В 1947 году на берега Южной Норвегии нечаянно забрело южное лето. Не лето — мечта: лучезарные дни, ночи словно нежное вино. Беспечная, ленивая пора, которая живет в памяти, будто один скоротечный райский день. В моей жизни в то лето не произошло никаких особых событий. Но одна вещь запомнилась удивительно ярко и отчетливо.

Это было в начале августа. В старом почтовом ящике лежали письмо и газета. Я поспешил разорвать конверт и прочел:

«От Общества норвежских коротковолновиков, радиостанция LAIG..; „Кон-Тики“. Прилагаем радиограмму, принятую сегодня ночью через США. С уважением, Эгиль Берг. — Арнольду Якоби, Ларвик, Норвегия. Наш плот приближается к цели. Все в порядке. Привет старому другу от Тура и Эрика».

 

XII. Назад пути не будет

Я отыскал тень, сел и прочел письмо еще раз. Мои мысли перенеслись на противоположный конец земного шара, где шесть молодых смельчаков шли через необозримый Тихий океан на примитивном плоту. Я хорошо представлял их себе — смуглые, обветренные, обросшие, настоящие дикари с виду. Чем они заняты в эту минуту? Может быть, плот лениво переваливает через длинные валы. А может быть, команда сражается не на жизнь, а на смерть со стихиями. Или с морскими чудовищами. Мне оставалось гадать, какие трудности и лишения выпали на их долю. Я знал только, что это плавание, одно из самых удивительных в наше время, состоялось несмотря на то, что одни специалисты высмеяли эту затею, другие прочили ей провал, а участникам — гибель.

Да я и сам был в числе скептиков. В марте 1946 года я гостил неделю у Лив и Тура в их домике под Лиллехаммером. Днем Тур сидел над своим трудом «Полинезия и Америка. Очерк доисторических контактов». А вечером мы вспоминали детство и мрачные годы, когда были разлучены жестокими, бессмысленными силами. Зато как хорошо теперь сидеть вместе, словно в прежние времена. Нет, не как прежде… В глубине души мы знали, что прежнего не вернуть. Война на всех троих наложила свою печать. На Лив, быть может, не в такой степени, но и то трудные годы умерили ее живость. Зато она стала более зрелой и, главное, самостоятельной. Тур был все тот же «цивилизованный дикарь» с мальчишеским обаянием, но от неуверенности в себе не осталось и следа. Теперь его главной чертой стала целеустремленная энергия, которая раньше прорывалась лишь изредка. Помню, я сидел и подыскивал слово, которое годилось бы как определение для этого «нового» Тура. «Железный человек», сказал я себе, не очень хорошо сознавая, какой смысл вкладываю в это слово. «Железный человек», под панцирем которого, однако, кроются и тепло, и юмор.

Мы заговорили о будущем. Тур был твердо намерен довести до конца свой труд, обосновать теорию о двух волнах заселения Полинезии. Вот он в нескольких словах излагает суть проблемы, облекает свои догадки в форму вопросов и сам же на них отвечает. И вырисовывается картина настолько ясная и простая, что другой итог кажется невозможным. Конечно, говорил он, специалисты будут возражать. Они утверждают, что нельзя было на примитивных судах пройти через океан из Перу в Полинезию, что острова Южных морей были недосягаемы для древних народов Южной Америки. Для этих ученых весь Американский континент все равно, что бурдюк, из которого ничто не могло пролиться, пока Колумб его не развязал. Тур поставил себе задачу доказать, что бурдюк протек задолго до плавания Колумба.

Когда европейцы впервые приплыли на острова Тихого океана, их удивило, что среди островитян немало людей с бородой и почти белой кожей — черты, которых нет у американских индейцев и народов Юго-Восточной Азии. На многих островах целые роды отличались светлой кожей, светлыми — от рыжеватых до белокурых — волосами, серо-голубыми глазами и почти семитским типом лица с орлиным носом. У настоящих полинезийцев кожа была золотисто-смуглая, волосы черные, нос плоский, мясистый. Рыжеволосые считали себя прямыми потомками первых вождей — Тангароа, Кане, Тики, которых они называли белыми богами.

На Фату-Хиве старик Теи Тетуа рассказывал Туру про Тики — бога и вождя, который привел предков современных островитян на Маркизские острова из «большой страны, лежащей далеко за морем».

— Продолжая свои исследования, — говорил Тур, — я был вынужден зарываться все глубже и глубже, чтобы попытаться установить родину общеполинезийского племенного бога Тики.

И он нашел следы легенды о Тики и бородатых белых людях не только в Полинезии, но и в древней Америке.

Когда испанцы во главе с Франсиско Писарро в 1527 году проникли в Перу, они заметили, что большинство андских индейцев — смуглые и малорослые, тогда как члены правящих инкских родов отличались высоким ростом и более светлой кожей и они были бородаты. Педро Писарро, двоюродный брат Франсиско, особо отмечал, что у некоторых самых светлокожих аборигенов были рыжие волосы. Современные исследования подтвердили это. На тихоокеанском побережье Перу в песчаной пустыне найдены склепы с многочисленными превосходно сохранившимися мумиями. У некоторых — жесткие черные волосы, как у нынешних индейцев, а у других волосы рыжие или каштановые, мягкие и волнистые, какие можно увидеть у европеоидов. У них же более длинный череп и высокий рост; они во всем заметно отличаются от современных перуанских индейцев. Но другие особенности, да и вся культура этих рыжеволосых индейцев ясно показывают, что они были не европейцами, а одной из многих ветвей американских аборигенов.

Педро Писарро спросил инков, кто эти рыжие светлокожие люди. Ему ответили, что они — потомки виракочей, божественной расы белых бородатых людей, живших здесь до того, как инки пришли к власти. Мол, это были мудрые миролюбивые учителя, которые в давние времена пришли с севера и передали предкам инков свои знания в строительстве и земледелии, а также свои обычаи и нравы. Но затем против них выступил вождь по имени Кари, родом из долины Кокимбо в Центральном Чили. В битве на острове посреди озера Титикака (он известен теперь под названием острова Солнца) светлокожие были перебиты. Однако их предводитель Кон-Тики бежал со своими сподвижниками — сперва на север, в Куско, ставший потом столицей инков, оттуда в Пуэрто-Вьехо на тихоокеанском побережье Эквадора, население которого пользовалось бальсовыми плотами. За то, что люди эти были светлокожими и исчезли, словно пена на волнах, они получили инкское наименование виракоча (морская пена), а их предводитель стал называться Кон-Тики Виракоча. До инков он был просто Кон-Тики (Солнце-Тики), или Илла-Тики (Огонь-Тики). Предание говорило, что он был верховным жрецом и богом солнца.

Исторически известно, что, когда Писарро и его люди высадились в Тумбесе, на севере Перу, их приняли за вернувшихся из Тихого океана виракочей. Пользуясь этим, горстка испанцев проникла в сердце укрепленной инкской империи и обманом захватила в плен вождя Атауальпу, причем огромная инкская армия их даже не тронула. И в наши дни в Перу белых называют виракочами.

Придя на лежащее высоко в Андах озеро Титикака, испанцы нашли там самые величественные развалины во всей Южной Америке — Тиауанако. Здесь был холм, превращенный трудом человека в ступенчатую пирамиду, классические сооружения из огромных, изумительно обработанных и подогнанных каменных плит, многочисленные большие каменные скульптуры. Известный испанский хронист Сьеза де Леон, посетивший это место в 1549 году, расспрашивал индейцев про величественные сооружения; ему сказали, что они были созданы виракочами задолго до того, как к власти пришли инки.

Такие же своеобразные ступенчатые пирамиды, высокие каменные стены и огромные скульптуры были найдены европейскими первооткрывателями на некоторых ближайших к Южной Америке островах Полинезии. И здесь местные жители приписывали их создание древнему племени людей-богов.

— Теперь я уверен, — говорил Тур, — что белый вождь и бог Солнце-Тики, который покинул Перу, и белый вождь-бог Тики, сын солнца, который прибыл в Полинезию и стал легендарным основателем древнейшей островной культуры, — одно лицо. Подробности его жизни в Перу и древние местные названия района озера Титикака мы встречаем также в исторических преданиях островитян Полинезии о родине их предков.

Но как Солнце-Тики и его виракочи попали в Полинезию?

На бальсовых плотах с парусами. Во многих старинных испанских рукописях сохранились описания их конструкции и достоинств. Когда испанцы шли в Перу, их первая встреча с индейцами-инками состоялась в море, где они увидели, тридцатитонный плот с мачтами, реями и превосходными хлопчатобумажными парусами. На плоту было около двадцати человек, мужчин и женщин. Он вез большой груз разных товаров. Прибыв в Перу, испанцы увидели целую флотилию таких плотов, которые направлялись под парусами к острову Пуна у берегов Эквадора, везя инкские войска.

Через триста с лишним лет после завоевания страны испанцами индейцы приморья использовали плоты для перевозки грузов и рыбной ловли, и они смело ходили вдоль незащищенных берегов и в водах с коварными течениями. В конце девятнадцатого; века мореходный плот исчез, и, когда современные ученые принялись исследовать путешествия инков, бальсовый плот был уже забыт в Перу. Его приходилось изучать по старинным рукописям и чертежам.

В 1932 году видный американский археолог доктор Сэмюэль Лотроп (Гарвардский университет) опубликовал работу «Мореходство аборигенов у западных берегов Южной Америки». Он подробно описал бальсовый плот, его мачту, снасти, парус и своеобразное рулевое устройство и заключил, что у этого плота есть опасная слабость: бальсовые бревна быстро впитывают воду и тонут. Время от времени плот приходится вытаскивать на берег и сушить, поэтому люди не могли выходить на нем в далекие плавания к островам Тихого океана.

Блестящий труд доктора Лотропа был всеми признан, приняли и его вывод, что бальсовые плоты поневоле прижимались к берегу, так как могли совершать только короткие переходы. Десять лет спустя историк П. Минз в труде «Доиспанское мореходство у андского побережья» говорил о бальсовом плоте, что этот тип судна «может только вызвать презрение у судостроителей других мореходных народов». Специалисты по тихоокеанским островам явились проводниками Таких же взглядов в литературе о Полинезии. Так, этнолог Уэклер утверждал: «У американских индейцев не было мореходных судов, способных дойти до Полинезии». В своей широко известной книге «Введение в полинезийскую антропологию», изданной в 1945 году, крупнейший авторитет по полинезийским вопросам Питер Бак писал о том, как могли попасть на острова Южных морей разные элементы исконной культуры, например батат: «Поскольку у индейцев Южной Америки не было ни судов, ни мореходных навыков, необходимых, чтобы пересечь просторы океана, отделяющие их берега от ближайших островов Полинезии, их никак нельзя считать переносчиками». Другие авторитетные ученые, доктор Роланд Диксон и доктор Кеннет Эмори, ранее допускавшие, что представители перуанских цивилизаций принесли в Полинезию свои растения и свою технику каменной кладки, теперь отказались от этого взгляда, поверив, что бальсовые бревна быстро тонут. Установилось полное единодушие.

За плечами Тура был только незавершенный университетский курс зоологии да собственные занятия по этнографии. Между тем он чувствовал, что стоит у подножья огромной горы традиционного мышления и предвзятости. Он не сомневался, что этнографы отвергнут его аргументы как дилетантские, потому что у него нет ученой степени. Археологи, социологи и лингвисты точно так же сочтут его чужаком, пиратом, нагло вторгшимся в заповедные воды. И ничего не скажешь, такой скептицизм только естествен. Тур понимал, что с точки зрения специалистов в разных областях, которые он хотел объединить в общем исследовании, в его труде, наверно, найдутся слабые места. Но это играет второстепенную роль. Главное, что, подходя к вопросу со всех сторон, он показал несостоятельность прежних теорий заселения Полинезии. Они подтверждались фактами лишь какой-нибудь одной отрасли науки, но, стоило выйти за пределы этой отрасли, и эти теории не выдерживали критики. Его гипотеза обобщала материал, добытый разными науками, и какие-то частные ошибки не могли поколебать ее в целом. Тур не боялся принять бой. Пусть он не специалист в какой-либо отдельно взятой области и не нашел пока неизвестных раньше данных, зато он тщательно изучил и свел воедино все, что было известно о заселении человеком островов Тихого океана. В этом смысле Тур мог потягаться с любым специалистом. И он не сомневался, что нашел верный ответ на старую загадку Полинезии.

Как убедить других?

Он отправится в Америку с рукописью «Полинезия и Америка». А если ученые не захотят его выслушать, он готов пересечь Тихий океан на бальсовом плоту и убедить их, что мореплаватели древнего Перу могли достичь островов Полинезии.

Лив считала его замысел безрассудным. Я тоже. Неужели нельзя доказать то же самое, бросив в море бутылки и проследив, куда их вынесет течение? Нет, отвечал Тур. Ведь что надо показать? Что люди на бальсовом плоту могли преодолеть все препятствия и опасности на этом маршруте.

С тревогой в душе уезжал я от них. Мало того, что такое плавание грозило кончиться бедой, было похоже, что безумная затея Тура грозит его отношениям с Лив. И все же я чувствовал, что он, если понадобится, поставит жизнь на карту, чтобы подтвердить свою гипотезу.

Так и вышло.

В книге про экспедицию «Кон-Тики» Тур как-то вскользь говорит о том, какая борьба предшествовала экспедиции — борьба против недоверия, интриг, высокомерия. Он считал, что это не относится к делу, и поэтому многие думают, что стоило молодому исследователю сказать «Сезам!», как перед ним открывались все двери. В действительности же вплоть до выхода плота из Лимы не один месяц длилась самая яростная и тяжелая битва в жизни Тура.

Прибыв в Нью-Йорк с тремя экземплярами рукописи «Полинезия и Америка» и с почти пустым карманом, он стал посылать свой труд крупнейшим ученым при американских университетах. Одни присылали ответ — вежливый и неутешительный. Другие попросту возвращали рукопись без всяких комментариев. Кое-кто даже не читал ее. Это был бой с чудовищем, имя которому косность и нерушимая вера в слово специалистов.

Среди тех, кому он направлял свою рукопись, был доктор Герберт Спинден, президент Клуба исследователей и директор Бруклинского музея. Не дождавшись ответа, Тур собрался с духом и сам пошел в музей. На столе у доктора Спиндена лежала невскрытая бандероль с рукописью — результатом восьми лет работы!

Тур вкратце изложил свою гипотезу, но старый ученый только пожал плечами.

— Вы ошибаетесь, — сказал он. — В корне ошибаетесь.

— Но вы еще не прочли моих доводов!

— Доводы! Нельзя подходить к этнографическим проблемам как к детективным загадкам.

— Почему нельзя? Все выводы основаны на моих собственных наблюдениях и фактах, установленных наукой.

— Задача науки — чистое исследование. А не попытка доказать то или иное. Да, в Южной Америке существовала одна из самых удивительных цивилизаций прошлого, и мы не знаем, ни кто ее создал, ни куда эти люди исчезли, когда пришли к власти инки. Но одно несомненно. Ни один из народов Южной Америки не перебрался на острова Тихого океана. И знаете почему? У них не было для этого судов!

Опять это старое возражение…

— У них были плоты, — сказал Тур. — Вы же знаете — бальсовые плоты.

Старик улыбнулся.

— Что ж, попробуйте сами пройти из Перу до тихоокеанских островов на бальсовом плоту!

Тур промолчал. Зажав под мышкой рукопись, вышел на улицу, где он был всего лишь одним из многих прохожих, а не безумцем, повергавшим в смятение почтенных людей.

В какой-то мере именно слова Спиндена послужили мечом, разрубившим узел. Тур понял, что нет никаких надежд поколебать господствующую теорию. Она вполне устраивала ученых, они просто не желали признавать новое и необычное воззрение, выдвинутое исследователем-любителем, к тому же таким молодым.

Что ж, он примет вызов. И в октябре 1946 года Тур написал в Осло своему другу, фотографу Эрлингу Шервену:

«… Один из главных аргументов противника — до Колумба у жителей перуанского приморья были бревенчатые плоты, который не могли одолеть две тысячи миль, отделяющие Перу от острова Пасхи… Если я не найду другого способа заставить выслушать меня, то построю точную копию плотов, которые подробно описаны европейскими первооткрывателями. С командой в двенадцать гребцов я попытаюсь доказать, что такой переход осуществим, ведь на всем пути у меня будет попутное течение и пассат. Другими словами, я задумал воспроизвести древнее плавание из Южной Америки на острова Южных морей на инкском плоту…»

 

XIII. «Горячка Кон-Тики»

Двадцать девятого сентября 1947 года норвежский теплоход «Тур I» вошел в гавань Сан-Франциско. На палубе теплохода лежал «Кон-Тики». Косматый от высохших водорослей, нос разбит, поперечины сломаны, но в остальном вполне сохранный. Мачту починили, плетеную каюту выпрямили.

Шестеро загорелых мореплавателей стояли у борта и с волнением смотрели на длинный пирс.

Три человека пришли встретить их: секретарь экспедиции Герд Волд, норвежский генеральный консул в Сан-Франциско Ерген Галбе и какой-то незнакомый господин, который сердечно приветствовал шестерку и вручил Туру счет от пароходства на десять тысяч долларов. Ведь теплоход сделал крюк, чтобы забрать на Таити членов экспедиции Хейердала. Тур был потрясен. Он вовсе не просил, чтобы за ним специально заходили. Его запрос касался только попутных судов, но в Норвегии кто-то перепутал и послал «Тур I» в Папеэте. Откуда он возьмет деньги? Мысль о долгах отравляла ему, даже самые приятные минуты плавания. А тут — еще десять тысяч долларов. И ведь он обязан оплатить остальным пятерым дорогу домой. Мысли невольно возвращались на уединенный островок Рароиа, где не было таких проблем…

Вдобавок возникло новое затруднение. Что делать с плотом? Чтобы спустить его на воду, надо платить положенные суточные сборы; на пристани свободного места не нашлось; отвести плот в море и пустить его там нельзя — опасно для судоходства. Тур немало помучился, пока его не выручил один норвежский судовладелец. Его теплоход доставил плот в Антверпен, а оттуда другое норвежское судно привезло «Кон-Тики» в Норвегию.

Хотя Тур и его отважные друзья благополучно вернулись в Америку, им было не до того, чтобы праздновать победу. Лишь благодаря генеральному консулу руководитель экспедиции смог занять еще денег для всей шестерки на самолет до Вашингтона. Здесь норвежское посольство устроило в их честь прием; от норвежского правительства пришло телеграфное поздравление «с блестящим достижением». Но хотя «Нью-Йорк таймс» и другие видные американские газеты печатали короткие радиосообщения с плота, широкая публика плохо представляла себе, в чем был смысл экспедиции. В довершение ко всему норвежский культурный атташе в Вашингтоне заявил репортерам, что, конечно, плавание «Кон-Тики» — спортивный подвиг, но его научная ценность весьма сомнительна.

В числе тех, кто с самого начала внимательно следил за плаванием шестерки, был президент США. Он распорядился, чтобы собирали все вырезки о «Кон-Тики»; теперь президент пригласил всю шестерку в Белый дом, чтобы непосредственно от них услышать рассказ о плавании.

Естественно, это повлияло на американскую прессу; известные журналы и крупные кинокомпании просили интересных фотографий и кадров. Кроме обычных фотоснимков у экспедиции было восемь тысяч футов заснятой 16-миллиметровой кинопленки. Ее в два счета проявили, и представители «Парамаунта», «РКО» и других ведущих кинофирм собрались просмотреть сырой, несмонтированный материал. Этот просмотр был сплошным кошмаром для Тура. Час за часом на экране беспорядочно мелькали какие-то световые пятна вперемежку с волнами, тучами, бородатыми физиономиями и извивающимися рыбами. Лишь иногда можно было проследить цельные эпизоды. Половина ленты и вовсе пропала из-за сырости и повреждения одной из камер.

После просмотра специалисты в один голос заявили, что фильм абсолютно непригоден. Правда, одна компания предложила 200 долларов за все, но Тур не согласился. Как ни разочаровал его результат просмотра, кое-какие куски все же годились, чтобы слепить фильм для показа на лекциях. И он отправился вместе с Кнютом Хаугландом в Нью-Йорк, где принялся за работу над фильмом.

В Нью-Йорке Тура ожидали два приятных сюрприза. Владелец теплохода «Тур I» Ларс Христенсен пригласил его на обед в знаменитый клуб «Двадцать одно» и попросил рассказать про экспедицию. К концу обеда, когда подали третье, Ларс Христенсен наклонился к Туру и сказал ему на ухо:

— Я слышал, мое пароходство вело с вами переписку по поводу какого-то счета… Забудьте об этом!

Никогда в жизни Тур не ел такого вкусного десерта.

В эти же дни «Лайф» попросил предоставить ему право первой публикации фотоснимков экспедиции. Несколько дней Кнют помогал работникам редакции разобраться в отпечатках. Затем Тура пригласили к главному редактору, который осведомился, сколько он хочет получить за снимки.

— Две тысячи долларов, — ответил Тур; в душе он считал, что запросил многовато.

— Тогда вас это устроит, надеюсь, — сказал редактор, вручая Туру чек на пять тысяч.

Придя в себя от неожиданности, Тур отправился к своим кредиторам, и прежде всего к военному атташе Мюнте-Косу, чтобы уплатить часть долга.

Клуб исследователей, который сыграл важную роль в подготовке экспедиции, пригласил Тура выступить двадцать пятого ноября с отчетом. Опять он столкнулся с нехваткой времени, ведь фильм был далеко не готов. Вместе с двумя товарищами Тур работал день и ночь, чтобы сделать из восьми тысяч футов пленки сносный фильм. За полчаса до доклада они еще клеили ленту. Не успев даже просмотреть, что получилось, Тур сел на вызванное такси и поспел как раз вовремя. Пустили фильм, и Тур прямо по ходу действия принялся импровизировать комментарий, причем у него было такое чувство, что доклад провалился, — в зале царила какая-то гнетущая тишина. Кое-как он закончил рассказ… прошло несколько томительных секунд — и грянули аплодисменты. Фильм «Кон-Тики», дающий лишь самое общее представление об увлекательной экспедиции, вполне себя оправдал как иллюстрация к лекциям.

Через несколько дней Тур вылетел в Осло. Надо было рассчитываться с долгами, и он задумал прочитать серию лекций, чтобы добыть еще денег. Книга «В поисках рая», а также статьи и доклады довоенной поры создали ему имя, и он рассчитывал на полные залы. Но недаром говорят, что нет пророка в своем отечестве. Редкие и путаные сообщения норвежской печати, несомненно, причастны к тому, что в Норвегии мало кто принимал всерьез экспедицию «Кон-Тики». Большинство восприняло плавание плота как рекламный трюк — нечто вроде спуска в бочке по Ниагарскому водопаду или двухмесячного сидения на флагштоке. Вернувшись на родину, Тур и другие члены команды узнали, что их друзья и родные наслышались всяких неприятных словечек вроде «мальчишество», «погоня за рекламой»… О царившей тогда атмосфере говорят приводимые ниже слова столичного репортера, который интервьюировал Тура вскоре после его приезда:

«… Опять этот Хейердал? И опять „Кон-Тики“? Почему?.. Мы охотно оставили бы в покое эту тему, но есть одна проблема, она нас так интересует, что мы решили заставить славного командира „Кон-Тики“ толком объяснить нам смысл первых странных сообщений, которые поступали из океана. Если судить по ним, речь шла отнюдь не о серьезной научной экспедиции, просто шесть бойскаутов слали приветы папе, маме и другим дядям и тетям…»

Лекционное турне не удалось. Два доклада в столице, еще несколько в других городах страны, а потом интерес организаторов кончился, несмотря на добрые отзывы печати и отличный прием у слушателей. А ведь Тур связывал с этой затеей столько надежд, она должна была помочь ему погасить долги.

Он видел только один выход — опять ехать в США и попытать счастья там. Тур подписал контракт с американским импрессарио: сто лекций, по одной в вечер, за каждую лекцию двести долларов, и лектор сам платит за гостиницу и дорогу. Двадцать тысяч долларов — великолепно, он рассчитается со всеми долгами!

Увы, это был самообман. Не говоря уже о страшной нагрузке — ежедневные лекции три месяца подряд, выручка далеко не отвечала его расчетам. По неопытности Тур не обратил внимания на то, что по контракту право составлять график поездок принадлежало импрессарио, а тот позаботился только о своей выгоде, ничуть не считаясь с расстояниями и стоимостью поездок. Поэтому Тур все время находился в пути. Сегодня он выступает в Миннеаполисе, завтра — в Сан-Франциско, потом в Сиэтле у канадской границы, оттуда — опять на юг, в Лос-Анжелес, а на следующий день читает доклад в Споукэне по соседству с Сиэтлом. День и ночь больше трех месяцев колесил он по континенту; две недели подряд спал только в поезде или самолете. Однажды Тур прилетел в Нью-Йорк на самолете из Чаттануги в штате Теннесси. Он очень спешил, чтобы не опоздать на лекцию в Американском музее естественной истории. И прибыл вовремя, только на год раньше условленного срока. Импрессарио верно указал ему месяц, день и час, а вот год перепутал…

Общая выручка оказалась куда меньше, чем надеялся. Тур. Нередко после покрытия всех расходов у него оставалось лишь несколько долларов. Поездка в один из южных штатов обошлась ему в сто девяносто три доллара, и выручка составила… семь долларов. И все-таки удалось покрыть еще часть огромного долга.

… Бывает, в душу закрадывается смутная тревога, предчувствие какой-то беды. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вспоминается один осенний вечер 1948 года. Я сидел за столом над рукописью, вдруг зазвонил телефон. Взяв трубку, я услышал голос Тура, негромкий, но взволнованный. Он попросил меня завтра утром зайти к нему в старый дом на Каменной улице; там теперь опять поселился его отец. Разговор будет короткий, Тур приехал в Ларвик ненадолго, но дело важное.

На следующий день, придя в дом Хейердалов, я услышал от него, что они с Лив решили разойтись — разойтись по-хорошему, остаться друзьями. Дескать, так будет лучше для обоих. Казалось бы, все, что они пережили вместе — долгое уединение на Фату-Хиве, голодные дни в Ванкувере, тяжелая пора в Трейле, — должно было только прочнее связать их вместе. Но этого не вышло. Они были слишком разные люди, чтобы достичь полного взаимопонимания. Война разлучила их, и они созревали порознь. Сложились два разных человека, со своими взглядами на жизнь, и после войны они встретились почти как чужие.

Тур рассказал мне, что это во многом осложнит им жизнь. Если говорить о материальной стороне, перспективу никак нельзя было назвать радужной. Вся надежда на книгу «Экспедиция Кон-Тики», которую он написал за лето. Слушая, как Тур рассказывает мне про свою новую книгу, я чувствовал, что он вовсе не рассчитывает на громкий успех. И когда она вышла 1 ноября 1948 года, его расчет как будто оправдался. В Норвегии книгу приняли сдержанно, и, хотя печать дала хорошие отзывы, была заметна известная осторожность, порожденная недоверием, которое вызывали у некоторых мотивы экспедиции.

Тур продолжал читать лекции, теперь уже в Швеции. Здесь его с первой минуты ожидал большой успех. Он был полностью вознагражден за прошлые разочарования. В Стокгольме все время полные залы, дальше на очереди стояли новые города, а в столице стали выступать другие участники плавания. Из Швеции он вылетел в Лондон, где 6 декабря выступил в Королевском географическом обществе. Потом Тур совершил турне еще по шести европейским странам.

После рождества спрос на книгу про «Кон-Тики» упал почти до нуля. Пока Тур разъезжал по Европе, книгу перевели на шведский язык. В Швеции, она вышла в 1949 году. Ее приняли еще лучше, чем лекции. Директор издательства «Форум» в Стокгольме Адам Хелмс придумал своеобразный рекламный ход. Он разослал во все книжные магазины страны куски легкой бальсы в виде открыток. Рецензенты старались превзойти друг друга, превознося литературные достоинства книги, спортивный подвиг команды и реализм повествования, благодаря которому читатель словно сам переносился на маленький плот, плывущий в просторах Тихого океана. В первый год разошлось сто тысяч экземпляров — это было тогда рекордом для Швеции.

Книгу стали переводить в других странах, и наконец волна успеха захлестнула и Норвегию. Норвежские газеты писали о том, как книга принята за рубежом, тиражи полезли в гору, и вскоре «Экспедиция Кон-Тики» была у всех на устах.

В 1950 году книга вышла в Чикаго и Лондоне. На первых порах Тур никак не мог пристроить ее в США. Три ведущих нью-йоркских издательства вернули рукопись — мол, она не ложится в их планы. Другие и вовсе не захотели ее читать.

Но вот однажды после выступления Тура в клубе Чикагского университета к нему подошли два господина, один из которых выразил желание приобрести право на издание. Это был Беннет Гарвей, представитель чикагского издательства «Рейд Макнелли и компания». Фирма, до сих пор специализировавшаяся на атласах и детских книжках, одержала одну из крупнейших побед в истории американского книжного рынка.

«Чикаго трибюн» писала о книге Хейердала: «Великолепная повесть о торжестве человеческого духа», о «Нью-Йорк геральд трибюн» говорила: «Тонкое чувство природы и удивительная простота ставят эту книгу в ряд величайших книг нашего времени».

Тур еще не успел выяснить обстановку в Англии, когда Филипп Анвин, представитель английской фирмы «Джордж Аллен энд Анвин», привез из Осло в Лондон норвежское издание «Экспедиция Кон-Тики». Как только был готов английский перевод, стало очевидно, что это бестселлер, и сэр Стенли Анвин, ветеран британского книгоиздательского дела, сразу решил: «Экспедиция Кон-Тики» ни на один день не должна исчезать с прилавков книжных магазинов. Сверх ожидаемого спроса на первые полгода напечатали в запас пятьдесят тысяч экземпляров. Рецензенты единодушно воздавали должное шестерке, которая рисковала жизнью, чтобы доказать научную гипотезу. Сомерсет Моэм писал, что только на редкость скучный человек не будет восхищаться и завидовать этим отважным людям. «Санди таймс» не сомневалась, что книга «станет классикой литературы о море», а «Дейли мейл» подчеркивала, что «книга эта возвращает нам веру в человека в двадцатом веке».

В Англии Хейердала ставили в ряд с Жюлем Верном, Конаном Дойлем и «Конрадом в его лучшую пору». В Америке критики тоже не жалели красок. Дескать, «Экспедиция Кон-Тики» увлекательнее «Моби Дика», овеяна более древней атмосферой, чем Одиссея, не уступает «Робинзону Крузо» и в довершение ко всему — в ней все правда.

Президент США прислал письмо, заканчивающееся словами: «…Чудесно, что есть на свете люди, готовые переносить лишения и одолевать трудности во имя исследования, как это Сделали вы на плоту. Один из пороков цивилизации — люди жиреют, привыкают к беспечной жизни, начинают бояться труда. Надеюсь, это развитие не зайдет слишком далеко в нашей республике».

В США и Англии тиражи «Кон-Тики» тоже побили все рекорды, из месяца в месяц книга возглавляла список бестселлеров. Ее и сейчас издают снова и снова на разных языках, например на древнееврейском, эскимосском, эсперанто, телугу, сингальском, гуджаратском, маратхи, малайяльском, тамильском, индонезийском, монгольском. Рассказ об экспедиции на плоту вышел больше чем на семидесяти языках и даже в изданиях для слепых.

Огромными тиражами книга напечатана и в странах Восточной Европы. В Советском Союзе она за короткий срок издана на семи языках.

Как только книга Тура получила международное признание, многие почему-то стали интересоваться не столько ее литературными достоинствами, сколько финансовой стороной. Тур еще не разделался с долгами, а люди уже подсчитывали его прибыли. Одна иностранная газета пришла к выводу, что он выручил около ста крон на километр плавания. В норвежской прессе эта цифра тотчас выросла до тысячи крон, а затем и до десяти тысяч. Кто-то утверждал, что экспедиция «Кон-Тики» принесла Хейердалу больше валюты, чем стране годовой экспорт тресковой икры!

Сам Тур не мог понять причину такого успеха. Он никогда не ожидал ничего подобного, а теперь вдруг его захватил вихрь событий и дел. Переговоры и контракты с издательствами, град писем почитателей, с которыми он просто не знал, как управиться. И все-таки он находил время, чтобы работать над новым вариантом рукописи «Полинезия и Америка», которую теперь назвал «Американские индейцы в Тихом океане».

А сколько хлопот было с плотом «Кон-Тики»! Прибыв осенью 1947 года из Сан-Франциско, он так и лежал на мелководье под Осло, где пострадал куда больше, чем в Тихом океане от штормов и столкновения с рифом Рароиа. Снасти гнили, бревна обволокло мазутом, и весь плот вонял, словно побывал в выгребной яме. Охотники за сувенирами приходили с топорами и ножами, чтобы взять себе кусочек бальсы на память, а по ночам разбитую каюту занимали влюбленные пары или бродяги. Никто не заботился о том, чтобы сохранить это необычное судно.

Тур хотел подарить плот Музею норвежского мореходства, но его предложение отклонили — дескать, об экспедиции скоро забудут, а у правления нет денег, чтобы уберечь такой экспонат. Однако Музей все же помог: он бесплатно предоставил Туру участок для павильона. Власти вовсе не проявили интереса, но весной 1949 года в Осло был учрежден комитет, чтобы собрать средства и хотя бы соорудить временный павильон для плота. К сожалению, многие продолжали считать экспедицию «Кон-Тики» рекламной затеей, поэтому план создать для плота музей натолкнулся на оппозицию. Опять вынырнуло чудовище, преследующее всякий успех, — зависть.

Несмотря на это, к концу 1949 года «Кон-Тики» перенесли в сарай (правда, сперва плот тщательно очистили и заново собрали). Кнют Хаугланд, который продолжал служить в армии, отдавал этому делу все свободное время.

С самого начала новому музею был обеспечен успех. С каждой неделей, с каждым месяцем, с каждым годом становилось все больше посетителей. Притягательная сила маленькой постройки не признавала государственных границ. Со всех концов света приезжали люди посмотреть плот, он занимал первое место среди пожеланий многих гостей. Однако было очевидно, что деревянный сарай тут не годится. В музей запросто пролезали кошки и собаки; любители сувениров дотягивались до бревен и откалывали себе щепки на память. Тур и Кнют решили предпринять еще одну попытку спасти плот. Они задумали выстроить бетонное здание с кондиционированием воздуха. Руководитель работ и нынешний директор музея Кнют Хаугланд писал о том, как они вышли из положения: «Сперва Хейердал занял большую сумму на строительство и оборудование общедоступного музея. Постановили, что доходы от музея составят фонд для студентов, занимающихся этнографией и историей мореходства. Еще не рассчитавшись с собственными долгами, он уже думал о том, чтобы помочь нуждающимся исследователям». Новое здание музея строилось не один год.

Летним утром 1949 года я получил письмо со штемпелем «Нью-Мексико». В конверте — несколько слов от Тура и вырезка из американской газеты: на фотографии он и молодая женщина, под фотографией текст, сообщающий, что они недавно обвенчались в Санта-Фе и Ивон Дедекам-Симонсен стала женой Тура Хейердала.

Я познакомился с Ивон через полгода, а именно четырнадцатого февраля 1950 года, когда они приехали в Ларвик навестить отца Тура. Я точно помню эту дату, потому что их приезд совпал с событием, о котором газеты писали огромными буквами. В Норвегии начался показ широкопленочной версии фильма «Кон-Тики».

Как я и ожидал, Ивон оказалась простой и обаятельной. Медовый месяц они провели в глуши, в маленьком домике в Скалистых горах, куда укрылись, чтобы Тур мог возобновить работу над своей рукописью. У них был старенький «форд». Тур никогда не увлекался автомобилями (он до сих пор не научился водить машину). Ивон сама ездила по узким горным дорогам в ближайшую деревню за продуктами, а то и в государственный музей Санта-Фе или в университет в Альбукерке, чтобы взять книги для Тура. Однажды она вернулась домой пешком: одно колесо соскочило и скатилось в пропасть.

В Санта-Фе они познакомились и подружились со специалистами по индейским культурам. Двое из них, археологи Эрик Рид и Эдвин Фердон, потом участвовали в новых экспедициях Тура на острова Тихого океана.

Лето в Скалистых горах было незабываемым. Отец Ивон был коммерсантом; ее детство и юность прошли в Осло, а училась она в Лондоне, где стала лаборанткой. Для типичной горожанки очутиться в горах с их величественными пейзажами и удивительной тишиной было настоящим событием. Когда Они вместе с Туром после долгого рабочего дня, взяв спальные мешки, шли звериными тропами в лес, для них все кругом дышало романтикой. Лежа под звездным небом, они говорили о древних народах и доисторических культурах. Ивон тоже увлеклась сложной проблемой заселения Полинезии. В лице жены Тур обрел верную сотрудницу.

Счастливая пора в Скалистых горах продлилась недолго. Финансовые затруднения вынудили Тура подписать новые контракты на лекционные турне в Европе. Он разъезжал вместе с Ивон, по-прежнему не подозревая, что из его фильма может выйти что-то для широкого экрана. Ведь не только ведущие американские фирмы, но и директор Государственной конторы кинопроката в Норвегии оценили отснятый материал как ни на что не пригодный.

Однажды вечером, когда он сидел в гостинице в Копенгагене, ему позвонили из Стокгольма. Представители фирмы «Артфильм» продюсер Улле Нурдемар и Леннарт Бернадот хотели получить право на то, чтобы перевести узкопленочный фильм на широкую пленку. Тур возразил, что фильм не годится для большого экрана, к тому же он завтра утром должен ехать в Вену читать доклад, так что лучше отложить разговор. Но представители «Артфильма» так загорелись, что в тот же вечер прилетели в Копенгаген. Вместе они набросали контракт на шведском и норвежском языках. Юридически он, возможно, не выдерживал критики, это было, так сказать, джентльменское соглашение, которое потом легло в основу договоров, принесших миллионы долларов владельцам кинотеатров разных стран.

Как получилось, что маленькая шведская фирма взялась решить задачу, которую специалисты считали невыполнимой? Дело в том, что «Артфильм» приобрел «оптический принтер» — чудо техники, аппарат, позволяющий переводить 16-миллиметровый фильм на широкую пленку, улучшать его монтажом, изменять световые эффекты, устранять дефекты от сотрясения камеры и так далее. Тогда этот аппарат был единственным в Европе, да их и сейчас немного в мире.

Закончив турне, Тур приехал в Стокгольм и написал сценарий и дикторский текст. Нурдемар был режиссером, а его сотрудники монтировали фильм и укрощали те кадры, которые слишком лихо плясали по экрану. Пришлось основательно потрудиться, но результат их вознаградил. Фильм был снят со скоростью 16 кадров в секунду, а во всех кинотеатрах показывают 24 кадра в секунду. Это вынудило их переснимать каждый третий кадр и вставлять его в ленту.

Но вот наконец фильм готов. Музыку написал композитор Сюне Вальдимир; начальник экспедиции прочел дикторский текст на разных языках. Тринадцатого января 1950 года, за месяц до дебюта фильма в Норвегии, в кинотеатре «Гранд» в Стокгольме состоялась всемирная премьера. Присутствовали видные государственные и общественные деятели, в том числе известный путешественник Свен Хедин. Это был очень своеобразный фильм, сочетавший документальность с духом приключений. Исполнители — шесть бородачей на плоту, рыбы и чудища из морской пучины. Место действия — плот, небо, Тихий океан в штиль и шторм. Эффект присутствия был так силен, что зрителям казалось — они сами участвуют в плавании. Качаются с плотом на волнах, слышат посвист ветра в снастях, вдыхают запах соленого ветра. Доходило до того, что иных одолевала морская болезнь. В Копенгагене во время премьеры даме, сидевшей в партере рядом с датской королевой, стало дурно.

Премьера сразу показала, что будет новая сенсация. Газета «Стокгольмстиднинген» писала: «…Бесподобное, удивительное приключение, кинособытие, которое вызовет отклик во всем мире…» Таких отзывов было много. Правда, кое-кто отмечал техническое несовершенство и неумелую съемку. Но тут же говорили, что эти слабости как раз придают фильму особую достоверность, которой не добьешься ни в каких студиях с их совершеннейшей аппаратурой.

Все добрые пророчества сбылись. Права на мировой прокат «Артфильм» уступил американскому продюсеру Солу Лeccepy, а он в свою очередь — компании РКО. Так фильм окольными путями попал к той самой фирме, которая вместе с другими компаниями еще недавно отвергла отснятый Туром фильм как непригодный.

Спасаясь от шумихи, сопутствующей успеху, Тур вместе с Ивон уединился в домике отца, в лесах у шведской границы. Здесь, вдали от людей и телефонов, он надеялся спокойно поработать над своей рукописью. Но и тут ему не было покоя. Однажды прикатил на велосипеде сосед и передал, что Тура срочно вызывают к телефону. Звонили из Голливуда. Он с трудом разобрал голос Сола Лессера; продюсер сообщил, что Туру предъявлен иск на сто пятьдесят тысяч долларов. Таитянская красавица Пуреа Рисин обвинила его в том, что он незаконно снял, как она и ее подруга в своем доме под Папеэте во время обеда в честь участников экспедиции «Кон-Тики» танцевали хулу. Узнав, что эти кадры теперь показывают в Америке без ее разрешения, она кроме указанной выше компенсации потребовала, чтобы фильм сняли с проката и конфисковали. Но если фильм конфискуют, Солу Лессеру и РКО грозит иск от ста с лишним кинотеатров в США, где сейчас идет «Кон-Тики». А это пахнет суммой куда побольше той, которую требует Пуреа Рисин. И за все нес ответственность Тур.

Кинокомпании советовали Туру уплатить Пуреа, сколько она просит, только бы она отказалась от своего требования снять фильм с проката. Все равно Пуреа непременно выиграет дело, американский закон запрещает показывать человека на экране без его письменного согласия. Если нет такого контракта, пострадавший может запросить любой гонорар. Еще не было случая, чтобы суд в таком деле не принял сторону истца.

Письменного согласия в самом деле не было, но, когда подруги танцевали, они знали, что эти кадры войдут в эпизод встречи на Таити. Танец занял всего двадцать секунд, и, когда на Таити показали узкопленочную версию, Пуреа не возражала. Но потом, когда фильм прогремел на весь мир, Пуреа и ее муж-американец решили обыграть тот факт, что она происходит из королевского рода и ей-де не пристало танцевать хулу напоказ. Обратиться в суд их подбил один знакомый, калифорнийский адвокат.

Сто пятьдесят тысяч долларов — за двадцать секунд! Откуда он возьмет такие деньги? И Тур решил судиться. Будь что будет. Сол Лeccep обещал найти хороших юристов, а сам Тур собрал письменные свидетельства тех, кто присутствовал на обеде. Сперва Тур думал положиться на американских юристов, но потом решил, что отправится в Голливуд и сам постоит за себя. Когда он неожиданно появился в зале суда, Пуреа покраснела и смутилась. Однако она продолжала настаивать на своем иске. Судья, человек пуританского склада, бывший священник, сурово и испытующе обозрел Тура. Обстановка не сулила ничего хорошего, хотя Лессер нанял трех искусных адвокатов. Суд продолжался четыре дня — это были нелегкие дни для Тура. Пуреа, ее муж и адвокат подчеркивали, что, по современным понятиям, хула — непристойный танец. Дескать, она исполнила его только потому, что он представлял исторический интерес, но ни за что не согласилась бы танцевать, если бы знала, что ее снимают. Казалось, Тур обречен на поражение. Всякий раз, когда защита хотела зачитать письменное свидетельство, адвокат истицы протестовал, говорил, что письменные свидетельства «не имеют юридической силы» или «не относятся к делу». И всякий раз суд удовлетворял протест.

На третий день один из свидетелей защиты вдруг заявил, что Пуреа участвовала в одном фильме как дублерша Дороти Ламур и танцевала хулу! Сразу после этого защита обрушила на красавицу град тщательно подготовленных вопросов, не давая ей ни минуты для размышления. Выдержать такой допрос может лишь человек, говорящий правду. В разгар «обстрела» один из адвокатов Тура невинным тоном сказал:

— Но ведь вы должны были знать, что фильм можно перевести на широкую пленку, даже если его снимали узкопленочной камерой.

Пуреа: — Нет, я этого не знала.

Защитник: — Откуда вы знали, что у него узкопленочная камера, а не широкопленочная?

Пуреа: — Потому что она была такая же, как камера моего мужа.

Защитник: — Постойте, до сих пор вы все время утверждали, будто не подозревали о наличии камеры!

Пуреа (смешавшись): — Я… я видела, как он крутил какую-то камеру…

Дальше она окончательно запуталась и стала сама себе противоречить; супруг и адвокат изо всех сил старались ее остановить.

После короткой заминки судья сказал:

— Я хотел бы посмотреть фильм.

Адвокат Пуреа вскочил и заявил протест: это вовсе ни к чему, к тому же трудно устроить. Пока защита настаивала, что фильм непременно надо показать, Сол Лессер добежал до ближайшего телефона и вернулся с сообщением, что в местном кинотеатре все готово для просмотра, коробки с лентой сейчас подвезут. И весь состав суда вместе с публикой отправились в кино. Судья сел в первом ряду один. Он высидел все полтора часа и увидел, как в самом конце Пуреа танцует двадцать секунд и опускается на землю, улыбаясь в объектив камеры. Картина кончилась, но судья попросил пустить ее снова. И пришлось всем сидеть еще полтора часа.

Когда зал суда опять заполнился и наступила тишина, судья обратился к Пуреа:

— Сколько заплатил вам Хейердал за участие в этом фильме?

Пуреа: — Ничего.

Судья: — Значит, фильм принадлежит ему и вы не можете требовать конфискации. Больше того, вы должны гордиться тем, что исполнили такой красивый танец в таком хорошем фильме.

Вопрос был исчерпан. Нужно ли говорить, насколько обрадовались решению суда Тур, Сол Лессер и РКО.

Итак, «Кон-Тики» мог без помех идти во всех странах. Его просмотрело больше тридцати миллионов человек, а если прибавить телевизор, то и все пятьсот миллионов. И он первым из норвежских фильмов был удостоен приза «Оскар». Тур отказался участвовать в голливудском фестивале, но в музее «Кон-Тики» Сол Лессер торжественно вручил ему и Улле Нурдемару золотые статуэтки за лучший документальный фильм 1951 года. К 1955 году фильм «Кон-Тики» получил в разных странах около пятидесяти призов.

После того как книга и фильм прославили экспедицию на весь мир, в большинстве стран распространилась подлинная «горячка Кон-Тики». Казалось, в самом названии кроется некая магическая сила. Еще не было случая, чтобы короткое название так быстро стало ходячим словом, понятием, покрывающим столько разных мыслей, чувств и поступков. Постепенно название экспедиции вытеснило фамилию ее руководителя. Поди запомни фамилию Хейердал. А Кон-Тики отлично звучит на всех языках. Для многих Тур стал «мистером Кон-Тики» или «сеньором Кон-Тики», отсюда и название этой книги.

Как всегда, дельцы первыми усмотрели заложенные тут возможности. Едва Тура коснулся ореол славы, как посыпались соблазнительные посулы, только бы он разрешил использовать его имя в рекламах. Тур всем отвечал «нет», однако не мог помешать тому, что без его ведома появлялись товары с названием «Кон-Тики»: напитки, шоколад, конфеты, духи, ткани, краска, печенье, масло, сардины, изделия из серебра, мыльницы, перечницы, кожаные изделия, игры, строительные наборы, сувениры, спички, ядохимикаты против насекомых и бездна других. А иллюстрации в книге послужили материалом для календарей, украшений, комиксов, юмористических рисунков, анекдотов и объявлений.

Во многих странах открылись отели или экзотические рестораны под названием «Кон-Тики», где подавали фирменные блюда и коктейли с тем же именем. На Международном конкурсе поваров в Берне Норвегия представила плот «Кон-Тики», сделанный из лососины. Всюду, от Женевского озера до морей Японии, появились самые различные суда с надписями «Кон-Тики I», «Кон-Тики II» и так далее. В Советском Союзе три новых сорта винограда назвали «Кон-Тики», «Аку-Аку» и «Тур Хейердал», начали производить вино «Кон-Тики» и «Аку-Аку». А когда русские запустили свои первые спутники с человеком на борту, в запасной провиант космонавтов входили шоколадки с изображением маленького плота «Кон-Тики» на обертке.

Создатели мод не отставали от других. Во время лондонской премьеры фильма большим спросом пользовались шарфы «Кон-Тики», потом этот же мотив перешел на галстуки, купальные костюмы, шорты, всякие ткани. В Питтсбурге в США одна художница-модельерша вышла на улицу в шляпе, изображающей плот «Кон-Тики» под парусом, чем вызвала затор в уличном движении.

От Ривьеры до Калифорнии на фестивалях и выставках цветов можно было видеть красивых девушек на плотах «Кон-Тики», сделанных из роз и других цветов. Число посетителей Дурбанского ботанического сада резко возросло, как только прошел слух, что там есть бальсовое дерево.

Поэты и композиторы сочиняли песенки с упоминанием «Кон-Тики». Во всех частях света отрывки из книги вошли в школьные книги для чтения; в США издано больше тридцати таких хрестоматий. В Советском Союзе выпущено адаптированное издание «Экспедиции Кон-Тики» для изучающих английский язык.

Но «горячка Кон-Тики» выражалась и по-другому. В разных странах мальчишки строили плоты и выходили в плавание по озерам и прудам. Взрослые затевали нелепые путешествия на плотах из мячиков для настольного тенниса и пустых бочек. Другие пробовали повторить знаменитую экспедицию. Попытка пересечь на плоту Тихий океан в противоположном направлении кончилась тем, что через полгода, очутившись в антарктическом течении, участники вынуждены были просить помощи. Стало очевидным, что на успех могли рассчитывать те, кто шел путем «Кон-Тики» из Южной Америки в Полинезию. После 1947 года от берегов Перу отчалило еще шесть плотов. Один из них добрался лишь до Галапагоса, остальные пять пришли в Полинезию, причем один после перерыва продолжал путь и достиг Австралии.

Многие спрашивали себя: почему книга и фильм про «Кон-Тики» так полюбились людям? Спору нет, книга хорошо написана, но литература знает произведения ничуть не худшие, которые не оставили после себя никакого следа. Фильм необычен и увлекателен, но в нем много технических погрешностей. Видно, причина или причины в чем-то другом, что не так просто уловить. Писатели и критики принялись обсуждать этот вопрос в газетах и журналах. Одни считали, что тут виновата сама эпоха. Дескать, послевоенные годы были порой разбитых идеалов и утраченных иллюзий, люди были поглощены борьбой за существование, их точила тревога за завтрашний день. Если кто-нибудь обращался за утешением к миру книг, то не находил ничего отрадного в потоке военной литературы и глубокомысленных психологических романов. Да и чем могли утешить такие книги, как «Рассвета не будет» и «Династия смерти».

Тогда уж лучше выйти с шестью смельчаками в необозримый океан, подальше от повседневной суеты, хлопот и забот. Разве не отдых для души побыть «первобытным» человеком, вырваться из железной хватки механического чудовища, каким представляется многим современное общество. Борясь с волнами, идти навстречу райским островам — кому это не по сердцу? Всемирно известный швейцарский публицист Роберт Юнг говорил: «Материальные блага — не все. Человек духовно не удовлетворен, он томится. Ему не удается духовно поспевать за техническим развитием современной цивилизации. Мы больше не знаем, к чему стремиться… В Америке люди пытаются попросту уйти от проблем. Популярность книги „Кон-Тики“ — одно из следствий этого».

Но «горячку Кон-Тики» не объяснишь только духом времени. До сих пор книга пользуется большим спросом. Она стала классической. Может быть, еще играет роль притягательная сила природы и зов океана, интерес к неизведанному, олицетворяемому океаном? Какие диковины ждут того, кто отважится выйти за видимый горизонт и еще дальше? Что кроется в пучинах моря?

Конечно, нас восхищают чудеса техники — спутники и электронные машины. Но они не заняли пока прочного места в эмоциональной жизни человека. А вот стремление вернуться к исконной простоте присуще большинству людей. Покой, тишина, шелест ветра в снастях, размеренный ритм моря — все это книга дарит людям, и мы вправе сказать, что автору удается на короткое время «возвратить» читателя к природе.

Плавание не было причудой любителя романтики. В основе лежала идея. Экспедицией руководил исследователь, которому мало было сидеть за письменным столом и пересказывать, что говорили другие в книгах и журналах. Он сам вышел в путь и рисковал жизнью, чтобы доказать то, что другие считали невозможным.

Волна успеха подхватила также пятерых товарищей Тура. Герман, Кнют, Эрик, Бенгт и Торстейн выныривали на ее гребне то тут, то там в разных концах света. В свое время Тур обещал, что поделит с ними доход, если лекционные турне покроют долги. Но так как на первых порах перспектива казалась мрачной, он дал им по копии фильма, чтобы они могли выступать сами. Кнют Хаугланд пишет: «Он не забыл своих товарищей, которые помогли ему совершить плавание. Все мы получили куда больше того, что он обещал. Кроме того, он постоянно поддерживал связь с каждым из нас и никогда не скупился на помощь, не дожидаясь просьбы. А ведь первые годы он один нес бремя огромного долга и жил займами».

Пожалуй, особенно много экспедиция дала Герману Ватсингеру. Ведь он был инженер по холодильному оборудованию, и сказочные рыбные богатства течения Гумбольдта подали ему хорошую мысль. Он переехал с семьей в Перу и развернул деятельность в области рыболовного промысла; вскоре его назначили норвежским генеральным консулом в Перу. Продолжая свое дело, Герман по всей Латинской Америке выстроил морозильники для рыбы. В Чили он основал крупную норвежскую фирму.

Путешествие на плоту изменило жизнь и Кнюта Хаугланда. Он продолжал служить в норвежской армии, но теперь все силы сосредоточил на музее. Его заботами был сохранен плот, и он стал директором музея «Кон-Тики». Новое современное здание, сооруженное по соседству с павильоном Нансенова «Фрама», открылось в 1957 году. Кроме плота, выставленного в главном зале, есть экспозиции, освещающие теорию, ради которой было предпринято плавание, а также находки из последующих экспедиций Хейердала. Из скромной выставки Хаугланд сделал самый посещаемый музей Норвегии; все доходы поступают в фонд для нуждающихся студентов.

Эрик Хессельберг издал свою собственную повесть об экспедиции — веселую книжку с юмористическими рисунками, переведенную на много языков. После лекционных турне, преимущественно в странах немецкого языка, он купил и переоборудовал по своему вкусу яхту и отправился в Средиземное море. Его часто приглашают в разные страны декорировать рестораны «Кон-Тики». Он выступает также консультантом на международных выставках, где экспонируют модели плота.

Решающую роль сыграло плавание в Южные моря для Бенгта Даниельссона. В Лиме еще до отплытия он влюбился в сотрудницу французского посольства, а прибыв в Полинезию, влюбился опять — на этот раз в остров Таити. Бенгт вернулся в Лиму, женился на своей француженке и поселился с ней на Таити. После этого он еще трижды побывал на Рароиа и завершил социологическое исследование, которое принесло ему докторскую степень. Бенгт Даниельссон написал много популярных книг, связанных с Южными морями, а недавно его назначили директором Государственного этнографического музея в Стокгольме. Но хотя ему пришлось переехать в Швецию, домик на Таити остался за ним…

Торстейн Робю — младший лейтенант «Петтерсен» — прилежнее всех использовал свой экземпляр фильма. Множество ангажементов в Швейцарии позволили ему закончить там образование и получить диплом инженера. И в других странах, от Швеции до Анголы, он читал лекции, пока не осел на родине, работая инженером-связистом. Два года Торстейн зимовал на метеостанции на острове Ян-Майен в Арктике. В 1964 году его пригласили радистом в санную экспедицию через Северный полюс. Экспедиция не удалась, а Торстейн умер на базовом лагере к северу от Канады.

Пока товарищи Тура продолжали разъезжать по свету, сам он вдруг куда-то пропал. «Горячка Кон-Тики» продолжала распространяться, на имя Хейердала в Осло стекались лестные предложения рекламных бюро, радио и телевидения, могучим Потоком шли письма почитателей, но виновник словно провалился сквозь землю вместе с женой. Репортеры звонили, телеграфировали, разыскивали его — тщетно. Что случилось? Бежал от славы? Или, спрашивала одна лондонская газета, это типично скандинавский поступок в духе Греты Гарбо?

 

XIV. Холодный прием

Среди поросших вереском холмов Дартмура, неподалеку от пресловутой Дартмурской тюрьмы, стоит небольшой каменный дом с высокой соломенной крышей. Это гостиница «Хаунд Тор Инн». Весной 1952 года в ней было всего два постояльца: норвежская чета с трудной фамилией Хейердал. Они в самом деле бежали от шума и славы, бежали, потому что нуждались во времени и покое, чтобы дописать книгу «Американские индейцы в Тихом океане», которая должна была выйти летом того же года. Если не считать их друзей-археологов в Санта-Фе, ни один ученый еще не потрудился прочесть объемистую рукопись. Но после успеха книги о «Кон-Тики» легко было найти издателей для научной монографии с подзаголовком «Теория, легшая в основу экспедиции „Кон-Тики“».

День и ночь, почти не выходя из комнаты, оба постояльца работали с книгами и рукописями при свете керосиновых ламп перед горящим камином. Всю весну они были так загружены, что Тур не мог даже выбрать времени, чтобы съездить в ближайший город и постричься. Кончилось тем, что Ивон взяла ножницы и сама обкорнала его. Подготовив книгу к печати, они переехали в отель «Гайд-парк» в Лондоне, и Тур пошел к парикмахеру.

Тот пристально посмотрел на него и спросил:

Простите, сэр, но вы не могли бы сказать, где вас стригли последний раз?

— В Дартмуре, — последовал короткий ответ.

Парикмахер поджал губы.

— Я так и думал, сэр. Типичная прическа.

Сдав на почту бандероль весом в пятнадцать фунтов, адресованную издательству в Стокгольме, Тур облегченно вздохнул. Пятнадцать лет прошло, как он, вернувшись с Фату-Хивы, начал этот обширный труд. После экспедиции на плоту, он, как только выдавалась свободная минута, опять садился за письменный стол. Вставок и дополнений было столько, что Ивон — она перепечатывала рукопись на машинке — приходила в отчаяние, принимая от Тура листы длиной до трех-четырех метров. Он был вынужден бросить все силы на завершение рукописи, ибо те самые ученые, которые прежде отказывались ее читать, теперь громче всех корили его за то, что он-де напечатал, популярную книжку, прежде чем опубликовал научные данные. Большинство нападок появлялось в газетах, и Туру постоянно приходилось отрываться от работы, чтобы защищаться на страницах печати.

Мало кто из следивших за ответными выступлениями Тура в журналах и газетах по-настоящему знал подоплеку спора. Большинство не подозревало, что плот не только бороздил Тихий океан — он всколыхнул океан застывших представлений о Полинезии. Доказательство того, что бальсовый плот мог дойти из Южной Америки до островов Южных морей, было многим исследователям не по нраву. Рухнула основа изрядного количества догм и воззрений. До сих пор в науке безраздельно господствовал взгляд, что Полинезия лежала вне пределов досягаемости для замечательных культур доколумбовой Южной Америки. Теперь этнографам, археологам и биологам пришлось вдруг пересматривать свой подход к целому ряду фундаментальных проблем. Вот почему они восприняли книгу о «Кон-Тики» далеко не так восторженно, как большинство литературных критиков. Образно говоря, экспедиция сопровождалась вихрем, какого Тур совсем не ожидал.

Давайте же посмотрим, что произошло, когда весть об успешной экспедиции дошла до ученых.

Прежде все они отвергали Новый Свет как источник, откуда на острова восточной части Тихого океана могло проникнуть древнее культурное влияние, а также домашние животные и культурные растения. Повторим слова крупнейшего авторитета по истории Полинезии Питера Бака:

«Поскольку у индейцев Южной Америки не было ни судов, ни мореходных навыков, необходимых, чтобы пересечь просторы океана, отделяющие их берега от ближайших островов Полинезии, их никак нельзя считать переносчиками».

А что стали говорить те же самые ученые после экспедиции «Кон-Тики»?

Первым отозвался упомянутый Питер Бак, он дал интервью новозеландской газете «Окленд стар». Мировая печать немедленно воспроизвела это интервью, предвкушая схватку. «Вся эта „затея с Кон-Тики“, вызывает смех у сэра Питера Бака», — гласил крупный заголовок в «Окленд стар». Дальше следовало: «…на беду сэр Питер находился со своей собственной экспедицией на Капингамаранги (Каролинские острова), когда горстка молодых норвежских ученых не так давно вышла в море на плоту из бальсовых бревен, чтобы опровергнуть широко известную теорию Бака о происхождении полинезийцев. Теперь, вернувшись на родную землю, сэр Питер дает отпор.

— Эта затея с „Кон-Тики“? — Откинув голову назад, он разражается хохотом. — Великолепное приключение, — говорит сэр Питер. — Но неужели вы допускаете, что кто-нибудь назовет это научной экспедицией?!

Знаменитый этнограф, человек, физическая сила которого равна его уму, покачал руками, будто борец, готовый схватиться с противником. И продолжал развивать свою мысль.

— Эти норвежцы, — сказал он, — хотят, чтобы мы поверили, будто доинкские перуанцы ловили рыбу в прибрежных водах и попадали в течение Гумбольдта. И в конце концов благополучно высадились где-то и стали отцами полинезийской расы. — Он снова расхохотался. Потом задумчиво потер одно ухо. — Я еще ни разу не видел, чтобы рыбаки брали с собой женщин. А ведь, по их теории, индейцы высаживались на необитаемых островах, — кто же стал матерями наших полинезийцев?»

Тур был поражен такой реакцией ученого; ведь исход опыта с плотом должен был заинтересовать Бака ничуть не меньше, чем его, Хейердала. Тур ответил в печати, что возражение Питера Бака с таким же успехом можно отнести к мигрантам из Азии — или азиатам были известны другие способы размножения? Кстати, испанцы, открывшие Перу, записали черным по белому, что на первых встреченных ими в море бальсовых плотах были инкские женщины.

Отзыв Бака обошел всю мировую печать, ответ Тура попал только в скандинавские газеты. Правда, его поддержала одна молодая американка, которая в юмористическом письме в «Лайф» заявила, что охотно докажет возможность заселения Полинезии из Южной Америки, если мистер Хейердал в следующий раз возьмет ее с собой в плавание.

Затем одна из газет Осло поместила выпад известного американского ученого профессора Ральфа Линтона, того самого, который во время войны помог Туру продать свою маркизскую коллекцию в Нью-Йорке. Линтон был среди тех, кто опасался, что плавание кончится бедой, и отговаривал Тура выходить в океан. Теперь он заявил репортеру, что теория Хейердала не годится, потому что «бальса, одно из главных доказательств Хейердала, не растет на западных склонах Анд».

Тур возразил в той же газете:

«До экспедиции „Кон-Тики“ говорили, что плавание через океан не могло удаться индейцам и не удастся нам, потому что плот сделан из легкой пористой бальсы… После того как плавание успешно завершено, заявляют, что оно удалось, потому что плот был сделан из бальсы, которой индейцы западного побережья Южной Америки якобы не знали».

И он назвал труды по ботанике и истории, из которых явствовало, что бальса росла на севере и востоке царства инков. Линтон много лет отмалчивался, потом признал в «Эмерикен антрополоджист», что Хейердал «на деле доказал возможность дрейфа бальсовых плотов в Полинезию, из чего следует вероятность двустороннего сообщения».

Осенью 1949 года, вскоре после опубликования интервью Бака и Линтона, в Нью-Йорке открылся XXIX Международный конгресс американистов. Эти конгрессы, как правило, созывают через год; на них приезжают специалисты по древним народам и культурам Америки. На конгрессе 1949 года, в котором Тур не участвовал, археологи Гордон Экхолм и Роберт Хейне-Гельдерн устроили выставку «Через Тихий океан». Выставка показала, в частности, что особого рода рыболовные крючки из кости, раковин и камня, которыми пользовались мигрирующие полинезийцы, фактически идентичны типам, известным у древних цивилизаций тихоокеанского побережья Северной и Южной Америки. Ни в Индонезии, ни в Юго-Восточной Азии не было найдено даже отдаленно похожих крючков.

Об этом важном аргументе в пользу теории Тура умолчали его противники, утверждавшие, что переселение шло в направлении, противоположном дрейфу «Кон-Тики».

Вернувшись на родину с конгресса, датский профессор Кай Биркет-Смит в интервью одной копенгагенской газете заявил, что ученые договорились не упоминать об экспедиции «Кон-Тики». Интервью было напечатано под заголовком: «Замолчать экспедицию „Кон-Тики“». А через несколько дней по всему Копенгагену были расклеены красочные плакаты с изображением плота — вышло датское издание книги о «Кон-Тики».

Да, трудновато было бы замолчать экспедицию в разгар «горячки Кон-Тики»…

В Швеции, где успех Тура был особенно велик, его ожидала и самая ожесточенная критика. Специалист по Тихому океану ботаник Карл Скоттсберг отнюдь не был сторонником тактики замалчивания. Напротив, он написал рецензию на «Экспедицию Кон-Тики» так, словно это был научный труд, — прием, к которому потом прибегали ученые и в других странах. В видной гётеборгской газете он признал плавание «Кон-Тики» замечательным спортивным достижением, и книга-де превосходная, но моряк Хейердал вовсе не ученый, читатели не могут принять всерьез его научные доводы. Хейердал пишет об острове Пасхи, а сам никогда не бывал там. Зато он, Скоттсберг, был на Пасхе, изучал местную флору. И он может сообщить, что рассказ Хейердала о том, как могли быть воздвигнуты гигантские статуи, неверен. К тому же в книге неправильно указаны их размеры. Автору следовало бы, прежде чем садиться писать книгу, почитать труд французского этнографа Метро об острове Пасхи.

Тур немедленно сообщил в той же газете, что предполагаемый метод установки статуй как раз описан у Метро, а что до их размеров, то они взяты из книги путевых очерков самого Скоттсберга!

Чтобы выйти из неловкого положения, ботаник обратился к латыни. Не вдаваясь в аргументацию, он просто заметил, что Hibiscus tiliaceus, Thespesia и Triumfetta — ботанические свидетельства того, что люди пришли в Полинезию со стороны Азии. И добавил, что на этом считает дискуссию законченной. Профессор не знал, что его молодой оппонент как раз в это время готовил ботанический раздел своего труда «Американские индейцы в Тихом океане». Тур сразу ответил, что ни одно из этих растений не может служить аргументом, так как все три способны распространяться без помощи человека, a Hibiscus tiliaceus к тому же был столь же обычным в Южной Америке, как в Азии.

Скоттсберг воздержался от дальнейшего спора. Прошло восемь лет, прежде чем он снова выступил в газете, причем он пересмотрел свои взгляды и, как мы увидим дальше, полностью поддерживал Тура.

Но молодой гётеборгский археолог Стиг Рюден не замедлил выдвинуть на страницах гётеборгской газеты другое возражение. Хейердал-де говорит в своей книге о развалинах Тиауанако в Южной Америке, но единственными авторитетами, основательно изучившими это древнее культовое поселение, являются он, Рюден, и американский археолог доктор В. Беннет. По теории Хейердала, легендарный солнце-король Кон-Тики Виракоча некогда покинул это место и ушел в Тихий океан вместе со своими белыми бородатыми сподвижниками. Но такой легенды нет, это все выдумано. Тамошние индейцы такие же «краснокожие» и безбородые, как и все другие. К тому же «борода» тиауанакского бога, изображенного на парусе «Кон-Тики», может быть, вовсе и не борода, а кольцо, продетое сквозь нос!

Отвечая Рюдену, Тур документально показал, что легенда была записана первыми испанцами, попавшими в Тиауанако. Он процитировал также известных историков Вильяма Прескотта и Фридриха Гумбольдта. «Сюжет о бородатых белых людях повторяется в большинстве их легенд», — писал Прескотт об инках. Гумбольдт сообщал о развалинах Тиауанако: «…когда пришли испанцы, местные жители приписывали эти постройки белым бородатым людям, которые населяли Кордильеры задолго до основания империи инков». А голова на парусе «Кон-Тики» — копия с зарисовки каменного изваяния, найденного в Тиауанако тем самым Беннетом, на которого ссылается Рюден. Причем зарисовку сделал сам Беннет, и это он заключил, что статуя изображает бородатого человека.

Полемика в гётеборгской газете тянулась неделями, но последнее слово осталось за Туром, и Рюден никогда не смог ему этого простить. Что до Беннета, то он не включался в спор, пока через два года не вышел научный труд Тура. После этого он выступил с критической рецензией в «Нью-Йорк таймс», где, однако, признавал: «Количество и качество материала, собранного мистером Хейердалом, слишком велико, чтобы им пренебрегать. Отныне придется принимать во внимание американские вклады в полинезийские культуры».

В разгар «гётеборгской» дискуссии Туру нанесли удар с другой стороны, который ранил его так глубоко, что он едва не прекратил борьбу. В это время он вовсю трудился в Стокгольме, завершая перевод фильма «Кон-Тики» на широкую пленку. Как-то ночью, когда он, смертельно усталый, вернулся в гостиницу, раздался телефонный звонок. Звонили из Хельсинки. Финское телеграфное агентство запрашивало, что он собирается ответить на серьезное обвинение в «Нюа прессен», одной из ведущих хельсинкских газет. Профессор Рафаэль Карстен, крупнейший этнограф Финляндии, открыто обвинил Тура и его товарищей в мошенничестве. В статье под огромным заголовком «Кон-Тики — блеф» профессор называл теорию Хейердала сплошной ерундой. Ссылаясь на цитаты, якобы взятые из книги про экспедицию, он утверждал, что плот, который пересек Тихий океан, вовсе не был инкского типа. Будто бы, по словам самого Хейердала, плот «был намеренно сделан так, что если бы он перевернулся, то все равно мог бы плыть дальше». Карстен заключал: «Если хоть половина того, что рассказано в книге, правда, участники только чудом остались живы. Но, как известно, чудеса довольно редки».

Тур был настолько поражен, что смог только ответить репортеру, который ему позвонил, что никогда не говорил и не писал ничего подобного.

А профессор тут же выступил с новой статьей, утверждая, что цитаты взяты из книги про «Кон-Тики».

Впервые за много лет, что Тур отстаивал свою теорию, у него было такое ощущение, словно рушится все его незавершенное творение. Почтенный профессор на виду у всех налепил на него ярлык «обманщика», половину книги назвал ложью. А тут еще телепринтеры поспешили передать оскорбительное заявление Карстена в другие страны.

«Кон-Тики разоблачен», — твердили финские газеты, «Скандал в благородном научном семействе: знаменитый финский ученый называет путешествие „Кон-Тики“ блефом», — кричал заголовок одной из шведских газет. «Теория Кон-Тики — рекламный трюк?» — вопрошала датская пресса. «Блеф… Блеф!» — отдавалось эхо в норвежской печати.

Тур совсем сник. Несколько дней он ходил как оглушенный. Мысли путались, в ушах без конца звучало обвинение Карстена. Он не мог сосредоточиться, чтобы написать толковый ответ, его впервые мучила бессонница. Где бы он ни появлялся, непременно заходила речь о самом неприятном…

Наконец Тур поместил в стокгольмской «Свенска Дагбладет» статью, где показал, что в книге «Экспедиция Кон-Тики» нет слов, приводимых профессором, Карстен попросту подделал цитаты. Шесть человек рисковали жизнью, чтобы доказать, что бальсовый плот может пересечь Тихий океан с востока на запад. Пусть Карстен, сидя в удобном кресле, сколько угодно теоретизирует насчет миграций против ветра и течения, он обязан во всяком случае признать факт успешного плавания «Кон-Тики».

Карстен ответил в той же газете. Теперь он отрицал, что употребил слово «мошенничество». Заголовок «Кон-Тики — блеф» придуман в редакции, сам он озаглавил свою статью «Так называемая экспедиция „Кон-Тики“ в Тихом океане». И он не называл теорию Тура «сплошной ерундой». Это-де тоже выдумка репортера.

Через «Нюа прессен» товарищи Тура по плаванию обратились с открытым письмом к Карстену. Они требовали, чтобы он либо указал, что именно в книге про экспедицию является неправдой, либо публично отказался от своих обвинений. Здесь же был помещен ответ Карстена. Дескать, он не говорил о лжи, просто назвал «чудом» успешный исход экспедиции «Кон-Тики». «Это вовсе не означает, что я обвинил Хейердала во лжи. Напротив, это означает, что я признаю факт, хотя, как и большинство читателей, считаю его почти чудом».

Другие газеты не опубликовали опровержений Карстена, поэтому далеко не все читатели узнали, что он отверг свою причастность к обвинениям Тура в нечестности. Зато появилась заметка, будто профессор поклялся разнести «безмозглую» теорию Хейердала, если тот когда-либо издаст свой обещанный «научный» труд.

Пока шла эта газетная возня, призванная свести на нет научное значение экспедиции, Тур получил письмо, придавшее ему новые силы. Знаменитый шведский путешественник Свен Хедин писал:

«Я с большим интересом и волнением слежу за вашей научной работой и надеюсь, что она достойно увенчает замечательное плавание. В того, кто вершит большие дела, непременно вонзаются когти воронов зависти и сомнения. Но это значит так мало — и это входит в игру».

У Тура сложилось впечатление, что ученый мир противостоит ему единым фронтом. Но скоро оказалось, что у него есть приверженцы, о которых он не подозревал. Осенью 1949 года, когда со страниц скандинавской печати вовсю дул противный ветер, его пригласил к себе генеральный секретарь Шведского географического и антропологического общества доктор Карл Маннерфельт. В доме Маннерфельта Тур познакомился с профессором Улуфом Селлингом, одним из самых молодых и талантливых ученых Швеции. Селлинг специализировался на Тихом океане и немало поработал в Полинезии. Его интересовала древняя растительность Океании, поэтому он хорошо изучил ветры, течения и миграции людей, способствующие переносу растений. Селлинг работал очень тщательно, он составил одну из лучших в мире картотек богатой литературы о Полинезии. Эта картотека сослужила великую службу Туру. Беседа в доме Маннерфельта под Стокгольмом тоже сыграла важную роль не только для Тура, но и для обоих шведских ученых; они со временем стали его близкими друзьями. Селлинг познакомился с обширным материалом, который Тур подготовил к печати. Работа Хейердала произвела на него сильное впечатление; он писал впоследствии: «Таким образом, история Полинезии была привязана к прочной географической основе — циркуляции атмосферы и течений в Тихом океане».

Профессор Селлинг раскусил суть нападок на руководителя экспедиции «Кон-Тики». Кое-кто из оппонентов, несомненно, извращал факты, и все они, вместе взятые, поспешили обрушиться на новичка, не дожидаясь, когда выйдет объявленный им научный труд. В хорошо аргументированной статье Селлинг показал, что теория о дрейфах из Юго-Восточной Азии через Северо-Западную Америку на Гавайские острова подтверждается данными о древних метеорологических условиях, о которых говорилось в его докторской диссертации, посвященной палинологии Гавайского архипелага. После этого он написал яркую «Критику критики „Кон-Тики“».

Возможно, доктор Маннерфельт неспроста свел вместе двух молодых тихоокеанистов. Доброе впечатление, которое Тур произвел на Селлинга, конечно, сыграло свою роль, и Шведское антропологическое и географическое общество задолго до того, как какое-либо другое научное учреждение пожелало выслушать Хейердала, пригласило его выступить с докладом.

И когда Общество двадцать третьего сентября 1949 года предоставило возможность «авантюристу» изложить ученой аудитории свои взгляды с последующей дискуссией, это было сенсацией.

А потом Общество единогласно постановило присудить медаль Ретциуса за 1950 год Туру Хейердалу «за организацию и проведение экспедиции „Кон-Тики“ с научной целью». Пожалуй, это событие явилось самым важным во всей научной карьере Тура — впервые был посрамлен основной аргумент оппонентов, что-де плавание «Кон-Тики» было всего-навсего спортивным подвигом.

Один профессор-этнограф почувствовал себя обойденным и так возмутился, что за день до официального сообщения о решении Общества заявил в одной из стокгольмских газет: «Не скупо ли это будет — вручить сребреник стоимостью около 9,75 кроны человеку, который заработал на своем путешествии 4 миллиона».

Селлинг немедленно ответил, что цифра «4 миллиона» вымышленна, руководитель экспедиции только недавно рассчитался с кредиторами.

На родине Хейердала ему еще нигде не предоставили трибуны, чтобы послушать его научные аргументы. Минуло три года после плавания, а «плотоводец» еще не был признан научными кругами Норвегии, хотя его бывшие преподаватели в университете профессора Бонневи, Брох и Вереншёльд устно и письменно назвали его ученым в полном смысле слова. Географ Вереншёльд, крупный знаток океанских течений и миграционных путей, писал: «Кто не верит в его результаты, должен вооружиться тяжелой артиллерией, если хочет опровергнуть его теорию».

Вскоре после вручения Туру медали Ретциуса профессор Ханс Альман, занимавший пост председателя Шведского антропологического и географического общества, был назначен в Норвегию послом. Прибыв в Осло, он в газетном интервью бросил перчатку своим норвежским коллегам: «„Кон-Тики“ — блестящее предприятие. Шведское географическое общество считает честью для себя, что присудило медаль Туру Хейердалу».

Через несколько месяцев Тур получил запрос из Норвежской академии наук: не согласится ли он сделать доклад о научных целях и итогах экспедиции «Кон-Тики»? О своем желании присутствовать на докладе заявил король Хокон. Госпожа Алисон Хейердал тоже была приглашена. Правда, друг Тура, профессор этнографии Гюторм Ессинг посоветовал ей не приходить, дескать, два академика-языковеда готовят докладчику страшный разгром. Однако слова Ессинга ее не отпугнули.

Естественно, Тур сделал главный упор на основной аргумент своих оппонентов — язык. Он согласился, что языковедами установлено далекое, но неоспоримое лингвистическое родство, из которого следует, что на заре времен малайские народы и предки полинезийцев вышли из какого-то общего центра в Юго-Восточной Азии. Малайцы сразу перебрались на ближайший к материку архипелаг, а полинезийцы прошли через Северо-Западную Америку. Полинезийцы никогда не были малайцами, и малайцы никогда не были полинезийцами. И те и другие раздельными путями достигли своих изолированных островных групп, выйдя из юго-восточной части Азиатского материка. Географическая обстановка и археологические находки, считал Тур, подтверждают, что полинезийцы не шли прямо на восток против ветра и течения, а следовали по дуге большой окружности с океанским течением через север Тихого океана.

После доклада председатель предложил начать дискуссию. Несколько человек, преимущественно географы, поддержали докладчика. Профессор Ессинг высказал свое одобрение как этнограф, но потом, повернувшись к языковедам, сообщил, что у них есть очень веские возражения. В зале стало совсем тихо. Наконец и король повернулся посмотреть, где же оппоненты. Тогда один из них, признанный во всем мире авторитет по азиатским языкам, медленно встал и объявил, что коль скоро Хейердал выводит позднюю волну переселенцев из Юго-Восточной Азии, его возражения отпадают.

— А что скажешь ты? — обратился он ко второму оппоненту, прежде чем сесть.

Второй нерешительно встал.

— Я согласен с моим коллегой, — сказал он и тоже сел.

Когда король после заседания пошел из зала, госпожа Алисон шагала следом за ним с гордо поднятой головой.

В начале 1951 года Тур получил еще две научные награды — золотые медали Королевского шотландского географического общества и Французского географического общества. В том же году норвежский король наградил его орденом Св. Улава, а Норвежское географическое общество воспользовалось случаем, чтобы пригласить его выступить с докладом для членов Общества, причем Тур был избран почетным членом.

До сих пор Тур находил поддержку преимущественно среди географов и биологов, а этнографы и археологи упорно отказывались признать его ученым. Он продолжал отражать атаки как незнакомых коллег, так и псевдоученых и не покладая рук трудился, чтобы завершить свой объемистый научный труд, призванный убедить даже самых отъявленных скептиков.

Предоставив документальному фильму «Кон-Тики» говорить за него в кинотеатрах разных стран, Тур в 1950–1951 годах перестал сам выступать с лекциями. Но в Париж он приехал и первым делом узнал, что видный французский этнограф Альфред Метро, некогда учившийся в Гётеборгском университете, дал толчок новой критической волне во Франции. В научном журнале он изобразил Тура авантюристом, не обладающим специальными знаниями, а в его интервью, данном накануне приезда Хейердала одной парижской газете, были слова «слабый исследователь». Всемирный авторитет по каменным идолам острова Пасхи, Метро утверждал, что Хейердал неверно пишет в «Экспедиции Кон-Тики», будто есть какое-то сходство между пасхальскими изваяниями и древними статуями Южной Америки. Репортеры прямо на аэродроме вручили Туру эту газету, желая получить немедленный ответ. Но Тур не, стал отвечать, а попросил устроить ему личную встречу с новым оппонентом.

На следующее утро его привели в кабинет Метро в ЮНЕСКО. За столом сидел знаменитый этнограф и рядом с ним доктор Леман, специалист по археологии Южной Америки, сотрудник Музея человека в Париже. Пришел и представитель газеты, поместившей выпад против Хейердала.

Как только началась дискуссия, Тур открыл портфель и достал объемистую, больше восьмисот страниц, верстку своего труда «Американские индейцы в Тихом океане». Он показал озадаченным оппонентам иллюстрации, подтверждающие сходство статуй, построек и рыболовных снастей Южной Америки и Полинезии. Отвечая на вопросы обоих специалистов, он ссылался на тысячу с лишним источников, цитированных в книге. Все возражения оппонентов тотчас опровергались.

Потом Тур сам перешел в атаку. Он положил на стол перед экспертами кипу фотоснимков каменных статуй.

— Вы считаетесь крупнейшими мировыми авторитетами в этом вопросе, — сказал он. — Скажите мне, какие изваяния южноамериканские, а какие полинезийские?

Леман живо схватил и стал раскладывать их на две кучки, но потом заколебался и передал фотографии Метро — дескать, вы главный специалист.

Метро уверенно рассортировал снимки.

— Это Полинезия, а это Южная Америка, — твердо заявил он.

— Нет! — воскликнул Тур. — В каждой стопке у вас смешаны статуй из обеих областей. А если даже вы, специалист, не видите разницы, то должны признать, что сходство есть.

Метро взглянул на часы и отметил, улыбаясь, что они проговорили уже два часа, не пора ли спуститься в бар.

На следующий день газета поместила большую фотографию, на которой Метро и Хейердал чокались друг с другом. Заголовок гласил: «А. Метро наполовину убежден Туром Хейердалом». Подробно описав встречу двух оппонентов, автор статьи рассказал о драматическом эпизоде с фотоснимками статуй и заключил: «Честно говоря, эксперты были озадачены. В этой маленькой игре они ошиблись столько же раз, сколько угадали верно». Статья заканчивалась словами, что приходится пересмотреть вывод, сделанный в первом интервью с Метро. «Плотоводец» оказался человеком эрудированным, и Метро вынужден был согласиться, что Хейердала следует считать настоящим ученым.

Бельгийский археолог Анри Лавашери, коллега Метро и его сотрудник во время работ на острове Пасхи, был среди тех осторожных специалистов, которые не спешили судить теорию Хейердала, пока не был опубликован весь научный материал. Впоследствии он говорил о первом выходе Тура на мировую научную арену: «Тогда мы все были в плену традиционных теорий, и я тоже не допускал мысли о движении в противоположную сторону, так что для нас было естественно отстаивать классический взгляд. Для меня было приятным сюрпризом, когда мистер Хейердал выступил со своей новой теорией, пробудившей науку от спячки. Это было все равно что камень, брошенный в пруд со стоячей водой».

Труд «Американские индейцы в Тихом океане» вышел в Лондоне, Чикаго и Стокгольме одновременно — 12 августа 1952 года. Гётеборгская газета, возглавлявшая шведскую оппозицию, послала экземпляр на отзыв Альфреду Метро. Французский ученый написал: «Хейердал, ставший одним из самых популярных героев нашего времени, теперь привлекает внимание публики новым достижением. Этот исследователь, вполне заслуживающий славы, которой он пользуется, был вправе обижаться на презрение, выпавшее на его долю. Он смиренно просил не выносить приговора, пока не опубликован труд, где он собирался представить свои идеи, подкрепленные доказательствами. Он исполнил свое обещание. Всякий, кто откроет этот труд, занимающий 821 страницу, невольно будет поражен таким обилием познаний. Не подготовь нас Тур Хейердал заранее к этому чуду, естественно было бы спросить: как мог один человек в такой короткий срок прочесть столько трудов, сделать выписки и представить итог исследования в виде подлинного свода фактов из области этнографии, археологии, лингвистики, ботаники, географии и истории. Мало кому по плечу такой подвиг…

Хейердал справедливо подчеркивает, сколь шатко основание, на котором мы строим свои гипотезы об исконной родине полинезийцев и о маршруте, которым они следовали, заселяя Полинезию. Неуверенность владеет многими этнографами, ведь они, хотя и не подвергают сомнению азиатское происхождение полинезийцев, не могут найти их следов на том материке, откуда полинезийцы предположительно вышли…

Коль скоро Хейердал и его отважные товарищи сумели пересечь Тихий океан на плоту, мы вынуждены признать, что это было по плечу и перуанскому вождю в пятом веке».

Выход капитального тома дал повод профессору Селлингу еще раз выступить в шведской печати: «Эта книга представляет собой выдающийся труд, эпохальный в прямом смысле слова научный шедевр… В литературе о народах Тихого океана нет другого труда, где были бы приведены столь подробные и убедительные сопоставления. Никогда еще отдельная область этнографической науки не подвергалась столь основательному пересмотру».

В самом деле, книга так велика, что большинство успело лишь пролистать ее перед XXX Международным конгрессом американистов, который открылся неделей позже в Кембридже. Но еще до издания книги всем оппонентам Хейердала было ясно, что его теорию не замолчишь. Оставалось только казнить самого автора, и можно ли придумать для этого лучшую плаху, чем конгресс американистов! Решили пригласить его в Кембридж и дать ему изложить свои взгляды. Затем молодой бунтовщик предстанет перед избранным отрядом этнографов со всего света, и они изрешетят его убийственными аргументами. Мало кто сомневался, что это будет первым и последним выступлением Хейердала на форуме международных авторитетов.

Даже его доброжелательный соотечественник профессор Ессинг заметил в одобрительной рецензии на книгу «Американские индейцы в Тихом океане»: «Но автору может еще прийтись довольно жарко, когда он в августе будет отстаивать свои взгляды на Международном конгрессе американистов в Кембридже».

Многое говорило о том, что надвигается буря. Чуя схватку, отовсюду съезжались газетчики, и Тур сразу по прибытии почувствовал, что на него смотрят как на профана. Всего собралось двести представителей из тридцати стран, и многие бросали на него любопытные взгляды. Другие либо снисходительно улыбались, либо делали каменное лицо.

Почти все знали Тура по фильму и газетам, но Ивон никто не видел раньше. Однажды, когда она стояла в кулуарах с группой делегатов, кто-то поспешно сказал:

— Скорей отвернитесь. Хейердал идет.

В другой раз она разговаривала со шведским этнографом С. Линне. В это время к профессору Линне подошел один почтенный делегат и тепло обратился к нему:

— Извините, что я не поздоровался с вами раньше, я вас принял за Хейердала.

После ряда таких эпизодов Тур перестал возлагать большие надежды на свои доклады. Обычно желающие выступить представляли один доклад, но правила разрешали представить три, и Тур заявил такие темы: «Мореходство аборигенов Перу», «Цели и итоги экспедиции „Кон-Тики“» и «Некоторые основные проблемы полинезийской этнографии».

Председателем секции, где должен был выступать Тур, оказался профессор Кай Биркет-Смит. Тур отчетливо помнил заголовок, появившийся в датской газете, когда Биркет-Смит вернулся на родину с предыдущего конгресса: «Замолчать экспедицию Кон-Тики»… В день, на который был назначен первый доклад Тура, все ждали потасовки. В коридорах толпился народ, пришло много репортеров, что явно раздражало ученых.

До Тура в списке выступающих значились два других докладчика. Темы были настолько специальные, что в аудитории сидело совсем мало слушателей, в том числе Тур и Ивон. Вышло так, что один из докладчиков не явился. Полагалось объявить получасовой перерыв, но Биркет-Смит встал, окинул взглядом почти пустые ряды и предоставил слово следующему докладчику — Туру Хейердалу.

Ивон и Тур переглянулись. Выходит, почти никто не услышит доклад, который он так тщательно готовил и с которым связывал столько надежд… Тур медленно поднялся на кафедру и заговорил. Голос гулко отдавался в просторном помещении, и ему казалось, что он говорит сам с собой; даже Ивон вдруг исчезла.

Прошло несколько минут, Тур продолжал читать доклад десятку равнодушных слушателей, из которых никого не знал в лицо. Внезапно широкая дверь распахнулась, и в аудиторию хлынул поток людей во главе с Ивон. От множества голосов и стука сидений поднялся такой шум, что Туру пришлось остановиться и ждать, когда все успокоятся. Зал наполнился до отказа, слушатели стояли вдоль стен, в дверях. Наконец наступила тишина. Засверкали фотоблицы. Тур хотел читать дальше, но из зала попросили, чтобы он читал сначала, ведь никто не знал про перемену в расписании.

Председатель Биркет-Смит предложил Туру повторить начало. Теперь его слушали чрезвычайно внимательно. Большинство присутствующих явно были удивлены, увидев не коренастого бородатого мореплавателя, а худощавого молодого человека с изысканной речью.

После доклада Биркет-Смит похлопал в ладоши и поблагодарил Хейердала за «исключительно интересное сообщение», а затем пригласил желающих начать дискуссию. Было задано несколько вполне доброжелательных вопросов, Тур ответил и спустился с кафедры под громкие аплодисменты.

Два других доклада он прочел подряд на следующий день. На этот раз оппоненты, опомнившись от неожиданности, приготовились к более жаркому спору. Но борьбы не получилось. Первым взял слово известный канадский антрополог профессор Раглиз Гейтс, который заявил, что новейшие данные науки о составе крови подтверждают взгляды докладчика. Другие выступавшие оперировали уже знакомыми Туру аргументами и получили исчерпывающие ответы. Когда председатель подвел черту под дискуссией, один норвежский репортер телеграфировал в Осло: «Известный датский ученый, профессор Кай Биркет-Смит, который прежде отнюдь не принадлежал к самым горячим сторонникам теории Хейердала, поблагодарил докладчика и отметил выдающееся значение его работ».

В ходе конгресса знаменитый французский этнограф Поль Риве отказывался встречаться с Туром и демонстративно не пришел ни на один из его докладов. Это не помешало ему предложить резолюцию, в которой он называл теорию Хейердала ложной. Однако его проект отвергли как предложенный участником, который не присутствовал на данных докладах.

В заключение конгресса состоялся прием в залах университетского музея. Тур был немало удивлен, когда какой-то тихий американец, улыбаясь, подошел и пожал ему руку. Это был доктор Сэмюэль Лотроп из Гарвардского университета, тот самый, который утверждал, будто бальсовый плот не может пересечь Тихий океан. Тур чуть не пролил свой коктейль, когда доктор Лотроп горячо и искренне поздравил его с экспедицией и докладами.

— Я только что собрал модель плота «Кон-Тики», — продолжал Лотроп. — Она стоит у меня дома на пианино.

На следующий день после закрытия Кембриджского конгресса видная финская газета «Хуфвудстадсбладет» поместила рецензию на книгу «Американские индейцы в Тихом океане», подписанную инициалами Р. К. Тур решил, что это Рафаэль Карстен, который грозился сокрушить его «безмозглую теорию», как только она будет опубликована. Статья начиналась словами: «Тур Хейердал пережил первое испытание огнем после издания своего объемистого тома о „теории, легшей в основу экспедиции „Кон-Тики““. На конгрессе американистов в Кембридже он только что прочитал три доклада перед самой компетентной аудиторией. Оппоненты фактически отмолчались, ограничившись пока признанием того, что он сделал очень важный вклад в науку».

Но статью написал не Карстен. Старый профессор вообще никак не отозвался. В конце концов Финская академия наук взяла на себя инициативу и предложила Туру встретиться за круглым столом с Карстеном и другими виднейшими финскими учеными. Тур приехал, однако Карстен наотрез отказался участвовать в дискуссии, несмотря на настойчивые просьбы академии и норвежского посольства. Когда репортеры спросили, почему он отказывается встретить человека, которого критиковал в печати, Карстен ответил: «Я не собираюсь больше вдаваться в полемику по этому вопросу. Неужели миру еще не надоел „Кон-Тики“?»

Конференция круглого стола с самого начала пошла сердечно и непринужденно, участники обменялись ценной информацией. Все сожалели, что нет Карстена, но на следующий день Хейердал был приглашен к нему домой. Наконец он встретил своего самого яростного противника — старого человека, который сложил оружие и хотел только мирно побеседовать за чашкой чая.

Через несколько дней после XXX Международного конгресса американистов должна была начаться в Вене другая научная ассамблея — IV Международный конгресс антропологов и этнографов. Многие из участников кембриджской встречи решили ехать в Австрию. Тур и Ивон тоже собрались в путь, но перед самым выездом один дружественно настроенный австрийский ученый предупредил их, что Туру вряд ли придется сладко в Вене. Вице-президентом конгресса будет профессор Роберт Хейне-Гельдерн — один из самых упорных и ярых противников Хейердала. Еще до выхода научного труда Тура Хейне-Гельдерн громил его теорию в статье, опубликованной в «Географическом журнале» Лондонского географического общества. Однако в следующем номере того же журнала он получил неожиданно мощный отпор молодого исследователя. Теперь как вице-президент конгресса Хейне-Гельдерн мог отыграться. Тур узнал, что он написал новую резкую статью с критикой его теории, и эта статья будет роздана участникам конгресса в день открытия.

Рухнула мечта о приятной поездке. Тур с удовольствием вспоминал свой предыдущий визит в столицу Австрии. Тогда Хейне-Гельдерн был в Америке, Тура пригласили выступить с докладом в Венском антропологическом обществе и с большим интересом отнеслись к его взглядам. Профессор Вильгельм Копперс (теперь он должен был стать президентом IV конгресса) даже предложил для содействия изучению доколумбовых миграций учредить комитет в составе самого Копперса, Поля Риве, Хейне-Гельдерна и Хейердала. Вернувшись на родину и услышав эту новость, Хейне-Гельдерн пришел в бешенство; так комитет и не был создан. Бурную реакцию Хейне-Гельдерна было легко объяснить. Живя в Америке, он постоянно сталкивался с недоброжелательством тамошних этнографов, ибо считался глашатаем «диффузионистов» или так называемой «Венской школы», меж тем как почти все американские этнографы придерживались «изоляционистских» взглядов. Диффузионисты утверждали, что определенные культурные черты, развившись в какой-то области, распространились в ходе миграций в разные концы света. Изоляционисты полагали, что сходство культур в удаленных друг от друга областях — итог независимого развития, определяемого сходством климатических условий или одинаковым мышлением людей. С точки зрения Хейне-Гельдерна, переход «Кон-Тики» через Тихий океан подорвал позиции изоляционистов, но в то же время он нанес серьезный удар теории «Венской школы», согласно которой миграция через Тихий океан шла в направлении, прямо противоположном дрейфу «Кон-Тики».

Итак, Тур был предупрежден о западне. Нужно было молниеносно действовать. Он вернул в кассу железнодорожные билеты и сел вместе с Ивон на первый же самолет, вылетающий в Вену.

Из Венского аэропорта он отправился прямиком в университет к Хейне-Гельдерну и учтиво попросил у профессора экземпляр его критического выступления. Пожилой сутуловатый ученый с умными глазами удивленно воззрился на него сквозь очки. Потом ухмыльнулся и отыскал экземпляр для Тура. После этого Тур попросил, чтобы ему выделили на конгрессе время для ответа вице-президенту. На это Хейне-Гельдерн ответил отказом. Если Хейердал думал выступать, он должен был заявить об этом, когда получил приглашение. А теперь уже поздно.

Когда Тур вышел из кабинета профессора, его остановили два студента. Они возмутились, услышав, что гостю не дают защищаться. А чуть позже представители студентов обратились к Хейердалу и спросили, согласен ли он встретиться с Хейне-Гельдерном в открытой дискуссии, если удастся ее организовать в рамках конгресса. Тур согласился, и студенты пошли к профессору. Они вышли от него обескураженные: Хейне-Гельдерн отказался.

Потихоньку Туру устроили встречу с другим почтенным этнографом — профессором Домиником Вёльфелем. Встреча происходила в старом винном погребке. Вёльфель начал с того, что одобрил теорию об общем происхождении древних цивилизаций Перу и островов Южных морей. Он сам пришел к такому выводу, изучая оружие и трепанации черепа в Тихоокеанской области. Он даже писал об этом родстве в одном из своих трудов, но не брался судить о направлении, в котором шло влияние, пока не познакомился с теорией Хейердала. При свете тусклого фонаря, окруженные плотным кольцом студентов, молодой и старый ученый обменялись ценной информацией. Это смахивало на тайные встречи в римских катакомбах во времена преследования христиан.

Ночью Тур долго размышлял над всем, что услышал в винном погребке, и к утру план защиты был готов. Первым делом он пошел к профессору Блейхштейнеру, директору Венского этнографического музея. Тот принял его очень любезно и согласился поместить в ежегоднике музея ответ Хейне-Гельдерну.

Затем Тур поспешил к главному редактору ежегодника доктору Этте Бекер-Доннер, специалистке по этнографии Южной Америки. Его ожидал сюрприз: она показала ему модель доинкского плота, которую нашла в могильнике на берегу Тихого океана ниже Тиауанако. Но когда он попросил разрешения ответить Хейне-Гельдерну в приложении к ежегоднику, она покачала головой. Ежегодник уже отпечатан, он поступит в продажу через три дня, когда начнется конгресс. Тур знал об этом, он просил только позволить ему вложить в каждый экземпляр свой оттиск, если поспеет его подготовить к этому времени.

Этта Бекер-Доннер согласилась, улыбаясь, но ей казалось, что успеть невозможно.

Была пятница, конгресс начинался в понедельник утром. Тур доехал на такси до издательства «Ульштейн», которое успешно распространило его «Экспедицию Кон-Тики» в странах немецкого языка. Глава издательства и директор типографии обещали ему, если он сдаст рукопись в воскресенье утром, что оттиск будет готов вечером в тот же день. После этого Тур вернулся в гостиницу, чтобы хорошенько выспаться, перед тем как приступить к делу.

В субботу утром он сел писать ответ на критику Хейне-Гельдерна. К несчастью для профессора, его статья была написана еще до появления научного труда Тура. И теперь Хейердалу оставалось только подобрать выдержки из своего собственного тома, где все аргументы австрийского этнографа уже были разобраны. Хейне-Гельдерн сам не бывал в Полинезии, но прочитал бездну книг и подобрал примеры того, что бывают ветры, дующие в направлении, противоположном дрейфу «Кон-Тики». А потому, мол, древние люди вполне могли путешествовать из Азии на восток. В своем ответе Тур подчеркивал, что все примеры, подобранные Хейне-Гельдерном, представляют отклонения от нормальных условий, а при таком методе подбора можно доказать, скажем, что в Полинезии нельзя жить из-за частых ураганов.

Тур работал без перерыва с восьми утра до трех часов ночи. В воскресенье в шесть утра статья поступила в типографию. Она была написана по-английски, и набирали ее австрийцы, поэтому пришлось немало повозиться с корректурой. Весь день Ивон ездила взад-вперед с правлеными листами. Зато вечером в каждый экземпляр ежегодника вложили по готовому оттиску.

В понедельник утром Тур одним из первых вошел в украшенный флагами зал конгресса, где его приветствовали президент профессор Копперс и вице-президент — Хейне-Гельдерн. Тур воспользовался случаем вручить им по свежему оттиску, после чего занял место рядом с Ивон.

Поднимаясь на почетную трибуну, Хейне-Гельдерн был бледен, как простыня. После Ивон рассказывала, что многие почтенные ученые в зале перешептывались и толкали друг друга, словно школьники, стараясь заполучить экземпляры оттиска, которые она принесла в своей вместительной сумке.

Профессор Хейне-Гельдерн долго не мог забыть этого эпизода. Несколько лет он отзывался яростными газетными выпадами на каждый шаг Тура. В 1960 году неожиданно наступило перемирие. В Вене должен был проходить XXXIV конгресс американистов, и на Хейне-Гельдерна возложили почетную обязанность президента. Он сам послал Хейердалу сердечное приглашение, так как узнал, что тот в своем докладе собирается выступить против их общего оппонента американского этноботаника Э. Д. Меррилла.

Меррилл несколько десятилетий неистово сражался с диффузионистами. Он считался столпом американского изоляционизма и был одним из главных вдохновителей резкой оппозиции «Венской школе». Много лет ученые всех стран полагались на утверждение Меррилла, что до того, как Колумб пересек Атлантический океан, Америка и остальной мир не имели ни одного общего культурного растения. В этом видели доказательство того, что до европейцев никто не проникал в Америку и не покидал ее, ведь эти люди непременно везли бы с собой такой важный источник жизни, как культурные растения, и посадили бы их в землях за океаном.

В своем докладе в Вене Тур сказал, что аргументы Меррилла можно уподобить бочке с водой. Стоит вынуть одну клепку, и все вытечет. Когда утвердились взгляды Меррилла, бочка казалась прочной, но потом историки и ботаники отрывали от нее клепку за клепкой, и современной науке пора признать, что бочка пуста. Цитируя труды самого Меррилла, Тур показал, как ученый из года в год пересматривал свои взгляды. Ему пришлось согласиться, что батат, кокосовая пальма и тыква несомненно, а хлопчатник, банан и другие растения вероятно доказывают наличие культурных контактов между Америкой и Полинезией до прихода европейцев. В последнем труде Меррилла, подводящем итог его исследованиям, постоянно упоминалась экспедиция «Кон-Тики», которая явно была для автора главным камнем преткновения. Даже виньетка к алфавитному указателю в книге изображала «Кон-Тики». Сам почтенный ботаник в конце концов доломал свою бочку, заявив, что между Америкой и Полинезией был двухсторонний контакт. «Мы должны признать, — писал он, — что жители Южной Америки могли достичь некоторых островов Тихого океана на бальсовых плотах».

Таким образом, один из виднейших приверженцев изоляционизма потерпел поражение. Больше того, Хейне-Гельдерн как президент конгресса после доклада Хейердала вышел на кафедру и признал, что морской путь из древней Азии в Америку, возможно, пролегал по течению Куро-Сиво к северу от Гавайских островов. И он публично поблагодарил Тура за его вклад в исследование Полинезии.

Почему какая-то, казалось бы безобидная, миграционная теория вызвала такие страсти? Пожалуй, лучше всего на этот вопрос ответил председатель Норвежского географического общества профессор Кристиан Гледич, когда писал в газетной статье: «Человек, выдвигающий новую научную гипотезу, должен быть готов к критике и возражениям.

Человек, рискующий жизнью, чтобы доказать свою теорию, должен быть готов к особому недовольству кабинетных географов.

Человек, который в наш век специализации пользуется аргументами одновременно из десятка различных наук, неизбежно будет поражен олимпийскими молниями специалистов. И чаще всего он этого заслуживает, потому что никому не дано знать сразу все науки. И все же время от времени кто-то должен делать попытки сопоставить и объединить выводы разных наук.

Молодой человек, который, не сдав всех положенных экзаменов, ловит на ошибках многих уважаемых профессоров, не может ждать пощады. Никто не любит оказываться в дураках…

Тур Хейердал бросил вызов косности, он бросил вызов всем, кто излишне уверенно высказывался о бальсе и древнеперуанском мореходстве. Он бросил вызов специалистам, которые все знают лучше других и все или почти все сумели объяснить. И что хуже всего — он нашел простое решение на диво сложной проблемы. Полинезийцы превратились в гордиев узел. Человек с мечом не может рассчитывать на любовь всех тех, кто кропотливо и терпеливо распутывает каждый свою нить, добираясь до докторских степеней и стипендий».

 

XV. На «заколдованные острова»

Завершив наконец работу над книгой «Американские индейцы в Тихом океане», Тур почувствовал, что отчитался за экспедицию «Кон-Тики». Кончилась целая глава его жизни, и после шести лет непрерывного труда он решил взять короткий отпуск. Профессор Селлинг уговорил его вместе с Ивон слетать на Корсику; к ним присоединились супруги Маннерфельт. Беззаботные дни среди радушных корсиканских рыбаков, простая жизнь в деревушке на берегу, согретом лучами средиземноморского солнца… Это было так непохоже на борьбу и гонку последних лет. Ивон даже предложила штрафовать того, кто заговорит о науке. Условие было охотно принято. Для Тура, как мы увидим дальше, знакомство со Средиземным морем сыграло особенно важную роль.

Однако мирная жизнь длилась недолго. Всего через две недели после выхода «Американских индейцев в Тихом океане» случилось нечто такое, что привело Тура к новым приключениям в далеких краях.

Собственно, все началось на конгрессе в Вене в 1952 году, где Тур снова встретил доктора Альфреда Метро, впервые после примечательной беседы в Париже. В свое время Тур озадачил Метро снимками каменных скульптур Тихоокеанской области. Теперь французский ученый рассказал ему про удивительную фотографию идола, которую он недавно видел в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке. Она изображала огромную каменную голову, только что обнаруженную на одном из Галапагосских островов, которые лежат на экваторе почти в тысяче километрах от побережья Южной Америки. Ученые утверждали, что до прибытия испанцев на эти острова не ступала нога человека. Однако этот идол, по мнению Метро, позволял предположить, что кто-то опередил европейцев. А так как скульптура очень похожа на статуи острова Пасхи, продолжал Метро, он уверен, что ваятели были скорее полинезийцы, чем южноамериканские индейцы. Рассказ Метро так увлек Тура, что он решил непременно побывать на Галапагосе, отыскать загадочную каменную голову и посмотреть, нет ли там других следов доевропейских визитов.

Тот факт, что архипелаг был необитаем, когда его открыли европейцы, тоже использовали как довод против теории Хейердала. Если южноамериканские бальсовые плоты доходили до Полинезии, почему же древние мореплаватели не открыли лежащие гораздо ближе Галапагосские острова? Во всех трудах писали, что на Галапагосе нет археологического материала и что впервые люди прибыли сюда в 1535 году, когда архипелаг обнаружил испанский епископ Томас де Берланга. Но когда Тур обратился к литературе, чтобы выяснить, на чем основаны эти слова, оказалось, что все цитируют друг друга. Кольцо замкнулось. Геологи и биологи во главе с Дарвином прилежно наведывались на Галапагос, но археологи никогда там не работали — так твердо они верили в недосягаемость архипелага для индейских плотов с материка.

Еще мальчишкой Тур слышал рассказы о засушливых Галапагосских островах. Он знал, что там сплошь лава и кактусы, условия для постоянного обитания плохие. Один из его школьных учителей вместе с несколькими другими жителями Ларвика уехал на Галапагос искать счастья в девственном краю. Они вернулись разочарованные. Нехватка пресной воды и прочие трудности вынудили их покинуть «заколдованные острова». Так прозвали архипелаг первые испанские конкистадоры и английские буканиры. Возьмут вечером курс на гористые островки, а утром они словно в воду канули. Морякам было невдомек, что корабль относит стремительным течением Гумбольдта, которое подходит к архипелагу на своем пути от Перу в Полинезию.

Осенью 1952 года Тур снова отправился в Америку. В Нью-Йорке археологи Американского музея естественной истории подтвердили, что Метро верно описал снимок идола и никто не сомневался в его подлинности. Фотографию предоставили музею лишь на время, и теперь она находилась у сделавшего снимок ботаника. Тур отыскал его в Бостоне и смог сам рассмотреть фотографию. При виде огромной угрюмой физиономии с клочками мха в морщинах на лбу Хейердал тоже перестал сомневаться. Ботаник заверил его, что открытие сделано в Галапагосском архипелаге. Он даже набросал план острова Флореана и показал, где находится истукан. Не теряя времени, Тур пригласил в задуманную экспедицию двух археологов — американца Эрика Рида и норвежца Арне Шёльсволда. В январе 1953 года они встретились в Гуаякиле на тихоокеанском побережье Эквадора.

В дневнике экспедиции, начатом 8 января, читаем: «Цель и задача экспедиции — провести первое археологическое исследование Галапагосских островов, отыскать возможные свидетельства того, что архипелаг был известен людям и до европейцев».

Удалось договориться с капитаном небольшого судна, которое шло на остров Санта-Крус. За надлежащее вознаграждение он согласился сделать крюк и высадить троих ученых на Флореане. И в конце января они сошли на берег, известный под названием Блек-Бич.

На следующий день экспедиция отправилась в горы по узкой крутой тропе. Стояла жара, подъем был тяжелый, и, когда они дошли до пещеры, Эрик и Арне с радостью сели передохнуть в тени. Тур пошел дальше один и вдруг увидел каменную личину. Она смотрела на него из зарослей — огромная, гротескная, обросшая мхом и лишайником. Но… С первого взгляда у Тура сжалось сердце. Потому что это сама природа придала камню вид сморщенного лица с крупным носом, а глаза и рот кто-то пририсовал для большего сходства уже совсем недавно.

Тур вернулся к археологам, и, стараясь не показывать своего огорчения, тихо сказал:

— Пошли, увидите, как может врать фотография.

Да, неприятная история. Он завез двух археологов в такую даль — только для того, чтобы показать им чью-то шутку.

Неподалеку кто-то работал. Они пошли на шум и увидели на расчистке немецкого поселенца Хейнца Виттмера. Он, его жена и двое детей были единственными обитателями острова. Уже много лет они жили здесь словно робинзоны. Весело улыбаясь, Виттмер признался, что это он дорисовал лицо на камне, чтобы позабавить детей. Он видел, как два американца фотографировали «идола», но они так радовались своему открытию, что у него не хватило духу сказать им правду.

Как ни расстроился Тур, он твердо решил не уезжать с Галапагоса, не попытавшись найти следы доевропейских поселений.

Несколько дней участники экспедиции бродили впустую по горам и прибрежным скалам, но затем произошел случай, с лихвой вознаградивший все их усилия. Тур спросил Виттмеров, не попадались ли им в земле черепки или что-нибудь в этом роде. И услышал в ответ, что они часто видели осколки старых кувшинов, больше всего в курятнике, где куры все время роются в земле.

Не может быть?.. Три исследователя попросили фрау Виттмер немедленно отвести их в курятник. После недавнего ливня там оставалась канава. В ее стенках торчали черепки, были и другие следы пребывания на острове древних индейцев. Арне осторожно копнул землю и поднял инкскую глиняную свистульку. Прочистив дырочку соломинкой, он поднес свистульку ко рту, и из нее после многовекового перерыва вырвался высокий звук.

По пути на Флореану Тур успел договориться с двумя жителями соседнего острова Санта-Крус, что они в условленный день заберут его и археологов на своем катере и покажут им другие острова архипелага, где могли побывать индейцы до прихода сюда европейцев. Определяя места для археологического обследования, члены экспедиции руководствовались простыми соображениями. Они старались представить себе, где могли остановиться индейцы, посещая архипелаг. Берега были большей частью неприступными — крутые обрывы, острые скалы черного и ржаво-красного цвета. Лишь кое-где горы отлого понижались к морю, образуя заливы с узким пляжем. Значит, надо осмотреть каждый доступный пляж, рядом с которым могли быть подходящие участки для стоянки.

Эта поездка оказалась исключительно интересной, и не только из-за новых археологических находок, но и потому, что здесь на редкость богатая и своеобразная морская и наземная фауна. Всеми красками радуги переливались огромные ящерицы, напоминающие крокодильчиков. Изредка попадались столь распространенные ранее гигантские черепахи, по-испански — галапагос, которые дали островам свое имя. Оба этих пресмыкающихся были прежде единственными в архипелаге наземными животными. Но испанцы и англичане привезли сюда кошек, собак, ослов и свиней, многочисленное потомство которых одичало и теперь бродит по островам. Много птиц, особенно совсем непуганных зябликов с красивым оперением. Кроме них есть пингвины, пеликаны, грациозные фламинго.

Море кишело рыбой. В прозрачной толще воды мелькали акулы; иногда над поверхностью моря взлетал огромный скат и шлепался обратно в воду со звуком, напоминающим пушечный выстрел. Идя вдоль берега на катере, члены экспедиции то и дело спугивали морских ящериц и морских львов. Попадались и здоровенные морские черепахи.

Тур, успевший пристраститься к плаванию, часто нырял прямо в гущу удивленно озиравших его морских львов. Однажды он оседлал большую морскую черепаху, желая ее поймать, но она нырнула так глубоко, что ему пришлось отступить. В другой раз он шел в маске, высматривая в трещинах разных редкостных тварей. Вдруг что-то зашевелилось в темной расщелине у него перед носом. Ближе, ближе… И он увидел уродливую голову мурены — злые глаза, пасть открыта для атаки. Тур поспешил уйти. Он помнил еще по Фату-Хиве, что этот огромный угорь не менее опасен, чем акула. Одним укусом он может отхватить человеку руку или ногу.

На суше Тур не расставался с кинокамерой, охотясь на ящериц — конолофов. Они, несомненно, были самыми интересными среди местных животных. Смотришь — одна юркнула в кустарник, другая медленно ползет по глыбе застывшей лавы, словно ярко раскрашенный дракон. И кажется, что ты на миг перенесся в далекое прошлое, когда царями фауны были гигантские ящерицы.

Однажды Тур уснул на выступе в прохладной пещере и проснулся от того, что его кто-то толкнул. Он обернулся и увидел круглую усатую морду, черную, с блестящими глазами. Это была морская «львица». Гость ей так понравился, что она ни за что не хотела от него уходить. Тогда он повернулся к ней спиной и лег досыпать. Морские львы казались довольно свирепыми, но самки были веселые и потешные, совсем ручные. Когда Арне вечерами на пляже играл на губной гармошке, они выбирались на сушу и окружали его плотным кольцом.

На большом безлюдном острове Сантьяго Тур и Арне, захватив киноаппарат, отправились с двумя проводниками выслеживать огромных наземных черепах. Охотники за морским зверем и рыбаки нещадно их истребляли ради мяса и жира, так что эти великаны теперь редкость. Но в кактусовых зарослях на подступах к потухшим кратерам можно было найти немногих уцелевших рептилий. Перед выходом отряд наполнил фляги водой. День выдался жаркий, а подъем был крутой, да еще им мешали огромные глыбы застывшей лавы и кактусы. Путники обливались потом, комары и слепни атаковали их такими полчищами, что хоть караул кричи. Тур и тот проводник, что постарше, берегли воду, но их товарищи живо опустошили свои фляги, и пришлось с ними поделиться.

Жажда становилась нестерпимой. Под вечер только у Тура оставалось во фляге несколько капель воды. В это время над кратерами собрались черные тучи и хлынул проливной дождь. Поспешно расстелили на земле тент, чтобы собрать драгоценную влагу. Но тент был грязный, поэтому воду пришлось слить. Только расстелили брезент снова, как дождь прекратился. Пористая лава мгновенно впитала влагу, не осталось ни одной лужи. Все-таки Арне удалось найти углубление, в котором задержалась вода. Крышкой он аккуратно вычерпал ее и наполнил флягу. Но вода была мутная, тогда он решил дезинфицировать ее и насыпал столько таблеток, что получилась какая-то неудобоваримая жижа. Так и побрели они дальше с пересохшими глотками. Вечером, когда отряд разбил лагерь, все говорили только о воде — простой, чудесной воде…

На следующий день кто-то предложил повернуть обратно и спуститься к морю. Но Туру очень хотелось увидеть черепах, и он уговорил спутников хорошенько обыскать кактусовые заросли. И вот они услышали странный звук, будто среди колючих кактусовых стволов работали мехи. «Галапаго», — сказали проводники и объяснили: когда черепаха заметит человека, она от испуга втягивает под щит голову и ноги, и вытесняемый воздух шипит. Пойдя на звук, они увидели огромную рептилию, укрывшуюся в панцире величиной чуть ли не с ванну. По соседству черепахи поменьше жевали стебли кактуса. Это напомнило им, что кактус — своего рода живой сосуд с влагой. Они срезали несколько стеблей, сняли с них шипы и жесткую кожицу, а под ней оказалась сочная белая мякоть, похожая на неспелую дыню. Они пожевали мякоть — ничего, только немного вяжет рот.

Как только Тур снял несколько эпизодов с черепахами, мечта о воде восторжествовала. Все думали лишь о том, как бы поскорее добраться до лодки, где лежала канистра с водой. Спуск был настоящей пыткой, и, когда наконец достигли лодки, Арне схватил канистру и, невзирая на все предосторожности, стал жадно глотать воду. Потом выпрямился с закрытыми глазами и открытым ртом и вдруг превратился в живой фонтан. Все что он выпил, хлынуло через рот на землю.

Следуя своей тактике искать в местах, которые могли привлечь древних плотоводцев, члены экспедиции за два месяца нашли на трех островах четыре доевропейские стоянки. Было очевидно, что на этом засушливом архипелаге вряд ли когда-нибудь обитали люди, пока уже в наше время не появились водохранилища. Но индейцы эквадорского и перуанского приморья часто наведывались сюда задолго до того, как возникла инкская империя, причем останавливались на одних и тех же стоянках. Экспедиция собрала, в частности, свыше двух тысяч черепков — остатки по меньшей мере ста тридцати одного глиняного кувшина.

Наверно, индейцы берегли свои кувшины, старались их не разбить. И, судя по числу черепков, на островах побывало немало гостей. Почвенный слой здесь очень тонкий, а то и вовсе отсутствует, поэтому менее прочные материалы — дерево, кость, ткань не сохранились, тогда как кремневые скребки и черепки могут лежать сколько угодно. Древние индейцы Южной Америки делали посуду, которая различалась и формой, и цветом, и составом глины. Поэтому черепки подчас все равно что отпечатки пальцев для опытного человека, по ним он сразу скажет, к какому времени и месту относится кувшин. И три исследователя волновались и радовались всякий раз, когда находили стоянку и, копнув землю возле своей палатки, извлекали черную керамику Чиму с лепными лягушками или бородавчатым орнаментом. Попадалась также характерная полихромная керамика той поры, когда культура Тиауанако — задолго до прихода к власти инков — распространилась с гор на берега Северного Перу. На одном участке, где валялось множество черепков и рос одичавший индейский хлопчатник, они раскопали древнее пряслице.

Когда эквадорский корабль подобрал участников экспедиции и черные вершины «заколдованных островов» скрылись за горизонтом, Тур вспомнил каменную голову в зарослях на Флореане и подумал о странном стечении обстоятельств, которое подарило ему такие находки.

В Эквадоре Рид и Шёльсволд отправились с Туром на полуостров Санта-Элена. Здесь они получили ответ на загадку, которую тщетно пытались разрешить участники экспедиции «Кон-Тики»: как править гуарами. Было известно, что инкские мореплаватели использовали гуары — широкие доски из твердой древесины, с ручкой вверху — не только как шверты, но и как руль. Но хотя Тур обращался ко многим специалистам, тогда ему никто не смог разъяснить принцип управления гуарами. Секрет инков был утрачен, и современные ученые считали, что бальсовые плоты вроде «Кон-Тики» могли идти только по ветру.

Теперь эквадорский археолог-любитель Эмилио Эстрада познакомил Тура и его друзей с индейцами, которые по-прежнему выходили ловить рыбу на небольших бревенчатых плотах. Индейцы знали, что их деды еще полвека назад водили огромные бальсовые плоты с многотонным грузом в Перу и обратно. По их словам, весь секрет заключался в том, как опускать и поднимать гуары в правильной последовательности, одновременно маневрируя парусом. Индейцы помогли построить бальсовый плот по образцу «Кон-Тики», только поменьше, и Эстрада, два археолога и Тур вышли с попутным ветром в море. После нескольких неудачных попыток плот вдруг подчинился им. Они перевернули парус, плот развернулся и пошел галсами обратно к берегу. Тур, который сто один день дрейфовал на «Кон-Тики», удивленно глядел на вымпел, развевающийся на мачте против движения плота. Так удалось вновь открыть хитроумный навигационный прием инков. Стало очевидно, что любые области Тихого океана были досягаемы для древних мореплавателей из Южной Америки.

В конце марта 1953 года участники экспедиции вернулись в США. Здесь они узнали, что нашлись нетерпеливые исследователи, которые поспешили напечатать фотографию галапагосской статуи в научном журнале «Эмерикен антиквити», чтобы закрепить за собой приоритет «открытия». Метро был в Нью-Йорке, и ему очень хотелось поскорее услышать от Тура подробности о каменной голове. Они встретились в доме доктора Лотропа. Сюда же приехали, чтобы узнать из первых рук о результатах экспедиции на Галапагос, видные специалисты по археологии Южной Америки — В. Беннет, Джуниус Берд и Гордон Экхольм.

В уютную гостиную Тур внес целый чемодан археологического материала с Галапагоса и сразу заметил модель плота «Кон-Тики» на, пианино. Собравшиеся были поражены, когда он передал им рассказ Виттмера. Но еще больше удивились ученые, когда Тур открыл свой чемодан. Лотроп не мешкая разложил черепки на полированном столе. Это были осязаемые и убедительные доказательства.

Два крупнейших в мире знатока керамики Северного Перу и Эквадора, доктора Бетти Меггерс и Клиффорд Эванс, изучили собранный экспедицией материал в Смитсоновом институте в Вашингтоне. Их выводы были опубликованы в работе Шёльсволда и Хейердала «Археологические свидетельства доиспанских плаваний На Галапагосские острова». Впервые область древних южноамериканских культур была распространена на тихоокеанские острова, лежащие в тысяче километрах от материка. Было доказано, что индейцы побережья выходили в море так же далеко, как норвежские викинги, открывшие Исландию.

Весть о том, что экспедиция Хейердала нашла древние стоянки на Галапагосе, быстро распространилась в печати. В Вене Хейне-Гельдерн, хотя еще и не знал, какой материал собран, тотчас заявил в газете, что речь идет о следах, оставленных полинезийскими мореплавателями, направлявшимися на восток, в Южную Америку. Когда же стало известно, что речь идет об индейской керамике, он воздержался от дальнейших комментариев.

Гётеборгский археолог Стиг Рюден снова вступил в схватку. Он поместил в одном американском журнале статью, где пытался умалить ценность галапагосских находок — дескать, разбитые сосуды скорее всего оставлены испанцами. Но в следующем же номере ему дал отпор доктор Клиффорд Эванс, который определял материал. Эванс подчеркнул, что Рюден сам не видел находок, о которых отзывается, а между тем анализ, проведенный специалистами в Национальном музее Соединенных Штатов, показал, что речь идет даже не о доколумбовых, а о доинкских изделиях.

К этому времени многие американские исследователи начали сомневаться, что культуры Нового Света развивались так изолированно, как было принято считать. Лотроп и другие собрали археологический материал, указывающий на прямые морские связи между Мексикой, с одной стороны, и северо-западной частью Южной Америки с другой. В 1958 году на XXXIII Международном конгрессе американистов в Коста-Рике молодой американский археолог доктор Майкл Коу привел убедительные свидетельства морских контактов через Тихий океан между Южной и Северной Америкой. Он напомнил, что прежде такие плавания считались невозможными без европейских судов, и продолжал: «Но эти труды писались до экспедиции „Кон-Тики“ и до открытия доколумбовой керамики на Галапагосских островах, в шестистах милях от ближайшего континента. После того как доказано, что первобытные мореходы могли совершать дальние плавания на бальсовых плотах с гуарами или без них, открылся путь для нового взгляда на распространение культур до прихода европейцев в Южную Америку».

 

XVI. Путь в Тиауанако

В годы, последовавшие за экспедицией «Кон-Тики», Тур непрерывно разъезжал. Ивон сопровождала его в долгих и утомительных поездках, и жили они, где придется. Она была вместе с ним в пути на Галапагос, но, когда узнала, что станет матерью, вернулась в Осло. Пришла пора обзавестись постоянным жильем. Оба предпочли бы поселиться в лесной избушке у шведской границы, но дела требовали, чтобы Тур жил в Осло, поближе к библиотекам, аэродрому и музею «Кон-Тики». В конце концов они прямо в городе, среди современных зданий нашли старинный бревенчатый дом, который пришелся Туру по душе. Приученный с детства дорожить изделиями и памятниками старины, он взялся реставрировать этот дом.

Осенью 1954 года Тур был приглашен в Бразилию на XXXI Международный конгресс американистов в Сан-Паулу. На этот раз его избрали одним из почетных вице-президентов, и он приехал как официальный представитель Норвегии. Доклад Хейердала был посвящен предварительным результатам Галапагосской экспедиции с показом образцов найденной керамики.

Поднявшись на кафедру, Тур сразу заметил доктора Поля Риве, того самого французского этнографа, который демонстративно не ходил на его доклады на Кембриджском конгрессе. Теперь Риве сидел в первом ряду, и, как только Тур заговорил, достал газету и принялся ее читать. Хейердал не подал виду, однако он заметил, что француз то и дело на него подсматривает, проверяет реакцию. Тур продолжал как ни в чем ни бывало читать доклад. Тогда Риве с шумом сложил газету, так что было слышно во всем зале, встал и вышел по среднему проходу. Немного спустя вернулся и снова вытащил газету. На этот раз никто не скажет, что он отсутствовал! А когда заинтересованные исследователи окружили стол с археологическим материалом, Риве удалился.

После доклада Тур разговорился в вестибюле с молодым аргентинским этнографом Гонсалесом, который очень хотел познакомить его со своим соотечественником профессором Имбеллони, оспаривающим взгляды Хейердала.

— Вот он идет, — сказал аргентинец.

Он подвел Тура к широкой каменной лестнице, по которой медленно спускался пожилой ученый, и хотел его представить. Однако Имбеллони, сделав вид, будто не замечает протянутой руки Хейердала, бесстрастно произнес: «Вы, наверно, заработали миллионы на вашем плавании», и пошел дальше.

Через несколько лет, когда в Аргентине должен был собраться XXXVII конгресс американистов, тот же Гонсалес — он уже стал доктором, одним из ведущих аргентинских археологов — был избран президентом конгресса. Он поручил Туру руководить симпозиумом, на котором ученые из разных стран представили доказательства доколумбовых плаваний в Америку и из Америки.

Программа конгресса в Сан-Паулу предусматривала, что официальные делегаты совершат по приглашению властей экскурсию во внутренние области страны, где живут дикие индейские племена. Но случилось так, что перед самым концом конгресса президент Бразилии покончил с собой, положение в стране осложнилось, и власти сочли благоразумным отменить экскурсию. Многие огорчились, особенно Тур и Ивон. И они решили самостоятельно отправиться в дебри.

На конгрессе Хейердалы познакомились с Вильмой Шульц, бесстрашной женщиной, которая много раз бывала в лесах Бразилии, участвуя в экспедициях своего мужа-этнографа. Вильма Шульц согласилась быть их проводником. Сперва они рейсовым самолетом добрались до Анаполиса, а там договорились лететь дальше с владельцем одномоторного самолета, в котором было так мало места, что летчик отказался погрузить продукты и лагерное снаряжение. Они смогли взять с собой только ружье, спиннинг и пластиковых куколок для меновой торговли с индейцами. Самолет доставил их в деревушку Санта-Исабель на берегу Арагуаи, притока Амазонки. Здесь два индейца племени караха, Ируа и Уриала, подрядились везти их на долбленке вниз по реке.

Целью этой экскурсии была деревня одного дикого племени. Лодка лихо помчалась по течению, и вскоре их поглотил густой зеленый лес, типичный для дебрей во внутренних областях Бразилии. Несносная жара и духота нагоняли на них вялость. Поначалу трое путешественников так боялись заболеть, что мутную речную воду отфильтровывали сквозь платок и кипятили ее в кастрюле. Но уже на второй день они решили, что кипятить не обязательно, а на третий так освоились с лесным бытом, что по примеру Ируа и Уриалы зачерпывали рукой шоколадную воду и пили ее.

На первом привале они изрядно перепугались. Только прыгнули в воду, чтобы вытянуть лодку на берег, вдруг илистое дно словно ожило. Под ногами копошились какие-то неприятные круглые твари величиной с тарелку, а то и с поднос. Это были речные скаты, которые спешили спастись от неожиданного вторжения.

Ируа и Уриала расчистили место для лагеря, а остальных троих так разморило на солнце, что они, не раздеваясь, легли в мутную воду у берега. Ируа развел костер и сделал над ним из прутьев жаровню для рыбы. А надо сказать, что река кишела рыбой. Отойдя в сторонку, индейцы забросили удочки и принялись одну за другой вытаскивать пираний. Пиранья не очень крупная, зато, наверно, самая хищная рыба в мире. Местные жители боятся ее больше, чем каймана и удава. У нее острые, как шило, зубы; говорят, будто, косяк пираний в несколько минут может управиться с быком и оставить один скелет. Подобно акулам, они издали чуют кровь.

Поджарив улов, путники убедились, что пиранья очень вкусная.

Дальше вниз по реке они увидели пираруку — огромную рыбу, достигающую трех метров в длину. А в ветвях деревьев резвились пестрые попугаи и крикливые длиннохвостые обезьяны.

Вечером они вытащили лодку на песок в излучине реки и легли спать у самой воды, подальше от опасного леса. В это время в заводи показались на поверхности какие-то мячики со светящимися точками посередине. Это были глаза кайманов, которые приплыли взглянуть, что за гости явились. «Мячики» скользили влево, вправо, исчезали под водой, снова появлялись, и зрачки неотвратимо были устремлены на людей, но не приближались. В конце концов путешественников сморил сон, уснул даже дежурный.

Среди ночи их разбудил вырвавшийся из чащи дикий крик. Казалось, по лесу катится волна ужаса. Потом шум стих. Долго Тур глядел на звездное небо и светящиеся глаза, потом опять уснул. А на рассвете он проснулся от громкого чавканья. Тур приподнялся. Вот так штука! Какая-то чудовищная крыса величиной с дикую свинью лакала воду из реки. И это в самом деле была своего рода крыса — капибара, самый большой в мире грызун.

На третий день экспедиция увидела длинную песчаную косу и на ней — низкие хижины из листьев. На берегу стоял совсем нагой старик. Увидев в лодке женщин, он стремглав бросился в свою хижину и вскоре появился снова уже с узким поясом выше бедер. Как только лодка пристала к косе, сбежались любопытные индейцы. Вильма Шульц бывала здесь раньше, и ее встретили очень тепло. Вожди Вариха и Дихаоа намазали ей лицо красной краской и на каждой щеке нарисовали по черному кольцу в знак того, что племя ее признало.

Начался пир. Гостям предложили испеченные на углях рыбу, черепашье мясо и клубни маниока. Потом их пригласили отдохнуть в хижине. Но в этих маленьких жилищах было слишком тесно, поэтому они вежливо отказались и подвесили себе гамаки в лесочке за деревней. Путешественники не пожалели об этом: ночью они увидели в лунном свете столь редкостное зрелище, что оно им показалось сном.

Через час-другой после того, как они уснули, их разбудило какое-то странное бормотание и пение. На песчаной площадке по соседству двигались призрачные силуэты. Вдруг мимо гамаков стремительно, будто газели, пробежали две обнаженные девушки. Потом еще две, а может быть, это была все та же пара. Снова и снова проносились девушки под звуки диковинного хора. Луна осветила берег, и стало видно четыре гротескные фигуры. Они раскачивались и подпрыгивали, исполняя некий магический танец. Головы танцующих были скрыты подобием куклуксклановских колпаков, сделанных из соломы, которая спускалась почти до самой земли, и только руки и ноги были открыты. Эти ожившие «скирды» и обнаженные девушки явно обладали нечеловеческой выдержкой, потому что танец длился всю ночь. Зрелище было таким захватывающим, что гости уснули только под утро.

На следующий день вождь Вариха и еще один индеец — оба знатные охотники — пригласили гостей поохотиться на кайманов. Вильма отказалась, но Тур и Ивон сразу загорелись. Около полуночи они вышли из деревни, но сперва обоим «на счастье» оцарапали до крови руку чем-то вроде костяной расчески.

Индейцы вооружились копьями и топорами, но Тур на всякий случай захватил ружье. Узкая тропа привела их через лес к озеру. В зарослях на берегу лежала лодка, такая узкая, что едва впору сесть взрослому человеку. Казалось, утлый челн опрокинется от малейшего движения. Однако лодка была длинная, с очень толстым днищем; это придавало ей замечательную устойчивость, и она шла очень быстро.

Вдруг около самого берега из воды вынырнуло черное туловище какого-то животного, и послышалось громкое пыхтение. Животное было метра три в длину и смахивало на дельфина. За первым чудовищем появились еще два.

— Буту, — успокоил Ивон и Тура один из индейцев.

Но ведь это и есть дельфины! Откуда они в озере в лесной чаще? Это одно из чудес животного царства: дельфины поднялись вверх по могучей Амазонке и ее притокам и мало-помалу приспособились к пресной воде. И теперь в лесных озерах, которые только в сезон дождей сообщаются с реками, обитает особый вид дельфинов.

Чуть ли не еще больше удивился Тур, когда на них из тени вдоль берегов, куда не проникал лунный свет, посыпались холодные живые «снаряды». Летучие рыбы — в сердце Бразилии! Сколько еще чудес скрывало это южноамериканское озеро?..

Ночная охота вылилась в небывалое приключение. Вождь Вариха стоял на носу, держа наготове копье; в свете луны было видно, как шевелятся его напряженные мускулы. На корме, приготовив топор, сидел гребец. Тур и Ивон находились в середине; у него на коленях лежало ружье, а она направляла в разные стороны луч фонаря. Если мелькнут две светящиеся точки, Тур должен быть готов поразить добычу.

Они вышли почти на середину озера, когда впереди вдруг вспыхнули словно два уголька. Вариха весь подобрался и медленно поднял руку… Копье молнией пронзило воздух и поразило цель как раз за светящимися точками. Вариха стал выбирать привязанную к копью веревку; а второй индеец осторожно подогнал лодку к отбивающемуся зверю. Тур вскинул ружье, тщательно прицелился и нажал спуск. Выстрела не последовало. Механизм заело — видно, песок попал.

— Топор! — крикнул Тур.

Гребец живо передал ему топор, Тур замахнулся и ударил каймана меж глаз. Кажется, все… Волоча на буксире безжизненную добычу, они подошли к берегу. Вождь взялся за хвост, Тур обхватил могучую шею, и они оттащили зверя подальше от воды и других кайманов. Потом отправились за следующим.

Все повторилось, с той разницей, что на этот раз удар топором нанес гребец. Третий заход прошел не так гладко. Во-первых, пришлось очень долго выслеживать добычу. Во-вторых, вождь не совсем удачно метнул копье и поразил каймана не в голову, а в бок. Рана оказалась легкой, и разъяренный зверь бешено бился и щелкал огромной пастью, способной, казалось, перекусить утлый челн пополам. Веревка выдержала все рывки, однако лодка угрожающе кренилась. Чрезвычайно искусно гребец подвел еe к берегу, Вариха выскочил и, крепко держа веревку, выбрался на сушу. Но как быть дальше? Если вытащить каймана на берег, тот может наброситься на него. Отпустить — взбесившийся хищник может напасть на лодку. Что-то надо предпринять!

Тур схватил топор, тихо скользнул через борт в воду и попробовал подкрасться к зверю сбоку. Кайман заметил Тура и с грозным ревом стал бросаться на него, но Вариха крепко держал веревку. Ивон обуял страх. Пока копье не выскочило, кайман до Тура не дотянется, но Тур не мог ни выйти на берег, ни добить зверя. А кровь вот-вот приманит хищных пираний…

Ивон сделала то, на что решилась бы не всякая женщина. Прыгнув в воду, она направила луч фонаря прямо в глаза кайману и отвлекла его внимание на себя. Воспользовавшись этим, Тур пустил в ход топор. Только третьим ударом удалось ему оглушить зверя.

Выйдя после схватки на берег, они с легким содроганием обнаружили, что первого каймана нет. Остались только ведущие к воде широкие следы. Выходит, Тур и Вариха тащили голыми руками зверя, который был не убит, а просто оглушен…

Почти две недели провели трое путешественников на косе у индейцев, потом пошли вверх по реке обратно в Санта-Исабель. В пути они жарили пираний, пекли черепашьи яйца, которые находили в песке. Даже хвост каймана, изжаренный на углях, показался им вкусным.

В Сан-Паулу Ивон и Тур попрощались с Вильмой, которой предстояло еще долго ходить по городу с двумя черными кольцами на щеках. Индейскую «косметику» сразу не смоешь.

Самолет перенес их через весь материк в Перу, где Тур собирался поработать в поле и в музеях.

Проведя с ним несколько недель в приморье и в Северных Андах, Ивон вылетела домой к маленькой Аннет, а Тур двинулся через горы на юг, к озеру Титикака, часть которого лежит на территории Перу, а часть — в Боливии. Это внутреннее море находится на высоте около четырех тысяч метров, а горы вокруг него вздымаются еще на три тысячи метров. На окружающей озеро равнине помещался центр доинкской культуры — Тиауанако. Тур хотел как следует осмотреть многочисленные развалины и каменные изваяния, столь важные для его работы.

Во время своих странствий вокруг озера Тур встречал индейцев, которые делали лодки из связок камыша тотора. Он убедился, что эти своеобразные, смахивающие на плот суда обладают замечательной грузоподъемностью и навигационными качествами. Вместе с рыбаками он ходил на остров Солнца, где, если верить инкским легендам, первоначально жил Кон-Тики Виракоча, прежде чем он основал Тиауанако возле южной оконечности озера. Бородатых обитателей острова Солнца, как уже говорилось, называли «виракоча», то есть «морская пена», а также «длинноухие», потому что они удлиняли мочки ушей. Этот обычай потом переняли знатные инки. Испанцы называли их «орехоне» — «длинное ухо».

Индейцы аймара и кечуа, живущие на берегах Титикака, не очень охотно говорили о народе виракоча, но Тур убедился, что жители приозерного края до сих пор помнят древние легенды.

— Ты сам виракоча, — сказал ему один старик, объясняя значение этого слова.

Особенно поразили Тура развалины Тиауанако. Огромная пирамида Акапана, Ворота Солнца, остатки культовых платформ, сложенных из великолепно обтесанных и пригнанных камней весом до ста тонн, различные изваяния… Исследователи подчеркивали, что наиболее ранний тип статуй представлен коленопреклоненными великанами. Двух таких идолов уже в позднее время перенесли ко входу в деревенскую церковь, где они стоят и теперь, благочестиво взирая на небеса. Разглядывая скульптуры древних ваятелей-виракочей, Тур не подозревал, что вскоре найдет нечто очень похожее на ближайшем из полинезийских островов.

Важный мотив символики Тиауанако — «птицечеловек». Рельефные изображения людей с птичьими головами и крыльями окружают голову Кон-Тики Виракочи, высеченную на фасаде Ворот Солнца. Когда Тур побывал затем в уединенной горной деревушке к юго-востоку от озера, он убедился, что эта традиция сохранилась до наших дней. Выпив хмельной чичи и привязав себе на спину большие искусственные крылья, индейцы исполняли древний «танец птицечеловека».

На противоположном берегу озера Тур увидел потухший вулкан Капиа, где находилась главная каменоломня виракочей. Огромные обтесанные глыбы по сей день лежат возле древней пристани, откуда их перевозили через бурное озеро в Тиауанако. Индейцы аймара называют это место «Путь в Тиауанако». Коническая гора, возвышающаяся по соседству с пристанью, носит странное название — «Пуп вселенной». Тур тщательно записывал все, что видел и слышал.

После озера Титикака Тур посетил другие места в Боливии, Перу и Колумбии, где были доинкские культовые сооружения с каменными скульптурами. Полевые исследования в Южной Америке сыграли большую роль для его дальнейшей работы.

 

XVII. «Пуп вселенной»

Зимним вечером 1955 года у дверей моего дома в Ларвике остановился зеленый бьюик. Это Ивон и Тур приехали навестить Хейердала-старшего и заодно заглянули ко мне. По лицам обоих я видел, что у них большие новости. Они сели на диван, и Тур обронил несколько слов, которые напомнили мне, что сказал в конце двадцатых годов своим товарищам пятнадцатилетний школьник: «Открытия могут быть не только географическими. На свете есть еще много загадок, например загадка острова Пасхи».

И вот четверть века спустя Тур говорит мне:

— Арнольд, послушай, я открою тебе один секрет. Я готовлю новую экспедицию, на этот раз — на остров Пасхи.

Он рассказал, как родился его замысел. Тур давно мечтал о такой экспедиции, а теперь его к тому же направляла гипотеза: он считал, что начало пасхальской культуре положили покинувшие Тиауанако виракочи.

Тур рассказал мне, что на Пасхе лишь дважды побывали археологи. В 1914 году англичанка Кэтрин Раутледж пришла туда на своей шхуне «Мана» и обследовала знаменитые статуи. Двадцать лет спустя на остров прибыла франко-бельгийская экспедиция, и бельгийский археолог Анри Лавашери ознакомился с многочисленными наскальными рисунками, а французский этнограф Альфред Метро собирал устную информацию у островитян для своего очерка этнографии острова Пасхи. Никто не занимался стратиграфическими раскопками, так как считалось, что скудный почвенный слой на этом безлесном острове не может ничего скрывать. Больше того, все полагали, что остров Пасхи был заселен позже других островов Полинезии — ведь он дальше лежит от Азии, которую считали источником всех миграций. Но Тур смотрел на дело иначе. Пасха ближе всех полинезийских островов лежит к Южной Америке и Тиауанако, поэтому Тур предполагал, что он был заселен очень рано, может быть раньше других. Сами пасхальцы называли свой остров «Пуп вселенной». Но такое же название Тур слышал на берегах Титикака. Почему из многих тысяч тихоокеанских островов именно этот клочок земли в океане напротив Перу оказался «пупом вселенной»? По мнению Тура, ответ был ясен: как пуповина связывает зародыш с матерью, так и остров Пасхи, лежащий на крайнем востоке Полинезии, некогда был «пуповиной» островного царства, играл роль естественного связующего звена с родиной — Перу.

Тур решил привезти на Пасху опытных археологов. Но этот теперь принадлежащий Чили уединенный островок только раз в году навещался чилийским военным кораблем, который всего на неделю бросал якорь у его незащищенных берегов. За одну неделю не проведешь настоящих раскопок. А быть на год оторванным от внешнего мира слишком рискованно. Вдруг специалисты окажутся правы и раскапывать будет нечего? И сиди жди со своей экспедицией, когда опять придет корабль. Нет, нужно располагать своим судном, с опытной командой и всем, что необходимо для работы. Конечно, это обойдется недешево, но Тур был готов вложить в экспедицию все свои деньги, да еще призанять, если не хватит. Безвозвратной помощи он просить не будет. А чтобы легче было добыть всякие документы и открытые листы на раскопки, попытается получить согласие норвежского кронпринца быть покровителем экспедиции.

— Но ведь ты никогда не был на Пасхе, — возразил я, — а мне помнится, что там сплошная голая лава. Вдруг раскопки ничего не дадут?

— Конечно, это будет неприятно, — ответил Тур. — Потому-то мне и нужно свое судно. В крайнем случае, если ничего не найдем, отправимся к другим островам, где я сам видел в зарослях развалины и каменных идолов.

Я знал по опыту, что спорить нет смысла. В последующие месяцы я лишь изредка видел Ивон и Тура; они с головой ушли в приготовления.

Посоветовавшись со своим старым другом Вильгельмом Эйтремом, он зафрахтовал на год рыболовный траулер «Хр. Бьеллянд» и переоборудовал его в экспедиционное судно для работы в тропиках. Затем Тур нанял капитана и команду. Кроме того, он пригласил врача, кинооператора и, самое главное, пятерых археологов — трех американцев, одного норвежца и одного чилийца.

Ученым, кинооператору и врачу требовалось специальное снаряжение. Но еще сложнее было добыть полный комплект запасных частей. Якоря, винты, радиолампы — все нужно, ведь до ближайшей верфи или мастерской будут тысячи миль. Чего только не погрузили на траулер: замороженные говяжьи туши, ящики с консервами и химикалиями, снаряжение для раскопок и подводных работ, три тонны гипса для слепков, пресной воды на год, джип, кузницу, столярную мастерскую, добрую тысячу метров тканей и восемьдесят четыре килограмма рыболовных крючков для расчетов с островитянами, лебедки, брезенты, палатки, тросы, мешки, ящики, чемоданы… Все надо было учесть. И капитан Арне Хартмарк потом подтвердил мне, что в самом деле ничто не было забыто. Вот отрывок из письма Хартмарка: «Общее для всех дел и достижений Хейердала — это искусное планирование, тут он достиг совершенства. Можно уверенно сказать, что особенно это проявилось во время экспедиции на остров Пасхи. Она была подготовлена мастерски, так что лучше нельзя.

Мне посчастливилось почти с самого начала быть привлеченным к планированию экспедиции. Как капитан экспедиционного судна я отвечал за благополучное плавание и за сохранность судна на стоянке.

У меня было свое представление, как все следует устроить, но оказалось, что Хейердал сам давно изучил все проблемы, и мне оставалось только одобрить его наметки по вопросам, входившим в мою компетенцию. Он все отлично продумал заранее, и поначалу мне даже было не очень приятно, что он до такой степени вторгся в мою профессиональную область, но мало-помалу пришлось сдаться перед его глубокими знаниями и логикой доводов. „Вот тут, я думаю, мы бросим якорь — этот мыс будет от нас в направлении ост-зюйд-ост, а эти два утеса окажутся на одной прямой“, — говорит он, показывая на навигационную карту, и решительно отмечает крестиком, где я должен бросить якорь. Я слегка раздраженно возражал, что это будет зависеть от грунта и погоды. Я еще не знал как следует начальника экспедиции. Он тотчас взял с полки нужную книгу и мне показалось, вслепую — открыл ту самую страницу, где черным по белому было написано, что как раз в том месте, которое он обозначил крестиком, глубина тринадцать саженей и самый подходящий грунт.

— Какие ветры преобладают, ты сам знаешь. Если провести прямую от этого мыса до якорной стоянки, увидишь, что мы будем надежно прикрыты от Юго-Восточного пассата. К тому же, — добавил он, лукаво улыбаясь, — здесь, в заливе Анакена, король Хоту Матуа впервые высадился на острове Пасхи, а Хоту Матуа знал морское дело. Кстати, запиши, что нам нужна плоскодонная лодка, на ней будет легче выходить с волной на берег. Сейчас посмотрим, что пишет Раутледж про песчаный берег в Анакене… Представляешь себе, какое место для лагеря, и прямо напротив палаток стоит корабль!

Тогда мне еще трудно было судить о морской выучке Хоту Матуа, но против логики Хейердала я ничего не мог возразить. В итоге мы в самом деле бросили якорь в заливе Анакена там, где Тур тремя месяцами раньше, сидя дома в Норвегии, начертил крестик. Тринадцать саженей воды под килем — вполне безопасно для нашего суденышка».

«Все окружает, надо всем господствует необозримый океан и необозримое небо, безбрежный простор и полная тишина. Живя здесь, постоянно прислушиваешься к чему-то, неведомо к чему, и подсознательно чувствуешь, что ты находишься в преддверии чего-то еще более величественного, недоступного нашему восприятию».

Так описала Раутледж свое впечатление от Пасхи в книге «Загадка острова Пасхи». И то же самое испытывали Ивон и Тур, стоя на палубе и глядя на землю в октябрьский вечер 1955 года, когда их судно бросило якорь с подветренной стороны. Наверху в одной из спасательных шлюпок сидел Тур-младший, не отрывая глаз от легендарного острова. Ему было шестнадцать лет, его зачислили в команду юнгой. Остальные участники тоже жадно всматривались в берег, пока его не поглотил вечерний сумрак. Но больше всех не терпелось сойти на берег пятерым археологам. Вот их имена — Эдвин Фердон, сотрудник музея Нью-Мексико, друг Ивон и Тура еще со времен их медового месяца в Санта-Фе; Арне Шёльсволд, участник экспедиции на Галапагос; наконец, трое новых знакомых — доктора Уильям Меллой и Карлайл Смит, оба профессора, один Уайомингского, другой Канзасского университета, а также Гонсалес Фигероа, сотрудник университета в Сантьяго, официальный представитель Чили в экспедиции. Все собрались на палубе, кроме двухлетней Аннет. Ее Ивон не рискнула оставить дома, и сейчас девочка крепко спала в каюте. Правда, перед сном Аннет успела одним глазком взглянуть на зеленые холмы и вздымающиеся из моря крутые скалы. Она даже показала пальчиком на больших «кукол» — так Аннет назвала огромных каменных идолов, разбросанных на склоне потухшего вулкана. Капитан сиял — завершена половина кругосветного плавания, он благополучно доставил пассажиров и груз на уединенный клочок земли в Тихом океане. Вот он, «Пуп вселенной», известный современному человеку как остров Пасхи, потому что голландец Роггевен открыл его в день пасхи в 1722 году.

Первые дни ушли на общее знакомство с островом. Он был еще бесплоднее, чем его рисовали книги. Если вдруг очутиться здесь, не зная Пасхи по литературе, можно подумать, что вы попали на Луну. По углам треугольного острова и внутри него над безлесной равниной возвышаются кратеры потухших вулканов, словно пустые глазницы глядят в небо. Вулканы давно укротили свою ярость, трава и папоротник обволокли наружные и внутренние склоны кратеров, а на дне их поблескивают наполовину заболоченные голубые озера.

Один вулкан — Рано Рараку особенно интересен. Здесь некогда помещалась огромная мастерская «длинноухих». Прямо в стенках кратера древние ваятели вытесывали каменных исполинов. Глыбы весом в сотни и тысячи тонн отделяли, обрабатывали, затем переносили статуи во все концы острова. По всему видно, что работы прекратились внезапно: на склонах осталось больше полутораста незаконченных идолов. А у подножия вулкана в отвалах стоят великаны, у которых недоделана спина. И сотни полностью завершенных статуй лежат ничком тут и там, рядом со своими платформами. Причем большинство из них нарочно повалено в позднее время.

Да, на поверхности острова нет недостатка в памятниках старины, но почти все они были уже измерены и описаны. Тур приехал с другой целью.

Вскоре после того, как лагерь начал свою жизнь, Ивон предложила опустить полог палатки с наветренной стороны.

— А то сквозь сетку пыль проникает, — сказала она и провела пальцем черту на книжной полке.

Пыль! Тур присмотрелся. Да, в несколько сот лет может получиться изрядный слой… Ветер и дождь точат незащищенные лесом склоны, и на равнину непрерывно ложится мельчайший осадок. Так, может быть, есть смысл вести раскопки, ведь наиболее древние следы должны быть погребены продуктами эрозии.

Следуя опыту Галапагоса, Тур попросил археологов начать раскопки возле палаток экспедиции.

Сразу под дерном была сделана первая находка — часть старинной каменной миски. Потом нашли наконечники копий из обсидиана, каменные рубила, обломки рыболовных крючков из человеческой кости и красиво отполированного камня. На глубине одного фута под печью Хоту Матуа была вторая печь такого же вида, еще через два фута — третья. Пасхальцы были озадачены. Сказание говорит, что Хоту Матуа первым из предков высадился на острове. Откуда под его печью в земле точно такие же?

Участок Хоту Матуа археологи раскапывали вместе, а потом они разошлись в разные концы острова, на участки, которые облюбовали для себя. С каждым днем в работах участвовало все больше местных жителей.

«Когда мы как следует осмотрели остров, — писал потом археолог Эд Фердон, — Хейердал созвал нас, археологов, на совещание в столовой. И сказал, чтобы мы вместе обсудили между собой археологию острова и сами выбрали себе объекты. Он объяснил, что археологические работы — целиком наше дело. Какой бы объект мы ни предпочли, он проследит, чтобы мы были обеспечены инструментом и рабочей силой. Помню также, он добавил, что будет очень рад, если мы найдем подтверждения его гипотезы, но главная задача — установить, как развивалась культура острова Пасхи. Поверьте мне, он сберег бы и деньги, и время, если бы сам возглавил археологические работы по общему плану; Вместо этого он предоставил нам полную свободу».

Когда Тур предложил археологам выбрать для раскопок участки по своему усмотрению, Арне Шёльсволд решил исследовать каменоломни Рано Рараку. Ему помогали люди из команды судна и бригада островитян. Они принялись откапывать основание огромных каменных бюстов, стоящих у подножия вулкана. За много веков несомый ветром песок и катящиеся сверху камни засыпали статуи до плеч, а то и до носа. Раскопки обнажили могучие туловища, уходящие далеко в грунт. Высота самого большого стоящего истукана — двенадцать метров, то есть с четырех этажный дом. Он высечен из сплошного монолита, весит около восьмидесяти тонн. А один идол, которого не успели закончить и отделить от массива горы, был бы высотой в семиэтажный дом, если бы его поставить. У некоторых истуканов на груди, спине или животе были высечены символические рисунки. Все статуи изображали «длинноухих» мужчин — мочки до плеч, тонкие губы и резко выдающийся подбородок с намеком на бороду. Туловище безногое, длинные пальцы соединяются внизу живота.

Почти сразу после начала работы у Рано Рараку были сделаны интересные открытия. Тур с трудом поверил собственным глазам, когда Шёльсволд в толще осыпи обнаружил особенно древнего идола неизвестного до тех пор вида. Он был совсем непохож на известные пасхальские скульптуры. Реалистически выполненная коленопреклоненная фигура сидит на пятках, глаза обращены вверх, острая бородка, руки лежат на коленях.

Этот самый тип изваяний Тур отлично помнил по Тиауанако, где он, по определению доктора Беннета, считался самым древним. Пасхальский великан тоже относился к ранней поре. Это видно по тому, что он найден под старейшим участком каменоломни, на большой глубине. Так вот оно, недостающее звено, которое связывает наиболее древние типы каменных статуй Тиауанако с ближайшим в Тихом океане обитаемым островом! Остальные скульптуры этих двух областей моложе, а их стилизация — итог последующего независимого развития.

Позже Меллой и Фердон тоже нашли идолов, каких прежде не знали исследователи Пасхи. Колонноподобная с прямоугольным сечением статуя из красного камня изображала человека в полный рост. Были также плоские и прямоугольные каменные головы без туловища.

Они тоже перекликались с характерными памятниками культуры Тиауанако, которые Беннет отнес к ранним местным разновидностям.

Но загадка статуй острова Пасхи включала еще три вопроса, издавна занимавших исследователей. Как высекали статуи люди, у которых не было металлических орудий? Как доставляли за много километров из мастерской в вулкане Рано Рараку в разные концы острова? И как устанавливали на высоких ритуальных платформах? Все это сделал народ неолитической культуры без каких-либо механических приспособлений. В книгах Тур встречал немало странных гипотез. Один автор предполагал, что идолы стояли вокруг кратера, пока их не разбросало вулканическим извержением. А пасхальцы до сих пор ссылаются на предание, будто статуи сами разошлись по своим местам, волшебная сила помогла.

Статуи упорно молчали… Где искать ответ на все эти вопросы? Тур обратился к бургомистру пасхальцев Педро Атану. Ответ ошеломил его. Бургомистр уверял, что знает, как это происходило. Мол, он и его братья, потомки «длинноухих», сберегли тайны предков.

Когда Тур справился, сможет ли Педро Атан вырубить статую в каменоломне Рано Рараку, тот подумал и ответил:

— Я сделаю это, сеньор.

На следующее утро в каменоломне закипела работа. Сперва потомки «длинноухих» собрали в нишах изрядный запас каменных рубил поострее. Затем бургомистр нанес на гладкой скале очертания статуи. Поставив возле себя по сосуду с водой, шестеро каменотесов под ритмичные звуки песни принялись рубить гору. Один удар оставлял едва заметный след, но дни шли и все яснее вырисовывался лежащий исполин. Никакого сомнения, именно так это и происходило!

А потом подсунули ваги под туловище поваленной статуи и принялись раскачивать ее. Бургомистр подмащивал статую камнями. На десятый день груда камня, на которой теперь покоился исполин, достигла четырехметровой высоты. С помощью тех же ваг статую стали подавать основанием вперед к огромной плите, служившей когда-то пьедесталом. Потом вернулись к голове и продолжали подмащивать лицо и грудь. Великан медленно выпрямлялся, и на восемнадцатый день твердо встал на старую опору. И все это сделали двенадцать человек, вооруженные только камнями и вагами. Камни разобрали, и опять, как в давно забытые времена, плечистый истукан смотрел на культовую площадку.

Итак, на первый и третий вопросы ответ получен. Оставался второй вопрос: как этих исполинов доставляли из мастерской в самые дальние концы острова? Бургомистр был готов и это показать. Чтобы заручиться помощью «короткоухих», он предложил Туру зарезать двух быков и пригласить жителей Хангароа на пир. После угощения сто восемьдесят мужчин и женщин взялись за канат и на полный желудок потащили по траве двенадцатитонную статую, лежащую на деревянных салазках. Стоя на животе изваяния, бургомистр командовал операцией.

Вот и ответ на последний вопрос!

Неподалеку от рва Поике над равниной возвышается кратер Рано Рараку, будто исполинская чаша с небесно-голубым озером, которое частично покрыто зеленой трясиной из камыша. Эта трясина отлично подходила для взятия проб. Если на острове когда-либо рос лес, в пробах должна быть пыльца. Палеоботаники установили, что в таких трясинах ископаемая пыльца сохраняется тысячи лет. А у каждого растения своя пыльца, и специалисты научились ее распознавать.

Тур взял на себя не совсем приятный труд. Он долго ходил по трясине, проваливался и плавал в зеленой жиже, но все-таки добыл пробы, погружая в дерн и ил восьмиметровый бур. Сотни колонок были обработаны формальдегидом и запечатаны.

Микроанализ пасхальских проб подтвердил верность догадок Тура. Знаток пыльцевого анализа профессор Улуф Селлинг нашел в пробах тысячи крупинок пыльцы деревьев и кустарников. На склонах Рано Рараку в прошлом росли пальмы, пыльца которых наполняла каждый кубический сантиметр нижних слоев трясины. На острове рос также представитель хвойных, известный только в Южной Америке. В тех же пробах видно, как появляется множество зольных частиц. Дальше становится все меньше и меньше пыльцы, а многие виды совсем исчезают. Очевидно, что первоначальную растительность истребил огонь.

До того, как пожары начали уничтожать леса, не было пыльцы пресноводных растений, зато пришельцы, которые свели леса, привезли с собой два полезных растения и посадили их в открытых озерах. По этим растениям можно судить, откуда пришли эти люди, ведь оба они не встречаются больше нигде в тихоокеанской области, кроме южноамериканского материка, где находится их родина. Одно растение — южноамериканский горе ц Polygonum amfibium, его использовали как лекарственное средство в области Титикаки и на Пасхе. Второе — камыш тотора.

На Титикаке индейцы уру строили жилища и лодки из связок камыша тотора. И так же поступали пасхальцы. У них есть легенда, по которой тотора — главный строительный материал на острове — был привезен и посажен в кратерных озерах их славным предком Уру.

Когда археологи, работая в разных частях острова, нашли рисованные и высеченные в камне изображения серповидных лодок из камыша, местные старики гордо заявили, что знают, как эти лодки делали. По просьбе Тура четверо братьев нарезали камыша и высушили его на солнце, потом сделали связки, так называемые пора, лежа на которых можно довольно быстро плавать в море. На пора предки нынешних пасхальцев плавали к птичьему островку по соседству с Пасхой за яйцами. И такими же «лодками» с незапамятных времен пользовались индейцы перуанского приморья.

Затем старики собрали несколько связок в рыбачий плот и смело вышли на нем в океан. Предания рассказывают, что некогда предки островитян вязали из камыша суда, на которых размещалось до четырехсот человек. Нос и корма этих морских судов были изогнуты, как лебединая шея.

Рассказы пасхальцев, а также изображения на камне очень походили на рисунки огромных камышовых судов, виденные Туром на древних сосудах доинкского Перу. А лодки, на которых старики выходили в море из залива Анакена, были того же вида, с каким он познакомился лично на озере Титикака.

Рецензируя впоследствии отчет об экспедиции на Пасху, бывший оппонент Тура шведский ботаник Скоттсберг писал о камыше тотора и полигонуме: «Оба растения, несомненно, американские. Трудно представить себе, чтобы они могли пересечь океанский простор без помощи человека. Вот почему предположение автора, что переселенцы из Перу привезли с собой клубни столь важного камыша тотора и посадили их, кажется мне вполне убедительным».

По мере того как продвигались работы во всех ключевых районах острова, поступала все новая информация и вырисовывалась цельная картина. Независимо друг от друга археологи пришли к общему выводу — в истории Пасхи до появления европейцев отчетливо различаются три периода: ранний, средний и поздний. Это важное открытие позволило совсем по-новому взглянуть на историю острова.

Наиболее ранние свидетельства широкой активности человека на острове теперь датируются примерно 380 годом. Первые поселенцы привезли с собой из Южной Америки два пресноводных растения и посадили их в кратерных озерах. Расчищая место для своих поселений и каменоломен, они сводили огнем девственный лес — ведь это были искусные ваятели и каменщики, которые не очень ценили дерево. Жилища они строили из камня и камыша тотора; циклопические культовые сооружения складывали из огромных глыб, чрезвычайно искусно обтесывая и пригоняя их, совсем как это делали представители доинкской цивилизации района Тиауанако и прилегающих областей Анд. Они делали коленопреклоненные статуи и прямоугольные колонноподобные скульптуры, похожие на ранние изваяния Тиауанако. И подобно тиауанакским ваятелям они были солнцепоклонниками: их культовые сооружения были ориентированы согласно годовому движению солнца. В начале второго тысячелетия нашей эры ранний период, видимо, оборвался.

Средний период начался разрушением и перестройкой по новому плану всех сооружений раннего периода. Резкую перемену религиозных и архитектурных представлений можно объяснить социальной революцией, но скорее всего, прибыла вторая волна переселенцев, и, вероятно, из той же географической области. Характерные черты среднего периода — замена солнцепоклонничества культом птицечеловека и сооружение аху, прочных каменных платформ, единственным назначением которых было служить опорой для огромных статуй из каменоломен Рано Рараку. Каменные исполины, прославившие остров на, весь мир, изваяны в эту пору.

Средний период кончился около 1680 года победой «короткоухих» в битве у рва Поике. Тотчас и навсегда прекратилась деятельность в каменоломнях. Длинноухие статуи сбросили с аху, самым важным местным изделием стали наконечники для копий и другое оружие. Последний, позднейший период характеризуется войнами, разрушениями и культурным упадком. И когда в 1772 году на остров прибыли европейцы, они застали поглощенных усобицами полинезийцев. Увидели также светлокожих бородатых людей; у некоторых из них мочки ушей были удлинены и свисали до плеч.

Кто же эти представители каменотесной культуры, истребленные полинезийцами на острове Пасхи? Раскапывая стены культовых строений, Меллой и Смит обнаружили, что ориентация по солнцу и особая техника обработки и кладки, сходная с перуанской и не знающая параллели нигде в Полинезии, — все это присуще самым ранним сооружениям. Шёльсволд сопоставлял найденную им коленопреклоненную статую с тиауанакской и писал в своем отчете: «Как мы указывали, сходство между этой тиауанакской статуей из Южной Америки и нашей находкой так велико, что его вряд ли можно объяснить случайностью, скорее речь идет о близком родстве, указывающем на связь между этими двумя образцами древней каменной скульптуры в Андах и на острове Пасхи…»

Фердон тщательно изучил открытые экспедицией многочисленные круглые и вытянутые, напоминающие лодку каменные жилища доевропейской поры и показал, что нигде больше в Полинезии не было таких построек, зато они характерны для аборигенных культур Южной Америки. Он раскопал также солнечную обсерваторию и культовое поселение, состоящее из своеобразных каменных построек, на вершине вулкана Рано Као. На плитах, из которых сложены стены и потолки, нарисованы мотивы, типичные для американских индейцев: плачущий глаз, двойное весло, серповидные камышовые лодки с парусами, птицечеловеки с изогнутым клювом. Всюду в поселении на глыбах лавы высечены рельефные изображения сутулого человека с птичьей головой. В своем отчете Фердон подчеркнул, что все это ритуальное поселение с его культом птицечеловека — совсем не полинезийского рода. Зато несомненно близкое родство с древними культурами Перу.

Теперь у Тура не оставалось сомнений: легендарные светлокожие и бородатые «виракочи», которые некогда вышли в море, покинув свой культовый центр в Тиауанако, не пропали в океане, они благополучно причалили к острову и обосновались на «Пупе вселенной».

Открытия археологов производили сильнейшее впечатление на пасхальцев. Они не могли надивиться на неведомых каменных истуканов и другие предметы, извлеченные из толщи земли. Им казалось, что тут не обошлось без колдовства — как еще могли чужеземцы выследить незримые изделия язычников! И расцвело суеверие, которое много лет было скрыто под тонким налетом цивилизации. Пошли толки о том, что сеньор Кон-Тики наделен сверхъестественной силой. А может быть, он попросту один из их предков, вернувшийся на остров, чтобы возродить его былое величие? И уж во всяком случае у этого чужеземца могущественный аку-аку — дух-хранитель и невидимый проводник, позволяющий ему видеть то, что недоступно обычным людям.

Последовала неожиданная реакция: по ночам пасхальцы стали тайком приносить Туру замечательные изделия, переходившие по наследству из поколения в поколение. Эти предметы хранились в тайниках — ведь кража здесь считается не столько преступлением, сколько искусством. Тура просили не показывать подарки другим островитянам, потому что даритель нарушал священный запрет. Диковинные дары сопровождались не менее диковинными историями, и Тур начал догадываться, что существует потайной мир, который до сих пор был скрыт от глаз чужеземцев.

Даже патер Себастиан, проживший здесь больше двадцати лет, не подозревал о пережитках языческого культа предков, которые еще сохранились в подземельях острова и в сознании островитян. Он не раз наблюдал у своих прихожан проявления суеверий, но суеверия есть повсюду. Пасхальцы прилежно посещали церковь, и разговоры про аку-аку патер Себастиан считал просто выражением мыслей и чувств, которые они еще не умели объяснить иначе. Он много раз слышал про тайные родовые пещеры с языческими изделиями — каменными и деревянными скульптурами, старинными дощечками с давно забытыми письменами ронго-ронго, которые ни ученые, ни сами островитяне не могут прочесть. И хотя старый священник не сомневался, что подземные кладовые существует на самом деле, он писал в своей книге про остров Пасхи: «Тайна, где именно находятся входы в эти пещеры, погребена вместе с последними носителями древних традиций…» Он был поражен, услышав то, что ему поведал сеньор Кон-Тики.

А сеньор Кон-Тики поведал о подземельях, где собрано множество каменных идолов и утвари, старинных реликвий, о которых известно только одному-двум избранным в роду. Вход в тайную родовую пещеру либо на равнине через отверстие, накрытое мшистым камнем, либо в обрыве над морем. Тайники охраняются могущественными аку-аку, которые жестоко карают всякого, кто попытается украсть что-нибудь. Даже сам владелец пещеры должен умилостивить аку-аку, прежде чем входить в заветный тайник. Для этого есть ритуал: полагается съесть гузку курицы, изжаренной в земляной печи поблизости от пещеры. Называется этот ритуал уму такапу.

Словом, остров Пасхи представлял собой два мира, несхожих между собой, как день и ночь. Один мир — видимый всем: вулканы, каменные исполины, церковь, обыденная жизнь. Второй — скрытый: пещеры, где в кромешном мраке лежат культовые предметы, идолы, скелеты и водится всякая чертовщина. Скелеты представляли собой останки погребенных здесь покойников или больных стариков, которые сами забрались в тайник, когда приблизился их смертный час. Среди многочисленных удивительных изделий в пещерах были каменные черепа, модели судов, птицечеловеки, странные животные и чудовища, женщины, несущие на спине ребенка или рыбу. Все это было сделано из вулканических пород.

Со временем Туру показали не одну секретную родовую пещеру, но только после того, как островитяне оправились от жестокой эпидемии гриппа — неизменной спутницы ежегодных визитов судна из Чили.

Экспедиция провела на острове четыре месяца, когда на горизонте показалось другое судно. Это был «Пинто», чилийский военный корабль, который раз в год доставляет припасы пасхальцам. На борту «Пинто» были профессора Оттмар Вильгельм и Густаво Пенья, а также группа студентов-археологов. Они хотели посмотреть, как идут раскопки.

Зайдя в гости к бургомистру, Пенья услышал от него, что могущественный аку-аку сеньора Кон-Тики извлекает самые удивительные вещи из недр земли. Профессор только снисходительно улыбнулся; он знал, что бургомистр любит прихвастнуть. Но потом Пенья призадумался. Может быть, трюмы «Хр. Бьеллянда» в самом деле набиты музейными ценностями? Кончилось тем, что он связался с министром просвещения Чили, и тот уполномочил его конфисковать все археологические находки экспедиции. Это было настоящим ударом для Тура и его товарищей. Ведь он получил через норвежское министерство иностранных дел официальное разрешение чилийских инстанций провести раскопки на острове Пасхи и сам ездил в Чили, чтобы утрясти все вопросы. Неужели придется отдать все, каждый кусочек кости и образцы древесного угля?.. Они решительно протестовали, и в конце концов Пенья согласился встретиться и обсудить проблему. Тем временем весть о случившемся дошла до пасхальцев. Они возмутились и сказали Туру: никто не посмеет взять у него то, что они ему подарили. Бургомистр совсем повесил нос, считая, что он кругом виноват.

Переговоры состоялись в кабинете патера Себастиана. Долго казалось, что выход не будет найден. Наконец Тур предложил, чтобы археологам разрешили увезти собранный материал в свои лаборатории, провести анализ и издать отчет. Затем чилийские ученые скажут, что может представить интерес для музеев Чили. Пенья согласился. Тогда Тур спросил, что думает профессор об изделиях, полученных от пасхальцев.

— То, что вы получили от пасхальцев, нас не интересует, — сказал Пенья. — Я сюда приехал не в качестве таможенного чиновника. Что вами куплено у пасхальцев, мы и сами можем купить. Нас занимает то, что археологи нашли в земле, потому что до вас здесь никто не занимался раскопками.

Итак, проблема благополучно разрешилась; две стороны подписали соглашение.

Выйдя из дома патера Себастиана, Тур увидел в темноте человека, который прижался к стене под окном. Это был один из его местных друзей. Пасхалец подошел к Туру и шепотом рассказал, что он побежал бы к бургомистру и привел бы двести человек, если бы переговоры сорвались.

Вскоре «Пинто» ушел, и жизнь островитян вернулась в обычную колею, если не считать распространившейся коконги. Патер Себастиан и все островитяне заболели. У бургомистра умерла от болезни внучка, сам он слег с воспалением легких и тоже едва не отправился на тот свет. Когда Педро Атан поднялся на ноги, его нельзя было узнать. Раньше он обещал сводить сеньора Кон-Тики в свои родовые пещеры и показать ему потрясающие вещи. Теперь он всячески уклонялся, даже попытался подсунуть Туру современные изделия. Видимо, беды, которые обрушились на него после визита «Пинто», он воспринял как месть аку-аку за то, что выдал тайны родовых пещер. Как только Тур понял, в чем дело, он перестал настаивать. Бургомистр продолжал ему помогать и в конце концов разрешил младшему брату Атану Атану показать свою пещеру сеньору Кон-Тики.

Атан Атан оказался не таким робким, как старший брат. Он считал себя добрым католиком и хотел поскорее положить конец всем этим языческим затеям с пещерами. После короткого ритуала он ночью привел сеньора Кон-Тики в свою пещеру и передал ему на хранение все, что там было. Естественно, Тур постарался не остаться в долгу. Получив много подарков, Атан Атан убедился, что сделал доброе дело, и предложил братьям своей жены Андресу и Хуану Хаоа поступить так же со своими тайниками.

Андрес не возражал против того, чтобы передать Туру камень-ключ, но требовалось согласие Хуана, который считался хранителем пещеры. А Хуан, человек суровый и несговорчивый, рассердился, узнав, что его брат доверился чужеземцу. В конце концов он все-таки согласился встретиться с сеньором Кон-Тики для переговоров. Войдя в дом Хуана, Тур сразу понял, что ему предстоит испытание. Хозяин дома устремил на него пронзительный взгляд, в котором угадывались незаурядная воля и настойчивость. За спиной Хуана неподвижно стоял туму — человек, которому принадлежало право выносить приговор в делах, касающихся рода Хаоа.

Хуан подошел вплотную к Туру и вызывающе прошипел:

— Видишь моего аку-аку? Это дом аку-аку!

— Знаю, — ответил Тур. — Вижу.

Хозяин будто не слышал его слов.

— Покажи мне силу своего аку-аку! — продолжал он.

Было ясно, что он и остальные ждут какого-нибудь чуда.

Теперь главное не растеряться…

— Если твой аку-аку такой же могущественный, как мой, — так же вызывающе заговорил Тур, — вели ему выйти за дверь. Вели ему обойти весь остров. Спроси его: видит он, как изменился остров? Видит, что все стало лучше? Что снова появились старые стены и дома, а из земли поднялись невиданные изваяния? Когда твой аку-аку тебе ответит, я спрошу тебя: «Нужны тебе еще доказательства силы моего аку-аку?»

Ответ Тура явно показался Хуану убедительным. Он вышел из комнаты и вскоре вернулся, держа под мышкой плоский сверток, а в руке была тяжелая корзина. Он отдал плоский сверток брату; тот положил его на стол. И снова Хуан уставился на Тура. Корзина оставалась у него в руке, очевидно в ней лежал камень-ключ. Тур старался выглядеть безразличным. Хуан показал на сверток.

— Что там внутри? — спросил он. — Покажи силу своего аку-аку.

Тур напряг свои мыслительные способности. Сверток слишком плоский и легкий, чтобы в нем мог быть каменный или деревянный предмет. Какое-нибудь красивое изделие из перьев? Пасхальцы приносили Туру копии головных уборов, в каких танцевали их предки…

— Мой аку-аку говорит: кон плюма — что-то с перьями, — осторожно произнес он.

— Нет! — крикнул Хуан и весь собрался, точно зверь перед прыжком. — Спроси своего аку-аку еще раз!

В комнате вдруг стало невыносимо жарко. Туму и Андрес подступили ближе к Туру. Он коснулся самого сокровенного в их частной жизни… А что произойдет, если он ответит неправильно? Тур усиленно думал. Вдруг там тапа — материя из луба?

— Что-нибудь из одежды… — рискнул он.

— Нет! Спроси снова, спроси получше!

— Материал? — Больше ничего он не мог придумать.

Ответом ему было презрительное хмыканье. Хуан сказал Туру, чтобы он развернул сверток. Внутри оказалась амбарная книга без корочек. Ее страницы были исписаны письменами ронго-ронго; чернила выцвели от старости.

Вдруг Тура осенило: испанское «плюма» означает и перо, которым пишут! Он с силой бросил книгу на стол и негодующе выпрямился.

— Мой аку-аку верно сказал! Он сказал «кон плюма» — и это написано «кон плюма», пером!

Пасхальцы оторопели.

— Какой у тебя могущественный аку-аку! — с трудом вымолвил Атан.

Они обменялись еще несколькими репликами, и сеньор Кон-Тики получил корзину и книгу с письменами. Потом все вместе закрепили свое братство бутылкой красного вина, изображающего кровь побратимов.

…Прошло полгода, настала пора собираться в путь. Ведь экспедиции еще предстояло побывать на остальных островах Полинезии, где встречаются каменные скульптуры.

Пасхальцы пришли проводить белый траулер, и среди них стоял патер Себастиан. Он очень много сделал для экспедиции. Отмечая вклад патера Себастиана во имя науки и человечности, норвежский король наградил его впоследствии орденом Св. Улава. А Тур перевел ему деньги на постройку новой церкви.

В числе объектов экспедиции были Питкэрн, Раиваваэ и два острова в Маркизском архипелаге — единственные, кроме Пасхи, острова Полинезии, где воздвигались монументальные статуи. Это очень показательно, что каменные исполины известны лишь на пяти островах, расположенных на восточной окраине Полинезии и, так сказать, смотрящих на Южную Америку. Раскопки на этих островах с последующей радиоуглеродной датировкой показали, что статуи раннего периода острова Пасхи, ближе всех расположенного к Южной Америке, на сотни лет старше остальных.

На обитаемых островах врач экспедиции Эмиль Ессинг брал кровь у наиболее чистокровных полинезийцев, чтобы ее потом подвергли анализу в специальной лаборатории в Австралии. Еще никто не привозил свежей крови из Восточной Полинезии, а для специалистов по физической антропологии очень важно знать все местные группы крови, так как они наследуются и подчиняются закону Менделя, тогда как изделия искусства и бытовые предметы могут быть плодом независимого развития.

На гористом острове Рапа-Ити экспедиция раскопала причудливую вершину, которая оказалась заросшим укрепленным селением с могучими каменными стенами и террасами. Это было самое большое искусственное сооружение, найденное на островах Тихого океана.

И когда экспедиционное судно после года полевых работ вернулось из Тихого океана, Тур и его товарищи были вправе гордиться тем, что успешно завершили первые стратиграфические раскопки в Восточной Полинезии, если не считать Гавайский архипелаг. Радиоуглеродная датировка археологических находок показала, что в Восточной Полинезии, то есть на ближайших к Южной Америке островах, люди жили по меньшей мере на тысячу лет раньше, чем считали ученые.

 

XVIII. Ветер меняется

На пути домой из Полинезии Тур был вынужден покинуть экспедиционное судно в Панамском канале. Вместе с Ивон и маленькой Аннет он вылетел самолетом в Копенгаген, где открывался XXXII Международный конгресс американистов.

Среди первых, кто встретил его в Европе, были репортеры. Они сообщили Туру, что его критиковали английские и норвежские газеты — дескать он необоснованно приписал себе честь открытия: как передвигали и устанавливали пасхальские изваяния. Печать поместила короткое сообщение с острова о приемах, которые показал ученым бургомистр. Старший этнограф Британского музея мистер Адриан Дигби сразу выступил с протестом в лондонском «Таймсе». Он заявил, что метод бургомистра был открыт и описан еще экспедицией Раутледж в 1919 году. Теперь репортеры просили Хейердала прокомментировать этот протест.

Тур очень высоко ценил работу Кэтрин Раутледж, ее книга была у него с собой, и он открыл страницу, где написано: «Итак, мы не нашли ни одной статуи, о которой можно сказать, что она находилась в стадии перемещения, и способ транспортировки остается загадкой». Об установке изваяний Раутледж писала, что их, вероятно, «втаскивали на земляную насыпь, которая была выше пьедестала, потом опускали на пьедестал». Всякому очевидно, что это совсем не похоже на способ постепенного подмащивания, который показали Хейердалу пасхальцы. И когда Тур встретил в Копенгагене Дигби, тот первым признал свою ошибку и попросил извинить его. Впоследствии он оказал Хейердалу всемерную помощь, когда Тур приехал в Лондон изучать замечательную коллекцию пасхальского материала, хранящуюся в Британском музее.

На Копенгагенском конгрессе Тура ожидали еще два сюрприза. Его старый противник П. Риве предложил доклад на коварную тему «Белокожие индейцы в Америке», и все ждали, что он станет опровергать мнение Тура, что в Новом Свете до прибытия европейцев в самом деле были «белые бородатые» люди, О которых говорят легенды. Тур сел в первом ряду и приготовился отстаивать свой взгляд. Риве заметил его, лукаво улыбнулся и, ко всеобщему удивлению, для начала зачитал доводы Хейердала из труда «Американские индейцы в Тихом океане». А дальше весь доклад свелся к обзору конкретных свидетельств того, что первые европейцы, прибывшие в Америку, в самом деле наблюдали в разных частях Нового Света светлокожих бородатых индейцев.

В программе конгресса значилось новое имя. Доктор Т. Бартель, немецкий этнограф и специалист по расшифровке, выступил с сенсационным заявлением, что прочел пасхальские письмена ронго-ронго. До сих пор эти письмена упорно не поддавались расшифровке; Альфред Метро даже заявил, что это, строго говоря, и не письменность. И вот теперь Бартель говорит, будто проблема решена и он читает, что написано на дощечках. Еще больше удивился Тур, когда Бартель заявил, что из текстов ронго-ронго явствует, будто первые поселенцы прибыли на остров Пасхи около 1400 года, вероятно с острова Раиатеа, лежащего неподалеку от Таити. И выходит, заявлял Бартель, что дощечки опровергают теорию Хейердала.

Два русских этнографа доктор Ю. В. Кнорозов и Н. А. Бутинов возразили докладчику. Они работали над тем же материалом ронго-ронго и пришли К совсем другим выводам.

Взяв слово, Тур сообщил, что археологи, участники только что завершенной экспедиции на остров Пасхи, нашли свидетельства того, что освоение острова началось по меньшей мере за тысячу лет до века, названного докладчиком. Экспедиция побывала также на Раиатеа и не обнаружила никаких признаков миграции с этого острова на Пасху. Бартель явно не ожидал увидеть в Копенгагене Хейердала, и в ответ сказал лишь, что не является археологом и не может обсуждать этот вопрос. Ему известно только то, что он «прочел» на ранее нерасшифрованных дощечках. Бартель обещал вскоре опубликовать текст своего перевода.

Утверждение Бартеля, якобы он истолковал пасхальские тексты и они опровергают теорию Хейердала, обошло мировую печать. После Копенгагенского конгресса он поехал в Осло, где в качестве гостя Тура Хейердала смог ознакомиться с тетрадями, полученными Туром от Хуана Хаоа и других пасхальцев. Эти материалы так его увлекли, что он решил с первым же рейсом чилийского корабля отправиться на остров, надеясь найти еще новые образцы текстов. Но сперва он все-таки написал большую статью для «Сайентифик Эмерикен», что письменность ронго-ронго им расшифрована и тексты «решительно опровергают» теорию Хейердала о миграции из Перу. Правда, примеры перевода по-прежнему отсутствовали. «Гамбургский университет готовит к печати полный отчет о моем переводе дощечек», писал он. А когда наконец появилась гамбургская публикация, читатель увидел внушительный свод таблиц и каталогов с письменами, буквами и цифрами — и никаких намеков на перевод хотя бы одной дощечки.

Через восемь лет после выступления Бартеля в Копенгагене Меллой, Шёльсволд и Смит на страницах «Эмерикен Антрополоджист» призвали его обнародовать перевод любой дощечки. Это позволило бы проверить правильность перевода, сопоставить его с другими дощечками. Бартель не ответил.

Тем временем в дискуссию о пасхальских письменах снова включились советские ученые. Они усомнились в словах Бартеля, что он расшифровал ронго-ронго. А через год после Копенгагенского конгресса ленинградские этнографы Кнорозов и Бутунов неожиданно поставили под вопрос и подлинность тетрадей, полученных на Пасхе Хейердалом, хотя никто, кроме Бартеля, их еще не изучал. Дескать, пасхальские друзья Хейердала ввели его в заблуждение, рукописи представляют собой всего-навсего копии каталога письмен, составленного в прошлом веке на Таити французским епископом Жоссаном. Иностранная печать по-своему изложила это заявление. «Русские ученые обвиняют Хейердала в плагиате», — писали норвежские газеты.

В это же время новой атаке подверглась экспедиция «Кон-Тики». Два молодых норвежских этнографа заявили, что управлять плотом очень просто, и с перуанскими гуарами Хейердал вполне мог избежать аварии на рифе, просто ему захотелось придать своему плаванию более драматическую окраску.

Тур лежал в постели. Во многих странах Европы свирепствовал азиатский грипп. Непрерывная работа над монографией «Археология острова Пасхи», намеченной к выходу после рассчитанной на широкого читателя книги «Аку-Аку», подорвала силы Тура, и он свалился. Весь в испарине от высокой температуры, с дикой головной болью, из-за которой он едва мог читать одним глазом, Тур пытался, несмотря на запрет врача, составить ответ своим оппонентам. Один лист бумаги за другим летел в корзину… Кончилось воспалением мозга. На этот раз он не смог дать отпор в печати.

Как только здоровье позволило ему встать, Тур, отложив все дела, собрал вещи и весной 1958 года вместе с Ивон, Аннет и маленькой Мариан отправился в теплые края искать себе тихий уголок подальше от телефонов, почты и прессы. Помня чудесный отпуск на Корсике шесть, лет назад, они взяли курс на средиземноморскую Ривьеру. Впервые попав в Италию, Тур скоро обрел верного друга в лице таксиста Гандольфо. На его машине семья Хейердалов ежедневно совершала экскурсии из Алассио в зеленеющие оливами долины и ущелья, которые соединяют Приморские Альпы и солнечное побережье Лигурии. Им никак не удавалось найти укромное местечко, и они уже хотели перебираться в другую область, но однажды Гандольфо остановил свою машину у подножия Капо-Меле и провел их на гору Колла-Микери. На горе, высоко над Средиземным морем, среди вековых пиний дремал окутанный плющом средневековый поселок. При виде этого полузабытого и полузаброшенного сказочного уголка Тур тотчас в него влюбился. Он говорил позже: «Я сразу понял, что остановлюсь здесь. В общем-то у меня не было настоящего дома с тех самых пор, как я жил дикарем на Фату-Хиве. В тропиках я скучал по горам Норвегии, а пожив некоторое время на родине, начинал тосковать по южному солнцу и буйной растительности. Здесь, на Колла-Микери, было все, о чем я мечтал. Пальмы и синее море, пинии и апельсиновые рощи, а рядом — снежные горы, которые защищают радушных пастухов и виноделов от северного ветра».

По соседству со старинной деревенской церковью стояла такая же старинная усадьба — высокие окна разбиты, крыша провалилась. На земляном полу под сводами ходили куры. Высокая стена отделяла дом от деревушки и огораживала сад. В саду среди старых деревьев на бугре стояла узкая каменная башня.

Надпись над дверью на розовой церковной стене говорила о визите папы Пия VII в 1814 году; тогда древняя римская булыжная дорога, пересекающая деревенскую площадь, была единственной наземной коммуникацией между Римом и Францией. Потом Наполеон проложил вдоль самого берега новую дорогу, а крутая поросшая мхом римская дорога оказалась такой же забытой, как поселок Колла-Микери.

Приобрести заброшенную усадьбу с оливковой плантацией, а также маленькую церковь и еще несколько участков с дряхлыми постройками оказалось нетрудно. Тур поставил палатку под старыми деревьями и с помощью местных жителей принялся за восстановление.

Прошло четыре года, прежде чем Тур смог встретиться со своими оппонентами в СССР и опровергнуть газетные обвинения. Институт географии Академии наук СССР и Общество «СССР — Норвегия» пригласили Тура посетить Советский Союз, побывать в научных учреждениях. Он захватил с собой тетради ронго-ронго. Президент Академии наук академик М. В. Келдыш очень тепло принял Хейердала в Президиуме академии, где собрались многие виднейшие ученые страны.

В Институте этнографии АН СССР в Москве Тур познакомил своих коллег с тетрадями ронго-ронго и передал материал для изучения ленинградским специалистам. После выступлений в научных учреждениях состоялась беседа в филиале Института этнографии в Ленинграде, в которой участвовали крупные советские этнографы.

Обсуждались миграционная теория Хейердала и тетради ронго-ронго. Кнорозов и Бутинов, ознакомившись с тетрадями, отказались от своих обвинений и признали, что рукописи чрезвычайно интересны. Они согласились сотрудничать с Хейердалом в изучении и публикации этих материалов. С одобрения Академии наук СССР Кнорозов и двое его коллег позднее прислали Хейердалу статьи, которые вошли во второй том отчета об экспедиции на остров Пасхи. В Московском университете Туру вручили медаль имени Ломоносова.

Через два года в Москве собрался VII Международный конгресс антропологов и этнографов. Советские ученые сообщили, что попытки разгадать письмена ронго-ронго пока не увенчались успехом и вообще бесполезно пытаться их расшифровать, если (как это делал Бартель) исходить из того, что тексты написаны на современном рапануйском диалекте. Во время конгресса орган Президиума Верховного Совета СССР «Известия» пригласил Тура Хейердала на конференцию круглого стола с участием ведущих советских ученых. Здесь Кнорозов указал, что в пасхальском диалекте полинезийского языка заметен субстрат какого-то другого языка. А еще он сказал, что во всем мире известно только два места, где писали по системе, которую ученые называют «перевернутый бустрофедон». Эти два места — остров Пасхи и Перу.

Тура избрали почетным членом Географического общества при Академии наук СССР.

Когда советские специалисты по ронго-ронго критиковали Хейердала, они думали, что весь научный материал был опубликован в его книге «Аку-аку», вышедшей осенью 1957 года. Повторилась та же история, что и после издания «Экспедиции Кон-Тики». Люди спешили с выводами, не дожидаясь, когда выйдет научный отчет. Показательно, что эти же самые советские специалисты выступили сотрудниками и соавторами второго тома отчета об экспедиции на Пасху.

Нечто в этом роде произошло и в США. Среди тех немногих, кто не хотел признавать Тура серьезным ученым, особенным пылом выделялся один новоиспеченный американский археолог. Он решил прославиться на весь мир и выпустил покетбук, изобилующий недостоверной информацией о Полинезии и о теории Хейердала. Но такого рода нападки производили впечатление скорее на непосвященных читателей, чем на ученых, и авторитет Тура в научных кругах США продолжал расти. Географическое общество Филадельфии присудило ему золотую медаль. В 1960 году он был избран членом Нью-Йоркской академии наук, которая потом, отмечая научные заслуги Тура, сделала его действительным членом.

Первый том отчета экспедиции — «Археология острова Пасхи» — вышел осенью 1961 года. Его составителями были Тур Хейердал и Эдвин Фердон. Книга весила три килограмма — было что погрызть зубастым рецензентам! В трех специальных журналах поместил свои отзывы преемник Те Ранги Хироа, американский специалист по Полинезии, руководитель музея Бишопа на Гавайских островах доктор Кеннет Эмори. Его статья в «Эмерикен антиквити» начиналась так: «Этот том заметно продвинул вперед полинезийскую археологию». Эмори заключал, что книга будет «солидным и важным источником для тех, кто занимается археологией Полинезии».

Крупный американский археолог из Национального музея США, доктор Бетти Меггерс выступила в «Журнале американской археологии» и назвала отчет «одним из самых основательных исследований, когда-либо проведенных в Океанийской области». Она заканчивала: «В заключение важно отметить, что Хейердал внес крупный вклад в археологию, не только преодолев могучее сопротивление ученых-археологов, не желавших признавать областью серьезного исследования контакты через Тихий океан, но и организовав и финансировав полевые работы с участием опытных археологов, которые прежде не были склонны разделять его взгляды. Итогом явился не только важнейший вклад в разгадку проблемы происхождения и развития культуры острова Пасхи, но и также доводы в пользу влияния со стороны андской Южной Америки, которыми исследователи этой области больше не могут пренебрегать».

Но важнее всего для Тура было тогда письмо видного американского археолога, знатока бальсовых плотов доктора Сэмюэля Лотропа. Прочитав первый том научного отчета, он написал: «Годы идут, и я все более склонен безоговорочно признать вашу точку зрения. Меня восхищает глубина знаний, на которых она основана».

Важная встреча тихоокеанистов была назначена в США на осень 1961 года. Через несколько дней после выхода «Археологии острова Пасхи» Ивон и Тур вылетели на X конгресс тихоокеанистов в Гонолулу. Здесь собралось около трех тысяч специалистов по Тихоокеанской области. Прибыли и коллеги Тура по работам на Пасхе — Фердон, Меллой и Смит. Три американских археолога доложили о главных итогах экспедиции, после чего один из бывших оппонентов Тура, доктор Роджер Дафф из Новой Зеландии, под аплодисменты собравшихся поблагодарил с трибуны Хейердала за его вклад в археологию Полинезии. А затем Дафф неожиданно предложил Хейердалу сказать несколько слов.

Тур воспользовался случаем, чтобы подчеркнуть то, что он всегда подчеркивал, но на что мало кто обращал внимание: ответы на проблемы Полинезии надо искать не только в Перу, корни второй миграции тянутся к побережью Юго-Восточной Азии. Он никогда не отрицал, что один из компонентов прибыл из Азии, оспаривал только господствующий взгляд на то, каким маршрутом шла вторая волна. Земля круглая, это всем известно, однако этнографы почему-то забывают, что Тихий океан занимает почти целое полушарие. Экватор не прямая линия на листе бумаги, он огибает океан, образуя полуокружность. Тропические берега Юго-Восточной Азии и Южной Америки расположены в противоположных точках земного шара. Поэтому полагать, будто экваториальная полуокружность, соединяющая Юго-Восточную Азию и Южную Америку, короче маршрута, проходящего севернее Гавайских островов, так же нелепо, как искать кратчайшую дугу, соединяющую Северный полюс с Южным. Огромные просторы океана одинаково покаты во все стороны, и Хейердал утверждал, что, когда люди неолитической культуры выходили в пустынное море, путь любой далекой заморской миграции определяли ветры и течения, если только переселенцы не знали заранее, куда идут. Течение Куро-Сиво и путь через Северо-Западную Америку, а не экваториальная дуга, где надо идти против течений и пассатов, — вот самый легкий и единственный естественный маршрут из неолитической Азии в Полинезию.

Никто не оспорил эти слова Тура.

Доктор Р. Т. Симмонс из Австралии, крупнейший знаток групп крови полинезийцев, доложил, что показали анализы крови, взятой экспедицией Хейердала. Впервые оказалось возможным исследовать в лаборатории живую кровь из Восточной Полинезии на все известные факторы, причем ABO, MNS, Rh и Fya прямо указывали на Америку. Ни одна из групп крови не указывала на Меланезию и Микронезию; с Индонезией сходен высокий процент М, но столь же высокий процент М отличал американских индейцев. Это подтверждало выводы, полученные за двадцать лет работы серологической лаборатории в Мельбурне, и то, к чему давно пришли доктор Симмонс и трое его коллег: «Существует тесное генетическое родство между американскими индейцами и полинезийцами, но такое генетическое родство не обнаруживается, когда полинезийцев сравниваешь с меланезийцами, микронезийцами и индонезийцами…» Доктор Симмонс допускал, что какое-то число переселенцев могло проникнуть в Полинезию с запада, но узы крови гораздо прочнее связывают полинезийцев с американскими индейцами, чем с любым племенем на западе. Он считал возможными два пути миграции, названные Хейердалом: из Перу и из Северо-Западной Америки.

Под руководством французского ботаника-тихоокеаниста доктора Жака Барро на конгрессе проходил этноботанический симпозиум. Жак Барро открыл симпозиум словами: «В 1947 году произошли два события, которые, каждое по-своему, ознаменовали начало новой эры в этноботанике Тихого океана». Этими событиями он назвал труд, изданный Оксфордским университетом, и экспедицию «Кон-Тики». В труде Оксфордского университета три специалиста по хлопчатнику рассказали о своем открытии: они обнаружили, что хлопчатник, растущий по обе стороны Тихого океана, по числу хромосом разделяется на две ботанические группы. Одну из них искусственно вывели индейцы Мексики и Перу до Колумба. У хлопчатника этой группы хромосом вдвое больше, чем у всех видов Старого Света. Этот американский вид попал на острова Полинезии, где рос в диком состоянии, когда сюда пришли европейцы. А плавание бальсового плота Тура Хейердала, продолжал Барро, показало, как полезные растения могли распространиться из Нового Света в Полинезию. Он добавил: «Мне хотелось бы сказать, что экспедиция „Кон-Тики“ заставила многих из нас пересмотреть некоторые едва ли не всемирно распространенные догмы о миграциях людей в Тихом океане».

Убежденный изоляционист Меррилл перед своей смертью подверг сомнению американское происхождение батата, который был одним из важнейших доводов в пользу теории Хейердала о доколумбовых плаваниях из Перу в Полинезию. Поэтому три специалиста — новозеландский, японский и американский — заново рассмотрели этот вопрос. Теперь на этноботаническом симпозиуме все трое сделали один и тот же вывод: батат — американское растение, до открытия Колумбом Нового Света его не знали ни в Азии, включая Индонезию, ни в Африке. Зато еще до прибытия европейцев земледельцы-аборигены распространили батат по всем островам Полинезии. От Пасхи до Гавайских островов и Новой Зеландии он был важнейшим пищевым продуктом и сохранял свое древнее южно-американское название — кумара.

После всех этих интересных сообщений Тур прочел доклад о происхождении культурных растений и домашних животных Полинезии. Он показал, что вопреки многим скоропалительным утверждениям ни в фауне, ни во флоре не видно ни одного следа полинезийских контактов с Индонезией и Азией в целом. Свиней, кур и большинство полезных растений полинезийцы получили от своих соседей на островах Фиджи, там же они научились делать лодки с одним балансиром. До Новой Зеландии ничего из этого не дошло, потому что она была заселена гораздо раньше, до контакта полинезийцев с Фиджи, а затем изолировалась. Тыква, батат, собака попали на Новую Зеландию с первой волной миграции из Перу. Мореплаватели из древнего Перу привезли на разные острова Полинезии культурный хлопчатник, камыш тотора и много других полезных растений. Итак, говорил Тур, маленький архипелаг Фиджи и Америка вместе дают ответ на происхождение всех домашних животных и культурных растений Полинезии.

На том же конгрессе состоялся симпозиум по Галапагосу. Этнографы, зоологи, ботаники и геологи выслушали доклад Тура об археологических свидетельствах того, что люди бывали на Галапагосских островах в доколумбовы времена.

Словом, многосторонние исследования Тура Хейердала в Тихом океане отразились в работе самых различных секций X конгресса тихоокеанистов.

К концу конгресса археологи собрались на конференцию круглого стола. Впервые за одним столом в дружеской дискуссии встретились три человека, которые проложили путь современной археологии в три разных угла полинезийского треугольника. Кеннет Эмори первым начал научные раскопки на своем родном острове в Гавайском архипелаге; Роджер Дафф был пионером раскопок на своей родине — Новой Зеландии; наконец, Тур Хейердал приплыл с противоположного конца земли, чтобы осуществить первые стратиграфические раскопки в Восточной Полинезии. Была выделена комиссия из пяти человек, которой поручили координировать дальнейшие археологические работы на островах Тихого океана. Тур Хейердал вошел в состав этой комиссии. Его просили уделить особенное внимание Маркизскому архипелагу, другими словами, помогать работе на тех самых островах, где он совсем молодым человеком сделал свои первые археологические открытия.

За круглым столом разделились мнения о хронологии и преобладающем значении американских и азиатских плаваний в восточной части Тихого океана, но никто больше не отрицал роли Нового Света. По предложению профессора Роджера Грина из Оклендского университета составили проект резолюции, где Юго-Восточную Азию с прилегающими островами и Южную Америку называли двумя главными областями, откуда берут свое начало население и культуры островов Тихого океана. Конгресс единогласно одобрил эту резолюцию.

Тур с радостью подписывал резолюцию. Пути переселения из Америки в Полинезию стали предметом серьезного научного анализа и исследования.

Усталые, но довольные Ивон и Тур через два дня после конгресса приземлились на аэродроме в Осло. Они как раз поспели на торжественное празднование 150-летия университета Осло.

Все годы университет был верен традиции присуждать звание почетного доктора только иностранным ученым; теперь этой чести впервые удостоился норвежец — Тур Хейердал. Еще до этого он был избран академиком. Доктор и академик — это высшие научные титулы, которых может быть удостоен этнограф в Норвегии.

Годом позже Тура пригласили в Швецию, чтобы вручить новую награду — Шведского этнографического и географического общества. Двадцать четвертого апреля 1962 года, в день, когда шведы отмечают память экспедиции «Веги», Тур получил золотую медаль «Веги» — высшее научное отличие для этнографов в Скандинавии. В своей речи председатель Общества сказал: «Когда Тур Хейердал пятнадцать лет назад завершал в этот день постройку своего бальсового плота, готовясь выйти в плавание из Кальяо, многие считали его авантюристом.

Хотя мы все восхищены настойчивостью, мужеством и литературным даром Тура Хейердала, восхищены замечательным боевым духом, который проявился во время плавания „Кон-Тики“ и в последующих экспедициях, но для нашего Общества важно подчеркнуть, что не за романтический подвиг мы решили наградить Тура Хейердала медалью „Веги“…

Правление Общества единогласно считает, что медаль „Веги“ присуждена ученому с большими заслугами, который настойчиво углублялся в суть вопросов и ныне достиг положения человека, занимающего центральное место в археологическом исследовании Тихоокеанской области…

Ценность и прочность новой теории обусловливаются не только тем, займет ли она свое логическое место в комплексе уже устоявшихся представлений. В конечном счете ценность идеи измеряется ее динамической силой, способностью вдохновить других продолжать исследования и стремиться к более глубокому и разностороннему познанию.

Ныне археологические и этнографические исследования в Тихоокеанской области ведутся шире и интенсивнее, чем когда-либо. Никто не станет оспаривать, что это заслуга Тура Хейердала.

Разрешите мне обратиться к нынешнему лауреату доктору Туру Хейердалу и попросить его принять из рук его величества короля медаль „Веги“ за выдающиеся исследования истории древнего заселения Полинезии и острова Пасхи и за координацию научных работ, позволивших нам лучше осмыслить миграцию культур в Тихоокеанской области».

Восьмого июня 1964 года Тур в третий раз был гостем Королевского географического общества в Лондоне. Здесь на ежегодном приеме ему вручили золотую медаль Общества.

А в октябре того же года Туру Хейердалу исполнилось пятьдесят лет, и видный советский этнограф профессор С. А. Токарев выступил по Московскому радио с приветствием:

«В день 50-летия славного сына норвежского народа, выдающегося ученого и смелого путешественника доктора Тура Хейердала хочется выразить самые теплые чувства и лучшие пожелания уважаемому юбиляру. Имя Тура Хейердала стало одним из самых популярных имен для советских людей. Его знают и во всех других странах.

Мы, советские этнографы, особенно высоко ценим свойственную Хейердалу горячую преданность научной истине, готовность идти на величайшие жертвы и на смертельный риск ради прогресса науки. Его физическая храбрость равняется его научной смелости: он не побоялся выступить против казавшихся неоспоримыми научных положений, а для проверки и для доказательства своих собственных выводов не побоялся пойти на безумно отважное плавание на примитивном плоту через Великий океан. Здравомыслящие люди предрекали смелым мореплавателям почти верную гибель, но мореплаватели победили стихию океана. Ученые, привязанные к традиционным взглядам, объявляли теорию Хейердала простой фантастикой, но новатор науки разбивал одно за другим возражения своих противников.

Теория американского происхождения народов и культур Восточной Океании, защищаемая Хейердалом, и сейчас остается в глазах большинства ученых спорной, другие и сейчас решительно ее отвергают. Но число сторонников концепции Хейердала растет во всех странах; новые факты, особенно добытые лопатой археолога, все больше подтверждают верность отдельных положений норвежского ученого. В вопросах заселения Океании и культурной истории ее народов все еще много неясностей, но несомненно, что труды Хейердала сильно продвинули вперед изучение этих вопросов.

Тур Хейердал не только отважный путешественник и крупный ученый. Он также и блестящий писатель. Его увлекательные популярные книги „Экспедиция Кон-Тики“ и „Аку-Аку“ переведены на многие языки, и их читают чуть не во всех странах.

Я и мои коллеги, советские этнографы, горячо желаем славному юбиляру еще многих творческих лет, еще новых научных успехов.

Норвежский народ может по праву гордиться своим соотечественником. Труды его не только обогащают науку, они служат делу сближения и дружбы между народами разных стран».

 

XIX. Итальянская деревня

Волны пахучего смолистого воздуха плывут в окна старой башни, которая теперь стала рабочим кабинетом Тура. Лучи южного солнца пробиваются меж корявых сучьев вековых пиний, щебечут птицы. Пернатым певцам нечего больше бояться, они могут спокойно отдыхать здесь на своем долгом пути из стран севера.

Вдали видны снежные вершины Лигурийских Альп, а внизу в обе стороны расходятся долины, зеленея сливами и виноградом. Прямо, далеко на юг, простерлось синее, как небо вверху, Средиземное море. Верхний гребень крутого склона заслоняет от нас Ривьеру деи Фиори — Цветочное побережье, узкую полоску земли с пляжами и рыбачьими деревушками, которые сейчас кишат любителями солнца. Но мало кто из них соберется с духом, чтобы покинуть пляжи и асфальтовое шоссе и открыть нетронутую прелесть горного края. И хотя от тихой деревни Колла-Микери до шумных курортов рукой подать, здесь все дышит стариной, ранним средневековьем.

Спускаемся вниз по крутой лестнице в сад. Сквозь зелень кипарисов виден террасированный склон — будто амфитеатр над широкой долиной. Сады, огороды, небольшое стадо овец…

— Великое дело, когда у тебя есть клочок земли, — тихо говорит Тур, — и ты идешь по ней, словно волшебник, приговаривая: «Здесь пусть растет апельсиновое дерево, здесь миндаль, здесь кукуруза, цветная капуста, виноград!» И все растет, да с таким рвением, что раздвигает камни. Для того, чье рабочее место — письменный стол, большое счастье взяться за кирку и топор. Только тогда всеми клеточками чувствуешь, как хорошо жить на свете. Участвовать в великом деле, настоящем деле, украшать природу, а не портить ее…

— Выходит, ты по-своему все-таки вернулся к природе. — Я указываю кивком на виноградники и оливковые рощи на террасах. — Помнишь, ты противопоставлял природу цивилизации. Сравнивал цивилизацию с постройкой.

— Совершенно верно — фантастическая постройка. Мы достигли потрясающего прогресса. Но все больше в области техники. Тут человек буквально выходит за грань фантастики. А вот мы сами, люди, не поспеваем за развитием. Шагаем не вверх, а в сторону.

— Но какие-то свои таланты мы развили?

— И запустили другие. Обратись к другим эпохам, другим культурам, и сразу увидишь, что мы не лучше и не хуже наших далеких предков, не умнее, не глупее их. Во все времена существовали рядом глупость, посредственность и гений. История человечества во все века изобилует примерами практической смекалки и философской мудрости. Может быть, наш главный недостаток — чрезмерное самомнение. Мы глядим сверху вниз на ушедшие поколения, на другие нации, на людей с другим цветом кожи.

— Но ведь мы не троглодиты и не людоеды…

— У меня был друг, он когда-то был людоедом. Старик Теи Тетуа на Фату-Хиве. Когда он услышал, что белые убивают тысячи, миллионы людей только для того, чтобы закопать их в землю, ему это показалось варварством. Многие острова Южных морей в самом деле были «счастливыми островами», пока мы их не «цивилизовали». Там жили искренние, радушные люди. У них — и у индейцев Северо-Запада — радушие было нравственным законом, самый щедрый был самым уважаемым. Так было до прихода белого человека. Теперь и они все одержимы духом наживы.

Он продолжает:

— Спору нет, технические завоевания дали нам много благ, но они не сделали нас счастливее. Мы строим более совершенные дома, у нас мягче постель, мы едим изысканнее, изящнее одеваемся и причесываемся. Но разве мы лучше спим и любим, разве едим с большим аппетитом? У нас есть машины, которые сберегают нам силы и время. Но разве мы меньше устаем, и разве мы перестали спешить? Наконец, самое главное: мы создали оружие, какого раньше никогда не было, но разве мы чувствуем себя безопаснее?

Идем через зеленую лужайку за башней. Возле бассейна Ивон присматривает за детьми. Аннет, Мариан и Элизабет — три веселые, беспечные девчушки, счастливые, не ведающие страха. Пока…

— Ты ведь говорил как-то, что современные достижения, во всяком случае некоторые из них, как раз призваны компенсировать пороки цивилизации.

— Я и сейчас так считаю. Врачи не жалеют сил, стараются одолеть недуги, которые вызваны противоестественным образом жизни — скученностью, шумом, грязью, вечной гонкой, сидячей работой, неумеренностью в еде. Мы одинаково скверно бережем душу и тело. У нас нет времени для простых радостей и спокойного отдыха. Исчез обычай сумерничать, мы не сидим больше вечером на крыльце, не беседуем мирно с соседом. Все торопимся, спешим и совсем разучились заполнять свободное время. К счастью, есть еще музыка и искусство, они возвращают нам частицу того, что было утрачено вместе с подлинным источником настроений и вдохновения — природой. В тот день, когда мы срубим последнее дерево и закроем бетоном и асфальтом последнюю травинку, мы превратимся в беспризорных сирот на улице.

— Но ведь стрелки часов бесполезно отводить назад.

— Верно, однако стоит следить за тем, чтобы они правильно шли. Умный архитектор, прежде чем строить, составит тщательный проект. Он спросит себя: «Каким получится здание?» Наша цивилизация — величайшее здание, которое когда-либо строили люди. Мы в разгаре работ, но никто не думает, что получится. Плана нет. Люди разных наций носятся, суетятся и кладут кирпич туда, где видят свободное место. А что мы строим, каков будет результат? Разве конечная цель человека — покойно сидеть в этаком парящем кресле с кнопками, чтобы не надо было утруждать мышцы, перед экраном, который отмеряет ежедневный паек секса и смеха, возбуждающих и спортивных зрелищ? Если в этом наша цель, на свете скоро не останется ничего увлекательного и интересного. Не пора ли государствам мира собрать дельных философов и поручить им: пусть подумают над будущим и составят проект постройки, над которой мы трудимся?

Мы стоим на маленькой площади возле церкви. Голубое небо над нами нещадно вспахивают реактивные истребители. На сине-белой каменной мозаике перед входом в церковь раскинул крылья голубь. У него в клюве листок оливы.

Солнечные часы на стене показывают полдень, и я снова читаю старинную надпись: «Спроси меня, который час, отвечу сразу: честному человеку работать пора».

Мы пожимаем друг другу руку на прощание, и Тур возвращается к своим книгам, картам, рукописям. Впереди еще много дела.