— А ты молодец. Я не ожидал, — Тим-Тим сидел вместе с Витькой за столиком и уплетал полдник. Все остальные ещё скучали по палатам — в тихий час никто не имел права нарушать больничный режим. Кроме Витьки. Его почему-то все перестали поучать и контролировать, будто он повзрослел и поумнел за эту несчастную неделю. Парень мог шастать допоздна, не спать после обеда, без разрешения выходить гулять на улицу. Даже Шпала — самый древний обитатель отделения — и то завидовал такому расположению персонала к Витьке.

— Да ладно. И вы тоже ещё, — Витя немного смутился, отведя глаза от Тим-Тима. — Инга, как вернулась к нам в отделение, так всё время «спасибо, спасибо». Мне аж не по себе.

— Ну так есть за что благодарить. Она отлично себя чувствует. Почти здорова, — Тимофей, что бывало крайне редко, улыбнулся.

— Почти, — с грустью повторил Витя и отхлебнул из стакана. — Как думаете, ей на улицу можно? Погода ведь шикарная.

— Да, погода отнюдь не зимняя, — согласился Тим-Тим, посмотрев в окно. — Я думаю, можно. Вот тихий час закончится, и отправляйтесь. Только ненадолго.

Вернувшись из изолятора, Инга выглядела необычно. То, что она постоянно благодарила Витю, — ещё пустяки. Другое дело, ему порой казалось, девушка всё же немного тронулась умом. Она, бывало, подолгу смотрела в одну точку, а потом вдруг ни с сего ни с того начинала улыбаться, не кому-нибудь, а просто так, сама себе. Хотя когда Виктор начинал с ней говорить, девчонка отвечала вполне адекватно, и он толком не мог уяснить, что же не так.

— Гулять пойдём? Тимофеич разрешил, — парень привычно остановился в дверях, глядя на Ингу, которая сидела на кровати, поджав колени, и читала какую-то книгу.

— Правда разрешил? — подняв большие глаза, девушка чудаковато улыбнулась.

— Правда, — кивнул Витя и, войдя в палату, подал ей свитер. — Одевайся. Там не холодно, но и не лето всё же.

Инга спешно натянула вязаный чёрно-белый свитерок, кое-как завязала шнурки и, довольная, как ребёнок, которому Дед Мороз вручает долгожданный подарок, вскочила на ноги.

— Пойдём!

Виктор умиротворённо расплылся в улыбке. Покинув пасмурное здание больницы, ребята пересекли залитый солнцем двор и подошли к ржавому проволочному забору. В старых, ещё не просохших лужах отражался солнечный лимон. А за оградой, всего в нескольких метрах, бликами сверкала маленькая речушка, через которую был перекинут короткий самодельный мост.

Витя осторожно подвинул одну из железяк, и в заборе образовалась довольно крупная дырка.

— И откуда ты все ходы знаешь? — удивилась Инга, протискиваясь на «волю».

— Ха, я такой! Я давно обдумывал план бегства отсюда, — гордо ответил мальчишка и ринулся в дыру следом. Но чуть не застрял. — Кажись, разжирел я на домашних харчах!

Парень наконец, пыхтя и возмущаясь, пролез в дырку.

Большое, серое и несуразное здание осталось позади. Перед ребятами лежал ковёр из высокой засохшей травы, речка, одно низенькое деревце, похожее на чахлую ёлочку с ободранным стволом, и узенький мостик. Кто его мастерил, оставалось только догадываться: хлипкий, из нескольких металлических брусочков, застеленных досками, с ржавыми перилами, он напоминал запчасть из конструктора «Юный техник».

Витька с Ингой дошли до середины моста и сели на край, свесив ноги. До воды, звонко дребезжащей о камни, оставалось всего-то чуть больше полуметра. Девчоночка вновь загадочно улыбнулась, скованным, не шевелящимся взглядом уставившись куда-то прямо. Опять Витьку это напугало. Она и впрямь стала немного другой, не только поведением, но даже внешне: начала подкрашивать глаза и заплетать волшебные белые волосы. Всё это было отнюдь не плохо, но Витьку немного настораживало.

— Инг, что с тобой творится последнее время? Какая-то ты не такая, — сказал он как бы невзначай, бросив в реку крошечный камушек.

— Так заметно? — не оборачиваясь, спросила она.

— В общем-то да.

— Просто… Кое-что поняла. Вот и всё, — сбивчиво объяснила Инга и тоже отправила в речку камень.

— И что же ты поняла?

Девушка повернулась к Витьке.

— Прости, тебе я пока этого сказать не могу, — она виновато приподняла брови.

— Экие тайны! — в шутку возмутился парень. — Ну ладно-ладно. А позже скажешь?

— Возможно.

Витя потянулся и откинулся на спину, развалившись поперёк моста буквой Х.

— Вот так всегда, — сказал он, щурясь от слепящего глаза солнца. — Пытать тебя жалко, а ждать добровольного признания неохота.

Инга склонилась над мальчишкой.

— Ишь ты. Шутишь, а у самого-то в глазах тоска. Думаешь, я не вижу? У тебя ведь тоже что-то случилось.

Он, кряхтя, как старый дед, поднялся на ноги и помог встать девочке.

— Ну, может, и случилось, — парень нахмурился, держась за поручень моста. — От меня, между прочим, девушка ушла. Да ещё и к моему лучшему другу. Как в дурацком кино, блин.

Виктор шаткой безразличной походкой поплёлся по мостику на другой берег. Кругом на пожухлой траве, как мозаики, валялись скрюченные опавшие листья, старые бумажки и прилетевшие из дальних краёв пакеты. Инга спешно догнала его, обхватив невесомыми руками.

— Вить, — обратилась она почти неслышно. — Может, это просто случайность, ошибка? Знаешь, как бывает: тебя нет, ей одиноко, а тут появляется друг — заботливый, весёлый и ей кажется, что она влюблена в него. А на самом деле просто тоскует по тебе.

Витя приостановился у старого бетонного забора, разрисованного жёлто-ржавым граффити.

— Нет, маленькая, если б так, то они бы вели себя иначе, — сказал он. — Не думаю, что все чувства были правдой. С её стороны чистая симуляция, она не любила, а играла роль влюблённой. Да и я, наверное, испытывал скорее просто страсть и тоже играл роль. А что делают, когда актёр выходит из строя? — спросил Виктор, посмотрев на недоумевающую Ингу, и продолжил не дожидаясь ответа: — Заменяют его, что и было сделано… Я почему-то не жалею теперь о случившемся. Хорошо, что это произошло сейчас, а не потом. Всё равно в нашем возрасте всё не так серьёзно, правда?

— Вообще-то я так не считаю, — Инга слабо улыбнулась, всё ещё прижимаясь к мальчишке. — Думаешь, сорокалетний мужчина любит сильнее, чем ты?

— Нет, — засмеялся Витька. — Уж я-то могу полюбить так, что мало не покажется!

Парень вгляделся вдаль, где изрисованный забор заканчивался и открывалась широкая тропа, ведущая к частному сектору.

— Пойдём туда. Всё равно уже вышли за территорию, одинаково влетит.

Инга кивнула, и ребята взялись за руки. В верхушках голых деревьев скандалили голуби. Солнце швырялось лучами в речку, заставляя её светиться золотыми бликами. Небо прохладно-синее простиралось над головами, чистое, как горная вода, и только над крышей больницы, оставшейся далеко позади, висела маленькая плотная тучка.

Витя с Ингой свернули на узенькую пыльную улочку, вдоль которой теснились маленькие частные дома, окружённые нагими деревцами. Всё кругом притаилось в ожидании зимних холодов. У обшарпанных зелёных ворот, ёжась, беседовали старушки, рядом в классики прыгала разгорячённая ребятня, визжа и крича в попытке отнять друг у дружки камушек. Из-под калитки в щель большими чёрными глазами смотрел лохматый пёс.

Солнце медленно уползало за горизонт, оставляя на небе прохладный, металлически-серый узор, разбитый несколькими сиреневыми солнечными полосками. Улочка убегала в горку, в самую-самую высь. Навстречу шли школьники: мальчишки и девчонки с громадными рюкзаками за спиной. Шутя и болтая без умолку, следом брели старшеклассники. Что-то громко кричали, дёргали друг друга за куртки, стягивали шапки и снова смеялись…

Витька крепко сжимал Ингину ручонку и шёл-шёл-шёл вперёд, как чужеземец, как прилетевший с другой планеты.

Они с Ингой ничем не отличались от тех подростков: одетые обыкновенно — в свитерки и джинсы, причёсанные и умытые. Но в то же время ощущали незримую пропасть, разделяющую их.

Шли они не спеша и тоже, как обычные дети, о чём-то болтали, улыбались и шутили, но как-то иначе, не так.

Что-то не то читалось в глазах, какая-то глубина, сознательность и душевность людей, познавших настоящие страх, боль и обиду. Какой-то прозрачный отпечаток печали на сердцах, какая-то отстранённость, точно они пришли в этот мир смотреть на жизнь со стороны, как фильм.

У высокого клёна дорога обрывалась, и вниз сбегала жёлтая щебёнчатая тропинка, ведущая к старенькому школьному стадиону. Мальчишки, забрызганные грязью от непросохших гигантских луж, уныло гоняли мячик под темнеющим небом-кляксой. У низенького заборчика толпились молодые мамочки с колясками, а за старым зданием школы, в лесопосадке, едва-едва от слабого ветра покачивались могучие деревья, покрытые сизой зимней дымкой.

Виктор спустился по дорожке чуть ниже и, разворошив охапку скрюченных сухих листьев, сел с краю на бетонную лестницу.

— Представь, — сказал он сдавленно. — Я не хочу назад в ту, былую жизнь. Друзья там больше не ждут, учителя в школе только радуются, что я им не надоедаю. Не хочу. Здесь и сейчас так спокойно. А там? Через полгода окончим школу, дальше — никто не знает, что будет. Это как если сравнивать жизнь с дорогой, то мы едем ночью, и фары освещают только десять метров впереди, а что за ними — обрыв или резкий поворот, мы не знаем. Но всё равно едем почему-то.

— Не будет у тебя никакого обрыва, — Инга села рядышком. — Окончишь школу и станешь тем, кем хочешь.

— А кем я хочу? — убито спросил он.

— А кем ты хочешь? — подхватила девушка. — Просто вспомни, о чём мечтал. Даже если глупость, всё равно вспомни. Может, космонавтом?

Виктор поднял глаза к небу. Там кружили поздние птицы и неспешно плыли ободранные серые тучки. До слуха долетала музыка — в школе репетировал вечерний хор. Они сидели вдвоём, прижавшись друг к дружке, на большом, пустом, сыром стадионе и говорили о… жизни. Навстречу, гонимые ветром, катились листья, бумажки, фантики от конфет, вырванные из дневника странички, сложенные в самолётик листочки в клетку.

— Я это… летать хотел, — сказал Витя мечтательно, поймав один из них. — На истребителе, на «Миге». Когда-то дед водил меня к своему другу, а у того сын был лётчиком, и дома у них были модельки самолётов. Такие красивые. Мне больше всех тогда понравился «Миг». Подсознательно я и до сих пор не исключал этого, но…

— В лётное нужна физика, а ты в ней разбираешься неплохо, — улыбнулась девочка. — Пару месяцев усиленной работы, и ты сдашь. Выпишешься скоро, начнёшь правильно питаться, пить-курить больше не будешь. Здоровье поправишь — и всё получится. Поступишь. Ты ж такой!

— Да ты что, это ж детская мечта, — расхохотался парень.

— А ты взрослый такой уже?

— Нет, — подумав, ответил Виктор и, перестав смеяться, посмотрел в небо. — Летать на границе и стеречь ваши сны… Инга, никто бы, кроме тебя, до этого не додумался, никто бы мне не посоветовал летать. Все говорили: юристом, экономистом, финансистом, а летать… А я ведь хочу, — он подвинулся ближе к подруге и аккуратно обнял её. Эти заоблачные мысли были самой настоящей реальностью. Он понимал, что всё сможет, если захочет, потому что он сильный. Он никогда не был тупым пьяницей и кутилой, он просто изображал такого, потому что кто-то решил, что это круто, потому что считалось, что быть таким модно. А среди кого считалось? Инга показала другой мир, она указала выход за рамки этого сумасшедшего спектакля и помогла понять, что наши слова и поступки — это не сценарий. Они живые, естественные, настоящие.

— Ты мой лучший друг, — Витя склонил голову на плечо девушки.

— Ты тоже, Вить, — она легонько погладила его по спине.

— О Боже… Лётчиком, — с безумной улыбкой глядя на темнеющий небесный свод, произнёс Виктор. — Лётчиком, — и он вдруг весело расхохотался со слезами на глазах. — Инга, представь: я и самолёт! В небе!

Она шало улыбнулась.

— Давай команду к взлёту, а то, если опоздаем, диспетчер Тим-Тим не даст разрешения на посадку…

По поводу ухода за территорию больницы ни Тим-Тим, ни Тамара Ивановна ничего не сказали, хотя, когда ребята появились на пороге, медсестра покачала головой, слегка грозя Виктору пальцем. Но преступники всё же остались безнаказанными, и хотя это было замечательно, ребята больше в такие далекие круизы не ходили. Во-первых, ухудшалась погода. Зима наконец вспомнила, что должна пригнать с севера холода и отправить яркое солнышко на заслуженный отдых за тучки. Целыми днями от одичавшего ветра, чуть не ломаясь, скрипели деревья, по серому двору больницы летали листья, ветки то и дело врезаясь в стёкла.

На улице постоянно что-то грюкало, падало, шуршало. Подлый холод хитро пробирался за пазуху, и гулять, даже одетому в сто одёжек, не хотелось. Инга была болезненная, усталая и вдобавок ещё худая, как соломинка. Вязаная кофта выглядела на ней, как плащ, а кроссовки, на самом деле маленькие, смотрелись как громадные солдатские ботинки. Когда ребята ходили на первый этаж за бубликами, Вите приходилось время от времени поддерживать её, поскольку идти сама девушка просто не могла от слабости. Она, бывало, даже засыпала средь бела дня, чего раньше не случалось. Да и вообще, в отличие от Виктора, который ощущал прилив буйной энергии и сил, Инга всё больше времени проводила в постели.

Раннее графитовое утро висело над больницей. Народ толпился у столовой в ожидании завтрака, а Витька с Ингой умудрились сбежать в холл. Солнце, поднявшееся на мгновение из-за девятиэтажек, ласкало ребят теплом из последних сил. Ведь скоро ему предстояло укутаться в тучи до самой весны.

Виктор открыл окно. То самое, их любимое окно, которое подслушало столько забавных и интересных ночных бесед. Запахло сыростью. Внизу по мокрой росистой траве бегали, играючи, две собаки. Хозяева стояли в стороне, что-то обсуждая, махая поводками и посвистывая, зазывая питомцев.

Ребята сели на широкий подоконник. Витя довольно зевнул, пытаясь стряхнуть остатки сна. Инга, ещё немного заспанная, достала из кармана пакет с крошками.

— Сейчас налетят, — сказала она, рассыпая хлеб по подоконнику.

— Почему они такие боязливые? Мы же их ни разу не обидели, — Виктор постучал пальцами, призывая птиц. — Недоверие к людям, наверное, у них уже в генах.

Голуби, воркуя и хлопая крыльями, стали слетаться со всех окрестных крыш и веток. Нападая на хлеб, они пытались расталкивать друг друга, выгонять, бить крыльями, чтобы урвать себе лучший кусочек. С ели прилетел даже один серый дикий голубок и тоже вступил в бой за пищу.

В холле было тихо. С лестничной клетки доносились монотонные разговоры, шаги, шорох, шёпот, топот, крики, смех, голоса. Но Инга с Витей настолько к этому привыкли, что их гораздо больше интересовала компания сварливых голубей, которые с охотой клевали хлебные крохи.

— Пусть не доверяют. Целее будут. Смотри, ещё летят. Лётчики… — Инга показала на компанию птиц, торопившихся с соседней девятиэтажки. — Кстати, Вить. Ты родителям-то сказал, что собираешься в пилоты?

— Не сказал пока, — вздохнул парень. На лестнице что-то шаркнуло, но он не обратил внимания. — Не думаю, что мама похвалит. Она заявит: «Опасно. Страшно». Но потом, думаю, я смогу её убедить. Что до бати… Мы с ним сейчас не в ладах, но вообще-то если я смогу убедить его, что пилот — это солидно и прибыльно, то должен одобрить.

— А как же Америка?

— Америка… Я теперь точно знаю, что живи я там, многого бы просто не понимал. Это сложно объяснить, но там другая жизнь. То, что для нас нормально, для них дикость. И наоборот, — усмехнулся Витя и подложил ещё немного хлебных крошек голубям. — Тут мне будет комфортнее, спокойнее. Мне говорят: «Тут ты никому не нужен». А ведь всё как раз наоборот. Я нужен близким, а затем, как по расширяющейся спирали, — городу и стране. Я нужен тут потому, что могу что-то изменить. Кто ж, если не я. А для Сан-Франциско к чему мне стараться? Это как убиваться, делая ремонт в чужом доме. Тем более родители хотели отправить меня за границу только потому, что думали я такой олух и здесь не смогу устроиться.

— Не олух, прекрати эти глупости…

— Ку-ку! — послышался нестройный хор с лестницы, и Витька чуть не вывалился в окно. В холл, растрёпанные и довольные, заглядывали отец с мамулей.

Мальчишка оторопел. Снова они появились из ниоткуда. Снова как из-под земли выросли в тот момент, когда он и ждать-то их не ждал.

— Вы что, следите за мной?! Вам не говорили, что подслушивать нехорошо! — взбешённый Виктор соскочил на пол. — Давно вы там уши греете?

Парень пыхтел и не знал, куда деться. Ведь они могли всё слышать. Мозг быстро прокручивал плёнку памяти назад, припоминая, говорил ли он что-то плохое.

— Ты как разговариваешь? — погрозил пальцем отец. — Может, лучше познакомишь всё-таки со своей подругой?

Виктор замялся.

— А… Ну да, конечно. Мам, пап, это Инга. Инга, это мои родители: Вера Олеговна и Александр Игоревич.

Инга смущённо улыбнулась, сползая с подоконника.

— Очень приятно.

— Нам тоже, — кивнула ей мама.

— Вот и отлично, — распорядился Витя, понимая, что уже немного остыл и скандалить больше не хочет. — Но за какие грехи вы за мной шпионите тут?

— Да мы случайно, — усмехнулся в усы папа. — Поднимались, услышали ваши голоса, решили послушать. А сам-то ты дома так не делал разве?

— Точно-точно! И вообще, — встряла Вера Олеговна, поучительно замахав рукой, — я должна признать, что мы не зря послушали. Столько узнали! Какие самолёты, Витя?! Ты что!

Виктор обречённо схватился за голову.

— Началось…

Инга ненавязчиво похлопала его по плечу.

— Я пойду. Не опаздывай на завтрак, — тихо сказала она и ушла, оставив парня наедине с родными.

— Хм… — Александр Игоревич посмотрел ей вслед. — Милый ребёнок.

Виктор согласно кивнул.

— Ладно, раз уж вы слышали всё, то о чём теперь говорить?

— Ну не скажи!.. — мама снова надулась от возмущения.

— Верочка, — отец попытался её успокоить. — Пойди-ка к Тимофею Тимофеевичу, ты же хотела с ним поговорить.

— Сплавляете меня? — она поставила руки в боки. — Я так и знала. Пилоты-самоучки.

Вера Олеговна фыркнула и, войдя в отделение, демонстративно хлопнула дверью.

Папа ехидно захихикал и подошёл к Вите, легонько приобняв его.

— Значит, лётчиком? — спросил он без всякой надежды услышать отрицательный ответ.

— Ага… — буркнул Виктор, недовольный тем, что отец пытается замять прежние обиды, не попросив прощения.

— Ладно, — родитель осекся. — Ну я был не прав и всё такое. Ты ж пойми, долгая жизнь научила меня сухому расчёту и недоверию. Ты не злись. А я в награду не буду спорить с тобой по поводу выбора профессии. Лётчик так лётчик, лишь бы на радость, — сказал он, разводя руками. — Но с чего, скажи, перемены в сознании такие? Учиться вдруг собрался, Штаты на родину променял? Патриотом стал? А?

— Ох, сколько вопросов сразу, — мальчишка почесал за ухом. — Ну стал, ну променял… Вы не рады, что ли?

— Рады. Только не верится как-то…

— Ну вот! Опять вам не верится! — Виктор высвободился из-под отцовской руки.

— Всё-всё! — спохватился Александр Игоревич, хватая сына за плечо. — Верится. Просто неожиданно, понимаешь?

Витя встал напротив.

— Пора бы вам учиться мне доверять, ну хоть понемногу, постепенно. Я ведь так вырос за эти два месяца, как другие растут многие годы. А вам всё не верится… Что учиться хочу — не верится, что девчонке больной помочь хотел — тоже. А ведь, кстати говоря, Инге спасибо надо за многое сказать и стенам этим больничным. Глаза-то тут, знаешь, как на реальные вещи раскрываются! Смотришь на свою жизнь со стороны и видишь все косяки.

— Да уж. Косяков как раз у тебя немало было, — вздохнул отец, бросив философский взгляд за окно. — Из-за них-то мы и доверие потеряли.

— Согласен, — расхлябанной походкой Витька отошёл к противоположной стенке. — Понимаешь, подросток стремится не столько повзрослеть, сколько к тому, чтоб его взрослость была замечена. Кто-то отлично учится, и его хвалят. Кто-то выиграл чемпионат области по лёгкой атлетике, его тоже хвалят. Кто-то лучше всех рисует, а кто-то — играет на пианино. Их оценивают по высшему разряду. Общество взрослых их признаёт. Это и есть главное для нас, — парень перевёл дух. — А когда ты толком ничего не умеешь, не можешь или можешь, но пока ещё не раскрыл в себе потенциал, то ты — серая масса, тебя не замечают, не выделяют, не видят. И тогда… Тогда ты сам находишь такую среду, в которой ты будешь признан. Ведь в компании, где двоечник, дурак, хулиган, урод и кутила — это классно, ты можешь стать королём! Ты чувствуешь себя уверенно, ты герой.

— Ты о себе? — тихо переспросил Александр Игоревич.

— А о ком же? — Витя сел на корточки. — В восьмом классе немного разленился, упустил важные темы, не понял, не догнал… И так одно за другим всё покатилось. Учителя поставили клеймо «слабенький ученик». Мама с собрания приходила: «Вот! Всех хвалят, а тебя нет, все то, а ты сё». И я решил, что так оно и есть, что я — сё! А потом оказалось, что это даже прикольно — быть сё. Никаких границ: ни мораль не сдерживает, ни правила. Делай, что хочешь, — мальчишка закрыл уставшее лицо руками. — А в больнице не осталось никого из той жизни. Тут никто не знал, что я — сё. Инга говорила, что я умный и воспитанный, а мне впервые за много лет хотелось в это верить. То аморальное общество, в котором я крутился последние годы, наклеило на душу своего рода шелуху: пьянки, гулянки, разврат — всё это добавляло и добавляло в шелуху слоёв. За ней уже и перестало быть видно меня настоящего. Былое воспитание и моральные принципы, вложенные когда-то в ещё чистое детское сердце, поблёкли под этой плёнкой… Но мне повезло! Я избавился теперь от скорлупки и вспомнил это. А если в таком, как Лёшик, изначально не было ничего хорошего, так ему не от чего избавляться, шелуха — его естественное состояние, его второе я.

Виктор замолчал и, тяжело дыша в шоке от того, что сам только что высказал, поднялся на ноги.

— Пап, я на вас не злюсь совсем. И вы с мамулей обсудите дома всё спокойно, ведь скоро Новый год. Не хочу, чтобы мы встретили его с какими-то непонятками на душе.