ПРОЛОГ: ЗА ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ ДО.

Все были против этой яхты, хотя бы потому, что ее предложил Иосиф. Во-первых, сам Иосиф вызывал отвращение — своей нахальной молодостью, своим нахальным иссиня-черным цветом кожи, своим вечным беретом с дурацкой кокардой (портрет Че Геварры и надпись по кругу: «Ya-ya! Che-Che-Che!»); своим нахальным именем «Иосиф», которое он присвоил в честь Сталина. Во-вторых, яхта называлась «Летучий Титаник». Дальше некуда!

Но Иосиф всегда создавал проблемы. В конце-концов, из-за них-то и происходило собрание. Усталые пожилые люди расселись за круглым столом в не слишком просторной кают-кампании, украшенной красными флагами. Ладно. Пусть будет нелепая яхта с нелепым капитаном. Главное, чтобы не было команды. Накануне люди Бар Аввана и дона Темпесты обшарили всю яхту, вылизали ее, обнюхали — и никого не нашли. Бомба? Глупости: Иосиф может, конечно, взорвать всю верхушку мировой теневой экономики (а значит — и всей остальной экономики, и всей политики впридачу) — но профи, даже революционер-профи, такой ерундой заниматься не станет. В смысле — никогда не пойдет на самоубийство. Высокое собрание если и взлетит на воздух, то только вместе с ним. И умыкнуть царственных старцев Иосифу не удастся: яхту плотно окружили веселенькие разноцветные катера — из-под легких тентов мускулистые мальчики наставили базуки на яхту и друг на друга. Все схвачено. Можно начинать.

Начала Бабушка Нгуэн, самая старшая. К тому же, на Тихом океане, посреди которого собрались «столпы человечества», хозяйкой была она. Бабушка Нгуэн сложила на впалой груди миниатюрные сморщенные ладошки. Улыбнулась всем. И отдельно — Иосифу, который развалился в скрипучем плетеном кресле, отделенный от остальных прозрачным пуленепробиваемым барьером. В прочности барьера никто не сомневался. В решительности и оперативности мальчиков с базуками тоже никто не сомневался. Сквозь широкие иллюминаторы снаружи прекрасно видно, что там внутри происходит. Зато ничего не слышно. То есть, никаких глупостей, и при этом — болтай, сколько влезет.

— Друзья! — прощебетала Нгуэн, — мы знаем, нам надо чуть-чуть менять покупателя и чуть-чуть менять продавца. Продавец теперь будет мой, покупатель теперь будет Европа. Условия господина Иосифа теперь будет легко-легко исполнять, потому что их исполнять не прийдется: господин Иосиф останется у себя между Южной и Северной Америками, а наше дело теперь чуть-чуть будет здесь, где господина Иосифа нет. Господин Иосиф узнал об этом плане и сказал, что будет нам чуть-чуть мешать, если мы не выполним его условия. Пусть он нам расскажет, как он будет нам мешать и каковы его условия. Спасибо.

Бабушка Нгуэн еще разок улыбнулась и аккуратно присела на краешек своего кресла. Старцы поглядели на Иосифа — не поворачивая морщинистых тяжелых голов, только подняли на него глаза. И смотрели, не мигая.

Иосиф размял между пальцев окурок гаванской сигары и запихал вонючий табачный комок в трубку. Закурил. Улыбнулся. Наконец, трубка задымила вовсю. Старцы ждали молча. Иосиф вдруг резко встал и прошелся туда-сюда по своему безопасному вольерчику. Еще раз затянулся…

— Я в курсе, что вы решили гнать наркоту через Россию, а в России заодно покупать оружие. И я понимаю, что мне куда выгоднее взять под свой контроль весь поток из Южной Америки в страну гринго, чем соваться в Россию. Тем более, что американские каналы с прошлого воскресенья уже находятся под моим контролем…

Кто-то закашлялся, кто-то крякнул. Бар Авван поднес клетчатый платок к огромному холеному носу:

— Таки-серьезно? Господа!..

Отец Грубер перестал мусолить четки и звонко стукнул ими по столу:

— Таки-очень, коллега. Мои данные совпадают с данными Бабушки Нгуэн, а мои предложения совпадают с ее предложениями. Могу лишь добавить, что не вижу смысла в конфликте: наркотики и оружие — такие общечеловеческие ценности, торговля которыми выгодна решительно всем.

— Сейчас вы увидите смысл в конфликте, — сквозь барьеры тяжелой астмы прорвался хрип дона Темпесты, — сейчас. Продолжайте, сеньер Иосиф.

И сеньер Иосиф продолжил.

— Мои интересы в Америке и в Европе выходят за рамки коммерции. В России у меня вообще нет коммерческих интересов — и быть не может. Меня интересует только революция… Понимаю, вас она вовсе не интересует. Но вам необходимо понять, что у коммерции и у революции не только разные задачи, но и разные пути. Короче, я готов нести убытки — только бы завалить ваше «окно в Европу»… Я завалю его дерьмом!!! — вдруг заорал Иосиф, швырнув трубку на пол. Трубка упала на ковер и не раскололась. Иосиф плюхнулся в кресло, подобрал трубку с пола, повертел в руках. Внимательно посмотрел в глаза Бабушке Нгуэн:

— Дон Хенаро сказал: когда я гажу — трясутся горы. О себе я могу сказать то же самое. Когда я зарабатываю деньги, все могут спать спокойно. Даже интерпол: у него все равно никаких шансов. Но вот когда я ГАЖУ — тогда трясутся горы. А революция требует, чтобы я вам гадил в России и в Европе…

— А какой регион контролирует дон Хенаро? — не понял Бар Авван. Ему никто не стал отвечать. Присутствующие заворочались неуютно, но молчали. Слушали. Только Цеппелин не удержался по молодости и перебил:

— А в Америке?

— А в Америке мы сможем договориться. Но я буду говорить с позиции силы, как вы легко догадываетесь. Кстати, товарищ Цеппелин подтвердит, что в России у меня достаточно влияния, чтобы… э… потрясти горы. Урал, например. Или Кавказ. Товарищ Цеппелин!..

— Да,.. гм… товарищ Иосиф. — Цеппелин был не намного старше Иосифа и тоже вызывал раздражение у старцев. Не более, чем раздражение. Он бодро двигался в фарватере, который ему прокладывали старшие, и не искал новых путей. Новые пути сами находили его: Россия — всегда новый путь. Низкого роста, энергичный, лысоватый, усики аккуратно подстрижены, в серых дымчатых очках и в сером костюме — Цеппелин был похож на комсомольского работника. Видимо, он и чувствовал себя соответственно.

Но сейчас он снял очки. И улыбнулся ласково. И закурил сигару. Все поняли: Цеппелин не будет устраивать шоу бесплатно. Так и оказалось. Пустив пару колец, Цеппелин затушил сигару в глиняной пепельнице, украшенной перуанским орнаментом, и вытащил из-за пазухи видеокассету:

— Где у вас тут видак?.. Ага… Смотрим кино! — Он вставил кассету в щель. Нажал пуск. На экране появилась очень худая женщина в военном комбинезоне. Пышные курчавые волосы, смуглая кожа. Голубые глаза. Мулатка. На руках женщина держала грудного ребенка. Некоторое время женщина пыталась заговорить, но не могла. Наконец, она заговорила быстро-быстро, по-испански:

— Луис, у нас родилась девочка… Мы в России. У Цеппелина.

Камера отъехала назад, и в кадр попал Цеппелин — в своем сером костюме и в дымчатых очках. И с сигарой во рту. Вот он затянулся, вынул сигару изо рта, помахал ею перед камерой. И сказал:

— Здорово мы смотримся, правда… Иосиф?

Экран погас. Раздался треск — это Иосиф отодрал подлокотники от плетеного кресла. На ковре валялись осколки растоптанной трубки. Цеппелин повернулся к Иосифу, надел очки и стал выглядеть точно так же, как только что на экране:

— Не тряси наши горы, Иосиф. Глядишь, камень какой-нибудь в твою дочку попадет… заодно и жену раздавит. Так что, не стоит у нас гадить… дон Луис. Ага?

— Вон! Во-о-он!!! — Иосиф-Луис дернул какой-то рубильник. Пол задрожал. — Я иду ко дну. А вы валите отсюда! Вон!!!

Старцы заспешили на свои катера. Как только ворчащая толпа вся оказалась на палубе, люк с глухим чмоканьем закрылся. Сам. А палуба ушла из-под ног, оставив старцев барахтаться в водовороте. Цеппелин первый добрался до катера: несколько взмахов, подтянуться на руках… Казалось, он даже костюм не замочил:

— Бек! Топи его, падлу!..

Бек поднял базуку дулом вверх:

— Там ваши друзья плавают.

— Да. Жалко, ушел.

— Утонул!..

— Ушел!.. А, хрен с ним! Баба его у меня и ребенок. А он на своей желтой субмарине пускай плывет… Плыви-плыви, говно зеленое! — пропел Цеппелин на мотив какой-то советской песенки и протянул Беку раскрытую ладонь, — косячину дай… Мои намокли.

Иосиф лег на дно — пусть и не в прямом смысле. Каждый год он получал фотографию быстро стареющей жены и быстро взрослеющей дочки. На обороте фотографии — надпись, сделанная, очевидно, под диктовку: «Луис! Счастливого Рождества! У нас все нормально. Веди себя хорошо. Я тебя люблю. Барбара.» Это был стиль Цеппелина — Барби никогда не опускалась до подобной буржуйской пошлятины.

Через тринадцать лет Иосифу надоело лежать на дне и он решил всплыть.

Через тринадцать лет Цеппелин вполне ощущал себя отцом чужого семейства. А своего семейства он так и не завел.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Человек стоял у «зебры» перехода, чего-то ждал. Вначале Слава не понял, что задержало его взгляд, попытался переключить внимание, но мешало странное беспокойство. И тут стало ясно, что беспокойство — не его собственное: человек каким-то образом передавал ему свой страх. Хорошо замаскированный, страх был в глазах этого прилично одетого молодого человека, держащего в руках небольшой чемоданчик-дипломат. Поодаль, слегка заехав передними колесами на тротуар, разлеглась шикарная белая Ауди «сотка» с темными слепыми стеклами. Человек искоса бросал быстрые взгляды в сторону машины, переминаясь с ноги на ногу и по-петушиному подергивая головой. Очень знакомые движения: они напомнили Славе его друга детства Пашку, романтика и циника, лучшего приятеля, выпертого из школы за оскорбление директриссы (в чем состояло оскорбление, так и не стало известно. И Пашка молчал). Слава с тех пор его не встречал, но слышал о нем кое-что. Минут пять Слава находился в замешательстве: оставшиеся до экзамена полчаса неплохо бы потратить на дружескую болтовню, но он мог ошибиться, да и захочет ли Пашка его узнавать? Кажется, дела у него поважнее, да не важные: Слава увидел, как из машины вышли два мужика в тренировочных костюмах, Пашка дернулся — хотел, видно, что-то сказать или крикнуть. Машина съехала с тротуара и, лениво свернув, покатила, плавным движением напоминая сонную акулу, которая в час прилива, не возбужденная еще запахом крови, отдыхает в прогретых солнцем прибрежных водах. Двигаясь, как зомби, Пашка в сопровождении двух бандитов прошел мимо миниатюрной голубенькой церкви (слегка похожей на коммерческий ларек) и стал спускаться вниз; взгляд его потерял быстроту, спрятался за глупой мутью. Один раз Слава уже наблюдал похожие изменения во взгляде. Он был вдвоем с братом, тот запретил ему вмешиваться, оценивая происходящее трезво-профессиональным взглядом: «чужая разборка, не твоя — не лезь! Мордовать зря не станут.» Тогда Слава почувствовал себя неловко и сейчас ощутил ту же самую неловкость, замешкался. Люди ушли далеко, за деревьями было плохо видно. Тревога пересилила замешательство, Слава все же бросился вниз, но когда спустился, парк оказался совершенно пустым и безжизненным. — Пашка!!! — заорал он изо всех сил, — Пашка!!! — движимый возрастающим охотничьим возбуждением, рванул вправо.

— Эй, парень? Ты чего? — откуда-то пред ним возник один из бандитов, здоровый мужик лет сорока. Ровный, едва отросший слой густых черных волос покрывал его чуть приплюснутый череп, по-восточному грубые черты лица в сочетании с внешним спокойствием подчеркивали свирепость. — А ну,тихо! — от него пахло легким перегаром и чесноком. Слава невольно попятился, совершенно не представляя, что делать дальше.

— Атабек! — выставив впереди себя измазанную кровью ладонь, вышел следом другой бандит. Лицо его было иссиня-бледным. — Черт! Этого — куда?

Первый рассеянно пожал плечами, затем мрачно кивнул:

— Не в свою разборку встрял.

— Ребята, ребята, э… — испугавшись, Слава со всего размаху стукнул второго бандита, доставшего нож, кулаком куда-то между глаз — вроде, попал. Слава не успел увидеть, что стало с противником, согнулся пополам от страшной боли где-то в животе и под ребрами, не дающей ни вдохнуть, ни охнуть. Потом адский шум обрушился на голову: на минуту мир завертелся в полной темноте, но только на минуту. Слава дрался с братом часто, сильно, до крови, а пару раз и до переломов, были и сотрясения мозгов. Поэтому дальше разум отключился полностью, тело двигалось автоматически — направо и к земле, чтобы квадратный шерстистый (и, кажется, грязный) кулак пролетел в сторону — теперь крутануться на правой согнутой ноге, а левой попасть туда, где жирно блестящие тренировочные штаны «адидас» аккуратной резинкой охватывают голенища высоких кроссовок «пума»… Купился восточный герой на фирмовое название, не удержала его «пума»: подошва кроссовка скользнула по траве, и бандит устремился вслед за своим кулаком, под откос, по направлению к Москве-реке. Но движение продолжается. Быстро опереться на левую ногу, носком правой засветить в бледную рожу второго бандита (вот он снова получил промеж глаз и окончательно передумал вставать), тут же легонько пнуть нож — чтобы отлетел подальше — и вниз, в погоню за первым, можно — по воздуху, одним прыжком. Слава приземлился обеими пятками первому на спину, тот проплевал одними губами что-то на своем языке и еще по-русски: «Я твой мама за ногу два раза, да…» — и резко укатился из-под славиных ног. Слава упал, больно стукнувшись ладонью о кусок кирпича. Никогда еще он так не радовался боли. Сделав ногами обманчивое движение, вместо того, чтобы попытаться вскочить, он по резкой дуге махнул рукой, и кусок кирпича полетел прямо в длинные гнутые губы, сказавшие что-то про маму. Кровь и пара непонятных слов — но бандит остался стоять. А Слава остался лежать и уже не успевал подняться. Позади зашелестело — это бледный пришел в себя и спешил присоединиться к победе…

Окуда-то снизу донесся автомобильный гудок. Властно, отрывисто прозвучав несколько раз, заставил бандитов прекратить драку и, не обращая больше на Славу никакого внимания, спуститься к обочине. Отсрочка? Нет! «Коренной перелом»! Слава бросился следом, но успел только увидеть, как эти двое спокойно сели в машину и уехали.

Так, а ради чего война-то случилась? Хотел помочь другу детства, вроде. Где же друг? И был ли друг? Друг лежал недалеко за кустами и тихонько поскуливал, уткнувшись лицом в прелые листья. Невольно взглянув на часы — до экзамена оставалось всего десять минут, Слава постарался как можно аккуратнее перевернуть раненного:

— Пашка!

— Я не Пашка. Я — Александр! Зачем вы… зачем ты… они же тебя замочат, на нож подвесят! — В глазах молодого человека страха уже не было, только тоска. «Шок,» — определил Слава.

— Куда они вас пырнули? — По картине кровяных разводов Слава попытался определить рану. — Живот? Грудь?

— Нет, нет! Отстань… Оставьте меня в покое!!! — вдруг взвизгнул пострадавший, — я сам! Ничего они мне… — тут он вздрогнул и поморщился. Слава понял, что у Александра исполосована ножом вся задница, но не глубоко, а так…

— Вы идти-то сможете?

— Меня из-за вас убить могли!

— Так вам помочь, или нет?! — Слава начинал опаздывать, да и кровью мазаться не хотелось.

Расхохотавшись, Александр опять повалился в прелые листья. «Псих», — решил Слава, поднимаясь по лестнице.

Единственным человеком в туалете оказался Левка Шуйский, трепло, зануда и халявщик, но ничего другого не оставалось:

— Левка, на мне крови нет?

Ныкающий по карманам выпрошенные чужие шпаргалки Левка чуть не поперхнулся: — Ты что, по дороге лишился девственности? — Человека убил!

Левка сильно вдруг побледнел и внимательно осмотрел костюм:

— А ты руки вымыл?

— Вымыл.

— А жопу подтер?

Тут все происшедшее с ним за утро нахлынуло с новой силой: окровавленная одежда, нож, мордобой… «Проветрил голову перед экзаменом, называется!» — с ужасом он понял, что все совершенно вылетело из головы — забылось, куда-то делось, ничегошеньки в башке не осталось, все выбили проклятые бандюги…

— Левка, гони шпоры!!!

— А у меня нет…

— Убью!!!

Сокурсник пулей вылетел из сортира так, что Слава не успел перехватить.

* * *

«Ленин кыш, Ленин тыш, Ленин тохтамыш» — неслось в голове нестройными волнами. Последний экзамен, последний экзамен, семь скромненьких футов российской земли. Зарыли, песенку спели, сдали — как посуду. С понедельника — размеренная работа в конторе. В семь часов подьем, холодный душ, легкий завтрак. Слава Зарайский напряг по очереди мышцы сначала на правой, затем на левой руке: «В качалку буду ходить вместе с братом, правда, он потом свалит в Саяны на месяц, турист-альпинист хренов — не терпится ему пойти по стопам родителей.» Родители погибли в Саянах пять лет назад, уже пять лет, а как один день, тот, который он так плохо запомнил…

Впрочем, слабо представляя себе время полного одиночества, Слава больше пугался предстоящей полной самостоятельности: брат, Савватий, собирался, наконец, жениться. Тупо осмотрев непривычно пустой коридор, Слава постоял перед кнопкой лифта, не решаясь нажать ее. Странно: он думал, что испытает хоть какие-то чувства, прежде чем покинет на два месяца эти такие безопасные и почти родные стены юридического факультета — Альма матерь.

Чуть задержавшись под выставленным на жаркое солнце языком козырька, собрался шагнуть в палящую пропасть ступеньки, но что-то с силой дернуло сзади. Неловко оступившись, Слава оглянулся.

— Извините, молодой человек, у вас жетона не найдется?

Когда на улице или в вагоне метро грязные, плохо говорящие по-русски, одетые нарочито неряшливо и бедно дети собирали деньги, теребя граждан за рукава рубашек и края брюк — по его телу пробегала брезгливая и сытая судорога ненависти. Это были ЧУЖИЕ, чуждые всему его миру, которых он хотел уничтожить, легко и спокойно, можно своими руками, из автомата. Слава не любил «черных» любых разновидностей. Каждому было отведено свое географическое место на земном шаре, это место — его, НАШЕ. Он ничего не мог, да и не хотел с собой поделать. Университет тоже был его, их — «Лумумба». Его голубые глаза спокойно глядели на коричневую, сшитую из кусочков, кожаную куртку, совершенно немыслимую в такую жару, на вязаную крупной сеткой хламиду, сквозь которую блестела слишком смуглая, почти негритянская кожа — под цвет куртки. Непроизвольно уставившись в круглую воронку пупка, Слава пошарил в кармане, жетона там не могло быть, он никогда никому не звонил с улицы.

— Дай денег! — хриплый голос пробудил ту жаркую судорогу, которая овладевала им в метро и от телевизионного кривлянья «коричневых мартышек».

— Не дам. Отвали!

— Слава, как ты с девушкой разговариваешь? Не обижай детей! Ей жить негде, — пьяный в стельку Левка Шуйский стоял, по необходимости широко расставив ноги, и помахивал полупустой бутылкой пива. — Вот, Людмила, это очень хороший и надежный человек. Он самый добрый и глупый и замечательный человек на всем нашем первом, уже втором курсе, — Левка подтолкнул девочку вперед, а сам сел на скамейку. — Ох, развезло на жаре! — протянул Славе бутылку. — Будешь?

Слава отрицательно покачал головой. Нелепое существо, покрытое кучей косичек в разноцветных платмассовых колечках — копна сена, да и только — жадно выхватило бутылку и весело развалилось рядом с Левкой, закинув ногу на ногу.

— Это Мила, ей тринадцать лет, — не унимался сокурсник, — она сбежала из дома, всем говорит, что пятнадцать, но ты не верь! — Левка почему-то сразу стал трезв. — Ты ее в общагу только не пускай, — он торопливо вскочил со скамейки и нырнул вглубь здания.

Слава хмуро осмотрел неожиданный «подарок»: тощая и смуглая, похожа на помойную кошку с кучей косичек. В косички была убрана только половина волос, а другая половина создавала вокруг угловатой головы жиденький ореол. Но улыбка — нежная и даже где-то материнская, хоть и не очень уверенная.

— Ты что — от родителей сбежала?

— А я сиротинушка. Стоит дракончик, плачет, подходят к нему люди добрые, спрашивают: «Где твоя мама?» «А я ее съел», отвечает. «А папа?» — «И его съел!» «А братья и сестры у тебя есть?» «Я их тоже съел!!!» «Так что ж ты плачешь?!» «Так я ж теперь сироти-и-инушка!!!!»

Из глубины похожих на пластмассовые шары голубоватых белков вывернулись две огромные капли и повисли на ресницах. Глаза моргнули — капли, не коснувшись щек, упали на асфальт перед славиными ногами и стали потихоньку испаряться.

— Я есть хочу.

— Пошли.

Девочка радостно вскочила:

— Я тихая, только на одну ночь… — но тут Слава крепко сжал ее запястье.

— Тебя надо отвести домой. Где ты живешь? Фамилия твоя как?

Мила попыталась вырваться, но Слава уверенно заломил тоненькую лапку, и девочка заплакала, слегка поскуливая.

— Зарайский, как вы себя ведете?! — от неожиданности Слава ослабил хватку, девочка убежала.

Лицо преподавательницы английского языка горело возмущением, вынесенным из внимательного многолетнего увлечения Диккенсом: пудра слегка осыпалась с дряблых складок, тяжелые накладные ресницы чуть отклеились по краям быстро моргающих век.

— Да вы хулиган!!! Вас надо немедленно исключить! Вы способны так издеваться над слабым! Вы — будущий юрист!!! Может быть, даже следователь! Выворачивать руки существу гораздо слабее вас! И где! На ступенях…

— Она сама из дома убежала, — ощутив незваный румянец стыда, разлившийся по щекам и шее, Слава вновь почувствовал себя безобразным школьником, подвернувшимся под руку вздорной директрисе — Зульфия Джавдедовна, она бродяж…

— Ты даже за год не смог запомнить своих преподавателей! — Торжественно икнув, Зухра Юсуфовна Карачарова отвернулась и пошла своей дорогой. За глаза ее дразнили «Божьей чаркой».

Темные, расходящиеся круги невольно поплыли перед глазами, от неожиданности Слава опустился на скамейку.

— Классно она тебя — девочка сидела на ступенях и допивала пиво, — нету у меня родителей, тетка есть. Она меня на лето выгнала, раз я такая…

— Какая?

— Умная, — сама проживу.

— Ну так и живи.

— На, отводи, — розовая ладонь уперлась ему в нос — Отводи, она все равно выставит. Вместе с тобой и выставит. И еще денег от тебя потребует. Или в суд подаст, за со-вра-ще-ние!

Непонимающе Слава оглядел ее фигуру, почти идеально прямоугольную, если смотреть анфас. В профиль, видимо, все намного интереснее — но об этом трудно судить: грудь была густо обмотана черным платком и помечена двумя «фанатскими» значками — один в честь Джима Моррисона, другой — в честь Боба Марли. «Тоже мне, рок-звезда!»

— Значит в милицию, в детприемник.

— Эй, ты что, на солнце перегрелся? — она погладила его по голове, — у тебя с мозгами плохо, студент? Мне только на один раз, я к другу пойду. Не дозвонилась, позавчера из Питера, а его нет. Я вообще из Прибалтики. У меня мама — блядь, а отца, сам понимаешь, нет, — она провела руками сверху донизу, демонстрируя себя. — Я красивая буду, тетка хотела мною торговать, а я убежала. Говорю же — си-ро-ти-ну-шка! Меня надо покормить и спать положить.

— Может, еще и баньку истопить?

— Дурак, мне отступать действительно некуда, — опять слезы выкатились на нижние ресницы и выжидательно замерли.

— У меня брат, — честно предупредил Слава, — он националист, негров не любит.

— А я русская, Людмила Ивановна, между прочим.

— Да? А фамилия как?

— Махно!!! Ты меня покормишь или нет?!

— Не ори. — Слава понял, что от « подарка» так просто не отделаешься. — Идем.

Они поели пирожков, сходили в кино два раза, Мила выпросила банан — неграм и мулатам бананы необходимо есть каждый день, а то сдохнуть можно… Перед обитой дорогим дермантином дверью славиной квартиры девочка вдруг оробела и неожиданно спросила:

— А у вас курить можно?

— Нет, — Слава обрадовался поводу свалить от «социальной нагрузки», — Может, тебе лучше к Левке пойти? Слушай, а где он тебя такую откопал?

— Не, — Мила спокойно села на ступеньку, стряхнув окурки в лестничный пролет, — Я там уже неделю тусуюсь, — она достала пачку сигарет и закурила, сильно затягиваясь, — сегодня он будет занят с третьим номером.

— Чего?

— Бюста. С филфака. — Она вздохнула.

— Курить в твоем возрасте вредно.

— Да, сисек больших не будет.

Вдруг Слава представил себе Милу в своей комнате, и ему стало страшно.

— Давай, я тебе лучше денег вынесу.

— И много? — было видно, как она устала, казалось, на ступенях сидит старая-престарая старуха в своем разбитом корыте, — Неси…Я — Лихо Одноглазое, чумазое, — докурив сигарету, встала и вызвала лифт, — На улицу неси.

Растерявшись, Слава смотрел на закрытую дверь. Что-то ушло, было проглочено в длинную кишку и уносилось вниз, к анусу стеклянных дверей подьезда. «Я прямо как солитер, а острица убежала.»

В комнате брата был слышен разговор, и Слава захотел пройти к себе потихоньку, но задел вешалку, что-то упало.

— Что поздно? — Савватий грозно хмурился, стараясь уловить алкоголный запах. Слава неопределенно пожал плечами. — Проблемы?

— Нет.

— Экзамен сдал?

— Да. Слушай, денег дай.

— Я пойду, — из-за плеча брата выскользнула Анна, — Сав, проводишь? Славик, привет! Что задержался? Мы тут волноваться начали, — она завернулась в розовую кофточку.

— Деньги там, где им и положено быть. — Савватий распахнул дверь. — Ты моего прихода-то дождись, лады?

— Лады.

Румяный, смачный антрикот жирно скворчал по сковородке; покрытый взрывающимися пузырями, он напоминал что-то до удивления непотребное, страдания грешников в аду, наверное. Приятно было ощутить себя некоторым Люцифером — карающим возмездием за злые дела: от таких настроений текли слюнки и улучшалось попорченное было утром мировосприятие — все непонятно-тревожащие мысли куда-то улетучивались вместе с капельками жира. Поставив на стол пару сервизных тарелок, Слава разложил пищу себе и брату.

— Ты чего такой странный?, — в прихожей брат сбросил обувь и прошел на кухню босиком.

— А ты чего без тапок? — Слава поднес ко рту первый кусок, но на минуту замер.

— Там, внизу у подъезда говно чумазое сидит, хамит. Проучить бы надо, — Савватий широко потянулся, так, что был слышен хруст позвонков, — Набежит сюда ворья этого…

— Ей ночевать негде… — в ответ на удивленный взгляд брата Слава положил недоеденный кусок на тарелку и выпалили одним духом, — однокурсник привел из общежития, ей негде жить, говорит, что из Питера, мне кажется, врет. Надо найти родителей и вернуть, ей лет одиннадцать-двенадцать… Милой зовут… — чувствуя себя полным идиотом, Слава был готов отстаивать неясную общечеловеческую правоту, но Савватий молчал, а потом просто расхохотался:

— Ладно, веди. Постелим в гостиной.

— Она наглая только очень, — тяжесть, лежащая на сердце целый день, почему-то не улетучилась, а даже наоборот, стала острее и мучительнее, как в фильмах, когда играют жуткую музыку в трагических эпизодах.

— Ты ей только скажи, если вшивая — обреем, — продолжая ухмыляться, Савватий быстро доедал ужин, — Да, мы с Анькой тут женимся, жить у них будем…

— Я понял, — внутренне приняв сказанное братом уже давно, Слава почти не обратил на его слова особого внимания. Не дождавшись лифта, перепрыгивая через ступеньки, мчался вниз и на втором этаже, поскользнувшись, упал на свернувшегося калачиком человека.

— Бомжи сраные, — готовый дать в морду вонючему пьяному отбросу общества, он развернулся и получил не сильный, но резкий толчок в грудь. Человек кинулся мимо него на улицу.

Небо еще не почернело до конца, а было вкусного свежесинего цвета — цвета тишины. Но здесь, внизу, синева переходила в полную тьму: огромный дом обнял двор ласковым полукругом, оберегая от шума и фонарей — только окна висят уютными квадратиками да абстрактные контуры деревьев слегка размечают темное пространство.

— Милка, — Слава обошел несколько раз вокруг песочницы и качелей. — Мила! — Звал не громко. Минут через десять ему надоело и он собрался идти домой.

— Слава? — Неясная тень уплотнилась на фоне полуразрушенной детской крепости, голос был тихий, испуганный и незнакомый.

— Ой, ооо-о-оо-о… — девочка кинулась к Славе и прижалась изо всех сил, всхлипывая и что-то бормоча. — О-о-о-ннн…

— Кто? — он попытался отстраниться, но Мила вцепилась в рубашку и расплакалась по-настоящему.

— Ооо-о-онннн х-х-хххх-ооо-телллл ууу-убить ме-меня… По правде хотел, — немного успокаиваясь, она противно всхрюкивала и, наконец, сморкнувшись на землю, смогла что-то обьяснить. — Ты представляешь, он на самом деле хотел меня убить только за то, что я сижу возле подьезда!

— Он что, за тобой погнался?

— Я спряталась, я умею. Как индеец!!! — еще раз сморкнувшись, Мила окончательно пришла в себя. — Деньги принес?

— Давай к нам ночевать.

— Давай, а то он меня чуть в подьезде не поймал: я решила, что ты уже не придешь, ну легла на ступеньку, картонки уложила. Надо было на чердак идти, а я тебя ждала, а он по лестнице спустился, а я спала… Хорошо, на картонке поскользнулся, я вырвалась, потом слышу — ты зовешь.

— Дура, это я был на лестнице, — Слава отпер дверь и втолкнул девочку внутрь, — вот мой брат, Савватий, — заметив, как она вся напряглась, он посмотрел на брата, тот улыбался, как кот, поймавший за хвост мышку:

— Славик, постели ребенку постель, а я пока ужином угощу, — Савватий нависал горой над девочкой, вжавшейся внутрь просторной кожаной куртки.

— Ну, убивай, ну…

— Поздно уже, спать пора, тебе на работу завтра. Сав, ты что, очумел совсем?

— Вот и пойди и постели ей, как я сказал, — он сгреб девочку за шкирку и втолкнул на кухню, — а мы пока побеседуем о вежливости и, ну ты меня понял?

— Ты на «понял» не бери, — с облегчением сбросив груз ответственности, Слава ушел в свою комнату. Брат просто шутил…

С кухни стали доноситься голоса — хоть и не должны были: звукоизоляция в квартире прекрасная, и если все равно что-то слышно — значит, там орут:

— … Этническая доминанта!..

— … Россия!..

— … Так прабабушка-то!..

— … Заткнись, говно! Сволочь!!!

— Что у вас тут? — Слава зашел на кухню как раз вовремя, чтобы вклиниться между девчонкой и братом, — Ты ему что сказала?

— А ничего, ну просто, если прабабушка по материнской линии была еврейка, значит — и он тоже считается еврей, и имя Савватий…

— Сучка! — Брат попытался вскочить, чуть стол не опрокинул, но наткнулся на Славу и остановился. Только дышал через стиснутые зубы. Мила успела проскользнуть в ванную и заперла дверь:

— …Библейское! Полотенце чистое есть?

— Отведи ее спать, — слова Савватий цедил с осторожной ненавистью. — Завтра выгонишь.

— Возьми зеленое, это мое, — Слава вдруг понял, что стоит посреди кухни совершенно голый. — М-да.

— Если ты собрался тащить это в свою койку…

— Нет, — Слава попытался обмотаться кухонным рушником.

— Не погань тряпку, ею посуду вытирают.

Увернувшись в последний момент от удара, Слава пропустил брата в его комнату.

— Спокойной ночи.

Утро оказалось совсем хмурым, Слава вспомнил, что брат будил его и что-то втолковывал, но время уже — одиннадцатый час, значит, предварительную явку на работу уже проспал… Глаза сами собой закрылись…Странно: лень была побеждена еще в далеком детстве открытой форточкой, зарядкой и холодным душем. Сейчас форточку кто-то закрыл. В ожидании непонятной опастности напряглось тело. Что говорил ему Савватий? Он уезжает? Уходит? Анька! Вспомнил, Савватия не будет недели две… Лениво откинув легкое одеяло, Слава, не торопясь, слез с кровати. Махнув пару раз руками вверх-вниз, чтобы разогнать застоявшуюся за ночь кровь, он направился в туалет, но вдруг остановился на пороге большой комнаты: на софе кто-то спал. Еще не совсем проснувшись, он непонимающе глядел на негритянские косички в пластмассовых кружочках, тонкий темный профиль на подушке, зажатый в кулачке маленький острый нож. Длинные ряды ресниц вздрогнули и раскрылись, покрытое витым узором лезвиие сдвинулось к подбородку, прижав пушистый серый плед.

— Э, привет.Ты кто? — тут Слава вспомнил.

— Винни-Пух! — девочка подтянула колени и села, готовая прыгнуть на него с ножом в руке.

— Ты что, рехнулась? — он с интересом рассматривал лезвие — явный самопал.

— Не подходи!

— А я и не подхожу, — Слава сел на освободившийся край софы и протянул руку, — дай посмотреть.

— Не дам, — выскочив из постели, она схватила брюки и стала одеваться.

— Откуда у тебя моя рубашка?

— Нашла в стиральной машине.

— Значит, она грязная.

— Ничего, сойдет. Я есть хочу. Ты почему не одеваешься?

— Сними грязную рубашку!

— Не подходи, я в окно выпрыгну!!!

— Вот дура-то, — он рассмеялся, — ты ж не женщина, так… Ребенок! А о чем ты раньше думала?

— Сам дурак! Жрать пошли.

— Не командуй! Ишь, тоже мне тут!!! Поди на кухню и приготовь что-нибудь на двоих, живо!

— А что приготовить? — было видно, как она растерялась.

— Да хоть яичницу! Бутерброды, ты холодильник-то открой.

От резкого, нестерпимого запаха Слава проснулся окончательно, выскочив из ванной с зажатой во рту зубной щеткой. Мила сидела на табурете посреди кухни и тупо смотрела на пол:

— Она стреляет.

— Кто? — пена капала со щетки и изо рта на линолеум.

— Сковородка.

— А что воняет? — он распахнул пошире окно.

— Молоко, оно туда плеснуло, когда на меня брызгнуло. Я обожглась, и из стакана пролилось на плиту…

— Вон отсюда! — он тоскливо оглядел засранный стол и конфорки. Девочка встала и, потирая глаза, хотела выйти. — Стой! ТЫ ПОЦАРАПАЛА НОЖОМ ТЕФЛОНОВУЮ СКОВОРОДКУ!!!!

— Чего?

— Тефлоновую сковородку!

— Ну и что?

— Уйди, — Слава сплюнул пену в раковину. — Ты испортила дорогую, хорошую вещь — любимую сковородку Савватия, он хотел ее подарить Аньке. Отец привез Из Англии для мамы, мы берегли…

— Ну и висела бы она на стенке!

— Замолчи! — Слава чувствовал, как во все стороны от него открывается бездна человеческого отчаяния, — теперь на ней все будет подгорать, раньше ничего не подгорало, ничего… — говорил он в пустую кухню.

Размешивая в стакане какао, Слава задумался, как поступить с «подарком» дальше, держать это в доме не следовало, просто не хотелось. Что там такое сумел вытащить из нее Савватий?

Слава смутно припоминал, что брат просил его утром перед уходом не отпускать девочку одну до его звонка, или ему это приснилось? Кажется, Савватий был чем-то здорово встревожен, как в нелепом кошмаршом сне. Раньше кошмары Зарайским не снились. Никогда.

— Слав, а Слав! — совершенно неожиданно возникла фигура в дверном проеме, легкомысленно поигрывая давишним расписным ножиком, зажатым между средним и безымянным пальцами, в другой руке она несла любимую книгу его матери, — Откуда у вас Колридж? Светила ночи — неба жемчуга! Зачем это вам?

— Откуда у тебя этот нож? Зачем он тебе?

— Финарь? — только сейчас девочка обратила внимание на свои руки. — Так, подарок. Подари книжку, а?

— Нет. Пока я не узнаю о тебе все…

— Твой братец выпотрошил меня ночью до последнейй корочки. Что вам еще нужно?! — Нож выскользнул из смуглой руки и, подрагивая, очутился возле славиной головы, воткнувшись сантиметра на два в дверцу шкафа.

— Не порть, пожалуйста, мебель. Если ты не нуждаешься больше в моей помощи — убирайся. Чем скорее, тем лучше.

— А если нуждаюсь?

— Говори!

— А если я совру?

— Повтори все, что наплела ночью брату.

— А брат у тебя кто? — она замерла, будто готовая прыгнуть в пропасть, вот-вот зажмурится… — Кто он? — в глазах был хорошо запрятанный страх, истинный, не поддельный. Именно это выражение лица заставило его вчера встрять в глупую разборку.

— Он в охране работает.

— У кого?

— В фирме.

— Чьей? — темно-синие провалы, не моргая, смотрели прямо, его ответ должен был что-то разрешить, какую-то задачу в глубине этого странного, вероятно, просто больного мозга. «Вчера ее глаза были почти черные, — он попытался вспомнить, но не мог, — Откуда взялись эти сине-зеленые черточки?»

— Не знаю, у приятеля своего какого-то. Он и меня в контору устроил на лето, к нотариусу. — Слава вдруг спохватился, что впервые в своей жизни что-то проспал, и здорово разозлился, — я, Вячеслав Олегович Зарайский, 1976 года рождения, студент юридического факультета МГУ, русский, родители погибли пять лет назад в Саянах при невыясненных обстоятельствах. Мама была врачом, отец работал в министерстве финансов. Живем мы здесь уже лет пятнадцать. Что тебе здесь от нас надо?!!!!

— Да не ори ты на меня, — толстые губы знакомо задрожали, вот опять две слезинки готовы повиснуть на ресницах. — Фамилию все равно не скажу. У меня мама пропала, мне ее найти надо.

— А отец? — явная нелепость вопроса озадачила даже его самого.

— В Африке мой отец — бананы ест! Отчим у меня, — решив, что выдала страшную тайну, она запнулась. — Да, сбежала я из дома! Сбежала! Будешь приставать — буду плакать, а от тебя все равно не отлипну, хоть ты лопни! — попыталась всхлипнуть жалостливо, но вышел только слабый хрюк, — даже твой этот братец лучше, чем…

— Кто?

— Ну не тяни за язык, самому же спокойней будет. Я сейчас уйду, мне нельзя здесь. Если твой Савватий меня вычислил, — она по-взрослому нахмурилась, — мне бежать надо.

— Куда это?

— На Тибет, в Шамбалу, или в Индию к раджнешам. Там они меня точно не найдут.

— Из дурдома ты сбежала, — теперь Слава точно вспомнил, что просил его брат: без звонка не уходить, дверь никому не отпирать, «подарок» беречь всеми способами вплоть до грубых… Телефон сработал как нельзя кстати, Слава не успел даже удивиться непривычно-сухому голосу брата:

— Хватай презент и двигай сюда, как можешь быстрее. Бери тачку.

— Куда сюда?

— В ко-н-то-ру! — гудки отбоя противно резанули в ухе.

— Поехали, — он поднялся. На улице ровный дождь все еще освежал пыльную землю, но кое-где небо начинало проясняться. По тротуарам расплылись огромные лужи.

— И кто это «они» и зачем тебя ищут? — раскрыв черный зонтик, Слава обратил внимание на сношенные, начинающие уже продираться на носках парусиновые туфли девочки. — Давай, тебе обувь купим поприличнее? У нас тут хороший комок рядышком, — они свернули в соседний стеклянный подъезд.

— Гномы меня ищут, я знаю, где у них сокровище.

— Какое сокровище? — опешил на минуту Слава, но по слегка напрягшейся руке девочки угадал опасность. К подъезду, из которого они только что вышли, подкатила белая Ауди «сотка», из нее вылезли трое, одного он точно видел, — Ты знаешь их? — смутное подозрение прошлепало по поверхности сознания и, не оформившись в четкую мысль, вернулось на дно.

— Кого? — рассеянно бросив равнодушный взляд в окно, она резво протолкалась поближе к прилавку. — Смотри какие! — почти сразу нашла то, что нужно.

Когда, перемерив массу бессмысленных вещей и обшарив соседние отделы снизу до верху, они вышли на улицу совершенно озверевшие оба, машины уже не было. Но непрятный холодок на коже все-таки оставался, Славе почему-то расхотелось ехать к брату. И чего они все к этой девчонке привязались? Ну пубертатный период у человека начался — так весь мир на нее волком смотрит. Помочь надо…

— Послушай, сколько тебе лет? Только честно.

— Скоро четырнадцать. Я просто мелкая такая, — может, и не соврала. — Поеду я, наверное.

— Куда это?

— Не скажу, — она забросила старые туфли в помойку. — Спасибо тебе.

— Стой. Одну не отпущу, не нравится мне все это.

— Я далеко поеду.

— Поехали. В Шамбалу! Раз тебе так хочется.

Они сели в набитый битком автобус. Слава был уверен, что вечером их встретит дома новый антрикот, и ему было хорошо, впереди два выходных, что-нибудь обязательно придумает.

— В Африке гориллы, злые крокодилы, не ходите, дети, в Африку гулять, — мурлыкала Мила, пересаживаясь уже в который раз, Слава совсем потерял этому счет. Ориентироваться перестал еще раньше, поэтому смело шагнул навстречу судьбе, когда двери открылись у какой-то совсем негородской обочины.

Вернувшись метров сто по проселочной дороге, Мила уверенно пошла по шоссе, изредка останавливаясь, чтобы поднять руку — Слава понял, что она хочет остановить машину. Загородив ее фигурку своей мощной спиной, небрежно оттопырил палец и слегка помахал, как привык в городе. Дождя здесь уже не было, и выглядел он с зонтиком довольно нелепо, но странная эйфория не покидала и заставляла раз за разом сигналить кистью навстречу машинам. Уцепившись за рукав пиджака, Мила дернула с силой вниз и повисла на его плече, махая над головой черной косынкой. Странное сооружение из двух машин — одна над другой, проехав метров десять вперед, замерло, подобно поверженному джинну из арабской сказки.

Подбежав к отворившейся дверце, Мила что-то быстро спросила и махнула Славе, влезая на подножку. Ни разу в жизни Слава Зарайский не ездил на грузовых машинах. Но в то, что дело стало приобретать действительно серьезный размах, еще не было сил окончательно поверить. Даже когда серая плоскость асфальтовой полосы покатила в глаза, убегая куда-то под ноги, разделенная на двое белой, изредка рвущейся лентой краски, он только впал в сонное оцепенение, как в трехлетнем возрасте по пути в детский сад. Все — и дорога, и придорожные канавы, лес, кабина, водитель, болтающая о чем-то девочка, казались ему игрушечными, или, в лучшем случае, выведенными на экран дисплея.

Над ними иногда пролетал маленький желтый вертолет, похожий не то на сумасшедшую канарейку, не то на распухшую суетливую золотую рыбку с почерневшими плавниками; мирно зависая впереди, сзади, с боков, он нес странное ощущение уюта и защищенности. Мимо проезжали другие, такие все разные, большие грузовики и легковые, кажется даже проскользила опять та, знакомая, с темными стеклами. Мила спала у него на коленях, Слава сам не заметил, как разговорился с водителем. На одной из стоянок водитель вышел, чтобы набрать воды, место это было известное — чистый родник, машин стояло много. Здорово затекли ноги, но Слава решил не выходить, не хотел будить девочку. Надо бы как-то возвращаться назад, солнце стояло во второй трети горизонта. Часы остались дома, хорошо, если паспорт с собой, во внутреннем кармане этого пиджака. Назад, скорее назад! Черт бы с ней, с бомжовкой этой. Убьют ее. Пусть убьют. А потом изнасилуют. Или наоборот. Тоже — пусть. Домой хочется, и спать хочется, но надо возвращаться! Возвращаться… А теперь, ядрена цаца, на тебе хочу жениться… Дорога почему-то оказалась горной, опасно накренившейся в сторону бездонной пропасти; повсюду, даже на желтом небе, росли пальмы, причем не просто так росли, а ухмылялись деревянными негритянскими лицами — почти как у Милы, только старыми и бородатыми. А рядом сидел чукча в чалме, играл на домбре и пронзительно пел:

— Пусти, дурак! Навалился, как мешок говна!..

Слава вздрогнул, даже подскочил слегка. Чукча выпорхнул наружу и вдруг оформился в четкий силуэт давешнего бандита — Атабека; Атабек стоял, привалясь к белой Ауди. Слава с удивлением отметил, что Мила не спит, а вжавшись почти под самые его ноги, испуганно смотрит на дверцу, словно ожидая возможного удара.

— Эй, зачем…

— Потом. Где мы?

— Не знаю, стоянка какая-то то. Водитель, вроде, за водой ушел, ты спала, я не хотел… — в это время открылась дверца. Хмуро бросив флягу куда-то вглубь, водитель недовольно буркнул:

— Поехали.

Поймав его слегка удивленный взгляд, Мила некоторое время сидела молча.

— Куда едете-то? — глаза водителя ни на минуту не отрывались от дороги, он решал какую-то важную проблему, — Мне километров пять и сворачиваю. Все.

— Ну, высадите нас у своего поворота. Нам еще дальше.

— Про вас там спрашивали, про девочку. Неприятный такой народ. — Он посмотрел задумчиво на Славу, — но серьезный. Без вещей вы? Как ночевать-то будете?

— А до стоянки далеко?

— Километров двадцать-пятнадцать.

Мила забеспокоилась:

— Может повезет еще, до темноты кто и подбросит. А эти, кто такие?

— Да вот, с ментами ходили. Косички, куртка, одна, говорят, едет. Тебе бы еще внизу посидеть, пост сейчас будет…

Нехороший холодный пот пополз вниз от затылка, Слава отчего-то не хотел, не мог сказать, просто объяснить: происходящее казалось нелепым бредом. Бешено устали веки, ломило спину, внезапно он почувствовал, что необходимо облегчиться, но кругом оказалась безлесная часть какого-то полудеревенского пригорода, оставалось только терпеть и покориться судьбе. «Мифологема судьбы…» — было написано на книжке в руках у одного волосатого первокурсника какого-то другого факультета, он потом долго выспрашивал у своих знакомых, что такое мифологема, пока Левка ему не обьяснил. « Судьба это не мифологема» — открылось вдруг ему.

— Чего? — Мила смотрела на него с боязливым выражением.

— Чего чего?

— Ты что сказал?

— Ничего. Пост скоро?

Тут как раз грузовик притормозил, водитель чертыхнулся, достал из бардачка бумаги и лениво вылез из кабины. Слава тупо смотрел, как он подошел к группе других водителей, окруживших усталого гаишника. Они о чем-то спорили, гаишник документы не проверял. Водители быстро возвращались к своим грузовикам. Рядом с группой стоял еще человек, почему-то сразу выделявшийся среди остальных, он криво ухмылялся, еще двое болтались возле пустых машин, не проявляя, впрочем, особой прыти.

— Кто это? — спросил Слава водителя. Мила, возможно, знала ответ, но теребить ее не хотелдось.

— А хрен их разберет! Поехали, — злобно бросил водитель. — У нас тут та-акое творится, — какое «такое» объяснять не стал, а Славе было не любопытно.

Сразу после поворота они не остановились, Мила высунула голову и села рядом. Миновав поселок, они проехали еще немного и встали у последнего дома, почти на краю леска, обрамлявшего обширную плоскость полей.

— Вылазьте, — водитель сам спрыгнул на землю и сунулся в другую кабину. Оказавшись снаружи, Слава вспомнил, на чем они ехали: одна машина передней частью погружена на другую, а задние колеса остались на земле. Савватий весной ходил с Анной в зоопарк и там — повезло! — они увидели, как спариваются слоны. У Савватия, жалко, не было фотоаппарата, но рассказывал он об этом еще недели две, так что Слава мог себе представить слоновью любовь достаточно подробно. «Наверное, у машин — то же самое».

Разминая совершенно одеревеневшие мышцы, он хотел отойти к лесу. Достав из кабины тугой сверток, водитель прошел в дом и пробыл там немного, вышел минут через десять с пожилой толстой женщиной, о чем-то с ней эмоционально беседуя. Под мышкой он держал небольшую корзинку без ручки.

— Идите, у тещи переночуете. Она в сарай пустит. Ты дров-то наколешь? — он насмешливо осмотрел славин финский пиджак и бывшую утром еще чистой голубую рубашку.

— Да, конечно, — Слава рассеянно кивнул, колоть дрова его научил отец в далеком-далеком детстве.

Топором Слава махал почти до самой темноты, кормила их хозяйка на улице, в дом не пустила. Легкие запахи стружек и земли поднимались, всплывали, а тяжелое тело оставалось внизу — можно только смотреть, как сквозь тихое лиловое небо проступают первые звездочки.

— Возвращаться надо, — с приключениями пора было кончать, и так забрались черт знает куда.

— Возвращайся, — голос девочки был почему-то слышен еле-еле.

— Давай-ка посмотрим на вещи реально… — Слава полулежал на жесткой сетке панцирной кровати, подстелив вниз затхлый ватник.

— Не хочу.

— Ты же понимаешь, как сейчас волнуются твои родные, — что-то в собственном тоне его явно не устраивало, ныли руки, ладони были истерты.

— Отстань, ты просто не врубаешься.

— Ну тогда объясни, наконец!

— Это не так просто.

— Почему про тебя знает столько народу? Кто эти люди?

— Шестерки! — она вот-вот была готова взорваться, но почему-то сдерживалась. — Братва!

— Матросы?..

— Кретин. Сейчас, слово подберу… Ага! Мафия!!! — она выжидательно посмотрела в его сторону. Слава расхохотался.

— Я же просила тебя не смеяться надо мной!

— Девочка, ты хоть понимаешь, что стоит за этим словом? Мафия! — Слава фыркнул.

— Я знаю КТО за этим стоит, — последние слова она прошептала, скорее, для себя, чем для него.

— Ну и кто же? — чувство триумфа, полной победы здравого смысла и собственной правоты наполняли голову легким зудом.

«Девушка, если ты встала на этот путь, то пройди его до конца, ибо ты уже погибла!» — вспомнилось испанское стихотворение. Левка его цитирует, когда лапает однокурсниц, а потом добавляет: «Коготок увяз — всей птичке пропасть!»

Мила набрала в легкие побольше воздуха:

— Мой отчим.

— Так, он все-таки есть. Это уже кое-что.

Сверчок где-то тренькал, Слава слышал сверчка во многих фильмах: природа, вечер и сверчок. И здесь то же самое — природа, вечер, сверчок, сарай, милая девочка гонит пургу, хочется плакать — а я не могу… Чушь, чушь, все — чушь, в отличие от сверчка. Слава еле-еле удерживал свое внимание на странном разговоре.

— Да, — она обиженно замолчала. На улице сверчку тихонько подыгрывал дождь.

— Ну же,… — вдруг яркая догадка, бродившая с утра внутри замороченной событиями головы, засверкала перед самым носом, грохнула, заглушив и дождь, и сверчка, и накативший было сон, нарисовалась четко и окончательно:

— Кто такой Атабек? — девочка вздрогнула и поежилась, живая судорога страха; Слава даже приподнялся на локте, чтобы лучше рассмотреть маленькое побледневшее лицо.

— Бек? — она явно была в затруднении. — А ты с ним знаком?

— Угу, — решил играть в открытую Слава. — Навешал ему… И зуб выбил. Кирпичом.

— Че-го? — Мила довольно хихикнула, — правда, что ли?

— Ну, да. Перед экзаменом.

— Тогда он тебя точно грохнет, — от спокойной уверенности ее голоса по коже поползли мурашки.

— Он такой крутой?

— Личный зам моего отчима по стремной части…

Она замолчала. Но и он ничего не говорил, ждал.

— У них там какая-то заваруха, и я деру дала. Надоели они мне. На сегодня с тебя хватит, я думаю, давай спать, а?

— Нет, нет, постой. Все только начинается. Заварила, так выкладывай. Отчима как зовут?

— Ты его все равно не знаешь, — она зевнула.

— Хорошо, тогда без имен, но по порядку. Твоя мать вышла замуж за твоего отчима, когда ты уже родилась, так?

— Так, мне было полтора года, и я еще не ходила в школу…

— Прекрати шутить и говори толком!

— А я че, гражданин начальник? Я ниче, и говорю все как есть! — Ситуация явно веселила ее, сон прошел. — Моя мама вышла замуж за своего друга детства, которого не любила, потому что человек, которого она любила — мой отец, не вернулся через две недели, как обещал. Это трагедия. Ты знаешь, когда она рассказывает это, всегда смеется и поет.

— Кончай врать! Если все настолько серьезно, и за тобой бегает вся мафия…

— Ну, не вся. Этого я не говорила. Просто меня, по идее, нужно грохнуть, потому что я могу кое-что знать и рассказать. Я пообещала, что всем все расскажу, но, честно говоря, не знаю ничего… м-м… Я была тогда несколько не в себе, но это не важно. Он пообещал укатать меня в дурку.

— Что?

— За наркоту. Сам меня с десяти лет элэсдухой пичкал! А мать на кок посадил, еще тогда, давно. Она теперь совсем никакая. Из крезы просто не вылазит, а я не знаю даже, где она. Моего отца ждала, а он ей баки забил про любовь, что, мол, меня воспитает, ну ты понимаешь. Она филолог, шесть языков знает! То блядью работала, то школьной учительницей, — поерзав у Славы под боком, Мила устроилась поудобнее, — давай хватит об этом, ладно?

— Извини, но реально, тебя ищет какой-то убийца, по твоему определению. Как они могут искать вместе с милицией?

— Менты на него работают — а почему бы и нет? Искать пропавшую дочь — вполне законное дело.

— По-моему, нам надо вернуться, у брата есть какие-то связи…

— Вот поэтому возвращаться и не надо, бесполезно это. Лучше умереть так, чем у отчима… — она осеклась.

— Где?

— Где-где… Я залезла туда, сказку про Синюю Бороду помнишь? А там человек висит — на своем юрфаке, небось, таких никогда и не видал? Потрошеный весь, и без лица… — Милу затрясло, — они вошли, другого эти притащили, а я спряталась. Потом такое началось!!! Он кричал… Я вырубилась. Меня Лора нашла. Это секретарша его, бывшая. Она ему сразу не сказала, я на приходе выдала. Знаешь, что он с ней сделал?! Это не Бек, тот просто грохнет и все, профессионал. А этот — изобретатель!

— Твой отчим садист-убийца?

— Нет, просто по необходимости, для острастки. Я не знаю, может быть, я и действительно с ума сошла, а? Похоже?

— Очень. Параноидальные фантазии.

— Тогда давай спать, и не думай об этом больше, — через некоторое время ее дыхание стало совсем ровным и спокойным. Но сон на панцирной кровати в страшном чужом сарае не шел, из темноты выглядывали бесформенные чудища, которые сейчас как ухватят за горло или за не прикрытую одеялом ногу, да как потащат к себе в нору… Под ракитовый кусток. Насколько это все может быть серьезно? Если бы не тот странный случай в парке, сведший его с Атабеком, то он мог бы просто отбросить милин расказ как и все остальное, что она успела наплести ему за два дня. Опять в памяти возник непонятно-сухой голос брата. Слава поймал себя на идиотском желании поверить во все и начать драку, бросить вызов неведомым темным силам, встать на защиту слабого…

Проснулся он от непривычного чувства одиночества и пустоты, было холодно. Повернулся на бок и вспомнил, что действительно чего-то не хватает: Мила пропала. «Я сошел с ума, — что казалось естественным, — у меня была галлюцинация… — он точно вспомнил отрывок из учебника судебной психиатрии, который читал интереса ради еще года два назад, там описывались похожие состояния. — И еще я забыл в машине зонтик.»

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Я б с неба мог зарю тебе достать… Но как же быть? Ведь утром трудно встать…» — песенка Пьеро. Он в деревне не жил, в сарае не спал. И не нюхал свежей утренней дорожной гари — она, почему-то, бодрит. Пять часов утра, на работу всем пора. Так.

Красный «Москвич» остановился, вопреки ожиданию, сразу, не раздумывая. За рулем сидел довольно молодой мужик в знакомой серой форме, две мелких звезды на погонах, фуражка валяется у заднего стекла.

— Местный? — спросил он с ходу.

— Нет, московский, — смутившись, Слава поспешил объяснить, — заблудился я, — назвал дачу по этому, южному направлению, где у них действительно жила бабка. — Брат сказал, на попутках быстрее будет, — это тоже была правда, Савватий часто наведывался к старухе таким образом, иногда даже с какой-нибудь левой подругой, но Слава не проделывал такого еще ни разу.

— Ну и занесло тебя, — удивился лейтенант, — Так тебе на шоссе и обратно, часа за два доберешься. Садись — до шоссе.

«Москвич» изнутри оказался уютным и душным — кусочек родной Москвы посреди чужого незнакомого раздолья.

— Я на юрфаке учусь, — брякнул Слава. Авось… Но лейтенант презрительно пожал плечами:

— А я — после Академии, по распределению. Документы есть?

Развернув книжицу, Слава сунул ее вперед, но тот даже не взглянул, следил за дорогой, будто она не прямая, как линейка. «Лейтенантский гонор. До капитана дослужится — другой гонор будет. Капитанский.» Все понятно и, тем не менее, что-то неприятно кольнуло в груди.

— У нас тут розыск, банда, говорят, не разберешь, кого ищут. Я здешний, но район большой, всех не узнаешь. Да и люди… Каждый своим занят.

— Ты один живешь? — зачем-то спросил Слава.

— Жениться думал, так ей вашу эту Москву подавай, хоть тресни…

— Да, брось. Перебесится. У меня брат женится, так ей в Америку! Небось, американкам на Марс очень надо, поэтому там у них теперь программа такая есть, мне приятель рассказывал.

Лейтенант рассмеялся:

— Ладно, здоров будь! Тебе туда, — кивнул головой, «Москвич» неловко развернулся и поехал обратно.

Подождав, пока красная машина не скроется за поворотом, Слава пошел вперед, изредка поднимая руку, пока одно громадное, глазастое чудище плавно не притормозило. Растерявшись, он сразу полез в кабину.

— Куда тебе? — мрачный парень, со слегка помятым лицом, внимательно оглядел его с головы до ног.

— Вперед, — Слава испугался, что сейчас водитель его высадит, и добавил, — пожалуйста.

Парень неприятно рассмеялся, как будто скаля зубы:

— Пожалуйста. — и дальше, довольно долго ехали молча. Наконец водитель не выдержал и спросил, — Ты хоть знаешь, куда едешь?

— Человека ищу.

В ответ на это шофер еще больше нахмурился:

— На трассе разное бывает, тебе повезло, что утро, я и взял тебя, а вечером бы ни я — и никто не взял бы. Тут бродят… Шушера… — он хищно-презрительно пожевал губами. Славе захотелось остановить машину и выскочить, но он только как мог равнодушнее хмыхнул.

— Тут одна чекнутая сбежала, так это моя сестра, двоюродная.

Водитель успокоился:

— Когда сбежала-то и откуда? С девушками проще, чекнутая-не чекнутая, а все равно…

— Утром, раньше меня проснулась, — наверное, разговор надо было вести по-другому, но Слава не мог, — ты понимаешь, у меня совсем голова кругом, — добавил, заметив в глазах парня сочувствие, — А ты чего такой пуганый? — слово само пришло в голову, и он не мог понять, как вырвалось.

— Я? Не… А тут все пуганые! Чуть зазевался — и фары на могиле, будь готов! Заешь, чем пионер от котлеты отличается?

— Пионеров отменили, а котлеты — еще нет.

— Котлету жарить надо, а пионер — уже готов. Всегда. У меня, смотри, во — какая цацка есть!

«Цацка» оказалась чугунным шаром, величиной с бильярдный, на полутораметровой цепочке. Другой конец цепочки крепился к деревянной обмотанной шпагатом рукоятке. «Моргенштерн, — определил Слава, — самопальный.»

— У меня еще под сидением — много чего… Тут целые арсеналы возить приходится. Пуганый, говоришь. Конечно. В мае, в конце, ехал я — ладно бы, здесь, а я ехал в Прибалтике, из Валги в Ригу. Они ж вроде — Европа… Херопа! Гляжу — стоят цепочкой поперек дороги, не объедешь. Давить надо было, а я — раз по тормозам! И полезли, финками машут: чего везешь? Отворяй фуру! Отворяй им…

— Отворил?

— Ну да, и раком встал… Как пальнул одному в рожу — нет рожи, остальных сдуло. Это я, пуганый. А один за мной непуганый ехал — его и зарезали. Я — казак, коренной, казаку без оружия…

— Чего везешь-то? — Решил Слава переменить опасную тему и с удивлением заметил, как побелели у шофера пальцы.

— Так, частный заказ. В фирме. Что закажут, то и везу. Время такое: вроде порядок, а как глянешь — полный бардак. Платят вроде ничего, да тоже едва хватает. У меня мать болеет… — зачем-то добавил он. Помолчали.

Небо было ясное, солнце палило уже вовсю, хотелось пить, неприятный привкус во рту, зубы не почистил, саднил язык. В голове все вертелось колесом, смысл поступков оставался туманным и действия необдуманными: наверное, надо было плюнуть на все и ехать домой, как с самого начала решил, но что-то заставляло «двигаться дальше»… Слава это глупое выражение слышал недавно где-то в очень умном месте… Водитель все говорил еще, говорил и говорил, Слава отвечал: марки оружия, приемы самозащиты, достоинства Средней Азии перед Кавказом (почему-то боязно признаться, что никогда не был в Средней Азии); в щели окна, между стеклом и дверцей, был спрятан, водитель показал, длинный кухонный нож.

Отметив — довольно равнодушно — кинутый всеми одинокий грузовик с молочными бидонами (один бидон почему-то вывалился, раскрыт, молоко слилось в придорожную пыль, но никого это не волнует, все катят себе мимо), Слава чуть не подпрыгнул на сидении, когда увидел вдали знакомую фигурку — уже без куртки на плечах, волосы нелепо сострижены и убраны под черный платок. В белом пятне Слава признал свою грязную рубашку, только сейчас сообразил, что Мила уехала прямо в ней.

— Тормози!!! — он схватил за руку водителя, машину мотнуло. — Да стой ты!

— Сдурел?! — загорелые пальцы вцепились в рукоятку ножа, глаза стали неприятно напряжены.

— Догнал! — тут Слава слегка сообразил, что надо как-то разъяснить ситуацию. — Ее я искал, вот она… Я говорил же!

— Ну?..

— И нашел. Ты только… за хвост только ее не тяни, ладно?

Водитель настороженно молчал, готовый в любой момент нажать на газ, но увидав испуганную мордочку Милы, сразу расслабился.

— Славик! Студентик!.. — она хотела, кажется, плакать, но не могла — какой-то внутренний холод сковал ее, и девочка просто села рядом, тихо дрожа.

— Значит, я только до Орла, тут немного осталось. А от поворота — в сторону поеду.

— Тулу проехали? — ожила Мила.

— Давно, вот Орел уже… Вам в Орел, что ли?.. Ловите, может, успеете до темноты. А я сейчас буду сворачивать — через три километра.

— А потом в Орел поедете? — попыталась Мила уцепиться, но водитель, видимо, твердо решил скинуть пассажиров:

— Не, там дела надолго. До поворота едем, а дальше — вы сами.

С неизвестным ему прежде наслаждением Слава принялся смотреть на дорогу, пролетающие мимо деревья, полянки, поля; что-то новое зашевелилось в нем, требуя воинственного клича, диких гримас, помимо воли направляя ноги и мысли на «тропу войны». Загадочное свойство думать без слов, на грани сознания…

Треснуло, покрывшись снежными зигзагами, зеркальце заднего вида, водитель пригнулся к рулю, зеленовато-бледный, как детское мыло; он гнал фургон на пределе возможного. Сзади (было видно в одном осколке, каким-то чудом не вывалившемся под колеса) за ними, медленно нагоняя, шел помятый бежевый «Мерседес», весь в пыли — наверное, именно от пыли он и казался бежевым; курносый мерседесовский передок покрывали веснушки ржавчины. Из окна смуглая рука помахивала каким-то странным, слишком большим черным оружием, Слава затруднился определить марку пистолета, никогда раньше не видал такого монстра.

— Тормози-и-и-и-иии — запищала Мила, — им фура нужна, не мы…

— Не-е-ет… — стучал зубами водитель, — не могу, шеф шкуру сдерет, нам за риск доплачивают…

— Отче наш… — шептали милины губы, внезапно совершенно посеревшие, — пронеси, сохрани…

А славина рука сама потянулась под сидение и нащупала что-то завернутое в тряпку. В это время водитель резко затормозил, Слава въехал головой в лобовое стекло и на минуту отключился. Когда в глазах прояснилось, место за рулем было пусто, а Мила пыталась стащить его в открытую дверцу, но тут в песке взвился фонтанчик, потом второй, и девочка быстро впрыгнула обратно.

— Гад, ах гад, — он совершенно не соображал, что происходит, все выходило само собой, автоматически. Только после пятой длинной очереди, когда кончились патроны, Слава пригляделся к своей находке и понял, что «автоматически» — самое подходящее слово: он держал в руках обрезанный «калаш».

Противник не отвечал, ждал, скорее всего, пока патроны кончатся. Ну вот, дождался. Мила сидела рядом с совершенно деревянным лицом — переусердствовала с «Отче наш». Слава неуверенно пошарил под сидением и нашарил запасной «рожок» — но поставить его не успел.

— Ну, ребята, вы даете! — на месте водителя оказался человек, как бы просто материализовался из пустого воздуха. Слава рассмотрел лохматые черные волосы, перехваченные по лбу черной повязкой, нижнюю часть лица закрывал черный платок, бесформенный черный балахон с притороченными кармашками скрадывал движения, за спиной была прилажена непонятная черная штука… «В черном-черном замке сидел черный-черный принц и пил по-черному… Еще один псих! — поежился Слава — Ща глотку перережет, и привет!» — под ложечкой, внутри, затопотал ножками мелкий трусливый гномик. Но глаза человека были дружелюбно-спокойны, он что-то поискал в бардачке, деловито прошелся по всей кабине. Искал легко и совсем не агрессивно — не обыск будто делал, а так, забыл что-то, и шарит. Потом выскользнул на землю, Мила прыгнула следом.

Человек открыл фургон. Разминая затекшие ноги и массируя спину, Слава тоже подошел к распахнутой дверце; в нос влез какой-то несильный, но едкий, противно-сладкий запах. Что может быть одновременно и сладким, и противным? Козиннаки, наверное. «Козьи наки». Таинственное и ужасное нападение на фургон с козьими наками.

Внутри вальяжно растопырился большой плюшевый диван, напротив — два кресла, пианино, белое, совершенно новое; упакованная в коробках радиоаппаратура, книжные полки с книгами (полные собрания Толстого, Диккенса и Моппасана), пальма в кадке, надежно закрепленная другими вещами. На диване находился длинный, завернутый в зеленый целлофан предмет. Странный человек, пошарив вокруг коробок с аппаратурой, нашел видеокассету, упрятал ее куда-то в складках своего нелепого одеяния, подошел к свертку и, резанув ножом, откинул полиэтилен с одного конца: на Славу глянул пустотой выпученный безумный глаз, синеватая физиономия, неприятный загадочный оскал — так себе козьи наки. Упасть на пол трупу не давала черная сумка с белой надписью «Roial»: длинная кожаная лямка была обмотана вокруг тела и накинута на угол диванной спинки.

Мила кинулась к выходу, но человек, схватив ее за плечо, прижал палец к тому месту, где под платком должен был находиться рот; рядом притормозила машина, из нее молча вышли несколько людей, было слышно, как хрустят под ногами камни. На трассе — никого. «Два часа. Человечество на обеде. Ну и влип!» — тягучая полоса страха обвилась вокруг желудка.

— Николас, выходи! — произнес знакомый голос Бека.

— Выходи, подлый трус! — бархатистый женский альт явно издевался.

Слава растерянно оглянулся, вдруг почувствовав, что ни девочки, ни странного человека на прежних местах нет, и, пригнувшись, полез за диван.

— Ну, что? Доставать его надо. — Новый голос, с едва уловимым акцентом.

— Не здесь… — Бек был деловит и уверен в себе так, что у Славы по коже поползли знакомые мурашки.

— Жора, он прав, — упрашивала женщина, — он же, ясно, не выйдет с поднятыми руками, ты такими вещами не занимался, Бек здесь лучше знает.

Шаги и голоса немного отдалились от фургона.

— Марго, куда вы предлагаете его тащить? Прямо к шефу в этой консерве? — Жора готов был взорваться, — Бек, ты сейчас в моей команде, и подчиняешься лично мне. Марго, Цеппелин-то с меня первого спросит, и ты это, дорогая моя, прекрасно знаешь… — опять вернулись голоса.

— Не суетись, — стало тихо, только в лесу сверестели птицы, да, ехидно жужжа, в фургон набивались мухи… Слава решил найти точку, с которой можно было бы выглянуть наружу. Легко чпокнув, в обивку дивана вошла пуля, что-то мелькнуло перед входом. Когда он нашел шелку для наблюдения, из глубины фургона ударила очередь, все пули попали в полуоткрытую дверь и ушли рикошетом куда-то в сторону.

— Аааа-а-а-ааа… — донеслось оттуда, началась возня, хлопнула дверь легковой машины, затем снова все стихло.

— Послушай, Николас, — зажурчал голос с акцентом, — Ты — мелкая сошка. Твой хозяин, не стану его ругать, влез не в свое дело. Он сам не знает того уровня, куда полез. Сидел бы себе и сидел… — он, видно, ухмыльнулся скрытому смыслу своей шутки, — Мы думали прислать тут ему кое-что, но давай, ты сам ему все расскажешь? Привет передашь. Не от меня, нет. Есть рука и длиннее. Граф Цеппелин на такие разборки времени не тратит… Помнишь, говорил я тебе, выбирай под кого ложиться, а лечь все равно придеться… — он наверное наслаждался происходящим, но человек молчал, — я понимаю, ты не дурак, и сейчас не выйдешь. Мы уедем, ты покинешь машину и возьмешь этот сверток, — в пространство влетел предмет, раздался выстрел, и предмет, кувыркнувшись, шлепнулся на дорогу. Три человека рывком кинулись в фургон, но в воздухе что-то просвистело, и Слава с удивлением отметитл, что сам тоже стреляет, люди нырнули обратно. Кто-то плакал, кто-то ругался.

— Николас, ты не один? — Бек был удивлен и встревожен. — Жора, как ты думаешь, если мы попортим шефу обстановку, он из «зарплаты» вычтет?..

— Черт, прется кто-то!

— Что за явление Христа народу?.. Москвич красный? Фуру прикрой.

Слава узнал москвич молоденького лейтинанта, подбросившего его до шоссе. Когда машина остановилась, он чуть не заорал, чуть не выскочил из фургона — но, все-таки, не выскочил и не заорал. Стыдно, а что поделаешь!

Из «Москвича» вразвалочку вылез лейтенант, лихо козырнул блондинке — чуть фуражку свою не сбил набекрень. Блондинка что-то стала ему говорить, виновато разводя руками. Лейтенант вдруг пошатнулся, сзади к нему подвалил Бек и подхватил под мышки. Блондинка уцепилась за серые лейтенантские штанины… Бек и блондинка аккуратно усадили лейтенанта за руль, Бек скатил машину с обочины в канаву, отошел в сторону. С ужасом Слава смотрел как внутри еще шевелилась голова водителя; двери фургона медленно поплыли, закрываясь, Слава еще успел заметить, как из «Ауди» вышел огромный человек в комбинезоне с разводами, поднял базуку и шарахнул по «Москвичу». Раздался взрыв. Двери захлопнулись, клацнул засов. Сначала отъехали легковые машины; фургон, не торопясь, тронулся минуты через две. В углу, возле кадки, плакала Мила, глухо тыркался по дивану труп.

— Как жрать-то хочется, — Слава притерпелся к запаху, тот почему-то напоминал антрекот. Странный человек Николас рассмеялся почти рядом и вытащил из сведенных судорогой славиных пальцев ствол револьвера.

— А ты молодец, — он сунул в ладонь холодный круглый предмет. — На яблочко, — но Славе вдруг стало плохо, его вырвало слизью, хорошо, желудок был пуст, спазм повторялся кахждые две минуты. Мила прекратила всхлипывать.

— Аванте популо, аларес косо, бандьера россо, бандьера россо, — услышал ее тихий голос, когда рвота прошла окончательно. «Рехнулась», — вспомнил фильм, старый, еще черно-белый, который смотрели родители, а он должен был спать, но все равно подглядывал из-за приоткрытой двери. В том фильме все время кто-то умирал, было страшно. И там девушка сошла с ума, как потом объяснил ему брат, она собирала цветы и пела песни, такая красивая, в длином белом платье, а потом утонула, и ее хоронили, это тоже объяснил брат, потому что Слава ни черта не понял, но сильно задумался над проблемами жизни и смерти.

«Она и так не в себе, а тут еще вся эта каша!» — Мила, послушай, — он постарался говорить как можно мягче, — как ты себя чувствуешь?

Николас, который сидел рядом с ним, весело заржал и включил фонарик, направив прямо Славе в глаза:

— Парень, ты в себя-то пришел?

— Ну и вонища, — Мила неприлично выругалась — Что-то долго едем. Орел этот сраный точно проехали. Уже небось седьмой час?

— Двадцать восьмого, — Николас погасил фонарик.

— Ой, не надо! — с испугом попросила девочка, — я темноты боюсь.

Пошарив по стене лучом, Николас нашел выключатель. Под потолком тускло загорелась лампочка.

— Спасибо, -достав из кармана пилочку, она принялась полировать ногти.

— Может в картишки сыграем? — Николас заботливо укутал труп в полиэтилен.

— Что делать-то будем? — этот выряженный тип Славе очень не нравился.

— А ничего, посидим пока, — тот устроился поудобнее и закрыл глаза.

— Мила…

— Помолчи! — внимательно разглядывая этого странного нового человека, который вроде внезапно заснул, она закурила. Запах ее сигареты почему-то раздражал больше всего, внезапно Слава понял, что стены готовы раздавить его, они живые, как гладкая мышечная ткань кишечника, сечас выделят сок с ферментами, про которые читали в школе, и начнут переваривать. Громко заорав, он проснулся, но не сразу сообразил, что машина стоит, а свет погашен.

— Мм-ммамма, — губы тряслись.

— Т-шш. — Мила дернула руку и несильно укусила за мочку уха, Слава дернулся, задел головой пальму, сверху посыпалась какая-то крошка. Неприятно жужжала муха, села ему на лицо, потом сама слетела и вернулась, потом еще раз. Машина снова поехала, Слава уловил звуки неясной возни около двери, на ладонях выступил пот. По тому, как мотало фургон, он догадался, что выехали на проселочную дорогу. Неожиданно одна дверца распахнулась, но Николас не дал ей отпасть окончательно, и, кивнув Славе, попросил:

— Попридержи-ка, — уцепившись за притолоку, он вылез на крышу. Минуты через две фургон дернулся и остановился, не удержав дверь, Слава вывалился наружу. Когда он подошел к кабине, там никого не было. Вернувшись к распахнутому нутру машины, Слава поискал глазами девочку, залез внутрь. Никого. Отметил про себя, что трупа на диване тоже нет… Ага, вот он, на полу, а сумка исчезла.

— Мила? — Тихо, только мухи облепили зеленый полиэтилен. Слава еще раз обошел кругом машину. В голову полезли мысли про загадку бермудского треугольника: треугольник будет выпит, будь он хоть куб, хоть паралелепипед…

— На троих его, даешь! — громко вырвалось вслух. Солнце трагически собиралось заходить, деревья своей тенью покрывали дорогу полностью, выпуская комариный полумрак. В памяти всплыл другой фильм, тоже из детства, брат показал втихаря от родителей по только что купленному видаку: там парень и девушка заблудились на такой же точно дороге и их съели волки-оборотни. Впервые в жизни Слава Зарайский почувствовал, как от ужаса зашевелились и встали дыбом волосы на голове. Вдалеке послышалось слабое журчаниие мотора, он собрался кинуться туда, крича и размахивая руками.

— Студент! — приглушенно позвали из леса. — Да Славка же! — откуда-то выскочила Мила и, ухватив за рукав, стащила с дороги. — Тебе что, мозги отшибло? — она ткнула его в упругую растительность и сама плюхнулась рядом. — Молчи и не высовывайся! Понял?! — девочка была похожа на рассерженного котенка.

— А где все?

В это время к фургону подъехал знакомый бежевый мерседес, из него вышли четверо с автоматами. Внимательно осмотрев пустой фургон, взяли оружие на изготовку. Один, по виду главный, передал что-то по радиотелефону и, достав пистолет с глушителем, махнул остальным в сторону леса. У Славы внутри все органы, мысли и чувства замерли в нелепых позах.

— Ой, мама, — самостоятельно позвали губы. Мила сильно ударила в бок, но промолчала.

Редкие пухлые облака совсем потеряли малиново-оранжевые краски заката, потемнев почти по-ночному, когда на дорогу, небрежно отряхивая брюки, вышел Николас. Кинув на заднее седенье своего мерседеса три автамата, стянул с лица платок, выташил флягу и стал жадно пить.

— Пошли, — Мила смело потащила Славу к машинам.

— Подожди, — слегка упирался Слава, — нам надо разобраться…

— Пока ты разбираться будешь, тебя сто раз укокошат! Николас!

Окинув их внимательным взглядом, парень кивнул на свою машину:

— Едем?

— Щас, — вернувшись к обочине, девочка вытащила черную сумку, порылась в ней, выбрасывая лишнее, залезла в фургон, что-то там поискала и вернулась с сумкой и одеялом в руках.

— Пианино забыла, — Николас уже сидел за рулем, — и телевизор.

— Ты нас до ГАИ или бензозаправки подбрось, ладно? — она смело устроилась рядом на переднем сидении, — мы там ночевать попросимся.

— А вы кто такие смелые будете? — то, что парень явно не собирался их убивать, слегка удивляло.

— Путешественники, — судя по знакомой милиной интонации, Слава понял, что сейчас она снова начнет врать.

— А вы, извините, кто? — пытаясь выдержать грозный взгляд незнакомца, он смутился и отвел глаза — все-таки, те трое на дорогу не вернулись, рисковать было ни к чему…

— Николас.

— Вячесчлав!

— А я мышка-норушка! — в руках у Милы был бутерброд с покореженным сыром и огурец. Что-то происходило не так.

— А почему мы не к дороге едем? — вдруг понял он.

— А чтобы на базуку не напороться, — пояснила Мила, — Ба-бах, он чокнутый, не понравимся мы ему… — она многозначительно замолкла, похрустывая огурцом.

— Какой ба-бах?

— Вася «Ба-бах»! Он идиот, только из базуки стрелять умеет. Если его в «прекрасную Елену» усадили, дело труба.

— А ты, значит, та самая Людмила? — расслабился воитель.

— А вы тот самый Николас? — почувствовав себя лишним, Слава замкнулся, но от предложенного девочкой бутерброда решил не отказываться.

— Что делать-то будем? — сейчас она явно летела в «своей тарелке». Неопределенно пожав плечами, Николас круто свернул на почти не езженную лесную просеку; он, видно было, здорово торопился выбраться отсюда до наступления полной темноты. Внезапно под колесами вновь появился приличный асфальт…

— Людмила, вы знаете, что сзади ваша рубашка в крови? — казалось, водитель всецело занят только дорогой.

— У меня месячные!

— И на воротничке? — девочка промолчала, — Вячеслав, с боку белый пакет, достаньте его пожалуйста, дайте Людмиле. — смело развернув, она вытащила какие-то тряпки. — Возьми футболку и больше не марайся, — он притормозил, заметив у обочины три фургона и недалеко внизу, у узенькой речки, костерок. Когда странный Николас вылез из машны, Слава отметил, что одет тот уже был совсем по-другому, весьма обычно, но удивляться сил не осталось.

— Здорово, мужики, — сидящие у костра дальнобойщики уже поужинали и пили чай. — Погреться пустите?

— Садись, — один встал, отошел к своей машине и, не торопясь, вернулся на место, кивнул остальным, — Откуда будете?

— Из Курска. — Мила все еще тащила с собой одеяло и эту дурацкую сумку, из которой теперь достала две мятые жестяные кружки, — кипяточку плесни. Что-то день сегодня тяжелый…

— Ага, машину спалили… — пожилой водила, толстый, похожий на кабачок в синих трениках, глядел в костер, лениво поглаживая себя мундштуком папиросы по липкой нижней губе, — Слышь, Андрей, мента здешнего…

— Ну! А вон, в прошлом году, когда мы финнов перегоняли, помнишь, — подхватил другой, угловатый, высокий, похожий на убитое грозой дерево, — финнов этих как немцев постреляли, прямо среди бела дня! Конвой был, разбежались все. Обещали, американцев пришлют. Войска ООН! В белых касках! А ты — мента!

— Ну а что, молоковоз видал? С бидонами который? — оживился лысоватый морщинистый паренек, похожий на бомжа; о том, что на самом деле он — водитель, говорили только измазанные в черной смазке руки. — На заправке хай, водиле глотку порвали — во, от уха до уха, как Буратино, а с ним баба еще была, так ее распотрошили, весь ливер на кустах развесили…

— Кровь с молоком! Я вон тут раков ловил, так он меня, падла жидовская, за руку ка-ак!..

— Кто? Рак? Ну чего ты гонишь! Здесь раки — мельче тараканов, а у тебя все «ка-ак!»…

— А что, — вдруг встряла Мила, — говорят, кровь пьют, или органы собирают. Бешенные деньги. У нас прямо в городе такое творится. Я потому и попросила, что бы он нас к людям подбросил. Спасибо, — она поставила горячую кружку на замлю.

— Что ж вы на поезде не поехали? — подскочил бочком бомжеобразный паренек, не вставая с корточек.

— Денег нет.

— Ну так дома бы сидели!

— Слышь, чего к людям пристал? — одернул «кабачок». — Спать иди, а то утром тебя не добудишься. И слышь — воздух в кабине не очень порти… Вы тут как?

— Мы лучше у костра, — Слава заметил, что Николаса с ними больше нет.

— Степан, у тебя фура пустая, — паренек явно не хотел спать.

— Не надо, — о чем-то задумалась Мила, — Мы лучше так. Вы же здесь недалеко будете. Спасибо, спокойной ночи.

Завернувшись в одеяло, Слава покрепче прижал девочку к себе. Он боялся — бандитов, бомжеватого паренька, раков, Николаса в «Мерседесе», мертвеца на диване, ливера в молоке… Боялся даже лягушек в запруде и не мог заснуть: закрывал глаза и снова оказывался в том вонючем фургоне, человек без лица грозил ему автоматом и горел в «Москвиче». Трещали механические цикады, противно звенели комары, и очень хотелось домой:

— Как ты можешь так жить?

— А я больше и не живу, — Мила рядом тоже не спала, — посмтри, какие звезды. В августе они еще ярче будут. И еще метеориты падают: Земля входит в пояс метеоритов, и мы видим, что «звезды» падают. Ты только послушай, какая ночь! — она обняла его рукой за шею.

— Как ты посмела поехать в чужой рубашке?! Где ты угваздала ее кровью?!

— Я перерезала ему горло, когда он навалился на меня. Он все еще дергался… я ее пила, пила…

— Кому?

— Водителю молоковоза, он был такой липкий, потный…

— Лучше бы помолчала!

— Сам спросил.

— Зачем ты утром ушла, меня не разбудив?

— Я почуяла кровь, я хотела ее…

— Серьезно, кончай шутить! Ты что, ничего не понимаешь?!

— Дурачок, я спасла тебе жизнь.

— Мила!

— Она соленая такая…

— Кто?

— Кровь. Ну, да. Теплая и соленая, я такую люблю, — Мила куснула Славу за шею, — вот здесь, — казалось, его дернуло током. — Ты можешь порадоваться, что еще жив?

— Дура сумасшедшая!

— Хорошо, когда в следующий раз мне захочеться крови, я не уйду, я останусь с тобой! — она укусила его еще раз. — Не верь, я пошутила. Мне очень страшно, спаси меня! — ее тихий смех шелестел где-то внутри, поднимая едкую волну. Волна захлестнула темноту, лишив ее устойчивой прямоугольности, смазала звезды, перемешала друг с другом гладкую землю и такой же гладкий прудик, по которому метались таракановые раки… Только темные фургоны стояли на месте, нос к носу, и казались слепыми. Они спали.

— Завтра же возвращаемся в Москву!

— Нет.

«А ведь мы действительно подобрали ее почти сразу после молоковоза!» Всеми покинутый бидон стал рыть землю, пытаясь вернуть обратно молоко. Его горло было перерезано и оттуда все время что-то выплескивалось, земля не хотела отдавать молоко и перебрасывала его на небо, а бидон злился и смешно прыгал по млечному пути, откуда капли молока сыпались обратно в дорожную пыль. Они были ярко-красные и пачкали его рубашку. Слава стал ругаться на бидон, но тот послал его очень грубо, матерно, голосом брата.

Утро появилось неожиданно, как холодный пинок под ребра. Безжизненным блинчиком лежал туман, в котором залипли птичьи голоса: много-много птичек запекли в пирог, семьдесят синичек, сорок семь сорок… Трудно непоседам в тесте усидеть… Улетели пташки, упорхнул медведь… Пернатый друг… Так! Где Мила?! Слава с трудом вылез на неуютный, промозглый воздух. Костер горел, как будто ночи не было вовсе, а сразу начался рассвет. Заметив черный силуэт сумки, на мокрой, заботливо выстиранной рубашке лежала желтая зубная шетка и тюбик зеленой пасты «Экстра», он поморщился: надо-надо умываться по утрам… Всем надо умываться, все — грязные! У кромки воды Мила, скользя по чавкающей, черной земле, пыталась отполоскать свои носки, но вода была уже мутной. А лезть глубже Мила не хотела почему-то.

— Привет, — Слава высмотрел себе местечко получше — нависшая над рекой коряга казалась вполне подходящей. — Давай помогу.

— Да ладно, так сойдет, — отжав носки, она вернулась к костру.

Коряга сковырнулась в воду, Слава успел соскочить, но все равно перепачкался — приличным серым брюкам пришел конец. В сумке Слава нашел чистое полотенце, расческу, кружки и какие-то банки с консервами, Мила успела разогреть одну. От мысли, что все это могло принадлежать давишнему трупу, снова стало нехорошо.

— Ну, ты что бледный такой? — девочка заботливо оставила ему большую часть подозрительной бурды. — Заболел? Может быть, тебе действительно лучше вернуться?

Почувствовав зверский аппетит, Слава не обратил на ее слова никакого внимания, только через какое-то время понял, что ведет беседу с молодым водителем, которого, кажется, зовут Андрей, а Мила осматривает ногу Степану:

— Возьми горячую луковицу и приложи на ночь, она и отсосет все. Луковицу разрезаешь пополам, на сковородку и подержи немного, пока не помягчает, потом прикладывай. За два дня пройдет, — Степан понимающе кивал, — Чего вчера не сказал? Ну, домой придешь, сделаешь, а то врачи тебе всю ногу исполосуют… — она посмотрела на Славу. — Двигать пора. Они не возьмут, они в Москву едут… — глаза ее настороженно блестели, взгляд был странен, почти безумен, она вся как-то непонятно суетилась.

На трассе машин еще не было, пошли пешком, молча; у Славы на плече болталась тяжелая сумка с одеялом и консервами, девочка двигалась налегке, нелепо подпрыгивая, ее руки старались оторваться от тела и куда-то улететь, она вот-вот была готова бежать в светлую даль начавшегося дня. Неясный, приторно-цветочный запах исходил от ее кожи.

— Мила, что с тобой? — смирившись с судьбой, Слава почувствовал вдруг вкус к такой жизни, возможно именно об этом он и мечтал, поступая на юридический факультет.

— Стопь! Стопь!!! — вскрикнула девочка, внезапно выскочив на середину дороги. С горки на них мчалась желтая «шестерка», показавшаяся Славе чем-то знакомой. Он отчаянно замахал руками, потому что Мила бросилась вперед, прямо под колеса автомобиля. «Шестерка» тормознула юзом, встала и, казалось, подпрыгнула на месте от негодования. Из-за руля поднялся белобрысый громила, развел руками, улыбнулся…

— Тыну-у-у-у! — Слава узнал громилу, студента третьего курса, эстонца, говорившего по-русски принципиально только с акцентом. — Ух, хорошо!

— Ты что, русская сфинья, с сумасшедшей сфясался? — было видно, что он тоже узнал Славу. — Здорово, здорово. Никогда пы не подумал, что ты спосопен на афтостоп. А мы тут с приятелем испытыфаем нофое приспосопление… — махнул рукой в сторону машины, Мила забралась внутрь на заднее сиденье. — Садись, подвезу. Это мой друг, — представил товарища, — Его зофут Тынис. Это Большой Тынис, а еще у нефо есть прат, его зофут Маленький Тынис, софсем маленький, не польше, чем…

— Тыну, не пори чушь, за нами мафия гонится, — Слава понял, что сам порет чушь.

— Ну и что? — эстонец вел машину ровно, уверенно, как будто он — техасец, а дорога пересекает его собственное немереное ранчо. — Не догонят, у них нет такого мотора и такого фодителя. Мы его всю зиму фертели, фертели и прифертели. Мы, эстонцы, народ упорный, ты говорил, что ничего не выйдет… А смотри, мы едем, и этот мотор может дать до трехсот, даже больше. Машина-зверь! И ей не будет сносу еще два года и полтора месяца… Курат!.. Послушай, почему в машине пахнет первитином? — он демонстративно принюхался. — Я не люблю этот запах. Людмила, Лева талеко и вы опять взялись за старый штучки?! — так, девочка еще и наркоманка, Слава невольно поежился, он давно слышал туманные слухи про это вещество, — Ты в общежитии плакала и опещала польше этого не делать…

— А я и не делала, — она была готова не то драться, не то расплакаться, — там всего-то меньше куба было, ну не смогла… А что, очень видно?

— Тебя придеться помыть, иначе ты профоняешь всю машину. Тот матрас до сих пор пахнет, — он притормозил. — Давай, тебе двадцать минут, а мы пока позавтракаем…

Появились огромные куски вареного мяса, зелень, головки редиски,даже пакетик с майонезом. Небрежным жестом Тыну бросил салфетки.

— Пиво будет вечером, — молчаливый напарник согласно кивнул, — у нас, в Эстонии… — эту песню Слава уже наслушался, что весь мир — жалкая провинция, самая жалкая — Финляндия, потом уже Москва и т.д. Тыну был неисправимым националистом, говорившим по-немецки и английски совершенно без всякого акцента, чему Слава очень завидовал.

— Зря ты связался с этой девочкой, она — испорченный ребенок.

Слава согласно кивнул, за ушами у него уютно трещало от мяса с редиской..

— Левка мне ее на шею повесил, — почти оправдываясь, сказал он. Кусок мяса никак не мог прожеваться и пройти в глотку, поэтому он чуть не подавился, когда Мила подошла к машине совершенно голая, в одних только мокрых трусах, но эстонцы не обратили на нее ровно никакого внимания.

На заднем сидении здорово укачивало. Слава опять разомлел, сами закрывались веки, но он сдерживался, просто боялся, что Мила опять что-нибудь отчибучит, а Тыну все говорил, изредка переходя на эстонский; девочка пыталась встрять в беседу, ее игнорировали. Деревья как-то внезапно сменились непонятным холмистым простором, верно, миновали Белгород. Он никогда не мог подумать, что меловые холмы могут быть такими высокими, уже ощущался юг, но не приморский, а какой-то другой, со спелыми вишнями, мясистой черешней, мерещелись абрикосы, кукуруза; даже дома изменились: вроде бы, та же самая досчатая ерунда, но из этой ерунды исчезла давящая сырость севера… «Ну и парилка!» — пот почти моментально высыхал, но тело выдавливало все новые и новые порции влаги. Неясный приступ страха и тоски поднялся из груди и неприятно резанул в осоловевшей голове, Слава встрепенулся: в зеркальце заднего обзора над рулем, еще довольно далеко, мелькнул знакомый силуэт белой акулы. Не отдавая себе полностью отчета в происходящем,он заорал:

— Гони!!!

Тыну, не моргнув глазом, надавил на газ. Робко вздрогнула и поползла, чуть трепыхаясь, стрелка в круглом циферблате. Мила свернулась калачиком на заднем сидении, обхватив голову руками.

— А, я тумаю, мы должны уйти от той пелой «Ауди»? — через пятнадцать минут определил Тыну.

— Да, ох! — выдохнул Слава, когда машина стала обгонять идущий впереди фургон. — Лучше умереть, сражаясь…

— Нет, не догонят, — эстонец был просто непробиваемо спокоен и уверен в себе, — нас не так-то легко догнать… Эти немецкие и американские машины ни к черту не кодятся! Я сделал машину, и это самая лучшая машина, какая может ездить по этим торогам. Мы на спор гнались с дфумя ментами на их этих новых фордовских требезделках, они остались талеко позади. Но следующий пост нас оштрафовал…

«Ауди» приближалась, а Тыну никак не мог обогнать идущий зигзагом трактор с прицепом; навстречу двигалась колонна порожних КАМАЗов, виляющий прицеп, казалось, вот-вот скинет «шестерку» в кювет…

— Опять эта катость! Курат!.. — он добавил еще длинную фразу по-эстонски, молчаливый приятель рассмеялся и достал монтировку.

— Они вооружены.

— Ну и что? Против двух эстонских парней… — Тыну явно оставался доволен как собой, так и происшествием.

— Не надо, — внезапно ожила Мила, — я выйду и они вас не тронут…

— Нет, дела мужчин не для женщин… — сделав резкий разворот, он обошел трактор и, погрозив в стельку пьяному трактористу пальцем, нырнул под самым носом у встречного ЗИЛа, с наслаждением увеличил скорость. — Я вас не спрашиваю, кто они такие, но нам скоро надо пообедать, — Большой Тынис развернул атлас, определяя расстояние до ближайшего приличного местечка. Вдруг «Ауди» опять оказалась у них на хвосте.

— У тебя упорные друзья, — он сам рассмеялся своей шутке, Мила была готова расплакаться.

— Нет, мы не можем оставаться без обеда… — машина понеслась еще быстрее, меловые холмы за окном перемешались с небом, образовав неуютную кашу с редкими комками. Поверхность каши пузырилась и дышала, ближе к горизонту величаво плыл корабль с желто-голубыми парусами, и капитан, обветренный, как скалы, проверял документы у пиратов, пытавшихся вывезти с Украины запчасти для «Запорожца»… Как умру — похороните на Украйне милой, каши сверху навалите… — Сколько там до поста?

— А?! Нет, капитан, я не пират, но…

— Пора фсафать! Скоро ужин! Ты проспал обед и пол Украины, ты такой спокойный — мы тьепя решили принять в эстонцы.

Слава сонными глазами оглянулся назад: «Ауди» и след простыл. Через некоторое время они поехали медленнее, миновали пост, казавшийся пустым, и въехали в город.

— — Как ты считаешь, если мы зайдем в это место? — видно, Тыну бывал здесь раньше, про его подвиги во время путешествий рассказывали разные байки, больше всего, конечно, он сам. Большой Тынис, соглашаясь, кивнул, Слава пожал плечами, было приятно вновь оказаться в городе. Не успев еще стать полностью кооперативным, кафе сохранило и длинную нелепую витрину с тарелками, и небольшую очередь, и серую кассу с толстой кассиршей. Эстонцы взяли себе каждый по два подноса; Слава решил сначала, что одного ему хватит, но, заметив, что Мила равнодушно села за столик, поставил рядом второй. «Будет она пельмени есть, или не будет?.. Не будет. А вот салат ей надо взять, витамины детям необходимы!» Он уважающе оценил загруженные подносы эстонцев…

— Я не хочу есть, — Мила грустно глядела на еду,, — жарко же.

— Ну и что? — Тыну был удивлен.

— Да ну, вдруг в машине укачает.

— Ешь-ешь, — Большой Тынис поставил перед ней тарелку с двойной порцией пельменей.

— Спасибо, — нехотя она принялась ковырять вилкой белые кусочки, похожие на улиток. Левка рассказал как-то про ресторан «Пекин»: решил выпендриться и с больших денег повел туда даму, заказал с умным видом что-то китайское… А оно — шевелится!

Но дохлые пельмени не собирались шевелиться, они покорно катались по тарелке, повинуясь милиному капризу. Слава сам себе удивился: его аппетит от жары и волнений нисколько не пострадал, даже наоборот.

— Надо подождать, пока жара немного спадет, — отвалившись на спинку стула, Тыну задумчиво смотрел на дорогу.

— Да, — согласился с ним притель.

Эстонцы молчали, улыбались на солнце, которое уже покрылось вечерней медной корочкой. Мила тоже молчала, лениво гоняя пельменных улиток. А Слава хотел что-нибудь сказать, но так наелся, что не мог.

Когда они выехали из города, белая «Ауди» уже ждала их возле милицейского поста. Она была пуста, на обочине стоял человек с биноклем в руках. Заметив его, Мила бросилась вниз, на подушку сидения, но опоздала: человек проводил их машину внимательным взглядом и замахал кому-то.

— Слушай, а зачем они сначала-то за нами гнались? — ничего не понимая, спросил Слава.

— Это они еще не гнались, не понял что ли? Дела у них здесь, — девочка была напряжена, даже немножко дрожала. — Может, он не разглядел ничего? Не успел, а?

— Мы совсем рядом проехали…

— Посмотрим, — рзвернувшись, она уставилась в заднее окно. Проехав какое-то время молча, Тыну остановил приятеля и сам сел за руль:

— Если дело так серьезно, то лучше меня все равно никто не водит.

Следом за «Ауди» шли еще две машины, «девятки», белая и зеленая.

— Ого, кажется, проплемы серьезно растут, — Тыну достал охотничий нож и положил рядом, — дальше идет пустой участок, — они переглянулись с приятелем, но тот отрицательно покачал головой.

— У них базука есть, — прошептала Мила.

— Это плохо, — второй эстонец снова развернул карту. Машины увеличили скорость, гонка началась. Вскоре из преследователей осталась только белая «Ауди».

— Как ее зовут? У такой хорошей машины должно быть собственное имя, — Тыну испытывал чувство уважения к такому достойному сопернику.

— «Прекрасная Елена» — это я придуала, а им дуракам понравилось. Ее все время кто-то пытаеться угнать, ну они и развлекаються. Один раз даже какие-то менты остановили, сказали:«вылазь!» А что он мог в центре города сделать? Потом отдали, конечно, — она рассмеялась.

— Но нас она не догонит, — все же эстонец не был до конца в этом уверен. Вдруг Большой Тынис что-то ему сказал, показывая вперед, тот чертыхнулся и быстро свернул. Со стороны шоссе послышался удар, мягкий, будто бьют деревянной кувалдой через подушку… А может, это заложило уши. Снаряд просвистел мимо, почти над головами, машину тряхнуло. Они влетели в поселок, едва не задавив курицу и собаку, идущая следом «Ауди» сбила велосипедиста. Слава, обернувшись, увидел, как ей в хвост пристроился миллиционер на мотоцикле с коляской. Внезапно они выехали на бетонное покрытие, машина пошла ровнее. Рядом еще раз бабахнуло, Слава оглянулся, бросив миимолетный взгляд на Милу: девочка опять молилась, картинно сложив руки, несла какую-то ерунду, даже не связывая слова. Из белой машины высунулся чвеловек, направил огромное дуло в сторону мотоциклиста, струя пламени опалила чистый акулий бок: земля под мотоциклом вздыбилась, его подкинуло, перевернуло.

— Крепкий мужик, — похвалил бандита Тыну, — я думал, ему всю спину спалит.

— Да, ничего, — согласился напарник.

Они еще раз свернули, оставив преследователей позади, сейчас ехали почти без дороги, потом все же вернулись на бетонку. Эстонцы посовещались, внимательно разглядывая карту.

— Почему русские никогда не могут составлять точных карт?! — рассердился Тыну, — мы заблудились. Этой картой только играть в американскую игру Очко!

Показывая куда-то вперед, Большой Тыну громко засмеялся: прямо на них по бетонному покрытию на бешенной скорости мчался огромный зеленый танк, который совершенно не собирался ни сворачивать, ни тормозить. Следом пер БТР.

— Ого, как в армии, — лихо заломив вираж, Тыну поехал обратно. — Где это мы? Курат… — он снова вел машину без дороги, танк перся следом, как бешенный.

— На нем человек сидит, — пришла в себя Мила, — он нам руками машет.

Въехали на шоссе, остановились. Выйдя из машины, эстонцы ждали, уперев руки в бока; танк замер рядом, метрах в трех, БТР слегка занесло.

— М-М-ммужикии, — донеслось сверху, человек был сильно нетрезв. — Где здесь Петровское?

— Мы бутылки сдавать едем, — из БТРа высунулась взлохмаченная женщина в расстегнутой помятой кофточке.

— П-п-петровское-то где,а?

— А вы, что собственно-то тут делаете? Где вы танк угнали? — Мила восхищенно разглядывала громадину, человека в форме, уже слезшего сверху. Он лыка не вязал — казалось, его держат стоймя только негнущиеся сапоги.

— Из Германии, расквартировались, технику гоняем, — пояснил танкист, — километры, списать надо…

— Кого? — не понял Слава.

— Технику. Эти вот бандуры, вообще, — он рыгнул, пахнуло кислым, — из Афгана, до сих пор не списаны, а нас майор за водкой послал и бутылки сдать… А тут это… Петровское пропало!

— Вам в другую сторону, — сверившись с картой, сказал Тыну, он принялся объяснять как нужно ехать, но танкист плохо понимал.

— Ложись! — ткнув стоящего рядом танкиста, Мила нарнула в кювет, где-то справа взорвался снаряд, по боковой проселочной дороге к ним на полной скорости летела белая «Ауди». На минуту Слава замер, завороженный ее изящным движением, потом раздался еще один выстрел. Не обращая внимание на происходящее, танкист полез вверх:

— По предполагаемо-о-момуму противни… ик! ку… ог-гог-гонь… — монотонно матерясь, он стучал по железной обшивке, пока не открылся люк. Оттуда высунулась еще одна женская голова. — Половые сношения отставить! — рявкнул командир, — Сергеев, открыть огонь по движущей… — он пролез внутрь и дальнейшего не было слышно. Башня стала разворачиваться, дуло слегка пошевелилось, раздался грохот. «Ауди» прдпрыгнула, но продолжила движение, потом попыталась нырнуть обратно, но следующий выстрел разворотил на ее месте воронку, разбросав в стороны искореженные куски.

— Все, снарядов больше нет, — женщина, прикрывшая глаза от солнца рукой, чтоб лучше видеть, сплюнула на асфальт и полезла в БТР. — Ольга, ты еще жива? — изнутри донесся веселый смех.

— Нам надо ехать дальше, — выразительно мотнул головой Тыну на показавшийся вдали армейский вертолет.

— Бедный Ба-бах, — Мила никак не могла вытереть слезы, набегающие на ее длинные ресницы…

— Поехали, поехали, — осторжно взяв девочку за плечи, Слава впихнул ее в машину.

Странная тишина и спокойствие едущих навстречу машин казались неестественными — наверное, Слава ожидал, что прекроют дорогу, спецотряд ОМОНа пригонят или еще что-нибудь в этом духе, но им не попалось ни одной милицейской или военной машины, на посту ГАИ не было никакой суеты, только пару раз пролетал вертолет впалне гражданской окраски. Славу это слегка задевало.

— Ну, фот, я же говорил, не догонят. Моя машина самая хорошая, ей теперь сто лет сносу не будет, — Тыну довольно глядел в окно, — я ее сам собрал, можно даже в международных гонках учвствовать… Это тебе не дед-трек! — Большой Тынис буркнул несколько слов по-эстонски, Тыну нахмурился и замолчал, к чему-то прислушиваясь. Слава тоже уловил ритмичный, едва уловимый стук. Стук нарастал, рассыпая обертона, ритмичность его все усложнялась…

— Это где-то в моторе, — побледнев, сказала Мила, — надо остановиться, а то рванет.

— Нет, не рфанет, — Тыну о чем-то размышлял.

— Если это распредвал? — у нее тряслись губы.

— Если пы это пыло так, оно уше дафно пы рфануло.

— Да он прав, — подтвердил Большой Тынис, сидящий за рулем, — Но не то конца.

Капли пота покрыли темное лицо девочки. Друзья еще о чем-то поговорили по-эстонски.

— Здесь, возможно, есть авторемонтная мастерская. Может быть нам придеться задержаться. Но если бы оно рвануло, то должно было рвануть раньше. Мы доедем до мастерской, а там посмотрим. Если это так, ремонт может занять больше трех дней… — он был очень расстроен, даже растерял весь свой акцент.

— Ну все равно, спасибо, что подбросили, — Мила была готова на ходу выпрыгнуть из машины. — Здесь уже недалеко, можно и на собаках.

— Постой, — Славе стало вдруг неуютно, — мы же на Юг ехали, на каких это собаках?

— Мила наферное говорит о шелезных сопаках, электричках, — объяснил Тыну, — они такой тлинный, зеленый и жифут в короде Сапорожье, так?

— Запорожье?..

— Да! Да! Выходить пора! — суетилась Мила, с ужасом поглядывая через плечо Большого Тыниса на желтый в веселых ржавых крапинках капот, под которым рассыпался джазовыми руладами подозрительный там-там.

— Да, вы, наверное, торопитесь? — посочувствовал Миле Большой Тынис.

— А вы куда едете? — спросил Слава.

— Нас ждут, — Тыну, казалось, не хотел говорить, — мы с девушками должны встретиться в Гурзуфе. Они побоялись ехать с нами в такой замечательной машине! Все наши будут под Керчью, а мы решили, что немного поживем в Гурзуфе и потом, наверное, присоединимся, — он посмотрел на приятеля.

— Да, — подтвердил тот, — но не сразу.

— Ой, а высадите нас здесь, — Мила забилась о стекло, как больная рыбка в аквариуме, — Тут и универмаг, вон, вроде и ремонт ваш там виднеется…

— Хорошо, — эстонцы синхронно улыбнулись, — Приятно отдохнуть.

— Удачи! — Слава с трудом вылез, кивнул Тыну, пожали друг другу руки, и он хлопнул дверцей. Машина неспешно отъехала метров сто и встала. Из-под капота змеились струйки грязно-сизого дыма.

— Пронесло, не взорвались. И то хорошо, — Мила вытирала пот со лба черной косынкой.

— Пойти посмотреть, может, помочь надо?

— Я в универмаг, пока не закрыли. Слушай, а у тебя деньги есть?

— На, — Слава достал из заднего кармана старенький потрепаный кошелек, Мила открыла, вытащила все деньги, вернула обратно и, прихватив сумку, направилась к магазину.

Помочь эстонцам уже ничем было нельзя — мотор оказался в крошку, ремонт до недели, они решили выпить пива. Слава сначала отказывался, но потом понял, что воды нигде нет, морщась выпил полбутылки, больше не влезло. И как люди пьют эту дрянь огромными кружками? По внутренней поверхности живота катались тошнотворные гири, сталкивались грязными бортами и звенели — звон распирал уши навстречу вечерней тишине. Вечерней пустоте. Куда опять подевалась Мила? Наверное, ее раздавило гирей. Лень спасать… Лень победила — но надо ползти, вот порог, магазин еще не закрыт. Внутри оказалось довольно прохладно, продавщицы собирались закрывать, просчитывали товар. Мила выбила в кассе чек, и тут Слава увидел, как она вместе с оплаченными вещами быстро запихала в сумку пластмассовй паровозик, который просто стоял на прилавке…

— Закрыто, закрыто у нас! — толстая бабка-уборщица принялась выталкивать его своей грудью, гремя ведром и шваброй, продавщица отвлеклась, и Мила стащила еще что-то.

— Пойдем, пойдем, — она весело сунула Славе сумку и потянула его на улицу, — Чего уставился? — они зашли за угол, и девочка принялась вытаскивать из потайных кармашков внутри своей кожаной куртки всякую всячину: две бутылки кефира, пять пачек папирос, банки с килькой, плюшевого чебурашку с заплывшим глазом, пакеты с сухими супами и черствые булочки — все это она рассовывала по сумке.

— Мила, зачем ты украла паровозик?

— Что? А, денег не хватило. Он смотри, какой клевый, — вытащив игрушку, она повертела ключик и пустила ее на асфальт. Паровозик смешно запищал и поехал, махая передней синей пупочкой, — Правда здорово!

— Немедленно отнеси на место!

— Славик, нам до автобуса пятнадцать минут, — напоследок она достала из штанов бутылку водки, — Давай выпьем! Денег у нас больше нет…

Славе очень захотелось ее ударить, но он сдержался:

— Ты — воровка!

— Сам мне деньги отдал, — девочка обиженно надулась, — Ну не хочешь водку пить, держи кефир, студент! — она убрала бутылку обратно. — Там еще для тебя минералка есть…

— Ты украла в магазине паровозик! — с наслаждением Слава пил прохладный, слегка подзакисший за день кефир.

— Ну и что? Кефир я тоже так взяла, — он поперхнулся и ей пришлось долго стучать по его крепкой спине. — Да не циклись ты, мы ж с тобой смертники. Забыл что ли? Я не виновата, что билеты такие дорогие оказались!

— Какие билеты?

— До Мелитополя, проснись, мы почти приехали! На автобусе поедем, цивильно. — она тоже пила кефир. — Вон, смотри, уже идет. Побежали!!!

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вначале было душно, потом зной сменился прозрачным сумраком, они мчались в полуосвещенном обьеме по ночному нутру трассы. Мила заняла себе место у окна, но сразу уснула, свалив голову на плечо Славе. Слава не мог взять пример с девочки и наслаждаться.

— Жора, в том что машину грохнули под твоим руководством, — журчал женский голос, — твоей вины нет, и я говорить не стану, ну ты же сам понимаешь, слухи…

— Марго, пора прекратить этот разврат, — акцент Слава где-то слышал, но на грани сна не мог вспомнить, имена тоже были до боли знакомые, он даже открыл глаза и сразу перестал понимать, что говорят соседи.

— Возьмете в Джанкое товар и повезете дальше сами, — женшина протягивала слова лениво, как будто между прочим, так, давала досужие советы, — Это твой последний шанс. Придешь к Цеппелину первым, оправдаешься. Он как любой жирный совок — первому докладу больше верит. Я тебя люблю, глупенький!

— Сука ты, Марго!

— Обижаешь, начальничек! — она тихонько рассмеялась.

— А кто Бека трахал?

— Для тебя же старалась, дурень!

— Зачем мы полезли во все эти дела, а? Марка! — Жора был слегка пьян, это забавляло женщину.

— Ну-ну, не бзди. С товаром тебе Бек поможет, ты не плакай, сейчас просто время такое — звезды косо стоят… — тут Слава проснулся окончательно, холодок страха пробежал сверху до низу, застряв в пятках мелким покалыванием. Как жаль, что у него не было оружия, чтобы задержать бандитов!

— В Джанкое, говоришь? — Жора сказал это очень громко и рыгнул.

— Ну что ты так орешь! — испугалась женщина, — Тише, людей побудишь!

— Так и хрен бы с ними!

— Да ну тебя, несерьезный ты.

— Я несерьезный?! Что-то ты меня забывать стала!

— Ладно, не кипятись… Пьян совсем, — извиняясь в сторону соседки, сказала женщина.

— Та ничо, бывает, — баба толкала своего мужика, пьяного еще больше, в начале пути тот блевал в газетный кулек, — Приехали уж. Выходим скоро… Петро, а Петро…

Подождав, пока спереди все выйдут и пропустив немного народа для верности, Слава раздбудил девочку:

— Милка, тут твои эти, — он пытался быстрее обьяснить, — Марго с Жорой. Они в Джанкой едут…

— Давай сначала отсюда выйдем, а потом уже и в Джанкой! — она никак не могла проснуться.

— Да стой же, я первый, — схватив девочку за плечо, он оттолкнул ее от двери — очень вовремя: женщина усаживала пьяного нескладного человека в белые «Жигули».

— М-да, — Мила стояла рядом, — Плохо дело. А ты, знаешь, даже весело их вот так за нос водить!

— Дура, мы чуть не вляпались! Ты должна мне все про них рассказать.

— Только не здесь. Держи вещи, — она сунула ему сумку, — нам на вокзал надо. Собаками поедем.

— Нет, постой!

— Слушай, там я тебе все обьясню. Честное слово, — она опять потащила его за собой.

Перрон был странно пустынен, желтые фонари в пыльных ореолах манили к себе, хотелось разбежаться вдоль перрона и долететь до них — но на пути вставали вдруг противоестественно-белые блики из светлых окон вперемежку с прямыми черными тенями, тоже совершенно противоестественными на фоне нормальной, здоровой прямоты перрона.

В здании вокзала они поняли, что проворонили последнюю электричку, а до харьковского поезда еще час с небольшим. Устав от дурацкой тяжелой сумки, Слава хотел остаться внутри здания, так, ему казалось, будет надежнее, но девочка молча пошла на улицу, не стала даже спорить.

— Эй, может ты поесть хочешь? — ему просто нужно было избавиться от пары банок этих ее дурацких ворованых консервов. — Мила, ты обещала мне все объяснить!

— Ну а что объяснять? — огрызнулась злобно девочка, — Бабах был дураком, но очень добрым. Марго эта — сука, та еще. Жора? Ну что Жора! Шестерки они, я же тебе говорила. Дела тут у них, вот и все. Главное — не напороться. Слушай, я выпить хочу! А то этот винт не тащит ни черта…Ненавижу стимуляторы, даже кофе, они на меня как-то не так действуют… Выпей со мной, а? — Сев на скамеечку, Мила разложила булочки, достала банку кабачковой икры и кружки.

— Нет, я водку вообще не пью, — Слава отрицательно покачал головой, ему не нравился запах всех этих напитков.

— Мне что, одной пить? Как алкоголику?!

— Да ладно, не сердись, — со страхом он смотрел, как она плеснула понемногу в кружки. «Женский алкоголизм практичаски неизлечим! Нужно ее как-то остановить.» Взяв кружку, он почувствовал давящую тяжесть, будто олово неким алхимическим чудом перешло в свинец. Девочка, стукнув своей посудиной по его руке, влила в себя эту гадость залпом. «Авось! Не дохнут же люди сразу.» — задержав зачем-то жидкость во рту, Слава чуть не выплюнул ее на траву, но сдержался и сглотнул. Неприятно обожгло пищевод и желудок, дернуло по глазам, на миг мускулистым кулаком сжало дыхательные пути… И прошло. Он взял протянутый Милой кусок булки и принялся судорожно жевать — хлеб потерял вкус хлеба и слегка отдавал сушеной петрушкой.

— Слушай, а открывалки-то у нас нет, — Мимла вертела в руках стеклянную банку с кабачковой икрой, — я тогда у тех водил брала. Черт дернул отдавать! Тащили-тащили…

— Давай, — тепло перестало быть жгучим, разлилось по телу. — Я локтем умею, — так Савватий открывал пару раз на пикнике похожую банку. Вернувшись к низенькому перрону, стлавшемуся почти по земле, Слава сел на асфальт и поставил банку рядом. Уперев локоть в крышку, посильнее нажал. Банка чпокнула и раскололась, перемешав в кучку стекло и содержимое. Посидев растерянно минуты две, Слава встал и пошел обратно; Мила вдруг стала безудержно хохотать, она пыталась что-то сказать, но тонула в собственном смехе…

— Знаешь, на что это было похоже? — наконец, смогла она выговорить, когда немного успокоилась, — Сидит себе молодой человек, красивый, сидит мечтает. Встал и оставил кучу. Что это за куча такая, ну посмотри сам!

Дествительно, если подойти поближе, казалось, что кто-то насрал.

— Пойдем-ка отсюда, только, давай еще по одной, а? Немножечко. — она снова плеснула в кружки и упаковала бутылку.

— Слушай, ты же ведь наркоманка, — Славу потихоньку развозило, — а они водку не пьют!

— Они и не пьют. Наркоманы пьют наркотики вместо чая и компотика! Твое здоровье! Это не я придумала, правда хорошо?

— А ты как же?

— Отходняк только, это такое похмелье, сильный очень будет. Ну и что? Да и вообще: не наркоманка я вовсе и водку не пью! Я — буду-ю-щая мать!

— Ты что, беременная?! — они свернули куда-то за вокзал, фонарей здесь не было, зато ярко светили близкие, по-южному объемные звезды.

— Нет еще, но обязательно буду! — сели, она положила голову к нему на колени, — Или ты имеешь что-нибудь против?

— Нельзя играть такими важными вещами! Ты совершенно не понимаешь ни что говоришь, ни что делаешь! — На Славу накатило странное чувство ясности, словно мир совершил долгожданный переход с головы на ноги, или как-то наоборот, это не важно… — Уйди от меня, не прикасайся своими грязными руками! — Мила хихикнула, и он ударил ее, не сильно, но девочка отлетела в сторону и, должно быть, больно стукнулась обо что-то. А он все продолжал говорить о главном, уже для себя, уходя куда-то в даль непонятного шаткого забора. Она была не нужна ему; раз это стало для него ясно, необходимо было бросить ее здесь и сейчас, здесь и сейчас, здесь и сечас… А, собственно, где это — здесь? И который час? Слава повернулся и побежал обратно. Ноги двигались туго, зато каждый шаг переносил Славу не только вперед, но и вверх, к желтым нимбам. Святые ждали, геометрично склонив безликие передние части вытянутых мордочек, святые требовали подвига, святые были все одинаковые — каждый из них мог оказаться Главным. И вот, когда до гладкой мордочки Главного осталось полтора взмаха ног, между Ним и Славой возникла жирная, мерзкая, ночная бабочка. В мохнатых лапках бабочка держала банку кабачковой икры!.. Слава испугался, сник. С трудом отыскав место своего неудачного старта, он обнаружил только сумку с продуктами и одеялом — взвалил ее на плечо, решил вернуться обратно к вокзалу… Но по дороге наткнулся на белый жигуль и остановился в задумчивости, не зная с какой стороны его лучше обойти. У одной дверцы нескладный мужчина спорил с высокой стройной женщиной, у другой двое парней пытались удержать какую-то брыкающуюся тень:

— Жора, эта блядь кусаеться.

Невольно Слава отступил назад.

— За свисток дерни… Или под ребра сунь пальцем — перестанет! Таки-мне тебя шлифовать, что ли? — донеслось рассерженное шипение.

— Оставьте ее в покое! — это был тот самый знакомый женский голос, — Я вам что сказала!

— А ты тут не командуй! Это мои люди! — наседал на нее Жора, — Ты, шкирла, только стучать можешь.

— Фильтруй базарчики… Жоха!

— Так, Жор, куда ее? В машину что ли? — видно, бандиты уже устали от «борьбы с тенью».

— Цеппелин вас спишет. Шпана. Когда я… — и тут тяжелая бутылка шампанского, которую Жора держал в руке, опустилась ей на голову. Брызги шампанского… Брызги стекла, кровь, череп, волосы и мозги, еще какие-то непонятные кусочки — все это рассыпалось с хрустом. Женщина рухнула. Жора стоял, нелепо разводя руками, пытался все объяснить уже не существующей Марго.

— Не трогай… пошли, — из машины вылез Бек, усадил Жору вперед, бандитам с притихшей Милой велел быть сзади. Слава только успел рассмотреть знакомое белое пятно. «Черт, она опять в моей рубашке!»

— Скажем, что Николас…

— Не поверит.

— И не надо… — донеслись до него последние слова.

«Вот и хорошо, вот и все закончилось,» — успокаивал он себя, но совесть не отставала: ему постоянно, с повторами и стоп-кадрами, мерещилось, как Милу привязывают к столбу, отрывают по кусочкам ее худенькие черненькие ручки-ножки.

«Я просто пьян. Это ее жизнь, пускай так и живет. Меня это вовсе не должно касаться».

Тут он как в детстве придумал себе двойника и завел с ним дискуссию:

— Я не попечительский совет и не детская комната миллиции…

— Но она искала защиты именно у тебя…

— Подумаешь! Ночью заползет таракан в ухо — его тоже защищать?

— Мужчина должен защищать своих женщин…

— Это? Моя женщина?!

— … И детей.

— Пошел в жопу!!!

— Не ори сыночек, вот, картошечки купи, — вдруг запричитал двойник старушачьим голосом. Слава не понял, как оказался на перроне; вагоны тянулись в обе стороны чуть не до горизонта и пахли… вагонами — тут и сравнить не с чем, и спутать невозможно. Мимо бродили всякие люди, кто-то с чемоданами, кто-то с картошкой. Шарахнувшись от бабки с ведром не пойми чего, Слава поскользнулся, ударился лбом о ступеньку поезда — пошла кровь, на глазах стало мокро.

— Куда тебе? — спросила какая-то сердобольная тетка на ступеньках. Поезд дернуло, он собирался тронуться.

— В Джанкой.

— Ладно, залазь. — она подала ему руку, — хоть морду отмоешь. Червонец гони, русскими.

Вваливаясь в медленно убегающий поезд, Слава посмотрел, на чем он поскользнулся: «Что за свинья умудрилась насрать прямо посередине перрона?!» — тут вспомнил про икру и рассмеялся.

— Ну, ты чо?! — проводница ткнула его локем, закрывая дверь. Он протянул ей деньги, которые лежали в переднем кармане, сам себе удивился, но тут вспомнил, что пред уходом из дома, точнее еще накануне вечером сунул туда все сбережения, а потом забыл.

— Вон, в третье купе ступай, к дембелям. В Джанкое я тебя высажу. Это скоро.

Ополоснув лицо тепловатой водой, Слава слегка протрезвел, рана была не глубокая, он попросил у проводницы пластырь и вошел в купе. За столиком сидели двое молодых парней, тупо глядя друг на друга; между ними стояло уже три пустых бутылки с зелеными этикетками и одна только-только открытая с этикеткой неопределенного сероватого цвета — «Напиток виноградно-ячменный крепкий Курский Соловей». Один парень вдруг зажмурился, потом снова открыл глаза — но муть из них так и не пропала. Тогда он поставил на стол третий стакан, предваврительно дунув в него, чтобы вытрясти чаинки, и налил до краев:

— Борис, — представился он, протягивая стакан Славе.

— Не могу я ребята, да вы что? Мне выходить скоро.

— Пей. — Второй налил себе и Борису, — Закусить нет, извини. Кончилось.

С облегчением Слава скинул дурацкую сумку и достал из нее консервы:

— Во, ребята, держите, у меня тут как раз… Открывалки только нет.

Второй дембель достал узкий складной нож и легко вспорол банку, потом еще одну.

— Михаил, — представился он, подняв стакан. Слава понял, что отказываться неудобно, и Михаил это сразу подтвердил: — Пей, не кокетничай…

Совершенно неожиданно полстакана «напитка крепкого» прошли лекго и даже приятно, Слава закусил, размазав рыжее содержимое по куску булки. Борис кивнул Михаилу:

— Вишь, а ты говорил — нельзя… Жив парнишка, значит — можно.

И они тоже выпили.

— Домой мы едем, — зачем-то обьяснил Борис. — А ты кто?

Слава с минуту подумал и вдруг понял, что забыл.

— Зовут-то тебя как?

— Не помню…

— Надо еще, — Михаил опять разлил по стаканам.

— Мих, видал? — Борис нехорошо усмехнулся, пьяная улыбка блуждала по щекам, скользкая, как мыло. — Он не хочет сказать, как его зовут!!

— Ну и что? — Михаил пытался попасть килькой на хлеб, но все время промахивался, — Что ж нам теперь с ним делать?

— Выписать… Или нет? Ты сам-то как думаешь? — спросил он у Славы.

— Не знаю, вам виднее…Ребята, какие вы замечательные…

— А давай проверим, может, у него бабки есть? — сквозь сон уловил Слава далекий голос Бориса. Борис порылся в черной сумке, потом достал из заднего славиного кармана пустой хлипкий бумажник. — Нету, сто рублей есть.

— На, дай ему червонец, — протянул бумажку Михаил, — вот, на опохмел как раз. Возьми еще консервов и хлеба… — он опять разлил по стаканам.

— Эй, раненый, — застучала в дверь проводница, — Джанкой твой скоро, не угори там.

Дембеля открыли дверь.

— Ребята, ребята, толкайте его, а то мимо проедет, — она покачала головой, поезд стал медленно тормозить, — опаздываем, одну минуту стоим только…

Спросонья, ничего не понимая, Слава стал упираться, но дембеля ткнули ему в спину, заломали руки, вытащили в тамбур, спустили вниз, повесив на шею сумку.

— Шагом-а-арш-ой!.. — В командирском крике Бориса что-то предательски булькнуло и сразу было заглушено грохотом сцепок. Слава пошел вперед, поезд ехал мимо, как громадное кошмарное чудовище — захотелось с ним сразиться, но вовремя расхотелось. Вот лавочка удобная, поле боя с настоящим чудовищем, с грозным Курским Соловьем.

— Как меня зовут?.. Колись, сука, я тебе в глаза гляну, я тебе — третью степень…

Два пальца сухо и бестолково шевелились в горле — Соловей крепко держался за новое гнездышко. Ладно. Кому не удалась жизнь, тому удастся смерть — это Левка Шуйский кого-то процитировал перед самой сессией. Интересно, что такое сессия? Слава заснул, свернувшись калачиком на лавочке, и снов ему никаких не снилось, потому что он не знал, кто он такой есть и какие должен видеть сны.

— Хлопчик, вставай. Та вставай же, ты умер, чи ни? — неимоверно огромная толстая баба высилась над ним горой, закрывая звезды. — Переночевать надо, да? Пошли, у меня коечка, а тут нельзя… — Слава сел. — Смотри, поездов больше не будет. — она громыхнула ведром, — все разойдутся, цыгане обворуют…

— Ой, спасибо, мне идти надо… — тело было дряблым и никчемным, Соловей выпил изнутри все силы, оставив только чуть-чуть на поверхности, для смеха.

— Ну, надо, так иди… — она неторопливо развернулась и присоединилась к другой женщине, тоже с ведром.

Кузнечики издавали звуки трех разных видов — пискляво-надоедливый, томный, пугающе-грассирующий и… Значит, их не три, а четыре? Или сколько? Слава никак не мог определить: все звуки умолкали под его шаркающими шагами на расстоянии одного метра. Бешенно ныло плечо, похмелье вилось над головой темным облаком. «Надо Милку спасать!… Но от кого? Какая это к черту мафия? На жигулях-то?! — он попытался вспомнить номера, нет, не выходило, не московские, точно. — Гадость!»

Странная промозглость добралась до костей, страх вызвал на помощь тупое равнодушие. «Не лезь! Не лезь!!! НЕ ЛЕЗЬ-ЗЬ ЗЬ-зь-зь…» — зудел в голове голос брата, мешаясь с голосами кузнечиков и далекого маневрового тепловоза. Похмельное облако рассосалось в общей мировой темноте; за заборами, садиками, в горящих кое-где окнах шла своя, непонятная, но уютная жизнь, похожая на работу какого-то янтарно-хрустального моторчика неизвестной конструкции и установленного в неположенном месте для тайных целей. Подбежав, ткнулся в ладонь холодным носом пес. Слава отыскал в сумке последний бутерброд и скормил колбасу сабаке — хлеб тварь жрать отказалась… Пищевые останки — трапеза трупа — кончились, хлеб можно выкинуть, хотя — грех… Слава зарыл хлеб под стройным закопченым тополем; тополь был сделан из серебра, а окурки под ним — хорошо замаскированные сапфиры. Спи спокойно, старый хлеб. Собака тебя не ест, знает — грешно жрать непогребенную господню плоть. Слава догадался: это он сам давеча убил Боженьку и спрятал на диване в фургоне, потом таскал Его в черной сумке, а теперь сам Его похоронил и может спокойно ждать себе, пока тот воскреснет. Ориентируясь на звук громыхавшего поезда, Слава побрел обратно к станции. Толстой бабы уже не было, цыган тоже, только скрюченный алкоголик дремал, завалившись на его лавочке.

— Слышь, мужик… Эй, слышь!

— Да оставь его. Чего надо-то? — старушка с ведром подхватила инвалида под руку, только сейчас Слава заметил нелепую культю вместо ноги, — Может картошки возьмешь?

— Давай, — он опять ощутил голод, — Мне переночевать бы, а?

Алкоголик слабо затрепыхался.

— Будет, будет тебе, — бабка сжала крепче захват, — домой, домой пошли… Подтолкни его, — Слава взвалил тощее тело на плечи. — Да осторожней ты. Еще блеванет, костюм попортишь… У меня ночевать нет, у Любки спроси. Так к ней, вроде, уж привалили…

— На жигулях? — он чуть не уронил тело, настоько захватило дух.

— Та не, — подхватив ведро, бабка семенила впереди. — На жигулях те к Верке пошли, но я тебе туда не советую… — она отперла калитку. — Погодь… Марь Петровна!

Раздался стук в окошко и тихонький шопоток. Слава привалился к шершавой досчатой стене и в голове совсем прояснилось. С интересом разглядывая взаимное расположение чуть подрагивающих звезд, он стал прислушиваться к загадорчным звукам и голосам. В ритме со Вселенной текла по венам живая кровь, разгоняя усталость и отчаяние. За забором кто-то матерился. Свет из приоткрывшейся двери нечаянно высветил неустойчивую фигуру, через плохо подогнанные доски Слава успел заметить белый профиль машины. Голос резанул почти над ухом:

— Вот костогрыз, а! Куда льешь, погань?! — неуловимый акцент жориного голоса все расставил по надлежащим местам. Инстинктивно дернувшись, Слава пригнулся почти до самой земли и уперся лицом в пропахшую самогоном рубашку инвалида.

— Че, тоже хорош, что ль? — Бабка спустилась с крыльца, — иди за пятерку. На картошки, — сунула ему в руки скользящий сверток, — Сашок, проводи человичка, — рядом стоял паренек лет десяти, — мать куда, в пристройку говорила?

— Пшли, — силуэт мелькнул мимо кустов, в глубь двора, прочь от забора.

Утолив голод, Слава лег на мягкую сетку кровати (приятно пахли свежие простыни под головой, стены тоже приятно пахли — деревом) и стал прислушиваться, стараясь уловить прежние голоса. Сквозь колышащийся тюль занавески ветер приносил только звяканье чьего-то чайника и занудно-удалое пение Шуфутинского… Или — Алены Апиной? Нужные голоса попрятались где-то рядом, дразня, намекая на свое присутствие быстрым полузвуком и сразу скрываясь за жирной шуфутинской спиной. Слабо трепыхался огонек над сортиром в соседнем дворе — том самом, где поселились ОНИ. Уютно потягиваясь, Слава вертел в руках последнюю осклизкую картофелину. Надо что-то делать… Пусть даже убьют… И пусть даже Милу убьют, и пускай погасли все светила, и снегами солнце замело, все равно бы над Землею было от Его рождения светло!.. Кошмар пришел — короткий и ясный: на залитой желтым цветом траве расчлененное человеческое тело: задубевшие руки со скрюченными пальцами, рассеченное пополам туловище, вывернутые ноги, но кишок не было, это точно. Что-то подобное проскочило в учебном фильме по криминалистике, который показвал друзьям Левка, обещая страшные сны на наделю, но тогда ничего подобного ночью так и не увиделось.

Прошло минут двадцать, как кошмар резко кончился, утек в простую ночную темноту, очерченную тюлевой занавеской; теперь решение вырисовывалось само собой, отчетливо и просто, как и примета: «покойник к деньгам». Стараясь не нашуметь, Слава выбрался во двор. «У меня действительно хорошие нервы, — раньше данное заключение психиатра его забавляло, — Если это не паранойя… А вдруг психиатр — мудак, а я — псих? Параноик!»

Слава попытался рассмотреть чужой двор сквозь прежнюю щель, правая доска двинулась в сторону. Сумку зря оставил! Впереди мелькнул свет, обрисовав маленькую черную тень под окном. Тренированное тело сработало само: прыжок, захват — не сильный, только-только чтобы не вякнул, мягкий рывок и назад. Красивый киношный прием, до сих пор ни разу ни на ком не проверенный… Хорошо, что «объектом» оказался давешний хозяйский парнишка. Легкий «объект». Учебный.

— Ну, ты…ну, пусти.. я не буду!

— Тихо, — голос получился уверенный, то что надо. — Тихо. Давай по порядку. Сколько?

— Шестеро, — пацан очухался, страх уступил место нездоровому подростковому азарту. — Все в хлам.

— Девушка?

— Пошли смотреть! — хрупкое плечо дернулось в сторону забора. — Ща, наверное, раздевать будут.

— В доме?

— Нет, в машине она пока. Больно же, заору — тебе вломят!

— Тихо, парень, дело серьезное.

— Да пусти, ты!

— Не дергайся, ты — Сашок, да?

— Ну.

— Так вот, Сашок. Слушай сюда, — тут дверь соседского дома открылась, пропуская в темноту широкоплечий силуэт Бека. Бандит широкими шагами пересек дворик, немного повозился с висячим замком времянки.

— Бек, ты спать? — Жора замер на освещенном пятачке, привалившись к косяку.

— Угм, — замок, наконец, поддался, выскочил из неловких пальцев и с хрустом хлопнулся на дорожку. В дверях показался еще кто-то — мелкий, щуплый, он сегка приволакивал правую ногу.

— Ж-жора, банк-кк-кет ок-кк-кончен? — новенький заковылял по дорожке в сторону туалета.

— Тебе все мало? — Жора вернулся в дом.

Время… Тишина. Цикад слышно — настоящая тишина. Слава продолжил допрос:

— В машине. В которой? — машин точно было две, он успел разглядеть.

— В крайней, спит как цуцик. — паренек поежился. — Все, не будут раздевать, спать пошли…

— Ты их знаешь?

— Первый раз вижу, — присев рядом, Сашок расслабился. — Курить есть?

— Нет.

— Да не будь жлобом.

Вспомнив, что в сумке должны были остаться папиросы и, возможно, милкина пачка сигарет, Слава потянул паренька к себе:

— Разговор есть.

Сашок слегка помялся, но зашел. Чуть подмятая пачка LМ сразу настроила его по-деловому:

— Тебе девчонка нужна или багаж? Канистра у них в другой машине, девчонку они до утра не тронут — Верка в самогон куриного дерьма мешает, чтоб лучше мозги пробирало, они до завтра не оклимаються, — слабо хихикнув, Сашок с наслаждением затянулся.

— Машина крайняя — это которая к воротам ближе?

— Не, та, за деревом.

— С девчонкой.

— Ага.

Разглядывая подростка, Слава пытался представить полное расположение построек, дорожек и центрального дерева:

— Нарисуй, — вытащил лист из записной книжки и карандаш.

— Что?

— Ну, как там оно все, где находится, и здесь. План давай.

— Понял, — Сашок внимательно уставился на образующиеся каракули. — Тут — наш дом, забор, вот наши пристройки, вот ихние. Тут, значит, этот Бек. Здесь они у Верки пьют. Дерево. Вот твоя машина, вот с канистрой, — Сашок протянул лист. — Понятно?

— Почти, — Слава тупо уставился на лист, в голове опять безнадежно заныло. — Машина под фонарем стоит?

— Верка его гасит и сортир запирает, как все уснут.

— Это когда будет?

— Их-то через час пушкой не поднимешь, а так — часа два. Ну, чо? Я спать пошел, — паренек дернулся, собираясь встать.

— Сядь, — сам удивляясь своему голосу, Слава ткнул его обратно.

— Эй, ты че? Меня мать обыщется, ор подымет! Ты че! — его глаза расширились, Сашок попытался ухмыльнуться. — Я в твои дела не лезу…

— Сиди молча. Дай подумать! — он не заметил, как в стакане выросла стопка окурков. Наконец раздался еле слышный щелчок выключателя и скрип проворачиваемого ключа. — Все.

Лохматая голова подростка сладко пристроилась на синей подушке, из приоткрытого рта стекала слюна на прогоревшую и потухшую папиросу, в руке была зажата полупустая пачка. Подхватив сумку, Слава вышел, стараясь ничего не задеть в тесном проходе между тумбочек и кроватей. «Ор подымет! Кому ты нужен, кроме как глистам своим?! — даже сам поежился от такого открытия, — кому мы все здесь нужны? Да и не приведи, Господи, оказаться такими нужными, как Милка. Вот повезло дуре!» Остановившись у забора, Слава еще раз «прощупал» местность. Лампа над туалетом не горит. Цикады. Осторожно ступая по дорожке, вышел к дереву. Повернул и уперся в решетчатую металлическую конструкцию — на плане ее не было. «Подставил, сука. Вот сука.» — за спиной нехорошо похолодело, пот пропитал рубашку в один момент. «Ладно, хоть собак нет!» Скорее обойти (неловко зашелестела под ногами сминаемая трава) — так, стена! Сзади кто-то шел. Дыхание замерло, ноги сделали шаг в сторону, как учил крикливый сенсей в спортзале — колени согнуты чуть внутрь, центр тяжести посередине. От страха мысли не успели забегать как обычно — суетливыми серыми мышами, замутняя взор и путая движение. Все чисто и четко. В очесах — картинка, в телесах — пружинка. Вот именно этой-то отстраненности и хотел добиться сенсей Саныч, но так и не смог за все три года, никакие его уловки не помогали… Худое тельце налетело прямо на Славу.

— Сашок, — это был не его голос, это был шелест ядовитой травы, — Сашок, что это?! — пальцы сдавили шейку мальчика.

— Ин-дюк, — слабые коготки скреблись по руке, пытаясь сбросить зажим. — Не-на-до.

— Веди, сучонок, первым прибью, — самоконтроль полностью покинул его, когда что-то мягко шлепнуло по колену, раз и еще…Слава очень медленно опустил руку — в ладонь ткнулся холодный влажный нос, теплый язык лизнул из-под слюнявой шерсти: «Значит, собака, все-таки она тут есть…» — под коленями тряслось, ноги теперь ступали тяжело и неохотно.

— Ты свернул не туда. Тихо, — юркнул вбок Сашок, затаскивая онемевшее славино тело в узкий проход между стеной сарая и забором. Над головами противно скрипнула дверь, ударил тугой звук неравномерно льющейся струи. Собака залаяла, ей заунывно-протяжно стал вторить кот.

— Цыц, тварь! У-убью!!! — человек провалился внутрь дома и снова все стало тихо.

С трудом выбравшись из щели, Слава прокрался следом за мальчиком. Казалось, уже прошла ночь и, сделав хотя бы еще один шаг, они свалятся за край земли, под хвост трем китам и черепахе… Но все обошлось, колени налетели на машину, Слава обхватил капот руками, чтобы не упасть. Из незастегнутой сумки выскользнула жестяная кружка и, прокатившись по спине, ударил сначала по стеклу, потом пару раз по металлу, прежде чем Слава успел ее поймать и зачем-то сунуть обратно. Руки нащупали дверную ручку, дернули холодную сталь, та поддалась, и, влетев извивающимся червем в салон, Слава приник к вонючей коже сидений. Гнетущую вечность стояла полная тишина — громко заурчал и расфыркался кот, потявкала на него собака… Кто-то вышел из пристройки и осветил двор фонарем. Луч метнулся по сиденьям, блеснул искоркой по торчащим в зажигании ключам. Миг везухи, он же — миг ответственности. На углу Людвиг-Штрассе и проспекта Мира Штирлица ждала машина с ключами, криво воткнутыми в… Ладно, пора. Как там брат это делать велит? Система называется «СССР» — сигнал, сцепление, скорость, ручник… Без сигнала обойдемся, с ручника можно снять, не поднимаясь, так что, начнем с хвоста… Теперь — тихонечко всплыть за рулем, как тень. Я — тень, меня не видать и не слыхать, я тучка-тучка-тучка, я вовсе ничего такого… Сцепление. А вот — газ. Скорость, первую передачу — воткнул. Главное… что там главное, когда машину угоняешь? Он сказал «Поехали» и взмахнул рукой, а бабушки плакали: «Молоденький какой!..» Ага! Главное — чтобы свечи не засрались, а то — не заведется сразу, а нужно — сразу, ведь… Все. Уговорил. Поехали!

Стартер, скрипнув, сразу же передал эстафету мотору, который, огласив темноту пронзительной буквой «М-М-М», толкнул машину назад… Не та передача, задняя! Громко хрустнула клетка, заверещал в истерике индюк… А мотора не слышно. Неужели заглох?! Вот, теперь — та, передняя… Нет. Что, боковые передачи тоже бывают? Эта оказалась правая. От удара бампером фанерная времянка сложилась, как книжка-игрушка: хлоп! Толстая тетка в короткой белой комбинации ловила руками одеяло, убегавшее от нее вместе со стеной, и орала. Теперь Слава понял, наконец, что кругом стоит дикий шум — поэтому кажется, что мотороа не слышно. Через капот злобным глобусом перекатился индюк, он тоже орал хриплым фальцетом, заглушая выстрелы… Выстрелы? Да, по багажнику что-то чавкнуло, но к выстрелам как раз Слава уже привык. Мотора не слышно, и это неудобно… Еще одна передача… Теперь мотор взвыл, а машина остановилась. Нейтраль, наверное. На плоско-желтом фоне окна закачались силуэты, испуская беспорядочные огоньки: стреляют. Попробовать эту передачу… Вперед! Справа по каким-то неясным завалам темноты скакал индюк, выписывал петли красным носом — похожий на разжиревший блуждающий огонек. Или — на ангела-горбунка. Слава беспорядочно крутил руль, хотел включить фары — но забыл, как это делается. Пуля пробила заднее стекло. Еще одна. Третья попадет в голову… Вот. Весь мир стал черно-серым — и темнота. Только — индюк… Ага, опять. При свете следующего взрыва (это не пуля, вот здорово!) Слава увидел ворота и ринулся к ним, но промазал и выехал со двора прямо сквозь эфемерный серебристый плетень.

Оказавшись один на один с узкой кривой улицей, Слава растерялся: срочно хотелось вытереть ладони о штаны, гадкие скользкие ладони с трудом удерживали вихляющееся колесо руля. Машину несколько раз снесло, но вот показался перекресток с моргающим глазом желтого светофора. Теория-теорией, но без окриков и подзатыльников брата за рулем сидеть было неуютно и как-то туго. Хотя… Хотя, пока брат не видит, можно и по газам вдарить, и машину разбить не так страшно — не своя. Бандитская… Бандиты! Погоня!.. Свернув в третий раз, Слава оглянулся, ожидая погони, но ее не было. Посмотрел на заднее сиденье — там болталась канистра, автомат и вылезшая из бумаги копченая курица. Он расмеялся:

— Цы-ы-ыпле-е-енок жа-ареный, цыпленок па-а-ареный…

— По-ошел на речку погулять, — подхватил с боку чей-то голос. Довольный мальчишка сидел рядом, зажав в руках бутылку с пивом, — открыть бы, а? Его поймали, арестовали. Велели паспор-рр-т показать!!! — Он по-деловому откинул бардачок и стал шарить внутри. — Во дают!!! — держа в руках пистолет, только присвистнул. — А открывалок нет. Они их что, зубами? — он попытался пристроить крышку к железной загогулине на дверце. — Притормози, а?

— Не могу, — у Славы слабо стучали зубы. — Забыл.

— Что забыл? — не понял Сашок.

— Как тормозить. Тормоза-то — где? Где?! — слезы вдруг побежали из глаз.

— Тогда направо давай! Это можешь? Так, ништяк, а теперь налево и прямо жми, на проселочную, понял, шеф?… Ну, ты даешь!!! Там они нас до утра не найдут. Пока соображать станут. А как пиво-то открыть?

— Сука, ты меня к какой машине привел?! — Слава боялся оторвать руки от гладкой поверхности руля, а глаза от дороги.

— Так ее обойти же надо было, я ж рисовал! А круто ты их!!! Класс! — Сашок восхищенно вертел пистолетом. — Смотри-ка, заряжен. Ух ты!

— Убери. Положи на место! Дурак, — Слава наконец стал приходить в себя, — где девчонка?

— Не знаю, в той машине ее тоже не было. Я проверил, пока ты веркин двор громил, — он весело расхохотался. — Эй-эээй, тормози, козел!!!

Машину дернуло, грохнуло под самым ухом, на стекле медленно потекли извивы трещин, морозным узором, потом узор рухнул вокруг ровного кружочка и переднее окно стекло вниз, вперед и на колени тысячами мелких брызг. Слава навалился на руль, впечатав в пол левую педаль: не знаешь, что нажать — нажимай сцепление.

— Эй, парень… Живой?! — что-то шипучее, с резким приятным запахом лилось ему на голову: «Пиво,» — пронеслась в голове сумасшедшая мысль.

— Ну, глазки-то открой, Гюльчатай! — Сашок нагло допивал из бутылки последний глоток. — Давай, давай! Нам еще отсюдова часа полтора до дому топать. Скоро эти углы припрутся, или менты. Давай вставай, ноги делать будем, — он поднялся, отряхивая штаны, — а то узнают, вломить могут. Тут народ крутой. Меня-то мать не заложит, сама отдерет, а вот тебя не знаю…

Приподнявшись на локтях, Слава увидел машину — цела почти. Легко отделались. Проверил ребра, ничего. Надо сумку забрать.

— Слышь, — уставился колючими глазами Сашок, — светает уже. Пошли на трассу, вон, километра два, — он кивнул вправо.

— Нет, там человека убить хотят, — Слава потряс головой для ясности, но лучше бы было этого не делать… — Что там у них еще в машине есть? — курицу точно следовало взять с собой, — Слушай, а в канистре-то что?

— Дай нюхну! — сунув острый нос в дырку, Сашок хмыкнул. — Нормально. Самогон.

Больше ничего интересного в салоне не обнаружилось, возиться с багажником было лень — Слава прихватил только аптечку, курицу упаковал понадежнее и, подумав, втиснул рядом пистолет. А кробочку патронов запихал в карман.

— Все, пошли, — он с сомнением оглядел растерзанный жигуль: по всем правилам надо его сжечь, как это делали бандиты. От воспоминаний передернуло плечи: «А ну их, эти отпечатки пальцев!»

Потихоньку стало сереть небо, чернота отступала, всасывалась в щели домов, забивалась в канавы, как талый снег весной. Сашок заметно торопился, Слава еле успевал за ним, дурацкая сумка вконец натерла плечи, чего он с ней носится? Нырнув в очередной поворот, пацан пролез под забор, велел обождать. Слава присел на скошенную лавочку. Тело казалось сделанным из тяжелого усталого теста. Огромное молодое солнце вызывало восторг и одновременно почему-то рвоту: яркий свет окончательно вымел, опустошил неестественно легкую голову, и от этого в животе что-то резко перекатилось, потом еще и еще раз, сложило вчетверо, как тетрадный лист. Совершенно ослепший, Слава ввалился в ближайшую калитку, где уже слышалось начало дня — кто-то покашливал, хамски орал петух. Дверь в сортир была открыта настежь — скорее, закрыть. С утра в сортире чисто и даже уютно, только запах хлорки непривычно отбивает обоняние…

— Бек, какая свинья так долго срет? — громыхали голоса совсем рядом; казалось, чуть громче — и его картонный домик рухнет.

— Что, Фомич, не терпится шоколадный цех прочистить?

— Братва, что за шухер-то вчера был?

— А ты у Жоры спроси! Ему виднее, — тяжелый кулак нескоько раз опустился на струганные доски двери.

— Ну и погром! Бек, ты буянил, больше некому!

— И машину тоже угнал, — кулак опять прошелся по хлипкой фанере. — И там я сечас сижу…

— М-м-ммуж-жики, поссать д-дайте, ей богу…

— Что, Кузнечик, неужто и тебя Жора в такую рань смог растолкать?! Ну, дела!

— Слышь, мужики, а товар-то у нас в той был, в этой пусто…

— Жора, погоди. Мы и арсенал весь туда сложили…

— Да, как ты сказал, так все и сделали! Жора, ты бабу-то хорошо знаешь? Ты всю ночь с ней в доме был…ой, Жор, брюки одни… ой, по почке не бей!… Падла в сортире засел… я ж не отстираюсь!!!

— Гей, мужики, вы тут погром устроили, — раскатистый женский голос перекрыл все остальные, — Индюка подавили, да что это такое! Забор снесли… На тыщ сто убытку старыми — забор снесли, сарай покорежен!!! Не открою сортир!!! Хоть режь не открою! Плати, давай, или выметайтесь, чтоб духу не было!!! Через пять минут. Вон, участковый пришел, — голос прервался на минуту, — Степаныч, беда у меня: хулиганы у постояльцев машину увели, погром-то какой! Сам посмотри! Степаныч, родненький, да ей богу же я не причем… — женский голос удалился, завывая.

— Так, ребята, машина ваша, значит, у проселка, уберите с глаз долой, как говориться. Нас тут ОМОН центральный проверяет, сами понимаете. Доложить-то мы доложим, а лишний шум ни к чему, так что давайте поскорее отсюда…

— Ну, Степаныч, ты дорогой наш. Ну, выручил, ну, спасибо…

— «Спасибу» на хлеб не намажешь…

— Ясное дело, держи. Хватит?..

Голоса стихли, донесся звук отъезжающей машины.

— Слав, выходи, — Сашок осторожно поскреб дверь, — нашел я ее.

— Ох, — согнувшись пополам, Слава еле выполз наружу, — Сальмонеллез у меня, наверное. Помираю.

— Да ты, че?! — подхватив друга, мальчишка втащил его в пристройку и осторожно уложил на постель. — Вот, отдохни, — перетряхнул сумку, — ты ж ихнюю аптечку брал… Волокордин, димедрол, ага — ношпа! Нормальные люди, на хрена им столько ношпы? Десять банок!

— Ой, не могу, — попытавшись встать, Слава чуть не расстался с собственным телом, которое и не думало шевелиться.

— На, глотай. Мать меня всегда ей кормит. Только у нас она желтая. Может тебе еще одну? Жива твоя, жива-здорова! Эти жлобы ее бросили, спит. У Верки в комнате…

— Уходить нам надо. Скорее!

— Че, разбудить ее?

— Да.

— Ну, ты как, не сдохнешь?

— Не.

— Смотри, помрешь — с меня мать шкуру спустит.

Боль потихоньку отступала, спазмы прекратились и прешли сначала в легкую тошноту, потом холмик тошноты стал рассасываться, но не исчез, а равномерно распределился по всему ватному организму… Или — механизму? Вот в чем дело: мы все — машины, типа того паровозика. Так и есть! Человек не мог произойти от обезьяны сам собой: тут видна рука Мастера. Старый мудрый Мастер проплыл мимо на красивом обтекаемом облаке и сказал прямо в лицо Славе: «Тебя украли! Сейчас же возвращайся обратно в свой магазин! Ты нужен детям!» Изо рта у Мастера пахло деревенским сортиром и хлоркой. Солнышко ласково просвечивало сквозь волосы Мастера, стекало по широким провалам зрачков и прыгало оттуда прямо в славин мозг, пытаясь выесть там местечко — но на этот раз мозг был заперт… или куда-то пропал? Так или иначе — на этот раз номер не пройдет. Тогда Солнышко рассердилось и стало раскачивать мир, отрывать от него куски и лепить из них небольшие круглые катышки. Широко проплыли ярко-досчатые заборы, канава по краю раздолбанных камней дороги и два каких-то лица. «Все, я умираю. — подумалось вскользь, — Меня черти хоронить в ад ведут, наверное нужно упираться,» — но сил совершенно не оставалось…

— Чой-то развезло его? Помрет?

— Ты ему, дурак, какой дозняк дал?

— Да не давал я ему ничо, даже бурды той из канистры не давал…

— Передоз у него, — отдаленные хлопки застряли в мировых катышках, не дойдя до полноты ощущения, — точно, кинется…

— Может к доктору надо?

— Тащи в вагон, там разбе… — темный провал проглотил искорки света, вокруг завертелась вьюга, утаскивая куда-то вперед и вдаль, вверх, выше и выше, пока, наконец, не выбросила на неприятную жесткость скамейки. Из стороны в сторону качало. По проходу прошла группа шумных, толстых женщин, одетых весьма странно. Они осели у противоположного тамбура, ведя разговор на каком-то своем непонятном языке. Следом за ними чумазая девочка вела чумазого братишку; не дойдя до теток одной скамейки, цыганенок вывернулся и прибежал обратно, уселся напротив. Пару раз глянув на Славу, взял сумку и сунул туда руку.

— Дай, — Слава легко отобрал сумку обратно, достал украденный Милой в универмаге пластмассовый паровозик, завел и пустил по скамейке. Паровозик запищал, весело покатился и вывалился в проход. — Вот, возьми. Это можно. А воровать нехорошо, некрасиво. Даже если очень надо. Нельзя, ты это запомни!

Подхватив игрушку, малыш взял еще курицу и, не торопясь, двинулся к своим с видом римского триумфатора… Навстречу из тамбура вышел Сашок, лениво сплюнул, выдернул курицу и стукнул ею цыганенка по голове — тот обиженно запищал, разряженные тетки что-то закудахтали.

— Куда мы едем, Мила? — он разглядывал в окне море — огромную воду, отбрасывающую яркий голубой свет. — Мила, ты жива? Ты здесь? Милка?! — Слава почти крикнул, испуганно озираясь в этой чужой стране, пока не нашел родную угловато-темную фигуру.

— Хорош орать, командир. — по-хозяйски развалившись на лавочке, Сашок припрятал под голову сумку. — Ты как, оклимался? — отодрав от куриной тушки солидный кус ноги, протянул остальное девочке. — Жрать еще не хочешь? Пивка бы!

— Сашок, колись, ты чем юриста накормил? — Мила подозрительно принюхивалась к начинающей пованивать курице, — Этим?

— Ну, ношпой, монелез у него. Сам сказал, усрался весь, — скинув обглоданные косточки под лавку, Сашок потянулся за следующей порцией. — в аптечке из машины, ее там много… — он рыгнул, поковырял в зубах, — белая такая и воняет.

— Ну-ка, покажи, — внимательно осмотрев этикетку, Мила открыла крышку и высыпала на ладонь пару кругляшек, — Пиз-дец! Героин кажется. Это отдать надо. Бек с нас три шкуры сдерет… или с них со всех. Бедный Жора! — усмехнувшись чему-то своему, она весело укусила потрепанное мясо. — Девять надо отдать, а одну мы потеряем, — она весело подмигнула Славе. Сейчас Мила больше всего была похожа ни детскую игрушку-зверушку или любимого, слегка отощавшего хомячка. Перекатывающиеся коричневые щечки со слегка лоснящейся от жира кожей оттенял легкий пушок, смешно встопорщенный солнечным светом.

Поезд тащил и тащил вперед, а воздух — даже не воздух, а окружающий эфир — липко держался за землю. Было очень трудно прорываться сквозь вязкое прозрачное тело мирового эфира вслед за неповоротливым поездом. Слава попытался ущипнуть себя за ухо, но эфир сопротивлялся и ухо оставалось вне досягаемости. «Как на солнце перегрелся, — нечаянно вспомнилось детство, далекое-предалекое, в деревне у бабушки, — сейчас бы мороженного.»

От этой мысли сразу резануло в животе…

— Тебе плохо? — Мила нежно провела рукой по его покрывшемуся потом лицу, — потерпи, это полуфабрикат. Если сразу не кинулся, будешь жить. Просто расслабься. От него дня два тащит, если жрать. Это не очищенный. Здорово тебя долбануло, мы почти приехали…

— При?.. — Слава разглядывал непонятно откуда взявшихся людей, их было неприятно много. Сашок, оказывается, вовсе не развалился на пустой лавке, а сидел тихонько, зажатый в углу, между толстой теткой и тощим высохшим дядькой, и спал. Поезд натужно дернуло, пахнуло духотой, зноем и чем-то еще очень муторным, люди засуетились, пробираясь на выход. За окном проплыли театральные декорации — витой камень, ослепительно-белый гипс, круглая тумба с афишами — на фоне шелкового открыточного моря. Декорации двигались, словно обреченные фигурки в тире, и вдруг замерли.

«Тир испортился,» — понял Слава. Он с удивлением оглядывал сказочный город своей мечты: набережную с белыми кораблями, улицы, очерченные, как на детском рисунке, двухэтажными домами — брусчатка, цепи, музей Айвазовского, сплошные «Алые паруса» и Зурбаган. Цветные вывески — время нэпа, киоски, жалкие, временные строения под навесами, умирающие каждый вечер и каждое утро оживающие вновь, как насекомые неизвестной породы… И запах сосисок. Вот оно что! Как я сразу не понял!.. Недаром все так похоже на декорацию. Это все и есть декорация, настоящий только гипс, он дешевый, а вместо камней — картон, голимый картон! И стекло, наверное… Но стекло можно разбить. Разбить! РАЗБИТЬ!!! Вот она, чертовка, ублюдок африканский, кикимора: она меня заманила… Куда? ВНУТРЬ ОГРОМНОГО ХОТ-ДОГА! И сейчас будет жрать. Не на того напала, сука!.. Вместе с решением пришло спокойствие, Слава почти равнодушно ударил туда, откуда на него испуганно смотрели огромные темные глаза.

— Ты что?! — не замечая потекшей из разбитого носа крови, Мила ощетинилась, вся готовая к отражению следующего удара. «У нее был нож!» — Слава тупо уставился на зажатую в ее смуглой руке сосиску с хлебом:

— Откуда у тебя деньги? Ты опять что-то украла? — его кулак, плохо собранный и мягкий, ударил наотмашь и не попал. Ноги окончательно подкосились, и Слава осел на бетонгный парапет соломенным мешком. — В голове моей опилки, да. Но ворчалки и сопилки… иногда… Да!

— На-ка, лучше пивка попей! — Сашок поднес к трескающимся губам мокрое горлышко бутылки, — Попей-попей, полегчает…

— Ты зачем детей бьешь? Детей бить нехорошо, некрасиво! — привалившись к грязному рюкзаку на раме, промямлил какой-то непонятный тип, похожий на жука-скарабея. Слава отметил, что пиво Сашок брал именно у него и что их, таких людей, много — гора сваленных вещей неприятно напоминала навозную кучу, увенчанную зачехленной гитарой.

— Где же ты такую загорелую подхватил, да еще без паспорта? — нудил скрабей-навозник.

— Да ладно, мужик, отцепись от человека, — сдунув с сосисок песок, Сашок протянул одну другу, — паспорт-фигаспорт.. Мы тут все родственники. А это наш старший брат. Ну, двоюродный. Тебе-то что? Каникулы у нас. Понял?

Не торопясь, мужик-скарабей поднялся, стряхнул с задницы пыль и направился в сторону, где высокая тощая девица в нескладных очках утешала Милу. Важно обняв девушек за плечи, мужик заговорил с подошедшим милиционером.

— Зря ты, — привалясь рядом и закуривая, сказал Сашок. — Баб, их конечно, бить надо. Но за дело, а не просто так. Проси теперь у ней прошенья! Тьфу, — он наигранно сплюнул. — Ты ее для этого спасал? Эй, ты че, ты опять отъехал, что ль?! Ты, это, держись. Еще час до катера. Смотри, не сдохни!

Оставив Милу с высокой девушкой в тени на лавке, странный мужик подошел к кассе, заглянул внутрь и что-то спросил. Испытывая неловкое чувство раскаяния, Слава поднялся и, пошатываясь, побрел в тень, тяжело сел на скамейку рядом:

— Мила, объясни мне, пожалуста, куда мы едем?

— Куда едите вы, я не знаю, — верхняя разбитая губа ее дрожала, на глаза наворачивались слезы. Почему-то это было Славе приятно, он считал себя внутренне правым и был удовлетворен. — Куда я еду — дело мое! — она отвернулась.

— Ты опять хамишь!

Медленно развернувшись обратно, она попыталась выдержать внушительную паузу, но не смогла и закричала фальцетом, как голодная чайка:

— Ты меня ударил!!! Опять ударил! Убирайся, я тебя ненавижу! — слезинка сама выскочила из глаза и побежала вниз по щеке на прикушенную нижнюю губу, выкаченную вперед. Прищурившись, она собиралась сказать что-нибудь необыкновенно гадкое, но не успела.

— Меня? — опять, уже привычно, гудел в голове военный набат, ему понравилось ее бить, поэтому он сжал тонкие пальцы девочки, как тогда, в первый раз, и вывернул кисть. — Во что ты меня втравила?!

Удара Слава не запомнил. Когда очнулся с заломанной за спину рукой, то был прислонен к дереву, росшему между кассой и чугунными палочками забора, отгораживавшего железнодорожные пути. Осознав зеленый электровоз на рельсах и того странного мужика-скарабея, который говорил, что детей бить нельзя, Слава попытался остановить вертящуюся каруселью вселенную… В целом он был с мужиком согласен: Милу бить точно нельзя, потому что она стояла сзади, за широкой спиной мужика и лупила по ней изо всех сил кулаками.

— Пусти! Пусти его!! Пусти!!! Не смей его трогать! Ментов позову!!!

Но мужик держал жестко:

— Дело, ребята, конечно ваше, — еще раз ткнул слегка под ребра кулаком, — но мой вам добрый совет — вести себя тихо, прилично. Ну, ты как, понял?

— Угу, — Слава помнил, что правильно ответить надо бы как-то по-другому, но сообразить, как будет правильно, все же не мог… Внимательнее присмотревшись к его лицу, мужик ласково ослабил хватку.

— Парень, тебе сейчас светиться вообще не стоит, — потом обернулся и кивнул Миле. — Давно он такой?

— Второй день.

— И куда же вы, милая барышня, с этакой компанией отправляетесь? — ему приходилось поддерживать выскальзывавшего Славу плечом. — Нам вроде по-пути?

— Не знаю. Отпустите его, пожалуйста.

— Не могу — упадет.

Мила подхватила разомлевшего вконец Славу с другой стороны:

— Может на лавочку посадим? — кокетливо глянула на мужика, — Меня Милой зовут, а вас?

— Милочка, скоро посадка. Катерок-то уж стоит, а ваш приятель еле ноги волочет. Кой черт его пивом поили?

— Сашок в тонкостях не сечет. Вы не могли бы нам помочь?

— Помогать вам папа с мамой должны.

— Так мы ж сиротинушки! Может и ваши детки где-то пропадают.. Возьмите нам три билета, а? Два же детские… Мне в Планерское. Увидеть и умереть! Не вру, ей-богу!

Мужик легко рассмеялся и пошел к зеленому ларьку кассы.

— М-мм-мммму, — Славе сейчас было хорошо и свободно, солнце радовало глаз, в сердце огнем бушевало счастье. Хотелось сделать что-нибудь доброе, красивое, никогда ему не было так светло, как сейчас…

— Ублюдок! — дернула локтем Мила, стараясь попасть ему под дых.

— Милочка! Какая ты красивая и не мертвая совсем. Хорошо, что не мертвая. Они мертвые, знаешь, какие страшные все!

— Знаю. Хоть раз ударишь — сам таким станешь! Я не шучу. Зарежу, — она серьезно нахмурилась, Слава не поверил.

— Ты не сможешь. Если сразу не смогла, значит никогда не сможешь! — он зачем-то ухватил ее пушистый затылок и крепко поцеловал искусанные губы, зубки были крепко сжаты, но все равно… Мила вцепилась ему в лицо ногтями, Слава поймал ее руки и, шутя, стал, как ему показалось, нежно покусывать тонкие пальцы. Она закричала и, вырываясь, стукнула его головой о бетонный парапет…

Определив свое место, солнце, наконец, бросило его на угловатые жесткие колени, маска лица смотрела перед собой прямо, не моргая. Сверху сыпались алмазными камушками брызги, и небо ходило ходуном, перекрываемое разворотами птиц, то приближающихся, то — наоборот: птицы были привязаны к лучам за шейки, лучи натягивались, и лица у птиц становились синие. Потом лучи резко сокращались, забирая кувыркающиеся птичьи тушки назад, в небеса. Визгливые их крики неприятно резали слух — потому просто, что тушки не должны кричать.

— Мы все-таки туда едем? — пришлось повторять фразу несколько раз, прежде чем она кивнула. — Ты не боишься?

— Боюсь, — кутаясь в нелепую куртку, она попыталась задранным воротником прикрыть шею. — Я всегда и всего боюсь. Пойдем внутрь, здесь так холодно, — кожа на животе, под крупной сеткой хламиды, была влажная и покрывалась маленькими пупырышками-мурашками, между которыми застряли случайные капли.

Где-то хором лихо отпевали судьбу человека, у которого комиссар увел жену и коня, но внутри, в помещении, все было спокойно и тепло, даже душно. Здесь, в основном, сидели степенные отдыхающие со среднего возраста детьми, тихая публика, и все места оказались занятыми. Пришлось снова идти наружу. Вода внизу была зеленая — очень чистая и очень красивая, но совсем не приветливая: в глубине под внешней чистотой пряталась опасная муть, а в воздухе на уровне лица летали злые брызги. Брызги казались частью общего шума, поддержанного басом движка и струнной оркестровкой ветра; у самого борта стоял коренастый алкаш со сломанным носом, обняв за талию улыбчивого смуглого паренька, и радостно пел шевчуковскую «Осень». Паренек подпевал. Остальные тоже пели, но что-то другое, не про осень и уже не про комиссара: «Нас было двадцать восемь в танке, в живых остался я один…» Возле основной поющей тусовки притерся Сашок, по правую руку от него сквозь море и небо росли невнятные лысые горы, похожие на холмы. Катерок пробирался вдоль щели между миром сотворенной земли, зависшей в плоскости, и бессмысленно-пустым горизонтом, в бесконечной потенции имеющим другой иррациональный берег.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Бабушка Нгуэн была в ярости. Разумеется, ярость никак не отражалась на ее вечно гладком лице цвета светлого воска, но ладошки ее были плотно прижаты друг к другу, а в голосе слышался горячий, почти раскаленный металл.

— Господин Цеппелин, вам следует окончательно решить, кто от выс убежал — дочка или заложница. Если она заложница, то ее следует убить, но немножечко, тихо-тихо, чтобы наш друг Иосиф об этом не прознал. Иначе она будет в конце-концов иметь великое удовольствие вернуться к своему отцу. Если она дочка, то убивать ее не следует, хоть это и поведет нас всех по длинной дороге печали и испытаний. И ваше испытание будет состоять в том, чтобы убить нашего друга Иосифа. В любом случае я очень скорблю. Отвечайте, пожалуйста.

Цеппелин нервно ерзал в своем кресле. Кресло было для него слишком узким — за последнее время он очень располнел. И абсолютно облысел. Только астмы не хватало ему, чтобы окончательно смахивать на дона Темпесту. Дон Темпеста к своей полноте давно привык и сидел в своем кресле спокойно. Да и волноваться ему, собственно, было абсолютно не о чем: возникший скандал не затрагивал его сфер влияния. Зато отец Грубер ерзал почти так же нервно, как и Цеппелин. Четки мелькали в его длинных белых пальцах. Кресло Бар Аввана пустовало. Все кресла стояли вокруг большого пятиугольного стола, украшенного инкрустированной панелью в виде карты мира. Больше в комнате не было никакой мебели. И окон тоже не было. Комната скрывалась за стенами одинокого ветхого бунгало посреди пустынного плато в Аппаллачах. Зачем бабушка Нгуэн назначила встречу там, где могут орудовать люди Иосифа? Неужели она успела тайно с ним о чем-то договориться? Будто почувствовав общее подозрение, бабушка Нгуэн сделала успокаивающий жест рукой:

— Я договорилась с нашим другом Иосифом, и не хочу делать из этого тайны. Я договорилась с ним именно для того, чтобы это не было тайной.

— Поясните, пожалуйста, свои мудрые слова, — прохрипел дон Темпеста.

— Разумеется, но после того, как господин Цеппелин пояснит свою позицию.

Цеппелин перестал ерзать. Пожевал губами. И ответил одним словом:

— Дочь.

— Вы только что так решили? — мягко спросил отец Грубер.

— Да. Только что. И я очень благодарен бабушке Нгуэн за то, что она заставила меня, наконец, определиться с этим вопросом.

— Ну что же, — улыбнулась бабушка Нгуэн, — теперь вам осталось определиться еще с одним вопросом. Немножечко другого характера. Я заслужила любовь нашего друга Иосифа тем, что сообщила ему все адреса, по которым могут находиться его бывшие, а ваши нынешние, господин Цеппелин, жена и дочь. Наш друг Иосиф отправился на охоту. Но истинная мудрость судьбы должна заключаться в том, что охотник станет жертвой. Вашей жертвой, господин Цеппелин. Он непременно вас найдет, а вы непременно его убьете. Или он непременно убьет вас. И мы все возрадуемся.

В комнате повисло молчание, нарушаемое иногда булькающим дыханием дона Темпесты и легким постукиванием четок отца Грубера. Цеппелин перестал ерзать, замер. И вдруг улыбнулся. Бабушка Нгуэн сделала вид, что расценила это, как согласие.

— Чему конкретно вы возрадуетесь? — улыбаясь, спросил Цеппелин.

— Любой исход принесет умиротворение, — проворковала бабушка, — либо Иосиф займет ваше место, либо вы займете место Иосифа.

Если Цеппелин, казалось, успокоился, то отец Грубер забеспокоился еще сильнее. Он перестал мусолить четки и уставился на бабушку Нгуэн.

— Кстати об умиротворении. Я слышал, в войну включились новые силы. Некто по имени Рыбак.

— Местная шпана… — хохотнул Цеппелин.

— Великая скорбь, когда местная шпана вдруг перестает быть местной шпаной, — ответила бабушка Нгуэн. — Я предложила нашему коллеге Бар Аввану договориться с этой местной шпаной. В настоящее время он как раз там, в России.

— Я уже договорился, — Цеппелин глянул на часы, — в данный момент на одну из моих квартир как раз должны привезти новую мебель, а заодно — труп этого самого Рыбака и кассету с цифровой записью информации по всем его группам.

— Вот эту? — отец Грубер вытащил из внутреннего кармана видеокассету.

Цеппелин напрягся.

— Да, такую. Видеокассета с цифровой записью. Но откуда…

— Мне ее передал некто Николас.

— А, «ниндзя-черепашка», — снова улыбнулся Цеппелин.

— Не приуменьшайте его возможностей. Николас прошел прекрасную школу в Китае, Японии и на Памире, в России. Одно время он работал у меня…

Наконец, заволновался и дон Темпеста. Он даже привстал, а голос его с хрипа перешел на еле понятный свист:

— Николас Хорхе Луис Кесарес? Иностранный легион? Орден Иезуитов? Но ведь это — мой человек! Почему я…

— А почему — я?! — вдруг спросила громко бабушка Нгуэн. От ярости она тоже привстала со своего места. — Почему я ничего не знаю? Цеппелин, может, Николас и на вас работает?

— Ну, пару раз… — промямлил Цеппелин.

— Боюсь, теперь он работает на самого себя, — подвел итог отец Грубер, — это меня и беспокоит. Он, правда, не отказывается от сотрудничества. В частности, мне он по старой дружбе сообщил, что в дело включились российские спецслужбы.

— Та-а-ак! — бабушка Нгуэн села на место. Снова плотно сложила ладошки. И гневно вперилась в Цеппелина.

— Господин Цеппелин. Вы не смогли понять, за кем гонитесь, за дочерью или за заложницей. Вы наделали очень много шума. Вы подняли со дна реки слишком много ила. И мне теперь кажется…

Неожиданно Цеппелин резво вскочил со своего кресла и запрыгнул на стол. Он сделал это как раз вовремя: между подлокотниками его опустевшего кресла с оглушительным хлопком проскочила толстая электрическая искра. Запахло озоном. Цеппелин прошелся по столу и встал вплотную перед бабушкой Нгуэн.

— Я смотрел фильмы про Джеймса Бонда. Я готов к таким штучкам — лучше, чем вы думаете. Во-первых, домик заминирован.

Отец Грубер снова принялся мусолить четки, дон Темпеста затаил дыхание. Бабушка Нгуэн сомкнула челюсти с такой силой, что ее лицо потеряло цвет воска и приобрело цвет бумаги. А Цеппелин продолжил:

— Если я не появлюсь отсюда через пятнадцать минут, в Аппаллачах появится новый вулкан. Прямо здесь. Это раз. И еще два. Я собрал сведения не только о Рыбаке. У меня есть полное досье на рыбок. На акул. На вас всех. Регионы, связи, каналы — все! Вы друг о друге и сами о себе того не знаете, что теперь знаю я. Тринадцать лет ушло на работу, тринадцать лет! Но я не собираюсь толккаться жопой, у меня просто сил нет контролировать еще и ваши регионы. Моя цель — сохранить ситуацию в ее теперешнем виде. Правда, на роль хранителя теперь претендую я — вместо нашей уважаемой бабушки.

Цеппелин обвел взглядом остальных. Ногами в аккуратных рыжих бтиночках он стоял на изображении Австралии. Потом переместился к центру стола и стал топтать Северный Полюс. Бабушка Нгуэн злобно процедила:

— Ваше предложение надо обсудить отдельно.

— Разумеется. Приглашаю всех в Ливадию через неделю. И Бар Аввану передайте…

Его прервал резкий писк зуммера. Дверь открылась, и на пороге с поклоном появился низенький вьетнамец. Он что-то прощебетал бабушке Нгуэн на своем языке.

— Повтори для всех по-английски, — приказала бабушка.

Вьетнамец еще раз поклонился и сообщил:

— Только что над плато пролетел самолет, и с него нам скинули посылку. Мы проверили посылку. Ничего опасного. Но много печали.

И вьетнамец поставил на стол, к ногам Цеппеллина, ящик. Ящик был открыт. На дне ящика, выставив к потолку огромный холеный нос, лежала отрубленная голова Бар Аввана. Бабушка Нгуэн посмотрела на Цеппелина и улыбнулась — левым уголком рта.

— Говоришь, убили Рыбака? Дур-рак!

* * *

Солнечный разворот причала, вечер уже, темнеет, и пляжи похожи на раскрытую книгу. Кораблик притерся к пирсу, словно котенок к плюшевому мишке, которого по ошибке принял за свою мамашу. Галантный молодой человек подает крепкую руку неловким пассажирам и пассажиркам, помогая им перебираться на берег, чтобы не искупались раньше времени. Улыбчивый паренек, вырвавшись из объятий алкаша, забрался на борт и сиганул в воду как был, в шортах, красивой смуглой рыбкой. Теперь Мила потащила свою сумку самостоятельно, на коричневом личике застыла непривычная хмурая злоба.

— Милочка, ты здесь когда нибудь была? — Слава все еще не мог выйти из полуватного состояния.

— Пять лет назад, с мамой, — она оглядывала длинный прогон бетона, отгораживавший галечные пляжи со стройными топчанами, загнанными, как пони в стойло, под навесы. У дальнего причала одиноко покачивалась белоснежная яхта, похожая на вымазанную в известке гаванскую сигару. «И. Б. Тито» — гордо светилась на носу алая надпись.

— Куда мы теперь пойдем?

Она пожала плечами, ей было плохо, гораздо хуже чем ему.

— Давай с ними, что ль? — Слава посмотрел вслед удаляющейся шумной компании, к которой пристоился Сашок. — В очках это кто?

— Таня, с косой Гретка… Они киевлянки. Ты иди с ними, я потом, — Мила поднесла руку к лицу, будто отгоняя надоедливых мух, — укачало меня… Они в сраный угол идут.

— Ку-да? — присоединяться сразу расхотелось.

— Или в камыши. Там вся тусовка…

Слава вдруг понял, что ему страшно. И это — нормально, это даже необходимо, чтобы избавить организм от идиотского действия «ношпы». Страх оказался настолько целительным, что Славе не было никакого дела до самой угрозы и до ее источника. А источник, на самом деле, был рядом: нагловатого вида подростки, человек двадцать, может больше, бросали на вновь прибывших ленивые колючие взгляды. Чем-то эти подростки напоминали маленьких вредных зверьков — хорьков. Небрежной походкой один отделился от общей массы и оказался возле девочки, с силой дернул за косичку — на асфальт посыпались разноцветные кругляшки. «Не мечите бисер перед свиньями,» — еще одно левкино выражение гулко пробило в голове, заставив Славу полностью скинуть странную дремоту.

— Слышь, ты… — это к нему направилась плотно сбившаяся кучка задиристых подростков, пытаясь взять в кольцо, но на Славу они не произвели должного впечатления, разум был полностью занят обидившим девочку хулиганом.

— Пошел на хуй, — бросил Слава себе под нос, но достаточно громко, и направился к Миле, по дороге случайно здорово долбанув ближайшего подростка тяжелой сумкой. Оставить ее одну он не мог, поэтому подхватил под руку и потащил, пару раз наступив кому-то на ногу. Хотел извиниться, но ничего не получилось — лень было разговаривать. Вдруг, шутки ради, Слава усадил Милу на плечо и понес. Она вцепилась ему в волосы и запищала — видно, шел он не очень ровно.

Прямой путь, проложенний между строениями и решетками, делившими сушу на пляж и непляж, закончился, и они вступили в кемпинг. Шумная компания распалась: кто-то пошел дальше, кто-то пристроился к нелепым конструкциям в дальнем левом углу. От крайних палаток до забора все место было занято штабелями пыльных, пустых бутылок, слабые лучики заходящего солнца прорывались из глубин стекла изумрудными искорками, как от подземных сокровищ сказочных гномов.

Пьяно покачиваясь, длинный вотлосатый парень сделал неловкий разворот, задел одну бутылку ногой и чуть не упал на посеребренную плоскость стоящей рядом платки, но удержался. Медленно, даже слегка торжественно, так шествуют невесты в двери загса, вся хрустальная гора сьехала вниз и навалилась на расположившийся под ней выцветший брезент, закрепленный несколько враскоряку, минуту постояла, раздумывая, и подмяла его под себя, полностью погрузив под разноцветный ворох стекла. Через какое-то время снизу раздалось возмущенное похрюкивание, бутылки затрепыхались и из-под них вылез здоровенный взлохмаченный мужик.

— Рота, па-адьем!! — весело гаркнул волосатый, убредая куда-то вдаль, в сторону остро пахнущенго сортира, прямоугольного и неопрятного.

— А шампанское где? А?! Была еще бутылка!!! Была здесь! — ревел разбуженный. Солце уже ушло за театральные декорации почти лысых гор, ветер дул с моря, мешая сортирную вонь с резким мускусным духом айвазовско-гриновской романтики. Таня и Грета, мало обращая внимание на происходящее, ставили синюю прочную палатку чуть в стороне от других, поближе к машинам, которые держали пустую пограничную зону между собой и этой странной ордой. Лохматый мужик, забыв, что дом его раздавлен, искал шампанское: выстроив в ряд всех присутствовавших, требовал вернуть украденное. Пытавшаяся с пьяных глаз его урезонить встрепанная снаружи, да и, видать, изнутри, девица получила по морде — отлетев к забору, она даже не попыталась подняться, а вместо этого грустно запела:

Слава, невольно попятился, но заметив, что Мила уже влезла в синюю палатку киевлянок и втащила туда сумку, замер на месте.

— Ты!! — раздалось от строя, где все глупо хихикали, стараясь остаться незамеченными. Теперь мужик уставился мутными глзами прямо на него, — Верни бутылку!!!!

Со всего размаху Слава влепил подошедшему пьяному верзиле пощечину, тот не устоял на ногах и грохнулся на кучу гладкого стекла, распозшуюся по его жилищу. Полежав какое-то время тихо, он стал шарить вокруг себя руками, словно собирая осколки своей памяти в единый кулак. Слава приготовился к дальнейшей борьбе.

— Ага, — торжественно огласил верзила, — Нашел! — в одной руке он держал пыльную бутылку, — Вернули, сволочи!!! Так вас всех! На, попей, — протанул ее Славе. Не обратив на поверженного в прах врага внимания, Слава подошел к костру и присел на поваленный чурбан. Уставшие девушки пытались сварить в почерневшем котелке бурду из пакетика чешского супа и гречневой каши. Приятно заурчало в животе, с краю от воображаемой кухни валялся прозрачный целлофан с мидиями…

Вернулся, распространя вокруг себя полный едкого аромата воздух, давешний волосатый:

— Виктор. Летенант запаса. Коммандир гондонного взвода! — четко представился он, сунулся к девушкам, но те его отогнали. — Давайте, что ли, споем? — предложил он кому-то, взяв в руки измученный инструмент. — Горька моя судьба, не может горше быть, я никогда не брошу пить!.. — сиплый бас переплетался с нарочитыми «петухами».

— Витя, Витя, может ты пожрешь лучше? — предложил какой-то невысокий человечек.

— Давайте лучше выпьем, — была уже почти ночь, и Слава перестал различать людей, ему наливали, дали каши и хлеба, но с вопросами никто не приставал. Мила переодически мелькала у костра то тут, то там. Внезапно Витя начал буянить — этого, кажется, все уже давно ждали, и теперь забавлялись каждый на свой манер. Слава решил остановить зарвавшегося хулигана, но Витя уже не держался на ногах — два первых удара в челюсть прошли мимо. Когда, повалив пьяного на землю, Слава попытался заломить ему руки за спину, тот внезапно укусил его в бедро, сзади, там, где уже и не бедро вовсе… Укусил сильно, зло, как кусает бешенная крыса. От неожиданности Слава подпрыгнул и попал боком на остатки костра — не обжегся, только брюки задымили, но быстро погасли. Витя куда-то делся. Вокруг происходила непонятная суета и оживление: ловили молоденького поросенка, неосторожно вышедшего к людям. Наверное, поросенку тоже хотелось праздника.

— Держи, держи! Загоняй! — орали мужики, прыгая за юркой жертвой.

— Оствьте его! Немедленно прекратите! — ныли девушки, гоняясь за мужиками.

— Костер разводите! Шашлык есть будем!

Но, видно, поросенку это все нравилось, он бегал между палаток, смело шмыгая среди разозленных людей, не даваясь в руки, сбивал колышки, валявшуюся на земле посуду. Кто-то наступил на гитару, раздался треск. Принявшись буянить по-настоящему, Витя обвинил во всех бедах жидо-массонский заговор и Жириновского. Откуда-то взялся нож… Славе стало тоскливо: «Ну вот, сейчас они его убьют, такого маленького и славного, — поросенок был ростом уже с хорошую дворнягу, — будут резать, он будет плакать, а я ничем не смогу ему помочь.»

Слава брел по прямой, прочь от всего этого шума и суеты. Теперь к погоне подключилось еще больше народу. Поросенок разгромил напоследок тент, укрывавший чью-то машину, и решил, наконец, смыться — тихонько улизнув от разьяренных охотников, он пристроился к Славиной ноге, пошел рядом, доверительно похрюкивая.

Найдя подходящее уединенное место, Слава сел на бетон и стал думать. Поросенок лег рядом, у самых ступней, изредка к чему-то прислушиваясь, как верный сторожевой или охотничий пес. Слава думал о всех людях, то есть о человечестве, его месте во Вселенной, такой безграничной. Звезды уже намозолии глаза, но он все равно на них смотрел; далекие и нежно-холодные, само воплощение некоего идеала и совершенства, они невольно притягивали к себе его расползшееся по поверхности земляной доски слабое и беспомощное сознание. «Может быть, там тоже есть Разум, — мысли не думались, а переживались во всей полноте своего бытия, между ними и телом исчезла китайская стена мозговой коры, и мысли стали едины со всем окружающим, особенно с последним истинным другом — поросенком. — Может, он (Разум… или — поросенок?) огромный и могучий, как океан. Как Солнце. Звезды такие большие и перемигиваются между собой целую вечность. Бессмертны. — Тут Слава вспомнил, что свет от них до нас доходит через миллионы лет, и заплакал, стало жаль себя, поросенка и их всех, не понимающих бессмертную истину, что все относительно, — Перед вечностью все пустяки! — он лицезрел первозданный хаос и потерялся в нем. — Песчинки, голые неразумные песчинки…»

Поросенок ласково терся о сбитые, онемевшие ноги — одинокий друг, но когда ночной бриз принес на сизых крыльях запах разбросанных объедков, друг внезапно предал Славу, уковылял в заросли высокой травы. Стало совсем грустно, вовсе невмоготу, дыхание съежилось в груди и не желало… дышать? Слава осторожно опустился под козырек пляжного навеса, пристально вглядываясь в гигантские призрачные телеса блестящего моря, расписанные поверху звездами; он пытался разгадать какую-то важную тайну… Словно там на самом деле есть эта самая тайна.

— Двенадцатый имам, он придет, точно, раз так написано, значит.. — бубнил сумеречно-закомый голос, от которого приятно шли по коже знакомые страшные мурашки.

— Ты, давай, забивай, забивай. Фу, черт, опять штакент сломал! — слегка дребезжал девичий голосок — Дубина! Имам, будет тебе имам, ты раскумариться дай только! — в ее тоне злобно проскакивала стервозная нежность.

— Не понимаете вы все, — и Слава был согласен, но сидел на лавочке рядом тихо-тихо, как задумчивый мышонок, и все смотрел на искрящуюся воду и огромное небо.

— Бекушка, ну не тяни душу. Это тебе имам, а мне… — в темноте наконец запрыгал красный, как глаз дьявола, огонек. — Вот теперь хорошо, — после минутной задержки Мила больше не хотела плакать, — Ну чего там отчим, как поживает?

— Ты хотела что-то вернуть?

— Держи, все девять, как было…

— Было десять.

— У нас было девять…

— Тебе его не жалко?

— А тебе? Меня бы кто пожалел!

Бандит что-то сказал и укоризненно поцокал языком, Мила жадно сделала еще одну затяжку и передала папиросу:

— Он не виноват.

— А кто у нас виноват? Однажды Ходжа Насреддин…

— Ой, нет! Про гарем я уже слышала и про зонтик тоже…

— И так ничего не поняла.

— Ну, куда уж нам со своим некошерным рылом…

— Ты глупая мелкая девчонка, сейчас ты решила жить или умереть человеку, прекрасному человеку, которого так хорошо знала с детства.

— Да, а кто грохнул Марго и другие были, между прочим! — она отобрала огонек, — Все равно не отдам! Если хочешь, можешь зарезать меня, раз уж обещался, вот уж точно никому не жалко!

— Двенадцатый имам придет и всех нас рассудит, кто прав, кто виноват…

— И что нам делать? — вставил Слава, завороженно гляда на слабое трепыхание волн. Он не замечал, как бандит стал медленно разворачиваться, но Мила сунула ему в руку папиросу, томно заверив:

— Свои.

— А что произошло с Ходжой Насреддином? — наверное это и была та тайна, которую он должен обязательно сегодня разгадать. — А правда, свиней есть нельзя? Они же такие милые…

Рассмеявшись, Мила харкнула на камни так обидно, неприятно, что Слава поднялся с топчана и побрел прочь, вперед, искать поросенка и объяснить им всем, что приличные люди свиней не едят, так велел имам, а то придет — разберется со всеми, и еще у него есть брат, большой и сильный, как двенадцатый имам, он ему все расскажет…Хотя бы и про Ходжу Насреддина… Внезапно Слава понял, что про Насреддина он ничего не узнал и повернул обратно. Но кругом больше не было ни навесов, ни бетона, везде валялись какие-то люди, некоторые вроде даже купались.

— Витя, отпустите даму, — уговаривал тихий голос где-то внизу, у самых его ног, — она вас просит…

— Не… — там кто-то шевелился.

— Ах, Витя, у вас же все равно не получается… — девичий голосок то ли плакал, то ли смеялся.

— А нам-то хули?.. Ма-ал-чать!!! Когда пыхтишь под командиром гондонного взвода!.. — но ласковый девичий голос только рассыпался в ответ серебристыми хрустальными бляшками.

— Витя, ты такой же острый, как и галька…

— Ты — Галина? — движения внизу на минуту замедлились.

— Нет, я Грета, — девушка томно смеялась, — Витя, раз вы такой половой гигант, давайте познакомимся, что ли?

— Потом.. — он возобновил прервавшуюся деятельность. — У Галки триппер… — Слава стоял в недоумении.

— Ну, ты что залип? — пьяная женщина потянула за штанину, он пошатнулся и упал, голова ударилась об относительно мягкую и довольно теплую человеческую плоть.

— А-га! Получилось! — в это время луч фонарика прошелся по голым телам, высветив на секунду чьи-то поросшие пушком ягодицы под самым славиным носом — те волнами поднималась и опускалась, слегка раздвигаясь, как скалы перед аргонавтами. Женщина начала постанывать, когда фонарик перешел на лица…

— Какого! — взревел Витя, намереваясь подняться, но женские руки удержали его и заставили продолжить движение.

— Да, ладно, это только погранцы…

— Ща, наверное гонять будут… — Слава понял, что с него стаскивают брюки: «Воры!»

— Не, теперь не будут, — девушка рядом нежно провела рукой по его животу. — Им теперь не до этого…Пойдем, окунемся?

— Нет. Я не могу. Там двенадцатый имам, он человека убивает, а вы свиней едите…

— Ну, как хочешь… — девушка разочарованно отвернулась, и это было тоже обидно, он засыпал, море шелестело над ухом, там плыл гигантский змей, кажется Левиафан…Слава вежливо поздоровался, змей заставил его встать и повел в свой дворец; во дворце жили странные создания с большими овальными грудями, змей называл эти создания то ли русалками, то ли — нимфетками, и одна из них кричала:

— Ро-ота! Па-адьем!! — Слава уже было решил поступить с ней, как тот грубый Витя с девушкой на пляже, но проснулся. Рядом действительно лежала русалка, под неестественно синим небом, в душном и влажном воздухе, на ее верхней губе блестел пот.

— Это ты — Витя? — огромные хрустально-синие глаза придавали лицу величественное выражение, как у испанской королевы Изабеллы, что ли, или как там ее?

— Нет, я Слава, — он сейчас же пожалел о сказанном, потому что девушка потеряла к нему интерес и вылезла из палатки; он понял, что ему очень плохо и что он умрет, потому что умрет… прямо немедленно… Что-то прохладное коснулось ноги.

— Ну, вылезай, купаться. — лицо Милы было непривычно опухшим: глаза-щелки, пластилиновые губы отвратительно вывернуты — маска экзотического демона, да и только. — Давай быстрей. На нудку пойдем.

С ужасом Слава обнаружил, что совершенно раздет, смятые брюки валялись рядом, пиджак и рубашка тоже, под головой, вместо подушки.

— Выйди, я оденусь.

Немилосердно палило солнце, затуманенные мозги боялись лишний раз шевельнуться под черепной коробкой. Кто-то протянул ему пластмассовую бутылку из-под фанты с остатками бурой жидкости. С каким наслаждением он влил внутрь теплую кисловатую жижу! Все они уже шли беззащитные под безоблачным куполом неба, покинув унылую постоту выжженного светом лагеря. Шли сначала между раскаленных машин, потом вдоль плотно усеянного потными и розовыми, как китайская консервированная свинина, телами пляжа, дальше и дальше. Потом пришлось брести по колено в воде, огибая наглую скалу, слишком сильно выпиравшую в море. Ноги скользили и подворачивались, пытаясь освободиться из цепких объятий кожаных ремешков. «Австрийская обувь — это вам не разное дерьмо!» — уважительно подумал Слава, глядя на хлюпаюшие сандалии. Мила несла свои тапочки в руках.

— Мила, одень брюки! Это неприлично, — только сейчас он понял, что она идет в той взрослой мужской футболке, подаренной странным Николасом. Это неприятно задевало.

— Да ладно тебе, — потянув вверх слегка замоченный край, она скинула ее вообще и осталась голой. — Пришли!

На набольшом пятачке расположилось человек двадцать, загоравших безо всего, еще человек десять плавыали недалеко от берега. Некоторые вроде были знакомы… Слава отметил даже одного негра, словно сошедшего с экрана из американского боевика — переливающаяся под атласной кожей мускулатура, добродушно-презрительное выражение лица. Лежит негр, загорает!

— Ну, что ты опять тормозишь? Раздевайся.

— Совсем? — он недоуменно крутил головой, взор невольно привлекли разнообразные женские формы.

— А ты собрался ходить по пляжу в семейных трусах? — у нее действительно была уже грудь, маленькая, но вполне. Слава понял, что не сможет раздеться. Хитро прищурившись, Мила открыла в ослепительной улыбке передние зубы, верхний резец уже начал подгнивать. — Ты быстренько, спиной ко всем и в холодную воду, на баб не гляди! — томно изогнулась, — Ну? Мне одной плавать?

— Да пошла ты!!! — сексуальной проблемы больше не существовало — ничто кроме обжигающей морской воды не могло принести ему радости.

Вот он, рай! Нежная прохлада снизу, жаркий солнечный бархат сверху и беспамятно-голубое небо, блистающий мир… Если отплыть, не торопясь, еле-еле перебирая ногами, от берега подальше, то какая умиротворительная тишина! Штиль. Полная остановка. И замерло прекрасное мгновенье, не застыло мертво-неподвижное, а просто остановилось в спокойствии данного момента. Только мелкие рыбки суетяться стайками и по одиночке, юркие, деловые. Этот день — их. И слонце, и бурые пушистые водоросли — тоже. Загадочное зеркальное царство: нагромождение камней, дающих опору зелено-коричневой подводной тайге.

Окунувшись пару раз, Слава лег на спину и расслабился. Впервые за эти дни он пришел в себя и ужаснулся: кровь, убийства, погони, все, что казалось таким заманчивым в детстве, было у него здесь, под самым носом, и угнетало гораздо меньше, чем туго перетянутый шарфик в пятилетнем возрасте.

Треск, прорвавший прозрачную грань воды, и фырканье двух голов, вынырнувших с боков, ударили, подобно разорвавшейся гранате. Сильные руки потянули его вниз, вода хлынула в рот, забила ноздри. Едва успев задержать дыхание, он принялся размахивать кулаками направо и налево, всплыл. Головы со смехом удалялись в одном направлении, Слава, набрав побольше воздуха в легкие, ушел под воду. Где-то далеко впереди мелькали яркие пятки — солнечные зайчики. Сильными гребками он проплыл, почти касаясь голым животом мягкой подушки водорослей. Что-то более упругое и холодное скребнуло по коже, он глянул и от неожиданности здорово хлебнул остро-соленой воды: из ращелины, путаясь вместе с коричнево-залеными прядями водорослей, выбивались иссиня черные, удивительно длинные человеческие волосы, сверху лежал камень, еще не успевший замшеть, наверное — с берега. Из-под него торчала тонкая девичья рука. Стайка мелких рыбешек свернула за угол, мимо растопыренных пальцев, под которыми пряталась лохматая «морская собачка». Брезгливо отфыркиваясь, Слава спешно поплыл обратно.

— Ну, как? — одна из хулиганских голов оказалась милиной, вторая принадлежала красавице Грете. Они неторопливо подгребли к берегу и остались лежать в мелкой воде. Слава не мог смотреть на них без содрогания.

— Там труп лежит. Женский. Я точно видел. — Мелко трясло все тело — может, и от холода. Замерз..

— Ага, — лениво протянул сидящий рядом парень, — хиппушка какая-то с передоза кинулась. Ее панки в воду и закатали, чтоб с ментами не возиться. Решили на нее акул ловить, — парень шлепнул пестрой картонкой по двум другим, неуютно лежащим на серых камушках. — Без лапы-с, как и обещали-с. Не фиг было спорить.

Только сейчас Слава понял, что рядом играют в карты. Он внимательно оглядел публику, сразу распознав долговязых парней со сбритыми висками, панков, прилаживавших самопальные акваланги и длинные, похожие на толстые спицы, штыри. На запястье одного была вытатуирована смешная растопыренная рыбка, с боку болтался не то нож, не то тесак.. Славе стало неуютно, когда Мила, махнув Грете рукой, поплыла вслед за панками.

— Почему вы такой грустный? — пышная блондинка поднесла свои очки с темными кругами стекол почти к самому славиному лицу. Прямой римский нос, капризные губки слегка приоткрывают ровный ряд мелких зубов, ниже поглядеть Слава постеснялся. — Можно с вами познакомиться? — он с трудом кивнул, — Галина.

— Это у вас триппер? — вопрос был нелепый, но вся компания радостно заржала.

— Галя, не ходите туда, где вас уже знают! — долговязый молодой человек с цветной косынкой на голове весело тусовал карты. Блондинка обиженно отвернулась.

— Да нету у меня ничего!

— Извините, — принялся оправдываться Слава, — я не хотел…

— Ах, отстаньте, — она лениво соскользнула в воду. — Какие вы все…

— Ну, что? В писдом, наверное, пора? — долговязый с сомнением смотрел на солнце, — а то и сгореть не долго?

Тут Слава заметил, как покраснели спина и живот; пот лез в глаза, голову напекло: «Ну и пляж! Ни тенечка!» Он брезгливо полез в воду, навстечу Миле.

— Как акулы?

— Нету их, — отплевываясь, Мила была похожа на обритого морского котика, — что они, придурки? Небось винтом несет аж до Турции.

— Мила, а что такое «винт»?

— Я тебе потом покажу, если захочешь, — девочка решительно поплыла к берегу.

Оставаться в воде один на один с сумасшедшими и акулами Славе не хотелось, и он поплыл вдогонку. Народу на пляже заметно поубавилось, ни Греты, ни Гали видно не было, партия в карты закончилась, кто-то копошился у стоящих вдали под одиноким чахлым деревцем палаток… «Анчар ядовитый.» — Слава больше не стеснялся своей наготы, привык. Теперь это даже нравилось, он с удовольствием принялся разглядывать собственное тело.

— Да ты ж сгорел весь! — кинула ему на плечи мокрую рубашку Мила.

— Мила, а что такое «писдом»? — рядом как раз никого не было, и он решил вытащить из девчонки все, что та знает.

— Дом отдыха.

— А почему такое название странное?

— Потому что он писательский. И живут там жописы, дописы и мудописы.

— Кто-кто?

— Жены писателей, дочери писателей и мужья дочерей писателей! — Она показала ему язык.

— А по-моему это неприлично. Долго мы тут торчать будем?

— А мы здесь не торчим, а находимся. И вообще! Останови внутренний диалог! И не индульгируй чувство собственной важности.

— Че-го?!

— А ничего! Переться по такой жаре? Да ты с ума сошел! Намочи лучше снова рубашку… — совет показался вполне разумным. Слава даже рискнул еще раз окунуться. Вылезая, счастливый и довольный, он чуть не заорал: Мила раздирала его штаны ровно пополам, от колена, на верхнюю и нижнюю половины. Рядом сидел Сашок и ел алычу… Потом Мила важно достала цветную нитку и стала аккуратно обшивать края штанин, еще пять минут назад, несмотря на все перенесенные трудности, составлявших вместе с пиджаком финский костюм. В шкафу, в Москве, их ждала совсем чистенькая, новая жилетка. И галстук… Галстук было жальче всего. Именно жальче, даже жальчее, настолько, что Слава сел и заплакал. Сашок перестал жевать и протянул полупустую знакомую бутыль. Жидкость в ней оказалась несколько иная, но того же разлива.

— Ты что? — темные пальцы не переставая мелькали с иголкой взад-вперед.

— Брюки-и-и…

— У тебя там дырка, — она продемонстрировала сожженый край.

— Зашить!!! — он попытался вырвать у Милы материю.

— Так она же еще сгорела и разорвалась. Ты не заметил?! Слушай, а кто тебя за жопу укусил? — Слава сразу устыдился своей неприкрытости и понял, что так страшно зудело с самого утра. Но кто это мог сделать? Невольно он вспомнил девушку, рядом с которой проснулся…

— Как же я ходить-то буду?

— А мы тебе бриджи сделаем! Не ссы, стильно будет!

«А зачем мне стильно?» — подумал Слава и обиделся. Чтобы успокоиться, он решил еще раз посмотреть на труп, провести дознание, если получится — все-таки, возможно убийство. Сознаться самому себе в том, что ему было просто интересно, он не посмел… Обшарив почти все подходящие местечки, Слава так ничего и не нашел: ни девушки, ни панков, ни акул — как во сне или в детском кино, все исчезло, только плешивый камень. Кто-то вроде говорил ему, что акулы, водящиеся в Черном море, людей не едят, а питаються исключительно селедкой. Но все равно было здорово, только девушку немного жалко. Еще внизу мелькнуло что-то похожее на маленький автомат типа «узи», но он так и не смог достать, совершенно продрогший вернулся к берегу. Закончив уродовать его брюки, Мила принялась из обрывков делать себе что-то; когда она натянула обновку на себя, Слава понял, что это обшитая биссером жилетка, которая сразу покрылась морщинками трещин. Сашку она оказалась впору.

— Ты зачем дамскими украшениями обвешался? — неодобрительно Слава разглядывал браслеты из мелких бус у него не руках, — ты теперь гомосексуалист, что ли?

— Не, я теперь — хиппи! — мальчишка весело ухмылялся, — Я теперь у них жить буду. Мне панки разрешили. Вон, хочешь? Алычи поешь, сам набрал.

— И где это ты ее набрал?

— А тебе какое дело? Слушай, и чего это ты ко мне все время цепляешься?! — Сашок встал и обиженно пошел прочь, оставив на камнях полиэтиленовый пакет, наполненный желтыми шариками ягод.

— Мила, нам надо вернуться в Москву!

— Нет, пока подождем. — не глядя на него, она покачала головой, — До вечера. Сегодня отчим должен свалить в Ялту. Я не хочу попадаться ему лишний раз на глаза.

— Тогда, может быть, ты посвятишь меня в хитрости мировой политики? — никогда в жизни он еще не выражался таким красивым образом, но Мила ответила совсем не красиво:

— Не суйся, куда не звали.

— Значит меня никто никуда ни звал и ни о чем не просил? — он принялся злиться.

— Ну… Ты пойми, тебе же легче будет: с дурака спрос меньше!

— Я еще и дурак!

— Ой, ладно. Полшли в писдом.

— Нет, погоди!!

— Пошли, пошли! Я тебя с ним познакоомлю…

Внезапно ее лицо приобрело какое-то совсем другое выражение, панического ужаса, наверное.

— Быстро!!!

Вдалеке к пляжу шли два человека вполне приличного вида, их Слава раньше не встречал и ничего не почувствовал. Но Мила глядела широко раскрытыми кроличьими глазами именно туда и быстро собирала вещи. Он понял, что не будет спорить, потому что когда между ними и приличными людьми оказались панки, в руках одного приличного, того что поменьше, возник автомат, почти такой же, как на дне. Бежать надо! Бежать! Мила не стала даже одеваться, но Слава натянул «бриджи». Выстрелов не было. Оглянувшись, Слава увидел, что высокий панк, которого сильно шатало, выдергивает из спины бандита стальной штырь. Другой панк валялся на гальке, свернувшись эмбрионом, и было в его посмертной позе что-то банальное и одновременно непристойное. Зато бандит лежал очень чинно — так и не потерял своего приличного вида, пиджак даже на мертвом сидел гладко и подтянуто, лишь грязное пятно вокруг того места, откуда только что выдернули штырь, росло, напоминая о пролитом соусе, о неловких поворотах застольной беседы, о том, как не следует есть котлету по-киевски — но не об автомате «Узи». Автомат, кстати, мирно пекся под солнцем на границе сухой и мокрой гальки: ленивая вода то подкрадывалась к нему, то безучастно отползала. Всем остальным этот автомат, похоже, был и вовсе безразличен.

Приличный спутник убитого раскорячился в низкой стойке и выписывал руками красивые восьмерки. Панк выписывал похожие восьмерки своим штырем, пытаясь проникнуть окровавленным острием в тело, укрытое (казалось — обмазанное) свежеголубым пиджаком. «Руки хорошо ходят, штырем не возьмешь. — Слава задумался; он был уверен, что панк победит, но еще не знал, каким образом… И вдруг его озарило: — Галька!» Панк, видимо, поймал славину идею или, скорее, догадался сам. Он провел штырем несколько головокружительных (но бессмысленных, знал Слава) комбинаций, для вида, конечно, и дождался, когда оба голубых рукава по пологим дугам пошли вверх. Рваный кед на ноге панка резко дернулся — движения самой ноги Слава не уловил — и увесистый голыш вонзился в обтянутый голубыми брюками пах. Бандит повалился, не меняя стойки, так и остался лежать враскоряку, словно злобная голубая бабочка, пригвожденная к пляжу длинной стальной булавкой.

Огромный негр постоял немного, не зная стоит ли вмешаться, потом подошел к воде, потрогал ножкой, поежился и кинув кому-то:

— Хлопцы, поплыли до бую!!! — с грохотом обрушился в воду. За ним, нехотя, нырнули два толстых парня в идиотских резиновых шапочках, розовых с пупырышками. Три головы, черная и две розовых, показавшиеся в метрах двадцати от берега, о чем-то переговаривлись, громко смеялись.

Злобно плюнув в лицо поверженному врагу, одинокий панк пнул неподвижное тело товарища — было видно, как из под мертвой ладони на живот, расползаясь хитрыми веточками, стекают тонкие струйки темной жидкости. Жидкость не была похожа на соус. Жидкость была похожа на кровь. Так это же и есть кровь, елки-палки!

— Странные люди, — Слава и Мила шли спокойно, будто их не касались пляжные «гладиаторские бои». Будто кругом — кино.

— Те самые…которые того мужика тащили. Черт, Славик, я не знаю даже что и делать!

— А проблема-то в чем?

— Если это он за нами послал, значит Бек стукнул.

— Может, они просто купаться шли?

— Там были люди Рыбака, могли и за ними…Если не за нами, значит, имеет смысл уйти на дно… Я маму ищу, здесь нет никакого криминала, — оправдываясь, Мила хотела посмотреть ему в лицо, но оступилась и чуть не упала в воду. — Так вот, если за нами, мне нельзя тебя отпускать.

— В смысле?

— А вдруг он решит тебя грохнуть?

— А по какому поводу?

— Ну, мало ли, какой ты из себя тако-ой загадочный… — она кокетливо повела глазами. — И деньги у тебя, оказываеться, в переднем кармане… давай, шашлык купим!

— Давай. А денег-то сколько?

— У кого?

— Ну, у меня?

— На две порции хватит! — она пристроилась в хвост небольшой очереди. — Во, смотри, и Гретка тут. Привет.

— Это Галина, — девушки шли слегка обнявшись, в такт покачивая бедрами, одна положила голову на плечо подруги, ее каштановая коса с пряным медным отливом тяжело спускалась на грудь. От задорно подпрыгивающих под легкими кофточками торчащих сосков у Славы в глазах зарябило. А другим было абсолютно пофигу. Даже обидно.

— Мы знакомы, — жутко смутился Слава, но все, вроде, были настроены дружелюбно.

— Вы тут за чем? — галино низкое контральто больно бередило душу. — Все наши в «Рахате».

— Сегодня Повар плов обещал, — томно изогнулась Грета, чтобы профиль груди четче вырисовался под черной футболкой.

— Ну, это же ве-ечером, — протянула Мила, бросая рассеянный взгляды на проходящих мимо людей. — А мы сейчас жрать хотим.

— Вечер уже скоро…

— А до вечера что делать?

— Так пошли в «Рахат» — девушки подхватили их с двух сторон и потащили куда-то мимо решеток, отграживающих пляжи, мимо теток в белых халатах и с медицинскими весами (Проверьте, действует ли на Вас Гербалайф!), мимо нелепых серых сооружений, перед которыми стелились размазанные по жаркому асфальту газоны, сквозь кипарисовый лабиринт к домику из гладкого красного кирпича — желтая крыша, слепые арки и узкая дверь. Изнутри «Рахат», наоборот, казался необъятным: бесконечные ряды столов пересекались бесконечными рядами скамеек, а сквозь туман, сложенный из бараньего жира и волшебных трав, двигались, казалось, отдельно друг от друга головы, руки и голоса.

— Питер, вы сегодня с женой?

— Нет, я сегодня пью.

(Пятиугольное неровное лицо, рука сжимает бутылку сухого вина, словно клизму).

— Кац, петь будешь сегодня? Хочешь трахаться — будешь петь…

— Не хочу. Не буду. И не могу. Я отравился — слышь, голос какой? И пить тоже не могу.

(Лохматый губастый толстяк в зеленом комбинезоне и вонючих кроссовках скачет от стола к столу).

— Я врубился! Я как местный дедушка-бомж: там песенку спел, тут титьку помацал — вот и на обед наскреб! С миру по нитке — голому пипетка…

— Иди сюда, — ласково позвал Питер, — бабы, идите на хуй. Кац, садись, выпьем…

Лица и руки были, в основном, знакомые: почти вся шумная компания из кэмпинга собралась за длинными деревянными столами и, не торопясь, наворачивала что-то ужасно вкусное.

— Чем кормят-то здесь? — спросил Слава, хотя уже был готов съесть все, что угодно, с закрытыми глазами.

— Китайские баклажаны, — приятная брюнетка с отрешенно-спокойным лицом изящно отправляла внутрь себя сквозь овальный ротик одну огромную ложку за другой. Два человека держались чуть поодаль, один говорил, сильно жестикулируя, другой молча кивал. Кругленький пухлый мужичок с удовольствием прислушивался к разговору, пуская лысиной на стену солнечные зайчики. Слава расслабился, девушки, Галя и Грета, осторожно стали подкрадываться к Вите, который, ничего еще не подозревая, запихивал в рот длинную макаронину, болтавшуюся по бороде.

— Сергей, говорят, я вчера кого-то совокуплял? — рыгнув, обратился он к одному из двух парней в углу.

— Вообше-то, кажется, меня, — бросая томно-кокетливые взгляды, девушка сидела уже совсем рядом.

— Э… Неудобно-то как, — Витя прихватил тарелку и попятился, было видно, как он смущен. — Пардон. Это не я, это дубль. Я, знаете, по пьяни перехожу в иное состояние…— Витя постарался вежливо слинять за спины соседей, но там его ждала уже разьяренная Галя.

— Милочка! — встрепенулся кругленький мужичок. Он был настолько кругл и легок, что парил над полом в нескольких сантиметрах. — Как я рад тебя видеть!!! — они с Милой обнялись и поцеловались.

— Евгений Альбертович, мой отчим, — представила его девочка. — Это Слава, мой самый лучший друг. Наверное ты уже много о нем слышал?

— Да нет, — Евгений Альбертович слегка смутился, — я даже не знал, что ты здесь…

— Конспирация и еще раз конспирация… — весело усевшись за стол, Мила взяла чью-то тарелку и сунула Славе недопитый стакан вина. — Угощайся.

Евгений Альбертович засеменил на раздачу и вернулся с кучей разнообразной еды. Он весь, казалось, лучился нежностью. «И не поверишь, что бандюга,» — подумал Слава, отправляя в рот смачный кусок тушеной баранины.

— Говорят, ты путешествовать собралась? — грустные маленькие глазки заботливо оглядели Милу.

— Ага.

— Ну и куда же, если не секрет?

— Секрет.

— В Шамбалу она собралась, — почему-то сейчас Слава был полностью на стороне милиного отчима, успевшего чем-то внушить ему симпатию. Может, своей беспомощной растерянностью?

Евгений Альбертович неприятно засмеялся, как будто масляные капельки в воду попадали и расплылись на поверхности жирными бляшками:

— И куда вы все так торопитесь? В страну фантазий и грез? — он подмигнул Миле, это Славе совсем не понравилось.

— Вы о чем?

— Кому надо, тот поймет, — Евгений Альбертович подлил вина в славин стакан. — Вы ешьте, молодой человек, ешьте. А то, я вижу, эта девченка вас совсем уморила.

Мила фыркнула, но от тарелки не оторвалась. «А Васька слушает, да ест, — промелькнуло у Славы в голове, — всегда она так!»

— Хорошо-хорошо, не будем ссориться! Сейчас вы собираетесь побыть здесь, в Крыму?

— Уг-м, — Миле попался твердый кусочек, который никак не хотел пережевываться, а она никак не могла от него отказаться.

— Вы тоже, молодой человек? Простите, вы учитесь?

— Да, в Университете, на юрфаке, — тут Мила с силой пнула его под столом и задела сидящего напротив пьяницу, который в кэмпинге искал бутылку шампанского. Тот тупо поднял глаза и произнес:

— У-убью всех! — и снова принялся смотреть в свою пустую тарелку.

— Да, ну так вот, про баранов-то наших, — Евгений Альбертович дружелюбно заулыбался. — Вы-то что дальше делать будете?

— Это когда? — не понял Слава.

— Ну, когда лето красное пройдет, месяца через полтора? А? — он загадочно буравил зрачками самую начинающую потихоньку хмелеть славину душу. — Учиться вернетесь? Или дальше… В Шамбалу?

— Конечно учиться, — тут Слава вспомнил про работу и смутился, — И Миле, ей тоже учиться надо! — с вызовом посмотрел на девочку, но та только кивала головой, никак не прожевывалось дурацкое мясо. Увидев ее переваливающиеся, как у хомячка щеки, Слава невольно фыркнул.

— Вот, вот, вот! И я о том же! Чем вам здесь не Шамбала? Море есть, фрукты, солнце, видеотека, живи — не хочу! — сбитый с толку Слава совершенно не понимал, куда тот клонит, и был полон подозрений.

— Не верю, ни одному слову не верю! — Мила, наконец, смирилась и выплюнула непослушный кусок на тарелку. — Ваши гарантии счастливому детству?

— Детство уже кончилось! — вскинулся Евгений Альбертович, — То ты взрослая, то тебе детство подавай! Я хочу, чтобы ты со своим молодым человеком, — тут Слава почему-то покраснел, — сидели бы тихонечко здесь и не высовывались… И мне бы не хотелось… — постепенно он начал преходить на визг.

— Тише, тише. Нас люди слышат, — Мила сделала гримаску, — Что они о тебе подумают?

Евгений Альбертобич мгновенно овладел собой, выпрямился и как будто даже чуть похудел:

— Ну, так что? Принимаете мое предложение?

— Какое? — не понял Слава.

— Я оплачиваю ваше проживние здесь. Полностью, для обоих, — он выразительно промолчал минуту, глядя на Славу, — с тем, что вы отдыхаете здесь и потом возвращаетесь в Москву. Только больше никаких этих ваших шалостей! Без этой самодеятельности, я попрошу! Молодой человек будет отвечать за тебя, раз мое опекунство тебя больше не устраивает. Идет?

— Нет. — Мила упрямо сжала губы.

— Ну почему?! — Евгений Альбертович с таким несчастным видом промокнул лысину, что Славе стало его жаль. — Обоснуй, почему?

— Ах, папенька, вечно вы с вашей математикой… — небрежно развалившись на стуле, Мила принялась ковырять в зубах. — По качену!

— Да как ты себя ведешь!!! — казалось, он стал похож на готовый лопнуть дерижабль. — И вообще…! Прекрати надо мной издеваться!

— Я и не издеваюсь. Я тебе слова грубого не сказала, это ты на меня вечно кричишь!

— Нахалка! Только ради твоей матери…

— Молчал бы лучше о матери!!! — Мила вскочила, готовая броситься к выходу, но в дверях стоял Бек, равнодушно осматривая публику. Евгений Альбертович принял прежний любезный вид:

— Ладно, давай не будем ругаться..

— Да, не будем, — странно-спокойная Мила села на место. — Но я все равно тебе не верю, и ты сам знаешь, почему. — Слова эти возымели на отчима странное действие, он готов был расплакаться.

— Я не виноват, — только и смог он сказать, но, встетив суровый взгляд темных глаз, потупился.. — Я прошу тебя… Это компромиссное решение должно нас устроить. Я больше не стану вмешиваться в твои дела. Могла бы, между прочим, и оценить, тебе предоставили свободу в четырнадцать…

— Я сейчас опять стану ругаться! — она вся ощетинилась.

— Ну, ладно, — Евгений Альбертович накрыл ее тонкие пальчики пухлой ладонью, — значит сделаем как договорились? О'кей?

— Я еще подумаю, — протянула Мила, но было видно, что она согласна, или делает вид, — Пойдем на паперть? — кивнула Славе.

— Зачем? — он уже совершенно не понимал, что кругом происходит.

— Значит, договорились! Комнаты на три койки, надеюсь вам хватит, — он кому-то кивнул, человек сразу вышел, — Или вам лучше отдельно? — он с надеждой посмотрел на Милу.

— Вместе! — безапелляционно отрезав, та вышла на улицу. Слава неловко поплелся следом.

Вечер, оказывается, уже наступил, воздух кругом казался свеже-лиловым и темнел на глазах. Знакомое место, куда они прибыли тоже вечером. Это место, наверное, только вечером и существует. И вчера был вечер… Вчера? Нет, наверное, вся жизнь прошла здесь. Что тогда было? Рассыпанные по асфальту разноцветные кружочки. Теперь откуда-то из теплых кровавых глубин выползла ярость на обидчиков. Слава даже удивился. Кто бы мог подумть? Опять они: на этот раз вокруг Милы, вальяжно перекатываясь, оказалось уже несколько неприятных подростков. Сава отметил, как девочка засунула руку под куртку, вроде почесаться, ее лоб был озабоченно нахмурен, поджатые губы… Теперь что-то твердое оказалось спрятанным в широком рукаве. «Нож, — вспомнил смешной, почти миниатюрный клинок. — А она боится!» Лица парней были не злы, скорее, просто нахальны. Легкие улыбки гуляют на еще наивно-припухлых губах с необсохшим пивом по краям. Разлившаяся по венам запоздалая ярость поборола сытую апатию и привычную усталую отстраненность. Расслабив плечи, Слава подобрал кулаки.

— Мила, знаешь, кажется ты не права!

— Да? — она с восторгом рассматривала какие-то глиняные игрушки, — Давай свистульку купим?

На газетке перед добродушным старичком с длинными сальными волосами были заботливо расставлены всевозможные диковинные зверюшки, красные, разрисованные.

— Я хочу с тобой серьезно поговорить…

— Вот эту, где слон с двумя головами! Ну, пожалуйста! Ну! — но Слава потащил ее в другую сторону, — Смотри какие они клевые… Ой, а это что? — теперь перед ними лежала какая-то дребедень из ракушек. Славе бешено захотелось побросать это все на землю и потоптать ногами, тем более, что ему страшно не нравился хмурый парень, который все время держался неподалеку. Подойдя к подросткам и удержав одного, самого прыткого, тот что-то сказал, искоса глянув на Славу. Мальчишки отошли и нервно зашушукались, оценивающе поглядывая на его тайную гордость — накаченные бицепсы, невольно напрягшиеся под рубашкой. Слава поймал себя на том, что ему понравились их завистливые взгляды и сделал свирепую рожу.

— Послушай, давай поговорим…

— Не хочу, отстань! — Мила протиснулась вглубь обступившей пьяного барда толпы. Неприятный парень ехидно ухмыльнулся и протолкался следом. Слава оказался один среди совершенно чужих и незнакомых людей.

— Подержи, — ему в руки сунули небольшой, полный каким-то раскрошенным сеном пакет. Рядом стоял Сашок, заправляя выбившуюся из штанов рубашку.

— Кто это? — кивнул Слава в сторону неприятных ребят.

— А, эти? Харьки. Москалей ищут.

— Кто? Кого?

— Ну, эти из Харькова — значит харьки, всем, кто из Москвы, морду бьют.

— Зачем? — все это казалось странным и противоестественным.

— А хрен их разберет, — отобрал пакет Сашок и тоже провалился в сторону, меж чьих-то задов. Зады напирали, пританцовывая, обтянутые в джинсовку или в светлый ситец, иногда — в шелк; снизу к задам прилагались неподвижные ноги в пластмассовых пляжных босоножках, сверху — прямые спины, увенчанные бородами, очками, перламутровыми клипсами, матовыми лысинами, длинными «богемно-хипповыми» или короткими «бандитскими» прическами. Два бородатых зада громко обсуждали евреев, еще два бородатых зада по соседству столь же громко обсуждали русских. Дамские зады резво обменивались междометиями.

Неожиданно Слава ощутил, что невольно упивается, рзглядывая людей, потому что чувствует свое внутреннее превосходство: сброд, сброд, кругом — просто сброд. Когда-то они спорили с братом по этому поводу, но сейчас Слава вдруг оказался с ним полностью согласен на счет жирных накрашенных мамаш с дебильными дочерьми, крутых мужиков, их воловьих шей. Особенно не понравился Славе дегенеративный тип с приплюснутым черепом. Тип слегка покачивался, не находя, кому бы дать в морду, неприятно поражало отсутствие лба и по-детски бессмыслное выражение нежно-голубых глаз под мощными надбровными дугами. Длинные перекачанные руки ходили ходуном, кулаки сжимались и разжимались, но пустить их в ход пока что не было повода. Бард между тем пел все громче, точнее — выл. Слава, наконец, понял, что бард — это все тот же Витя. Витины песни можно послушать и позже, в кемпинге, а сейчас хорошо бы уйти отсюда… Но тут безлобый тип решил, что повод не требуется, и, растолкав зады, двинулся в атаку. Он был похож на гибрид мельницы, паровоза и питекантропа, люди шустро разлетались в разные стороны, Витя тоже стал неловко отползать почти на четвереньках, и вдруг почему-то очутился у типа за спиной, заломил ему руку, развернул и неожиданно пихнул прямо на Славу. От удара в глазах заплясали изумрудные букашки, но ноги сами собой упруго понесли Славу бочком, по дуге, к низкому и широкому бетонному парапету, за которым в темноте, по идее, должен находиться пляж. Слава спиной вперед заскочил на парапет и тут же пнул питекантропа в бесформенные губы. Питекантроп не замедлил движения и даже не изменился в лице (если эту гадость можно назвать лицом и если оно вообще когда-либо меняется); Слава отскочил назад, под ногами оказался гремящий шифер. Понятно: это — шиферная крыша пляжного навеса, через несколько шагов она кончится, а пляж, полный твердой гальки, будет внизу, метрах в трех-четырех. Пятиться некуда. Питекантроп перевалил через парапет и, набирая скорость, двинулся к Славе. Хорошо, что он все время машет руками: Слава прикинул траекторию левого кулака — когда тот оказался рядом, он схватился за него и послал вперед, к тому месту, где кончался шифер. Питекантроп вслед за собственным кулаком скатился к краю крыши и исчез с неожиданным грохотом.

— В топчан врезался, — пояснил Витя.

Слава снова оказался на парапете и, скорчившись в низкой стойке, медленно огляделся. Два самых здоровых харька спешили к нему, остальные принялись без разбору пинать окружающие зады. Витя стоял спокойно, к нему почему-то никто не лез, Милы, Сашка и бандитов не было видно. Слава неподвижно ждал своих харьков. Когда они подоспели, он прыгнул, резко растопырив ноги: попал! Оба харька, схватившись за головы, побрели каждый в свою сторону. Но харьков было много, «наезды» и пинки быстро переходили в более ожесточенные драки, сливаясь в один неуправляемый «махач». «Махач» ширился и уплотнялся: кого-то еще кинули через парапет, только четким углом махнули в воздхе длинные джинсовые ходули; девица, яростно заверещав, сткнула обдчика по голове откупоренной бутылкой пива — тот осел, покрытый вспененной жидкостью, на него наступили. Кто-то спешно уходил сам и оттаскивал разбушивавшихся близких; другие, наоборот, группами и по-одиночке вливались свежими силами в гущу событий. На бетон полилась темная жидкость — то ли кровь, то ли вино, не поймешь… Рассеянно наблюдая за происходяыщим, Слава отолкнул, растерявшись, налетевшего на него здоровенного громилу, заломил ему кисть — нож упал на бетон, но был сразу кем-то подхвачен и пущен в дело. Больше в сторону Славы никто даже не смотрел. Рядом на парапете сутуло сидел Витя, наблюдая за свалкой. Остальные были заняты: казалось, теперь все били всех.

Витя докурил и слез с парапета. Поглядел на Славу:

— Пошли плов жрать.

— А драка…

— Я тут пару ментов приметил, вот и говорю — пошли в другой конец, плов жрать. Вся братва уже там.

Они обогнули нелепого милиционера, который лупил дубинкой по громоздкой человеческой туше, не в силах поднять ее, и побрели в темный конец «паперти», к погасшим ларькам, черным кустам и запаху плова. На самодельном очаге, сложенном из кирпичей, стоял огромный дымящийся котел, рядом нетерпеливо переминались люди из кемпинга. Вокруг котла суетился небритый коротышка в грязной кепке — видимо, «Повар». Сквозь кусты, цепляясь волосами за ветки, продрался кто-то большой и толстый:

— А это у вас что, плов?

— А это у нас кто? Кац? — ответил Витя, — ну как помахался?

— Я был в резерве… — Кац встал на цыпочки и сощурился в сторону утихающего побоища.

— Менты, — сказал он грустно, — пора съебывать.

— А плов?

— С пловом. Сашенька обещал в котел мешок анаши засыпать…

— Уже засыпал! — Радостно захрипел Повар, — хороший плов. Психоделицкий! Готово, теперь действительно пора съебывать.

Он ловко отвалил половину в большое ведро и, вместе со знакомыми голосами девушек, изчез куда-то в провале темноты.

Мила так и не появилась. Судорожно вглядываясь в неожиданно-умиротворенные лица, Слава уловил приторный запах — некоторые жадно запихивали пищу в рот пальцами, по ладоням тек жир, потом начлось всеобщее необьяснимое братание… Драка рассосалась окончательно, харьки тоже подгребли к котлу и мирно ели вместе с остальными. Ночь, кажется, тоже присоединилась к пиршеству: поглощая шатаюшиеся силуэты, она вылупила непривычно огромный глаз луны, чтобы равнодушно впитать разлитую только что человеческую кровь.

— Молодой человек, вы кого-то потеряли? — невольно вздрогнув, Слава попятился. Перед ним стоял низенький мужичок. Луна раздваивалась, отражаясь в дымчатых очках.

— Э… нет. То есть, да… — никак не вспоминалось странное скребущееся имя, — Уже поздно…

— Вы устали и хотите спать? — кокетливо свесив головку, мужичок смотрел искоса, как больной петушок, которому вот-вот свернут шею. — Торопитесь? Ах, молодежь-млодежь. Мы, в общем, тоже были такие, но все проходит, проходит, знаете ли… — Слава и не заметил, как пухленькая ручка подхватила его за локоть и повела за собой, как бы прогуливаясь… — Я слыхал, вы любитель Колриджа?

— Нет. Это мама… — запнувшись, Слава ощутил неловкость и выдернул руку, — Куда вы меня тащите?! — кругом было тихо и почему-то страшно — виднеющиеся на фоне луного света кусты напоминали притаившихся монстров. «Все это — иррациональные страхи,» — определил Слава, но сил, чтобы себя сдерживать, оставалось все меньше и меньше.

— Никуда, — человечек остановился, разведя растерянно ладошками, — Простите, собственно, просто так… Беседуем… А что вас обеспокоило?

— Где Мила? — горячая волна подозрений прошелестела в груди, голос слегка дрогнул, — вы ее видели? Куда вы дели Милу?!

— Да спит она, уже давно спит. Устала… — теплые пальчики снова попытались ухватиться за его локоть, и это было неприятно. Слава дернулся и налетел спиной на стоящего сзади человека; кругом было совсем темно и поэтому пусто, кто-то попытался схватить его за руку, но он успел отскочить.

— Сволочи! Вы убили ее!!! — он замахнулся по серой круглой фигуре, стараясь не поддаваться знакомому гномику страха, свернувшемуся в животе тугим калачиком. Харьки страха не вызывали, особенно сейчас, когда радостно поглощали «психоделицкий» плов. Но маленький круглый мужичок был страшен — хотя бы потому, что легко ушел от удара, подставив вместо себя Бека. Слава узнал Бека по кроссовкам, тускло белевшим в темноте. Теперь, на бетоне, они не будут скользить, как в первый раз. Бек это сразу продемонстрировал, от пинка в пах подкосились ноги, но больно почему-то не было, а было страшно. Слава упал назад и закатился в кусты. Темно, бандиты умеют драться в темноте, а Слава привык драться на свету. Надо прорываться назад, на «паперть», где фонари… Он вскочил на ноги, но двинуться не успел — Евгений Альбертович (вот как его зовут, суку!) оказался рядом, за спиной, и схватил за локти. Бек тоже оказался рядом — но здесь под ногами был уже не бетон, а земля. Слава выдержал удар кулаком в зубы, потом еще один — в живот (выдохни и напрягись, говорил брат, тогда будет больно, но вырубить тебя не смогут), и наконец Бек поднял ногу для самого страшного удара. Евгений Альбертович держал крепко, Слава даже помог ему, уцепившись за ремень брюк, и, оттолкнувшись, пустил обе ноги по кругу. Левой ногой он попал Беку в челюсть (приятно захрустело), правой — только по плечу, но Бек все равно поскользнулся. Разумеется, Бек моментально вскочил и нанес свой самый страшный удар, но Слава успел по инерции развернуться, увлекая Евгения Альбертовича, поэтому страшный удар пришелся Евгению Альбертовичу по спине, возможно — по почкам. Раздался вопль, хватка ослабла, и Слава ринулся сквозь кусты к далекому фонарному свету. «Паперть» опустела, одинокий харек возле котла флегматично дожевывал свою порцию. Треск, легкий хлоп кроссовок по бетону — погоня. Слава решил повторить свой подвиг, вскочил на парапет и, развернувшись, принял низкую стойку, но Бек был умнее харька-питекантропа: не останавливаясь, он высоко подпрыгнул и сбил Славу на шифер пляжного навеса. Слава чуть не скатился на ту сторону — повис на руках. Бек уже был над ним, и Слава не стал ждать, пока тот наступит на пальцы — сам отпустил. Галька оказалась острой — и не галька почти, а щебень. Казалось, несколько угловатых камешков проткнули кожу и застряли в желудке. Слава прополз несколько метров и вдруг почувствовал рядом безликую прохладную силу. Море! Он встал и, спотыкаясь, устремился туда, где темнота была туманной, размытой и влажной. Позади плотно звякнула галька — Бек опять был рядом. «Море, я иду к тебе! Потопи Бека, а меня -спаси!..» Слава сделал три последних шага и вода бесшумно приняла его. Кто-то схватил за волосы — уже не важно, кто и зачем: впереди лежала добрая и ласковая глубина, светлая, зеленовато-лиловая. В глубине посреди аккуратной лужайки стояла белая «Ауди», на крыше которой сидела черноволосая утопленница. В одной руке она держала полное ведро психоделицкого плова, а в другой — что-то прятала за спиной. Здравствуй, сказала черноволосая утопленница, меня зовут Прекрасная Елена, иди сюда, я тебе что-то подарю. И она вытащила из-за спины автомат «Узи».

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Янтарно-желтый, как моча, свет прибранный в границу абажура, об него бьется жирная бабочка, рядом — гигант растопырил тонкие ноги, хрупкие, членистые… Хр-Хррр-ххррр — доносится из темных мест. Какой навязчивый и мерзкий звук! Что же там происходит?

— Ну что, герой? Отвоевался?

Сохраняя деловое выражение лица, Мила снова окунула полотенце в миску с водой.

— Приятно иметь дело с профессиональной работой — ничего не сломали, не повредили. Зато каков эффект! Тебе до них далеко…

— А ребра? — Слава с сомнением ощупывал себя.

— Зуб тебе один только выбили, — Мила протянула на ладошке белый кусочек, — я еле нашла. Можно сказать, что прошел посвящение в мужчины, как австралийский абориген… — от ее многословности загудело в ушах, и Слава слабо откинулся на подушку.

— Что делать-то будем? — разбитые губы слушались плохо.

— А ничего. — забравшись с ногами на его постель, Мила закуталась в синее одеяло, — Что мы можем сделать? Сидеть тихо. Можно сказки рассказывать. Хочешь, песни попоем?

— Нет, песни не надо!!!

Но она уже затянула сиплым надтреснутым голоском:«Ви-ше-ло-верка-а-аам…» В дверь пару раз стукнули, она перестала:

— Видишь, сидеть следует тихо. Там все, наверное, хорошо слышно. В туалет — вон горшок стоит. Тебе как? Не надо? — уставилась на него бешенными глазами, он отметил темную припухлость слева. Неужели и ей тоже досталось? Но тишина, сквозь которую иногда доносилось знакомое хррррр, все же, угнетала.

— А давай им голодовку обьявим!

— Ну обьяви, — она даже не улыбнулась, — Лучше под дверь насрать, больше толку.

— Не хандри, разберемся, — Слава заметил на ее щеках грязные разводы от слез, — Хочешь, я его убью?

— Нет, ты дурак. Я же его всю жизнь отцом считала, он был добрый такой! Маму любил…

От неожиданности Слава даже присел:

— А как же наркотики?

— А, я их сама таскала, и не у него, у Бека. Я как узнала, вешаться собралась, так веревка лопнула. Шнур капроновый достать надо было…

— Ну! — нетерпеливо прервал внезапно наступившее молчание Слава.

— Баранки гну!!! Ты куда мои сигареты дел? — соскочив с кровати, она принялась суетливо рыться в сумке. — Покурить дай, — высунулась на улицу, взяла всю протянутую пачку и вернулась на прежнее место. — Далеко сидят, хорошо глядят, — она с облегчением рассмеялась, — М-да, но бриджи тебе совершенно не идут! Не твой стиль.

Смутившись, Слава прикрыл грязные ноги одеялом.

— Так что делать-то будем? — эта мерзкая девчонка снова раздражала, и одно ребро ему, все-таки, сломали.

— А, — неопределенно махнув рукой, Мила пожла плечами, — Собтвенно, что мы можем делать?

— Ну, хотя бы сбежать отсюда…

— Дальше? — хитро жмурясь, она лениво затягивалась сигаретным дымом и пыталась пускать колечки.

— А ты зачем всю кашу-то заварила: тетка, Прибалтика, пожить на неделю?! Чего ты сама-то добивалась?

— Не знаю. Просто досадить им всем, наверное. Не надо было тебе со мной ехать… — В последних словах притаилась фальшь, а возможно даже — подвох, ловушка. Западня. Но фальшь, во всяком случае, он чувствовал точно.

— Твой отчим — деловой человек?

Короткий кивок головой.

— Ну, из теневой экономики?

Мила фыркнула.

— Так, а крыша у него какая? — Слава старательно вспоминал все, что успел узнать за свою жизнь об этой грани мира и не заметил слегка покровительственной улыбки.

— Он сам себе крыша.

— Он что, самый главный?

На минуту задумавшись, Мила отрицательно покачала головой:

— Нет, наверное, не самый. Толстяков, знаешь ли, тоже было трое.

— Слушай, не морочь мне голову, такие люди по пустякам людей по кустам не гоняют! И за сопливыми девчонками не бегают! Ты врешь. — Заметив ее надувшиеся губы, Слава немного смягчился, — Ну, сочиняешь.

— А тебя никто верить во все это и не обязывал.

— Ну а что же происходит? — он уже скорее рассуждал сам для себя, — Слушай, а ведь тебя никто не собирается убивать!

— Собирается! Я сама слышала, как он Беку приказал, и маму поэтому увезли!!

— Зачем? Зачем ему надо так топорно кого-то убивать? Он что, Раскольников?!

— Нет, должен был быть несчастный случай, на мотоцикле.

— То есть?

— Приняв дозу, я должна была сесть покататься на мотоцикле без тормозов…

— И как?..

— Сесть-то я села, после двух чашек кофе, и с тормозами все о'кей…

— А где мотоцикл?

— Бензин кончился. Только до Москвы и хватило, — она лениво затушила окурок. — А вот что хочет, то пускай и делает!!! Мне плевать! Надоело.

— Ну, знаешь ли! — Слава рассердился, холодок страха пробежал по спине, — А со мной-то что будет?!!

— А ты на мотоцикле можешь?

— Нет, только на мопеде.

— Вот на нем в рай и покатишь! — Мила беззлобно рассмеялась. — Хотя нет, скорее всего, мы имеем больше шансов утонуть в море или упасть со скалы. Случайная драка… Тебе что больше нравиться? Ваше последнее желание?

Слава отметил, как непроизвольно сжал кулаки. Он так просто сдаваться не собирался, лучше жить, сражаясь, чем умирать на коленях… Это, вроде, иначе говорится, но так даже лучше.

— Ну уж нет! — он с силой грохнул кулаком по стене, дверь распахнулась, обозначив темный силуэт. Человек внимательно осмотрел комнату, не заходя внутрь, и молча закрыл их на ключ. Окна в их камере не было, потолок цельный, доски пола плотно пригнаны друг к другу, как будто специально.

— Не шебуршись, без толку.

От этих равнодушно-спокойных слов Слава сел на пол и заплакал.

— Ну, ты что? Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете, а? И бесплатно покажет кино? Сейчас красные войдут в город и всех гадов шашками порубают! Орленок-орленок… — свесившись с кровати, Мила принялась гладить его по волосам, — Помнишь, раньше фильмы такие были, про пионеров, которых фашисты мучают? Как ты думаешь, это так и на самом деле было, или навыдумывали все?

Слава задумался. Раздлся осторожный шелест ключа, он проворачивался как-то долго и осторожно: дверь приоткрылась, и через порог перевалился черный мешок, худая рука со знакомой татуировкой, спрятанной в завитках темных волос, поправила его и втянулась обратно.

Только скрип запираемого замка привел Славу в чувство, он рванулся вперед, но опоздал, нога задела сверток, и он споткнулся, чуть не упав. Из мешка на пол, словно нехотя, выкатилось что-то круглое. Нагнувшись, Мила подняла, стараясь держать подальше от себя на вытянутой руке, человеческую голову. Густые черные волосы свешивались на коричневые доски.

— Ух-ты, пижоны! Вымыли и шанелью полили!!! — мясистый нос с наслаждением прошелся по длинной пряди.

Слава мельком взглянул на красивое тонкое лицо (таитянка с картины Гогена, в мертвых глазах — наивное удивление) и отвернулся. В мешке находилось еще два шарообразные предмета, легкая тошнота подступила к горлу, Слава осторожно вытащил за уголок светлый прямоугольник: «Борис Виан. Мертвые все одного цвета.» С обложки на него смотрело слепыми глазами серое лицо, правое оттопыренное ухо то ли обгрызли крысы, то ли само отломалось слегка по краю. Он не удержался и вырвал, вывалил какие-то дурацкие непереваренные кусочки прямо на человеческую голову, пахнувшую французскими духами.

— Фу, не люблю, когда блевотиной воняет! Пошли отсюда!

Куски мяса, макарон и хлеба застряли в темных волосах головы, окончив там свой путь от ослабевших губ через складки ткани. Слава не знал, чем бы вытереть рот и рубашку.

— Давай скорее, — сунув ему в руки полотенце, Мила собирала вещи в сумку с привычной надписью «ROIAL», — пока там никого нет…

— С чего ты решила, что там никого нет? — хорошо знакомая ватная слабость заставила его сесть на кровать.

— Потом. Вышибай дверь. Ну!!! Чего залип? — она ударила его по щеке, автоматически Слава поймал ее руки и отшвырнул девочку к противоположной стене, — Т-ты чт-тто? — она испугалась, — Я же не виновата! Это не я! Прекрати, — она закрыла голову руками, — Бежим скорей!!!

Слава отвел занесенный над ее лицом кулак и одним ударом вышиб дверь, только крякнула хлипкая фанера, державшая ржавый язычок замка. Слабо тренькнуло выпавшее стекло. Сделав шаг вперед, Слава оступился и налетел на стол, за которым, положив усталые головы на руки, сидело два человека. Они,казалось, спали. От его толчка один неестественно завалился в сторону, на скамейку, и на землю, под ноги. Слава захотел его поднять, но вдруг почему-то передумал.

— Идем-идем, — срывающийся шепот заставил его двинуться вперед, переступив через упавшего, дальше сквозь маленький дворик, на темную аллею. Они шагали быстро, почти бежали, пока не выскочили под свободное черное пространство звездного неба — две сумасшедшие тени, потерявшие всякую ориентировку. Почти под ногами блеснуло ласковое море, перекатывающийся хруст — камушки… Мила была готова мчаться дальше, но Слава остановил ее, поймал за ремень сумки.

— Так. А теперь подумаем, куда мы пойдем, — он заставил ее сесть. — Дальше могут быть люди, совершенно разные…

— Не знаю, я ничего не знаю…

Почувствовав как ее трясет, Слава понял, что сам совершенно спокоен.

— Почему ты сказала, что там никого нет? Там ведь были люди, за столом? — в ответ она только разрыдалась. — Они что? Тоже были мертвые? — он покрепче обнял ее за вздрагивающие плечи.

Вокруг стояла сухая, как пепел, неестественная тишина, даже комаров не слышно. Только где-то вдали, в стороне нудистского пляжа, а может быть вовсе и не там, пару раз что-то хлопнуло, но как-то так, очень рассеянно и несерьезно. Поэтому когда внизу нахальный детский голос остервенело завел «цыпленок жжж-жареный…», от неожиданности Слава чуть не укатился с холма и только сейчас понял, что они сидели на самом верху, открытые и беззащитные перед всем этим ужасным миром.

— Сашок!!! — позвал Слава сиплым шопотом, в ответ бабахнуло и пуля просвистела над самой головой. Одним рывком Слава кинулся вниз и сбил парнишку с ног, стараясь ухватить если не за руку, то хотя бы за шиворот, но в его руках остался только кусок тряпки. — Сашок, отдай оружие! — приказал он как можно убедительнее.

— Славка, кореш! — парнишка повис на его шее, — щас мы их тут всех… — он промычал что-то нечленораздельное. — Где пугач?! — опять отвалил в темноту.

— Давай к нам наверх.

Слава решил вернуться — Мила жалобно поскуливала. Через минуту они услышли сопение и тихий мат, Сашок искал друзей.

— Ну как, хиппи?

Мальчишка лыка не вязал, от него шел густой, словно манная каша с комками, запах алкоголя и еще чего-то, наркотиков, наверное. Слава решил во чтобы то ни стало отобрать пистолет.

— Как твои друзья-панки?

— Дерьмо собачье это, а не панки!!! Поперли мы их из лагеря. Они меня убить хотели.

— Тебя-то за что? — Мила перестала даже всхлипывать.

— Они мясо продавали.

— Ну и что?

— А какое мясо-то? — поинтересовался Слава.

— Маришкино, — Сашок отхаркнулся и сплюнул, — самим жрать нечего, а они его на плов продали, — он глупо хихикнул, — а я им туда в ведро еще всю ихнюю анашу высыпал. За это они меня убить хотели. А я сам кого хошь! — он махнул револьвером, — у меня у самого пушка есть! У меня дед атаманом был!!!

Снизу послышался шелест гравия и сьезжающего песка, мальчишка выстрелил — воздух взорвался, в ответ зашипели автоматные очереди. «Умные ребята, с глушаком работают,» — подумал Слава, одной рукой прижимая к земле брыкающуюся Милу, другой пытаясь отнять у мальчишки пистолет. Сашок вырвался и откатился в сторону. «Ну и черт с ним.» Пальба немного сместилась, и обхватив как можно крепче девочку, Слава начал осторожно сьезжать вниз. Внезапно уклон стал круче, трава кончилась, из-под бока вперед, в темноту посыпались острые камушки. Внизу кто-то чертыхнулся, звякнул металл… Фонарь! Много фонарей!!! Люди ползли вверх, целая толпа — Слава понял, что толпа эта ползет по его душу и по душу Милы.

— Бежим!

Куда бежать? Вверх? А дальше? Слава потащил Милу вниз, навстречу фонарям. Почти отвесный уклон — шаги получались гигантские, как во сне. Кто-то бросился наперерез, Слава его перепрыгнул. Мила летела рядом. При следующем прыжке выставленная вперед нога уперлась во что-то эфемерное, вязкое…

— Мила!.. — Слава потерял ее и тут же снова ухватился — за что-то другое. Кожаный рукав с клепками… Слава дернул рукав на себя, послав наугад навстречу свой кулак. Попал по носу или в челюсть — так или иначе, чье-то тело стало тяжелым и мягко-неподвижным. Оружие? Слава нашел калаш и пару рожков к нему — это хорошо, с калашом Слава мог обращаться в темноте. Может, и гранаты есть? Одна. Хорошо экипированы охотнички, только танков с вертолетами недостает. А дичь-то где? Внизу треск кустов переплетался с яростными детскими матюгами. Сашок, наверное. Слава сделал три гигантских прыжка под уклон и врезался в высокие заросли, сам едва удержавшись от злобной ругани.

— Сашок?

— Нет, это я, — Мила подползла поближе и схватила Славу за ухо.

— Тихо ты, отпусти, — отмахнулся Слава, — Сашок где?

Наверху с деликатным шипением замелькали огоньки выстрелов — в ответ оглушительным салютом набухли гранатные взрывы. Сашок верен себе — и правильно делает: в темноте-то не видно, откуда гранату кинули. Снова тишина. Тихие шаги со всех сторон, темнота уплотнилась, Слава почувствовал себя маленьким ребенком, который прячется под одеялом от ночной буки. Он на всякий случай прикрыл рот рукой, а другой рукой пощупал калаш. Предохранитель опущен для автоматической стрельбы, это хорошо, не нужно зря лязгать железом, привлекать к себе внимание. Бука приближалась, раздвигая кусты и хрипло дыша.

— Здесь они, — сказала Бука спокойно и тихо.

— Да нет, правее, — так же спокойно ответила другая.

— Не найду здесь — поищем правее, — согласилась первая. Вот Бука все ближе, Слава тихонько приподнял калаш и положил палец на курок. Было приятно, наконец, встретиться с этой Букой, доставшей его еще в детстве: теперь для Буки у него есть калаш и пара тренировок с братом в тире. Как там брат говорил? Крест-накрест, этого хватает. Бука остановилась в паре шагов, слегка наклонилась вперед и стала шарить перед собой длинным дулом. «Тепло… Холодно… Почти горячо!» — подумал Слава и сделал, как учил брат — двумя очень быстрыми очередями, крест-накрест. Труп безмолвно повалился на них с Милой, прикрыв их от нескольких ответных очередей. Слава понял, что все буки идут с одной стороны — со стороны холма.

— Ежик! Эй… Ты умер, что ли?

Буки не двигались. Слава прикоснулся губами к милиному уху и еле слышно прошептал:

— Понесли.

— Что? — Так же еле слышно ответила Мила.

— Труп. Ежика. Он будет как щит.

— Ага, — Мила согласилась сразу, не стала спорить. «Наверное, она в шоке,» — решил Слава, и они двинулись. Несколько пуль смачно впились в ежиков труп, но тому уже было все равно. Через несколько метров Слава почувствовал воду, под ногами громко захрустела галька. Буки стреляли на звук, но, в основном, мимо. Вода — по щиколотку, по колено. По грудь.

— Ныряй, — приказал Слава. Труп покачивался на поверхности, словно резиновый матрац. Пряча голову за этим «матрацем», Слава наугад дал в сторону берега несколько очередей. Ответные очереди прошли высоко — Слава закричал, будто в него попали, Мила забеспокоилась, но он резко пригнул ей голову и сам почти ушел под воду, чтобы с берега не было видно. Еще несколько очередей — Слава на них не ответил. Наконец, буки решились зажечь фонарики. Слава и Мила замерли. Лучи, беспорядочно порыскав, уперлись в труп — и сразу же вслед за светом полетели пули. Слава боялся, что Ежик утонет, отяжелев от свинца, но Ежик не подвел. Буки, видимо, решили, что на берегу им больше делать нечего, пора «подумать о главном» — на холме Сашок взорвал еще пару гранат. Слава шумно вздохнул, Мила стояла рядышком и молчала. «Тигренок сидел в чайнике тихо-тихо,» — вспомнился глупый детский рассказик. Внезапно Мила прошептала без всякого выражения:

— А у меня сегодня день рождения.

Она, вроде, успокоилась, и это было само по себе очень подозрительно. Слава испугался, что ее ранили, и стал судорожно ощупывать худое тельце. Мила сразу расслабилась и уверенно обвила ногами его задницу.

— Это… Ты что? — он поправил плавающее в воде тело убитого бандита, — Слушай, а акулы не приплывут?

— Дурак! — она еще крепче прижалась, мешая ему удерживать труп. — Поздравь меня!

— С чем? В тебя попали? — ожидание, что вот-вот шершавая холодная кожа коснется оголеной ноги и зубы твари, привлеченной запахом разливющейся вокруг Ежика крови, вот-вот ка-ак А-А-А-ам!.. Главное, чтобы никого больше не ранило, Господи — почти испытывал Слава религиозный экстаз, — Защити нас от ран, чтобы акулы не приплыли! Мелко тряслись колени.

— Ты что, в морской бой играешь?! — Мила так удивилась, что сказала это в полный голос. На берегу, наверное, кто-то остался дежурить — снова полетели пули. От неожиданности Слава чуть не утонул, увлекая за собой девочку. Ослабевшие ступни безвольно оторвались от неверного дна. Почувствовав спиной долгожданное прикосновение чужого тела, Слава на минуту потерял сознание…

— Ага, в воде еще были, — произнес довольный голос.

— Снял?

— Снял! Куда денутся? Вишь, поплыли…— снова раздалась очередь, чьи-то руки втащили его опять под воду, и он хлебнул соленой жижи. Мила удерживала его с трудом чуть над водой, впритык к мертвецу, глядя на бессмысленно сияюшие звезды — лица захлестывали волны. Было тяжело и противно находиться в таком положении вне времени и событий.

А события были не за горами, события были уже здесь, на берегу. Лучи фонариков сникли под внезапным напором прожекторов, жестяной мегафонный голос проорал пошлую фразу из советского кино:

— Бросить оружие! Руки за голову! Вы окружены!

Но буки любили другое кино — даже не пытаясь пригнуться, четверо бандитов открыли шквальный огонь по прожекторам. Зазвенело стекло, послышались крики и ругань, автоматные очереди — ничем не приглушенные: стреляла милиция. Или не милиция? Славе было все равно, они с Милой по шею в воде спешили вдоль берега, в сорону, прочь от перестрелки. Слава успел рассмотреть бандитов — кожаные куртки с клепками, прически-«ирокезы». Это не Бек, это кто-то еще. Вода мешала двигаться — как в кошмарном сне, когда хочешь убежать от ночной буки, а ноги не слушаются. Слава, правда, таких снов никогда не видел, зато все его знакомые — видели. Что ж, кому — во сне, а кому — наяву…

Выстрелы прекратились, на берегу кто-то копошился. Заурчали моторы, колеса примяли гальку. Тише, тише… Тишина. Пора сушиться.

Берег оказался совсем другим — вместо гальки перпендикулярно морю тянулись огромные камни. Есть, где затаиться в случае чего. Мила держалась за Славу и молчала. Даже не всхлипывала, только держалась, дрожала и молчала. Небо разделилось на три части — две темных и одну пыльно-сизую. Мощный луч — куда мощнее милицейских прожекторов, не говоря уже о бандитских фонариках, спустился на землю издалека, наверное — с той стороны неба.

— Не бойся, — вдруг проворчала Мила, — это каждую ночь бывает, пограничники освещают море. Чтобы враг не прошел…

— А я думал — это Бог.

Луч прополз по пустому пляжу, вернулся, еще раз пошарил: в его пустотелом свете казалось, что убитый Славой бандит пытается вылезти из воды и, совсем как живой, трепыхается на волнах прибоя. Слава попытался отцепить сведенные судорогой пальцы девочки:

— Я на холм поднимусь и все, — уговаривал он, — только проверю. Посмотрю, может Сашок живой… — но сам не верил своим словам, — я быстро, сейчас же вернусь.

Мила не отпускала.

— Ну, Милочка, лапочка… — он совершенно не представлял, что нужно говорить в подобных случаях, — у тебя ноги свело, — он попытался растереть ей лодыжки, ее трясло от холода, но судорога уже прошла, только кожа покрыта колючими мурашками. — Там сумка осталась, тебе переодеться надо…

— Все, я уже могу идти, — она еле встала, тяжело опираясь о его руку. Слава разжал ей пльцы, и она упала. Не оборачиваясь, Слава быстро пошел вдоль берега, чтобы отыскать путь наверх.

На холме никого не осталось. Слава распрямился и прислушался — все тихо. Сумку так и не нашел, пришлось спускаться. Мир и покой, волны плещут, как будто ничего и не было. Заметив впереди неподвижный красный глазок огонька, Слава замер, огонек неохотно по дуге опустился, вздрогнул и вернулся в прежнее положение. Слава приготовился к прыжку.

— Это я, — остановил его тихий милин голос, — Тут тебе новые брюки… И сумка наша. Пошли отсюда, потом переоденешься.

Смело шагнув вперед, Слава споткнулся обо что-то еще мягкое, но неприятно холодноватое.

— Осторожно, здесь труп, — попыталась предупредить Мила.

— Штаны ты с него сняла?

— Ага. Он на нашей сумке лежал. Наверное, в темноте его не заметили, там ямка такая. Я прямо на него свалилась. — они снова шагали в темноту. — Надо в поселок вернуться.

— Зачем?

— Здесь, наверное, все менты прочесывают. Ты совсем закоченел?

Преодолевая брезгливость, Слава натянул грязные штаны, еще сохранившие острый запах чужого человека. Мила протянула ему рубашку:

— Не трясись, это твоя, из стиральной машины. Помнишь? Ты меня за нее ругал. Пригодилась.

Вдалеке послышались голоса и шум мотора.

— Я только теперь врубилась, мы носились вокруг могилы Волошина. Над нудкой. Сейчас выйдем на шоссе и двинем к Кара-Дагу, всех запутаем. А здесь стремно крутиться… — Мила больше не дрожала и, казалось, знала, что говорит.

Сухое пыльное шоссе под мертвыми звездами само казалось мертвым. Дорога в ад, подумал Слава. Кара-Даг не столько виднелся, сколько чувствовался впереди — тяжелая черная туша, в шерсти которой можно было спрятаться, затеряться…

— Вши, — сказал Слава.

— У меня нет.

— Мы сами — вши. Или блохи.

— Не-а, мы — клопы. Нас давят, а мы — воняем.

— Дура ты, Мил, хоть и говоришь, что все понимаешь… Я все понимаю. Мы черти, на самом деле, черти! И идем на Лысую Гору, христианских детей там жрать будем!.. Черти!!!

— Тихо! — Мила дернула Славу за собой, подальше от шоссе, прямо в жесткие кусты. Зажала ему рот ладошкой. Слава не сопротивлялся, только всхлипывал:

— Черти!.. Черти!..

— Тихо, сука! — зашипела вдруг Мила так злобно и хрипло, что Слава замолчал — и услышал звук мотора. Машина прошла еще немного вперед, и остановилась где-то наверху. Дорога, наверное, уходила вверх — значит, здесь и есть конец поселка, пора сворачивать на Кара-Даг.

Хлопнула дверца, кто-то с тихими матюгами продрался сквозь кусты и шаги зашуршали вверх, как раз к Кара-Дагу. Вроде бы, два человека. Пограничники?

— Мил, это кто?

— Не знаю. Но нам — тоже туда.

— А я знаю. Это вурдалаки…

— Тихо ты!

Они выбрались из кустов на тропу, трупно-синюю под звездами. Низкие кривые деревца корчились со всех сторон — иногда на фоне неба мелькал страшный силуэт голого дерева, убитого молнией. Один раз среди звезд проплыл далеко вверху одинокий столб без проводов. И снова полная темнота, только тропа светится как бы изнутри и ведет все выше хитрыми петлями. Славе это показалось скучным:

— Что-то далеко до Лысой Горы. И костра не видно… А ну, как они по бокам спрятались и ща как…

— Не надо, Славик, мне страшно. Вдруг, правда, пограничники выскочат…

Слава не верил в мифических пограничников. Пограничники жили в телевизоре, и только в конце мая выползали оттуда толпой на свой нелепый праздник. Как-то Слава с Савватием забрели в Парк Горького на день пограничника, с ними еще была Анна, и три дурака в зеленых фуражках решили покуражиться… Слава даже вмешаться не успел: Савватий летал вокруг Анны, как самолетик на веревочке, только длинные ноги мелькали. Через несколько секунд брюки и ботинки Савватия были в крови — не в его крови, конечно. Пограничники лежали ничком, все трое, а их ядовито-зеленые фуражки закатились в три разных лужи — каждая в свою. Слава поэтому не верил в пограничников. А в призраков — пожалуйста, вот они: в черных балахонах, надвигаются со всех сторон. Под рваными краями балахонов суетится своя жизнь — та, что и не жизнь вовсе. Черти, саблезубые муравьи, зеленые камнееды, русалки и вурдалаки. Слава не только видел это все, он даже слышал шаги вурдалаков справа и слева. Два огромных вурдалака — два прозрачных силуэта — с обеих сторон. Правый вурдалак прыгнул, крепкие руки вцепились Славе в шею, он упал на колени. Вурдалак голосом Бека прорычал:

— Жора, девку не упусти.

Второй вурдалак мешком переваливался где-то рядом, из-под него жалобно пищала Мила. Слава замер. Холодные лапы крепко дежали за горло, вырваться невозможно. Лучше жить стоя, чем умереть на коленях… Или как там Левка говорил? Лучше быть богатым и здоровым…

— Скрутил, готово, — отозвался мешок, — не убежит. Пошли к папе. Я знал, Бек, я умный. Рыбачьи караси хиппиш с той стороны подняли, а детки сюда побегут. Не зря меня папа командовать назначил… Ох! Пошли.

— Погоди, Жора, погоди, — первый так сжал славино горло, что тьма стала слегка зеленой, — девченку отведем к Цеппелину, засранца я кончу здесь.

Хватка ослабла — теперь Славу держала за горло только одна рука, а другой рукой вурдалак что-то искал у себя то ли за пазухой, то ли в кармане. Жертвенный нож! — понял Слава, — а я и есть христианский младенец!

Кровь из ног, казалось, вся ушла в землю, даже пальцем пошевелить было невозможно. Мила глухо скулила — ей заткнули рот.

— Бек, обиды свои для ментов побереги, как понял? А если не понял, то как? Я командую, Цеппелин тебе сказал и мне сказал. Обиды твои — фуфло, и сам ты…

Хватка отпустила совсем, Слава упал лицом в жесткую пыль. Над головой что-то массивное пронеслось и резко затормозило совсем рядом. Послышался один удар — будто плеткой ударили по ковру, но ударили всего один раз. Так не бывает.

Жорин голос завизжал на длинной высокой ноте:

— Гад! Петух топтаный! Урюк! Сука… — и затих. Мешок упал, скулеж Милы вдруг перешел в визг, потом оборвался. Заскрипели ветки. А мешок лежал и не двигался, будто его убили… Так ведь убили же! На самом деле, Бек зарезал Жору жертвенным ножом!

Тут Слава понял, что нож был вовсе не жертвенный, а самый простой, и вурдалаки исчезли, ведь вурдалаки не умирают, а это всего лишь Бек хотел его убить за сломанные зубы. Кровь снова наполнила ноги — земля отдала ее моментально вместе с силой и зрением. Не так уж кругом и темно! Вот Бек, черный, но зубы блестят, и нож тоже, а Жора лежит, и Милы нет, сбежала. Справа дерево мертвое, крепкое, в человеческий рост, слева какая-то дрянь, колючки, наверное. Слава сгруппировался, перекатился на корточки и прыгнул к мертвому дереву. Вот две большие ветки — мертвец протянул ему руки помощи. Слава схватился за верхнюю ветку и, сложившись почти пополам, бросил тело спиной вперед между ветками. Бек ринулся следом и взвыл — напоролся лицом на острый сучек. Слава скатился под нижнюю ветку, уцепился за нее рукой, другой рукой уперся в землю и крутанул в воздухе ногами — получилось что-то типа упражнения на «коне», Слава баловался в школе легкой атлетикой и еще не забыл, как это делается. Удар пришелся Беку над самой лодыжкой, кроссовки — те самые, видимо, — опять предательски заскользили и Бек упал, стукнувшись лбом о нижнюю ветку.

Бежать? Догонит, а еще надо Милу найти. Так потеряемся в темноте. Слава снова сгруппировался — теперь толчок! Схватиться опять за верхнюю ветку, и еще выше, вот еще одна… Бек не успел распрямиться, Слава свалился на него сверху, прямо на голову, вдавив носом в сучья. Нельзя останавливаться, скорее на землю… Приземлившись, Слава еще раз, продолжая движение, съездил Беку по затылку обеими руками. Что-то хрустнуло… Ветка сломалась? Нет, ветка оказалась крепкая, а сломался, скорее всего, нос Бека. Теперь на тропе лежало два мешка — два фальшивых вурдалака. Один из них был мертвый, второй, Бек, стонал, но не двигался. А где Мила?

— Милка!

— Я тут была. Клево ты, как Джеки Чан, прямо…

В голубом свете прожектора капельки пота на милином лице казались бриллиантами. Или льдинками.

Прожектора?!

Мила уже орала:

— Погранцы! Шухер!

Она тащила Славу через колючки, то вниз, то, наоборот, вверх — как можно дальше от плотоядного луча. Луч был быстрее, он оказывался спереди, сзади, со всех сторон, иногда пролетал над головой в поисках добычи. Из далекого морского гула иногда выплескивались чьи-то сердитые голоса. Уклон под ногами становился все круче, Слава хотел свернуть в сторону, нырнуть в кусты — но темная стена сбоку оказалась вовсе не кустами. Она была сделана из камня. И под ногами тоже камень, и с другой стороны. Гул моря стал громче, голоса пограничников, наоборот, тише. Луч больше не шарил — наверное, он обнаружил жорин труп и решил удовлетвориться падалью.

Мила ползла впереди — то есть, сверху, как маленький сизый паучок, все выше. Слава упирался ногами в трещины, руки, не находя опоры, скользили по морщинистой скале. За растения нельзя хвататься, это Слава понял сразу, когда чуть не сорвался вниз. А хоть бы и сорвался… Внизу теперь тоже было небо, только без звезд. Небо, то, которое со звездами, опустилось совсем низко, а впереди морским звуком шумело еще одно небо.

Пора отдыхать. Скала оборвалась ровной площадкой с гротом, метра четыре квадратных, не больше. В гроте кто-то нагадил — Слава почуял этот запах и даже обрадовался: место не дикое, люди сюда уже лазили, значит утром можно будет спуститься.

Мила плюхнулась ничком у самого края, свесила голову в пропасть. Слава пристроился рядышком, тоже головой к пропасти, стараясь не попасть ногами в дерьмо. Вокруг были звезды, огромные, похожие не на светлячков, а на круглые лампы, как в метро.

— Мил, ты профи?

— Про что? — Мила вглядывалась в мутную темноту внизу, ее почему-то не интересовали звезды.

— Ты скалолаз?

— Нет, я вообще в первый раз лезла.

— Круто.

Слава перевернулся на спину. В нескольких метрах над ними твердо обозначилась вершина. Она не давала небу упасть. Мила заерзала, придвигаясь к Славе поближе.

— Это случайно. Я просто погранцов испугалась.

* * *

Шелестело равнодушное море, выплывал из туманного марева поселок — крошечные домики, яхта — белая сигара у причала, сварливые крики чаек. Хотелось закрыть глаза и уснуть, но это было немыслимо. Ноги почти не помещались на узеньком карнизе, правой рукой Слава держался за хлипкий куст, растущий прямо из скалы вперед, в сторону Турции. В левую руку вцепилась Мила. Уютная площадка с вонючим гротом дразнила в трех метрах слева. Вперед дороги не было: карниз кончался, с площадки Слава не разглядел, что карниз так скоро кончается. Но и назад дороги не было. Мила не желала двигаться, она деревянно замерла, уставившись без всякого выражения на огромное восходящее солнце. Цветом и гладкостью солнце напоминало свежеобгоревшую половинку задницы. Слава не мог так просто стоять, ему хотелось одновременно спать и куда-нибудь идти. На минуту зажмурившись, он вдруг решил, что падает, и заорал.

— Заткнись, погранцов накличешь.

Голос Милы был тихий и бесцветный, такой же, как и взгляд. И чего она пограничников боится? Наоборот!

— Так пусть нас погранцы снимут отсюда…

— Ты завел, ты и снимай.

— Им легче, у них должен быть вертолет.

— Мудак!!! — Наконец деревянная заслонка внутри Милы рухнула, девочка на миг отпустила славину руку, но тут же схватилась за нее снова.

— Мудак!!!

«… Як-як-як-як», — глумливо подхватили чайки.

— Вертолет тебе! Шестьсот баков за взлет, штука — за работу. Сам заплатишь, или братик твой?

— Я думал, они всех спасают, не только богатых.

— Всех и спасают, кто просит и кто не просит. И бабки со всех трясут. А нам эти погранцы вообще — как пальме яйца. Здесь же запретная зона. Они нас арестуют, будут выяснять — то, се, жуки-пуки… Тебе — ладно, а мне — нельзя. А ты, идиот, разорался, тряпка, ты, альпинист херов!..

Мила говорила все быстрее и все громче — Слава понял, что начинается вторая половина истерики. Дать пощечину — невозможно, даже гаркнуть на нее нельзя: дернется, упадет. Но Мила сама вдруг затихла. Слава вздохнул:

— Дура! Красота-то какая!

Он облокотился спиной о растрескавшуюся скалу и чуть расслабился. Мила больше не была деревянной и перестала кричать. Можно посмотреть на небо и на море. Можно понюхать ветер. Жалко только, что нельзя спать и нельзя никуда идти.

— Ты так орала, сейчас погранцы и прийдут.

Мила не ответила. Из-под ее ноги сорвался мелкий камешек и, отскакивая от уступов, устремился к воде. А может, и не к воде. Как он упал, слышно не было.

Мила сказала:

— Слав, что мне делать, чтоб не бояться, а?

— Закрой глаза.

Она попробовала и сейчас же еще сильнее вцепилась ногтями ему в руку:

— Так еще хуже.

Он заметил набрякшие мешки у нее под глазами.

— И вообще, я есть хочу.

Сумка болталась у Славы на шее, почему-то было жалко выкинуть — именно теперь, перед смертью. Слава осторожно, рискуя потерять равновесие, полез в сумку, достал узенькую банку без этикетки.

— Нож давай.

— Какой нож? — Мила удивилась.

— Ну, этот, с рисунком…

— Нет.

Медленно, как во сне, Слава отправил банку обратно.

— Не сломай только, — подумав, Мила отпустила славину руку и достала из внутреннего кармана куртки маленький нож. Странно, подумал Слава, вроде еле стоим, а тут — пируэты с ножом, и я еще сейчас буду банку вскрывать. Он был почему-то уверен, что вскроет банку и при этом не упадет с карниза. Может, карниз не такой уж и узкий?..

Вспоротая ножом банка приоткрыла неровную жестяную пасть, брызнул сок — рыбные фрикадельки. Мила аккуратно поставила банку на карниз. Слава вернул нож, Мила оглянулась, не зная, обо что вытереть лезвие. Неловкий поворот, кусок карниза поехал вниз, слабо прочпокали камни. Схватившись за нависающий сверху куст, Мила дернулась, и банка, переваливаясь в воздухе, полетела следом. Слава провожал ее взглядом, пока не услышал щелчок — банка упала на гальку. И снова тишина, только море и чайки, а слева — долина, карликовый лес, в котором по ночам охотятся вурдалаки, скалы и какой-то казарменного типа домик-замок. К замку вела серпантиновая игрушечная дорожка. «Наверное там Синяя Борода живет» — понял Слава.

Из замка вышел маленький человечек в военной форме, похожий на одичавшего лягушенка, и принялся разглядывать скалы в биноколь. Слава показал человечку язык, потом повернулся к Миле:

— Вот твои погранцы, сама дооралась.

Мила поглядела в сторону домика и опять одервенела — на пару секунд.

— Ты… Ты — гадкая сволочь!!! Сволочь!!!

— Да?

— Да! Да-да-да!!! — она резко вскочила и чуть не полетела вниз, Слава успел ее вовремя подхватить, но вдруг почувствовал сильную боль в плече. Капнула кровь. В свободной руке Мила держала нож.

— В эту игру могут играть и двое, — сдавив зубами ее ухо, он не сразу почувствовал, что рот наполнился солоноватой жижей. Мила обмякла.

— Ты мне ухо откусил, — она безучастно размазывала грязь по шее.

— Покажи. Да нет, только мочку слегка прихватило… Пройдет, — Слава потрогал порезанный бицепс. — Стерва ты. И дура.

— Спасибо.

Может, думал Слава, ангел прилетит и нас спасет? Где же этот вертолет гребаный за две штуки грина? Пускай две штуки, жизнь-то дороже… А если ангел прилетит — это, наверное, все. Это за нами, чтобы в рай забрать.

И ангел прилетел. Он был белый и треугольный, сзади у него рокотал моторчик, а в легкой гондоле сидели два человека. Дельтаплан — то есть, самолетик из дельтаплана, на нем катают всех желающих за двадцать баксов, можно и купонами платить по курсу.

— Эй! Помоги-и-ите!

Мила замахала руками, пару раз подпрыгнула, опять чуть не свалилась. Слава молча улыбался и тоже махал руками. Дельтаплан кругами подлетел поближе, совсем близко, стали даже видны заклепки на кожаных куртках пассажира и пилота, розовое солнце отразилось в черных очках и в черном ребристом боку автомата «узи». Пули сухо застучали над головой и справа, стрелок промахнулся. Дельтаплан разворачивался по красивой дуге, готовясь к следующему заходу. Слава не мог оторвать от него взгляда, он понял, что перед ним — настоящий ангел, но вовсе не тот, которого он ждал. Ангел смерти. Ангел летел теперь прямо на него, под крыльями мигали злые смертоносные огоньки. Теперь пули стучали чуть ниже карниза. Наконец, Слава услышал и звуки выстрелов — они по ритму не совпадали с миганием ангельских огоньков и доносились тоже не от дельтаплана, а откуда-то слева. Слава скосил глаза налево: Мила снова одервенела, а чуть дальше, на площадке, находился Бек. Привстав на одно колено, Бек вытянул обе руки вперед — в руках у него был пистолет — и неторопливо палил по дельтаплану. Еще Слава заметил, что нос Бека потерял благородную восточную форму и был теперь больше похож на негритянский — или на такой, какой бывает у сифилитиков. Впрочем, сифилитиков Слава никогда не встречал, он только слышал, что у них обычно куда-то проваливаются носы.

Дельтаплан подлетел почти вплотную к скале и вдруг нервно качнулся в сторону. Злобные огоньки погасли, пассажир скрючился в своем седле, «узи» выпал у него из рук и через несколько секунд бесшумно скрылся под водой. Бек выпрямился и спокойно посмотрел прямо в глаза Славе. Слава тоже был спокоен — только почему-то потерял слух… Нет, это просто грохот, невозможный, окутывающий все кругом небесный грохот.

Сверху, из-за вершины горы выкатился, разгоняя задумчивый утренний воздух, большой зеленый гроб. Вертолет! Лягушенок в казеном замке, видимо, решил, что пора зарабатывать свои баксы.

Вертолет сам чем-то напоминал гибрид гигантской жабы и авоськи с картошкой: из уродливых выпуклостей и шишек на его теле во все стороны торчали толстые стволы. Вертолет завис над морем, мордой к Кара-Дагу, вылупив на Славу слепые плоские глаза. Бек резко развернулся к вертолету, потом так же резко направил пистолет куда-то вниз. Слава увидел, что под вертолетом кружит дельтаплан. Вот дельтаплан ушел в сторону, поднялся выше по плавной спирали… Теперь было видно, что пассажир исчез, остался только пилот. Бек снова упал на одно колено и, не обращая внимания на вертолет, занялся дельтапланом. Выстрелов слышно не было — все съедал грохот вертолета. Внезапно Слава опять услышал выстрелы — но совсем другие: мощную ровную дробь, словно Бог на небе вздумал сыграть на барабанах. Снова заплясали огоньки — теперь уже на концах вертолетных стволов. Бек не шелохнулся, пули с оглушительным треском врезались в скалу у него над головой. Наверное, это была предупредительная очередь — Бек не внял предупреждению и продолжал целиться в дельтаплан, пытаясь достать пилота.

Но предупреждение оказалось слишком суровым: кусок скалы величиной с арбуз откололся от недалекой вершины и медленно, как показалось Славе, опустился прямо Беку на темечко. Бек упал, рука его свесилась за край пропасти, продолжая сжимать пистолет.

Дельтаплан маячил где-то позади вертолета. Вертолет стал медленно разворачиваться: лягушата решили устроить охоту на мух. Но дельтаплан быстро ушел вниз и вынырнул за спиной у лягушат, совсем близко от скалы. Слава чуть не попытался прыгнуть и ухватиться за шасси дельтаплана, но передумал — вовсе не от страха, а потому, что случайно увидел лицо пилота. Лицо было спокойное. Слишком спокойное, противоестественно спокойное. Дельтаплан взмыл к белесому утреннему небу и оказался прямо над вертолетом. Вертолет все еще глупо поворачивался в поисках ускользнувшей добычи. Пилот дельтаплана что-то достал из кармана куртки, поднес ко рту и сразу отдернул руку. Вынул чеку, понял Слава. Маленькая еле заметная точка упала на гладкий мелькающий диск винта… Слава почему-то вспомнил детскую сказку про серебряное блюдечко и наливное чблочко…

Вертолет взорвался сразу весь целиком — казалось, от него не осталось ни одной твердой детали, только рассыпчатый огонь. По лицу Славы ударила горячая волна воздуха, плотного, как ватная колотушка.

Рядом с огненным шаром мелькнуло отдельное слабое пламя — дельтаплан вспыхнул, словно мотылек, дорвавшийся, наконец, до свечки. Вспыхнул, сразу же погас, с предсмертным жужжанием понесся вниз по идеальной прямой и врезался в воду. Следом тяжело рухнули обломки вертолета.

И тишина, только чайки кричат. Долина все еще стыдливо прикрывается полупрозрачным туманом, солнце все еще не сбросило розовую кожицу. Раннее утро, отдыхающие дрыхнут.

Как же выбраться с этого карниза? Пограничники не помогли, ангел не помог…

— Эй, там! — донесся сверху слабый голос, — Вы чо залипли?! Ща эти набегут… — откуда-то сверху, из невообразимой вышины смотрела маленькая лохматая голова.

— Сашок, — не поверил глазам Слава.

— Давайте, вон по тропке. Тропку, что ль, не видите? Вот она, вверх, левее. Там говно будет, не вляпайтесь… — голова исчезла и через минуту была уже гораздо ближе. Слава увидел тропку, истоптанную множеством ног.

— Пошли, — закинув сумку на плечо, Слава поморщился, мышцы бешенно ныли. — Ну! — прикрикнул на растерявшуюся девочку, — Давай вперед! — подтолкнул ее к едва заметному проходу. Слава был рад, что не прийдется перешагивать через Бека.

Сразу за камнем дорожка пошла ровнее и не так круто, место оказалось часто посещаемым, поэтому ступать приходилось осторожно: не все успевали добежать до грота. Сашок, не дожидаясь, исчез среди кустов.

Утренние горы выглядели мирно, даже захотелось на миг просто лечь под деревьями, под барбарисом, и послать всех к чертовой матери. Слава вздохнул и остановился. «Должно подкрепление подойти, оцепление установят, — мысль была какая-то отрешенная, совсем абстрактная, как будто его и не касалась вовсе, — что там Сашок сказал?»

Снова перед глазами проплыл огненный цветок взорвавшегося вертолета. Слава не выдержал, сел на жесткую траву, привалился к тонкому стволу — не то дерево, не то куст такой. Эх, хорошо!.. За спиной послышались шаги.

— И шо там у них взорвалось!

— А хрен их разберет! У капитана что хошь взорвется, лишь бы нас погонять лишний раз…

— Володь, а правда, шо там на пляжу уси голые?

— Та голые, голые, и с вышки за полтинник в биноколь посмотреть дают…

— Ты видал?

— Ты шо, в ночное по берегу не ходил?

— Не…

— А!

Вот и подкрепление с оцеплением. Слава рассеянно проводил пограничников взглядом, устало вздохнув, снова поднялся, взвалив сумку. Ну сколько же можно! Невольно позавидовал тем парням, их простой и понятной жизни. Нужно было идти дальше. Спустившись к дороге, увидел сидевшую на обочине Милу и Сашка. Опять они курят!

— Ну? — Слава устало опустился рядом. Мила подняла голову, но ничего не сказала. — Не надоели еще приключения?

— Не, — радостно хмыкнул мальчишка, — Ка-а-ак он рванул! Ка-а-ак рванул, а?! Класс!!!

— Да? А как тебя на берегу-то не пришили?

— Ну, что я, дурак, что ли? — Сашок слегка обиделся, — Я ж сразу деру дал… Прям за вами. Они по своим стреляли. Жалко в лагере всех забрали, даже девчонок. Я в Рыбачье двину, или в Керчь, у меня там сестра.

— Ты куда пистолет-то дел? — осторожно подала голос Мила.

— А хрен его знает, — растерялся Сашок, — пока по горам бегал, потерял, — по лицу было видно, что врет. — Ребята там хорошие, и негр этот из Харькова. Чудной такой. Веселый. Ладно, — он встал и пожал Славе руку, — Пора в Рыбачье двигать. А то жара скоро.

Сашок развернулся и пошел по дороге куда-то вперед.

— Эй, — Мила дернулась следом, — нельзя же его вот так!

— А куда ему? С нами?

— Но мы же пока живы…

— Он прав, нужно куда-нибудь двигать. В Симферополь и домой!

— У меня нет дома. — Мила вызывающе поджала губы. — Возвращайся сам.

С сомнением он оглядел ее и себя:

— Знаешь, по-моемому, нам необходимо вымыться… Мы похожи на бомжей каких-то.

— Ну и что?

— Да нас любой миллиционер остановит!

Пожав плечами, она встала и подняла руку. Новенький «Москвич» на полной скорости просвистел мимо.

— Наверное, ты прав.

Но следующая машина неожиданно притормозила. На них глянули знакомые остекленевшие от пьянства глаза. Слава вспомнил ночной кемпинг, шумные поиски какой-то бутылки шампанского. Рядом с водителем сидел длинноволосый Витя. Третьего, на заднем сиденье, Слава не знал, но догадался, что он из той же компании: на широком мясистом лице застыла общая для всех трех мучительная тоска похмелья.

— Мы в Судак едем, авось там удастся что-нибудь взять. А то универмаг закрыт еще, нигде ничего нет. А нам лечиться надо.

— Мы тоже в Судак, — Мила с каким-то внутренним достоинством села на заднее сиденье, Слава втиснулся следом. Он едва успел захлопнуть за собой дверцу — машина рванула с места и понеслась по пустому узкому шоссе, то возносясь, то ныряя и все глубже зарываясь в желтоватые телеса гор. Моря видно не было, людей тоже. Водитель нервно вцепился в баранку — Слава боялся, что похмельная дрожь рук передастся рулю, но пока что машина шла ровно, только очень быстро..

Какое-то время ехали молча. Тягостное ожидание новых неприятностей сплотило рой разбросанных мыслей в один тугой и колючий комок, Слава ощущал его в своем горле и желудке одновременно.

— Что вчера-то было? — осторожно спросила Мила.

— Говорят, харьки день мести перенесли.

— Да не, «Беркут» буянил. Перепились, к нам полезли.

— А, так это они? — Витя глядел вперед, ему было трудно поворачивать голову.

— Ага, оружие, говорят, ищем.

— Там ихних шестерых кто-то в камышах отметелил. Злющие были, — Водитель довольно ухмыльнулся. — Парень какой-то с девушкой отдыхал…

— Это я отдыхал, — подал голос третий, — с Греткой. А до этого мы в гриле отдохнули.

— Весело отдохнули? — Мила решила поддержать беседу.

Третий со стоном потер бок:

— Ничего так. Бармен мне что-то сказал такое, я не помню… Да я и не знаю, что он сказал. Но тут Гретка, сучка, как заорет, мол, что ты моему парню сказал? И мне еще: Нурик, давай его, давай. Обычно бабы мужиков оттаскивают, а эта — наоборот.

Витя заинтересовался, даже головой дернул, пытаясь оглянуться.

— И чего?

— Пришлось воевать. Я через стойку прыгнул и бармену нож в жопу воткнул. У меня ножик маленький, туристический. Еще там кто-то сунулся, я обратно на стойку вскочил и ногами его… А тут два омоновца. Эти, «беркуты». Ну я их тоже…

— А потом они тебя нашли, значит.

— Они не меня искали, какого-то парня с девушкой. А нашли меня… Вот и решили, что я — тот самый, кто им нужен. А их человек десять было, прямо на микроавтобусе подъехали… Ох!.. — он снова потрогал свой бок.

— Мафию нашли! — Витя слабо хохотнул.

— Во-во, ящик армянского коньяка конфисковали…

— Это у кого?! — от неожиданности водитель выкрутил руль, машина чуть не налетела на бетонный столб.

— Да, ладно. Было, так уже нету.

— Вот суки.

Снова замолчали.

— Может лучше в Старый Крым махнем? — предложил Витя.

— Да ну его, в Судаке в разлив возьмем.

— А где девочка Марина и ее машина?

— В этакую рань?

— На, Марина, чашку, лей, Марина, бражку! Это только с трех, — вздохнул водитель.

— В Судаке тоже может не быть…

— Сейчас, может и в Судак не надо переться. Здесь посмотрим.

Справа вдруг открылась долина, похожая на воронку, вся в виноградниках. Белые домики-мазанки неловко скатились к центру воронки. Туда вела кособокая грунтовка. Водитель знал, куда едет — он притормозил прямо у зеленого досчатого ларька, вылез из машины и принялся методично барабанить кулаком в запертую дверь:

— Дядя Дима! Вставай, твою мать!.. Вот говно старое, — он повернулся к остальным, — спит. Вставай, сволочь!

Витя остался сидеть в машине, Нурик вылез и стоял рядом, осоловело промокая небольшую лысину.

— Кто это? — спросил Слава.

— Кто кто? — переспросил Витя.

— Ну, этот, который пошел?

— А, — покровительственно ухмыльнувшись, Витя представил друга, — великий русский писатель Тимофеев!

— А что он написал? — оживилась сразу Мила, ее глаза зажглись охотничьим азартом.

— Истинному Великому Писателю не обязательно что-то писать — он и так уже велик!!! — Витя тоже вылез из машины.

Странно-покореженный мир деревьев с белесой листвой, отражающей свет, мелкие холмы с пролысинами, как побитая молью шерсть, большие горы — хребет гигантского зверя. Вспомнилась картинка — мирный город на ките. Что, если кит нырнет?

Слава хотел было выйти навстречу этому зверю, когда рядом притормозил зеленый жигуль. В жигуле сидели головы — наверное, не одни лишь головы, но Слава видел только четыре одинаковых бритых головы. Голова за рулем что-то процедила. Нурик что-то ответил. Тогда цедить принялись одновременно все головы, Нурик снова что-то ответил.

— Ага, — Витя почесал свалявшиеся волосы, — свинья грязь найдет.

— Какая свинья? — не понял Слава.

— Нурик опять решил покуролесить.

Головы продолжали цедить, все громче и громче. Слава даже разобрал слово «сынок».

— Я вас на елде вертел, сосунки, — отчетливо ответил Нурик.

Головы одновременно дернулись, из правого окна, величаво помахивая, высунулась рука с большим черным пистолетом. Писатель Тимофеев как ни в чем не бывало продолжал барабанить в дверь и крыть дядю Диму, Витя стоял молча. Слава и Мила тоже решили промолчать. Нурик нагнулся к машине — Слава отметил брезгливое выражение его лица — и достал железный лом, бережно закутанный в чистую газету. Дальше Слава успел только запомнить, как самоуверенная рука, только что направленная под углом в небо, оказалась направленной под тем же углом вниз. В этом было что-то неестественное. Локоть просто не умел так гнуться. Постояв мгновенье в безмолвной тишине, зеленый жигуль резко рванул назад, развернулся юзом и помчался, ослепленный сияющим солнцем, по извивам уходящей вверх к горам грунтовки.

Писатель Тимофеев перестал барабанить.

— За ними?

— Ага.

Нурик спокойно заполз на свое место, Тимофеев плюхнулся за руль.

Бессмысленность происходящего не сразу дошла до славиного сознания, он смотрел на пролетающие мимо обрывы — где-то внизу, далеко-далеко, зеленое — деревья и кусты, посаженный ровными рядами виноград, серо-коричневое — земля. Все это несло тихую радость, как в детстве маленькие домики и семафорчики у игрушечнй железной дороги. Будто сбылась детская мечта, и летит он сейчас по пластмассовому кругу на месте вооборожаемого машиниста! Слава опомнился, только когда случайно увидел в узком зеркальце свою идиотскую улыбку.

Зеленый жигуль никак не мог от них оторваться, бритые головы испуганно оглядывались. Машины опасно подпрыгивали на ухабах, Слава чувствовал себя космонавтом в центрифуге. Мила сидела спокойно. Витя закурил. Грунтовка петляла, иногда сворачивая под острым углом — тогда машины шли юзом, поднимая плотные клубы белой пыли. Пыль забиралась в нос, хрустела на зубах. Кругом уже ничего не было видно, только какая-то мутная каша проносящегося мимо пространства и зеленый жигуль — все ближе и ближе. После очередного прыжка раздался тяжелый удар, у жигуля оказалась разбитой задняя фара.

— Догоняем, — констатировал Тимофеев.

Внезапно Нурик заорал фальцетом:

— Налево! Поворачивай!

Машина, не сбавляя хода, свернула на колею — пару секунд ехали на двух колесах. Жигуль, сопровождаемый белой пылью, исчез за поворотом. Колея резко уходила вниз, Тимофеев не сбавлял скорости — машину кидало во все стороны. Витя выплюнул окуроук в окно.

— Нурик, а зачем свернули-то?

— К татарам, за самогоном.

— К каким еще татарам? — озабоченно нахмурился Тимофеев.

— У меня здесь родственники живут.

— Нурик, ты что, татарин?

— Ну, да — Нуриджан, но я не крымский, мы — поволжские…

— Это как немцы, что ль?

— А родственники твои?

— Не, они, наверное, крымские… Там тетка замужем, сестра двоюродная и жена брата, и еще бабка. Родня, короче.

— А самогон-то хороший? — забеспокоился Витя.

— Проверим.

— Нормально, едем, — Тимофеев прибавил газу. Но тут закричала Мила:

— Тормози!

Машина остановилась так резко, что Слава чуть не выпал на переднее сидение, прямо к Вите на колени. Тимофеев обернулся и непонимающе уставился на Милу:

— Чего тормози?

Мила вдруг смутилась:

— Нам надо дальше ехать…

Витя пытался возразить, но Тимофеев развернул машину.

— В Судак?

— Да, а то здесь шумно как-то…

— Может им на автобусе лучше? — зевнул Нурик.

— До остановки и довезу. А потом — за самогоном.

Жестяная раскаленная коробка остановки не спасала от жары. Мила изучала полустертое расписание, долго, прищурясь, смотрела на солнце — и опять на расписание.

— По идее, через полчаса должен быть.

Она села на лавочку в тени, брезгливо скинув в пыльную грязь окурок.

— Поехали в Судак генуэзскую крепость смотреть?

— Откуда здесь генуэзская крепость?

— Скорее всего, ее построили генуэзцы.

— Генуэзцы — это где Генуя? — вспомнил Слава. Откуда здесь Генуя?..

— Генуя, Генуя, — раскрыв потрепанную книжицу, Мила принялась изучать черно-белые фотографии, — вот, видищь?

— Что это?

— Путеводитель какой-то, — отогнув картинку, она посмотрела на обложку, — в сумке нашла. Тут страницы слиплись, — Мила сковырнула какую-то темную корочку. — Карту кровью заляпали, сволочи. Короче, в Судак едем? Одно название чего стоит! А?!

Рассеянно Слава пожал плечами.

— Сначала надо разобраться с делами…

— Нет, сначала мы посмотрим крепость. Ты когда-нибудь видел настоящую генуэзскую крепость?!

— Нет.

— Ну вот, увидишь!

Спорить было бесполезно, да и не нужно — кругом совершенно непривычный, другой мир. Хорошо хоть все по-русски понимают. Дикость какая! И вроде «магазин» написано, а не тот, не московский со стеклянной витриной и цветными щедрыми этикетками: доски, крашенные синим, прземистое все, пыльное. Сельпо, как в глубоком подмосковье… Слава не любил глубокое подмосковье, отсутствие асфальта на грязных улицах — не поймешь, то ли тропа, то ли дорога. Лес любил, а этот переходный ландшафт просто ненавидел: или дикий лес, или прямой асфальт, третьего быть не могло… Странные сетчатые заборы, странные люди, помятые и сытно-довольные, тетки в халатах и шлепанцах, идущие в магазин, козы, перед остановкой щиплющие траву свинцового цвета. Мимо проскрипел велосепедист лет шестидесяти в ватнике на голое тело и помятой кепке, ему навстречу прошла девушка — слишком вылизанная, прямая и стройная, рассекает мощной грудью жаркое пыльное марево в квадратной, слишком чистой белой кофточке с длинным рукавом. Слишком городская… В Москве так тщательно не одеваются.

— Ну, ты чего на солнце тут, — подвинулсь Мила, — Садись! Башку напечет. Чего на людей вылупился, как китайский агент? Никогда в Крыму не был?

— Был. В санатории.

— В каком?

— Не знаю, лет в шесть. В Евпатории.

— Ну и как?

— Так… розы, море, песок.

Слава был ошеломлен, он помнил совсем другое: обилие зелени, мягкий песок под ступнями влажно пружинил и набивался в плавки, поэтому он их всегда снимал, а над ним все смеялись и воспиттельница ругалась. В конце-концов он просто закопал плавки поглубже в песок под водой, но его заставили купаться в трусиках. Приходилось плакать ночами тихо-тихо, чтоб никто не узнал.

— Да ты совсем раскис!

В ответ Слава только посмотрел на милины ввалившиеся глаза.

— Может, позавтракаем?

— Не, не хочу…

Над урной, полной обьедков и непонятных бумаг, важно суетились мухи.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Слушай, Милка я устал, — отодвинув тарелку, Слава готов был просто развалиться по кусочкам, так болело все тело.

— Хэш хочешь? — потягивая из стканчика пепси-колу, она смешно стягивала трубочкой слишком толстые губы.

— Вообще-то я наелся. А что это? — опять она над ним смеется.

— Боль снимет. Гашиш. — Она еще отпила, — ну не смотри ты на меня так! Я же тебе не дозу предлагаю, как лекарство…

— А ты что, уже приняла? — он подозрительно принюхался.

— Нет. Мне больше нельзя. Только колу, — Мила немного подумала, вслушиваясь в свой бурчащий живот, — и пиво. Все. А ты знаещь, я в сумке очки черные нашла. На, примерь.

Вздрогнув, Слава пролил пузырящуюся жидкость:

— Это еще зачем?

— У тебя фингал под глазом. Неприлично.

Неловко поерзав по непривычной щитине, проверил. Действительно болит. Подозрительно оглядев отливающие радужным стекла и черную пластмассу, надел на нос — неудобно.

— Ну ты, фраер!!! Тебе идет — крутой мэн!

Мила завертела головой, оглядывая маленькое длинное кафе с зеркальным потолком. За стойками, прикрытые бутылками, тоже сверкали зеркала.

— Вон, у кассы можно посмотреть!

Она потянула Славу туда. Готовая в любой момент нажать красную кнопку тревоги, пухленькая молодая кассирша, лет восемнадцати, испуганно схватилась за открытые ящички. Сквозь пестрый провал стекла на Славу смотрел отвратительный «джентельмен удачи» из телешоу невысокого калибра: брюки с разводами цвета хаки, белесая щетина, черные глазницы очков, жестко-ироничная ухмылка. «М-да, осталось только кассу ограбить.»

Улыбка стала жалобной.

— Да ну тебя! — Слава махнул рукой и заметил, как расслабилась кассирша, — зачем ты из меня монстра делаешь?

Вернувшись за столик, он стал бережно допивать колу, но очки не снял.

— Мне побриться надо.

— Зачем? Так лучше, отпусти бороду. Тебе пойдет!

— Как и бриджи! — он вспомнил свои несчастные брюки.

— Ну, — смутилась Мила, — В следующий раз сам зашивай!

В зале народу было не много — хорошо, спокойно. Две девочки лет пяти или семи в светлых платицах, с бантиками, ели мороженное из широких пластмассовых мисочек на ножках. Сидящая рядом пожилая женщина ласково улыбалась, наверное бабушка. Четыре девушки жеманно терлись в уголочке поближе к двери. Интеллигентного вида парень в тонких очках с шикарной брюнеткой. Два человека среднего возраста, у каждого дипломат. Откуда? За соседним столиком, через один от них, странная веселая группа парней лет двадцати в черной коже — жилет, ремень, брюки тоже черные, улыбаются, трезвые, иногда смотрят на девушек, не задирают, кокетничают с барменшами, те отпускают им пиво бесплатно…

Мирно жужжат вентиляторы на страже двух миров, верх-низ. Где настоящий — не поймешь. В зеркалах на потолке мир существовал вверх тормашками совершенно естественно: плавали макушки чьих-то голов над белыми блинами столиков… К столику веселых парней приплыла еще одна копна светлых волос. Сильная рука положила что-то на белую поверхность, рядом с темной пивной бутылкой. Слава опустил глаза, даже в голове закружилось — ни вентиляторов, ни квадратиков, делящих общую зеркальную поверхность потолка на сегменты. Наверное, в таких сегментах видят мир все насекомые?

С трудом Слава отыскал в зале заинтересовавшую его группу, разговор там шел уже на повышенных тонах. Испуганно переглядывались девушки-барменши.

— Мы так не договаривались! — тихо рычал верзила в пуленепробиваемом зеленом жилете. Он был похож на рассерженного медведя-шатуна или викинга-берсерка..

Один из парней, бледноватый, со слегка вытянутым лицом, успокаивюще похлопал «викинга» по плечу и подвинул ему жестяную банку с пивом. Остальные, не переставая улыбаться, свободно развалились на тонких плетеных стульчиках. Казалось, они подсмеиваються над гигантом, уверенные в полной своей безопасности.

— Пойдем отсюда, — Славе почему-то стало душно.

— Подожди, давай посмотрим, — откинувшись, как в партере театра, Мила с садистским наслаждением ожидала финала: сейчас Отелло всех задушит и себя убьет. Или нет? В стеклянных дверях показалась тоненькая девушка, вся какая-то растерянно-растрепанная, испуганно поискала глазами и остановилась на шумящем человеке. Вскочив, тот неловко опрокинул вскрытую жестянку, и пиво пролилось на парня с бледным лицом. Кассирша была готова то ли упасть в обморок, то ли опрометью выскочить из-за кассы и броситься вон.

— Ну, козлы! — взревел обиженный «викинг», — ну, сейчас побазарим!

Его рука запуталась внутри бронежелета. Молодые люди нехотя вскочили, не прекращая улыбаться. Дети смотрели на эту сцену с немым восторгом, бабушка торопливо пыталась засунуть в пляжную сумку панамки и шоколадки. Трясущиеся руки не слушались и все попадало на пол. Нагнувшись, она стала их собирать, выставив над столом мягкие полукружия обширной задницы. Большой человек толкнул одного в кожаной куртке, и тот, упав на столик, сдвинул стулья и задел ногой пожилую женщину. Та завизжала, девочки прыснули. Бабушка оказалась запертой в своем неудобном положении столом и кучей стульев. Интеллигентного вида молодой человек поднялся, чтобы ей помочь, возмущенно хлопая губами, но спутница, уцепившись за его руку, потащила к выходу. Туда же направились солидные люди с дипломатами. Им всем необходимо было обогнуть бушующего великана и молодых людей, испуганные девушки, сидевшие почти у дверей, попытались сделать то же самое, но с другой стороны — по стеночке.

В это время «викингу» наконец удалось высунуть руку из-зи пазухи. В ней оказался зажат блестяший черный пистолет. На минуту все замерли. Первой опомнившись, опрометью кинулась вон взлохмаченная девушка, которая до того неотрывно смотрела на великана. За ней успели выскочить два джентельмена с дипломатами.

— Побазарим, козлы! — ревел гигант, размахивая под носом у молодых людей дулом, — Вы у меня…! — ничего особо неприличного он не произносил, что в создавшейся ситуации казалось противоестественным. Молодые люди навалились на него со всех сторон, пытаясь отобрать оружие и скрутить ему руки, но тот оставался непоколебим, как гора, лишь сквозь мирный гул вентилятора доносилось его мощное сопение.

— Пойдем-ка!!! — полностью осознав опасность происходящего, Слава не хотел оказаться втянутым в еще какое-либо дурацкое мироприятие.

— Нет! Подожди! Давай посмотрим чем дело кончиться!

Темно-синие глаза горели радостным возбуждением — вот-вот молнии выскочат.

— Смотри, они похожи на меленьких паучков, облепивших большую навозную муху!

В милиных словах была доля истины, Слава тоже не смог сдержать улыбку: млодые люди вшестером повисли на гиганте, трое попытались вывернуть руку с пистолетом, их ноги оторвались от пола, жалобно болтались узкие носки дорогих фасонных туфель. Раздался слабый хлопок, пытающийся проскочить к дверям мимо драки интеллигентный человек резко закашлялся, зажав лицо ладонью, оставил свою спутницу и, бросившись напролом, ударился о раскрытую дверь. С длинного носа слетели очки, он попытался их подхватить, но на него налетели четыре девушки с зажмуренными глазами. По центру помещения поплыли клубы капелек тумана. В дверях возникла давка, барменши прижались к зеркальным полкам с бутылками, готовые нырнуть в подсобку, за кассой никого не было видно.

— Закрой глаза и не дыши! — высматривая возможные пути к отступлению, Слава собрался перекинуть девочку через стойку к барменшам.

— Сам не дыши! Цирк-то какой! Этому фраеру, небось, самопал скинули.

Мила втянула поглубже воздух.

— Знаешь этот анекдот про наркомана в газовой камере? А тут и кумара-то нет!

С трудом Слава сообразил, что если бы газ был «серьезный», то все давно должны были бы лежать под столиками и дрыгать лапками. Мелкие капли оседали на пол уже через метр вокруг гиганта, но возле самой двери. Девочки во-всю смеялись, бабушка с трудом вылезла, красная и потная, от ласковой ухмылочки не осталось и следа. Пожалуй, она оказалась сейчас самой социально-опасной: трое висевших на гиганте так и висели, уткнув лица в бронежилет, двое других пытались сокрушить «викинга» — один с зажмуренными глазами бил «мавашу», тонущую в его толстых икрах, другой кулаком пытался попасть по заросшему светлой ухоженной бородой лицу. Из закрытых глаз противников лились слабые слезы…

Мила и девочки радостно хихикали. Слава заметил еще одного посетителя наслаждавшегося происшествием. Тот одиноко сидел в самом темном и дальнем углу и казался чем-то знакомым, похожим на навозного жука-скарабея…

— Хватит. Пошли.

Слава поднялся. Воздух был чист, слабые волны, разгоняемые вентиляторами, приносили лишь легкий едкий привкус.

— Любишь ты все это…

— Да ладно, не ругайся. Весело же было!

Мила послушно пошла следом. Чуть не подскользнувшись на раздавленных кем-то очках интеллигентного молодого человека, она невольно упала на грудь бледнолицему в черной коже.

— Ах, простите!

Впившись в нее глазами, тот так и замер, как будто увидел привидение.

Столпившиеся на улице посетители рассерженно отфыркивались, как стая облитых водой мартовских кошек. Кому-то необходимо было вернуться за брошенными в спешке вещами. Пытаясь сохранить достоинство, бабушка потащила внучек куда-то вдоль улицы по узкому тротуару, Слава весело проводил взглядом ее жирные ягодицы, переливающиеся под тугим летним платьем в выпирающем рельефе плотных трусов. На улицу вышли и заплаканные молодые люди с успокоившимся великаном в бронежилете, и барменши с кассиршей. Слава попытался разглядеть знакомого посетителя, но того среди публики не оказалось. Из-за ближайшего поворота один из ребят тащил упиравшуюся растрепанную девушку — тихонько цокали высокие каблучки, изредка застревая в щелях мостовой. Когда она попыталась остановиться, чтобы выдернуть руку, нога подвернулась и тонкий штырь, отломавшись от босоножки, намертво застрял в неровном асфальте. По смуглым щекам потекли, размывая тушь, слезы.

— Эй-ей-ей!!! — уцепилась Мила за напрягшийся славин бицепс, — Ты не лезь, они сами разберуться! Нам идти пора.

Но его остановило виновато-беспомощное выражение ее глаз, там было что-то еще. Может, он уловил тот тоскливый московский страх? Точнее, ужас перед этими ласково улыбающимися бледными парнями. На руке одного он увидел темное пятно рисунка, но не успел рассмотреть. Понуро опустив голову, великан послушно выслушивал главного бледнолицего, к нему подвели девушку и оставили в покое.

Наконец противники пожали друг другу руки, великан побагровел, готовый кинуться в новую драку, но девушка, что-то тихонько ему принялась обьяснять, и они ушли. Как-то беззащитно прихрамывая на поломанной туфельке, девушка стала похожа на маркитантку разбитого войска: «пулями пробито днище котелка…». Им навстречу шел высокий человек в соломенном самбреро ялтинрского производства и неестественно пестрой от красных цветов рубашке, завязанной мощным узлом на мускулистом черном животе. Негр. Проводив пару настойчиво-любопытным взглядом, негр подошел к кафе, снял шляпу — кажется, этого человека Слава недавно видел на нудистском пляжу. И Сашок что-то болтал про негра из Харькова… Мягко улыбнувшись, тот прошел внутрь мимо вежливо расступившейся группы молодых людей.

— Идем? — почему-то Мила была рассержена.

— Ты чем недовольна?

— Ненавижу негров!

— Че-го?! — слегка опешил Слава.

— Я не виновата, что у меня предки такие! Я не негритянка!!!

Некоторые прохожие удивленно глядели им вслед.

— Да брось ты! — совсем растерлся Слава, — подумаешь, предки. Какая разница!

Они шли по прямым улицам, пока не попали на пляж, забитый людьми под завязку.

— А какое он имел право так мне улыбаться? И этот хмырь, с лошадиной мордой, вылупился!!! Чего они на меня все так смотрят!!! — потихоньку Мила переходила на визг.

— Потому что ты красивая, — сходу придумал Слава.

— Да? — слова сработали безотказно, она сразу успокоилась и про все забыла, — Смотри, справа, там!

— Что?

— Ну крепость же! Пойдем, нам наверх!!

Узкая лента асфальта вилась в лабиринте одноэтажных домиков, облепленных кустами каких-то цветов. Этот лабиринт очаровывал — казалось, дома растут вместе с травой из набирающей силу горы.

Вот и грязно-бурые шишковатые башни, сомкнутые, как челюсти. Рядом толпятся немногочисленные туристы.

— Ну, ты это рвалась увидеть?

— Нет. Не знаю. — забравшись в неверную тень, Мила топталась на месте, — может, экскурсовода подождем?

— Ну подожди-подожди!

— Не злись. Хочешь яблочко?

— Тоже из сумки?!

— Нет. Купила.

— А на какие даньги?!

— На твои, — опять эта дурацкая слеза на ресницах.

Пристроившись к небольшой экскурсии, они выслушали занимательную повесть про славную историю города Судака и его крепости. Невольно Слава проникся искренним сочувствием к «последнему оплоту Европы в Азии», так и повеяло галерами, плащами, мечами, чумой, пришедшей с переброшенными через стену осажденной крепости вонючими трупами… Даже усталость и ломота куда-то делись. Залезли на стену: полет птиц, безбрежное море, куда давным давно уплыли генуэзцы, и не вернутся, останется только эта выжженная солнцем и потоптанная туристами каменная плешь. От таких мыслей стало грустно. Толстые стены стояли прочно, сохраняя столетние тайны, приятное тепло камней согревало кожу — в их щербинках чудилась своя жизнь. У какой-то квадратной ямы, возле одной из дальних башен, копошились люди. На них изредка глазели турсты, не обращавшие внимания на веревочку заграждения с белыми лоскутами.

— Кто это? — спросил Слава полного господина в кепке, внимательно разглядывая переливающиеся кусочки стекла.

— А, — тот презрительно пожал плечами и отошел, — археологи.

Сложенные небрежными кучками кусочки иногда попадались кому-нибудь под ноги из копавших, вызывая ленивые перепалки. Слава решил, что лучше отойти в сторону и не мешать.

— Ух ты!!! — призывно замахала руками Мила, — Смотри, что здесь есть!

Крутая узенькая тропка по камням — спуск почти к морю или куда-нибудь еще. Слава равнодушно пожал плечами, но девочка уже вприпрыжку неслась вниз. Навстречу поднималась пожилая семейная пара.

— Там спуск есть? — поинтересовался Слава.

— Нет, ступени обвалились, — задержался мужчина, -но очень красивый вид…

Завороженно глядя на бьющееся о камни море, Мила шептала какие-то стихи. По склону соседней горы мирно прогуливались четыре козы, таких прежде Слава не видел: шоколадно-коричневые, с темными оборками полосок.

— Правда здорово? — не заметив подошедшей девочки, Слава слегка вздрогнул.

— Вечер скоро, — она почему-то поежилась. Обняв ее за плечи, он уловил приторный запах ее волос. Опять наркотики? Но промолчал.

— Пойдем обратно?

Наверху их уже ждали: лошадиная морда глвного бледнолицего торчала из-за стены, следом показались остальные, они все так же мило улыбались. Поднявшись еще вверх, они обнаружили, что проход закрыт этой странной компанией. Вперед вышли двое, и, когда внезапно в воздухе свернули ножи, Слава понял, что за стеной их нито не увидит и помощи ждать неоткуда. А самое неприятное — что все противники сверху. Если набросятся толпой, то скрутят в два счета. Слава понял, что надо заставить их нападать по очереди. Под ногами скрипели острые камушки. Хорошо бы несколько таких иметь в руках, но так, чтобы никто не заметил.

Слава сделал испуганное лицо и визгливо крикнул Миле:

— Милочка, это хулиганы! У них ножи! Что делать?!

Кажется, Мила все поняла, а эти — поверили. Мила отодвинулась в сторону, двое бандитов продолжали спускаться, остальные решили подождать. Слава снова бросил на бандитов затравленный взгляд, выругался фальцетом и споткнулся… Есть! По два увесистых угловатых камня в каждой руке. Пока бандиты ничего не заподозрили, Слава метнул один камень в того бандита, который был дальше.

У брата на даче Слава броском с двух рук сбивал сразу две бутылки, причем швырял через весь двор. А двор там не маленький, в длину метров пятнадцать. Но здесь кидать приходилось вверх, да еще по движущейся мишени. Камень просвистел рядом с головой бандита. Бандит не понял, какой опасности только что избежал, и его добродушная улыбка стала еще шире. Но Славе было достаточно одного броска, чтобы приноровиться к новым условиям: второй камень угодил бандиту в глаз. Послышался оглушительный вопль, брызнула кровь. Передний бандит, как и расчитывал Слава, оглянулся, и тут же получил камень в затылок. Кажется, хрустнула кость, хотя на такую удачу Слава не надеялся. Бандит упал со стоном, подкатился к самым ногам Славы и остался неподвижно лежать. Слава вырвал нож из его руки — длинную финку, рукоятка обмотана проволокой и оканчивается тяжелым стальным набалдашником в форме орлиной головы. Кинуть нож Миле? Она, вроде, неплохо умеет… Нет. Во-первых, у нее есть свой, а во-вторых, тогда бандиты обратят на нее внимание, нападут. Прийдется самому. Но сам Слава не умел обращаться с ножом, поэтому просто зашвырнул финку подальше за спину.

Четверо наступали сверху, двое остались у ворот. Слава на всякий случай метнул камень в крайнего, но тот ожидал броска и легко уклонился. Слава и не надеялся, что удастся повторить этот трюк. Он побежал вдоль обрыва, прочь от Милы. Бандиты тоже побежали, но теперь получилось, что они бегут не шеренгой, а гуськом. И главное, двигаясь под гору, они в пылу преследования смогли хорошенько разогнаться. Ближайший прыгнул на Славу, выставив ногу в высоком ботинке. На мгновение Славу ослепил солнечный блик, отразившийся от полукруглой металлической подковы на черной подошве. Но это уже не могло ничему помешать. Слава резко присел, выставив руки, поймал бандита за ботинок, перекатился на спину и со всей силы толкнул вверх обеими ногами. Черное кожаное тело пролетело над краем обрыва, Слава слышал, как оно где-то далеко ударилось о камни. Наверное, бандит разбился, но Слава не стал проверять. Кувыркнувшись через голову, он оказался на четвереньках и быстро пополз вверх. Трое бандитов сделали еще несколько шагов по инерции, один остановился на краю и заглянул вниз. Слава схватил с земли камень и метнул — камень был слишком тяжелый, поэтому Слава промазал по голове и попал бандиту в плечо. Но этого оказалось достаточно: взмахнув руками, бандит не удержал равновесия и с пронзительным криком полетел вслед за своим товарищем.

Теперь противников оставалось четверо — двое внизу и двое у ворот. И еще двое лежали. Одного, с камнем, торчащим из левой глазницы, Слава вырубил хорошо, может быть, даже полностью, но второй слабо шевелился. Действительно, было бы слишком большой удачей перешибить человеку позвоночник одним броском камня с десяти шагов. Мила подошла к нему, заботливо склонилась. Двое от ворот начали спускаться. Бандиты, все так же мило улыбаясь, сосредоточились вокруг Славы и не заметили, как девочка быстро достала маленький нож и всадила его по самую рукоятку в шею под подбородком, резко выдернула, а затем пнула тело ногой. Еще извивающееся тело полетело вниз, глухо шмякая по камням, почти не слышно в шуме прибоя. Один из спускавшихся оглянулся, побледнел. Направился к Миле.

Дура, подумал Слава, вот дура! Хотя… Мила сделала быстрое движение, на солнце блестнула летящая сталь. Бандит повалился, ухватившись за живот, из которого торчала пестрая рукоятка милиного ножа.

Теперь оставалось трое. Они больше не улыбались. Иногда нервно оглядывались в сторону Милы — но девочка сидела неподвижно возле трупа. Жалко, склон крутой, невозможно сделать подсечку. И если прыгнуть на одного, оставив другого сбоку, то третий обязательно окажется за спиной. И тогда конец. Вот если кто-то из них начнет… Тоже тяжело.

Но бандиты совершили ошибку: они начали вместе. Верхний метнулся к Славе, выводя по дуге руку с ножом. Бандит, стоявший справа, тоже занес нож для удара. И это, на самом деле, была удача. Слава схватил первого за руку и дернул его, выставляя перед собой щитом. Все произошло очень быстро, второй бандит не успел сориентироваться и всадил нож в собственного товарища. Еще долю секунды он стоял, удивленно пялясь на свою жертву — но этой доли секунды Славе хватило, чтобы оказаться у него за спиной и сделать боковой удар ногой. Всю силу вложил Слава в этот удар, силу, многократно увеличенную страхом за себя и за Милу. Теперь он отчетливо слышал, как хрустнули кости. «Савватий не поверит!» — на мгновение пронеслось в голове.

Два тела тихо осели на землю. А где третий?

И тут Слава услыхал, как тоненьким голоском, всхлипывая, матерится Мила. Последний бандит заломил ей руку за спину, а другой рукой приставил конец ножа к сонной артерии девочки.

— Эй!.. — Слава поднял с земли подходящий камень.

— Мочи попей! — передразнил бандит и пригнулся так, что его голова надежно спряталась за головой Милы. Видимо, бандит умел профессионально заламывать руки: Мила не могла дернуться, только всхлипывала и ругалась.

— Эй… — нерешительно повторил Слава.

— Разэйкался, — ответил бандит, — вали отсюда, парень. Девченку я забираю, а ты вали. Тебя никто пальцем не тронет. Гарантирую.

— А где гарантии? — спросил Слава, чтобы протянуть время.

— Кругом валяются.

Мила пару раз возмушенно открыла рот, потом вдруг успокоилась. Улыбнулась. Находясь у нее за спиной, бандит не мог видеть этих изменений в выражении милиного лица, но Слава все видел и напрягся. Приготовился. Мила подмигнула ему. И вдруг резко наклонила голову.

Камень Славы попал бандиту в лоб. Мила вырвалась из рук, одетых в черную кожу, отпрыгнула подальше — но можно было уже не беспокоиться: бандит лежал без сознания.

— Ну, что? — тяжело привалившись к камню, Слава все никак не мог поверить, что, кажется, все кончено. Обошлось.

Присев рядом на корточки, Мила обхватила голову руками и что-то невнятно пробормотала.

— Говори громче.

— Подожди. — подняв голову, она сосредоточенно глядела перед собой.

— Чего? Милицию?

— Давай разберемся: они нас в кафе засекли, они не местные…

— Уходить нам надо… — нехотя оторвавшись от уютной скалы, Слава пошел искать сумку. Скинул в воду еще два тела, один был живой, Слава знал, что сломал ему позвоночник. Он стал убийцей… В это не верилось, он ведь только защищался, но хотелось помыть руки, встать самому под струю прохладной воды — пальцы все еще держали какой-то липкий аромат. Запах смерти?

Вернувшись, он нашел Милу сидящей над одним из живых парней. Весь бледный от потери крови, тот вызывающе улыбался и щурил чуть раскосые глаза, одной рукой зажимал рану на животе. Мила вытирала свой нож пучком серой сухой травы.

— Одним ударом живот вспарывают и человека, пока живой, его же кишками давят…

Слава уловил обрывок разговора и неприятно передернулся.

— Не хочет он в больницу.

Лениво облокотившись о камни, Мила цедила сигарету.

— И доктор ему не нужен… Ты жить-то хочешь?

Улыбнувшись, парень откинул назад голову и еще сильнее побледнел, справляясь с болью. Через минуту Славе стало ясно, что он умер.

— Идем, — отряхнув штаны, Мила направилась к валунам, — Ты того контузил вроде?

— А этого в воду?

— Ай, оставь.

— Найдут.

— Тех тоже найдут.

Слава даже поежился: восемь трупов, из них шестеро на нем! Впереди замаячила тюремная решетка, тут и брат не спасет…

— А эти, кто они? Ты узнала?

Бритый почти под «ноль» парень с крепким затылком еще не пришел в себя.

— Свяжи его, — попросила девочка.

— Зачем? — стягивая жилистые запястья, Слава снова увидел знакомую татуировку. — Смотри.

— Вижу, — проверив крепость ремня, она склонилась над бандитом и резко нажала, почти ударила в точку у основания носа. Из ноздрей полилась темная кровь, парень шумно задышал.

— Смотри-ка, получилось! Потащили.

— Куда?

— Тяни, давай.

Смело ухватив связанного бандита за ноги, она чуть сдвинула его с места.

— Там щель есть, нам поговорить с ним надо…

Взвалив пленника на плечи, шатаясь больше от усталости, Слава побрел за Милой куда-то вниз, где отполированная подошвами за многие столетия тропа обрывалась. Легко перепорхнув по валунам, девочка прыгнула прямо в море, Слава едва сдержал невольный крик. Бросить тело он побоялся, внизу только бешенная вода. Слава осторожно перегнулся и увидел Милу, сталкивающую в море вместе с камнем еще одного в черной коже.

— Давай сюда!

На мгновение Слава даже оторопел от такой наглости: прыгать на два метра вниз с сумкой и восьмюдесятью киллограммами живого мяса за плечами, на карниз в один метр! Она рехнулась! Но девочка поднялась по боковому проходу.

— Ну, что? Там дыра есть. За ней дверь железная. Давай, пока светло…

Сбросив наконец с себя надоевшую тяжесть, Слава понял, что действительно уже вечер. Солннце, розовое и жирное, готовилось опустить лоснящиеся бока в сероватую морскую жижу. Мила сбрасывала тела. Первое, второе, третье тело пронеслись мимо Славы вперемежку с камнями. Следом сорвался огромный валун. Мила испуганно вскрикнула. Задев пару раз по краю скалы, валун шандарахнул совсем рядом со Славой и, подпрыгнув, улетел в воду.

Там, где ударился валун, от скалы отвалился крупный плоский кусок, оголив ржавую покрытую сумрачной зеленой краской дверь. Дверь жалобно скрипнула и вновь застыла на покореженных петлях. Следом за трупами и камнями вниз спрыгнула Мила. Увидев ее, последний бандит окончательно пришел в себя и заворочался, пытаясь разорвать ремень.

— Все, туристов выгнали. Ворота закрыли. Ух ты, -Мила поворошила ногой золу, — пожрать бы!

— Ты всех вниз покидала?

— Ага, этот гад из Ферганы…

Глянув на оставшегося бандита, Мила резво оборвала себя и прищурилась.

— Обыскать надо.

Извиваясь как червяк, парень перекатывался по всей площадке, стараясь уйти от ее рук, пока Слава не дал ему под дых.

— Во!!!

Мила держала в руке нож, две ампулы и одноразовый шприц в целлофановом пакетике.

— Теперь ты сам все скажешь?

В ответ бандит только попытался улыбнуться, но не смог и сплюнул на землю кровавый сгусток.

— Ух, вот это да! — забыв про пленника, Мила остановилась возле зеленой двери.

— Мальчик-с-пальчик в гостях у людоеда: людоеда людоед приглашает на обед… Как ты думаешь, это тоже генуэзцы? — она хитро посмотрела прямо Славе в глаза.

— Нет, конечно.

Слава никак не мог оторваться от странной татуировки. Кто-то рассказывал про зонные метки, но это наверняка не то, слишкои красиво — рыбка, казалось, плыла в стайке, которую почему-то не видно, по барьерному рифу из кожи, мускулов и волос, улыбаясь, будто песенку напевала.

— Славка…! — глухо позвало из-за двери, — И-и-иди сюда!

В недоумении остановившись перед стальной крепкой преградой, Слава заметил сложный кодовый замок, который как будто недавно закрыли, выдавив красивую надпись готическими буквами на немецком языке. Узнавалась загогулина «В» и еще что-то черно-романтическое — загогулины с черепом, знакомые по фильмам, наверное… Дверь стояла прочно, на века — даже краска не облупилась. Как же Мила туда прошла? Слава еще раз внимательно осматрел зелено-бурую плоскость…

— Да там с боку петли сбиты… — лежа на камнях, связанный парень дружелюбно скалился, наблюдая за Славой. Может еще ему под дых заехать? У парня не хватало двух предних зубов, да и лет ему было не девятнадцать, а, судя по морщинам, под тридцать или больще, глаза только пустые какие-то, но с напряжением.

— Сам разберусь… — Слава сразу нашел щель, где камень отбил скалу. Видно, она обваливалась тут и раньше. Теперь, если посильнее нажать, ворота вообще готовы отвалиться, и петли все ржавые, не выдержат… Оглянувшись на связанного, Слава протиснулся внутрь.

— Давай за сумкой, там фонарик был! И этого потащили, — сказала Мила из темноты.

Пришлось протискиваться обратно, железо скрябнуло по рубашке и оторвало последние пуговицы.

— Что ты там нашла?

— Черт его знает. Темно.

Задумавшись, Слава остановился перед щелью. Как туда этого-то протаскивать? Мила с сумкой была уже там, приглушенно доносился ее мат — обо что-то стукнулась. Уперев ноги о скалу, Слава потянул дверь на себя, но два сантиметра брони даже не дрогнули. Скрученными буграми напряглись мышцы, пот тек на лицо, но подлая дверь держалась крепче, чем камень. Связанный обидно рассмеялся. Разозлившись, Слава подхватил пленника под мышки и сунул в шель верхнюю часть туловища, потом за ноги протолкнул остальное.

— Ага, молодец. Я его поймала, — пленник все равно неестественно смеялся, его одолевал безудержный и безостановочный хохот, расходившийся волнами под невысоким потолком. Мила зажгла фонарик и посветила им в перекошенное лицо, — Ты что?

— Темноты боюсь. — Смех прекратился.

Оставив связанного лежать в неудобной позе, Мила обвела широким лучом стены — камень и провода, туннель, как в метро, только узенький, и колея для железной дороги есть.

— Это то сокровоще гномов?

— Каких еще гномов? — Мила посветила Славе прямо в глаза, и он на минуту ослеп. — Здесь таблички на немецком. Слушай, а вдруг тут заминировано? — она отступила назад.

— Кто не рискует…

Слава рванул вверх какой-то рубильник, невольно дышать перестал, но ничего не произошло.

— … Тот не пьет! — закончил он и на всяий случай вернул рычаг в прежнее положение.

— Лампа перегорела, — осветив потолок, Мила разглядывала ряд подвешенных дутых стекляшек. — Ну, что? Пойдем? — острый язычок принялся облизывать губы, потом закатал их внутрь, к зубам.

— Зачем? — сделав вглубь пару шагов, Слава внимательно посмотрел под ноги — голый камень. Ровный, гладкий, с небольшими зазубринами, где недавно, лет пятьдесят назад, отбойный молоток прошел. Сам туннель казался старше.

Мила нервно переминалась на месте:

— Мин нет! Пошли же! Только к рельсам не прикасайся. Иди по камню…

— Боюсь, — честно ответил Слава. Драки с бандитами стали для него уже чем-то привычным, обычной частью странного путешествия. Но от темного камня веяло настоящей жутью, которая страшнее самой смерти. И внезапно из самой глубины этой жути раздался каркающий голос:

— Ауф ди берге вилль их штайген, Во ди фроммен хюттен штеен, Во ди бруст зих фрай эршлиссет, Унд ди фраен люфте веен.

Слава испуганно оглянулся и понял, что голос принадлежал пленному бандиту. Бандит неестественно дернул головой и продолжил:

— Хайне. Ди Харцрайзе. Путешествие на Гарц.

— И что это значит? — Слава догадался, что бандит процитировал какой-то немецкий стишок.

— Гейне. Я хочу подняться в горы, где живут простые люди, там, где грудь вольготно дышит и свободно веют ветры. Да. Ветры, как показывает опыт, веют в основном не из груди, а из задницы. Но Гейне был романтик. И дурак. И гений.

— Ты чего? — Мила осторожненько пнула бандита носком туфли,— забылся?

— Руками не трогать. Под напряжением! — глядя на табличку, перевел парень.

— Ага, значит, и мины есть?

— Не знаю, здесь не написано, — бандит снова ухмыльнулся, потянувшись, — но я на проводах лежу, а ноги на рельсах, значит — тока нет…

— Слушай, может, ты сам пойдешь?

— Конечно пойду.

— Нет, — остановил ее Слава, — он ногами дерется!

— Ага, — подтвердил связанный, — красный пояс был.

— Но ведь он же темноты боится…

— Ничего, — острые мурашки пошли по спине, как будто кто-то смотрит сзади, Слава даже оглянулся, — Полежит.

— Не, я лучше впереди пойду, — мирно улыбался парень. — Грудью на мины! Считайте меня комсомольцем!

— Нет, — но Слава опоздал, Мила уже распустила ремень и помогала парню подняться. Сделав пару приседаний, тот помахал в воздухе ногами. По гримасе, пробежавшей через его лицо, Слава понял, что ему больно.

— Пошли, — парень смело шагнул вперед, как будто и руки у него свободны. — Дойче зольдатен, унтер официрен…

— Да тише ты!!!

Впереди, вроде, что-то посыпалось. Или нет. Просто эхо от шагов. Коридор уводил все ниже, плавно петляя. Иногда в стенах появлялись двери, одна из них была открыта. Слава заглянул — вниз уходила крутая железная лесенка.

Наконец, коридор перестал кружить и оборвался длинным низким залом. Луч фонарика выхватывал из темноты пузатые тяжелые диваны со сгнившей обивкой, большие одинаковые ящики и кучи какого-то странного тряпья. С одной из стен лупил злобный пустой глаз черный нарисованный орел, сидящий на кружочке со свастикой.

— Все, пришли, — остановился посреди небольшого пространства парень, — устал.

Он сел на один железный ящик и, откинувшись к стене закрыл глаза.

— Может, и руки мне тоже развяжем?

— Нет.

— Потом, — шаря слабым лучом по стенам, Мила остановливалась на табличках, укрепленных на ящиках. Не выдержала и, пододя к одному, попыталась открыть, даже нож достала.

— Смотри-ка, герметика!

Боясь оторвать от пленника взгляд, Слава постоянно чувствовал, как за ним что-то наблюдает, но не решался еще раз оглянуться. Тоже сел на холодный ящик, рука опустилась вниз и ухватила какие-то тряпки, круглый металл. Его он поднял и поднес к лицу, чтобы лучше рассмотреть, круглую тяжелую чашу — каска. Желтый свет проплыл по его коленям, рядом скалился череп, остатки военной формы, хорошо сохранился ремень и еще кости, фаланги пальцев на автомате.

— Фу, гадость какая! — вскочив, он невольно задел этот странный куль, и тот осыпался на пол неясной грудой, только череп откатился к ногам связанного бандита.

— Не тревожьте праха славных солдат, — филосовски заметил пленник и добавил еще что-то по-немецки.

— М-да, — задумчиво произнесла Мила, — ничего интересного. Одни Йорики!

Она осветила фонариком еще несколько похожих кучек тряпья. На одном черепе сохранился клок кожи с волосами.

— Помещение было закупорено герметично…

— Море под носом, а воздух сух!

— Должна быть вентилляция, и она работает!!!

Слава попытался найти еще штольню.

— Значит, и напряжение должно быть! — парень отодвинулся от близких проводов.

— А мины?! — дрогнул луч фонарика. — Может, лучше обратно двинем?

— Нет, — гордо вскинулся парень, — развяжите руки!

— Нельзя.

Славе никак не удавалось отделаться от ощущения, что мертвецы наблюдают за ними и смеются, зная, что назад дороги не будет.

— Зачем? — катала ножкой один из черепов Мила.

— Я открою эти ящики!

— Да?

— Да.

— А зачем нам их открывать? Вдруг там мины? — она отшвырнула череп к противоположной стене.

— Девушка, у вас навязчивая идея.

Парень знакомо улыбался, но теперь эта улыбка заставила только Славу насторожиться. Он не верил ему. Парень легонько пнул ногой ближайший ящик.

— Открыть, чтобы посмотреть, что там есть! Мины-хуины, какая разница?

— Ну, и как же ты откроешь? — сомнения не отпускали, а страхи все усиливались, прилипчивые и отвратительные, как на кладбище вечером. Да это и было кладбище, только покойники не закопаны. То есть как? Очень даже закопаны! Они же под замлей, скала сверху, трава, туристы. Тьфу ты черт, вечер же! На голове сами зашевелились волосы: вот кучки уплотнились, оформились, сечас как встанут, направят автоматы и вот и весь «вас-и-сдас»!

— Отмычкой.

— Нет, — уселась напротив Мила, — Сначала ты нам все раскажешь!

— О чем? — не понял парень.

— Как это о чем! — взорвалась девочка, — зачем ножами-то махали?!

— А, — связанный пожал плечами, — шеф приказал.

— Какой еще шеф? — прищурился Слава.

— Зачем?— Мила взяла в руки автомат и стала вертеть, небрежно разглядывая.

— Ты это, оружие-то положи!

— Боишься?

Уверенно подняв с пола еще один автомат, Слава нажал на спуск. Нежданная очередь пронеслась над головами, рикошетя от стен. Гул, многократно отразившись, слился в одну противно-басовую ноту. На мгновение мелькнула безумная идея пострелять их тут всех и самому остаться здесь навсегда… Мертвые просили. Слава осторожно положил автомат рядом, боясь и держать в руках, и отбросить подальше.

— Так что? Говорить будем? — в голосе сразу почувствовалась незнакомая ему раньше интонация.

— Ух ты, — Мила тоже через минуту уважительно положила автомат рядом, — солидные были люди. До сих пор стреляет!

— Мудаки, — облизал пересохшие губы парень.

— Ты это, говори давай, — смутно представляя, как себя вести дальше, Слава посмотрел в сторону девочки. Та закурила.

— Вы люди Рыбака? Так?

— Так.

Парень жадно смотрел на сигарету.

— Чего они с Цеппелином не поделили?

— Не знаю. Не мое дело. Дай затянуться.

— Потом. Зачем вы за нами пошли?

— Поганка велел.

— Это какой, бледный, с длинной мордой? — догадался Слава.

— Да. Велел замочить и голову принести.

— Чью?

Ответ Слава уже знал, кожей чувствовал.

— Ее, — парень кивнул, как на нечто сомо собой разумеюшееся, в сторону Милы.

— А зачем ему моя голова? — как кошка, увидавшая блудную мышку, насторожилась Мила.

— Презент, — парень пожал плечами, — в мешок и по адресу.

В воздухе повисло неловкое молчание. Как назвал ту девушку Сашок? Маринка? Наташка? Всплыли задумчивые черты отрешенного от этого мира лица, как будто оно проплыло где-то под потолком, над головами.

— Так вы что, с Цеппелином воюете?

— Не знаю я. Первый раз о таком слышу.

Хорошо отпирается, профессионально.

— Поганка велел сделать, мы и пошли…

— Люди подневольные…

— Во-во. Давайте лучше гробы эти ломать.

Неуверенно встав, Мила сделала два шага в его сторону:

— Ты его на мушке только держи. Эти торчки все бешенные.

В ответ пленный только мягко улыбнулся. Слава положил автомат на колени, но в руки не взял, побоялся. Скинув ремень, парень некоторое время сидел молча, глубоко дыша, потом осторожно принялся растирать запястья:

— Покурить-то дай.

— Держи, — кинула зажигалку и почти пустую пачку Мила, парень не поймал, предметы тихонько шмякнулись на пол. Нагнувшись, парень исчез из поля зрения, сейчас же рывком был сдернут автомат со славиных колен. Он и охнуть не успел. Парень снова сидел на своем месте, прикуривал одной рукой, придерживая другой черный ствол оружия.

— Фу, хорошо, — опять откинулся к стене, выпустив едкую струю табачного дыма, — может, косяк забьем?

— Штакета нет, — в руках Мила сжала автомат.

— Тогда, может, разоружимся?

— А кто первый?

Снова повис гнет тишины.

— Хорошо, — ожил парень, — я положу оружие здесь, — он сдвинул темный металл с колен, — ты, — кивнул Миле, — осторожненько баян там, и ампулы. Обе, — парень облизнул пересохшие губы, — чтоб я видел!

— Ну, и? — Слава решительно не понимал общей выгоды этого плана.

— Ты, — посмотрел прямо в глаза Славе провалами сумасшедших зрачков парень, — берешь здесь пушку, я беру там машину с кайфом. Понял?

Слава согласно кивнул. Мила задумчиво вертела стекляшку:

— А что это?

— Опиюха.

— Зачем так много? Меня вмажешь?

— Нет. Меняться будем?

В голосе наркомана появилась звенящая дрожь.

— Ну немножечко! — кокетливо скосила глаза Мила.

Нервно заходил по выпирающему горлу хрящ кадыка, бледные пальцы прилипли к черному стволу. Казалось, парень сейчас сорветься и покроет уютную тишину свинцовыми противно жужжащими мухами. Но не сорвался, осторожно положил автомат рядом и расслабился, сделав пару глубоких вдохов. Наверное, до ста досчитал, как мама учила.

— Отдай, миром прошу.

— Да хорошо, — пожала плечами Мила, как можно равнодушнее, и положила пакетик рядом на пол. — Пошли? По кругу. Ме-е-едленно.

Немного замешкавшись, Слава подобрал автомат последним, наркоман уже сидел на милином месте, нежно поглаживая пакет.

— Фу, вот здорово, — его глаза заполнило неприятной поволокой. — Теперь слушай сюда. — Он опять начал читать по-немецки стихи, они то пулеметной очредью неслись под потолок, вороша затхлые тряпки, то свивались клубочками под самым его носом, путаясь картавым длинным «r» на языке и между зубами. Неожиданно парень замолк. Потом тихо процедил:

— Вечный немецкий гений.

— Так это ж опять Гейне! — уверенно крякнула Мила, но вдруг засомневалась, — или Гете?

— Не важно, — довольно улыбался парень, — гения от этого не меньше. А к великой немецкой культуре принадлежит все, что написано, хорошо написано, по-немецки! Не перебивай меня! Сейчас мы удовлетворим наше любопытство. Мы откроем ящики!

Слава никакого любопытства не испытывал — только усталость. Парень повертел в руках какие-то металлические кусочки и присел на корточки возле ближайшего ящика.

— А потом я умру!

От этого Слава чуть не подпрыгнул: «Опять псих!!! Главное чтобы без нас… — он уважительно осмотрел широкие, еще полные сил, плечи наркомана, — это если нам его придеться, то не факт, что будет без нас… Кругом сумасшедшие и наркоманы. Сумасшедшие-наркоманы. Наркоманские-сумасшеды!…»

Легко, но словно нехотя, открылась крышка первого ящика. Даже не посмотрев, парень перешел к следующему. Потом еще.

— Вот и все, — он жалобно вертел в руках два покореженных кусочка.

— Отмычка сломалась. И бравого викинга Отто Розенфельда проводит в последний путь его верный сломанный клинок… Смотрите! — он оглянулся, — ну чего вы на меня-то вылупились?! — несильно толкнул Милу, — хватайте сокровища и вон отсюда!!!

— Да не юродствуй, ты.

Почему-то Слава проникся к врагу дружеским сочувствием.

— Никто тебя убивать не собирается!

В ответ парень только громко захохотал и полез вместе с Милой ворошить внутренности вскрытых двух сундуков, разинувших белесые пасти.

— Янтарь! — восторженно поднесла к глазам и даже понюхала Мила, вот-вот лизнет!

— М-да, — наркоман казался разочарованным, — мин действительно нет! Сплошная «янтарная комната», тоже мне — тайна забытой цивилизации! — он даже пнул один ящик и скривился от боли, ругаясь по-немецки.

— Ух-ты, тут еще и картины есть! — развернула тряпочку с ярко-оранжевым нарисованным абрикосом Мила, — настоящие соровища. Пропавшие шедевры.

— Гореть должны хорошо, — пощупал материю наркоман, — погребальный костер, достойный истинного арийца…

— Это тебя, что-ли? — тоже сунулся в ящики Слава — действительно барахло какое-то.

— Да. Я — поволжский немец. Второй сорт. Но не третий, не четвертый… Я — немец! Немец!

— Не врубаются, — с удовольствием вертела в руках какие-то желтенькие бляшечки Мила. — это ж — красота!!! Ты что?!!!

Наркоман вываливал содержимое ящиков на середину помещения, туда же подобрал и аккуратно уложил в кружочек останки немецких солдат, сам удовлетворенно сел сверху, закурил медленно, торжественно, как в последний раз.

— Держи, — кинул обратно Миле зажигалку и пачку.

— Ты это, серьезно? — Мила учащенно задышала, сладко, волнительно — влюбленная героиня! Героин только так себе… Избит, обшарпан и без зубов. Распаковал шприц, отвел в другой руке ампулу и посмотрел вдруг в зрительный зал:

— Нет, огонь мне будет нужен!

— Зачем?

Почему-то Славе сейчас не хватало противного, обжигающего действия водки, ее вкуса, цвета и остро-механического запаха.

— Огонь должен очистить мое тело и останки этих павших героев! — с разведенными в стороны и вверх руками парень стал похож на трагического клоуна. Сжав автомат, Слава хотел встать, чтобы остановить зарвавшегося вандала, но тот только расхохотался.

— Твой магазин пуст. А она меня поймет…

Зачарованно, как кролик на обедающего удава, Мила смотрела на шприц, покачиваясь вместе с ним:

— Да-да. Не мешай ему. Прошу тебя, любимый мой!

К кому отнести эти слова Слава не понял и остался на месте. Мила с придыханием шептала:

— «Золотая», он же на «золотую» пошел!!! — ее восторгу не было предела.

Всмотревшись в кучу, никакого золота Слава не обнаружил, только рыжий янтарь, тряпки и холсты без рам, да пара деревянных статуэток и одна из белой кости, в виде закутанного в халат толстого китайца — тот весело скалился, распираемый счастьем. «Может, это действительно произведения искусства? — пришла запоздалая мысль, — их спасать надо, в музей передавать!» — но вспомнив про трупы, плававшие в воде у входа, Слава передумал. Не до того!

— Друзья мои! — почему-то наркоман перешел на патетику, — я должен уйти, мой путь окончен, приведя меня сюда, чтобы я мог отдать последний долг, — он погладил скалящийся рядом череп, — этим э-ээ, — на минуту запнулся, — ладно. Все и так понятно, Поганка с меня живого кожу сдерет после всего.

— Так он ушел?!!! — очнувшись от странного транса, Мила быстро пришла в себя. — Подожди-ка, подожди-ка!

— Не подходи! — наркоман отвел ампулу подальше. — Разобью!

— Ну, миленький! — заелозила девочка, — потом вмажешься!

— Для меня потом может и не быть… — отломив верхушечку стекляшки, бандит стал наполнять шприц, — Лучше, сама понимаешь, самому себе «золотую» вмазать, другого такого случая может и не быть… Учись, пока я жив! — он гнусно хихикнул, потом поднял голову и подмигнул Славе, — это карикатура такая была. Давно еще. Старый хиппи молодого учит, как ширяться.

— Да давай, помогу, — подсела поближе Мила, — Я умею. А то вторую-то как сам заправишь?

Парень задумался:

— Хорошо, и костер подожжешь?

Мила быстро закивала. Парень тоже кивнул.

— Ладно, слушай: за тобой тут все гоняются, нас таких почти всех собрали, вытащили. САМ приказал. Поганка, он у нас главный — что, куда, кому, он тут еще и свои делишки обделывет, и на стрем не кидается, потому и слинял. Ясно?

Кивнув, Мила закурила:

— Так что, вас здесь много, и все из-за меня?

— Нет, — бандит помялся, — тут большая политика, мы еще следить должны..

— За кем?

Он снова неприятно хохотнул:

— За кем прикажут. По тебе уже один раз отбой давали, Поганка аж нутром позеленел, как на тебя наткнулся. Это ж он в Планерском отчет дал, все, мол… Он теперь на нас все валить будет, а я таких, на каких свалили, видал… Сам не хочу. Так что, давай меня моей заначкой… — бандит протянул сильную руку с закатанным рукавом, — посвети ей, парень. Сестра, пожалуйста по вене, ей тихо Ленин говорит! — пропел он теплым басом. — И пусть моя душа, вместе с ними, соединится в Валгалле…

— Это только для воинов, погибших на поле брани!

— Ты — женщина, ты ничего не понимаешь! Отто Розенфельд всю свою жизнь провел на поле брани! И погиб как герой и воин!

— Так сколько у этого еще людей-то? — пришел к Славе неожиданный вопрос.

— Здесь только мы были, еще в Симеизе, они за каким-то негром гоняются, шеф, наверное, канал новый нашел, или конкуренты… Но это так, нам не говорили.

— Он сюда до утра не сунется?

На душе у Славы посветлело.

— Нет, сегодня не сунется. Может, и про нее промолчит. Башку-то сдали, значит, и задание выполнили…

Бандит поднес руку к голове, как бы отдавая рапорт отцу-коммандиру. Мила не успела вколоть ему опий, игла прошла мимо.

— Так может, тебе лучше с нами? — глядя на жидкость в стеклянной колбе, облизнулась Мила.

— На чужой конец не разивай ротец! — лицо парня стало сразу как-то жестко-неприятным, будто холодными трещинками пошло. — Вас они все равно к ногтю приберут, — он даже сплюнул куда-то в темноту, — а меня они давно прибрали. Ты, дура, по колодцу-то можешь? Вша болотная! Отдай, — он вырвал у нее из рук шприц. — Изыди, сявка!

Довольно забирая воздух через неплотно прижатый губы, бандит откинулся на ворох дребедени, к черепам.

— Теперь огня. Да огня же! Фоер!!!

Взгяд полубезумных глаз, безмятежно-спокойный, заставил Милу достать зажигалку и поднести к картине с прозрачным лимоном на тарелочке. Картина нехотя зачадила, потом язычок пополз по краю, сворачивая судорогой боли полотно. Всхлипнув, Мила выронила фонарик, тот жлостливо шваркнул об пол. Вознесенное к сухим человеческим останкам пламя радостно ожило, пожирая скопления органических волокон. Завороженный, Слава, не моргая, смотрел на желто-фиолетовые язычки, давно забытая песня, обхватив его за горло, душила невысказанным восторгом. Лежа на чадящем ворохе, парень взахлеб бубнил по-немецки стихи про Лорелею.

— Э-эй!!!

Опомнившись, Слава бросился тушить вонючий огонь, но только разворошил вспыхнувшую кучу, искры упали на бесчувственного наркомана, его одежда задымила. Зажмурив слезящиеся глаза, Слава попытался выхватить его из огня, но обжегшись, понял, что держит в руках белую статуэтку.

— Бежим-бежим!!! — потянула его Мила.

Дорогу, ведущую назад, к морю, перегораживал погребальный костер Отто Розенфельда, собравшийся прихватить еще кого-нибудь. Должно быть, в Валгалле соскучились…

Мила заметалась кругами около Славы, толкая его нелепой сумкой, пока едкое пламя не прижало их к стенке. Плавилась и пузырилась краска на металлических ящиках, деревянные горели вовсю… Подняв руку к лицу, защишая лицо от жара, Слава заметил четыре черные кнопки не уровне груди: они были прижаты к стальной, еще холодной двери. Засуетившись, он принялся бестолково жать пальцами кругляшки, чуть жирноватые на ощупь. Что-то шелкнуло, но дверь не открывалась…

— Крути!!! — пищала Мила.

— Чего?

— Винт, — она сунула его руки на круглую загогулину.

Дурацкая железяка упиралась и не хотела сползать со своего привычного места. Перед глазами поползли глупые мурашки, когда, наконец, он понял, что дверь открывается внутрь…

Длинный холодный коридор, темный, как ослепнуть, холодные узенькие ступени, крутые и высокие. Для кого их делали? Какой низкий потолок! Согнутые плечи шваркали по шершавому камню. Все, пришли. Стена. Камень. И камень, с выемками, полосами, ритмично. Люди делали. Откуда воздух идет, а он точно идет, по коже. Чуть-чуть. На что это похоже? Подземелье в компьютерной игре «Дум» освещено и потолок высокий, повороты резкие и вообще — хоть что-то видно! А здесь? Как в небытие провалился, если б не воздух, свихнуться не долго.

— Мила.

— М-мм?

— Скажи хоть что-нибудь!

— Я спать хочу.

— Скажи!!

— Отстань, — сбоку зашебуршилось, устраиваясь поудобнее, темное нечто.

— Может, обратно пойдем?

— Зачем?

— Так, может, все погасло уже?

— Ну и что? Ты знаешь, что мы прошли как минимум три развилки?

Чтобы разрушить эту гнетущую тишину и восстановить ощущение реальности, Слава со всего размаху двинул кулаком по камню. Боль, пронзившая руку, заставила вскочить — перед глазами запрыгали искры. Ударившись головой о нависающий свод, Слава опустился обратно…

— Звезды… — мечтательно протянула Мила, внутри славиных ноздрей теребил пряной кошачьей сладостью слабый запах ее пушистых волос.

— Да, действительно. Галлюцинация, наверное…

Ощущая полынное дуновение свежего воздуха из обрамленного черным провалом квадрата с блестящими хитрыми точками, Слава прислушался — недалеко спокойные голоса, смех…

— Тихо.

Встав на четвереньки, Мила поползла к выходу.

— Вы-ле-заем…

На всякий случай Слава поелозил вращающимся вокруг своей оси камнем. В щели набилось немного песка, поэтому тот ходил с трудом. Слава протиснулся вслед за девочкой.

Они стояли в башне. Шаг вперед, и под ногами аппетитно захрустели стеклянные черепки. Сколько же звезд на небе! Конца-краю не видно, только черный бархат стен, драпирующий голое пространство под искрящимся куполом.

— Вот, — чей-то теплый живой голос лижет душу.

— …Вот и пришла та бабка, вся простоволосая, патлы слиплись, и молчит все время. Только смотрит мать, стала ее дочь бледнеть, заболела и говорит матери, что, мол, бабка у нее кровь по ночам пьет… Стала та ночью смотреть и видит: подходит старуха к дочке, наклоняеться, а вся такая прозрачная… Утром глядит — девочка мертвая, а старуха изчезла. Потом дочь приходить стала, мать пустила ее… Теперь там только развалины, а по ночам свет светит.

Все посмотрели в сторону горы, куда показывал рассказчик. Действительно, или показалось, мелькает маленький белесый огонек…

— Вот так все и было.

У костра повисла неловкая тишина. Глядя перед собой, на красновато-желтые язычки веселого пламени, напряженно замерли молодые лица.

— А тут призраки ходят, — встрепенулся один паренек, — по стенам, на полнолуние. И в башне шум.

Еще один авторитетно кивнул.

— А по-моему, это все враки, — поежилась долговязая девушка в плотном махеровом свитере, — массовые психозы. Вот мы в пионерском лагере вызывали-вызывали, все пищат, а ничего и не было. Лишь бы попищать!

Она презрительно повела плечиком, подняла глаза от костра вверх и всмотрелась в темноту. И в этой темноте вдруг повис ее тонкий, пронзительныйй взвизг. Зажмурив глаза, прикрыв голову ладошками, девушка ткнулась за широкую спину товарища.

— Э… Ребята, вы кто? — полные губы товарища вздрагивали.

— Генуэзцы, — глупо улыбаясь, ответил Слава.

— Туристы, — еле вышептала, чуть заикаясь, Мила и быстро оглянулась через левое плечо.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Алушта. Слово какое приятное, как яблоко и абрикос одновременно. Все-таки Судак отдает вяленой или копченой рыбой, с мелкими колючими костями, застревающими поперек гортани. В самом сочетании звуков это есть. Зато А-луш-та — мягкий шелест ласково.

— Ты что-то сказала?

— Я? Нет.

Не город, а сплошной дом отдыха, растянувшийся приземистымы корпусами вдоль моря, словно грязный голубь в луже растопырил свои крылья. Идешь и идешь, а конца-краю этим крыльям не видать, только сухой бетон под ногами. Ровные квадратики строений, проволочные квадратики-ячейки забора, опять и опять.

— Эй, вы куда идете! Здесь нельзя. Только по путевкам!

Небритый дядька в замусоленном белом халате на голое тело и в пыльной коричневой кепке стоял посреди выложенной бетоном дорожки. Его маленькие глазки подозрительно бегали, а рот улыбался — одной половинкой.

— Нам пройти только.

— Увижу еще раз на территории…

— Да ладно вам.

— На камни, что ли?

Короткий кивок в ответ, и люди снова идут дальше. Все странные, смурные, кто-то улыбается, кто-то тащит высокие суровые рюкзаки с болтающимися канами и притороченным топориком, больше похожим на индейский томагавк. Из-под широкой налобной повязки льется по спутанным сальным волосам пот.

Справа кабак какой-то, у входа мотоциклы стоят с белыми шлемами, закинутыми небрежно на плечи руля. Дальше идем, еще дальше… Кто-то движется навстречу, один, два, много…

— А, привет!

— Здорово! Вы откуда?

— Из Рыбачьего.

— Там как? Мы завтра как раз туда собирались.

— Та шмон какой-то. «Беркут» в Планерском бушует… Вот мы сюда двинули. Здесь-то у вас как? Тихо?

— Да, вроде да. Кидайте вещи, там выше, к панкам. У них тихо. А мы вот жрать идем…

— Ну, давайте! Когда вернетесь-то?

— А черт его знает. Может, как жара спадет…

«Откуда они друг друга знают? — с удивлением в одном из шедших навстречу парней Слава почти угадал Левку, — а вдруг не он? Левка в драных джинсах? Не может быть!» Компания уже ушла дальше.

Приятно устроившись в душной тени, Слава наконец смог полностью прийти в себя и попытался еще раз мысленно обрисовать ситуацию. Вывод напрашивался совершенно неутешительный: он здорово влип. Марго, Жора, Бек — люди Цеппелина, перевозили наркотики в банках из-под ношпы и фургон с диваном, где труп лежал и сумка… Слава невольно поежился. Этот Цеппелин — Евгений Альбертович, милин отчим. Они все эту самую Милу прекрасно знают. А зачем им труп, диван, фургон, сумка и «ношпа»? А эти со штырями и татуировками? Они люди какого-то Рыбака, им нужно прислать Цеппелину милину голову в мешке. Зачем? Интересно, тогда в мешке были головы тех людей в пиджаках, убитых на нудистском пляже? Слава искренне обругал себя, что не посмотрел. А на кого работает тот зеленый — «муха» с газовым пистолетом? Или другой — Николас, что он нашел в фургоне?

— А вы его потом видели?

Неожиданность вопроса застала Славу врасплох. Он понял, что рассуждал вслух, и невольно напряг мышцы, рывком сел, готовясь к новой драке.

— Ладно, парень, расслабься, — напротив сидел бородатый мужик, похожий на скарабея-навозника.

— Я вам билеты покупал, — мужик-навозник внимательно присмотрелся к славиному лицу.

— Ну, что? Отошел? — неожиданно мягко спросил мужик, отхлебнув глоток чего-то из аллюминиевой фляги.

— Простите? — переспросил Слава, всматриваясь в «скарабея»: светло-серые глаза, спокойные до равнодушия, в которое Слава уже не мог поверить.

— Макс,— представился мужик-«скарабей» и протянул руку.

— Невольно подслушал вашу беседу с самим собой и просто не мог не вмешаться. Я думал, вы снова бредите,— он лукаво усмехнулся.

— А вы что, тоже? — сделал неопределенный жест Слава.

— Ну нет, что вы. Ни в коем случае.

— Просто, интересуетесь?

— В некотором роде. Можно и так.— «Скарабей» небрежно привалился к дереву и, закурив, протянул пачку Славе. Тот отрицательно покрутил головой.

— Вы сами мне можете задать некоторые вопросы. Вероятно мои ответы вам окажутся полезными…

— А на кого вы работаете? — съехидничал Слава.

— В первую очередь на себя.

— А во вторую?

— На других… Вы задаете вопросы не о том.

— А зачем вам надо корчить из себя сфинкса?

— Николя застопил фургон? — мужик смотрел по-деловому, и было видно, что больше не шутит. Пришлось ответить:

— Да.

— Что он там взял?

— То ли дискету, то-ли кассету, я не понял. А чей там был труп?

— Не тот труп, совсем не тот.

— Невинного человека?!

— Да как тебе сказать?.. Евгений Альбертович ошибся слегка. Но и тот, который стал трупом, тоже ошибся. Он должен был убить милиного отца, но промахнулся..

— Цеппелина? — на минуту опешил Слава.

Макс расхохотался:

— Они что, с Милочкой очень похожи?

— А что искал этот, Николас?

— Информацию, мой друг, только информацию. Важнейшая вещь в мире!

— Какую информацию? А отец, он кто?

— Да вам-то что? Человек, такой же как и все мы…— лицо Макса приобрело некоторое романтическое выражение,— Как и всем нам, ему приходится бороться за себя и своих близких. Значит, он нашел?

Слава не сразу понял:

— Что? А, да. Потом довез нас до стоянки, где эти, водители, костер развели, и потом куда-то пропал. Вот и все. Еще он Миле свою футболку дал,— немного подумав, вспомнил Слава.

— Зачем?— не понял Макс.

— У нее нет вещей, и она запачкалась,— почему-то пришлось перевести взгляд на огромные валуны, о которые с шумом разбивались волны.

— А сумка?

— Из фургона.

Макс задумчиво жавал пожухлую травинку:

— Что в ней было?

— Кружки, зубная паста «Экстра», консервы, одеяло,— задумчиво наморщив лоб, стал перечислять Слава,— или одеяла не было?

— Бумага, записная книжка?— подсказал Макс.

— Нет. Только туристический проспект и карта, но они ее кровью заляпали.

— Покажи!— на минуту лицо Макса приобрело хищное выражение, потом все улеглось.

Порывшись в сумке, Слава растерянно пожал плечами:

— Наверное, она у Милы,— он оглянулся, ища ее глазами, но не нашел.

Между палатками кто-то спал, подстелив спальники и накрывшись тряпьем, над небольшим костерком зачем-то кипятили молоко. Манную кашу что-ли варить? Незнакомая грязная и пьяная в стельку девочка дула в сломанную флейту, издавая единственную унылую ноту. Наконец, из палатки вылетел мужской кроссовок и выбил флейту у нее из рук, девочка завалилась следом и заснула.

— А что вы собираетесь делать дальше? — задав дурацкий вопрос, Макс смотрел хитро, словно спрашивал не об этом. — Если Поганка все на тебя свалит, сам понимаешь, какую рыбу-фиш из тебя приготовят!

— А Рыбак — кто?

— Наркотики, им те баночки нужны.

— Что в них было?— Слава неприятно поежился, воспоминание о том странном состоянии, в котором он очутился после приема «ношпы», отталкивало и манило одновременно. Хотелось повторить, он помнил странный воссторг…

— Опиаты, сложный состав. — Выложив на ладонь пару кругляшков, как те из баночки, Макс прищурился, — Визывают сильную зависимость после первого же приема. — Он высыпал таблетки Славе на ладонь. — Это смертельная доза, тогда тебе повезло.

Сжав кулак до боли — в кожу врезались ногти, Слава минуту боролся с противоречивыми чувствами в своей душе. Пристально вгляделся в спокойные и уверенные глаза собеседника.

— Хочешь — выброси, хочешь — прими. Они твои, — Макс стал ковырять веточкой в зубах.

— Ты сволочь, Макс, — Слава зашвырнул таблетки в море, — Какая сволочь!

— А ты молодец! Оказался единственным способным на такое: стопроцентная зависимость, физиологическая. Победил.

— Не больно-то и хотелось, — соврал Слава, но ноги подогнулись, и он осел на землю.

— Их используют для превращения людей в зомби — необратимые изменения в психике. Не злись. Это был просто анальгин. Я поменял таблетки…

Слава сам не понял, как это случилось. Он вскочил, словно пружина, выбросив кулак в сторону бородатого ухмыляющегося лица. Попал. Рука идет назад, нога — одновременно — вперед…

Этот удар Макс мягко отбил, но сам не пошел в атаку и даже не принял никакой стойки. Ухмыляется себе — а лицо открыто, бей, кто пожелает!..

От последнего победного удара Славу удержал пристальный милин взгляд. Она спокойно пила пиво и смотрела на драку, скрестив по-турецки ноги. Больше никто не обращал на них внимания. Слава нелепо замер в красивой стойке только на секунду, но Макс уже успел демонстративно заложить руки за голову. Сдался. Из его разбитой губы на истоптанную землю капала кровь пополам со слюной, тянулась ниточкой, и Максу приходилось сплевывать.

Из полиэтиленового мешка, лежащего за спиной, Мила достала еще пару округлых бутылок пива с отодравшимися этикетками, поставила их рядом:

— Мой героический Слава, ты не хочешь немного перекусить? — следом она достала какие-то пирожки, кажется, хачапури.

— Нам надо привести себя в порядок, — Макс почему-то покровительственно похлопал по плечу Славу и подтолкнул к морю, — Окунемся и мигом назад!

— Валяйте, — отхлебнув еще пива, девочка откусила пирожок, брызнувший сок залил футболку и потек с подбородка на шею, грудь и живот.

Макс кинул тряпку, похожую на полотенце, но Слава решил не вытираться, высохнет так… Увидев его обнаженным, возбужденно зашушукались две девицы с сумасшедшими глазами. Казалось, их покрасневшие глазные белки готовы лопнуть или просто выкатиться из-под слипшихся от густой туши ресниц. Почему-то испугавшись, Слава натянул штаны прямо на голое тело.

— Обсох? — Макс хищно уплетал хачапури, на пакете оставалось всего две штуки, и Слава схватил сразу оба.

— Путешествовать собрались? — пожевав, Макс снова ковырял палочкой в зубах и с наслаждением пил пиво. Он как-то по-питоньи обвился вокруг Милы, небрежно просматривавшей туристический проспект. Слава подавился и закашлялся. Бросив книжечку на землю, Мила заботливо била его по спине минут пять — Макс быстро пролистывал слипшиеся страницы. Откашлявшись, Слава попытался вернуть проспект, но Макс с улыбкой швырнел его в костер.

— Ерунда какая!

— Э-эй, — Мила успела вытащить обратно и потушить задымившиеся страницы, — Это не ваше! Вот и не трогайте!

— Вы на сейшн идете? — спросил какой-то мальчик лет пятнадцати, он не очень твердо стоял на ногах, поэтому все время за что-то цеплялся — за деревья, кусты и палатки. Сейчас он уцепился за Славу.

— А чей сейшн-то? — удивился Макс.

— Говорят Кинчев и еще кто-то.

— А ну его, — девицы с сумасшедшими глазами подошли ближе, — без денег не прорвешся, Костик тусовку бесплатно не пускает. Скурвился. Оставайтесь здесь, — они напрямую разглядывали Славу. Он смутился.

— Да ладно, пошли просто так, — обтерев запачканые сажей и жиром руки о футболку, Мила бросила на девиц колючий взгляд.

— Просто так, — она убрала проспект в глубину куртки, одела ее, несмотря на вечернюю жару, и потянула Славу, — Пойдем, герой, тебя здесь оставлять нельзя…

Отшвырнув в кусты пустую бутылку, следом поднялся Макс. Скоро они с Милой о чем-то оживленно беседовали. Слава слегка отстал, но потеряться ему не дали, девочка постоянно оглядывалась.

Можно сказать, что на этот раз все кончилось мирно, то есть без неожиданных происшествий. Тихонько посидели за столиком под открытым сумеречно-фиолетовом небом и, не торопясь, побрели обратно. Макс куда-то пропадал, потом снова объявлялся и снова пропадал. Мила держалась рядом, Слава старался не пить слишком много. Но все равно его ватные ноги в конце концов стали нелепо заплетаться и шаркать по бетонным плитам. Ступив под свод усыхающих деревьев палаточного городка, Слава рухнул…

— Стрем! Стрем! Идут!!!

Слава открыл глаза. Он лежал там же, гда свалился, на голой земле, усыпанной пустыми пачками из-под сигарет, какими-то этикетками. Под головой у Славы, как он только сейчас понял, лежала чья-то чужая вонючая ветровка.

— Стрем! Они идут!

Это кричал мелкий парнишка с круглыми испуганными глазами и густой курчавой шевелюрой. Кажется, именно этот парнишка вечером звал всех на какой-то «сэйшн». Но сейчас он звал непонятно куда. Да и кричал непонятно, что.

— Идут? — переспросил Слава, — кто идет?

— Урла! Урла! — замахал руками парнишка, — в мотоциклетных касках, с прутками!

Слава огляделся. Небо стало совсем черным, искры костра уносились к звездам и прыгали среди них, сами, как оранжевые звездочки. На крики никто не реагировал. Все были пьяны и спали. Какой-то белобрысый верзила в черном комбинезоне, тоже пьяный, валялся с гитарой у входа в свою палатку и тихонько тренькал — без ритма и мелодии.

Если действительно кто-то сюда идет драться, понял Слава, то драться прийдется в одиночку. Откуда-то появилась Мила, дернула за рукав.

— Побежали наверх! Чего стоишь?

— Драться надо… — неуверенно ответил Слава.

— Тебе, что ли, надо? Давай, побежали!

— А где Макс?..

Но Мила ничего больше не говорила, она тащила Славу за собой все выше. Ветки царапали кожу, кругом отвратительно пахло. Может, подумал Слава, это я сам от ветровки провонял?

Нет. Пахла земля или, во всяком случае, то, что было под ногами. В темноте тут и там белели скомканные бумажки…

Славу чуть не вырвало.

— Сюда же все срать ходят!

— Ну да, а мы мимо пробежим.

Бежать, на самом деле, было невозможно. Только лезть, продираться между веток, перескакивать с одного кривого ствола на другой. Листья противно лезли в рот, сучки цеплялись за одежду, но Слава остеревенело продирался все выше и выше — не от урлы, а от этого грязного места.

Наконец, ноги ступили на что-то твердое, ровное и сухое. Дорога, кажется. Мила тянула дальше, снова вверх. Больше уже ничем не воняло. Наоборот, приятно пахло сеном… Сено! Мягкое!

— Мил, ляжем здесь.

— Да ведь это…

Но пьяный сон снова обрушился на Славу. Мила тихонько примостилась рядышком — на ворохе сена в чьем-то чужом дворе.

Слава начал ворочаться, его руки подрагивали, будто он с кем-то борется. Мила решила, что во сне он встретил, все-таки, свою урлу.

Но Славе снилась вовсе не урла. Славе снилась огромная говорящая овчарка. Овчарка стояла, растопырив ноги-столбы, и глядела прямо на Славу своими глазами, похожими на чайные блюдца.

— Ты побежал! Ты трус! Ты весь в говне! — грозно сказала овчарка и оскалилась. Из круглых глаз ее к Славе устремились губительные желтые лучи.

Слава проснулся с криком. Солнце светило прямо в лицо. А рядом, еще ближе, чем солнце, торчала влажная глупая морда овчарки. Овчарка вовсе даже не скалилась, а приветливо приседала и помахивала хвостом, рядом суетился щенок-переросток. «Тоже мне, цепные псы! — с трудом разлепил заспанные глаза Слава, — спустили вас на людей, а вы и рады!»

— Хороший, хороший, — он ласково потрепал собаку по влажной от росы шерсти.

Совсем под боком неловко зарывалась в куртку от теплого щенячьего языка Мила, пытаясь сохранить остатки слабого сна.

— Уйди, да уйди ты! — Слава попытался отогнать щенка, но тот только отпрыгнул подальше и принялся звонко и весело лаять, обегая их кругами.

Вылизав Славе лицо, старшая овчарка унеслась куда-то в кусты. Тявкнув еще раз, щенок убежал следом, но Мила уже проснулась. Дорога была прямо под ними, метра два вниз, еще дальше спускался почти отвесно склон, густо поросший деревьями. Как они вчера по нему поднялись?

— Вернемся? — спросила Мила.

— Зачем? — Слава поежился, представив ночное восхождение среди мятых бумажек.

— Давай поглядим, как там… урла-то эта пришла или нет? — Мила отряхнула сено с волос и нагнулась к сумке. — Расческа есть?

Заметив шевеление на противоположном склоне — сквозь кусты и кривые деревья кто-то лез вверх, Слава подобрал с земли палку и невольно принял боевую стойку.

— Свои, свои, — пробурчал Макс, вылезая на растрескавшийся асфальт шоссе, — как вы тут по этому говну ночью-то пролезли?

Макс придирчиво осмотрел свою обувь и брюки. За спиной у него болтался длинный рюкзак на аллюминиевой раме, помятый кан где-то затерялся.

— Ну, что? Двинем отсюда? — Спросил Макс почему-то у Милы.

— А куда?— Удивилась девочка. — Давайте позавтракаем? У нас килька есть, — она повертела в руках две плоские банки без этикеток, — открывалку найдете?

Макс достал универсальный нож походника — два сложенных лезвия, большое и маленькое, вилка, ложка и почему-то пилочка для ногтей. Он легко открыл банки. Внутри оказались сомнительные фрикадельки, может быть и из килек…

— Так куда двинем-то? — переспросила Мила, отшвырнув пустую жестянку в кусты.

Макс равнодушно пожал плечами. В этом его равнодушии сквозила странная заинтересованность:

— Хотите ботсад посмотреть?

— Зачем? — Мила удивилась еще больше.

— Ну, бамбук там всякий или рододендроны… Красиво. Достопримечательность Крыма! Вот и в буклетике вашем…

Мила развернула обгоревшую книжицу.

— Славик, вы хотите полюбовться на достопримечательности? — девочка ткнула пальчиком в фотографию неестественно изогнувшейся сосны на крутом склоне.

— Нет. — Слава выгребал солому из-под пропахшей потом рубашки, — не хочу достопримечательности.

— С утра пораньше подгреб Поганка со своими друзьями, панков наших вниз вышибли, — с неприятной усмешечкой процедил Макс, — И чему-то сами очень удивились… А то на троллейбусе, с ветерком… Проедем пару остановочек, на пальмы посмотрим!

Ласково чирикали утренние птички, солнце светило все жарче. На дороге почему-то было пусто. И тихо. Только птички.

— Культурная программа! — задумчиво процедила Мила, — А вы, значит берете на себя попечительство о больных детях?

— У меня свои игры, у вас — свои, — Макс пошебуршил бороду. — До ботсада можем вместе двинуть. А дальше уж как сложится.

До остановки шли молча, быстро и не оглядываясь. Троллейбус был почти пуст. Макс сразу заснул, Мила смотрела в окно на поросший лесом крутой склон с редкими каменистыми осыпями.

— …Следующая остановка — Никитский ботанический сад… — слова в динамике хрипели, сливаясь в неясное шипение. Поэтому Слава сначала не понял, что они уже приехали.

Никакого сада видно не было. Слава ожидал увидеть сразу вывеску, как в зоопарке, только с намалеванными пальмами и яркими красными цветами. Но Макс, подхватив свой длинный рюкзак, уверенно двинулся по дороге вниз, в сторону моря…

Спуск утомил, уже слишком палило солнце, хотелось в тень или в синюю глубь воды. Перед входом пришлось брать билеты, ждать зачем-то экскурсавода. Экскурсавода ждала еще группа мелких вьетнамцев, в основном — молодые тоненькие девушки, а еще две улыбчивые старушки в черных брючках и ушастый молодой человек в сером костюмчике с галстуком. Вьетнамцы весело щебетали по-своему, щелкали дешевыми фотоаппаратами и держались как-то неуловимо сообща, похожие на маленький разворошенный термитник. У Макса с собой оказалась пластмассовая бутыль с минералкой, Мила купила себе мороженное.

Ботаническим сад назывался только из-за нелепых и почти неразличимых в траве нашлепочек-этикеток с названиями этой самой травы и деревьев. Кее-где виднелись пальмы, кое-где сосны, яркие цветы на клумбе и конотеатр. Они прошли мимо нелепого гигантского портика. На колоннах облупилась белая краска. Вьетнамцы все также воссторженно разглядывали громоздкие постройки тридцатых годов и фотографировали. Никто им этого не заприщал, хотя Слава заметил у входа строгую табличку.

Тяжелую сумку с барахлом, ясное дело, пришлось ташить Славе. Поэтому с каждым новым шагом в его теле лопались тонкие струны терпения, а в измотанной душе закипали по очереди ярость, обида, сухая ненависть и что-то еще. Все это складывалось и переливалось в разнообразные узоры, словно под стеклышком игрушки-калейдоскопа.

— Все! Не могу больше! — Слава устало бухнулся на скамейку под каким-то зеленым кустом.

— Если вам еще что-то интересно, сами дальше тащите! — он демонстративно швырнул сумку куда-то под скамейку и с наслаждением растянулся на теплых досках.

Напротив приятно журчала вода, стекавшая водопадиком из одного прямоугольного бассейна в другой. В заросшем травой бетонном прудике плавали яркие красные караси — золотые рыбки. Любопытные детишки кидали туда хлеб и пытались поймать хоть одну…

— Слышь, — попросил Славу Макс, скинув на горячий асфальт свой похожий на распухшую кишку рюкзак. — Я тут мигом…

Слава только лениво проводил взглядом его широкую спину. Не выспался, в голове что-то тихонько трещало и щелкало, как в забытом телевизоре, потерявшем нужную программу. Щурясь на ярком полуденном солнце, Мила вместе с малыми детьми пыталась выловить в бассейне рыбку. Один раз ей это удалось — алое пятно выскользнуло из тонких темных пальцев и забилось на шершавом бетоне, потом бултыхнулось обратно в воду. Дети счастливо загалдели. Приветливо заулыбались молодые вьетнамочки, чуть приотставшие от своей группы. Дисциплинированная группа уже свернула от голубой сосны в сторону чуть заметного цветочка. Отвлекшаяся на пойманную Милой рыбку парочка щелкнула еще раз фотоаппаратом и просоединилась к остальным.

Нечаянно Слава поймал чей-то упрямый взгляд — возбужденно горели на бледном лице ярко-синие глаза. Черная кожа куртки, неестественно вытянутое лицо. Горящие глаза прикрылись черными нашлепками-стеклами… Должно быть, Поганке солнце слепило глаза. Его спутники хмуро держались в тенечке, о чем-то переговариваясь между собой. Мила сидела к ним спиной на бордюре бассейна, теребя нелепую водоросль, и курила. Поганка кивнул своим, и они исчезли в боковой аллее, слившись с группой экскурсантов. Слава не успел даже как следует испугаться, только головой помотал — не померещилось ли по жаре?

Докурив, Мила зашвырнула в водоем водоросль вместе с окурком, отряхнула подмоченные штаны и направилась к Славе.

— Видал? — хрипло спросила девочка.

— Что? Рыбу?

— Черт, опять влипли! Целая стая подвалила. Человек пятнадцать… — она испуганно огляделась по сторонам.

— Что, страшно стало? Испугалась? — Зачем-то решил поддеть ее Слава.

— Дурак что ли? Они нас тут в кустах положат, как плюнуть. Будем цветы удобрять…

Обогнув бессмысленный бетонный резервуар с темной водой и красными рыбками, прямо к ним направлялся черный силуэт. Солнце отражалось, сверкая, от начищенных заклепок, идущих косыми рядами по черной коже короткой куртки. Бритый, или просто лысый, череп был прикрыт соломенной шляпой-сомбреро ялтинского производства. Прямо к ним шел, неприятно ухмыляясь, сам Поганка. Остальных вроде не видно…

— Деру! — скомандовала Мила, перепрыгнув через спинку скамейки, как испуганная кенгуру.

Слава зачем-то замешкался и остался лицом к лицу с главарем людей Рыбака. Тот демонстративно достал из рукава финку. Остановился, слегка склонив голову набок. Потом сорвал сомбреро, отшвырнул в сторону, на клумбу с какими-то красно-желтыми цветочками. Солнце блеснуло на гладкой лысине.

— Говорят, ты крут. Интересно. В Судаке кучу людей положил. А меня — слабо?

Голос у Поганки был высокий, жидкий и совсем не соответствовал грозной внешности. Слава пожал плечами, принял стойку. Поганка начал медленно приближаться по дуге. Слава не двигался с места.

Поганка подошел почти вплотную. Слава ждал. Позади была скамейка, за ней — кусты. В кустах оказаться нельзя ни в коем случае, а вот скамейка…

Поганка сделал резкий выпад финкой. Слава отпрыгнул назад, на скамейку, сразу оттолкнулся и, перескочив через бандита, приземлился у того за спиной. Пока Поганка не успел развернуться, Слава лягнул ногой назад. Но Поганка сделал то же самое — подошва славиного ботинка встретилась с кованой подошвой черного армейского сапога. От сильного толчка Слава покатился вперед, но сумел, перекатившись через голову, развернуться лицом к противнику.

Поганке повезло меньше, он ткнулся лысиной в спинку скамейки. Поднялся, отфыркиваясь. Слава хотел кинуться на него, но вовремя передумал. Поганка уже ждал его, выставив перед собой длинное блестящее лезвие. Слава быстро глянул себе под ноги.

— Камушки ищешь? — усмехнулся Поганка, — а нету! Нету здесь камушков!

Камней действительно не было. Но Слава обнаружил кое-что получше. Пустая бутылка!

— «Розочку» хочешь сделать? Нагнуться не успеешь!

Поганка ринулся вперед. Но Слава не собирался нагибаться за бутылкой. В детстве он любил с мальчишками во дворе гонять пустую бутылку вместо футбольного мяча. Катнув бутылку ногой, Слава поддел ее и метнул в Поганку. Бутылка попала бандиту в колено. Он споткнулся, а Слава, не опуская ноги, пнул его в лицо. Бандит махнул финкой, чуть не отхватив Славе рукав. Слава перехватил руку с ножом, дернул ее, заставив продолжить движение, и выставил свое колено навстречу окровавленной физиономии Поганки. Послышался хруст — наверное, Слава сломал бандиту нос. Финка выпала на асфальт, Поганка тонко взвыл, и продолжал выть некоторое время, держась за лицо обеими руками. Слава занес ногу, чтобы добить противника…

— Шухер! Оставь его, бежим!

Из-за кустов показалась Мила. Она энергично манила Славу и тыкала пальцем куда-то в сторону входа.

— Толпа несется! Бежим!

Действительно, Слава услыхал дробный стук множества кованых подошв по асфальту. Надо было бежать. На всякий случай Слава поднял с земли поганкину финку и сунул в карман. Финка оказалась тяжелой и теплой на ощупь.

— Вон они!

К стуку подошв добавились сухие щелчки. Выстрелы! Слава схватил Милу за руку и рванулся с ней через клумбу к каким-то зарослям. По дороге он с хрустом наступил на сомбреро Поганки.

Заросли оказались жидкими — кривые деревца с жесткой листвой. Снова щелчки. Рядом, у самого лица, обломилась веточка. Слава, вытягивая за собой Милу, проломился сквозь кусты и оказался на краю обрыва…

Нет, всего метра два до мощеной плитами дорожки, по которой идиотским стадом движется экскурсия. Толстые тетки, парни с девушками, лысый старичок в ослепительно-белой рубашке, под которой угадываются контуры майки…

Слава с Милой прыгнули. Завизжала толстая тетка, парень в синей футболке, прижав к себе свою девушку, громко выматерился от неожиданности и сразу ударил Славу в челюсть. Мила юркнула в густые заросли бамбука с другой стороны дорожки. Слава крутанулся вокруг своей оси и с разворота ударил парня со всей силы в переносицу — так, что даже расшиб кулак. Теперь визжали обе — тетка и девушка.

— Извините… — пробормотал Слава и вслед за Милой нырнул в бамбук. Позади раздались новые щелчки, женские крики и мат. Кажется, парень не успокоился и теперь отыгрывался на преследователях. А Слава все полз сквозь бесконечные бамбуковые джунгли и не мог найти Милу. Он уже хотел громко ее позвать, как вдруг услыхал свистящий милин шепот.

— Сюда! Сюда! Оторвались…

Прыгали по облупившейся краске солнечные лучики, прыгали по веткам мелкие суетливые птички, бешенно рвалось наружу перепуганное сердце. Слава потер ушибленный кулак… Краска? Откуда?

Слава понял, что бамбук кончился. Они с Милой сидели, скрючившись, за массивной крашеной скамейкой. Слава уже хотел вскочить и, увлекая Милу, броситься дальше, но Мила дернула его за руку и приложила палец к губам. Слава вопросительно на нее посмотрел, но тут понял, в чем дело. На скамейке сидели двое — и эти двое были Славе знакомы.

Первым был Макс. Он спокойно потягивал минералку из пластиковой бутыли. Потом протянул бутыль второму.

— На, Николенька, остынь.

Второй, Николенька, оказался тем самым странным человеком в странной черной одежде, который когда-то, очень давно, нагнал грузовик на бежевом «мерседесе» со ржавым передком. Тот самый человек с огромным черным пистолетом, который обыскивал странный груз, оказавшйся в фургоне, а потом спас их с Милой, тихо убив нескольких бандитов…

Николас! Слава все вспомнил. Сейчас, правда, на Николасе были обыкновенные джинсы, белая футболка и светлозеленая жилетка с множеством карманов.

— Я совершенно спокоен. Как бамбук в тихую погоду, — ответил Николас Максу и тоже отхлебнул минералки.

— Кого ты хочешь обмануть? — хохотнул Макс, — ты думал, что тут — простенькая сказка о Рыбаке и рыбках, а оказался прямо на сцене, где идет опера «Паяцы». Знаешь, чем эта опера знаменита? Никто до сих пор не может вразумительно пересказать ее сюжет.

— И ты, конечно, тоже не можешь?

— Нет, я — могу.

— Хорошо, — Николас вернул Максу бутыль с остатками минералки, — и кто же тут главный паяц? Только не говори, что я.

— Нет, не ты. Ты — рабочий сцены. А главных паяцев двое, Арлекин и Пьеро. Вся неразбериха началась с того, что они поменялись местами. Арлекин хотел, как обычно, отвесить Пьеро оплеуху, а вместо этого получил сам. Пьеро спер у него жену с дочкой и пригрозил — чтобы никаких оплеух.

— Но, насколько мне известно…

— Да, Арлекин крепился тринадцать лет, а потом натура взяла свое. Оплеухи посыпались направо и налево. Остальные куколки встрепенулись, повылазили из сундука, стали теребить Пьеро: мол, принимай меры, у тебя же все карты на руках. А карты-то и разбежались!

— Жена — тоже?

— Нет, — Макс поджал губы, помолчал, — нет. Жена к этому моменту уже свихнулась. Пьеро, вроде, держит ее в дурке для больших начальников, в Бахчисарае. Точно не знаю. Да что нам до Мальвины? Она, короче, порастеряла все голубые волосы и вышла в тираж. Вот Буратино…

— В твоих терминах Буратино — дочка, — догадался Николас.

— Да, Буратинка сбежала. Обзавелась по пути верным Артемоном…

— Артемона я видел. Дурак полный, но боец — что надо.

Слава, скорчившись за скамейкой, прикусил губу от злости. А Макс продолжил свою «сказочку»:

— Ну вот. Пьеро поначалу растерялся, чуть не повелел Буратинку кончить, но одумался. Он за тринадцать-то лет привык к ней. Да и к Мальвине привык. Получилось, он просто у Арлекина увел семью — а сам обзавелся женой и дочкой. Насчет Мальвины, правда, не знаю. Теперь она не та, что раньше. А Буратинка… Короче, не будет он ее мочить. Ограничится корейским народным блюдом — шашлыком из Артемона. Если поймает, конечно.

— Он ведь их до сих пор не поймал.

— В том-то и дело. Куколки запрыгали от ярости, решили вместе накинуться на Пьеро и надавать ему оплеух — за те, что получили от Арлекина. А Пьеро оказался вовсе не лохом, собрал на всех куколок подробное досье и держит у себя в сейфе, где-то в Симферополе. Точнее, под Симферополем. Самое смешное, что рядышком, под Симферополем, в соседнем, можно сказать, подвале, находится точка Арлекина…

— Знаю, знаю… — задумчиво протянул Николас, — и ты хочешь завладеть имуществом Пьеро.

— А ты?

— И я. Но ты — на шаг впереди. Я имею в виду сказку, от которой ты плясал. О Рыбаке и его рыбках. Кассетку-то спер, а? Со всеми данными по Рыбаку…

— И уже отправил по адресу.

— Куда?

Николас молча покачал головой. Макс допил одним глотком минералку, выкинул за спину пустую бутыль, чуть не попав в Славу, и почему-то хихикнул.

— Лады, Николенька. Мне не столько адресат здесь нужен, сколько послание. Копию-то ты, небось, сделал?

— Она мне будет дорога, как память о веселой сказке.

— Сказка еще в разгаре. Собственно, не только ты оказался на сцене среди паяцев, но и Рыбак с рыбками. Рыбак, ясное дело, тоже решил паяцем заделаться. Закинул сети…

— Поймал?

— Триппер он поймал. И геморрой, хоть геморрой, вроде, болезнь не заразная. Но тяжелая. Не по зубам его рыбкам Буратинка оказалась. Артемон уже чуть не треть рыбок перегрыз в одиночку. Но Рыбак не оставляет надежды на богатый улов.

— И что сделает с уловом? По моим данным, его методы достаточно однообразны.

— Вот и я думаю. Отрежет у Буратинки деревянную башку и пошлет куколкам на их очередной совместный обед. Шантажировать не будет. Он просто хочет их всех с толку сбить. Давеча куколки к нему одного из своих прислали — так назад только голова одна уехала. Рыбак псих, и вокруг себя всех умеет сделать психами. Думаю, если Буратинка ему достанется, Арлекин и Пьеро оба точно с ума сойдут.

— А что Артемон?

— Тут сложнее. Я толком не выяснил. Но, кажется, его почему-то трогать не велено. С другой стороны, рыбки эти — им что велено, что не велено… Психи все, как и хозяин ихний. Ну, достаточно я тебе рассказал?

Николас снова покачал головой, улыбнулся.

— Нет, Максик, не достаточно. Ты что-то говорил о следующем совместном обеде. Где будут все куколки. Мне нужно место и время.

Макс потер бороду. Усмехнулся.

— М-да… Ладно. Вместе, так вместе. Время — завтра днем. А место я несколько часов назад выяснил. У Буратинки. Она, правда, сама не знала, что таскает с собой… Короче, у нее в сумке карта Крыма, путеводитель. А сумка была в той фуре, которую ты брал. Сумку-то ты и прошлепал.

— Ох! — Николас стукнул себя ладонью по лбу и весело рассмеялся. Макс развел руками.

— И у ниндзя-черепашек не бывает без промашек. В общем, там, в путеводителе, обведена Ливадия. Дворец, я так думаю.

— Размах широк, — хмыкнул Николас, — прямо как встреча союзников во время Второй Мировой войны.

— Мировая война в разгаре, Николенька. В смысле — опера «Паяцы». Ну, теперь твоя душенька довольна?

Николас утвердительно кивнул.

— Копию кассеты я тебе сделаю. А бумажки Цеппелина… То есть, Пьеро…

— Тут уж — извини. Каждый за себя.

— Согласен, согласен, — Николас в очередной раз улыбнулся, — а теперь пора бежать. Всем пора. Сюда, я слышу, плывет стая рыбок. Прямо сквозь бамбук.

— Дремлет чуткий бамбук, — Макс делано кашлянул, — да, бежать нужно ВСЕМ. — Он еще раз отчетливо повторил это слово:

— Всем.

— Я даже знаю, куда, — подхватил игру Николас, — наверх нельзя, там сплошные рыбки. А вот у моря, как ни парадоксально, рыбок нет. Зато возле причала стоит отличная яхта, на которой ВСЕ могут, я думаю, укрыться. Но мы-то, Максушка, с тобой — не все.

— Да, мы не как все. Нам наверх надо.

— Ну и пошли.

— Пошли.

Николас и Макс неторопливо поднялись со скамейки и ушли, насвистывая.

— Это они про нас? — шепнул Слава.

— Они знали, что мы тут сидим, — Мила начала выбираться из бамбука, — побежали к набережной.

Слава выбрался вслед за Милой на узкую извилистую тропинку. Но бамбук продолжал трещать — кто-то выбирался… Впереди! Прямо перед Милой на дорожку, раздвинув заросли, шагнул худой высокий парень с длинным лицом. Глаза прятались под узкими черными очками, жесткий гребень торчал вертикально вверх. Солнце играло на заклепках кожаной куртки. И на дуле пистолета. Парень криво улыбнулся и со смаком прицелился Миле в грудь.

— Не надо, — Слава выступил вперед, заслонив собой Милу. Сунул руки в карманы, отставил ногу в сторону. А в правом кармане тихонько нащупал финку.

— Отойди, фраерок. — Парень не опускал пистолета. Но и не стрелял. Слава вспомнил слова только что услышанного разговора. Покачал головой — как совсем недавно качал Николас.

— Тебе ее голова нужна, так? А за меня Рыбак тебе вставит.

Парень перестал улыбаться, нахмурился.

— Отойди, фраер! — повторил он злобно.

Слава еще раз покачал головой.

— Рыбак и тебе вставит, козел! — сказав это, парень опустил пистолет.

А Слава выдернул руку из кармана и метнул финку. Метать ножи он не умел, финка ударила парня в лоб тяжелой рукояткой. Но этого оказалось достаточно. Парень замер, схватившись руками за голову. Слава подскочил к нему и нанес ногой два быстрых удара по почкам. Парень свалился на землю.

— Бежим!

— Сейчас… — Мила выдернула из руки у парня пистолет, — теперь бежим. К пристани.

Позади снова затрещал бамбук. И защелкали выстрелы. Слава и Мила неслись по извилистой дорожке вниз, надеясь, что выбегут к морю. Внезапно дорожка оборвалась около круглого озерца под двумя толстыми пальмами. Сгорбленный старичок в голубой панаме стоял на каменном бордюрчике и кидал в воду хлеб.

«Рыбок кормит! — подумал Слава злобно, — рыбок!»

Снова защелкали выстрелы. Со звонким бульканьем пули вошли в воду и с глухим хлопком — в старичка. Старичок опрокинулся вперед, вслед за своим хлебом.

— Как этим пользоваться? С предохранителя бы снять… — Мила держала большой пистолет из вороненого металла.

— Брось эту дрянь! — зашипел Слава, — Я их задержу…

Но Мила потащила Славу за собой, в новые заросли. Только сейчас Слава заметил, что у Милы на шее болтается тяжелая сумка.

— Откуда?..

— Я ее тогда прихватила. Пока ты Поганку метелил.

— Дай сюда.

— Нет. У тебя руки должны быть свободны.

Мила запихала пистолет в сумку.

Опять они ползли через какие-то кусты. Выстрелов слышно не было — Слава вообще ничего не слышал, кроме хруста ломающихся под ногами и руками сухих веток. Заросли кончились у высокой ограды из железных прутьев. На счастье, пара прутьев оказалась выломана.

За оградой начался крутой пригорок. Слава и Мила кубарем скатились прямо на набережную.

Несколько голов удивленно обернулись на шум… Равнодушные глаза, дряблые щеки, соломенные сомбреро. Отдыхаюшие прогуливались по набережной. Одинокие пожилые дамы, пары с детьми и без детей. Подросток в красной бейсбольной кепке с длиннющим козырьком прокатил мимо на скейтборде. А у причала качается белая сигара.

— Туда! — Мила бросилась к яхте.

Затрещали кусты. Слава оглянулся — с пригорка на набережную валили парни в черной коже. Им не было конца, целая толпа! Слава устремился за Милой. Под ногами заскрипела деревянная поверхность пирса. Только бы это не оказалось злой шуткой Николаса, только бы…

Мила была уже на яхте, размахивала руками. Слава перескочил через белый борт и упал на крашеную в ядовито-коричневый цвет палубу. По борту снаружи застучали пули. Почти над самым ухом Слава услыхал грохот ответных выстрелов. Где-то далеко завизжала женщина…

А потом все стихло. Но Слава продолжал лежать на раскаленном от солнца металле палубы. Чья-то рука опустилась ему на плечо. Слава резко развернулся, попытался отшвырнуть руку, но рука оказалась твердой, будто принадлежала чугунной статуе.

— Спокойно, солдат. Революция не палит по своим.

Над Славой склонился огромный негр в пятнистой камуфляжной форме и черном берете. Негр весь был похож на статую, только не чугунную, а сделанную из темно-коричневого дерева, укрытого буро-зеленой корой. Слава зажмурился, снова открыл глаза.

— А я свой?

— Свой, свой, — успокоил негр.

Палуба чуть подрагивала.

— Мы плывем? — задал Слава глупый вопрос.

— Да.

— Далеко?

— Нет. В Симеиз. Что еще ты хочешь узнать, солдатик?

Слава помолчал. Потом выпалил:

— Где я вас встречал?

Вместо ответа негр выпрямился и крикнул куда-то за спину:

— Хлопцы! Поплыли до бую!

А потом прибавил что-то по-испански.

И Слава вспомнил. Конечно! Нудистский пляж в Планерском!

— Вы… Человек Николаса?

— Ко-го?

Негр рассмеялся. Он смеялся долго, высоким заливистым фальцетом. Слава встал на ноги, оперся о борт. Спокойное море ловило солнечные лучи, разбивая их мелкой рябью на тысячи золотых сверкающих рыбок. «Опять рыбки! Ненавижу!» — устало подумал Слава.

А негр все смеялся и смеялся.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В каюте было прохладно, но, в то же время, душно. И вообще как-то странно. Славе казалось, что он находится в тесной утробе матери — но не своей, а чьей-то чужой. «Сейчас меня родят, — подумал он, — в какой-то мир, еще худший, чем этот железный гроб.» Крашеные металлические стены каюты были увешаны тростниковыми циновками и красными флагами. По самому большому флагу шел черный контур — портрет Че Геварры. Низкий потолок, тоже металлический, был расписан желто-зеленым орнаментом, то ли мексиканским, то ли перуанским. Точно такой же орнамент, только маленький, покрывал дно глиняной пепельницы, одиноко лежавшей на полированном журнальном столике. Слава сел в плетеное кресло, кресло заскрипело, но не развалилось. Зачем Макс отправил их в эту жестяную ловушку? В следующий раз надо быть с ним поосторожней. От кого еще Поганка мог узнать, что они окажутся в ботаническом саду, если они сами того не знали?

— А что мы будем делать в Симеизе? — спросила Мила странного негра.

— Отдыхать! — тот снова весело засмеялся, это как-то не вязалось с создавшейся ситуацией.

— Простите, а как вас зовут? — задав вопрос, Слава смутился.

— Зови Лешей, — хозяин добродушно ухмыльнулся и открыл бар, — Что пить будете?

— Джин-тоник! — с вызовом бросила Мила.— Пополам.

— Не развезет? — осторожно спросил хозяин.

— Не развезет, — Мила осторожно отхлебнула из граненого стакана.— А ты богатый!

— Не пьешь? — переспросил хозяин Славу, плеснув себе на дно бесцветной жидкости.

Слава на минуту задумался. Пьет он теперь или нет? Сейчас, наверное, просто не может. И так всего слишком моного — не жизнь, а сплошной американский боевик. Тошно.

— Сейчас не буду…

— А почему вы нас не спрашиваете, кто за нами гнался? Зачем стреляли? Вам не интересно? — поджав под себя ноги, Мила обхватила стакан, как гранату. Только чеку выдернуть и кинуть…

Хозяин снова принялся смеяться.

— Вы меня тоже за Буратино держите?!

Серьезно посмотрев девочке в глаза, Луис одним глотком влил в себя содержимое своего стакана и поставил его на журнальный столик.

— Я вас здесь совсем не держу. Кто стрелял, мне безразлично. Зачем — тоже. Мы уже почти приехали. Вы снимете себе квартиру и поживете немного в Симеизе. Красивый город, теплое море. Мои люди вам помогут.

Что-то в его предложении показалось Славе знакомым. Но отказаться он не посмел.

На берег они сошли вдвоем. Можно сказать, их просто выставили, даже дурацкую сумку отобрали. Велели найти комнату, привести себя в порядок и обязательно быть вечером на пляже. Спорить с хозяином не стала даже Мила. Куртку ей тоже не отдали, так и осталась в вязаной дырками хламиде. Платка не было. Слава уже привык, но мальчишки пялились, а толстые пожилые тетки брезгливо поджимали губы. Почему-то эти тетки все сильнее раздражали Славу. Раздражали вываливавшиеся из-под купальников куски жира и напомаженные губы между дряблых щек. Нашлепки на переносице, шляпки от солнца и сальные ляжки-окорока. Торчали бы они лучше дома, а вот остальным бы вообще без всего ходить…

— Давай здесь посидим, — предложили Мила, — на яхточку ихнюю посмотрим.

Она вся дрожала от обиды:

— Вот сволочи! Ниггер джина только на треть налил! А гонору, а? Ты видал? — все никак не могла успокоиться девочка. Снова принялась вертеть в тонких пальцах разрисованный ножик.

Они сидели под плоской крышей пляжного кафе, приютившегося на самом начале подьема с пляжа к домам, или наоборот — спуска от домов к пляжу. Вверх, сквозь заросший кустами-деревьями склон, шла нескончаемая лесенка. В детстве Слава бы с радостью устроил на ней бегалку-стрелялку с братом, назло родителям. Сейчас он просто оценил их с Милой позицию, как очень неудачную. Любой случайный гад с автоматом мог подстрелить их с любой точки. Сидеть вот так запросто в таком открытом месте им не следовало. Но Мила уже вертелась у стойки-раздачи и что-то заказывала, потом помахала Славе рукой.

— Держи! — сунула ему две бумажные тарелочки с прожаренным мясом, положила сверху по паре кусочков хлеба. Сама взяла пластиковые стаканчики и бутылку красного вина.

Славу даже замутило от дурных предчувствий. Сверху из динамиков полился разудалый Шафутинский. Яхта тихо покачивалась на своем месте. Это было хорошо, но очень страшно. Все время ожидать пулю в спину или нож. А главное из-за чего? Кого? Если бы знать, из-за кого, было бы проще. Теперь казалось, что здесь все воюют со всеми. Вот, к примеру, та жирная тетка ща как достанет из своего чемодана «узи»… Или вот ребенок голый трепыхается, камушки перебирает. Подкатится к нему граната случайно, и все… А эти из-за стойки, молодые ребята, как-то не так смотрят… Вздрогнув, Слава подавился, представил базуку под прилавком. Отпил из стакана, вроде полегчало.

— Может искупаемся и пойдем, жилье подыщем? — спросил у Милы Слава.

— Давай туда? — Мила кивнула в сторону огромной скалы, похожей на щербатый клык. С уступов скалы прыгали в воду самые смелые отдыхающие. Над уступами высоко вверх тянулись вертикальные участки белого камня, увенчанные полукруглыми чубчиками какой-то растительности. А совсем высоко, под небом, торчали неуместные перила, за которые держались толстые тетки и глядели вдаль.

— На скалу? — Слава прищурился, — там должна быть лестница. Вон, тетки-то забрались…

— Какие тетки! Я говорю — купаться!

Искупаться было бы неплохо. Слава спустился вслед за Милой на пляж. Но расстегнув штаны, Слава вспомнил, что одет несколько несоответствующе. Его порванные в какой-то драке семейные трусы, с ярко-красными цветами, за плавки не могли сойти при всем желании. На этом пляже голых не было. Только две девушки без лифчиков скромно загорали на отшибе, возле больших камней.

— Мил, пойдем туда? — попросил Слава, — А то тут люди, не удобно как-то.

— Пойдем, — согласилась уж больно легко Мила. Наверное, ей тоже было неудобно.

Они поднялись на валуны за девушками, ближе к скале, и обнаружили родные голые задницы, лениво прожаривающиеся каждая на своем персональном камушке. Иногда задниц было двое и даже трое. Две задницы оказались детские. До свободного камня пришлось плыть. Здесь вода была обжигающе-холодной, почти родниковой. Волны пробивались в нагромождение валунов, казалось, с ненавистью. От этой ненависти перепадало всем. Люди обдирали в кровь руки, ноги и животы об ощетинившиеся мидиями камни. Слава тоже ободрался. Мила нашла себе путь из мелкого заливчика, облепленного теплыми водорослями.

— Давай на скалу сплаваем? — предложила Мила.

— Зачем? — лениво переспросил Слава.

Все вокруг было слишком тихим, ненормально, неестественно тихим и спокойным. Он уже боялся куда-то плыть, чтобы не напрототься на еще один труп или на что-нибудь похуже. Что может быть хуже чужого трупа? Только свой собственный.

— Давй лучше здесь останемся, а потом вернемся на яхту за вещами. Нахрена им наши шмотки?

— Как хочешь, — Мила рыбкой юркнула в воду. Навстречу ей неожиданно выскочила волна. Раздался громкий всплеск, фонтан жгучей воды окатил Славу. Еще он успел заметить, как образовавшийся от столкновения двух волн водоворот подхватил темное тельце и затянул куда-то под камни, злобно кидая от одного валуна к другому.

Слава прыгнул следом. Широко загребая непослушный студень воды, он принялся обшаривать дно, перебирая меховые водоросли, боялся снова ухватить человеческие, милины волосы. Может быть, ее течением снесло ниже? Заложило уши, Слава вынырнул, вдохнул воздух и снова принялся обшаривать дно. Пока не уперся лбом о стену. Он дошел до скалы.

— Эй, — послышалось сверху, — ты что-то потерял?

Забравшись на едва видимый выступ, Мила болтала ногами в воде и утирала кровоточащую ссадину на лбу.

— Давай на скалу поднимемся? — попросила Мила, — ну пожалуйста!

— Тебе что, преключений мало? Еще отсюда лезть?! — Слава прикинул крутизну подьема и степень риска, потом вспомнил, что на скалу должна вести лестница. Но лезть все равно очень не хотелось.

— Слушай, вечер уже скоро, — попытался возразить Слава, — нам возвращаться пора.

— Ну, вот и оденемся, на горку слазим и вернемся.

Глубокий порез на ноге никак не желал успокаиваться. Слава шел без носка, и кожа неприятно скользила по намоченной сандалии. Из-за этого он чуть не поскользнулся и не упал вниз, на камни. Хорошо, хоть сумка на плечах не висит — спасибо придуркам с яхты.

— Ну вот, посмотри, красота-то какая! — Мила театральным жестом обвела горизонт рукой.

Вокруг носились суетливо-безумные чайки со своими жадными криками. Наверное они хотели съесть всех людей на этой скале. Хотя куда удобнее, подумал Слава, клевать отдыхающих внизу. Они все такие маленькие, и копошатся, словно червячки. Пляж между скалой и пирсом кишел розовыми и коричневыми тельцами. А за пирсом почему-то начиналась длинная серая полоса почти совершенно пустого пляжа. Море тоже было пустым, только одинокие белые барашки иногда выскакивали тут и там на сине-зеленую поверхность. И пирс…

Слава принялся истерично смеяться.

— Что с тобой? — Мила, наконец, оторвалась от своей дурацкой медитации.

— По-моему, нас ограбили! — Хихикая, Слава ткнул пальцем вниз.

— Что? — Мила смотрела на Славу.

— Нету!

— Чего нету? — Теперь Мила тоже посмотрела вниз.

Внизу все было по-прежнему, только чего-то явно не хватало. Не хватало белой сигары у причала. На ее месте чуть покачивался нелепый катерок с автомобильными покрышками, развешанными вдоль борта. Белой яхты-сигары не было вообще, то есть — до горизонта.

— Смылись, — усталым голосом подтвердила Мила.— Пошли жилье искать? У тебя паспорт есть?

— Есть. — порылся в карманах чужих брюк Слава.— Я все переложил.

— И деньги?

— Да.

Они решили подниматься другой дорогой, не по камням и через пустеющий пляж, а по узкой тропинке с обвалившимися ступенями. Вероятно тут тоже была когда-то крепость, как в Судаке, или сторожевой пункт. Угадывалась кое-где кирпичная кладка. «Снова достопримечательности!» — подумал Слава и инстинктивно приготовился к драке. Вышли на ухоженную дорожку-серпантин, которая вела чуть вниз к лесенке до пляжа и кафе.

— Дальше пойдем? — спросила Мила, испуганно оглядываясь по сторонам.

— Кто не рискует, тот не пьет! — взял ее под локоть Слава. — Надо найти место для ночлега. Это задача номер раз!

Слава пытался не выдать своей растерянности. Что делать человеку, попавшему в совершенно чужой и незнакомый город, можно сказать, в одиночку? Нет, не в одиночку. Почему-то Слава чувствовал, что без Милы, как ни странно, ему было бы намного труднее.

Выйдя, наконец, на ровное место, Слава огляделся. Все просто: парковая зона отдыха, вот привычный коммерческий киоск, вот отдыхающие прогуливаются под темными пока еще фонарями… Скульптурная группа вдоль аллеи с цветами. Девушек с веслами нет, вместо них — античные гипсовые герои с пустыми глазами и отбитыми носами. «Геракл, несущий Ахинею,» — пришла в голову странная фраза.

Детишки на велосипедиках гоняют. Держатся группками хорошо одетые девушки, их молодые люди курят чуть в сторонке. Тишь да гладь. Просто не верится. Слава принялся выискивать зачинщиков новой драки, Мила вертелась у киоска.

— Давай тебе шляпу купим? — предложил Слава.

— Зачем? — Мила слегка опешила.

— Ты слишком выделяешься. — Слава достал деньги.

— Ну и что?! Я хочу выделяться!

— Да ты примерь! — Слава решился на хитрость. — Во, в зеркало посмотри! Тебе идет. И футболку давай? Черную, хочешь?

— Футболку? — она недоверчиво разглядывала себя в зеркало.

— Разве мне идет? — спросила Мила у продавца.

— Конечно идет! Или вот эту примерь! — он протянул ей еще стопку шляп на выбор. — Еще серьги к этой шляпе… То, что надо! Слушай, — продавец кивнул Славе, — такой девчонке…

— Хватит, — оборвал его Слава, протягивая деньги, — русскими возьмешь?

— Хоть зелеными, — подмигнул продавец, — Массандра последняя осталась. Берите.

— Хочу очки. — ткнула пальчиком в витрину Мила, — и леденец!

Славе пришлось добавить купюру.

— Дура, — зашипел он на девочку, — леденец-то зачем?

Пожав плечами, Мила нахлобучила дурацкую шдяпу:

— Захотелось. Ты же богатый! — серьги в пакетике она сунула в карман, а бутылку пришлось держать в руке, за горлышко. Пакет Слава сразу не спросил, а возвращаться постеснялся.

Они пошли вдоль аллеи. Мила обняла его за талию и положила голову куда-то на грудь, до плеча не доставала, поэтому все время оказывалась где-то подмышкой. Из-за этого ее шляпа сползала на бок. Слава не выдержал первым:

— Возьми меня лучше под руку.

— Как?

— Вот, — Слава чуть оттопырил локоть и положил ее ладошку себе на руку, — Держись легче, но не выскальзывай. Ты что, не умеешь под руку ходить?

— Нет, — Мила встала в балетную позицию, чуть отведя ногу в сторону, — этому меня еще никто не учил, — она хитро улыбнулась из-под шляпки.

Хорошо, что уже темнело, и Мила не заметила слабого румянца не его щеках. Под руку Слава шел только один раз с мамой, за несколько месяцев до ее гибели. Она его учила, как надо правильно себя вести с девушкой. Брат и отец смеялись над его неловкостью. Савватий быстро забыл все ее уроки.

— Не юродствуй. Иди спокойно и не дергайся. Вот, так лучше…

— Правда? — она поднялась на цыпочки и, чуть отведя шляпку в сторону, поцеловала его в щеку.

Аллея, обрамленная гипсовыми мускулистыми придурками, закончилась выразительными тумбами, перегораживающими въезд машинам. Машин, правда, было пока всего две — две лиловых «девятки» стояли с обеих сторон от лакированной ведущей в подвал двери с красной надписью «Бар». На втором этаже находилась прозаическая пельменная, работавшая до шести часов. Сейчас на ее чугунной двери висел амбарный замок. Сквозь штору был виден силуэт уборщицы, закидывающей на безвольные столы рогатые стулья.

— Хочу в кабак! — направилась прямиком к двери бара Мила.

— В таком виде? — Слава даже испугался.

— А что? — она гневно сверкнула на него глазами, — Я плохо выгляжу?!

— Да нет, — он еле придумал оправдание, — просто надо принять душ. Привести себя в надлежащий вид…

Мила почесала в затылке:

— Да, косички слиплись.

Они пошли дальше. Дальше, сразу за отремонтированным домом с баром и кафе, оказалась нежно-голубая развалина. В ней кто-то жил. Называлась она «вилла Ксения» — на облупившейся стене было выложено название буквами, которые когда-то, давно, покрывала позолота. Мила сразу сунулась в проход наверх, и оттуда стала гровко звать Славу. Боязливо оглянувшись, Слава поднял с тротуара увесистый булыжник и поднялся по ступеням. Странное здание. Второй этаж, на котором они находились, оказывался крышей, а крыша затем переходила в тротуар с деревом, кустами и строительным мусором. Они вышли на соседнюю улицу. Улица повела их вверх, потом еще, потом загнулась налево. И они оказались на автодороге без тротуара. Сразу за бетонными плитами справа от дороги начинались шиферные крыши домов.

— Вот это да! — восхищенно выдохнула Мила, разглядывая живую пропасть, заполненную зеленью деревьев, гигантскими шпилями-свечами кипарисов, держащими небо. Они казались пальцами этого сказочного города-ладони. Со всех сторон из зелено-голубой бездны поднимались дома. Они не могли целиком вырваться за грань, соединяющую вершины гор и горизонт. Солнце садилось, и тень поглощала город. Оставались только острые шпили-минареты, купола и кипарисы.

— М-да, — Слава едва успел отдернуть ее в сторону, мимо пронеслась зеленая «Вольво».

Они пошли под горку и оказались перед уродливым зданием-столовой, похожим из-за своих стекол на медузу. Дальше шла забегаловка-пивная. Там собирались мужики, стояли за стойкой с привычными кружками. Потом неожиданно показался культурный центр: автобусная остановка, за ней опустевший рынок, закрытые магазины. Растерявшись, Слава зашел в здание автовокзала. Касса закрыта, последний автобус уже ушел. Всего автобусов было три — двухчасовой, трехчасовой и шестичасовой.

— Что делать будем? — спросил у Милы Слава. — Я устал.

— Я тоже. — она поискала и нашла глазами скамейку.

— Что? Комната нужна? — спросила самая старая из занимающих скамейку женщин.

— Нужна. — одновременно ответили Слава и Мила.

Старуха нахмурилась и встала, грозно оглядела их с головы до ног. Потом еще раз.

— На машине? — спросила их, чуть пожевав губами.

— Нет. — Ответив, Мила чуть отступила за славину спину и прижалась.

— А вещи где? — старуха все еще хмурилась.

— Друзья увезли… — снова встряла Мила.

— На машине?

Оставалось только кивнуть.

— Потерялись? — старуха чуть подобрела, но не сдавалась, — паспорта есть?

Кивнув, Слава предьявил свой паспорт. Пролистав странички, старуха вернула паспорт и подошла к полной женщине лет сорока:

— Анна, возьмешь постояльцев?

— Так им надолго? — она тоже оглядела Славу и Милу с головы до ног. Но дольше смотрела в глаза.

— Не знаю, — честно признался Слава.

— Сразу за неделю, вперед, — встряла бабка.

— Нам разменять только надо, — Мила достала стодолларовую купюру.

— Щас, — бабка крикнула вглубь вокзала, — Михалыч, банку открой!

Немного подождали. Из здания вышел мускулистый парень лет двадцати с небольшим. Бритый ежиком, в темных очках и цветастой с пальмами и попугаями футболке:

— Че надо? — равнодушно скользнул взглядом по милиной бумажке Михалыч, — закрыто уже.

— Ладно-ладно, — грозно цыкнула на него бабка, — разменяй хошь по своему курсу, хошь по симферопольскому. Ребята не обидяться.

— Мне рублями надо, — встряла Анна.

— Возьмете фантиками? — спросил Славу Михалыч, доставая ключи.

Слава кивнул. Взяв купюру, Михалыч вошел к себе. Тетки остались шушукаться снаружи, лишь поглядывая через решетку, как Михалыч не торопясь проверяет деньги. Анне он выдал отдельно стопку, Славе отдельно.

— Все? — переспросил Михалыч через окошко.

— Все-все. — старуха сунула ему в руку бумажку.

— Да ну тебя, Григорьевна. — вернул деньги Михалыч, — последний раз деньги тебе во внерабочее время меняю. Узнают из Симферополя — вышибут взашей! Будешь меня в своем кооперативе кормить?

Бабки на скамеечке весело засмеялись:

— Рикитером возьмем, охранять нас станешь…

— Анна Андреевна, — представилась женщина, — ну, вы со мной идите. Я вас к хозяйке пристрою. Она завтра ваши паспортные данные перепишет. Деньги я ей отдам. Живите себе, отдыхайте…

Неприятное предчувствие новой драки снова охватило Славу. Слишком все хорошо, слищком гладко. Он подозрительно присматривался к Анне Андреевне, темнеющим по склону кустам, но пока ничего не происходило. Оставив их на пару минут в квадратном дворике, Анна Андреевна проскочила в какую-то распахнутую дверь, прикрытую занавеской. Оттуда донеслись веселые голоса, детский смех. На улицу, вытирая руки о передник вышла хозяйка, глянула на Милу и Славу:

— Вам с одной коечкой или с двумя?

— С двумя, — сразу выпалил Слава.

Вообще-то он хотел попросить две раздельные комнаты, но хозяйка уже протянула им ключ и пошла вперед.

— У меня свой ключ, да вы не волнуйтесь. — хозяйка отперла хлипкую фанерную дверь с большим замком. — Если что пропадет, скажете, мигом вернут… — она мило улыбнулась Славе.

— Вот, белье все застелено. Полотенца. Свет. Кухня. Баллон с газом. Он немного подтекает, так вы не волнуйтесь, окно не закрывайте, как уходить будете. Кастрюля, сковородка. Вообще, вся посуда здесь. Помыться хотите? У нас душ есть. Пойдемте покажу… — хозяйка выскочила на улицу.

— Вот, и все удобства тут во дворе. А на ночь я запираю… Вода еще горячая осталась. — она развела руками, — извините, дел много. Анна Андреевна ваши данные мне на бумажку переписала. Завтра пропишу вас, схожу к участковому. А без прописки нельзя…

Хозяйка снова заулыбалась, ожидая вопросов. Слава посмотрел на Милу.

— Спасибо большое, — Мила тоже заулыбалась хозяйке, — Мы душ примем и погулять пойдем, нам надо друзей найти…

— Дело хорошее, — сказала хозяйка, — только вы вечером-то после одиннадцати не шумите, ладно? И когда чужих приводите… Сами смотрите, чтоб тихо было.

— Да, что вы, — потупился Слава.

В душе вода оказалась холодной. Но все равно приятно, когда чистая струйка воды смывает со спины мыльную грязь и остается только хрустящая кожа. Сейчас такой хрустящей кожи не получилось. Вода кончилась. Ладно, хоть голову смыл. А борода? Черт с ней. Щетина или борода, здесь всем пофигу. Есть галстук, нет его… Хорошо хоть рубашка чистая, не совсем конечно — день носил, но Мила нашла утюг и обещала погладить. Ладно, да здравствуют прелести цивилизации! Или тоже купить черную футболку? Стирана — не стирана, что глажена, что нет. Хорошая одежда для таких мероприятий…

А брюки? Он удивленно разглядывал мешковатые, темно-зеленые брюки с разводами. Куча карманов и кармашков. Бляха в виде растопырившего крылья серебристого орла на боковом кармане справа. Самопал. Крепится на двух загнутых заклепках. Тонкий, сложенный в два раза листок скрипнул в заднем кармане. Слава осторожно достал бумагу, развернул — мелкий убористый почерк, разборчивый.

«Здраствуй, дорогой Петрушенька! — быстро пробежал глазами Слава первые строчки. — Вот уже ровно пять лет, как тебя нет с нами. Почему не отвечаешь на письма? Отец переживает…» Невольно Слава прервался, всегда считал, что чтение чужих писем противоестественно. Но как поступить на этот раз? Сообщить его родителям. Слава представил: «Дорогие мои, я грохнул вашего мудака-сына и теперь хожу в его штанах.» Куда ему теперь деваться от всего этого? Бежать? Самому сдохнуть. Снизу на листочке чернила слегка расплылись под двумя каплями чужих слез. Слава захотел выбросить письмо, но передумал. Аккуратно сложил и сунул на место.

Сидя перед овалом складного зеркала для бритья, Мила подводила губы розовой помадой.

— Ну, что? Идем? — она выставила вперед ножку, чтобы Слава оценил ее силуэт в ажурной сеточке колготок.

— Подожди, — Слава сел на кровать.

— Держи рубашку, — швырнула ему прямо в лицо, обидно.

— Мила, скажи. Только правду! — Слава смотрел ей прямо в лицо. — Где ты взяла сто долларов?

Пожав плечами, Мила достала из кармана своих брюк сигарету:

— У Леши-негра, — она закурила от зажигалки «зиппо». — И это тоже. Он мне подарил пятьсот баксов!

Вывернув наизнанку карман порванных джинсов, Мила достала четыре купюры и повертела ими перед славиным носом, потом сунула обратно в карман и бросила джинсы на славину рубашку:

— Можешь взять их себе.

— А юбка и колготки?

— Юбка здесь была, под кроватью. Забыл кто-то. Я ее укоротила, а колготки мои, в кармане ношу. — она зашвырнула в ящик стола катушку с нитками. — Ты же сам хотел — поприличнее. Что еще интересует моего Артемона?

Ее глаза налились кровью, красивый накрашеный рот перекосила гримаса. Пожалуй, ей можно дать и все сорок, а не четырнадцать!

— За что он подарил тебе пятьсот баксов? — напрямую спросил Слава.

Но Мила почему-то растерялась и сразу успокоилась:

— Не знаю.

— Почему? Зачем? — Славины вопросы повисли в воздухе.

Знакомые слезы замерли на длинных ресницах. Слава встал и вытер их одним движением.

— Ладно, не реви. Дал так дал. Куда ты вырядилась?

— В кабак, — с надеждой посмотрела на него Мила, — Ни разу в жизни ни была, ей-богу!

— Врешь, — Слава устало натянул рубашку.

— Нет. Я ее тебе даже простирнула немного и отгладила, чтоб пустили. Понюхай, как мылом пахнет! Вода горячая кончилась, пришлось в холодной…

Рубашка была все еще влажная и пахла стиральным мылом. А ночной город пах цветами и шашлыком. Днем Слава не заметил здесь никаких цветов. Но теперь, в розоватой прозрачной темноте казалось, что цветы обступают со всех сторон. И шашлыки. Почти через каждые сто метров уютными угольками чадила жаровня, веселые мужички с золотыми зубами звали толстых теток отведать именно их шашлык, а не соседний.

— Ну, и где твой кабак? — раздраженно спросил Слава, — лучше спуститься к морю, может, этот негр вернулся?

— Нет, слышишь? Музыка! Где музака — там точно кабак. — Мила потащила его в темноту.

Прохладно, Слава уловил едва заметную дрожь. Жаль куртки нет. Обнял девочку за плечи, мягко, чему-то смущаясь. Она прижалась сразу вся, целиком, словно пряталась в его руках от холодного и страшного мира. Почему-то сразу остановились, Мила зарылась лицом в его рубашку. Опять эта дурацкая шляпка сьехала набок!

— Замерзла? — Слава с трудом убрал свои руки с ее хрупкой спины. Точнее, ладони оказались несколько наже, и там было очень даже не хрупко, а, скорее, наоборот.

— Да, пойдем быстрей! — она отсранилась. Неужели испугалась?

Они выйшли к незнакомому месту. Опять двухэтажный дом, наружная лестница ведет наверх, туда, где звучит музыка. Около лестницы на асфальте полукругом выстроились мотоциклы — рогатыми лбами друк к другу. Слава вдруг понял, что музыка, на самом деле, звучит тихо, хоть и кажется громче из-за темноты и тишины. Только музыка в кабаке и телевизоры кругом во дворах, бубнящие себе под нос текущие политические новости. Мила стала подниматься по гремящей чугунной лесенке, Слава поплелся следом.

Белоснежные скатерти, десяток столиков в два ряда, вазочки с одним цветочком, салфетки. Слава пожал плечами: ресторан как ресторан. Только бармен у стойки смотрит на вошедших выжидающе. «Надеюсь, эта пигалица умеет держать в руках не только нож, но и вилку!» — Слава слегка покосился на Милу.

Они подошли к стойке. Слава взял меню. Цены чуть выше московских.

— Балык есть будешь? — спросил у Милы Слава.

— А что это? — она разглядывала бутылки.

— Два балыка, — Слава посмотрел на бармена, тот ободряюще улыбнулся.

Слава посмотрел на балык и поправился:

— Четыре балыка, салат и два бокала…

— Бутылку водки… — оборвала его Мила.

Бармен кинул четыре куска на решетку, достал две мисочки с салатом и вопросительно уставился на Славу:

— Водку?

— Красного. Французское есть?

— Нет. Только Массандра.

— Давайте.

Расплатившись, Слава прихватил бутылку и подсел за выбранный Милой столик — в самой серединке у окна. Расставив тарелки, Мила задумчиво смотрела в окно.

— Какой вечер чудесный. Мне никогда еще не было так хорошо, как сейчас с тобой. Даже на морфе…

Слава слегка подавился:

— Да? — пришлось вытереть губы салфеткой.

Девочка сидела идеально прямо, как английская леди за завтраком. В правой руке плавно ходил нож, левая уверено держала вилку. Вино пьет маленькими глоточками. Смакует. Салфетка лежит на коленях, расправленная и накрахмаленная… Слава протянул руку и чуть не опрокинул сначала бутылку, а затем вазочку. Пришлось доставать свою салфетку двумя руками. На рубашке уже плыло несколько пятен. Заложив материю за воротник, Слава попытался представить, что он в костюме и галстуке. Дело пошло лучше. Мясо наконец-то кончилось, и Слава вздохнул свободнее. Кокетливо поглядывая на него из-под дурацкой шляпки, Мила чему-то улыбалась. Только сейчас он заметил, что все волосы убраны под шляпку, тонкие витые лезвия сережек подчеркивали хрупкость шейки, линию подбородка. Непослушный локон все же выбивался из-под полей. У Славы закружилась голова… Ночевать в одной комнате с ней? При всем желании дать ей сейчас меньше восемнадцать было невозможно. Четыре года разницы… Но четыре года через четыре года — это одно, а вот сейчас — другое. Мила посмотрела на него и слегка нахмурилась:

— Что-то случилось? Ты сердишься? — она положила свою ладонь ему на руку.

— Нет, — Слава осторожно убрал кисть.

— Что, деньги считаешь? — перед ним опять сидела прежняя сумасшедшая девчонка с мерзким характером.

Ответить Славе не дали. На свободный стул подсел один из парней, вшестером ужинавшиих за столиком напротив — у стенки.

— Слушай, друг, — пьяно начал парень, — откуда на тебе Петрухины штаны?

Видно, парень собирался взять Славу за грудки, но спьяну промазал и схватил салфетку, поэтому не удержался и упал на соседний столик. Его подхватили товарищи и попытались оттащить обратно к себе.

Парень нелепо размахивал руками, орал:

— Петруха! Петруху грохнули!

Слезы текли по красным широким щекам. Парни, наконец, усадили своего приятеля на место, влили в него рюмку водки… А Славу отпустило мучавшее его целый день напряжение. Вот они, враги! Все парни были в черных футболках и высоких кованых ботинках на шнуровке. Кожаные куртки с заклепками болтались на спинках стульев. «Рыбки»!

Эти «рыбки», правда, были не при деле: просто сидели в кабаке, пили свою водку. По-настоящему пьян среди них был только один, тот, который пристал к Славе.

Остальные посетители сделали вид, что ничего не заметили, продолжали «культурно отдыхать». Толстый мужичок с подстриженными «ежиком» седыми волосами, цветастая рубашка, растопыренные пальцы, на столе — коньяк. Напротив мужичка — непомерно высокая блондинка в шортах канареечного цвета, сквозь слой макияжа электрически светится професиональная полуулыбка. Две пожилые дамы едят бутерброды с икрой и обмениваются короткими фразами. На одной из дам — полупрозрачный сарафан, открывающий взорам всех желающих морщинистую веснусчатую спину. Серьезные молодые люди в джинсовых рубашках, трое, напряженно говорят о делах. Две одинокие девушки в черных коротких платьицах. У одной в ушах блестят тяжелые золотые серьги. Из динамиков тихо шепчет джаз — саксофон, бас и повизгивающий органчик.

Пьяная «рыбка» успокоилась. В самом деле: мало ли, кто какие носит штаны? Слава осторожно прикоснулся к руке Милы, кивнул на парней в черном.

— Они. Мотать надо.

Мила замотала головой.

— Нет. Здесь хорошо. И эти за нами не гонятся, просто так сидят.

— Да ты…

— Я допью вино. Дослушаю музыку. Потанцуем?

— Ну уж нет!

Мила начала подниматься из-за стола.

— Тогда я сама приглашу…

Но она никого не успела пригласить. Грохнула входная дверь. На пороге стоял амбал в зеленой рубашке и синих тренировочных штанах с пузырящимися коленями.

— Серега! — заорал амбал, растопырив загорелые лапы, и потопал к стойке. За амбалом ввалилось еще несколько таких же мужиков, в рубашках и тренировочных штанах.

Бармен на миг брезгливо сморщился, потом заставил себя улыбнуться и пожал амбалу протянутую лапу.

— Серег, налей, будь другом!

Бармен налил водки в рюмку.

— Стаканов, что ли, нет? А? — амбал развернулся к своим, — мужики, смотрите, куда льет! На стакан пожидился! Серег, ты ж, вроде, в Питере жил!

— Да вот, вернулся… — ответил бармен, — работу дали.

— Здесь, что ли? — амбал презрительно оглядел посетителей, скользнул взглядом по Славе, благополучно миновал деловых молодых людей и уперся в «рыбок».

— А что, — начал оправдываться бармен, — хорошие деньги…

— Да я ни за какие деньги не стал бы педрилам водку подносить!

Другие амбалы, собравшиеся у стойки, одобрительно загалдели. Первый начал заводиться:

— Кто у тебя здесь? Вот эти — кто? — он оттолкнулся лапами от стойки и подошел вплотную к парням в черных футболках. Парни спокойно пили водку, будто речь шла не о них. Амбал ткнул пальцем в одного, с небольшим «гребешком» на голове и стальной сережкой в левом ухе.

— Ты посмотри на себя, а?!

Парень нехотя поднялся. Улыбнулся.

— Чо лыбишься, козел? — амбал расправил покатые плечи и с внезапной ненавистью уставился в глаза парню. Парень продолжал молча улыбаться. Потом сказал отчетливо:

— Грудь широкая, батя? Широка грудь — легче перо воткнуть!

И тут же, молниеносно выхватив из-за пояса длинную финку, вонзил ее амбалу в грудь, слева, как раз там, где под толстыми слоями жира и мяса должно было находиться сердце.

Амбал даже не успел охнуть, просто свалился замертво. Его приятели, зарычав хором, кинулись, сбивая столики, к парням. Саксофон, бас и органчик утонули в женсом визге и хриплых матюгах. Три серьезных молодых человека вскочили с мест, в руках у всех троих оказались пистолеты.

— Газовые, — предположила Мила. Они со Славой начали тихонько пробираться к выходу вдоль окна. Мила захватила недопитую бутылку «Массандры».

Один из амбалов заметил пистолеты.

— Стволом пугать? Гнида!

От мощного удара в челюсть молодой человек свалился прямо на пожилых дам. Тут же схватив в охапку одну из них, ту, что в сарафане, он толкнул ее перед собой, а сам прыгнул следом и стукнул амбала по плоской макушке рукояткой пистолета. Остальные молодые люди одновременно открыли огонь. Мила оказалась права — пистолеты были газовые.

Воздух тут же сделался сухим и твердым. Он отказывался течь в легкие, а воздух из легких отказывался течь наружу. Девушка с золотыми серьгами, хрипя, вскочила на стойку и сразу упала с другой стороны, сбитая брошенным стулом. Блеснула сталь… Нет, мельхиор. Мужичок в цветастой рубашке размахивал вилкой, пытаясь защитить от свалки себя, свою блондинку и свой коньяк. Пожилая дама в сарафане отвесила кому-то гневную пощечину. Даму снова толкнули — раздался ее оглушительный вопль. Видимо, она напоролась на вилку.

Слава и Мила уже были у самого выхода, когда в дверях появился еще один парень в черной коже. Блестящая лысина, темные очки. Перебитый нос заклеен пластырем. Поганка!

Поганка содрал очки и удивленно моргал, переводя взгяд с лица Милы на лицо Славы и дальше, на побоище у них за спиной.

Мила опомнилась первой и со всех сил обрушила бутылку с недопитой «Массандрой» на круглую лысину. Бутылка разбилась, потекло вино, смешиваясь с кровью. Слава оттолкнул Милу в сторону и нанес Поганке сокрушительный удар в пах. Поганка согнулся пополам. Мила, проскочив мимо него, выбежала наружу, Слава на всякий случай добавил Поганке ребром ладони по затылку и ринулся за Милой, на свежий воздух.

Скатившись по гремящей лестнице, Мила, не раздумывая, оседлала один из мотоциклов.

— Он же… Чужой! — промямлил Слава, но пристроился позади. Мила, бормоча ругательства, выдергивала какие-то проводки из-под спидометра, соединяла их, разъединяла… Наконец, она облегченно вздохнула.

— Толкайся ногами. Поехали.

Мотоцикл начал разгоняться под горку, Мила повернула рукоятку на руле. Движок зачавкал и вдруг взвыл. Мотоцикл так резко дернулся вперед, что Слава чуть не упал.

— Куда мы? — крикнул он Миле в самое ухо, пытаясь перекричать движок.

Мила обернулась:

— На пляж, к пристани. К яхте.

— Она же уплыла!

— Проверим. Может, вернулась.

Поганка, видимо, быстро пришел в себя и вытащил своих людей из кабацкой драки. За спиной одновременно затрещали моторы остальных мотоциклов.

— Держись! — взвизгнула Мила и круто свернула с дороги.

— Там ведь…

Слава ухватился за Милу так крепко, как мог. Мотоцикл запрыгал по каменным ступеням. При каждом прыжке мотоцикл пытался скинуть седоков, вырваться, влететь в деревья… Слава еле сдерживался, чтобы не зажмуриться. А ступеням все не было конца… Конец!

Нет, следующая лестница! Мотоциклы преследователей трещали где-то рядом, за спиной. Дорога, Мила прибавила газу. Но «рыбки» не отставали. Наоборот, они были все ближе.

Новая лестница, просто земля, крутой склон. Мила лавировала между темных стволов. Опять ступени… Мила заглушила мотор. Мотоцикл со своими седоками прятался в кустах. Через несколько метров — пирс. А яхта?

Ярко светят фонари, размазывая голубые лучи по щербатым бокам огромной скалы. Яхты нет. Или…

Резкий луч ударил по глазам. Отошел в сторону. И осветил пять мотоциклов, с ревом въезжающих на пирс. «Рыбки» сбились со следа. А откуда луч?

И Слава увидел яхту. Она появилась из-за скалы, с крыши рубки светил мощный прожектор. К реву мотоциклов прибавился новый звук: с палубы яхты по «рыбкам» бил пулемет! Красный огонек метался в такт треску выстрелов, пули застучали по бетону, один из парней сразу упал. Зато остальные открыли ответный огонь. В луче прожектора люди казались не настоящими, двухмерными, словно вырезанными из бумаги. Вот один бумажный человечек поднимает тяжелый ствол…

Слава узнал форму ствола. Гранатомет! «Муха»!

Ствол дернулся. На палубе яхты полыхнул взрыв. Еще один. Что-то загорелось, пулемет смолк. И тут…

Слава ощутил крупную дрожь. Неужели испугался? Неужели ноги дрожат? Тихонько ахнула Мила. Нет, дрожали не ноги. Дрожала земля. Огромное облако огня вырвалось из-под воды у подножия скалы. Облако все росло, росла дрожь. Слава понял, что не слышит ничего — кроме оглушительного грохота. И вот грохот дощел до предельной точки. Облако рассыпалось отдельными языками, языки — искрами… Но дрожь не прекратилась. Снова ахнула Мила и невольно вытянула руку по направлению к скале. Скала двигалась! Гигантская скала заваливалась вперед, прямо на яхту. Яхта быстро тонула, скала обрушивалась сверху, разваливаясь на неровные угловатые части.

«Рыбки» замерли на пирсе возле своих мотоциклов. Мила очнулась, дернула Славу за рукав, прошептала:

— Толкай!

— Скала… — завороженно ответил Слава.

Мила сильно ткнула его в бок.

— Толкай бандуру, пока те не очухались!

Слава толкал тяжелый мотоцикл в гору, невольно оглядываясь на скалу, продолжавшую оседать в черную воду, раскатываться грохочущими валунами.

— Скорей! — шепотом торопила Мила.

Земля все еще подрагивала под ногами — а может быть, Славе просто казалось, что дрожит земля. Он не мог забыть ужасного зрелища, хотя и море, и пирс, и остатки скалы давно скрылись за деревьями. Подъем вывел на дорогу, но Мила продолжала толкать мотоцикл руками — вверх по шоссе, круто забиравшему в гору.

— Отойдем подальше. Они думают, мы там.

Когда у обоих иссякли силы, Мила сдалась.

— Ладно. Авось, не поймут, куда мы дернули. Садись. — она развернула мотоцикл к спуску.

— А куда?

Слава медлил садиться. Мила вскочила в седло, сама толкнулась ногами. Мотоцикл проехал несколько метров под гору, разок чихнул и завелся. Мила круто развернулась вокруг ноги и подъехала обратно к Славе.

— Садись, говорю. В Ливадию.

— А зачем…

— Куда хочу, туда и поедем. Там будет весь кагал. Там папка. Ты помнишь, эти, Макс и Николас, говорили, он ее где-то в Бахчисарае держит? Новости! Уж я из него… Садись!

Слава пожал плечами. Ему уже, на самом деле, было абсолютно все равно, куда ехать и зачем.

«Рыбки», наверное, так и не очухались от увиденного. Никакой погони не было. Мотоцикл проскочил несколько темных аллей, нырнул между двумя высокими каменными изгородями, перешедшими в двухэтажные кирпичные домики. Пустые тротуары, слепые витрины. Улица становилась все уже, подъем все круче, и вдруг Слава узнал место: автобусная станция. Именно здесь хитрые бабки сосватали им с Милой жилье… Черт!

Слава похлопал Милу по плечу.

— Мил, деньги! Деньги на квартире остались!

Мила резко затормозила.

— И джинсы твои, — добавил Слава.

Мила молчала. Потом затрясла головой. Волосы ее разметались в стороны, шляпка давно где-то потерялась.

— Назад нельзя. Я боюсь. А… Твои-то деньги целы?

Слава проверил карман.

— Целы.

— Ну тогда — в Ливадию. Потрошить папку.

После остановки дорога стала пыльной. Чистый влажный Симеиз, усеявший склоны шифером и яркой черепицей, прочерченный узкими каменными лесенками, увенчанный прекрасной — даже в старости — «виллой Ксения», крымский рай Симеиз остался за спиной, вместе с людьми Рыбака, завалившейся скалой и утонувшей яхтой.

На развилке Мила забрала вверх и помчалась по серпантину. Темная пустая дорога вьется еле заметной серой полосой, справа давят черными боками горы, а слева — пустота, такая же черная, но совсем другая. Она не давит. И не зовет. Она безразлична. «Пустота полна до конца,» — вспомнил Слава одно из непонятных левкиных высказываний.

Через некоторое время горы и пустота поменялись местами. Теперь пустота была справа, а горы слева. А потом — наоборот. Слава совершенно не представлял, куда они несутся по пустой едва различимой дороге. Мила молчала. На секунду Слава решил, что это не Мила и не мотоцикл, а Ангел Смерти, чудовищный кентавр с телом мотоцикла и головой девочки, подхватив его на закорки, несет… Куда? Темнота вокруг не была похожа ни на рай, ни на ад. Она была просто темнотой.

Повороты закончились, дорога долгое время шла ровно. Руль начал подрагивать в руках у Милы — она устала.

— Может, я попробую? — предложил Слава.

Мила помотала головой. Потом притормозила. Заглушила движок.

— А все уже. Мы приехали.

Луч фары выхватил из темноты белую вывеску-указатель: Ливадия. Стрелка указывала на сьезд вниз. Внезапно вывеска стала ярче, совсем яркой, нестерпимо яркой… На дороге послышался ровный мощный гул. Что-то тяжелое, длинное двигалось прямо на них, ослепляя мощными фарами. Пришлось отскочить в сторону и прижаться к обочине: едва не чиркнув по плитам песчанника, ограничивающим дорогу, мимо пронесся фургон. Чем-то фургон показался знакомым. Может, все фургоны просто одинаковые?

— Давай срежем? — предложила Мила, заводя мотоцикл в узкую щель между домами.

— Что срежем? — переспросил Слава, но уже сам понял. Фургон, петляя, пробирался вниз. Туда же вел узкий проход-лаз. Мотоцикл вести сразу пришлось Славе, потому что Мила не удержалась на скользких ступенях, отполированных ногами людей, прошедщих здесь за столетия, или даже тысячелетия до них. Приходилось бежать трусцой за тяжелым мотоциклом, когда ступеньки превращались просто в узкую тропинку, петлявшую между домами и дворами. Наконец мотоцикл вырвался окончательно, но удрать не успел — рухнул на потрескавшиеся плиты внутреннего дворика, возле пересохшего фонтана. Слава догнал мотоцикл и прислушался. Мила где-то отстала, но спуск кончился. Впереди видна нормальная дорога с фонарями.

Слава вывел мотоцикл на дорогу и огляделся. Мертвая пелена тумана, подкрашенная голубым светом фонарей. И из этой пелены медленно выходит одинокая фигура — тоже мертвая!.. Нет, это всего лишь Мила. Славу невольно передернуло.

— Пойдем, — Мила положила свои пальцы на теплую рукаятку газа, случайно задев Славу. Ее ладонь показалась неестествено холодной.

— Куда? — Слава слегка отстранился.

— Я дворец нашла и фургон…— она уверенно повела мотоцикл. Славе пришлось покорно идти следом.

Они вышли к просторной площади перед высоким зданием. В окнах верхнего этажа горел кое-где свет.

— Что ты собираешься делать? — Слава спросил очень тихо, почти шепотом.

— Фургон остановился у служебного выхода. Пойдем туда, посмотрим.

Они обогнули здание по правой стороне. Мила приметила небольшую пристройку, Слава нажал плечом на дощатую дверь, засов не выдержал, и они вошли. Внутри было душно и пыльно. Выключатель оказался у самой двери. Под потолком вспыхнула тусклая лампочка. Служебное помещение: метлы, старая газонокосилка ржавеет в углу.

— Заводи, — Мила подтолкнула мотоцикл к Славе, — я больше не могу. Устла.

Она привалилась к стене:

— Давай немного передохнем.

Слава выключил свет и выглянул наружу. Заметил фургон и еще пару легковых машин. Осторожно ходили люди, наверное, очень не хотели привлекать к себе внимание. Слава прислушался, но ничего не уловил, слишком далеко. Кто-то распахнул дверь фургона, посветил внутрь фонариком. Черная тень залезла в нутро фургона. Теперь человек поочередно светил то в фургон, то себе на бумажку. С описью сверяется, решил Слава.

— Ну что, двинули? — перекурив, Мила была готова действовать.

— Куда?

— Туда, — кивнула в сторону входа девочка.

Люди закончили свой нехитрый осмотр содержимого, прикрыли неплотно дверь, значит, скоро вернутся.

— Рискованно слишком, — Славу разбирали сомнения. А стоит ли вообще туда соваться?

Но Мила уже направилась к фургону. Пришлось догонять. Плюшевый диван, кадка с чуть подзасохшей пальмой, книжные полки, коробки и что-то еще. Не хватало трупа. Слава узнал фургон, узнал слегка покореженную дверь. Снова приближались голоса, женский и два мужских… По спине проползли мурашки, и маленький ледяной гномик резко подпрыгнул из желудка к кадыку.

— Лезь! — скомандовала Млиа, распахивая дверцу какого-то узкого шкафа. Слава еле протиснулся.

«Ну и ну! — успел он подумать, прежде чем шкаф перевернулся и его понесли, — Как в гробу! Ща в землю зароют и привет!» Он еле сдержался, чтобы не выскочить из мерно покачивающегося ящика с диким криком.

— Да что в них понапихали-то? — возмущенно спросил сильный бас.

Шкаф резко опустили на землю. Наверное, отдыхали.

— Твое дело таскать, — оборвал его другой голос, — вот и тащи, да болтай поменьше! Взяли!

Теперь Слава отчетливо слышал вибрацию мотора, треск лебедки. Шкаф слегка потряхивало. Лифт? Только не это! Общий шум и грохот выдавал ненадежность конструкции. Все запросто могло рухнуть в любой момент. Если молиться, то поможет? Слава постарался вспомнить хоть какую-нибудь молитву, но не смог. В голову лезли только левкины дурацкие шутки, типа: «Господи Исусе, возьми меня за уси, а я тебя — за бороду, пойдем гулять по городу!»

Наконец пытка закончилась. Шкаф выставили куда-то наружу, лифт поехал вверх, должно быть, за следующей невольной жертвой. А шкаф потащили дальше, изредка задевая за углы на поворотах.

— Здесь ставь! — приказал знакомый голос Бека.

Слава даже расслабился. Хоть что-то определилось. Только зачем Беку старая мебель?

— Все? — переспросил Бек.

— Все! — втащили что-то вовсе громоздкое, кажется, диван.

— Ладно, идите. Пианино можно не тягать, оставьте на втором этаже. Черт с ним… Отдыхайте.

Грузчики вышли. В комнате загудел противный зуммер телефонного вызова.

— Да. — голос у Бека бул глухой и усталый, — да, хозяин, все готово. Все расставили. Я знаю…

Через минуту кто-то вошел в комнату и развалился в кресле, только обивка скрипнула.

— Хорошо, Атабек, можешь идти. — Цеппелин говорил напряженно, но размеренно, как будто на машинке печатал.

— Приметы, вещь серьезная, — пояснил он Атабеку, — когда удача в важном деле нужна, нельзя принебрегать ничем. Ты же знаешь?

— Да, хозяин, — по голосу Бека трудно было определить его отношение ко всей этой затее.— Вы приказали перевезти кабинет — мы сделали. Что-нибудь еще надо?

— Нет. О Миле ничего не слышно?

— Нет, хозяин. В Симеизе, вроде, Луиса потопили.

— Как?

— Еще не ясно. Информатор в больнице, без сознания.

— Если что выяснишь, доложи. Хорошо?

— Хорошо, хозяин. Вы будете здесь?

— Нет, ну что ты! Это так, просто символ — залог успеха, чтобы все гладко прошло… Ты же помнишь!

— Да, хозяин.

— Я еду в Ялту.— Цеппелин вышел.

Наверное Бек вышел вместе с ним, потому что в комнате стало тихо. Очень тихо. Слава слышал шелест собственного дыхания и дергающий перестук сердца. И еще темнота.

Но в комнате кто-то был. Вот скрипнула доска, зашелестела кадка, кто-то вдруг налетел на письменный стол. Этот кто-то двигался к Славе. А волосы на голове действительно могли шевелиться. И они шевелились, противно переплетаясь, падали на лоб, впитывали капли пота, потекшие с шеи на спину. Сердце забилось еще аритмичнее, будто выскакивало из засады при каждом ударе. Все, пора… Одним движением Слава распахнул шкаф и кинулся вперед на кого-то, кто пробирался к нему в темноте. Вспыхнул свет и на мгновенье лишил его зрения. Все еще держа руку на выключателе, Мила нелепо хлопала глазами. Она тоже слегка ослепла, свет оказался слишком ярок.

— Включи торшер, — попросила девочка.

Слава кивнул, нашел белую кнопку, и снова стало хорошо. Прикрытый плотным оранжевым абажуром свет раскидывал мягкие тени по выкрашенным темно-зеленой краской стенам бункера.

— Что делать будем? — спросила Мила.

— Ты меня спрашиваешь? — Слава слегка опешил.

— У тебя часы есть?

— Нет, — Слава на всякий случай еще раз проверил карманы, — А что?

— Я думаю, что до утра нас не потревожат, — Мила свернулась калачиком на диване. — У Альбертыча пунктик: он в особо важных случаях таскает за собой свою детскую комнату. Он в ней в детстве жил. Как талисман. На счастье. Я тут ни разу не была. Он как-то раз послушался своего психоаналитика и не взял ее с собой в Швейцарию. И как ты думаешь, что стало с этим аналитиком?

Слава представил и поежился, но преспросил:

— А что?

— Вот до сих пор никто и не знает! — вздохнула девочка, — давай спать, что ли. Я устала. Поставь будильник на девять, на всякий случай…

Ослава огляделся — действительно, за стеклом буфета тикал гигантский будилькик «Слава». Весь золоченный, он нелепо возвышался среди советского хрусталя и фарфоровых собачек.

Проснулся Слава сам, за пятнадцать минут до звонка будильника. Осторошно опустил рычаг выключателя. Поджав ноги, Мила сидела на диване и читала тонкую книжку. До конца ей оставалось немного, страниц двадцать.

— Что читаешь?

— Борис Виан. Ерунда какая-то. Так не бывает.— Она кинула книжку под стол. — Пора ноги делать, студентик.

— Как? — Слава осмотрел комнату.

— Через вентиляцию, — предложила Мила. — Бункер-то старый, может, даже сталинский. Ходы должны быть, вентиляционные. Ищи решетку, Артемон!

Решеток было несколько — большие чугунные квадраты, плотно влипшие в каменную стену почти под самым потолком. Впрочем, не совсем плотно. Один квадрат сидел слегка неровно.

— Помоги.

Слава с Милой подвинули диван чуть в сторону. Слава встал на плюшевую спинку, дотянулся до решетки…

— Есть!

Нижние болты проржавели и рассыпались, верхние тоже держали кое-как. Слава дернул решетку вниз. Один из верхних болтов тоже рассыпался, решетка с шумом закачалась на последнем болте, открывая темный лаз. Слава подсадил Милу, ее лодыжки мелькнули под потолком и скрылись в глубине лаза. Потом появилась голова.

— Давай скорей! Тут просторно!

Но Слава медлил. Диван на место можно и не ставить — авось, не заметит никто, всего-то на полметра сдвинули. А вот решетку надо за собой закрыть. Но как?

Взгляд Славы упал на тяжелый журнальный столик. Черная лаковая поверхность, в центре — чернильный прибор. Сухая чернильница-«непроливайка», стаканчик с карандашами и перьевыми ручками. Слава пошарил в стаканчике. Одна из ручек оказалась стальной — старая самоделка с какой-то выгравированной во всю длину дарственной надписью. Подойдет.

Снова взобравшись на спинку дивана, Слава ухватился за край лаза, подтянулся. Мила ему помогла. Лаз действительно оказался просторным, можно было легко развернуться. Слава вернул решетку в прежнее положение, пропихнул стальную ручку в узкое отверстие — ручка засела плотно. Когда Слава осторожно отпустил решетку, та не двинулась с места.

— Теперь поползли, — сказал Слава. Потом задумался: а куда ползти-то? Но Мила уже ползла. Собственно, выбирать было не из чего: ни одного ответвления так и не встретилось на этом темном пути, кроме прямых шахт, ведущих вверх, к свежему воздуху. Слава прикинул, можно ли выбраться наружу по какой-нибудь из этих шахт, упираясь в стенки руками и ногами. Нет, слишком высоко.

— Мил, а зачем мы вообще куда-то ползем?

Мила остановилась.

— Папка будет здесь, под землей. Не в том кабинете, а еще где-то. Вдруг да и выползем…

— Слушай! — Слава хлопнул себя по лбу, — ведь Цеппелин был один! Ну, с Беком. Там, в кабинете. Ты бы и вылезла из… Где ты пряталась?

— В диване.

— Вот вылезла бы из дивана, да и спросила бы его прямо! Почему…

— Потому что испугалась, вот почему!

— А следующий раз — не испугаешься?

— Не знаю. Увидим.

Мила снова поползла вперед. Слава не видел ее, только слышал ритмичное шарканье ладошек и коленок по камню. Как она не устанет? Сам он страшно устал и готов был заснуть прямо здесь, в недрах дворца, хоть и проснулся, вроде, совсем недавно.

Мила снова остановилась.

— Лаз кончился.

— Тупик?

— Нет. И решетки нет. Что-то другое. Посмотри.

Слава обошел Милу и пролез вперед. Лаз действительно кончился. Сверху был такой же каменный потолок, что и в кабинете. А вот снизу…

Слава пошарил рукой. Какая-то гибкая пластиковая поверхность, изрешеченная рядами мелких, миллиметра два диаметром, отверстий. Рука славы уперлась в металлическую арматуру. И он догадался, что это.

— Подвесной потолок! Итальянский.

— Современный?

— Ну да, как в офисах бывает.

— Значит, пришли. Давай ждать.

Ждать пришлось недолго. Внизу зажегся свет, отверстия в пластике засияли желтыми звездочками. Только настоящие звезды не расположены такими ровными рядами. Послышались неторопливые шаги — в комнату вошло сразу несколько человек. Слава с Милой замерли на краю вентиляционного лаза, укрытые ото всех дырявой пластиковой кожицей навесного потолка.

— Талгат, Ваня, стоите у дверей. Сергей с ребятами — за дверьми. Бек — при мне. Главное, с вьетнамцев глаз не спускать. В остальном — как обычно.

Распоряжения отдавал Цеппелин.

— Хозяин, а если стрелка в вентиляцию… — голос Бека.

— Нет, — твердо ответил Цеппелин, — я не собираюсь никому хамить. Я уже сказал им в прошлый раз, что жопой не буду толкаться. У меня ни к кому нет претензий. У них ко мне — были. Но теперь, когда Луис утонул…

— Утонул, хозяин.

— Я, честно говоря, не верю. Он уже как-то тонул — и что с того? Но наши друзья верят, что он утонул, и этого достаточно. Еще у них ко мне предъява в связи с Рыбаком, но эта предъява рассосется, когда я им сделаю свое предложение. Они мне будут руки целовать, пятки лизать, молиться будут на меня! Причем — добровольно. Единственное, следи за вьетнамцами.

— Вы окончательно решили, хозяин? — голос Бека зазвучал неуверенно.

— Да. Иначе я — враг народа. А с этими штучками я — друг, и даже более того. Я — чуть ли не бог. Вот она, власть, в химически-чистом виде!

Слава высунулся по пояс из укрытия и прильнул глазом к отверстию. Ему ужасно хотелось посмотреть, как выглядит «власть в химически-чистом виде».

Сквозь мелкое отверстие трудно было что-либо разглядеть, но Славе это удалось. Прямо под собой он увидал руку Цеппелина. А в руке была зажата баночка из-под ношпы. Та самая.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Бабушка Нгуэн спускалась по мрачной лестнице, стараясь не дотрагиваться до дубовых перил. И сам дворец, похожий на письменный стол в провинциальном полицейском управлении, и противоестественно роскошный лифт с золоченой кушеткой, обитой бархатом, Но Луис, к счастью, утонул, придавленный скалой. А Цеппелин перестал всем грозить своими компроматами. Наоборот, теперь он обещел всех порадовать. Что ж, пусть порадует. Если радость окажется недостаточной, у Бабушки Нгуэн есть для Цеппелина интересный сюрприз. В комнате обстановка оказалась такой же простой и дубовой, как перила. Дубовые панели прикрывают стены, овальный дубовый стол, дубовые кресла. Вроде бы, никаких подвохов. За дешевым подвесным потолком может скрываться стрелок… Нет, едва ли Цеппелин будет так рисковать. У дона Темпесты, у отца Грубера, а тем более — у самой Бабушки Нгуэн отличная охрана. Если в комнате начнется пальба, то погибнут все. Главное же, что успокаивало Бабушку Нгуэн, это последние сведения, полученные от ее людей. Цеппелин действительно не собирался брать под контроль новые регионы. Скорее всего, он даже не будет претендовать на наследство Луиса. Бабушка Нгуэн тоже не претендовала на наследство Луиса, она уже прибрала к рукам регионы Бар Аввана. А регионы Луиса, обе Америки, должны были поделить между собой отец Грубер и дон Темпеста. Дон Темпеста и отец Грубер уже сидели за овальным столом. Цеппелин стоял возле своего кресла, ждал, пока усядется Бабушка Нгуэн. За спиной Цеппелина маячил Бек. Возле остальных участников встречи тоже находилось по одному охраннику. Бабушка Нгуэн вошла в сопровождении низенького молодого вьетнамца в сером костюме. У дверей встал еще один вьетнамец, вместе с двумя людьми Цеппелина. Остальная охрана торчала на лестнице и у лифта.

— Ну что ж, — Бабушка Нгуэн присела на краешек своего кресла, — господин Цеппелин принес нам немножко печали, но обещал много радости. Господин Иосиф отправился делать революцию в стране предков. И в этом уже очень много радости. Но господин Цеппелин хотел подарить нам что-то еще, кроме покоя, не так ли?

Цеппелин молчал, улыбался. В тишине сухо постукивали четки отца Грубера, иногда заглушаемые астматическими вздохами дона Темпесты. Цеппелин размашистым жестом поставил на стол маленькую цилиндрическую баночку.

— Вот, коллеги, — сказал он, наконец, — тут находится лекарство от многих наших проблем.

«Коллеги» молчали, ждали пояснений. В баночке могло быть что угодно, вплоть до мышиного дерьма — рассудок Цеппелина в последнее время всем внушал опасение. С другой стороны, баночка действительно могла содержать нечто исключительно ценное. Поэтому никто не проронил ни слова. А Цеппелин сел на свое место и продолжил:

— Здесь у меня девять таблеток, полуфабрикат. Но даже полуфабрикат обладает удивительными свойствами. А мои очкарики разработали все детали, весь цикл производства — в промышленных масштабах. Причем самое смешное, что опробовать это средство мне помог небезызвестный Рыбак.

Бабушка Нгуэн не изменилась в лице. Дон Темпеста удивленно вскинул брови. А отец Грубер перестал теребить четки.

— Рыбак? — переспросил он. — Как выразился когда-то Понтий Пилат — что хорошего может прийти из Галиллеи? Чем может помочь это животное?

Цеппелин ладонями друг об дружку.

— Именно тем, чем обычно животные помогают науке. Подопытными кроликами. Точнее, в данном случае, «подопытными рыбками». Но я сейчас все расскажу по порядку…

— Новый наркотик, — прохрипел дон Темпеста, — это чушь, вроде «вечного двигателя». Чем заниматься алхимией, лучше обсудим вопросы реальной коммерции.

Бабушка Нгуэн догадалась, что дон Темпеста заинтересовался баночкой и теперь специально злит Цеппелина, чтобы тот рассказал побольше. Цеппелин нервно всплеснул руками.

— Несколько лет назад московские студенты догадались, как производить перветин дома, у себя на кухне. А теперь перветин вытесняет героин на североамериканском рынке! Тут примерно то же самое, только речь идет не о наркотике. Хотя, и о наркотике тоже. Мои таблетки — универсальны. Можно сказать, Россия приготовила новый сюрприз для завоевания мира. Но одна Россия, точнее — один я не справлюсь с этим завоеванием. Мировое господство — общее дело. Итак, во-первых, для производства необходим опиум. Здесь вся моя надежда на нашу уважаемую Бабушку.

Цеппелин поглядел прямо в глаза Бабушке Нгуэн. Но в узких карих глазах Бабушки была только пустота. Цеппелина это, правда, не смутило.

— Ведь вы, Бабушка, правите мастью в «Золотом Треугольнике». Гарантирую, что ваши обороты возростут как минимум вдвое. Теперь вы, святой отец, — Цеппелин слегка поклонился Груберу, — в ваших руках не только европейский рынок, но, со вчерашнего дня, еще и Южная Америка. А именно в Южной Америке произрастает кое-какое сырье, также необходимое для производства. Вы, таким образом, наследуете не только регион Луиса, но и его реальное дело.

— Луиса?! — подала, наконец, голос Бабушка Нгуэн.

Дон Темпеста закашлялся. Отец Грубер напряженно слушал. Цеппелин радостно кивнул.

— Да. Наш пламенный друг при жизни вел те же исследования, что и я. Существует и третий исследователь. Ладно. Сейчас не об исследованиях, а о производстве. С оборудованием мне могли бы помочь вы, уважаемый дон.

— А что производить-то? — зашипел дон Темпеста, — я так и не понял, какова польза от предлагаемого продукта. Если это не наркотик, то что это?

— Сейчас, сейчас, — успокоил его Цеппелин, — поведаю все, кроме пары производственных секретов. Сначала — урок истории. В пятидесятые годы под Москвой, в Софрино, были зарыты кое-какие отходы от деятельности Курчатовского института. Захоронены, как водится, шаляй-валяй. Произошла утечка, возник ровный радиационный фон. И вот в условиях этого фона одно растение, не скажу, какое, стало вырабатывать вещество типа лезергиновой кислоты и диметилтриптамина.

Дон Темпеста, услыхав последнее слово, раздраженно замотал головой. Отец Грубер приоткрыл рот от удивления:

— Продолжайте, пожалуйста. — Продолжаю. Эту штуку в Софрино обнаружил я. Похожую штуку в Бразилии обнаружил Луис. Есть и третий. Рыбак.

Бабушка Нгуэн нахмурилась. Дон Темпеста на секунду перестал дышать, а потом засопел в два раза громче, чем раньше. Отец Грубер промолвил:

— М-да. Компания так себе.

Цеппелин откинулся на спинку своего неудобного дубового кресла.

— Компания вчера слегка поредела. Что касается Рыбака, то он создал собственную лабораторию на Припяти и гонит откровенное говно. Во-первых, слишком много радиации. Во-вторых, те тонкости технологии, которые известны только мне. И, наконец, он использует не опиум, а какой-то особый тип мухомора. Этот мухомор — его «ноу хау», так сказать, «звезда Рыбака». Ядовитая, должен заметить, звезда. Слишком токсичные дозы мускарина приводят к быстрой гибели. То, что предлагаю я, стоит, конечно, дороже. Но зато эффект…

— Весь вопрос в эффекте, — сказал отец Грубер.

— Да, — подхватил дон Темпеста, — расскажите же, наконец, в чем прелесть вашего изобретения.

Бабушка Нгуэн молча кивнула. Цеппелин тоже кивнул.

— Прелесть многогранна. Это вещество, назовем его «генералом»…

— А почему? — перебил отец Грубер.

— Вот… Вот, подождите. Итак, если «генерал» готовить без интересных добавок, вроде опиума или рыбачьих мухоморов, то получается сильный транквилизатор, дающим легкую эйфорию. В этой форме он вполне может быть зарегестрирован и использован в фармацефтике даже по общему списку. В отличие от обычных препаратов, он не замедляет рефлексы и не имеет других, присущих прочим средствам, побочных эффектов. Но нам важна не эта ерунда — ни мне, ни Рыбаку. Луис тоже был далек от медицины. Мы все, втроем, независимо друг от друга, раскопали кое-что в архивах. Луис залез в активы ЦРУ, у Рыбака есть лапа в гэбухе, а ваш покорный слуга… Как говорится, ласковое дитя двух маток сосет. Сосали мы одно и то же взрывоопасное молочко — методики психоделического манипулирования индивидуальным и массовым сознанием. Цели, конечно, были разные. Бедняга Луис заботился о своей сраной революции…

Цеппелин немного помолчал, мягко улыбнулся, подумав о том, что Луис, скорее всего, жив. Вот будет сюрприз для них — и для жирного хриплого хряка, и для хитрого попика, и особенно для этой злобной желтой воблы Нгуэн.

— А что хочет Рыбак? — не вытерпел отец Грубер.

— Итак, Луис хотел просветить человечество, распыляя с воздуха свой вариант «генерала». Самое смешное, что ему бы это удалось. В отличие от ЛСД, которым в свое время с той же целью пользовались всякие идеалисты вроде Кена Кизи, «генерал» практически не токсичен. Никакого привыкания! Никаких побочных эффектов! Это я говорю про варианты, разработанные мной и Луисом. «Генерал» Рыбака откровенно ядовит, как я уже сообщил. Но и цели Рыбака отличаются от тех, которые ставил Луис и которые ставлю я. Рыбак делает послушных тупых зомби, готовых на все. Его люди долго не живут — кроме некоторых «феноменов».

— А ваша цель? — не выдержала, наконец, и Бабушка Нгуэн.

— Моя цель — идеальный исполнитель. Человек, с одной стороны, четко ориентированный на поставленую задачу, а с другой стороны — способный самостоятельно принимать тактические решения. Мало того: способный в большей степени, чем обычный человек. Вообще, мои исполнители справляются со своей работой лучше, чем обычные люди.

— А с какой работой? — спросил дон Темпеста.

— Да с любой! Драться, вычислять, командовать… Заниматься любовью, наконец! Человек-компьютер! Идеальная секретарша!..

— Любящая жена! — добавил от себя дон Темпеста и рассмеялся. Его смех сразу перешел в тяжелый приступ кашля.

Цеппелин подождал, пока кашель дона Темпесты утихнет, и продолжил:

— Луис почти не проводил экспериментов. Он вообще слишком человеколюбив, чтобы когда-нибудь применить… Впрочем, Луис уже превратился из проблемы в факт истории. А вот Рыбак избавил меня от хлопот с экспериментами, накормив своим дерьмом собственных людей. Я внимательно следил за результатами, делая, разумеется, поправку на разницу между его «генералом» и моим. Впрочем, я тоже проводил эксперименты. И в настоящее время провожу, у меня в центральном Крыму есть для этого специальный карманный сумасшедший домик. К настоящему моменту, на самом деле, необходимость терзать психов отпала. Препарат опробован и готов к употреблению. Подчеркиваю: не к продаже, а именно к употреблению.

— И как же вы его предлагаете употреблять? — от волнения отец Грубер даже скомкал свои четки и сунул за пазуху.

— Алгоритм прост. Потребитель под действием вещества как бы рождается заново. Происходит фиксация сознания на заданном объекте, чаще — на том человеке, который накормил потребителя «генералом» или оказался рядом к моменту пробуждения. Введите потребителю «генерал» внутривенно и повестье перед лицом свой портрет— дело сделано! Личность или задача, зафиксированные в такой момент, приобретают черты родителя, бога, смысла жизни!..

Разговор шел по-английски, но Слава хорошо знал английский. Вот, значит, чего он нажрался тогда, в электричке! Сашок, гаденыш, говорил: ношпа, ношпа! Хреношпа! Слава вспомнил, что сначала был провал, какие-то видения. Потом он очнулся… Что он увидел сразу, как проснулся? И тут Слава понял, что не это важно. Важно не то, что он увидел, а то, о чем он подумал! Точнее, о КОМ… Мила!

— Тихо ты! — прошептала Мила одними губами.

Но Славе уже было все равно: пусть его услышат, пусть поймают, пусть даже убьют! Разве это жизнь? Разве он жив? Зомби! Робот, охранник Милы! Артемон! Слава в отчаянии ударил ладонью по пластиковой поверхности подвесного потолка. Поверхность крупно завибрировала. Мила тихонько ахнула… Но внизу никто ничего не заметил. Все говорили одновременно.

— Это же… Ведь это можно и самому принимать! — радовался отец Грубер, — я могу полностью, без опасений, посвятить себя Богу, да и не только себя! Потрясающе…

— Да, да, потрясающе, — разводил руками дон Темпеста, — любящая жена, крепкая семья, нерушимый клан.

— А чем ваши наркоманы лучше обычных людей? — спросила Бабушка Нгуэн.

Слава замер, прислушался. Для него это было очень важно.

Цеппелин поднялся с кресла. Сделал несколько шагов в сторону, вернулся, но остался стоять.

— Существует еще одно свойство «генерала», то, на которое не обращал внимания Луис, но которое вплотную исследовал Рыбак. После приема «генерала» в жизни потребителя наступает не просто перелом. Скорее, это можно назвать восхождением. Потребитель начинает учиться какому-либо делу, причем учиться оптимальным образом. Стрелять, убивать, считать, командовать, заниматься любовью — все что хотите! Высокий профессионализм: вычесления делаются на уровне компьютера, машинистки печатают со скоростью произнесения текста. Но я приведу самый интересный пример, специально для Бабушки Нгуэн.

Взгляды Цеппелина и Бабушки Нгуэн встретились. Цеппелин перестал улыбаться. Пожевал губами. А потом заговорил очень спокойным и очень серьезным голосом:

— Ваша любимая забава, Бабушка. Подпольный ринг «Та Жень Де Фаньдзы» в центре Гуаньчжоу, пятое мая этого года. Помните?

Бабушка Нгуэн привстала с места. Уперлась крепкими короткими руками в гладкую дубовую столешницу. Все мелкие черты ее лица слегка дрожали. Голос, сильный и чистый, тоже дрожал.

— Валерий Камышов, — четко произнесла Бабушка Нгуэн.

— Совершенно верно, — так же четко ответил Цеппелин, — Валера, глупый мальчишка из моей охраны. Насмотрелся кино про бои без правил. Просто бредил мечтой о том, чтобы самому стать великим бойцом. И стал им — за две недели. Я дал ему это. Я!

— Значит, — Бабушка Нгуэн тряслась от гнева, — теперь любой кретин может победить в боях «Та Жень»? И любой кретин, вроде тебя, может иметь армию ниндзя?! Червяк! Сын корейца и черепахи!!!

Одним движением Бабушка Нгуэн запрыгнула на стол, крутанулась вокруг своей оси. Черным колоколом мелькнула в воздухе шелковая юбка. От удара ноги, обутой в расшитую бисером остроконечную мягкую туфельку, Цеппелин отлетел к стене, опрокинув свое кресло. Бабушка Нгуэн соскочила со стола, похожая на хищную птицу, выставив перед собой скрюченные пальцы наподобие смертоносных когтей. Бек попытался вмешаться, но отлетел к другой стене.

— Бабушка! — отец Грубер засеменил к Бабушке Нгуэн, которая намеревалась прикончить Цеппелина собственными руками. Дон Темпеста, кряхтя и переваливаясь, поспешил за ним. Бек вскочил на ноги, бросил сумашедший взгляд на охрану у дверей и бросился выручать хозяина. Охранники покинули свой пост и тоже присоединились к свалке. А через дверной проем вбегали новые и новые охранники. Кто-то выстрелил в воздух!

— Не сметь! — закричал отец Грубер, — никакой стрельбы! Помогите их растащить!

Охранники неловко толкались в углу комнаты. Иногда из кучи показывался желтый кулачок Бабушки Нгуэн, и тогда очередной человек отлетал к стене.

Слава завороженно прильнул глазом к дырочке в потолке.

— Что там, что? — возбужденно шептала Мила, — дерутся? Да?

Она тоже прильнула к дырочке.

— Ух ты!..

И тут тонкое пластиковое перекрытие не выдержало. Слава и Мила кувырком вывалились прямо на головы охранников. Слава сразу оказался на ногах, подхватил Милу под локоть и рывком поставил на ноги. Они стояли на столе. Перед ними была никем не охраняемая открытая дверь. Соскочив со стола, Слава кинулся к двери, увлекая Милу за собой. Появившийся неожиданно охранник, черноглазый парень в ярко-голубом костюме, охнул и свалился на пол, когда Слава, не останавливаясь, пнул его в живот. Лестница была пуста. Слава и Мила бежали наверх, перескакивая через две ступеньки. Лестница кончилась, начался извилистый и такой же пустой коридор. После очередного поворота коридор неожиданно привел к чугунным дверям, украшенным замысловатым литьем. Возле дверей дежурил единственный охранник, человек средних лет в джинсах и клетчатой ковбойке. Охранник поднял было автомат, но Слава, не сбавляя скорости, упал, подкатился охраннику под ноги, сбил на пол одной подсечкой и со всей силы ударил по горлу пяткой, сверху вниз. Наверное, раздробил кадык. Охранник хрипел и плевался кровью. Мила хотела подобрать автомат, но Слава дернул ее за руку и они вместе проскочили за чугунные двери. За дверьми была маленькая комнатка с низким потолком. Золоченая кушетка, обитая красным бархатом, зеркала, какие-то кнопки на стене. И грубый фанерный ящик с крышкой.

— Лифт! — радостно воскликнула Мила. Она стала лихорадочно жать все кнопки подряд. Наконец, отыскала нужную. Лифт заскрипел и медленно двинулся вверх, увозя Славу и Милу из подземелья, населенного сумасшедшими гномами, в обычный мир — где по блестящему паркету дворца бродят безобидные экскурсанты. Лифт мерзко громыхал и скрипел, но где-то внутри себя. Снаружи никто не обратил на это внимания. Мила откинула крышку фанерного яшика, там лежали обычные музейные тапочки. Если их так можно называть — куски обшарпанного брезента с веревочками по бокам.

— Надевай! — швырнула Мила под ноги Славе пару, -Живее.

Она уже успела кое-как обмотать свои парусиновые туфли и осторожно выглядывала из-за ажурной решетки лифта наружу, в новый мрачный коридор.

— Пристроимся в хвост этой экскурсии и нормально…— она чуть приоткрыла дверь,— готов?

— Ага, — Слава пролез вслед за Милой под бархатным жгутом, охраняющим от посетителей лифт-экспонат.

— Первый в России лифт,— щебетала им в спину женщина-эксурсавод, — был построен специально для императорской фамилии, ни разу не требовал ремонта…

От этих слов Славе вдруг стало дурно, он чуть не оперся о край какого-то инкрустированного столика.

— Молодой человек, я бы попросила вас не отставать, — суровая седая женщина в круглых очках подождала, пока вся ее группа не соберется вокруг маленького стола, покрытого зеленым сукном.

— Здесь члены императорской фамилии играли в карты, — экскурсавод снова сурово посмотрела на Славу, — я бы еще раз попросила вас не прикасаться к экспонатам музея…

— Пройдемте дальше! Эта экспозиция посвящена, безусловно, самому выдающемуся событию Второй Мировой Войны, а может быть и всего двадцатого века. — Экскурсавод неприятно поджимала губы и поэтому была похожа на издерганную учительницу младших классов, — Ялтинское соглашение…

Толпа возбужденно зашушукалась, разглядывая массивную карту-схему фронтов на стене и восковые фигуры, рассаженные за длинным тяжелым столом.

— Все вы, конечно, понимаете, что, возможно, это событие выглядело несколько иначе, — продолжала экскурсавод, — но мы постарались передать дух встречи как можно ближе. Специалисы долго и кропотливо работали в архивах, собирая по крупицам данные для нашей экспозиции… Вот Уинстон Черчилль…

Слава разглядывал восковое лицо Сталина — Отца Народов, нахмуренное и властное. Усталый Рузвельт был прикрыт пледом. Кто-то ему на колени положил бычок от сигары. Черчилль особого впечатления не произвел… Хотя, Слава уловил нечто знакомое во всем этом сборище. Кого-то, правда, не хватало. Слава оглянулся, ища глазами Милу, но попал взглядом прямо в лицо Бабушки Нгуэн. Она тихонько перешептывалась с другой пожилой женщиной в группе вьетнамских экскурсантов. Эта группа двигалась навстречу славиной. Высокий белобрысый парень в очках говорил привычный русский текст, маленький вьетнамец переводил, не переставая улыбаться. Девушки сосредоточенно слушали, не отвлекаясь на окружающее.

— Вот Императорская семья, — пожилая женщина-экскурсавод увела славину группу дальше.

Теперь, в соседней комнате, на Славу смотрел грустными глазами император Николай Второй. Императрица отвернулась к окну, ее восковые дочери-принцессы были заняты чем-то на столе. Читали книгу? Слава оглянулся назад, чтобы еще раз, получше, разглядеть вьетнамцев. Но вместо них уже были аккуратные молодае люди в темных пиджаках и галстуках. Не обращая внимания на их слегка побитый вид, экскурсавод заливался по-немецки. В центре группы, гляда в глаза Отцу Народов, мусолил четки отец Грубер. Черные отутюженные, со стрелками, брюки снизу были охвачены такими-же брезентовыми мешками, как и у прочих посетителей. Слава невольно прыснул.

— Ты что? — выглянула из-под плеча Мила.— А, эти! Давай на выход, что ли? Тебе еще не надоело?

И они стали осторожно пробираться подальше от своей экскурсии. Один раз чуть не напоролись на дона Темпесту — старый астматик развалился в императорском кресле и лениво слушал гида, заливавшего по-итальянски.

Наконец, они увидели долгожданную табличку «конец осмотра» и скинули с ног тряпки.

— Фу, — Слава сразу расслабился, — Я все боялся что придется с ними в этих обмотках Лебединое озеро плясать.

— А что, слабо? — Мила рассмотривала подозрительный ряд машин на стоянке перед музеем.

— Да нет, скользко, — пожал плечами Слава. — И еще странно, как они все успели подняться?

— Наверное, есть другая лестница. И другой лифт. Мы бежали, не заметили…

— Но они же там дрались!

— Считай, мы их помирили. На свою голову. Пойдем, где там наш сарайчик?..

К сарайчику пришлось идти в обход дворца. Несколько раз наперерез устремлялись группы охранников — их легко было узнать по одинаковой одежде: темные костюмы людей отца Грубера, веселые голубые пиджачки людей дона Темпесты, оранжевые платьица и серые костюмчики вьетнамцев Бабушки Нгуэн. Только люди Цеппелина одевались, как все, в джинсы и легкие рубашки. Но многих людей своего отчима Мила знала в лицо. Она умело утягивала Славу то в одну толпу отдыхающих, то в другую. Аляповатый дворец, снаружи еще более казеный, чем внутри, все время оставался справа, подставляя взгляду то один, то другой серый бок.

— Сарай за теми пристройками. И никого, — Мила прикусила губу.

Слава прищурился, измеряя взглядом расстояния до пристроек и до ближайших охранников, веселых вьетнамочек в оранжевом.

— Стрелять будут? — наконец, спросил Слава.

Мила покачала головой.

— Нет. Это тебе не «рыбки».

— Тогда побежали. Вон от тех кустов, на счет «три». Раз, два… Три!

И они неожиданно ринулись к пристройкам. Группы охранников, заметив их маневр, поспешили следом.

Деревянная дверь сарая была открыта, мотоцикл стоял на месте. Мила вскочила в седло, Слава — позади. Тяжелый мотоцикл не хотел двигаться… Двинулся, но слишком медленно. Ноги Славы болели от напряжения. Толчок, еще толчок… Пригорок! Охранники в голубых пиджаках были совсем рядом. Мила повернула рукоятку газа. Движок взревел, мотоцикл дернулся вперед и, сбив с ног двоих охранников, выкатился на асфальт.

— Держись! — Мила вывернула рукоятку почти до упора. Ветер свистел в ушах, мешаясь с запоздалым визгом каких-то женщин. Перескочив через бульвар, Мила понеслась по шоссе.

— Куда? — спросил Слава, прильнув к уху Милы.

Мила не отвечала, полностью сосредоточившись на дороге. Машины, казалось, стоят на месте — так быстро мчался мотоцикл.

Бабушка Нгуэн проводила мотоцикл взглядом.

— Едут в Ялту. Если не передумают.

— Не передумают, — откликнулся отец Грубер, — слишком напуганы.

— Бек! — скомандовал Цеппелин, — бери людей и…

— Нет-нет, — остановила Цеппелина Бабушка Нгуэн, — насколько мне известно, твой Бек в последнее время стал мальчиком для битья. Побереги его, Цеппелин. Отец Грубер, пошлите ваших людей.

Отец Грубер подозвал к себе жестом охранника, шепнул только одно слово:

— Ялта.

Пятеро в темных костюмах прыгнули в «БМВ» болотного цвета с тонированными стеклами. Машина, похожая на толстую злую ящерицу, мягко вырулила на шоссе и скрылась в жидком потоке «девяток» и «москвичей».

— Это твоя… Со своим, — Бабушка Нгуэн обернулась к Цеппелину, — он что, тоже твоего «генерала» принял?

Цеппелин задумался. Когда ему возвратили баночки, одной не хватало.

— Не знаю. Но если вдруг запил алкоголем, тогда не должно подействовать.

— В любом случае. Рыбак его бережет, я слыхала. Выясни.

Цеппелин мрачно кивнул.

Дорога делила мир на две неравные части. Слева была тяжелая, но тесная часть гор, а справа — свободная легкость моря, на горизонте размытого раскаленным туманом. Сейчас, правда, Слава не чувствовал жары, всю жару сдувал встречный ветер. Да и солнце уже клонилось к закату и скоро должно было потерять свою силу.

Через некоторое время и море, и горы стали отдаляться от дороги, уступая место домам, похожим на огромные птичьи клетки из белого бетона. Домов становилось все больше, машин тоже. Мила сбросила скорость.

— Ялта, — сказала она Славе, обернувшись.

По тротуарам шли люди — не отдыхающие, а самые обычные люди. Кто-то прогуливался, но большинство спешило по делам или, наоборот, домой, в бетонную клетку.

— Сейчас, где-то рядом — поворот на серпантин… — пробормотала Мила.

Но до поворота доехать не удалось. Мотор коротко чихнул и заглох. Мила вздохнула.

— Что такое? — забеспокоился Слава.

— Ничего. Бензин — тю-тю. Пойдем пешком, я знаю, куда.

Слава кивнул, слез с мотоцикла. Помог Миле. Неожиданно на руль легла чья-то рука.

— Хорошая машина. Нравится. Моща. Дай прокатиться!

Вокруг стояли коротко стриженые парни. Славу они не беспокоили: это были явно не «рыбки» и не охранники. Блеклые розовые и зеленые рубашки, пузырящиеся на коленях тренировочные штаны — обыкновенные местные амбалы, такие же, как и в Симеизе, только помоложе.

Слава развел руками:

— Бензин кончился.

— Ты что пиздишь? — сразу завелся один из парней, — тебе жалко, да?

— Мне — нет, — ухмыльнулся Слава, — бензин на самом деле кончился. Хочешь — проверь.

Однако парни явно искали повод для драки. Слава понимал, что с такими надо не разговаривать, а сразу бить в глаз. Но ему было лень.

— Берите бандуру, ребята, мы ее сами угнали. Только бензин залейте. А нам надо…

— Нет-нет-нет! Ты чего, ты за кого нас принял? Мы к тебе по-доброму, а ты…

Перед Славой встал здоровенный парень с круглым лицом без подбородка. Рваная майка провисала под мышками. Слава понял, что, все-таки, прийдется бить в глаз, точнее — в пах. Парень был на две головы выше.

Нога Славы резко выскочила вперед, упершись носком во что-то твердое. Парень не пошевелился. Ухмыльнулся. Потом со всей силы махнул кулаком. Слава пригнулся, кулак пролетел мимо — в миллиметре от лица Милы. Но парень другой рукой ухватил Славу за воротник. Ухмыльнулся, пахнув изо рта вонью искрошенных зубов:

— Ах, так?

Рука распрямилась, Слава пролетел несколько метров по воздуху и больно стукнулся спиной о жестяную тумбу — сухой мертвый автомат для продажи газировки. В Москве он таких автоматов не видел уже лет десять.

Гигант двинулся к Славе, но вдруг замер. Взвизгнули тормоза. Возле мотоцикла, ударив бампером одного из парней, остановилась машина болотного цвета. Все четыре двери открылись, выпустив наружу людей в темных костюмах. Охранники!

У охранников в руках были автоматы — к таким автоматам Слава уже успел привыкнуть.

— Идите отсюда, — сказал один из охранников, поведя дулом. Потом повернулся к Миле.

— А вы идите с нами.

Охранник говорил по-русски с жестким акцентом. Огромный парень подошел к нему вплотную.

— Что, фашист, зиг Хайль, да? Пушкой грозишь?

И вдруг, схватив охранника за круглую белобрысую голову, сильно дернул. Громко хрустнули позвонки. Автомат выпал на землю, тело охранника обмякло. Гигант продолжал держать голову в руках. Громко матерясь, он потащил свою жертву к газированному автомату и запихал голову в жестяную пасть, где когда-то стояли граненые стаканы. Тело неестественно свисало снаружи на шее, вдруг ставшей гибкой, словно веревка.

Остальные парни бросились на охранников, принялись вырывать у них из рук автоматы. Охранники открыли беспорядочный огонь. Мила юркнула к Славе, дернула его за рукав.

— Бежим, пока эти друг друга мочат!

И они, пригнувшись, побежали — вверх, через обычные городские дворы с детскими качелями, потом по узким проходам между выбеленных кирпичных оград. Один проход окончился тупиком. Слава подсадил Милу, потом сам запрыгнул на ограду. С другой стороны был густой садик. Старик в ватнике на голое тело поливал из шланга деревья, усеянные ярко-желтой алычей.

— Эй… Эй!!! Сейчас, у меня ружье…

И старик проворно заковылял в дом. Слава и Мила не стали его дожидаться, перескочили через другую ограду и оказались в зарослях на склоне горы.

Мила, не останавливаясь, принялась карабкаться вверх. Юбочка ее порвалась, зацепившись за ветку. Мила этого не заметила. Слава еле поспевал.

Последний участок был почти вертикальным. Слава, тяжело дыша, хватался за ветки, ветки ломались, царапая руки.

— Ну, рывок, еще рывок! — подбадривала Мила. Слава поднял глаза, и понял, что Мила уже никуда не карабкается, а стоит, расставив ноги, посреди асфальтированной дороги.

Слава выполз на асфальт, тяжело опустился на обочине.

— Куда ведет дорога?

— Это серпантин, наверх, — ответила Мила, — на Ай-Петри.

Снизу послышалось рычание мотора. Мила дернулась к кустам, но сразу остановилась.

— Это трактор. Давай, застопим трактор.

Слава ничего не сказал в ответ.

Из-за поворота высунулась синяя ребристая морда трактора. На высоком сидении торчал тракторист и улыбался. Чем-то его лицо не понравилось Славе. Но Мила уже размахивала руками.

Трактор остановился, неровно порыкивая. Сзади скособочился открытый прицеп, заваленный сеном.

— Наверх? — спросил водитель, небритый мужиченка в грязной ветровке.

Слава понял, чем ему не понравился водитель. Он был совершенно пьян. Рядом на сидении стояла трехлитровая банка, наполовину заполненная голубоватой жидкостью. Подтверждая предположение Славы, мужиченка подхватил банку и сделал большой глоток, слегка наплескав себе на грудь. Потом подмигнул Славе:

— Дернешь?

— Извините, — Слава замотал головой, — мне нельзя. — Повернулся к Миле: — Мы…

— Мы в прицепе, прямо на сене.

— Угу, — промычал водитель, улыбнулся еще шире и снова приложился к своей банке.

Мила закопалась в сено с головой.

— Делай так же. И нас не найдут.

Хлипкое досчатое дно прицепа ходило ходуном. Слава немного рпздвинул сено и выглянул за борт прицепа. Лучше бы он этого не делал: колесо вертелось над пропастью! Потом снова прыгнуло на асфальт. Слава поглядел на водителя. Его силуэт покачивался за плоским задним стеклом кабины. Водитель крутил штурвал, как ни в чем ни бывало. Снова приложился к банке…

Слава, чтобы не расстраиваться, забрался в сено с головой. Мила тоже решила выглянуть, но сразу нырнула обратно.

— Что, страшно? — невесело ухмыльнулся Слава.

— Охрана! — прошептала Мила, — те самые! Порешили, наверное, урлу, и теперь за нами едут. Не заметили, проехали дальше.

— Хорошо бы, эта пьянь нас не вывалила…

— Хорошо бы так ехать и ехать… — мечтательно сказала Мила и прижалась к Славе. Слава попытался отстраниться, но больно ударился локтем о борт прицепа.

Трактор полз на гору целую вечность. Иногда прицеп опасно кренился, въезжая колесом на высокую обочину, иногда чуть не падал с крутого склона. Водитель ничего не замечал — он весь был в своей заветной баночке.

Наконец, Слава почувствовал, что серпантин кончился. Прицеп продолжало мотать из стороны в сторону, но уже по ровной дороге. Трактор, дернувшись, остановился. Слава поднял голову. Водитель неловко слезал со своего насеста. Споткнулся, упал на дорогу. Глупо хихикнул, выматерился, нетвердым шагом направился к прицепу. Увидев Славу, водитель встал, как вкопанный.

— Ты… Ты кто? Я девченку сажал.

Мила тоже высунулась из сена. В волосах ее желтели сухие стебельки.

— А! — обрадовался водитель, — вас двое! Все. Мне — поворачивать.

Он рыгнул. Слава спрыгнул на асфальт, снял Милу. Водитель долго карабкался обратно в кабину. Наконец, устроился за штурвалом, в последний раз приложился к банке. Голубоватая жидкость кончилась. Слава удивился:

— Смотри! Он, пока ехали, полтора литра выдул!

Мила мрачно оглядывалась по сторонам. Слава тоже огляделся. Кругом были березы!

— Березы!

— Да, — откликнулась Мила, — на Ай-Петри растут березы. Ты не знал?

Трактор зарычал, лязгнул сцепкой и уволок прицеп с сеном куда-то вдаль, мимо берез, по направлению к приземистым зданиям с белыми куполами вместо крыш, похожими на яйца огромной птицы.

Березы были, конечно, так себе. Кривые хилые стволы, все почему-то наклоненные в одну сторону. Березы росли одинаковыми рядами. Слава понял, что кто-то решил пошутить и посадил на вершине крымской горы эти неуместные белые деревья.

Мила дернула Славу за руку.

— Смотри!

Слава оглянулся. По другую сторону дороги тоже росли березы. Кругом расстилалось ровное плато, поросшее полевыми цветами и березами. После крутого серпантина все это казалось нереальным. Но вот среди белых стволов мелькнули черные фигуры…

И Слава вернулся к реальности.

— «Рыбки»! Откуда…

— Не знаю! Как-то вычислили.

Раздались выстрелы. Слава и Мила, пригнувшись, побежали в сторону от дороги. И тут Слава услыхал за спиной тяжелую дробь автоматной очереди. Он бросил из-за плеча взгляд на дорогу. По дороге мягко неслась злобная ящерица — автомобиль болотного цвета. Стреляли из автомобиля — по людям Рыбака.

Слава упал в траву, заставил Милу упасть рядом. Машина остановилась, из нее вышли четверо в темных костюмах. Пятый охранник остался внизу, в Ялте, с головой, зажатой в пасти доисторического газированного автомата.

— Не повезло бедолагам, — сказала Мила, — ищут нас и все время на кого-то напарываются.

По другую сторону дороги кипела перестрелка. Люди Рыбака прятались среди берез, охранники выстроились в ряд и палили по ним в четыре ствола длинными очередями.

Мила приподнялась на четвереньки и быстро поползла к дороге.

— Куда… — удивился Слава, но сразу догадался: машина! Дверцы открыты, мотор не заглушен, кажется. За шумом выстрелов не было слышно.

Когда Слава дополз до машины, Мила уже была внутри, скорчилась на сидении. Слава втиснулся за руль. Мотор урчал.

— Сразу развернись, — шепнула Мила, — а то обратно в Ялту укатим.

Слава не ответил. Он лихорадочно вспоминал, как управлять автомобилем. В первый раз, когда он удирал от бандитов на «москвиче», ему давал советы Сашок. Или не давал… Ага, вот сцепление. Сжавшись в комок — не дай Бог, голова появится в окне — Слава надавил на педаль. Теперь передачу поставить… Кажется, сюда. Ну, поехали.

Слава вдавил до отказа газ и отпустил сцепление. Машина рванулась назад.

— Задняя передача! — завизжала Мила, но сразу успокоилась, — так даже лучше. — Она подняла голову, — не верти руль, едем… Стоп! Сцепление!

Слава распрямился на сидении, нажал на сцепление и на тормоз. Машина так резко остановилась, что все четыре дверцы захлопнулись одновременно. И охрана, и «рыбки» теперь смотрели в одну сторону — прямо на Славу. Мила передернула рычаг передач.

— Вот, первая. Вперед, сразу разворачивай!

Слава снова надавил на газ и бросил сцепление. Машина помчалась прямо на четырех охранников. Слава поспешно вывернул руль. Съехав с дороги, машина пошла по широкой дуге, поднимая из-под колес тучу пыли. Толчок!..

— Мы на дороге! Влево верти, влево!

Слава послушался. Пыль улеглась, впереди лежала пустая дорога. А за спиной, приглушенно трещали выстрелы. Пуля цокнула по заднему стеклу. Мила испуганно оглянулась — и улыбнулась.

— Броня. Что ты все на первой плетешься? Давай, меняй передачи. Зверь-машина.

Зверь оказался ручным. Машина прекрасно слушалась, шла ровно, словно плыла над разбитой дорогой — не то, что «москвич». Слава почувствовал себя настоящим автогонщиком, прибавил скорости. «Рыбки» и охранники исчезли позади.

— Не гони, — сказала Мила, — скоро серпантин будет, вниз. И меня укачивает.

Но Слава не сбавлял скорости. Он боялся, что «рыбки» кинутся в погоню на мотоциклах. Дорога резко ушла вниз и в сторону — начался серпантин. Исчезли березы, началась обычная крымская растительность. Чего-то, правда, не хватало. Уже почти в самом низу Слава понял, что не хватает моря. От моря их с Милой отделяла бесконечная масса гор.

Прямая дорога перечеркивала поля, уводя все дальше от моря, от «рыбок», охраны, выстрелов. По всей дороге — ни одной машины. Слава глянул в зеркальце: преследователей не видать.

Мила просто оглянулась.

— Никого. Слушай, останови. Меня тошнит.

— Что? — не понял Слава.

— Меня в машине укачивает. — Мила зажала рот ладошкой. — С детства. Не всегда, но…

Слава разко нажал на тормоза. Хорошая машина, сразу встала, без рывков. Класс! Всю жизнь бы на такой катался. Мила успела выскочть наружу и тужилась, держась за ствол дерева. Но ничего не выходило. Душно, хотя и кондиционер работает. Слава опустил стекло, а потом и вовсе вылез, проверить, что случилось.

— Извини, — Мила растерянно сидела на обочине, — я не хотела. Вот, — ткнула пальчиком по ноге, — и колготки свои любимые порвала…

Легко, одним движением, она стянула с себя ненужную теперь половинку целой колготки. Вторая половинка слетела сама. Слегка помяв в руке, Мила зашвырнула в кусты темный комочек.

— Все, мамин подарок! — устало вздохнула Мила, — колготки недолговечны. Эти продержались дольше остальных.

Она кокетливо протянула голую ногу вверх, немного подержала, покрутив носком:

— И так красивая, правда? — на Славу Мила не глядела, только на свою ногу.

— Ты балетом занималась? — наобум спросил Слава.

— Да, два года балетом, год гимнастикой и пять месяцев фигурным катанием.— оттянув ступню с поджатыми пальчиками, она исполнила какое-то воздушное па.

— Нравится? — Мила остановилась у капота машины и сложила ножки «бантиком» — пятки вместе, носки врозь.

В кабаке черная футболка была аккуратно заправлена за широкий пояс юбки. Ночью не бросались в глаза ни неровность края, ни нитки, чуть вылезающие за этот край. Воздушные колготки, при всей своей относительности, делали девочку одетой. Сейчас Слава уставился на ее тонкие длинные ноги и никак не мог оторвать взгляд. Только краснел. Выпущенная наружу футболка доходила до края слишком короткой юбки, кое-где перекрывая этот край, делая юбку и вовсе бессмысленной и ненужной, а девочку голой. Поняв в чем дело, Слава поросил:

— Заправь, пожалуйста футболку.

— Так жарко же, — она откинула назад нечесанные волосы, косичек не было, один пушистый ком. На шее, по впадинке рядом с натянутой мышцей, блеснула длинная нить серьги.

— Поехали, — со странной злостью на самого себя, Слава сел за руль. Чтобы успокоиться, хотелось разогнать эту великолепную машину, да шандарахнуть как следует в дерево покрепче. Так ведь не разобьется! Броня.

«Варкалось. Хливкие шорьки…»— почему-то пришел в голову этот отрывок из книжки, которую читала в детстве мама. Может быть, потому что действительно не смеркалось, а все вокруг как-то воркалось. И дома, и люди, и дорога впереди.

— Стой! — приказала Мила,— тебя заносит.

— Да никуда меня не заносит, — попытался оправдаться Слава, но, все же, притормозил и остановился.

Немного посидели молча. Слава расправил онемевшую спину. Людей на улице никого, машин нет. Что случилось? Только маячит впереди прилавок из поставленных на попа ящиков, рядом ведро черешни и еще чего-то. А продавца нет. Стоит пустой прилавок напротив калитки, лежат на весах красные помидоры… Тишина. Снова страшно. Слава осторожно вышел из машины, огляделся. Специально погромче захлопнул дверцу. Постоял, подождал. Ничего. Только ветер теребит листья на деревьях и падают на землю какие-то ягоды.

Медленно подошел к ящику-прилавку. Аж дух перехватило. Глаза разбежались и никак не могли остановиться на чем-нибудь одном. Лежала плавной змеей-загогулиной красная колбаса, рядом еще коричневая — домашняя. Трехлитровая банка молока, пакет творога. Килограмма три. Это тебе не жидкий ресторан! А где хозяин-то?!

— Эй! — Слава подошел к калитке и крикнул.

Даже если все это просто ловушка, расставленная на дороге кровожадными джиннами для доверчивых добрых молодцев, он решил рискнуть. Оглянулся — Мила доедала помидор и вертела в руках колбасу.

— Брать будете? — спросила усталая пожилая женщина, вытирая измазанные землей руки о передник.

Слава мог только кивнуть.

— Сейчас подойду, — она, не торопясь, сполоснула руки водой из аллюминиевого рукомойника, подвешенного на жерди возле дома.

Слава с нетерпением слушал, как бьется в ее ладонях металлический язычок. Мила уже жевала колбасу.

— Творог возьмем? — зачем-то спросил Слава девочку.

— Ага. И помидоры, и черешню! — Мила подозрительно ткнула пальцем в пакетик с мелко наструганной оранжевой морковкой. — А это что?

— Морковочка, корейская. Берите! Вот, сливочки попробуйте…

Сливки оказались густыми и сытными, как хорошая сметана. Слава даже спросил, какая она, сметана, здесь бывает. Неужели действительно ложка стоит, как бабка рассказывала про старые добрые времена. В сказки не верилось.

— Нету, сметанки. Всю разобрали, — покачала головой женщина, — морковку тоже всю возьмите, под колбаску…

И Слава взял морковку. Вот картошку молодую подумали и решили не брать. Ведро черешни разгрузили по драным полиэтиленовым мешкам. Мила спросила, где можно переночевать, женщина обьяснила про турбазу:

— Чуть дальше по дороге, там указатель будет. Увидите.

Дурацкая черешня вырывалась из пакетов и бегала по машине. Турбаза называлась «Орлиный залет», и Мила почему-то фыркнула себе в руку. Самым тяжелым оказался разговор с администраторшей, потной прыщавой теткой, которая выдавала только одну койку на один паспорт и грозила без паспорта вообще с базы выгнать взашей с миллицией. Но номера были только двухместные, поэтому Слава заплатил за одну койку, а добрая кастелянша выдала два комплекта белья.

На всю базу работала одна душевая кабинка, поэтому помыться до отбоя, то есть до десяти часов, Слава не надеялся. Просто привел себя в порядок, как мог, в туалете. Впрочем, он был не один такой умный. Пришлось ждать очереди. Администраторша строго-настрого запретила есть в номере и распивать спиртные напитки, а также ходить по территории после отбоя. Но, видно, никто этого распоряжения не выполнял. Было шумно и людно. Слава еле нашел дорогу обратно в свой номер — маленький деревянный домик, разделенный внутренней фанерной пергородкой на две секции. В каждую секцию втискивались пара кроватей, одна тумбочка и шкаф. К шкафу Слава подойти побоялся: ножка одкосилась, сооружение опиралось на стену, дверца держалится на двух хлипких винтах, а другая намертво прибита гвоздями.

«За что столько денег содрали? — удивился Слава, — в туалете грязно, душ не работает, столовая с семи часов закрыта!» Хорошо, хоть белье было читое и не рваное, немного сыровато, но ничего. Подрожав слегка, Слава скоро согрелся. Сказалась старая закалка.

— Слав, ты спишь? — в комнату осторожно вошла Мила.

— М-мм?

— Это ты?

— Я, я, — он почти уже заснул, уплыл в теплый и безопасный сон. — Опять Поганка?

— А? — Она тихонько села на постель. — Нет. Я тут пару раз комнатой ошиблась.

Слава решил не уточнять. Мила пощелкала выключателем. Свет не зажигался.

— Слушай, — девочка уже разделась и легла, противно заскрипели ржавые пружины кравати, сетка под матрасом почти провалилась вниз. — Можно я к тебе лягу?

Слава повыше натянул одеяло.

— У меня постель разваливается! — Мила испуганно ухватилась за тумбочку.

— А ты лежи спокойно, — посоветовал ей Слава,— не вертись!

За стеной ритмично стучала и поскрипывала чья-то койка. Мила принялась считать:

— Раз-два, ра-аз. Раз-два, ра-аз!

— Прекрати! — попросил Слава и отвернулся лицом к стенке.

Но там, за стенкой, принялась стонать женщина, ей вторил, порыкивая, мужчина. Если Слава закрывал глаза, то казалось, что никакой стены нет вовсе, и бесплатное эротическое шоу происходит прямо на его постели, и даже, как ни прискорбно, с его участием. Пришлось открыть глаза.

Вскоре, минут через двадцать, стоны слились в единый победный клич, стало тише. Только кровать за стенкой все еще по инерции мелко дрожала. Слава принялся засыпать по новой: белые слоны вышагивают перед дворцом магараджи! Один белый слон, два белых слона… Раз-два, ра-аз… На балкон вышел смуглый магараджа-Бек со своей магарани на восемь мегабайт. Раз-два, ра-аз… Магараджа перекинул магарани через балконные перила виллы Ксения, задрал ей юбку и — раз-два-ра-аз… Поехал в такт вместе со слонами. Белые слоны шли тоже в этом ритме, выписывая летку-енку строем, не сбивая шага. А шли слоны прямо на Славу. И ему оставалось только развернуться, встать раком — и… Вскрикнув, Слава открыл глаза. Темно, за стенкой опять кровать стучит и поскрипывает… Тик-так. Тик-так. Бум-бам. Раз-два. Слава перевернулся на спину и стал глядеть в потолок.

Порнографию Слава смотрел давно, два года назад. Брат притащил две трехчасовые кассеты, называл почему-то «собачатиной». Славу надолго не хватило — стало грустно и противно, брат гнусно хихикал, а то и открованно ржал во всю глотку. Оставшись с утра один, Слава пересмотрел первую попавшуюся — немецкую, почти до конца. Гадость все это! Гадость… Жирные тетки трясли сиськами и крутили себе соски, неестественно виляя жопами. Они закатывали глаза и высовывали язык. Потом мужики, которые до этого просто смотрели со стороны, тоже разделись и, грубо поставив телок раком, стали их шкиндиферить по очереди. Сначала одну, потом другую. Менялись местами. С юридической точки зрения Слава мог бы классифицировать это зрелище, как групповое изнасилование. Даже срок и статью примерил по УК издания 1978 года, но смотрел. Возбудился и выключил. Вот и теперь, от всех этих звуков поплыли перед глазами мерзкие тетки с накрученными сиськами. За стеной последний раз стукнулась кровать, и все стихло. Сон не шел. Что делать?

«Только я глаза закрою… Только я глаза открою…» Кто это написал? Омар Хайям? Нужно просто переключиться, не думать. Думать, но о другом. О чем? О чем остальные мужики думают в эти моменты? Темные стройные ноги. Выше? Перегнуть через перила вторго этажа виллы «Ксения», чтобы свисала вниз и не рыпалась, накинуть черную футболку… Нет!!! Пришлось открыть глаза и опять глядеть в потолок. Слава повернулся и перевел взгляд на соседнюю кровать:

— Мил! А, Мил! — позвал тихо, чтоб за стенкой не услышали. Но за стенкой все уже спали.

Привстав на локте, Слава протянул руку. Близко. Пальцы сразу коснулись пушистых волос, утонули в них. Запах! Нежный запах, пряный — полынь под солнцем или лимонная мята? Скрипнули пружины, девочка что-то пробормотала и повернулась. Волосы проскочили между пальцев, его дрожащая ладонь замерла над ее лицом, едва касаясь теплой кожи. Ровное дыхание, Мила спит. Слава убрал руку. О чем он думал? Чего он хотел от нее? Стало стыдно и обидно одновременно. Вспомнил Симеиз, ее дрожащее тельце, такое хрупкое и сильное одновременно… М-да.

Стоп. Надо сменить тему. О чем-бы таком подумать? нельзя же вот так всю ночь промаяться! Может, встать и походить? Не помогло. Слава осторожно сел на край своей постели, прислушался к милиному дыханию. Через стенку было слышно, как дышат соседи. Слава почувствовал себя полным идиотом. Артемон! Верный и преданный своей хозяйке Артемон — носить в зубах всю жизнь ей тапочки и кофе в постель. Сами собой сжались кулаки, Слава скрипнул зубами. Эта стерва, небось, уже и с Беком переспала, и с остальными, и с… С кем еще, Слава боялся даже представить. Что себе может позволить такая вот в четырнадцать лет?! А все! Слава посмотрел ей в лицо: приоткрытые полные губы, чуть подрагивавшие ресницы. Что она видит сейчас во сне? Кого? Невольно Слава зарычал, тихо так, почти про себя.

Мила замотала головой:

— Мама, — еле-еле позвали в тишине ее губы, — не уходи! Мамочка…

Сразу горячей волной нежности обдало сердце. Несчастный ребенок! А он? Просто грязная свинья!

Серые предрассветные сумерки наполнили комнату. В прямоуголькине окна светлым пятном выделялся кусочек вечного неба.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В дверь стучали. Еще не проснувшись как следует, Слава приготовился к следующей драке.

— Восемь часов! — сердито вопил за дверью женский голос. Стучали не только к ним, но и в соседнюю дверь. Мужской голос в ответ сипло матерился.

Прохрипевшись, динамик под окном принялся орать какую-то чушь про «доброе утро, дорогие друзья», но почему-то заткнулся. Наверное передумал, решил Слава. Мила уже была одета и сидела, завернувшись в одеяло.

— Чего так рано? — удивился Слава.

— Холодно. — она слабо улыбнулась, — замерзла. Я покурю?

Слава слегка смутился:

— Отвернись, я оденусь.

Мила отворачиваться не стала, со смаком затянулась, разглядываю его фигуру.

— А ты ничего!

— Да? — он порылся в кровати, разыскивая носки, — Скажи, лучше, что делать-то будем?

Задумавшись, Мила пустила колечко в потолок:

— Сядем в машину и поедем.

— Куда? — спросил Слава.

— В Бахчисарай, маму искать. — Мила смотрела на него как на идиота.

Слава решил не спорить. В Бахчисарай, так в Бахчисарай. Вперед, верный Артемон!

Всю дорогу Слава нервно оглядывался, ждал «рыбок» на мотоциклах, охранников или еще чего-нибудь похуже. Не хватало летающих тарелок и атомной войны. Вывод напрашивался сам собой и весьма неутешительный. Слава был разбит, уничтожен морально и физически. Внутри поселились странная пустота и отрешенность. И грусть: он, Слава Зарайский, стал монстром-убийцей, готовым насиловать маленьких детей! Испугавшись такого открытия, Слава посмотрел на Милу. Боже, он вчера чуть…! Ее. А ведь мог. И даже очень. По спине полез холодный пот. Раньше он такого не чувствовал, не то, что не хотел. А просто ТАКОГО не чувствовал.

— Ты почему на меня так смотришь? — Мила устала, под глазами разко очертились темные круги.

— Неважно выглядишь.

— Знаю. Кошмары всю ночь снились, — она поправила волосы.

— Про маму? — слабо ухмыльнулся Слава, получилось не очень естественно.

— Нет. Как будто я убегаю, а меня ловят и насилуют. И по кусочкам, на полосочки, острой бритвой. Чирк! И перья во все стороны летят, а я — подушка. К чему перья снятся?

— Не знаю, — этого Слава действительно не знал.

Доехали до развилки — Севастополь налево, Бахчисарай направо. Повернули направо.

— Слушай, Мил! — от неожиданного открытия Слава чуть не врезался в дерево. — А ведь я того парня не убивал!

— Которого? — Мила сердито растирала ушибленную коленку.

— Ну, этого — Петрушеньку, — полез в карман Слава.

— Какого Петрушеньку? — девочка подозрительно нахмурилась. — Знаешь, ты сегодня, в обшем-то, выглядишь тоже не фонтан.

Пока Слава рылся по карманам, Мила осторожно приоткрыла дверцу. Чуть-чуть, едва заметно. Но Слава не обиделся, развернул листок и хотел прочитать ей письмо, которое его так мучило.

— Ты это где нашел? — переспросила Мила.

— В штанах, котрые ты мне дала, — Слава слегка замялся, — тогда, помнишь в Планерском?

— Ну!

— Баранки гну! Я не убивал его!

— Да кого же?! — Мила приоткрыла дверь пошире.

— Этого Петрушеньку, чьи штаны! Помнишь парня, который к нам в Симеизе, в ресторане, пристал? — он ухватил ее за руку.

— Помню, — попыталась вырвать руку Мила, — и парня помню и штаны… Да отпусти же меня!

Слава разжал пальцы:

— Извини. Я все думал, — стал объяснять Миле,— думал, как его родителям сообщить…

— О чем? — она даже не удивилась, просто не поняла, — О чем сообщить?

— Что их сын умер, — Слава стал смотреть перед собой на замершую под колесами дорогу.

— Ну и что? — она захлопнула дверцу, — Может дальше поедем, ты по пути расскажешь. А то скоро жара начнеться… Давай!

Слава снова повел машину.

— Вот ты вспомни, — все никак не мог угомониться Слава, — про того парня… Я один раз стрелял?

— Вообще или конкретно?

Слава сразу вспомнил ночного буку, оказавшегося Ежиком, и повеселел:

— Я там только Ежика ихнего убил!

— Конечно, — поддакнула Мила, — ты за дорогой следи. Автобус!!!

С туристическим красным автобусом с надписью «Севастополь» Слава, все же, разминулся. Немного успокоился и продолжил более связно, как в институте на экзамене:

— Ты понимаешь, они хорошие люди. Ждут дурака-сына, страдают. Если им не сообщить, они же всю свою оставшуюся жизнь ждать будут и надеятся.

— А может, оно и лучше, — вставила Мила, — мать будет верить…

— Нет, — Слава принял окончательное решение, — если сразу сообщить, родители успеют приехать и забрать труп. Иначе похоронят в общей могиле и ищи-свищи!

Мила тихо хрюкнула:

— Кукиш с маслом там похоронят! Бесхозный свежий труп! Это же бешенные деньги.

Слава снова отвлекся от дороги:

— Какие деньги?

— Почки, печень… — принялась перечислять девочка. — Скелет в школу отошлют.

— Он же наркоман!

— Молодой, мясо свежее! Да на его ногах какой-нибудь банкир в Австралии через неделю танцевать будет! Наивный ты… Родителям и опознавать ничего не дадут. Это раньше. Сейчас все по-другому.

— Откуда ты знаешь? — Славе не верилось.

— Я к папашке в сейф лазила. У него там кипа всего по этому делу. Буклетики, проспектики… Все легально, по-английски. Наша клинника — лучшая в мире, поможет вам! Сволочи! — Мила грязно выругалась куда-то в окно.

— Но я все равно сообщу, — Слава стал внимательнее.

К Бахчисараю подъехали в молчании — Мила заснула. Пыльный поселок с татарскими домиками-мазанками трудно было называть городом. Слава пристроился за туристическим автобусом, свернувшим на неестественно узкую улицу. «Застрянет или нет?» — думал Слава, глядя, как тяжелый «икарус» пробирается между домами. Сверху из окон выглядывали испуганные туристы. Они напоминали аргонавтов между сходящимися скалами из страшного детского мультфильма. Как назывались эти мифические скалы? Слава не помнил. Если автобус застрянет, ему не развернуться, придется ехать задом. Но автобус прошел, прополз на широкое место и остановился перед магазином и закусочной «Хачапури». С другой стороны находилось приземистое здание, куда заспешили экскурсанты.

— Оглядеться надо, — подумав, предложил Слава. — Где здесь этот волшебный дурдом?

— Может, это? — спросила Мила, глядя на здание с экскурсией.

— Вряд ли, — Слава вынул ключи зажигания и проверил, как заперты сзади двери.

— Пойдем, посмотрим? — предложила девочка.

Увидев надпись «Музей», Слава весь просто сжался. Опять достопримечательность! Может быть, хватит?

— Мила, давай не пойдем? — попросил он девочку. — Если опять эти приплывут…

— Ты что, дурак? Собираешься ходить по городу и спрашивать у каждого встречного: где у вас тут дурдом, там еще опыты над людьми проводят?

Слава задумался:

— Может, кто скажет?

— Ладно, пойдем сначала с экскурсией, там разберемся! — она протянула бумажки сидящей в будке женщине, их пропустили во дворик.

Во дворике толпились несколько групп ожидающих своей очереди туристов. Мила с трудом договорилась с одной из возглавлявших такую группу девушкой. Девушка долго отнекивалась, кивая головой в сторону, но, увидев Славу, согласилась. Внутри оказалось прохладно и хорошо. Бывшая резиденция грозного хана Гирея, впрочем, не впечатлила ни Славу, ни Милу. Дача как дача. Жить можно! Узкие лестницы, большие комнаты… Восковой фигуры хана не оказалось, комнаты гарема ремонтировались, на стене висели два портрета Екатерины Второй, и еще Слава заметил закутанный в черное покрывало манекен, держащий в руках настоящую прялку. Возле манекена экскурсавод жалостливо рассказала, как старых женщин выгоняли из гарема, потому что те больше ценности не представляли. «Вот идиоты, — подумал Слава, — если выгонять, так сразу! А чего старуха, кому она мешает? У бабки на даче тишь да гладь, везде порядок, огурцы свежие, помидоры…» Он даже расстроился.

На замке экскурсия не закончилась. Все поперлись смотреть монастырь. Автобус проехал немного вперед, к подножию горы. Две машины, зеленый «москвич» и бежевая «волга», проползли дальше по дороге. Но Слава решил не рисковать и припарковался рядом с крайним икарусом, стараясь, чтобы его «бээмвуха» не сразу бросалась в глаза.

Пришлось плестись за экскурсией дальше. Слава совсем осоловел от жары и бессмысленности. Хотелось куда-нибудь укрыться. Отнеси меня к реке, положи меня в воду… На море было легче.

— Глянь, — дернула его за руку Мила, — там. Это, кажется, оно.

Внизу, среди деревьев в ущелье, образованном двумя крутыми склонами, прилепился домик, напоминавший станцию от детской железной дороги. Домик был обнесен зеленым высоким забором с колючей проволокой. На крыше, под тентом, стоял человечек в белом халате и смотрел вниз, во двор, где бродили странные тени. Тени выли и хохотали. От этих звуков у Славы в голове заскребли кошки, заскребли прямо по мозгам.

— Очень похоже, — не мог он не согласиться, — прямо как из кино или анекдота.

Но Мила заплакала. Огромные капли падали на горячий асфальт и сразу высыхали. Слава осторожно прижал ее к себе чтобы успокоить, но не очень крепко.

— Что, тоже посмотреть хотите? — рядом стоял волосатый парень и любовался на зеленый домик в подзорную трубу.

— А что там? — для верности решил уточнить Слава.

— Психи, — пожал плечами парень, — здесь рядом был цековский крезушник. Высший партаппарат от белой горячки лечился и деменции.

— А ты откуда знаешь? — Мила вытерла слезы.

— А у меня папаша там на вечной прописке — буйный, — пояснил парень, — сам меня в дурку закатал, сука, на год. — парень откинул голову назад и залился сухим смехом, — а теперь вот я на него полюбоваться приезжаю.

— Давно? — Мила изобразила искренее участие.

— Седьмой год. — парень протянул ей трубу. — Тот, что на четвереньках. Говно лижет. Опять он кому-то проспорил. Эх, папаня!

Мила долго смотрела, наконец, вздохнув, вернула трубу. Под глазом остался отпечаток — вдаленная по кругу кожа не хотела расправляться.

— Нету, — она присела на ступеньку рядом со Славой.

С шумом хлестала вода из трубы — ледяной источник. Все весело пили и обливались. Кругом стоял радостный гвалт. Туристы готовились к следующему рывку.

— Что будем делать? — спросил Слава. Волосатый парень опять наблюдал за своим папашей.

— Нужно подождать до вечера. — Мила снова хмурилась, пытаясь придумать план. — Пойдем.

— Куда?

— Куда-нибудь. Со всеми, — она пожала плечами, — не стоит здесь торчать. Наверняка его люди поблизости.

А все те, кто не возвращался к автобусам, перли еще выше по голому склону к воротам, охраняющим пустую гору. Они вошли в мертвый город. Совсем мертвый, но не страшный, потому что мертвый слишком давно. Вместо домов — квадратные провалы ям, раскопанных любопытными дураками-археологами. Кусочки стен, выбитая в скале дорога-колея. Ступени и два дома. Один, прозрачный и пустой, стоит, закрытый на замок, как будто в нем что-то осталось, кроме воздуха. Другой — с деревянной дверью и табличкой. «Дом Фирковича». Последний житель города, после него и остался этот последний дом.

— Что это? — растерянно спросил Слава одного из молодых людей, стоящего рядом.

— Что-что? — переспросил парень.

— Ну, это все? — Слава обвел рукой город-гору.

Парень пожал плечами:

— Чуфут-Кале. Город караимский.

— Чей? — не понял Слава.

— Ну, караимы — люди такие. Они здесь жили, там еще их кладбище, чуть ниже по дороге к монастырю, — пояснил парень, поправляя очки на длинном носу, — вы без экскурсии?

Слава кивнул.

— Так идите по дороге до другого входа, — махнул рукой парень, — Там палатки стоят. Вечером приходите.

Парень посмотрел дружелюбно и отвернулся, Слава буравил взглядом его сутулую спину еще минут пять. Да нет, вроде все нормально. Но Мила не пошла по дороге, полезла во все щели и дыры. Слава терпеливо ждал, пока она угомониться.

— Смотри, смотри, — она, все же, и его затащила на дурацкий обрыв, — закат!

— Ну и что? — со злостью Слава сковырнул ногой в пропасть камень.

— Здесь просто как-то очень хорошо, — попыталась объяснить Мила, — И печально, как будто жизнь кончилась и все замерло. Покой. На века.

Слава поежился:

— Все?

— Все. — она отошла от обрыва, — пошли к машине.

— Зачем?

— Нам нужна веревка и поесть.

Темнота обрушилась сразу, свалилась на город тяжелой черной подушкой. Веревку Мила отыскала в машине — на самом деле, не веревку, а буксировочный тросс.

Возле голой стены окружавшей двор сумасшедшего дома никого не было. Мила встала к Славе на плечи, подтянулась, оседлала стену. Закрепила тросс на торчащем конце какой-то арматуры. Слава, цепляясь за тросс, тоже забрался на стену. Во дворе, вроде бы, никого не было. Слава перекинул тросс на другую сторону. Спустился первый, помог Миле…

И вдруг оказался в чьих-то крепких объятиях. Держали сзади, за локти. Слава сразу попытался лягнуться, но тот, кто его держал, был к этому готов.

— Спортсмен, да? — проворковал над самым ухом ласковый баритон, — спортсмен! Я тоже спортсмен.

Другой санитар молча держал Милу. Не торопясь подошел третий санитар. Некоторое время стоял, склонив голову набок, а потом сделал в сторону Славы резкий выпад рукой. Но не ударил. Чем-то запахло, то ли цветами, то ли дешевым одеколоном. «Газ!» — успел понять Слава прежде, чем отключился.

Сначала была бурая тьма. Потом из тьмы сам собою начал возникать свет — противный, желтый. Голова не болела, но в животе было муторно — может быть, от газа, а возможно и от этого гадкого света. Слава попытался заслониться рукой, но обнаружил, что руки не шевелятся. Ноги — тоже. Слава вывернул шею, пытаясь увести глаза от света, и увидел Милу. Она валялась рядом на полу нелепой колбасой, увязанная в смирительную рубашку. Хорошо, жива. А плохо то, что Слава был увязан в точно такую же рубашку.

Над головами в полнакала горела дурацкая лампа. Надо бы перекатиться как-то по-другому, а то светит прямо в рожу. Извиваясь червем, Слава сумел опереться головой о стену, потом приподнял плечи. Комната тянулась вдаль, совершенно пустая. У противоположной стены свален строительный мусор. А рядом, тоже возле стены, на полосатом матрасе без наматрасника и простыни находился неясный силуэт. Усилием воли Слава сфокусировался. Человек, ребенок в больничной пижаме, сидел на корточках и радостно улыбался, будто маму родную увидал.

— Сашок? — Слава не поверил собственным глазам.

— Я, — довольно подтвердил мальчишка.

— Ты здесь что…

— Сижу, приковали вот, — он потряс черной цепью, тянущейся от железного ошейника на шее к вделанному в стену кольцу.

— За что тебя? — спросил Слава.

— За побег. Удрал я от них. Закурить нету? — поняв бессмысленность вопроса, Сашок виновато заулыбался. — Это так, до утра только.

— А дальше?

— Дальше в санпропускник. Обреют, прививки сделают, анализы по-новой… — он хищно оскалился, — и опять по камерам.

— А анализы им зачем? — от удивления Мила перестала извиваться.

Сашок пожал плечами:

— Для науки, наверное. Это же исследовательский институт. Филиал. Я на табличке видел. Это не тюряга, — Сашок почесал нос, — научное учреждение. Удрать — как не фиг делать!

— Так чего ж ты? — усмехнулся Слава.

— Не везет, — Сашок развел руками, — второй раз собаками ловят.

— А как ты сюда попал? — задала Мила вопрос по существу.

— Дурак я. Сам виноват. Сел в грузовик местный, вроде нормальные мужики! В дом пустили… А утром бац — и на рынок! — Сашок метко сплюнул на середину комнаты.

— Какой рынок? — подозрительно спросил Слава.

— Продали они, короче, меня. А эти купили. Для опытов. Дрянь дело.

Звякнув цепью, Сашок устроился на матрасе.

— Слышь, — Миле тоже, наконец, удалось перевернуться на бок, — у меня сигареты есть. Если не помялись…

— Так ползи сюда, — Сашок подскочил на месте. — Я ж тебя мигом развяжу!

Слава мысленно чертыхнулся. Через пару минут он уже потирал занемевшие кисти. Мила высыпала на матрас поломанные сигареты и зажигалку. Сашок развернул клочок газеты и свернул самокрутку. Со смаком затянулся, выпустил дым в потолок.

— Как бы эту дуру снять? — задумчиво потеребил в руках ошейник.

— У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, — промурлыкала Мила, — и днем и ночью кот ученый все ходит, поц… Пожалуй, можно придумать.

Она достала из уха гнутую серьгу:

— Давай сюда! — по-деловому закинула Сашку голову назад.

— Ой, — тот тихо взвизгул и откатился в сторону. Ошейник был снят.

— Осторожно! — Сашок потирал уколотое место, — убить же не долго! Так шею случано проколешь и привет — нет больше человека!

Слава подошел к двери, поковырял пальцем решетку. Окошечко закрыто. Еще раз обвел взглядом помещение. Банальность какая! На потолке в ряд по линии проволоки, закрашенной белой масляной краской, выстроились три хитрых пупочки пожарной сигнализации. Слава даже усмехнулся — боевик, так боевик! Подошел к стене, взялся двумя руками за железное кольцо. Дернул, потянул, потом уще раз дернул. Почувствовал, как напряглись все мышцы спины. Это плохо, тянуть должны только руки и плечи. Попробовал еще раз. Затрещали суставы на пальцах. Посыпалась бетонная крошка, Слава не удержался и упал на пол, в руках жалобно звякнула вырванная цепь.

— Поджигай бумагу, — приказал Миле.

Теперь оставалось надеяться только на идиотизм охраны. Но охранники идиотами не были, они или спали или играли в карты. Или можно каждый вечер пить медицинский спирт. Целую вечность никто не шел. Слава от злости сбил одну пупочку цепью. Сашок флегматично плевал на пол. Наконец, послышалось ленивое позвякивание ключей. Слава прыгнул к стене, встал, вытянувшись, возле двери. Дверь открылась, вбежал санитар с огнетушителем наперевес. Теперь роли поменялись: Слава был за спиной у санитара, а не наоборот. Накинул цепь на толстую шею, дернул. Санитар пытался лягаться, достать Славу огнетушителем — но ничего не вышло. Слава, скрестив руки, резко развел их в стороны — левую направо, правую налево. Стальная петля врезалась в шею санитара все глубже. Начала капать кровь, пачкая и без того грязный белый халат.

Огнетушитель со стуком упал на пол, покатился. Тело санитара обмякло. Хрип застрял в груди, так и не вырвавшись наружу. Ноги, обутые в высокие белые кроссовки, мелко засучили — и замерли.

— Ну что, — Слава поглядел в мертвое посиневшее лицо, — спортсмен я, да? А вот ты — не спортсмен.

За стеной шел узкий коридор. «Сколько еще будет в моей жизни коридоров?» — думал Слава. Других дверей в коридоре не было, но через равные промежутки темнели щели проходов. Стояло несколько стульев, валялись кучки строительного мусора.

Внезапно позади раздался мерный скрип. Кто-то вез каталку. Сашок первым юркнул в ближайшую щель. Когда глаза привыкли к тишине, Слава различил слева от себя контуры узких труб. С потолка свисала круглая бляшка душа. А ход вел дальше. Еще один душ, и еще… Спереди светился ровный вытянутый по вертикали прямоугольник — наверное, проход в другой коридор. Слава осторожно выглянул.

Этот коридор был широким, словно улица. Вдоль стен тянулись огромные, от пола до потолка, окна. В некоторых окнах горел свет, но в большинстве своем окна были слепыми и черными.

— Похоже на аквариум, — шепнула Мила.

— Не-а. Операционная, — поправил ее Сашок, — Я тут уже был. За окнами комнаты, в них всех режут. Тише, вон там светится. Пригнитесь! Нам туда, — кивнул головой в противоположный темный конец коридора.

Сашок пошел первым. Слава не утерпел и задержался у ближайшего темного окна. Растопырилась темным пятном лежанка на металлических стойках-ногах. В полумраке она смахивала на динозавра средних размеров. Какие-то столики, приборчики с проводками. Заметив притаившийся в засаде под потолком глазок телекамеры, Слава нырнул в коридор. Мила осторожно глазела в следующее окно, освещенное. Слава поспешил к ней, хотел одернуть, но не выдержал и сам сунулся. За окном находилась больничная палата.

В палате орудовали трое: дебильный санитар подбирал с пола кровавую нечисть, женщина с нелепым клеенчатым чепцом на голове держала прозрачный полиэтиленовый мешок, и мелкий старичок кудахтал над прибором, который издавал редкие попискивания. На кушетке было распластано тело. Именно тело, потому что остальное определить Слава затруднился. Мешок был в принципе плотно присоединен к этому телу — к нижней части туловища. В мешок с шумом что-то плюхнулось и затрепыхалось, стараясь выбраться наружу. Старичок кинулся к прибору. Замигала зеленая лампочка. На пол брызнула темная кровь и звякнули, уроненные старичком ножницы. Сверху из мешка свесился темно-фиолетовый тяж с хромированным медицинским зажимом на конце. Такой Слава достал из маминого ящика в детстве и пришемил брату палец. Шрам оставался досих пор.

— Можете идти, Зиночка, — сказал старичок, — Дальше я сам управлюсь.

Слава едва успел пригнуть голову, но Зиночка прошла мимо, даже не заметив две жалкие тени под окном. Сашок юркнул в темноту соседней комнаты почти перед самым ее носом. Слава провожал взглядом мешок — там плавало нечто. Это нечто было с двумя руками и ногами, круглой головой. Оно сделало несколко гребков, уперлось макушкой в полиэтилен и свернулось калачиком. Мельком Слава увидел сморщенное личико. Больше ребенок не трепыхался.

Осторожно Слава заглянул внутрь еще раз. Блестели разложенные на зеленом сукне инструменты. Не торопясь, санитар вытерал с пола кровь.

— Ну, что, Миша? — старичок похлопал ладошками в резиновых перчатках, — заслужили мы премию?

Санитар пробурчал что-то неясное.

— Первый в мире мужчина, родивший живого ребенка! А? Здорово? — старичок проверил реакцию зрачка у тела на кушетке. — Жив пока. Если до утра дотянет, можно идти выбивать новую дотацию! — он выключил прибор.

Слава понял, что пора сваливать, Мила уже сигналила с дугого конца коридора. Наконец, можно встать в полный рост! Он смело шагнул в следующее помещение вслед за девочкой — и его чуть не стошнило.

Вдоль стен тянулись стеллажи с банками. Сначала слава вспомнил банку, из которой пил голубую жидкость веселый тракторист. Но эти банки бли значительно больше. И в них купались человеческие живые органы!

То, что органы живые, Слава понял сразу. Прямо на уровне глаз громоздилась банка с бьющимся сердцем. Не понимая, зачем, Слава осторожно поднес к банке руку. Сердце забилось чуть быстрее.

— Так всегда бывает, — шепотом пояснила Мила, — руку поднесешь — ускоряется.

— С чем бывает?

— С препаратами органов.

Слава быстрыми шагами направился через помещения, стараясь не глядеть на стеллажи. Краем глаза он, все-таки, видел, что в банках что-то подрагивает, что-то шевелится. У самой двери Слава, все-таки, бросил взгляд на стеллаж. Взгляд уперся в открытый сверху пустой большой аквариум без воды. На дне аквариума лежал слой дерна с травой. А в траве, сверкая глазками и шмыгая острым носиком, сидел живой ежик. У Славы на душе стало чуть полегче. И он шагнул в следующую комнату.

Мила и Сашок были уже там. Сашок прижимал к груди большую плоскую бутыль. Слава пригляделся — в бутыли ничего не плавало. Одна чистая голубоватая жидкость.

— Зачем это тебе? — строго спросил Слава.

— Это пьют, — коротко ответил Сашок.

Славе нечего было возразить — он сам недавно видел, как это пьют.

Мила сидела в удобном офисном кресле перед светящимся экраном дисплея. Вся комната была заставлена компьютерами.

Слава подошел к Миле, посмотрел на экран. Ничего не понял. Какая-то таблица. Мила сосредоточенно шевелила мышкой. В клеточках таблицы мелькали сменяющиеся данные.

Неожиданно Мила соскочила с кресла и побежала вдоль столов, включая по пути все компьютеры подряд.

— Ты что?..

— Ничего, — ответила она спокойно, продолжая свое занятие, — это сервер, его не гасят. Там общая база. А база по больным, сказано, сидит в одном из этих… Я не знаю, в каком, врублю все.

Мила снова прыгнула в кресло, положила руки на клавиатуру.

— Так… Диск Джи… Вот она, родимая! Ну-ка…

Мила замолчала, углубившись в изучение базы данных. Потом откинулась на спинку кресла.

— Нет. Мама не здесь.

— Ага, жди, — сказал Сашок, — так они и написали, кого здесь режут и зачем.

— Написали бы. Иди сюда. Вот, читай.

И Сашок прочел:

— Александр, 11 лет, пол муж. Родители — нет. Источник поступления — Рынок номер два. Цель… Ого!

— Читай-читай, — подбодрила Мила.

— Цель — получение препаратов. Агализы… Да насрать, дальше не надо. Это же… — Сашок очумело вылупил глаза сначала на Милу, потом на свою бутыль, — это же меня резать собирались! И по тем баночкам пихать! Ноги, ребята, надо ноги делать!

Мила кивнула.

— Они пишут все открытым текстом. Не боятся. О маме бы, значит, тоже написали. Нет ее здесь. Надо мотать отсюда.

— Хорошо, пошли. — В руках у Славы все еще была та самая цепь, и он готов был использовать ее по назначению.

— Постой.

Мила пробежалась пальцами по клавиатуре, дернула мышку, снова потыкала в клавиши.

— Вот. Управление дверьми. Двери основные все заперты. Я их сейчас отопру.

— А откуда ты знаешь, какие двери надо отпереть?

Слава с сомнением глядел на простую табличку: «Дверь 1. Дверь 2. Дверь 3…» Около каждой «двери» стояли пометки «открыть» и «закрыть». Пометки «закрыть» были обведены в прямоугольнички. Мила провертела табличку до конца. Под строчкой «Дверь 45. Открыть. Закрыть» шла последняя строчка: «Открыть все. Закрыть все.» Слова «Закрыть все» были тоже обведены в прямоугольничек.

— Значит, так, — Мила взялась за мышку, — если вдруг… Не знаю, на всякий случай. Если не получится вместе, то встречаемся на Чуфуте, у дома Фирковича. Помнишь, где это?

Слава кивнул. Но почему не получится вместе? Впрочем, спрашивать было некогда. Мила подвела курсор к словам «Открыть все».

— На старт… Внимание… Марш!

Мила щелкнула мышкой. Прямоугольничек со слов «Закрыть все» переместился влево, на слова «Открыть все».

Стены сотряслись от мощного многоголосого щелчка. Все двери были открыты.

— За мной, я дорогу знаю! — Сашок махнул рукой. Слава и Мила устремились за ним.

После всеобщего щелчка шум не стих. Теперь всюду слышались крики, переходящие в рычание и визг. Иногда из нечленораздельных криков выныривал чей-то мат.

Санок несся по коридорам, проскакивая палаты и операционные. Помещения наполнялись народом — если эту толпу полуживотных модно было так назвать. Зловонные голые тела, беззубые рты, пустые глаза. Слава понял, что Мила выпустила на волю всех пациентов. Среди них, наверное, был и отец того волосатого парня.

Пациенты бесцельно носились между стен, Сашок ловко лавировал между телами, уходя от блуждающих рук. Славу кто-то схватил за рукав. Не глядя, Слава ткнул кулаком.

В одной из светлых операционных на столе был разложен санитар. Голые люди крепко держали его за руки и за ноги, женская фигура с обвислой морщинистой грудью стояла возле головы санитара, высоко занеся какой-то металлический предмет. Слава не успел досмотреть до конца — конец наступил, когда беглецы уже бежали по следующему коридору, еле поспевая за Сашком. За спиной у Славы взорвался отчаянный вопль — и сразу прекратился.

Толпа становилась все гуще. Сквозь мессиво голых тел пробился санитар. Запахло дешевым одеколоном. Снова газ? Слава ударил наотмашь цепью. Санитар повалился на пол, его накрыла толпа. Слава попытался выбраться из кучи — но не мог.

— Мила!!! — заорал он, но даже сам себя не услышал в общем рычании и блеяньи.

Мила и Сашок скрылись за очередным поворотом. Слава принялся остервенело разбрасывать в стороны скользкие дряблые тела. Кто-то укусил его за запястье, кто-то врезался лысой головой под дых. И вдруг свет из тусклого стал нестерпимо ярким. Боль взорвалась в затылке и потекла по всему телу, отключая мышцы, разжимая пальцы, скручивая кишечник узлами. Слава увидал белую шелковую ермолку. Сосредоточенное лицо, обрамленное густой бородой. Белую рубашку без галстука, застегнутую на все пуговицы. Синий потертый пиджак. Потом он увидал джинсы под пиджаком, заправленные в высокие коричневые сапоги-«казаки». А потом был пол, измазанный вонючей слизью.

И, наконец, пришла полная темнота, не нарушаемая ни противным светом ламп, ни мерцанием звезд.

* * *

Веранда, на которую их послал ночевать, была пустой и пыльной. Она находилась на втором этаже, а первый этаж представлял собой простой каменный мешок без окон. Мила уткнулась лицом в расстеленную на жестких досках тряпку и плакала. Слава все никак не приходил. Сашок нервно курил рядом.

— Слышишь? — Мила перестала плакать и прислушалась.

Ночное небо было не черным, а сочно-синим. И на этот глянцевый синий фон лепился желтоватый кружок луны. Но свет от луны шел не желтый, а голубой. Свет этот бил по глазам и терялся в неверных тенях снизу, от него вещи и тени сливались в единую субстанцию. Это было страшно.

— Слышишь? — переспросила девочка.

Под окном раздавалось тихое шуршание, медленные шаги. Люди так не ходят. Кто-то тыжело дышал под окном, на улице, все ближе и ближе.

— Это не Слава, — Сашок даже перестал курить, — Милка, это привидение. Я точно знаю. Это Фиркович идет. Слышь, полнолуние же!!! — он мелко задрожал, — все мертвецы оживают… Здесь, особенно. Ведь это же МЕРТВЫЙ город!

Но то, что увидела Мила, было куда хуже, чем призрак Фирковича. Неровно цокали копыта по камням. Белая лошадь медленно брела вдоль стены. Провалы глазниц, грива и хвост свисают к земле прямыми белоснежными струйками.

Мила поняла, что это пришла сама Смерть.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ласковое солнце разогнало тени и холод. Слава так и не пришел. Мила спустилась вниз. Сашок уже во всю болтал с пустившими их переночевать на страшную веранду студентами-археологами. Оказалось, что все на этой веранде по ночам орут, всем снится Фир.

Снова прибрела лошадь — самая обычная, старая и, действительно, совершенно белая.

— Ей иногда по ночам не спится, она и бродит, — пояснили студенты. Оказывается, днем на этой лошади возили на Чуфут воду — в тележке, груженой двумя большими бидонами.

Подумав, Мила решила пойти искать Славу. Ключи от машины у него остались, и вообще… Может быть, он просто заблудился в лесу. Сашок выклянчил у одной хрупкой девушки порванные шорты и подобрал бесхозную футболку, которой со стола стряхивали крошки. Решили Славу поискать для начала в лагере. Лагерь оказался хипповым. То есть нормальных, как студенты, там почти не было. Большинство, конечно, были студенты, но ненормальные, типа того парня с подзорной трубой. Длинный мужик лет тридцати, с длинными, как и устальных здесь, волосами, сидел на камне, вытянув ноги, и что-то монотонно говорил двум молоденьким девчонкам, с ног до головы обвешанным украшениями из биссера.

Мила прислушалась.

— Я только кажусь человеком, — объяснял мужик, — а на самом деле я — улитка…

Лабуда. Дерьмо. Отчаявшись, Мила присела возле чьей-то палатки и принялась просто разглядывать людей. Ей это всегда нравилось. Сашок лег рядом и, заложив руки за голову, смотрел в небо.

— Придется снова лезть в дурку. — Мила поежилась. — Надо кого-нибудь уговорить, — она еще раз с надеждой огляделась по сторонам, — нельзя его там оставлять!

— Уг-м, — подтвердил Сашок. — Ща бы пива!

Он тоже посмотрел по сторонам:

— Труба, ни одной знакомой рожи! — снова откинулся на землю,— без толку, придется самим.

Помолчали. Наконец, Мила не выдержала, вскочила на ноги и замерла. Огромный силуэт заслонял ей солнце и поэтому казался черным. Прикрыв рукой от слепящего света глаза, Мила поняла, что силуэт и в самом деле черный. Перед ней, широко уперев ноги в высушенную зноем замлю, стоял негр Леша и улыбался. Улыбка становилась все шире. Он засмеялся тем же странным смехом, что и на яхте.

— А, вы…— начала Мила, холодные мурашки поползли по коже. Все-таки, призрак! Днем! Мила неуверенно взвизгнула и осела на землю.

— Живой я, живой! — успокоил негр.

Она лежала в тени, теплый ветер над лицом. Газета — движется. Сама. Машет вверх-вниз перед глазами.

— Очнулась? — Сашок заботливо сунул Миле в руку бутылку, — на, это тебе! Пивко, холодненькое. Первый класс! Леша, он такой. Мировой парень.

Свою бутылку Сашок почти прикончил.

— Я надолго отключилась? — Мила растерянно огляделась.

— Минут на десять.

— А пиво? — недоверчиво понюхала бутылку, — вроде настоящее?

— Настоящее, — успокоил ее Сашок, — они только что пришли, как ты свалилась.

— Почему пиво холодное? — Мила поверила и смело отхлебнула.

— У них ящик со льдом.

— Здесь?

Приложив прохладное стекло ко лбу, Мила почувствовала, как в душе ожила слабая надежда.

— А че? — Сашок только плечами пожал. — Вон, сзади за твоей головой стоит. Они его специально для тебя открыли…

— Кто — они? — но Мила уже видела сама, как, о чем-то дружелюбно переговариваясь, к ней направлялся Леша с невысоким лысоватым человеком. Мила быстро порылась в памяти и вспомнила, что видела того в Планерском, все называли его Нуриком..

Поудобнее поджав ноги, Мила попыталась сообразить, что стоит им сейчас говорить, а что нет. Что им наплел Сашок? Не важно… Улыбнувшись, Мила начала игру:

— Как вы всегда вовремя! Я страшно рада вас видеть, у меня беда!

— И какая же? — подхватил игру, ласково щурясь, Леша.

— Пропал мой верный Артемон. Я боса и нага… И денег нету нифига… — почему-то получились стихи.

Сашок просто посерел, будто вместо пива в бутылке оказался цианистый калий, его глаза неестественно выпучились и замерли на Миле. Но он промолчал. Леша откровенно расхохотался. Он вытянул из блестящей серой палатки, в тени которой все сейчас сидели, черную сумку с надписью «ROYAL». Достал драные джинсы и кинул Миле:

— Держи свои штаны, растеряха!

С достоинством Мила натянула их на себя. Юбка скончалась во время отчаянной борьбы с санитарами и психами. Еще Леша подобрал кем-то забытую возле его палатки гитару без одной струны и замурлыкал песенку, тихонько себе под нос. Но Мила чуть не подскочила, сдержалась, хлебнула пива и прищурилась:

— Знакомая мелодия.

Леша кивнул, не переставая мурлыкать.

— Ты действительно знаешь эту песню? — Мила сосредоточенно катала пустую бутылку по земле.

— Знаю, — перестав играть, Леша попытался починить струну, но у него не вышло, и он вернул инструмент на место.

— Так что с тобой случилось на этот раз? — положив широкие кулаки себе на колени, Леша спокойно посмотрел ей прямо в глаза, — где мама?

— Я не знаю, — Мила, как могла, пересказла ход событий. — Нужно вернуться туда и нийти их, — на глаза сами собой набежали слезы, — если они живы, конечно. Но мамы там нет, я в компьютер лазила.

Леша брезгливо поморщился.

— Не верю я в эту дрянь. Сашок, ты там негритянок видел? Черных таких, лет сорока?

— Нет. Вообще никаких не было.

— Хорошо, — Леша облегченно вздохнул и повернулся к молчаливому Нурику, — Слушай, мне нужны твои люди. Срочно.

— Какие проблемы, у меня здесь родственники… — не торопясь, Нурик поднялся, кивнул Леше, — вы меня здесь подождете или вниз спуститесь?

— Здесь.

— Я вам чебуреков принесу…

Ждать пришлось недолго. Почти все хиппи разбрелись, им никто не мешал. Солнце жарило голые камни. Днем город казался еще мертвее, чем ночью, при страшном свете луны.

— Леш, ты так говорил о маме… Так просто. Ты, наверное, мой отец? — задала прямой вопрос Мила.

— Меня зовут Луис, если по-настоящему. Да, отец, — ответил негр и добавил спокойно:

— А этого недомерка, пузыря воздушного, я убью. Когда достану.

— Не надо, — немного подумав, пропросила Мила, — он же нас не обижал…

Одним рывком Луис разворотил палатку и зашвырнул далеко, под обрыв. Жалобно звякнули какие-то вещи. Сашок сразу исчез. Луис ударил по ближайшему дереву, ствол не выдержал, хрустнул и отлетел в сторону метра на два.

— Не смей так говорить… — Луис добавил еще что-то по-испански. — Не смей.

Отшвырнув вслед за палаткой пустую бутылку, Мила тоже встала и направилась в другую сторону:

— Мне от тебя ничего не нужно! — Достала из кармана мятые деньги и тоже швырнула, — Ничего! И маме! Убирайся…

Легко догнав девочку, Луис залепил звонкую пощечину по ее мокрой от слез щеке.

— Убирайся… Туда, откуда пришел… — Она не чувствовала боли, только плакала, — и деньги твои паршивые не нужны! Ни твои, ни его! Ничего от вас… Сволочи вы все! Бездушные сволочи!!! — слабо всхлипывала на глуди у Луиса Мила.

— Ладно, — Луис отстранил девочку, — вытри слезы, женщина. Найду я твоего Артемона. Не переживай. Всех найду… — он до боли сжал кулак.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, неподалеку уже стоял Нурик.

— Ну, что, Нуриджан? — совершенно спокойным голосом осведомился Луис, — как поживают твои почтенные родственники.

— Все хорошо. — Нурик протянул им сверток с чебуреками, — Мой троюродный брат нашел нашего друга.

— Правда? — Мила тоже успокоилась. — Он жив?

Нурик слегка почесал в затылке.

— В чем дело? — Луис нахмурился. — Выкладывай, не юли.

— Да все нормально, не волнуйтесь. — Нурик казался несколько озадаченным. — В Симферополь надо ехать.

— Зачем? — насторожилась Мила.

А Луис расхохотался и хлопнул Нурика по плечу:

— Что, продали Артемона? Во, шустрые какие!

— Куда это продали?! — от возмущения Мила сжала кулаки, — не смейте его так назвать!

— Ты понимаешь, — оправдывался перед Луисом Нурик, — У меня троюродная сестра здесь. Ее муж нашел нашего друга без сознания. Они за девками шли в дурку. Говорят, турки хорошо брать стали, а тут, значит, в дурке шухер поднялся. Ну, вот. Санитары бегают, старичье голое, девок не видать. Взяли тогда двоих санитаров и Славу вашего. У брата и так долги, отдавать надо. Он вторую жену взять хочет, денег надо… Сына женить… Ты меня пойми…

— Ладно, к машине пошли, — широкой ладонью Луис вытер набежавшие на глаза от смеха слезы, — давно я так не ржал, ей богу! Поехали, там разберемся. Коммерсанты!

На том месте, где они со Славой оставили «БМВ», машины не оказалось. Стоял только мятый «москвич» Нурика.

— Луис, — после минутного раздумья, Мила рещила поделиться с ним этим наблюдением, — мы сюда на «бээмвухе» прикатили. Оставили вот здесь. Ее нет.

Луис обвел глазами стоянку:

— А на какой именно? Я несколько приотстал от событий…

— За нами гнались люди Рыбака, те самые — на мотоциклах. Они тебя, э, потопили…

— Да не потопили меня, — отмахнулся Луис, — только зажгли чуток. У меня яхта и под водой нормально ходит. А скалу я сам развалил, торпедой. Чтобы слухи о моей смерти выглядели достоверно… Да, так откуда машина-то?

— Вот, а еще гнались четверо на этой самой машине, темно-зеленой, с тонированными стеклами. Внутри все чудно так… Распятия.

— Четверо? — переспросил Луис.

— Сначало пятеро, — поправилась Мила, — но одному голову оторвали. В Ялте. Потом они по «рыбкам» пальбу открыли, прямо на верху, где березы. На Ай-Петри. Ну, мы на их машине со Славой и укатили.

Сашок ткнул ее в бок локтем:

— Дура, он водить не умеет. Че брешешь!

Растерявшись, Мила замолчала.

— Да черт с ней, — Луис пропустил за руль Нурика, — Поехали за дружком твоим! — белозубая, довольная улыбка озарила его темное лицо. — М-да, а вы, ребята, даете! У попа броневик увели. В первый раз, наверное, с ним такое случилось!

До Симферополя доехали быстро, даже как-то незаметно. Из пустых полей выросли мазанки с уютными дворами, мазанки сменились пятиэтажками, пятиэтажки — белыми блочными коробками, мсточенными провалами лоджий.

Попетляв по улицам, Нурик остановился возле огромного шатра. Цирк? Нет. Мила прочла вывеску: «Центральный рынок». Неужели здесь теперь легально торгуют людьми?

Луис, приказав Миле и Сашку оставаться в машине, сам нарнул в одно из подсобных рыночных помещений вместе с Нуриком. Нурик только кивнул смурному мужику, рубившему рядом огромным тесаком голые кости. Сашок возмущенно засопел, пытаясь открыть дверь. Мила первая додумалась опустить стекло. Мужик тяжело зыркнул в их сторону, но от своего дела не оторвался.

— Ах, ты, паршивец! — ухватила за ухо зазевавшегося Сашка какая-то тетка в стоптанных туфлях. — Я его внизу ищу! Волнуюсь! Переживаю…

С каждым словом тетка отвешивала Сашку затрещину. На всякий случай Мила спряталась между машин.

— Мама, не надо, — пытался возмутиться Сашок, — на нас люди смотрят.

— Да я тебе сейчас таких людей покажу! Ты у меня из дому не выйдешь! Ты у меня все лето уроки учить будешь!!! Я тебе покажу, как шляться!

Оставив в покое моментально распухшее ухо, женщина повела притихшего мальчика за руку. Тот больше не сопротивлялся, только оглянулся и пожал плечами… Проводив взглядом странную женщину и Сашка до троллейбусной остановки, Мила решила проверить, куда ушел Луис. Сделав пару шагов к странному складу, она остановилась. Возле грузового фургона, из которого выгружали два контейнера, стояла пожилая цыганка и разговаривала с водителем.

— Купи мальчика, — за руку она держала чумазого мальчишку. Мальчишка весело скалился.

— Смотри какой, он и плясать тебе будет, гостей повеселишь! Слышь! — не унималась толстуха.

— Эй! — подтолкнула ребенка поближе.

Тот несколько раз присел, вскидывая ноги. К груди он прижимал пластмассовый паровозик. Водитель с сомнением покачал головой:

— Мальчик не нужен, девочка нужен!

«Он что? Турок? — вспомнила Мила путанные объяснения Нурика, — Куда они делись?!» Холодок страха потерся где-то в глубине и исчез, когда из-за зеленой двери вышли Луис, Макс и Нурик. Макс почему-то оказался в светлом дорогом пиджаке и галстуке, не узнаешь с первого взгляда. Мила успела разглядеть в помешщении за их спинами подвешенные за зедние лапы на крюках четыре разделаные свиные туши. Перед Нуриком нелепо семенил какой-то тип. Увидев их, цыганка растворилась среди фургонов. Краем глаза Мила успела заметить, как цыганенок ловко стащил что-то из машины.

— Ну, что? — Славы с ними не было, но Мила надеялась на чудо.

Тип бросил на нее странный взгляд и восхищенно цокнул языком. Нурик ему что-то объяснил, и тот жалко заулыбался Луису. Но на улыбку Луис не ответил, он вообще перестал замечать этого типа, запер машину и, взяв Милу под руку, перевел ее на другую сторону улицы. «Туристическое агенство МИР ЧЕЛОВЕКА» — мелькнула аляповатая надпись. «Вы увидите все и всех. Ищите друзей вместе с нами!»— советовала рекламка.

— Я подожду вас в кафе, — предложила Мила, указав в сторону белоснежных столиков и таких же белоснежных стуликов. Но Луис крепко сжал милину руку.

— К туркам захотела? В гарем? Пойдешь со мной, в одиночку девушкам здесь опасно торчать.

— Мы не надолго, — заверил ее Нурик и добавил что-то непонятное для суетливого человечка. Того будто ветром сдуло. Макс то и дело поправлял галстук.

Внутри «Мир человека» выглядел просто: несколько низких кресел, обитых бордовым дермантином, журнальный столик с буклетами. Двери без табличек.

Мила сидела в кресле, листала буклетик. Голые девушки на пляжах Анталии, голые девушки на пляжах Красного Моря, голые девушки на Сейшелльских островах… Луис и Нурик тоже сидели в креслах, напряженно ждали.

Входная дверь распахнулась, вошел высокий седой толстяк в строгом черном костюме и малиновой феске на голове. В руке у толстяка был плоский чемоданчик. Толстяка сопровождал бородатый дедок в белой шелковой тюбетейке.

— Сюда, эфенди, сюда. Сейчас на лифтике — и мы в магазинчике… — приговаривал дедок, открывая перед толстяком одну из дверей. Мила краем глаза заметила, что за дверью, действительно, находится лифт.

Толстяк и дедок уехали на лифте в свой «магазинчик», снова настала тишина.

Через несколько минут вернулся суетливый человечек с бумажкой в руке. Он несколько осунулся за эти несколько минут и казался как раз под цвет этой бумажки — зеленовато-желтым. Прчитав содержимое, Нурик присвистнул и пожал плечами. Луис снова весело заулыбался и подмигнул Миле:

— Не плачь девче-енка, пройдут дожди! — подхватив ее под руку, вывел наружу, — солдат верне-ется, ты только жди!

— Все хорошо?! — почему-то она была уверена в обратном.

— Просто замечательно! — светился счастьем Луис, — лучше и придумать невозможно!

Кивнув Луису, Нурик остановил такси. И укатил, оставив Луису свою машину.

— А куда мы едем? — растерянно спросила Мила.

— Конечно, на дачу к твоему дорогому и любимому отчиму. Я, правда, не знаю, где эта дача. Говорят, здесь, под Симферополем. Но ты-то должна знать адрес!

Мила сдавленно охнула:

— Может, не надо?

— Как хочешь. Все только ради тебя, — Луис сдунул воображаемую пылинку с ее плеча. — Твой Слава там. Выбирай!

— Едем, — она впрыгнула на переднее сиденье, — Скорее!

— Как ехать? — хитро прищурился Луис.

— Вон туда, за троллейбусом. Из города. Это в заповеднике… А Нурик? — только сечас она заметила, что у Макса под пиджаком есть некоторая неровность.

— Он нас догонит, — Луис притормозил у обочины, — Максик, будь добр, послужи шофером, чтоб менты не цеплялись!

Случайно распахнувшаяся пола кремового пиджака скрывала подвешенный в кобуре подмышкой автомат «узи». Мила успокоилась:

— Где он догонит? Ведь он дорогу не знает!

— Ага. Включи приемник, — вдруг попросил Луис.

Мила вдавила кнопочку на автомобильном приемнике «Урал». Зажегся красным глазком светодиод над надписью «сеть», но не раздалось ни звука.

— Это передатчик, на самом деле, — пояснил Луис, — а Нурик с братвой найдет нас по пеленгу.

Блочные коробки перешли в хрущевки, хрущевки — в мазанки. А мазанки — в поля. Когда-то Мила часто ездила по этой дороге. Вон и знакомые пологие холмы справа.

— Сейчас поворот, — сказала Мила, — за ним будет пост. Якобы менты. Папкины люди… Извини, пап. Я имела в виду — люди Цеппелина. А за ними, через километр, еще одна сторожка.

— Другим путем можно? — Луис задумался.

— Можно, там тропинка есть. Но только до сторожки.

— Хорошо, давай притормозим до поста и обойдем?

Мила кивнула. Макс остановился у обочины, сразу вытащил автомобильный приемник из пазов и сунул в широкий карман пиджака. Мила заметила, что красный светодиод над надписью «сеть» продолжает светиться.

Тропинка петляла между пышных кустов. Мила шла впереди. Почти возле самых холмов она остановилась, приложила палец к губам. Макс снял с предохранителя свой «узи», Луис вытянул из-за пазухи большой пистолет, а из набедренного кармана — глушитель. Привернул глушитель к и без того длиному дулу пистолта.

По ложбинке между холмами двигались почти ползком, стараясь не шевелить кусты.

— Сверху сторожка видна? — спросил шепотом Макс.

— С левого холма.

Стали взбираться на холм. Мила вспомнила, как несколько лет назад ползала здесь же, именно по этому холму, играя сама с собой в партизан и немцев. Сегодня была последняя игра. Не важно, чем все кончится — но сюда Мила решила больше не возвращаться. Если останется жива.

За холмом проходила дорога — подъездной путь к даче Цеппелина. Еще не добравшись до вершины, Мила услыхала мощный рык моторов. Луис первым раздвинул кусты. Выглянул. Улыбнулся, поманил к себе Милу.

Мила тоже выглянула. Отсда дорога и «сторожка», бетонное приземистое здание с узкими бойницами, были прекрасно видны. Мила знала, что за бойницами скрываются пулеметчики. Но, похоже, для пулеметчиков настал последний бой. По дороге к «сторожке», загребая асфальт тяжелыми колесами, катило два серо-зеленых монстра — два бронетранспортера. Передний бронетранспортер, закрытый, был оборудован башенкой. Мила слыхала, что в башенке, вроде, должен находиться пулемет. Но ствол, торчавший из этой башенки, был подозрительно толст.

Не сбавляя скорости, бронетранспортер развернул ствол в сторону «сторожки». Гулко ударил выстрел. Да, это был вовсе не пулемет. Бетонная «сторожка» наполнилась изнутри огнем — и лопнула, разлетелась россыпью угловатых обломков, среди которых мелькнули обгорелые человеческие тела.

Бронетранспортер прошел под холмом, шумя и пачкая воздух кудрявой гарью выхлопа. Сразу за первой машиной шла вторая, открытая. Мила видела сверху, что за бронированными бортами скрываются скрываются люди. Вместо касок на головах людей белели одинаковые шелковые тюбетейки.

Один из пассажиров второго бронетранспортера привстал и приветственно махнул рукой в сторону холмов. Мила узнала Нурика.

— Сколько им пилить до дачи? — спросил Макс.

Мила прикинула в уме. Потом ответила:

— Без остановки — минут пять. Больше постов нет, дальше уже ворота. Главные.

Луис сжал кулак.

— Хорошо. Главные и нужны. Сколько людей на даче?

Макс покачал головой, сплюнул.

— Ненавижу экспромты. Даже не знаем, кто там ждет!

Мила снова начала прикидывать в уме. Четверо — на верхней веранде, четверо — у входа. Один человек возле калитки. Вокруг еще шесть человек гуляет. А Бек — при хозяине.

— Шестнадцать, включая Бека. Хотя… Я тут не была уже года три. Все могло перемениться. Чем вооружены — не знаю. Пистолеты, наверное, может быть — еще «калаши».

— А другой ход, не главный, существует? — спросил Макс.

Мила вместо ответа стала спускаться по склону холма к взорванной сторожке и взмахом руки поманила мужчин за собой.

За сторожкой начиналось поле, засеянное лавандой. Поле тянулось не далеко — впереди поднимались кипарисы, а над их острыми макушками шел легий дымчато-коричневый контур. Горы.

— Дача — за кипарисами, — показала Мила.

Поле, на всякий случай, преодолели бегом. Добежавдо первых кипарисов, Макс и Луис присели, раздвинули жесткие ветки. И увидели дачу. Высокий бетонный забор с колючей проволокой. Из-за забора виднеется верхняя открытая веранда, над верандой — четырехскатная шатровая крыша.

Мила прищурилась. На веранде никого не было. Вокруг, кажется, тоже. Почему? Ответ пришел в виде запаха гари, гула взрывов и треска автоматных очередей. Над крышей всплыло плотное облако черного дыма. С той стороны, у главных ворот, шел бой. А задняя калитка находится здесь, за углом.

Мила поползла к забору на четвереньках. Луис догнал ее, подхватил под локоть, поставил на ноги.

— Так быстрее. Веди к калитке.

Бронированная узкая калитка была, разумеется, заперта.

— Думаю, там тоже никого нет. Все ушли на фронт, — усмехнулся Луис. — Прилягте-ка.

Макс упал на землю, увлекая за собой Милу. Луис что-то вынул из левого набедренного кармана и метнул в калитку. Пригнулся.

Земля чуть дрогнула, короткий грохот на мгновение заложил уши — и снова слышны лишь звуки далекого боя. Калитки на месте не было — только ошметки выдранных с корнем петель.

— Веди, дочка. Бегом! — Луис первым вскочил на ноги.

Здний дворик был пуст. Среди покореженных частей калитки лежал окровавленный труп охранника. «Ванька, — подумала Мила, — он меня на Мотоцикле катал…»

Изящную тонкую деревянную дверь, ведущую в дом, Луис вышиб одним ударом ноги. Мила проскочила через узенький холл и побежала вверх по лестнице. Широкие перила, отчим запрещал по ним съезжать, боялся, что Мила разобьется. Верхний холл с мягкими кожаными креслами. Новые, отметила Мила, раньше их тут не было. Дверь в кабинет отчима приоткрыта.

Кабинет был абсолютно пуст, даже без мебели. Милу сюда никогда не пускали, но она сразу догадалась, какая мебель здесь должна стоять. Та самая, из фургона. Наверное, диван, торшер, письменный стол и полки с книгами все еще скрываются в подземельях Ливадии. Но отчим должен быть здесь, раз на эту дачу повезли Славу. Неужели…

Подвал! В подвал Миле тоже не разрешалось ходить, но она как-то пробралась тайком, спряталась за шкафом. И увидела такое!..

При этом воспоминании все сентиментальные чувства сразу исчезли.

— Туда!

Мила побежала к другой лестнице. Луис схатил девочку за плечо.

— Стой. Эта лестница ведет к главному ходу, так?

— Иначе не получится. Они в подвале, а туда — только через холл. Надо спуститься и сразу направо, дверь такая, вся черная… Три года назад была черная.

Луис пошел впереди, Мила посередке, Макс — замыкающим. На лестнице им никто не встретился. Но лестница оканчивалась дверью, из-за которой были слышны выстрелы. Луис прислушался.

— Они… С «калашами». А вот «беретта», тоже они… Теперь наши. Ясно. В холле два человека, остальные — на улице. Максик, стрелять буду я, у меня глушак.

Луис попробовал дверь — она оказалась не заперта.

— Дверь в подвал справа, говоришь?

— Да, — кивнула Мила, — вот за этой стенкой уже лестница вниз.

Луис протянул Максу гранату.

— Держи, последняя. Если та дверь заперта, кладешь под дверь, и мы — обратно сюда. Мил, не шевелись, пока не позову.

И Луис выскочил в холл. За ним юркнул Макс.

— А ты здесь откуда?!

Позади Милы на верхней ступеньке стоял молодой парень в джинсах. В руках у парня был автомат.

— Талгат! — зашептала Мила и стала торопливо махать обеими руками, — беги отсюда! Беги!

Но дверь снова распахнулась. Талгат поднял автомат, Луис вскинул руку с пистолетом быстрее. Чпокнул выстрел — Талгат скатился по лестнице к ногам Милы. В дверь вбежал Макс.

— Что, проблемы?.. А, уже нет. А там — проблемы.

С ужасающей силой совсем рядом грохнул взрыв, плафоны над лестницей потухли.

— Что ты взорвал? — подозрительно спросил у Макса Луис.

— Щит. Там дверь — никакой гранатой не прошибешь. Но я усмотрел рядом щит, кжется — стандартная кодовая система. Его и взорвал.

Луис поджал губы.

— Ну, рискнем.

В холле на толстом делтом ковре лежало два трупа, снаружи гремел бой, но Мила ничего не успела разглядеть — Макс, удовлетворенно покрякивая, отодвинул в сторону тяжелую толстенную дверь. Милу втолкнули на лестницу, ведущую в подвал. Снова Луис бежал впереди, а Макс замыкал.

— Сейчас сразу налево. Впереди — кладовые, а нам не туда.

В подвале было темно — все электричество в доме погасло. Но Мила слишком хорошо запомнила тот единственный раз, когда оказалась в самом запретном месте этого дома. Она вела Макса и Луиса на ощупь.

— Впереди провода… Вдоль них направо и до упора.

Они бежали в полной темноте, сворачивая по указаниям милы. Миновали последнюю лестницу…

Пинком ноги Луис распахнул последнюю дверь. И сразу заорал:

— Отойди от него! Шлюха! Мьерда!

Мила проскочила в страшное помещение вслед за Луисом. В дальнем конце возле компьютера суетился Евгений Альбертович. Возле него кто-то стоял, кажется — мама. Поодаль был еще кто-то. Кажется, Бек…

Но Мила поняла, что ей сейчас абсолютно плевать и на Бека, и даже на маму. Справа громоздилось какое-то чудовищное сооружение, похожее на зубоврачебное кресло из детских кошмаров.

И к этому кошмарному креслу был привязан толстыми ремнями голый окровавленный человек. Слава.

 

ГЛАВА ДВЕННАДЦАТАЯ

Перед ним стоял все тот же массивный дубовый стол с резным орнаментом по краю. Вытянутые вверх руки затекли до полного бесчувствия, ломило только спину и подмышки. Вообще, висеть вот так голым посреди комнаты, а тебя возят как троллейбус по заранее

— Отлично! Отлично! — пухленький человечек потирал пухленькие ладошки, — ага, все-таки сработало! Рад, очень рад за вас, молодой человек. Меня уговаривали принять более крутые меры. А и так обошлось. Это хорошо. Просто замечательно!

Человечек покровительственно потрепал Славу по боку. Острая резкая боль скрутила тело, из глаз брызнули слезы, на лбу выступили капли пота и, смешавшись со слезами, потекли с подбородка на грудь.

— У вас нежная конституци, Славик.

Евгений Альбертович сел за стоящий напротив стол.

— Ну, выкладывай, — неожиданно в его голосе послышался металл, и не сталь какая-нибудь, а ванадиевый сплав для космических ракет.

Облизав пересохшие губы, Слава хотел плюнуть, но во рту оказалось неестественно сухо.

— Говорить будем или ругаться? — Евгений Альбертович достал из ящичка знакомую книжку с серой головой на обложке.

— Где другая?

Попытавшись поднять голову, Слава издал слабый хрип.

— Ладно, уговорил.

Евгений Альбертович открыл большую стальную дверь нараспашку. Слава удивился, поняв, что его догадка верна — это был холодильник. Там стояли две бутылки боржоми, но основной объем занимали головы: на нижней полке две головы лежали лицом к внутренней стенке, а с верхней полки, свесив кудри, слегка покрытые инеем, прямо на Славу смотрела гогеновская таитянка. Евгений Альбертович достал из морозилки белую коробку с красным крестом и поставил на стол. Немного подумал и вытащил за волосы женскую голову, поставив рядом с книгой.

— Так, а куда я сунул шприцы? Ты не помнишь? — бросил на пленника рассеянный взгляд. — Ах ты, спешка-спешка. Суета сует! Ага! Вот они где, — прибавил к предметам на столе пачку одноразовых шприцов. Вымыл руки, достал ампулу, быстрым движением отломив кончик, набрал жидость и скинул мусор в корзиночку.

Укола Слава не почувствовал, только приятное тепло растеклось по телу. Евгений Альбертович, смочив пленнику губы водой, дал выпить маленький глоток, растворившийся прямо во рту, и стал крепить датчики. Но длины тонких черных шнуров, извивавшихся по кафелю, явно не хватало. Вернувшись к столу, он понажимал какие-то копки на пульте: в углу справа зажужжал мотор, Слава почувствовал легкий толчок, но не сдвинулся с места — что-то заело.

— Ах, ты, Господи! — развел ладошками Евгений Альбертович, — ну что ты будешь делать! Так все хорошо раньше вертелось, а как тебя тут повесили…

Он полез, кряхтя, в нижний ящик.

— Эх, года мои не те.

Было видно, как ему там тесно, пришлось выдвигать ящик дальше, и тогда Слава понял что это: в таких ящиках держат в хороших моргах, какие показывают в кино, трупы.

— Все самому, — жаловался глава мафии, — Все самому. Такое, видишь ли, домашнее, можно сказать, дельце. Как тебя зовут?

— Вячеслав, — Слава не узнал собственного голоса. Жалобный такой голосишка, высокий, как будто и не его голос, а какого-то зайчика из мультфильма.

— Так, это уже хорошо, — толстяк сидел на полу нелепо вертя в руках ответрки и моток проволоки, — пасатижи — это те или эти?

— В левой руке, — Слава был просто счастлив, что может помочь такому замечательному человеку.

— Спасибо, дружок, спасибо, — подставив стул, человечек осторожно влез на него, держась одной рукой за синку, чтоб не упасть, и стал что-то там вертеть. Бодро дзынькнув, на белый кафель упала гайка, раздался треск и человечка тоже скинуло на пол, к гайке. На минуту погас свет. Послышался тихий свист, и что-то узко и горячо обдало кожу: сорвлся один из тонких стальных троссов, прикрепленных к дорожке на потолке. По боку из горящей полосы потекло что-то теплое, на ноги… Замечательная отрешенность позволяла не то чтобы не чувствовать боль, но абсолютно не страдать от нее.

— Господи, ты видишь? Или тебе показать?! Где гайка?

— У правой ножки стола. Ближе ко мне.

— Ага, спасибо.

Покопавшись в ящичке с красным крестом, Евгений Альбертович достал покрытую тальком резиновую перчатку и снова принялся за работу.

— Ну-с, посмотрим, как получилось?

Он нажал еще неколько кнопок, моторчик загудел громче, и Слава поехал к знакомой стенке.

— Вот и хорошо.

Евгений Альбертович остановил машину. Закрепив мягкие подушечки датчиков, он принялся настраивать минитор. Но действие наркотика постепенно проходило, оставляя мучительную боль во всем теле. Слава даже застонал:

— Сволочь. Га-а-ад.

— Ах, ты, — ладошка вновь полезла в белый ящик, — Сейчас еще укол будет. Не плачь, миленький. Мы тебе только добра желаем.

Вкрадчивые слова падали в душу, вызывая желание поверить, отдаться этому голосу. Второй укол оказался болезненнее — потные ладошки дрожали, пальцы с трудом поймали вену.

— Фу, ты не представляешь, как трудно работать без врача: вшили бы мы тебе электродики какие-нибудь — и привет, будь здоров. Эх, надо было мне в медицинский поступать. Ну, что, дружок? Как дела? — он снова занял свое место за столом. — Как тебя зовут?

— Вячеслав.

— Ты знаешь эту девочку? — поставил вперед голову.

— Да.

— Кто это?

— Из мешка, ее Гоген рисовал, когда на Таити жил…

— Как ее зовут?

— Маришка, — окуда-то выплыло имя.

— Хорошо, умница! А кто написл в книге? — Евгений Альбертович протянл вперед серую голову на обложке.

— Виан.

— Кто сделал здесь надпись? — он раскрыл на непонятных буквах.

— Не знаю.

— Что здесь написано?

— Не знаю. Я хочу пописать.

— Писай! — почему-то лицо говорившего стало приобретать неетественно большие размеры, но Слава отвлекся на ручеек, моча смешивалась с кровью. Ручеек стекал с ноги на пол и подбирался к мясного цвета лапам стола, но путь ему преградила грязная тряпка.

— Как тебя зовут?

— Вячеслав.

Наверное, этот человек обижает его, он не хочет вернуть его маме.

— Откуда эта книга у тебя, кто ее дал?

— Она из мешка.

— Какого?

— С головами.

— Ты ее читал?

— Да.

— Понравилось?

— Нет.

— Здесь написано, что Мила мертва. Ты ее убил?

— Нет.

— Где она?

— На горе.

— Какой? — пальцы вцепились в толстую столешницу.

— Чуфут-Кале.

Допрашивающий издал неопределенный звук: не то стон, не то рык. Но Славе стало страшно, он забился, пытаясь вырваться, проваливаясь в вертящуюся пустоту:

— Пусти меня, не хочу… Я не буду. — лопнул один из ремней, сдерживавших ноги, отлипали и попадали серыми мышиными бляшками на белый пол датчики, нехотя, как облетают с деревьев первые листья. Задумчиво смотрели глаза на его брыкающееся тело. Возможно, им это доставляло удовольствие, но в целом Евгений Альбертович был слегка разочарован. Подключив селектор, отдал какое-то распоряжение и стал ждать, пока Слава не утихнет.

— Ну, что? Как ты себя чувствуешь?

В ответ Слава только облизал пересохшие губы.

— Бедный мальчик! У тебя сильная воля. Ты знаешь об этом? Доза была лошадиная. Что нам теперь с тобой делать, а?

Вот и я даже не знаю… Повисишь пока. Но он все не уходил, мучительно растягивая минуты унижения. Только через какое-то время его привел в чувство тихий телефонный треск. Будто что-то вспомнив, Евгений Альбертович встрепенулся, вытер тряпочкой потные ладошки, откашлялся и, не торопясь, снял трубку:

— Да, — бархатистый тембр восхитил Славу. — Нет, лапуль, я занят. Да, очень занят. Но, зайчик мой! Ты меня ставишь в дурацкое положение. Нет, женщин здесь нет. Нет, я не вру. Когда я тебя обманывал?! Варенька, солнце мое. Ты пойми, у меня дела. Я за-нят! Де-ла! Нет, спускаться не надо. Да, я ищу нашу дочь. Ее похитил Луис, но, уверяю тебя, все будет в поряде. Да, я уже послал людей… Ну, что ты все время волнуешься? Тебе вредно. Побереги нервы, дорогая! Подумай о своем здоровье.

Еще некоторое время Евгений Альбертович сидел, тихо слушая слабый шелест в трубке, глаза его остановились на кробочке с ампулами и замерли, неестественно расширившись, по нижней отвалившейся губе потекла слюнка. Как-то незаметно, сам-собой, Слава провалился в ласковое небытие.

Очнулся он от едкого запаха, скребущего по мозгам, как наждак по аллюминию. Все было убрано, пол вытерт, разбросанные датчики аккуратно уложены в коробочку, стол пуст — лишь белый телефон возвышается. Евгений Альбертович заботливо водил под славиным носом ваткой с нашатырем, в оттопырнной руке — опять шприц.

— Ну вот и хорошо, вот и славно, — он снова заворковал, всаживая тупую иглу.

— Сейчас я тебе сульфазинчику сделаю. Им, родным, в сумасшедших домах вашего брата лечат! Так что, выздоравливай.

Этот укол был самым болезненным. Казалось, по венам из шприца потекло расплавленное олово. Евгений Альбертович нежно потрепал заплаканную славину щечку, вернулся к столу и, выкинув шприц с ваткой, включил селектор.

— Да. — нежный голос пробил в ушах раскатами грома.

— Фрида, проследите, чтобы Варвара Михална вовремя приняла лекарство.

— Конечно, Евгений Альбертович. Все?

— Да, — Евгений Альбертович выключил селектор и водрузил на стол портативную видеокамеру, поелозил, устанавливая. — Вот так хорошо! — он весело подмигнул Славе. — Будет чем Милочку порадовать. А то, видишь ли, скучно ей!

И на Славу обрушился ад.

Все мускулы пытались сократиться сами собой — и не могли. Тело скрутило гигантским напряжением, и в то же время страшно хотелось спать. И кричать. И молчать. И ругаться. И улыбаться. Расплавленное олово плескалось в венах, ударяя волнами твердой боли то по голове, то по солнечному сплетению. При этом сознание полностью прояснилось.

«Кого же этим лечат?!» — с ужасом думал Слава.

— Нет. Нет, дорогая моя, — ворковал ласковый и нежный тенор, — умоляю, мне здесь никто не нужен. Конечно, я справлюсь сам… Тем более. Нет, Атабек пусть исполняет свои обязанности — здесь дело сугубо личное. Семейное, я имею ввиду! Варенька, радость моя, ты меня утомляешь… Нет, помощь никакая не нужна, сам, все только сам. Ноблес оближ, дорогая! Да, лапонька, целую! Все, иду.

Евгений Альбертович осторожно, как на соплю, надавил на телефонный рычаг большим пальцем.

— Бабы, тьфу, — театрально сплюнул под ноги и растер каблучком.

Сколько времени прошло? Глядя на завораживающе-белый пол, Слава забывал моргнуть, глазные яблоки казались неестественно большими, и веки с трудом налезали на них, не прикрывая полностью. Хотелось заснуть, чтобы никогда больше не просыпаться… Евгений Альбертович снял с вешалки накрахмаленный халатик, тугой и хрустящий, тоже ослепляюще-белый, шапочку, замызганный фартук был ему велик — желтая медицинская клеенка, которую подкладывают под маленьких детей и лежачих больных. Весело мурлыча какую-то песенку, выкатил из подсобки каталку. Сначала Слава решил, что это сервировочный столик.

— Карамболина, карамболетта, — услышал он ласковые, успокаивающие слова, когда мягкие руки стали перекладывать его онемевшее тело в горизонтальную плоскость. Чуть покачиваясь, покатился назад потолок. Тело снова переложили на другую жесткую поверхность: прямо в глаза смотрело безумное измученное лицо голого человека, распластанного на столе. «Распяли, — вяло протекло в голове веселое оживление, — а никто не верил… Нет, это просто зеркало.» Слава рванулся вперед, навстречу тому человеку, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Издалека приполз тихий смешок, и все моментально изменилось. Впереди, за слоем толстого стекла, закрытый столом, сидел его мучитель. Сориентировавшись в пространстве, Слава поднял голову. Действительно, вверху зеркало, и он полусидит в зубоврачебном кресле. Только руки схвачены зажимами у локтей и кисти на подлокотниках. Ноги? Под коленями стальные плоские полумесяцы на длинных штырях, ступни фиксированы, холодная полоска металла на животе. Странные нереальные фигуры на железных ножках смотрят искоса, слабо покачивая изогнутыми шлангами проводов, словно врачи на консилиуме, готовые сразу произвести вскрытие-операцию. «Неужели еще не все? — по подбородку текли слезы, но он не чувствовал влаги. Только ужас. «Это просто кошмарный бред. Только бред и ничего больше, — успокаивал себя Слава, как только мог. — Я проснусь, и все…»

— Хи-хи-хи, — лился из наушников тихий шепоток. — Приступим-с! Чудо робототехники, — человечек за столом, листал какую-то рекламного вида книжечку, — Что тут у нас на первое? Ага! — торжествующе нажал на кнопку компьютера, сверившись с матово блестящим листочком. Славу снова отшвырнуло назад к зеркалу. — Мы имеем та-а-к! И еще, — голос доносился с легким неестественным придыханием, — это не подойдет! Во! Ногти… Ноги… Так! Выдрать ногти есть… А где иголки? — он вроде был слегка обижен. — Что? Иголок под ногти нет? Ерунда какая! Это же основы! Так, это тоже не пойдет! О! Попробуем, ближе к делу. Так, нажмите клавишу F1. — теперь Слава не лежал, а полувисел, поддерживаемый обитым светло-коричневой кожей прямоугольником-ложем, а штыри под коленными впадинами подтянули ноги почти к самому лицу, грозя разорвать перенапряженные позвонки и связки, — Нортон коммандер, энтер официрен… — приторно гудел в ушах голос Евгения Альбертовича, — Жмем «энтер». И что?

Жадно впились в измученное тело маленькие глазки, зажужжали и задвигались механизмы, разглядывая его одним механическим оком.

— Ну! Ну! — азартно подбадривая бездушную машину, весело потирал потные руки Евгений Альбертович, — Ну же, радость моя! Давай-давай!

— Хозяин!

— Подожди, не мешай! — минутная пауза, — Я же просил не мешать! Где девчонка?!

— Беда, хозяин, — не обращая внимания на опешившего Евгения Альбертовича, Атабек разбил стеклянную витрину и повернул красный язычок рубильника. Свет на секунду погас и загорелся снова едва-едва, тускло и тепло, желтым залив надоевшую белизну. Автоматы замерли.

— Беда, хозяин! — повторил бандит, откатывая зубоврачебное кресло в сторону, — Уходить давай.

— Ты разблокировал аварийную…

— Да, хозяин, — с сомнением черные глаза пробежали по бессильному славиному телу, потом в глазах появилась уверенная ярость:

— Я твой мама имел! Кто тут, а!

В руке Атабека оказался нож, хорошее широкое лезвие со стоком для крови.

— Не-е-ет! — кинулся наперерез Евгений Альбертович.

— Отойди, хозяин. На нем моя кровь.

— Нет, я сам, — снова послышался ванадиевый сплав, хоть ракету пускай, хоть спутник. В мягких пухлых пальцах, как живой, суетился острый длинный скальпель. — Что произошло?

— Твоя девка привела Луиса. Они отрубили систему и прошли. Мои люди внизу, нужно уходить и взять их сзади…

— Здесь что, никого нет?! — Евгений Альбертович стукнул ножкой.

— Хозяин, твоя воля… Сделали, как приказано.

Круглое личико сначало побледнело, потом покрылось бурыми пятнами, как бутерброд плесенью.

— Я сам. — Узкие губки вытянулись в совсем уже невидимую ниточку. — Я убью тебя сам!

Евгений Альбертович повернулся к распростертому на кресле телу, скальпель больше не дрожал, замер в твердой мужской решимости пронзить теплую, еще живую, плоть.

— Эй, хозяим может не надо? Это моя работа. Сейчас зарежу его быстро, и пойдем…

— Ну, так иди! Проваливай, собака! — в маленьком толстом человечке больше ничего не осталось от Евгения Альбертовича — кровавый демон преисподней стоял перед своей жертвой, лишь только жадно трепетали ноздри в предвкушении чего-то очень для Славы неприятного. Впрочем, все неприятное уже, кажется, произошло. Конец. Теперь начались те неприятности, которые ожидают каждого грешника после конца. Грешника? Но я же не грешник! Ошибка! Слава затрясся от паники, от обиды, от мистического ужаса, превосходящего любые живые человеческие чувства. Такую ошибку невозможно простить. Такую ошибку невозможно даже совершить — отправить хорошего человека сюда, где место только… Кому?!

— Хозяин, не надо… — в последний раз прошелестел откуда-то из глубин жалобный бас, но теплые пальцы отянули нежную кожу мошонки. Невольно все разбитое тело выгнулось, и Слава почувствовал, как с корнем выдираются волоски, а внутреннее содержимое пытается укрыться под защиту костей, убежать с привычных мест вглубь кишок и живота. Ожившие зрачки смотрели только на поблескивающий металл, нацеленный на сморщившуюся кожу. Под напором давления внутренние органы переместились и пришли в лихорадочное возбуждение — анус не выдержал и раскрылся, выпустив в клубах вони твердые скатанные шарики и что-то длинно-мягкое. Оно прошло, не торопясь, степенно раздвигая складки перенапряженной гладкой мускулатуры. Евгений Альбертович резко отдернул руки. Тупо глядя на загаженный пол, Слава только сейчас осознал свою раскоряченную позу.

— Что здесь происходит?!

— Э? — теперь посреди огороженного пуленепробиваемым стеклом пятачка вновь оказался привычный Евгений Альбертович, нелепо теребивший извивающийся кусок металла. В распахнутой двери стояла высокая неетественно полная женщина, смуглая и еще красивая. Ее ярко-голубые глаза сонно обвели комнату, в ладони был зажат кулек, из которого на пол сыпались кукурузные хлопья.

— Помогите, — прохрипел Слава.

— Кто это? — в безбережной голубизне промелькнули искорки беспокойного удивления. Женщина прошла в комнату, обесточенная дверь осталась беспомощно открытой.

— Лапочка моя, — кинулся навстречу, путаясь ногами в жестком фартуке, Евгений Альбертович. — Радость моя, не трогай здесь ничего. Я умоляю тебя!

— Чем ты так долго занят? — женщина перебирала странички глянцевой книжечки, лежащей на столе рядом с компьютером, — я не видела тебя целую вечность… Иди ко мне, — уцепив его за воротничок халата, женщина притянула взбрыкивающего Евгения Альбертовича к себе и вцепилась в его ротик своими огромными ярко-красными губами, — я хочу тебя… Сейчас!

— Э, но радость моя! — слабо трепыхаясь в мощных обьятиях, Евгений Альбертович шарил рукой по столу, стараясь достать до клавиш. — Не сечас-же, не здесь…

— Сейчас! Здесь! Немедленно!

Разрывая халат, только хрустнули пуговицы вырванные с мясом, осыпала Евгения Альбертовича страстными поцелуями странная женщина.

— Я так хочу! Я так долго ждала, милый!

— Варенька, родная! — шептал Евгений Альбертович. Он, наконец, нащупал клавиши и стал что-то нажимать — машинки снова зажужжали.

— Ну, хорошо-хорошо… Если ты так хочешь… Все будет по-твоему…Я люблю тебя, я все сделаю так, как ты хочешь…

— Хочу, хочу, — ворковала женщина, — хочу тебя, милый…

— Ох, — Евгений Альбертович промокнул лысинку обрывком халата, — может, на природу махнем, а? Давай! Там травка. Птички. Тю-тю-тю…

— Нет. Здесь! Сейчас!

Белесые катушки хлопьев просыпались из кулька по толстой мякоти стола, глянцевой книжечке, клавишам и захрустели под пальцами Евгения Альбертовича.

— Вот незадача-то, — вывернувшись из жарких объятий, он распахнул ящик стола и, порывшись там, достал желто-розовый фаллос из пластика, спрятал его за спину, шаловливо улыбаясь.

— Хорошая моя, хорошая, — погладил женщину по широкой спине, — ну, что ты так разволновалась? Все в порядке, я с тобой! Вот видишь, все хорошо… — потихоньку сунул ей в руку фаллос, — на, успокойся немного…

Крепко зажав предмет в руке, женщина жалобно заныла:

— Ну, вот. Ты опять. Опять эта игрушка! А я хочу мужчину. Мужчину! Ты понял?! — и, ухватив пластиковый член напаревес, как абордажную саблю, она решительно двинулась на Евгения Альбертовича.

Запутавшись в крученых шнурах, Евгений Альбертович не устоял и рухнул на пол, увлекая за собой аппаратуру. Раздался треск и хруст лопнувших склянок, кресло само принялось складываться, словно пасть гиппопотама, желавшего проглотить Славу.

— Помогите, — еще раз попытался воззвать Слава к странной женщине. Но та оставалась глуха ко всему, кроме объекта своего желания. Титаническим усилием всех мышц Славе удалось остановить машину. Невольно в памяти всплыл не то образ, не то скульптура или рисунок: человек держащий на своих плечах целый мир, или, на худой конец, всего три-пять этажей каменного дома.

Бек стоял неподвижно, слегка поигрывая ножом.

— Хозяин… — тихо напомнил он о себе.

Падение привело Евгения Альбертовича в чувство. Он осторожно положил скальпель на стол, резким движением отстранил женщину.

— Бек, голубчик, запри ее где-нибудь. В спальне запри. Потом иди сюда, зарежь парнишку. Он не знает ничего, то есть, знает многовато, а вот того, что мне нужно, не знает. А я вещички соберу.

Бек ухватил женщину за локти, но она с неожиданной ловкостью вывернулась и, продолжив вращение, ударила Бека круговым ударом в лицо. Бек, кажется, был уже привычен к такому ее поведению. Снова поймав женщину за руки, он проговорил спокойно:

— Ханум…

Женщина истерично отбивалась, голос ее срывался то на визг, то на плач. Внезапно снова вырвавшись, женщина повисла на шее у Евгения Альбертовича и громко запела:

— Аванте популо, а ла рес косо, бандьера россо, бандьера россо… — потом опять перешла на визг.

Атабек ринулся было отрывать женщину от шефа, но вдруг резко развернулся к дверям, выставив перед собой нож.

— Отойди от него! Прочь! — донесся от дверей мощный хриплый бас.

Женщина отпустила Евгения Альбертовича, замерла. Бессмысленно уставились в пространство голубые глаза. Евгений Альбертович тоже замер, похожий на хомячка, не успевшего вовремя нырнуть в норку: набил защечные мешки и выбросить жалко, защащаться надо! Он еще раз протер лысинку освободившимися руками.

— Мьерда! Шлюха!

Возвышаясь посреди комнаты, черный гигант держал всех на мушке огромного пистолета. Такое оружие Слава уже видел один раз, вспомнил — у Николаса в бежевом «Мерседесе»!

Гигант перевел пистолет на Евгения Альбертовича и выстрелил.

По стеклу разбежались едва заметные тоненькие трещинки. Бек усмехнулся, спрятал нож, вытащил, не торопясь, свой пистолет из кобуры под мышкой.

— Не знаю, как ты сюда вошел, но мои люди…

— У Аллаха все твои люди! — прорычал негр и, отшвырнув оружие в сторону, пробил стекло одним ударом кулака — аккуратную круглую дырку, как огнем выжег. Атабек выстрелил прямо в эту дырку, но негр успел отскочить в сторону. В следующий момент он нанес по стеклу сокрушительный удар ногой. Осколки посыпались на Атабека, следом за ними прыгнул негр. Следующего выстрела Атабек сделать не успел — гигант схватил его за руку своими лапами и с силой опустил руку Атабека на свое подставленное колено. Оглушительно хрустнули кости, пистолет выпал на пол. Атабек зарычал, уперся в негра ногами и, резко толкнувшись, откатился к стене. Сразу вскочил, но не стал драться — метнулся к двери и скрылся в темноте.

Негр какое-то мгновение смотрел ему вслед, потом перевел глаза на Евгения Альбертовича и медленно двинулся вперед. Его лицо кривила мрачная улыбка.

— О! — томно виляя бедрами, ему навстерчу смело шагнула женщина, — ты настоящий мужчина. Я хочу тебя.

Она раскинула в стороны широкие руки, словно готовясь обнять весь мир.

Гигант остановился, и улыбка медленно уступила место неясной гримасе — жалость боролась с ненавистью и отчаянием. Он наотмаш ударил женщину по лицу и добавил что-то по-испански. На минуту в ее глазах блеснуло нечто похожее на разум, но потом они снова приобрели бессмыслено-глубокое выражение, только знакомые Славе слезинки повисли на длинных рестницах. Еще раз выругавшись, Луис обошел женщину, но опоздал: Евгений Альбертович держал в обеих руках пистолет Атабека.

— Добро пожаловать, дон Луис! — он сел в безопасное кресло за дубовым столом, — стой, где стоишь! Варя, лапа, отойди от него во-он туда! — кивнул в угол, где растопырилась старая вешалка. Мелко пожевал тонкими губами. Улыбнулся. Луис остановился, готовый прыгнуть в любой момент. Женщина тоже замерла на месте, глупо хлопая рестницами. Евгений Альбертович повел дулом вверх-вниз.

— Ну вот, ты пришел, людей моих грохнул, даже Бека напугал. Беку вообще, знаешь ли, не повезло в этом деле. Видишь, там засранец мелкий к креслу привязан? Так он Беку несколько раз по роже засадил — и ничего. Менять мне пора главную шестерку… Да-с. А с другой стороны, ты у меня на мушке. И твоих людей тоже что-то не видать. А с третьей… Короче, мы на равных, на самом-то деле. Будем, значит, договариваться. Так?

Евгений Альбертович снова повел дулом. Луис скрестил руки на груди.

— А что ты мне можешь предложить?

— Скинуть всю ихнюю шарашку к чертовой матери! — облизнул бледные губки Евгений Альбертович.

— Собственно ради этого дела, благородного, я надеюсь, тебя из под воды-то и достали.

— Нет.

— Как? — опешил Евгений Альбертович, — тебе, дураку, Революцию в Америке помогут сделать…

Луис весело расхохотался:

— Революция, Женя, не нуждается в том, чтобы ее делали. Она приходит сама, как тропический ливень, в соответствии с природой… — он грозно навис над пухлым лицом Евгения Альбертовича, — но вы, потомки предателей дела Троцкого, не понимаете этого. Я только расчищаю путь тому, что придет вслед за мной! И не марай революцию своими тупыми мыслишками!

— Хорошо-хорошо… — Евгений Альбертович рассеянно принялся крутить пальцами пистолет, — Америка со всеми потрохами и Австралия тебя не интересуют. Япония, я так понимаю, тоже?

— Ха! На что замахнулся!

— Почему бы и нет? Давай их в картишки розыграем, в подкидного, а? Как в летном, помнишь? Мы с тобой тогда весь мир делили.

— Ты всегда проигрывал.

Достав из кармана трубку и окурок сигары, Луис искрошил окурок в трубку и неторопливо закурил. Прошелся по тесной комнате, бросил брезгливый взгляд на женщину, потом такой же брезгливый взгляд на Славу, и снова уставился на Евгения Альбертовича.

— У меня к тебе счет.

— Вот я тебя убью сейчас, — хихикнул Евгений Альбертович, — и не будет никакого счета.

— Тогда у революции будет к тебе счет. Ты ведь понимаешь, у революции руки чистые, но длинные.

— Понимаю, понимаю. Поэтому и предлагаю базар. Ты только скажи, что тебе нужно.

— Раньше мне нужно было это, — Луис ткнул пальцем в рыхлый живот женщины, собиравшей рассыпанные катушки хлопьев распухшими пальцами, — теперь — не знаю. Теперь это мой счет. Не забывай.

— О-о-оооо, — жалобно протянула женщина, демонстрируя пустой кулек. Хлопьев не было, задумчиво она оторвала кусочек бумаги и отправила в рот.

— Не забуду. — Евгений Альбертович закинул ногу на ногу. — Ты тоже не забудь: я — твой путь в Россию. И не только. Мои сферы влияния тебе известны. И если ты не окончательно погряз в революционном фатализме…

Неожиданно Луис, сверкнув глазами, двинулся на Евгения Альбертовича. Евгений Альбертович, не меняя позы, выстрелил ему в грудь, но Луис не остановился и через секунду навис над толстым человечком, зажав его слабое запястье в своем стальном кулаке. Евгений Альбертович еще пару раз бесполезно выстрелил в воздух.

— Бронежилет?.. — промямлил он.

— Да, — ответил Луис, — и, думаю, ничего мне от тебя не нужно, Женя. Прощай.

Второй огромный кулак понесся к голове Евгения Альбертовича…

Неожиданная автоматная очередь прошила край стола, боковой ящик и ножку в виде львиной лапы, только щепки полетели. Луис дернул головой, ослабил хватку. Евгений Альбертович, воспользовавшись этим, вырвал руку с пистолетом и быстро юркнул под стол. Черный кулак с хрустом шмякнул по столешнице, та раскололась на неровные части.

— Чтой-то вы тут делаете? Славик! — влетела в комнату Мила. За ее спиной, сжимая в руках автомат, стоял Макс.

Прижавшись спиной к обломкам стола, Евгений Альбертович опрокинул гудящий монитор, руки судорожно сжали пистолет.

— Любимый! — подала голос женщина, не прекращая жевать, и сделала несколько шагов по направлению к Луису.

Мила, кинувшаяся было к Славе, вдруг заметила сумасшедшие глаза отчима и дрожащий пистолет в его руках, направленный на негра.

— Мама!!! — завопила Мила, но было уже поздно. Что-то громко пукнуло, и на белой блузке смуглой женщины стало из черного провала расползаться ярко-алое пятно. Не торопясь, кровь пропитывала шелковую ткань. Загораживая Луису дорогу, женщина глядела на него широко раскрывшимися глазами, попыталась что-то сказать.

— Мама! — снова закричала девочка и ринулась к ней, но вовремя пригнулась — следующая пуля, резко чмокнув, попала в бледную краску стены. Трясущимися лапками Евгений Альбертович пытался удержать вздрагивающее оружие:

— Ненавижу! Всех вас ненавижу! — он еще раз нажал на курок, но пуля, срикошетив о кафель пола, отлетела к потолку и затерялась в сваленной груде проводов и аппаратуры.

Луис толкнул женщину на Евгения Альбертовича, сам прыгнул следом. Пистолет покатился по полу, а Луис поднялся во весь рост, держа правой рукой своего врага за горло.

— Луис! Не смей!

Макс навел ему в лицо дуло автомата.

— Почему? — не понял Луис.

— Живой. Он мне нужен живой.

— А потом?

— Вообще. Живой. Ясно? Мне приказано его не убивать.

— Кем?

— Какая разница? Отпусти его. Хорошо?

Макс коротко махнул дулом.

— Нет, — ответил Луис.

И тогда Макс выстрелил. Очередь прошила руку Луиса, но тот не ослабил хватку. Следующую очередь Макс пустил Луису в голову. Падая, Луис увлек Евгения альбертовича за собой.

Тут Мила вышла из оцепенения.

— Мамочка! — перешагнув через вцепившегося последней хваткой смертельно раненного Луиса, сжавшего за горло Евгения Альбертовича, она склонилась к матери.

— Мамочка!

Подобрав валявшийся на полу шарик кукурузы, Барбара отправила его в рот и последним усилием один раз жевнула, ее лицо перекосилось судорогой, потом расслабилось.

Евгению Альбертовичу удалось, наконец, выскользнуть из смертоносных объятий, и когда черные пальцы сжались вновь, уже в последний раз, они только ухватили пустоту. Но огромное безжизненное тело не хотело выпускать барахтающегося под ним врага.

— Руку! Дайте же кто-нибудь руку! — еле прохрипел Евгений Альбертович.

— Помогите, — в возникшей тишине наконец донесся слабый славин стон. На него никто не обратил внимания. Второй раз Слава не стал пробовать, боялся нарушить хрупкое равновесие между мышечным напряжением и машиной.

Мила всхлипывала, обхватив тело матери. Макс подошел вплотную к Евгению Альбертовичу, достал из заднего кармана удостоверение и покрутил у него под носом.

— Вопросы есть?

И добавил со вздохом:

— Где этот ОМОН сраный? Черти их носят!

— Есть вопросы, конечно, — Евгений Альбертович перестал барахтаться, успокоился. Встал, отряхнулся и плюхнулся в свое кресло, даже не пытаясь дотянуться до пистолета.

— Вопрос первый. Вы сюда явились, как я понял, не просто что-то от меня узнать. Вам необходимо мое долгосрочное сотрудничество. Так?

Макс склонился над телом Луиса, пошупал пульс и покачал головой, потом перешел к Славе. Осмотрев приспособления на кресле, попробовал отжать зажимы, его тряхнуло током. Сердито зажужжав, один из приборчиков ткнулся ему в руку своим жалом. Макс только плечами пожал.

— Эскейп. — отвернувшись от матери, Мила стряхнула на пол слезинку и села в поваленное у стены кресло.

— Чего?

Тяжело вздохнув, Мила подобрала откуда-то из-под ног Макса узкую полосу треснувшей клавиатуры и что-то один раз нажала. Мягко крякнув, ослабли ремни, и кресло, наклонившись, небрежно выронило Славу на пол. Одновременно начала медленно-медленно закрываться аварийная дверь, через которую сбежал Атабек.

— Вот и все, — меланхолично перебирала тонкими пальчиками в белой коробке с ампулами Мила.

— Оставь. Немедленно положи на место! — засуетился было Евгений Альбертович, но, бросив взгляд на автомат Макса, сразу сник. Потом выпрямился:

— Вы не ответили.

— Да, речь идет о сотрудничестве, — Макс слегка склонил голову набок, — причем вы понимаете, что я вас вовсе не в стукачи собираюсь нанять. В целом. Правда, именно сейчас вам предстоит один раз поработать именно стукачом. В некотором роде. Я имею в виду кое-какие бумаги в вашем сейфе — вы их отдадите мне. На этом ваша карьера стукача закончится, и продолжится карьера человека, контролирующего, пусть и не в одиночку, а при нашем участии, Юг России и Крым. Впрочем, давайте-ка уточним ваши сферы влияния. Вам не кажется, что их можно увеличить?

— Ну что ж, — Евгений Альбертович потер ручки, поудобнее устраиваясь в кресле. На автомат он больше не смотрел.

Слава видел этот разговор. Не слышал, а именно видел — как петельки голубого и зеленого тумана сплетаются над головами собеседников в сферическую сеть. Сеть растет, становится больше комнаты, больше подземелья, больше Крыма, больше всей земли. Славе стало скучно. Для него главнее этой сети была боль. Но боль не приходила — потому, наверное, что тело стало деревянным и сухим. Но Слава знал, что это не навсегда. Скоро боль прийдет, падла, забивая сияющие каналы и расширяющуюся капиллярную сеть. Но пока боль не пришла, можно немного полетать под потолком, где Барбара убегает от Луиса, собирая разноцветные съедобные искорки. А внизу все суетятся, только Мила изредка вверх поглядывает, хитро-хитро, да, глядишь, язык покажет! Из коробочки горсть ампул в карман сунула. Опять ворует! Не глядя сунула, вдруг отравится. Одня ампула с цианистым калием, Слава видел, как он голубоватый в кармане среди других болтается, а они все такие разноцветные: морфин — розовый, опий — желтый, еще что-то зеленое, Слава видел формулу — переливаются золотистые щарики, как в калейдоскопе. Потом ослепительная вспышка — и, наконец, пришла боль. Вместе с грохотом выстрела.

— Смотри-ка, жив, курилка! — Макс для порядка еще раз влепил Славе пощечину, — Отойдет.

Потом повернулся к Миле и смотрел на нее долго и грустно.

— Зачем ты это сделала? Положи пушку, кстати.

Огромный черный пистолет Луиса все еще был у Милы в руке. Она брезгливо разжала ладошку, и пистолет звонко стукнулся об кафель.

— Он убил маму. И сидит, радуется, мир делит. Берите мир себе, целиком. Нечего ему…

— Жива твоя мама!

— Да?!

— Ну… Еле-еле. Но я пульс пощупал. Есть. Слабый. Если ОМОН с вертолетом поспеет, авось вытащим. А вот этого — уже нет.

Тело Евгения Альбертовича распростерлось возле кресла. Маленькие ручки все еще были сжаты в последнем довольном жесте. Макс обхватил себя пятерней за небритый подбородок:

— Да как же мы без него?.. Эх! И где эти вонючие документы? Ты говорила, у него тут сейф был?

— Был.

— Где?

— У тебя звание-то какое? — брезгливо оттопырила губку Мила.

— Подпоручик Киже. Сейф где?

— За тобой, в стенке.

Макс обернулся, но стена казалась совершенно гладкой, только Слава мог видеть в ней отвратительный бледно-зеленый провал, продолжавшийся в странную бесконечность.

Перешагнув через толстое тело Барбары, Макс подошел к Миле и пристально посмотрел ей в глаза:

— Девочка, нам очень нужны эти документы. Теперь без них, сама понимаешь, наша акция уже окончательно бессмысленна…— он еле шептал, но на сведенные судорогой славины мышцы этот слабый шелест дествовал подобно грому в свежем, полном озона, майском воздухе, как молния, проходящая сквозь столетнийй дуб, одиноко возвышающийся посреди бескрайнего поля.

— Я не знаю шифра,— просматривая на свет прозрачное содержание ампул, Мила пыталась вобрать обратно выплескивающиеся из голубоватых озер изогнутах белков капли,— вот мама, она знала, и Марго тоже. Он от них иногда там прятал всякое, ну они и лазили. А он думал, что это Бек.

— А что прятал? — осторожно спросил Макс.

— Плейбой.

Тут она не выдержала и расплакалась, выронив ампулу. Вытирая дрожащами пальцами грязные мокрые дорожки на щеках, мелко заскулила, цедя тонкий и прерывистый звук дергающимися губами.

— Сволочь!

— Кто? — не понял Макс.

— Ты! Из-за тебя же все произошло! Ты все это заварил, ты!

— Я?! Дурочка, — Макс улыбнулся, правда, слегка фальшиво, — ты ведь меня сюда сама привела, не помнишь? Ему помочь,— Макс кивнул на лежащего на полу похолжего на сломанное дерево Славу.

— Тогда хватаем его и маму, и пошли отсюда.

— Медецинская по…

Слова Макса были перебиты ударом приклада — толстый омоновец, неловко подскользнувшись на растекшихся по кафелю славиных фекалиях, в прыжке угодил на пыточное кресло, вырвавшийся из рук автомат задел Макса по лицу и отлетел к закрывавшемуся выходу аварийного прохода.

— Ни сместа! Сопротивление бесполезно! — орал стоящий в дверях человек в темном комбинезоне и маске, пока другой верзила выворачивал руку сопротивляющейся Миле.

Кто-то, пробежав, наступил на Славу, на плечо. «Наверное, я действительно превратился в дерево,— слабо протекло внутри сознания, потому что боли он не почувствовал, только равнодушно смотрел, как у обыскивающего Макса омоновца застряло в закрывающейся аварийной двери неловкое дуло автомата. — Сплющит или нет?» Сплющило.

Оттолкнувшийся от славиного плеча омоновец попал ботинком на слой рассыпавшихся ампул, под ногами неприятно затрещало стекло, и омоновец со всей силы, стараясь устоять на ногах, наступил на красное пятно, обволакивающее крупную грудь женщины, подобно экзотической бабочке-вампиру. Раздался неприятный хруст, возможно, он только послышался Славе, когда каблук, а за ним и почти вся подбитая металлом подошва ботинка чуть провалились внутрь, вслед за пробитыми пулей ребрами.

— Мама!!!

Чуть осев, Мила безвольно повисла на сильных руках. Дрогнув, опустились, закрывая бездонные пустые глаза, ресницы ее матери, изо рта пошла кровавая пена, глушащая последний хрип.

Отпасовав метким ударом из-под ног к стене мешающего Славу, первый омоновец вертел в руках удостоверение Макса.

— Эй!— понюхав его в последний раз, он обернулся к другому, который, прислонив Макса к стене, руки в упор на стену, лупил того ребром ладони по почкам. — Петров, отставить!

— Так он, гад… — прервался на минуту второй.

— Отставить, я сказал, — коммандирским голосом приказал толстый с удостоверением в руках. — Тащи всех наверх, там разберутся!

— Трупы брать? — растерянно подал голос кто-то.

— Трупы потом,— хмуро буркнув что-то себе под нос, толстый вышел первым. Возмущенно верещала рация, что-то неразборчиво неприличное.

Порхавшая под потолком душа Барбары куда-то делась, наверное, вернулась к себе на верх, чтобы снова собирать мерцавшие точки призрачных катушек. Осталось только тело, уже остывающее и страшное, оно вытягивало из Славы остатки животной теплоты в закручивающуюся воронку вихря, над которым вился пустой черный ворон, похожий на прозрачный елочный шарик. Теперь они все висели на одной гигантской елке-карусели. Не хватало веселых разноцветных фанариков, чуть подрагивавших в этой тьме над бездною.

— А Славик у нас будет Щелкунчиком! — стоя сзади за спиной, обрадовала его воспитательница.

Где-то вдали слышился веселый вальс-вихрь с нежным перезвоном колокольчиков. Но он не имел права туда лететь, потому что его нелегкая функция заключалась в защите этого дерева от врагов, посягающих на орешки. Разжав стиснутые гигантские челюсти, Слава приготовился к бою…

И вот часы пробили полночь, когда в стене открылся черный провал крысиного хода. Из него вышел черный принц, который когда-то в черном замке пил по-черному. А может, стрелял из черного пистолета в бежевом «Мерседесе»… Слава сразу его узнал — Николас! Только голов у него было не три, как в сказке, а четыре или пять. Они переходили плавно одна в другую, местами непроизвольно сливаясь в одну черную пустоту. Это настораживало, потому что казалось неправильным. И обидным. Крысы утащили его сабельку, и теперь он остался беззащитен перед врагом, который, внимательно осмотрев помещение, сдвигал мерцающую белизну стены, добирался, сука, до новой норы, прокладывал свой ход в сложенных аккуратными стопочками тайных бумажках.

«Туфелька! Срочно нужна туфелька. А я голый, и стукнуть его, гада, больше нечем, и вишу я, как последний дурак, на дурацкой елке! — смяв нестройный хор вальса, реальность навалилась огненным пламенем напалма, растекающегося по темным полоскам вен, — стой! Стой же! Это вещдоки!»

Утопив нетолстую папку под балахон, Николас стал быстро пролистывать остальное, наверное, снимал…

А новый приступ лихого вальса зароился вокруг Славы. Где-то в небесах парила его новая воспитательница — Варвара, успевшая окреститься и стать его ангелом-хранителем по-совместительству. Ей была пожалована ставка мученицы с минимальным окладом в сто сорок мегабайт и пенсионное удостоверение, обеспечивающее посмертный проезд в общественном транспорте. Она не переставая швыряла туфелькой в черного прица, стащившего ее любимый плейбой. Николас осторожно закрыл сейф и, уходя по черному ходу в свой черный подземный мир, послал ей воздушный поцелуй и спрятал за пазуху одну из туфелек. Теперь ему точно придется перемерить ножки всем знакоммым девушкам! Славе даже стало его немного жаль… Хорошо, хоть, можно, наконец, слезать с этой дурацкой елки, да и вернулись его бравые оловянные солдаты. Почему у них никогда нельзя разобрать лиц? Жалобно пискнув, компьютер выпустил праздничный залп иср и потух. Вот и все, праздник закончен.

Рядом поставили брезентовые носилки, с одного края материя чуть отодралась, омоновцы положили славино тело рядом с телом Барбары, но он, не уместившись, вывалился. Кто-то над ним пискляво матернулся и принес другие носилки. На лицо ем набросили кусок халата, он чем-то неприятно пах. От этого знакомого запаха снова захотелось помочиться.

— Слышь, парень-то живой! — неуверенно проголосило сзади у ног.

— Ну так и что? — недовольно пробасило над головойй.

— Так, может, он бандит?

— А что, дышит?

— Да нет, весь брезент обмочил.

Носилки дернулись, и Слава полетел в новую круговерть, с лица спала вонючая тряпка, и в самый нос уткнулась родная, пропахшая порохом и усталостью земля.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Весело отстукивали колеса экзотический ритм какой-то знакомойй латиноамериканской музыки, не то рио-рита, не то ча-ча-ча, прямо хоть жопой веляй! Дорожная ломбада… Слава отстукивал этот ритм головой о чуть отошедший от стены пластик — опять мчи.

Солнце так и не смогло вытравить темный холод из души, прожарить до остекленевшего основания, скопившегося где-то на уровне живота или чуть выше.

— Борис! — сидевший напротив парень поднял голубые глаза, полные до краев блеклой мутью, дунув, вытряхнул из стакана чаинки и утвердил стакан на столе.— Закусить, извини, нет, — он разлил прозрачную жидкость в три стакана и ткнул в бок спящего у стены товарища. — Мы домой едем. Демобилизация!

— Ми-ихаил! — второй, глядя на стаканы, подозрительно потряс головой.

— Держи, — достав из сумки хлеб и прогнутую местами банку консервов, Слава внезапно испытал странное облегчениме, как будто внутреннее стекло зашевелилось и стало испуганно плавиться. «Напиток виноградный крепкий Курский Соловей» — волшебное заклинание, он очистит себя изнутри. — А открывалки-то и нет!

Михаил достал узкий нож, но его руки тряслись, и Слава сам легко пропорол нежную крышку девственной банки:

— Зустречь!— нежданно вырвалось из глубин души теплое приветствие этим странным парням.

— Зустречь! — осел к стене Борис.

Михаил смотрел на Славу слабо мотая головой:

— Звать-то тебя как?

— Славик, а книжку Виан написал, — сунув надоевшую серую голову вместе с обложкой этому парню, Слава внезапно понял, что отныне он свободен. Свободен окончательно и бесповоротно, свободен ото всего: жары и холода, смерти и жизни, дхармы и адхармы… — Ребята, какие вы замечательные! — смело разлил по новой полную огня маслянистую жидкость.

— Раскололся! — толнул в бок Бориса Михаил. — Ему в Джанкое сходить!

— Мгм…

— Эй, дембеля! — властно застучали в дверь, вошла тетка, подсадившая сто лет назад в этот поезд Славу, — Плати давай, или выметайтесь! Мне неприятности ни к чему! — она подозрительно оглядела Славу, — Эй, Джанкой уже проехали!

Слава отрицательно покрутил головой:

— Нет, мне в Шамбалу надо.

Проводница озадаченно остановилась, припоминая остановки:

— Это после Харькова, что ли?

Но тут разбойник-соловей, очистив славино нутро от могильного холода, настоятельно потребовал для себя такой же свободы, какую дал Славе.

— Эй-эй-эй! — проводница ловко вытолкала его в соседний тамбур. — Здесь не гадить! Не гадить, я сказала! Высажу всех к ебенематери!

Острый запах, шедший от мокрого пола, привел Славу слегка в чувство. Главное, не дать себе упасть вслед за соловьем в узкую воронку небытия к мелькающей в смазанной кашей-движением разноцветной гальке. «А у Гальки — триппер!» — Слава что есть силы держался за металлические поручни окна и своего сознания:

— Я не знаю где я тут! — внезапно кончился соловей, поезд дернулся и остановился, потом снова неторопливо поплыл дальше. Или это просто плыло в голове? Сейчас его грубо вытолкнут из поезда, повесив камнем на шею, как маленькой собачке Му-му, дурацкую сумку загадочно-убиенного в зеленом целлофане. Снова придется вместе с Сашком громить дурацкий двор с индюком-Брундуляком, и цикл времени замкнется сам на себя. Нет, на этот раз он не позволит ребенку взять оружие! Но как же тогда Сашок спасется от разьяренных панков-наркоманов?!

Задумавшись, Слава шагнул в тамбур и налетел на проводницу:

— Как же быть?

— Я тебе побуяню! — захлопнув за ним сортир, она повернула ключ, — Бригадира позову!

— Не надо, он вооружен.

— Совсем, что ль, с головой плохо?!

Осторожно протиснувшись в дверь ближайшего купе, Слава решил спрятаться, чтобы разрушить всемогущую цепь нелепых случайностей — сверху было огромное пустое пространство, сразу над дверью, там его суровый бригадир не достанет, он уйдет в другой мир разноцветного бытия…

— А ты ходил на Кандагар? — мутные глаза Бориса смотрели неетественно-трезво и сухо, холодная сталь ярости.

— Нет, — честно признался Слава. — И в Средней Азии я не был, — навернулась на глаза последняя слеза отчаянья.

— Вот и я не ходил… — снова плеснул в стаканы Борис, — И не был… Михаил! — протянул Славе.

— Борис! — кивнул ему Михаил, поднимая свой стакан.

— Вячеслав! — сделав глубокй выдох, Слава уже собирался залить новую порцию «соловья», когда сзади, резко крякнув, отьехала дверь, пропустив вперед рослого широкоплесего человека:

— Кто здесь вооружен?

— Ты ходил на Кандагар? — уставились на вошедшего глаза Бориса-Михаила.

— Ходил, — вошедший внимательно оглядел ряд бутылок на столике и под ним.

— И я ходил, — как-то грустно признался Михаил-Борис, — Ты кто?

— Бригадир, — его свирепые черты слегка смягчилиись, когда Слава сунул ему свой стакан и выскользнул из купе в надежде, что свежй ветерок в коридоре очистит сознание и вернет утраченную память. Кто он, откуда и куда едет?

По перрону ходили бессмысленные люди, опоздавшие на Кандагар: кто-то торопливо бежал вдоль поезда, кто-то просто толпился возле ступенек своих вагонов, покупали ябоки ведрами и так, проносили пиво и водку, жареных кур и пирожки. К горлу снова привалила невыносимая тошнота, рванулся было в тамбур, но заветная дверь оказалась накрепко закрытой, прищлось вывернуть в проходе между вагонами. Слава старался как можно меньше пачкать пол, но тут поезд дернулся в предательской судороге новой «ламбады», и Слава наступил на что-то неприятно-скользкое.

Сполоснув полость рта в вонючем сортире, он вышел в коридор и испугался: люди весело, уверенно отворачвали в сторону плоские двери-щиты и пропадали в параллельных мирах купе, которые, весьма возможно, по праву считали своими. Но которое из них было его, славино? Слава смутно вспоминал кишащий людьми суетный вокзал, усталую платформу, пришибленную ногами тысяч отдыхающих почти до самой земли, Макса и Милу. Куда они делись? Осторожно, словно с ним ничего и не случилось, принялся искоса разглядывать пассажиров, пока коридор совсем не опустел, только маленький мальчик, сидя на горшке, возился с машинкой. Две веселые девицы остались курить с парнями в тамбуре.

— А вы, молодой человек, куда едете? — мило улыбалась очень средних лет дама, слегка кокетливо поводя глазами, — Извините, мы тут на вас поспорили немножко… А?

— Че-го?— невольно отшатнулся Слава, вспомнив неудержимую страсть Барбары, смутно угадывавшуюся и в этой слегка смущенной женщине.

— Да вы не бойтесь! — она торопливо ухватила Славу за рукав, чтобы не сбежал, — Мы вот, из Питера. Я поставила, что вы — москвич.

— Д-да…

— Девочки! Я выиграла! — вильнув задом, тетка одарила его последним кокетливым взглядом и попытлась легко упорхнуть в купе, но зацепилась широким рукавом байкового халата о ручку двери. Халат развернулся, выпустив наружу ее громадную бойкую грудь. В купе весело засмеялись, и дверь захлопнулась. Ребенок на горшке привстал и задрал кверху, в сторону своего купе, попку, возюкая по полу машинкой. Машинка отъезжала все дальше и дальше, ребенок двигался вслед… Из предполагаемого родительского купе высунулась Мила и Слава все вспомнил!

— Евгений! — грозно окликнул малыша Макс, но тот только быстрее побежал на четвереньках по проходу.

— Держи его! — Мила, зажалв в руке бумажку, посмотрела в горшок, — он еще не покакал!

Слава подхватил малыша — тот сразу как-то подозрительно обмяк — и понес обратно, навстречу молодой, симпатичной женщине.

На столике уютно свернулась в бумажном гнезде копченая курочка, она высиживала промаслянными и блестящими окорочками вареные кругляшки картошки, пару малосольных огурцов и два натуральных яйца в треснутой скорлупе. Приятно постукивали в такт по прозрачному стеклу нырнувшие в дымящуюся буроватую жидкость аллюминиевые ложечки. Стаканы в узорных подстаканниках чуть отставали от общего ритма, внося легкий диссонанс. И это было хорошо…

— Ах, да мне же только до Харькова, — щебетала юная мамаша, от ее груди трудно было оторвать взгляд. И когда отпрыск, весело хрюкая, полез под футболку и принялся страстно чмокать, каждый раз вздрагивая ножкой, Макс незаметно под усами закусил губу и достал смятую пачку примы:

— Пойдем, что ли, покурим? — кивнул Славе.

Отказаться хотя и хотелось, но было почему-то неловко, и преодолев осоловелое бессилие, Слава вышел следом, бросив рассеянный взгляд на верхнюю полку — зажав край подушки зубами, Мила смотрела в приоткрытую щель окна, ветер относил волосы со лба…

— Слушай, — неожиданно спросил Слава, глядя прямо в серые глаза Макса, — а ты ходил на Кандагар?

— Ходил, — тихо признался Макс, Слава еле расслышал, — С другой стороны…

— А сейчас? — почему-то Макс вызывал в нем уважение все больше и больше, своим тихим голосом, что ли, и доверие, почти безграничное, как к отцу или брату. И когда в ответ Макс тихо рассмеялся, это не было оскорбительно. Слава только слегка смутился и протрезвел, увидев снова загадочную книжицу с печатью, даже рассматривать вблизи неудобно.

— Отпуск у меня. Все наши на Канары махнули, а я решил выпендриться, — он слегка растер отбитую руку, — премию отдел получил… Шеф недельку за свой счет предоставил, а тут это… Опять отчет писать.

— А какой у вас отдел? — Слава сглотнул неподвижный и колючий клок слюны.

— С наркотиками боремся, — хмыкнул в бороду Макс. — На высшем мировом уровне. Цеппелина замочили, а мне теперь выговор вкатят. И эту куклу велели пристроить. Ты ее хорошо знаешь?

— Ну, с самого начала…

Макс снова тепло засмеялся:

— Со времен сотворения?

— Д-дда нн-нет, — оправдываться было вроде и не нужно, но Слава вдруг стал заикаться, как тогда, в трехлетнем возрасте, когда брата укусила сабака. Брат был сам виноват, он дергал дога за хвост, а потом, когда тот его тяпнул, еще и огрел стальным прутом и стал гонять по двору, пока не вышел хозяин, дал брату пинка и посадил собаку на цепь. Но Слава все равно ужасно испугался и его потом лечили специально под гипнозом… — М-ммне ее Л-левка ппп-подки-иннул…

Макс резко хлопнул Славу по левой руке и заикание прекратилось.

— Да я не о том. Ты ее домой-то вернуть сможешь?

— Мафии?!

— Да не ерепенься ты! Других родных у нее нет?

— Тетка в Прибалтике, — припомнил неуверено Слава.

— Это теперь заграница, отпадает. Что, уже Харьков? — ухватил проходившую мимо проводницу за обьемную талию Макс.

— Стоянка пять минут. Поезд опаздывает, — она застучала в некоторые купе, — стоим только пять минут. Пять минут стоим…

Когда Слава оглянулся, Макс уже помогал соседке тащить чемоданы и неуклюжую складную коляску. Ребенок выбрался из поезда первым и, проскочив мимо суетливой бабушки и, вероятно, отца, выхватившего у Макса чемоданы и коляску, залез под поезд. Мамаша завизжала, проводница принялась ругаться и побежала звать бригадира, застрявшего в купе у дембелей. Макс полез следом за ребенком. Толпа входивших и выходивших смешалась и придавила Славу к окну. Кто-то, передавая чемоданы через окно, нечаянно задел по голове и ему пришлось помочь пассажиру, потом мимо пронесли какие-то ящики, и поезд тронулся… Слава снова остался в проходе один и растерялся, не запомнил номера купе. Мимо прошли девушки, судя по запахам, из вагона-ресторана, потом кто-то в пижаме занял очередь в туалет, чтобы почистить зубы. Снова выходила, кокетливо жмурясь, средних лет дама в байковом халате и тренировочных штанах:

— Что-то вы, молодой человек все один, да один? Никак зайцем едете? Может к нам зайдете, чайком вас угостим?

Слава неловко попятился:

— Э… Я… нет, я с друзьями…

— Так вы с друзьями заходите…

— Ну, мама, — прервал ее веселый девичий голос. Из купе высунулась красивая рука с мусорным пакетом, — Кинь туда… — женщина, скорчив устало-брезгливую гримаску, свернула к туалету.

— Привет. Макс куда свалил? — по заспанному лицу проходили мятые полосы, оставленные подушкой, голос казался простуженно-хриплым, Мила рассеянно теребила в руках последнюю сигарету. — У него трава была? Ты не помнишь?

— Нет.

— Ну, ладно. Так покурю. Будешь?

Слава отрицательно покачал головой.

— А ты чего в купе не идешь? У нас теперь пусто. Парень какой-то зашел и перебрался к своим. — Губы ее слушались с трудом, и поэтому слова получались как-то невнятно, наверное, ветер надул — простыла.

— Тебе куртку принести? Холодно.

— Мы ее на Чуфуте потеряли. Без тебя. Там вещи только у Макса. — Затушив окурок, Мила поднялась с мусорной приступочки, — пойдем посмотрим, может у него свитер есть. Меня знобит что-то.

Тускло горел квадратный ночник, оконная рама никак не хотела подниматься до верхних пределов, пришлось опускать штору, но дуло снизу. Мила завернулась в одеяло и приткнулась у двери. На столе все еще стояли два недопитых стакана с остывшим чаем, пара картофелин, огурец, а курица исчезла, оставив пустые скорлупки от яиц и недопитую бутылку с детской газировкой. Огромный зеленый рюкзак Макса был засунут на антресоль, но самого Макса все не было.

— Куда он пошел?— слабо поинтересовалась Мила.

— Не знаю, под поезд полез…

— Зачем?

— За этим, за ребенком…

— За Евгением?

— Да. Он убежал и полез под поезд, Макс пошел его доставать.

— Вернется. Если бы их задавило, поезд бы остановили…

— Давай я тебе постель постелю? — предложил Слава, оглядывая голубовато-желтые стены. Работало только два ночника и в полнакала лампа наверху.

— Мы белья не брали. Посмотри, у него в рюкзаке трава должна быть.

— Да далась она тебе! Трава! А кто говорил, что на нее наркомании не бывает? — Слава с трудом вытащил неуклюжий рюкзак и поставил на пол. — Сама ищи свою траву…

— Нету, — она разочарованно достала нераспечатанный блок Мальборо. — Ладно, хоть покурим. Хочешь, анекдот расскажу?

— Не надо. Ты знаешь, Макс хочет, чтобы я тебя вернул домой.

— Ну и что? Ты будешь всегда делать то, что хочет кто-то другой?

— Нет. То есть да. То есть нет. Подожди!

— Ты знаешь, почему люди так быстро привыкают к сигаретам?

— Нет.

— Никотин расслабляет и успокаивает. — Мила протянула ему пачку, — извини, но сейчас это тебе необходимо…

Неловко повертев в руке упругую трубочку, Слава рискнул закурить.

— Максик, значит, нашел стрелочника, на которого можно переложить ответственность? — Мила снова весело ухмылялась, — а что он тебе еще нагнал?

— Ну, что с наркотиками борется, в отпуске, — дым был нерпиятно сладким и каким-то дерущим, но действительно принес легкость, успокоение, и мысли теперь были гораздо яснее и четче.

— А. Ну-ну. Значит они обо всем договорились…

— С кем?

— С отчимом.

— Он же погиб!

Мила пожала плечами.

— Наверное, они еще раньше договорились. Короче, не загружайся. Они тут решили меня в интернат спихнуть.

— В колонию? — Слава поперхнулся дымом и закашлялся.

— Нет. Для вундеркиндов, закрытого типа со спецпрограммой.

— Какого типа?

— Ну, языки, математика, борьба и так далее. Психотреннинг там какой-то особо блатной, короче.

— Так это, наверное, хорошо.

— Да иди ты! — она фыркнула себе под нос. — Каждый должен решать свои проблемы сам. Я не хочу, чтобы они вмешивались в мою частную жизнь…

— Они?

— Макс… Они все.

— А со мной-то что будет? — вдруг пришла в голову забавная мысль, Слава даже захихикал.

— Да ничего, вырастешь юристом, они, может, тебя на должность возьмут. Ты им, вроде, понравился. — Мила тоже весело смеялась. — Так что, выбирай под кого лечь, а лечь все равно придется!

— А ты меня не задира-а-ай! — разомлевшие губы сами разьезжались в сладкой улыбке.

— А я тебя и не задира-а-аю! — передразнила его Мила. — Это ты сам такой глупый… Целый блок такой дури, Ну Макс дает! Бек бы сдох от зависти. А, Бек? — Мила смотрела на стоявшего в дверях Атабека, сладко втягивавшего задымленный воздух волосатыми сердцевинками ноздрей.

— Где здесь двенадцатый имам? — грозно спросил Бек, укореняясь неплотными ногами из эфира в джинновской бутылке.

— Не лезь в бутылку! — грозно произнесла из пробитой насквозь головы Марго.

Широким жестом Мила протянула им всю пачку, но та упала на пол. В дверях больше никого не было. Но Мила подолжала разговаривать с Атабеком, свернувшимся, подобно котенку, на антресолях, гда раньше лежал рюкзак Макса.

— Мила, там никого нет, — попытался пробиться сквозь туман к девочке Макс, или Слава, но зацепился за свесившийся сверху хвост Атабека. Штора поползла вверх, впуская в накуренный воздух плотные солнечные лучи.

— Борис! — представился дембель с трезвыми глазами.

— Глеб! — другой, который раньше был Михаилом.

— Бригадир, — промямлил Кандагар. На столе лежала пустая пачка Мальборо, рассыпанная в каком-то хаотическом порядке колода карт и три одинаковых удостоверения, такие же как ему показывал Макс. Наверное, и печати есть..

— А где Мила? — распухшие губы плохо слушались в предрассветном сизом тумане. Тошнило.

Бригадир сделал еще одну затяжку:

— Все ребята, приехали. Москва.

Не очень твердо стоя на ногах, Слава вышел в коридор. Заспанные люди собирали вещи, стояли в очереди, чтобы почистить зубы, он осторожно заглянул в какое-то купе и узнал брошенный на пол максовский рюкзак. Купе было пустым.

— А где Мила? — спросил рассеянно проходившую мимо проводницу, собиравшую белье у заспанных пассажиров.

— Не знаю, — она что-то пробурчала себе под нос. — Стаканчики, молодой человек, отнесите!

Слава послушно подхватил скользящие ушки подстаканников и двинулся следом.

— Эта черненькая что ли? — сторого зыркнула проводница, — Билеты заберешь?

Сначала Слава кивнул, а потом отрицательно затряс головой. Проводница чуть смягчилась:

— В Туле ночью сошла твоя, вся в слезах была. Любит тебя говорила, а жить не может. Вот довел девчонку! — в ее глазах промелькнуло нечто романтически-жалобное и тотчас погасло, — у вас две простыни, а брали три… — проводница набросилась на заспанного пассажира с лошадиным лицом, — и одеяло складывать как следует надо! Матрасы сами сворачивайте! — она снова удалилась по проходу.

Взвалив на плечи жесткую раму рюкзака, Слава, чуть пошатываясь, вышел на перрон последним. Слегка моросил дождь, утро было неприывычно хмурым, даже захотелось нырнуть обратно в поезд к дембелям и ехать обратно. Но проводница уже закрыла дверь, и Слава решил спуститься в подземный переход.

— Во, Славка, — ухватил его кто-то сзади, — Молодец что вещи прихватил, а то я во втором вагоне приятеля встретил…

Не веря своим глазам, Слава разглядывал Макса.

— А Мила сбежала опять, — вдруг почувствовал неестественную пустоту внутри себя и снаружи, — Ты знаешь?

— Так и черт с ней. Тебя к нам на работу берут. — сунул в руку клочек какой-то бумажки Макс.

— Зачем? — Слава удивился бессмыссленности ситуации и отдал рюкзак Максу. — Там сигареты у тебя были. Она их нашла и мы их выкурили…

— Не трудно было догадаться, — Макс казался неестественно оживленным и суетливым, — Ладно, увидимся еще. Мне к жене надо, обещал сразу, как вернусь, на огород — картошку собрать… Тут как раз первая электричка, а мне еще билет брать. Ну, пока! Звони! — он мелькнул где-то в длине перехода. Автоматически передвигая замороженными ногами, Слава в конце концов вышел в просторный светлый холл, кишащий людьми, и остановился, растерянно оглядываясь.

— Молодой человек, документики предьявите, пожалуйста! — снова остановил его кто-то сзади.

— Чего? — Слава не очень хорошо понял что от него хотят.

— Пройдемте-ка.. — его уже крепко подхватили с двух сторон и куда-то повели, он попытался вырваться, но не смог.

* * *

— Так, ну и… — сидя на краю голубоватого вместилища ванной, Савватий теребил полотенце, — связно ты все обьяснить-то можешь? — Не знаю. Наверное, нет. — Слава еще раз погрузился в шипящую пену, только нос оставил и глаза, смотрел на узловатые колени, покрытые буроватым налетом грязи. — Где ты пропадал все это время?

— В Крыму, там город такой Бахчисарай, с фонтаном, но я его не нашел…

— Город?

— Нет, фонтан.

— Ты знаешь, какое сегодня число?

Слава наморщил лоб.

— Нет.

— Второе сентября, а как тебя зовут?

— Славик, — внезапно его вырвало пустой слизью.

— Вылезай, — брат подхватил его подмышки и рывком вытянул из теплой, еще совсем чистой воды, бережно перенес в комнату и опустил на диван. Грязь с коленок ручейками перетекала на непривычно-белоснежную простыню.

На журнальном столике стояла чайная чашка, буроватая жидкость в ней оказалась крепким кофе, без молока… Нервно приглаживая коротко подстриженные волосы, Савватий снова присел рядом:

— Слава, мне придется показать тебя психиатру, прежде чем ты сможешь вернуться в университет.

— Хорошо, — несмотря на кофе, Слава медленно погружался в безопасную дремоту, — Слушай, а кто такой Цеппелин? А Рыбак? И другие? А? Там, на Кандагаре…

Савватий со всего размаху влепил ему пощечину и сильно встряхнул, затем влил еще одну чашку кофе.

— Ты… — выдержав зловещую паузу, Савватий внимательно поглядел брату в глаза, — молокосос, все дело мне испортить хочешь?! Ты и я, мы против Цеппелина ничто! Запомни! — он отшвырнул Славу на диван. — В разборку встрял, да?!

— Нет, — безопасный уют дома мгновенно куда-то улетучился, оставив во рту неприятный металлический привкус. — Ты чего взьелся-то?

— Зачем ты мне тогда позвонил? — Савватий глубоко выдохнул сиплый воздух из груди, — давай все сначала и по порядку.

— Эта чумазая…

— Мила?

— Да. Так вот, она от этого своего Цеппелина сбежала, кажется на мотоцикле…

— Знаю.

— Ну вот, а этот ее Цеппелин — глава всей мафии.

— Знаю, — неприятная усмешка перекрыла широкое, сильное лицо Савватия. — Дальше.

Слава поудобнее подмял под головой подушку.

— Мы с ней в Крым и махнули.

— Зачем?! Я же сказал, чтобы вы ко мне двигали!

На минуту задумавшись, Слава неопределенно пожал плечами:

— А черт его знает! Она вся такая, шебутная какая-то. Ну, а я не смог ее оставить, знаешь, как котенка или щенка.

— И все? Только поэтому?!

— Ну, да. Я думал позвонить тебе, а там такая неразбериха: одно за другим, я завертелся, думал дня на два, ну на неделю, да и тебя дома не было…

— А Рыбак? — Савватий подозрительно покосился и крепче сжал зубы.

— Кто он?

— Под Цеппелина роет, говорят, что он дурь из Афгана гонит, а так он тут способ нашел из аскорбинвой кислоты лезергиновую гнать! — Савватий слегка завистливо усмехнулся.

— Прямо здесь?

— Да нет, под Чернобылем, его куры охраняют.

— Какие еще куры?

— Да такие, цепные, которые всех собак перегрызли. Не хило мужик устроился, я у него одну такую видал — зверь! Так ты что, и с ним тоже не поладил?

— Да нет, вроде все нормально… — Слава попытался припомнить некоторые подробности.

— Точно?

— Ну этих, с наколками, кажется грохнул… — он неуверенно посмотрел на брата.

— Скольких?

— Черт его знает, они сами поперли.

— На тебя?

— На нас. Они же наркоманы, не соображают ни фига.

— Та-ак. — протянул Савватий и присвиснул, — А еще что было?

— Ну, в Ялте, в замке… Или в Судаке… Слушай, там города такие смешные!

— В Ялте или в Судаке?

Слава задумался:

— И в Ялте, и в Судаке… В Бахчисарае они меня поймали, на кладбище, в лесу… Нет, в дурке.

— Кто?

— Цеппелин, он меня пытал, в кресле… — Слава сам себе удивлялся, как быстро к нему вернулась память и навалилась клубочком теплого ужаса под горлом, там, где забегал суетливый кадык.

— А потом Цеппелина грохнули.

Савватий аж подскочил.

— Как?!

— Я не понял. Я в отрубе был.

Савватий криво улыбнулся.

— Это уже ничего… Потом что было? Помнишь?

— А потом пришел черный Николас и забрал папку… Эту, — увидел он вдруг на письменном столе светло-зеленый прямоуголник, — Вот, такую же.

Тяжело поднявшись на ноги, Савватий нарочито медленно убрал папку в ящик и запер его на ключ.

— Ладно, спи пока. Я сам разберусь.

Брат вышел, Слава остался лежать в странном оцепенении. В голове снова завертелась веселая карусель. Пришлось подняться и выйти следом за братом на кухню. Знакомо скворчал шницель на сковороде, пузырясь и отстреливаясь маленькими, колючими капельками жира.

— Сав, а Сав. Обьясни мне все, а? Ничего во всем этом понять не могу.

— А тебе и незачем, — Савватий выложил прожаренное мясо на тарелочки, посыпал рядышком в холмик кругляшки горошка из стеклянной банки и стал нарезать тонкими ломтиками остатки бородинского хлеба, — Пожрать надо…

Гнетущую тишину прорезали только писклявые крики детей на улице и шорох машин. Свысока, где-то над головами прерывисто тикали часы.

— Ты кукушку починил?— удивился Слава.

— Починил.

— Кукует?

— Кукует.

Вдруг страх понимания пронзил Славу от макушки до кончиков пальцев босых ног:

— Что ты теперь будешь со мной делать?

— Ничего, — брат мрачно жевал горошек, глядя куда-то в пустоту тарелки.

— Савва!

— Что? — Савватий поднял наконец глаза.

— Ведь Рыбак — это ты!

Неожиданный легкий смех брата заставил Славу вздрогнуть.

— Нет, но я ему и не «рыбка», и, к сожалению, не старуха, чтоб ему передо мной прыгать. Да ты за себя не бойся, все уладим, — хитро усмехнувшись, брат поставил пустую посуду в раковину, — мы дядю Ваню попросим, он у нас бо-ольшой дока по этой части… Понял?

Слава вяло кивнул.

— Так скольких ты там у него примял?

— Не знаю, всех, наверное…

Савватий весело присвиснул:

— Может, тебе в Париж сьездить, или в Венецию податься? — он на минуту задумался, — ты понимаешь, есть тут у нас один родственник… в Иерусалиме. — Савватий с сомнением покачал головой, — за еврея ты, конечно, не сойдешь… Ладно, живы будем — не помрем!

— Савва, — тихо произнес Слава, — а твое-то место во всем этом какое?

— Мое место с краю, — брат просто весь лучился непонятной радостью, — а где был — не знаю! И заруби себе на носу.

— А папка? — холодная ярость закипела где-то внутри, готовясь смести все со своего пути, как первый паровоз.

— Какая папка?

— Которая на столе лежала!

— Ни на столе, ни под столом, ни в столе НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ЛЕЖАЛО. Ага?

— Ага. — Прорвав внутренний барьер, ярость растворилась, превратившись в такое же холодное и ясное равнодушее. — Что мне теперь делать? Завтра же в Париж?

— Ну, куда торопиться? Как дядя Ваня скажет.

— Он нам на самом деле дядя?

— Он — брат нашей матери.

— Ты помнишь, как перевернулась лодка?

— Ну?

— И дядя Ваня был там…

— Ну и что? Чем он мог помочь, они же были почти посередине, пока доплыл…

— Рисунок… — неясная, смутная догадка шевельнулась в груди, в самом сердце кольнула острой иглой. В шкафу, в самом дальнем ящике, со времен далекого-далекого детства, под слоем пыли, альбомом с марками и конструктором, где тетради и дневник за пятый класс. Ну почему они это все не выбросили? Тетрадь с сочинениями и алгеброй, красными галочками и пятерками? Слава аккуратно вытянул стопку бумаги: львы, тигры, носороги под пальмами — Африка. Вот она, рыбка, растопорщившая смешные перышки среди переплетающихся водорослей…

— Савва, — смотрел Слава на пожелтевший лист. — Это нам дядя Ваня рисовал, помнишь?

— Ну и что?

— Это было вытатуировано на запястьях у панков-наркоманов.

— Ну и что?

— Нет, ты не понимаешь! — он упрямо смотрел теперь в хитро прищуренные глаза брата, — именно такая, именно эта рыбка была меткой у людей Рыбака.

— Ну да, — охотно согласился Савватий, — причем не у всех, а только у избранных!

— Откуда ты знаешь? — вскочил на ноги ошеломленный Слава.

— Дядя Ваня вообще большой эстет и фантазер… Давай, что ли, чайку попьем.

— Нет, Сав. Они всегда с отцом рыбу ловили, мама боялась, плохо плавала и вообще, я точно помню…

— Славик, а я тот день вообще не помню. Мы же все грибами потравились. Забыл?

Холодок ужаса сковал затылок, взьерошив волосы:

— Так ты знал?

— Я не знал, я грибов не ел…

— А они ели?

— Не помню. Как на станцию вышли, помню. — Многозначительно помолчав, Савватий взял брата за плечо и, глядя в глаза, тихо прошептал:

— Они с отцом не поладили, ясно?

— Что не поладили? — таким же театральным шопотом спросил Слава.

— А вот этого я не знаю, — развернулся к столу Савватий, — что прошло, то ушло. А что ушло, то забыто! Понял?

— Не совсем.

— Что еще? — устало вздохнул Савватий.

— А как же тогда мама?

— Не знаю. Ну, не знаю я! — внезапно сорвавшись на визгливый крик, Савватий выскочил в прихожую. Тихонько шамкнув, хлопнула дверь.

Суровая, когда-то бывшая такой родной и теплой, реальность этого панельного дома до боли в костях пронзила все тело, там внутри теперь что-то выло, пытаясь вырваться наружу под лихой присвист безумной мысли: «Бежать! Бежать от всего этого. Куда-нибудь, только бы подальше… Подальше… В Шамбалу, которая осталась под Харьковом, в мир галлюцинаций. Только бы подальше от всего этого бреда!» Хотелось закурить или плеснуть внутрь чего-нибудь муторного, того же «Курского Соловья»-разбойника, и поглубже. Сделав размереннный глубокий вдох-выдох, Слава расслабился. Вся жизнь прошла перед его глазами уже совсем по-другому, совсем…

— Я убью его, — автоматически вернувшись к письменному столу, Слава попытался выдвинуть ящик. — дядя Ваня, дядя Ваня… — невольно тряслись губы, горячая слеза потекла по щеке вниз и попала на закушенную губу. Слава замер.

Резко и колюче звонил телефон. Оставив стол в покое, Слава снял трубку, но из темного нутра трубки тоскливо тянул свое занудное «У» гудок. Возле ножки серванта валялась скомканная серая бумажка, создавая некий дисоннанс с привычной чистотой и упорядоченностью всей квартиры. Подобрав записку, Слава неловко скомкал в руке и хотел выбросить, но увидев какие-то цифры, развернул: «Светлана Петровна, от Олега». Ряд неразборчивых цифр — неровный почерк Макса. Нужное приятное контральто отозвалось только с третьей попытки:

— Да-а?

— И-извините, меня просил позвонить Макс, он оставил ваш телефон и все… Я не знаю… — растеренно залепетал Слава.

— Зарайский? — томное контральто казалось близким и знакомым, словно парное молоко.

— Я.

— Вы зачислены в штат с первого числа этого месяца…

— Простите, че-го? — не понял Слава.

— Явитесь с паспортом в 214 комнату…

— Простите, а это где?

— Что где? — контральто обиженно вздрогнуло.

— К-комната 214.

— На втором этаже, на лево…

— Спасибо.

— Пожалуйста… — вместо теплого контральто снова завыли прерывистые гудки.

Слегка опешив, Слава осторожно положил трубку на рычаг, так и остался стоять рядом. Через час телефон неожиданно снова сам зазвонил, выбив его из сонного оцепенения.

— Зарайский? — теплое молоко растапливало осколочки в занемевшем от неподвижности теле, — Зарайский, почему не явились?

— К-куда? — плохо еще слушаясь, язык прилипал к гортани.

— В офис.

— Простите, а где это?

— Что это «где»? — контральто наигранно «подзакипало». — Молодой человек…

— П-простите, но я не знаю адреса.

— Улица Шверника дом 1, на вахте предьявите паспорт, второй этаж налево — отдел кадров, комната 214. Там вам все скажут. Еще чего вы не знаете?

— Хорошо, спасибо, извините, я приду… — но трубка снова обидно гудела. Пришлось одеваться и идти на улицу. А зачем? Идти почему-то вовсе не хотелось, даже из любопытства.

Навстречу из-за запыленных стеклянных дверей подьезда странного, похожего на раскрытую книгу здания, вышли три знакомых человека: «Михаил? Это Борис. Третий, кто третий?» Уже пройдя вахтеров — крутых парней в стилизованной под десантную форме, Слава вспомнил и поезд, и Михаило-бориса, и третьего — бригадира. Его привычно стало подташнивать, но у двери «214. Отдел кадров» все прошло. Подписав какие-то нелепые бумаги, Слава заполнил анкету и тест, компьютерный, он занял почти два часа.

— Зарайский, — сидевшая за нелепо-массивным столом женщина средних лет строго нахмурилась, — вы, оказывается, зачислены с августа, а не с сентября. — она перекрутила заполненные бланки, — Зайдите в бухгалтерию, ваша зарплата ушла на депонент. Напишите заявление. Комната 307. На третьем этаже. Запомнили? — она еще раз строго посмотрела, как учительница, сомневающаяся в умственных способностях стоящего у доски ученика.

В комнату 307 Слава зашел почему-то сразу, не постучавшись. Человек, расписывавшийся в толстой, разлинованной карандашом книге-тетради, обернулся, и Слава невольно отступил назад:

— И-извин-ните… — он узнал Николаса.

Но тот только дружелюбно улыбнулся, взял осчитанную пачку денег, небрежно сунул в карман и вышел, оттеснив прилипшего к стене Славу.

— Зарайский? — теплое контральто принадлежало очень знакомому лицу, которое он вспомнить стеснялся и не хотел.

Его внимание привлекла салатово-зеленая папка, которую женщина заперла в сейф и мило ему улыбнулась. От неожиданности Слава зажмурился — это была странная тетка в байковом халате, тоже из поезда. «Они тут все сговорились, что ли?!»— пронесся в душе вихрь плохо сдержанных эмоций.

— М-мне про депонент.

— Пишите, — протянула ему чистый листок женщина, — Выдадим двенадцатого или двадцать пятого.

— Спасибо, — поставив подпись, он уже собирался выйти, но его неожиданно осенило, — Простите?

— Да?

— А где я теперь работаю?

— В смысле?

— Зачислили меня куда? Это штат чего?

Женщина фыркнула и отхлебнула чаек:

— Отряд «Дзета», молодой человек, для особых заданий.

— Каких? — неприятный холодок вновь зашебуршился в груди.

— Откуда я-то знаю? Это вам лучше знать.

— А что… — вернулся было к столу Слава.

— Да ничего, идите, — женщина наигранно испугалась, — идите, идите, молодой человек, вам позвонят.

Словно замороженный, Слава вышел из дверей лифта и собрался было, миновав охрану, выйти в пока еще по-летнему теплый сентябрьский вечер, когда его окликнул один из охранников:

— Молодой человек, вы сумочку оставли!

— Я?! — ожидая по меньшей мере пули в затылок или нож в живот, Слава осторожно обернулся. Он чувствовал себя так, как будто сам только что заминировал здание.

На столе у охранников, прижав к стене телефон, навалившись на регистрационную книгу, расплылась знакомая черная сумка с надписью «ROIAL». Слава не стал спорить и послушно подхватил ее за ремень, сразу успокоился и внутренне собрался. Нужно найти тихое, безлюдное местечко и хорошенько выпотрошить эту дурацкую сумку! Перебрав в уме многочисленные варианты, Слава увидел подъезжавший к остановке автобус и решил ехать к знакомому месту у Университета.

… У тротуара плавно притормозила, словно сонная акула, черная Ауди-сотка. Двое в тренировочных костюмах выскочили из машины с обеих сторон и устремились куда-то в гущу деревьев. «Не лезь!» — сказал слава сам себе. Но ноги непроизвольно понесли его к машине.

Внезапно подозрительная парочка вновь почвилась возле машины. Один, коренастый, прыгнул за руль, второй, повыше, на заднее сидение. Машина сорвалась с места и через мгновение скрылась за поворотом.

Слава раздвинул кусты. Там лежал труп. Очень знакомый. «Где я его видел? Это не от Рыбака… А людей Цеппелина Нурик с братвой замочили, должно быть, всех. А вдруг это кто-то из иностранных охранников?»

И тут Слава вспомнил. Именно этого человека, так похожего на его школьного друга Пашку, он пытался спасти от Бека — давным-давно. Как же на самом-то деле звали бедолагу?

Слава вспомнил и это. Александр. Что ж, Александр, спи спокойно. Ты, наконец, доигрался. Черт! Черт их всех побери! И меня черт побери! Слава еле удержался, чтобы не пнуть труп.

Еще раз чертыхнувшись про себя, Слава вылез из кустов, отряхнул брюки. Оглянувшись на труп Александра-Пашки, брезгливо сплюнул.

Дома Слава устало прошел на кухню, расстегнул попорченную молнию и перевернул сумку. На пол с грохотом высыпались кучкой две аллюминиевые кружки, морская галька, зачем-то собранная Милой, складной ложко-нож с обломанным лезвием, какие-то нелепые тряпки, заляпанная книжечка — путеводитель по Крыму, славин паспорт, чебурашка с заплывшим глазом, статуэтка улыбчивого толстого китайца, новенькое удостоверение и мешок с заплесневелыми куриными костями, от него исходил приторно-знакомый запах смерти.

— Ты чего это тут мусоришь? — остановившись в дверях кухни, Савватий внимательно осатривал «трофеи», — хорошая вещь! — поднял статуэтку и повертел в руках, — на буфет поставим!

— Под кукушку? — с сомнением переспросил Слава.

— Ладно, на столик, в гостинной. — согласился Савватий. — А это что? — развернул обернутую газетой трубочку.

Слава уставился на небольшой натюрморт — значит, Мила тоже что-то успела спрятать от пожара в немецком хранилище. Кое-где в куче поблескивали кусочки янтаря.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Начальник сказал, что дело будет простое, но Слава не поверил. Брать поехали вдесятером, на двух машинах. Громить вдесятером обычный притон, где всякие бритые или, наоборот, волосатые юнцы колются самодельной дрянью…

На такое только милиция горазда, но никак не спецотряд. Да и вообще — спецотряд не занимается обычными притонами. Но начальник сказал, что предстоит совершить облаву именно на притон, и несколько раз повторил, что дело — простое. Слишком настойчиво он это повторял.

К дому, обычной «хрущевке» где-то в Кунцево, подъехали с двух сторон. Первая пятерка осталась стеречь под окнами, а та, в которой был Слава, должна была ворваться в квартиру. Начальник тоже был во второй пятерке, бежал по лестнице впереди всех, сам вышиб сапогом хлипкую дверь.

Слава ворвался в квартиру следом за начальником. Тусклый свет, сигаретный дым… Мечутся чьи-то безликие тела. Слава так и не разглядел, волосатые это юнцы или бритые. Единственное, что он успел заметить, это отблеск света на клинке.

Но было поздно. Здоровенный парень с ножом выскочил из темной ванной. Кто-то закричал, потом еще раз. Рухнуло тело — Слава понял, что ранило кого-то из его товарищей. Даже двоих. Парень рванулся в прихожую. Начальник разбирался в соседней комнате, еще один боец был с ним. А Слава бросился на парня. Черная кожаная куртка, волосы стоят жестким гребнем… Знакомо, очень знакомо.

Оттолкнувшись от пола, Слава с прыжка ударил парня в спину обеими ногами — и упал. Но парень тоже упал. Его глаза встретились с глазами Славы.

— А, студент из Крыма! — парень хрипло хохотнул, — выучился, значит. Привет передай брату.

И парень, не вставая, метнул нож. Славе вдруг показалось, что время стало медленным и вязким. Вот пальцы парня разжались, вот нож, изящная финка с рукояткой в виде орлиной головы, поплыл по воздуху, медленно разворачиваясь лезвием в сторону Славы…

Было очень тяжело двигать отяжелевшей и такой неповоротливой рукой — но Слава напрягся, как мог. Его рука, неловко покачиваясь, поднялась, успела — к той самой единственно правильной точке, сбоку от траектории ножа. Теперь надо сомкнуть непослушные пальцы, причем вовремя, не раньше и не позже. Лезвие все ближе к лицу, мимо пальцев уже проплывает рукоятка. Сомкнуть! Сомкнуть!..

Нож был у Славы в руке. Слава смотрел на него, как тогда, в Крыму, на каменистом склоне, среди руин генуэзской крепости, и опять не знал, что с этим ножом делать.

Парень тоже смотрел на нож — удивленно пялился. Потом перевел свой удивленный взгляд на Славу.

И вдруг, вскочив на четвереньки, быстро пополз к двери. Слава попытался ухватиться за ногу в высоком ботинке, но не успел. Парень поднялся на ноги и скрылся за дверью. По лестнице застучали его кованые подошвы.

— Стой, гнида!!!

— Зарайский! Отставить!

Слава замер на пороге. В комнате стоял начальник, а рядом, с заломленными за спину руками, коренастый гладко выбритый человек средних лет, в белой рубашке и синих блестящих тренировочных штанах.

— Упустил, Зарайский?

Слава кивнул.

— Да. Человек Рыбака. Двоих наших порезал, вот этим.

Слава протянул начальнику нож. Тот нахмурился.

— Человек Рыбака? Ты уверен? На самом деле, этого не может быть. Дай сюда тесак.

Начальник, к удивлению Славы, не стал разглядывать финку — просто сунул ее в набедренный карман. Потом обратился к арестованному человеку.

— Самвел, откуда у тебя здесь рыбачья шпана?

Самвел пожал плечами.

— В самом деле, Сергеич, откуда?

— Все может быть, — пробормотал начальник, — ты-то здесь оказался, среди этих, гниленьких… Но от меня хрен скроешься, Самвел. Ладно, — начальник снова посмотрем на Славу, — кого надо, мы взяли. Остальные… — он оглянулся, — Петров, что с остальными?

Из задней комнаты появился боец, худой скуластый Тимур Петров.

— Отдыхают.

— А что это в углу копошится? Зарайский, свет включи верхний, а то этот торшер только тьмы напускает.

Слава нашарил выключатель. Вспыхнула люстра с кособоким пластмассовым абажурам.

Около стены, в ворохе тряпья, действительно кто-то был. Слава подошел поближе…

Из-под замусоленного ватного одеяла торчали в разные стороны тоненькие ручки-ножки. Слава рывком сдернул одеяло, собираясь спихнуть жалкое существо на пол, но остановился: из-под полуприкрытых век сквозь него смотрели знакомые темно-синие глаза, почти неживые, из под натянутой на каркас ребер коричневой кожи было видно как стучит сердце, при каждом вдохе и выдохе резко и неритмично дергался живот. За спиной Зарайского один из раненых бойцов, придерживая бок, присвистнул:

— Дистрофия! По натуре, ребята, глядите!

В слипшихся волосах Милы копошились насекомые.

— Зарайский, оставь это. Так, — начальник нашел телефон, набрал «03», — сейчас «скорая» будет, Гордеенко и Стеклова отправим… Зарайский, я кому приказал?!

Но Слава поднял невесомое тело и понес к выходу.

Подъехавшая «скорая» брать Милу отказалась, увезли двух раненых и еще троих бойцов, захотевших проводить товарищей. Стараясь держаться подальше, сердитый и усталый фельдшер буркнул Славе, чтоб таких, если приспичило, возили сами. Начальник, Петр Сергеевич, попытался было покачать права, но вызывать другую «скорую» не стал — кинул Славе ключи от служебной машины:

— Только в салоне потом вымой,— брезгливо поморщился.

Слава вяло смотрел, как санитарка, напялив резиновые перчатки, фартук и косынку, ворочает по желтой клеенке безвольное тело, сбривая волосы тупой, скребущей бритвой. Кое-где появлялись царапины, но у крови просто не было сил течь, и она безвольно застывала густыми капельками.

— Ну, чо уставился? — бросила санитарка,— помогай!

Они переложили Милу на каталку, санитарка, стукнув каталкой о дверь, удалилась вместе с ней по коридору в сторону лифта. Слава растерянно посмотрел на врача, заполнявшего карту.

— Имя?

— Людмила.

— Дальше?

Слава пожал плечами:

— Доктор, она жить будет?

— Ее утром осмотрят врачи, сделают заключение… Фамилия, отчество?

— Я не знаю, наверное — Евгеньевна, но я точно не знаю…

— Вы родственник? — поднял от бумаги покрасневшие глаза доктор.

— Нет, — Слава предьявил удостоверение, — просто знакомая.

— А, — доктор озадаченно почесал под шапочкой макушку, — Родные? Адрес?

— Я не знаю.

— Что ж, как бомжа оформлять что-ли? — возмущенно посмотрел в глаза Славе доктор. — Привезли с дистрофией наркоманку, она же сдохнет тут…

— Доктор, можно я побуду с ней?

— Вы же не родственник!

— Я охранять должен, особое задание, — начал врать Слава.

— Как вас зовут? — устало потер заспанные глаза врач.

— Слава.

— Вы понимаете, Слава, наша больница не располагает специальным оборудованием для таких больних, и гарантировать, что она доживет хотя бы до утра, я не могу. — теперь доктор принялся теребить ручку, — Мест в реанимации нет, вам отказали уже в трех местах, короче, вы можете там находиться до утра. Но только пожалуйста, не шумите! Мы сделаем все, что в наших силах. — Он кивнул вернувшейся санитарке, — дайте ему халат и проводите на третий этаж.

Рядом с койкой уже стояла капельница. Слава поглядел на удерживаемую скотчем бутылочку на штативе, прозрачную жидкость, стекаюшую по трубочке к ключице. Осмотрелся кругом — в коридоре было пусто и голо, только еще две незастеленные койки в другом конце. Сесть было больше не на что, и он, подвернув медицинский халат, который ему был безнадежно мал, осторожно присел на краешек милиной кровати.

— Слава? — неожиданно Мила пришла в себя, — Я умираю? — она попыталась облизать запекшиеся губы, — Но я не… хочу, не хочу… — она попыталась схватить его за руку, но не дотянулась, тело выгнулось дугой, она стала метаться, рваться куда-то, глядя бессмысленными глазами в потолок.

Слава попытался ее остановить, прижать к постели, но не смог, игла пропорола тонкую кожу, сначала ушла куда-то вглубь, потом вынырнула и повислла рядом на оторвавшемся кусочке пластыря. Взмахом руки Мила опрокинула штатив, бутылочка соскочила и ударила ее по лицу. Капельница, окончательно освободившись, рухнула на пол. Мила перестала биться, по груди текла слабеющая струйка крови. Слава заметил пену, стекающую с угла губ на подушку и побежал на пост. Там никого не оказалось, он кинулся к лифту, спустился на первый этаж и стал искать премное отделение, но заблудился, заметался и каким-то образом оказался в подвале, снова нашел лифт, решил вернуться.

Лифт почему-то ехал долго. Слава, пока ждал, успел обкусать ногти на правой руке — дурацкая привычка осталась с детства…

Наконец дверь открылась, лифт оказался грузовым. Молодой санитар прокатил мимо каталку, на ней лежало что-то небольшое, прикрытое небрежно дырявой простыней. От вида пятен крови у Славы тревожно засосало под ложечкой.

— Пассажирские — следующий поворот направо, — бросил санитар.

— Спасибо.

Поднявшись на третий этаж, Слава решил было, что ошибся, кровати в коридоре больше не было, те две стояли, а вот милиной не было. Увидев у столика дежурной сестры санитарку, обрабатывавшую Милу в приемном покое, Слава бросился к ней:

— Где она?!

— Да ты что? — та отстранилась, — не ори, здесь люди спят. Больные. Тихо говори. Чего тебе?

— Девушка, та, что я привез. Где она? — холодок неприятно зашевелился в груди и стал спускаться ниже. — У нее капельница свалилась, я за вами пошел…

— Так это ее, наверное, сейчас вниз спускали: Олежек кого-то повез? — она посмотрела на пожилую сестру, просматривающую записи.

— Да нет, никого не увозили, — она внимательно просмотрела регистрационную книгу, покачала головой.

— Она у вас в коридоре лежала, — почти умоляюще Слава заглядывал в подведенные черным карандашом глаза.

— В коридоре? — удивилась сестра, — так это может на втором или на четвертом. У нас новых вообще не отмечено. Спуститесь к дежурному врачу, пожалуйста.

Она сочувственно улыбнулась.

— Пойдем, пойдем, — потянула санитарка, — у него спросишь…

— Молодой человек, — устало и тускло смотрел доктор, — приходите лучше завтра, узнайте фамилию, и вам все скажут… Идите домой, идите. Вы на машине?

— Да.

— Ну, вот и поезжайте, выспитесь, отдохните. А завтра позвоните и вам все скажут… Идите-идите. До свидания.

— До свидания…

Слава включил мигалку и гнал черный приземистый «сааб» через ухабы узких улиц, проскакивал перекрестки, не обращая внимания на светофоры, обходил всех подряд…

Куда он так спешил? Домой, в пустую квартиру? С тех пор, как брат поселился у жены, Слава жил один — уже почти целый год. Сам поддерживал дома идеальный порядок: драил пол, драил посуду, стирал белье. Никто ему не помогал — Славу просто мутило от мысли, что в этой квартире может жить кто-то чужой, пусть даже — любимая женщина.

Впрочем, у Славы не было никаких любимых женщин и вообще — никаких женщин. Днем он учился, ходил на лекции, шутил с кем-то в курилке, просил списать какие-то конспекты — и старался относиться к этому серьезно. Начальство на работе настаивало, чтобы Слава закончил юрфак, причем не вечерний, для корочки, а дневной. Почему-то из него хотели сделать настоящего юриста.

А пока что он был оперативником, и ему казалось, что это куда лучше, чем ворошить бумажки. Часто ему было абсолютно не интересно, кого и зачем едут брать. Интерес представлял сам процесс задержания. Уже пару раз за этот год Славу ранило, правда — не серьезно.

Однако сегодняшнее дело — совсем не такое, как другие. Мила! Вот, наверное, единственный человек, которого Слава пустил бы к себе жить. Ну, и брата, конечно…

Слава вырвал из гнезда телефонную трубку и стал лихорадочно тыкать пальцем в светящиеся клавиши.

Брат не спал — и это было странно. Хотя, сегодня все было странно.

— Вячеслав? — откликнулся Савватий, — ты уже дома?

— Нет, я из машины… Постой, ты почему решил, что я могу быть не дома? Откуда ты…

— От верблюда. Есть у меня несколько верблюдов, в кожаных куртках ходят. Очень болтливые. Я им за болтовню как раз деньги и плачу. Ты сейчас едешь из больницы, так?

— Так… — промямлил Слава.

— Сбавь скорость, не гони. Домой едешь?

— Да.

— Значит, спешить некуда.

Слава сбавил скорость. Но мигалку не выключил.

— Мигалку не выключай, — посоветовал Савватий.

— Я и…

— Вот и умница. Твою любовь черножопую у Скамвела нашли, при смерти.

— Она пропала!

— Ни хрена она не пропала. Все нормально. Она для дела нужна, живая и здоровая. Откормят ее, в порядок приведут…

Слава от злости снова дал по газам.

— Для какого еще дела?! Зачем она вам всем? Отец ее погиб, оба отца погибли! Кому она…

— Я знаю, кому. А ты обойдешься. Успокойся. Самвела этого, ублюдка, за все хорошее опустят, глубже не бывает. Считай, что и за девку твою тоже ему достанется… Сбавь скорость, я сказал. И не переживай. Езжай домой, выспись. Утром тебе учиться, вечером — работать. Мне тоже работать завтра. Я твоего звонка ждал, не спал, а мне вставать рано. Тебе — тоже. Пока.

— Пока. Пока…

Слава ехал домой. Он представил, что дома его ждет Мила с горячим ужином. На ней — чистый голубой халатик. Они вместе поужинают, потом посмотрят видео. Мила постелит постель…

Какая, к черту, постель?! Мила ведь маленькая совсем! Ну, вместе поужинать это не помешает. И видео посмотреть…

Да. Дома, на самом-то деле, пусто, нет никого. Но еще не все потеряно! Милка жива! Жива!

Слава улыбнулся. Желтые уличные фонари бросали сквозь ветровое стекло уютные блики на славино улыбающееся лицо и убегали назад. Вдали отдельные огоньки фонарей сливались воедино и были похожи на праздничную иллюминацию.