А толпы всё прибывали. И тот людской поток, в котором оказалась Эжени, вплотную подошёл к Бастилии.
Эжени очутилась в одном ряду со стариком рабочим и молодым человеком; оба подбодряли её шутками и острыми словцами, столь свойственными парижанам. Да Эжени и не думала унывать. Время от времени она обращалась с какими-то восклицаниями к своей Габи. Та, видимо, её понимала, так как отвечала такими же короткими звуками, понятными только её хозяйке.
— Как тебя зовут? — обратился юноша к своей соседке.
— Эжени. А тебя?
— Меня зовут Фелисьен, я бондарь, — словоохотливо ответил юноша.
Эжени только собралась ответить, что она белошвейка и большая мастерица, но тут загремело орудие.
Де Лоне, решив, что пора кончать с мятежниками, дал команду:
— Залп!
Залп вызвал смятение. Ряды сразу поредели. Упали первые раненые.
В общем шуме Фелисьену показалось, что он расслышал слабый стон где-то совсем рядом. Он тревожно оглянулся. Эжени рухнула наземь.
— Она ранена! — крикнул Фелисьен старику.
Взвалив на плечи обессиленное, сразу ставшее тяжёлым тело Эжени, Фелисьен, пробиваясь сквозь поредевшую толпу, с помощью старика отнёс её и опустил у крыльца какого-то дома. Она была мертва. Убитую тем же выстрелом сороку не заметили, и она осталась лежать на мостовой.
— Ну что же, — сказал старик, — мы ведь даже не знаем, ни кто эта женщина, ни как её звали. И как она жила, тоже неизвестно, но умерла она хорошо, достойно. Вечная ей память! А нам надо вперёд!
И он указал на толпу, которая понемногу снова собралась, готовая продолжать штурм Бастилии.
Увидев мёртвую Эжени, молодой человек в красном кирасирском коле́те вскочил на камень и, простирая руки к крепости, откуда прогремел выстрел, поразивший Эжени, закричал во весь голос:
— Кто бы ни был ты, обагривший руки этой первой кровью, если ты унизил себя до того, что убил беззащитную женщину, ты недостоин считаться французом! Погибель тебе! Вперёд!..
Все ринулись за человеком в колете и влились в толпу, штурмовавшую Бастилию.
Между тем другие толпы непрерывно шли на Гревскую площадь, к Ратуше. Народ ждал от городских властей помощи. Купеческий старшина де Флессель должен заставить коменданта Бастилии сдать неприступную крепость городской милиции.
И хотя за последние два дня де Флессель не раз бессовестно обманывал народ, всем казалось, что уж теперь он не может пойти на предательство.
Своё появление на балконе Ратуши, вокруг которой волновалось море голов, де Флессель обставил крайне торжественно. Под звуки трубы он появился в парадном костюме, со свитком бумаги в руке.
В наступившей тишине купеческий старшина начал читать заранее составленную им успокоительную речь, обращённую к населению Парижа. Он объявлял, что у коменданта Бастилии самые мирные намерения и что он никогда не пустит в ход оружия против народа.
Едва только де Флессель произнёс эти слова, как раздался зловещий гул пушечного выстрела, того самого выстрела, от которого погибла Эжени. Это выстрелила пушка Бастилии.
Послышались крики: «Измена! Измена!»
И в ту же секунду раздался ответный выстрел, уже из ружья. Де Флессель был убит наповал рукой неизвестного мстителя.
Большинство собравшихся на Гревской площади, полные решимости сломить сопротивление де Лоне, бросились теперь к Бастилии.
Сюда поминутно подходили подкрепления. Вот отряд ремесленников, им руководят краснодеревцы братья Кабе́р; вот ещё отряд, его ведёт шестидесятилетний старик с военной выправкой. Он старый, испытанный в боях воин, теперь в отставке. А вот и отряды французской регулярной армии, перешедшие на сторону восставших.
Теперь перед осаждавшими стояла задача пробиться ко второму подъёмному мосту. Они намеревались поступить с ним так же, как и с первым. Но неожиданно раздавшийся из крепости залп вызвал суматоху среди нападающих, которые в большинстве были неопытными воинами и сражались впервые в жизни. Они отпрянули назад, пытаясь укрыться кто под сводами, кто во дворе. Однако вскоре паника прошла, и все, кто имел ружья, стали в ответ стрелять в солдат, расположившихся вдоль по валу.
— Шагайте вперёд, мальчики! — бодро крикнул Леблан, заметив минутное колебание друзей. — Только не отступать! — И он подал пример, бросившись навстречу картечи.
Жак и Шарль не отставали от него.
Рядом с Шарлем упал навзничь человек средних лет. Кровь окрасила серые плиты двора.
— Мне страшно! — прошептал Шарль, схватив Жака за руку.
— Мне тоже! — выдохнул Жак. На минуту он представил себе, как пуля попадает в него, причиняет ему невыносимые страдания, на него наступают, по нему идут… А ещё страшнее, если пуля попадёт в Шарля… Нет, нет, думать не надо! Долой страх!
Жак наклонился над раненым. Кто-то уже отодвинул его в сторону от толпы. Впервые Жаку пришлось увидеть, как умирают люди под пулями.
А раненый еле слышно прошептал:
— Не уничтожайте этих камней!
Жак подумал было, что человек бредит, и, желая чем-нибудь ему помочь, может быть, сообщить его родным, спросил:
— Кто вы? Как ваше имя?
— Пьер Фонтэ́н, художник… Я… — Человек передохнул и, собравшись с силами, добавил более внятно: — Камни Бастилии… Пусть их топчут, попирают ноги прохожих, людей всей Франции…
Человек замолк. Перестал дышать. Жак понял, что помочь ему невозможно, но бросить его казалось ему жестоким.
— Дорогу, дорогу! — услышал он чей-то знакомый голос.
Обернувшись, он увидел, что двое — мужчина и женщина — несут раненого. Мужчина держал его за плечи и голову, женщина поддерживала ноги. Платье женщины было всё в пятнах крови и уличной грязи.
Жак мгновенно узнал цирюльника Жерома и его сестру. Её лицо и взгляд, такой спокойный тогда, когда она шла между двух жандармов, теперь были полны скорби.
— Куда вы? — спросил Жак, бросившись к ним.
— Ко мне в цирюльню, — ответил Жером. — Уже многих мы там положили, целый госпиталь… А тут ещё и ещё…
— Возьмите и этого! — взмолился Жак.
Жером только взглянул на лежащего человека и покачал головой.
— Нет, с этим уже всё! Нас ждут другие… Дорогу! Дорогу!..
Жак проследил глазами, пока брат и сестра не скрылись из виду со своей ношей. Тогда он снова присоединился к своим.
— Беда! — произнёс кто-то. — Ведь пушечные ядра с Бастилии могут попасть в город, обрушиться на мирных людей. Что нам делать?
Неожиданно появились городские пожарные. Они притащили с собой пожарные трубы и направили струи воды на галереи Бастилии, рассчитывая, что мокрые пушки станут непригодны для боя, но, увидев, что их усилия бесполезны, пожарные побросали свои трубы и сами взялись за оружие.
На выстрелы с Бастилии теперь отвечали пули осаждающих — солдат французской гвардии и городской милиции.
Отставной драгунский офицер Эли́ стал вдохновителем атаки и добровольно взял на себя обязанности военачальника.
Несколько раз осаждающие бросались к подходу на второй мост. Но каждый раз выстрелы с вала останавливали их, покрывая землю убитыми и ранеными.
— Без пушек нам не справиться! — сказал с досадой Эли. — Только пушечные ядра могут заставить крепость сдаться.
О том, как взять Бастилию, думали не одни только осаждающие.
— Пропустите меня! — закричал столяр Меде́н. — Я знаю, как одолеть крепость. Надо устроить огромный таран и при его помощи пробить стены цитадели.
— Нет, это не годится! — Пивовар из Сент-Антуанского предместья оттолкнул Медена. — Мне пришла в голову чудесная мысль. Бастилию надо сжечь, иначе её не одолеть! Для этого надо поджечь бочки гвоздичного и лавандового масла. И этим кипящим маслом облить крепость с помощью пожарных труб…
Предложения, самые разнообразные, так и сыпались в Ратушу, но генерал-майор парижской милиции де ля Коссидье́р решительно их отвергал.
— Друзья! — сказал он. — Бастилия — крепость, и её можно взять только правильной осадой и штурмом.
Наконец прибыли и пушки, захваченные в Доме инвалидов. Раздался первый залп. Сразу в сердцах осаждавших возродилась надежда; каждый с новым пылом схватился за своё оружие: кто за ружьё, кто за саблю, кто за пистолет.
Видя, что напор толпы растёт, инвалиды единогласно и решительно потребовали от де Лоне, чтобы он сдался.
Де Лоне был не уверен в инвалидах с самого начала и предложил остальной части гарнизона — швейцарцам, чтобы они расстреливали по его указанию тех инвалидов, которые откажутся ему повиноваться. Он договаривался об этом со швейцарцами на немецком языке, рассчитывая, что никто, кроме них, не поймёт его слов. Швейцарцы согласились. Но среди инвалидов нашёлся солдат, проделавший на своём веку немало походов в иноземные страны и поэтому понимавший немецкий язык. Он предупредил своих товарищей об угрожающей им опасности. Однако инвалиды не испугались угрозы, а решили противодействовать коменданту.
Увидев, что и в самой крепости у него нет опоры, де Лоне заметался. Он решил, что одних пуль, которыми поливали осаждающих, недостаточно, и распорядился сбрасывать на них ещё и камни. Большой булыжник разбил зубец нижней башни. Осколки, большие и маленькие, посыпались на землю. Стоявшему подле Жака крупному коренастому человеку осколок угодил в голову. Тот, охнув, свалился наземь. Более мелкий осколок попал Жаку в правую ступню. От нестерпимой боли Жак едва не потерял сознания и на мгновение закрыл глаза. Шарль пришёл ему на помощь.
— Обопрись на меня, да сильней! — И Шарль поддержал Жака, скрючившегося от боли.
— Пока могу, буду идти сам! — совладав с собой, сказал Жак. — Вот посмотри на Эли!
Эли действительно мог служить примером мужества и неустрашимости. Лицо почернело от порохового дыма, пот струился ручьями, из раны на левом плече сочилась кровь. Но он не выпускал из рук ружья и продолжал стрелять.
Инвалиды первые произнесли слово: «Капитуляция!» Тогда де Лоне с мрачным видом медленными шагами поднялся на платформу Башни Свободы. Солдаты, полагавшие, что он пожелал удостовериться, насколько справедливы их донесения о положении дел, ждали его возвращения очень терпеливо. Но они ошибались: у коменданта было на уме другое: он захватил на ходу зажжённый фитиль и направился к отделению башни, где хранился порох, с тем, чтобы взорвать Бастилию. Но у пороховой камеры стоял часовой — солдат Ферран. Он отгадал намерение коменданта и, решившись помешать ему, загородил собой вход.
Напрасно де Лоне кричал, требовал, приказывал, Ферран не двинулся с места. А потом стремительно вырвал из рук коменданта фитиль, затоптал его и прогнал де Лоне, угрожая ему штыком. Так Ферран спас не только осаждавших Бастилию, но и значительную часть города, которая неминуемо взлетела бы на воздух вместе с крепостью.
— Вы хотели взорвать Бастилию! — крикнул с ненавистью один из инвалидов.
— Да, я предпочитаю погибнуть здесь, в Бастилии, смертью солдата! — ответил де Лоне.
— Это смерть не солдата, это смерть труса и убийцы! Ведь вместе с Бастилией взлетят на воздух ближайшие кварталы, а с ними погибнут десятки тысяч невинных людей.
— Ну и пусть гибнут! По крайней мере, я отомщу этой сволочи!
— Для вас это сволочь, а для нас французы! — кричали инвалиды, обступившие де Лоне со всех сторон. — Мы не дадим взорвать крепость! Мы хотим сдаться!..
— А я приказываю вам драться до конца!
— Мы отказываемся!
— Солдаты! — выйдя из себя, обратился де Лоне к швейцарцам.
Они зашевелились было, но инвалиды с таким грозным видом двинулись на них, что те отступили.
Поняв, что всё потеряно, де Лоне начал умолять инвалидов, чтобы они дали ему бочонок пороха: если ему помешали взорвать крепость, он взорвёт самого себя.
— Нет! — отвечали инвалиды. — Прикажите бить отбой! Сдавайтесь восставшим! Выбросим белое знамя!
— У меня нет белого знамени! — ответил де Лоне.
— Дайте платок!
Один из инвалидов взял белый платок коменданта и, прикрепив его к ружью, взбежал на башню в сопровождении барабанщика, который три раза прошёл по стенам крепости, не переставая бить отбой. Между тем одно из ядер, пущенных осаждающими, сбило цепи второго подъёмного моста. Мост опустился. Но подход к нему был загорожен двумя горевшими телегами с соломой. Завеса дыма мешала видеть, что делается за мостом.
Жак, а за ним несколько человек бросились в пламя, раскидали куски горящих телег и затушили их ногами. Проход освободился. Эли, Жак, Шарль, за ними другие бросились вперёд, отворили ворота и первые вошли в знаменитый внутренний двор Бастилии, освещённый кровавым заревом пожара.
Инвалиды выстроились вправо от входа и сложили оружие вдоль стены. Швейцарцы, стоявшие прямо напротив входа, сделали то же самое, но инвалиды были французами, и их возгласы и выражение лиц говорили об их радости по поводу победы народа. Швейцарцы же, ещё чёрные от пороха, хранили мрачное, недружелюбное молчание.
Несколько человек устремились к де Лоне с криком:
— Смерть ему!..
Но Эли удержал их.
— Не троньте его! Пусть коменданта судит народ! Это будет наш справедливый суд!
Де Лоне и его помощников окружили и повели по улицам Парижа. Народ восторженно встречал тех, кто сокрушил Бастилию, а теперь конвоировал де Лоне.
— Бастилия взята!
— Бастилии больше нет! — кричали те, кто ещё не остыл от боя за овладение ненавистной крепостью.
— Бастилии больше нет! — вторили те, кто сейчас приветствовал победителей.
Комендант шёл под усиленным конвоем с опущенной головой, стараясь не прислушиваться к возгласам возмущённых парижан. А они кричали:
— Ага! Настал твой черёд! Пусть тебе придётся позавидовать жребию тех, кого ты сгноил в Бастилии! Пусть их участь покажется тебе желанной! Проклятый убийца! Сгинь вместе со своей Бастилией!..
Несмотря на все старания конвойных, коменданта не удалось довести до Ратуши. Весь гнев парижан против королевского деспотизма, против его оплота — Бастилии, против того, кто непосредственно осуществлял страшные приказы, вырвался сейчас наружу. Несколько человек бросились на де Лоне. Попытки конвойных их остановить не увенчались успехом, и к дверям Ратуши народ доставил лишь голову де Лоне, водружённую на пику.