ШУМИТ…

Есть страны, заглядывать в которые лучше и безопасней всего из глубин собственной фантазии. Хорошо, что порой только там они и существуют. Скажем, Сондария. Впрочем, это не обычная страна со множеством населенных пунктов, штатов или областей, а миниатюрная страна-город. Четко разграфленные улицы и проспекты носят скучные и странные названия: улица Синусоидов, площадь Интегралов, проспект Равновесия и так далее.

Наверное, это можно объяснить чрезмерным увлечением большинства сондарийцев всякой ученой премудростью. Здесь с насмешкой относятся к тем, кто не часто по вечерам сидит перед голографом или подключается к сонографу, зато имеет привычку бродить под звездным небом. Здесь почему-то не любят синеглазых, зато обожают тех, кто до мелочей совпадает с предписанными образцами. Многое здесь не так, как в других странах, о существовании которых сондарийцы и не догадываются.

На улице Параграфов жила семья доктора медицины Рауля Дитри. Однажды глубокой ночью в детской комнате раздался громкий шепот:

— Чарли, проснись!

— Отстань! — Чарли дернул ногой и повернулся на другой бок.

Альт сидел на кровати, прислушиваясь с замирающим сердцем к странному гулу. Тот нарастал, придвигался к окнам, бил в стены, и мальчик вновь затормошил брата:

— Да вставай ты, соня! Завтра пожалеешь, ведь это – оно! Шумит! Понимаешь, оно шумит, как будто зовет нас…

Одеяло лениво сползло на пол. Сонно озираясь, Чарли встал, протер глаза, громко зевнул::

— Где? Может, тебе приснилось? Мне, когда очень хочется чего-то, обязательно это приснится.

— Но ты ведь сегодня не подключился к сонографу! Тебе нужны доказательства? Слушай!

Альт распахнул окно. Четкий, пульсирующий рокот плавно вкатился в комнату. Портьеры зашевелились, мальчиков с ног до головы обдало прохладной свежестью. Они поежились и прильнули друг к другу. Минуту стояли недвижно, взволнованные странным гулом. Казалось, он доносится откуда-то сверху, с ночного сондарийского неба, в котором отражается холодное зарево городских огней. Братья переглянулись, молча оделись и тихо выскользнули из детской.

Меховые дорожки приглушали шаги, и мальчики бесшумно прокрались к спальне тетушки Кнэп. С первого этажа, из холла, донеслись короткие сигналы хронометра.

— Двенадцать, — насчитал Альт. Сердце восторженно ёкнуло – полночь! Время таинственных происшествий!

А Чарли подумал: «Родители, конечно же, все еще смотрят фильмосны. Однако нужно сохранять осторожность». Он приложил к губам палец: — Тсс…

Как и было условленно, тихонько постучали в дверь – тетушка просила разбудить, если они услышат этот непонятный шум. Тишина. Постучали громче. В ответ раздался тонкий переливчатый свист. Дети прыснули, зажимая рты ладонями.

— Даже во сне свистит, — сказали в один голос и тихонько рассмеялись – им нравилось, когда случалось говорить вместе что-нибудь одинаковое.

Смешная тетушка Кнэп с ее привычкой вечно что-то насвистывать себе под нос! Должно быть, очень устала: с утра до ночи бегала по магазинам, толклась на кухне, готовясь к завтрашнему торжеству – их дню рождения. Жаль, но ничего не поделаешь: когда тетушка устает, бей в барабаны, греми кастрюлями, взрывай хлопушки – ничто не в силах разбудить ее.

— Идем? — Мальчики переглянулись и по лестничным перилам соскользнули в прихожую.

Тихо щелкнул замок, откинулись засовы, отключилась сигнализация. Они вышли в сад. По обеим сторонам аллеи, ведущей к воротам, темнели силуэты деревьев. Свет уличных фонарей мягко путался в ветвях вечнозеленых синтетических елей, берез, кленов, отбрасывая на асфальт причудливые тени. Пахло незнакомо и дурманяще остро. Выходит, тетушка права: ночью воздух совсем иной, нежели днем. Но почему?

Прислушались. Шумело сильнее и как будто ближе.

Калитка была заперта на все замки. Впрочем, этого и следовало ожидать. Ключи лежали на полочке в прихожей, но возвращаться за ними братья не решились – вдруг кто-нибудь проснется? Да и разве могли существовать для них в эту минуту какие-либо преграды? Стараясь опередить один другого, они ловко вскарабкались по ажурной металлической ограде, окаймленной маленькими острыми пиками, и спрыгнули на тротуар. При этом Чарли зацепился за одну из них и порвал тенниску. Настроение мгновенно испортилось.

— Теперь влетит от матери, — пробурчал он. — Нужно что-то придумать. Снова придется врать, а это значит, как говорит тетушка, я опять буду болеть ангиной или гриппом.

Зато Альт на все смотрел сквозь улыбку.

— Хорошо, что порвал тенниску, а не живот, — рассмеялся он.

И они помчались по улице Параграфов, в сторону, откуда плыл странный гул.

Город засыпал. Разъезжались по гаражам последние элмобили. Гасли рекламные панно, таяла музыка ресторанов и кафе. Сондария, эта небольшая страна-город, точно гигантская заводная черепаха, втягивала голову в панцирь, чтобы замереть до утра.

Бьют часы на площади Элементарных Частиц. Зевают полицейские. А то вдруг раздастся чей-то пронзительный крик и тут же пугливо захлопают форточки – сондарийцы боятся ночных драм.

Сон. Сондария. Полночь – ее золотое время. Изможденные и изнеженные, несчастные и довольные, бедные и богатые – все, как только темнеет, льнут к экранам сонографов, чтобы чуть ли не до утра смотреть фильмосны по заказу, после которых день кажется всего лишь бледной копией ночи.

Девять ночей близнецы спали без подключки. И только на девятую ночь услышали…А может, это вовсе не о н о?… И кто знает, какое о н о, если никто никогда его не видел?

— Нет-нет, это оно! — отгоняя сомнения, прокричал на бегу Альт.

Прохожие попадались все реже и реже, и мальчики радовались, что вовсе не обязательно кланяться образцам в стеклянных кубах, расставленных на каждом перекрестке. Вот уже позади особняк Джонглея, директора студии фильмоснов. Стены трехэтажного здания с куполом расписаны флуоресцентными красками. Они светят за версту, но хозяева не боятся воров: дом охраняет не просто электроника, которую научились отключать, а роботы, похожие на живых сторожей с электрическими дубинками.

Вот здесь живут Кракусы, приятели семьи Дитри. Завтра, нет, теперь уже сегодня, они придут на день рождения Чарли и Альта.

«Интересно, что подарят нам?», — мимоходом подумали близнецы.

Добротные двухэтажные коттеджи сменились домами из дешевых полимеров. Это были жилища синеглазых – людей с глазами запретного, неуважаемого цвета. А дальше вынырнули кварталы звездочётов – так насмешливо называли тех, кто не выносил присутствия в своих домах сонографов, зато любил прогулки под звездным небом. Почему-то звездочётов не любили и боялись, особенно полиция. Впрочем, среди синеглазых было очень много именно звездочётов.

Никто не мог объяснить, почему синий цвет в Сондарии запретен. Его изъяли из палитры художников, его не встретишь ни в одежде, ни в уличном оформлении. Даже цвет неоновых огней – с зеленоватым оттенком. И только порой блеснет из-под ресниц синий взгляд и пронзит тебя смутной тоской по чему-то большому, давно утерянному.

Шум и гул приближались.

— Страшно?

— Нисколечки! — соврал Чарли и для бодрости крикнул громко и протяжно: — Э-ге-ге-гееей!

— Эй! — откликнулись эхом непривычно пустынные улицы. На миг показалось, что они бегут по мертвому городу. Призрачен и холоден свет неона. Жутковато. Улицы заметно сужаются, становятся извилистей, превращаясь в лабиринты переулков.

— Приближаемся к «Опасной зоне», — заметил на ходу Чарли.

Где-то слева осталась улица Жареных Уток, самая странная, не похожая ни на одну другую. Еще два переулка, и они очутились на проспекте Фонтанов. Слегка разворачиваясь полукружьем, он длинной полосой окаймлял город. На противоположном конце расположился дворец правителя Сондарии – Умноликого. Но отсюда не было видно его остроконечных башен. Вдоль проспекта высоко в небо били мощные струи воды, подсвеченные прожекторами. Сплошной радужный занавес из воды закрывал другую сторону проспекта. Что было там – никто никогда не видел.

Повсюду виднелись таблички с надписями: «Опасная зона!». И все же сондарийские мальчишки порой наведывались сюда. Самые отчаянные перебегали проспект и приносили из-за водяного занавеса горсти цветной гальки или перламутровые ракушки. Однако заглядывать туда более, чем на пять минут, никто не отваживался: начинала кружиться голова, к горлу подступал комок, ноги и руки сводила судорога.

Ходили слухи, что там, за водяным занавесом, расположен какой-то военный объект, и лучше туда не соваться, иначе можно поплатиться жизнью.

Посреди проспекта близнецы застыли, пытаясь все же разглядеть, что скрывается за фонтанами.

— Оно там! — кивнул Альт в сторону грохочущего тумана, едва различимого за радужной стеной.

— Отец говорил, что это все-таки Пустыня шумит, — заколебался Чарли. — А мама уверена – там какой-то завод. — Почему ты думаешь, что тетушка всегда права?

— И всё же проверим? — Альт умоляюще взглянул на брата.

Чарли нахмурился. Прожекторы били в лицо. Там, за проспектом, угадывалась черная пропасть, подернутая серой пеленой. Мальчики взялись за руки и медленно шагнули вперед.

— Вот видишь, — разочарованно протянул Чарли, когда они остановились перед невысоким парапетом, отделяющим проспект от песчаной косы.

Обоим на миг стало не по себе. Никогда еще не подходили они к Пустыне так близко. На огромном, необъятном для глаза пространстве клубился туман, слегка подсвеченный бледным пятном луны. Он бурлил, закручивался в спирали и кольца, свертывался в причудливые фигуры. Откуда-то снизу взметывали к небу исполинские столбы, но тут же таяли или, как ртуть, рассыпались на шарики.

Лица мальчиков повлажнели, привкус соли появился на губах. Совсем рядом, в двух шагах, Альт заметил на песке несколько мокро поблескивающих камешков. Досадно уйти отсюда ни с чем. Нужно подобрать их и подарить Тэйке. Он вскочил на парапет. Сердце от волнения подкатывало к горлу. Зажмурился и прыгнул вниз.

— Куда?! — испугался Чарли.

Ноги по щиколотку увязли в песке. Альт зачерпнул его, понюхал и пропустил сквозь пальцы. Песок мягко щекотал руки. Он был тяжелым, теплым, точно густо пропитался солнцем. Ходить по нему было одно удовольствие.

— А дышится как! — воскликнул Альт. — Давай ко мне!

— Это подземные аппараты растворяют газы, — рассудительно объяснил Чарли, не решаясь прыгнуть к брату.

Но Альт усомнился: — Нет, здесь что-то другое.

Стараясь не глядеть в сторону Пустыни, Альт перекувыркнулся через голову, плюхнулся в песок, полежал немного, затем вскочил, подобрал несколько камешков и спрятал в карманчики шорт. Беспричинная радость овладела им. Захотелось сбросить сандалии и пробежаться по песку босиком. Уже было нагнулся, чтобы расстегнуть пряжки, как вдруг за спиной что-то глухо охнуло. Раздался вскрик Чарли. Альт обернулся и оцепенел: из Пустыни к нему протянулись и стали медленно приближаться гигантские белые щупальца. Какой-то миг он стоял не в силах шевельнуться. К горлу подступила тошнота, руки и ноги затряслись в каком-то припадке. Преодолевая обволакивающую его слабость, рванулся к парапету. Чарли помог ему взобраться. Он опустился на асфальт, минуту посидел, приходя в себя. Чарли в ужасе смотрел на его бледное лицо и дергающиеся ступни ног. Но вот Альта отпустило, он вскочил, и братья бросились наутек.

Боясь оглянуться, пересекли проспект, нырнули в лабиринт переулков. Колени подгибались, под теннисками проступил холодный пот. Все было, как в кошмарном фильмосне, одном из тех, какие они порой заказывали от скуки. Казалось, кто-то чудовищно сильный вот-вот схватит за шиворот и потащит назад, в душный туман.

На проспекте Линейной Перспективы они чуть не сшибли с ног дремлющего полицейского. Страж порядка встрепенулся, сунул в рот свисток и с перепугу заверещал на всю Сондарию. Но близнецов уже и след простыл.

Братья неслись по спящему городу так, что сердца их, казалось, еще немного и выскочат из груди. Вот и улица Параграфов. Одним махом перепрыгнули через ограду, вбежали в дом, захлопывая замки и запоры. Чуть не падая от усталости и пережитого страха, поднялись наверх, разделись и, подрагивая от нервного озноба, нырнули в постель. Крепко прижались друг к другу. С минуту лежали молча.

— Как бьется твое сердце! — прошептал наконец Альт.

— А я слышу твое, — ответил Чарли.

— Может, оно у нас одно на двоих?

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Каждый увидел в другом собственное отражение: взъерошенное, чумазое. Вдруг вспомнили: уже наступил новый день.

— С днем рождения, Чарли!!

— С днем рождения, Альт!

И, слегка смущаясь, они чмокнули друг друга в нос.

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ !

Эла и Рауль Дитри распахнули двери детской, весело сигналя клаксонами новеньких ярко-красных мопедов – их не поленились втащить сюда, на второй этаж, чтобы понеожиданней обрадовать мальчишек.

— Да они в одной кровати! — недовольно протянул мистер Рауль.

Миссис Эла собралась было тоже возмутиться, но подошла к спящим близнецам, и на губах ее заиграла улыбка.

— Смотри, какие хорошенькие, — кивнула она мужу. — Только чумазые, будто в Фазе искупались.

Щеки близнецов горели румянцем, челки смешно взлохматились.

— Интересно, почему это они не подключились к сонографу? — мистер Рауль сдвинул брови. — Может, просто заболтались, потому и уснули сами? Смотри, им, вероятно, снится одинаковый сон: губы у обоих подрагивают.

Тайком друг от друга родители пытались разгадать, где Чарли, а где Альт. Когда дети бодрствовали, это было просто: Чарли почти всегда был нахмурен, будто чем-то недоволен, а у Альта в глазах мерцали веселые искорки. Сейчас же братья были совершенно одинаковы.

— Как две капли воды, — сказал Рауль Дитри,

— И я не могу отличить, — призналась миссис Эла.

Дитри опять нажал клаксон мопеда.

— Вставайте, лежебоки!

Близнецы зашевелились и спрятали носы в подушки. Приятное тепло вдавливало в постель, глаза не хотели открываться.

Тогда Дитри взял с тумбочки чашку с водой, отхлебнул из нее и брызнул на спящих. Вот теперь ясно, кто есть кто: Альт смущенно прикрывается одеялом, а Чарли готов запустить в них подушкой за то, что не дали поспать еще минутку. Но вот близнецы увидели мопеды, и лица их вспыхнули восторгом. Хотели было расцеловать родителей за чудесный сюрприз, однако те сдержали их пыл:

— Что за нежности! — пробурчал Дитри. — Служанка совсем распустила вас. Будущие мужчины уже в детстве должны избегать лишних эмоций. — И строго приказал: — Быстро приводите себя в порядок – скоро придут гости.

Мальчики побежали мыться. В ванной открутили краны до отказа и затанцевали под упругими теплыми струями, бьющими с потолка. Дурашливо хлопали друг друга мочалками по худеньким розовым бедрам, брызгались, швырялись мыльной пеной. А потом вдруг застыли и пристально взглянули друг на друга.

— Очень похожи, сомнения нет, эти мальчишки, как пара штиблет! — продекламировали вместе голосом служанки и расхохотались.

Впереди было два выходных, и они с удовольствием надели не форму, а с вечера приготовленные тетушкой Кнэп белые рубашки с тонким кружевом воротничков, коричневые панталончики до колен, белые гольфы и новые босоножки. И опять стали похожи, как два карандаша из одного набора или две монетки. Влажные белокурые челки, живые коричневые глаза на курносых лицах, яркие губы, — всё от макушки до пят одинаковое. Иногда это раздражало, но сейчас они нравились себе: такие чистенькие и красивые!

По дому уже витали вкусные запахи: в праздничные дни пищу готовили из дорогих натуральных продуктов. Накрывая на стол, тетушка Кнэп носилась из кухни в гостиную, ловко жонглируя на ходу тарелками и стаканами. Дети подскочили к ней и подставили щеки. Она расцеловала каждого и глаза ее повлажнели:

— Какие вы нынче прелестные!

— Ты знаешь, сегодня ночью… — с округлившимися глазами сказали братья в один голос. И собрались уже было рассказать о ночной вылазке, но тетушка лукаво подмигнула:

— Все знаю.

— Ну? — близнецы так и присели. — И про шум, и про Пустыню?

— Конечно, — улыбнулась она.

— Откуда?

Тут зазвенел звонок, и с возгласом: «Гости!» тетушка метнулась на кухню, а дети побежали открывать дверь.

Супруги Кракусы и Прайсы пришли вместе. Прихожая наполнилась ароматным облаком духов, шарканьем ног, стуком каблучков.

Сдержанно, как того требовал этикет, дамы поздравили близнецов, пожали им руки. А доктор Прайс и адвокат Кракус преподнесли каждому подарки в больших коробках.

Пока гости перебрасывались любезностями с подоспевшими хозяевами, дети, схватив коробки, убежали на кухню и мгновенно их распечатали. Подарок Кракусов – два одинаковых серых костюмчика – разочаровал и вызвал зевоту. Братья сразу же решили, что никогда не наденут их. Зато в двух других коробках оказались потешные пупсы-близнецы с дудочками. Стоило нажать кнопки на спинках, как они начинали вышагивать, покачивая головами, и дудеть знакомую мелодию Детского марша.

— Прайсы, наверное, думают, что нам исполнилось по пять лет, — фыркнул Чарли.

— Да ладно тебе, — улыбнулся Альт. — Посмотри, эти пупсы ужасно похожи на самого мистера Прайса.

— Господа, прошу за мной! — Рауль Дитри повел всех в гостиную, а миссис Эла задержалась в прихожей. Глянула в зеркало на стене и перевела взгляд на небольшой портрет рядом, выполненный из мельчайшего разноцветного стекла – последний «образец дамы». Удовлетворенно улыбнулась – ее внешность соответствовала образцу. Такой же, палевого цвета, парик, такие же длинные, бордовые ногти с золотистыми капушками, коричневые стрелки от глаз к вискам. Разве что лоб прикрыт. А вот у госпожи Кракус сегодня ноготь на левом мизинце ужасно куцый, — видимо, недавно сломался, и она то и дело прячет руку, чтобы не заметили эту непростительную оплошность.

Дама-образец изящно выпускала изо рта сигаретный дым, который причудливо закручивался в слова: А У ВАС ЕСТЬ СЕМЕЙНЫЙ ГВОЗДЬ?

«Да, конечно», — миссис Эла облегченно вздохнула и острым концом расчески стала спускать локоны на лоб.

Ох уж этот «семейный гвоздь»! Как ни прыгай, без него не обойтись, если хочешь иметь в обществе хорошую репутацию. В одних домах это – чудо-дети. Они молниеносно извлекают корни из астрономически огромных чисел или пересказывают содержание любого тома сондарийской энциклопедии. В других семьях подробно, с демонстрацией видеофильмов, излагают биографию какого-нибудь своего знатного родственника. Третьи хвастают причудливыми коллекциями. Так, например, доктор Прайс собирает письма. Не те деловые бумаги, которыми обмениваются учреждения и даже не личные письма, присланные по электронной почте. Он собирает очень редкие нынче, написанные от руки послания с рассказами о различных семейных историях, с тревогами и заботами о здоровье близких.

Вот он, «семейный гвоздь» дома Дитри: из кухни выскочила служанка, держа в высоко поднятой над головой руке поднос, заставленный салатницами и тарелками. Подумать только, третий год живет у них это маленькое, шустрое существо с двумя нелепыми хвостиками-косичками! Тот, кто узнаёт о таком длительном сроке, сконфуженно отворачивается, будто слышит что-то непристойное – мебельные гарнитуры и те обновляют чаще. И Дитри давно сменили бы прислугу, если бы вредные мальчишки не грозились сунуть шпильки в розетку, объявить голодовку или броситься под элмобиль, если тетушка вдруг уйдет.

Миссис Эла еще раз сравнила себя с образцом и, слегка раскачиваясь на тонких каблуках, пошла в гостиную.

Супруги Прайс и Кракус уже сидели в креслах, исподтишка изучая сервировку и поглядывая на хозяина. Рауль Дитри, восходящая звезда на небосклоне отечественной медицины, с деловым видом, словно оперируя больного, возился со старинным магнитофоном.

Близнецы нетерпеливо ерзали в креслах. Ночной кошмар не был забыт, но уже казался наполовину придуманным и не таким страшным. Скорей бы выйти из-за стола и покататься на мопедах.

— Внимание, господа!

Миссис Эла хлопнула в ладоши, и тетушка торжественно поставила в центре стола небольшую керамическую вазу. Сама ваза была невзрачной, с изображением какой-то рыбины. Но привлекала внимание посаженным в ней растением – настоящим корявым кактусом с листьями, усыпанными острыми шипами. Это была самая большая ценность, с которой тетушка вошла в дом Дитри и чем всегда хозяева хвастались перед гостями, потому что даже на улице Жареных Уток не всегда встретишь живые цветы и травы.

— Какое прелестное колючее чудовище! — воскликнула миссис Кракус, вытягивая в сторону растения длинную морщинистую шею.

Дети украдкой прыснули – почему-то всегда кто-нибудь из гостей обязательно произносит эти слова. А после первой рюмки соньяка доктор Прайс или кто-нибудь другой встанет, возьмет их за подбородки и восхищенно скажет: «Еще похожи, щельмецы!». Вроде они должны со временем измениться!… Потом пойдут нудные разговоры о моде, политике. Начнутся анекдоты, разные сплетни, пока кто-нибудь ни крикнет: «Гвоздь!». И все, топая ногами, подхватят: «Гвоздь! Гвоздь! Гвоздь!», и тогда, наконец… Но это еще не скоро.

А пока… Гости вопросительно обернулись к Дитри. Он включил магнитофон на полную мощность. Миссис Кракус замахала в такт музыке веером. Доктор Прайс стал откупоривать бутылки, а его супруга что-то замурлыкала под нос. Миссис Эла налила детям в фужеры сладкого фрутти и еще раз придирчиво осмотрела служанку. Нет, что бы там ни говорили, эта малютка – неплохое дополнение к своей экзотической вазе с цветком. Ишь, как достойно держит старую пегую голову! Круглые, чуть выпуклые глаза, тонкий нос с горбинкой, короткая челка делают ее похожей на взъерошенную сову. А странная привычка складывать губы трубочкой, слегка насвистывая, придает её облику еще и загадочность.

— Интересно, чем нас будут угощать? — повела носом миссис Прайс. Стол накрыт богато и со вкусом. Правда, ничего нового, но первосортное, дорогое: острые лимонные сыры, копченые колбасы, розовые ломтики ветчины. И как особый деликатес – рулеты из теста с говядиной, дымящееся рагу, отбивные – все это куплено на улице Жареных Уток. А посреди стола, рядом с вазой, два торта, словно две дамские шляпки, украшенные цветочками из крема и одиннадцатью строгими черточками, как на циферблате – возраст именинников.

— А ведь еще похожи, шельмецы! — раздался голос доктора Прайса.

Близнецы поперхнулись. Давно отрепетированный спектакль начался. Но что это? Миссис Прайс, разгорячившись от рюмки соньяка, раньше времени капризно провозгласила: — Гвоздь! — И все, нарушив обычный распорядок, затопали: «Гвоздь! Гвоздь! Гвоздь!».

От неожиданности служанка вздрогнула, и стеклянная бутылка из-под фрутти хлопнулась на желтый деревянный паркет. Мальчики испуганно вскочили, но Дитри сердито остановил их. Тетушка смутилась еще больше, быстро собрала осколки стекла и исчезла, оставив гостей в замешательстве.

Появилась тетушка минут через пять, однако уже не в платье с передником, а в темном спортивном костюме. На правой руке ее висел моток каната. Тетушка размотала его, прикрепила один конец к стенной планке термобатареи, а другой – к ручке двери. Секунду помедлила, собираясь с духом. Затем поставила рядом кресло, встала на спинку и легко шагнула на канат.

Это и была долгожданная минута. Куда-то исчезли тетушкины морщины, и два бантика на голове уже не казались смешными, потому что принадлежали теперь не пожилой служанке, а тонконогой девочке Эльзе. Легкими тапочками, украшенными блестящей фольгой, она обычно осторожно скользила по канату, словно пробуя его прочность. Затем, балансируя руками, начинала свой волшебный танец. Но сейчас почему-то попросила выключить музыку. Стало тихо, и вдруг все услышали негромкий медленный вальс. Он звучал где-то очень далеко и в то же время совсем рядом. Грустный и легкий, вальс звенел и кружился мотыльком, и сердца мальчиков сладко сжались – не из тетушкиной ли юности прилетел этот вальс?

А Эльза Кнэп в тот миг чувствовала себя не в полутора метрах от пола, а на двадцатиметровой высоте под куполом цирка. И казалось, что после выступления, как обычно, за кулисами ее встретит смешной человек в ярком клоунском платье с веселой улыбкой и грустными глазами. «Ты была хороша, как всегда», — скажет он. А после представления, когда стемнеет и все подключатся к сонографам, они вдвоем до самого утра будут гулять на окраине Сондарии под звездным небом. И придет миг, когда он возьмет ее ладони в свои и шепнет ей на ухо: «Звёздочка ты моя!».

Вальс растаял. Служанка спрыгнула на пол. Гости вежливо зааплодировали.

— Покатаемся? — мальчики умоляюще взглянули на отца.

Дитри чуть помедлил, потом кивнул. Все оживились, задвигали стульями и вышли в сад.

Мопеды уже стояли у крыльца. К одному из них подошла тетушка и вдруг, лихо свистнув, вскочила в седло, нажала стартер и понеслась по аллее вокруг дома. Мальчики хохоча ринулись следом. Пробежали круг, сели на второй мопед – Чарли за рулем, Альт сзади – и помчались за тетушкой.

— Быстрей, быстрей! — покрикивала миссис Кракус, ударяя себя кулаком в костлявую грудь.

— Давай, давай, — подзадоривали мистеры Кракус и Прайс. Только Дитри стоял, чинно попыхивая сигарой.

— Только пыль и грохот, — ворчал он. — Куда лучше ролики.

Близнецы быстро настигли служанку, но она прибавила скорость. Нет, они должны обогнать ее!

— Нажимай! — завизжал Альт.

Еще! Еще! Вот они едут уже почти рядом. Сейчас поворот на площадку перед домом, где стоят гости. Но тут мопед близнецов неловко вильнул колесом и врезался в клумбу. Братья кубарем вылетели из седел.

— Чарли! — рванулась к сыну миссис Эла.

Тетушка резко затормозила, вскочила и, отшвырнув мопед, подбежала к братьям..

— Ничего страшного, — процедил Чарли, потирая ушибленную ногу.

Насмерть перепуганная миссис Эла схватила его, быстро ощупала со всех сторон и осыпала градом поцелуев.

— Сантименты, — буркнул мистер Рауль, стискивая руку сына. Ему было неловко перед гостями за эти вскрики и всхлипы жены.

Только тут все обратили внимание на Альта. Служанка пыталась зажать ему платком бьющую из носа алую струйку.

«И отчего родители всегда так дрожат за меня, но совсем не волнуются за брата?» – с недоумением подумал Чарли.

Альт этим вопросом никогда не задавался. Он привык к мысли, что Чарли слабее и о нем нужно заботиться больше. Вот и сейчас, увидев на его ноге кровавую ссадину, ощутил, как у самого заныло ниже колена, хотя там не было никакого ушиба.

— Подарили эти тарахтелки на свою голову, — негромко сказала мужу миссис Прайс. — Впрочем, может, таким образом скорей разрешится эксперимент твоего коллеги?

— Тише, — доктор незаметно кивнул на стоявшего рядом Чарли.

Мальчик сделал вид, что ничего не расслышал. Однако слово «эксперимент» не понравилось ему.

Чуть прихрамывая, он подошел к брату, взял его за руку, и они побрели в дом переодеться: на рубашке Альта краснело несколько пятнышек, значит, и Чарли должен надеть новую.

Гости вернулись к столу и еще часа два болтали, ели, пили.

ПОДАРОК ТЕТУШКИ

Уже все разошлись, а тетушка еще ничего не подарила именинникам и лишь загадочно поглядывала на них. Как ни странно, именно это ее молчание и подчеркивало праздничность дня. Наконец она заговорщицки подмигнула:

— Не хотите ли прогуляться?

— В беседку?! — подпрыгнули близнецы.

— Ступайте, я мигом. — Она зачем-то пошла к себе в комнату, а братья галопом понеслись в сад.

Беседка Тайн находилась в самом конце двора. Она была из гибких пластмассовых прутьев, увитых до самого купола виноградными лозами. Деревья акации и густые заросли сирени вокруг придавали беседке уют и таинственность. Однако нельзя было сорвать виноградину, поймавшую солнечный луч – она из синтетической смолы. Нельзя отломить ветку сирени – она прочно приклеена к кусту. Если же включить замаскированный в траве ароматизатор, можно услышать тонкий запах цветов, сочной листвы и нагретой солнцем коры деревьев.

Без тетушки Кнэп это было самое обыкновенное, ничем не примечательное местечко. Стоило же здесь ей появиться, как беседка превращалась в сказочный терем или в логово разбойников, а чаще всего в корабль. На котором плавают по морям. Правда, моря-то в Сондарии как раз и не было. Хотя кое-кто изредка и слышал его шум. Но где оно – никто толком не знал.

Главной тайной беседки был белый котенок Усан с коричневой мордочкой, коричневыми ушами и лапами в коричневых носочках. Мальчики подобрали его месяц назад на улице Жареных Уток. Встретить эти пушистые клубочки можно было лишь в кварталах звездочётов и синеглазых.

Семьи, в которых жили кошки, считались бескультурными, поэтому котенка прятали здесь, в картонной коробке из-под голографа.

— Свистать всех наверх! — раздался голос тетушки Кнэп, и она вышла из-за деревьев с небольшим квадратным портфельчиком в руках. Но прежде чем открыть портфель, тетушка нагнулась, взяла на колени Усана и погладила.

— Синеглазый, как я, — вздохнула она, и мальчики тоже потянулись к мягкой шерстке котенка.

Длинные, густые усы придавали его мордочке мудрое выражение. Но сам он, крохотный, беззащитный, вызывал у них неведомое раньше чувство жалости и сострадания. Альт протянул Усану прихваченный со стола кусочек мяса и покосился на тетушкин портфель. Она поймала его взгляд, улыбнулась.

— Не терпится? Что ж, получайте – щелкнула замком и достала книжку.

Лица мальчиков разочарованно вытянулись: вот невидаль! Но чуть позже поняли, что перед ними нечто редкостное. Толстая, небольшого формата книжка была в выцветшей от времени обложке, с которой лукаво подмигивал длинноусый человек в полосатой блузе и сдвинутой набок фуражке с широким козырьком.

— «Приключения Отважного Шкипера», — Чарли недоверчиво обернулся к тетушке.

— Того самого Шкипера, о котором ты рассказывала? — робко притронулся к книге Альт.

— Да, — кивнула она. — Все ждала, пока подрастете. И вот пришло время… Книга – ваша!

Альт осторожно перевернул пожелтевшие страницы и прочел первые попавшиеся строки:

«Триста молний в печень, если я не разоблачу этого мошенника! Он не только ворует наш ром, но и мечтает сделать нас своими рабами. Я спущу его на дно акулам, и пусть там поплачет за мамочкой. А сейчас – все по местам! Нас ждут ураганы!»

— Нас ждут ураганы! — заорал он, вскакивая на скамейку.

— Тсс… — тетушка испуганно замахала руками. — Книга редкая, ей много лет. Но никто не должен знать о ней. Слышите – никто! Потому что это – рассказы Отважного Шкипера о море. — Она открыла страницу, заложенную шелковой ленточкой. — Что такое море, я вам не раз говорила.

— Неужели оно больше нашей реки Фазы? — не поверил Чарли.

— Оно необъятно, как небо, — ответила тетушка таким тоном, будто море стояло у нее перед глазами.

Близнецы поудобней уселись на скамейке. Тетушка примостилась между ними.

— Огромное, прохладное и сверкающее, море притягивает к себе сердца всех, хотя никто не видел его. Многие сомневаются – не выдумано ли оно бедными поэтами? Но тогда откуда эта странная книжка? Слушайте, я прочту вам сказку, которую Отважный Шкипер рассказал однажды своим матросам, когда увидел, что в глазах одного из них поселилась скука.

И негромко, изредка поглядывая на мальчиков, тетушка стала читать:

«Давным-давно, когда в море обитали гигантские чудовища, а морские звезды по ночам выползали на песок, чтобы бросить вызов своим соперницам – звездам небесным, жили на берегу в ветхом домишке четыре подруги: Ельга, Линда, Перес и Сельвия. Были они стройны, светлоглазы, длинноволосы, и у каждой висела на шее морская раковина.

Любили подруги по утрам заплывать далеко-далеко. Если кому-нибудь грозила беда: то ли акула появлялась рядом, то ли осьминог, девушки прикладывали раковины к губам и пронзительно свистели. Тогда из волн выныривал дельфин. Он бросался на хищника и всегда выходил победителем из этих схваток. Был дельфин необычного цвета – глубинной волны, а умные глаза и добродушный рот делали его похожим на человека. И девушки дали ему людское имя – Никлас.

— Никлас! — кричали они, еще издали увидев своего любимца. Дельфин подплывал, кувыркался и шаловливо брызгался водой.

Как-то всю неделю сильно штормило. Девушки сидели дома, с тревогой поглядывали в окно и плели венки из морских трав. Наконец шторм стих. Вышли они на берег, видят – вместе с водорослями вышвырнуло на песок что-то яркое, блестящее. Подошли поближе и ахнули: лежит перед ними Никлас, а в боку его алеет рана. Бросились они к дельфину, а он вдруг на глазах у них обернулся прекрасным юношей. Держится юноша за бок и не может встать.

Внесли его подруги в дом. Стали ухаживать: рану обмывали, травой морской обкладывали, песни ему пели. А по ночам слезы украдкой смахивали – приглянулся им Никлас, и каждая видела, что полюбили его все четверо, а от этого добра не жди.

Пришел день, и Никлас выздоровел. Но в ту минуту, когда он встал на ноги, разверзлась глубь, вышел из волн морской царь Фонибан и говорит:

— Вижу, четыре сердца привязал к себе Никлас и сам привязался ко всем четверым. Но лишь одна из вас может стать его любимой. И то при условии, что остальные подруги превратятся в медуз.

Переглянулись девушки и нахмурили брови.

— Молчите? Тогда я помогу вам. К тебе обращаюсь, прекрасная Ельга. Ты будешь хорошей женой Никласу.

— Нет, — твердо сказала Ельга. — Не надо мне такого счастья.

— Что ж, — говорит Фонибан, — твоя воля. Тогда, может, ты, чудесная Линда, пойдешь на это ради своей великой любви?

— Нет-нет, — поспешно ответила Линда и заплакала. Обернулся Фонибан к Нерес и Сельвии.

— А кто из вас хочет стать невестой, а не медузой?

— Никто, — грустно покачали головами подруги.

— Что ж, будь по-вашему, — сказал Фонибан. — Поплывет Никлас дельфином, но это уже навсегда. А вас, девушки, сделаю я хозяйками великого царства, править которым будут Красота, Любовь и Верность.

И надул Фонибан свои чудовищные щеки, и три дня – три ночи летал над побережьем крылатый ветер огромной силы – трамонтана. И не было видно ни зги.

А на четвертый день вышли девушки из своей лачуги и не узнали родной берег: раскинулась перед ними чудесная страна в цветущих деревьях. Жители выбежали им навстречу, взяли их за руки и повели в свои дома. А страну в честь удивительного ветра назвали Трамонтаной. И стали девушки хозяйками этого царства.

Много дождей и снегов выпало с тех пор. Подруги давно превратились в четыре мраморные статуи на площади Ожидания недалеко от моря. Но до сих пор по вечерам, когда загораются первые звезды, приплывает к набережной Трамонтаны зеленый дельфин. Всю ночь он плавает вдоль берега, а под утро исчезает. И оставляет после себя непокой и странные мечты.

Есть у трамонтанцев поверье: если увидишь зеленого дельфина, исполнится задуманное. И каждый тайком мечтает об этом. Когда же перестаешь верить в то, что однажды сверкнет в волнах изумрудный хвост, глаза начинают тускнеть, смыкаться, а душа обрастает мхом…»

Тетушка замолчала. Близнецы заглянули в книжку и обомлели: по странице плыла рыбина с добродушной, во весь рот, улыбкой – точно такая, как на тетушкиной вазе.

— Дельфин?! И на вазе тоже он?

— Он, — кивнула тетушка.

— Но откуда? Откуда эта книга и ваза?

Тетушка сложила губы трубочкой и вместо ответа загадочно засвистела. Она высвистывала старательно, вдохновенно, закрыв глаза и подняв голову. А когда закончила, близнецы понимающе воскликнули:

— Из Трамонтаны!

— Пожалуйста, расскажи о ней подробней, — попросил Чарли. — Надеюсь, Шкипер не выдумал ее, и она есть на самом деле?

— Я совсем мало знаю, — тихо сказала тетушка. — Знаю только, что живут там люди, которые протянут вам руку, даже если вы синеглазы и не похожи ни на один образец, даже если в кармане у вас ни гроша.

— И все же, как ваза попала к тебе? — спросил Альт.

— Это было так давно, что я успела превратиться из девушки в старуху, — вздохнула она. — Мне передал ее на хранение один человек. Вот бы познакомить вас с ним! — она мечтательно улыбнулась и тут же сникла. — К сожалению, это невозможно. Потому что он далеко. То есть, совсем близко и все равно далеко, — непонятно сказала она.

— Кто он? — насторожились близнецы.

— Тот, кто слышит море чаще других.

В эту минуту братья верили в море больше, чем когда бежали на непонятный ночной гул. Море, которое давно успели полюбить. Еще бы! Море волшебно – потому что каждую минуту меняет цвет. В море купаются – не то что в Фазе, черной от фабричных отбросов. И вот, оказывается, на берегу моря есть страна, где даже синеглазым и звездочётам было бы хорошо, а в волнах плавает удивительный дельфин, чья тень отпечатана в этой книге и на тетушкиной вазе.

— Курс норд-ост! — Тетушка вскочила на скамейку, приставила к глазам воображаемый бинокль.

Близнецы восторженно взвизгнули. Повторяя за ней странные слова, отчаянно закрутили невидимый штурвал. Горящими глазами смотрели они вперед, сквозь виноградные листья, туда, где виднелся берег неведомой страны.

— Впрочем, — тетушка спрыгнула на землю, — прошлой ночью вы убедились, что море может услышать каждый. Если захочет. Стоит только поспать без подключки к сонографу. Самое же трудное – найти море, хотя оно вовсе не иголка в стоге сена… Тот, кто живет на улице Жареных Уток… — Она вдруг замолчала и смущенно тряхнула розовыми бантиками. — Что-то я разболталась.

Близнецы смотрели на нее ожидающе.

— Что ты хотела сказать?

— Нет-нет, ничего.

— Неправда, ты уже начала.

— Да нет же, ничего важного.

— Тетушка Кнэп! — глаза близнецов умоляли. — «Тот, кто живет на улице Жареных Уток…». Дальше!

— Назойливые мальчишки, — рассердилась она и вышла из беседки. Остановил ее громкий шепот Альта.

— Чарли, дай руку, — сказал он. — Дай руку и скажи: «Пусть у меня разорвется сердце, если я не отыщу море!».

Волнение брата передалось Чарли. Он крепко сжал руку Альта и обернулся к тетушке, словно приглашая ее в свидетели. Она смотрела на братьев радостно и чуточку испуганно.

— Пусть у меня разорвется сердце, если я не отыщу море! — торжественно повторил Чарли.

НА УЛИЦЕ ЖАРЕНЫХ УТОК

«Тот, кто живет на улице Жареных Уток…». Всю неделю близнецы выпытывали у служанки, что означают эти слова. Но тетушка будто воды в рот набрала.

Каждый вечер они заводили будильник на полночь, ровно в двенадцать вскакивали по звонку, долго прислушивались, но странный гул больше не повторялся.

Тогда решили хоть раз переночевать на улице Жареных Уток. О своей затее не сказали никому, следуя совету Отважного Шкипера: «Храни тайну даже от самого себя». Только Усану шепнули: «Не грусти, мы завтра вернемся». До краев наполнили его плошку молоком, оставили на кухне записку, чтобы тетушка и родители не волновались, и после обеда вышли из дому.

Наведываться на улицу Жареных Уток считалось неприличным. Слишком близко примыкали к ней кварталы звездочётов и синеглазых, то есть тех, кого считали людьми второсортными, как бомжей и нищих. Здесь не было ни одного куба с образцом, и вся улица дышала дерзким вызовом Сондарии с ее печальными пейзажами: реками, превращенными в сточные канавы, искусственной зеленью и тусклым солнцем, робко выглядывающим из-за небоскребов. Тут же естественным было все: и пища, и вода, и даже тополя были самыми настоящими – пух от них нежным снегом кружил в воздухе и мягко ложился на землю. А еще над улицей летали чайки, настоящие белые чайки, единственные в городе птицы. Они появлялись со стороны Пустыни и в той же стороне исчезали.

Неширокая, длиною метров в триста, улица Жареных Уток вряд ли привлекала бы к себе внимание, если бы не была единственным в городе уголком, где можно полакомиться настоящими колбасами, пирогами, орехами. Хотя многое из того, что здесь продавалось, было не по карману жителям именно этой улицы. Не в пакетах и блестящих тюбиках, не спрессованные и пастообразные, — нет, здесь продавались натуральные пахучие, естественной окраски котлеты и запеканки, фаршированная рыба и мясные рулеты. А мороженое! Оно и по вкусу отличалось от твердых брикетов с молочными заменителями. А каким было воздушным, ароматным, пышным!.

Запахи, что за удивительные запахи разносились повсюду! Прямо на тротуарах, в раскаленных жаровнях аппетитно скворчали цыплята, румянился в подсолнечном масле картофель. Здесь не было той удучающе сонной атмосферы, которой отличались другие улицы Сондарии. Загорелые женщины наперебой предлагали румяные хрустящие яблоки, полосатые арбузы, пунцовые помидоры и другие диковинки, рожденные не химическим синтезом фабрик, а землей и солнцем. И от их здоровой энергии все вокруг становилось веселым и радостным.

Пять лет назад на конкурсе Искусств большинство сондарийцев признало первенство за машинами, которые сочиняли музыку, писали картины, слагали поэмы. С тех пор только на улице Жареных Уток можно было встретить бородатого Поэта, кудрявого Художника и длинноногого Скрипача.

Поэт целыми днями бродил среди прохожих и собирал слова, аккуратно складывая их в карман своей поношенной куртки, расположенный слева, как раз напротив сердца.

Ему помогал Художник, острый глаз которого, схватывая многоцветье улицы, переносил его на холст. И у единственного на весь город старого башмачника с черными мозолями на ладонях появлялся двойник, такой же толстогубый, как он. А некрасивая девушка, взглянув на свое изображение, расцветала в счастливой улыбке, ибо кисть мастера, нисколько не приукрашивая, открывала ей нечто такое в себе, о чем она никогда не догадывалась.

Звонкоголосый шум улицы выливался в чудесную мелодию Скрипача, как только он притрагивался смычком к своей маленькой скрипке. Тревожные звуки мечты и надежды слетали с ее хрупкого грифа, одухотворяя сердца и души.

И все это вместе – слова, краски, звуки, — переплавляясь, придавало улице Жареных Уток особую атмосферу веселья, доброжелательности и непокоя.

— Однако хорошо здесь, — сказал Альт.

— Скажи это кому-нибудь из учителей, — хмыкнул Чарли. — Мисс Жэфи сразу же подожмет свои плоские губы и прописклявит: «Эта грязная улица не делает вам чести».

Мальчики рассмеялись.

— Смотри, Бамби, — толкнул брата Чарли.

По тротуару, лавируя среди прохожих, несся быстроногий Бамби, тот самый, что каждый день пробегал по проспекту Линейной Перспективы, выкрикивая счастливые номера очередной лотереи. Вот и сейчас он летел, держа над головой разноцветные карточки, и нараспев кричал:

— Покупайте лотерею и надежду вместе с нею!

Они всегда завидовали этому ловкому мальчишке, его вольной жизни, тому, как свободно он одевается, не сверяя свою внешность с манекенами. Как и тетушка Кнэп, синеглазый Бамби не был похож ни на один образец. Кроме того, скупое сондарийское солнце на удивление щедро размалевало его лоб, нос и щеки такими яркими веснушками, что каждая казалась маленькой солнечной брызгой. И лицо мальчишки постоянно лучилось теплом и светом, никак не вписываясь в сонные, сдержанные лица сондарийцев.

Близнецы проследили за Бамби взглядом. Он подбежал к цирку, вывернул карманы своих потертых джинсов, пересчитал горсть монет и отдал деньги человеку в темно-зеленой спецовке и берете такого же цвета. Человек ласково взъерошил мальчику чуб и скрылся в дверях цирка. А Бамби понесся в обратном направлении.

— Эй, быстроногий! — окликнули его близнецы. Чуть согнув ноги в коленях, Бамби притормозил.

— Ты когда-нибудь слышал, как оно шумит? — шепотом спросил Альт.

— Что «о н о»? — Бамби смерил близнецов подозрительным взглядом, улыбнулся их похожести, фыркнул и опять помчался по своим делам.

Улица жила по каким-то своим внутренним законам, не подчиняясь общему городскому ритму, не перестраиваясь на уныло сонный лад всего города. Звездочёты и синеглазые только здесь чувствовали себя хозяевами. Это место было их единственным прибежищем, которое оставили им, как кость голодной собаке, — лишь бы не рычала.

Мальчики долго бродили между стоек, уплетая за обе щеки масляные пирожки с мясом, пили прохладный фруктовый сок, щелкали орехи.

Стало смеркаться. Опустели прилавки. Прохожих становилось все меньше и меньше. Под высоким тополем близнецы увидели странную молодую пару. Забыв обо всем на свете, юноша и девушка смотрели друг на друга и улыбались.

— Они… — прошептал Чарли.

— Ну да, — кивнул Альт. — Это влюбленные. — И сердце его отчаянно заколотилось.

— Может, Рикки Джонглей и ее синеглазый? — предположил Чарли.

— Тише, — Альт потащил брата за видеофонную будку. — Конечно же это они. Идут сюда.

Рикки и Ленни шли медленно, держась за руки, забыв о презрении, которое подстерегало их, стоило сделать несколько шагов в сторону от улицы Жареных Уток. Дочь фабриканта Джонглея и синеглазый Ленни болели необычной болезнью, о которой последнее время судачили по всей Сондарии. Аmor, — так назывался по-латыни этот недуг. День и ночь белокурая Рикки думала о своем Ленни, рабочем с фабрики ее отца. Говорили, будто она даже стала по-иному видеть все вокруг. Она внимательно присматривалась к пешеходам и замечала, что среди сондарийцев не только много сонных, но и усталых. У нее появились добрые чувства и к жителям кварталов синеглазых, которые работали на фабрике Роберта Джонглея. Рикки стала просить отца, чтобы он увеличил им заработную плату. На что Джонглей сказал: «Может, мне отдать им всю прибыль?» И к его ужасу дочь спокойно ответила: «Это было бы совсем чудесно».

Ночью родителям приходилось запирать ее в спальне, потому что, когда на улице раздавались выстрелы, крики, и разбуженные сондарийцы пугливо кутались в одеяла, девушка рвалась на помощь пострадавшим.

Как-то отец застал Рикки за сочинением стихов, в которых была такая строчка: «Мне хочется обнять весь мир!». Девушку срочно показали врачу. Целый месяц Рикки водили по лучшим гипнотизерам, но ни один не смог излечить ее от редкого недуга. Как только наступал вечер, она спешила на улицу Жареных Уток и допоздна пропадала там с Ленни.

Болтали, будто Роберт Джонглей решил лечить дочь публично: на днях в цирке должен был состояться грандиозный сеанс всех гипнотизеров страны. А пока Рикки и Ленни безмятежно прогуливались под тополями.

Близнецы давно хотели взглянуть на эту пару, и вот, наконец, выпал случай. Юноша и девушка прошли мимо, и мальчики успели их разглядеть.

— Правда, они очень красивы? — прошептал Альт. Стараясь ступать бесшумно, дети пошли за влюбленными.

У Музея Красоты Рикки и Ленни остановились. В эту минуту в окнах вспыхнул свет. Ленни прислонился к стеклу. Что-то взволновало его, потому что он вдруг воскликнул:

— Да это же ты!

Рикки грустно улыбнулась.

— Прошлый век, — тихо сказала она. — Прихожу сюда вот уже третий раз и все смотрю, смотрю… А ухожу совсем другая. Словно родилась заново.

Они постояли еще немного, потом опять взялись за руки и побрели по улице. Мальчики подбежали к светящемуся окну, осторожно взобрались на карниз. Совсем близко висел портрет девушки с длинными желтыми волосами, ниспадающими на грудь и плечи.

— Рикки? — переглянулись они.

Там были еще какие-то картины, но рассмотреть больше ничего не удалось, потому что в зал вошел человек, увидел их и погрозил пальцем. Они поспешили спрыгнули вниз.

Вот и еще одна загадка этой улицы. Почему портрет Рикки висит в Музее? А может, это вовсе и не Рикки, ведь «прошлый век», сказала девушка.

— Давай заглянем еще в какие-нибудь дома, — предложил Альт.

Чарли согласно кивнул. Хижины на улице Жареных Уток – низенькие, из желтого ноздреватого камня – не были похожи на добротный коттедж из серого сондарита, в котором жили близнецы. Должно быть, и жизнь в них была совсем иной. Братья останавливались, пытаясь подсмотреть ее в щелки между цветастыми занавесками.

Бамби! Они опять увидели его. На этот раз – в окне приземистого домика с облупившейся штукатуркой. Он стоял и беседовал с человеком, которого встретил нынче у цирка. Только человек этот был сейчас простоволос, и мальчики поняли, что это отец Бамби – так он похож на него лицом, столь же щедро размалеванным солнцем. И еще чьи-то очень знакомые черты были в этом человеке. Открылась дверь. В комнату вошла девочка. Тэйка?! Или показалось? Неужели их одноклассница Тэйка живет здесь, на улице Жареных Уток?

— Ай-яй-яй, нехорошо подглядывать! — раздался за их спинами старушечий голос, и они вмиг отлетели от окна. А когда опять прильнули к нему, поняли, что ошиблись. Правда, девочка сидела теперь к ним спиной, но они разглядели, что ее темно-русые волосы аккуратно собраны в пучок на затылке. А у Тэйки висели косички. Да и не могла Тэйка быть сестрой этого конопатого Бамби!

Облегченно вздохнув, пошли дальше.

А вот совсем голое окно. Из угла в угол по маленькой комнатушке ходит бородатый человек и что-то бормочет.

— Поэт, — узнал Альт. — Интересно, как они получаются у него, стихи?

Только он сказал это, как Поэт, будто услышал его, схватил со стола карандаш и стал что-то быстро черкать на клочке бумаги.

Мальчики замерли. Стол Поэта на их глазах терял форму, расплывался и постепенно превратился в нечто непонятное. Белый лист бумаги вздрогнул, колыхнулся и… поплыл по столу, который теперь уже был вовсе и не столом, а частицей чего-то большого, плавно перекатывающегося и глухо грохочущего. И мальчики увидели – не лист плыл по столу, а маленькая лодчонка качалась на волнах. А над ней кружили чайки – давние обитатели этой улицы. Так вот откуда они берутся – их придумывает Поэт!

Вот он подбежал к окну. Близнецы едва успели отскочить, как рамы с шумом распахнулись, и птицы с радостным криком вылетели на волю.

Окно захлопнулось, свет в нем погас. Тут же померкли фонари на улице. Стало темно. Братья схватились за руки. Знакомый рокот нарастал, звучал отчетливей, громче. Повеяло прохладой. Зашелестел ветер в ветвях деревьев.

— Оно совсем близко, — прошептал Чарли. — Я даже чувствую на лице его дыхание. Все-таки оно там, — кивнул он в сторону Пустыни.

— Смотри, — воскликнул Альт, запрокинув голову.

Над улицей Жареных Уток низко замерцали звезды. Они застряли в верхушках тополей, опустились на крыши домов. Казалось, кто-то тихонько раскачивает их, и они тоненько позванивают.

Из домов медленно выходили люди и молча смотрели вверх. Они долго стояли, вслушиваясь в призрачный звон звезд и гул невидимого прибоя.

Но вот словно вспугнули кого-то: опять вспыхнули фонари. Звезды робко растаяли. Плеск волн исчез. Люди разбрелись по домам.

— «Тот, кто живет на улице Жареных Уток, видит звезды и слышит море каждую ночь». Вот что хотела сказать тетушка! — догадался Чарли.

— Ну и ну! — восхищенно выдавил Альт, не вполне очнувшись от увиденного.

— Переночуем здесь! — решил Чарли.

Альт на миг заколебался: — А нас не будут искать с полицией?–

Но уже в следующую минуту, дрожа от возбуждения и ночной прохлады, забрался вслед за Чарли под галантерейный навес. Мальчики устроились поудобней и уснули.

КОРОЛЬ СМЕХА

Дзинь-дзень! Дзинь-дзень!

По улице Жареных Уток шагал долговязый человек, одетый так странно, что на него оглядывались. Штанины его розовых брюк в клетку украшала причудливая бахрома из десятка крохотных бубенцов, которые мелодично позванивали. Ярко-красная рубаха с пышными воланами на рукавах придавала человеку сходство с большой диковинной птицей, а оранжевые шлепанцы на босую ногу пугали своим неприличием.

Пипл ловил на себе изумленные взгляды и нарочно замедлял шаг. Из буйного пламени его волос пробивались толстые, грубо вылепленные уши, а грустные глаза на некрасивом лице словно кто обвел тенями усталости.

Эти уши и глаза были слишком чуткими стражами и доставляли своему хозяину много хлопот. Но сейчас они с удовольствием улавливали в скучных лицах прохожих любопытство. Отчего бы и впрямь не одеваться весело и оригинально? Грудь вперед! — приказал он себе. — Каждый шаг – вызывающее «дзинь-дзень!». Эй, полисмен, захлопни челюсть – отвалится! Осторожней, барышня, споткнетесь! Трак! Ну вот видите, я предупреждал: смотреть надо под ноги, а не на меня. Что, молодой человек, любопытно, где это я отхватил такие сногсшибательные брюки? Последний крик моды? О, нет. Последний крик сердца. Через пару лет такой наряд не сыщешь и в музее. Смотрите и запоминайте: перед вами клоун. Последний клоун Сондарии!

Что-то случилось с Пиплом, когда после репетиции он задержался у клетки только что привезенных лошадей. Клоун разглядывал этих редких животных, и вдруг ему ужасно захотелось вскочить на спину одному из них и врезаться в унылый поток машин. То-то поднялся бы переполох! Впрочем… Тут он прищурил правый глаз, как бы со стороны оглядывая себя.

— Впрочем, можно и без лошади! — весело проговорил он и не успел опомниться, как ноги вынесли его из цирка.

И вот теперь он шагал по улице Жареных Уток в своем цирковом костюме под прицелом множества глаз и бормотал песенку собственного сочинения:

Будь его воля, Пипл назвал бы эту улицу как-нибудь иначе, потому что жареное не было тем главным, что отличало ее от других площадей и проспектов. Например, был тут домик, внушающий надежду и веру в лучшее: «Музей Красоты».

И еще одно здание, похожее на гигантскую шляпу, выделяло эту улицу среди прочих: цирк. Правда, в его шутовской архитектуре скрывалась насмешка над теми, кто каждый день приходил сюда и работал до седьмого пота, порой рискуя жизнью. Но, чего там, цирковой народ привык и не к такому…

Пипл пошарил в карманах и разочарованно щелкнул языком: деньги остались в другом костюме. Оглянулся по сторонам, глубоко вдохнул насыщенный ароматами воздух, и ноздри его вздрогнули. Он почувствовал, как по телу разливается тепло, точно хлебнул доброго вина – воображение выручило и в этот раз.

Он долго стоял, думал и глубоко вдыхал уличные запахи.

— Ну вот и пообедал, — наконец бодро сказал он и вздрогнул: пронзительный свист и хохот обрушились на его рыжую голову. Клоун и не заметил, как очутился в плотном кольце пляшущих мальчишек. Такое возможно было лишь на улице Жареных Уток.

Сначала дети молча, с разинутыми ртами, разглядывали смешного человека, который шумно потягивал носом, гладя свой тощий живот. Когда же этот чудак сообщил, что пообедал, их прорвало. Они засвистели, завопили, загоготали, хватаясь за бока и тыкая в него пальцами:

— Сумасшедший! О-ля-ля! Мозги набекрень – чепчик надень!

Клоун неуклюже затоптался на месте, вытаращил глаза и, присев на корточки, свирепо зарычал:

— Ррр! Кого бы выбрать на десеррт?!

Задиры с визгом разлетелись. Только один смело метнулся к нему и, рванув звенящую бахрому штанины, с треском выдернул несколько бубенцов.

— Ах ты, щенок! — Пипл погнался за мальчишкой. Надо проучить этого наглеца. Но попробуй, догони! Чешет, как цирковой заяц, когда того выпускают из клетки поразмять лапы. Еще… Еще немного. Ага, застрял в толпе! Оглядываешься? Напрасно! Вот я тебя схвачу сейчас! Будешь знать, как портить парадный костюм клоуна!

Он сгреб мальчишку в охапку, втолкнул в видеофонную будку и, захлопнув дверь, прислонился к ней спиной.

— Тири, бумба-рири, — запел он, упираясь ногами в землю, чтоб сдержать напор рвущегося на волю узника. Мальчишка яростно колотил в дверь каблуками, барабанил по стеклу. Он что-то кричал и чуть не ревел с досады. Но вот, наконец, притих. — Бурим-бум-бум, — прогундосил клоун и замер. — Что за чушь! — бормотнул он, вытаращив глаза: его пленник, как ни в чем не бывало, стоял перед будкой и пристально смотрел на него.

— Кто ты? — Пипл схватил его за руку. — Только мой учитель, знаменитый Алямс, мог проходить сквозь стены!

— Выпусти моего Альта, рыжий, — хмуро сказал мальчишка.

Клоун заглянул в будку, затем перевел взгляд на стоявшего рядом сорванца. Потом опять на того, в будке. Четыре коричневых глаза. Две белобрысые челки. Четыре румяных щеки. Два красных рта.

— А ну-ка, выметывайся, — схватил он за шиворот задиру и поставил рядом с пришельцем. — Да вы похожи, как мои жонглерские блюдца!

Мальчики фыркнули.

— Мы близнецы, — сказали они в один голос. — Мы всегда вдвоем.

— Меня зовут Чарли.

— А меня Альт.

И опять вместе: — Посмеши, клоун! Покажи какой-нибудь фокус!

— Может, вы хотите и проехаться на мне, как на породистом цирковом скакуне?

— Покатай, великан! Подбрось к небу!

Такое доверчивое нахальство обескуражило клоуна, и он посадил мальчишек себе на одно и другое плечо. Хотя на вид им было чуть за десять, ему показалось, что они легки, как тополиный пух, застрявший в их вихрастых головах.

— Отсюда пол-Сондарии видно! — воскликнул Альт.

— А мы удрали из дому, — вдруг сообщил Чарли.

— Ну? — Пипл опустил мальчиков на землю, внимательно посмотрел на обоих и, схватив за руку, потащил из толпы уличных зевак.

— Куда? Куда мы? — заволновались близнецы. Сердца их радостно ёкнули в предчувствии необычного.

— Мы убегаем от разбойников, которые хотят просверлить нас свирепыми взглядами и оглушить ревом тысяч глоток! — весело крикнул Пипл.

— Фокус-покус? — рассмеялся Чарли.

— Еще не такое увидите. Часто бываете в цирке?

— Ни разу, — признались близнецы, стараясь не отставать от клоуна.

— Так и знал.

— Родители цирк не признают, — словно извиняясь, объяснил Альт. — Считают, что это зрелище лишь для синеглазых и звездочётов. Зато тетушка любит его, но почему-то обходит стороной.

— Странная у вас тетушка, — хмыкнул Пипл.

— Она хорошая, — горячо возразил Чарли. — Маленькая, смешная, с двумя розовыми бантиками в косичках.

— Ну? — Пипл даже остановился. Что-то грустное навеяли ему эти слова. Но он тут же прогнал вздорную мысль и уже в следующую минуту веселым взмахом рук пригласил близнецов в проходную цирка.

Сначала он провел детей по округлому фойе во двор, к вольерам с животными. В первом, самом просторном, царственно прохаживались лев и львица. В другом сидел угрюмый шакал. Чуть поодаль резвились лисы. Здесь были также курчавые болонки и слоненок, забавные медвежата и озорные обезьяны.

К удивлению Пипла, близнецы равнодушным взглядом скользнули по клеткам и прошли дальше в надежде увидеть обещанное чудо.

Тогда клоун смекнул в чем дело.

— Эй, эй, — позвал он мальчиков, взял их за руки и подвел вплотную к клетке со львами. — Видите, они вовсе не из проекционных лучей, они живые, — и он потрепал льва за холку. Тот негромко заурчал и, будто кошка, ласково потерся мордой о руку клоуна.

— Неужели настоящие? — дети недоверчиво переглянулись. До сих пор они видели зверей только на экранах голографов.

В этот миг, словно желая развеять их сомнения, лев просунул сквозь решетку лапу и легонько зацепил когтями курточку Альта.

— На место, Зер! — скомандовал Пипл, отводя мальчиков подальше. — Это наши артисты. Что они умеют делать? Сейчас увидите. Внимание: львы-гимнасты! — объявил он. — Найда, але-оп!

Львы настороженно рыкнули, шерсть их вздыбилась. Найда пригнулась и мягко прыгнула через Зера. Близнецы зааплодировали.

— Красавицы лиски, знаменитые плясуньи, — продолжал Пипл. — А ну-ка, сыграем «Качалочку», а лисоньки попляшут.

Откуда-то из рукава он достал губную гармошку. Отбивая каблуками ритм, близнецы подхватили мотив. Лисы встали на задние лапы и, помахивая роскошными хвостами, вереницей потянулись по вольеру. Клоун заиграл быстрее. Лисы ухватили друг дружку за хвосты и понеслись в веселом галопе.

Дети запрыгали от восторга.

— А вот и они, голубчики, из-за которых я стал рассеянным и пообедал сегодня вкусными запахами. — Пипл подошел к соседней клетке и протянул руку сквозь решетку, пытаясь погладить одно из животных. Оно пугливо шарахнулось в сторону.

— Дикари. Ничего, приручим. Это лошади, — объяснил он.

— Неужели те самые?..

— Которые?

— Ну те, что спасли Отважного Шкипера, когда он попал в плен к пиратам и они бросили его в прериях, — выпалил Альт и запнулся, встретив пристальный взгляд Пипла..

— Откуда вы знаете об Отважном Шкипере? — резко спросил клоун.

— Это наша тайна, — гордо сказал Чарли, украдкой показывая Альту кулак за то, что проболтался.

— Ну-ну, — удивился клоун и повел мальчиков дальше. — А вот и мое жилье.

Братья вопросительно переглянулись – шутит или нет?

— Но здесь пусто, — хмыкнул Чарли.

— Как? — возмутился Пипл. — Неужели не видишь? На окнах – богатые гардины, на полу – ковер, узоры которого меняются каждую минуту, как стеклышки в калейдоскопе, под потолком – хрустальная люстра…

— А стены облицованы малахитом, — понял клоуна Альт.

Чарли растерянно смотрел то на Пипла, то на брата.

— Мой мальчик, — рука Пипла легла на плечо Чарли, — мне ничего не стоит создать у себя некоторый комфорт. У кого живое воображение, тот богаче любого миллионера.

Он улыбнулся и обвел комнату грустным взглядом. Единственным ее украшением были маски. Самых различных расцветок и настроений: зеленые и оранжевые, красные и сиреневые, лукавые и хохочущие, — они висели на всех четырех стенах. Среди этого разноцветья выделялась одна, самая большая: наполовину черная, наполовину розовая. Правый глаз весело подмигивал, а в левом блестела слеза.

— Разве так бывает? — ткнул в нее пальцем Чарли.

— Увы, и очень часто, — Пипл снял маску с гвоздя, приложил к лицу и пропел басом:

Он опустился на пол и усадил мальчиков рядом.

— Впрочем, как истинные сондарийцы, вы не знаете, что такое настоящие слезы. Ладно, рассказывайте, что случилось? Почему убежали из дому? Вас прогнал домовой? А может, крышу продырявил метеорит или под полом завелись старинные усатые тараканы?

Тут шумно распахнулась дверь, и, со свистом втягивая воздух, вкатился коротконогий человечек с гладкой, словно отполированной лысиной. С каждым вдохом маленькое тельце раздувалось так, будто оно было резиновым и кто-то накачивал его насосом. На глазах у изумленных мальчиков человечек превращался в непонятное круглое существо, которое, наконец, с шумом выдохнуло воздух и опять стало щуплым, худеньким.

— Эластик, — представил его Пипл. — Может стать бочкой и карандашом. Может выпить сорок кружек пива, а потом голодать сорок дней.

— Бочкой и карандашом? — эхом отозвались близнецы и обошли Эластика вокруг, оглядывая со всех сторон, словно музейный экспонат.

— Да. А может, нет, — хитро сощурился гимнаст.

— Голодать сорок дней! — воскликнули близнецы.

— Нет. А может, да, — хмыкнул Эластик и в свою очередь стал рекламировать Пипла: — Клоун Подтяни Штаны! Ходит вниз головой по потолку, разъезжает в упряжке, которую тащат пятьсот мух, а по ночам тайком от всех изобретает машину по перекраиванию дураков в умниц.

— Ах, ты так, — клоун обхватил гимнаста поперек туловища и подбросил, как мячик. Эластик крякнул, вцепился в Пипла и неожиданно легко свалил.

— Это потому, что ты пообедал котлетами, а я только их запахами, — отдуваясь, объяснил Пипл свое поражение.

Награждая друг друга тумаками, они катались по полу, а близнецы прыгали вокруг этих смешных взрослых, так похожих на озорных мальчишек, и подзадоривали их разбойничьими возгласами.

Вдруг стало тихо. Мальчики оглянулись и невольно отступили в угол: на пороге стоял некто с таким неестественно белым лицом, точно оно вымазано мелом. Если бы не бегающие розовые глазки, можно было подумать, что он надел одну из тех масок, которые украшали стены. К губам его приклеилась зловещая улыбка.

— Мистер Вэг, — вскакивая, прошептал Эластик. — Мистер Вэг, — залепетал он, подбегая к вошедшему. — Мы уже идем… Мы только на минуточку…

— Кто такие? — проскрипел мистер Вэг, кивая на близнецов. — Посторонние?

— Да. А может, нет, — засуетился Эластик.

— Это мои друзья. — Пипл обнял братьев, и мальчикам понравилось, с каким достоинством он держит свою рыжую голову.

Мистер Вэг пристально посмотрел на Пипла, молча повернулся и вышел.

— И чего ты добился? — вскипел Эластик, гневно сверкая лысиной. — Считай, что в этом месяце половину твоей зарплаты проглотил слон, — сказал он, исчезая за дверью.

— Да. А может, нет, — пискляво передразнил его Пипл.

— Нет. А может, да, — подхватили близнецы и расхохотались.

— Кто этот Вэг? — спросили они, повисая на клоуне. С этой минуты он окончательно покорил их сердца. Им понравилось, что он ни перед кем не заискивает.

— Хозяин цирка. — Лицо Пипла застыло, зловещая ухмылка пробежала по губам, и мальчики запрыгали, узнав в этой гримасе мистера Вэга. — А ну его! — Пипл беспечно махнул рукой и повел близнецов в зал. — Подождите немного. Скоро освобожусь и пойдем гулять. Идет?

— Идет, — кивнули близнецы, впившись глазами в невиданное зрелище.

В большом кругу арены, освещенном разноцветными прожекторами, люди в нарядных костюмах ходили по лезвию гигантской бритвы и пробегали сквозь огненную стену, стреляли из пистолетов голубями и катались на огромных шарах, купались в фейерверках и глотали стаканы. А высоко под куполом летала на трапеции девушка с серебряными волосами.

Но вот на арену выбежал Пипл. Он сбросил сандалеты и босиком пробежал по лезвию бритвы. И ни капельки крови не проступило на подошвах его ног. Вот он взял горящий факел, поднес к груди, и мальчики вскрикнули: Пипл вспыхнул веселым пламенем. А через несколько секунд, живой и невредимый, приветливо помахивал близнецам веером из длинных страусовых перьев, который чудесным образом оказался в его руках. Он жонглировал хрустальными вазами и аппетитно жевал фарфоровые тарелочки. Ходил по проволоке и стремительно взлетал под купол к девушке на трапеции. Он был факиром и эквилибристом, жонглером и волшебником. А потом вдруг опять стал клоуном. Откуда-то сверху к нему приплыла желтая гитара, и, ударив по ее струнам, он запел:

Альт и Чарли не сводили с Пипла восторженных глаз. Когда же, перепрыгнув барьерчик арены, клоун очутился возле них, мальчики недоверчиво ощупали его. Пипл был живым, теплым, обыкновенным. И – ни на кого не похожим.

Но вот к нему подошел человек с лицом, сплошь усеянным веснушками. На их веселом фоне ярко синели внимательные глаза. Они пристально взглянули на мальчиков и вспыхнули лукавинкой.

— Отец чумазого Бамби, — шепнул на ухо брату Чарли.

— Это мои юные друзья, — представил близнецов клоун. — А это Ланьо, мой старый друг, — с какой-то нежностью в голосе кивнул он на веснушчатого, обнял за плечи и негромко, словно размышляя про себя, добавил: — Человек, который скоро сделает удивительное открытие для всех сондарийцев.

На минуту оба отошли в сторонку, о чем-то посовещались, и Ланьо, сверкнув синим взглядом, быстро ушел. И снова что-то неуловимо таинственное поразило мальчиков в этом человеке, которого они видели вот уже в третий раз.

— Кажется, проглотил бы сто брикетов каши. Идемте, переоденусь, и что-нибудь перекусим. — Пипл вернулся в Комнату Масок. Порылся в карманах брюк и внушительно звякнул мелочью.

— Не надо переодеваться, — в один голос заявили мальчики.

— В этой красной рубахе ты похож на большого петуха, — заключил Альт. — Того, что на этикетках из-под сухого супа.

— Неужели? — рассмеялся Пипл. — Что ж, пусть будет по-вашему. — И высокий, яркий, звенящий вышел из цирка.

Словно маленькие пажи за своим королем, ринулись следом близнецы. И вновь весело каруселила по улице Жареных Уток тополиная метель, и все вокруг было в золотистом мареве низкого солнца.

— Вчера, вон под тем тополем, мы видели влюбленных, — сообщил Альт. — А что это такое – амор?

Пипл улыбнулся: — Это когда двое ищут друг в друге то, что им хочется найти. В наше время только на улице Жареных Уток сердце может вдруг отчаянно заколотиться, и ты увидишь как, ломая асфальт, взрываются бутоны тюльпанов. Однажды такое случилось и со мной. Впрочем, не стоит об этом. Займемся делом.

Он купил пол-утки с поджаристой корочкой и разделил ее на троих.

— Ешьте и топайте за мной.

Они с аппетитом набросились на мясо.

— Покупайте лотерею и надежду вместе с нею! — раздался звонкий голос Бамби.

Мальчишка обогнал их, кивнул Пиплу и прокричал близнецам:

— Вас ищут родители! Все газеты об этом трезвонят!

— Ох и влетит нам, — помрачнел Чарли. — Отец, наверно, за ночь выкурил пачки три «Эллипса».

— Ерунда! Родители будут рады, что мы живы-здоровы, — весело возразил Альт.

— Чарли, ты мудр, как старый ворон, — усмехнулся Пипл. — Но тем легче будешь делать глупости. А ты, Альт, наивен, как щенок, и тебе будет еще труднее. Впрочем, вы прекрасно дополняете друг друга.

Они свернули в переулок Алгоритма, вышли на Прямой проспект, пересекли Площадь Элементарных Частиц и вскоре очутились на улице Параграфов.

— Вот и наш дом, — близнецы остановились у резных ворот и только здесь решились спросить у клоуна, часто ли он слышит море.

Пипл долгим взглядом посмотрел на них, молча кивнул и хотел было в свою очередь спросить, откуда они все же знают Отважного Шкипера, как вдруг в глубине двора, на крыльце двухэтажного коттеджа появилась женщина. Она стояла, покачивая головой, и насвистывала грустную песенку.

— Тетушка! — забыв попрощаться с Пиплом, близнецы рванулись к крыльцу.

Что-то знакомое почудилось клоуну в маленькой фигурке, в грустном свисте. И вдруг от этого дома на него повеяло такой печалью, что он даже зажмурился.

— Кто это? — спросила тетушка, не отрывая взгляда от калитки.

— Великий чародей и фокусник… — Чарли сделал страшные глаза.

— … Клоун Пипл, — договорил Альт.

И оба бросились тетушке на шею, не заметив, каким жалобным вздохом отозвались их слова в ее сердце и как она едва успела схватиться за ручку двери…

Когда братья обернулись, за калиткой никого уже не было.

И КОЛЮЧКА МОЖЕТ РАСЦВЕСТИ

Утром тетушка Кнэп встала, как обычно, с первым сигналом хронометра. Всю ночь снились хорошие сны, поэтому она чувствовала себя так легко, словно превратилась в быстроногого Бамби.

Побег близнецов едва не перевернул ее жизнь: Рауль Дитри предложил ей немедленно покинуть дом. И если бы мальчики вернулись чуть позже, то не застали бы служанку. Теперь же братья заявили, что навсегда убегут из дому, если тетушка оставит их. Тогда хозяева окончательно поняли, что суждено ей жить в этом доме до тех пор, пока близнецы в ней нуждаются.

Тетушка надела рабочий комбинезон, прошла на кухню, приготовила утренний коктейль и, пока все еще спали, начала уборку холла, посреди которого стоял старинный музотрон, чем-то напоминающий циркового слона. Весело жужжал пылесос, пела стеномойка, шелестели ионизаторы, и вскоре дом наполнился ароматом забытых трав, заблестел паркетом, стеклами окон.

За завтраком все притворились, что ничего не случилось. Правда, Рауль Дитри хмурился и много курил. А близнецы то и дело виновато ловили взгляд тетушки, словно извиняясь за то, что принесли ей неприятность.

Когда мальчики ушли в колледж, мистер Дитри – в клинику, а миссис Эла отправилась по делам благотворительного общества, тетушка принялась за второй этаж.

Беспечно насвистывая, убрала в нишу кровать, включила полотер и стала следить, как он усердно трет своими ластами-щетками желтый паркет. Тут взгляд ее случайно упал на подоконник. «Нет, эти сорванцы невозможны, — подумала она. — Опять нацепили на кактусовые колюч-ки бумажный цветок!».

Тетушка подошла к подоконнику, притронулась к цветку, и вдруг ее ноги и руки стали наливаться испугом. Зажмурилась, потом приоткрыла один глаз, затем другой и увидела, что не ошиблась: цветок был вовсе не бумажным! Из полузасохшей колючки легким пламенем пробивались узорчатые язычки живых лепестков. Пунцовые блики нежно играли на корявых листьях.

— Значит, не приснилось! — воскликнула она. — Значит, мальчишки не выдумали, вчера и впрямь приходил Пипл!

Много лет назад Эльза Кнэп загадала: Пипл вернется в тот день, когда расцветет этот высохший кактус. Какой-нибудь веселый математик сказал бы: «Вероятность того и другого равна нулю. А поэтому, как знать, может, что-то и получится».

И вот кактус расцвел.

Как удивились бы близнецы, если бы узнали, что глиняную вазу, в которой сегодня распустился цветок, когда-то держал в руках их новый знакомый клоун Пипл. Не тот насмешливый и немного усталый Пипл, с которым мальчики познакомились вчера, а энергичный молодой человек, мечтающий дарить людям праздники, изгонять из сердец скуку.

Она не могла бы объяснить, почему воткнула в вазу именно этого колючего уродца, а не что-нибудь поизящнее. Но порой, с грустью глядя на кактус, думала о том, что ее любовь к Пиплу так же бесплодна, как это невзрачное растение, и самое место торчать ему в старой вазе памятным знаком несбывшихся надежд.

Теперь каждая минута наполнилась ожиданием. Тетушка чутко прислушивалась, не раздастся ли звонок, не послышатся ли быстрые шаги и такой знакомый голос: «Ну, рассказывай, как жила без меня?»

Она машинально переходила из одной комнаты в другую, проверяя, все ли на месте. Симметрично, как того требовала мода, расставляла кресла, расстилала в коридоре ковровые дорожки, смахивала пыль с развешанных по стенам картин, геометрические фигуры которых не задевали ни ее ум, ни сердце.

Стремление Рауля Дитри к симметрии было настолько сильным, что когда на носу у одного из близнецов вскакивала пара чуть заметных веснушек, он чувствовал себя не в своей тарелке до тех пор, пока веснушки не исчезали или не появлялись у другого. И тетушку иногда подмывало нарушить устоявшийся порядок и все в этом доме перевернуть вверх тормашками.

Но сейчас она заглядывала то в одну комнату, то в другую. Вот уже последняя пылинка сметена, а она все находила себе новую работу. Наконец села в кресло-качалку, откинулась на спинку и закрыла глаза.

…Это было давно и вчера. Маленькая Эльза нежно любила своего великана, и он души не чаял в крошке Кнэп.

— Дружи со мной и будешь видеть далеко, — смеялся он, подсаживая ее к себе на плечи.

Но хорошо им было только в цирке. Стоило же выйти на улицу, как доброжелательный зритель, который час назад щедро осыпал их разноцветными конфетти и награждал аплодисментами, превращался в свирепую толпу. Миниатюрная гимнасточка и огромный клоун раздражали всех своей бросающейся в глаза несоразмерностью.

— Чем он тебя одаривает – фонарями с телеграфных столбов или звездами с неба? — кричали Эльзе.

— Ты когда-нибудь нечаянно придавишь ее башмаком, — донимали Пипла.

Первой не выдержала Эльза.

— За что нас так ненавидят? — спросила она однажды, уткнувшись лицом в его грудь. Он нежно погладил ее волосы.

— Не плачь, малышка. Мы раздражаем всех потому, что ни на кого не похожи.

— Я больше так не могу, — вырвалось у нее.

— Что же ты предлагаешь? — растерялся он.

— Не знаю.

— Если ты устала и не веришь в наше счастье, значит, время расстаться и…

Он не договорил, но, кажется, с того дня все и началось. Вернее, все кончилось. Эльза стала бояться высоты. И каждый раз, когда трапеция взмывала под купол, ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание и сорвется. Даже плечи Пипла казались ненадежными.

Когда же они вдвоем выходили из цирка, она чувствовала себя такой коротышкой рядом с ним, что хотелось отступить на несколько шагов. И Пипл вроде бы тоже стал смотреть на нее глазами других.

Кто знает, может, все только чудилось? Но так или иначе, они расстались. Тридцать лет назад.

…Что это? Тетушка вскочила. Показалось или впрямь звонок? Она заспешила к выходу, открыла дверь и отступила на шаг: перед ней стоял Пипл…

А потом они медленно пошли навстречу друг другу.

— Ты совсем такая же, — тихо сказал Пипл и не солгал. Перед ним будто проявилась пластинка с негативным изображением: пегие волосы тетушки вновь обрели цвет закатных облаков, в блеклых глазах вспыхнул синий огонь, а неясные черты лица приняли выражение робкой нежности, — вот что иногда творит с человеком память. Перед Пиплом, в красном трико с серебряными звездами, стояла юная гимнастка Эльза Кнэп и, ловко жонглируя горящими факелами, насвистывала песенку, слов которой Пипл не знал, но сердцем отгадывал. Звучали они примерно так:

В этот миг они опять были самой счастливой цирковой парой. А потом Пипл пробормотал:

— Я все время помнил. А ты?

— Я тоже, — кивнула Эльза.

И как только они произнесли эти слова, тусклое солнце над Сондарией на секунду прорвалось сквозь пелену дыма и щедро обласкало город яркими лучами.

СТРАННЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ

Встать. Улыбнуться. Раскланяться. Шаг вперед. Шаг назад. Сесть. Оттолкнуться ногой от пола. Два оборота. Встать. Улыбнуться. Раскланяться. Аккуратность и лоск. Спокойствие и здравый смысл.

Вчера она стояла в другом конце города, где никто не знал ее. А сегодня заменяет сломанный автомат на углу улицы Ровной и Прямого переулка, совсем недалеко от колледжа. Когда ей сказали, что придется стоять здесь, похолодела. Но просить другую улицу не решилась. Только заикнись, и в следующий раз ничего не получишь – от желающих подработать нет отбоя. Весь город заставлен подобными кубами. Бывает, автоматы ломаются, тогда фирма «Образец» втихомолку заменяет их людьми – это обходится гораздо дешевле.

Стараясь двигаться чуть скованно, чтобы в ней не заподозрили живого человека, Тэйка украдкой поглядывала сквозь стеклянную стенку на прохожих. Нет, пока никто не задерживает на ней взгляд дольше обычного. Ученицы, мельком осмотрев ее, поправляют банты, воротнички, придают лицам соответствующее выражение и проходят мимо. Значит, все в порядке, и хозяин фирмы «Образец» время от времени будет давать ей подработать.

Тэйка была черноглазой, и никто не знал, что у ее отца и младшего братишки глаза синего цвета. Мать она помнила смутно – та погибла в дорожной аварии, когда Тэйке было всего три года. С тех пор она жила в центре города у тетки Бетси, женщины небогатой, но вполне способной прокормить племянницу, так похожую на погибшую сестру.

С отцом и братом Тэйка встречалась по воскресеньям, и сердце ее разрывалось от жалости к ним – так бедно и неуютно было в их домишке. Сколько она помнила себя, отец все время кочевал из одной фирмы в другую, а то и вовсе сидел без работы, как сотни звездочётов и синеглазых. Когда же что-нибудь подворачивалось, полжалованья тратил на технические книги и детали для своей мастерской.

— Не грусти, Тэйка, — часто говорил он, — придет день, когда синеглазые и звездочёты докажут, что они такие же люди, как все. И о чем-то таком поведают сондарийцам, что те наконец поймут: есть нечто, более великое, чем сонографы, от которых они не могут оторваться, и поэтому не видят ни чужих бед, ни радостей.

Тэйка плохо представляла, как можно изменить положение, при котором синеглазые и звездочёты перестанут страдать от безработицы и обычного обывательского презрения… Но раз отец говорит, значит, так и будет.

Тайком от тетки она помогала семье, подрабатывая в фирме «Образец». И каждый раз молила судьбу, чтобы никто из знакомых не узнал ее.

Салатное платьице с белым кружевным воротничком, на ногах белые туфли, в косах – белые банты. Встать. Улыбнуться. Раскланяться. Но почему вдруг напряглись колени? Куда исчезла улыбка?.. Одноклассница Лари Бакет! Остановилась и пристально изучает ее. Может, немного убыстрить темп, и тогда Лари не успеет разглядеть лицо? Наоборот. Лучше замедлить движения – настоящие образцы садятся не спеша, раскланиваются с достоинством, улыбаются учтиво. А ей хочется показать Лари язык. Нет, она будет двигаться с точностью автомата. Пусть Лари подумает, что перед ней девочка-манекен, очень похожая на Тэйку.

Взгляд остановить. Сесть. Оттолкнуться ногой от пола. Покружиться. Встать. Улыбнуться. Раскланяться. Аккуратность и лоск. Спокойствие и здравый смысл.

Кажется, поверила. Чуть дернула плечами, поправила челку и пошла дальше.

Тэйка облегченно вздохнула.

Еще минут двадцать нужно проторчать здесь, пока в колледже не начнутся занятия. А ноги уже подгибаются от усталости. И почему-то чешется левая бровь. Но нельзя сделать ни одного неверного движения. Вот уже прокрутила на стульчике два лишних оборота, сбила ритм и привлекла внимание какой-то дамы. Впрочем, та вдруг чего-то испугалась и поспешно зашагала дальше, сделав вид, что ничего не заметила.

Близнецы!.. Вот уж кого совсем не хочется видеть. И откуда они взялись? Идут, глазеют по сторонам и сейчас непременно увидят ее. Так и есть. Остановились. Пристально смотрят и от удивления хлопают ресницами. Сквозь стекло доносятся звуки улицы, только чуть приглушенно. Но то, что говорят возле куба, слышно хорошо.

— Ничего не понимаю, — недоуменно сказал Альт. — Эта девчонка – копия Тэйки.

— Тэйка и есть, — хмыкнул Чарли. — Не видишь разве – моргает.

— Но зачем она здесь?

— Автомат сломался, вот и подзарабатывает.

— Неужели ей не хватает на пропитание?

— Наверное, просто скряжка. Копит деньги к свадьбе, — хмуро буркнул Чарли, совершенно разочарованный в Тэйке. Надо же, они считали ее лучшей девчонкой в классе! А оказывается, она совсем, как бледнолицый Джой, который мечтает стать мультимиллионером и из кожи вон лезет, чтобы сколотить капитал – даже на завтраки не тратит деньги. Но ведь главного, как говорит тетушка Кнэп, за деньги не купишь. Правда, при этом она умалчивает, что подразумевает под главным, и лишь непонятно улыбается.

Альт досадливо кусал губы. И это ей, Тэйке, они отдали камушки, подобранные на песчаной полоске Пустыни! Это она до сих пор казалась самой красивой девчонкой в колледже! Это ее хотели они сегодня пригласить на премьеру в цирк! А она стоит и вертится, как заводная, в своей стеклянной коробке. Нет, что-то здесь не то…

— Разве у нее лицо жадины?

— Эти длинные ресницы еще ничего не значат, — сказал Чарли. — Вспомни сказку тетушки Кнэп: симпатичный кузнечик может однажды превратиться в саранчу, а противная гусеница стать прелестной бабочкой. Ой, смотри, — осекся он.

Тэйка на миг прекратила свой безмолвный танец. Она стояла широко раскрыв глаза, словно хотела что-то сказать. Но тут же, спохватившись, принялась опять садиться, вставать, улыбаться… Симпатичный кузнечик… В саранчу… Что они понимают, эти благополучные мальчишки? Обидно. Так обидно, что даже щиплет в глазах. Нет, нельзя! «Слезы недостойны сондарийца», — как поется в песне. Губы растянуть в улыбке. Сесть. Оттолкнуться ногой от пола. Сделать два оборота. Встать. Улыбнуться. Раскланяться. Аккуратность и лоск. Спокойствие и здравый смысл.

Урок начался с традиционных вопросов и ответов:

— Что такое образец?

— Образец – единица внешней и внутренней формы настоящего сондарийца.

— Главные черты внешней формы?

— Аккуратность и лоск.

— Главные черты внутренней формы?

— Спокойствие и здравый смысл.

— Чем отличаются звездочёты и синеглазые от настоящих сондарийцев?

— Цветом глаз и глупой любовью к звездам..

Потом мисс Жэфи провела небольшую разминку, рассчитанную на практическую сметку и сообразительность. Вопрос «Сколько ночных пижам у бизнесмена Гондража?» рассмешил детей, но классная дама строго застучала указкой по столу, и все притихли.

— Наверное, довольно много, потому что Гондраж очень преуспевает и ему ничего не стоит купить пол-универмага, — с важной серьезностью ответила отличница и зазнайка Лари Бакет.

— А почему он преуспевает? — не унималась мисс Жэфи.

— Потому что больше всех спит, — брякнул Альт и покраснел.

— А спит больше всех тот, у кого дела идут отлично, — поспешил на помощь брату Чарли.

— Как всегда, один за одного, — хмыкнула мисс Жэфи. — И как всегда, не пойму, кто из вас Альт, а кто Чарли.

— У нас даже пальцы точь-в-точь: и родинка на левом мизинце, и ногти с белыми капушками, — похвастался Чарли.

— Выходит, ты – это я, а я – это ты? — негромко спросил Альт.

— Конечно, — кивнул Чарли.

Тэйка сидела за партой, как ни в чем не бывало. Будто вовсе и не она ранним утром стояла в стеклянном кубе. Искоса поглядывая на нее, близнецы размышляли: уж не обознались ли они?

Урок шел своим чередом. На партах появились карандаши, ножницы, клей.

— Мисс Жэфи, пожалуйста, кусочек малиновой бумаги!

— А мне оранжевой. Получится жаркий акцент, который вам так нравится.

— Скажите, это правда, что некоторые люди ощущают вкусовые качества цвета?

— Мисс Жэфи, вы задремали…

— А? Кто сказал, что я сплю? — классная дама встряхнулась и зорко оглядела класс. Ее тоненький голосок никак не соответствовал мощной, расплывчатой фигуре и казался таким ненастоящим, что дети не могли привыкнуть к нему и всякий раз невольно вздрагивали.

— Тихо! — пискнула мисс Жэфи. — Кому не хватает бумаги, подойдите к столу. Кто спрашивал, есть ли у цвета вкус? Ты, Джой? Конечно, есть. В этом можно убедиться, заглянув в кондитерский магазин на улице Жареных Уток.

По классу пробежал смешок, и мисс Жэфи поспешно добавила:

— Впрочем, туда дозволено ходить только взрослым – за продуктами для разных банкетов. А дети из порядочных семей туда не заглядывают. Однако на днях, говорят, кое-кого видели на этой грязной улице. — Она впилась взглядом в близнецов, которых терпеть не могла.

Мисс Жэфи страдала сахарной болезнью, и ее постоянно клонило в сон. Альт и Чарли прекрасно знали из чего состоит живой организм, но порой верили, что мисс Жэфи однажды превратится в сахар, — сначала должны были засахариться ноги, потом туловище, руки, и, наконец, вся полная фигура мисс Жэфи станет огромной блестящей глыбой сахара. Всякий раз, когда она клевала носом, близнецы пытались узнать, как далеко зашел этот процесс, подкрадывались и легонько прикасались к ее рукам – может, они уже сахарные? Учительница испуганно вздрагивала и готова была разорвать мальчишек за такое нахальство. С облегчением и некоторым разочарованием мальчики отбегали назад: мисс Жэфи по-прежнему была мягкой и пухлой, так что со временем они стали фантазировать: не суждено ли ей превратиться в торт?

Ее реплику о встрече на запретной улице мальчишки пропустили мимо ушей и тем самым вывели мисс Жэфи из себя. Она вскочила, сжала пухленькие кулачки и пропищала своим ненатуральным голоском:

— Свались я с третьего этажа – не взглянули бы: жива или разбилась!

— Отчего же, взглянули бы, — проворчал Чарли. — Если бы не разбилась, выбросили бы еще.

Он подумал, что сказал это тихо, однако класс грохнул со смеху. И что самое неприятное – мисс Жэфи услышала его. Квакающие звуки вылетели из ее рта, она обмякла и плавно, как пивная пена, осела на стул.

— На три часа!.. В кабинет Искусств! Обоих! — чуть слышно выдавила она.

«В любой день, только не сегодня!», — хотели возразить близнецы. Но тут загудела сирена, и классная дама поспешно выплыла из класса.

Мальчики огорченно стукнули по парте кулаками. С самого утра они сидели, как на иголках, с нетерпением дожидаясь последнего урока. Скорее, скорее бы прибежать домой, пообедать и отправиться в цирк. И вот такая неприятность…

— Посидим для вида и сбежим, — сказал Чарли.

Двери кабинета Искусств были размалеваны черными концентрическими кругами и разноцветными квадратами. Близнецы с любопытством разглядывали стеллажи, заставленные экспонатами последней выставки «Взор вовнутрь», когда раздался щелчок замка.

— Ключ у меня. Открою ровно через три часа, — пропел ехидный голос.

Лучше бы его и не слышать! Победно позвякивая ключами, за дверью стояла воображуля, дочь полицейского – Лари Бакет. Они поняли, что попались в ловушку.

— Зря мы до сих пор не отлупили эту остроносую, — пожалел Альт.

— Все девчонки дуры. И Тэйка тоже хорошая штучка…

Чарли подошел к одному из стеллажей, с силой стукнул ногой по уродливой композиции из консервных банок и дырявого ведра с надписью «Пустоты вселенной».

Альт схватил было брата за руку, но вдруг почувствовал, что ему тоже хочется разнести вдребезги этот кабинет. Со стен на них смотрели угрюмые, искаженные зевотой физиономии. Стеллажи, заставленные нелепыми конструкциями из пластмассы, железа и предметов домашнего обихода, были похожи на лавку старьевщика.

Альт сорвал с подставки зонтик с висящей на нем стоптанной домашней тапочкой и швырнул в угол. Звонко рассыпалась стеклянная башня из стаканов, получившая на выставке первый приз, покатился по полу череп, искусно склеенный из кусочков разноцветных гребешков.

Злость мальчишек сменилась веселым азартом. Все вокруг рушилось, билось, ломалось. Вскоре на полу громоздилась куча хлама.

— 0-ля-ля! — по-разбойничьи крикнул Чарли. — Теперь уже все равно, — и сбросил с полок последние экспонаты: восковые бюсты сондарийских правителей прошлого века.

— Влетит нам! — Альт стал сгребать в угол разномастный мусор.

В кабинете стало душно и пыльно. Чарли распахнул окно. Отсюда, с третьего этажа, хорошо просматривался двор колледжа со спортивной площадкой и подсобными строениями. Занятия окончились. Двор был пустынен, только изредка проходил кто-нибудь из учителей или родителей.

— Помнишь, как Отважный Шкипер попал в плен? — задумчиво спросил Чарли. Альт кивнул:

— Его посадили в крепость над морем, и в гости к нему залетал ветер, а по ночам с ним беседовали волны.

— А потом матросы его каравеллы сделали подкоп… Эх, какая, однако, у нас скука! — Чарли сплюнул и стал ворошить мусор. Кошелек. Пустой. Повертел в руках, хотел было бросить назад, но передумал. Покопался и вытащил катушку с капроновой леской.

— Отлично! — отгадал затею брата Альт.

Они набили кошелек клочками тетрадных листов. Отмотали кусок лески, прикрепили к кошельку и спустили его вниз, прямо на дорожку. Теперь, по крайней мере, есть хоть какое-то развлечение. Вот пробежала ученица, очень похожая на Тэйку. Вероятно, так спешила, что кошелек не заметила.

— Все равно она лучше всех, — задумчиво сказал Альт.

— Кто? Тэйка? — насмешливо обернулся Чарли. Утренняя встреча с девочкой озадачила его. И как это они с Альтом до сих пор не разглядели, что ее красота холодна и бездушна?

— О, эта клюнет! — тихо сказала Чарли, увидев на аллейке молодую даму.

Высокая, затянутая в длинное зеленое платье, дама уверенно отстукивала каблучками и, казалось, с удовольствием прислушивалась к их цоканью. Вдруг цокот затих. Дама остановилась, воровато посмотрела по сторонам и медленно, крадучись, приблизилась к кошельку. Мальчики замерли. Дама нагнулась, и Альт с Чарли чуть не вскрикнули: на их глазах молодая женщина стала сгорбленной старухой. Костлявой рукой старуха потянулась к находке. В тот же миг Альт с силой дернул леску. Кошелек подпрыгнул и взвился вверх.

Старуха разогнулась, недоуменно повертела головой. А уже в следующую минуту по тротуару вновь зацокали каблучки молоденькой дамы. Будто ничего и не было.

У близнецов перехватило дыхание.

— Видел? — сказал Чарли.

— Показалось, что ли? — Альт протер глаза.

Чарли задумался. Он привык искать объяснения самым невероятным случаям.

— Впрочем, ничего сверхъестественного, — вскоре бодро заключил он. — Мы просто переутомились. Бывает… А может, это особое преломление солнечных лучей. Помнишь, по физике – явление аберрации?

— Да нет, тут что-то другое, — не согласился Альт.

Они снова забросили кошелек. Вскоре на дорожке появился учитель черчения по кличке Циркуль. Он шел, выбрасывая далеко вперед свои худые пружинистые ноги, и что-то насвистывал.

— Спорим, что этот плевал на наш кошелек, — прошептал Альт.

— Спорим, что нет, — загорелся Чарли. Тем временем Циркуль подошел совсем близко и тоже остановился.

— Мда, — громко сказал он, крутанулся на одной ноге и быстро согнулся пополам. Как только Циркуль притронулся к кошельку, лицо его вытянулось, и мальчики зажали рты, чтобы не закричать: лицо чертежника покрылось серой шерстью. Очки превратились в два горящих глаза, а из открытой пасти вывалился красный язык. Увиденное было так невероятно, что близнецы какое-то время не могли шевельнуться.

От изумления Альт не сразу дернул леску, намотанную на палец, и рванул ее, когда зверь уже схватил добычу. Кошелек трепыхнулся и выскочил из его лап. На дорожке снова стоял Циркуль. Он смущенно кашлянул, опять громко выдавил «мда» и, так ничего и не поняв, зашагал дальше.

— Кажется, тетушка Кнэп была права, — запинаясь, сказал Альт… — Это все деньги… Это они превращают людей в животных.

— Не верю! Мираж! — воскликнул Чарли.

— Смотри, — толкнул его Альт.

По двору шла Тэйка. Весь день они подчеркнуто не обращали на нее внимания, но теперь их шеи вытянулись от любопытства. Тэйка спокойно подняла кошелек, повертела в руках, открыла. Однако осталась прежней девочкой с застенчивыми глазами.

— Что, нашла денежки? — хихикнул Чарли.

Тэйка подняла голову и все поняла.

— Глупые, — тихо сказала она, швырнув кошелек на землю. — Между прочим, я ищу вас. Лари Бакет похвасталась, что заперла вас в кабинете. Я и подумала – может, чем помогу? Хотя сегодня утром я очень обиделась…

— Так это всё же была ты?!… — протянул Чарли.

— А для чего ты стояла там? Зарабатывала? — сказал Альт и покраснел.

— Зарабатывала. Ну и что? Разве зарабатывать стыдно?

— Может, ты и по вечерам стоишь кое-где? — выпалил Чарли и тоже покраснел.

— Какие вы глупые! — Тэйка так обиделась и рассердилась, что отвернулась и уже было собралась убежать, но близнецы спохватились.

— Да ты не обижайся! Мы пошутили, — сказали они в один голос. — Но зачем тебе эти заработки? Ты что, очень нуждаешься?

— Во-первых, это не мне, — ответила она едва сдерживая слёзы. — А потом… — Она смолкла на полуслове. — Не обо всем можно болтать.

— Ладно, молчи. Но у нас, между прочим, тоже есть тайна и не одна, — загадочно проговорил Чарли. — Поэтому мы уважаем твою и не будем ничего допытываться. Нам бы побыстрей выбраться отсюда.

— Лари придет не скоро. Она сказала, что нарочно продержит вас подольше. А вы, наверное, голодные?

— То, что голодные, ерунда. А вот если опоздаем в цирк, то Лари не поздоровится, — насупился Альт.

— И Пипл будет огорчен, — добавил Чарли.

— Пипл? Клоун Пипл? Да ведь это наш друг! — обрадовалась Тэйка. — Я сегодня тоже иду в цирк. Нет, нельзя, чтобы вы пропустили премьеру! Знаете, я сейчас. Тут недалеко, — она махнула рукой и убежала.

— По-твоему, куда она? — растерялся Чарли.

— За какой-нибудь волшебной отмычкой.

— От девчонки-манекена можно ожидать все что угодно. Какая-то она чудная.

— Я же говорил, она хорошая, — улыбнулся Альт.

— Это еще посмотрим, — буркнул Чарли.

Через четверть часа под окном раздался свист. Внизу стояли Тэйка и клоун. Мальчики вскарабкались на подоконник.

— Что, сорванцы, попались в мышеловку? — Пипл что-то распутывал в руках. — А ну-ка, ловите. — Он размахнулся и забросил в окно веревочную лестницу. — Прекрасный древний способ бегства из неприступных крепостей. Только поживее. Мне скоро гримироваться.

Близнецы прикрепили конец лестницы к стеллажу. Первым полез Альт, спустился на пару ступенек, глянул вниз и чуть не свалился – из здания колледжа выходил мистер Ноуль.

— Что, испугался? — не понял Пипл.

— Там… Директор, — запинаясь, проговорила Тэйка.

Мистер Ноуль двигался прямо на них.

— Ничего, слезай потихоньку, я его отвлеку, — и Пипл пошел навстречу директору колледжа.

Тэйка беспокойно поглядывала то на мальчиков, то на Пипла и мистера Ноуля. Клоун подошел к директору и что-то сказал. Тот удивленно вытаращил глаза, нос его полез вверх. А Пипл начал делать руками загадочные пассы, и мистера Ноуля с ног до головы окатило фейерверком из разноцветных огней. Не успел директор опомниться, как Пипл, крикнув детям через плечо: «Бегите!» – стал вытягивать изо рта длинную гирлянду воздушных шаров.

— Ну да? — проговорил мистер Ноуль, совершенно обалдев.

Пипл кинул ему шары, и пока тот ошалело разглядывал их, клоун успел скрыться.

Детей он догнал за воротами колледжа.

— Ну и волшебник! — бросились они к нему.

— Так что, в цирк?

— В цирк! — кивнули близнецы. И наперебой затараторили: — Что мы расскажем тебе! Здесь такое было…

— Наверное, в класс залетела дрессированная оса? — Пипл сгреб братьев в охапку.

— Нет-нет! — запрыгали они, довольные его выдумкой.

— А-а, догадался, — нараспев протянул клоун.

— Что? Ну что же? — набросились они на него. — Ни за что не отгадаешь!

— Передали сообщение об экипаже «Юноны»? — серьезно предположил он.

— Каком? Космическом? — взвизгнул Альт. — Как в одной из запретных книжек о путешествии по вселенной?

— Конечно. Ведь то, что написано в хороших книжках, часто сбывается. Так вот, астронавты встретились с жителями Юпитера, у которых стрекозиные крылья и пять коровьих глаз. Четыре на животе, а пятый на подбородке.

Тэйка рассмеялась, а близнецы завопили:

— А сколько у них рук? А нос есть?..

По пути они рассказали об удивительных превращениях, виновником которых был кошелек. Говорили взахлеб, то и дело поглядывая на девочку. Настроение было чудесным, потому что они шли в цирк, и еще потому, что оба вдруг увидели: Тэйка все та же, самая лучшая, пусть даже и вертится на стульчике в стеклянном кубе.

В ЦИРКЕ

Медленно погас свет. Зал погрузился в темноту. Но ее тут же взорвали всполохи светомузыки. Ритмично, в такт оркестру, заметались по стенам и потолку гигантские разноцветные пятна, спирали, круги, то превращаясь в багровые языки пламени, то разливаясь ослепительно мерцающей рябью и вызывая у зрителей легкое головокружение. Словно вколачивая гвозди в лист жести, дробно гремели барабаны, всхлипывали и завывали банджо и гитары, кокетливо взвизгивала ионика и, искусно перекривляя каждый инструмент, разноголосо обезьянничал имиритон.

Сегодня в цирк пожаловал сам Умноликий, и поэтому оркестр так старательно фокусничал. Умноликий считался самым красивым и самым мудрым во всей Сондарии. Густые черные волосы змеились по его плечам. Бледное лицо оттеняли пышные заросли бакенбардов. Он то и дело глубокомысленно вздергивал брови, хрустел пальцами, и поначалу взгляды всех были устремлены не на арену, а на первую ложу.

Резко громыхнув, оркестр смолк, и зал вновь упал в темноту, из которой цветные клинки прожекторов высветили магические тринадцать метров арены. Она стала легкой, воздушной, и казалось, вот-вот взовьется под купол.

Близнецы с Тэйкой сидели во втором ярусе справа, левую половину занимали синеглазые и звездочёты.

На арену выбежал человечек. Лысая голова утопала в пышном кружевном жабо, длинные кремовые рейтузы смешно обтягивали тоненькие ножки, и они были похожи на две спички, воткнутые в футбольный мяч. В следующую минуту мяч стал с шипеньем опадать, и дети узнали Эластика.

— Он и ведущий, и гимнаст, — сказала Тэйка так, что близнецы поняли – она часто бывает здесь. — С каждым годом циркачей становится все меньше и меньше. Образцовые сондарийцы считают, что цирк устарел, — объяснила девочка и вздохнула: — Но это сущая ерунда!

Эластик взмахнул указкой, и вновь заиграла музыка. На арену степенным шагом вышли пятнадцать мужчин в строгих серых костюмах.

— Гипнотизеры, — шепнула Тэйка. — Здесь собрались все гипнотизеры Сондарии.

Шеренга выстроилась напротив ложи Умноликого. Чтобы не смущать присутствующих, гипнотизеры уставились в пол. Было видно, что они кого-то ждут.

И вот появилась девушка в дорогом белом платье из эстера. Прекрасные белокурые волосы, перехваченные темной лентой, пышными волнами спадали ей на спину и плечи.

— Рикки? — переглянулись мальчики.

— Ну да, — кивнула Тэйка. — Разве не читали афишу? Сейчас ее будут лечить от любви. Бедняжка, — она грустно покачала головой.

Эластик повернул девушку лицом к гипнотизерам. Бледная, с дрожащими ресницами, Рикки на какой-то миг обернулась к залу и прощально махнула кому-то рукой.

Вновь ударила барабанная дробь. Гипнотизеры подняли головы, шпагами скрестили пронзительные взгляды на Рикки. Девушка покачнулась, опустила глаза. Эластик кончиком указки поднял ее подбородок. Рикки крепко зажмурилась, а потом, словно бросаясь в холодную воду, подняла голову.

Смолкла барабанная дробь, включился хронометр. Два. Три. Пять. Просветленное любовью и отвагой лицо Рикки на глазах у всех стало тускнеть. Семь. Десять. Отяжелел подбородок, появилось выражение сонного довольства. Невидимый скульптор стремительно переделывал лицо девушки. Двенадцать. Пятнадцать. Победа! Рикки громко зевнула, почесала за ухом и точно старуха, шаркая ногами, ушла с арены.

Гипнотизеры облегченно вздохнули, расслабились, одинаковым жестом вытащили из карманов платки и вытерли вспотевшие лбы.

Зрители зааплодировали. Вернее – только сидевшие на правой половине. Левая же сторона со звездочётами и синеглазыми расте-рянно молчала.

— Все, — сказала Тэйка. — Теперь она не будет гулять с Ленни по улице Жареных Уток. Жаль.

— Неужели так сразу можно забыть? — недоумевал Альт.

На смену гипнотизерам вышел телепат и ясновидец Рок-Фок. Он был во всем черном. Черная шляпа, черная рубашка, черный фрак, черные перчатки, черные ботинки. И даже очки черные. Рок-Фок перешагнул барьерчик и очутился среди публики.

— Ваш супруг сегодня обанкротился, — сообщил он пышной даме в первом ярусе. — Он на грани самоубийства.

Дама испуганно вскрикнула, вскочила и под хохот публики засеменила к выходу.

— Мужчина с бриллиантовой брошью, — обратился Рок-Фок к человеку в ложе справа, — на днях у вашей фирмы появится опасный конкурент, и вы будете иметь серьезные неприятности.

— Чепуха, — растерянно улыбнулся предприниматель, вытирая ладонью побледневший лоб. Кто-то злорадно хихикнул.

— Не радуйтесь, молодой человек, — продвигался Рок-Фок по залу. — Банковый счет вашей невесты в два раза меньше, чем вам сообщили.

— Не может быть! — вскочил юноша в длинном жилете.

— Скажите, какие события произойдут в ближайшее время? — прокричали с самого верхнего яруса.

Рок-Фок шагнул на арену, вытянул вперед руки и закрыл глаза. Упруго забила барабанная дробь, и ясновидец стал медленно, а потом все быстрее и быстрее вращаться на движущемся пятачке арены. Было удивительно, как это он при такой скорости вращения не падает. Выброшенные вперед руки словно нащупывали смутно маячившее будущее. В свете разноцветных прожекторов его черная фигура превратилась в радужно сверкающий волчок

— Стоп! — гортанно выкрикнул он и пятачок в центре арены уменьшил скорость, а потом замер. Стало так тихо, что было слышно, как у зрителей тикают ручные часы.

— Через полгода, — сказал Рок-Фок с придыханием, словно отмахал с десяток километров, — концерн «Фигура» наладит серийный выпуск модных дамских кулонов. Они будут сделаны из замечательного камня, называемого янтарем.

Сообщение было встречено восторженными возгласами. Но потом раздались чьи-то подозрительные возгласы:

— Что за янтарь? Откуда он возьмется?

Рок-Фок стушевался и несколько смущенно пояснил:

— Честно говоря, я сам впервые только что узнал о нем. Наверное, откроют какое-то месторождение… Но самые важные события произойдут совсем скоро… — Рок-Фок загадочно улыбнулся. — Они охватят всю страну, и ни один сондариец не уйдет от них.

Ропот недоумения пробежал по залу. Что могло нарушить спокойствие государства, в котором даже листья на деревьях не шелестели от ветра? Не потому, что деревья были синтетическими. Просто ветер проживал лишь в тополях на улице Жареных Уток.

— Врет он все, — не поверил Чарли.

— Нет-нет, он всегда угадывает, — с жаром возразила Тэйка.

— А вот мы проверим, — Альт беспокойно заерзал по скамье, потом решился – вскочил и звонко, на весь цирк, крикнул: — Мистер! Что ожидает меня и моего брата сегодня вечером?

— Вас ждет хорошая головомойка, — ответил Рок-Фок, и все засмеялись.

Близнецы переглянулись. Взбучки следовало ожидать, так как они с самого утра не были дома. Пунцовый, но очень довольный тем, что убедился в ясновидении Рок-Фока, Альт сел и задумался, о каком близком событии говорил предсказатель?

На арену выходили физики, математики, психологи. Одни демонстрировали ручное зрение, другие жонглерские задачи, третьи читали мысли на расстоянии. И каждый показывал свой фокус, секрет которого тут же раскрывался в точных формулах.

Вот начался парад знаменитостей. Длинной вереницей прошли по манежу люди, чьи имена весь год не сходили со страниц газет. Впереди шла мадам Гортензия, национальная гордость страны. Она пробыла в летаргическом сне без малого сорок лет, и ее изображение стало символом Сондарии. Портрет Гортензии печатали даже на денежных купюрах: глаза закрыты, счастливая улыбка блуждает на губах.

К шеренге присоединилась Рикки. На груди ее красовался плакат: «Меня спасла наука!» За девушкой шагали четыре малыша в шапочках с помпонами на макушках.

— Близнецы клиники «Эксперимент», — сообщила Тэйка.

— «Эксперимент»? Там работает наш отец! — в один голос воскликнули мальчики.

— Ну и что? — улыбнулась Тэйка. — Не будете же вы утверждать, что тоже пациенты этой клиники?

— А чем знаменита эта четверка?

— Неужели не слышали? Трое из близнецов – соматики, точная копия четвертого. Их сделали из его кожной клетки, — объяснила она, не сводя глаз с арены, в надежде определить, который из близнецов настоящий.

Мальчики поежились и невольно отодвинулись от Тэйки, словно она в чем-то провинилась. Девочка уловила их движение.

— Вот чудные, — рассмеялась она. — И не такое бывает! Видите вон ту старушку в клетчатой пелерине? Это миссис Скутер. Да-да, та самая, которая усилием воли передвигает предметы. А за ней идет Резо, человек-генератор, зажигающий электрические лампочки приказом мысли.

Беззаботность, с какой Тэйка переключилась на другую тему, передалась Альту и Чарли. А потом они вовсе забыли о впечатлении, произведенном близнецами, потому что Эластик вдруг объявил: «Клоун Пипл!». Дети обрадовано зааплодировали.

Умноликий тоже хлопнул раза три и с любопытством уставился на арену. Его давно интересовали фокусы этого рыжего. Он даже хотел пригласить его на беседу во Дворец.

— Вот он, наш Пипл! — вскочили близнецы, увидев клоуна.

Он выехал верхом на Зере. Лев послушно, как лошадь, вез Пипла на своей могучей спине, помахивая длинным хвостом с кисточкой. Следом выбежала Найда. Крепко вцепившись в холку, на ней сидела обезьяна Жужа, корчила рожицы и приветственно махала зрителям коричневой лапой.

— Какая она потешная и какой сегодня смешной Пипл, — рассмеялась Тэйка.

Клоун и в самом деле выглядел смешно: красный колпак с кисточкой, кружевные панталоны, драные сандалии и огромный розовый бант на голой груди. В руках он держал пестрый чемоданчик и дырявый зонтик.

Пройдя по арене три круга, Жужа и Пипл спрыгнули на ковер. Львы степенно удалились. Обезьяна и клоун, как на качелях, стали раскачиваться на спущенной трапеции.

Потом Пипл затренькал на губах, и Жужа, схватив подол юбочки, закружилась в вальсе. Она проделала еще несколько номеров: кувыркалась, прыгала через веревочку и наконец убежала.

Пипл остался один. Он выглядел вызывающе. Его трюки явно противоречили всякой логике. Будто своими репризами и антре клоун хотел сказать: «Очень скучно жить в кругу ваших образцовых истин! Я отрицаю их и создаю свой мир, в котором у человека вырастают крылья надежды. Вот смотрите: я иду по невидимому канату, как по воздуху. Вот я лечу на зонтике и на миг превращаюсь в птицу. Из моих глаз фонтаном брызжут слезы, а под рубахой вспыхивает огромное рубиновое сердце. Так не бывает? Что вы говорите? Ай-яй-яй! А вот я докажу вам, что жизнь богата сюрпризами и не терпит схемы, в которую хотят уложить ее некоторые умы. Я безнадежно глуп? Возможно. И, вероятно, поэтому могу заставить обыкновенный стул отбивать чечетку, вести беседу с собственным бантом и петь дуэт с сандалиями. Я промчусь на обычной палке, точно на коне, и еще раз докажу, что дважды два вовсе не четыре. Впрочем, ладно. Сегодня я представлю вам нечто удивительное и в то же время не противоречащее вашей скучной логике. Я покажу фокус, который убедит вас в том, что клоунская фантазия вовсе не беспочвенна, что вещи и впрямь могут однажды заговорить».

Он вышел на середину арены.

— Господа! У кого есть изделия ручной работы? Подчеркиваю, не машинной, а ручной.

Публика зашевелилась. Многие полезли в карманы, сумки, но ничего из того, что они оттуда доставали, не подходило..

Пипл грустно улыбался. Так он и знал. Трудно нынче отыскать нештампованную вещь.

— Увы, — качал он головой, — и расчески, и папиросницы, и губная помада – все это выходит с конвееров.

— У меня есть! — вдруг крикнул кто-то слабо и знакомо.

Пипл вздрогнул. Поискал глазами. Но никто не вышел. Наверное, почудилось. Клоун вздохнул, вынул из чемоданчика краски, разложил складной мольберт и, что-то негромко напевая, стал рисовать лохматой кистью пеструю радугу. Потом откуда-то из пустоты поймал блестящую металлическую палочку… Осторожно, словно раздумывая, стоит ли это делать, прикоснулся к рисунку. Зал притих. И вот в тишине раздался голос Пипла. Но теперь уже клоун стоял с закрытым ртом, а его голос звучал с нарисованной им радуги:

Зал в недоумении молчал.

— Не поняли. — Пипл вздохнул. — Что ж, продолжим.

Он снова порылся в чемоданчике и осторожно вынул оттуда старинную картину – портрет юной женщины с белокурыми волосами.

— «Лючия» Ладимира Пуэнти, — торжественно сказал Пипл, вытирая кончиком пальца пыль с потемневшей от времени рамки.

— Чепуха! Старый плут! Это ведь Рикки! Рикки Джонглей! — завопили на правой половине.

— Может быть, и Рикки, — невозмутимо сказал Пипл. — Только все равно этой картине больше века. После представления неверы могут ознакомиться с экспертизой. А сейчас слушайте! — и он приложил к картине палочку.

Легкое потрескивание электрических разрядов, шипение, шорохи. Но вот сквозь шум стали пробиваться звуки, похожие на человеческую речь. И вдруг грустный женский голос отчетливо произнес: «Мне с вами хорошо, Ладимир. Так хорошо, что кажется – я на пороге бессмертия…»

Тут, видимо, кисть художника дрогнула, потому что голос смолк.

— Неужели сама Лючия?.. — прошептала Тэйка.

— А-а-а! — чей-то вскрик из-за кулис неожиданно взорвал зал. — Нет! Люблю! Люблю!

Выбежала Рикки. Ее лицо выражало тоскливое отчаяние.

— Люблю! — еще раз выкрикнула она и заметалась по залу. К девушке подбежали дежурные полицейские, схватили под руки и увели.

Пипл растерянно улыбался. Правду говоря, он не надеялся на такой успех. Номер удался на славу. Но что последует за этим?

На арену выскочил мистер Вэг.

— Обыкновенная истерика, — угодливо заулыбался он публике и, прошипев клоуну: — Работай, а не занимайся пакостью! — удалился.

По залу пробежал ропот. Одним мановением руки клоун стер усилия всех гипнотизеров. Да-да, сеанс гипноза лопнул мыльным пузырем, иначе отчего с лица Рикки исчезла тупая сонливость и в глазах вновь вспыхнул огонь, столь редкий для сондариек?

— Браво, браво, клоун! — изумленно пробормотал Умноликий.

— Пипл вернул Рикки синеглазому Ленни! — догадались близнецы. — Вернул! — обернулись они к Тэйке.

Ошеломленная случившимся, девочка молча кивнула не отрывая от Пипла глаз.

— У меня в руках фонохрон, — стараясь быть спокойным и не думать о Рикки, заговорил Пипл. Ему сейчас надо было срочно переключить внимание публики на суть фокуса, научно его объяснить – иначе все могло плохо кончиться. — Человек порой глух и о многом не подозревает. А ведь каждая вещь, сделанная руками, одухотворена и может кое-что рассказать о себе и мастере. Голоса вещей – случайные записи звуковых волн – притаились в мазках красок, в рельефах чеканки, в линиях скульптур. Нужно только уметь слушать их, тогда нам откроется еще неизвестная сторона предметов, и, быть может, однажды мы постигнем их душу.

— Кто изобретатель? — закричали из зала.

— На арену его!

— Изобретателя, изобретателя сюда, — требовала публика, заинтригованная не столько изобретением, сколько тем, какое действие оно оказало на дочь фабриканта.

— Кто изобрел, не имеет значения, — сказал Пипл, смущенно вертя палочку в руках. — Потому что это в общем не сложно: каждый может научиться слушать музыку искусства. Нужно только время от времени отрываться от сонографов и унылого комфорта быта.

Левая половина зааплодировала, а правая недоверчиво зашумела. Оттуда посыпалось:

— Ерунда!

— Чревовещание!

— Подлог!

Тогда Пипл решил обратить все в шутку.

— Значит, по-вашему, клоуны не могут изобретать? — негромко сказал он, и зал вновь притих. — А вот смотрите. — Пипл медленно обвел ряды пристальным взглядом. — Перед вами шикарный особняк, в каких обычно живут преуспевающие дельцы. Но сегодня здесь поселился я, последний клоун Сондарии. У меня двадцать три комнаты, и я пригласил сюда своих друзей. Тех, которые умеют останавливать мгновение и управлять не только элмобилем, но и машиной времени. Они могут перенести меня в любую эпоху, в прошлое и будущее. У них живые человеческие глаза, а не лампы индикаторов. Чуткое, ранимое сердце, а не пуленепробиваемые коробки. Проходите, друзья, в гостиную, присаживайтесь. Вот диван, удобные кресла, — Пипл блестяще изображал несуществующий дом и себя в нем вместе с друзьями. — А вот здесь, на чердаке, — он сделал таинственную паузу, — на этом чердаке без крыши мы будем по-ночам любоваться звездным небом. Поверьте, это так восхитительно – ловить энергию Полярной звезды, ковша Большой Медведицы, загадывать желание, пока небо прорезает метеорит, а ранним утром насыщать взгляд и душу мерцанием Венеры.

Это клоунское антре разозлило правую сторону. В Пипла полетели авторучки, сумки, пудреницы и даже ботинки. Он прикрыл голову руками, разглядывая летящие в него предметы. Хотя бы один ручной работы, и можно было бы доказать, что его фонохрон не мистификация!

Неожиданно зал смолк. Пипл огляделся, протер глаза. Это было почти волшебством – на арене стояла Эльза Кнэп. Она подбадривающе улыбалась ему, протягивая глиняную вазу с цветком.

— Та самая, помнишь? — тихонько сказала она. И Пипла захлестнула волна нежности:

— Ты всегда приходила вовремя.

— Тетушка Кнэп! Наша служанка! — запрыгали близнецы.

Как тетушка Кнэп попала в цирк – ведь она всегда обходила его стороной? И почему с кактусом? Нет, сегодня поистине день чудес.

А на самом деле никакого чуда не было. Убирая свою комнату, тетушка заметила, что кактус немножко привял. Она заволновалась и решила пойти за советом в цветочную лавку, на улицу Жареных Уток.

Старая цветочница внимательно осмотрела цветок и дала кулечек подкормки. Но сказала, что дом, в котором живет растение, затаил какую-то драму. Иначе, отчего появились эти два желтых пятнышка на лепестках – настоящие, не из пластика или ткани, цветы очень чувствительны к переживаниям людей и, если в доме что-либо неблагополучно, начинают болеть и умирают.

Лучше бы она промолчала, потому что тетушке стало грустно и тревожно.

Эльза Кнэп брела с кактусом по улице Жареных Уток, когда к ней подошел человек с толстым розовым носом. Он был навеселе: слегка подпрыгивал, а руки выводили нехитрый танец. Она не сразу узнала циркового сторожа Дода, а узнав, печально рассмеялась.

— Эх, Эльза, Эльза, — вздохнул Дод. — И где ты пропадаешь? Стареет без тебя цирк. Хоть бы раз пришла, посмотрела…

Тетушка покачала головой. Нет-нет, это так больно – ворошить прошлое. Не зря Пипл не принес ей билет. Он понимал ее.

— Премьера ведь, — не отступал Дод. И от этого слова у тетушки зашлось сердце, а потом она уже не помнила, как очутилась в первом ряду левого яруса.

И вот теперь стояла и протягивала Пиплу вазу.

— Это он! — догадался Чарли. — Это Пипл держал когда-то в руках эту вазу! Видел, как они смотрели друг на друга? Точно Рикки и Ленни.

— Да-да, я тоже заметил, — взволнованно проговорил Альт. — Как это мы до сих пор не догадались?

На мальчиков шикнули, и они приумолкли.

— Есть! — просиял Пипл, увидев на вазе изображение зеленой рыбины. Тетушка подмигнула ему и села на место. Клоун встряхнул чемоданчик и тот превратился в столик.

— Попробуем уловить голос этого старинного сосуда, — сказал Пипл и поставил вазу перед собой.

Зал насторожился: что там еще придумал этот скоморох? В руках его в третий раз появилась металлическая палочка. А потом случилось нечто не менее удивительное, чем с портретом Лючии, то – к чему Пипл готовился все эти дни, не зная, что это такое будет, но угадывая какую-то связь с Эльзой. Он мягко протер вазу платком и стал обводить палочкой контур зеленой рыбины. Почему-то он был уверен, что, рисуя это диковинное животное, художник не молчал. И опять сначала послышалось шипенье, потрескивание, как на старых грампластинках, прозвучал обрывок какой-то фразы, чей-то смех. И вдруг издалека прилетела песня. Звонкий юношеский тенор пел задумчиво и сильно:

Это была удивительная песня. Странно звучали для сондарийцев слова: рыбаки, дельфин, море. Тоска по какому-то иному, неизвестному и прекрасному миру захлестнула зал.

«Вот оно! — ликовало сердце Пипла. — Быть может, это преддверие того, что я ждал всю жизнь».

С последними словами песни по залу пронеслось смутное беспокойство. Шляпки дам внезапно взвились под потолок; что-то просвистело, окатывая присутствующих упругой свежестью чистого дыхания.

— Ветер! Ветер! — закричали близнецы.

Тэйка уцепилась за мальчиков:

— Пол… колышется! Мне страшно!

Это длилось всего миг. Зал качало. Где-то совсем рядом слышался плеск невидимых волн, крик чаек. Потом все исчезло. Спертая духота вновь обволокла цирк.

Выбежал мистер Вэг и, размахивая тростью, ринулся к Пиплу.

— Пре-кра-тить! — завопил он.

Униформисты уже вывозили две воздушные пушки, нацеливая их на взбудораженный зал. Два громких, один за другим, хлопка – и в зрителей посыпался фейерверк из тысяч разноцветных горошин-конфет. Рявкнул оркестр, стены полыхнули зарницами, загремел рекламный шлягер:

Пушки выстрелили еще раз. Зрители повскакивали с мест и стали пригоршнями ловить, поднимать с пола драже. Чарли тоже бросил несколько горошин в рот.

— Выплюнь, сейчас же! — закричала Тэйка, но было поздно. Чарли проглотил драже и вызывающе взглянул на нее. Альт разжал ладонь, шарики упали.

Раздался еще хлопок. Однако это уже была не пушка. Это вдребезги разбилась тетушкина ваза. Мистер Вэг ногою расшвырял черепки и сбил тростью алое пламечко цветка.

К Пиплу чеканным шагом двигались полицейские с бакенбардами, похожими на значки интегралов. Но в тот миг, когда они протянули руки, чтобы схватить клоуна, в цирке погас свет.