— Лови его! Лови!

Тревожные свистки, крики, ружейные выстрелы, топот ног гулко раздавались по безлюдной улице Вольтера.

Редкие прохожие спешили спрятаться в подъезды или за воротами. Каждому казалось, что жандармы гонятся именно за ним.

Семьдесят два дня рабочие Парижа удерживали власть в своих руках, защищая Коммуну, которую они провозгласили 18 марта 1871 года. Но министры прежнего правительства, бежавшие после революции в Версаль, собрали там многочисленные войска и обрушились на рабочий Париж.

Последнюю неделю борьба за Коммуну происходила прямо на улицах столицы. Коммунары воздвигали заграждения во всю ширину мостовой, от одного дома до другого. Эти баррикады строились из брёвен, фонарных столбов, экипажей, мебели, камней, бочек, мешков с песком — словом, из любого попадавшегося под руку материала.

Квартал за кварталом, улицу за улицей отстаивали коммунары, не щадя жизни. Наконец силы их иссякли. 28 мая весь город был уже в руках версальцев, которые чинили теперь жестокую расправу над защитниками Коммуны.

На улице Вольтера жандармы сосредоточили всю свою ярость на одном человеке, которого упорно преследовали.

Это был мужчина лет сорока, с уже начинающими седеть волосами. Шёлковый красный шарф спускался с его правого плеча через всю грудь.

Такие шарфы носили депутаты Парижской коммуны.

На его голове белела повязка. Надо лбом она промокла, и на ней обозначилось тёмное пятно. Это ранение депутат Коммуны, токарь Виктор Лагрене, только недавно получил в бою.

Баррикада, на которой сражался Лагрене, закрывала проход на улицу Пармантье. Все его товарищи один за другим пали в неравном бою. Лагрене не уходил со своего поста, пока версальская артиллерия не превратила баррикаду в груду развалин. Тогда он стал перебегать от одного прикрытия к другому, пользуясь каждым выступом, грудой булыжника или столбом поломанного фонаря, чтобы оттуда стрелять во врага. Наконец он забрался через разбитое окно в покинутое хозяевами кафе, забаррикадировался мебелью и стал отстреливаться.

Упорство Лагрене привело в ярость озверевших версальцев. Они поставили себе целью во что бы то ни стало захватить его живым.

Между тем патроны в карманах коммунара подходили к концу.

— Живым я не сдамся! — пробормотал Лагрене. — У меня осталась ещё одна пуля…

— Идите за мной, тут есть проход на другую улицу, — неожиданно услыхал он позади себя.

Виктор даже вздрогнул от неожиданности. Он обернулся и увидел рослого юношу лет шестнадцати.

— Идите за мной, не бойтесь, — убеждал юноша. — Я хорошо знаю все входы и выходы. Им не угнаться за нами. Только бежим скорей отсюда.

— Мне не уйти! Я ранен в правую ногу… Развяжи мой шарф!

Юноша послушно снял шарф с депутата.

— Теперь беги! Найди верного человека. Пусть он сохранит эту красную ленту — память о светлых днях Парижской коммуны. Наступит час, и с этим красным шарфом, как со знаменем революции, рабочие снова пойдут в бой против своих угнетателей. Беги же скорей!

— Нет, я не уйду от вас! Недаром меня прозвали Клод Удача. Уж если я сказал, что обведу этих живодёров вокруг пальца, так оно и будет. Идите за мной! Я знаю место, где вы сможете укрыться. Только торопитесь, умоляю вас. Не то испортите всё дело.

Виктор не мог удержаться от улыбки, хотя для него наступила самая страшная минута. Он выпустил последнюю пулю.

— Теперь идём. Удача, идём отсюда! — сказал он, опуская ружьё.

Они вышли во двор. Каждый шаг стоил Виктору неимоверных усилий. Тёмное пятно на повязке, стягивавшей голову, становилось всё больше. Из раненой ноги обильно текла кровь.

— Ого! — сказал Клод, взглянув на Лагрене. -i

Вы и в самом деле заслужили покой. Местечко, которое я заприметил, как раз годится для таких, как вы. Обопритесь на моё плечо, и поторопимся!

Виктор ускорил шаг, преодолевая мучительную боль в ноге. Он беспокоился лишь о том, чтобы Клод поскорее унёс депутатский шарф.

— Вам надо изловчиться и пролезть сквозь эту дыру — тогда всё будет в порядке, — прошептал Клод, когда они подошли к саду, огороженному высоким забором. — Это сад табачного фабриканта, который удрал в Версаль. Сад охраняет старый сторож. От голода он настолько ослабел, что всё время спит. Старик вас не заметит. А если и заметит, не сдвинется с места, пальцем о палец не ударит. Сад густой — найдёте в нём, где укрыться. Я скоро дам о себе знать, долго вам ждать не придётся. Ну же, пролезайте через эту дырку! Я-то делаю это просто, а вам, пожалуй, будет потруднее. Лезьте, я помогу. Скорее, скорее!.. — Клод вдруг остановился, прислушиваясь. — Скорее! — повторил он. — Жандармы близко, где-то во дворе. Лезьте, а я уведу их отсюда, не беспокойтесь. Вот так, хорошо! Прощайте! Ненадолго… Да! Послушайте, бросьте мне ваше кепи!

Поймав кепи, перекинутое через ограду, Клод надел его на голову, вынул из-за пазухи красную депутатскую ленту, опоясался ею и прислонился к ограде. Слышны были совсем близко крики преследователей и их шаги. Вероятно, они шли по кровавым следам, оставленным Виктором.

Клод Удача увидел врага первый. Ещё минута — и перед глазами версальцев предстал коммунар, за которым они охотились.

Тут безоружный Клод с такой стремительностью бросился наперерез врагу, что жандармы остановились и не сразу вскинули ружья.

Эти секунды растерянности противника входили в расчёт Клода Удачи. Юноша свернул в сторону и обогнул небольшой флигель, расположенный как раз посередине двора. Жандармы опомнились и с бранью погнались за ним. Они снова увидели его, когда он взобрался на широкую каменную ограду монастыря. Юноша бежал по ней стремглав, не смущаясь свиста пуль.

На улицу со всех сторон стекались версальцы. Клоду необходимо было что-то спешно предпринять, и он недолго думал. Цепляясь за ветки акации, разросшейся у ограды, он спрыгнул в монастырский двор. Юноша знал, что здесь — женская обитель, куда воспрещён вход мужчинам. Но в такую минуту было не до того, чтобы соблюдать законы монастыря.

Жандармы не сразу рискнули ворваться в обитель. Впрочем, колебания их продолжались недолго. Они перелезли через высокую монастырскую стену и побежали по тщательно расчищенным дорожкам; сада. К этому времени Клод уже успел снова взобраться на монастырскую ограду и перемахнуть на другую улицу.

Здесь он пустился бежать, всё больше удаляясь от места, где оставил Виктора Лагрене. Вдруг он остановился и отшвырнул кепи далеко вперёд на мостовую, а депутатский шарф спрятал на груди. Потом повернулся, пробежал обратно несколько шагов и юркнул в первые попавшиеся открытые ворота. Он успел это сделать вовремя. Из монастырских ворот, услужливо открытых монахинями, уже появились жандармы. Они остановились, соображая, в какую сторону лучше двинуться. Заметив кепи Клода, они решили, что его обронил преследуемый коммунар, и бросились в погоню в том направлении, где валялось кепи.

Клод Удача незаметно наблюдал за ними. Как только он увидел, что жандармы бросились за кепи, он зашагал в противоположном направлении, пробираясь к улице Вольтера. Задорный, беспечный вид Клода, его рыжие курчавые волосы, выпущенная поверх штанов блуза — ничто не напоминало облика беглеца, преследуемого жандармами. Юноша решил направиться в мастерскую сапожника Горо, у которого он работал подмастерьем.

Клод старательно избегал тех мест, откуда неслись выстрелы и крики. Версальцы расстреливали всех, у кого лицо было испачкано пороховым дымом и копотью, убивали каждого, кто сражался за Коммуну или даже только ей сочувствовал. Не щадили они ни женщин, ни детей.

Юноша продвигался медленно. Каждый новый выстрел призывал его к осторожности. Он знал, что теперь ружья остались только в руках врагов и что у них одна мишень — грудь коммунара.

Клод был хорошо знаком с районом, где ему приходилось сегодня пробираться крадучись. Здесь жили многие заказчики Горо, и хозяин часто посылал к ним своего подмастерья с выполненной работой. В дни Коммуны сапожная мастерская Горо не закрывалась ни на один день. Последний месяц Клод проводил немало времени на улицах и в переулках квартала.

Сдав заказ, он, бывало, не спешил в мастерскую и частенько задерживался на постройке баррикад. Вместе с коммунарами он выворачивал камни из мостовой, подвозил на тачке песок, насыпал им мешки, укладывал их вдоль широкой стены, которую воздвигали каменщики. Ему не пришлось участвовать в боях с оружием в руках, но он оказывал немало услуг защитникам баррикад; приносил им табак, воду, помогал раненым. Не раз при этом попадал он под пули врага. Поддерживать связь между отдельными укреплёнными участками города было в те дни нелегко. Быстроногий Клод был полезен и здесь. Командиры коммунаров охотно посылали его с письменными, а то и с устными сообщениями.

Клод подошёл к проходному двору, через который рассчитывал выйти прямо на улицу Вольтера. Отсюда до мастерской Горо было рукой подать. Но с улицы Вольтера доносился цокот копыт. Это могли быть только версальские жандармы или кавалеристы.

Клод круто повернул, не раздумывая влез на забор и спрыгнул в соседний двор.

— Куда тебя несёт? — услышал Клод сердитый окрик.

Юноша чуть не сбил с ног человека. Незнакомец вытряхивал из ящика свежие опилки. Его фартук, к которому кое-где пристали тонкие деревянные стружки, говорил о том, что он столяр.

Незнакомец резко схватил Клода за руку.

— Чего тебе здесь нужно, воришка? — сурово встретил он незваного гостя. — Вот как возьму палку…

Столяр нагнулся, поднял суковатую каштановую ветвь и замахнулся. Но рука его тотчас опустилась и выронила хворостину. На него глядели горящие возмущением глаза юноши.

— Так вот оно что! Вы, значит, из тех, кто выдаёт коммунаров версальцам!..

Озадаченный столяр не успел ещё ответить, как Клод рванулся в сторону:

— Отпустите руку! Слышите!

— Погоди, погоди, — совершенно другим голосом сказал столяр. — Ты, стало быть, прячешься от версальцев? Так бы сразу и сказал! — Столяр выпустил руку Клода и озабоченно огляделся по сторонам.

— Сам-то я не пропаду, — переменил тон и Клод. — Но со мной… со мной шарф депутата. Можете вы спрятать его в безопасном месте? Я оставлю его у вас ненадолго, не беспокойтесь. Приду за ним, как только…

— Довольно тараторить! Вздумал меня уговаривать. Давай скорее! Мы спрячем шарф в надёжном месте, вот здесь.

Столяр указал на кучу свежих опилок и стружек. И юноша только сейчас заметил, что столяр опирается на костыль.

Едва столяр взялся за лопату, как внимание Клода привлекла высокая молодая женщина в клетчатом фартуке и с шалью на голове. Она вела за руку девочку лет пяти, которая еле поспевала за матерью и другой рукой то и дело цеплялась за её передник.

Столяр перехватил обеспокоенный взгляд Клода и сказал:

— Не бойся! Это моя жена Дениза. Она поможет нам. Пока мы только прикроем шарф стружками; а позже, ночью, когда все заснут, я спрячу его где-нибудь в другом месте.

Столяр принялся раскапывать стружки.

Дениза засучила рукава и стала помогать мужу. Когда Клод хотел опустить шарф на дно образовавшейся ямки, она его остановила:

— Постой! Так нельзя. Кто знает, сколько ему придётся здесь пролежать. Надо его чем-нибудь обернуть.

Дениза сняла фартук, тщательно завернула в него шарф и передала мужу. Маленькая Жанетта, широко раскрыв большие голубые глаза, с интересом следила за всем, что происходит.

Засыпать шарф стружками было делом одной минуты.

— То-то, наверно, мать тебя заждалась! — сочувственно сказала Дениза, глядя на юношу ласковыми глазами.

— За меня не беспокойтесь, да и за матушку мою тоже. Недаром меня прозвали Клод Удача! Она это знает и за меня не тревожится.

Попрощавшись со столяром и его женой, Клод покровительственно потрепал по голове Жанетту и как ни в чём не бывало направился к воротам.

Маленькой Жанетте исполнилось пять лет, когда в Париже началась революция.

Жанетта была слишком мала и не понимала, что происходит вокруг.

Её отец, Андре Грио, был инвалид. На фабрике ему оторвало машиной левую ногу до колена.

Хозяин фабрики Огюст Бриенн безжалостно уволил Андре.

— Мне инвалиды не нужны, — заявил он. — Фабрика — не богадельня.

— Куда же мне деваться? — спросил с отчаянием Андре. — Я должен прокормить жену и дочь.

— Меня не касается, куда вы денетесь! — грубо ответил хозяин. — Здесь вы, во всяком случае, не нужны.

Не только Бриенн так отнёсся к искалеченному Андре. Куда бы он ни приходил наниматься, хозяева говорили одно и то же:

— Нам нужны рабочие, а не калеки!

Восемнадцатого марта, когда рабочие Парижа взяли власть в свои руки, Андре пришёл в ратушу и сказал:

— Капиталисты не пускали меня на свои фабрики. «Калеки нам не нужны», — говорили они. Я согласен на любую работу…

Депутат Коммуны Варлен прервал его:

— Коммуна позаботится о вас. Вы получите работу. Её хватит для всех.

Андре доставили домой верстак, и столяр выполнял заказы рабочего правительства.

Проводив Клода, Андре оживился и пришёл в хорошее расположение духа.

— Не тужи, Дениза, — сказал он жене. — Пока среди рабочих не перевелись такие пареньки, как этот юный коммунар, врагам нашим не праздновать победы!

— Страшно мне! — только и произнесла Дениза в ответ.

Она не переставала думать о том, какая опасность грозит её семье.

Снова тень озабоченности набежала на лицо Андре:

— Надо нам с тобой договориться, как будем отвечать, если нагрянут жандармы. А они могут прийти по следам Клода и… Соседи у нас как будто неплохие, но, если их начнут допрашивать, кто поручится, что они не расскажут всё, что знают? Станет известно, что к нам приносили раненых, что ты оказывала им помощь. Как ты на это ответишь? Надо быть ко всему готовыми.

— Давай притворимся дурачками-простачка-ми, — предложила Дениза. — Ничего-де мы не знаем, коммунарам не помогали…

Дениза хотела ещё что-то сказать, но вдруг умолкла, глядя на дочь.

Жанетта не понимала, о чём говорили родители, но, видя их волнение, насупилась, скривила рот и уже готовилась зареветь во весь голос.

Денизе не терпелось докончить разговор с мужем, и она решила чем-нибудь занять девочку.

— Детка, — сказала она, — посмотри-ка: твоя Жакелина нахмурилась. Она хочет погулять и поиграть в песочек.

Жанетта перевела глаза с матери на куклу и тотчас убедилась, что Жакелина и в самом деле скучает. Девочка засеменила к ней маленькими ногами, взяла куклу на руки, прижалась к ней лицом и забормотала, подражая голосу матери:

— Будь умницей, не плачь, Жакелина! Сейчас пойдём гулять.

Для Жанетты не было существа краше, чем потрёпанная, старая кукла Жакелина. От частого мытья потускнели краски на щеках и на губах, парик на голове поредел и волосы спутались. Зато она была большая, ростом почти с Жанетту. Когда девочка держала её на руках, ноги куклы волочились по земле.

И эту замусоленную, завёрнутую в тряпки куклу Жанетта прижимала к груди и целовала, как целовала и обнимала свою дочь Дениза.

Девочка уложила Жакелину в корзинку и пошла с ней по двору. Здесь она постояла с минуту в нерешительности, выбирая место, где кукле было бы особенно привольно.

Зелёная травка с редкими жёлтыми одуванчиками около сарая больше всего понравилась девочке. Туда она и направила свои шаги.

Можно ли было найти более мягкую и душистую постель! Опустившись на траву, Жанетта вынула Жакелину из корзинки и уложила среди цветов.

— Отчего ты не спишь? — спросила она недовольным тоном, наклонившись над Жакелиной. — Перестань разговаривать, спи! — и запела колыбельную, похлопывая куклу по плечу.

Но кукла не хотела закрывать глаза.

— У тебя болит головка? — озабоченно осведомилась девочка.

Жакелина ничего не ответила, и Жанетта решила, что, как ни удобна зелёная постель, надо что-нибудь подложить кукле под голову. Она стала озираться по сторонам, выглядывая, не найдётся ли из чего сделать подушку. Её взгляд остановился на куче стружек. Девочка перенесла куклу поближе к ним и стала неторопливо устраивать для неё высокую постель и подушку из стружек.

Прошло около двух часов с тех пор, как ушёл Клод. Семья Грио собиралась обедать. Дениза подала горячий, дымящийся картофель, но ни мужу, ни жене пища не шла в горло. Грохот ружейных выстрелов то и дело доносился с улицы, напоминая о жестокой расправе с коммунарами.

Оба Грио молчали. Слышалось только щебетание Жанетты. Погружённая в раздумье, Дениза не замечала, как девочка выбирает из миски самые большие картофелины и засовывает их в рот. Наконец Жанетта, не спуская глаз с матери, отнесла картофелину своей кукле. Ни мать, ни отец и тут не обратили на неё никакого внимания.

Предоставленная самой себе, Жанетта совсем осмелела. Щёки её разрумянились. В глазах заблестели лукавые искорки. Она взобралась на стул, достала ножницы, лежавшие на комоде, и уселась на полу среди своих игрушек.

Вдруг в открытое окно со двора донёсся шум.

Андре и Дениза переглянулись. Они ничего не сказали друг другу. Всё было понятно без слов: пришли жандармы! Что привело их сюда? Не напали ли они на след Клода? Андре и Дениза затаив дыхание ловили каждый звук, который долетал в окно.

Жандармы обыскивали подряд квартиры, чуланы, сараи…

Один из солдат остановился около стружек, подозрительно на них поглядывая.

— Гляди-ка, в этой куче кто-то рылся… Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — буркнул второй в ответ. Ему было жарко, хотелось пить и спать.

— Эх ты, деревня! Тебе невдомёк, что тут дело нечисто. Может быть, здесь кто-нибудь прячется. Поищем!

Солдаты пустили в ход штыки.

Бледный как полотно стоял Андре подле окна, глядел, как штыки вонзались в стружки, и ждал роковой развязки. Но красной ленты не было видно.

«Где же шарф? Куда он делся?» — с ужасом думал Андре.

Вдруг в дверь постучали. Андре отпрянул от окна и открыл дверь.

Первым в комнату ворвался офицер.

Дениза сидела молча, сгорбив плечи, внешне спокойная. Теперь, когда она уже не сомневалась, какая судьба ждёт её и Андре, она хотела только одного: чтобы их расстреляли не на глазах у Жанетты.

— Есть тут бунтовщики? — закричал офицер с порога.

Андре молча развёл руками. Он был растерян. Исчезновение шарфа испугало его едва ли не больше, чем если бы шарф обнаружили.

Дениза тихо сказала:

— Вот вся семья налицо. Мы никого здесь не скрываем.

— Это мы сейчас увидим!

Жилище Андре состояло из одной комнаты, которая служила кухней, столовой, спальней и мастерской одновременно. В этом маленьком помещении негде было спрятать человека. Однако жандармы умудрились всё перевернуть вверх дном.

Пока длился обыск, оба Грио не проронили ни слова. Молчала и Жанетта.

— Пошли дальше! — вынес решение офицер. — Хорошо, что здесь не как в других домах, ребята не пищат, не ноют и не болтаются под ногами. Могу похвалить тебя, женщина, что твоя девчонка не орёт и не мешает взрослым.

Дениза невольно взглянула на дочь впервые за это время. Но что случилось вдруг с этой спокойной, рассудительной женщиной? Теперь, когда опасность, казалось, миновала, взгляд её потускнел, лицо покрыла смертельная бледность. Медленно, делая над собой невероятные усилия, она стала подниматься со стула, опираясь на спинку и не сводя глаз с дочери.

Вдруг она закачалась и упала без сознания.

Андре шагнул было к ней, но остановился, увидев на полу около Жанетты клетчатый фартук жены.

Но не это было самое удивительное.

Жанетта сидела в углу на корточках. В одной руке она держала ножницы, в другой — сложенную алую ленту. То был шарф депутата.

— Ну вот, начинаются обмороки! — грубо крикнул офицер, не оборачиваясь. — Терпеть не могу таких неженок.

Дверь за жандармами захлопнулась.

Андре бросился к Денизе. Она уже открыла глаза, но ничего не говорила. Андре поднял её и усадил на стул.

С минуту в комнате стояла полная тишина.

Жанетта беспокойно переводила глаза с отца на мать. Ей невдомёк было, что она — причина всего этого переполоха. Она подошла к матери и нежно обняла её колени.

Наконец Дениза вымолвила через силу:

— Где ты взяла эту красную ленту, детка?

Жанетта ответила не сразу. Она смотрела матери прямо в глаза, удивлённая и чуть-чуть обиженная.

— Я нашла её в стружках… — Жанетта насупилась, готовая всплакнуть. — Жакелине так хотелось иметь новое платье!

Жанетта ждала, что мать будет бранить её. Но вместо этого Дениза вдруг схватила её на руки и стала осыпать поцелуями. Это было так не похоже на всегда ровное обращение матери, что Жанетта испугалась и громко заплакала. Она успокоилась, только когда мать наконец снова опустила её на пол.

Дениза вдруг стала рыться в груде тряпья, выброшенного жандармами из шкафа прямо на кровать.

Любопытные глазёнки Жанетты следили, как руки матери быстро перебрасывают знакомые вещи. Но вот наконец Дениза нашла, что искала.

Это была голубая шёлковая блузка — самая нарядная, какая у неё только была. Дениза взяла у дочери красный шарф депутата и взамен его протянула ей голубую блузку:

— Ты умница, Жанетта! У твоей Жакелины будет новое платье!

…Лагрене лежал на высокой мягкой траве в тени густо разросшихся лип. Вытянув простреленную ногу, он наблюдал, как сквозь навес из зелени пробиваются лучи солнца, окрашивая всё в золотистый цвет.

После огромного напряжения последней недели он ощущал страшную усталость. Ни боль от ран, ни горькие мысли о поражении Коммуны, ни беспокойство о будущем не мешали Лагрене наслаждаться случайным отдыхом.

Неожиданно что-то мягкое упало с ветки на вытянутую ногу Лагрене. Свернувшаяся комочком зелёная гусеница блеснула изумрудной спинкой.

Лагрене с интересом следил, как она притаилась на минуту, лёжа неподвижным клубочком, затем медленно распрямилась и поползла по его ноге, то съёживаясь, то снова вытягиваясь.

Вдруг послышались шорох шагов и треск сучьев. Лагрене насторожённо приподнялся на локте и увидел приближавшегося Клода. Юноша принёс флягу с водой, два ломтя хлеба и две луковицы. Раздобыть это угощение помогли ему товарищи, подмастерья.

Лагрене приветливо закивал ему головой, и Клода будто обдала тёплая волна — такими чистыми и ясными показались ему глядевшие прямо на него светло-голубые, лучистые глаза депутата.

— Ну, давай знакомиться! — Лагрене протянул Клоду правую руку, а левой осторожно снял гусеницу с колена и посадил на ветку. — Ты — Клод Удача, это я уже знаю. Но, хотя ты мой спаситель, моё имя тебе до сих пор неизвестно. Я — Виктор Лагрене, депутат Коммуны.

С нескрываемым любопытством изучал Лагрене лицо своего нового друга. Необычайно привлекательным было открытое выражение весёлых глаз и неуловимый задор, светившийся в улыбке и во взгляде. Понравились Лагрене даже веснушки, в изобилии осыпавшие лицо Клода Удачи. Как будто кто-то щедрой рукой брызнул ими ему в лицо, и они разместились на щеках, подбородке, шее, лбу и больше всего — по обеим сторонам слегка вздёрнутого носа.

— Я так хорошо отдохнул за ночь, что чувствую себя совсем здоровым, — сказал Лагрене. — Дай мне руку. Я попробую встать.

Но это намерение депутата оказалось неосуществимым. Ступить на ногу Лагрене не мог. Он еле сдержал стон от жестокой боли в ступне.

Однако ни он, ни Клод долго не горевали. Тут же было решено, что Лагрене останется в саду ещё на некоторое время.

— Если пойдёт дождь, вы можете перекочевать в беседку, — предложил Клод. — Она скрыта густым плющом от чужих глаз. Ну, а пока прощайте! Я забегу после работы.

По дороге Клод решил зайти к сторожу и узнать, когда вернётся его хозяин.

Сторож сидел у своей будки и курил трубку. Клод трижды окликнул его:

— Господин Нуаро!

Сторож щурил слезящиеся глаза, вдыхал табачный дым и не замечал Клода.

Тогда юноша дёрнул старика за рукав потёртой шинели.

— Чего тебе надо? — закряхтел Нуаро.

Его выцветшие голубые глаза с удивлением остановились на Клоде.

— Господин Нуаро, когда приезжает ваш хозяин?

Нуаро не сразу понял вопрос, и Клоду пришлось

повторить его громче.

Наконец старик сообразил, в чём дело, и дружески закивал Клоду головой:

В среду возвращается, в среду… А нынче у нас понедельник.

Клод призадумался. Дело принимало плохой оборот. Сегодня же ночью, когда кругом всё затихнет, Лагрене необходимо отсюда увести. Но куда? На это Клод ещё ничего не мог ответить. Ясно было одно: здесь оставаться опасно. Однако опаздывать на работу было нельзя, и Клод заторопился на улицу Вольтера.

В мастерской дружно стучали молотки. В кожаных передниках на деревянных табуретках сидели молодые подмастерья — однолетки Клода, зажав башмаки между колен. Один из них, несмотря на то что рот его был полон гвоздей, умудрялся напевать любимую песенку подмастерьев:

Не теряя ни минуты, Клод подвязал фартук, выбрал пару колодок, поднял с пола отложенные ещё со вчерашнего дня тяжёлые, подбитые гвоздями башмаки и принялся за работу.

— Где хозяин? — спросил он у товарища.

— С утра не был. И, верно, не будет. Он велел Гюставу принимать заказы без него.

Мастерская помещалась на бойком месте, и заказчиков не приходилось долго ждать.

Первым в этот день явился высокий иностранец. Клод сразу его узнал. Господин Кууль жил по соседству с мастерской. Ещё до войны Клод не раз относил к нему на дом починенную обувь.

Юноша припомнил, что в последний раз видел господина Кууля незадолго до начала осады Парижа немцами, семь месяцев назад. Иностранец собирался тогда уезжать из Парижа и расспрашивал Клода, как ему работается в мастерской, много ли он зарабатывает, когда и где научился читать и писать.

И с тех самых пор Клод чувствовал необъяснимую симпатию к иностранцу.

Кууль тоже узнал юного подмастерья, ласково кивнул ему головой и, сдавая обувь для починки мастеру Гюставу, сказал:

— Сделайте поскорее. И пришлите вот с этим мальчиком. Он знает, где я живу.

Заказ Кууля выполнял другой подмастерье. Едва он успел забить последний гвоздь, как Клод уже протянул руки за ботинками.

Иностранец ласково встретил Клода. Он даже не взглянул на башмаки и предложил молодому сапожнику сесть.

Клод осторожно присел на кончик мягкого стула.

— Что у вас тут происходило в последние дни? — спросил Кууль. — Я почти ничего не знаю. Я только что приехал.

Клод поделился всем, что знал. Внимательно всматривающиеся близорукие глаза Кууля, его добрая улыбка внушали Клоду доверие. Однако Клод не рассказал о том, что его больше всего сейчас тревожило.

— Скажи, не нужны ли тебе деньги? Может быть, надо помочь близкому человеку? Раненому или больному? Не бойся, скажи!

У Клода был большой соблазн взять деньги и отнести их Лагрене. У него чуть не сорвались слова: «Очень нужно!» Но он только плотнее сжал губы и повёл плечом. Этот жест можно было понять или как удивление и непонимание того, о чём идёт разговор, или как согласие.

Кууль взял со стола бутылку, протянул её юноше и сказал:

— Спрячь в карман! Один-два глотка этого целебного вина подкрепят любого больного, а особенно раненого. Вот и деньги… Возьми! Мало ли что случится! Они тебе пригодятся.

Клод невнятно пробормотал слова благодарности и засунул поглубже в карман деньги и вино.

Провожая его, Кууль сказал:

— Имей в виду, что ко мне полиция не смеет войти, я иностранец. Если ты с кем-нибудь захочешь ко мне пожаловать, милости прошу. Помни об этом.

Клод и тут ничего не сказал, нахлобучил на голову кепи и вышел.

Было совсем темно, когда Клод входил к Грио. Велик был его испуг, а затем удивление и радость, когда он выслушал от Денизы всю историю с шарфом депутата. Он не мог удержаться от искушения и одобрительно дёрнул за локон Жанетту, которая наряжала Жакелину в новое голубое платье. Малютка была так поглощена этим занятием, что даже не обратила внимания на озорство Клода.

Клод рассказал своим новым друзьям о Кууле и в доказательство истинности своих слов показал вино и деньги.

Грио задумался:

— Судьбу Лагрене ему доверить рискованно.

Разве только в самом крайнем случае. Может, это шпион, как знать!

— Нет, он в самом деле иностранец. Он и прежде плохо говорил по-французски. Я его давно знаю, — возразил Клод.

— И всё-таки он, может быть, шпион, — настаивал Андре. — Выпытает у тебя всё, что ты знаешь о коммунарах, и выдаст.

— Но как же быть? Ведь Лагрене нельзя оставить в саду.

— Вот что, дружище, — сказал после минутного раздумья Андре. — Будь что будет! Ещё не было случая, чтобы кто-нибудь из семьи Грио пошёл на попятный. У нас уже побывали жандармы. Авось больше не придут. Ночью отправляйся за Лагрене и приведи его сюда.

— Это другое дело, — сказал Клод, просияв. — Сюда недалеко. Он дойдёт.

— Иди, не теряй времени, — заторопил юношу Андре и бросил беглый взгляд на жену.

Дениза ничего не сказала, только положила руку на плечо мужу.

Лагрене очень обрадовался Клоду, но наотрез отказался перебраться к Грио:

— Нельзя подвергать такой опасности целую семью!

Он взглянул на сильно поношенные башмаки, штаны и блузу, которые прислал ему Грио, и улыбнулся:

— А вот подарок этот мне пригодится. До среды ещё есть время. Добудь мне горсточки две сажи, метёлку и небольшую лесенку. Я вымажусь сажей, возьму в одну руку метёлку, в другую — лесенку и пойду по дворам, как заправский трубочист. Кстати, я когда-то был трубочистом.

— Да какой же из вас теперь трубочист! Куда вам лесенку тащить! Вам надо сил набраться, чтобы ноги передвигать! — Тут Клод вспомнил о другом свёртке, который принёс вместе с одеждой Грио и положил под куст. Для Лагрене сейчас самое время подкрепиться!

Увидев в руках мальчика бутылку вина и деньги, Лагрене удивился:

— Откуда такое богатство?

— Это мне дал один заказчик, иностранец.

Удивление Лагрене возросло ещё больше:

— Расскажи-ка, из какой страны явился к тебе этот волшебник? Тут что-то неспроста!

Клод рассказал о своём знакомстве с Куулем и о последнем с ним разговоре.

— Кууль — ты сказал?

— Да, Кууль.

— Мартин Кууль?

— Да-да. Именно так и написано было в квитанции: Мартин Кууль… Но откуда вы его знаете? Клод широко раскрытыми глазами глядел на Лагрене.

— Знаю, друг мой, и он меня знает.

— А можно ли ему довериться?

— Не беспокойся! Это верный человек. Его прислал Карл Маркс. Ты о нём слышал?

— Никогда не слыхал. Кто это?

— Маркса знают рабочие всего мира и считают своим учителем. Это он им объяснил, как надо бороться за свои права.

Клод с любопытством придвинулся к Лагрене.

— Богачи живут привольно, в роскоши и без забот, — продолжал депутат, — а рабочие недоедают, недосыпают, все их силы уходят на тяжёлый, изнурительный труд. Безропотно терпели бедняки свою горькую долю. Долго верили они хозяевам и священникам, будто так уж заведено раз и навсегда, что одним полагается жить в довольстве, а другим в нищете и что ничего изменить нельзя. А Маркс объяснил, что изменить можно и должно.

— Вот и Коммуна хотела всё изменить! — вырвалось у Клода.

— Верно ты понял, Клод! Коммуна как раз и начала изменять жизнь, налаживать её по-новому.

Лагрене задумался. Как рассказать в двух словах Клоду обо всём, что сделали Маркс и его друг Энгельс? Ведь это они в своих книгах объяснили, что всем, кто трудится, надо объединиться, отобрать у помещиков землю, у капиталистов — фабрики и заводы, и самим ими управлять. Они создали союз рабочих всех стран — Интернационал, следили за борьбой коммунаров, помогали им советом и делом. А теперь, когда коммунары оказались разгромленными, спасали через верных людей тех уцелевших членов Коммуны, которых ещё можно было спасти.

— Но почему версальцы оказались сильнее нас? — нетерпеливо нарушил молчание Клод.

— К сожалению, — задумчиво ответил Лагрене, — версальцы одолели нас, потому что Париж был отрезан от всей остальной Франции и крестьяне, которых больше, чем всех фабрикантов, попов и землевладельцев, не пришли нам на помощь. Недаром Маркс говорил, что без крестьян мы успеха не добьёмся. Враг оказался сильнее. Но не унывай, Клод! Ведь Коммуна — только первый опыт. Ты счастливец! Тебе довелось увидеть, как парижские рабочие первые в мире попробовали создать новую жизнь…

Лагрене снова умолк и так углубился в свои мысли, что, казалось, совсем забыл о существовании Клода.

— Ну, как же нам теперь быть? — нерешительно напомнил о себе Клод.

— Как быть? — повторил Лагрене. — Продолжать борьбу, действовать. И даже сейчас — действовать! Беги скорее к Куулю! Доверься ему во всём! Он нам поможет!

Рано утром из ворот дома, примыкавшего к саду табачного фабриканта, вышли два человека в хороших светлых костюмах. Один из них выглядел постарше и держался не так прямо, как второй. Шагая, он чуть заметно прихрамывал на левую ногу, во шёл уверенно, опираясь на палку с большим серебряным набалдашником.

Казалось, эта маленькая уединённая уличка затерялась среди больших улиц и осталась в стороне от событий, которые сейчас разыгрывались по соседству.

Человеку, который прихрамывал, видимо, не хотелось расставаться с утренним Парижем. Он так пристально вглядывался в ясное небо, серые дома, опущенные на окнах ставни, зеленеющие деревья, булыжники мостовой, как будто хотел вобрать в себя всё, что видел, как будто надолго прощался со всем, что было перед его глазами.

Увидев приближающийся закрытый экипаж, незнакомец помоложе сделал кучеру знак рукой и снял свой цилиндр. Мартин Кууль — ибо это был он — вытер платком вспотевший лоб. Карета подъехала ближе и остановилась у самого тротуара.

Первым подошёл Кууль, открыл дверцу и пригласил своего спутника занять в карете место. Тот сперва положил на сиденье палку, потом облокотился одной рукой о дверцу, а другой — о плечо Кууля и только тогда забрался в карету. Все его движения были строго рассчитаны. Но для постороннего глаза оставались незаметны огромные усилия, которых стоило этому человеку каждое движение. Вслед за ним уселся в экипаж и Кууль.

Едва карета тронулась, как в воротах того дома, от которого она отъехала, появился Клод Удача. В левой руке он держал жареные каштаны, а правой беспечно отправлял их один за другим в рот.

Когда карета исчезла за поворотом, Клод Удача притронулся к своему кепи правой рукой. Впрочем, этот жест был таким мимолётным, что нельзя было наверняка сказать, было ли это прощальное приветствие или просто юноше захотелось поправить съехавшее на затылок кепи. Никто из прохожих, в том числе и полицейский патруль, не увидел в этом ничего подозрительного.

Ничего подозрительного не было и в том, что юноша держал под мышкой небольшой свёрток.

Весело насвистывая, он пошёл в направлении, противоположном тому, куда поехала карета.

Он торопился: надо было успеть до работы отнести к Андре Грио штаны, блузу и башмаки, которые не понадобились Лагрене.