Кри-Кри был подавлен всем случившимся, и ему казалось, что нет человека более несчастного, чем он.

Однако, когда он очутился в подвале, где сидели, лежали и стояли пленные коммунары, а также и те, кто был заподозрен в близости и сочувствии к ним, Кри-Кри почувствовал, что его горе — это только капля в океане общих испытаний.

Кого тут только не было: старики и молодые, женщины и подростки, здоровые и больные!

На Кри-Кри, которого втолкнул в подвал жандарм Таро, никто не обратил внимания. Вскоре Кри-Кри понял, почему. Дверь подвала очень часто открывалась, для того чтобы впустить новых узников, но те, кого она выпускала, обратно не возвращались.

Кри-Кри растянулся в свободном углу, возле огромной бочки, от которой шел дурманящий голову винный запах.

— Этот запах плохо действует на голодный желудок! — попробовал пошутить молодой парень в костюме федерата.

Видно, его притащили сюда силой и били по дороге: лицо его было в синяках и ссадинах, один глаз был почти закрыт багровым кровоподтеком, на куртке не хватало рукава, от кепи остались только лохмотья, которые залихватски торчали на самой макушке.

Пожилой федерат, посасывая пустую трубку, в которой уже давно не было табаку, говорил, ни к кому не обращаясь:

— И все-таки теперь уже можно сказать: руководители Коммуны были неправы, когда настаивали на том, чтобы мы только оборонялись. Надо было нападать. Надо было наступать на Версаль и захватить врага врасплох. Известно, что оборона — враг вооруженного восстания. А наши вожди все спорят между собой.

— Вот и с банком тоже никак не договорятся, — вмешался в разговор полный человек с пробивающейся сединой в волосах и в бороде. — Давно надо было наложить на него руку.

Неподалеку от Кри-Кри сидела женщина средних лет.

— А ты за что сюда попала? — спросил ее федерат с трубкой.

Все в этой спокойной женщине дышало миром, тишиной и каким-то особым уютом. Казалось, действительно, непонятным, какое отношение она могла иметь к баррикадам, боям и инсургентам.

— Меня зовут Жозефина Ришу, — ответила женщина, хотя никто и не думал спрашивать ее имя. — А арестовали меня из-за каменных фигур.

— Каких фигур? — удивился коммунар с трубкой.

— Я проходила мимо баррикады на улице Маньян, — словоохотливо ответила Ришу, — вижу, молодежь старается, строит укрепление, но у нее плохо выходит. Материалов-то не запасли во-время. А напротив как раз лавка, где продаются надгробные памятники: статуи ангелов и святых. Я и говорю командиру: «Эх вы, недогадливый! Ведь эти статуи совсем не плохая защита». Он и послушался моего совета. Вмиг его ребята обчистили всю лавку мосье Кулена. Вы бы только видели, как странно выглядела баррикада, где выстроились: плачущий ангел, святая Катерина, апостол Петр и другие. Это было смешно, но мы смеялись недолго. Немало жизней оставили там коммунары… Ну, а потом, как только баррикаду взяли версальцы, одна из сплетниц, — их в нашем квартале сколько угодно, — донесла на меня. «Это ты распорядилась снести статуи святых на баррикаду?» — спросил меня версальский офицер. «Ведь статуи мертвые, а те, кто укрывался за ними, были живые. Я хотела спасти им жизнь», — ответила я.

Мадам Ришу сделала паузу, а потом просто добавила:

— И вот я здесь.

— Утром увели на расстрел женщину только за то, что она три раза чихнула, когда ее допрашивал сержант, и забрызгала его мундир, — отозвался высокий худой мужчина. Произнеся спокойно эти слова, он подошел к стене, вынул из кармана кусочек угля и начал выводить на ней что-то огромными размашистыми буквами.

— Что ты пишешь, — спросил пожилой федерат удивленно, — и кто прочтет твои слова?

— Пусть те немногие, что прочтут, запомнят. Я жалею, что прежде мы не кричали их во все горло на улицах, — пылко ответил высокий. — Это завещание моей малютке Нинетт. Сейчас ей пять лет. Когда она подрастет, я верю, Коммуна восторжествует. Пусть же дети не повторяют ошибок своих отцов и не верят крокодиловым слезам врага.

Он бросил на пол обломок угля и отошел от стены, и все увидели черную надпись в траурной рамке на белой стене:

Мое завещание малютке Нинетт:

Будь беспощадна к врагам!

Жан Ферри, столяр.

27 мая 1871 года.

Из противоположного угла донесся слабый стон.

Кри-Кри, решивший было не вступать ни с кем в беседу, невольно вскочил:

— Кто это?

— Это умирающий, — нехотя ответил коммунар с трубкой. — Он, должно быть, не переживет сегодняшнего дня. С утра сознание покинуло его.

Кри-Кри выбрался из своего угла и, шагая по ногам лежавших, добрался до умирающего.

Он лежал навзничь на голом полу. Его бескровное лицо с закрытыми веками ничего не выражало. Кри-Кри понял, что помочь ему уже ничем нельзя, и отвернулся к маленькому оконцу, вырезанному высоко в стене. Весь видимый из окна кусок неба был охвачен заревом.

— Что это горит? — спросил Кри-Кри, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Горит Париж, — мрачно ответил кто-то из лежавших на полу.

В эту ночь горели дома, улицы, целые кварталы. Огонь бушевал с особой силой в районе между улицами Рояль и Сен-Сюльпис. Грандиозная пылающая масса разделялась разноцветной от зарева и крови водой Сены, убегавшей от огня.

Огненная стихия пожирала такие, казавшиеся ранее несокрушимыми гиганты, как дворец Тюильри, здания Почетного легиона, Государственного совета, Расчетной палаты.

Горела и Ратуша, этот роскошный дворец парижской буржуазии, в своей архитектуре отразивший пышный стиль нового класса, пришедшего на смену феодалам.

Кто был виновником этих пожаров?

Версальцы и реакционная пресса умышленно обвиняли в этом коммунаров, которые якобы из мести и в бессильной злобе поджигали город.

На самом же деле коммунары лишь в отдельных случаях прибегали к огневой завесе пожаров, для того чтобы приостановить наступление неприятеля или помешать ему окружить баррикаду.

Артиллерийские гранаты и ядра, начиненные керосином, сыпавшиеся в изобилии на Париж, были основной причиной пожаров. И только дворец Тюильри, этот приют королей, строивших свое благополучие на крови и слезах народа, ненавистный рабочему Парижу, как символ власти монархии, был предан огню по приказу Коммуны.

— Неужели все погибло? — вырвалось у Кри-Кри. Он обхватил голову руками и закрыл глаза, чтобы не видеть того, что было кругом.

— Успокойся, малыш, не все потеряно, — отозвался пожилой коммунар. — Отчаяние и страх заставляют наших врагов жечь и разрушать. Это они могут делать без нашей помощи. Строить же можем только мы — вот почему будущее принадлежит нам. Победим мы!

Эти слова, произнесенные спокойно, но твердо, успокоили Кри-Кри. Он отошел от окна и сел на бочку, стоявшую у самой двери. В наступившей тишине мальчику вдруг послышался разговор, который вели за дверью. Придвинувшись к самой стене, Кри-Кри стал вслушиваться. То, что он услышал, заставило его сердце учащенно биться. Говорили двое.

— Возьми тридцать солдат, переодень их в форму национальных гвардейцев, и отправляйтесь по одному или по два на баррикаду на улице Рампоно.

— А пароль?

— Запомни: «Коммуна или смерть!» На баррикаде исполнишь все, что прикажет капитан Капораль.

На этом разговор оборвался. Кри-Кри был ошеломлен. Он не успел еще как следует разобраться в значении услышанных слов, как открылась дверь, и на пороге показались Анрио и молодой солдат.

На этот раз Анрио был в форме капитана версальской правительственной армии.

Его появление пленные встретили мрачными возгласами:

— Опять пришел этот мучитель!..

— Что еще понадобилось этому тирану?..

— Не за мной ли?

Эти возгласы болезненно отозвались в сердце Кри-Кри. Затаив дыхание, он прижался к стене под окном, готовясь к самому худшему.

Анрио что-то приказал солдату, и тот поспешно подкатил одну из бочек, поставил ее стоймя так, что она могла заменить стол, а из другой устроил подобие стула. Анрио уселся за этот самодельный стол, окинул взглядом пленных и выкликнул:

— Ну-ка, Жанто, давно мы с тобой не говорили. Может быть, ты стал за это время сговорчивей?

К столу подошел молодой федерат с подбитым глазом.

— Я напомню тебе нашу вчерашнюю беседу, если ты успел ее забыть, — криво усмехнулся Анрио. — Мы говорили с тобой о Луизе Мишель. Ты дрался вместе с ее женским батальоном. Ты не можешь не знать, куда она убежала.

Анрио сделал паузу и, так как Жанто, видимо, не имел желания говорить, продолжал вкрадчиво:

— Если ты поможешь нам разыскать Луизу Мишель, тебе будет сохранена жизнь.

— Собака! — вскричал Жанто со всей пылкостью своих девятнадцати лет. — Я никогда не куплю себе жизни ценой предательства. А за Луизу тысячи наших товарищей отдадут свою жизнь.

— Ты дорого заплатишь мне за это! — теряя хладнокровие, вскричал Анрио.

Он вскочил со своего места и, надвигаясь на юношу, повидимому не знал, как больнее ударить, как страшнее напугать его.

Но в это мгновенье в дверях появился жандарм. Отдав Анрио честь, он отрапортовал:

— Капитан, пришла эта женщина… Луиза Мишель.

— Как? — Радость и торжество победы сменили гневные ноты в голосе Анрио. — Вот это хорошо!

Весть о том, что Луиза Мишель добровольно явилась в этот ад, вызвала бурное волнение среди заключенных, хотя за Бремя, проведенное в застенке, они отвыкли чему-либо удивляться.

В сопровождении двух жандармов вошла Луиза.

В сопровождении двух жандармов вошла Луиза. Это была женщина лет тридцати пяти, с уверенной походкой и быстрыми движениями. Она была одета в черное строгое платье, еще более подчеркивающее стройность ее фигуры. Пышные вьющиеся волосы, неправильные черты, очень бледный матовый цвет лица — не это составляло прелесть лица Луизы Мишель, его украшали пламенные черные глаза, с черными длинными ресницами.

Ее появление в подвале было встречено восклицаниями:

— Луиза! Вот она, Луиза! Наша Луиза! Привет тебе, Луиза!

Анрио, насмешливо осклабившийся при виде своей новой жертвы, должен был опустить глаза под полным ненависти взглядом Луизы. Приготовленная издевательская фраза застряла у него в горле.

Первой заговорила Луиза:

— Ваши жандармы, не найдя меня дома, увели мою мать. Где она?

Овладевший собой Анрио ответил с присущим ему цинизмом:

— Возможно, что ее уже расстреляли.

— Теперь вам придется расстрелять и меня.

— Зачем так торопиться, мадемуазель? — В голосе Анрио звучала насмешка. — Мы победили. Теперь мы можем, не торопясь, предать вас суду. Ваше преступление мы обсудим перед лицом французского народа.

— Лицемеры и убийцы! — вскричала Луиза. — Вы еще осмеливаетесь говорить о народе, вы, которые расстреливаете его из пушек! Даже если час Коммуны пробил, если вы сегодня одержали верх, знайте, победа только приближает вас к пропасти. Вы сами это чувствуете. Ваша ярость и страх свидетельствуют об этом.

— Нам нечего теперь бояться, — перебил ее Анрио, — инсургенты перебиты, и завтра версальцы снова станут у власти.

— Ваша власть недолговечна, — ответила Луиза. — Среди всех мертвецов Коммуны, по вашей милости покрывающих сегодня мостовые Парижа, настоящим гниющим трупом являетесь вы. Народ, расстрелянный вами, жив и будет жить в веках…

— Замолчите, — зарычал Анрио, — или я велю поставить вас к стенке, несмотря на приказ доставить вас живой в Версаль!

— Я не боюсь ваших пуль! Я боюсь только, чтобы вы из трусости не лишили меня единственного права, которое остается у каждого, борющегося за свободу, — права на кусочек свинца. Я требую своей доли! Если вы оставите меня жить, я не перестану кричать о мести! Я предам имя версальских убийц мести моих братьев, сестер, потомков. Убейте меня, если вы не трусы! Но я требую немедленного освобождения моей матери, которую вы схватили как заложницу.

Указывая на разгоревшееся за окном пламя, Анрио, едва владея собой, бросил:

— Вот дело ваших рук, а вы еще осмеливаетесь говорить так, как будто вы победители, а не побежденные…

— Мы из тех, что не сдаются! — прозвучал горячий ответ Луизы.

— Мы из тех, что не сдаются! — повторили несколько человек.

— Уведите эту женщину в бастион, где находится ее мать, — прорычал Анрио.

— Прощай, Луиза! Да здравствует Коммуна! — дружным хором закричали пленные.

— Прощайте, товарищи! Недалеко время, когда придет новое человечество. Оно будет свободным и справедливым, и кровавая колыбель его детства окажется ему уже не по росту.

— Я приказал увести ее! — рассвирепел Анрио.

Но жандармы под впечатлением горячих слов Луизы мешкали. Тогда Анрио вскочил с места. Предчувствуя грозу, жандармы осторожно взяли Луизу под руки и увели ее из подвала.

— Да здравствует Коммуна! Да здравствует ее дочь, Луиза Мишель!

Кри-Кри находился под таким впечатлением от слов Луизы, что не заметил, как почти одновременно с ее уходом новый пленник был введен в погреб. Но вот Кри-Кри услышал ненавистный голос Анрио:

— Ты, щенок, я вижу, торопишься стать к стенке… Эй, Таро, особо приглядывай за ним, пока я не вернусь!

И за Анрио захлопнулась дверь.

— Гастон!

Этот крик вырвался из самого сердца Кри-Кри. И радость встречи, и страх, и волнение за судьбу друга — все было в этом возгласе.

— Кри-Кри, как ты сюда попал? — И Гастон очутился в объятиях друга. — Разве в нашем районе версальцы уже рыщут по домам?

Пользуясь отсутствием Анрио, друзья устроились в углу и принялись обсуждать свои дела.

— Рассказывай, рассказывай скорей, — торопил Гастон. — За мной могут притти каждую минуту!

Сбиваясь и волнуясь, Кри-Кри рассказал о своих приключениях. Он поминутно перебивал сам себя возгласом: «Подумать только, какой я дурак!»

— Мне стыдно вспоминать, как я попал впросак, — закончил он свой рассказ. — Мышь поймала меня в мышеловку, которую я для нее поставил.

— А из этой мышеловки редко кто уходит живым, — сказал Гастон.

— Я не боюсь умереть! — воскликнул Кри-Кри. — Но как предупредить Жозефа об измене Люсьена?

Гастон слушал, нахмурив брови.

— Да, это очень серьезное дело, — сказал он. — Тебе надо отсюда бежать во что бы то ни стало. Надо предупредить дядю Жозефа. Надо спасти то, что еще возможно.

— Разве я могу бежать отсюда, оставив тебя в опасности!

— Ерунда! — сказал Гастон. Он говорил сейчас, как старший, как взрослый, и Кри-Кри невольно почувствовал его превосходство. — Моя судьба решена. Меня схватили с оружием в руках. Помочь мне никто не может. — Голос его звучал бодро. — Но наше дело, дело Коммуны, может пойти по-иному, если этот предатель Люсьен будет разоблачен.

— Но как бежать отсюда? — Кри-Кри безнадежно огляделся вокруг: стены прочны и надежны; единственное окно недосягаемо высоко; охрана строгая и неусыпная.

— Надо что-нибудь придумать, — несколько раз повторил Гастон. Лицо его выражало сильное напряжение. На лбу обозначилась морщина. — Надо что-нибудь изобрести.

И, неожиданно наклонившись к Кри-Кри, он добавил:

— Ты не забыл, о чем я тебя просил тогда, на площади?

Кри-Кри почему-то сконфузился:

— Конечно, я помню. Ты это о стихах для Мари?

Гастон кивнул головой:

— Да!

— Конечно, конечно, — заторопился Кри-Кри. — Если я только увижу когда-нибудь Мари…

— Ну, вот и хорошо.

— А если не мне, а тебе посчастливится увидеть Мари… — сказал вдруг Кри-Кри.

— Тогда я прочту ей стихи и скажу, что это ты написал их для нее.

— Идет! Только замени тогда слово «светлый» словом «нежный».

— Хорошо. Непременно.

Послышался звук поворачиваемого ключа, и сразу наступила тишина.

Появившийся Анрио потребовал Гастона к себе.

— Ну-ка, малый, пойдем поговорим. Ты кажешься мне очень дерзким. Признавайся, ты стрелял в нас?

Гастон сделал два шага вперед. Остановился перед Анрио и ответил спокойно:

— Стрелял!

— Сколько раз?

Гастон гордо откинулся назад.

— Я считал до сорока, а потом бросил.

— Ах ты, каналья! — процедил сквозь зубы Анрио. — Ну, теперь на тебя не понадобится больше одного заряда. Идем! Эй, Таро!

Кри-Кри бросился на шею Гастону.

— За себя и за Мари… — бормотал он сквозь слезы, горячо обнимая друга.

— Париж бессмертен, пока в нем будут рождаться такие дети! — раздался чей-то восхищенный голос.

Это подлило масла в огонь.

— Чего ты смотришь, Таро? Разними этих бездельников!

Грубым жестом Таро вырвал Гастона из объятий друга.

— Прощай, Кри-Кри! Да здравствует Коммуна!

Это были последние слова Гастона, которые донеслись до Кри-Кри. Железная дверь с шумом захлопнулась за Гастоном и Анрио.

Вне себя от горя, Кри-Кри подбежал к окну. Он не переставал кричать: «Прощай, Гастон!», хотя тот не мог уже услышать.

Вдалеке раздался ружейный выстрел. Его значение не сразу дошло до сознания Кри-Кри.

Жозефина Ришу, все время с глубоким состраданием следившая за мальчиками, тихо прошептала:

— Бедное дитя! Ему, наверное, не было еще пятнадцати лет.

Кри-Кри вздрогнул и подбежал к Ришу:

— Почему вы сказали «было»?

Ришу обняла за плечи Кри-Кри и спросила:

— Разве ты не слышал?

Кри-Кри вырвался из объятий женщины и, закрыв голову руками, забился в угол. Ему надо было собраться с мыслями. Весь внешний мир перестал для него существовать.

Резкий звук поворачиваемого в замке ключа вывел его из оцепенения. Кри-Кри встрепенулся. Ужасная правда была в том, что Гастона не было в живых, но правда была и в том, что баррикаду дяди Жозефа надо было спасти от предательства, спасти во что бы то ни стало.

— Не за мной ли?

— Нет. Верно, моя очередь.

— Моя! — доносились до Кри-Кри голоса пленников с разных сторон подвала. О своей судьбе он не думал, когда вдруг услышал:

— Который тут Шарло Бантар?

Кри-Кри понял, что пришла его очередь.

Он поднялся, поправил по привычке курточку, к которой прилипли соломинки, провел рукой по волосам. С головы тоже посыпались соломинки. Одна, две, три…

Поворачивая голову в сторону вошедшего, Кри-Кри ожидал увидеть ненавистного жандарма, который только что увел Гастона. Но это был не Таро. Кри-Кри увидел старого капрала, который сухо повторил:

— Ты Шарло Бантар? Идем!

— Господи! — послышалось заглушенное рыдание Жозефины Ришу. — Неужели и этого! Ведь он совсем мальчик!

— Идем! — настойчиво повторил капрал.

Кри-Кри выпрямился и, невольно подражая голосу и манерам Гастона, крикнул, обращаясь к товарищам:

— Да здравствует Коммуна!