Через десять дней кафе тетушки Дидье «Веселый сверчок» было ярко освещено и иллюминовано.

Но, хотя кафе и переливалось цветными огнями и из окон неслись веселые звуки музыки, тетушке Дидье все казалось мало: ей хотелось еще и еще раз доказать свою преданность новому правительству.

Молва о раненых федератах, скрывавшихся в ее кафе, прекратилась так же внезапно, как и возникла. И тетушка Дидье могла считать себя в полной безопасности. Но по свойственной ей болтливости и неугомонности она все еще продолжала доказывать неизвестно кому, что она, бедная вдова, — самая благонадежная особа в квартале.

Всюду, где только была возможность, она навесила бумажные трехцветные флажки. На видном месте она водворила огромный портрет Тьера. На нем безобразный карлик был изображен бравым и мужественным героем.

На безукоризненно белый накрахмаленный фартук — эмблему хозяйственности и процветания своего кафе — тетушка Дидье нацепила огромную трехцветную розетку.

И все-таки ей казалось, что можно сделать что-то еще, о чем она не догадалась, а другие, может быть, уже сделали.

В это яркое, солнечное утро конца мая, когда в Париже, залитом кровью, благоухание распустившихся деревьев безуспешно боролось с ужасным запахом тления, Кри-Кри казался особенно подавленным и угрюмым.

Рана его зажила и почти не беспокоила.

Веселый и жизнерадостный по натуре, он сегодня, как назло, не мог справиться с собой. Массовые убийства последних дней, все то, что приходилось каждый день видеть, с еще большей яркостью вызывало в его памяти недолгие счастливые дни Коммуны, когда каждый чувствовал себя свободным гражданином.

Ловкий и умелый, Кри-Кри сегодня разбил уже два стакана.

— Я тебя не узнаю, Кри-Кри, — ворчала тетушка Дидье. — Ты ходишь, как осенняя муха, вот-вот свалишься. Не слушаешь, что я говорю, бьешь посуду. Я начну записывать убытки на твой счет. Может быть, это поможет.

— Записывайте, если вам угодно, — дерзко отозвался Кри-Кри.

Тетушка Дидье хотела ответить достойным образом на дерзкую выходку мальчика, но робкий стук в дверь отвлек ее внимание.

— Кто там еще? — в сердцах сказала она. — Кого это принесло? Ступай, Кри-Кри, открой двери.

Кри-Кри неохотно пошел к дверям; с тем большей радостью он увидел Мари.

— Мари! Как хорошо, что это ты! Здравствуй!

Робко ступая, Мари подошла к хозяйке.

— Здравствуйте, мадам Дидье! Вы передавали через маму, чтобы я пришла?

— Да, да. Сегодня ты можешь хорошо заработать. Приходи в «Сверчок» с большой корзиной цветов. Ручаюсь, что все распродашь. Наконец начинается нормальная парижская жизнь. Однако скоро и открывать пора. Мари, у тебя хороший вкус. Взгляни, какую гирлянду я приготовила. Жаль, что ты пришла поздно, ты бы мне помогла, — я знаю, у тебя золотые руки. Вот посмотри!

Зайдя за прилавок, тетушка Дидье вытащила гирлянду из живых цветов, посредине которой красовалась надпись:

«Добро пожаловать, славные победители!»

— Кри-Кри, повесь ее, а ты, Мари, посоветуй, куда ее лучше прикрепить. Я пока пойду к себе, переоденусь, жара начинает меня одолевать…

— Хорошо. Идите, мадам Дидье, мы все сделаем! — сказал вслед удаляющейся хозяйке Кри-Кри.

Он рад был наконец остаться вдвоем с Мари.

— Если бы ты знала, Мари, — вырвалось у Кри-Кри, — как трудно мне сейчас приходится! Я должен кривляться перед этими палачами, забавлять их. Тетка Дидье требует, чтобы я распевал для них песенки… А в голове у меня только одна мысль: «Как спасти дядю Жозефа? Что с Мадлен?»

— Да, Кри-Кри, это ужасно! Как плохо, что мы с тобой дети и бессильны что-либо сделать.

— Теперь, пожалуй, и взрослые бессильны, — грустно сказал Шарло. — Сейчас, сейчас открываю! — злобно крикнул он, так как тетушка Дидье уже стояла на пороге кафе.

Кри-Кри сердито вскочил на столик и стал подвешивать гирлянду. Ему очень хотелось разорвать ее в клочки, но он понимал, что это невозможно.

— Ну, так я сейчас вернусь с цветами, — прозвучал голос Мари.

— Ну что, хорошо? Угодил я вам? — спросил Кри-Кри, спрыгивая со стола.

Он не мог отказать себе в удовольствии и повесил гирлянду криво. Но тетушка Дидье не обратила на это внимания.

Публика как будто только и ждала, чтобы открылись двери. Кафе быстро наполнилось. Кто только не забегал сюда: и праздные версальские офицеры, и вернувшиеся в Париж сбежавшие на время «смуты» дельцы, торговцы и прочий люд. Мадам Дидье своим хозяйским оком быстро распознала наиболее выгодную пару: молодого версальского офицера с нарядной дамой. Выбрав их, она не переставала оказывать им знаки внимания и предпочтения. Наконец, не выдержав, она прямо обратилась к даме:

— Нравится ли вам, мадам, как мы украсили кафе?

— Мило, очень мило, — рассеянно ответила дама. — Но почему у вас нет музыки?

— Музыка начинается у нас с девяти часов, — угодливо ответила мадам Дидье.

— Да, но да девяти долго ждать, — недовольно сказала дама.

Тетушка Дидье растерянно развела руками. Не зря ей казалось, что не все в порядке. Ведь вот, кажется, все предусмотрено — так нет: оказывается, музыка начинается слишком поздно. Но ведь музыка стоит много денег!

А офицер, спутник капризной дамы, раздраженный глупым, растерянным видом тетушки Дидье, крикнул:

— Эй, хозяйка, вас спрашивают, почему вы справляете поминки по коммунарам?

— Что вы, что вы, сударь! — испуганно залепетала Дидье, у которой ноги подкосились от страха. — Я бедная вдова, но все, чем я располагаю, к услугам доблестных победителей. Разве мое кафе не освещено лучше других? Разве плохи наши напитки? Кри-Кри, что же ты стоишь столбом? Подай господину офицеру бутылку бургундского, знаешь, из тех, что хранятся в подвале, да поскорей! А пока что, до прихода музыкантов, может быть, вы послушаете песенки моего подручного?

Лебезя перед гостями, тетушка Дидье со страхом посматривала на своего строптивого помощника. Улучив минутку, она подтолкнула его и зашептала:

— Пой, Кри-Кри, иначе… Помни, наша судьба в твоих руках. Я всегда желала тебе добра, Кри-Кри…

Она готова была заплакать, но не ее жалобный тон повлиял на мальчика. Кри-Кри прекрасно знал, что его пение могло теперь решить судьбу не только кафе, но и дяди Жозефа. Поэтому надо было петь.

— Сейчас спою, мадам, — живо сказал он, обращаясь к капризной даме. — Только прошу заранее извинить меня за хриплый голос.

Он откашлялся, подражая профессиональным певцам, и, став у столика капризной дамы, лицом к двери, запел приятным, звонким голосом:

Он пел, а мысли его перескакивали с одного предмета на другой. Ему очень интересно было знать, о чем шепталась его хозяйка с офицером; интересовала его и капризная дама, которая сидела рядом с офицером и была чем-то раздражена или недовольна.

Но больше всего Кри-Кри заинтересовали два посетителя, устроившиеся за столиком у самого окна, как раз в противоположной стороне от буфетной стойки, около которой стоял Кри-Кри. Одного из этих посетителей Кри-Кри немного знал: это был художник Андрэ, заглядывавший нередко в «Веселый сверчок». Он набрасывал на куске картона портрет красивой девушки, которая, волнуясь, что-то ему рассказывала.

О чем говорила девушка, Кри-Кри не слышал. Но еще раньше, когда он подавал заказанную художником закуску, он заметил, с какой жадностью она откусывала мелкими, но крепкими белыми зубами горячую колбасу. Мальчик тут же сразу решил, что и она — одна из жертв версальских «победителей».

Петь ему сегодня было особенно тяжело. По настоянию хозяйки он выбрал веселую песню, которая требовала бравурного исполнения, а Кри-Кри было сейчас не до веселья.

Он рассчитывал пропустить несколько куплетов и поскорей закончить свой номер, но как назло капризная дама не спускала с него глаз и внимательно прислушивалась к словам песни.

«Вот про этих-то дамочек с красивыми ручками в красивых перчатках рассказывают, — подумал Кри-Кри, — что они зонтиками ковыряли трупы коммунаров и выкалывали глаза умирающим…»

Но размышлять было некогда. Публика все прибывала, и надо было успеть всех обслужить. Все же Кри-Кри задерживался около столика художника каждый раз, когда надо было проходить мимо, подавая вино и закуски на соседние столики. До него долетали отдельные слова, но он не мог понять, о чем разговаривал Андрэ с девушкой.

А между тем Жюли Фавар — это была она — взволнованно рассказывала художнику свою печальную историю:

— Я служила у мадемуазель Пелажи. У нее было четыре собачки и два кота. Их надо было чистить и мыть каждый день. И гулять с ними. Вы не можете себе представить, как трудно было уберечь их в дни осады Парижа! Того гляди, кто-нибудь поймает их на жаркое: они у нас были чудесно выкормлены, — со вздохом сожаления добавила девушка.

— Я хорошо знаю мадемуазель Пелажи, — сказал Андрэ. — Но почему же она вам отказала?

— Это чистая случайность, мосье, — залившись румянцем, сказала Жюли. — Уезжая в Версаль, мадемуазель Пелажи оставила мне всю мебель и строго наказала ее беречь.

— Ну, и… — перебил ее заинтересовавшийся Андрэ.

— Ну, я и берегла ее, как могла. Но, когда настали последние дни, в нашу квартиру вбежал молодой федерат. Отстреливаясь, он повредил трюмо. Когда вернулась мадемуазель Пелажи, она была неумолима и не позволила мне остаться у нее ни одного дня, хотя я представила вот этот документ, удостоверяющий, что я ни в чем не виновата.

Жюли вынула из-за корсажа удостоверение Виктора Лиможа и положила его перед художником.

Как только Андрэ взглянул на подпись поэта, он вскочил со стула и, заметно волнуясь, обернулся к сидевшему за соседним столиком мужчине лет пятидесяти, одетому с подчеркнутой изысканностью.

— Мосье Бовэ, — обратился к нему художник, — вы спокойно распиваете вино и не подозреваете, что рядом с вами лежит настоящий клад! В руках такого коллекционера, как вы, вот этот документ поистине клад! — и Андрэ протянул Бовэ удостоверение Жюли.

Она удивленно переводила глаза с Андрэ на Бовэ и не могла понять, о чем говорит художник.

Но, если подпись поэта Лиможа взволновала Андрэ, то коллекционера Бовэ, собирателя автографов великих людей, эта подпись просто ошеломила.

Он с жадностью схватил бумажку. Его страсть коллекционера проснулась при виде документа, сулившего со временем золотые горы.

— Так, так!.. — захлебываясь от волнения, бормотал он, читая и перечитывая бумажку.

— В ваших руках целое состояние, — шепнул девушке довольный Андрэ.

Полный страстного нетерпения обладать ценным автографом, Бовэ обратился к Жюли:

— Дорогая мадемуазель Фавар! Никто другой не сумеет так оценить этот документ, как я. К тому же, не забудьте об опасности, связанной с его хранением в наше время. Тем не менее я буду щедр, я буду очень щедр: пятьсот франков немедленно, в присутствии мосье Андрэ.

— Я не понимаю вас! — воскликнула девушка и инстинктивно протянула руку за документом.

— Милая Жюли, — сказал Андрэ, — вам повезло. Как я вам сказал, господин Бовэ — коллекционер. Он хочет купить у вас удостоверение Лиможа за большую, очень большую сумму — пятьсот франков… Понимаете?

От слов «пятьсот франков» у Жюли на мгновение закружилась голова. Такой большой суммы она никогда не имела, да и не было надежды ее когда-либо получить… Пятьсот франков! Ботинки Пьеру, корсет маленькой Ивонне, теплая шаль матери, независимая жизнь в Париже. Все, все это заключалось в маленькой бумажке, зажатой в ее руке. Не придется думать о куске хлеба! Не надо искать работы, ежедневно выносить унижения и оскорбления…

— Вы понимаете, — шептал ей Андрэ, — пятьсот франков — это целое состояние, оно даст вам независимость, наконец приданое. При такой внешности, обладая деньгами, вы можете стать счастливейшей женщиной в Париже.

Негодование охватило Жюли. Эти двое предлагают ей стать счастливейшей женщиной в Париже. О нет, Жюли Фавар не даст себя купить!

Ее синие глаза остановились на этот раз на Андрэ. Они были холодны и выражали решимость и твердость.

— Я вам очень благодарна, мосье Андрэ, а также и вам, мосье Бовэ, но этот документ я не продам никому и никогда.

— Я дам дороже! — закричал Бовэ. — Я дам тысячу франков!

У него тряслись руки и странно отвисла челюсть. Он был в отчаянии, что из его рук уходит такая редкость.

— Нет, нет! — Жюли говорила торопливо, точно опасаясь, что ее могут заставить уступить.

— Вы сумасшедшая! — вскричал Андрэ. — Пеняйте на себя, если дело обернется не так, как вы ждете…

— Благодарю вас, господа. Но денег мне не надо. Удостоверение Лиможа останется у меня.

— Это ваше последнее слово? — Бовэ перегнулся через стол и смотрел на девушку колющим взглядом серых выпуклых глаз.

— Да! — твердо сказала Жюли.

— Документ будет моим! — прохрипел Бовэ. — Дамы и господа! — обратился вдруг Бовэ к публике.

Жюли, широко раскрыв глаза, с беспокойством смотрела на Бовэ, все еще ничего не понимая.

— Я обвиняю эту девушку в сношениях с коммунарами! — Театральным жестом Бовэ указал на Жюли. — Она хранит у себя опасные документы.

Жюли хотела крикнуть, объяснить, что это ложь, но слова застряли у нее в горле. Она почувствовала, что не может произнести ни звука. Десятки лорнетов уставились на Жюли… Но она уже ничего не понимала, не видела, не слышала. Она знала только одно: в опасности не она, а документ, последний дар Лиможа и память о нем… Нет, он не достанется никому!.. Она на минуту закрыла глаза, и перед ней встал образ Лиможа, такой, каким она видела его в тот день на баррикаде.

По звуку шагов Жюли поняла, что к ней приближаются солдаты. Она быстро зажгла спичку и дрожащей рукой поднесла ее к драгоценной бумажке. Огненная струйка взвилась вверх по ней.

— Сумасшедшая! — простонал Андрэ. — Ведь эта бумажка могла вас спасти от нищеты…

— Сумасшедшая! — повторил за ним Бовэ.

Но эти возгласы не трогали Жюли. Она смотрела перед собой спокойно и уверенно. Она обрела новую силу, и вооруженные солдаты, конвоировавшие молодую хрупкую девушку, казались рядом с ней беспомощными, жалкими.

Бовэ весь кипел. Он обернулся, ища сочувствия у соседей. Взгляд его упал на молодого человека, закрывшегося газетой от посторонних взоров. До истории с Жюли он жадно поглощал поставленные перед ним Кри-Кри сосиски с капустой. Теперь же, как будто окаменев, он держал на вилке сосиску и не подносил ее ко рту.

К нему-то и обратился Бовэ, чтобы излить свое негодование:

— Вы подумайте только, какова штучка! Что вы на это скажете?!

Молодой человек с ненавистью взглянул на коллекционера и произнес шопотом:

— Что я скажу? Если дело способно вдохновить людей на такие поступки, оно должно восторжествовать!

— Как… как вы сказали? — переспросил Бовэ.

Молодой человек не отвечал, укрывшись за газетой.

Волнение, охватившее его и оставшееся незамеченным для Бовэ, чересчур занятого собственной неудачей, не укрылось от глаз офицера, сидевшего с капризной дамой.

Оставив свою даму, офицер быстрыми шагами направился к столику молодого человека.

— Ваши документы! — сказал он грубо.

Молодой человек вздрогнул. Силясь сдержать волнение, он ответил:

— Пожалуйста. У меня документы в порядке.

Он вытащил дрожащими руками из бумажника какую-то бумажку и подал ее офицеру.

— Адольф! Где вы? — капризно звала дама, надув губки. — Почему этот мальчишка больше не поет?

Но Адольф слишком вошел в роль, чтобы отвечать своей подруге. Хотя документ, видимо, не возбудил в нем особых подозрений, он все же сделал знак двум штатским, стоявшим у стойки и беседовавшим с тетушкой Дидье:

— Сюда, Питу, Мишонно!

Агенты полиции тотчас же оказались возле молодого человека и, не стесняясь большого количества зрителей, принялись его обыскивать.

Кри-Кри еле сдерживал свое волнение. Броситься, схватить за горло ненавистных врагов, проломить голову этому наглому офицеру! Но это были только бессильные, беспомощные желания.

От одного из столиков его настойчиво звал приятный грудной женский голос:

— Гарсон, подайте мне содовой со льдом!

— Сейчас, сейчас, мадам!

Уши Кри-Кри горели. Он не мог уйти, не узнав, чем кончится эта сцена.

Но вот обыск закончился. Лицо молодого человека просветлело. Кри-Кри мог свободно вздохнуть.

Офицер был явно недоволен таким оборотом дела, и, как бы почувствовав это, один из агентов торжественно объявил:

— Ну, вот и улика!

Кри-Кри не видел, что произошло, он только понял, что дела молодого человека плохи. Лицо незнакомца стало белее мела, как будто вся кровь вдруг отлила от него. Он опустился на стул, не проронив ни слова. Зато загудело, заговорило, зажужжало все кафе сразу сотней голосов.

— Подумайте, повсюду коммунары! — громче всех кричала капризная дама.

— Какое безобразие! Когда же мы наконец от них избавимся! — надрываясь, кричал солидный господин в хорошем костюме.

— Я ума не приложу, как он мог сюда попасть, в мое кафе! Подумать только, как легко провести беззащитную вдову!

«На чем же он попался?» — мучительно спрашивал себя Кри-Кри, глядя, как агенты ведут молодого человека между столиками. Собственное бессилие приводило его в полное отчаяние. Он заметался по кафе, не зная, что придумать для спасения незнакомца. Но его уже увели, а офицер, вернувшись к своей даме, заговорил преувеличенно громко:

— Подумайте только, Фонсин, как они ни пытаются скрыться, мы все же их разоблачаем! У этого негодяя все было в порядке, и я готов был признать его благонадежность. Но Мишонно не зря славится своим чутьем. Он взял вот эту безделку…

Кри-Кри увидел в руках Адольфа золотые часы. Офицер нажал кнопку, крышка приподнялась, и Кри-Кри, перегнувшийся через стул, увидел на второй крышке нацарапанную ножом надпись: «Да здравствует Коммуна!»

— Этот мерзавец, должно быть, позабыл о своих часах, — продолжал офицер, — но мы-то о них не забыли. И он получит должное, можешь не сомневаться!

— Так и надо этим злодеям! — потрясая кулачком, вскричала дама. — Гарсон, еще вина!

— Гарсон, содовой!

Опять этот грудной приятный голос! Где-то давно-давно Кри-Кри слышал его.

Он покорно подошел на зов к столику, за которым сидела дама, одетая очень элегантно.

На шелковом платье нежно-розового цвета резко выделялась пышная белая гвоздика. Из-под черной шляпки ниспадали на плечи пепельные локоны.

Впрочем, Кри-Кри было не до того, чтобы интересоваться лицом посетительницы.

— Что прикажете, мадемуазель?

Кри-Кри стоял, как заправский человек из ресторана, перекинув белоснежную салфетку через руку.

— Пожалуйста, содовой похолоднее.

Сердце Кри-Кри так и запрыгало. «Неужели?.. Нет, не может быть!»

Ему захотелось еще раз услышать голос посетительницы.

— Пожалуйста, мадемуазель, вода прямо со льда, — сказал он, подавая бутылку содовой. — Может быть, вам что-нибудь еще понадобится?

— Мерси! — ответила дама. — Пока мне ничего не надо… Только вот, посмотри, какой грязный стакан ты мне подал!

Она держала стакан у самых глаз, и Кри-Кри должен был наклониться к ней очень близко, чтобы рассмотреть его.

— Слушай меня спокойно, не выдавай своего волнения, — сказала дама шопотом.

— Слушай меня спокойно, не выдавай своего волнения, — сказала дама шопотом.

Теперь уже никаких сомнений не оставалось: это была Мадлен. Она продолжала громко, в укоризненном тоне:

— Разве можно так подавать! — И затем снова тихо: — Мы с тобой незнакомы, помни! Когда я буду уходить, выйди за мной на минуту… Ну, что же ты зеваешь? Перемени мне стакан, — закончила Мадлен с напускным раздражением.

— Сию минутку, мадемуазель, — заторопился Кри-Кри.

Схватив с соседнего столика свободный стакан, он подал его Мадлен:

— Пожалуйста, мадемуазель!.. Скажи только, жив ли Жако?

— Жив… Узнай, есть ли кровяная колбаса. Да поскорей!

— Сейчас, мадемуазель! — И, отвесив любезный поклон, снова на мгновение превратившись в официального подавальщика, Кри-Кри подбежал к другому столику.

Ему очень хотелось узнать планы Мадлен, поговорить о дяде Жозефе, посоветоваться, как быть с ним, но он понимал, что это несвоевременно.

Увидев Мари, вошедшую с корзинкой цветов, Кри-Кри хотел было броситься к ней, чтобы поделиться новостью о Мадлен, но тут же сдержал себя. Мадлен ясно сказала, что никто не должен о ней знать, значит и Мари не следует посвящать в это дело.

Чтобы не поддаться искушению и не проболтаться, Кри-Кри прошел мимо девочки, только слегка кивнув ей головой.

Увидев остановившегося в дверях кафе нового посетителя, Кри-Кри устремился к нему:

— Вы ищете столик? Пожалуйста. Здесь свободно.

По манерам, фигуре, лицу посетителя Кри-Кри догадался, что это был иностранец. Он был одет в хороший синий костюм, на голове его прочно сидел блестящий невысокий цилиндр.

Повидимому, это был один из тех иностранных купцов, которых становилось все меньше в последнее время, с тех пор, как Париж оказался отрезанным от других стран.

Иностранец осматривался по сторонам, с беспокойством во взоре, видимо отыскивая кого-то.

Кри-Кри, желая доказать и себе и Мадлен, что может владеть собой и хорошо выполнять свои обязанности, усердно занялся иностранцем, приговаривая:

— Отсюда вам будет прекрасно видно. Скоро придут музыканты. Через четверть часа начнется программа. А пока, что изволите заказать?

— Так, так, — кивал головой иностранец. Он сел сначала на стул, который ему подставил Кри-Кри, но сейчас же пересел лицом к двери. — Сода-виски! — сказал иностранец.

Кри-Кри только собирался показать, как он быстро и хорошо умеет обслуживать посетителей, как услышал пронзительный окрик хозяйки:

— Кри-Кри, сюда!

И в то же самое время иностранец поманил его пальцем. Когда мальчик подошел к нему вплотную, иностранец сказал ему в самое ухо:

— Скажи, мальчуган, сюда не приходила дама с белым цветком гвоздики?

Кри-Кри похолодел. Неужели и этот шпион? Только что вот эти двое, стоявшие у стойки, оказались агентами. А теперь этот мирный гражданин, которого можно было принять за английского коммерсанта, тоже оказывается шпионом. Он, значит, выследил Мадлен. Ему известно, что у нее на платье гвоздика. Он здесь для того, чтобы ее схватить. Кри-Кри был озадачен.

— Кри-Кри, сюда! — снова раздался резкий голос тетки Дидье.

— Сейчас, сейчас, я закажу вам виски с содой и… поищу даму с гвоздикой.

Не имея еще точного плана, Кри-Кри подбежал к хозяйке. Подойти к Мадлен сразу от англичанина — значило бы выдать ее, но медлить тоже было нельзя…

И вдруг его осенила счастливая мысль. Рассеянно выслушав наставления хозяйки, Кри-Кри поспешил к Мари, которая робко предлагала свои букетики гостям «Веселого сверчка». Быстро, почти скороговоркой, боясь упустить хоть минуту, он бросил Мари:

— Мадлен жива, она здесь, но ей грозит опасность. Ее ищет шпион, который притворяется иностранцем. Идем! Оставь корзинку здесь. Я за ней присмотрю.

С этими словами Кри-Кри поставил корзинку Мари в угол, вытащил из нее крупную гвоздику и засунул цветок в кружевной воротник девочки.

— Идем, идем! Я все объясню тебе потом.

Мари, привыкшая доверять своему другу, послушно пошла за ним. Столики были все заняты, и Кри-Кри пробирался с трудом, расчищая дорогу Мари.

— Тебе ничего не грозит, малютка, — добавил он, увидев серьезное выражение на лице девочки. — Надо только дать Мадлен время ускользнуть. За это возьмусь я.

Мари понимающе кивнула головой.

Подведя Мари к столику мнимого англичанина, Кри-Кри жестом указал на нее:

— Вот, мосье, дама с гвоздикой, которую вы ждали. Пожалуйста.

И, подвинув стул Мари, он церемонно обратился к ней:

— Садитесь, мадемуазель.

Иностранец, вежливо приподнявшись, раскланялся с Мари. Заметив, что Кри-Кри не отходит, он кашлянул и затеял с девочкой разговор:

— Как жарко сегодня, мадемуазель! Не желаете ли вы выпить со мной стакан содовой?

Мари не знала, как ей следует себя держать. Она чувствовала себя неловко и неопределенно произнесла чуть слышным голосом:

— Благодарю вас.

Кри-Кри решил, что настало время предупредить Мадлен об опасности. Он оставил Мари на произвол судьбы, бормоча про себя:

— Мари очень неопытна. Она не сумеет занять его разговором.

Когда он издали взглянул на девочку, то понял, что Мари в самом деле не сумеет выпутаться из создавшегося положения. У нее был испуганный вид; личико раскраснелось; она не знала, куда девать руки и ноги. Ей ни разу не приходилось сидеть в нарядном кафе вечером, когда так много народу, и пить содовую воду.

Торопясь к Мадлен, Кри-Кри натолкнулся на сиротливо стоявшую в углу корзинку цветов Мари. И тут же понял, что выход найден.

Он вытащил из корзинки связку белых гвоздик и в одно мгновение разорвал стягивавшую их бечевку. Переходя от столика к столику, он останавливался у тех, где сидели дамы, и, протягивая каждой по гвоздике, задорно предлагал:

— В ознаменование сегодняшнего вечера кафе «Веселый сверчок» просит вас, мадам, принять этот цветок на память.

Не прошло и пяти минут, как, к великой радости Кри-Кри, все дамы без исключения были украшены гвоздиками.

Тетушка Дидье не могла скрыть свой радости. Она вся сияла, видя, как преуспевает ее кафе и как способствует Кри-Кри его процветанию.

— Молодец, Кри-Кри! Как он сообразителен! — поделилась она с судомойкой. — Я бы ни за что не догадалась!

А Кри-Кри, промчавшемуся мимо нее пулей, она шепнула:

— Я прощаю тебе разбитую посуду.

Чтобы не возбуждать подозрений, Кри-Кри как бы мимоходом повертелся у столика Мадлен и обратился к ней с вопросом:

— Мадемуазель, вы, кажется, звали меня? Мадлен, тебе надо скорей отсюда уходить. Да, у нас есть превосходная кровяная колбаса… За тобой следит какой-то сыщик. Выпей воды и не спеши, чтобы он не обратил внимания… Нет, нет, мадемуазель, об этом не беспокойтесь: в нашем кафе только свежие продукты.

Предупредив Мадлен, он поспешил на выручку к Мари. Он подоспел во-время.

Иностранцу явно хотелось вызвать Мари на разговор. Он понимал, что она не может быть той активной коммунаркой, сумевшей спастись из цепких лап версальцев, к которой у него было важное дело. Но легко могло случиться, что его адресатка была схвачена и эта девочка каким-то образом связана с ней и явилась вместо нее. Конечно, она его боится, не решается произнести условленные слова, надо ей помочь.

Мари явно не умела поддерживать беседу. Не зная, что делать, она начала в смущении перебирать пальцами нежные лепестки гвоздики.

Обрадованный англичанин, приняв это движешь за условный знак, положил руку на спинку ее стула и многозначительно сказал:

— Меня прислал господин Маркс. Вы меня поняли?

На лице Мари отразилось явное недоумение.

«Это еще что за Маркс?» Нет, к такой беседе даже Кри-Кри не был подготовлен.

И он отправился к столику Мадлен.

— Ты еще не ушла! — сказал он с отчаянием. — А тебе надо скорее улепетывать отсюда. Никогда не встречал такого странного шпиона. Подай ему даму с гвоздикой, да и все тут! Вдобавок выдумал еще какого-то Маркса!

— Как ты сказал? Маркс? — и Мадлен в волнении вскочила.

— Ну, да, Маркс. Но не беспокойся. Мы с Мари приняли свои меры.

— Что ты наделал, Кри-Кри! Ведь это не шпион. Этот англичанин поможет нам спасти Жозефа. Немедленно беги к нему, скажи, что дама с гвоздикой ждет его у входа в кафе…

— Не бойся, — пробормотал Кри-Кри смущенно. — Я умею исправлять свои ошибки. Но все-таки я хотел бы знать, кто такой этот Маркс?

Мадлен выразительно взглянула на мальчика:

— Бедняжка Кри-Кри, ты ничего не знаешь о Марксе! Сейчас не время, но когда-нибудь я расскажу тебе о нем… А теперь надо скорее увидеться с его посланцем… Получите с меня, — громко и официально добавила она.

— Пожалуйста, мадемуазель, — в тон ей сказал Кри-Кри и с подчеркнутой любезностью крикнул ей вслед: — Просим не забывать наше кафе!

Теперь Кри-Кри надо было распутать историю с англичанином, но это ему казалось нетрудным. Он подошел к нему и сказал, сделав Мари знак рукой, недвусмысленно показывающий, что она может итти на все четыре стороны:

— Гражданин, настоящая дама с настоящей гвоздикой ждет вас у входа в кафе.

Англичанин скорее догадался, чем понял сложную фразу Кри-Кри.

Быстро уплатив по счету, он приподнял свой лоснящийся цилиндр, пробормотав:

— Good-bye, мисс.

Увидев, что англичанин уходит, Мари вздохнула с облегчением:

— Наконец-то! — и недовольно добавила: — Вот чудак-то! И какой еще Маркс ему понадобился?

Кри-Кри снисходительно посмотрел на Мари. Он чувствовал свое превосходство над ней. Точно воспроизводя выражение и интонации Мадлен, он сказал:

— Бедняжка Мари! Ты не знаешь, кто такой Маркс! Сейчас не время, но когда-нибудь… я расскажу тебе о нем. А сейчас знай одно — Мадлен жива, Жозеф будет спасен. Как все-таки хороша жизнь!