Пусть весь Асинтон пляшет и хохочет!» На дежурном посту замаячила фигурка стражника, откидывающего коленца в присядке. Один за другим останавливались на трассе автомобили, из них выходили пассажиры и водители и тоже пускались в безумный пляс.

— Вот это да! — восторженно шептала Гастрик, завороженная содеянным. — Пляшите, пляшите до упаду, а через минуту начнете рыдать, как когда-то это делала я, обиженная вашими дразнилками и оскорблениями. Ах как чудесно быть всемогущей! Как замечательно управлять всеми! Ладно, хватит плясать, начали плакать! — И услышала дружный, приглушенный стенами сарая вой. Мутанты и звонари бросились на землю, стали кататься по ней, биться головами и рвать на себе волосы. — Великолепно! — Гастрик зааплодировала, ощущая себя великим режиссером, которому удалось поставить удивительный спектакль. — А теперь, — сказала она тоном строгой детсадовской воспитательницы, — встали на ноги, взялись за руки и запели: «Стоит над Асинтоном смог, живет здесь тот, кто выжить смог».

Сильвобрук готовил холостяцкий обед из супного концентрата, когда вдруг его обуял беспричинно дикий хохот, он затрясся так, что ложка, которой помешивал суп, вылетела из кастрюли. С трудом выключил он плиту и, уже понимая в чем дело, достал из кладовки мотошлем, надел его и выскочил из дому. Хохот его тут же прекратился. В напряжении думая о самом ужасном, что могло случиться, Сильвобрук быстро забежал в гараж, вывел оттуда мотоцикл и погнал на нем к пустырю. «Как хорошо, что у шлема оторвался ремешок, пришлось чинить его, а потом оставить в кладовке, — подумал он. — Или это я подсознательно оставил его там, предвидя возможность случившегося? Что бы там ни было, а шлем, как я предполагал, хорошо экранирует от чьей-то подлости. Кому же это удалось пробраться в сарай? Боже мой, что творится кругом!»

Он ехал по улицам города, вмиг превратившегося в сумасшедший дом, и холодный пот липко приклеивал к спине рубаху, влажно ощущался на ладонях.

Троллейбусы, автомобили, автобусы замерли по команде чьей-то злой воли. Пассажиры, прохожие, стражники в будках, продавцы за витринами магазинов корчились от смеха, а потом внезапно стали рыдать и кататься по земле и по полу. Вой и визг захлестнул весь Асинтон, и, подгоняемый этими дикими звуками, Сильвобрук мчался к пустырю, объезжая застывший транспорт. На ходу заметил несколько мотоциклистов и дорожных рабочих в касках, в недоумении взиравших на происходящее. Было жутковато при мысли о том, что подобную картину можно увидеть в конторах, школах, заводских цехах, в любом учреждении и жилом доме. «Однако хулиган не очень изобретателен», — решил Сильвобрук, услышав, как уличный хор затянул: «Стоит над Асинтоном смог…» Когда же вслед за этим люди стали бухаться на колени и, подняв глаза к небу, восклицать: «Девушка Гастрик — самая прекрасная в Асинтоне! Живи и славься, славься и живи!» — ему стало смешно, и страх от царившего вокруг безумия исчез. Вот оно что! Оказывается, это дело рук зазнавшейся дочки Баатов! Ну и ну! Однако нечего бояться чего-то ужасного — у этой дурочки довольно примитивная фантазия. Но, вероятно, догадалась закрыться изнутри.

Неподалеку от пустыря он остановился и забежал в хозяйственный магазин. Не обращая внимания на стоявших на коленях продавщиц, схватил с полки железный лом и, вновь оседлав мотоцикл, помчался, мысленно прокручивая свои будущие действия.

Еще издали заметил перед домом беснующихся мутантов и звонарей. Двинул мотоцикл прямо по заросшему травой, в рытвинах и кочках пространству. Соскочив с седла, подбежал к стоявшему на коленях Тингу, схватил его за руки, воздетые к небу, и силком потащил к сараю — все-таки парень более мускулист, чем он, но тот упирался, восклицая восхваления Гастрик. Тогда Сильвобрук снял с головы шлем, надел его на Тинга, и тот, вмиг сообразив, что от него требуется, схватил лом и побежал к сараю. Не без труда Тинг сорвал дверь с петель и, вбежав в помещение, остолбенел: рядом со сверкающей никелем сферой стояла вовсе не Гастрик, присвоившая себе прекрасное лицо сестры, а еще недавно любимая им Астрик, которую он час назад оскорбил присутствием своей новой подружки Лолы. Но что за внешность была у нее! Если последнее время губы и глаза девушки уже приняли почти человеческий вид, то сейчас лицо ее стало как у прежней Гастрик и даже ужасней оттого, что это было лицо девушки, а не девочки. И вдруг он догадался — перед ним и есть Гастрик, к которой вернулся прежний облик. Тинг подбежал к ней, схватил за плечи и оттащил от аэронооса. В сарай вошел Сильвобрук, поднял с полу лом и, размахнувшись, ударил им по щитку с рубильниками. В сарай вбежали мутанты и звонари.

— Я изобрел чудовище, к которому не должны прикасаться ничьи руки — ни злых, ни добрых людей, — сказал Сильвобрук тяжело дыша и вытирая ладонью лоб. — Сегодня я понял, что нельзя доверять никому, если даже ангельская душа этой девушки сотворила такое…

Тинг схватился за голову:

— Да вы же ничего не поняли! Это не Астрик, а Гастрик, к которой вернулось ее настоящее лицо! Это она издевалась над горожанами и теперь наказана: вновь стала похожа на жабу, и мне совсем не жаль ее.

— Что вы наделали, Сильвобрук! — с отчаянием сказал Черепок.

Гастрик, забившаяся в угол и до смерти напуганная тем, что ее застали на месте преступления, неожиданно встрепенулась и хрипло закричала:

— Зеркало! Дайте мне зеркало!

Колибри достала из кармана куртки крохотное зеркальце и поднесла его к девушке. Выпученные глаза Гастрик с минуту не мигая смотрели на свое безобразное отражение, затем она медленно осела на пол, облик ее стал стремительно меняться, и вскоре все увидели вместо нее Астрик, такую, какой она была раньше и даже лучше. Она открыла глаза, осмотрелась, прислушалась к чему-то внутри себя, и вдруг ее прекрасное, одухотворенное лицо на миг затуманилось болью.

— Гастрик! — прошептала она, глаза ее наполнились слезами. — Бедная сестричка… Она умерла…

— Как? — не понял Тинг.

— Она больше никогда не появится вместо меня, — всхлипнула Астрик.

— Вот и хорошо, — сказал Сильвобрук и несколькими ударами ломом со всего плеча окончательно разрушил аэроноос.

Тинг подошел к Астрик, помог ей встать.

— Но ведь это замечательно, что ты теперь всегда будешь такой красивой! — восхищенно сказал он и покраснел, вспомнив о своем предательстве.

— Неужели ты не понимаешь, как тяжело терять близкого человека? — Астрик продолжала всхлипывать, размазывая слезы по щекам, отчего они еще больше разрумянились, и никто не мог оторвать взгляда от ее лица, столь прекрасного даже в страдании. Но вот смысл сказанного Тингом дошел до нее. Она вопросительно заглянула в его глаза и, увидев в них свое отражение, вновь расплакалась.

— Вот видите! Гастрик не такая плохая, как всем вам кажется — она вернула мне лицо!

Солнце медленно падало за вулкан Керогаз, когда по улицам Асинтона прошла странная процессия. Она переваливалась, скакала, ползла, катилась, волочилась, семенила.

— Мутанты, мутанты идут! — кричали мальчишки, мчась впереди колонны, над которой плескались плакаты: «Мы — дети «ПЛАТы»!», «Мы — плата за «ПЛАТу»!»

Десятки странных существ, будто сбежавшись из фильмов ужасов, а на самом деле тайком увезенных миллионером Казинаки из приюта доктора Валька, двигались к центральной площади Асинтона. По пути к ним присоединялись прохожие, за ними ехал эскорт автомобилей, и когда наконец они пришли на площадь, то очень быстро ее заполнила толпа любопытствующих. В центре площади соорудили пластиковый помост, на который взобрался мохнатый человечек со множеством конечностей. Он вынул из-за пазухи конверт и вручил его девушке, привлекшей внимание многих своей необычно одухотворенной красотой…

— Астрик! — узнал дочку Артур Баат, который в тот день впервые за много лет навестил друзей в обсерватории и еще раз убедился в том, что никто не открывает новых звезд по той причине, что земные склоки заслонили небо. — Где ты пропадаешь? Вторые сутки не приходишь домой, шатаешься с какими-то оборванцами и уродами! — Он подскочил к помосту и хотел было стащить оттуда дочку, но мутанты и звонари плотно обступили его и вежливо оттеснили в сторону.

— Что такое Асинтон? — звонко выкрикнула Астрик, и Артур Баат вздрогнул от навязшего в ушах вопроса. — Слушайте! Слушайте! — продолжала девушка, прижимая к груди шкатулку Ватрины с летящим огненным конем на сандаловой крышке. — Мы погрязли в распрях из-за такой мелочи, как название города, а между тем вот-вот разверзнется земля под ногами. Мы спорим, кто реальнее — ас Интон или Ася, и не видим, как жухнут листья на деревьях, из водопровода течет горькая вода, а женщины рожают вместо детей зверушек. Сейчас вы узнаете истинных основателей города и навсегда прекратите глупый спор. В этой шкатулке много лет хранился старинный фотослайд. Он-то и откроет всем правду!

Шар и Черепок установили на помосте лазопроектор, зарядили его фотослайдом, а длинный ствол объектива нацелили на экран плоского белого облака, повисшего над площадью. И собравшиеся увидели в небе огромную фотографию: на скамейке, перед подъездом многоэтажки, крепко обнявшись, сидела супружеская пара: мужчина с лихими усами и женщина в красном платье, с прической из мелких кудряшек шестимесячной завивки. Слишком знакомыми показались каждому эти лица и, будто подтверждая мелькнувшую у всех догадку, над площадью прогремел с фонограммы влюбленный голос усача:

1987 г.