Под видом усиления идеологической борьбы шел процесс активного вмешательства философов в различные области научного знания- генетику, физику, статистику, социологию и т.д. И везде это имело драматические, а то и трагические последствия. Покажем это на одном только примере - генетике. Он достаточно ярок, чтобы читатель мог увидеть типичность картины, а также тщетность попыток «приукрасить», «улучшить» историю тех лет. А такие попытки предпринимаются не только историками советской философии, что в определенном смысле не вызывает удивления, но и некоторыми учеными.
Скандальную форму это приняло в книге известного советского генетика Н. Дубинина «Вечное движение». Это могло бы показаться странным, ибо сам Дубинин не только был в числе несчастных, но, более того, основной удар Лысенко был в свое время направлен против него. В этом, видимо, все дело. На это рассчитывали те, кто стоит за спиной знаменитого ученого, который сейчас, через много лет, отдал им свое перо. Так или иначе, но Н. Дубинин пишет, что в деятельности М. Митина он в конце 30-х годов почувствовал «локоть друга» . Более того, он считает, что Митин и его коллеги сделали большое дело, ибо благодаря им рука Лысенко, поднятая на генетику, «повисла в воздухе».
«В этом историческом аспекте при оценке роли философского руководства 1939 г. мы должны отдать должное его (Митина) позиции», - делает вывод Дубинин .
Почему придается такое значение роли философского руководства? Соответствует ли подобная оценка действительности или речь идет просто о попытке заново «переписать» историю?
Дело в том, что уничтожение генетики началось не в 1948 году на сессии ВАСХНИЛ - оно тогда завершилось. Началось оно за 9 лет до этого, в 1939 г., на так называемой 2-й дискуссии по генетике под эгидой философского журнала «Под знаменем марксизма». Дискуссии этой придавали особое значение, ибо она была созвана по указанию Сталина. Председательствовал на ней М. Митин.
Об атмосфере, которая господствовала на дискуссии, свидетельствует следующий факт. На одном из заседаний философ П. Юдин, занимавший тогда пост заведующего отделом пропаганды ЦК партии, обратился к знаменитому ученому-генетику А.Н. Серебровскому:
«Кто, с Вашей точки зрения, является носителем идеализма, проявлением идеализма в области генетики в СССР?»
Серебровский, как сказано в отчете редакции, затрудняется в ответе. Но Юдин не отпускает свою жертву, задавая во второй и в третий раз этот динамитообразный вопрос. А редакция резюмирует:
«Тов. Серебровскому чрезвычайно трудно было найти идеалиста в современной генетике, хотя для этого ему требовалось сделать совсем незначительное усилие и посмотреть... в зеркало» .
Митин в своем заключительном слове не прошел мимо «находки» своего друга Юдина, поддержал его и зло поиздевался над почтеннейшим ученым. Обращаясь к нему, он выговаривал как школьнику за то, что на вопрос Юдина
«... Вы не могли ничего ответить. Вы сказали, что у нас нет идеалистов. А ведь одной из черт идеализма... является отрыв теории от практики, который столь ярко проявляется в Вашей деятельности» .
Представить себе состояние этого человека нетрудно: ведь это был 1939 год и никто еще не знал, кончилась ли волна репрессий 1937-1938 годов, а «идеализм» - далеко не академическое, не безобидное обвинение...
Такова была общая обстановка на дискуссии, которую Дубинин пытается теперь изобразить как спасительную для генетики, а философское руководство во главе с Митиным и Юдиным как спасателей. Но правда на свете одна, и честь у человека - тоже одна. А правда в том, что над генетикой нависла смертельная опасность, и Дубинину это не затушевать.
Это четко видно из заключительного слова Митина - итогового документа дискуссии. Уже в первые минуты было брошено: общественный смысл борьбы в вопросах генетики состоит в том, что
«...идет борьба представителей передовой, революционной, новаторской в лучшем смысле этого слова науки против консервативных, догматических, устаревших концепций, против консервативного направления в науке, которое не желает считаться с достижениями практики, за которое цепляются и с которым вместе идут самые реакционные элементы в науке» .
Каждое слово - огонь, каждое слово – стреляет, клеймит, уничтожает.
Кого же? Уж не Лысенко ли считается здесь представителем учения, «за которое цепляются и с которым вместе идут самые реакционные элементы»?
Даже Дубинин не станет это утверждать. В столь мрачных красках, убийственных выражениях нарисован портрет генетиков. Так открыто агрессивно до тех пор не говорили. Возьмите первую дискуссию по генетике 1936 года. Она была довольно сдержанной, без таких откровенно подчеркнутых убийственных эпитетов. Да, эта, вторая дискуссия 1939 года была задумана для разгрома генетики, и приведенная «общественно-политическая» ее оценка Митиным предвещала огромную опасность. И так как Сталин никогда не отступал от своих злодейских замыслов, то есть все основания полагать: что-то очень важное помешало ему осуществить это. Мы постараемся ответить на вопрос, что именно, но пока обратим внимание на следующее.
Дубинин рассказывает, как, слушая на дискуссии одного из ораторов, заведующего отделом генетики харьковского института экспериментальной зоологии И.М. Полякова, который «уходил в дебри слов и оговорок», он, Дубинин, физически ощутил громаднейшую опасность, которая подстерегает генетику. Когда кончился перерыв, нервы не выдержали «и отчаяние потрясло меня до глубины моего существа» . Такие слова не могут не вызвать уважения. Но если только «дебри слов и оговорок» так потрясли легко ранимую душу ученого, то неясно, почему же в десятки раз более опасное для генетики поведение представителей ЦК - Юдина и Митина не только не вызвало подобного рода ощущения, но, наоборот, чуть ли не чувство благодарности? Перечитывая их речи сейчас, любой читатель физически ощущает какие-то злые, черные тучи, поистине зловещую опасность, которая уже ползла, подкрадывалась к генетике - любой читатель, но не Дубинин.
Странно, очень странно, если только не предположить самое верное, естественное объяснение: сознательное искажение истины.
Только один раз прорвало академика, когда он, приводя некоторые высказывания Митина, направленные против гена как основы генетики, заметил:
«Эти заявления будили тревогу о будущем генетики» .
Но оно буквально тонет в многочисленных оговорках и вывертах, о которых мы уже говорили. Да что стоит такое сетование по сравнению с тем, что тремя строками ниже Дубинин пишет: позиция философского руководства явилась преградой для монополизма Лысенко.
«Наша борьба за генетику получила в этой позиции М.Б. Митина и других философов серьезнейшую реальную поддержку» .
Не верится, что можно такое написать. Однако это факт.
Нет, философские руководители ничего не сделали для спасения генетики. Наоборот, каждое их слово, каждое действие указывало на большую опасность, которая тогда нависла над генетикой. Скажем прямо: видна связь между резкой критикой Н. Вавилова на дискуссии и его арестом буквально через несколько месяцев. Такие совпадения в то время случайными не бывали: решено было обезглавить генетику, и дискуссия 1939 года подготовила почву.
Что же дает основание так заключить? Характер критики Вавилова. Критиковались не научные основы его учения - все время искали и находили политический аспект для обвинений. Мы это видели уже в общем обзоре дискуссии, где сказано, что его речь была проникнута преклонением перед зарубежной наукой и нескрываемым высокомерием по адресу отечественной науки - обвинение, которое через несколько лет получит название «космополитизм» и станет достаточным, чтобы людей снимали с работы, сажали в тюрьму. Может быть, к Вавилову это обвинение впервые и было применено. Но что устроители придавали первостепенное значение политическим обвинениям Вавилова, а не научной против него аргументации - свидетельствует выступление того же Митина.
Он все время внушает: Вавилов забыл, что в генетике идет борьба прогрессивных и реакционных начал.
«Неужели существует одна сплошная линия в развитии генетики и в этой науке нет противоречий, нет борьбы? - спрашивает Митин - Неужели в генетике нет борьбы дарвинизма с антидарвинизмом, неужели в генетике нет материалистических и идеалистических тенденций, неужели нет борьбы метафизики и диалектики и т.д.?»
Это все тяжелые политические обвинения - утеря классового чутья, партийного, боевого отношения к философским противникам и т.п. И рядом все то же обвинение, что для выступления Вавилова характерно преклонение перед «толстыми сборниками» буржуазных ученых, «весьма солидных, напечатанных к тому же на хорошей американской бумаге».
«Простите, Н.И., за откровенность, - обращается Митин к Вавилову, - но когда мы слушали Вас, создавалось такое впечатление: не желаете Вы теоретически ссориться со многими из этих так называемых мировых авторитетов, с которыми, может быть, надо подраться, поссориться»
А как он издевается над Н. Вавиловым за его предисловие к вышедшей в 1935 году книге Менделя «Опыты над растительными гибридами»! Даже за то, что Вавилов цитирует одного автора, указывающего на генетику как на науку, дающую возможность предвидеть будущее человека, - то, что позже назовут «кодом», а в то время ученый называл «гороскопом». Митин зачитал это место, придрался к нему и, обращаясь к генетикам, сказал:
«Ваше глубочайшее заблуждение состоит в том, что вы преподносите в наших вузах такую гороскопическую "науку"».
Совершенно не имея представления о значении теории вероятностей в деле познания биологических процессов, Митин обрушивается на то же предисловие Вавилова за «похвалу гороскопу» и теории вероятностей:
«...что это такое: два туза, две двойки, две четверки и т.д. (примеры из теории вероятностей. - И.Я.) - как не настоящее гаданье, гороскоп! Ничего общего с наукой тут нет! Это безобразие, когда подобную дребедень пытаются выдавать за научную популяризацию или же за научные откровения!»
И эти невежественные слова были брошены Вавилову - человеку выдающемуся, признанному во всем мире авторитету. Не надо обладать особой проницательностью, чтобы понять: не посмели бы так разговаривать с таким человеком, если бы не задумано было то, что через четыре месяца, в начале 1940 года, и было осуществлено - арест, а затем гибель Н. И. Вавилова.
Судьба Вавилова - предвестник судьбы генетики. Дискуссия, которая была в 1948 году и привела к разгрому генетики, должна была, судя по всему, состояться в 1940 или в 1941 годах - после ареста Вавилова. И Сталин никогда бы не отступился от задуманного. Но достаточно посмотреть на только что поставленные даты, чтобы понять, почему зверский замысел был отложен на целых 6 или 7 лет: помешала война.
Сам Дубинин говорил о большой опасности, нависшей в 1939 году над генетикой, заявив при этом, что философское руководство - представители ЦК - отвели руку Лысенко, замахнувшуюся на нее. Мы видели, что это ложь, - они бы это не сделали, если бы даже могли. Спасла генетику историческая случайность - угроза, а затем реальная Вторая мировая война.
Но едва ли не наибольшего порицания заслуживает Н. Дубинин за его попытки бросить тень на деятельность таких мучеников - жертв Сталинского террора, как Н.И. Вавилов, А.С. Серебровский, Н.К. Кольцов. И, верный своей манере, он пытается сделать это как можно «тоньше». Он с похвалой отзывается о них как о своих учителях. Говорит о них как о выдающихся ученых. Одним словом, он прекрасно знает, что говорить нынче о Вавилове языком «лысенковских» времен - неприлично. И он относится к ним вполне уважительно. Но, вместе с тем, тонко, в подтексте - впрочем, вполне прозрачно вплетена мысль: и эти ученые сами во многом повинны, что генетику постигла такая участь. В эту точку он все время бьет. Это стало его лейтмотивом. Но это фальшивый мотив.
Начинает он с того, что у генетики была слабая отдача народному хозяйству, слабая связь с практикой. Он находит проникновенные слова, чтобы обелить при этом Сталина:
«Сам Сталин, - пишет Дубинин, - хотя он лично поддерживал Т.Д. Лысенко, вместе с тем был увлечен потоком общественного внимания к попыткам прямой связи науки и практики. В своей деятельности Т.Д. Лысенко использовал благородные чувства народного доверия к науке» .
Сталин просто поддался обаянию благородных народных чувств, он хотел как лучше...
С другой стороны, на фоне «общественного внимания к попыткам прямой связи науки и практики» генетики и их «возня» с мухами-дрозофилами явно проигрывают. Они не давали немедленных результатов по увеличению урожайности, не обещали немедленного увеличения надоя молока. И хотя, надо полагать, сам Дубинин далек от такого обывательского понимания проблемы, но вместе с тем он все время как бы говорит: были, были основания у руководителей партии и правительства считать генетику бесплодной...
И ни одного гневного слова, ни одного слова осуждения. А вместе с тем есть что сказать в адрес душителей генетики. Хотя бы то, что такой утилитарный, близорукий подход не достоин «гения». Именно на примере генетики видно, что вся стратегическая линия (сиюминутные результаты) была ошибочной, попросту глупой. Она принесла огромный вред, отбросила страну на десятки лет назад в научной области, которая выдвинулась вперед и как раз приносит огромные практические результаты. За это диктаторское вмешательство в науку, в область, в которой он ничего не смыслил, за бандитски учиненный разгром - вечный ему позор. А Дубинин говорит о его каком-то увлечении «потоком общественного внимания»...
Будучи под впечатлением обвинений в недостаточной связи с практикой, Н. Вавилов и А. Серебровский как-то взяли на себя обязательства, нереальность которых была очевидна. Дубинин не преминул использовать этот факт, да под таким углом зрения, что это не могло не бросить тень на самую генетику.
«Провал обещаний Н.И. Вавилова и А.С. Серебровского... серьезно подорвал веру в силу генетики» , - пишет он.
А ведь из того, что известно о Н. Вавилове и А. Серебровском, можно и без Дубинина понять, что факт этот не дискредитирует ни их, ни, тем более, генетику. Если Вавилов и Серебровский взвалили на свои плечи непосильную ношу обязательств, то только потому, что были поставлены в такие условия, когда это была единственная возможность противостоять нечеловеческому нажиму и спасти свое детище - генетику. Здесь не было и тени неправды или лицемерия - тому порука благородный и верный характер этих ученых. Но что они еще могли противопоставить хвастливым уверениям Лысенко? Только готовность работать день и ночь. А если и это не помогло, то вину несут те, кто вынуждали ученых так поступить. Дубинин же подает это в отрицательном для Вавилова и Серебровского свете.
Однако основной удар был направлен против Н. Кольцова. По мнению Дубинина, это самая подходящая иллюстрация того, что генетики дискредитировали свою науку, они, а не их гонители во многом виноваты сами. Он подробно излагает те места из книги Д.Л. Голикова «Крах вражеского подполья», в которых описывается смертный приговор, вынесенный Кольцову, и его последующее помилование с явным подтекстом: ну как осуждать тех, кто «после этого» не доверял ученому, а заодно и науке, которую он представлял. Дубинин бросает этим тень не только на Кольцова, но и на генетику, одним из создателей которой он был. А вместе с тем Дубинин по крайней мере должен был бы понять, что к самой генетике, к науке о наследственности это ровным счетом никакого отношения не имеет. Весь же контекст посвященных Кольцову страниц говорит об одном: ученый сам во многом дискредитировал генетику, и не удивительно, что ее постигла такая тяжелая участь. Это ли не смещение угла зрения, это ли не попытка направить читателя по ложному следу. Если бы предъявленные Кольцову обвинения ЧК были даже истинными, если б его не только не помиловали, но даже привели в исполнение вынесенный ему тяжелый и, как оказалось, несправедливый приговор - генетика от этого не могла стать менее истинной, как не стала ложной космогоническая теория Д. Бруно или теория кровообращения Гарвея оттого, что их создатели погибли на кострах инквизиции.
Книга такого опытного автора, как Н. Дубинин, - яркое свидетельство того, что любая попытка фальсифицировать события одного из самых трагических периодов в истории человечества обречена на провал. Софизмы, как и преступления, рано или поздно разоблачаются.
1991 г. И. Яхот
Текст вычитан Марией Десятовой и Татьяной Руженцевой