— Пожалуйста, дайте мне еще один шанс!
На меня смотрят два огромных просящих, нет — умоляющих глаза. Всегда их глаза под конец приобретают такой вид. И половина испытуемых обращается ко мне с такой же просьбой. Вторая половина предпочитает сразу попрощаться и спокойно уйти с опущенной головой.
Я отвечаю властным презрительным взглядом.
— Дорогая моя, у вас уже было целых пять шансов! — поднимаю правую ладонь с растопыренными пальцами. — Пять. Четыре из них вы не использовали. Первый раз вы угадали, и только поэтому я пошел вам навстречу. Но все остальные попытки вы провалили. О каких же шансах может идти речь?
— Знаете, мне было так сложно сконцентрироваться… — она продолжает пожирать меня глазами, все еще надеясь разжалобить таким образом. Совершенно напрасная надежда! Если бы она знала, сколько обманщиков той же породы уже прошло через меня за год работы в Фонде…
— Отговорки, — отрубаю я. — У вас были для этого все возможности. Никто не стоял у вас над душой и не требовал немедленного результата. Тем не менее, ваш результат сильно расходится с действительностью. Почему?
— Но вы поймите, эта обстановка…
— И чем же вам не нравится обстановка? Ваши претензии, Наталья Алексеевна, возникают совершенно на пустом месте! Мы стараемся создать обстановку, максимально благоприятную для испытуемого — с учетом требований чистоты эксперимента, разумеется. И вы, насколько я помню, со всеми требованиями согласились, разве не так?
Кажется, теперь на глазах у нее появляются слезы.
— Но, может быть, еще раз… последний… я вас прошу!..
Ну ладно, я же не зверь, в конце концов!
— Хорошо. Даю вам еще одну возможность. На этот раз — действительно последнюю. Если у вас снова ничего не получится — разговор окончен.
Встаю и подхожу к окну. Быстрым взглядом окидываю улицу. Наконец выбираю подходящий объект. Конечно, это не соответствует условиям «чистоты эксперимента», но в качестве «последнего шанса» сойдет — какая разница, если она все равно его провалит? Оборачиваюсь к испытуемой:
— Только что на той стороне улицы остановилась машина. Какой она марки?
— Понимаете, я плохо разбираюсь в машинах… — она продолжает мысленно умолять меня, все еще надеясь, что я ей подыграю — как невольно подыгрывали те, кому она недавно устраивала не совсем бесплатные представления. Но нет уж — не на того напала!
— Хорошо. Заметьте — я на вашей стороне, я пытаюсь вам помочь. Допустим, марку вы не знаете, но цвет-то вы можете определить?
Секунд десять она стоит неподвижно.
— Мне сейчас трудно… Знаете, я вся на нервах…
— Так какого цвета машина? — делаю вид, что не расслышал последней фразы.
— Зеленого! — наконец выдает она с видом обреченной.
— Ошибаетесь, уважаемая! Машина «БМВ», красного цвета. Можете посмотреть, если не верите мне.
— Нет, я… Скажите, а там рядом… нету зеленой машины?
— А вот это, Наталья Алексеевна, никакого значения не имеет. Я же поставил вопрос совершенно четко — машина, которая ТОЛЬКО ЧТО остановилась. Так как же быть в таком случае с вашим так называемым «экстравидением»? Неужели вы неспособны различить, какая машина стояла, а какая подъехала? На что же в таком случае годно это «экстравидение»? На что, я вас спрашиваю?
На последней фразе я слегка повысил голос и даже привстал для большего эффекта.
— Но, может быть, завтра?.. — с последней искрой надежды в голосе спрашивает испытуемая.
— Что, дорогая моя, «завтра»? Что «завтра»? На основании чего я должен думать, что если сегодня ваша способность не проявилась, то она проявится завтра? Да нет таких причин, поймите — НЕТ! Вы знаете, что каждый день у меня бывает в среднем по три человека? И что каждый из них начинает с восторженного рассказа о своих так называемых «сверхспособностях»? Но когда доходит до испытания, то почему-то у одного дрожат руки, у другого нарушается концентрация, третьему мешает моя плохая аура, четвертому вдруг начинает не хватать «мысленной энергии», пятому… Почему так происходит, Наталья Алексеевна, как вы думаете? Да, я вас спрашиваю!
Теперь она сидит с потерянным видом, опустив глаза, теребя пальцами правой руки молнию на сумочке.
— Значит, нет? — едва слышно произносит она на выдохе.
— Значит, нет. Мы предоставили вам все возможности. Вы их не использовали — следовательно, разговор окончен. Или у вас есть к нам какие-то претензии? Может быть, персонально ко мне? Тогда выскажите их. Можно, и даже лучше — в письменном виде. Мы обязательно учтем все замечания, чтобы не повторять ошибок в будущем. Хотите?
Испытуемая встает и молча идет к двери. Выходя, она роняет что-то нечленораздельное — вероятно, под этим имеется в виду прощание.
— Всего хорошего! — кричу я в шумно захлопывающуюся дверь.
Наконец я остаюсь один.
Похожая сцена повторяется в моем кабинете изо дня в день. Результат каждого испытания можно с абсолютной достоверностью предсказать заранее. Этим так называемым «экстрасенсам» ничего не стоит обманывать наивных обывателей, которые только и жаждут быть обманутыми, лишь бы им показали нечто под громким названием «чудо». Но и сами обманщики глубоко наивны, думая, что эти же примитивные фокусы и «чудеса» пройдут и с нами, профессионалами своего дела.
Нет, меня не интересуют ваши псевдоглубокомысленные рассуждения о разноцветных аурах и всеобщем информационном поле! Покажите мне результаты вашего взаимодействия с этим полем, и я с глубоким уважением пожму вашу руку. Но результатов не было, нет и не будет, потому что нет никакого такого поля, а есть в лучшем случае психология, теория вероятностей и самая обыкновенная физика, в худшем же — прикрытая туманными формулировками ложь, выдаваемая за новое откровение. Что ж, экстрасенсы и пророки, идите ко мне, и чем больше — тем лучше, потому что тем меньше обманщиков будет пудрить мозги и вешать лапшу на уши нашему безграмотному доверчивому народу!
Мои мысли прерывает мелодичный звонок. Надо же — а я-то думал, что женщина, претендующая на экстравидение, была сегодня последней. Ну что ж, еще одним развлечением больше, посмотрим, к каким фокусам прибегнет этот посетитель.
— Входите.
В кабинете появляется рослый мужчина лет тридцати пяти; одет с иголочки, короткие черные волосы аккуратно зачесаны назад, лицо волевое, взгляд целеустремленного и уверенного в себе человека. Его можно было бы назвать красивым — в смысле настоящей мужской красоты — если бы не портящая все деталь: шрам, начинающийся на лбу, пересекающий слегка изуродованный левый глаз и заканчивающийся у носа. Наверняка воевал, сразу почему-то возникает мысль.
Вошедший проходит вперед и бесцеремонно опускается на стул, где еще недавно сидела заплаканная женщина.
— Ну здравствуй, братан, что ли, — говорит он негромким голосом с оттенком хрипотцы.
— Извините, уважаемый, но мы с вами в одном полку не служили и в одной песочнице не играли. Зовут меня, если вам еще не известно, Владимир Павлович Бойко, профессор; обращайтесь, пожалуйста, как положено.
— Да мне один хрен, хоть ты прохвесор, хоть дерьмолаз!
Значит, вот мы какие? Надо будет сказать Гаврилычу, пускай получше фильтрует жаждущих посетителей на входе. Конечно, мы согласны принять любого, но пускай уж этот любой потрудится приложить немного усилий, чтобы вести себя по-человечески.
— Извините, но у меня нет желания разговаривать с вами в таком тоне! Или вы будете вести себя как цивилизованный человек, или мне придется выставить вас из кабинета! И не тыкайте мне, пожалуйста!
— Кончай ломаться, прохвесор! Не надо меня выставлять, я сам уйду. Больно охота с тобой трепаться.
— Тогда зачем вы сюда пришли?
— Так у вас вроде бабки за доказательство способностей обещают?
Почему бы мне не смириться и принять правила игры? На такого экземпляра, как этот, будет вдвойне приятно посмотреть, когда он начнет мямлить что-нибудь о «плохой МЕНТальной атмосфере» в здании.
— Во-первых, не способностей, а СВЕРХспособностей, которые выходят за рамки возможностей обычных людей. Во-вторых, деньги мы действительно обещаем, но только в том случае, если вы пройдете нашу проверку и мы получим убедительное доказательство наличия у вас таких способностей.
— Да мне твоя проверка нахрен не нужна! Я те вот че хочу сказать, братан: ты хочешь доказательство?
— Я, уважаемый, ничего не хочу. Это вы хотите получить материальное подтверждение вашей способности, я вас правильно понял? А подтверждение возможно только при наличии доказательств.
— Ну так вот что: будет тебе доказательство. Сегодня же вечером и будет. Да такое доказательство, что ты до конца своей жизни запомнишь! Понял, да?
Тут он вдруг встает и разворачивается ко мне спиной, явно собираясь уходить. Хм, это уже совсем неожиданный поворот сценария!
— Уважаемый, вы что же…
— А ничего! Я те все сказал, прохвесор. Сиди пока, марай бумагу.
Дверь захлопывается прежде, чем я успеваю что-то ответить.
Ладно, успокаиваю я себя, не бери в голову. Мало ли что бывает — может, нашелся знакомый у кого-то из экстрасенсов-неудачников, пугануть решил… Нет, охрану определенно надо усилить — пожалуй, стоит сообщить об этом инциденте наверх, пускай малость подсуетятся. Умный какой — пугать меня вздумал! Но мы люди пуганые, нас этим не проймешь. Мы все ваши доказательства разобьем в пух и прах, а тогда посмотрим, как вы заговорите!
Потому что не бывает никаких сверхспособностей. Не было, нет и не будет!
* * *
Через час я покидаю свой кабинет. Все дела на сегодня сделаны, распоряжения отданы, можно отдохнуть, чтобы завтра снова продолжить с очередными претендентами. Жаль, мало кто может оценить ту грязную работу, которую я делаю изо дня в день. Впрочем, какое это имеет значение — я-то знаю, от чего спасаю этих неблагодарных людей. А неблагодарность — хроническое состояние нашего народа, не привыкать.
Сегодня я не на машине. Стоят последние теплые деньки, и грех было бы не пройтись пешком и подышать воздухом. На улице темнеет, прохожих вокруг немного — этот район города не пользуется популярностью, здесь можно встретить только «местных».
— Дядя, курить не будет? — обращается ко мне бритый молодой человек спортивного телосложения.
— Не курю. И вам не советую.
— А денег на сигареты?
— Деньги, молодой человек, зарабатывать нужно, а не выклянчивать на улице.
— Бля, я тя по хорошему прошу — дай денег!
Вот еще чего не хватало! Никогда не думал, что моя персона может заинтересовать уличных приставал. Ну ничего, я ведь когда-то каратэ занимался…
«Да? Но ты же знаешь, когда это было! Если голова с тех пор что-то и помнит, то тело уже давно все забыло, так что не рассказывай сам себе эти сказочки.»
Но, в конце концов, улица же не совсем безлюдная, ну что он мне может сделать, в самом деле?
— Даже если бы я зарабатывал миллион, все равно я бы вам не дал, — стараюсь, чтобы мой голос звучал уверенно. Получается плохо. Вернее, совсем не получается. — Потому что деньги — только тогда деньги, когда они зара…
Тяжелый удар сзади по почкам, и я теряю равновесие. Значит, он еще и не один… Вот тебе и каратэ — какое там каратэ, в самом деле, ты же ни разу по-настоящему и не дрался! Но зачем, зачем, я ведь ничего…
Еще один удар в спину — резкая боль по всему позвоночнику.
— Гадина, прекрати!..
Пытаюсь выпрямиться, одновременно замахиваясь правой рукой — но передний противник перехватывает ее без труда, тут же кулаком со всей силы въезжая мне в челюсть.
За что, за что, господи?!..
— Заткнись, интеллигентишка паршивый!
Улица качается перед глазами из стороны в сторону. Я махаю руками — взмахи получаются беспомощными и не достигают цели. Тело ощущает новые удары со спины.
Неужели я их испугался? Надо же бороться, надо…
От следующего удара в позвоночник боль моментально расходится вокруг, парализуя дыхание.
Люди, неужели вы будете просто стоять и смотреть, как избивают ни в чем не повинного?.. Ну куда вы все подевались?
«А то ты не знаешь — каждый из них только о своей собственной шкуре и думает!.. Разве не так?»
«Кричи же, идиот! Кричи!»
Пытаюсь крикнуть — но из горла вырывается только жалкий хрип. Тут же меня хватают за голову, резко нагибая вниз, и она оказывается зажатой у кого-то между ног. Уши горят почти в буквальном смысле слова. Боже, я не думал, что это так больно!..
— Не на… А-а-а… у-у-ы-ы-ы…
— Еще раз пикнешь, паскуда — я тебе оторву кой-чего, мало не покажется! Держи его руки!
Пытаюсь схватить его за ноги — но запястье уже поймали в мертвую хватку. Все-таки их двое, в этом их преимущество.
«Можно подумать, ты бы справился, если бы он был один!»
Но ведь я же ничего вам не сделал, братцы! Я же… да я дам вам деньги, сколько хотите!
— День…ги. Бумаж… в кармане, — мои слова превращаются в неразборчивое мычание.
— Да шо с тебя взять, дуремар! Держишь? Связывай!
Что-то резко перехватывает мои руки за спиной. Боль в суставах… Боль, опять боль…
Если они хотят не просто ограбить меня, а… Но что, какой смысл, что они могут с меня…
— Пошевеливайся, придурок! Сюда, в машину!
Новые удары в спину парализуют мысли, меня толкают куда-то вперед — успеваю только автоматически переставлять ноги. Через несколько секунд меня уже впихивают в машину; в памяти фиксируется лишь цвет — темно-синий. Вот как оно бывает — недавно спрашивал про марку, про цвет, а теперь — сам кроме цвета ничего и не увидел… Красное «БМВ»… и зеленая… да, была там зеленая… «Москвич», кажется… или «Жигуль»? Какая разница! О чем ты думаешь, в самом деле! А-а-а, боже, почему так трудно дышать?..
Неужели никто так и не поможет? Неужели они такие…
«Да, они такие! А то ты не знаешь! Им только сенсации по телевизору подавай! Вот вам очередная сенсация — нападение на профессора Бойко прямо на улице. Ха-ха! Смешно?»
Что-то не очень…
Машина резко трогается с места, и я ударяюсь лбом о переднее сиденье. Как ни странно, этот удар помогает мне собраться с мыслями. Приподнимаю голову и оглядываю салон.
Их трое. Водитель, и двое тех, что били меня на улице — один рядом, второй на переднем сиденье. Если, скажем, хорошенько врезать первому…
«О чем ты, в самом деле! Очнись! У тебя руки связаны за спиной, никому ты ничего не врежешь! Это он тебе врежет так, что упадешь и вставать не захочешь. Тоже мне, каратист недоученный нашелся!»
Но во всем этом должна быть какая-то логика! Просто так ведь ничего не делается! Я им зачем-то нужен, это очевидно. Значит, с ними можно договориться, предложить им деньги, я не знаю, еще что-то… В бумажнике с собой мало, это ладно, но я же могу дать больше, только скажите…
— Эй! Давайте… Деньги… у меня… есть… Больше, чем в бумажнике… Сколько… скажите сумму…
— Хрыч, че он там болтает?
— А типа я знаю? Мычит че-то…
— Ну так сделай, шоб закрылся, я, мож, музон послушать хочу!
— А! Ща сделаем!
От удара в челюсть голова содрогается, во рту что-то хрустит, и чуть позже до меня доходит, что это сломался зуб — а может, и не один. Но я же только хотел… Неужели вам не нужны деньги? Ведь всякому нормальному человеку нужны деньги!
Нормальному человеку…
— Деньги!.. Дам…
Пытаюсь крикнуть что есть силы, но голос срывается на кашель, и я чувствую, как с кашлем мой рот заполняет что-то мокрое и противное, стремительно рвущееся наружу…
Передний включает музыку на всю катушку.
— …твою мать! Моряк, ты тока глянь! Этот засранец всю сидушку обхаркал!
— Е… Это ж тачка Чудного, шо он скажет?!
— А, так ты, падла, блеваться вздумал?! А шо за это бывает, знаешь? Так щас узнаешь! Вот тебе, понял, сука! Вот тебе!..
Я чувствую удары под ребра, и в пах, и ниже… Внутри что-то взрывается, лопается, и кровь еще более мощным потоком устремляется вверх. Нет, нет, НЕТ! Он же сейчас меня прибьет, он же…
— Не-е-е…
Поздно — черная жидкость выплескивается изо рта и летит кругом — и на сиденье, и на пол, и на самого бандита…
— Мудило, да ты ваще!.. Ты знаешь, на кого наехал?! Да я те щас все поотрезаю! Ты у меня поблюешь!
Перед глазами вдруг всплывает кадр из недавней передачи новостей. В лесу за городом нашли трупы двоих подростков. У них был выколоты глаза, отрезаны уши и… еще кое-что. Причину такого зверства объяснить невозможно — денег или каких-то дорогих вещей у мальчишек с собой не было.
Убийц не нашли и даже не напали на след…
«Я те щас поотрезаю..!»
За что, за что, ЗА ЧТО?!
— Хрыч, мож хватит? А то в натуре замочишь интеллигента.
— А че он это?..
— Смотри, если прибьешь, Чудной тебе че-нить отрежет. Хе-хе!
— Да ниче я ему такого не сделал! Смотри, дышит, падла, трепыхается!
— Ну оставь его, пусть того, малость оклемается…
— Слышь, дурилка, тебе повезло, Моряк тя защищает! Гы-гы!
Слова доносятся до меня издалека, и я уже не хочу ни двигаться, ни говорить. Боль и кровь везде — внутри и снаружи.
«…поотрезаю!»
«Неужели ты так ничего и не сделаешь?!»
«Солнышко в руках, и венок из звезд в небесах…» — доносятся до сознания какие-то смутно знакомые слова.
Солнышко… солнышко сейчас светит где-то с другой стороны нашей планеты. И поэтому люди там могут свободно идти и не бояться, что на них на улице наскочат вот такие бугаи, заломают руки, схватят и поотрезают…
Да, вот так оно и бывает. Человек что-то делает, к чему-то стремится, чего-то добивается… А потом приходят двое громил, и в один момент все летит к черту! Знания — сила, сила есть — ума не надо…
Ума не надо…
«…поотрезаю!»
«Солнышко в руках…»
…Толчок под бок. Интересно, сколько ребер мне уже сломали?
Что за чушь лезет в голову? Черт!
— Вываливай, приехали!
Тот, которого называли Хрыч, хватает меня за руку чуть ниже плеча и тянет за собой.
— А ну переставляй свои ходули! Может, те еще носилки принести?
Внезапно рука едва не выскакивает из сустава, и я лечу вперед. Пытаюсь поставить ногу, за что-то цепляюсь и не успеваю. Падаю, стремительно приближаясь лицом к асфальту, и ничего не могу сделать. В последний момент кто-то меня перехватывает и легонько толкает обратно; ноги уже стоят на земле, и я приобретаю более-менее устойчивое положение.
— …твою мать, и об эту скотину я должен руки марать!
— Нефиг, пускай сам идет!
— Слышь ты, мудакан! Иди! Иди, я кому сказал!
Кулак врезается мне в спину, толкая меня вперед. На этот раз ноги справляются с поддержанием равновесия, пусть и неустойчивого.
Если не сейчас, то когда? Руки у меня связаны, это да, но ведь есть еще ноги, они свободны!
Вот уж когда самое время пожалеть, что нет у меня никаких сверхспособностей. Только ты же сам знаешь — не бывает их, сверхспособностей. Не было, нет и не будет.
«Дайте мне еще один шанс!»
«А тебе, профессор, сейчас никто не даст этот шанс. Если ты сам не возьмешь его своими руками. Или хотя бы ногами.»
Главное — собраться с силами и сконцентрироваться.
«Мне было так сложно сконцентрироваться…»
Черт!
Пытаюсь выровняться, ощутить, что я все-таки стою на твердой почве. Изображение перед глазами становится более четким. Вижу фонарь, не очень-то ярко освещающий окрестности. Впереди двухэтажный домик — значит, чья-то загородная дача, причем со стороны неприметная, построенная без особого размаха. Дорожка, посыпанная песком…
Один идет впереди, другой сзади. Сейчас я его, того, что впереди…
В голове крутится одна бессмысленная фраза: «Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет.»
«Не стреляйте в пианиста, он…»
«Не стреляйте…»
— А ну быстрее, че застрял нахер!
Удар — и песчаная дорожка быстро движется навстречу.
«Вот и все, и ни на что ты в этом деле не годен! Это тебе не «Мортал Комбат» гонять или боевички с Джеки Чаном смотреть…»
«Мы предоставили вам все возможности — вы их не использовали…»
— Не падать, мразь! Вперед, я кому сказал!
Передний оборачивается и с силой бьет в живот. Ну зачем это, ну я же иду, я же стараюсь идти, я же не специально, ну разве ты не понимаешь…
Да он же просто ничего не хочет понимать! Это ты, профессор, не понимаешь — он же не человек, он же… даже не зверь, он — хуже… Такие не имеют права жить на Земле, таких надо убивать в зародыше, убивать, до того как…
— Гады! Подонки! Пидарасы! — сам не знаю, откуда у меня берутся силы на эти слова.
— Бля, Моряк, ты это слышал?
— Слышал. И я этого так не оставлю!
Зачем, зачем, ЗАЧЕМ! Я же не хотел, я только…
«Это как же не хотел? Очень даже и хотел! Кого это ты обмануть собрался?»
И почему только я до сих пор не в обмороке? Ведь как было бы хорошо — отключиться и не знать ничего, что они творят с моим телом. Не знать до самого последнего момента, когда…
Неужели ты думаешь, что до этого дойдет?
Да. Дойдет.
Их нашли с отрезанными ушами, и еще кое-чем…
«…поотрезаю!»
«Солнышко в руках…»
— Ну че, братва, наигрались уже?
Далекий-далекий голос, и что-то знакомое есть в его интонациях…
— Поднимите-ка его, хочу посмотреть ему в глаза.
Да, вот этот налет хрипотцы…
— Чудной, да он весь обделался!
— А мне один хрен! Тебе бабки плачу я или дядя?
Меня поднимают и поддерживают за руки. Перед глазами бессмысленная смесь разноцветных пятен. Во рту стоит отвратительный горький привкус слизи.
Только не вздумай плеваться — прибьют… Даже и не думай!..
— Ну че, братан, вот мы и снова свиделись!
Пятна приобретают очертания, несколько расплывчатых образов сходятся в один, пока он наконец не становится достаточно четким. И я вижу то, что невозможно перепутать ни с чем.
Шрам, проходящий через всю левую половину лица.
«Хочешь доказательство? Будет тебе доказательство!»
Земля уходит у меня из-под ног…
— Э, да он никак того…
— Прикидывается, паскуда!
— Нихрена себе прикидывается, тебя бы так, посмотрел бы, как ты прикинешься!
— Вы, двое! Тащите в подвал. И без лишнего мордобоя, он мне пока живым нужен. Поняли, да?
— Ладно, босс.
— …Давай сюда… Е… Ты посмотри! Да он мне, сука, всю куртку испоганил!
— Хрыч, Чудной сказал тащить и без мордобоя. Спорить будешь?
— Дак а мы и без мордобоя. С лестницы вниз, и весь базар.
— А если шею сломает, тогда Чудной тебя самого спустит! Хе-хе!
— Нихрена, этот не сломает. Живучий он, засранец, другой бы уже давно того, а этот держится.
— Ну смотри, ток если шо, сам будешь отмазываться.
— Да нихера ему не будет. Ну, толкай!
…Лежу на полу, лицом вниз, двигаться не хочется — любое движение доставляет боль. Впрочем, и без движения боли достаточно. Темно и холодно. Странно, почему я еще жив? Может, этот Хрыч прав, и я действительно отличаюсь повышенной «живучестью». Вот тебе и «сверхспособность»!..
Не бывает никаких сверхспособностей. Не было, нет, и не будет!
Вот и все. Как там сказал этот Чудной — пока я ему нужен живым?
Пока нужен. А потом буду не нужен — и концы в воду.
«…поотрезаю!»
И никто ничего не узнает. И никогда больше не увижу ни тебя, Валечка, ни тебя, Алешка. И вы сможете только плакать, но тоже ничего не будете знать. И никогда я вам больше не смогу сказать, что…
Никогда. Ничего. Никому.
«Никогда не говори никогда!»
Какого черта! Джеймс Бонд недоделанный. Дерьмолаз.
«Но тебя ведь больше никто не держит и не бьет! Руки связаны, но ты можешь встать, подойти к двери, может быть даже тебе повезет — она будет открыта, и…»
Только никуда я не пойду. И не встану. Я не могу вставать. И не хочу.
Пускай смерть будет быстрой. Пусть он застрелит меня в спину из пистолета. Ну в крайнем случае ножом. Только не бить снова. Не надо бить! Я ведь ничего плохого вам не сделал. Никому ничего плохого не сделал!
«Но вы поймите, эта обстановка…»
«Но, может быть, еще раз… последний…»
«Ей ты тоже ничего плохого не сделал. И многим другим, кто приходил до нее — тоже.»
Почему я не могу просто отключиться и уснуть? Ведь насколько легче было бы! Почему?.. Зачем мне сейчас этот дурацкий, бессмысленный, постоянный сознательный самоконтроль?
«Потому что наличие сознания отличает человека разумного от…»
К черту!
Откуда-то слева доносится странное шипение.
Что это? Уже сильнее, громче…
Господи, только бы не змея! Ненавижу змей…
«Говори уже тогда прямо — боюсь змей! Сам себе-то ты можешь это сказать!..»
Но откуда здесь взяться ядовитой змее?
«А что мешает этому Чудному посадить в подвал ядовитую змею?!»
Нет, господи! Только не так! Только не так! Не хочу!
Ближе, еще ближе…
«Не стреляйте в пианиста — он играет, как умеет.»
«Не стреляйте…»
Не знаю, откуда берутся силы, но я откатываюсь вправо — один раз, другой… Что-то хрустнуло — кажется, ребро сломал.
«Одним больше, одним меньше — не все ли равно теперь?»
Шипение становится громче и агрессивнее. Сердце бешено колотится в груди, каждый вдох и выдох причиняет боль. Но ведь, в конце концов, зачем я нужен этой дурацкой змее? Что она получит с того, что меня укусит? Да ничего. Тогда зачем ей меня кусать? Да низачем. Логика, однако!
«Человеческая логика. А какая логика у змеи?»
Лучше не шевелись. Может, не обратит внимания и проползет мимо?
А не все ли равно, умереть сейчас или через несколько часов? Даже лучше, если это будет сейчас. Тогда уже никто не успеет мне ничего поотрезать. Разве что на трупе.
«…трупе… Ты — труп. Представляешь картинку?»
Что-то опускается мне на правую щеку…
— А-а-а-а!..
Идиот, зачем кричать, зачем, зачем!..
Поздно! Да и нет никакой разницы.
Шипение становится громким, просто оглушительным. Да какое там шипение — больше похоже на… стрекотание…
…сверчка?
Дергаю головой, и что бы это ни было, но оно исчезает со щеки.
В груди что-то падает до самого желудка, ударяет меня изнутри и подымается обратно. Пронесло.
Выходит, я принял за змею какого-то маленького, безобидного сверчка! Ха-ха… Вот уж точно — смешно!
«Не обманывай только самого себя. Ты хочешь жить! Ты совсем не хочешь, чтобы тебя застрелили сзади из пистолета.»
«Хочешь жить — но не способен сделать ничего, чтобы бороться за эту жизнь.»
«Потому что ты — трус! Трус! ТРУС!!! И всю жизнь был трусом! И храбрости твоей хватает только на то, чтобы бросать в глаза всем приходящим к тебе на испытание обвинения в шарлатанстве.»
Ничтожный трус. Вот она, правда!
Тут я осознаю, что плачу. На этот раз — не от боли…
Неужели судьба специально, в отместку, уготовила мне это испытание?
«Нет никакой судьбы. И ты это знаешь. Есть только двое громил, которые однажды подходят на улице…»
На что это опирается моя голова, интересно?
Осторожно пододвигаюсь ближе, чтобы можно было дотянуться и пощупать руками. И пальцы нащупывают нечто гладкое, но при этом покрытое чем-то…
Чем-то? Волосками, как…
ТРУП?! Значит, правда, что я не первый…
И тут сознание наконец оставляет меня…
* * *
— …Не спать!
Яркий свет, слишком яркий, чтобы на него смотреть. Не хочу открывать глаза.
— Я кому сказал, не спать! Быстро встал, паскуда!
Нога прикладывается к моему боку дважды, и дыхание сбивается. Заставляю себя открыть глаза, и вижу большое светлое пятно — наверное, от фонаря.
«Солнышко в руках…»
— Я должен дважды повторять?
«Сейчас кого-то будут убивать,» — всплывает откуда-то в памяти.
— Не… не… надо… я… сейчас…
— Хрыч, ну ты человек или где? Как он встанет, если у него руки связаны?
— А вот так и встанет! Гадить умеет, а вставать типа нет? Я кому говорю, педрило!
Пытаюсь шевельнуться, изображаю видимость движения. На миг мне удается оторвать спину от пола, и тут же такая боль в груди пронзает меня, что я падаю обратно, и слезы наворачиваются на глаза.
— А-а-а!
Еще удар…
— Не… б-бейте, я… — кашляю, и окончание фразы теряется.
— Слыш, Моряк, я придумал. Ща я ему яйца отрежу, он у меня вмиг зашевелится!
— А мож не стоит? Чудному не понравится…
— Ты помнишь, шо он сказал? Шобы жив остался. Типа он после этого сдохнет? Не сдохнет. Зато выделываться не будет.
— А, ладно. Тока ты сам. Я лучше отсюда посмотрю.
— Ну как хошь. Я и без тебя справлюсь. Слышь ты, профессор! Зырь сюда. Вона орудие!
Я с трудом различаю в его руке что-то блестящее и скорее догадываюсь, чем вижу, что это нож.
Но ведь он не сделает этого на самом деле, ведь правда? Правда?
…отрезаны уши и еще кое-что…
«Не обманывай хотя бы сам себя!»
Шум в ушах, и все вокруг становится серым.
Вот и конец… Теперь уже все равно…
— Эй, ты! Интеллигент!
— Я те говорил — не надо…
— Не, смотри. Ща очухается!
Никаких новых ощущений. Все такая же равномерная боль по всему телу. А может, организм просто перестал воспринимать новую боль, как будто достиг порога, выше которого уже не подняться?
Хорошо, что мой желудок давно опустошен…
— Ну че ты, дурик? Я ж типа пошутил! На этот раз пошутил. Правда, Моряк?
— Ясен хрен — шю-утка! Сначала Чудной все шо надо отрежет, а там уже и мы. Правильно?
— Гы-гы.
— Ну тащи его сюда. Чудной заждался небось.
— Ун момент. Тяжелый, сука! Бля, да ты будешь стоять или нет? А то я ножик далеко не прятал!
Хрыч пытается удержать меня на ногах. Я хочу, очень хочу ему в этом помочь, но ноги подкашиваются, не в силах служить опорой моему телу. Нож мелькает в правой руке бандита, но даже его вид не может заставить мой организм сделать то, что я от него требую.
«Вот ты и окончательно превратился в тряпку, с которой два подонка могут сделать все, что взбредет в их извращенный ум. А у тебя даже нет сил им помешать. Да и желание совсем слабое…»
— Хрыч, кончай там с ним прикалываться!
— А че бы мне не поприкалываться? А, я тя спрашиваю?
— Чудной с ним разберется, тогда на пару поприкалываемся. А пока надо дело сделать.
— Типа не знаешь — когда Чудной разберется, уже не с чем прикалываться будет! Гы-гы!
— Блин, достал! Ну возьмешь телку и будешь трахать. Тащи наверх!
Меня выволакивают из подвала по лестнице. Пытаюсь сам ставить ноги на нужные ступеньки, получается невпопад. Хрыч помогает мне, подталкивая сзади.
Снова песчаная дорожка. А вон там слева — пятна, большие и маленькие…
«Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет.»
— Шевелись, паскуда!
Входим в дом. Моряк за руку тянет меня вперед, Хрыч все так же толкает в спину. Вижу только расплывчатые бесформенные очертания, в которых угадываю соответствующие предметы: зеркало, шкаф, картина…
Даже картина, надо же!
А почему бы собственно и нет?
Дверь. Комната, похожа на кухню. Человек сидит за столом спиной к двери.
Меня направляют вперед, мимо него. Потом отпускают, и я падаю задницей, кажется, на стул.
— Развернись, сука, лицом, когда с тобой говорят!
Кто-то, наверное, все тот же Хрыч, с силой дергает меня за плечо, и сидящий оказывается прямо напротив меня. Фигура человекообразной формы.
Чудной — кто же еще?
— Ну че, братан, будем говорить, что ли?
Я хочу как-то изобразить ответную реакцию — хотя бы кивнуть головой — но тело больше мне не подчиняется.
— Хрыч, я те говорил — не увлекаться. А ну приведи его в чувство!
— Ща сделаем! Да ты не бойся, живой он в натуре.
В следующий момент на мою голову обрушивается ледяной водопад. Тело рефлекторно вздрагивает, и перед глазами все становится на свои места. Сосредоточенный взгляд, и шрам в пол-лица.
Тупая боль непрерывно грызет все тело. Если не шевелиться, то можно терпеть.
— Теперь слышишь меня, братан?
— Слышу.
Кажется, этот Чудной все-таки чего-то от меня хочет, его цель — не просто поиздеваться и… и… «поотрезать». С ним можно будет договориться. Да, конечно. Деньги, или еще что-то. Все, что угодно. Лишь бы этот кошмар закончился. Он ведь должен когда-то закончиться? И совсем не обязательно — смертью, ведь так?
«…он мне ПОКА живым нужен.»
— Вот и ладно. Помнишь, я те доказательство обещал?
«Хочешь доказательство? Будет тебе доказательство!»
— Угу.
— Вот прям щас и устрою. Тебе какую способность доказать? Хошь, ясновидение докажу?
Я киваю головой. Главное — не спорить и во всем соглашаться. Тогда, может быть, они не будут меня бить. А если и будут — то меньше.
«До чего же ты докатился! Думаешь, что надо сделать, чтобы поменьше били. А если бы это был, к примеру, шпион, который хочет получить от тебя секретную информацию?»
Плевать! Выложу ему всю какая есть информацию! Лишь бы не били. Лишь бы отпустили. Лишь бы… ничего не отрезали…
— Ну дак смотри. Даю предсказание: сейчас Хрыч вмажет тебе в правое ухо!
Удар — такой силы, что я едва не падаю со стула.
— Зачем… сильно?
— А насчет силы я ниче не предсказывал. Это ты к Хрычу претензии предъявляй. Будешь предъявлять?
Да он ведь издевается надо мной!
«Точно так же, как ты издевался над своими испытуемыми!
Только ты не пускал в ход кулаки. Вот и вся разница…»
— Ну дак че? Гожусь я в ясновидцы? Сбылось предсказание или нет?
«А как же чистота эксперимента?» — говорит внутри голос, появившийся откуда не возьмись.
Только не начинай сейчас это, пожалуйста! Они же снова будут бить! Они же…
«Я же не зверь, в конце концов!»
А они — звери.
Нет — они хуже… Звери, по крайней мере, не бьют, лишь бы поприкалываться.
Едва заметно киваю головой.
Оплеуха — и я затылком врезаюсь в стену. Картинка раздваивается, а потом медленно сходится в одну в течение полминуты.
За что?! Что я сделал не так?
— Так не пойдет, братан! Ты потрудись по-человечески, по-нашенскому сказать: подтверждаешь, что я прошел проверку и обладаю способностью ясновидения? — последние слова Чудной произносит как заученную наизусть фразу.
«Значит, своя шкура тебе дороже истины?»
«Да. И ты всегда это знал!»
— Подтвер… ждаю!
— Так-то лучше! Может, тебе еще чего показать? Могу эта… лозоходство показать. Хошь?
«Отрицательный ответ будет означать еще один удар. Ты же не хочешь, чтобы тебя били, правда?»
— Да.
— Так какие проблемы? Моряк, дай-ка ту палку. И отойди, мешаешь.
Моряк протягивает Чудному увесистый металлический прут.
«Только не надо меня… этим прутом!..»
— На лозу не похоже, ну и что? Значит, моя способность покруче, если даже этим засечет. Ты за мыслью следишь, прохвесор?
— Угу.
— Следи-следи.
Он поднимает прут, берет за середину и зажимает в ладони. Потом начинает обходить с ним комнату.
— Ты смотри, смотри. Тут нифига нету. И тута нету. Оба-на, а теперь глянь!
Прут начинает вращаться в руке Чудного чуть ли не на полный оборот. Внизу стоит большой ящик, на нем — коробка.
— А ну-ка, че у нас здесь? О! Вишь? Пистолет, типа! — он действительно вытаскивает из коробки пистолет. — Значит, я в натуре могу своей способностью эта… находить оружие. Эти воду видят, а я — оружие, че, плохо разве? Подтверждаешь?
Киваю головой.
«Что же ты делаешь, или забыл уже?!..»
— Под… твер…
Чудной поднимает пистолет, и грохот оглушает меня. Сердце готово выскочить из груди.
Но я же сделал все правильно, зачем же так, зачем, зачем?!
— Это так. Шутки ради. Че пугаесся, братан, пистоль — это тебе не какая-нть сверхспособность, это — ВЕСЧЬ!
Чудной садится обратно на стул и кладет пистолет перед собой. Если бы у меня не были связаны руки, я мог бы рывком дотянуться, схватить пистолет и…
«О чем ты, в самом деле? Да ты и стрелять-то не умеешь, в тире когда последний раз стрелял — и то забыл! И на что ты только годен, профессор?»
«Кроме того, чтобы разрушать надежду твоих посетителей?»
— Вот, значит, так. Ну, че те еще показать? Хошь, мысли почитаю? Или, там, подвигаю че-нть? Я могу. Хочешь? Хочешь?
У меня внезапно появляется озарение:
— Не… надо. Я. Все. Подтверждаю.
И с шумом выдыхаю воздух. Почему у меня сейчас ощущение, будто я совершил подвиг, хотя на самом деле это предательство?
Я ведь только что предал самого себя!
— Во как! Интересный ты человек, братан. А как же твои проверки? Какие ж подтверждения без проверок? А?
— Я… верю… — слова сами собой приходят в голову, будто кто-то сверху их в нее вкладывает.
«Какое там «сверху»! Твой инстинкт самосохранения — вот кто!»
— Веришь? И с каких это пор наука принимает что-то на веру? Это до чего ж мы тогда дойдем, а, прохвесор? Куда ж мы скатимся?
— Я… верю! — зачем-то тупо повторяю я.
— Ну, ладно. Мне-то че? Веришь и веришь. Давай по делу, братан. Бумагу вишь? Небось, и раньше такую видал? Ну так все уже заполнено. Поставь свою закорючку, и всех делов.
Чудной тыкает мне бумагу прямо в лицо, и буквы расплываются. Но мне нет нужды ее читать, чтобы понять, о чем идет речь. Это — наш фирменный бланк, и моя подпись на нем будет означать, что результаты опыта подтвердили наличие сверхспособностей у испытуемого такого-то, и я, профессор Бойко, удостоверяю это.
Перед глазами стоит картина — как я, весь избитый и окровавленный, прихожу на работу и показываю этот документ нашему директору, он изучает бумажку, мою подпись, и распоряжается, чтобы выдать испытуемому сумму в… Как они будут смеяться, когда я, гроза всех аномальщиков, буду на коленях выпрашивать его признать результаты эксперимента действительными!
Чушь. Бред. Абсурд!
Но почему-то мне не смешно…
— Они вам не поверят, — говорю еле слышно. Чуть позже добавляю: — Они МНЕ не поверят…
— А это не моя проблема, братан. Это твоя проблема. Жить хошь? Тогда сделаешь так, шоб поверили. Поверят — будешь жить. Не поверят — не будешь. Понял, да?
Неожиданно что-то внутри заставляет меня сопротивляться. Пока я это не подписал — мои слова о подтверждении только слова, не более. А вот когда на документе будет стоять мой автограф…
Это будет документальное подтверждение твоего предательства. Пока оно существует только внутри тебя. Но с этой подписью оно выйдет наружу и станет известно всем.
«А какая, по сути, разница?»
— Че молчишь? Ты тока не думай, шо щас подпишешь, а потом выйдешь и порвешь нахрен. Этот номер не пройдет — понял, да? Мы тебя потом живо найдем и кончим. А на ментов не надейся. Пока они к нам подберутся, ты уже три раза трупаком будешь. Есть вопросы? Подпишешь? Тогда развяжу руки.
— Угу.
— Хрыч!
Он заводит нож за спину, и я чувствую, как веревка сзади разрывается, и мои руки больше ничто не держит. Они свободны.
«Свободные руки — разве не этого ты хотел?»
Рывком потянуться вверх, достать до шеи моего мучителя Хрыча, схватить его — и душить, душить, ДУШИТЬ!..
Рука слегка дергается — и безвольно опускается, как ветка дерева на ветру.
«И кого ты собрался задушить в таком состоянии?»
— Держи, — Чудной протягивает мне ручку и чистый листок, — разомни пальцы.
Одинокая слеза капает на бланк.
— И, эта. Испортишь документ — отрежу ухо. Ты не думай, у меня, если че, еще такие бумажки есть.
Нет, не надо, пожалуйста! Я все сделаю, как вы хотите! Сделаю — только дайте немного времени, дайте возможность восстановить руку, и вы получите подпись в лучшем виде.
Рука выводит на чистом листе бумаги каракули. Я их не вижу — перед глазами одно большое разноцветное пятно. И слезы все текут и текут…
— Ну ты прохвесор прям как баба… Да не боись ты, дурашка!
«Не стреляйте в пианиста — он играет, как умеет.»
— Ну хватит, сойдет уже. Пиши сюда. Тока смотри, как пишешь, а то я тя предупредил.
Не беспокойся, Чудной! Я веду ручку медленно, старательно выводя каждый штришок своей подписи, пытаясь при этом унять предательскую дрожь. На последней завитушке рука как назло вздрагивает слишком сильно, и линия уходит не совсем в ту сторону…
Или совсем не в ту…
— А ну дай гляну… Че так коряво, братан? Это ж не пойдет! Это ж точно никто не поверит!
— Я… я старался…
— Плохо ты старался, братан. Хрыч!
— Ща сделаем! — с готовностью откликается тот.
— Нет! НЕТ! НЕ НАДО!
Я же не специально, ну пойми, ну ты же человек, в конце концов!
Хрыч хватает меня одной рукой за волосы, а в следующий миг я ощущаю прикосновение к уху чего-то острого. Потом оно прижимается сильнее, боль десятикратно отзывается в моем сознании, и все становится серым, как уже было недавно…
И снова ледяной душ возвращает мне ощущения.
— Эх, прохвесор… И где ты тока такой выискался? Не волнуйсь, он тебе тока кусочек срезал, отрастет. Правда, Хрыч?
— Гы-гы!
— Вот вишь? А ты в обмороки сразу… Ладно. Сойдет твоя крокозябра. Это ж кто б мог подумать, а? Скока человек ты отсеял своими проверками? А я вот взял да и прошел! Хреновые у тебя методы проверки, братан! Мой метод куда лучше. Правда?
Я слушаю все это с полным безразличием, и на последний вопрос только киваю и что-то мычу. Дело сделано. Неизвестно, как все обернется потом, но сейчас это должно закончиться. Я выполнил его требование, я все подтвердил, я поставил подпись — значит, он меня отпустит. Он должен меня отпустить, ведь он хочет получить деньги, а для этого я так или иначе нужен ему живым и желательно здоровым. А иначе зачем было это представление?
— Вы двое, пошли вон, — говорит Чудной.
— Теперь я… могу идти? — спрашиваю, когда мы остаемся наедине.
— Ты погоди, братан. Идти, куда идти? Думаешь, поставил каракуль и отделался? Думаешь, все так просто, да? А шо ты на это скажешь, а, падлюка?
Чудной поднимает бумагу перед собой и вдруг стремительно рвет ее пополам, а потом сминает две половины, скатывает в ком и рвет снова…
Я тупо смотрю на его действия. Что-то застревает в горле и мешает дышать. Хочу что-то сказать, хочу спросить, почему, зачем он это делает — но слова упорно не желают выходить наружу. Перед глазами только руки Чудного, рвущие на мелкие клочки ненавистный документ, который я только что подписывал с таким трудом.
— Оп-па — и нету! Вишь, как оно просто, прохвесор? А ты думал, мне твоя бумажка нужна? Бабки нужны? Да я ж не идиот, братан! Типа я не знаю, что никому ничего ты бы этой бумажкой не доказал? И ты тоже это знаешь. А какого тогда обманул?
— Я не… я бы попытался…
— Нахрен мне твоя попытка нужна! Жить ты хотел, мудак, потому и обманул, вот что! Тока ниче у тебя не вышло, сука, потому шо я не хочу, шобы ты жил! Понял, да?
«…когда Чудной разберется, уже не с чем прикалываться будет…»
«Он мне пока живым нужен…»
Пока…
А в его руке уже оказывается пистолет.
— Мне не бумажка была нужна — я на твою морду посмотреть хотел, когда ты свой дерьмовый автограф выводить будешь. Как ты, падла, все свои убеждения продашь, тока шобы жить. Так вот — дешевка это, твои убеждения! Больше чем на пару минут жизни не потянет!
В моем поле зрения оказывается тот самый железный прут, с которым Чудной «искал» оружие. Если бы я был героем боевика, я бы сейчас сделал стремительное движение, схватил прут, долбанул его по башке, он бы потерял пистолет, а потом…
«Это тебе не фильм — это жизнь!»
А что мне мешает это сделать в реальной жизни, сейчас?
А вот этот самый пистолет и мешает. И еще — тело, неспособное на подобный рывок.
«Не стреляйте в пианиста — он играет, как умеет.»
— Ты, сука, знаешь, что ты делаешь? Ты убиваешь в людях веру! У них в жизни все и так черным-черно, и без просвета никакого. Они от болезней умирают, на крыши лезут и под машины бросаются! Так ведь не все бросаются, потому что верят, что будет когда-нить лучшее время. Что даже от неизлечимой болезни есть средство, и при самой паршивой жизни судьба может повернуться к лучшему. А тут приходят такие мудаки как ты, и говорят: излечения нет! Судьбы нет! И ваще — чудес, дорогие мои, не бывает! Смиритесь с этим, и живите, как можете! Так ведь не могут, братан! Не могут!.. Ты отбираешь у них надежду, а надежда, сам знаешь, умирает последней. Нет надежды — нет больше человека. Не может он жить без надежды на чудо! Вот ты же щас надеешься на чудо? Знаешь, сука, шо я выстрелю, а ведь надеешься, шо не выстрелю, а? Ну так напрасно надеешься! Потому что какого хрена ты должен жить, когда они умирают? Какого, я тя спрашиваю?!
Я не вижу ничего, кроме черного круга с отверстием посредине. Он, словно змея, парализует меня, не давая ни двигаться, ни говорить.
«Как змея… Ты же всегда боялся змей.»
«Это не сверхспособность — это вещь!»
Нет никаких сверхспособностей! Не было, нет, и не будет… Как жаль, что это правда!..
«Не стреляйте в пианиста — он играет, как умеет.»
«Не стреляйте в пианиста — он…»
«Не стреляйте…»
Щелчок — Чудной взвел курок.
— Молчишь, братан? Потому что нечего те сказать! Потому что я прав, а ты нет! Это у себя в кабинете ты мог прикалываться как хотел, а здесь мы играем по моим правилам.
«…не с чем прикалываться будет…»
— И в моих правилах написано, что игре конец пришел. Такие вот дела, прохвесор!
Я все еще смотрю в одну точку. Сейчас оттуда вылетит птичка. Птичка-синичка… И полетишь ты далеко-далеко, в теплые края…
«В края, из которых не возвращаются!»
— Ну ладно, братан, я ж те не зверь какой. В таких случаях последнее желание полагается. Или хоть последнее слово. Скажешь последнее слово? Ну скажи, что ты, блин, борец за справедливость, а я, эта… продажная девка империализма… Скажешь? Ну хоть че-та?
Хоть что-то… хоть бы он уже поскорее… зачем так долго…
«Солнышко в руках…» С другой стороны…
Приходят двое громил, и летит все…
— Дайте еще один… шанс…
Только когда Чудной отвечает, до меня доходит, что я произнес это вслух.
— Шанс, говоришь? Хорошо, прохвесор! Я даю тебе шанс. Радуйся — не каждый получает такой шанс. Шанс начать все с самого начала. С самого-самого начала. Ты же веришь… не, че это я, ты же у нас ни во что кроме науки не веришь. Куда уж тебе в это… переселение душ… А, один хрен! Мож, и выйдет из тя в следующей жизни че-нить стоящее. А не выйдет, так и не очень хотелось! Три!
«Не стреляйте в пианиста — он играет, как умеет.»
— Два!
Валечка! Алешка! Как же так?.. Ведь нельзя же… Они же не переживут, они…
— Один!
Вот и все. Вот ты и получил доказательство. До конца жизни запомнил. Вот ведь как бывает…
— Пли!
Ба-бах!
Меня швыряет назад, и голова бьется о что-то твердое. Туман, радуга… Шум прибоя… Блаженство!
Куда я попал — в ад или в рай?
«Разве мог такой, как ты, попасть в рай?»
Ада нет. И рая нет. И реинкарнации тоже нет.
А что же тогда есть, если я все еще могу думать?
— Отомри, прохвесор! Я мимо стрельнул!
«Не верь ему! Сейчас ты успокоишься, а он выстрелит второй раз, и теперь уже — по-настоящему!..»
Только почему он так странно смеется?
— Эх, никчемный ты человек, братан! Пустышка!
Я начинаю различать черты его лица — и не вижу в них больше никакой злобы и агрессии, никакого желания мстить. Разве что любопытство — словно я какой-нибудь экспонат на выставке. Или подопытная морская свинка.
Но почему меня так задели эти его слова?
Потому что он сказал их без наигранной бравады, без всякого понта и желания намеренно унизить человека, как было до этого. Он просто сказал то, что подумал.
Потому что это правда!
— Сколько времени и сил я на тебя потратил! Сколько возможностей у тебя было! Сначала, когда они тебя взяли на улице. Потом — в машине. Потом — сразу после приезда на дачу. Дальше — когда ты лежал в подвале. Наконец, когда тебя притащили сюда. Но ты не использовал ни одной, ни одной!
Я четко слышу каждое слово, и все же смысл этих слов ускользает от меня, потому что тут же подменяется на другой — я все еще жив! И даже более того — откуда-то я знаю, что теперь мне уже ничего не угрожает, что теперь я останусь жить и дальше, что я наконец-то уйду отсюда, потому что…
Не знаю, почему. Но знаю, что так будет.
— А я рассчитывал, что даже у такого закоренелого скептика, как ты, может что-то прорезаться. Ты же хотел жить, хотел, как ничего и никогда больше не хотел, почему ты не боролся за свою жизнь? Почему, я тебя спрашиваю?!
Меня даже не удивляет, что Чудной говорит сейчас чистым языком, без всяких простоватых и нецензурных словечек.
Меня уже ничто не удивляет.
— Я, э-э… я не понимаю…
— Эх, профессор! У каждого человека есть сверхспособности. И каждый может при желании их использовать. Надо только его… раскрутить. Но тебя я раскрутить не смог. Все старания пропали даром. Твои способности давным-давно умерли, даже не успев родиться. В ситуации, когда тебе было нечего терять, кроме жизни, у тебя не проявилось ничего — только панический страх. Ничего! А я думал, надеялся…
— Кто вы такой???
— Это не важно. Мы занимаемся примерно тем же, что и вы — только неофициально. Вы нигде не найдете сведений о нашей организации — если бы это было возможно, она уже давно прекратила бы свое существование. Но есть одно принципиальное отличие между вами и нами. Вы стараетесь в первую очередь развенчать то, что люди называют сверхспособностями. Мы стараемся такие способности в человеке раскрыть и приумножить. Поэтому и методы у нас… немного разные. Но с тобой у меня ничего не получилось. К огромному моему… и, надеюсь, твоему, сожалению.
— Но это же… это ведь криминал! Вы не имели никакого права…
— Братан, быстро же ты осмелел! А я ведь пистолет еще из руки не выпускал!
— Но… если вы говорите от имени организации…
Он опустил руку куда-то под стол. Обратно эта рука вернулась с пачкой денег.
— Это вам от имени организации. Сумма вполне достаточная, чтобы покрыть ваши расходы на лечение.
Я только смотрю на аккуратно упакованные банкноты. Никакие слова уже не приходят на ум.
— Давайте рассуждать здраво, Владимир Павлович. — его переход на «вы» и обращение по имени-отчеству уже кажется мне совершенно естественным. — Сейчас я отвезу вас домой — считайте это небольшим одолжением с моей стороны за все, что вам пришлось здесь вытерпеть — и больше мы с вами никогда не встретимся. Что дальше? Пойдете в милицию? Скажете, что вас мучил человек со шрамом и двое его приспешников на даче на окраине города? Дачу они, может быть найдут. Но, уверяю вас, попытки связать этот дом с неким человеком со шрамом на пол-лица ни к чему не приведут, также как и вообще попытки найти этого человека. Да, кстати, тот труп, что напугал вас в подвале, к нам никакого отношения не имеет — мы всего лишь перетащили его с одного места на другое. К тому же, Хрыч с Моряком, если бы им все-таки удалось на них выйти, имеют о нас и наших целях очень смутное представление. Так что смиритесь, профессор! Живите дальше, и забудьте этот воистину кошмарный для вас инцидент. Через месяц вы поправитесь, организм у вас крепкий, и за полгода вы вновь наберете форму. Занимайтесь спортом, знаете — это полезно для здоровья.
Мне уже не хочется ничего спрашивать. Будто организм чувствует, что силы ему в ближайшее время не понадобятся, и поэтому они оставляют меня с каждой секундой. Я уверен, что потом вспомню уйму вопросов, которые нужно задать этому человеку — только потом в этом не будет никакого смысла, потому что человека рядом уже не будет. А сейчас эти вопросы упорно не хотят приходить в голову.
— Пойдемте, Владимир Павлович. Я посажу вас в машину… Нет, не в ту, в другую машину. Держитесь за меня, вот так… Может, позвать Хрыча, он поможет? Нет, пожалуй, не надо, вам ведь будет неприятно его снова увидеть… Вот так, видите, все хорошо, все спокойно, больше вам бояться нечего, никто больше не будет вас бить…
* * *
Я почти не помню, как доехал домой и как попал в квартиру. Помню только, что лежал в постели, и кто-то сидел надо мной, говорил какие-то ласковые слова, и я скорее догадывался, чем знал, что это Валечка. И даже хотел что-то сказать в ответ — но не мог…
Утром на следующий день я проснулся от резкого укола в сердце. А потом он повторился еще, и еще раз…
Рука невольно тянется к груди, и я срываю одеяло. Удар изнутри — словно что-то пытается разорвать мою грудь. Автоматически, едва осознавая, что я делаю, срываю повязки. Еще один удар, сильнее — и тут вдруг наступает облегчение, и боли как не бывало. Осторожно, едва касаясь груди, подношу руку, и нащупываю в этом месте нечто твердое, выпирающее из кожи. Что бы это могло быть? Хватаю предмет двумя пальцами, слегка раскачиваю — и на удивление легко извлекаю. По-прежнему нет ни боли, ни каких-либо неприятных ощущений.
Еще до того, как подношу эту вещь к глазам, я уже знаю, что это такое.
Пуля. Самая настоящая пуля, только что странным образом вышедшая наружу из моего организма.
Значит, Чудной все-таки не промахнулся?!
«Хочешь доказательство? Будет тебе доказательство!»
Но как он мог знать?..
«Поэтому и методы у нас… немного разные.»
Он ничего не мог знать… до того.
Моя спина вдруг перестает чувствовать кровать, на которой я лежу…
* * *
Через несколько дней, когда стало ясно, что моя жизнь вне опасности, я заставил врача ответить на все возникшие у меня вопросы.
Да, пуля, вне всякого сомнения, пробила грудную клетку и застряла в сердце.
Да, она была внутри целые сутки.
Да, при первом осмотре ничто не указывало на наличие в груди глубокого огнестрельного ранения.
Да, пуля вышла наружу непостижимым образом.
Да, от такой раны обычно умирают мгновенно.
Да, внутри все заросло, остались только легкие рубцы, которые с каждым днем все менее и менее заметны.
Нет, ему не известны подобные прецеденты в медицинской практике.
Нет, он не способен найти этому какое-либо разумное научное объяснение.
Да, считайте это чудом. Вам очень повезло, Владимир Павлович. Вы даже не представляете, как вам повезло.
На следующий день я нашел в себе силы позвонить нашему директору и сообщить ему о моем увольнении из Фонда. Он советовал не спешить, а подумать до того времени, когда здоровье позволит мне снова приступить к работе.
Нет — мое решение окончательное, и ничто не заставит меня его изменить.
* * *
Через несколько месяцев, чувствуя себя не то чтобы отлично, но вполне сносно, я уехал в другой город и вернулся к занятию, более близкому к моей первоначальной профессии — психиатрии.
Я почти не поддерживаю контактов с бывшими коллегами и прочими знакомыми на почве моей деятельности по проверке сверхспособностей. Более того, я всячески избегаю любых дискуссий на эту тему; если же кто-то и заикнется в моем присутствии о таких вещах, я предпочитаю поскорее перевести разговор на что-нибудь другое. И все же одна мысль, словно навязчивая идея, продолжает преследовать меня.
Я мечтаю найти своего «испытателя» и задать ему всего один вопрос: почему он обманул меня — ведь он не мог не знать, что пуля попала в цель?