27 мая к девяти часам вечера, когда старый капрал увел Кри-Кри, как думали заключенные, на расстрел, в руках коммунаров оставалось только несколько предместий Одиннадцатого, Двенадцатого и Двадцатого округов.

Правительство Коммуны, перебравшееся в мэрию Двадцатого округа, фактически больше не существовало. Когда Мадлен, выполняя поручение Жозефа, зашла в мэрию, чтобы попросить поддержки людьми и боеприпасами для баррикады, там никого не оказалось, кроме старого сторожа. Узнав от Мадлен, зачем она пришла, старик сказал:

— Члены Коммуны разошлись по баррикадам, и немногие из них уцелели… Ну что ж, — добавил он после минутной паузы, — я гожусь, как и всякий другой: я достаточно пожил на своем веку. Идем! Веди меня на баррикаду.

Версальцам часто удавалось обходить укрепления коммунаров с тыла, потому что отсутствовало общее руководство защитой баррикад. Неравенство сил борющихся сторон становилось разительным. На одного вооруженного федерата приходилось двадцать версальских солдат, наступление которых поддерживалось большим количеством пушек.

Чем ближе был конец, чем меньше оставалось шансов на победу, тем яростнее шли в бой коммунары, тем храбрее и беззаветнее отдавали они свою жизнь за лучшее будущее человечества.

Защитники площади Бастилии, где каждый камень имеет свое предание, проявляли чудеса храбрости. Среди развалин, под горящими балками люди заряжали пушки, в десятый раз поднимая красный флаг, сбиваемый версальскими ядрами.

На главной баррикаде утром сражалось сто человек, вечером здесь лежало сто трупов.

На улице Крозетье схватили артиллериста, не покидавшего орудия до последнего момента. Версальские солдаты окружили его.

— Тебя расстреляют сейчас! — кричали они ему.

— Умирают только раз, — отвечал он спокойно, поживая плечами.

При взятии версальцами укрепленного дома в рабочем предместье Рокетт старик-федерат долго отбивался от солдат, пока не истратил последнего патрона. Офицер приказал расстрелять его во дворе, на куче мусора.

— Я храбро сражался, — запротестовал старый коммунар, — я имею право умереть не в навозе.

Полковник федератов Делорм, которого повели на казнь, обратился к версальцу, командовавшему при расстреле:

— Пощупайте мой пульс, посмотрите, боюсь ли я?..

В мужестве и самообладании дети не уступали взрослым.

Улица Маньян досталась версальцам лишь после упорной борьбы с батальоном Питомцев Коммуны, состоявшим из ста двадцати школьников. Дети отстаивали каждый дом, вступая в схватку с врагом, значительно более многочисленным и лучше вооруженным.

После взятия баррикады предместья Тампль всех ее защитников поставили к стене. Тринадцатилетний мальчик, который сражался все время на баррикадах, обратился к офицеру:

— Моя мать живет здесь рядом. Разрешите мне сбегать отнести ей серебряные часы, которые остались при мне: они ей пригодятся… Я через три минуты вернусь.

Офицеру, не верившему, что мальчик вернется, все же захотелось проделать опыт. Он отпустил его. Ровно через три минуты раздался голос маленького коммунара: «Вот и я!» Он вбежал на тротуар и прислонился к стене, рядом с трупами своих расстрелянных товарищей…

На баррикаде Шато д’О мальчик был знаменосцем, а когда он упал, сраженный пулей, другой подросток, у которого только что убили отца, схватил упавшее знамя, вбежал на кучу булыжника и, грозя кулаком врагу, поклялся отомстить за смерть отца. Командир баррикады приказал ему сойти, но он отказался и остался там, воодушевляя бойцов, пока пуля не сразила его.

Не описать всех примеров борьбы и геройской смерти молодых и старых коммунаров: мужчин, женщин и детей. Высшего напряжения эта героическая борьба достигла в последнюю ночь Коммуны, в ночь с 27 на 28 мая.

К полуночи 27 мая держались только такие баррикады, которых нельзя было обойти, и дома, которые не имели сквозных проходов.

Баррикада на улице Рампоно, баррикада Жозефа Бантара, как называли в предместье это укрепление, обладала такими именно преимуществами.

Сейчас улица Рампоно подверглась жестокому обстрелу: десятки орудий засыпали район тяжелыми снарядами; несколько зданий были уже объяты пламенем; то и дело рушились стены домов.

Триста отважных защитников баррикады, вдохновляемые своим командиром Бантаром, поклялись умереть, но не пропустить врага.

Четыре пушки, которыми располагали защитники баррикады, успешно отвечали на непрерывный огонь неприятеля. Бойцы подбадривали друг друга веселой шуткой, острым словцом по адресу врагов.

Перестрелка продолжалась около трех часов непрерывно. Потом внезапно версальцы прекратили огонь.

Бантар приказал своей батарее замолчать. К этому моменту из четырех пушек работали только две, остальные были разбиты. Снарядов оставалось очень мало, и Бантар решил при возобновлении боя пользоваться только одной пушкой. Однако рассчитывать на долгую передышку нельзя было. Очевидно, неприятель, встретив упорное сопротивление, затеял какую-то операцию в расчете на более легкую победу.

— Я думаю, — сказал Бантар, — эти убийцы замолкли не для того, чтобы предоставить нам возможность забежать к мадам Дидье и выпить по стакану бордо.

— Не сходить ли мне в госпиталь? Не призвать ли на баррикаду тех, кто в состоянии подняться? — предложила Мадлен.

— Сходи и приведи всех, кто может держать оружие: мы их расставим на постах, — поддержал ее Жозеф.

— Но, умоляю тебя, Мадлен, не проходи через улицу Рампоно: она не защищена от выстрелов, — вмешался Люсьен.

— Не беспокойся, — ответила, улыбаясь, Мадлен: — здесь у выхода валяются зонтики, выброшенные из витрины снарядом, я раскрою один из них…

Когда Мадлен ушла, Жозеф стал прочищать пушку.

Вскоре к нему подошел Капораль.

— Наши разведчики сообщили мне, — сказал он, — что версальцы приостановили атаку до рассвета. Надо этим воспользоваться и дать отдохнуть бойцам, которые не спали уже двое суток.

— Ты прав, — согласился Жозеф, — пусть все ложатся спать. Надо только усилить караул.

— Слушаю! Но в эту ночь нельзя на караул ставить раненых. Я направлю туда тех, кто покрепче.

Скоро на баррикаде наступила тишина. Весь день лил дождь, и теперь сырой туман окутывал дома и улицы.

Срубленные деревья, нагроможденные вокруг баррикадных стен, казались павшим дремучим лесом, не устоявшим под непрерывным дождем гранат. Шелест листьев и треск ломавшихся ветвей напоминали о том, что эта зеленая громада все еще живет…