Эрнест Анрио, «художник по призванию», вынужденный, по его словам, превратностями судьбы заниматься коммерцией, не в первый раз встретился с Люсьеном Капоралем.

Однако у них было немало оснований и достаточно выдержки, чтобы ни намеком, ни жестом не выдать своего знакомства перед толпой, которую собрал Кри-Кри, когда увидел Анрио с блокнотом в руках.

Эрнест Анрио сказал Бантару правду, что он коммерсант, ибо он и в самом деле торговал честью французского солдата и во время войны с Пруссией и после заключения мира, когда, по наущению своих хозяев, натравлял армию на парижский народ.

Он не лгал и тогда, когда утверждал, что увлекается живописью. Он действительно окончил художественную школу, где обучались сыновья богатых французских аристократов. Для зачисления юноши в эту школу понадобилось восстановить приставку «де» перед фамилией, утраченную его дедом во время Французской революции 1789 года. Эрнест д’Анрио числился в школе среди наиболее знатных и наименее способных юношей.

Но Анрио не сказал всей правды: он скрыл от Бантара, что не любовь к искусству, а другая страсть двигала им, что больше, чем живопись, он любил блестящую офицерскую форму бывшей императорской армии.

Кри-Кри, обладавший талантом подражания, способностью копировать походку, манеру речи и жесты других людей, был очень наблюдателен. Его сразу поразила военная выправка Анрио.

Анрио действительно был офицером версальской армии. Несмотря на молодой еще возраст — ему не было тридцати пяти лет, — он успел сделать блестящую карьеру.

18 марта капитан Анрио, незаметный адъютант генерала Винуа, одним ловким ходом достиг вершины офицерских чинов: на следующий же день генерал Винуа представил его Тьеру, главе правительства, бежавшего из Парижа в Версаль. Винуа рекомендовал его для поручении, требующих находчивости, смелости и цинизма.

Чем же купил Эрнест Анрио такое доверие своего начальства?

Дело было так. Когда Винуа под натиском огромной толпы гвардейцев, сопровождаемых женщинами и детьми, вынужден был спешно оставить занятые им позиции на площади Клиши, он послал своего адъютанта Анрио с донесением к военному министру, генералу Лефло, командовавшему операциями на площади Бастилии. Но и здесь войска реакции оказались ненадежны: они не хотели стрелять в народ. Анрио, прибыв на площадь, увидел, что солдаты братаются с народом, а гвардейцы окружают Лефло и его свиту. В тот момент, когда Анрио наконец приблизился к Лефло, с трудом протиснувшись сквозь толпу, вдруг почему-то наступила тишина. Анрио вскочил на груду камней и, окинув взором площадь, понял, какой удобный случай ему представляется. Со стороны Лионской улицы медленно двигалась похоронная процессия.

— Обнажите головы! — крикнул капитан Анрио.

Стоя на груде камней и возвышаясь над толпой, как оратор на трибуне, он снял военное кепи и держал его в вытянутой руке. Рука указывала на похоронную процессию.

Взоры всех обратились к гробу на простых дрогах. За гробом, опустив голову, шел седой старик.

— Это Виктор Гюго хоронит своего сына! — пронеслось в толпе.

Кто в Париже не знал великого поэта? В это именно время Гюго пользовался наибольшей любовью народа.

Поэт вернулся недавно с далеких английских островов, где он около двадцати лет провел в изгнании после переворота 1851 года. Всем памятны слова, сказанные поэтом при прощании с Францией:

И вот он вернулся в Париж в сентябре 1870 года. Через несколько месяцев после этого в Бордо умер его любимый сын Шарль, тоже писатель. Теперь за гробом шел старик, убитый горем, который не замечал и не видел ничего, кроме медленно продвигающихся сквозь толпу дрог и тихо покачивавшегося на них гроба.

Гвардейцы и вооруженные парижане по-военному салютовали процессии. Многие бросились разбирать камни, нагроможденные здесь для прикрытия от выстрелов и мешавшие теперь процессии. Этим моментом и воспользовался Анрио, чтобы увести генерала Лефло и спрятать его в безопасном месте.

Когда Винуа во всех подробностях рассказал о находчивости своего адъютанта Тьеру, тот заметил:

— Если выразиться точнее, ваш Анрио хорошо использовал благородный дух французского народа и его романтическую любовь к искусству. Узнаю тебя, парижанин!

Немного помолчав, он лицемерно добавил:

— Только ты способен в разгар боя отложить ружье и снять каску, чтобы обнажить голову перед павшим товарищем!

Пройдясь по комнате и задержавшись перед большим портретом Жан-Жака Руссо, висевшим над камином, Тьер подумал: «И этой твоей благородной слабостью, Париж, я воспользуюсь: в эту обнаженную голову, начиненную верой в братство и равенство, я поражу тебя, Париж!» А вслух он сказал:

— К утру, генерал, приготовьте план наступления на Париж. — И, оскалив зубы, с улыбкой, похожей на гримасу человека, выпившего по ошибке уксус, добавил: — Если французские генералы не сумели во-время защитить Париж, им теперь придется наступать на Париж, чтобы исправить свою ошибку.

Винуа молча проглотил эту ядовитую пилюлю.

Только теперь заметив раболепную улыбку на лице капитана Анрио, Тьер обратился к нему:

— Вы, капитан, останьтесь. У меня будет для вас особое поручение.

Так началась карьера Анрио.

С Люсьеном Капоралем Анрио впервые встретился в немецких лагерях для военнопленных. Офицер Капораль был взят в плен после кровопролитного сражения при Сен-Приво. Армия генерала Базена, имевшая против себя вдвое превосходящего численностью противника, потерпела тяжелое поражение, потеряв много убитыми, а еще больше — пленными.

Сын крупного акционера железнодорожной компании, Люсьен Капораль, готовившийся стать адвокатом, один из первых отозвался на призыв империи, объявившей набор добровольцев в армию. Когда началась война с Пруссией, во Франции не было еще всеобщей воинской повинности, и каждый имел право нанять вместо себя заместителя, который и отбывал за него воинскую службу. Но Люсьен Капораль отверг предложение своего богатого папаши, пожелавшего оградить сына от опасностей войны.

Он принадлежал к радикальной части буржуазной молодежи, вращался в обществе левых республиканцев, имел друзей среди социалистов. Во время стачки шахтеров на Кентенском руднике, за два года до объявления Коммуны, когда рабочую демонстрацию расстрелял батальон регулярных войск, Люсьен дал свою подпись под протестом группы лиц свободных профессий. Это выступление стоило Люсьену временного разрыва с отцом, но зато сблизило его с молодой учительницей Мадлен Рок, принимавшей деятельное участие в организации помощи семьям шахтеров.

Когда же через год отечество оказалось под угрозой, нашествия пруссаков, Мадлен Рок не только не удержала своего жениха, пожелавшего записаться добровольцем, но, наоборот, приветствовала его решение стать под ружье.

После ухода Люсьена на фронт она терпеливо переносила разлуку с ним и в своих письмах поддерживала в нем мужество и бесстрашие.

Плен прервал их переписку, и Капораль оказался без моральной поддержки Мадлен, без ее регулярных сообщений о положении дел в Париже.

О мартовских событиях Капораль получил совершенно извращенное представление от агентов, присланных Тьером специально для создания среди пленных французских офицеров враждебного отношения к Коммуне. По сговору Тьера и прусского командования, эти офицеры должны были вместе со своими войсковыми частями выступить против рабочего Парижа. Вскоре после провозглашения Коммуны в плену произошла встреча Люсьена Капораля с капитаном Эрнестом Анрио, одним из таких агентов Тьера.

В минуту откровенности Люсьен признался новому знакомому в том, как тоскует без писем Мадлен, как рвется к ней. Предприимчивый Анрио предложил Капоралю помочь бежать из плена в Париж, но, в свою очередь, потребовал оказания ответной небольшой услуги. Люсьен охотно согласился, тем более, что и просьба, как ему казалось, была незначительна: надо было найти в Париже по указанному адресу человека и передать ему письмо капитана.

— Так как сейчас в Париже царит красный террор, — добавил с небрежным видом Анрио, — и все честные люди запуганы, вы должны будете выполнить одну формальность — обратиться к моему приятелю со следующими словами: «Не найдется ли у вас стакана горячей воды? Моя голубая кровь совсем застыла». На это он вам ответит: «Хотя у вас кровь не голубая, а красная, я вам дам горячей воды». Только после этого вы передадите ему письмо и небольшую сумму денег от меня. Он сумеет подробно рассказать вам о парижских делах… не хуже вашей невесты.

Вскоре Люсьен смог убедиться, что в лице Анрио он встретил не легкомысленного болтуна. Через несколько дней, следуя наставлениям Анрио и при помощи указанных ему людей, Люсьен очутился в Париже. Верный данному слову, Люсьен прежде всего направился по указанному Анрио адресу.

Встреча произошла именно так, как описывал Анрио. Но, когда Люсьен, выполнив поручение, собирался уходить, толстый, но очень подвижной человек невысокого роста, с слегка отвисшей нижней губой, «приятель» Анрио, жестом остановил его:

— Я вас немного задержу, чтобы при вас прочесть письмо капитана. Может быть, в нем есть что-нибудь интересное и для вас. Присядьте, пожалуйста.

Капоралю показалось, что устремленные на него из-под темных очков глаза лукаво улыбались.

Капораль сел. Ждать ему пришлось недолго. Человек в черных очках, Альберт Жимоно, как значилось на конверте, вытащил записку и, не выпуская ее из рук, показал Капоралю:

— Это ваш почерк, господин Капораль?

Капораль прочел еще раз документ, который был ему хорошо знаком. Ведь он сам писал его под диктовку Анрио:

«Я, нижеподписавшийся, удостоверяю, что получил от капитана Эрнеста Анрио для передачи господину Альберту Жимоно в Париже 1000 франков. Люсьен Капораль. 7 апреля 1871 г.»

— Да, — подтвердил Люсьен, все еще не придавая никакого значения документу, — это писал я. Господин Анрио, повидимому, прислал расписку для того, чтобы вы мне ее вернули. Проверьте деньги, чтобы не было недоразумений.

— Какие же могут быть недоразумения? — рассмеялся Жимоно. — Но вы ошибаетесь относительно расписки. Она имеет совсем другое назначение. Видите ли, Коммуна обречена; версальские войска подтягиваются к Парижу; вместе с прусскими солдатами, обложившими город с севера и востока, войска Версаля сдавят горло Парижа железным кольцом.

— Так, значит, — сказал Капораль, — контрреволюция одержит верх над республикой?

— Над республикой? — переспросил Жимоно с иронической улыбкой. — Над какой республикой? В Париже нет больше республики. Здесь царствует анархия, именуемая Коммуной. Республика в лице Национального собрания существует в Версале и во всей Франции, кроме Парижа, где власть взяли взбунтовавшиеся рабочие. Здесь частная собственность больше не священна, здесь национализируются фабрики, а домовладелец не имеет права взыскивать плату со своих квартирантов… О такой ли республике мечтали вы, господин Капораль?

— То, что вы мне сказали, заставляет о многом призадуматься. Я только что приехал в Париж и, как обещал Анрио, пришел к вам первому, даже не повидав своей невесты… Но я не понимаю, какое отношение имеет наш разговор к расписке, которую вы держите в руках.

— Не прикидывайтесь наивным, Капораль! — с искренним раздражением вскричал вдруг Жимоно. — Неужели вы не понимаете, почему капитан Анрио возился с вами. Могу сказать яснее: приняв от него поручение и согласившись пойти ко мне, вы тем самым связали себя по рукам и ногам. Вам все еще непонятно, что после визита ко мне вы уже не можете итти по одному пути с мятежными парижанами? Вы нужны нам. Поэтому Анрио помог вам «бежать», а отнюдь не для того, чтобы соединить вас с бесноватой Мадлен Рок.

— Ни слова больше! — вскочив со стула, крикнул Капораль и схватил бутылку с вином, стоявшую на столе.

— Ну, ну, спокойнее, молодой человек! — поднялся в свою очередь Жимоно, вынув из стола револьвер. — Я вижу, вам надо подышать несколько дней парижским воздухом, чтобы убедиться, кто прав, и кстати удостовериться, какой опасности подвергаются акции вашего папаши. А вы ведь, если я не ошибаюсь, его единственный наследник?

Люсьен ничего не ответил. Он круто повернулся и зашагал к выходу. Когда он уже взялся за ручку двери, позади раздался голос Жимоно:

— Прошу помнить: если вы вздумаете отвиливать, Рауль Риго получит по почте подписанный вами документ, и генеральный прокурор Коммуны узнает, что Люсьен Капораль — агент Тьера. Мадлен Рок будет вручена копия этого сообщения. Сюда не трудитесь приходить. Меня здесь больше не застанете. Мы вас найдем, когда это будет нужно.

Капораль стоял в нерешительности. Затем, не произнеся больше ни слова, повернул ручку двери и вышел.