Близился шестой час вечера. В коридоре Тамара руководила загадочной процессией: трое рослых мужчин в рабочей одежде тащили под её началом огромные разноцветные коробки. На всех парах, звеня связкой ключей, к ним мчался Тим-Тим. У запертой двери, где много веков назад, говаривали, была игровая, Тамара приказала оставить ношу, и послушные работяги, осторожно опустив коробки, трусцой побежали обратно в холл. Пока Тимофеевич, кряхтя, открывал старый заржавевший замок игровой комнаты, один из грузчиков уже вернулся, бодро неся на плече длинный бумажный свёрток.

Витьку кто-то легонько дёрнул за рукав: маленький Бекир, поднявшись на цыпочки, тихо спросил: «А нам игрушки привезли, да?»

— Не знаю, — не глядя, ответил парень. — Наверное, игрушки.

Услыхав такое волшебное и заветное слово, вся мелочь отделения, словно по взмаху волшебной палочки, побросала дела и слетелась к коробочкам, как пчёлы на мёд.

— А ну кыш! — пыталась разогнать их медсестра, чтобы Тимофей мог спокойно затянуть поклажу в комнату, но козявки только ещё больше одолевали.

— Витька! — Тамара показала кулак. — Какого лешего ты им сказал?!

— А чего я?.. Я ж не знал, я только так… предположил, — он виновато уткнул глаза в пол. — А с какой такой радости все эти обновки?

Вздохнув, женщина отошла чуть в сторону и присела на кушетку, чтобы пару минут отдохнуть.

— Проверка очередная на днях явится, — сказала она, устало потирая колени. — У них в оборотке чёрным по белому написано, что тут игровая почти царская. Где нахальство, тьфу ты, начальство раньше держало все эти вещи, я не знаю, сестра-хозяйка наша в отпуске, так что вот кое-как без неё пытаемся всё на места вернуть, чтоб не влетело никому.

— Ай да завралось руководство ваше совсем! — ехидно заметил Виктор.

— Ну полно-полно других-то хаять. Как говорит наш Тимофей Тимофеевич, «начинать нужно с себя».

— Ой, — Витёк зло хихикнул. — Гляжу, тут классика пошла! Тима цитируете!

— Ты вот вреднятина всё-таки, — отметила Тамара, поднимаясь. — А Тимофей Тимофеевич, между прочим, телевизор для нашего отделения отвоевал. Хирургии не дали, а нам дали!

— Телек?! — парень чуть не подскочил до потолка, округлив глазища до размеров бубликов. — У нас будет телек?!

«Телевизор» для него прозвучало почти так же магически, как для малышни «игрушки». Тем более что буквально несколько часов назад Витька в сердцах жаловался друзьям на голодание не только гастрономическое, но и информационное. Все-таки человеку, привыкшему каждый день после уроков подолгу торчать в Интернете, не так-то просто научиться узнавать новости о внешнем мире разве что из сплетен медсестёр. Друзья, правда, тоже старались по возможности информировать его, но чаще о самом интересном умалчивали, видать, чтобы лишний раз не расстраивать товарища.

При всём этом минувший день был урожайным на визиты. Лёшка с Владом помимо себя приволокли дедовское лото и целых два часа резались с Виктором в эту незатейливую игру на лестничной площадке, постепенно сокращая численность сигарет в пачке. Витёк тоже затянулся пару раз, но потом отложил бычок: всё-таки, когда показатели крови скачут, курево не лучшее дело…

Но самое главное — задолго до друзей, около полудня, приходила мама! Это был первый её визит после того, как Виктор загремел в инфекционку. Он всё сразу понял — родительница соскучилась, но, как и всякая упрямая женщина, просто не показывала виду. В бокс вошла высокомерно, как к себе домой, небрежно бросила пакет с вещами, на сына даже не глянув, будто он шапку-невидимку надел.

Выйдя в коридор, деловито переговорила с Тим-Тимом об «одном болване» и ушла, гордо вскинув голову.

Правда, потом, выглядывая в окно из-за занавески, Витька видел, как, выйдя на улицу, мать тревожно и заботливо обернулась на больничный корпус, — значит, в душе давно всё простила своему оболтусу, а дистанцию сохраняла лишь из принципа. Это ведь от неё парень унаследовал такую черту, как дурная баранья упёртость. Отец, хоть порой и казался строгим, на самом деле гораздо быстрее прощал, забывал обиды и шёл на компромисс.

Может, как раз поэтому мальчишка с утра ждал именно папу. Как советовала Инга, он хотел без нервов объяснить, что и по какой причине более не хочет слышать из родительских уст. К тому же у Александра Игоревича можно было попросить купить какую-нибудь модную шмотку. Виктору стало почти всё равно, насколько здорово он выглядит здесь, в больнице. Но одеваться прилично и колоритно он, по совету Инги, считал необходимым, просто для того чтобы не превращаться в Аркашку и продолжать ощущать хотя бы тонкую связь с былой жизнью.

Тим-Тим вместе с одним из рабочих пытался раскрутить увесистый бумажный свёрток, но тот оказался упругим, неподатливым и назло мужчинам сворачивался в исходное состояние. Виктору же не терпелось сообщить радостные новости о телевизоре Инге. Она с самого утра спала. Тимофей за обедом вкратце объяснил Витьке, что когда гемоглобин низкий, человека в сон клонит, и парень будить ее не стал. Но теперь повод был весьма и весьма приличным, чтобы потревожить спящую красавицу.

Проехав по линолеуму на подошвах, Витька с языком на плече ворвался к Инге в палату.

— Это, подъём! Давай, пошли! Там такое!

— Какое такое?.. — девушка спросонья не разделяла его воодушевления.

— Да пойдём уже! Вопросы она задаёт.

Он молча оперся о стену. В тёмной палате только на подоконнике тускло светился один из блеклых лунных зайчиков. Инга почти на ощупь расчесала немного спутавшиеся белые-пребелые волосы, завязала шнурки и подошла к Виктору. Она с трудом держалась на ногах, это было видно даже без света: немного пошатывалась и всё время норовила осторожно за что-нибудь ухватиться, чтобы не упасть.

— Чего там? Пожар, что ли? — иронично и в то же время безобидно спросила она.

— Пойдём, узнаешь, — Витя пожалел девочку, нашедшую в себе силы подняться, несмотря на плохое самочувствие, и аккуратно приобнял её, чтоб помочь идти. Инга не возражала.

В коридоре накануне ужина — в час, когда к столовой стекаются все, на удивление не было ни единой живой души. Зато из игровой то и дело долетали восторженные реплики: «Ух ты! Игрушечное пианино!», «Смотри, настольный хоккей!», «Телевизор!».

— Не могу поверить! — одновременно радостно и удивлённо прошептала Инга. Её физиономия как-то враз посветлела, и на миг девчонка показалась Виктору почти здоровой и весёлой. Но этот обман зрения быстро улетучился, когда после очередного вовсе не быстрого шага парню пришлось её ловить, ибо сама она не устояла бы.

В игровой они встали с краю. Так было забавнее наблюдать за счастливой ребятнёй, которая, как под новогодней ёлкой, энергично распечатывала коробки с игрушками.

Витёк ненавязчиво поставил Ингу перед собой и плотно обхватил руками, чтобы больше никаких происшествий.

Он всё-таки её поднял с постели и потащил сюда, он и должен отвечать. Хотя девушка выглядела вполне довольной тем, что находится в центре событий. Не каждый день в отделении столько детского смеха и обновок.

Тимофей, оставив надежды раскрутить подлый свиток, теперь, старательно высунув язык, подключал антенну к телевизору. А вот Инга свёрнутой длинной бумажкой заинтересовалась.

— А это что? — спросила она у Тамары.

— Да чтоб я знала… — женщина озабоченно взглянула на загадочную вещь. — Посмотрим…

Как ни странно, её, в отличие от Тимофея, свиток послушался и позволил себя разглядеть.

— Ага… — сказала Тамара Ивановна. — Это наклейка. Пришпилим её возле столовой. Тут повар изображен с… с чем это? А-а-а… с кастрюлей.

— Ну-ка, ну-ка. — Виктор потянулся к свёртку. Они с Ингой взяли его с разных концов и выпрямили, чтобы изучить подробнее.

— Фу-у-у! — вдруг раздался громкий возглас. — И это вы повесите возле столовой! Да я блевану!

Все резко обернулись на звук: у плаката стоял Шпала, с ужасом глядя на рисунок.

— Он же страшный и мерзкий, — оправдываясь, мальчишка показал на повара. — А в кастрюле у него жижа какая-то… Зелёная. Если этот кошмар будет висеть возле столовки, то никто туда вообще ходить не будет. Он же отбивает весь аппетит!

— Сашенька, ну ты преувеличиваешь, по-моему, — сказала Лизаветкина мама.

Парень вздохнул.

— Не знаю, по-моему, он прав, — вступился за него Виктор. — Повар страшенный… А на его стряпню смотреть невозможно без отвращения. Скажи, Инг? — он обратился к ней, понимая, что мнение послушной девочки для окружающих значит много больше, чем Сашкино или его — хулиганское.

Инга согласно кивнула.

— Ой, ну вас, — махнула Тамара. — Где я вам достану нормального? Довольствуйтесь уж тем, что есть.

— Лучше б никакого не было, — буркнула подоспевшая Эмма. — Саня, пошли, там сопляки фломастеры нашли и альбом. А ты мне обещал комиксы нарисовать.

Инга невесело улыбнулась.

— Умеют же некоторые художники для детей живописать, — сказала она, провожая взглядом Шпалу с Эмкой. — Давай, выписывайся скорее и открывай дизайн-студию. Уверена, ты бы повара намалевал лучше.

Возле драгоценного чёрного ящика грузчики поставили длинный мягкий диван. Чуть исцарапанные подлокотники и пара дырочек на серой обивке выдавали, что вещь далеко не новая, но это никого не расстраивало. Бекир влез на спинку, Лизка тянула его за ногу, чтобы малыш свалился. А их мамы только и успевали оттаскивать детей друг от дружки, чтобы вечер не закончился плачевно. Наконец Лизкиной маме удалось переключить внимание дочки на цветные карандаши.

Малютка страх как любила рисовать, особенно костюмы, нарядные платья, шляпки. Инга всегда шутила, что Лизавета обязательно станет великим модельером. Но до такой глобальной цели было ещё далеко.

На всю комнату раздался голос диктора: телевизор наконец долгими стараниями Тим-Тима заработал. Дети зааплодировали, сбежавшись к экрану. Тамара и ещё несколько мамочек отчаянно заохали: «Ну теперь наших сорванцов от экранов не отодрать».

— А когда вечерняя сказка будет? — заныла малышня.

— Скоро-скоро, — пообещала Тамара Ивановна, осторожно проворачивая антенну, чтобы изображение не рябило.

Лизаветкина мама подошла к выключателю и погасила свет в игровой. Синие блики от телевизора разлились по всей комнате, и осветили белые стены. Малышня, весело воркуя, устроилась на диване, готовая к просмотру мультфильмов. Тамара присела с краю. Шпала развалился внизу на ковре. Витька усадил Ингу на подоконник и примостился рядышком, обняв колени.

Убаюкивающая мелодия потекла из динамиков. Детвора притаилась в приятном ожидании, устремив маленькие предвкушающие глазки в экран. Смотрящие в окно грозные тучи больше не пугали своей строгостью и не давили на сознание — теплая атмосфера уютного и веселого вечера отгоняла все нехорошие мысли. Но не у Витьки!

Он, не глядя в экран, обернулся на ночной город. В небе еле-еле мерцали тусклые звёздочки. Огни домов и улиц тонули в мутном осеннем тумане. В пустом дворе больницы клёны и тополя уныло роняли листья на пожухлую траву.

Парню сделалось тоскливее прежнего.

— Инг, — обратился он шёпотом, чтобы не отвлекать козявок, затаивших дыхание у голубого экрана. — Как ты до сих пор меня терпишь?

— В смысле? — девушка взволнованно обернулась и попыталась заглянуть парню в глаза.

— Мне кажется, я невыносим, — сделал он заключение. — Ору, спорю, кривляюсь.

— Я привыкла, — Инга, слегка смущаясь, улыбнулась. — Всё это совсем не напрягает. Я думала даже, будет наоборот: я надоем тебе.

Витя нахмурился. Лизка поднялась с дивана и чуть не плача потребовала у мамы немедленно отправиться в палату читать про принцесс, а «не смотреть этот мальчиковый мультик». Женщина, повинуясь, взяла её за руку и, попрощавшись с остальными, повела дочурку спать. Витька аккуратно взял Ингу под руки и помог спуститься с подоконника.

— Пойдём на диван, места освободились, — он снизил голос до шёпота и, упав рядом с Тамарой, продолжал говорить. — Ты мне — нет, ни в коем случае. Я просто удивлён, что человек вроде тебя до сих пор всё это терпит. Ведь Шпалу ты не терпела. Интересно, что такого ты ему сказала, что он до сих пор дуется на тебя?.. Хотя, не суть важно. Почему я избежал его участи?

— Не избежал. Просто ты умеешь слушать и прислушиваться. А он только надулся, и всё, — Инга присела рядом и нервно вытерла вспотевшие ладошки о штаны. — Дело не в этом даже. Иногда надо уметь смотреть глубже, потому что поведение — это только внешняя оболочка, гораздо важнее то, что внутри.

— Да, люди говорят одно, а думают другое.

— На самом деле это самое кошмарное, — она опустила взгляд и даже, как Витьке показалось, вздрогнула. — Вот, например, бывает: идёт парень. Опрятно одетый, причёсанный… Вежливо здоровается с соседом… Воспитанный человек — говорят все. Но не все понимают, что воспитать манеры — это немного не то же самое, что воспитать душу. Во всяком случае, некоторые наотрез отказываются даже попытаться различить эти понятия, хотя проявления истинного воспитания по сути и не должны быть заметными. Тот же парень вполне может сменить образ, оказавшись в другом обществе. Может и обидеть кого-то, и подставить, если понадобится, при этом не переставая ходить по аллейкам двора с книжкой под мышкой, лишний раз давая повод соседским бабушкам-сплетницам восхититься им, — Инга перевела дыхание. — А ты на самом деле воспитанный, Витька. Я это вижу, и рада, что мы с тобой знакомы.

— Я воспитанный?! — Витёк, чуть не свалившись с дивана от смеха, ухватился за подлокотник, за что получил лёгкий пинок от Тамары. — Чего же мне тогда говорят обратное? Не хвалят, даже, а только пинают.

— Это потому, что истинное воспитание, воспитание души, не даст никогда такой славы. Соседи не будут наперебой тобой восхищаться, и родители не услышат, возможно, похвалы в свой адрес за то, что вырастили такого чудесного ребёнка. Но тебе не нужно всё это. Может, сейчас ты кажешься себе не таким уж и хорошим, но твои поступки, если ты, конечно, захочешь, могут быть действительно стоящими и искренними, продиктованными изнутри, а не напоказ. Жутко, что вокруг чаще происходит наоборот!

— То есть ты не считаешь меня большим и ужасным? Даже за хамство тем самым первым утром? И за «ненавижу стишочки», и даже за споры наши постоянные, и за моё кривляние? — с некоторой надеждой в голосе спросил мальчишка. Может, он и впрямь не настолько плох, как говорят ему окружающие? Может, действительно и родители, и друзья, и учителя, и соседи — все ошибаются, а одна юная девушка видит в нём то, чего не видит никто: что-то хорошее.

— Не считаю, — Инга взяла его за руку, и у парня отлегло от сердца. Нежная колыбельная песня донеслась до ушей из динамиков телевизора. Полусонные козявушки стали лениво подниматься с дивана, обсуждая мультфильм, позевывая и мечтая о мягкой постельке.

— Спасибо тебе, — прошептал Витя.

— Тебе спасибо. Среди того, что я вижу вокруг, таких, как ты почти нет, — она казалась как никогда сбитой с толку и унылой. — Страшно за этот мир, правда. Смотришь кругом: куда он катится? Смотришь — и жутко. Жутко ощущать себя выродком просто потому, что таких, как ты, мало.

Буквально месяцем раньше Виктор бы покрутил пальцем у виска и заржал в ответ на подобную фразу. Но сейчас ему почему-то меньше всего хотелось смеяться.

— Ты меня считаешь другим? — задумчиво поинтересовался он без ухмылок и иронии, устроившись поудобнее на опустевшем диване.

— Да. Хотя бы потому, что ты меня слышишь и понимаешь. Жаль, если сломаешься под натиском большинства, — девочка потёрла усталые глазки. — Не стоит. Я тебя прошу. Очень. Ты другой, Вить.

— Ну я попробую, — смущённо, но широко улыбаясь, пообещал парень. Пообещать попробовать ему ничего не стоило. Лишь бы ей на радость. Ведь и впрямь внешность, поведение, манеры так несущественны и мелочны в сравнении с душой. Он же и Ингу совсем другой представлял.

А она оказалась такой понимающей, умной, доброй, весёлой и знающей толк в людях.

Когда детвора покинула комнату, кругом стало пусто и тоскливо. Шпала выскочил в коридор с воплями: «Эмма, ты уже спать?!» Тамара догнала его, дав подзатыльник: «Чего орёшь? Ночь на дворе!» — и пригрозила кулаком. Откуда-то донёсся недовольный Тимофеев глас, и затурканная медсестра, вздохнув, отправилась к доктору.

Инга проводила её больным взглядом.

— Спать-то не хочешь? — Витя заботливо приобнял девушку, чтобы она могла об него облокотиться.

— Теперь разве уснёшь? Не думала, что решусь тебе всё это сказать, — Инга, усталая, положила голову ему на колени.

— Но ведь сказала же, — мальчишка легонько погладил ее белые волосики. — Во сне всё уляжется. Во всяком случае, я пытался тебя понять, не думай, что говорила в пустоту.

В темной комнате висела тишина. Только разноцветными кадрами мелькал брошенный, позабытый всеми новенький телевизор, и ритмично отмеряли секунды большие настенные часы. Слабенькая и бледная в свете мутной луны девчоночка едва заметно улыбнулась и поджала колени, скрутившись калачиком, как эмбрион. Витька, отягощённый философскими мыслями, откинулся на спинку дивана и тоже закрыл глаза.

Никто из них под утро даже не вспомнил, как пришла Тамара, выключила телевизор и, растроганная картиной, оставила уснувших ребят в покое.

Витька ощущал, что Инга, сказав ему всю правду, открыв все свои мысли, стала чувствовать себя немного свободнее и раскованнее. Да и сам он сблизился с ней, начав на самом деле понимать девушку, точно настроившись на её волну, точно осознав, на каком языке говорить с ней.

Главное, это не доставляло никаких хлопот. Даже наоборот. Парень ощущал себя нужным и сильным, чувствовал, что его уважают и верят в него. Дома и в школе ведь только пинали, повторяя, что он ни на что не годен. А тут… столько внимания, столько добрых слов с её стороны.

Они проводили всякую секундочку вместе. Иногда по привычке начинали спорить и в шутку дуться друг на дружку. Но потом всё равно торопились извиниться и отметить перемирие бубликом с соком, что продавался в буфете на первом этаже. Инга приносила ему ужин всякий раз, когда Витька валялся с температурой под вечер и ленился идти в столовую. А он сидел с ней во время переливания крови, учил рисовать, рассказывал забавные истории из своей буйной жизни, например о том, как они с Лёшкой попёрлись зимой на речку, а домой вернулись с мокрыми ногами и ангиной. Инга слушала, не мигая и с таким вожделением, будто он говорил о каких-то приключениях или подвигах.

Случалось, она уставала и забавно щурилась, и ещё… у неё почему-то иногда подрагивали пальцы. Она немного пугалась этого, зажимала руки в кулачок и слегка взволнованными детскими-детскими глазами смотрела на Витьку.

А он жалел девочку и осторожно ласкал.

— Не страшно, — говорил. — Тамара же сказала, что это бывает.

Когда в больнице становилось совсем холодно, парень прижимал её к себе. Ему хотелось это делать, как хочется оберегать найденного в дождь на улице маленького, худого и мокрого котёнка. Это происходило естественно и безо всяких крамольных мыслей. Не любовь — любовь-то у Витьки была, — а просто высший уровень взаимопонимания. Когда слова не нужны.

По вечерам они гуляли, плотно закутавшись от свирепого ветра в куртки. Витька терпел Ингины стишки, а она — его громогласные песни.

Небо которые сутки готовилось расплакаться ливнями, но что-то постоянно не давало ему осуществить задуманное. Тучи всё сгущались, слетались, хмурились, угрожали… Дули северные ветры, но в коридорах больницы стояла необъяснимая тягучая духота.

— Три дня собирался. Ливанёт, — Инга вглядывалась в хмурящееся вечернее небо через окно в столовой. — Ты тоже дождь чувствуешь, правда?

— Чё?.. — парень, полулежавший на столе, нехотя приподнялся и подпёр тяжёлую голову.

— Ну самочувствие ведь меняется? — она отошла от окошка и села рядом. — Голова болит, нет разве?

— Болит, — Виктор кивнул слишком резко, и ему показалось, что мозги вот-вот разлетятся на осколочки. — О-очень.

Ужин давным-давно закончился. Малышня, посмотрев вечернюю сказку, отправилась на боковую, избавив несчастных мамочек от необходимости читать на ночь. И столовая, и коридоры пустовали, готовясь ко сну. Даже Шпала не бродил допоздна, как обычно, а одиноко страдал в палате — Золушкин сказал, что Эмму выпишут в ближайшие два дня, а его, голубчика, ещё подержат «под арестом».

Виктору же в маленькую палату не хотелось. От духоты некуда было деться, как будто природа в ожидании грозы заставила весь мир остановиться, замереть так, что даже воздух не шёл в лёгкие. В голове точно дрожали какие-то раскалённые пружины, а веки опускались сами собой. Но, как ни странно, спать не хотелось.

Утомленный взгляд зацепился за старый замок на узенькой неказистой двери, которую почему-то никто никогда не открывал, во всяком случае в Витькином присутствии.

— Инга, а что там? — он указал на подозрительную дверь.

— Если бы я знала, — девушка пожала плечами. — При мне только раз Тамара туда заходила, но, увы, я тогда не обратила внимания, зачем.

— А хорошо бы узнать, что от нас скрывают! — Витя, несмотря на плохое самочувствие, выпрямился и взбодрился.

— Да прям там, скрывают, — отмахнулась Инга. — Фильмов насмотрелся, а?

— Насмотрелся, — кивнул парень и потянулся, смачно зевнув. — Тут так нудно, что волей-неволей начнёшь искать приключения.

— Всё, друзья мои, — как того и следовало ожидать, на пороге выросла Наталья Тарасовна. — Кажется, уже десять? Я не ошиблась? Отбой! — она поманила пальцем Витьку с Ингой. — Вам, что ли, личное приглашение? Умылись, зубы почистили?

— Ага, — отозвались ребята хлипким нестройным хором.

— Ну всё, по палатам, — бодренько пропищала она, хлопая их по спине. — Давайте-давайте, по койкам. Я вам не Тамара Ивановна, в игровой на диване спать не позволю!

Нехотя передвигая ноги, мальчишка безразлично помахал подруге и пошёл в бокс. В пижаму переодеваться решил на скорую руку, даже свет не включая. Ему почему-то вдруг подумалось, что из какого-то окна той высотки, что напротив, может глядеть на больницу какой-нибудь зевака-полуночник. Витька и сам дома по ночам, когда не спалось, высовывался в форточку и наблюдал, что у кого делается: где свет зажёгся, где погас, кто не спал всю ночь, а кто проснулся ни свет ни заря… Зачем ему или ей так рано вставать, на работу или в институт?.. Иногда бывало жутко осознавать, что в каждой квартире, в каждом окне, в каждом этом маленьком светящемся квадратике своя особенная жизнь, свои неповторимые судьбы.

Виктор лёг, не укрываясь, — слишком одолевала духота. Интересно, а вот если бы он сам жил в подобной многоэтажке с окнами на больницу, о чём бы он думал? Может, рассуждал бы, кто да с чем лежит? Кому плохо, а кто выздоравливает? Или почему среди ночи свет зажёгся: мелочь какая или случилось что-то серьёзное? Или, может, просто кто-то балуется?

На последней мысли парень невольно улыбнулся, даже несмотря на то что настроение тому не способствовало. В последнее время любые раздумья: плохие, хорошие, далёкие, близкие, глубокие, поверхностные, умные, дурные — все рано или поздно делали сальто-мортале и сворачивали на больничные будни. Значить это могло только одно: жизнь по самое не хочу застряла в этой тоске и скорее всего основательно и надолго. Оптимизма это не прибавляло, как, впрочем, и пессимизма тоже. Витька ясно понимал: жизнь просто свернула на новую дорогу, вошла в другую колею, которая отличается от того, что было раньше.

Окно квадратиком охватывало небольшой кусок неба и частичку светящегося города. Тучи с севера всё сползались, как ведьмы на шабаш, грозя городу подчистую залить его водой. Иногда одна из них, разгневанная, выпускала из своей волшебной палочки молнию, и Виктор тогда внимательно вслушивался, ожидая раската грома. Но эпицентр грозы пребывал ещё слишком далеко, чтоб звук, мчась аж оттуда, мог бы опознаваться человеческим ухом. Зато лёгкий скрип двери Виктор услышал мгновенно и резко обернулся. У порога кто-то стоял.

— Пошли, — тихо проговорила фигурка в плаще.

— А… Инга, — он моментально узнал девушку. Чьи бы ещё волосы так ярко белели на фоне коридорной черноты?

Парень быстро нырнул в тапочки и с некоторым опасением выглянул в коридор. — Куда пошли-то? — спросил он непонимающе.

— Куртку надень, — не стала объяснять Инга и только жестом поторопила Витьку.

Он стянул с вешалки ветровку и, напяливая её на ходу, вышел из палаты, осторожно прикрыв за собой двери.

— Куда тебе идти приспичило? И так душно. Не до ночных путешествий в куртках.

— Тебе приключений хотелось или мне? Пораскинь мозгами. В холле окно открывается, можно будет развеяться, — девушка улыбнулась.

Витька не то усмехнулся, не то фыркнул. Странно, что инициатива погулять ночью исходила от неё: послушная девушка — и здравствуйте вам с кисточкой.

— Я на тебя плохо влияю, кажется, — прошептал он. — Ещё пару лет общения со мной — и научишься затевать на самом деле экстремальные вещи.

— Тихо, всё. Если не замолчишь сейчас, будет тебе экстрим от Тарасовны, — цыкнула на него Инга и осторожно открыла старую дверь, ведущую из отделения в широкий холл. Виктор на носочках проследовал за ней.

Обложенный коричневой керамической плиткой, как чёрная дыра в космосе, в холле зиял выход на лестничную клетку. Сумрачное пространство вокруг, разящее хлоркой, не двигалось, молчало, только бледные тени ребят нарушали идиллию.

Витя аккуратно повернул защёлку до конца и с силой потянул на себя раму, распахнув высокое больничное окно.

С улицы залетел сквозняк. В отблеске городских огоньков красным заревом светилось тучное, грозное небо. Ребята высунулись на улицу, опершись о мощный деревянный подоконник. Монотонный гул ночного города врезался в уши, и свежий воздух заставил Витьку почувствовать себя бодрее. Необычной, таинственной казалась ночь, парящая тёмным шифоном над больницей.

Недалеко от церковных куполов небо разрезала тонкая, как ниточка, молния. Виктор начал считать.

— Раз, два, три…

Чуть слышный, точно издалека, прокатился гром.

— Одиннадцать секунд. Гроза уже близко, — сделал заключение парень.

— Что одиннадцать? — Инга с любопытством взглянула на него.

— Одиннадцать секунд между молнией и раскатом грома. Зная эту разницу, мы можем определить, насколько эпицентр грозы далеко отсюда!

— Обалдеть, Виктор, — девчонка растерянно и удивлённо заулыбалась. — И этот человек говорил мне не так давно, что глуп?!

— Ну не начинай!.. — Витёк отвернулся, вглядываясь вдаль. — Ты типа не знаешь таких элементарных вещей! Это все знают, не надо быть умником.

— Я всего лишь слышала. А ты понимаешь это и запоминаешь без проблем. Наверное, мог бы с физикой подружиться, — раздосадованно вынесла Инга вердикт и, сложив руки в замок, подперла ими голову.

— Мы уже это обсуждали. Ты меня совсем не знаешь, чтобы судить, умён я или туп! Есть отметки, они обо всём говорят вполне ясно. То, что ты им не веришь, твои проблемы, детка. Остальные верят, — Виктор развёл руками. Но девушка, выслушав речь друга, осталась непоколебима и только отрицательно покачала головой. Спорить было бесполезно.

В пустынном больничном дворике висела тишина. Мертвая тишина. Инга судорожно вздохнула, и по её телу прошлась лёгкая дрожь.

— Сейчас хлынет, — сказала она ровно, тихим, спокойным голосом, как будто точно знала, когда начнётся дождь. В верхушках высоченных тополей пробежал ветер так, что они закачались, угрожающе треща, точно кто-то решил сломать им ветки. Вой из вентиляции донёсся сверху, а на земле всё так же продолжала висеть тишь, ни травинки не шелохнулось…

Что-то мягко зашуршало вокруг: одновременно далеко и близко, рядом и везде. Дождь застучал по крыше и по металлическому козырьку над парадным входом, принеся долгожданную свежесть, дохнувшую в открытое окно. Он покатился каплями по каждому жёлтому листу, по каждой сухой травинке, барабанной дробью налетел на стёкла.

— Холодный, — Инга поймала в ладошку несколько больших тяжёлых капель.

Витька оголил в опасливой улыбке все тридцать два зуба и тоже выставил руку на улицу. Дождик всё креп, перерастая в дюжий ливень, отгородивший прозрачной стеной от ребят и многоэтажки окрестные, и город, и церковные купола. Всё смешалось в несколько светящихся пятен. Дождь зашелестел по асфальту, смывая с дорог и тротуаров пыль. Бурные и гулкие потоки выскакивали из водосточных труб и внизу сливались в ручейки. Издалека долетало бормотание канализационных люков, куда низвергались все эти новообразовавшееся реки. Звонко щелкали капли по стеклу, скатываясь одна за другой, оставляя дорожки. Каждый новый порыв ветра швырял горсть капель в лица полуночникам. Но они даже не отворачивались, всякий раз только благодарно вдыхая приятный, свежий, умытый, озонированный воздух.

Блеснула сине-белым светом молния, совсем рядом, и от неё на миг озарился весь больничный корпус. Витька не успел даже сказать ничего, как сверху громыхнуло так, словно груду камней на железную поверхность высыпали.

Инга зажмурилась.

— Дурёха, — парень отгородил её от окна. — Давай лучше прикроем на всякий случай.

Дождь полил ещё сильнее, ещё мощнее, превращая улицу в царство воды. Инга, довольно поглядывая за окошко, выжимала намокший рукав.

— А ты мокрая, как русалка, — Виктор показал на взлохмаченную влажную шевелюру девочки. — Заболеть не боишься?

— Сейчас нет, — ответила она. — А что будет? В больницу положат?

Парень шмыгнул носом.

— А ну т-с-с! Подожди.

Ребята вслушались. Помимо шелеста дождя из-за двери отделения докатывался размеренный звук шагов.

— Кто-то идёт.

— Быстро на лестницу! — сквозь зубы выдал мальчика.

Они выскочили на площадку, и Витя оперативно спрятался за дверью, утянув и девчонку за собой.

— Всё, тихо. Накройся чёрным плащом, — скомандовал он, вжавшись в стену. В холле щёлкнула дверь.

— Эх ты, ёлки зелёные! — ребята узнали голос уборщицы. — Кто окно открытым оставил?! Тьфу ты.

Витька осторожно приблизил глаз к дверной щели: женщина, бросив на пол большую сумку, старательно, не жалея сил, захлопнула раму и, пробурчав что-то недоброе, снова нагнулась за ношей.

В очередной раз над крышей рванул гром, и техничка, шепча ругательства себе под нос, отправилась по ступеням на выход. Витька зажал рот, чтоб она нечаянно не услышала громкого, взволнованного дыхания. Но дождь своим шумом перебивал все прочие звуки. Женщина благополучно, не оборачиваясь, спустилась вниз и покинула больницу.

Ребята выдохнули.

— Пошли-ка отсюда, — предложил Витёк, выходя из укрытия. — Откуда она взялась вообще? У нее же рабочий день в восемь вечера закончился! Какого лешего?!

— Золушкин говорил, что муж её пьёт сильно. Вот домой и не торопится, — сказала Инга то, что знала. — Ну благо, что нас не застукала. А то Тим-Тим завтра бы за шиворот на пластыре подвесил.

Виктор, чувствуя прохладу, вселённую грозой внутрь тела, довольно побрёл вместе с Ингой в отделение. Полученный адреналин, которого ему так не хватало, играл в крови горячим пламенем, и парень едва сдерживал довольную и счастливую ухмылку. Его счастливые глаза, разом как-то забывшие, что такое давление и боль, точно пьяные блуждали по просторному холлу, как вдруг заметили у окна что-то блестящее.

— Стой-ка! — парень одёрнул подругу-полуночницу. — Глянь, а ключи-то наша мадам потеряла.

Инга остановилась, и Витя на ладони протянул ей находку.

— Ого, целая связка, — удивилась девушка. — Надеюсь, она не будет нервничать из-за них до завтра. А завтра вернём.

— Непременно, но! — он вдруг воодушевился, чуть не теряя контроль над эмоциями. — Как насчёт того, чтобы посмотреть, что в той комнатке? В запертой, помнишь?

— Помню, — с сомнением в глазах кивнула Инга. — Но не много ли для одной ночи?

— Та лан те! Спать, что ль, хочешь? О чём речь? Тихо. Пошли, — он аккуратно, чуть дыша, открыл двери в отделение.