Бланки гордился тем, что первый в Латинском квартале прикрепил двадцать восьмого июля к своей блузе трёхцветную повязку.

Он охотно рассказывал всем, что её сделала для него собственноручно госпожа Боден из Торгового Пассажа. «Пусть и её имя войдёт в историю», — шутя говорил он.

Стояла палящая июльская жара. Вот почему почти не видно было костюмов. Рабочие, служащие, студенты — все надели блузы. А подростки, которые мелькали повсюду в эти бурные дни, те просто натянули брюки, рубашек не надели, а головы защищали от солнца бумажными колпаками.

Бланки жил на улице де ля Арп, напротив Медицинской школы. Поняв, что главные действия сосредоточены сейчас в центре, он, несмотря на то что улицы были переполнены восставшими, а кое-где их преградили жандармские и солдатские заслоны, добрался до Пале-Рояля.

Но здесь он пробыл недолго… Он хотел быть со своими товарищами-студентами в Латинском квартале. И, преодолевая вновь все трудности этого длинного пути, он добрался до Юридической школы. Здесь он немедленно оказался во главе студенческого отряда и начал с того, что вместе с другими стал срывать объявления декана факультета права, возвещавшие, что студенты, захваченные в толпе восставших, будут изгнаны из школы.

А вечером Бланки опять оказался на правом берегу Сены, на улице Монсиньи в редакции газеты «Ле Глоб». Бланки считал, что эта газета представляет современную, передовую Францию и передовую прессу.

Газета «Ле Глоб» была тайно напечатана двадцать седьмого, так как она в числе других газет попала под запрещение, и заготовлена в большом количестве экземпляров. Надо было позаботиться о её распространении. И тут, конечно, пришёл на помощь Бланки.

Не прошло и часа, как во всех районах Парижа студенты, взбираясь на скамьи, тумбы, большие камни, читали вслух выдержки из «Ле Глоб». Рабочие встречали криками «Ура!» каждое вольное слово.

Ксавье и Морис не возвращались домой, проводя ночи на улице в карауле, установленном восставшими.

Накануне они раздобыли себе оружие.

Морис первый заговорил о том, что бессмысленно идти безоружными на площадь Пантеон, где студенты Политехнической школы назначили сбор.

— У нас оружия нет… но его достаточно в оружейных лавках. Пойдём к Майу, — предложил Ксавье.

Морис безмолвно кивнул в ответ.

Вот и оружейная лавка! Удастся ли получить ружья, не прибегая к силе?

Как только друзья оказались у порога лавки, перед ними возник владелец богатств, выставленных в витрине.

— Что вам угодно?

— Господин Майу, — сказал Ксавье, — нам нужны ружья, патроны, пистолеты, сабли…

— Нет ничего проще, господа! Всё, чем я располагаю, к вашим услугам.

— Скажу вам со всей откровенностью, господин Майу, — и в голосе Ксавье в самом деле прозвучали искренность и убеждённость, — ружья и патроны нам нужны для боёв с солдатами и жандармерией. Мы идём защищать Хартию, которую нарушил король, но денег у нас нет… Мы просим дать нам оружие для защиты наших прав бесплатно!

— Господа студенты! Вы молоды и не знаете истории, — сказал оружейник, — но можете поверить мне на слово. Мой отец Фредерик Майу-старший был оружейником ещё во времена Людовика Шестнадцатого, и я горжусь семейным преданием о том, как в тысяча семьсот восемьдесят девятом году отец бесплатно отдал восставшему народу всё оружие, что имелось в магазине. Фредерик Майу-младший хочет быть достойным сыном своего отца. Денег мне не надо! Берите!

Широким жестом Майу показал на застеклённые шкафы, где висели всевозможные ружья, — охотничьи и боевые, двустволки и карабины, роскошные, украшенные камнями и резьбой, и скромные, без всяких украшений.

Отобрав вместе с Морисом всё, что казалось им наиболее подходящим, Ксавье сказал:

— Я верю, что победа будет на нашей стороне. Возврата к старому быть не может. Если Карл не вернёт наших прав добровольно, значит, мы получим их не из рук короля. Ждать осталось недолго. Дайте мне лист бумаги. Я напишу расписку.

И Ксавье выдал расписку. В ней были точно перечислены размеры и калибры взятых ружей, а также количество добавленных к ним патронов.

Но отобранного оружия оказалось так много, и оно было такое тяжёлое, что молодые люди на минуту задумались… Не оставлять же его в лавке, когда оно так нужно там, куда они идут? Скольких людей они смогут им обеспечить!

Через окна магазина Ксавье увидел группу товарищей из Политехнической школы, направлявшихся в сторону Пантеона. Недолго раздумывая он выбежал из магазина на улицу и окликнул товарищей.

А ещё через несколько минут Ксавье, Морис и ещё два студента, взяв всё оружие, какое только могли унести, покинули лавку, сопровождаемые добрыми пожеланиями оружейника.

Ксавье и Морис шли впереди. Ксавье тихо окликнул Мориса:

— Послушай, Морис. Мы идём сейчас туда, где будет жарко… В случае, если я не вернусь, а тебе повезёт… поручаю тебе заботу о том, чтобы те, кто станут нашими правителями, уплатили долг этому славному Майу…

— Если мы победим, конечно, — это ты забыл добавить, — попытался пошутить Морис. — Но давай уж раз так — примем друг от друга последнюю волю… Моё завещание просто: в деревне Ля Белль Балле живут мои старики. Впрочем, не так уж они стары: есть у меня и сестра, и двое братишек. Сестра чуть постарше меня, невеста славного малого, сапожника по профессии… Дашь им знать, и всё!

— У меня просьба посложней, — нахмурившись, произнёс Ксавье. — Отцу трудно без меня придётся, а ещё и Катрин. — Голос юноши стал глухим от волнения.

Морис сам так разволновался, что с трудом выговорил:

— Обещаю, что дядюшку Франсуа не оставлю. Можешь быть спокоен. А Катрин… я женюсь на Катрин.

Как ни были трагичны обстоятельства, при которых происходил этот разговор, последние слова Мориса вызвали улыбку на лице его друга.

— Катрин, она хорошая… Но совсем ребёнок!

Ксавье хотел сказать, чтобы, в случае, если он не вернётся, Морис передал Люсиль Менье то, что он так и не успел сказать ей: что он любит только её одну. Нет, надо передать — любил, потому что его слова дойдут до неё, только если его не будет в живых, — что никогда он никого не любил, кроме неё… Но эти слова так и не слетели с его губ.

* * *

По дороге к Пантеону Ксавье, Морис и сопровождавшие их два студента видели, как из всех домов, тупиков, дворов выбегали люди, вливаясь в одну общую толпу.

Ещё не доходя до площади, они наполовину освободились от своей ноши, так как раздавали ружья и патроны шедшим им навстречу студентам, которые, как и они, вышли из дому невооружёнными. Многие из них сами нападали на жандармские патрули и вступали врукопашную с солдатами, отбирая у них оружие.

Увидев, что главной опорой правительства являются здесь швейцарские отряды, Ксавье бросился прямо в их ряды.

Вскочив на тумбу, он громко крикнул:

— Сыны Швейцарии! Вспомните о вашем герое Вильгельме Телле! Вспомните о вашем тиране Гесслере! И в вашей стране были и есть тираны и борцы против них. Уважайте же в нас граждан, которые борются, как боролся и ваш герой за свои попранные права! Да здравствует Хартия! Долой министров!

Звенящий от волнения голос Ксавье, искренность его слов, напоминавших о швейцарском народном герое, произвели неожиданное впечатление на начальника отряда. Он дал распоряжение опустить ружья прикладами вниз.

Ксавье сразу расположил к себе всех тех, кто оказался под его началом в сформировавшемся отряде студентов Политехнической школы. К отряду примкнули случайные прохожие и люди, вышедшие на улицу с тем, чтобы протестовать против действий правительства.

Воодушевлённый своим успехом у швейцарцев, Ксавье попробовал подействовать уговором и на отряд жандармов, теснивших студентов на этом участке.

— Я хочу напомнить вам, — взволнованно обратился он к жандармам, — что король Карл обманул народ, капля по капле отнимая у него то немногое, что было ему отпущено Хартией. А ведь Хартию-то дал народу тоже король, не Карл, так Людовик…

Французы, любящие побалагурить даже в минуты совсем не весёлые, стали отпускать всевозможные шуточки по адресу обоих королей. Молодой жандармский офицер, руководивший отрядом, выступил вперёд. Опустив саблю, он сказал:

— Студенты, ваши слова убедили нас! Мы дети одной страны! Так опустим оружие и пойдём все вместе в нашу казарму. Там к нам присоединятся остальные, и мы разделим с вами наше оружие. Довольно крови!

Слова офицера воодушевили Ксавье. Он подошёл к нему с протянутой рукой, но офицер не подал ему своей, а обнял и поцеловал студента. Но это был поцелуй иуды. Не один Ксавье оказался так легковерен. Когда два враждебных друг другу отряда в полном согласии двинулись к казарме, расположенной неподалёку, в предместье, все были убеждены в искренности офицера.

Едва они достигли казармы, как офицер, дружески кивая головой, под предлогом, что ему нужно отдать какие-то распоряжения, оставил Ксавье во дворе беседовать с сопровождавшими их жандармами, а сам кинулся за подкреплением.

Ксавье, как ни был он легковерен и чист душой, заподозрил неладное.

— Друзья! — обратился он к своим товарищам. — Как бы не случилось беды! Глядите в оба!..

И словно в ответ на его слова из казармы долетел первый выстрел, за ним второй, третий… Толпа бросилась бежать из двора, но лишь затем, чтобы сплотиться ещё дружней для отпора жандармам. Стычка возобновилась, на этот раз с перевесом в пользу жандармов. Стычка упорная, кровопролитная. Пуля пролетела над головой Ксавье, он увернулся от неё, но рядом упал Морис.

— Подберите раненого! Унесите его! — закричал Ксавье.

Сам он не мог ни остановиться, ни помочь другу. Надо было спешно действовать, спасать положение.

К месту, где происходила стычка, уже спешили те, кто ещё не вступил в какой-либо определённый отряд, но вышел на улицу, полный желания отстоять Хартию. Отряд Ксавье, хотя и терял много раненых и убитых, непрерывно пополнялся.

* * *

Двадцать восьмого уже определился перевес сил народа. Но решающие победы были одержаны только двадцать девятого.

Теперь особенное внимание восставших было сосредоточено на Тюильри. Они не знали, что Мармон тайно выбрался оттуда, предварительно сообщив королю, что на улицах происходит «увы, не бунт, а революция».

Для того чтобы подступиться к Тюильри, восставшие, среди которых преобладали республиканские отряды, превратили прилегающую к нему улицу Дофина в мастерскую снарядов. На протяжении всей улицы на порогах домов парижане готовили снаряжение. Женщины рассыпали пушечный порох на мелкие кучки для ружей. Мужчины лили пули из кусков свинца, приносимых подростками, которые подбирали их, где только находили.

Сверху из окон домов жители бросали восставшим пачки бумаги, для того чтобы те могли делать из них пыжи.

Ксавье со своим отрядом приблизился к решётке Тюильри и крикнул охранявшему её офицеру:

— Откройте! Или вам несдобровать! Сила и право сейчас на стороне народа!

Офицер открыл решётку, но навёл пистолет на Ксавье. Выстрел был бы смертельным, но Ксавье выбил пистолет из рук офицера и приставил к его груди свою саблю.

— Ваша жизнь в моих руках! Но я не хочу напрасно проливать кровь, если могу без этого обойтись.

То ли дело приверженцев короля показалось офицеру проигранным, то ли его поразил вид студента, с такой уверенностью овладевшего оружием, но офицер повёл себя неожиданным образом.

Сорвав с груди украшавший его орден, он протянул его своему противнику со словами:

— Я вижу, времена изменились! Изменились и люди! Не мне подобает носить это почётное отличие! Примите его из моих рук. Но я хотел бы знать ваше имя!

— Студент Политехнической школы, — независимо ответил Ксавье. — Сохраните ваш орден! Я возвращаю его вам и верю, что он удержит вас впредь от попыток идти против народа! Заслужите же этот орден вторично!

И Ксавье вместе с товарищами поспешил во дворец. Мармона и его свиты здесь не оказалось.

Надо было проверить всё помещение, чтобы быть спокойным, что никто не нападёт сзади. Ксавье отдал распоряжения, сам зорко приглядывая за тем, чтобы соблюдался строгий порядок.

В погребе люди из отряда Ксавье обнаружили залежавшееся здесь со времён Наполеона, покрытое многолетней пылью трёхцветное знамя. Оно вновь обрело достойное место: украсило здание Тюильри.

* * *

Тем временем Карл X, пребывая в своём дворце в Сен-Клу, по-прежнему считал, что его войска имеют дело с кучкой смутьянов, которых легко привести в повиновение. Верный установленному им для себя расписанию, он в разгар событий, 27 июля, назначил на тридцатое охоту и сам занялся тщательным распределением ролей, которые члены его свиты должны были выполнять на предстоящем празднестве.

Приблизившись к королю, один из генералов убедительно описал опасное положение столицы. Единственный из придворных, он осмелился сказать королю, что на многих улицах восставшие взяли верх.

— Ваше величество, — произнёс он в великом волнении, — медлить и колебаться нельзя. Через три часа, возможно, будет поздно, и монархии не станет…

Но король холодно попросил генерала больше не говорить с ним о «беспорядках» в столице. Он твёрдо верил и хотел убедить в этом других, что ему не может быть уготована судьба его собственного брата, Людовика XVI, на которую ему осторожно намекали его приближённые.

* * *

А в особняке Лаффита в эти самые часы заседали либеральные депутаты, которые хотели руками парижского населения убрать с престола Карла X.

Лаффит был хорошо известен в среде парижских биржевиков и финансистов. Один из главных финансово-банковских деятелей, он принадлежал к партии так называемых либералов, или независимых. В этой партии были широко представлены круги торгово-промышленной буржуазии и интеллигенции. Одни из них стояли за буржуазно-конституционную монархию, другие готовы были, чтобы во главе правления стоял кто-либо из Бурбонов, однако при условии, чтобы он создал представительное правительство, установил ответственность министров перед парламентом, а также свободу личности, слова, печати и выборов. Некоторые на словах соглашались даже на Республику.

Для того чтобы укрепить своё господство, буржуазии нужно было обеспечить себе большинство в палате. Она хотела взять в руки власть, не сбрасывая короля. Но Карл X был неподходящим для буржуазии королём.

Не здесь ли, в роскошном особняке Лаффита, родилась идея лишить Карла X трона и временно назначить наместником королевства герцога Орлеанского с тем, чтобы потом сделать его королём? А король, получивший власть из рук буржуазии, будет чувствовать свою зависимость от неё, будет на неё опираться… Значит, первоочередная задача добиться выбора наместником герцога Орлеанского.

Все наперебой восхваляли его, приводя различные факты из его биографии. У него-де ничем не запятнанная репутация; в 1792 году он отличился как патриот в сражениях под Вальми и под Жемаппом. А оказавшись в эмиграции, никогда не выступал против Франции.

В то время как на улицах шли бои, в редакции «Ле Насиональ» собрались левые журналисты и писатели. Они приняли декларацию, которая призывала население Франции оказать сопротивление правительству.

В своей декларации они писали:

«“Ле Монитер” опубликовал наконец пресловутые ордонансы, слухи о которых задолго предшествовали их появлению. Итак, законный порядок вещей нарушен, начинается режим силы. При создавшемся положении послушание перестаёт быть долгом. Журналисты в первую очередь должны дать пример сопротивления властям, которые отреклись от законности. До сих пор королевская власть считалась с Хартией… Поскольку правительство нарушило законность, мы больше не обязаны повиноваться. Мы попытаемся по-прежнему печатать наши газеты, не спрашивая на то позволения, чтобы они получили распространение во всей Франции…»

Документ был подписан редакторами всех главных органов печати города Парижа и, несмотря на разгром типографий, появился 28 июля в газетах «Ле Глоб», «Ле Насиональ» и «Ле Тан».

Эти газеты были предусмотрительно отпечатаны только на одной стороне, чтобы их можно было наклеивать на окна, ставни, заборы тех домов, где жили абоненты этих газет. Таким образом, редакции как будто и не нарушали закона, так как не посылали запрещённую газету абонентам, в то же время они не оставляли своих подписчиков без сведений о том, что происходит.

Ознакомившись с протестом, королевский прокурор Бийо подписал приказ об аресте сорока пяти журналистов, чьи подписи стояли под документом, а также владельца типографии газеты «Ле Насиональ». Бийо передал эти приказы в префектуру полиции, но её начальник уклонился от выполнения приказа, ссылаясь на то, что уже поздно, и арест может быть осуществлён только завтра. Бийо был вынужден согласиться. А события 29 июля приостановили не один только замысел Бийо…