— Ветрено. Застегнись, — с отцовским нотками в голосе сказал Виктор. Инга послушно вдела в петли все четыре большие пуговицы лёгкого бежевого пальто. Хотя на самом деле парень преувеличивал. Ветерок на улице дышал лёгкий, отнюдь не ноябрьский. У старого не работающего фонтана, беспечно радуясь теплу, сидел народ: врачи, медсёстры, мамаши с ребятнёй. Над крышей больницы подрагивало полупрозрачное облачко с позолоченными краями, одно-единственное. Небо, синее и чистое, вечерними глазами смотрело на просторный больничный двор. Погода напоминала летний вечер на далёком севере.

Витька, подтянув широкие тёртые джинсы, с одного маху запрыгнул на парапет фонтанчика и, свесившись со старой ржавой ограды, заглянул на дно, где вместо воды, к сожалению, валялись только мусор и старые железяки.

— И как давно, интересно, всё это работало? — риторически поинтересовался он.

— До нашего рождения так точно… — Инга отвечала, не глядя на мальчишку, — её, видимо, куда больше интересовали две дерущиеся вороны. Витя хмыкнул и слез с парапета, с досадой оглядывая рукава. Всё-таки ржавые ограды не упустили возможности оставить след в истории его кофты. — У тебя когда днюха, кстати? — спросил он, уразумев наконец, что одними скверными выражениями грязь не удалить.

— Седьмого июля, — ответила девушка. Они с Виктором пошли вдоль самшитовой аллеи.

— Ха, а я тебя старше! — он довольно потёр руки. — У меня в мае.

— Старше-старше, ты разве сомневался? — Инга посмотрела на парня снизу вверх, и его самого разобрал смех, поскольку выглядела она действительно кнопкой.

Не доходя КПП, ребята свернули на тропинку, ведущую на внутренний двор. Солнце гигантским красно-рыжим пятном реяло над поликлиникой, заставляя столбы, сосны и неказистые кустики отбрасывать причудливые длинные тени, уползающие на автостоянку. Туда, на миг блеснув отражённым в лобовом стекле лучом, не спеша въехала легковушка и затормозила, подняв возле себя пыльное облако.

Скамейки стояли рядочком на влажной чёрной земле. От сырости и недостатка солнца, которое заглядывало сюда только на закате, трава на внутреннем дворике не росла. Вдоль дороги лежали собранные кучками листья. Двое докторов курили на крыльце. Косо поглядывая на них из окошка, смеялись и перешёптывались молоденькие выпускницы медвуза.

Крикливые стайки птиц торопились на ночёвку.

— О… Двойки летят, — заметил Виктор, с уже привычной грустью глядя в небо. — Мы в детстве приседали на корточки, чтоб в школе не схватить пару. Только не помогало. Если мозгов нет, садись-не садись — один фиг.

Инга улыбнулась.

— Ты это о себе, что ли, «мозгов нет»? — спросила она удивлённо. — Чушь. Ты ж умный, думаешь, это не видно?

— Ой, да что тебе там видно?! — брезгливо кривясь, расхохотался Витька. — Ты мой дневник видела? Видно ей…

Уж каким-каким, а умным его в последнее время точно не называли. Они с друзьями ещё с восьмого класса прослыли двоечниками. Так аркашкоподобные грамотеи их шепотом и называли — «двоечники, которые весь класс вниз тянут…» Но только шёпотом, иначе, если б кто вслух тупицами их окрестил, исход мог быть плачевным. В первую очередь для окна, в которое вылетел бы осмелевший ботаник.

— Видала я ваши дневники… — отмахиваясь, сказала Инга. — Хоть с тобой спорить и бесполезно, но ты лентяй просто, но не дурак.

— Но-но-но! — Витька вскочил, почувствовав прилив буйной энергии. — А по-твоему, надо с учебниками сидеть день и ночь, света белого не видя?! Человек для учёбы вообще не создан. Доказательство тому: он от неё устаёт! Сама подумай, юность — самое прекрасное время в жизни, которое не вернёшь! И что же? Тратить его на синусы-косИнусы?! Это увольте! А когда же жить?!

— Если постараться, то время можно найти для всего. Как говорят, желание — тысяча возможностей, нежелание — тысяча причин.

— Ты мне гнездо на голове не вей! — язвительно ухмыльнулся Виктор и, обуздав гнев возмущения, снова сел на скамейку. — На философию потянуло?

— Да, — закончила девушка, прямо и уверенно, но всё же забавно глядя ему в глаза, и откинулась на спинку лавочки. В темнеющем небе кружили голуби. О чём-то споря и разговаривая на своём, на птичьем языке, они рассаживались по верхушкам тополей, высоких орешников, каштанов и готовились ко сну. Лёгкий ветер пытался помешать их планам, но усилия шли насмарку.

Инга закрыла глаза.

— Чего такое? — несколько обеспокоился Витя.

— Всё нормально, — последовал спокойный ответ. — Слушай, в сети как-то прочла:

Пожав плечами, мальчишка прищурил одно хитрое око и недовольно покосился на девочку.

— Ой-ой-ой, — обезьянничая, пропел он. — Поэзию вспомнили! Не верю я этим писакам! — Витька чувствовал, что внутри растёт азарт поспорить. — В школе просто тошнит от мальчиков-зайчиков, которые томно склоняют головку, делают грустненькую мордашку и начинают типа с выражением читать. И все в восторге! А мне аж противно. Фиг с два они хоть что-то понимают и знают о том, о чём рассказывают. Аркашка нецелованный, а о любви, гаденыш, такие рифмы плетёт! Брехун.

Девушка открыла глаза и села ровнее, скрестив руки на груди.

— Зачем же так сокрушаться? — Инга выглядела несколько удивлённой. — Мало ли какие там у вас в школе Аркашки… Пусть читают как хотят. А мне просто нравится стих и вечер. Вот и всё.

Не дожидаясь более никаких реплик, девушка встала, направившись меж клумб к крыльцу.

Витька постоял пару секунд, мешкая, и потом всё-таки решил догнать её. В самом деле, с чего было так яро спорить и что-то доказывать? Каждый ведь останется при своём мнении. Просто мальчишке всегда казалось, что это выпендрёж. Но что до Инги, так он знал, что она не стала бы притворяться. Значит, девчонке и впрямь нравится всё это рифмоплётство… Что ж: чем бы дитя ни тешилось…

— Сменим тему? — предложил Виктор, ухватив её под руки и немножко даже приподняв над землёй.

— Да уж, на более нейтральную, — согласилась Инга, опасливо глядя вниз до тех самых пор, пока парнишка не поставил её на ноги. — Что-то ты буйный сегодня.

— Сам в шоке, — Витька пожал плечами. — Ну вот буйствую, пока буйствуется! А то сегодня утром Тамара опять уколы какие-то подозрительные делала… Может, вскоре слягу, как тогда. Будешь мне еду приносить, аки престарелому. Уж не до буйств будет…

Девчонка с лёгким сожалением в глазах похлопала парня по плечу.

— Да ладно прибедняться. Это от вредных ваших привычек всё. Ты ещё ничего, а Шпала наш первые две недели лежал пластом, вообще не вставал.

— О, так раз я такой крепкий, может, покурить немного можно? — спросил Витя, с опаской поглядев на девочку.

— Да пожалуйста, — хихикнула она. — Только погоди, я Тим-Тиму скажу, чтобы он реанимацию на вечер забронировал.

Витька вздохнул, смирившись.

— Докатился… Не курю, не пью. Зато стишочки слушаю.

— О ужас, — иронично сказала Инга, крепко взяв его за руку. — Молодо-зелено, Витька. Сколько ты ещё не понимаешь.

Парень хотел возразить снова, но передумал. Хватит на сегодня.

Птицы почти расселись и угомонились. Алое солнце давным-давно закатилось за поликлинику. Начинало смеркаться; на первом этаже и в некоторых палатах загорелся свет. Инга плелась рядом молча, со странной отрешённостью в глазах, глядя в пустоту, точно слепая. Она сбивала с толку и переменами настроения, и отходчивостью, и терпением, и словами своими. Ведь это он, Виктор, собирался её учить жизни: быть смелее, давать отпор, вести себя наглее… А что слышит? «Молодо-зелено, Витька» от собственной ученицы? Глупость какая-то несусветная.

Виктор не зря вспоминал «подозрительные» уколы.

После душа он почувствовал слабость. И хоть недомогание сперва казалось лёгким и ненавязчивым, парень знал, в какое отвратительное состояние оно может перерасти. Когда вся больница готовилась ко сну и в палатах зажигался свет, Витька в очередной раз отказался от ужина и ушёл к себе.

Бабушка всегда говорила ему, что сон — лучшее лекарство, и мальчишка решил тем вечером внять её совету. Кое-как убедив Ингу в том, что он чувствует себя терпимо и ни в чём не нуждается, Виктор закрылся в боксе. Его окошко так и осталось тёмным до самого утра.

Сон спокойным не был. Он видел широкое поле с высоченными колосьями пшеницы. Всё вокруг нещадно заливало палящее солнце, вдали дрожали размытые миражи, а тропинка, по которой шёл Витька с мамой и друзьями, настолько высохла от жары, что от малейшего движения в небо взмывал столб пыли. Он отошёл чуть в сторону и обернулся на попутчиков — но не увидел их: солнце палило настолько ярко, что болели глаза. Жара усиливалась и усиливалась… Витька слышал их голоса, звавшие идти дальше, но из-за дурственного света, как на негативе фотоплёнки, видел только чёрные неясные силуэты. Ему хотелось пойти, но горячий воздух сводил с ума и спутывал мысли. Ни ветерка, ни воды поблизости, ни тени.

— Эй, алё, поднимайся… Э-эй.

Виктор сонно повернулся, приоткрыв один глаз. Над ним нависало упитанное личико, разукрашенное, как у матрёшки.

— Вы кто? — прохрипел парень ещё не проснувшимся голосом.

— Медсестра я. Наталья Тарасовна. Сменщица Тамары, — звонко и поучительно пояснила светлая женщина с пухлыми, похожими на пельмени губами.

— А-а-а… — только выговорил Витя и снова плюхнулся на подушку. Сил не было ни на то, чтобы знакомиться, ни на то, чтобы говорить… Даже держать глаза открытыми, и то казалось трудновыполнимой задачей. Веки, точно на них подвесили многотонные гири, поднимались только в результате нечеловеческих усилий.

— На, температуру померяй, — попросила Наталья Тарасовна.

Он взял градусник из мягкий рук женщины и снова провалился в черноту сна. За дверью шаркали подошвы, кто-то кричал, говорил. Лязгало алюминиевое ведро, шуршала швабра. Знакомый, но не опознанный голос заходил к Витьке в бокс, давал неясные советы; над ухом слышался шелест не то пакетов, не то фольги, не то бумаги.

— Витя, Вить!

Он снова неохотно разлепил глаза.

— Ну чё?

— Выпей лекарство, — попросил кто-то. Это был не жёсткий голос Тимофея, нет. И не женский мягкий, как у Тарасовны. Сквозь матовую пелену в глазах Виктор разглядел густые чёрные усы.

— Станислав Юрьевич… ваша смена, — болезненно улыбаясь, проговорил мальчишка и взял в ладошку два бело-жёлтых колёсика. Он слышал, как Золушкин сказал медсестричке: «Гляди-ка, соскучился…» и пошлёпал к выходу в неизменно болтающихся туфлях.

А потом опять приходили люди… Открывали-закрывали форточку: в палату залетал тёплый, прогретый осенним солнцем воздух. Кто-то дёргал несчастную оконную занавеску.

Снова, заботливо склоняя над Витькой пухлое личико, с градусником приходила Наталья Тарасовна. За ней — Золушкин опять пичкал парня таблетками и что-то спрашивал. Но Витя в ответ лишь сонно мычал.

Смирившись с тем, что от пациента невозможно добиться ничего внятного, врач погасил свет. И Виктор наконец обратил внимание на происходящее за окном — темнело, день, прошедший во сне, медленно догорал.

Собрав резервы внутренних сил, парень перевернулся и лёг на спину, уставившись в потолок, по которому скакали неясные тени. Дождавшись, пока люстра перестанет «ехать», он прокашлялся, восстанавливая сонный хриплый голос, и сел на койке. За окном по тёмно-синему небу гуляли вытянутые кучерявые тучи: одни светлые, почти белые, а другие совсем чёрные. Виктор посмотрел на часы: вчера примерно в это же время они с Ингой возвращались с улицы, энергично споря, беседуя. А сегодня что?..

Мальчишка неохотно поднялся, опираясь рукой о приземистую деревянную тумбочку. Будь иная ситуация, он бы вообще не вставал и дрых всю ночь до следующего утра.

Но ведь все кругом говорили, что нужно есть, несмотря на плохое самочувствие, иначе окончательная крышка здоровью, а Витёк и так профукал завтрак с обедом. Да и в конце концов, мужик он или нет? Не возлежать же принцессой-несмеяной весь месяц.

Нащупав в темноте зубную щётку, он хотел было пойти умыться, но, немного подумав, небрежно зашвырнул её обратно и достал жвачку.

— Зубы чистить поздно, — оправдал себя за свинство и неряшество Витька. — Будем жувать…

Тихо напевая траурным тоном «а мне бы жвачку, хотя бы одну пачку, хотя бы одну штучку, хотя бы одну-у-у», он вышел из бокса. В коридоре горели все лампочки, кроме, ясное дело, той, что сломалась на днях. Лизаветка и маленький Бекир сидели на старой заржавевшей каталке друг против дружки и выстраивали в ряд маленькие разноцветные машинки. Их мамы беседовали неподалёку на кушетке, периодически поднимая глаза на малышей: на месте ли? Играют ли? Не плохо ли?

Озабоченный врачебными делами Золушкин, быстро шлёпая из ординаторской в кабинет, в спешке махнул Витьке.

— Молоток, что выбрался из берлоги, а то валялся там, как сонный медведь!

Виктор заглянул в столовую: ужином ещё даже не пахло, деревянные скамейки ровно, как по струнке, стояли каждая у своего стола. Только неподалёку от окошка две лавочки были сдвинуты — там Шпала и компания резались в карты. Видать, Эмма мечтала хотя бы на этот раз передать титул дурочки кому-то другому.

«Э не… — подумал про себя Витька. — С моим-то везением в карты играть рискованно».

Он неспешно и вальяжно, по-графски, пошёл в конец коридора к единственному окну. Оно смотрело на пустую, укрытую лишь пожухлой травой часть больничного двора.

Слева вдаль убегала ржавая сетка забора. В сумерках что-либо находящееся за ней сложно было разглядеть: мелкая речка бликами отражала свет выползшей луны, а по-над водой белели стены невысоких сараев.

Витька обернулся. К нему, сияя как новая копейка, шла Инга. Мальчишка приподнял одну бровь: с чего бы это столько радости? Но когда девушка приблизилась, он разглядел на ней белую с голубоватыми разводами лёгкую кофточку вместо дурацкой клетчатой рубашки.

— Выспался? — спросила девчонка, бросив через стекло взгляд на пустой и тёмный дворик.

— Да так… — вздохнул Виктор и присел на корточки. — А к тебе мама приходила? Вещи принесла, вижу…

— Приходила. Больше никаких мешковатых рубашек, — Инга невесело улыбнулась. Витька кивнул, хотя новая кофта смотрелась на девчонке немногим лучше: тоже висела на тонкой фигуре, как флаг в отсутствие ветра; один рукав казался слишком длинным — почти до кончиков пальцев, зато другой был закатан до локтя, открывая перебинтованную ручку. Но говорить всего этого Витька не стал, зачем её расстраивать лишний раз?

— Ужин скоро? — спросил он, потирая сонные глаза.

— Через полчасика, — Инга присела с ним рядом, оперевшись о батарею отопления. Хоть в городе стояла претёплая погода, для больницы отопительный сезон начался ещё неделю назад.

Виктор, к своему удивлению, не испытывал нужды поддерживать разговор. Раньше он везде и всегда старался казаться интересным, общительным, весёлым и бойким. Поэтому не переставая говорил, говорил и говорил, даже тогда, когда настроение опускалось ниже плинтуса и болел язык. А сейчас вот не хотел бестолково болтать — и честно молчал. Не было надобности что-то разъяснять Инге, оправдываться, она и так знала, что ему нехорошо и болтливости это не способствует. Совсем она не нуждалась в том, чтоб её развлекали занятными беседами, анекдотами, пустыми шаблонными вопросами. Им обоим в тот момент не особо хотелось говорить. Может, потому не беспокоили ни тишина, ни затянувшаяся пауза. Такая ненавязчивость в общении радовала Виктора. Он чувствовал себя свободно, непринуждённо и спокойно. Обязательно ли вообще собираться компаниями, только чтобы болтать, шутить? Молчать вместе тоже неплохо. Беспокоиться о поддержании беседы не нужно, и думать можешь о чём угодно, но в то же время не чувствуешь себя одиноким, ведь кто-то рядом.

Полы коридора отсвечивали какими-то древними прозрачными пятнами. Бекир и Лиза, оставив машинки, теперь играли в прятки: мальчик сидел у старой кушетки, таясь за маминой ногой, а Лизавета, стоя у стены, громко считала: «Я иду искать, кто не спрятался, я не виновата!»

Наталья Тарасовна брела вдоль коридора, заглядывая поочерёдно в палаты, — видимо, закликала готовиться к ужину. Приземистый студент-практикант, выйдя из ординаторской, старательно застегнул куртку и пошёл к выходу. В дверях бедолага чуть не столкнулся с большой металлической телегой, на которой повариха везла стряпню на ужин. Завидев это, Витя спешно встал, отряхивая джинсы.

— Пошли места занимать, — сказал он Инге и протянул ей обе руки, чтобы помочь подняться.

На ужин давали отварную картошку с полупрозрачным куриным крылом и сладкий, даже приторный, чай.

— Всё же лучше, чем слипшиеся макароны, — заметил Витька.

Вдруг ему на плечо опустилась чья-то рука.

— Ну что? Можешь меня поздравить, — сказал голос. Витька обернулся: над ним, улыбаясь, возвышался Дима. — Выписываюсь завтра, — добавил счастливчик и, похлопав парня по плечу, направился к выходу.

— Круто! — прокричал вдогонку Витька. Шпала и Эмма присоединились к возгласу из-за соседнего стола.

— Вот человек, из чужого отделения, а стал совсем своим… — протянула грустно Эмка. Виктор тоже вздохнул с лёгкой завистью на душе.

— Да ладно, — успокаивающе сказала Инга. — Оглянуться не успеешь, и твою выписку будем праздновать.

— Ага! С духовым оркестром! — пафосно и как-то даже истерически согласился Витя, показывая руками, насколько широко это будет, да так, что зацепил тарелку и чуть не перевернул её. — Вот… Жаль только, что не скоро.

К ночи облака разбрелись, попрятались за горизонтом. А на чёрное небо Творец, как на полотнище, высыпал горсть звёздных жемчужинок. Витька как раз готовился ко сну: расправил постель, прибрал хлам на тумбочке.

Из памяти телефона удалил старые эсэмэски, с унынием заметив, что новых сегодня никто не прислал. До отбоя оставалось двадцать минут, и он, взяв пакет с грушами, вышел пройтись перед сном.

В отделении было слишком душно, даже жарко. Или просто не по сезону тёплые штаны, согревали лучше, чем надо. Витька понимал, что завтра же нужно будет переступить через все принципы да позвонить отцу, чтобы он принёс лёгкий спортивный костюм.

Золушкин с Тарасовной и ещё трое незнакомых людей горячо что-то обсуждали, то и дело бросая взгляды на запертые двери игровой комнаты. Маленьких детей в коридоре уже почти не было: видать, лежали все давно в постельках и слушали мамины сказки. От этого отделение виделось непривычно тихим, безжизненным, пространство вокруг — белёсо-зелёным, слишком спокойным.

Виктор встретил по пути Ингу.

— Пошли пошляемся? — предложил он, равнодушно глядя вперёд.

Они вышли в холл, где в открытую форточку залетал ночной прохладный сквозняк. Чёрной дырой рядом дремала выложенная коричневым кафелем лестничная площадка. Синеватый неоновый свет ламп точно дрожал, боясь простыть от проникающего в больничные стены воздуха с улицы.

— Город-то как светится, — невзначай сказал Виктор.

Инга спокойно кивнула, наверное, она это уже миллион раз видела. Парень прочертил пальцем на запотевшем стекле неправильную фигуру, похожую на эллипс, а потом сделал на ней несколько штрихов — получилось нечто вроде ряби на воде. На миг он вспомнил дачу Лешкиной бабушки: маленький домик у озера, сад, хоть и бедненький, но свой, ухоженный. Большое кострище на другом берегу, где они жарили шашлыки, и старый сарай, на котором можно было целый день валяться, поедая фрукты. Парень быстро нарисовал домик и пару яблонь рядом.

— Здорово, — глядя с вожделением, прокомментировала Инга.

— А то! Три года парился в художке. — Витя горделиво хмыкнул и с ещё большим рвением стал вырисовывать мелкие листочки на деревьях.

— Почему бросил? — спросила девушка, присев на подоконник.

— Та заколебало, — отмахнулся Витька. — Рисовать научился, а остальное на фиг надо? У меня дела поважнее появились.

— Жалко, — Инга пожала плечами. — Хорошо ведь получается.

— Ну мало ли! У меня и математика в пятом классе получалась. Понимаешь, вся эта живопись, эти выставки в галереях — ну не моё оно. А вот полученные навыки мы с ребятами используем и поныне, но на более клёвую шнягу, на граффити. — Виктор закончил малевать и повернулся к собеседнице. — Набираем баллончиков и айда вечерком к серым заборам.

— Тоже дело, — девчонка посмотрела на рисунок и довольно заулыбалась. — Туда бы сейчас.

— Да сам бы хотел, — лёгким движением Витя пририсовал подымающийся из трубы дымок. — Мы с пацанами так зажигали. Кстати, ждал я их сегодня. Не пришли. Занятые, блин. Хоть бы позвонили.

— Да чего ты? Они просто не хотят тебя расстраивать, напоминать, что они ТАМ, а ты в больнице. Не дуйся на них, — добродушно глядя усталыми, но всё такими же синими глазами, посоветовала девушка.

Виктору хотелось ей поверить, но досада и тоска по друзьям и былой жизни слишком сильно давили на мозги. Он нахмурил брови и опустил взгляд. На пальце, которым он стукнулся о тарелку с картошкой, вырисовывался большой синяк, хотя ударился мальчишка совсем не сильно.

— Инг, — обратился он грустным голосом. — У меня синяки на руке почти без причины. Это что, тромбоциты упали, как у тебя?

Она осторожно взяла его руку в обе свои маленькие ладошки.

— Скорее всего, — девушка мягко улыбнулась. — Но ты не переживай, Золушкин лекарства нужные посоветует, и проблемы не будет.

— Тебе он уже посоветовал…

Инга смутилась, вспомнив недавнюю сцену.

— Я не ты… Ты без происшествий справишься. Я уверена, — пообещала она тихо.

— Куда уж. Чувствую-то я себя немощью столетней, чахлым, как один мой однокашник, Аркашка. Как тут без происшествий?!

— Ты ведь из-за этого и с отцом поругался, да? — предположила девушка нерадостным тоном.

— Да… Вечно он ути-пути. Не пять же мне лет.

— Если ты на этом так заостряешь внимание, то, видимо, пять.

— Ща как дам больно! — перебил Витька, но девушка спокойно продолжила.

— Ути-пути по сути дела просто проявление нежности. Ты что ж, выходит, не хочешь, чтобы к тебе тепло относились? Когда они сюсюкают, ты чувствуешь себя слабаком, что ли? Я не понимаю, — Инга изучающее уставилась на парнишку. — Или ты просто боишься, что и в самом деле превратишься в такого, как этот твой пресловутый Аркадий?

Виктора передёрнуло. Он вздрогнул и отшатнулся. Захотелось развернуться, уйти или показать проницательной девице средний палец. Но он переборол себя.

— Возможно, и так, — нехотя, как будто боясь и стесняясь, ответил парень.

— А что так печально? — обратилась Инга добродушно. — Страх — это просто эмоция перед реальностью или воображаемой ситуацией. Твои траурные мысли — как раз лишь игра воображения. Перестань об этом думать, зацикливаться на страхе, и он уйдёт.

Витя смерил её скептическим взглядом.

— Ишь ты, психолог. Забить на всё предлагаешь?

Инга безнадёжно вздохнула.

— На совесть свою не забивай, главное. А то когда ты злишься и скандалишь, окружающие только укореняются в мысли, что ты псих. Не надо. Веди себя так же, как и раньше. Ты ведь просто заболел. Больше ничего не случилось. Это мелочи.

Виктор спрыгнул с подоконника.

— Попробую, — кивнул он без энтузиазма. — А теперь пойдём обратно. А то Золушкин кипешевать будет.

За спиной остался нарисованный домик у озера. Очередной день в больнице подходил к концу. О выписке, конечно, рано было даже мечтать. Но жизнь Витьке больше не казалась чёрной полосой: он и улыбался, и смеялся, и шутил, и грустил. Инга вселяла уйму уверенности и подлинно обещала, что всё будет хорошо. Пусть она и не просила держаться, не вешать нос, Виктор почему-то, хотя и не подавая виду, ей верил даже без этих дежурных фразочек.