Реветь — это не выход. Витька понимал. Как побороть отчаяние, он не знал, поэтому на оставшиеся дни превратился в спокойного, тихого, безразличного и безэмоционального зомби.

— Я не пойму, почему она не хочет извиниться. Гордость? Возможно. Она — мать. Она — старше. Она имеет право, я согласен, в воспитательных целях повышать тон, ругать. Но она ведь была не права. Я не наркоман, — рассуждал Виктор, тащась и шаркая ногами по последнему этажу больничного корпуса.

Небо, на некоторое время прекратившее реветь дождём, выглядело как старая грязная тряпка, не выстиранная и пересушенная на солнце. На окнах дрожали от ветра дождевые капельки.

— Ты же ей сам давал повод усомниться в тебе, — предположила Инга.

— Ну прям там. Не все же, кто иногда пьет и курит, обязательно колются или нюхают! — с нотами недовольства в голосе возразил Витька. — А ты бы меня лучше поддержала, а то защищаешь её. Ты не на моей стороне уже?

— Я всегда на твоей стороне, — улыбнулась девушка, крепко, насколько могла, сжав его руку. — Ты же спросил «почему», вот я и пытаюсь понять, почему.

Витькиных губ коснулась ухмылка.

— Ага. Только я всё равно ничего не понимаю. Неделя уже прошла, как она в курсе, что я не виноват, но ни визита, ни звонка.

— Позвони ей сам. Не будет же мама, понимая свою неправоту, бурчать на тебя.

— Да это глупости. Я не стану, — замотал головой парень.

— Твоё право, — опустила усталый взгляд Инга.

— Осуждаешь? — Виктор, тоскливо задумавшись, незаметно намотал на палец прядь Ингиных волос, до сих пор не понимая, как они могут быть такими белыми.

— Нет, нисколечко. Я и сама не знаю, стала ли бы первой налаживать контакт.

— Ты бы стала! Я ж помню, как орал на тебя, но ты приходила всё равно, прощала всё и вся.

— Это ж ты, — бесхитростно и оживленно она посмотрела Витьке в глаза. — И злился ты тогда не оттого, что злой. Даже не оттого, что вредный. Просто потому, что тогда было плохо.

— Тогда было страшно, — сознался парень. — Было неизвестно, чего ждать. И родители ещё маслица в огонь подливали, и Лика… Вот скажи мне как девушка, какая может возникнуть причина, чтобы некогда было навестить своего парня, который в больнице лежит?!

Инга приостановилась, задумчиво уставившись на мальчишку. В пустынном коридоре обрисовалась нешуточная тишина.

— Не знаю, — сказала она наконец.

— Ну подумай. Ну какая была бы причина у тебя?!

— Послушай, у меня могла бы быть одна причина, у неё — другая. Нельзя же всех под одну гребёнку. Она сама тебе не объясняла?

Витька насупился, надул губы и грустно ответил:

— Говорит, у неё фобия…

— Ну вот. А ты дуешься, — Инга свободно вздохнула.

— Но я не верю в это! — повысив тон, Витька ясно ощутил, как внутри лопается нечто похожее на терпение, и стукнул кулаком о стену так, что у той отскочил кусочек штукатурки.

— Тихо-тихо, — перепугавшись неожиданного порыва, девочка робко взяла его за плечи. — Не кроши казенное имущество. Нельзя быть таким подозрительным.

Он почувствовал, как гнев неспешно, точно горячая вязкая смола, уползает из сердца, хотя тело всё ещё встряхивать лёгкая дрожь. Почему он стал таким нервным и неспокойным теперь? Лика ведь никогда не давала ему поводов для ревности. Да и друзья регулярно приходят, уверяя его, что всё замечательно. С чего столько злости и подозрений? Может, от тоски?.. От того, что не видел свою девушку почти месяц?!

— Я здесь слишком долго, — оправдываясь не то перед Ингой, не то перед самим собой, убито произнёс Витька.

— Да сколько ж тут тебе осталось? — отчаянно спросила она, присев на ступеньку, когда они подошли к лестничной клетке. — Сегодня же выписка.

— Сколько-сколько. Много, — тоскливо вздыхая, Виктор присел рядом. — Золушкин и Тим сказали, что дела мои бяка и ещё месяцок надо поторчать в больнице. Я всё думаю: сколько?! Сколько можно?! Я и представить не могу, как продержусь ещё хотя бы сутки, а они!.. Золушкин обещал, мол, на недельку домой передохнуть всё же отпустят, но что мне та неделька несчастная?!

Замолчав, он прочёл в глазах собеседницы сперва непонимание, переходящее в искреннее удивление, и потом, как венец всему, сочувствие, не наигранное, а самое обычное настоящее сочувствие.

— Почему ты мне не говорил? — чуть слышно произнесла Инга. Её голос странно дрожал.

— Я думал, обойдётся. — прохрипел обессиленно парень и уронил голову на колени. Он и сам не понимал, почему только теперь решил всё ей рассказать. Лишь недавно эти тяжёлые мысли отпустили Витьку, боль утихла, он, попсиховав пару минут, почти смирился с фактом, почти принял то, что маяться в этой тоске, терпя тошнотворные таблетки, капельницы и редкие визиты друзей с передачками, придётся ещё долго. А теперь, ни с сего вроде бы ни с того, чувства накатили с новой силой, заставляя парня в сотый раз уже осмысливать и осознавать, что значит провести в больнице ещё целый месяц! Дикая тоска вперемешку с давящей осенней погодой легла на его спину, придавив сердце, примяв душу, заставив крепко сжиматься внутренне, чтобы не взвыть от досады.

Он нехотя поднял тяжёлую голову и распахнул глаза.

— Ну вот так вот, — разведя руками, сказал он Инге.

Она, почти не реагируя на слова, закусила губу и судорожно вздохнула, безумно глядя на мальчишку.

— Витька, — с трудом выговорила девочка, едва удерживая в глазах капли слёз, и повторила ещё слабее. — Витька…

Ничего не понимая, он нахмурился.

— Инг, что случилось?

Она не ответила и вдруг уткнулась в его свитер, заревев. Виктор испуганно вздрогнул. Плач встряхивал её худенькое тело так отчаянно, что, казалось, это никогда не прекратится. Маленькая, как вселенское горе, свернувшееся в комочек, девочка нервно сжимала в тонких пальцах ткань Витькиного свитера и плакала, не могла остановиться, будто не зная, о чём. Просто сидела и плакала. Горячие слезы скатывались ручейками по её щекам и тонули в крупной шерстяной вязке. Глядя на всё это с оторопью и полным непониманием, Виктор сам невольно, точно независимо от себя, задрожал.

— Инга, ну что с тобой такое? — затараторил сумбурно и растерянно парень. — Что-то случилось?

Слова услышаны не были, и он ненавязчиво отнял её руки от лица. Всхлипывая и дрожа, Инга спешно растёрла слёзы.

— Витька, а я… я ведь думала, что ты сегодня уйдёшь и мы больше не увидимся никогда, — она зажмурилась. — Я ведь была готова к этому. К тому, что мы гуляем вот так без дела, возможно, в последний раз. Я сказала себе, что плакать не буду. А теперь ты говоришь, что вернёшься. И я таки реву. Только уже от радости, кажется. Ты меня прости, для тебя ведь это горе, а я вот так по-свински радуюсь. Витька, прости. Я ничего не могу с собой поделать. Просто я бы по тебе скучала.

Ничего не говоря в ответ, Виктор протёр напряжённые глаза и почувствовал, как по спине бегут острые мурашки.

Ему почему-то стало страшно. Торопливо, почти не владея собственным языком, он попытался что-то сказать, но запнулся. Дрожащими руками парень аккуратно обнял её.

— Дурочка, — прошептал он на ухо тихо-тихо, когда трепет в горле прекратился, и спокойно выдохнул. — Успокаивайся, и чтоб больше я этих глупостей не слышал.

Думаешь, я бы по тебе не скучал? Кстати, я собирался в мае тебя на день рождения пригласить… А забывать вовсе и не думал. Скажешь тоже — «никогда не увидимся». Да пусть хоть через секунду меня выпишут, мы всё равно встретимся. За этими стенами мир не кончается.

— Ты не обижаешься? — с надеждой спросила она.

— Как ты можешь такое говорить? Конечно же, нет.

Витя сидел на ступенях, накинув капюшон, чтобы защититься от осенних сквозняков, залетавших в щели. Аккуратно, как фарфоровое изделие, обнимал Ингу, которая всё ещё сопела, пытаясь унять плач. Седьмой этаж горел серым невзрачным светом, падавшим в высокие окна. На улице в водосточной трубе уныло завывал ветер. Мальчишка понимал, что вряд ли когда-нибудь забудет этот день. В жизни бывают такие моменты, которые никогда не выскочат из головы, воспоминание о которых прочно засядет в памяти ясной картинкой и будет приходить даже во снах. Он никогда не забудет весь этот месяц в больнице, тоскливый и тягучий с одной стороны, но какой необычный с другой. Как удивительно, что, мечтая о выписке, он реже всего думал об Инге и о том, какое место в его жизни она занимает. Непонятная, невзрачная, отстраненная, смелая такая, но при этом ранимая и хрупкая… Смог бы Витька выкинуть её вместе со всеми больничными воспоминаниями как что-то ненужное? Ведь он хотел! Смог бы вернуться к привычной жизни и ни разу не прийти, не заглянуть в отделение, чтобы проведать ставшего таким близким ему человечка? Смог бы выдрать из памяти вместе с плохим и всё хорошее?

Почему в стремлении забыть у него и в мыслях не было рассуждать, кто он для неё. Как слепой, мальчишка не понимал или просто не хотел понимать, что одинокий, добрый, скромный ребёнок в нём, в аморальном хулигане, углядел единственного друга. Что теперь Инга всхлипывает, прижавшись к нему, и не может успокоиться, потому как боялась, скрывая волнение ото всех, что они вместе последние часы.

Витя всё ещё ощущал неясный страх, думая о том, насколько девочка к нему, к бесстыжему оболтусу, который хотел забыть её, привязалась. Как же она умудрилась схоронить все чувства далеко внутри, чтобы выглядеть такой спокойной и весёлой, чтобы делать вид, будто всё отлично, и только узнав, что он ещё вернётся, не выдержать и так по-детски разреветься, дав волю эмоциям!

— Инг, — мягким голосом обратившись, Витька пощекотал девушку, стараясь разрядить обстановку. — Следи-ка за моей рукой.

Она, лихорадочно дыша, устремила лазурный взгляд следом за его легкими движениями. Не спеша Виктор отводил дрожащую слегка руку всё выше и выше, пока не остановил её, указывая ладонью на старую маленькую деревянную дверь, ведущую на крышу. Замка на ней не было. Впрочем, наверное, среди больных не было и желающих лезть на кровлю. Но… Эти стены просто не знали Витькиного характера.

— Поднимайся. Пойдём-ка проветримся! — с энтузиазмом сказал он, помогая девушке подняться, и они зашагали по служебным ступеням наверх.

Дверь открылась без особых усилий, и слабый осенний ветер взъерошил волосы. Выложенная шифером подмокшая крыша пахла плесенью, сыростью и прошлогодними сгнившими листьями. Витька аккуратно, чтобы не спланировать, взялся за высокую металлическую антенну и довольно огляделся, вдыхая воздух полной грудью.

Как свечки, ярко-желтыми кронами горели тополя.

Внизу дворник уныло сволакивал старую пожухлую траву в свою тачку. От города, раскинувшегося точно под ногами ребят, подымался шум и дребезжание машин, стук и гвалт строек. Всё сливалось с ветром и превращалось в монолитный гул.

Разбрызганное слабое солнце отражалось в мелких лужицах, оставленных дождями. На дымоходе чирикали взъерошенные воробьи.

Витьке казалось, что над головой появляется незримая корона. Домишки, людишки — всё это теперь было где-то далеко внизу, точно в его власти. Точно он царевич, наследник престола, а этот город — ЕГО город.

Инга таких чувств, похоже, не разделяла. Она смотрела на всё отнюдь не властно, а с любовью и какой-то присущей только ей нежностью. Ветерок бережно трепал её одежду, волосы, ненавязчиво сушил оставшиеся на лице капли слёз.

— Ну всё, успокоилась, дурашка? — улыбаясь во все тридцать два зуба, поинтересовался Витя. Свежий воздух и величавый пейзаж предавали ему волшебную бодрость, и парню хотелось передать часть этой жизнерадостности Инге. Витька по-отцовски приподнял ей воротник кофты, чтобы было теплее.

— Бледная ты. Пойдём в отделение, а то Тимофей хватится. Да и за мной с минуты на минуту приедут.

Не дожидаясь ответа, мальчишка взял её за руку.

— Вот побуду дома недельку и снова сюда. Опять будем давиться кашей, смотреть с Тамарой по телеку её сериалы, гулять по ночам без спросу, открывать окна во время грозы. По-моему, здорово.

— Ну зачем ты это говоришь? — грустно приподняв брови, спросила Инга. — Чтобы меня успокоить? Да я уже спокойна. Не обманывай ни себя, ни меня, я же понимаю, что на самом деле ты б сюда ни за что не вернулся.

Ребята подошли к дверям лифта, и Виктор, нажав кнопку, деловито облокотился о стену.

— Послушай, ведь много хорошего было, согласись. Я думаю, мы повторим подвиги и скрасим будни.

Инга улыбнулась, и от этого Витя засиял, как бриллиантик, пропуская её в подоспевший лифт.

На родном этаже в холле рамы были плотно заклеены поролоном, отчего вместе со сквозняками они не пропускали и свежий воздух, создавая мрачное настроение безысходности и тоски. Виктора радовало только то, что он сегодня же отсюда уедет, пусть и ненадолго.

Парень подошёл к окну. Каждая трещина, каждая выщербина, каждый отслоившийся кусок краски на подоконнике были ему знакомы. На этом окне они с Ингой провели десятки ночей, корча рожицы луне, кидаясь всяким мелким хламом в лужи, наблюдая за движением на светящихся дорогах города. Он теперь и представить толком не мог, как дома обойдётся без традиционной полуночной посиделки.

Нет, уехать хочется, но, с другой стороны, что-то держит.

Инга скромно стояла у противоположной стены, наблюдая за другом. Он отбил пальцами чечётку по подоконнику и вдруг понял, что что-то не так. Странным был взгляд девушки, зафиксированный и шальной, даже сумасшедший немного.

Проведя по воздуху рукой, точно норовя зацепиться за что-нибудь, она закрыла глаза и медленно сползла по стенке.

Витька с полсекунды простоял молча как вкопанный.

Невидимая сила страха едва не сбила с ног его самого.

Парень в смятении выругался и гаркнул в приоткрытые двери отделения.

— Тимофей Тимофеич!

И робко, неуверенно опустился на пол рядом с Ингой.

Потоки мыслей расщепились на сотни маленьких частей и раскрошили разум. Всё вокруг превратилось в мутные пятна, кроме него и лежащей без сознания девушки. Мальчишка осторожно, боясь совершить лишнее движение, взял её руку. Пульс был. Парень попытался вздохнуть, но ничего не вышло. Состояние приближалось к истерическому. Ему было страшно. В душе у Витьки всё сжалось. Он никогда не видел её такой: неподвижной, точно неживой, бледной.

С испуганным лицом, полыхая огнём возмущения, в холл вылетел Тимофей. За ним Тамара Ивановна.

— Что? — рявкнул Тим-Тим с присущей его голосу звонкой грубостью. Но уразумев, что произошло, сменил интонацию. — Тамар, привези каталку.

Врач виртуозно извлёк из кармана пузырёк нашатырного спирта.

— Инга, э-эй, давай просыпайся, дорогая, — его голос вдруг зазвучал непривычно тепло. — Ну давай же, Ингилейв.

Девочка дрогнула от резкого запаха и приоткрыла глаза. Витька истерически выдохнул. Ему показалось, что ничего страшнее в жизни он ещё не испытывал. Инга обвела их с Тимофеем слегка окосевшим взглядом.

— Я что же это? В обморок хлопнулась, да?.. — проговорила она, смущённо зажмурившись.

— Шутит она, — с укором, даже с некоторой обидой ответил Витька. И, сам не понимая, что делает, устало свалился на колени и обнял девушку. Крепко, но осторожно, точно боясь сломать. Он так привык к ней, что в последнее время почти перестал замечать, насколько Инга худенькая и хрупкая. Насколько маленькая… Маленькая. И такая испуганная сейчас. Парень нежно коснулся щекой её груди. Его руки без труда обхватили её тонкое тело. Он стиснул зубы. Он дрожал.

— Вить, — Инга испуганно на него посмотрела. — Не волнуйся. Не из-за этого.

Виктор и не подумал шевелиться, всё ещё обнимая её. Девочка была само тепло, тепло, наполненное невероятной добротой, взволнованностью и робостью.

Тим-Тим отвесил парню лёгкий подзатыльник.

— Что ты тут устроил? Давай поднимайся, ты на неё плохо влияешь.

Витя отошёл, точнее, почти отполз в сторону. Доктор помог Инге подняться и аккуратно усадил её в каталку.

— Тома, отвези её в палату. Пусть поспит. Я сейчас подойду. — Тим-Тим перевёл взгляд на Витю. — Чего ты такой перепуганный? Бывает. С моё б поработал, не такого бы насмотрелся.

Витька машинально кивнул, пропуская занудства Тимофея мимо ушей. Он подмигнул Инге на прощание, стараясь хоть как-то изобразить оптимизм и бодрость, чтобы она улыбнулась. Девушка попыталась. Витя в ответ тоже. Он не понимал, что творится в его голове. Глупые, дурацкие, крамольные мысли роились в сознании. Он хотел отогнать их, но не мог. Инга была едва живой и слабой. В этот момент следовало думать о чем угодно, но не о том, о чем думал он.

Не получалось. Почему-то именно в этот момент слабенькая девочка, которую он знает почти месяц, вдруг показалась необычно красивой, ненормально, бесовски красивой и пугающе очаровательно-милой.

Потрясения закончились… Виктор открыл окно, невзирая на запреты. С характерным звуком треснул поролон, и в холл с ведьмовским воем ворвались сквозняки. Он подставил уставшее лицо ветру, и тот безжалостно швырнул в него горсть мелких колючих дождевых капель. На город нападала новая грозовая волна. Издали по серому небу катился гром. Витька протёр глаза.

— Ёлки зелёные!.. — проскрипел он тихо самому себе и устало повалился на подоконник. В уши осенним гимном залетел шелест опадающей листвы и где-то вдалеке, как фон, гул городских проспектов. Парень подпёр голову, глупо, не мигая, уставившись на соседние многоэтажки, и стал нервозно грызть ногти. Его волновал вопрос: когда, когда они её вылечат?! Непонятно, зачем эти ежедневные капельницы, переливания крови. Девочка всё равно с каждым днём точно тает, как ледяная скульптура, становится всё слабее и тоньше. Что стоит докторам убить какой-то там вирус? Они ведь и не такое умеют… Почему же тогда не помогут Инге? Долго ли ещё собираются цеплять к ней эти трубочки, проводочки? Вливать гадость всякую, кровь брать. Когда уже наконец возьмут и выпишут их обоих, его и Ингу?! Навсегда.

Вряд ли бы они потом часто виделись. Инга — девушка слишком хорошо воспитанная, она не стала бы шастать с его компанией по ночным клубам. Но Витьке хотелось верить, что он обязательно заглядывал бы к ней хотя бы разок в неделю. В пятницу, к примеру, после уроков. Сидели бы, пили чай, болтали о всяких мелочах. Мальчишка понимал, что ни с кем другим он не сможет говорить так, как с ней: интересно, открыто, без глупостей. Он может сказать ей многое из того, чего бы никому не сказал. Она не станет смеяться и подкалывать, называть лошарой, всегда внимательно выслушает и даст на самом деле правильный совет, а не отмажется дежурным «всё будет хорошо».

Витя слегка прикрыл окно: дождь разошелся, и капли забарабанили по стеклу, как бешеные. Шмыгнув носом, парень вздохнул и присел на корточки. Шум ливня каким-то дивным эхом отражался в пустынном коридоре, запахло сыростью и гнилыми листьями. Бедный мальчишка, не зная, что ещё думать, устав нервничать и переживать, закрыл глаза. Барабанная дробь дождя за окном, казалось, от этого только усилилась.

Он вдруг сквозь грусть почувствовал неясную, бог весть откуда взявшуюся радость. Дело было в дожде. Он уже слышал шорох точно такого же ливня, завывание точно такого же ветра, точно такой же запах свежести из полураскрытого окна. Он слышал это раньше. Той ночью, когда, разрезав грозовые тучи, на небо вышла серебряная луна.

Ясной картиной эта луна встала перед закрытым глазами Витьки, как настоящая, будто он снова вернулся в ту ночь. Симфония дождя, звучавшая тогда, теперь волшебным образом напомнила Витьке все те необычные, таинственные эмоции. И то, как они с Ингой ловили первые дождевые капельки, и то, как прятались от уборщицы, как нашли её ключи и как открыли склад, построив там домик… Дождь.

Как волшебно приятно было его слушать, припоминая, как было по-детски весело тем вечером, как беззаботно они валяли дурака, не страшась намокнуть или попасться Тим-Тиму. Виктор боялся пошевелиться, чтобы нечаянно не скинуть нежное прикосновение светлых воспоминаний, чтобы не вернуться раньше времени в настоящий жутковатый и грустный серый день. Он жмурил глаза всё крепче и крепче, понимая, что фантом прошлого неумолимо убегает из воображения. Смутные строки припоминались ему из детства, такие горькие, но тихие, что мальчишка сам почти не ощутил, как начал проговаривать их вслух, не чувствуя на губах невесомых слов.

По шахте с гулом проехал лифт. Виктор нехотя поднялся и оглядел холл. Хорошо, что рядом никого не оказалось, а то что бы люди могли подумать? И впрямь, зачем он сидел, как дурак, с закрытыми глазами и лепетал что-то себе под нос, слушая стихийные буйства?.. Так только Аркаша перед учителями позировал, читая стихотворения на конкурсах юных дарований.

Это ненормально. Витя почувствовал какие-то странные перемены в себе и прислонил разгорячённый лоб к холодному стеклу. Он и сам теперь едва отличался от ненавистного ботаника, но, что странно, ничуть не был огорчён этим. Виктор случайно услышал в дожде что-то родное и вдруг вспомнил четверостишие. Не для того, чтобы отметку хорошую получить, и уж точно не для того, чтобы учительница литературы сказала, какой он хороший мальчик и как тонко чувствует природу. Он не выпендривался и не обманывал никого. А перед кем было задаваться? Он и сам-то вряд ли понимал, откуда на ум приплыли эти строчки. Они не казались ему наигранными, надуманными, неискренними. Он видел в них только то, что чувствовал.

Как же учителя хвалили заучек и любимчиков за то, что они громко и «выразительно» рассказывали стихи. А ведь выразительности в них не было ни капли, только пафос и наигранно печальный взгляд. Им за это ставили хорошие оценки. Они рассказывали и выступали по сути ради оценок и никогда даже не задумывались, что чувствовал автор, когда писал. Сколько боли могло быть в его сердце, чтобы выдать такие рифмы. И от Витькиного сознания поэзия всегда отскакивала как горох от стенки. Но не он был в этом виноват. Откуда счастливому ребёнку знать, что такое настоящие переживания? Не мелочи вроде «ах, она меня любит, а он меня бросил, а в чём же пойти на дискотеку», а настоящие взрослые боль и волнение. Витька жил беззаботно, он даже не представлял, что боли на земле больше, чем блажи, а попав в больницу, вдруг задумался об этом. У него болело сердце за Ингу, и весь мир виделся в другой плоскости.

А фраза эта «в безысходность рвётся грусть» почему-то нагоняла мысли о том свете и о смерти. Парню стало дурно, а на глаза навернулись мелкие капли слёз.

Виктор жалел, что рядом нет Инги. Она бы объяснила, что с ним творится. Она всегда всё могла объяснить. А ещё… она много читала. Но что интересно, обычно только про себя, а вслух — редко. И тихо. «Не выразительно» — как прокомментировали бы многие. Но ей всегда хотелось верить почему-то. Чего стоили хотя бы её: «…Нет больше сил в запасе у него быть выше всех, лишь кроме Бога самого…»

Как точно это было сказано тогда, во время лилового тихого заката. А он, Витька, не вслушался даже, сказал: «Выпендрёж». Сегодня и про него самого можно было бы так сказать… Парню сделалось тоскливо и грустно.

— Вить, а чего это ты тут сидишь?!

Парень резко обернулся на голос: открыв двери в холл, из отделения выглядывала Тамара.

— А чё, нельзя?

— Да можно, — медсестра обиженно поджала нижнюю губу. — Но там вообще-то в палате тебя родители уже полчаса ждут. Я-то думала, ты на процедурах, а ты медитируешь тут.

— А-а-а… Родители? — Виктор ленивыми шагами потащился в отделение. — Как там Инга?

— Спит, сейчас это необходимо, — отозвалась Тамара. — Интересно, что там у вас произошло? Не с бухты-барахты ведь ребёнок сознание потерял.

— Это её личное, — не стал парень пояснять, из-за чего девушка была взволнована.

— Ну, личное не личное, а волноваться ей нельзя было. С такими-то эритроцитами, — поучительным тоном сказала женщина.

— Да там такое дело… — Виктор отмахнулся. — Слушайте, вы её выписывать собираетесь вообще?

— Собираемся, — односложно сказала Тамара Ивановна.

Витька почти подошёл к своей палате и через приоткрытую дверь услышал мамин голос. «Я ему говорила всегда, что там дураки не нужны и что если он хочет поехать в США, то должен учиться», — лепетала женщина. Несмотря на то что Витька всю прошлую неделю яро репетировал, как будет на неё дуться, улыбка настырно, не слушаясь приказа, лезла на лицо. От звука такого родного и самого любимого голоса отступило даже упрямство. Витька постучал себя по голове и, позволив радости официально обосноваться на физиономии, на носочках подобрался вплотную к двери.

— Я ему всегда повторяла, — продолжала воодушевлённо рассказывать мама, — я говорила, что туда едут умы!

— А живут там, выходит, тупы! — резко распахнув двери, крикнул Виктор.

В палате, разом замолчав, перед ним предстали довольный папик и лучезарно улыбающаяся мама. Парню даже страшно стало от их всеобщей весёлости. Неужели это из-за него одного столько радости на лицах этих людей?

— Ой, оболтус! Сам ты тупы! — мать вскочила с места, кинувшись заботливо поправлять ему капюшон пайты. Хотя и выглядело это как сюсюканье, Витька не сопротивлялся.

— Ведь мама дело говорит, — добавил со знанием дела Александр Игоревич. — Поезжал бы учиться за границу. Там такие перспективы.

— Да кто ж против? — улыбаясь, Витя технично выбрался из маминых чрезмерно радетельных рук. — А с чего это вы вдруг сейчас так резко решили зафутболить меня в Штаты?

— Ой, Витюша! — Вера Олеговна чуть не сгорала от радости и ликования. — Ты не представляешь, кто к нам приехал! Тётя Катя из Америки со своим мужем и малышом! Ты наконец увидишь своего двоюродного братика. Этот Стив такой лапушка! А заодно поговоришь с тётей насчёт визы.

— Поговорю, но сначала… — загадочно начал парень, заставив семейство замереть. — Сначала… Сначала, мама, я хочу просто нормально поесть!!!