Бойцы баррикады Жозефа Бантара, не спавшие уже двое суток, заснули крепким сном. Капораль расставил усиленные караулы исключительно из версальских шпионов, которые проникли сюда, зная пароль.

В числе ста пятидесяти бойцов оказалось тридцать предателей. Заговорщики рассчитывали уничтожить коммунаров, прежде чем они успеют проснуться и взяться за оружие.

Этот коварный замысел не был доведен до конца лишь благодаря случайности. Жозеф, осмотрев оба орудия и прикинув запасы снарядов, патронов и продовольствия, решил было тоже немного вздремнуть. Но неожиданно из окна третьего этажа дома, прилегавшего к самой баррикаде, донесся голос, распевавший:

— Надо сказать этой певунье, чтобы она прекратила свою песню, — сказал Жозеф. — Если только версальцы начнут свою работу, она падет первой жертвой. Какая неосторожность!

— Эта девушка всегда поет, — с умилением сказал Этьен.

— И голосок у нее чудесный, — добавил Лимож.

— Ну, так вот, даю тебе поручение, Лимож, научи эту дурочку не только закрывать окна, но и прятаться в глубине комнаты.

— Я не принимаю этого поручения, — обиженно сказал Лимож. — Пусть идет Этьен. Вы никак не можете забыть, что я поэт, и стараетесь не давать мне боевых поручений, заменяя их вот такими. Однако я пришел сюда не за тем, чтобы писать стихи!

— Ну что же, — рассмеялся Этьен. — Тебя обижает такое поручение, а меня радует. Я с удовольствием познакомлюсь с этой девушкой.

На звонок Этьена двери открыла молодая хорошенькая девушка. На ней был белый кружевной передник, светлые пепельные волосы были украшены наколкой, какую носили горничные хороших домов.

— Зачем вы открываете окна, мадемуазель? Это опасно. Когда начнется стрельба, вы можете пострадать, — сказал Этьен.

— Когда стреляют, я закрываю окна и даже ставни, — беспечно ответила девушка.

— Однако вы не из трусливых. Ведь атака может начаться с минуты на минуту. Зачем вы вообще здесь? Ведь из этого дома все ушли.

— Я горничная мадемуазель Пелажи, — словоохотливо начала девушка. — Знаете мадемуазель Пелажи?

— Нет, я никого здесь не знаю.

— Да что вы! Ее все знают. Она такая богомольная и очень, очень богата… Когда начались все эти волнения, мадемуазель Пелажи уехала…

— Куда?

— Да, наверное, туда, куда выехали все богачи, в Версаль. Ценности она все захватила с собой, но квартиру оставила на мое попечение, — с оттенком хвастовства сказала девушка. — Она позвала меня и строго сказала: «Жюли, ты честная девушка и до сих пор ни в чем плохом не замечена. Ты отвечаешь за имущество. Если что-нибудь будет повреждено, я вычту убытки из твоего жалованья».

— Твоя барыня не сомневается в том, что вернется на насиженное местечко! — гневно вскричал Этьен.

— Ну, конечно. — Девушка развела руками. Этьен не успел ничего ответить. Где-то неподалеку ухнуло орудие. От его гула затряслась вся квартира, и оконное стекло мелкими осколками посыпалось на пол.

— Это моя вина, я не уберегла стекла! — в ужасе вскрикнула Жюли, бросаясь к окну.

— Сумасшедшая! — крикнул Этьен, оттаскивая девушку. — Из-за чего вы рискуете жизнью?

Случайно Этьен бросил взгляд из окна, и то, что он увидел внизу, заставило его вздрогнуть.

Там, позади баррикады, ползли версальские солдаты. У переднего в руке был фонарик, маленький движущийся огонек. Недолго размышляя, Этьен вскочил на комод, опустился на колено и прицелился… Раздался выстрел. Жюли с криком, закрыв лицо фартуком, бросилась к дверям.

Человек с фонариком лежал на земле неподвижно. Двое других поняли, откуда был выпущен заряд. Первый из них навел ружье, целясь в Этьена. Этьен, спрыгнув с комода, придвинул его к окну, нагромоздил на него стулья, мягкие пуфы, подушки с дивана.

— Что вы делаете! Что скажет мадемуазель Пелажи! — раздался плачущий голос Жюли. — Она вычтет все убытки из моего жалованья.

Выстрел Этьена послужил сигналом. Жозеф и проснувшиеся бойцы схватились за оружие. Завязался бой.

Этьен поторопился к своим. Но Жюли задержала его. Протягивая ему листок бумаги, она умоляюще попросила:

— Только одну секунду! Напишите вот здесь, что не по моей вине повреждено трюмо. Мадемуазель Пелажи мне ни за что не поверит.

Как ни серьезно было положение, Этьен не мог удержать улыбки. Он схватил было карандаш, протянутый ему девушкой, но с улицы призывно доносились частые выстрелы. Этьен бросил карандаш и, убегая, крикнул:

— Сейчас некогда. Кончится перестрелка, приходи на баррикаду за удостоверением.

Этьен подоспел, когда бой был в полном разгаре. Дрались в штыки, в рукопашную. Когда затихло сражение, стали подсчитывать оставшихся в живых. Невредимых и раненых всего оказалось сорок пять человек, около восьмидесяти коммунаров погибло. Способных продолжать бой осталось только семнадцать человек.

Люсьена нашли лежащим за бочкой с забинтованной головой. Притворившись раненым, он сам сделал себе перевязку и отказался итти в госпиталь.

Было уже около двенадцати часов ночи, когда Кри-Кри добрался наконец до улицы Рампоно.

Пули свистели вокруг. Улица и переулки были пусты. Только изредка проходил патруль, окликая прохожих.

— Пароль? — спросил патрульный, когда Кри-Кри стремительно подбежал к воротам, которые открывали доступ к баррикаде.

— Коммуна или смерть! — с дрожью в голосе и со страхом произнес Кри-Кри.

Он называл пароль, но как он хотел ошибиться! Как хотел, чтобы произнесенный им пароль оказался неверным! Ах, если бы это было так, тогда подслушанный разговор оказался бы только недоразумением и, значит, Люсьен не предатель! Но… Кри-Кри услыхал в ответ:

— Проходи, малыш!

Теперь уже нет никаких сомнений, Капораль — изменник, и в руках этого предателя сейчас жизнь дяди Жозефз.

В тот момент, когда Кри-Кри приблизился наконец к самой баррикаде и издали заметил Бантара, раздался взрыв упавшего снаряда. С минуту оглушенный Кри-Кри ничего не мог различить в дыму, а затем, когда дым рассеялся, он увидел, что Жозеф лежит на спине, одна рука у него подвернулась под спину, а другая заброшена над головой и упирается в мешок с песком. Шаспо его лежит рядом.

«Жозеф убит!» — эта страшная мысль, как молния, пронизала его сознание.

— Дядя Жозеф! — закричал он, подбегая и наклоняясь к лежащему Бантару, которого окружило несколько человек, чтобы оказать помощь.

Жозеф открыл глаза. Он попытался встать, но это ему не удавалось.

— Ну нет, шалишь, — тихо, но твердо произнес он, — от первой пули я не собираюсь умирать!

Заметив Кри-Кри, он сделал новое усилие и, облокотившись на мешок, поднял голову.

— Шарло, — сказал он, — ты пришел во-время. Мои руки уже не в состоянии держать шаспо. Возьми его!

Кри-Кри схватил лежавшее рядом с Жозефом ружье и, сжимая его в руках, дрожа от волнения, произнес:

— Клянусь, что это шаспо никогда не достанется врагам Коммуны!

Но Жозеф ничего не ответил. Он впал в забытье.

Только сейчас Кри-Кри вспомнил о Люсьене, об измене, о необходимости предупредить предательство. Вид умирающего Жозефа вытеснил эти мысли из его сознания. Но Жозеф жив, он передал ему свое ружье, и Кри-Кри снова почувствовал себя готовым к борьбе. Он оглянулся и увидел Люсьена Капораля. Следя за Кри-Кри полными страха глазами, он в то же время быстро разматывал белый бинт, которым была обвязана его голова. Теперь уже незачем было притворяться раненым. Пылающие ненавистью глаза Кри-Кри, обращенные на него, не оставляли больше никаких сомнений: Кри-Кри знал все.

Капораль решил, что успеет дать сигнал своим раньше, чем мальчик придет в себя от разгрома на баррикаде. Наколов на штык белую повязку, он стремительно вскочил на бочку у стены. Размахивая самодельным белым флагом, он крикнул:

— Входите! Здесь никого нет!

Он уже поднял ногу, чтобы перелезть через стену к версальцам, но опоздал. Раздался выстрел, и Капораль мертвый упал по ту сторону баррикады.

Раздался выстрел, и Капораль мертвый упал по ту сторону баррикады.

А Кри-Кри, застыв на месте, все смотрел в одну точку, туда, куда попала его пуля; там трепетал белый флаг, водруженный на штыке: выпавшее ружье Капораля застряло между бочкой и стеной.

Кри-Кри весь дрожал.

— Ничего, ничего, мой мальчик. Ты хорошо начал. Мое шаспо попало в верные руки…

Это говорил Жозеф. Он услыхал выкрик Капораля, выстрел Кри-Кри и все понял. Теперь, собрав остатки сил, он приподнялся и с любовью и надеждой смотрел на мальчика. Кри-Кри, опустившись перед Жозефом на колени, спешил все рассказать ему:

— Люсьен — предатель! Он открыл пароль версальцам.

Наступила тишина. Белый флаг, поднятый Капоралем, и смерть предателя вызвали заминку среди версальцев. Атака была приостановлена.

Тишину прорезал резкий разгневанный голос Мадлен, появившейся в сопровождении нескольких раненых, приведенных ею из госпиталя:

— Что это значит? Мы сдаемся? Сдаемся в руки этих палачей?

Она шла, или, вернее, бежала, прямо к белому флагу. Кри-Кри сразу понял причину ее гнева. Он ловко вскочил на бочку и ударом своего шаспо сбил белую повязку.

Мадлен, еще ничего не понимая и не замечая лежащего Жозефа, обрушилась теперь на Кри-Кри:

— Это ты, дрянной трусишка, вывесил белый флаг?.. Жозеф! — Голос Мадлен раздавался резко и гулко. — Где Люсьен?

Все молчали.

— Жозеф!..

Только теперь она увидела раненого Бантара, которого обступили товарищи.

— Жозеф ранен?

Она бросилась к нему, опустилась на колени и стала быстро забинтовывать его рану. Кончив перевязку, она подложила ему под голову чью-то куртку и повернулась к ближайшему федерату. Стараясь быть спокойной, Мадлен спросила:

— Люсьен убит?

Федерат опустил глаза и ничего не ответил.

Но слабым голосом заговорил Жозеф:

— Мадлен! Будь мужественна!..

Мадлен закрыла лицо руками.

— Люсьен убит… — тихо сказала она.

— Приготовься к худшему, — прерывающимся голосом произнес Жозеф. — Люсьен… — и Жозеф умолк; силы покинули его, и фраза осталась неоконченной.

— Это Люсьен выкинул белый флаг, — как бы продолжая слова командира, сказал Этьен, приблизившись к Мадлен.

— Неправда!.. Клевета!.. Люсьен не мог быть трусом! — гневно закричала Мадлен, повернувшись в сторону Этьена, словно готовясь отразить нападение.

— Люсьен — предатель, — смотря в упор на Мадлен и стараясь говорить мягче, сказал Этьен. Голос этого человека, бесстрашно стоявшего под градом пуль, всегда первого в опасных местах, сейчас дрожал от волнения.

— Нет! Нет! Только не это! — прошептала Мадлен.

Растерянность охватила всех, но только на мгновенье.

Послышался вновь суровый, хотя и слабый голос Жозефа Бантара:

— Мы с тобой оба, Мадлен, отвечаем за то, что слишком доверяли… Расплата оказалась тяжелой… — и Жозеф указал рукой на раненых и убитых.

Мадлен молчала. По мере того как говорил Жозеф, она выпрямлялась и, к удивлению товарищей, становилась спокойнее. Когда Жозеф замолк, она, сжимая шаспо, обратилась к Этьену:

— Где он?

В ответ раздался твердый голос Этьена:

— Он убит.

Помолчав две-три секунды, Этьен добавил:

— Его убил один из наших.

Волнение Кри-Кри, который слушал этот разговор, при последних словах Этьена достигло высшей точки.

«Один из наших…» — ведь это его имел в виду Этьен.

Жозеф, с трудом произнося каждое слово, подозвал оставшихся бойцов.

Когда все приблизились, ом обвел своих соратников глазами и сказал:

— Слушайте мой последний приказ. Командиром назначаю Этьена. Меня никуда не уносить. Я хочу умереть на баррикаде. Тебе, Шарло, я доверяю это знамя. — Жозеф сделал усилие и вытащил знамя, на котором лежал. — Сохрани его, Шарло! Ты раскроешь его, когда вновь поднимутся труженики против своих угнетателей!

При этих словах Жозеф снова потерял сознание.

Жозеф сделал усилие и вытащил знамя, на котором лежал.

— Слушайте мой приказ! — прозвучал уверенный голос Этьена. — Найти безопасное место для Жозефа. Здесь он больше ничем не может помочь, и наш долг сохранить его жизнь.

— Но где найти безопасное место? — спросил Жако, один из самых молодых коммунаров, оставшихся на баррикаде: ему шел двадцать первый год.

Он был бледен, блеск воспаленных глаз и засохшие губы свидетельствовали не только об усталости — похоже было, что его лихорадило, бросало в жар, ему приходилось делать над собой усилия, чтобы вымолвить слово. Передохнув, он продолжал:

— Версальские жандармы рыщут повсюду. Они жестоко добивают раненых. Они стреляют по госпиталям, невзирая на белый флаг и красный крест.

— Дядю Жозефа можно спрятать в подвале, где я живу, — вмешался Кри-Кри. — Кроме меня, туда никто не заходит. Там есть маленькое окошко, выходящее на пустырь. Через него мы и втащим дядю Жозефа.

— А как же с приказом командира? — осведомился Жако.

— Команду над баррикадой принял я, — сказал Этьен. — Приказываю унести Жозефа. Мадлен и ты, Жако, вы вместе с Кри-Кри унесете Бантара.

— Командир, дозволь мне… — голос Мадлен слегка задрожал, — дозволь мне остаться на баррикаде. Только смертью могу я искупить свою вину перед Коммуной. Я виновата, что не узнала волка в овечьей шкуре…

— Умереть не трудно, говорил Жозеф, победить надо, вот в чем штука! Бери носилки! — приказал Этьен.

— Командир! Я выполню твое приказание. Но разреши мне вернуться на баррикаду, после того как Жозеф будет в безопасности.

— Хорошо, Мадлен. Если только ты успеешь.

Мадлен благодарно улыбнулась.

— Погоди, Кри-Кри! — сказала она. — Жозеф поручил тебе знамя. Это знак нашего общего доверия к тебе.

Только легкое дрожание рук Мадлен выдавало пережитую ею только что драму.

Она быстро оторвала знамя от древка и проворными движениями обернула его вокруг тела Кри-Кри. Поверх знамени Кри-Кри надел свою куртку.

— А это сейчас уже не нужно Жозефу, — продолжала Мадлен, снимая с Жозефа его красный делегатский шарф. — Теперь он может оказать ему плохую услугу. Возьмите его, пусть он станет вашим знаменем.

Два федерата подхватили шарф Жозефа, и через мгновение он взвился над полуразрушенной, залитой кровью баррикадой.

— Я скоро вернусь, я не прощаюсь, — сказала Мадлен.

Вместе с Кри-Кри и Жако она бережно уложила Жозефа на носилки, и, подняв их, трое коммунаров медленно направились к кафе.

— Я тоже вернусь! — прозвучал голос Кри-Кри из-за баррикады.