Медленно тянулась вторая неделя Витькиного пребывания в больнице.

«Бззз-бзззз-бззззззз!»

Виктор спрятался под одеяло с головой.

«Бззззззззз!»

Он не выдержал и резко приподнялся, пытаясь понять, откуда исходит жужжание. Между тумбочкой и стеной, застряв в узкой щели, муха билась в истерике, не в состоянии найти выход.

— Тупорылая, — сказал Виктор, слегка наклонив тумбу и выпустив насекомое. Муха, сделав несколько кругов почёта под потолком палаты, села на оконное стекло и стала биться теперь об него. — Дура, — буркнул парень и бухнулся на подушку. Даже рассветное солнце ещё нежилось в серо-сизых облаках, не торопясь подниматься над девятиэтажками, чтобы оповестить о приходе нового дня. Из коридора долетал шорох от швабры и резкий хлорочный запах.

Рука в том месте, где почти всю ночь стояла капельница, немного покраснела и ещё болела.

— Доброе утро… — хмуро, заспанным голосом сказал сам себе Виктор и свесил ноги с кровати. Лениво потянулся за телефоном: на экране высвечивалось одно входящее сообщение от Лёшки. «Сегодня прийти не могу. Зайду завтра. Лика идти не хочет — боится больниц. Держись».

— Весело, — подумал Виктор и, зашвырнув телефон в тумбочку, пошёл умываться.

Горячий кран оказался сломанным, а из холодного вода текла тонкой, как ниточка, струйкой. Сбоку валялся жалкий хозяйственный обмылок. Сервис… В разбитое стекло залетел утренний сквозняк, заставив Виктора с нежностью вспоминать о доме, горячем душе и махровом банном полотенце.

От нечего делать шатаясь в коридоре, парень заглянул в кабинет старшей медсестры. Тамара сидела вполоборота за столом, задумчиво потягивая из перламутровой чашки утренний кофе.

Проходя мимо столовой, он учуял до боли знакомый запах подгоревшего молока, и голод сняло как рукой. Несмотря на то что двери в столовку были прикрыты, парень зажал нос, и, миновав их, присел на кушетку. Мимо мать тащила за руку извивающегося мальчишку, который вопил, что не будет есть кашу. А вот Лизка скакала по клеточкам линолеума, как по классикам, явно в хорошем настроении, освещая рыжими волосами и ясной детской улыбкой всё вокруг.

Двери столовой грюкнули, и любопытный Сашкин нос, высунувшись из проёма, внимательно обвёл коридор и остановился на Витьке.

— А! Вот он где! А мы его ищем! Чего сидишь тут? — в два шага Шпала подскочил к Виктору.

— Жду компот, — развёл парень руками, с ужасом косясь на столовую, где звенели алюминиевые ложки.

— Та ладно тебе! — Саня хлопнул его по спине. — Пошли, а то нам с Эмкой скучно там.

Витька нехотя поднялся и поплёлся за приятелем.

— Ну чего там, родители принесли тебе что-нибудь похавать?

— А то… Дождёшься от них, — иронично заметил Виктор, с досадой оглядев зал столовой, полный печальных лиц, с неохотой и грустью смотрящих в тарелки.

Эмка попыталась разрядить скучную обстановку:

— Витька, приходи сегодня, ещё разок в картишки сыгранём. Меня Саня научил паре секретов!

— Разбежались, — парень отрицательно поводил указательным пальцем. — Нашли дурака. Я по глазам вижу, что вы махмадерить собрались.

— Ну вот, — девчонка хлопнула ладошкой по столу. — Если Димка не явится, что ж, нам вдвоём с Сашей играть? Инга не захочет…

— А где она, кстати? — спросил Витька, разом забыв о карточной теме.

Эмма пожала плечами.

— В палате, — ответил за неё Шпала. — Надо оно тебе, Витёк? Это прескверная девчонка. Все недостатки твои перечислит, не боясь, как будто держит в кармане запасную челюсть. Базар надо фильтровать. А то мало ли что мне не нравится, я ж не говорю.

Виктор ничего не сказал, но подумав несколько минут, насупился и фыркнул.

— Ну а она говорит. Честь и хвала.

— Что ты несёшь? — зевнул Шпала. — Вирус, что ли, до мозгов добрался?..

Парень подпёр голову. С Сашкой и Эммой было весело, но говорить плохо об Инге он не хотел. И нашим, и вашим жить сложно, он это прекрасно понимал: нельзя находиться постоянно меж двух огней. Всё-таки надо было принимать чью-то сторону, пусть и негласно. Виктор отстучал пальцами дробь на столе и понял, что о компоте уже и думать забыл. Он молча поднялся и вышел из-за стола.

Виктор покинул приторно-горелую атмосферу столовки. Завидев в коридоре вальяжно прохаживающегося Тимофея, мальчишка поздоровался; врач снисходительно кивнул, на удивление, не сказав ничего язвительного, и Витя пошёл дальше вдоль бело-зелёных стен.

Неисправная лампа почти перегорела за прошлый вечер и теперь только тускло мерцала, еле-еле поскрипывая, как старая дверь.

Проскочив мимо ординаторской, Витька, постучав, заглянул в восьмую палату. Увидев его, Инга мило улыбнулась, и мальчишка смело вошёл. Несмотря на то что шторы были отдернуты, помещение казалось пасмурным и прохладным, так как утренняя сырость, поднимаясь с земли, норовила просочиться через щели в раме.

— А я-то думаю, чего это ты завтрак прогуливаешь… — протянул парень, усаживаясь на другом конце кровати. — Вчера меня такой иголкой пришили, сегодня тебя.

Девушка сидела по-турецки, одетая во всё в ту же большую клетчатую пайту, и к её руке тянулась трубочка от капельницы.

— Тромбоциты поднимаем, — будто оправдываясь, сказала она, взглядом указывая на штатив.

— Что-то читаешь? — Витя заметил небольшую стопку книжек на тумбочке.

— Не столько читаю, сколько учу. Уроки. И так ведь школу пропускаю, надо хоть что-то делать.

— Ладно, а то я уж было испугался. Думал, ты стишо-очки читаешь, — съехидничал Витя, недовольно взглянув на томик.

— В стихах есть что-то плохое?

— Они не похожи на жизненную речь. Обычное жеманное рифмоплетство. Я не воспринимаю! Не могу это читать. Не люблю.

Девушка с лёгким удивлением закусила нижнюю губу.

— Представляю, какая чушь тебе попадалась, если ты так думаешь. Или ты просто никогда не вчитывался.

— Да делать мне нечего… Но ты больше понимаешь. Я не по этим делам. Закроем тему? — с лёгким раздражением оборвал Витя. Не хватало ему ещё заговорить о поэзии.

— Ладно-ладно. Я ж не стану рассказывать твоим друзьям, что мы беседовали, о ужас, о стихах! — будто прочитав его мысли, с иронией заметила девчонка. — У вас ведь это признак чего? Ботанизма?

— Слушай, хорош умничать. Разыгрываешь из себя сильно взрослую и сильно умную? — не став отвечать на вопрос, язвительно произнёс Витька.

— Тебе бы тоже не мешало. Но я не в обиду. Извини.

— Да ничего, — Виктор притих, понимая, что Инга говорит дело. — Да, ботанизма. Ну кто в здравом уме будет сейчас беседовать о стихах, о вечном, о высоком?

Девушку явно развеселила последняя фраза. Она потянулась к тумбочке и достала пару разноцветных конфет.

— Угощайся. Вы, мальчишки, в этом возрасте наивные такие. Сами себе придумываете, как себя вести подобает, о чём говорить, какую музыку слушать, какие фильмы любить. Ты в этом придуманном укладе сам-то понимаешь, что тебе нравится, именно тебе, а не тому, кто диктует моду? — как-то совершенно безапелляционно высказалась Инга, но, завидев Витькину чересчур напряжённую физиономию, сменила тон. — Не хочу тебя обидеть. Давай каждый останется при своём мнении. Ты, Витя, мне глубоко симпатичен, и я не хочу предавать твоё ко мне доброе отношение.

— Договорились, — парень кивнул, не желая вникать и копаться в ситуации. Он не совсем понял, что девушка имела в виду, да и вопрос тянул на звание философского. — Ладно, но на будущее, если что: говори, всё что думаешь, я на правду не обижаюсь.

— Мудро. А Шпала считает иначе. Ты тоже можешь в выражениях не стесняться, — разрешила Инга.

— О?.. Да?! — Вите казалось, что у него накопилось много «фе», чтобы наконец напрямую высказать ей. Он уже воодушевлённо открыл рот, но с разочарованием понял вдруг, что слов-то подобрать и не может. А что, собственно, плохого можно сказать о больном ребёнке, который, ни перед кем не прислуживаясь, просто говорит правду в лоб, не боясь ни дразнилок, ни… одиночества, которое здесь, в больничных стенах, вдвойне страшно. Витя неожиданно для себя растрогался, а внутри как будто чья-то рука ухватила нервный клубок и хорошенько дёрнула. С пару мгновений помолчав, он понял, что она, Инга, нечто особенное.

Несмотря на все различия и противоречия меж ними, с ней есть о чём говорить, она спонтанна, и её ответы нельзя предугадать, от неё не услышишь заезженных штампов. Она непредсказуема и тем интересна.

А ещё её немного жаль, и в то же время хочется чтить за смелость… Но из-за её безропотности и скромности есть желание научить быть немножко проще, общаться с людьми и вести себя чуть более уверенно.

На пороге вырос Тим-Тим. Стоя в дверном проёме в аккуратно застёгнутом на все пуговицы халате, он строго оглядел ребят.

— Южаков! Тебе тут что, мёдом намазано? Своей палаты нет?

— Ну почему?.. — Витёк невинно посмотрел на доктора. Его хмурый вид сегодня совсем не пугал. — Скучно одному.

— Так не парк развлечений, чай, — хмыкнул Тимофей. — Сиди, раз уж так скучно, только чтоб к обходу был на своём месте.

— Есть, товарищ генерал! — парень отдал честь.

— Правой рукой честь отдают. Всему вас, молодых, учить надо, — качая головой, с укором сказал Тимофей Тимофеевич. — Ладно, Инга, держи направление. Закончишь капаться, пойди сдай кровь… — он вручил девушке маленький листочек с врачебными закорючками, — Да, Южаков, и для тебя, кстати, тоже направленьице вот есть. Всё, всего хорошего, молодые люди.

Тим-Тим отправился с ревизией дальше, чуть не столкнувшись в дверях с Лизой и её мамой. Женщина позвала врача на пару слов, и они вышли в коридор шептаться. А Лизка, весело щебеча и пританцовывая, попрыгала к своей кроватке.

— Вот что значит человек идёт на поправку! Молодец, Лизка! — похвалила девчоночку Инга и посмотрела на капельницу, в которой осталось уже совсем немножко лекарства. — Вить, сейчас меня отстегнут уже. Тогда прогуляемся на первый этаж в лабораторию.

— Прогуляемся? — хмыкнул Витька, приблизив направление к глазам, чтобы лучше рассмотреть. — Раньше для меня слово «прогуляемся» означало парковую аллейку, пивко, сигаретки… Вот как, как теперь бросить курить?

— В урну бросить. Так и бросают, если жить хотят, — без доли иронии сказала Инга, и на лицо девушки вернулось так свойственное ей серьёзное и обстоятельное выражение.

— Легко говорить. Ты-то небось и не пробовала никогда, — парень встал с постели и прошёлся до двери, выглянув в коридор.

— Мы с подружкой в шесть лет пробовали, — девчонка расхохоталась, а Витька только ещё больше нахмурился, пугаясь столь резкой перемены её тона и настроения.

— И как? — спросил он, просто чтобы что-то спросить.

— Кашляли, как дуры, полдня. Видимо, сильно затянулись, — смущаясь, рассказала Инга. — Зато теперь нет никакого желания делать это снова.

— Дурочки… — прокомментировал Витя. — Вон Тамара идёт, к тебе, наверное.

Девчонка, всё ещё подключённая к капельнице, каким-то чудом дотянулась до кроссовок и даже надела их. Единственное, чего не смогла — завязать шнурки одной рукой.

Виктор, учтиво пропустив вошедшую медсестру, присел на порог, как бедный родственник. Тамара, шутливо дав ему пинка, подошла к Инге:

— Самочувствие как?

— Нормально, — девушке явно не терпелось поскорее освободиться.

— Где ж нормально? Синяки на руках опять появились, — медсестра пристально окинула девчонку взглядом. — Ладно, посмотрим. Только пока осторожней, я тебя прошу, — сказала Тамара, ловко отсоединив трубочку.

Девушка благодарно кивнула и, взяв из тумбочки резинку, наспех затянула хвостик. Пока медсестра отвлеклась на Лизку, показывающую ей очередной художественный шедевр, Инга кое-как завязала шнурки и, захватив направление с врачебными закорючками, быстро подошла к Витьке. — Пошли скорее, пока Тамара не решила, что мне надо ещё полежать.

Ребята миновали столовую. В коридоре висела тоскливая тишина, нарушаемая только Сашкиным смехом из столовой и старательным сопением студента-практиканта, который возился с грудой белья, свалив её кучей на старую каталку. Поломанная лампа окончательно погасла. Виктор, зевая от местного полумрака, лениво открыл двери в холл.

Сам того не ожидая, парень окунулся в лёгкий, чуть холодноватый воздух, залетавший в приоткрытую форточку на лестничной площадке. Утреннее бело-жёлтое солнце, переливаясь, светило в четыре высоких окна, заставляя щурить глаза. Он вдохнул полной грудью, чувствуя, как «заплесневелое» настроение наливается дневным светом.

Инга сложила ладошку козырьком, пытаясь разглядеть утренний пейзаж, открывающийся с четвёртого этажа. В стёклах многоэтажек отражались тысячи маленьких апельсинов солнца.

Ребята спустились по лестнице. Этажом ниже столбом стоял сигаретный дым, выдавая размытые очертания солнечных лучей в воздухе. Витькины глаза заслезились, и парень чихнул.

— Будь здоров, — пожелала Инга, несмело взяв его за руку, но потом почему-то застеснялась и отпустила.

— Ты чё? — взяв инициативу, он сам легко приобнял девочку.

Инга взглянула на Витьку чуть воспалёнными глазами. Она как будто хотела что-то добавить, но, промолчав, с каким-то скрытым отчаянием просто прижалась к его груди. Дальше они так и пошли, точно привязанные друг к другу. Виктор теперь понимал: она просто устала быть одной, переживать боль только наедине с собой, не надеясь даже на самую малую дружескую поддержку. Холодной, неприступной девчонке, оказалось, просто не хватало тепла.

Тоскливое, тягучее утро плавно перетекало в такой же день. Солнце торопилось в зенит, стараясь согреть весь город, никого не обделив теплом. Лишь изредка ему пытались помешать маленькие, как лепёшки, тучи. Прохладный и светлый день дрожал над крышами. Осень всё никак не могла взять власть в свои руки, заставив разгулявшуюся летнюю погоду отправиться на законный отдых.

Виктор смотрел в окно на старый, давно уже не работающий фонтан. Чуть дальше, за невысокими голубыми елями, виднелась узкая асфальтированная аллея и проволочный забор, за которым и заканчивалась территория больницы. По аллейке не спеша прогуливалась женщина с розовой коляской. У фонтана, присев на бетонный парапет, вели беседу доктора. На фоне пожухлой травы сочно зеленели высаженные в ряд самшиты, слегка колышимые лёгким ветром.

Витька шаркал ногами, печально плетясь тёмным коридором-колбасой первого этажа. Инга на ходу старательно прижимала ватку к вене, пытаясь хоть как-то остановить кровь, не прекращающуюся с тех самых пор, как у неё взяли анализ. Витька молча наблюдал. У него крохотная ранка уже затянулась, оставив след разве что в памяти.

Никто из них особо не торопился обратно в отделение. Ни Инга, ни Виктор вслух об этом не говорили, но на каком-то подсознательном уровне понимали всё без слов. Ведь с первого этажа «потусторонняя», внебольничная жизнь казалась совсем близкой. А поскрипывание дверей главного входа напоминало о свободе. Хоть выписка этим ребятам пока не светила, созерцание живущей природы было всё же лучшим занятием, чем заточение в тёмном коридоре на четвёртом этаже.

Инга казалась странной, отвечала боязливо и односложно.

— Я что, кусаюсь? — Виктор напустил на лицо обиженное выражение.

— Нет. Ты сразу глотаешь… — ребята подошли к лифту. — А если серьёзно, то просто я не думала, что ты захочешь со мной дружить, понимаешь? — попыталась объяснить девушка, от волнения запинаясь почти после каждого слова. — Не представляю, как дальше общаться. Вот и всё.

Витька нажал на кнопку вызова.

— Да ладно уж. Я не требую душу выворачивать, — он улыбнулся. — Достаточно начать с того, где ты родилась, ну или там в какой школе учишься…

Судя по тому, что лёгкая улыбка коснулась-таки её губ, Ингу заданные вопросы своей простотой обрадовали. Лифт раскрылся, громыхая дверьми, и ребята вошли внутрь.

Инга нажала на кнопку с четвёркой.

— Это-то не сложно, — сказала она. — Тебе только слушать не надоест ли?

— Валяй уже, — нетерпеливо просипел Витька.

Выходя на своём этаже, девчонка, начав говорить, почему-то застенчиво снизила интонацию.

— Я на севере родилась. В Североморске. Там же и в школу пошла. А здесь у меня жила прабабушка. Она и попросила нас с мамой приехать посмотреть за ней. Вот и переехали, а потом и привыкли к новому месту и уезжать обратно на север пока не планируем.

— А я догадывался, что ты не местная, — Витька пропустил девушку и следом сам вошёл в отделение, снова окунувшись в коридор с электрическим, неживым светом. — У тебя типаж нордический. Белая такая, волосы особенно. Это ж не краска?

— Нет.

— Супер. А твой отец где?

— Честно, не знаю. Мама говорит, он появился, весь такой обалденный. Сказал, что жениться хочет и деток много иметь. Очень ждал, когда я появлюсь, заботился о маме, подарки дарил, имя для меня заранее придумал. А потом ушёл. Неизвестно куда и почему…

— Ничего себе. Так ты его даже не помнишь?

— Не помню. Всё, что осталось, — это этот браслетик, — Инга приподняла рукав на левой, не забинтованной руке и показала посеребренный широкий браслет с орнаментом из одного большого ромба по центру и нескольких маленьких, отходящих от него. Причём, соединяясь между собой, маленькие ромбики странным образом напоминали нить ДНК.

— Красиво. И ты носишь его всегда? Я бы, наверное, обиделся на папу, если б он ушёл вот так. И уж точно не берёг бы его подарков.

— Я не знаю, почему так произошло, поэтому не вправе и осуждать. А подарок этот был для мамы, но она решила, что лучше отдать его мне. Пришлось, правда, слегка уменьшить его у мастера, — девушка смущённо улыбнулась, как-то виновато глядя на свои тонкие запястья. — Но это неважно… Чего мы остановились? Пойдём, надо сказать Тим-Тиму, что мы уже вернулись.

У столовки, как в пчелином улье, люд собирался к обеду, прохаживаясь в томительном ожидании взад-вперёд, шлёпая тапочками. Лизка, завязав красненький халатик мантией, бегала по коридору и размахивала «волшебной» палочкой, читая заклинания.

— Витя, а к тебе папа пришёл, ты знаешь? — спросила она, довольно улыбаясь. — Это я наколдовала!

Виктор растерянно покрутился на месте, не зная, правду говорит маленькая пациентка или понарошку.

— Возможно, он ждёт в палате, поэтому мы его не встретили, — предположила Инга. — Иди, посмотри.

Парень, чувствуя, как перехватывает дыхание внизу живота, закивал, глупо улыбаясь. Наконец-то о нём вспомнили! Наконец-то родной отец соизволил заглянуть к больному и голодному единственному сыну!

Папка на самом деле ждал в боксе, скромно сидя на стуле и подпирая рукой подбородок. Витька сдержанно, с каменным выражением лица поздоровался, строя из себя обиженного. Александр Игоревич прокашлялся, поправив накинутый на плечи белый халат.

— Чего дуешься?

— Ничего, — буркнул Витька.

— То есть я могу уходить? Значит, я потратил деньги на еду, фрукты, соки, а ты отправляешь меня домой? Выгоняешь? — отец хитро сощурил глаза, якобы намереваясь уйти. Виктор невольно поменялся в лице, услыхав о еде, и глаза его в испуге забегали. Он так долго мечтал о съедобной передачке, что не мог вот так по собственной глупости допустить её исчезновение. Родитель на это торжествующе рассмеялся.

— Ладно, прощаю на первый раз. Принимай гуманитарную помощь, обиженный и оскорбленный. И чтоб больше отцу по телефону не хамил!

— Понял-понял, — обрадованный, мальчишка сел на кровать, первым делом запустив руку в кулёк с грушами. — Что там мама?

— Всё причитает, — Александр Игоревич вздохнул. — Должно пройти время, и всё наладится само собой. Ты сейчас не должен волноваться из-за этого, ты вообще сейчас не должен волноваться.

— А я иылсь… — Витька хотел сказать: «А я и не волнуюсь», но рот, набитый грушей, ослушался хозяина.

— Кушай-кушай. Я тебя понял, — родитель заботливо протянул вафельное полотенце с цветочками. — Мордень вытри, поросёнок малой.

Виктора перекосило. Отцовская сюсюкающая фраза резко выцедила из него хорошее настроение. Ну что за обращение «поросёнок» ко взрослому человеку? Так сиделки разговаривают в домах престарелых, а не родители с детьми-подростками. Витьку чуть не стошнило от собственного обличья: он, сильный парень, забывший, что такое жаловаться, уже сто лет назад, вдруг почувствовал себя немощной старушкой. Перед глазами снова встал назойливый образ Аркашки, преследующий его последние несколько дней. Витя со злостью зашвырнул огрызок груши в мусорное ведро.

— Вот только этих телячьих нежностей не надо! — сказал он родителю, повысив голос.

— В чём дело? — не понял отец, заглянув мальчишке в глаза. — Я сказал что-то плохое? Или ты снова хамить взялся?

— Не надо делать вид, что не понимаешь! — напряжение внутри Виктора росло, и голос становился всё громче. — Да, я заболел, но это не значит, что я немощь и размазня! — парень резко отвернулся к окну. — Если ты пришёл тут ути-пути со мной, то не надо, не нуждаюсь! Ни в сочувствии, ни в жалости не нуждаюсь! Достаточно просто понимания, но от вас дождёшься! А остального — нет уж, спасибо, увольте. Я не доходяга какая-нибудь, чтоб тут ути-пути!

— Что ты мелешь?! — Александр Игоревич скривился, точно съел целый лимон. — Я тебе пожрать принёс, только и всего!

— Принёс? — парень повернулся, щуря глаза. — Благодарю и не смею задерживать.

— Вот так, значит? Кого мы воспитали?.. — протянул отец, закатив зрачки к небу. — Господи, кого мы вырастили?

— Ой, ну не надо этих песен!.. Знаем мы уже их наизусть. — Виктор замахал руками, демонстративно закрыв глаза. — Иди-иди, вы с мамкой как раз хорошенько от меня отдохнёте!

— Ну и скотина же ты неблагодарная, — вздохнул папка и замолчал на пару секунд, а потом, укоризненно покачав головой, поднялся и забросил на плечо сумку. — Хам.

Виктор, глядя в пол, не спеша пришёл в столовую. На душе скребли кошки. Даже не столько оттого, что пособачился с отцом (такое-то часто бывало), сколько оттого, что все к нему изменили отношение. Будто он и вправду в Аркашку превращается. «Не вешай нос! Держись! Ути-пути». Во всех фильмах так говорят людям, у которых на самом деле случилось горе. А у него хоть и неприятность, но не горе и не трагедия, чтоб так уж беспокоиться. Парень, ни на кого не глядя, сел за стол.

— Что случилось? — Инга подвинула ему тарелку с гречкой.

— Да так, дела семейные, — хмуро уткнувшись глазами в тарелку, отмахнулся Витя. — Что-то порция на удивление большая.

— Так я ж поварихе помогала. Это по блату тебе двойная, — шёпотом объяснила девушка.

Виктор невольно улыбнулся и наконец благодарно поднял взгляд на Ингу, стоящую рядом с парой алюминиевых вилок.

— Спасибо, заботливая ты наша.

— Не убивайся так: помиритесь вы с папой, — сказала спокойно она и, обойдя стол, села напротив парня.

— С чего ты взяла, что мы поссорились? — жуя, безразлично спросил Витька.

— Да что же я, слепая, что ли?

— Нет, конечно, — Виктор прожевал очередную ложку каши. — Знаешь, он так ведёт себя, как будто я не просто заболел, а прям умираю тут. Неприятно.

— Он волнуется.

— Я знаю. Но повторюсь, мне неприятно. Эти все нежности… Если б кто-то увидел, как я беспомощно теперь выгляжу!..

— Да как ты выглядишь? Как всегда. Не сокрушайся, — девушка говорила тихо и размеренно. — Не думай сейчас об этом.

— Почему это «не думай»?

— Потому что твоё настроение при этом портится, только и всего. Ты согласен считать, что вы с отцом просто друг друга не поняли? — спросила Инга с явным намерением угомонить парня.

— Ну, типа да, — закивал Витька и отправил в рот очередную ложку гречки. Душа требовала ещё немножечко повозмущаться, но слов на то подходящих уже не было.

Да, папка не понял, что ему неприятно чувствовать себя Аркашкой, а он не понял, что папка беспокоится. Ведь странно, что такой сильный взрослый мужчина, как Александр Игоревич, тоже умеет волноваться.

На этой мысли Виктор переключил внимание на чай. Тот согревал изнутри, успокаивал. Желание спорить медленно, но верно улетало в приоткрытую форточку. Он впервые чувствовал себя почти сытым. А воспоминание о том, что в палате есть сухарики и груши, только прибавляло радости. Виктору хотелось верить, что отец не станет долго злиться и через пару деньков заглянет снова. Тогда он всё ему объяснит, чтобы больше никаких непоняток меж ними не было.

— Зайдёшь на тихом в картишки сыграть? — обернувшись в дверном проёме, крикнул Шпала.

— Может, — Витька пожал плечами.

Саня не стал уговаривать и, приобняв Эмму, вышел. Кажется, они оба уже поняли, что Витька зачем-то с Ингой возится, жалеет её или просто влюбился. В любом случае, Шпала, похоже, не возражал и смирился с фактом, не подшучивая и ни на чём не настаивая.

Вместо бестолкового лежания можно было бы, в принципе, и в карты сыграть, пусть на леща — главное, не на деньги. Но у Витьки созрел иной план. Слишком уж он соскучился по Лике, чтобы продолжать выдерживать гордое телефонное молчание. Да и последний разговор с Ингой об отце недвусмысленно дал ему понять, что окружающие просто волнуются и это нормально. В боксе он распахнул куцую штору, так как солнце уже поднялось над самой крышей и вовсе не мешало, и лёг на кровать, закинув руки за голову. Дожидаясь, пока в коридоре станет тихо, а все больные разбредутся по палатам, чтобы мирно отдохнуть.

Витька уставился на голубей, гуляющих по карнизу со стороны улицы. Те, воркуя, ходили взад-вперёд, норовя прогнать друг дружку крыльями.

— А ну, разбойники, — махнул на них Виктор. Голуби не отреагировали. Видать, предыдущий пациент этой палаты часто прикармливал птиц хлебом. — Ну ладно, в следующий раз и я приволоку вам чего-нибудь, — сказал парень и, плюнув на голубей, взял в тумбочке телефон. Быстро набрав Ликин номер, Витька пару мгновений посмотрел на её фото, высветившееся на экране, и приложил трубку к уху. Вместо гудков играла слёзная песня о несчастной любви. Мальчишка понятия не имел, кто исполнитель, так как попсу не слушал.

Музыка оборвалась, и воцарилось молчание. Судя по шороху, кто-то таки дышал в трубку на том конце.

— Алло, — наконец прозвучало в напряжённой тишине. Витька расплылся в улыбке, ему казалось, он не слышал её голоса уже целую вечность.

— Привет. Как дела? — спросил он как можно бодрее.

— Дела? В порядке, если можно это назвать порядком, — прохладно отозвалась девушка.

— Скучаешь?

— А ты как думаешь? Не скучаю? — она страдальчески вздохнула. — Одной на дискотеку, когда все остальные с парнями. Когда даже Федоткина с пацаном пришла… А я одна. И тогда, и теперь. Как думаешь, скучаю?

Чувствовалось, что девчонка вот-вот сорвётся на плач.

— Ну тогда, может, зайдёшь? — предложил Виктор. — Я тоже скучаю.

— Я бы хотела! — она всё-таки разрыдалась. — Но у меня фобия! Крови и больниц, всего этого, ну ты ж знаешь!

— Знаю. Меня домой не скоро отпустят, а ты бы могла хотя бы попробовать побороть в себе это, — мальчишка не знал, какой ещё аргумент придумать, чтобы она пришла.

Казалось, у него сводило сердечную мышцу от желания хоть одним глазком взглянуть на Лику.

— Я была и у психологов, и у кого я только не была! — девушка продолжала сопеть, вызывая в трубке шквалы шелеста и шороха. — Я бы хотела. Я бы правда хотела увидеть тебя, узнать, как ты там! Мне так плохо одной.

— Понимаю, — с досадой протянул Витя. — Надеюсь, меня выпишут пораньше.

— Я не переживу этот месяц! — почти вскричала Лика.

— Ну погоди, прорвёмся! — как можно бодрее выговорил он, не в состоянии выдерживать девичьих слёз.

— Я так не могу-у-у-у… — она снова заревела. — За что это, Витя, за что?

— Ни за что. Просто так вышло. Я люблю тебя, — спокойно-преспокойно прошептал мальчишка.

— Я тоже, — всхлипывая, ответила Ликуся. — Звони мне. Не забывай меня. Звони…

Он нажал «отбой» и аккуратно вернул сотовый на тумбочку. Ну вот, как он и предполагал, разговор с Ликой не обошёлся без экспрессии и рёва. Но он всё-таки слышал её голос, её речь, слова. Как глупо, что она насочиняла сама себе все эти фобии!