Батист

Виньена! Столица, равных которой я не видел до сих пор. Вряд ли даже духи, спящие на страницах моей книги, смогли бы описать мне более величественное и роскошное место. Еще издали неприступные городские стены привлекли мое внимание. Сторожевые башенки, шахматные зубцы стен и далекие, вырисовывающиеся на фоне неба шпили, как будто собирали на себе весь солнечный свет.

Если бы каждый город казался мне таким же светлым и гостеприимным. По дороге в Виньену никто не тревожил меня. Призрак Даниэллы, как будто, отстал от меня, затерялся где-то среди лесных зарослей и болот. Во всяком случае, одному мне слышимых шагов за спиной больше не раздавалось. Даже перешептывание духов в дорожной суме, рядом с книгой, затихло, словно я внес их не в город, а в святилище, в котором они вынуждены были соблюдать почтительное молчание.

Я уже заранее знал, куда направлюсь в первую очередь, на главную площадь, чтобы посмотреть на королевский дворец, а потом подыщу постоялый двор получше или даже попытаюсь найти дом, выставленный на продажу. Мне бы очень хотелось купить дом в Виньене и зажить по-новому, забыть о страшном прошлом и выкинуть книгу, вместе с ее злыми духами, искушающими меня, но последнего сделать я не мог, поэтому стоило ограничиться всего лишь покупкой дома. Средств для этого в моем заколдованном кошельке было хоть отбавляй. Монеты сыпались из него через край и заманчиво позвякивали в кармане.

Я уже приготовился ускорить шаг, чтобы побыстрее добраться до места, но стражник у ворот задержал меня, не выставил вперед алебарду, а просто схватил за локоть и подозрительно осмотрел, но у меня все равно что-то внутри оборвалось. Неужели здесь, в Виньене, в отличие от Рошена, каждый может узнать в лицо чернокнижника. Безрадостная перспектива судилища и костра вмиг промелькнула перед глазами. Тяжесть стальной рукавицы, сжавшейся на моем локте, стала практически нестерпимой, но стражник вдруг отпустил меня и обратился к своему напарнику:

— Еще один попрошайка прослышал о гостеприимстве его величества.

— Только не прогоняй его, — предупредил сослуживец. — Иначе, неведомо каким путем, но через день король обо всем узнает и прогонит с места службы нас самих. Какая тебе разница, сколько еще нахлебников заявится к правителю, все равно его золотой запас неистощим.

Стражники переговаривались хрипло, вполголоса, но я отлично различал каждое слово, а духи в моей сумке чуть слышно посмеивались, так, что мне пришлось изо всех сил тряхануть свой баул, чтобы заставить их замолчать. Тот стражник, что задержал меня, очевидно, решил, что такие резкие движения могут быть признаком того, что путнику не дают покоя блохи, и поспешно отстранился.

— Зайди в таверну «Королевский олень», — то ли предложил, то ли скомандовал он, обращаясь ко мне.

— Зачем? — изумился я.

— Король велел бесплатно кормить всех неимущих приезжих, — незамедлительно последовал далеко не любезный ответ, и та же самая латная рукавица подтолкнула меня вперед, а потом чуть в сторону, чтобы я не попал под колеса экипажей, въезжающих в распахнутые ворота.

Мне было очень неловко, что я принят за оборванца, но какого приема я еще мог ожидать после ночи скитаний. Одежда на мне была потрепана и местами разорвана, сапоги до колен заляпаны грязью, да еще и полупустая сумка свободно болталась за плечом наподобие мешка.

— Сверни влево, — указал мне все тот же стражник. Очевидно, я должен был идти в этом направлении, чтобы попасть в ту самую благотворительную таверну.

— Я все-таки не пойду, — собрав остатки достоинства, заявил я.

— Тогда купи еду сам! — прямо в ладони мне полетел крупный полновесный червонец, и я успел подхватить его за секунду до того, как какая-то когтистая лапка вынырнула из моей сумки, должно быть, для того, чтобы оказать мне услугу и поймать монету за меня. Возможно, это была та самая лапа, которая недавно нацарапала на моей спине все эти странные символы и буквы. Царапины не зажили до сих пор и напоминали о себе каждый раз, когда ткань камзола или ремешок от сумки плотно прилегали к спине.

Про такого великодушного короля, как тот, который правил в Виньене, мне еще слышать не приходилось. Я сунул в уже набитые монетами карманы еще и полученный в дар червонец, не потому, что нуждался в нем, а потому, что это все-таки был подарок того неизвестного, но внимательного ко всем приезжим правителя, которого я, возможно, ни разу не увижу за прочными стенами дворца, но о котором всегда буду помнить. А червонец сохраню, как сувенир.

— А говорят, что молодой король — демон, — произнес вдруг кто-то, стоящий за углом, в тени. Яркий солнечный луч на миг ослепил меня и не дал рассмотреть этого человека, а когда я через секунду прозрел и глянул в ту сторону, где он стоял, то уже никого не увидел.

В моей сумке кто-то заворошился и то ли громко чихнул, то ли хихикнул. Хотя я отлично знал, что никакого живого существа среди моей скудной поклажи нет, а все-таки проверил, не развязался ли узел и не запрыгнул ли в сумку какой-нибудь зверек.

Виньена — светлый город. В нем демоны не смогут больше преследовать меня, повторял я про себя вновь и вновь. Только убедить себя в этом до конца мне не удавалось. Даже в погожий день нехорошие предчувствия довлели надо мной, как сгусток тьмы. Я часто оборачивался через плечо, чтобы проверить, не ползет ли за мной по стене изящная и зловещая тень Даниэллы. Небо также часто приковывало мой взгляд. Я опасался, что меж покатыми крышами домов вдруг потемнеет ослепительно лазурный клочок небес, и на город опустится тень дракона.

Голова разболелась даже сильнее, чем плечо, натертое ремнем сумки до красноты. От непосильной тяжелой ноши у меня уже давно болела спина. Легко ли тащить на своих плечах книгу, в которой, наверное, засел целый легион демонов.

Я присел на каменной скамье у фонтана, уронил лицо в ладони и зашептал горячо, как молитву, что хочу разом избавиться от всех своих проблем, хочу утопить в глубоком колодце свою колдовскую книгу и, возможно, утопиться сам. Какой-то прохожий случайно услышал мои причитания, задержался и, в конце концов, решил присесть рядом. Наверное, решил, что такую заблудшую душу, как я, опасно оставлять в одиночестве, да к тому же рядом с бьющим потоком фонтана, иначе, действительно, к вечеру начнется переполох из-за того, что кто-то обнаружит утопленника.

— Если ты считаешь, что жизнь поступила с тобой несправедливо, обратись к королю, — предложил человек, на которого я глянул только мельком.

— К королю, — я быстро оглядел свой оборванный камзол и чуть не расхохотался прямо в лицо доброхоту. Да, понимает ли он, о чем говорит. В таком виде меня и близко не подпустят к дворцу. К тому же, кто я такой, чтобы сам правитель обратил на меня внимание и снизошел до моих жалоб.

— Вы считаете, что обращение к его величеству решит все мои трудности? — я чуть ли откровенно не издевался над собеседником. Да если я буду настаивать на аудиенции, то меня, скорее всего, кинут за решетку, а от пребывания в тюрьме проблем у меня не уменьшится, а только прибавится. Конечно, если бы мой собеседник был разодетым вельможей, то я бы решил, что он приближен ко двору и может похлопотать за меня, но ни роскошным костюмом, ни изящностью манер он не отличался, просто какой-то пожилой военный или моряк, или завсегдатай кабаков, непрестанно набивающий табаком свою трубку. Шел бы он куда-нибудь подальше со своими бредовыми идеями.

— Разве вас самого когда-нибудь подпускали близко к дворцу? — резко спросил я только для того, чтобы поскорее от него отвязаться. Если мой вопрос смутит его, то он просто уйдет. Когда человеку нечего сказать, то и продолжать разговор бессмысленно.

— Все нуждающиеся стекаются к черному входу королевского дворца, — вполне уверенно заявил он. — Спроси у любого, сынок, было ли ему отказано в помощи?

— У любого? — я нервно огляделся по сторонам. — То есть король выслушивает всех лично.

— Нет, с прошениями обращаются к канцлеру или кому-то из советников, а потом король лично решает, как поступить.

— О, ну тогда есть вероятность, что до короля мое прошение может и не дойти. К какому-то попрошайке столь высокопоставленные чиновники могут отнестись спустя рукава.

— Они бы и отнеслись, но… — собеседник нагнулся поближе ко мне, будто опасался, что нас могут подслушать, хотя рядом никто не стоял, и заговорщически начал шептал. — Никто не знает, каким образом, но король обо все узнает, так, словно у него повсюду есть глаза и уши. Стоит только, кому провиниться, и как бы провинившийся не выслужился до этого при дворе, а все равно будет наказан за нерадивость. Поговаривают, что все, кто живут во дворце, поближе к королю, не только уважают его, но и боятся. Только вот почему…

— Уважение зиждется на страхе, — перебил я, вспоминая про Эдвина. Вот уж кому кланяются все демоны только потому, что он даже им сумел внушить страх.

— Как бы то ни было, наш правитель всеведущ. Рассказывают, что любой, кто стоит рядом с ним, не может скрыть от него своих мыслей. Так он вычисляет предателей и вознаграждает праведников. Его всевидящий взгляд проникает в душу собеседнику и узнает обо всем: об измене, о заговоре, о чьей-то нужде или обиде. Король всем старается помочь, но предателей и обманщиков жестоко карает. Если тебе нечего бояться и нечего скрывать, то иди к нему, и он спасет тебя даже из когтей самого дьявола, если ты с ним успел заключить договор.

— Перестаньте нести вздор, — я, как безумный, вскочил со скамьи, подхватил свою сумку и расталкивая прохожих скорее понесся прочь, будто таким образом пытался спастись от своей злой судьбы и от всевидящего взгляда короля, который не выходит из своей резиденции и, тем не менее, все обо всех знает. Конечно, советчик ничего дурного не имел в виду, он-то не провидец и не мог заметить, что я гнусь под тяжестью колдовской ноши. Говоря о договоре с нечистой силой, он всего лишь употребил избитую метафору, но меня его замечание задело за живое. Я-то на самом деле продал свою душу, как и все мои предки, как моя прекрасная и несчастная сестра. Я был в когтях у дьявола, который ночью явился в поместье и прикинулся моим наставником, а теперь я боялся попасться в когти к дракону.

Покрепче ухватив свою ношу, я проталкивался по запруженной народом торговой площади, потом завернул в какой-то безлюдный проулок, прижался затылком к стене и снова стал шепотом клясть путь судьбы, приведший меня к тайнам колдовства. Я не ожидал, что и на этот раз заинтересую кого-то из горожан. Не прошло и секунды, как сухая рука какой-то старухи вцепилась мне в запястье, и скрипучий неприятный голос повторил уже услышанный мною однажды совет:

— Обратись за помощью к королю, мой мальчик. Он тебя выручит.

— Спасибо, — без особых признаков благодарности за такую подсказку пробормотал я в ответ и поспешил прочь. Не хватало еще того, чтобы вокруг меня собралась целая толпа облагодетельствованных королем людей, и все наперебой стали бы уговаривать меня искать помощи и поддержки в королевской резиденции.

Каким же добрым и выносливым должен быть правитель, который лично разбирает прошения всех своих подданных и каждому старается помочь. Если бы все, кто стоит у власти были такими, как король Виньены, то мир стал бы значительно лучше.

С этими мыслями я бродил по улицам весь день, даже позабыв о том, что хотел подыскать дом, а к вечеру ноги сами принесли меня к главной площади, к величественному фасаду дворца и большому трехъярусному фонтану, бурно выбивающему струи, несмотря на холод. Кстати, в Виньене зимняя стужа оказалась не такой сильной, как за ее пределами. Мороз, как будто вынужден был отступить перед мощной, распространившейся здесь повсюду неведомой силой.

Чутье подсказывало мне, что в городе я не единственный чародей. Я чувствовал себя крайне неуютно, будто стал объектом чьего-то пристального наблюдения, а это значило, что поблизости притаился либо соперник, либо собрат, одним словом, тот, кто обладает колдовскими навыками гораздо лучше, чем я.

Дворец тянул меня магнитом, и в то же время мне было страшно подойти ближе к воротам. Так я и стоял на площади, прислонившись к цоколю какого-то здания и наблюдая за тем, как въезжают и выезжают из ворот элегантные экипажи, как люди спешат к черному ходу, как сменяют друг друга на посту стражники. Между мной и дворцом должна была сохраняться почтительная дистанция. Я был похож на практикующегося в магии новичка, который отдает должное более опытному и великому предшественнику, или на потерпевшего, который боится обратиться к кому-либо за помощью, чтобы случаем не нарваться на негодяя и не нажить себе лишних хлопот.

Очевидно, со стороны мое смущение и нерешительность были хорошо заметны, потому что один из часовых, уже окончивших свой дозор, подошел ко мне и сочувственно сказал:

— Не бойся, пойди за всеми, тебя не прогонят, хоть ты и чужак.

— Идти к королю? — я криво усмехнулся. — Зачем? Даже если он так заботлив, как многие утверждают, мне он помочь ничем не сможет.

Ведь он же не бог и не святой, добавил я про себя, он не сможет посоветовать мне, как откупиться от темных сил.

— Не в его власти освободить меня от груза моих несчастий, — сказал я вслух.

— Почему же? — искренне удивился незнакомый, но, видимо, сердобольный охранник.

— Потому что моя проблема неразрешима.

— Для него нет неразрешимых проблем, — и с этими словами стражник указал мне на сияющий в сумерках дворец, чтобы не осталось сомнений относительно того, кого он имеет в виду.

Возможно, я бы последовал его совету, но только не сейчас. Мне требуется какое-то время, чтобы набраться решимости и преодолеть сомнения. А сомневался я как раз очень сильно. Что сможет сделать человек, пусть даже коронованный, против целой армии тьмы? Скорее всего, король сам испугается того, кому предложил свою помощь, и прогонит из страны, конечно, только в том случае, если он тоже не чародей.

Уезжать из Виньены мне совсем не хотелось. Хоть я и ощущал подавляющее воздействие чужой колдовской власти над всем вокруг, великолепие города было настолько светлым и притягательным, что я не мог его покинуть. Мне хотелось затеряться в толпе, подыскать себе кров для ночлега и отдыха, в общем, стать всего лишь одним незаметным, вполне обычным молодым человеком, ничем не отличающимся от прочих горожан. Только вот мой первый день в Виньене оказался не совсем удачным. Кажется, все, кто бы не встретился по пути, успели обратить на меня свое внимание и записать приезжего в число нуждающихся и несчастных, в общем, одним из тех, кому срочно нужно оказать помощь, чтобы он в ближайшее время от горя не влез в петлю.

К счастью, в таком многолюдном городе первое впечатление еще не беда. Прохожие бесконечно сменяли друг друга, поток новых толп все не иссякал. В Виньене легко потеряться, но очень сложно снова встретиться. Завтра я даже не увижу тех людей, которые так настойчиво приставали ко мне с советами.

В торговом ряду я задержался. Дразнящий аромат еды живо напомнил о том, что я больше дня ничего не ел. Трудно пытаться противостоять злым силам, когда во рту не было и маковой росинки. Надо на время забыть об остальных проблемах, купить еды и сходить к портному. Нельзя же вечно притворяться оборванцем, в конце концов, пора снова стать самим собой.

Я задержал взгляд на изящно расшитом серебром камзоле какого-то вельможи. Вот, как нужно будет одеться. Это ли не образец. Короткий бархатный плащ с галунами сразу привлекал внимание. Вся одежда, начиная от начищенных до блеска ботфорт, бриджей и кончая отороченным собольим мехом воротником, подчеркивала горделивость осанки и создавала некое неуловимое превосходство щеголя над толпой. Я не сразу узнал в этом идеальном примере для подражания своего старого знакомого. Только, когда тот остановился рядом с лавкой, торговавшей красками, и с разборчивостью знатока стал делать покупки, я признал в нем художника, того самого Марселя, который еще недавно жил почти что в нищете на чердаке какого-то дома в Рошене и клялся, что не собирается служить никому из смертных потому, что влюблен в ангела. Что ж, его любовь, по всей вероятности, оказалась недолговечной. Выходит, даже такие таланты, как он, продажны. Теперь Марсель был больше похож на богатого и знатного придворного, чем на бедного, честного паренька, поклоняющегося своему блистательному призраку.

Я окликнул его по имени, даже не рассчитывая на то, что в нынешнем положении он заговорит со мной на равных, мне всего лишь надо было проверить он ли это, откликнется ли он на свое прежнее имя или у него уже есть другое.

Марсель на секунду оторвался от выбора красок, обернулся ко мне, и на его губах расцвела робкая дружеская улыбка. Кажется, его совсем не смущало то, что он, такой важный и элегантный, признает знакомым того, кто мрачен, устал и одет кое-как.

— Какая встреча! — я подошел поближе, все еще не веря, что передо мной тот самый Марсель — наивный мальчишка, который раскрывал по ночам окно и ждал на сквозняке, когда же прилетит его волшебный покровитель.

— Я тоже не надеялся встретить тебя здесь, — кивнул он.

— Ты думал, что я навсегда останусь в Рошене?

— Я не думал, что все могут путешествовать так быстро, как…

Он чего-то смутился и замялся, будто боялся выболтать чужой секрет.

— Как кто? — настойчиво переспросил я.

— Как королевский экипаж, — Марсель снова улыбнулся и стал напоминать ученика, не выучившего урок, но все-таки сумевшего выкрутиться, удачно солгав.

— Король и тебе помог. Он пригласил тебя на службу, — вот теперь я, действительно, был удивлен, каким образом монарху, находящемуся так далеко от Рошена, удалось прослышать о таланте уличного живописца.

— Я служу только ему, — гордо поднял голову Марсель.

— Теперь служишь? — я попытался тонко намекнуть на его былую преданность ангелу, но Марсель ничуть не смутился, будто вовсе и не ощущал себя предателем.

— Теперь и всегда, — с невозмутимым видом подтвердил он.

— Что ж, тебе очень повезло, — кивнул я. В новой богатой одежде Марсель выглядел красиво, как никогда, и был преисполнен чувства собственного достоинства, и все-таки в его глазах затаилась грусть. Смотря на него, можно было сказать, он так и не сумел выйти из-под рокового очарования призрака. Наверное, после моего ухода Марсель догадался, что ангел, тайно посещающий его, на самом деле темен и порочен. Возможно, художник сбежал от своего очаровательного демона, но так и не смог разлюбить его. Что такое почетная служба при дворе короля, уважение и достаток по сравнению с разбитым сердцем. Живописец вечно будет тосковать по тому, кого он ждал и любил. Какой захватывающей и страшной мне до сих пор рисовалась та картина, которую я застал, юный художник открывает в сумерках окно и ожидает, когда к нему прилетит ангел зла, взявший его под свое опеку.

— Не переживай так, Марсель. Он бы погубил тебя. Ты убежал от него вовремя, — попытался ободрить я его.

— Что? — художник поднял на меня удивленные, лучистые глаза. Какой искренний, по-детски наивный взгляд. Марсель, наверное, даже не подозревал, в какой опасности находился, общаясь с этим своим «ангелом».

— Ничего, — поспешно ответил я. — Сам не знаю, что говорю. Должно быть, слишком устал после долгих переездов.

Лучше солгать, чем травить до сих пор не зажившую рану. Марсель и так чувствовал себя одиноким и покинутым после своего побега, так зачем же лишний раз расстраивать его.

— Так пойдем со мной во дворец, и при первой же возможности я представлю тебя королю, — радушно предложил Марсель. — Вот увидишь, он замечательный, и он так красив, что даже моя кисть не может этого передать. Просто посмотреть на него, это уже удовольствие.

— Ты смотришь на всех, как художник, заранее готовясь писать портрет, а я не могу забыть о собственных заботах и восхищаться чьей-то красотой. Прости, Марсель, но меня ждут дела.

— Тогда, до встречи, — Марсель крепко пожал мою руку, он был немного смущен и расстроен. — Во всяком случае, я рад, что мы встретились, пусть и ненадолго.

— А я рад, что ты сумел вырваться из-под его темной власти, — так же сердечно произнес я и тут же пожалел об этом. Кажется, я задел все ту же незаживающую рану. Марсель еще больше смутился и отвел взгляд.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — пролепетал он, испуганно, как ребенок. Неужели, он все еще во власти своего демона. Неужели прекрасный и порочный Эдвин до сих пор преследует его, ждет, притаившись где-то в ночи за окном, как и положено демону, и приказывает художнику вернуться назад, в роковые объятия темных сил.

— Я только хотел сказать, что ты правильно сделал, покинув Рошен. Там творится много странных и необъяснимых вещей, — сказал я. Если Марсель понятлив, то он догадается, что я имею в виду.

— Да, странностей там, действительно, много, — кивнул он. — Но и здесь их тоже не меньше.

Он обернулся через плечо, будто искал кого-то в толпе. Я тоже глянул в том направлении, куда он смотрел, и увидел на углу двух рыжеволосых, статных дам. Обе в зеленых бархатных нарядах, изумрудного цвета плащах и таких же зеленых полумасках, они сразу выделялись на фоне бесконечного потока прохожих. Люди куда-то шли, толкались, спешили, а они стояли неподвижно и тихо смеялись, будто никого, кроме них и нас, на площади вообще не существует.

— Это твои знакомые? — поинтересовался я у Марселя, мало ли с какими эксцентричными личностями он мог познакомиться при дворе. Эти дамы, явно, были одеты чересчур старомодно и вычурно, как иллюстрации из энциклопедии старинных мод.

— Ты тоже их видишь? — изумился Марсель.

— Да, конечно, вижу, — я снова посмотрел в ту сторону, но дам там уже не было.

— Они снова появятся, — предупредил Марсель. — Они не отстанут от меня до тех пор, пока я не напишу их портреты. Но разве можно писать портреты призраков?

— Что ты имеешь в виду? — насторожился я.

— Ничего особенного, — поспешно возразил Марсель, он, явно, не хотел сболтнуть чего-то лишнего и поэтому в дальнейшем старался быть немногословен. Мы также по-дружески попрощались. Марсель спешил во дворец, чтобы продолжить свои работы, и все же по его грустным глазам был заметно, что он тоскует по уединению на чердаке и визитам ангела. Блеск и богатство для него ничто, и он жаждет, чтобы судьба вернула ему его темную любовь. Мне хотелось предупредить его, лишь бы только он опять не свернул на гибельную тропу, но я побоялся быть навязчивым. Я надеялся, что Марсель сам поймет, что возвращаться к прежней жизни и пристрастиям равносильно гибели. Должен же он сам догадываться, что привязанность к проклятому созданию не повлечет за собой ничего, кроме боли, небесной кары и в итоге страшной смерти. Конечно, Марсель был настолько искренен и прекрасен, что даже демон мог бы рыдать о нем. Я был уверен, что дракон сейчас сокрушается о его потере и постарается всеми силами его вернуть. Я готов был снова похвалить Марселя за то, что у него хватило сил вырваться из обольстительных сетей зла и зажить нормальной жизнью в Виньене. Возможно, дракон был по-своему привязан к очередной жертве, вот только я не верил, что Эдвин хоть к кому-то может долгое время испытывать искренние чувства. Марсель был бы мертв, если б не сбежал. В Виньене он нашел свой успех, но, увы, даже после побега он не перестал грустить о том, от кого ему пришлось спасаться бегством.

— Желаю удачи, — кивнул я Марселю, хотя сомневался в том, что в дальнейшем она ему нужна, он и так получил все, что мог.

— И тебе также, — добродушно отозвался он. Знал бы он только о том, сколько у меня проблем. Даже самая большая удача не смогла бы помочь мне разом решить все.

Бархатный плащ Марселя ярким закатным багрянцем мелькнул в толпе, тонкая сильная рука художника легко поднялась в воздух, чтобы махнуть мне на прощание, и мой единственный знакомый скрылся из виду. Я снова остался один, среди незнакомых людей, с тяжестью на сердце и еще более тяжелой сумкой, где лежала всего-то одна колдовская книга и копошились бесплотные, но весьма беспокойные духи. Теперь они бойко обсуждали Марселя и высмеивали меня, так что пришлось шикнуть на них, велеть им замолчать на том странном древнем языке, который частично я уже успел освоить.

Я тут же опасливо огляделся по сторонам, чтобы проверить, не заинтересовался ли кто моим странным иностранным выговором и шипящими труднопроизносимыми словами, которые так сильно напоминали древние опасное заклинание не только для искушенного уха магов или сторонников инквизиции, но и для каждого случайного слушателя. Не послышится ли сейчас в толпе обвиняющих и гневных выкриков «колдун», не укажет ли кто-то на меня с требованием «схватить его», но прохожие на этот раз были заняты только собственными заботами. Никто не обратил внимания на иноземца, который шепчет собственной поклаже длинные, иноязычные слова.

Хорошо, что хоть на этот раз я не стал объектом всеобщего внимания. Как занятно, именно в тот момент, когда моих действий следовало опасаться, никто не заинтересовался мной, хотя до этого момента, когда я еще не смел произносить вслух пагубных колдовских слов и только сокрушался о том, что попал в ловушку колдовства, каждый доброхот считал своих долгом мешаться в мои дела.

Теперь люди обходили меня стороной, никто не задерживался рядом. Наконец-то все стали заняты собственными нуждами и не приставали к приезжему. Пора было и мне решить хотя бы часть собственных проблем. Подыскивать продающийся дом уже было поздно, так, что надо было добрести хотя бы до первого постоялого двора, пока еще не слишком стемнело. Но по дороге, которую я выбрал, как назло, не попадалось ни одной гостиницы или даже таверны, одни жилые дома. Ночь уже начала опускаться на город, а я видел только мириады светящихся окон и ни одной красочной гостиничной вывески. Так я и бродил, пока одно здание не привлекло моего внимания. Я заинтересовался им даже не потому, что оно было единственным запущенным домом во всей Виньене, а потому, что даже в такой мороз его стены обвивал настоящий зеленый плющ, а меж камней и разбитых щелей нижних окон рос чертополох. Плющ вился, как одно большое живое существо, забирался в разбитые окна, обвивал карнизы и фронтоны, и весь дом казался уродливым мифическим чудовищем, не известно почему уснувшим на века прямо на окраине оживленной улицы.

Типичная гостиничная вывеска над дверью также была обвита растением, как виньеткой. Надписи было разобрать практически невозможно, но уже один тот факт, что вывеска была, зазывно сообщал о том, что этот дом открыт для посетителей.

Плющ фестонами обвился вокруг порога и дверного косяка. Я сомневался, сможет ли дверь хотя бы приоткрыться, но она широко распахнулась еще до того, как я коснулся дверного молотка. Где-то в глубине темного помещения быстро вспыхнула лампада, освещая скудную обстановку и бледное лицо того, кто неуловимо быстро возник на пороге, словно материализовался прямо из пустоты.

— Зачем ты пришел? — без промедления спросил худой, чуть ли не истощенный молодой человек. В шелковой рубашке с манжетами и вышитых атласных панталонах, он, словно сошел с картины прошедших столетий, и выглядел бы приятно, даже привлекательно, если бы не изнуренный, печальный вид и не усталость в глазах, под которыми залегли темные круги. Он выглядел так, будто некий тайный вампир выпил из него все жизненные силы, но не стал убивать до конца.

Вопрос, которым встретил меня незнакомец, в других устах прозвучал бы далеко не любезно, но на этот раз был произнесен таким тихим обессиленным голосом, что за оскорбление его принимать простаки было нельзя.

Вместо ответа я указал на вывеску возле дверей, на нее как раз упал свет лампады и выхватил три слова «всегда будет так», а остальное потонуло в разросшемся зеленом кружеве плюща.

Незнакомец тоже взглянул на вывеску так, будто видел ее впервые после долгих-долгих лет и обреченно вздохнул.

— Уходи, — то ли приказал, то ли посоветовал он и хотел добавить к сказанному что-то еще, но тут из-за его спины ловко и грациозно, как красивая, белая кошка, вынырнула изящная девушка и положила длинную, слишком длинную и тонкую ладонь ему на локоть.

— Люциан, — мягко, но настойчиво произнесла она. — Пусть он войдет.

Что-то она не договорила вслух, но я четко уловил всего несколько слов, которые она пыталась передать мысленно: «он один из наших».

Может, мне всего лишь это показалось. Может, это усталость и темнота сыграли со мной дурную шутку, и я подумал, что хоть Люциан и выглядит молодо, но во взгляде у него такая усталость, будто за плечами у него остались столетия.

— У таких существ, как ты и они, глаза выдают возраст, — шепнул кто-то, ловко запрыгнувший ко мне на плечо, и девушка насторожилась. Она окинула меня внимательным взглядом и с улыбкой представилась.

— Я — Колетт, вы будете видеть меня не часто. Я всего лишь всегда следую за тем, кто…

— Ты нарушаешь условия договора, — быстро прошептал Люциан, и Колетт тут же замолчала, но ее тонкие длинные пальцы сжали локоть Люциана так, что ему, наверное, стало больно.

В отличие от изнеможенного, словно обескровленного спутника, у девушки был цветущий и сияющий вид. Какое разительное отличие. Люциан выглядит слабым и больным, а Колетт здоровой и полной жизненных сил.

— Проходите, — пригласил меня Люциан без особого энтузиазма, будто его вынуждали впустить в дом чужака. Колетт куда-то неуловимо исчезла, хотя я не видел, как она уходила.

— Вы ее тоже видели, а это не к добру, — словно заметив мои сомнения, прошептал Люциан и уже громче добавил. — Наверху есть свободная комната, вы можете расположиться там, но прошу вас, не задерживайтесь в этом месте надолго.

— Я останусь всего на одну ночь, а потом уйду, — поспешил утешить его я, но Люциан только тяжело вздохнул.

— Ради всего святого, не разговаривайте с Колетт, конечно, только в том случае, если вам удастся снова увидеть ее, — предупредил он и сунул мне в ладонь маленький медный ключик. — Ваша дверь последняя в коридоре, влево от лестницы.

Кожа Люциана показалась мне холодной и сухой, словно я коснулся руки мумии. И голос его доносился до меня откуда-то издалека, словно со дна могилы или из других, безвозвратно ушедших и далеких времен.

— Запритесь на замок на ночь, — посоветовал он, прикрутил фитиль лампады, чтобы она не слишком ярко сияла, подхватил со стола какие-то книги и то ли исчез, то ли скрылся в проеме одной из приоткрытых подвальных дверей. Во всяком случае, я не слышал ни звука шагов и не видел его удаляющийся фигуры. Он просто сгинул в пустом доме, оставив меня одного с медным ключиком от спальни и далеко не лучшими пожеланиями на ночь. Я уже стал подумывать о том, не уйти ли мне сразу же из этого дома, а то еще, чего доброго, попаду в разбойничье гнездо или в очередное убежище злых духов, которые смогли отыскать укромное местечко даже в самом центре Виньены, но уходить сейчас мне было некуда. Нельзя же ночевать под открытым небом, тогда меня уж, точно, примут за бродягу и снова начнут навязывать благотворительность короля. Мне не хотелось ночевать в каком-нибудь выделенном специально для неимущих приезжих сарае, поэтому я остался в странном доме. Все равно, двоих призрачных жильцов было не видно, значит, и беспокоить меня они не станут. Конечно, впустили меня без особого радушия, но разве имеет это значение, когда я так устал, а сумка с колдовской книгой превратилась в непосильную ношу и нещадно оттягивала плечо.

Поблагодарить за гостеприимство было некого, хозяева уже исчезли и вряд ли были бы рады, если б я стал их разыскивать, чтобы сказать «спасибо» или по какой-либо другой причине. В этом пустом мрачном доме я был предоставлен самому себе.

Плющ протискивался в разбитые окна и мягким, вязким покровом обволакивал стены. Зеленая поросль фестонами висла на оконных рамах, пробивалась меж трещины в половицах и даже туго обвивала единственную, болтающуюся где-то высоко над узкой деревянной лестницей люстру. Я обратил внимание на то, что люстра здесь не хрустальная, а свечная, старинная, какие можно было увидеть, наверняка, только в рыцарских замках много веков тому назад. От редких предметов мебели тоже веяло стариной. Вообще все в доме, как будто было пропитано затхлостью и древними малоприятными тайнами.

Когда-то, несомненно, изящные комоды и шкафы с инкрустацией и сейчас могли бы сойти за редкостные и дорогие, если бы хозяева беспечно не забросили их, предоставив крысам и тараканам возможность облепить ящички красного дерева и устроиться там на жилье. Только тот стол, над которым, как будто повисла в темном воздухе горящая лампа, был нетронут ни плесенью, ни паутиной. Ни одна мышка не смела подскочить к стопкам писчей бумаги и перьям, аккуратно разложенным на столешнице. А еще там блестели какие-то странные, непонятного назначения предметы, меж которых зловеще скалился гладко отполированный человеческий череп.

К этому столу я не посмел приблизиться, хоть на нем, словно в качестве приманки, были оставлены исписанные мелким бисерным почерком страницы. Зачем мне лезть в чужие тайны, когда от своих проблем давно уже болит голова. Человеку, у которого полно собственных хлопот, некогда даже заинтересоваться чьими-то, пусть даже донельзя интригующими семейными делами. Я даже не задавался вопросом, кто такие Люциан и Колетт. Вряд ли эти двое могли быть братом и сестрой, уж слишком они не похожи, имея в виду не только внешность, но и саму природу. Люциан выглядит человеком, загадочным и изнеможенным, но вполне реальным. А Колетт…она, как будто неземная. Я не мог подобрать точно слова, чтобы охарактеризовать ее. Просто она вся: и ее тело, и лицо, и голос, и коварный огонек в глазах, и даже сами глаза были словно сотканы из эфира и адского пламени. Ее взгляд, как будто, смотрел на меня из скважины навеки запертой неосязаемой двери между измерениями. Точно так же, как кровными родственниками, я не мог назвать хозяев дома ни женихом и невестой, ни супругами, ни даже беглецами-влюбленными. У них не было ничего общего, и язык не поворачивался назвать Колетт подругой Люциана. Сам не знаю почему, но я хотел назвать ее его стражем.

Колетт охраняла то, чего ее темный злой мир не хотел упустить.

С этими странными мыслями я направился к лестнице, про себя сетуя на то, что не могу прихватить наверх лампаду. Уж очень странной на вид она казалась, не материальной, а воздушной, похожей на желтую звезду, зажженную в дюйме над столом рукой какого-то чародея. К тому же, хозяева не позволили мне ни к чему прикасаться. Люциан был вынужден предоставить мне приют не по собственному желанию, а чуть ли не по приказу, поэтому вряд ли ему понравится, если нежеланный гость станет лазать по его вещам.

Из-за тишины и полутьмы дом казался пустым и абсолютно необитаемым. Протяжно скрипнувшая под ногой деревянная ступенька напугала не только меня самого, но и крысу, которая с необычайным проворством вынырнула из щели под лестницей и опрометью побежала прочь, в какое-нибудь укрытие. Такой пугливости можно было не удивляться. Звук скрипящих досок был похож на стон души в аду.

Я хотел сделать следующий шаг, но тут чья-то пожелтевшая, высохшая, как у мумии рука вынырнула откуда-то из мглы и крепко сжала мое запястье. Возможно, мне только показалось, что рядом с этой уродливой жилистой дланью в темноте мелькнуло сияющее и юное, но такое уставшее лицо Люциана. Бледные пересохшие губы шевельнулись, то ли пытаясь сложиться в робкую улыбку, то ли что-то произнести. Другая такая же сухая и морщинистая рука коснулась моей дорожной сумки, и духи, сидящие в ней, коротко, но протяжно взвыли.

Скупая усмешка искривила идеально очерченные, но потрескавшиеся губы Люциана.

— Не иди по этому пути, Батист, граф де Вильер, — прошептал он так тихо, что я усомнился, были ли это слова или просто шипение. — Иначе ты погибнешь, точно так же, как погиб я…и многие другие, мне еще повезло, Колетт выручила меня, но не за так.

Он опасливо оглянулся. Старческие пальцы выпустили мое запястье, а в следующий миг я уже беспомощно озирался по сторонам, ища Люциана, но его рядом уже не было. Не было и Колет, и я не мог у нее спросить, кто тот, с которым она живет под одной крышей, этот, то ли призрак, то ли человек, с безобразными старческими ладонями и красивым юным лицом.

Мне оставалось только подняться в отведенную мне комнату, запереть дверь на ключ и надеяться, что замок будет достаточной охраной от любого, кто попробует просочиться сквозь филенки или стены в мою спальню. Я очень надеялся, что эта комната будет служить мне опочивальней всего одну ночь, а завтра, чуть заря, я уберусь отсюда и подыщу себе достойное жилище. Вот бы только не пришлось уносить ноги от очередного призрака, я не хочу снова пускаться в бега и опасливо оглядываться через плечо на каждом шагу, проверяя, не догоняет ли меня страшный пожизненный спутник.

Со столбов кровати давно был сорван балдахин, но для сна она была вполне пригодна. Ни клопов, ни тараканов в моей комнате вроде бы не водилось. Только в окно точно так же, как и внизу, пробивался все тот же неизменный плющ, и я надеялся, что он оградит меня от любых ночных гостей. Наверное, любой призрак, будь то Даниэлла, или кто-то еще, запутается в липком зеленом кружеве плюща и вынужден будет отступить, так и не попав в мое убежище.

— Пусть ночь будет спокойной, — шепнул я книге, лежавшей в моей сумке, и духам, сидевшим к ней, но они в ответ на это пожелание только нагло и, как мне показалось, злобно захихикали, будто были уверены в обратном.

— Не хотите, можете не спать, я вас не заставляю, — на этот раз я, действительно, разозлился на них и швырнул сумку, как можно дальше от постели. Она мягко приземлилась на потертый ковер, но внутри нее кто-то протестующе взвизгнул, а затем послышались слова и целые реплики, очень сильно похожие на брань, и целый ряд угроз, но я просто не стал обращать на них внимания, и голоса стихли. Им, наверное, тоже было неинтересно общаться с самими собой, и они притихали каждый раз, когда некого было дразнить.

— Ну и глупый же у нас хозяин, — буркнул кто-то на разборчивом, вполне понятном мне языке, а потом наступила тишина. Так и не дождавшись желанного ответа, духи тоже уснули или хотя бы сделали вид, что спят. Наверное, они получали силы к действиям и перебранкам только, когда я сам, унаследовавший их вместе с книгой хозяин, начинал общаться с ними. А в противном случае, они вынуждены были молчать.

В тишине притаилось что-то страшное, или мне просто так казалось. За потрескавшимся окном, в необъятном спящем городе, как будто крепла и разрасталась какая-то жуткая сокрушительная сила. Она сизым туманом ползла по темным улицам, и в этом тумане завывали, подражая ветру, легионы духов. Не тех духов, которые проказничали возле моей колдовской книги, а тех, которые подчинялись ему — златокудрому демону, с которым я вступил в единоборство и чуть было не проиграл. Я тешил себя надеждой, что отступление временно, а потом у меня еще будет шанс вернуться и победить, а пока что веки тяжелели и слипались от желания спать. Обширный, нескончаемый лабиринт города за окном казался всего лишь призрачным видением, как будто Виньена это всего лишь туманное отражение по ту сторону зеркального стекла, и я смотрю на нее из какого-то отдаленного уголка потустороннего мира. Виньена существует реально, а я попал в небытие и наблюдаю за ней из незримого для смертных окна. Город, полный огней, похож на сказочный остров, но он — действительность, а мрачный, обвитый плющом дом, в котором я оказался — это незримая грань между измерениями. Та грань, которую я смог заметить не потому, что сам был умелым колдуном, а потому что проходил мимо с сумой, полной злокозненных духов.

Возможно, сейчас где-то над шпилями Рошена ослепительно сверкают золотые крылья дракона, и само чудовище несется куда-то в быстром полете. Даже стрела, спущенная с тетивы, не летит так быстро, даже кремень не высекает такого жаркого пламени, какое рвется в приступе гнева из изящных ноздрей невыразимо красивого бледнолицего аристократа. Возможно, сейчас где-то в доме зажиточных горожан золотой змей, задевает крылом окно, а через подоконник перепрыгивают уже стройные ноги, обутые в сапоги с блестящими пряжками, и юный, таинственный кавалер протягивает девушке руку, произнося: «пойдем со мной, я — господин смерть, но я могу пронести тебя в полете над миром и показать тебе такие чудеса, каких в жизни без меня ты не увидишь». И, конечно же, любая обольщенная дева пойдет с ним. Ей не важно, что падение со звездной высоты будет болезненным и смертельным, главное, что миг полета превратит последнюю ночь жизни в воплощенную мечту.

Думая обо всем об этом, я быстро заснул и, кажется, видел во сне, как гладкое, блестящее, словно отлитое из червонного золота крыло касается шпиля ратуши, но уже не в Рошене, а здесь, в городе, в котором нахожусь я. Еще немного и в ночи, плотным покровом окутавшей Виньену, вспыхнет огонь. Если из ноздрей парящего высоко над крышами дракона на этот раз снова вырвется неугасимое пламя, то вместе с городом сгорю и я, но за окнами так и не взорвался столб небесного огня, не загорелись мостовые и фасады тесно прижатых друг к другу зданий. Мои щеки не обжег огонь, ворвавшийся в окно. Все было спокойно. Город остался нетронутым. А ведь я даже во сне с трепетом ожидал, что пробудит меня ощущение свинцовой тяжести от почти неуловимого присутствия рядом Эдвина. Когда я проснусь, он уже будет сидеть рядом, неизвестно как проникнув в мою спальню, и его горячее, мгновенно воспламеняющиеся дыхание обожжет мне лоб, оставит на гладкой коже под челкой несмываемую дьявольскую печать.

Я проснулся от давящего ощущения, что в комнате кто-то есть, кроме меня, но не Эдвин. Первым делом я скорее ощупал свой лоб, но ни ожога, ни шероховатости на нем не было. Кажется, печать огня меня миновала. А ведь сон был таким реальным, будто Эдвин, и вправду, сидит у меня в изголовье и медленно, как герой сновидения наклоняется ко мне, чтобы своим вздохом опалить мне лицо.

— Где же ты, златокрылый демон? — то ли с испугом, то ли со злостью прошептал я в пустоту. Сам не знаю почему, но в этот миг мне почему-то захотелось назвать дракона не демоном, а певцом ветра, наверное, из-за того, что вой ветра за окном напоминал мелодичный, богатый оттенками свист одиноко взмахивающих в ночи золотистых крыльев.

— Он здесь, всего в каких-то нескольких милях от тебя, в своем логове, со своим фаворитом, своей коллекцией сокровищ, оружия и картин, в окружение ничего не подозревающей свиты, — четко и яростно прошипел кто-то, кого я не мог рассмотреть в густой непроницаемой тьме.

Свечи у меня не было, ночника тоже. Никакого источника света, кроме озаренного далекими отблесками ночных огней окна в комнате, не имелось, но я смело приподнялся в постели, чтобы пойти навстречу тому, кто заговорил, и хотя бы на ощупь определить, кто же он, но тут уже знакомая сильная рука наручником сдавила мое запястье. Я тут же узнал шероховатую, покрытую ожогами ладонь, с пожелтевшими длинными ногтями и стальной хваткой.

— Снова вы? — не удивленно, а обвиняюще воскликнул я. Можно ли было подумать, что после всего происшедшего странный наставник, вторгшийся в поместье де Вильеров, будет продолжать преследовать меня и отыщет даже вдали от дома.

— Что вам нужно? — я попытался вырвать руку, но, конечно же, не смог. Высокий, крепко сложенный и одетый в лохмотья силуэт, как и прежде, источал невероятную, неодолимую силу. Человек, вроде меня, попросту не мог ему противостоять.

— А что нужно тебе? — прохрипел чуть ли не мне в ухо опостылевший, суровый и настойчивый голос. — Ты собираешься отпустить своего врага на все четыре стороны? Чтобы еще дюжины, сотни братьев, таких, как ты, остались без сестер, а женихи без невест? Конечно, твоя эгоистичность похвальна, нельзя же все время думать о других. Они сами должны позаботиться о том, чтобы отвратить от себя беду, но за себя-то, по крайней мере, ты должен отомстить.

— А вот кто отомстит за мой пепел, если дракон сожжет мстителя дотла, — во мне еще нашлись силы для черного юмора, несмотря на то, что обожженное, полуприкрытое тьмой лицо моего советчика в этот миг выглядело необычайно зловещим.

— Неужели ты струсил? — злобно и презрительно отозвался все тот же хриплый голос из темноты. От этих звуков по спине побежали мурашки, и даже духи, следовавшие за мной, наверняка, испугались, заслышав их.

— Струсил? Никогда, — воодушевленный собственной бравадой, я поднял голову и посмотрел прямо в пылающие где-то во тьме, как уголья в раскаленный печи, глаза. — Я всего лишь стал разумнее и вместо того, чтобы кидаться на рожон предпочитаю выждать удобный момент.

— Умно, умно, ничего не скажешь, — желтоватые длинные ногти постучали по резному столбу кровати и, кажется, оставили на дереве царапины, так что долгий стучащий звук вышел резким и отвратительным.

Я так и не смог уловить, есть ли в голосе собеседника ирония, или он, действительно, задумался над тем, что глупец, слушавший его советы, сумел все-таки поумнеть и теперь стоит отпустить ему похвалу или льстивыми, коварными речами попытаться свести с пути истинного. Во всяком случае, он наконец-то понял, что бесполезно заставить меня сделать что-то угрозами.

— Знаешь, что я хочу тебе предложить? — спросил вдруг он, и в оскале блеснули ровные длинные, как клыки, зубы.

— Какую — нибудь очередную пакость?

— Ни в коем случае, — возразил он. — Это будет не уловка, а всего лишь измененная к наибольшей выгоде военная стратегия. Ведь ты ведешь войну, не так ли ты? Ты чувствуешь себя рыцарем, охотником, драконоборцем. Ты выжидаешь в засаде, а вместо того, чтобы выжидать, гораздо лучше было бы нанести меткий, безошибочный удар в тот миг, когда противник менее всего этого ожидает.

— Что вы имеете в виду? — я насторожился, уж не хочет ли он заманить меня в ловушку. Так приторно сладко и обманчиво, как он со мной, может говорить только злоумышленник с жертвой.

— Ты должен бороться против дракона его же оружием — огнем. Этого он меньше всего от тебя ожидает, — торжественно заявил он.

— Вы сошли с ума, — я вспомнил огненное дыхание Эдвина, его пронзающий взгляд, железную волю, пламя в его крови. Я боялся этого пламени, не имел ни малейшего желания играть с обжигающим огнем.

— Давай устроим огненную ночь, — предложил мой наставник, указывая широким взмахом руки на город, простертый за окном. — Давай, сожжем дракона в таком же аутодафе, в каком он сжигал тех, кого ненавидел.

— Вы предлагаете устроить пожар в Виньене? Но ведь его, дракона, здесь нет.

— Он здесь! Зажги факел, и мы найдем его, превратим его прекрасное нетленное тело в пепел еще до пробуждения.

— Но ведь это же трусливо, — возразил я, все, что говорил и предлагал собеседник, казалось мне полной бессмыслицей.

— Трусливо? А разве у тебя достанет могущества, чтобы сражаться с драконом один на один, без всяких колдовских или просто подлых уловок? Надо действовать в соответствии с собственными силами.

Такая мораль не казалась мне правильной. Конечно, слова в чем-то были правдивыми. У меня не хватало сил, чтобы побороть врага в поединке. Он был неоспоримо сильнее и опытнее, чем я, но разве это повод, чтобы идти на такую низкую подлость, как предлагал наставник.

Я сокрушенно покачал головой и откинулся назад на подушки.

— Никуда я не пойду, — упрямо возразил я. — А если вы надумаете устроить ночной пожар, то клянусь, я буду кричать так, что созову весь городской караул за считанные минуты.

— Глупый, дерзкий мальчишка! — обожженная сильная рука крепко вцепилась мне в запястье. — Подумать только, после всех этих лет найти еще одного такого же упрямого глупца, как тот, другой, падший принц. Ты всего лишь граф, но тупости в тебе ничуть не меньше.

Он яростно дернул меня из постели, так, что я вынужден был подняться на ноги. Спросонок я с трудом соображал, о чем он говорит и что делает, и упал бы, если б высокий, мощный захватчик не держал меня крепко и безжалостно, как какой-нибудь пригодный только для выброса груз.

— Пойдем! — скомандовал он. — Виньена все еще ждет того крушения, которое готовили ей члены одного тайного общества много лет назад. Тебе суждено довершить начатое ими.

— Суждено? — скептически перепросил я. — Вы считаете, что от вашей прихоти зависит вся моя судьба.

В ответ он только с силой встряхнул меня, как обычно делают с пьяным или запамятовавшим сумасбродом, чтобы привести его в чувство.

— Свечи в поместье де Вильеров все еще горят, — прошептал он мне в самое ухо. — Они бы потухли, если б ты сам не избрал путь колдовства. Не погаснут они, не погаснет и твое наследственное проклятие, теперь уже поздно сетовать на судьбу или искать обратный путь, его нет, тебе самому не найти правильную дорогу, ты должен делать так, как говорю я.

— Не должен, — попытался возразить я, но безжалостная хватка стала лишь сильнее.

— Идем, ты сам будешь благодарить меня и уважать, когда я помогу тебе расправиться с драконом. Ты станешь моим учеником, таким прилежным и успевающим, каким не смог стать тот, другой.

— Какой «другой»? — я так и не мог понять, о ком он говорит, кого, безвозвратно утерянного и безымянного, он настойчиво обозначает словом «другой».

— Вы боитесь произнести его имя? — с вызовом прошептал я.

— Имя ему — зло, — яростно прошипел он в ответ. — Зло, с которым мы расправимся вместе, а потом устроим незабываемое пиршество на пепелищах Виньены, и все осиротевшие духи и демоны вынуждены будут примчаться к нам и отдать нам венец своего погибшего господина.

То, что он говорил, казалось мне полным безумием, бредом какого-то умалишенного, которому вздумалось устроить грандиозный костер, сжечь в нем всех, кто окажется рядом, и в итоге броситься туда самим.

— Я не могу вас понять, — сказал я первое, что пришло на ум только, чтобы оттянуть время и придумать путь к отступлению.

— Тебе и не нужно ничего понимать, — сердито буркнул он в ответ. — Поверишь во все, о чем я говорю, когда сам увидишь. А будет это уже скоро. Наша победа не за горами.

— Ваша победа, — резонно поправил я. — Только вот, кого вы хотите победить, дракона, или того, другого…

Я сделал ударение на последних словах, стараясь подчеркнуть, что у этого таинственного лица нет ни имени, которое можно произнести, и, возможно, вообще нет материальной оболочки. Возможно, он давно уже убит и стал всего частью тайн, затерянных во времени.

— Ты близок к истине, — далеко не радостно прошипел тот, кто, наверное, читал все мои мысли. — Он стал другим, не таким, как был. Ты даже представить себе не можешь, насколько он переменился, даже упрямства в нем заметно прибавилось с ходом времени, но тебе и не нужно знать слишком много. Главное, у тебя есть я, твой вечный наставник, я укажу тебе, куда идти и как нужно поступить.

— Значит, мне самому вообще не нужно думать? — с сарказмом спросил я.

— Думай поменьше. Когда человека начинают тревожить дурные мысли, лучше поскорее забыть о них и следовать советам кого-то более умного, чем ты сам, — с поразительным хладнокровием заявил он, будто я был всего лишь щенком, который должен сидеть на поводке и не убегать, чтобы его не растерзали другие, крупные псы.

— Я так не считаю, — все-таки возразил я на все заявления наставника.

— Еще бы! Если бы ты считал по-другому и был более решительным, то давно бы уже расправился с драконом и заслужил награду.

— Какую награду!? — я вспомнил прекрасную, златокудрую голову Эдвина, представил ее в своих руках, почти ощутил, как кровь, падающая с обрубка шеи, жжет мне пальцы, как меч, облитый ею, воспламеняется, как трепещут умирающие крылья на обезглавленном теле. Разве смерть такого красивого, хоть и злобного создания отрада? Разве истекающая огненной кровью, как божественными слезами, голова золотоволосого ангела это приз для того, кто лишил крылатое существо жизни?

— Тебе жаль его? Этого и следовало ожидать, — снова пробормотал хриплый бас у моего уха. — Этот лицемер соблазнял и не таких стойких бойцов, как ты. Обольщение — это излюбленное оружие демона. Дракон овладел им в совершенстве.

Я не обращал внимания на подталкивающие к новой войне слова. Провокация в данном случае не имела значения. Я даже не знал, что за чувства овладели мной. Мне вовсе не было жаль Эдвина или его необычайной сияющей красоты, сгубившей стольких людей. Просто я понял, что когда умрет он, безвозвратно будет утеряно все, что удерживало меня в этой жизни. Мир опустеет. Краски станут тусклыми, а окружающее безжизненным. Если я убью Эдвина, то вынужден буду и сам броситься на тот же меч, которым обезглавлю его. Другого пути быть не может. Наши жизни протекали вместе, и наши смерти будут едины. Эдвин будет отомщен в день своей смерти. Рука, убившая его, либо будет отсечена мною же, либо вонзит лезвие в мое же сердце. Вот она кульминация мести за смерть волшебного существа. Разве нет чего-то необычайного в том, что сам убийца мстит себе за смерть убитого. Это все чары Эдвина, они убивали меня. Любой, кто пленился им, вынужден был страдать. Возможно, даже мертвый Эдвин был бы достаточно силен, чтобы толкнуть меня на страшный необратимый поступок.

— Что ж, в ад мы отправимся рука об руку, — прошептал я, даже не задумываясь о том, что стоящий рядом тоже меня слышит.

Он что-то фыркнул себе под нос и загадочно возразил:

— Ошибаешься. Принц был праведником, на небесах таких любят. Может быть, этот мученик, действительно, станет архангелом, а вот дракон отправится прямиком в ад, и ты последуешь за ним.

— Что? — я подозрительно сощурился. — О чем вы говорите?

— А на что ты еще мог рассчитывать. В отличие от него, ты не ангел. Ступив на путь колдовства, ты сам заложил собственную душу. Каждый чародей осужден на адское пламя. Можешь каяться, молиться или снова грешить, Батист, все равно твое будущее уже предопределено.

— Вы специально завлекли меня на этот путь, — обвинил я.

— И ты охотно поддался, как и все твои предки, как твоя сестра. Поздно поворачивать обратно, никто не заставлял тебя принимать наследство, ты согласился сам.

— Не сам, вы меня вынудили, — возразил я, хотел добавить что — то еще, но язык меня не послушался. На какое-то время я словно онемел, собирался кричать и спорить, но слов моих было не слышно. Губы, конечно, свободно шевелились, но с них не слетало ни звука.

— Вперед, Батист! Мы с тобой устроим такое грандиозное зрелище, какое человечество не сможет забыть уже никогда.

Выговаривая по дороге какие-то восторженные реплики на неразборчивом непонятном языке, наставник потащил меня вниз по лестнице, а потом на улицу. Мне казалось, что в каждом темном уголке дома его голосу вторят самые разнообразные, воющие и смеющиеся голоса. Я даже не задавался вопросом, как накрепко запертая дверь могла так легко выпустить нас. Моему слуху не удалось уловить ни скрипа замка, ни скрежета петель, мы, как будто, просочились сквозь филенки и в считанные секунды оказались возле выхода.

Наружная дверь вообще оказалась не заперта, словно хозяева были абсолютно уверены в том, что им ничего не грозило, ни грабители, ни взломщики, ни воры. Напротив, Люциан и Колет, как будто, ждали, а вдруг кто-то, как и я, заметит их дом, войдет к ним и попадется в лапы какой-то невообразимой твари, которая обитает в каждом дюйме окружающего пространства и с нетерпением ждет жертвы. Возможно, сам дом и был как раз таким вот голодным, жаждущим чудовищем, и оно ждало, пока у какого-то прохожего с глаз спадет пелена, он увидит, что дверь распахнута, и не сможет пройти мимо.

Очутившись на улице, я уже по — новому взглянул на ночь, окутавшую Виньену, и холод пробрал меня до костей.

— Это будет памятная ночь, — шептал надо мной голос безумного наставника, а его костлявая, но сильная рука увлекала меня куда-то вперед, ближе к центру спящего города. Обрывки лохмотьев развивались вокруг мощной, крупной фигуры, и, как это ни странно, рубище на ней выглядело внушительным, даже величественным, будто некогда было не бесформенным балахоном, а мантией, теперь уже износившейся за столетия, но все так же неизменно оставшейся символом монаршей власти.

Грозное сильное существо, пленившее меня, все состояло из костей и лоскутов обожженной кожи, но эти кости, как будто, были сделаны из крепчайшей стали. Я чувствовал, как на ребрах, под балахоном, копошатся черви, мелкие крабы или другие отвратительные твари, от близости которых я испытывал сильное отвращение. А тот, кто тащил меня вперед, все выговаривал какие-то странные, длинные, бессмысленные для моего слуха слова, и кто-то, невидимый в ночи, постоянно вторил ему.

Хотелось спросить, куда мы идем, зачем, взаправду ли собираемся устроить пожар в Виньне. Жаль, что язык меня не слушался, иначе я уже давно стал бы кричать так, что один из многочисленных ночных караулов обратил бы на нас внимание. Почему-то ни один дозорный на нашем пути не встретился, будто мы специально обходили каждый ночной пост. Наставник вел меня теми проулками, где и днем-то реже всего встречались прохожие. Казалось, что мы бредем по темному, нескончаемому лабиринту, и просвета нет, конца тоже. Было трудно разобраться в потемках, куда мы идем, и я сам удивлялся тому, как быстро и ловко мой проводник находит верный путь. Ему удавалось ни разу не споткнуться, не наткнуться на фонарный столб. А вот я, если бы он не тащил меня за собой, давно бы уже оставил попытки выбраться из кромешной тьмы узких незнакомых улиц.

Только заметив впереди между расступившимися зданиями просвет, я догадался, куда мы идем. Площадь! Он вел меня к королевскому дворцу, к самому центру города, и почему-то именно сегодня там не видно было ни одного охранника. Никто не окликнул нас, когда мы двинулись вперед, ничьи скрещенные алебарды не преградили нам путь. И это как раз в ту ночь, когда мы замышляли недоброе, точнее не мы, а тот, кто вытащил меня из постели и насильно привел на площадь. Его лохмотья свободно развевались, хотя ветра не было. Крепкая, но костлявая рука вытянулась вперед, и вдруг в ней ярко вспыхнул факел, и сверкающие искры оранжево-красным фейерверком рассыпались в разные стороны, озаряя мглу. Я готов был поклясться, что еще секунду назад никакого факела не было. Мой проводник не мог так быстро извлечь его из-под полы своего балахона или прихватить где-то по дороге. Факел возник в его руке так быстро и необъяснимо, как может, наверное, только кролик выпрыгнуть из до этого пустой шляпы фокусника. Вот только если бы мой наставник решил вдруг извлечь кролика из пустоты, то у него были бы красные, как этот огонь глаза и жажда перегрызть горло любому приблизившемуся, так что фокус вышел бы далеко не на потеху публики.

— Скорей сюда, мои крошечные помощники! — вдруг крикнул проводник, и его ногти с силой врезались мне в запястье.

Где-то, кажется, под самой землей, на которой мы стояли, и под сваями каждого дома закопошилось множество мелких, гадких лапок. Я почти видел, как крысы, мыши и другие гадкие твари выбираются из подвалов, нор, различных лазеек и серыми копошащимися массами устремляются на площадь, присоединяются друг к другу и в результате превращаются в одну бесчисленную армию. Бежали они, правда, не слишком быстро. Я не сразу заметил, что каждая из них что-то волочит за собой: обрывок парусины, обломок доски или осколок от полена, одним словом, все, что легко воспламеняется. Все это зверьки быстро скидывали в одну кучу в самом центре площади и с писком убегали, предоставляя возможность тем, кто бежал сзади, тоже подкинуть в горку мусора что-нибудь еще.

— Давайте, давайте, тащите все, что можете найти, — приговаривал рядом со мной басистый голос наставника, а глаза его алчно поблескивали при виде того, что куча щепок и досок на площади растет.

Через считанные минуты костер был уже сложен, такой огромный, каких, наверное, не складывали даже слуги Августина перед массовым сожжением ведьм. Гора выросла еще на несколько дюймов, а зверьки с писком убежали назад в свои укрытия. Теперь не хватало только огня. Я покосился на ярко пылавший факел в руке моего наставника и попросил.

— Пожалуйста, не надо, — каким-то чудом голос снова вернулся ко мне, но я не успел этому обрадоваться. Сейчас было не подходящее время для какого-то ни было веселья. Факел, медленно приближающийся к обломку доски, завораживал меня и пугал. Костлявая рука, словно дразня, медленно двигала им в воздухе перед кучей, как бы вычерчивая дымом во мгле какие-то причудливые символы и рисунки.

— Посмотрим, чье пламя окажется более жгучим, мое или твое? — прошипел поджигатель, но обращался он на этот раз не ко мне, а к кому-то другому, возможно, тому, кто сейчас, ничего не подозревая, спал в королевском дворце. Возможно, кто-то один-единственный, дремлющий там среди прочей челяди и знати, был причиной того, что сейчас пламя обрушится на весь город. Огненную волну уже будет не остановить, когда она разрастется и наберет мощь.

— Вы же этого не сделаете, — умоляюще прошептал я, но взывать к его милосердию было бесполезно. Нельзя усовестить того, у кого совести нет. Мне оставалось только стоять и смотреть, как растворяются в темноте, начертанные дымом письмена, и пламя медленно, играя, то приближается, то отдаляется от досок. Все, что я видел, напоминало какой-то ритуал.

Когда костер, наконец, вспыхнул, я почувствовал, что снова свободен. Мой наставник, кем бы он ни был, все-таки отпустил мое запястье. Потрескивающие под огнем обломки досок его сейчас занимали, куда больше, чем судьба опекаемого.

— Смотри, как сгорит Виньена, — крикнул он мне, злобно и торжествующе. — Разве ты не благодарен мне, актер, за то, что я привел тебя посмотреть на настоящее представление?

— Благодарен? — я в ярости сжал кулаки. — За что мне вас благодарить.

— Хотя бы за этот грандиозный огненный спектакль, — откликнулся он откуда-то с другой стороны разгорающегося костра. — Ты играл в жалком бродячем театре, среди бутафории и подделок, а теперь посмотри на театр жизни. Здесь все по-настоящему. Дракон устраивал только реальные пожары и теперь, не сомневайся, с достоинством встретит свой последний костер.

— Дракон! Дракон! — гневно выкрикнул я. — Перестаньте морочить мне голову, упоминая о нем, при каждом несчастье. Все, что было в моей жизни плохого, проистекало не от дракона, а от вас.

Я сжал кулаки, так что ногти впились в ладони, но вместо того, чтобы кидаться в бессмысленное сражение со стеной огня, развернулся на каблуках и направился прочь.

— Значит, дракон не сделал тебе ничего плохого? — спросил уже далеко не беспечный голос у меня за спиной. — А как же смерть Даниэллы и ее низменное существование в мире смерти. По вине дракона твоя сестра стала падшей и проклятой.

— А вам-то какое дело до меня и до моей сестры? — я резко обернулся, дым, столбом валивший от костра въедался в глаза и заставлял их слезиться, но я все равно видел, как высокая фигура в лохмотьях с невероятной скоростью мечется вокруг костра, словно подгоняя огонь, заставляя его гореть быстрее и яростнее.

— Было бы вам дело до всех моих несчастий, если бы не личная выгода? — теперь уже я стал наступать на него с обвинениями, и это мне понравилось. Я ощутил себя сильным уже оттого, что не позволяю ему больше собой помыкать.

— Что ты имеешь в виду, глупец? Где твоя благодарность за помощь…

— Некого благодарить, — возразил я. — Вы мне не наставник, а дьявол, который, завладев душами всех моих предков, решил заманить в тенета и меня.

— Даже если так, ты уже ничего не сможешь изменить.

Дым и огненный ветер донесли до меня короткий, но пугающий взрыв хохота, а потом тишину пронзил дикий, непонятный припев. Слова доносились до слуха, но оставались непонятными, а фигура в лохмотьях, как ни в чем не бывало, начала приплясывать вокруг уже сильно разгоревшегося костра.

— Прекратите! — потребовал я, хотя знал, что моего приказа никто не послушается. Это я здесь подчиненный, а не он. Я мог только наблюдать за тем, как долговязый, вроде бы неуклюжий силуэт с необычайной ловкостью выплясывает вокруг пламени, но смотреть на это мне совсем не хотелось, а уйти я просто никуда не мог. Если костер не потушить, то весь город вспыхнет, а как его потушишь, если пламя уже яростно взвивается к небесам и тонкой змейкой бежит к близстоящим зданиям.

Я отвернулся, чтобы не видеть безумную пляску смерти. Некто в лохмотьях теперь напоминал мне тролля, колдующего над огнем. Все происходящее и было бы похоже на сон, если бы последствия не казались столь сокрушающими. Жар от огня нестерпимо жег мне кожу. На лбу выступил пот, одежда стала слишком тяжела и мешала. Даже в самый знойный день не бывает так душно. Я, как будто, очутился в раскаленной печи, и чья-то рука уже задвинула заслон. Спасения не было.

— А как же мы сами выберемся из огня? — я только сейчас осознал до конца всю безвыходность положения. Огонь, разбегающийся по площади, даже нам самим отрезал пути к отступлению. Мы сами оказались в ловушке, а поджигатель, чувствуя мой страх, только хихикал и продолжал плясать у огня, будто был уверен, что в самый последний миг сможет распластать свои отрепья, как крылья, и улететь.

— Не волнуйся так, Батист, — послышалась очередная насмешка. — Лицо тебе, конечно, немного обожжет, но ведь для чего-то же сделаны маски, поверь уже искушенному, их носят даже в резиденции фей. Только вот они это делают развлечения ради, а тебе, как пострадавшему, маска станет на самом деле необходима. Ну, не сетуй на судьбу, пройдет пара веков и, если будешь прилежным учеником и добросовестным слугой, то я заставлю кого-нибудь тебя исцелить.

— Исцелить? — пораженно переспросил я и прикрыл лицо ладонями. Перспектива ходить с ожогами меня, как и любого нормального человека, ничуть не прельщала. В отличие от моего наставника, я пока что не стал ни демоном, ни безумцем и вовсе не хотел отпугивать от себя всех ужасающим изуродованным ликом.

— А целый город поднять из пепла вы сможете? — с сарказмом осведомился я, но он не ответил. Его круглая голова, затененная широкими полями шляпы, как ореолом тьмы, неожиданно обратилась к дворцу, к яркому золотистому свету, вспыхнувшему в одном из верхних окон. Этот свет был даже ярче, чем целая лавина огня.

Во дворце уже царил переполох. Я понял это по взволнованным крикам, долетавшим оттуда, топанью ног и бряцанью оружия. Только вот суматоха привлекала куда меньше внимания, чем ослепительный золотой силуэт, возникший по другую сторону окна. Я присмотрелся, это был крылатый силуэт. Худая, но сильная рука, откинув манжету, поднялась вверх. Мне казалось, что пальцы сейчас сожмутся в кулак или погрозят, но они всего лишь прижались к стеклу, словно этот простой жест пытался передать слова: «остановись, безумец». И пляшущий поджигатель у огромного полыхающего костра тут же остановился, надвинул свою черную широкополую шляпу пониже на лоб, как делают те, кто при встрече с давними врагами хотят остаться не узнанными.

— Проклятие! — процедил он сквозь зубы и беспомощно оглянулся на затухающие огни в конце площади.

Я тоже огляделся по сторонам и понял, что огонь перестал тянуться за новой пищей, отвоевывать территорию и лизать стены домов, будто кто-то поставил перед жадными языками пламени невидимую преграду.

Костер на площади тоже стал ощутимо меньше. Огонь, как будто лишился и пищи, и кислорода и возможности разгораться дальше. Кто-то запретил огненной стихии полыхать, и она подчинилась.

Я был так удивлен своими наблюдениями и чудесами, творившимися вокруг, что не сразу почувствовал, как чьи-то сильные руки в латных рукавицах довольно грубо схватили меня.

Стражники прибежали быстрее, чем можно было рассчитывать. Я даже не успел сообразить, в чем дело, а уже был схвачен. Можно было, конечно, крикнуть, что это не я, а тот другой, что стоит у костра, устроил пожар, но его-то как раз уже и не было. Бесполезно было искать моего, то ли наставника, то ли злоумышленника, он, как джинн, растворился в пламени, которое сам же и вызвал, оставив меня разбираться с разъяренной охраной. Единственным, кого можно было в чем-то обвинить, стал я. Было слышно, как стражники за моей спиной недоуменно переговариваются.

— Как ему только в голову такое взбрело? — удивлялся кто-то из них.

— Наверное, сумасшедший, ты только посмотри, как он одет, — ответил тот, кто держал меня крепче всех. Я только сейчас обратил внимание на то, что на мне даже нет камзола, одна тонкая сорочка. Что уж тут говорить о теплом плаще, который был бы так кстати зимой. Не мог же я объяснить, что некий безымянный, очевидно, унаследованный мною вместе с титулом дьявол вытащил меня посереди ночи из дома, не позволив даже захватить с собой накидку. Лучше было вообще ничего об этом не говорить, иначе хранители порядка только еще больше убедятся в том, что я сошел с ума.

— Наверное, решил согреться, — предположил какой-то шутник из ночного караула, и его товарищи громко захохотали.

Ну, конечно, сейчас пойдут разговоры о том, что, почувствовав холод и решив погреться, я, как и положено безумцу, не понял, что нужно попросить в каком-нибудь доме приюта на ночь, а стал разводить костер прямо на площади, чтобы всем, кто гуляет в ночи, стало тепло.

Смех за моей спиной только усилился, какие-то еще только что подоспевшие стражники присоединились к первым. Невозможно было вообще что-нибудь расслышать в таком шуме и гаме, но почему-то тихий и властный приказ, прозвучавший со стороны дворца, услышали все.

— Замолчите! — негромко, но требовательно велел кто-то, и смех стих, наступила такая тишина, что было слышно, как разламываются тлеющие головни в уже догоревшем костре.

Эта всеобъемлющая тишина так напоминала почтительное молчание всех: и людей, и природы, и даже недавно бушевавших стихий ветра и огня перед более могущественным, чем они все, существом. Я почти ощущал непобедимую, довлеющую надо всем силу, исходящую от говорившего, и она была, куда более сокрушительной, чем мощь самого жаркого огня. Даже грубоватые стражи, знающие только работу, да вино, уважительно наклонили голову, отдавая должное этому высшему могуществу. Голову наклонить заставили и меня, а когда я, наконец, поднял взгляд от земли, то с трудом смог поверить в то, что вижу. На фоне дворца, темные окна которого уже озарились ярким светом, как пламенем, стоял Эдвин и казался настолько сияющим, настолько неземным, что было трудно поверить, что это он. Как можно признать в этом светлом, обворожительном создании дракона. Может, действительно, какое-то высшее существо, жестокой шутки ради, приняло тот облик, который вызывал у меня ненависть и страх.

Лицо Эдвина было застывшим и холодным, как у изваяния, только вот в глазах затаился гнев. Если этот гнев вырвется наружу, то он будет куда страшнее любого огня.

Меня, наверняка, ждала жестокая расправа, и все равно мозг продолжал на что-то отвлекаться. Например, на то, почему Эдвин до сих пор не замерз, ведь за его спиной развевается только легкий лазоревого цвета плащ, как кусочек утреннего неба в ночи. Неужели в жилах Эдвина, действительно, течет и вскипает огненная кровь. Огонь согревает его изнутри, но внешне он всегда холоден, как статуя. Он ведь дракон, но, что самое страшное, все кругом слушаются его вместо того, чтобы пустить в ход пики и кулаки и избавить мир от проклятия. Даже королевские стражи исполнены по отношению к нему лишь безграничного почтения.

Я не ожидал, что среди такой слепой покорности, кто-то попытается заступиться за меня, но, очевидно, нашелся все-таки тот, кто считал Эдвина не идолом для поклонения, а давним знакомым. Кто-то выбежал из дворца, запыхался, остановился рядом с безмолвным, златокудрым юношей. Чья-то рука с отчаянием вцепилась в манжету Эдвина.

— Будь милостив! — прошептал неожиданный заступник едва слышно, но я уловил его слова.

Конечно же, это был Марсель, похоже, единственный, кто испытывал здесь ко мне добрые чувства. Не то, чтобы я сразу не узнал его, просто не смог поверить, что он после скоропалительного побега от смерти все еще может говорить с Эдвином, прикасаться к нему и не бояться обжечься, тянуться к нему, как растение тянется к солнцу, не опасаясь, что его лучи однажды испепелят и обратят в пустыню всю окружающую природу. Как можно после спасения от демона вновь идти на договор с ним. Я хотел предостеречь «не надо, Марсель, отойди от него, беги», но слова застыли у меня на губах.

Марсель так преданно, так просительно смотрел на Эдвина, будто щенок на хозяина. Если бы кто-то сейчас дал живописцу возможность сбежать, он бы, скорее всего, разрыдался, но никуда не побежал.

— Только не казни его, — настойчиво шептал Марсель. Я уже думал, что сейчас Эдвин достанет из кармана колючку и бумагу и потребует от художника еще одной кровавой подписи, но ничего подобного на глазах у стольких свидетелей он, конечно же, не совершил.

— А что ты предлагаешь сделать? — Эдвин вопросительно посмотрел на Марселя, и я затаил дыхание. Что может посоветовать околдованный художник?

Марсель выпустил манжету Эдвина, как будто только сейчас вспомнив, что за такое фамильярное отношение к всеобщему кумиру его могут растерзать те же стражники, которые пока что собирались отволочить на казнь только меня.

— Не забудь, он ведь поджигатель, — напомнил Эдвин. Как же быстро он обо всем узнает, наверное, сам кружил над площадью, когда разгорался костер, и не делал никаких попыток его затушить, а теперь разыгрывает из себя далекого от преступных наклонностей человек, почти что героя.

Марсель раздумывал недолго.

— Отпусти его! — попросил он.

Вот добрая душа. Если бы я мог сейчас вырваться из рук стражи и подойти поближе, то сказал бы ему «одумайся, твоя душа дороже моей жизни». В обмен на мое помилование Эдвин, наверняка, назначит ничуть не меньшую цену, чем душа, может даже потребует что-то еще, как компенсацию за недавний побег, например, заставит Марселя всю жизнь писать те страшные полотна для своей адской галереи. Я вспомнил картину с головой Даниэллы, и мне стало дурно.

— Остановись, Марсель! — одними губами прошептал я, но он вряд ли меня расслышал. Он только упрямо повторил, обращаясь к Эдвину.

— Отпусти его!

Кажется, Эдвин хотел кивнуть, но внезапно передумал. Я заметил, как яростно сжались в кулак его тонкие сильные пальцы, и на них ослепительно блеснул перстень с печаткой.

Он был очень зол на меня, но старался держать себя в руках. Не знаю почему, но, кажется, он был заинтересован в том, чтобы с достоинством вести себя на публике и не выказать ничем своих истинных звериных инстинктов. Здесь, в Виньене, все должны были быть о нем только лучшего мнения. Но почему? Зачем нужно демону рисоваться перед толпой людей, которых он, так или иначе, все равно погубит? Не легче ли ему сразу дохнуть на всех огнем, а не стараться создать о себе хорошее впечатление? Неужели один раз, разнообразия ради, смерть решила быть галантной со своими жертвами?

Эдвину отлично удавалась роль благородного кавалера. Какой я актер по сравнению с ним? Мне и на сцене-то не всегда удавалось полностью забыть о том, что я это я, и вжиться в роль, а он на всех широких подмостках жизни мог с легкостью позабыть о том, что сам олицетворение зла и разыгрывать из себя полную невинность.

Вот и на этот раз глаза его остались холодными, а уголки губ сложились в едва различимую, но весьма доброжелательную улыбку. Он что-то пробормотал на своем древнем, одному ему понятном наречии и с грустной усмешкой обернулся к Марселю, словно спрашивая: «а может правда отпустить его».

Опять ослепительно блеснуло кольцо с печаткой. Последовал легкий взмах руки. Пусть катится на все четыре стороны, без него здесь будет спокойней, как будто хотел сказать Эдвин, но не находил для такого опрометчивого решения подходящих беспечных слов. Как объяснить добросовестной, но туповатой страже то, что он отпускает на волю преступника.

Стражники переглянулись между собой, явно не решаясь выпустить пойманного, но и перечить Эдвину никто тоже не смел. Наконец, самый смелый из охранников, очевидно, начальник караула, заикаясь, переспросил:

— Нам отпустить его, ваше величество?

Эдвин, наверное, сказал бы «да» под одобрительный кивок Марселя, но тут я не вытерпел. Неужели можно было поверить в то, что я только что услышал. Должно быть, я, действительно, спятил, или сошли с ума все вокруг меня. Скорее всего, второе, ведь ослышаться я не мог. Стражник совершенно точно обратился к королю. Так разве это не абсурд? Может ли быть всеобщим благодетелем тот, кто столетиями обращал жилища людей в пылающий ад и творил только зло. Добро противоречило самой его природе, ведь он же дракон, в конце концов, или нет?

— Король!? — наверное, слишком повышенным тоном произнес я, потому что все обратили на меня внимание. Как у меня только язык повернулся назвать его так, но, если я ошибся, кто-нибудь мне возразит и объяснит, кто король на самом деле, но время шло, а никто и не думал возражать. А Эдвин, скрестив руки на груди, взирал на меня грустно и чуть надменно, будто заранее оплакивал смерть какой-нибудь бездомной собачонки, которую и раньше замечал на улице возле дворца.

— Лицемер! — крикнул я на него. — Как ты можешь обманывать всех этих людей.

Как он мог смотреть на меня так, будто вовсе не узнавал, будто я был не тем, кто заставал его на месте преступления, кто охотился на него, и, как это ни странно, являлся ему собратом, потому что исповедовал те же темные науки и заповеди, без которых явно не мог обходиться и он.

Я бы продолжал и дальше выкрикивать обвинения, если бы не грубые толчки стражников. Они, наверное, решили, что у сумасшедшего очередной припадок. Вот теперь-то у них есть доказательство того, что поджигатель безумен. Ведь только безумец может обвинять его величество, в чем бы то не было.

Марсель переводил испуганный, озабоченный взгляд то на меня, то на Эдвина и, казалось, вот-вот стал бы в отчаянии заламывать руки, но, наверное, при дворе в голову ему уже успели вбить, что нужно соблюдать этикет, поэтому вел он себя смирно. По крайней мере, старался больше не вмешиваться. Все равно его заступничество на этот раз бы не помогло.

— В темницу! — коротко приказал Эдвин и сделал какой-то знак, понятный только стражам. Они злобно хохотнули, словно дождались наконец какого-то давно обещанного развлечения и с силой подтолкнули меня вперед.

— Как такое может быть? Демон правит Виньеной, — недоуменно и чуть испуганно пробормотал я по дороге. Эдвин уже остался далеко позади, но я был уверен, что он знает, о чем я говорю, слышит все звуки, раздающиеся во дворце, точно так же, как паук улавливает любую вибрацию в своей паутине.

— Демон сидит у тебя в голове и заставляет тебя нести весь этот бред, — остроумно отозвался кто-то из стражей, и все его товарищи дружно рассмеялись.

— Вот подожди, посидишь в карцере, и твоему демону станет так тошно и скучно, что он живо от тебя сбежит, — поддакнул кто-то еще на всеобщую потеху.

Я опомниться не успел, как оказался брошенным на солому, а за моей спиной раздался долгий противный скрежет запираемого замка. Теперь оставалось только надеяться на чудо. Оказавшись в темницах дракона, спастись из них уже невозможно. Камера, куда меня бросили, была небольшой и довольно холодной. Холод исходил, как будто, от стен и от решеток окна. Сами стены были гладкими и прочными, можно даже сказать монолитными. Жаль, что у меня нет с собой книги и духов, которые подсказали бы мне, как просочиться сквозь эти стены. Конечно, можно было, сколько угодно, ждать, что мои духи сами примчатся мне на помощь, но это было маловероятно.

Я уселся на соломе, подтянул колени к подбородку и задумался. Неужели все горожане могут быть настолько слепы, что готовы поклоняться, как божеству, отпетому злодею? Где же здесь закономерность? Разве может быть демон настолько добр, чтобы завоевать расположение и искреннюю привязанность всех этих людей? Его обожали все, начиная от талантливого, утонченного живописца и кончая самыми грубоватыми, безграмотными отребьями общества, которым он зачем-то помог подняться на ноги и даже немного преуспеть в жизни. По крайней мере, своим проживанием в Виньене и ее королем они были очень довольны. Так для чего же Эдвин все это сделал? Зачем тратил время и сокровища на этот сброд? Чтобы эти люди уважали его? Но зачем ему их уважение, если он может уничтожить их всех одним махом, а оставшуюся казну страны забрать с собой? Сколько бы я не приводил доводов, а все сводилось к тому, что Эдвин сделал все это не из каких-либо корыстных целей, а только потому, что он так захотел. Остались только два предположения, либо он делал добро из каприза, но без всякой задней мысли, либо он, действительно, решил искупить свои прежние грехи, делая добро в противовес злу.

— А как думаешь, ты сам? — спросил вдруг кто-то.

Я вздрогнул, потому что знал, что камера пуста. Разве может чей-то голос говорить со мной в пустоте? Я не слышал ни щелканья замка, ни скрипа двери, но чувствовал, что в камере появился кто-то, кроме меня.

Я обернулся на звук голоса, сощурился и различил стройный высокий силуэт возле окна, даже различил мерцание золотых локонов, аккуратно перевязанных темной лентой. Неужели Эдвин решил сам посетить меня. Какая честь!

Звук капели по ту сторону окна отвлек меня от размышлений. Разве может идти дождь зимой?

— Пришлось вызвать дождь, чтобы устранить последствия пожара, — словно прочтя мои мысли, сказал Эдвин. Он провел изящными длинными пальцами по решетке, и я заметил, как ослепительно блестят удлиненные золотые ногти. Даже не ногти, а когти. Я закрыл глаза, представил, как они вопьются в мое горло, и содрогнулся, но, когда приоткрыл веки, драконьих когтей уже не увидел. Ногти на пальцах Эдвина снова стали обычными, человеческими, разве только чуть-чуть более длинными, чем это положено.

Я даже протер глаза, потому что не доверял им больше. Слишком много видений вокруг. А Эдвин только усмехнулся.

— Не верь глазам, верь сердцу, Батист, — назидательно произнес он. — И не доверяй словам незнакомцев. Лучше думать собственной головой, чем верить советам других.

— Что ты имеешь в виду? — я посмотрел на него снизу вверх, пытаясь прочесть ответ на его бесстрастном лице.

Эдвин едва заметно пожал плечами.

— Марсель говорит, что это не ты устроил пожар, а кто-то другой. Он видел, как этот субъект в лохмотьях, скорее всего бродяга, убежал и скрылся за углом.

— А что видел ты сам?

— Многое, — коротко ответил Эдвин, будто одним этим словом можно было передать все.

О, да, с сарказмом подумал я, ты видел не многое, а абсолютно все, и тайное, и явное, и обыденное, все, что только имело место в небе, под землей и на земле с самого сотворения мира. Тебе ли спрашивать о чем-то меня, если ты и так все сам знаешь?

— Я хочу услышать ответ из твоих собственных уст, — возразил Эдвин, будто слышал мои мысли, и для него они были облечены в слова. — Это ты хотел сжечь мой город или кто-то другой, кто был с тобой? Может, кто-то надоумил тебя зажечь факел?

— Ты хочешь проверить, насколько честным может быть мой ответ? — с вызовом спросил я.

— Можешь считать что так, — последовал легкий кивок златокудрой головы, и вдруг во тьме вспыхнула лампа. Я зажмурился от яркого света, а Эдвин только задорно, весело рассмеялся.

— Да, ты, явно, новичок, раз до сих пор так и не смог привыкнуть к вспышкам света во мгле, — просто сказал он, хотя за обычными словами, явно, крылся куда более глубокий смысл, чем я мог уловить.

— Что значит новичок? — я злился потому, что не мог ничего понять.

— Не обижайся! — предупредил Эдвин, и его голос стал неожиданно суровым. — Это я должен судить тебя, а не ты меня. Так, что оставь сарказм на потом, до той поры, когда тебя самого поволокут на костер, вот тогда ты и помянешь все обиды, нанесенные тебе драконом в своей предсмертной речи.

— Перед толпой, которую ты одурманил?

— Возможно, тебе удастся открыть им глаза на правду, тогда ты станешь героем, и сам палач на коленях станет молить тебя о прошении. Твоя мечта сбудется.

— Что ты знаешь о моих мечтах? — с яростью выкрикнул я.

— Я знаю все, — спокойно возразил Эдвин. — А тебе неизвестно почти ничего, кроме того, что твое заветное желание — снести голову с плеч дракона и самому сгореть в его предсмертном огне.

Как точно он выразил все мои мысли. Подумать только, всего несколькими словами он смог передать все, что у меня на душе.

— Но ведь ты дракон? — с придыханием спросил я, и собственный вопрос меня напугал. До чего я дожил, спрашиваю демона о том, демон ли он, и отказываюсь поверить в то, что это неизменная правда.

Что он станет делать теперь? Убьет меня? Накинется с обвинениями? А может, станет рассказывать о том, как это страшно быть проклятым и отвергнутым. Я уже приготовился слушать, но Эдвин только закрыл лицо ладонями и произнес:

— Я не знаю!

Неужели и на этот раз он умело прибегнет к обману, излюбленному оружию злого духа? Неужели он разыграет передо мной падшего ангела, удрученного своим падением, и даже я обольюсь слезами, слушая его ложь.

Но жалость Эдвин вызвать ни в коем случае не пытался, напротив, он был разъярен, и от его усталого голоса исходил гнев.

— Ты бы сам не знал, кто ты, окажись ты на моем месте, — процедил он сквозь зубы. — Как отличить светлую половину от темной, как отделить добро от зла? Ты знаешь это, Батист?

— Разве могу я по знаниям равняться с тобой?

— Ты пытался оказаться хитрее и ловчее меня, это у тебя не вышло, так попробуй стать хотя бы умнее. Удиви меня своей мудростью, молодой де Вильер. Сделай то, чего не смог сделать никто из твоих предков — стань для меня незаменимым собеседником, и тогда я пощажу твою жизнь.

Жизнь — это бесценный подарок, очевидно, так считал Эдвин. Хорошую же сделку он мне предлагал, помилование всего лишь за беседу, спасение от костра всего за пару мудрых фраз. Чем я мог удивить его, узнавшего все? Выходит, он все правильно просчитал, я не смогу дать ему то, чего он требует, не смогу спастись. Я устало откинулся на кучу соломы. Оранжевый лампадный свет слепил глаза и невыразимо преображал и без того сказочную красоту моего тюремщика.

Эдвин немного прикрутил фитиль, и сияние стало более терпимым.

— Вот видишь, я умею колдовать, но часто предпочитаю сам делать всю ту работу, которую положено поручать духам, — как бы между прочим, заявил он и легким прикосновением удалил паутинку с медных краев лампы, провел кончиками пальцев по раскаленному металлу и не обжегся. Глупо было думать, что можно сжечь в огне того, кто огнем управляет. Я сам это понял, и Эдвин кивнул, словно отдавая должное моей догадливости.

Свежесть дождя постепенно устраняла запах гари и остатки дымовой завесы. Больше в воздухе не пахло паленым, только несло легким холодком. Как умно Эдвин сделал, призвав дождь. Разве это не доказательство его искушенности во всем. В любой, даже самой сложной ситуации он знает, как следует поступить, чтобы с честью выйти из положения и удовлетворить самых недовольных. Теперь все разбуженные пожаром успокоятся и будут мирно спать, потому что восхитительная сладкая свежесть, разнесшаяся по морозному воздуху настолько упоительна, что, вдохнув ее, невозможно уже злиться. Она нагоняла сон, и мне тоже захотелось спать, но я не мог. Надо было оставаться бодрствующим и бдительным, ведь демон рядом и, если я усну, то окажусь целиком в его власти.

— Ты и так в его власти, — прошептал Эдвин, так тихо, словно опасался, что кто-то, притаившейся за окном, может подслушать нас. — Только не во власти того демона, который сидит во мне, а какого-то другого. Он мне чужд, но я его знаю…

Эдвин склонился надо мной так, что я мог разглядеть каждый сияющий волосок его ресниц, каждый лазурный лучик нестерпимо ярких глаз. Его изящные ноздри чуть расширились, как у зверя, пытающегося нюхом определить рядом ли другой хищник или жертва. Конечно, такое сравнение сейчас было неуместно. Лицо с очень гладкой и чистой, без единой морщинки кожей, склоненное надо мной, ни в коем случае не напоминало звериную морду, но, тем не менее, сразу становилось понятно, что Эдвин принюхивается к затхлому воздуху темницы вблизи меня, пытаясь определить здесь ли тот, чужой демон, о котором он упомянул.

Очевидно, не различив того запаха, которого ожидал, Эдвин отстранился, его лицо бледным пятном вспыхнуло в дюйме от меня во мгле, а через секунду он уже стоял у окна, и невозможно было понять иллюзия ли это, или он, действительно, может перемешаться в пространстве так неуловимо и быстро, что для человеческого глаза проследить за всеми его движениями просто невозможно.

Дождь за окном усиливался. Капель яростно барабанила по карнизам, омывала прутья решетки и осколки битого стекла за ними. Ливень смывал остатки грязи и гари, а барабанящий звук по крышам, наверное, убаюкивал тех, кто спит в этот час, как и положено людям, только я, отколовшийся от людского общества ради смутных обещаний колдовства, принужден был к долгому ночному бдению.

Капли дождя проскальзывали между прутьев решетки и падали на пол темницы, стекались в маленькие лужицы, мочили солому у меня под ногами.

— Не подумай, что оконное стекло разбито по моей вине, — вдруг предупредил Эдвин так резко, будто я, заключенный, имел право требовать от него комфорта. — Я обычно гуманно отношусь к заключенным, не заставляю их мерзнуть на сквозняке, как тебя.

— Тогда почему же стекло разбито вдребезги?

— Тот, кто сидел здесь до тебя, как раз был буйным помешанным, он и разбил окно. А стекольщиков пригласить для ремонта с тех пор я не успел.

— А что случилось с тем умалишенным, который сидел здесь до меня? — вполголоса, словно боясь разбудить какого-то призрака, спросил я и внутренне содрогнулся.

Эдвин внимательно посмотрел на меня, словно силясь рассмотреть действительно ли я, такой непонятливый, или во всем виновато несвоевременно проснувшееся чувство юмора.

— Он вспорол себе горло осколком стекла, — пояснил Эдвин и вдруг усмехнулся. Чья-то смерть не повод для веселья, но когда имеешь дело с драконом, то не знаешь чего ожидать. Казалось, Эдвин вот-вот рассмеется, его глаза опасно блеснули, а на бледных губах, кажется, вдруг заалела непонятно откуда взявшаяся капелька крови.

— На самом деле, это я не удержался, — с циничным, грудным смешком пояснил он. — Мне же тоже надо чем-то питаться, точнее кем-то. Дракон внутри меня голоден и очень зол. Ему все равно, кого выбрать для пиршества, лишь бы только сытость принесла утешение. Вот я и выбираю бродяг, преступников и даже ненормальных, одним словом, всех, без кого на этой земле не станет тосковать никто.

От его слов исходила ярость. Он даже сжал кулаки, наверное, для того, чтобы сдержать очередной порыв и не начать в приступе гнева царапать глухую стенку.

— Я все еще помню, как кровь алела на этом полу, — прошептал Эдвин, так тихо, будто стыдился своей тяги к смерти. — А потом кровь жгла мне язык и успокаивала зверя внутри. Я слизал кровь прямо с ран трупа и при этом не ощутил отвращения, представляешь, до чего иногда доводит меня жажда?

Эдвин шагнул ко мне, зашелестел в тишине его плащ. Он еще не успел приблизиться ко мне, а я уже отшатнулся и прижался к стенке, так словно хотел пройти сквозь нее. Я почти чувствовал его когти на своем горле и болезненный, долгий поцелуй на горле возле артерии.

— Я буду следующим, кого ты здесь убьешь? — недрогнувшим голосом спросил я, но взволнованная интонация уже выдавала страх.

Эдвин смотрел минуту на меня сверху вниз так, будто оценивал, стоит ли моя проклятая кровь того, чтобы ее отведать или нет, а потом отрицательно покачал головой.

— Возможно, гораздо достойнее со стороны короля будет проявить милосердие, — не слишком уверенно предположил он. — Ты хотел бы, чтобы я и тебе оказал помощь?

— Помощь? — я вскочил с места, как ужаленный, и кинулся бы на него с кулаками, если бы отлично не осознавал, что он гораздо сильнее, чем целая рота таких, как я. А если бы он и не был так силен, разве смог бы я поймать того, кто двигается быстро и неуловимо, как призрак.

— Ты всех успел подкупить этой своей помощью, — закричал на него я. — Каждый вчерашний нищий готов вступиться за тебя, потому что ты оказал ему и всем, кто нуждался, незабываемую милость. Говорят, что нет такой беды, в которой ты не можешь помочь, нет для тебя неразрешимых проблем, но ты ведь не бог, даже при всем своем могуществе, ты не сможешь вызволить меня из тех сетей, в которые я попал.

— А вдруг смогу, — Эдвин слегка пожал плечами, будто пытался сказать, что все пути жизни неисповедимы.

— Сможешь? — с сарказмом переспросил я.

— Я же смог помочь всем этим людям, хотя они тоже считали, что погибли, и спасения нет.

— Их несчастья не ровня моим. Помочь им было куда легче, чем мне.

— Но раз можно было помочь им всем, значит, и твое дело не так уж безнадежно, — твердо и довольно весомо заявил он. Было видно, что он знает, о чем говорит, и любое самое невероятное его обещание не может быть пустым звуком.

— Ты считаешь себя всемогущим? — обвинил я.

— Возможно, — без стеснения, с чувством собственного достоинства отозвался он. — Во всяком случае, я многое могу, гораздо большее, чем все те, кто до меня листал наши черные книги.

— Ты можешь выкупить мою душу у дьявола? — напрямую спросил я, и эхо от моего крика отлетело от стен и несколько раз прокатилось по камере.

Эдвин ничуть не разозлился на то, что я кричу, не отпрянул, как от припадочного, и не попытался ударить, чтобы привести в чувство. Он только задумчиво посмотрел куда-то в пустоту и спросил:

— Как выглядит твой дьявол?

Вопрос прозвучал негромко, но показался мне таким значительным, что я тут же лихорадочно стал припоминать все детали.

— Он очень высокий, крепкого телосложения, прячет лицо под полями шляпы, но видны горящие, как уголья глаза и голые черепные кости. Кажется, он весь состоит из костей и обрывков обожженной кожи. Голос у него низкий, хриплый и такой вкрадчивый. Кажется, что он предлагает тебе в распоряжение весь мир, даже если в этот миг говорит о чем-то другом.

— А еще он называет себя твоим наставником? — вдруг спросил Эдвин.

— Да. Откуда ты знаешь? — я был несказанно удивлен и ждал ответа, который бы все прояснил, но Эдвин только тихо, мелодично рассмеялся. Прямо-таки не смех, а эхо волшебной музыки у меня в темнице. Казалось, сейчас прямо где-то здесь во тьме распахнутся невидимые двери, и Эдвин пригласит меня за собой, в потусторонний мир, полный чудес, дивных мелодий и невыразимой опасности. А когда я вернусь, то зачахну от тоски по этому миру и по красивому проникновенному голосу Эдвина, буду звать его, но он больше не придет, буду ощупывать и царапать стены темницы в поисках исчезнувших запретных дверей, но не найду их и в итоге, действительно, подтвержу предположения охранников о том, что сошел с ума. Дракон явится, чтобы растерзать меня, а стражи решат, что я сам покончил с собой. История первого узника повторится, а Эдвин будет молчать, усмехаться про себя и хранить очередной секрет. Никто его не заподозрит, даже после всех этих тайных дьявольских проказ король останется прекрасен и чист, и все, по-прежнему, будут расхваливать его отзывчивость и милосердие. Правды не узнает никто, а я уже ничего не смогу рассказать.

— Не все так плачевно, как ты думаешь, — Эдвин постукивал длинными отполированными ногтями по гладкой каменной стене и обращался, словно не ко мне, а к каким-то незримым спутникам. — Выход можно найти всегда. Ты бы смог пройти даже сквозь эти стены, если бы чуть получше овладел тайной наукой. Эти камни прочны, но далеко не непреодолимы. Для настоящего чародея монолит — не преграда, а цепи — не тяжесть. Ты бы мог легко разрывать кандалы и разрушать целые крепости, если бы научился тому, чему когда-то учился я. Только вот твой наставник почему-то не счел, что эти знания для тебя необходимы.

— Он мне не наставник, он дьявол, который задумал меня извести, — яростно возразил я.

— О, его ты оскорблениями не отпугнешь, — с горькой иронией протянул Эдвин, так, словно сам когда-то побывал в подобном положении и теперь без примерки мог понять, каково вдруг оказаться в моей шкуре.

— А чем его можно отпугнуть?

— Ничем, от своей цели такие, как он и я, обычно не отступаются.

— Значит, положение безвыходное?

— Не совсем, — Эдвин быстро и отрицательно покачал головой. — Один новичок когда-то попался в более безвыходное положение, чем ты, и, тем не менее, ему удалось не только спастись, но и одержать победу.

— У него была железная воля, которой у меня нет, — я устало опустился на солому и уронил лицо в ладони.

— Железной воли у него не было, но зато было огненное дыхание и желание освободиться, — прозвучали где-то надо мной все с той же завораживающей интонацией вкрадчивые, проникновенные слова, и я был слишком очарован уже одним их звуком, чтобы еще вдаваться в смысл сказанного. Я не понимал ничего, даже того, ответ на что давно искал, я только слушал волшебную мелодию неземного голоса, и она дарила мне минутный покой. И не важно, что будет дальше, главное, что воспоминание об этом миге волшебства навсегда останется со мной и еще память о каком-то необычайном откровении, о котором я давно мечтал, а теперь почему-то пропустил его мимо ушей.

— Ты не знаешь, Батист, как ужасно быть скованным, не цепями, а чьей-то чужой волей, — произнес Эдвин и, словно в подтверждение этому, на стене звякнули и покачнулись, вделанные в скобы кандалы. Будто чья-то незримая, нечеловечески сильная рука разогнула скобы, и цепи рухнули вниз, разлетелись на мелкие звенья, ударившись о пол. Возможно, это тысячи духов, по приказу своего господина, откололи от них каждый по мелкому кусочку, а, может быть, это тайная сила Эдвина творила чудеса прямо у меня на глазах, чтобы еще раз доказать — я, как и любой начинающий чародей, бессилен перед драконом.

Эдвин отвернулся от меня, но я видел, как он до крови прикусил губу, будто хотел наказать сам себя за все давние и недавние происшествия, и за свой последний колдовской трюк. Наверное, так демон отворачивается от каждого и прячет глаза, чтобы никто по необыкновенному, пронзающему насквозь взгляду не смог догадаться, что перед ним не человек. В эти глаза, в которых обитает злой дух, дано взглянуть только самому отъявленному грешнику, тому, кому уже не миновать встречи с собственным карателем и губителем. Я видел, как тонкие, длинные и необычайно сильные пальцы Эдвина, играя, пробежали по решетке, омытой дождем. Они бы без труда смогли разогнуть железные прутья, раздробить камень, из которого сложены стены, и сокрушить весь мир. Сложно было догадаться с первого взгляда, что в этих изящных аристократических руках сокрыта всесокрушающая сила. Я сам понял это только после многих малоприятных доказательств, и теперь все время ждал, что вот-вот на чуть удлиненных розоватых ногтях отрастут острые драконьих когти. Даже не лапы дракона, а обычные человеческие руки Эдвина могли бы легко разодрать мне горло, но почему-то медлили.

Эдвин не спешил ни убивать меня, ни наказывать, хотя я ждал от него наказания, не потому что оскорбил его, как короля, а потому что он был так похож на карающего ангела. Его бледные, красиво очерченные губы сложились в приятную, невыразимо притягательную усмешку, и, хотя с них не слетело ни звука, я отчетливо услышал вопрос: «а может мне стоит просто отпустить тебя». От этих слов я отшатнулся, как от огня. Испугала меня, конечно же, не перспектива очутиться на воле, а полная противоположность такой снисходительности и злого персонажа. Разве не противоестественно для демона такое милосердие? И нет ли здесь подвоха? В моем дневнике Эдвин всегда вырисовывался типичным героем темной стороны, очаровательным, лицемерным и беспощадным, так не может же он в действительности оказаться совсем другим.

— Можешь считать, что ты заслужил свое освобождение, — уже вслух произнес Эдвин и повернулся к окованной железом двери так, будто собирался пройти сквозь нее.

— Смерть заменена на опалу, — провозгласил он. — Сегодня же ночью ты уберешься из моих владений и будешь счастлив, потому что покинул государство демона.

— Почему ты меня отпускаешь? — удивился я. — Только не говори, что я оказался настолько умным собеседником, что стал для тебя незаменим. Я знаю, что это не так.

Казалось, что Эдвин вот-вот тяжело и утомленно вздохнет, но вздоха не последовало. Возможно, подумал я, один этот чудом сдержанный вздох мог бы спалить и меня, и камеру, и даже половину дворца.

— Я не могу ни в чем отказать тем, кого люблю, — вдруг с грустной усмешкой признался Эдвин, и признание это больше походило на ложь. Разве может он любить кого-то? Ему ведь положено быть тем, кто всех ненавидит, и кого поверженный и воспламененный мир яро ненавидит и боится в ответ. Такова природа дракона. Он тот, кого не любит никто и не может любить, по крайней мере, если верить легендам. Им верил и я до тех пор, пока не увидел перед собой дракона в восхитительном человеческом обличье.

— И скольких же людей ты любил? — осмелев, спросил я.

— А почему ты считаешь, что они были людьми? — с почти что искренним изумлением осведомился Эдвин.

— Тогда, кем же? Этими жуткими тварями, которые повсюду снуют за тобой. Ими полон твой мир и, наверное, ад, и вы все, волшебные создания, красивые и безобразные, беззаветно преданы друг другу, потому что вас породила одна и та же темная природа.

Он, наверное, с трудом сдержал смех и отрицательно покачал головой.

— Среди нас, как и среди людей, тоже уживаются ложь, интриги, предательство, целый ряд низменных страстей и инстинктов, а любовь встречается крайне редко, и еще реже можно встретить в любви взаимность.

Над этими словами, должно быть, стоило задуматься, но я не хотел сейчас думать. Поразмыслить надо всем у меня будет время потом, когда я побреду прочь от ворот Виньены, а теперь мне хотелось рваться в наступление, спрашивать о том, о чем я не смогу спросить больше никогда. Не каждый же раз предоставляется возможность вызвать на откровение дракона, поговорить с ним, как одно разумное существо говорит с другим, а не подпасть под струю обжигающего огня.

— Многие ли из этих созданий заслужили твое расположение. Жизни скольких ты готов был оберегать вместо того, чтобы, как принуждает тебя долг, подарить им смерть?

— Немногих, — ответил он, скорее всего, откровенно и поднес руку к щеке, словно готовился смахнуть невидимую слезу. — Но никто из моих избранников не любил меня в ответ.

— Почему же? Неужели ты не разу не отважился явиться к ним в своем прекрасном облике? Каждый раз они видели в тебе только дракона?

— Нет, — возразил он. — Вначале, они даже не знали, что я дракон, но инстинкт самосохранения всегда срабатывал безошибочно. Им становилось страшно находиться рядом со своим собственным палачом, даже если внешность этого палача их восхищала. Инстинктивно они догадывались, что рука, предложенная им, в любой миг может нанести смертельную рану.

Эдвин уставился куда-то, в одному ему видимую даль. Внешне он оставался невозмутим. Бесстрастное лицо ничего не выражало, но внутри него боролось множество чувств. Всего за один миг Эдвин снова испытал все: отчаяние, злость, оскорбление, жгучую потерю и конечную ненависть, и хвала богу за то, что все свои обиды он не решил выместить на мне.

— Сверхъестественные существа часто такие же предатели, как люди, — с яростью произнес Эдвин, поднес руку, сжатую в кулак и хотел ударить по стене, чтобы дать выход гневу, но не стал. Сдержался он, наверное, потому, что не захотел тревожить остальных обитателей дворца, ведь от одного его удара, должно быть, содрогнулись бы все окружающие нас стены.

— Не хочешь, чтобы эти камни погребли под собой и нас? — почти дерзко спросил я.

— Я всегда смогу ускользнуть, а вот ты не сможешь. Для такого трюка у тебя еще недостаточно опыта.

— Значит, тебе жалко всех находящихся здесь людей и меня…

— И эти стены. Я привык считать их еще одним своим домом. Ни логовом, ни пещерой, куда можно прятать награбленное, а местом, где я не чувствую себя ни чужим, ни лишним.

Невольно я прикусил губу, чтобы не сказать ничего такого, что могло бы снова вызвать его гнев. Мне не хотелось наблюдать за тем, как где-то, на дне его глаз, разгорается безумное, яростное пламя, как собирается внутри него мощная, ищущая выход сила и готовится нанести сокрушительный удар. Лучше было поговорить о чем-то нейтральном, не способном снова пробудить его злость.

— Ты сказал, что любил только сверхъестественных существ, но ведь Марсель — человек, — неуверенно возразил я, и собственный голос показался мне слабым и чужим. Я не был убежден, что Эдвин испытывает к живописцу какие-то добрые чувства. Сейчас он мог бы просто коварно усмехнуться и начать хвастаться тем, как умело заманил в свои тенета одаренного.

— Для тебя он всего лишь еще один безропотный слуга? Один из твоих земных слуг?

Эдвин не стал ни возражать, ни соглашаться. По его виду невозможно было понять, о чем он думает в этот миг.

— Это Марсель попросил за тебя, — только и вымолвил он. И этим было все сказано.

— Ах, да, ты ведь никогда не отказываешь в просьбах тем, кого любишь, — протянул я.

— Даже если это самые невероятные, отчаянные просьбы. Отпустить тебя будет ошибкой. Для меня это опрометчивое решение, но Марсель считает, что, совершая добрые деяния, даже самые падшие становятся благороднее. Поэтому я открою перед тобой двери темницы и даже не стану лишний раз напоминать о том, что, когда мы снова встретимся, то станем еще более злейшими врагами, и ты не упустишь возможность отомстить мне, если таковая представится. Мы и без слов это отлично осознаем.

Я не нашелся, что на это сказать, только вслух подумал.

— Значит, живописец не так уж близок к самоубийству, как я решил. Он любит свою смерть не без взаимности.

Эдвин слегка нахмурился и отрицательно покачал головой, будто возражал кому-то невидимому шепчущему ему на ухо, из пустоты.

— Дело даже не в том, что Марсель талантлив или особенно чуток, — задумчиво сказал он. — Дело только в том, что у него единственного хватило мужества искренне полюбить демона.

Я нехотя отполз ближе к стене, когда Эдвин сделал быстрый шаг в мою сторону. Никогда ведь не знаешь, чего от него ждать: дружеского пожатия руки или болезненного смертоносного удара.

На этот раз не было ничего, ни малейшего прикосновения, ни обжигающего дыхания возле моего лба. Эдвин только тихо признался:

— Я хотел бы быть таким же честным и открытым, как Марсель, поэтому сейчас я поступлю так, как поступил бы он.

С этими словами он скинул с плеч плащ и отдал мне. Не тот, короткий, светло-лазоревый, который был на нем еще недавно, а длинный, темно-синий, расшитый какими-то узорами и символами, как тайнописью, плащ. Подброшенный в воздух, он уже через миг легко и ровно лег на мои плечи и вышитые золотой нитью на темном фоне буквы вспыхнули ослепительным светом. Казалось, что я наблюдал мгновение зарницы в темноте тюрьмы.

Эдвин не шептал проклятия мне на прощание, не прогонял меня злобными выкриками, но и доброжелательным его тоже назвать было нельзя. Теперь на его лице, когда он смотрел на меня, не отражалось ни добрых, ни злых чувств. Это было просто застывшее лицо статуи, безмолвной и недосягаемой.

По его повелению, быстро и без скрипа приотворилась дверь темницы. Все происходило, как во сне, до тех пор, пока Эдвин не заметил что-то неприятное, будто какой-то тайный знак появился над моей головой, и от безразличия Эдвина ко мне вдруг не осталось и следа.

Хоть я никого и не мог заметить возле себя, но чувствовал, что кто-то удерживает меня за запястье, и хватка эта крепче любых цепей. Я не мог шевельнуться, а Эдвин протянул руку и коснулся моих волос.

Ну, все, это конец, мелькнуло в голове, и, наверное, было последней мыслью, потому что головы скоро уже не будет на плечах. Он обезглавит меня, как и Даниэллу, думал я и лихорадочно выискивал пути к спасению, но их не было. Да и спасаться пока что было не от чего. Эдвин не спешил меня убивать.

— Кто-то срезал прядь твоих волос, — задумчиво произнес он и тут же спросил. — Кто?

— Не знаю, — я ощутил, что снова свободен и ощупал собственную голову, но ничего подозрительного не обнаружил, только какая-то крошечная царапинка заболела оттого, что я нечаянно потревожил ее.

— Правда не знаешь, или просто не помнишь?

Я сокрушенно покачал головой, сам удивляясь тому, что она еще до сих пор на плечах. Дождинки ослепительно блеснули на прутьях решетки. Как они преображают холодный металл, подумал я и вдруг вспомнил, как блеснул другой металлический стержень, как щелкнули ножницы возле моей подушки, когда я еще не совсем проснулся. Чья-то когтистая рука коснулась моей головы, а я даже не почувствовал, не проснулся.

— Возможно, это сделал тот, о ком я тебе говорил, — не очень уверенно пробормотал я.

— Тот, кто, по словам Марселя, устроил пожар, — теперь Эдвин смотрел на меня подозрительно, даже враждебно. Его рука не двинулась, но кто-то подтолкнул меня к выходу. Вполне ощутимый, болезненный толчок чуть не сбил меня с ног.

— Убирайся из Виньены, — приказал Эдвин. — Чтобы еще до наступления рассвета ноги твоей здесь не было.

Как быстро изменилась интонация его голоса и выражение лица от полного безразличия до жгучей ненависти. Теперь он уже не оказывал милость, а прогонял меня, как прокаженного, будто останься я хоть на день и могу заразить не только весь город, но и его самого.

Я поспешно двинулся к выходу, но один раз все же обернулся. Эдвин смотрел на меня высокомерно и презрительно, а через секунду его в камере уже не было. Я снова остался один, но теперь уже не взаперти. Каким-то чудом вспыхнул в темноте фонарь, повис над землей, легко покачиваясь в воздухе. Свет, как будто, подмигивал мне. Хоть я и был уже знаком с колдовством, а это чудо меня поразило. Фонарь быстро пронесся мимо меня, так словно кто-то незримый нес его в руке, и полетел дальше по узкому коридору, где, как по волшебству, мне не встретилось ни одного охранника.

Уже оказавшись на холоде, на улице, я мог только гадать о том, где же позади меня находится тот тайный выход, путь к которому мне только что был указан фонарем. Строить догадки было бесполезно. Я поплотнее запахнул на себе плащ, подарок Эдвина, и невольно мысленно поблагодарил его. Без верхней одежды я бы быстро замерз на таком морозе. Одними мечтами о мести не согреешься, но сейчас я уже мечтал совсем о другом, о теплом очаге, спокойном ночлеге и, в конце концов, спокойной жизни, но это были неосуществимые мечты. Единственное, что я мог сделать, это пойти и забрать свою книгу и вещи перед отъездом. Только вот, как снова отыскать тот дом, где они остались.

Я побрел по темным улицам наугад. Казалось, ноги сами несли меня, к тому месту, где я оставил магическую вещь. Какая-то незримая сила магнитом тянула меня туда, где я забыл колдовскую книгу, ведь любой волшебный предмет не может быть потерянным, он вернется к хозяину самым необычным способом, или призовет владельца к тому месту, где остался, ведь хозяин и имущество, связанные друг с другом колдовством, уже не могут остаться одно без другого. Осознание всего этого пришло ко мне неожиданно. Кажется, я нежданно — негаданно открыл для себя еще одно правило колдовства, очередную заповедь, которую необходимо знать каждому чародею. В отличие от других колдунов, меня навыкам магии никто не учил, знания со временем приходили ко мне сами, будто кто-то невидимый посылал их мне. Собственный мозг казался мне чистым листом, на котором рука незримого создания наносит самые тайные, самые опасные записи.

В ночи было холодно, но плащ грел мне плечи, бережно и нежно, как может согреть, наверное, только тепло настоящей дружбы. Как странно! Ведь Эдвин мне вовсе не друг. Какой там друг! Да, он мой самый заклятый враг, и совсем не важно, что у него такое прекрасное, невинное лицо, лучистый взгляд и выдержка героя. Несмотря на все это, я должен был ненавидеть его самой лютой ненавистью, но почему-то не мог. Наверное, потому что его чудесный подарок так ласково коснулся моей покрасневшей от мороза кожи и согрел ее. Тепло, исходящее от бархата, вернуло мне ощущение покоя и уюта. Подумать только, я стоял посереди чужого, находящегося всецело во власти дракона города и ощущал, будто я дома. Разве можно ступить во владения дьявола — своего врага, и вдруг осознать, что пришел к тому единственному, кто может тебя понять и стать смыслом всей твоей жизни.

До сих пор месть Эдвину была смыслом всего моего жизненного пути, но только не сам Эдвин. Не может же все так абсурдно перемениться. Невозможно, чтобы я переменил мнение о драконе, своем заклятом враге.

— Это просто невозможно, — вновь и вновь повторял я, пока брел сквозь мглу к уже знакомому, обвитому плющом фасаду. И внезапно на ум пришло еще одно предположение. А вдруг для человека, который уже однажды столкнулся с колдовством, нет в будущем ничего невозможного.

Нет, убеждал я сам себя. Я не смогу посмотреть на своего бывшего недруга, как на кумира, никогда не смогу полюбить Эдвина, как любила его Даниэлла, не смогу назвать его своим господином, как называли его, наверное, очень многие из проклятых существ, пришедших из потустороннего мира.

Я хотел подойти к порогу и толкнуть изо всех сил дверь, из которой не так давно вышел, но тут понял, что стою вовсе не у того дома, где хотел провести ночь. Во тьме предо мной проступал совершенно обычный фасад какого-то кирпичного дома с круглым чердачным окном и сложенной из кирпичей трубой, никаких фронтонов, никакого плюша и никакой ауры темного зла, витающей в морозном воздухе, рядом с крыльцом.

Странно, мне казалось, что я шел в правильном направлении. Минуту назад я четко видел во мгле зеленевший плюш и каменную стену. Может, я просто не успел еще добрести до нужного места. Может, дом, который мне нужен, находится в двух шагах впереди. Я уже двинулся было вперед, но тут до этого мягкий и теплый плащ начал колоть мне плечи так, будто в ткань впились репейники. Чуть не вскрикнув от досады, я обернулся, первой моей мыслью было, что Эдвин обманул. Нечего искать добра в демоне, коварство — его сущность. Конечно же, в начале дар зла согревал и дарил ощущение уюта, только для того, чтобы потом искусать до крови. Хотелось со злобой глянуть в ту сторону, где остался Эдвин, но, бросив взгляд назад, я увидел как раз тот дом, который искал, и оторопел от удивления. Как такое может быть. Фасад, оплетенный плющом, маячил далеко позади меня и как будто дразнил, говоря «броди вокруг хоть всю ночь, а до моего порога все равно не дойдешь», и битые окна, подмигивали, маняще и лукаво, как живые глаза. Не мог же я пройти мимо, не заметив его. Я ведь внимательно озирался по сторонам и готов был поклясться, что не дошел до этого дома, а он, выходит, уже остался далеко позади.

Плечи все еще покалывало. Золотая вязь знаков, вышитых на плаще, как будто вспыхнула огнем, а длинные полы резко взметнулись вверх, как будто приказывая мне двигаться вперед, к призрачно маячившей вдалеке цели.

Сам не знаю, каким чудом мне удалось схватиться за ручку двери дома-обманки, толкнуть ее и протиснуться внутрь. Дом встретил меня привычной могильной тишиной, в которой что-то затаилось. Так ощущаешь себя только в гробнице, где холодно, сыро и тихо, но по всем углам копошатся полчища вредных насекомых и мышей.

Опрометью я бросился наверх, нашел свою спальню, схватил сумку с книгой и скудными пожитками и хотел уже бежать прочь, но невольно задержался. Воспоминания, которых не должно было бы быть, нахлынули волной. Вот, когтистая рука тянется к моей голове, в длинных обожженных пальцах сверкают ножницы, и прядь моих волос, срезанная с головы, быстро исчезает в складках рваной одежды ночного гостя, а где-то, вдали за окном, слышится душераздирающий волчий вой. Нет, совсем не за окном, а здесь, внутри спальни. Вой, который я слышу, как бы со стороны, будто бы доносящийся из зазеркалья, но на самом деле он совсем близко, ближе, чем я думаю, он вырывается откуда-то изнутри, словно внутри меня поселился голодный зверь, и в отчаянии я падаю на ковер, начинаю скрести пол ногтями. Воспоминания были больше похожи на жуткие галлюцинации. Такое, могло мне разве что присниться. Интересно, почему я вспомнил о своем сне только сейчас, спустя столько времени?

В сумке что-то яростно дернулось, будто подпрыгнул и закопошился, случайно попавшийся туда зверек. Это все проделки духов. Поделом им, со злорадством подумал я, пусть сидят в моей сумке, как взаперти, раз им не хочется мне помогать. Хотя стоило ли сомневаться в их возможностях. Для них ли преграда застежка дорожной сумы? Да, они, наверное, если захотят, смогут просочиться сквозь самые толстые стены. Жаль только, что им хочется только насмехаться над своим очередным хозяином, а не помогать ему. Должно быть, я куда более простоват, чем все мои предки, ведь им — то, хотя бы до поры до времени, удавалось держать духов в подчинении.

— Только сейчас сообразил? — ехидно спросил меня чей-то тоненький голосок, и другие, вторя ему, дружно рассмеялись.

Я еще больше разозлился, с силой тряхнул сумку, хотя бы на ней пытаясь выместить свой гнев, и посильнее затянул на ней завязки. Мне уже расхотелось жаловаться на то, что даже Даниэлла, скорее всего, была умнее меня, потому что навязчивые попутчики тут же стали бы меня передразнивать. Сестра была хоть какой-то краткий срок властительницей духов, а не игрушкой, все же подумал я, в ответ на что, кто-то тихо хихикнул, а остальные незримые в один голос весело пропели:

— Ты наша любимая игрушка, Батист.

— Давай играть вместе до конца столетий, ведь с тобой нам так просто и весело, — предложил кто-то один, но я не удостоил его ответом, только перекинул сумку через плечо, вышел из спальни. И только тут сообразил, что дверь оказалась не заперта, и ключа в замке тоже не было.

Я настороженно огляделся по сторонам. В коридоре я, несомненно, был не один. Кто-то тяжело дышал совсем рядом, сопел и скреб ногтями то ли о пол, то ли о стены. А может, о потолок? Я с трудом сглотнул при последней мысли. Интересно, мне только кажется, или вверху, над моей головой, действительно, раздается мягкий, тревожный шелест чьих-то огромных пушистых крыл. Я почти видел крылатое существо, ползущее по потолку с паучьей цепкостью, с длинными, ловкими руками и пшенично-светлыми локонами Колетт, свисающими вниз.

Бежать отсюда, вот единственная мысль, которая в подобной ситуации могла прийти в голову человека. А я хоть постепенно становился колдуном, все-таки пока что ощущал себя всего лишь человеком, еще более слабым, чем остальные смертные оттого, что он знает о могущественных врагах, притаившихся рядом, а все остальное человечество — нет.

Огромные ангельские крылья почти задели мою макушку, но ведь ангела в этом доме быть не может. По крайней мере, настоящего. Данный мне при крещении хранитель, должно быть, уже давно меня оставил, как только я взялся за книгу колдовства, а взамен ему из ада явился один из падших ангелом, возможно, как раз тот, который сейчас полз прямо надо мной по потолку.

— Нет, что ты, Колетт — демон Люциана, а не твой, — возразил кто-то с такой непривычной серьезностью, что я усомнился в том, что слышу голос одного из своих личных духов. Может, со мной заговорил кто-то из чужих духов. Хотя с какой стати, им, принадлежащим не мне, говорить с незнакомцем.

Возможно, чья-то рука, вынырнувшая из пустоты, и схватит меня за шиворот, но все-таки стоит попытаться сбежать. Тихий шелест остался сзади, как и ступеньки лестницы. Я почти добежал до двери, как вдруг кто-то окликнул меня. Я обернулся и заметил Люциана в тускло освещенном лампадой проеме приоткрывшейся подвальной двери. Колетт стояла позади него, уже без крыльев и без неестественно длинных рук, помогавших ей еще минуту назад карабкаться по гладкой поверхности потолка. В старомодном, но все равно очень элегантном платье, расшитом жемчугом, она была похожа на призрак. Ее губы тронула лукавая улыбка, когда наши глаза встретились.

— Ты смог вернуться? — с искренним изумлением выдохнул Люциан. Он, кажется, был уверен в том, что никогда уже больше меня не увидит. Его вопрошающий взгляд устремился на Колетт, но та лишь легко и пренебрежительно взмахнула рукой, словно указывая на кого-то, кто виноват во всем. Кого-то, кто в доме не присутствовал, но нежелательного вмешательства которого вполне можно было ожидать, раз уж поселился в этом городе.

Я смерил долгим взглядом их обоих, стремясь запомнить каждую черту тех, кого могу больше уже никогда не увидеть, проживи я хоть целую вечность. Хотя зачем мне их запоминать, ведь я их совсем не знаю. Знаю только то, что они те, кого надо бояться. Похожие на Эдвина, возможно такие же, как он, очевидно, случайно принявшие меня за одного из своих.

Люциан, явно, выглядел удрученным и немного растерянным. Он печально посмотрел на меня, но, не прощаясь, а словно бы произнося: «я не боюсь тебя или того, кто тебя защищает, а боюсь за тебя». Если таковыми в этот момент были его мысли, то Колетт тоже их услышала.

— Пусть идет, — снисходительно махнула она в мою сторону. — Один бы он еще сошел, но вместе со своей ношей он нам не нужен, ведь так?

А потом, как колокольчик зазвенел ее смех, высокий, чистый и не умолкающий, он длился нестерпимо долго, и, казалось, что в своем звучании он не одинок, потому что каждая стенка дома вторит ему. Неужели под каждым листиком плюща притаилось нечто, что вторит этому ха-ха-ха и наполняет весь дом протяжным, многоголосым неземным звуком.

Я не стал ждать, что произойдет дальше, просто толкнул дверь и выбежал из дома. Стоило только переступить порог, как она захлопнулась за мной, чуть не прищемив голенище сапога. Окна дома, как недремлющие оранжевые глаза монстра, казалось, наблюдали за мной. Во всяком случае, ощущение было подавляющим, словно я попал в поле зрение не окон дома, а глаз жуткого гиганта, который стремится растоптать каждого проходящего мимо, как насекомое.

Хотелось скорее убежать подальше от этого места и от этого города, где отовсюду за мной могут следить те, кто являются глазами и ушами моего врага. Здесь его владения, значит, не удивительно то, что мне здесь так неуютно. Я кинулся бежать прочь, надеясь на удачу отыскать городские ворота в запутанном лабиринте множества улиц и переулков. Я стремительно несся прочь, не замечая ни гаснувших перед рассветом фонарей, ни силуэтов, иногда мелькавших в темных окнах, а на бегу меня, казалось, до сих пор преследовал звенящий смех Колетт и шорох крыльев, сначала ангельских, а потом и драконьих. Казалось, прямо сейчас над городом, плавно взмахнув, засияло огромное золотое крыло дракона и бросило отблеск на ближайшие ко мне здания. Как красив золотистый свет в ночи, и не важно, что от него исходит опасность, как не важно и то, что общение с Эдвином, это близость к огню, все равно с ним хочется говорить, на него хочется смотреть, хочется ощущать гордость оттого, что такое величественное и прекрасное творение ночи снизошло до общения с тобой. Ну, хватит, одернул я сам себя, все, что я хотел, осталось в прошлом, в сырой темнице, озаренный нимбом волос ангела и его лучистым загадочным взглядом, а сейчас, оказавшись наконец на свободе, я должен желать только одно, как можно быстрее убежать от Эдвина, пока он не передумал отпустить меня. Конечно, все такие мысли были самообманом, я знал, что Эдвин не изменит своего решения. Передумать для него — все равно, что возразить самому себе. Для того, чтобы по какой бы то ни было причине ставить собственные слова под сомнение, Эдвин был слишком горд. Хоть в одном он лучше большинства людей. Не у всех хватает мужества сдержать свое слово, а у него хватило. Я вышел за ворота города, не встретив никаких препятствий, даже грубоватые караульные не встретились мне по пути. Ворота распахнулись передо мной сами, и не нужно было никому объяснять, почему я так стремлюсь уехать из города именно в ночной час. Уходя, я слышал, как защелкиваются за мной замки и задвигаются скобы, настолько тяжелые, что один человек приподнять их был не в силах, зато у Эдвина сил хватало на все. Даже находясь на расстоянии многих миль отсюда, он мог легко передвигать предметы и запирать замки. Выходит, в городе ему подвластен каждый камень, каждая дверь, каждый замок. Хорошо, что я наконец-то спасся из такого места. И все-таки очутившись за воротами, я ощутил себя не свободным, а бездомным. Возможно, без наставника каждый новенький чародей ощущает себя сиротой. Только сейчас я это понял. Выходит, Эдвин обошелся со мной еще более жестоко, чем палач, показал мне то, как приятно иметь друга и собеседника из себе равных, из колдунов, поманил и исчез, а я остался один на заснеженной дороге, с книгой, в которой не смог бы разобрать большинства букв и безумными мечтами. Не знаю, пошел бы я назад, если бы ворота снова распахнулись за моей спиной, но они не раскрывались, город стал уже далеко не гостеприимной, неприступной крепостью, и мне туда хода не было, не было возврата, оставалось только идти вперед, в ночь, и надеяться, что на проезжей дороге мне посчастливится встретить попутный экипаж. Надо быть оптимистом и ждать, как чуда, хотя бы того, что вот-вот ночную мглу развеет свет качающихся над козлами фонарей, и тишину разорвет хлыст кнута. Тогда я, по крайней мере, не замерзну, блуждая по морозу, а попрошу довезти меня до ближайшего селения. Пока что холодно мне не было, плащ согревал лучше, чем тепло от домашнего камина, но ветер становился все более пронизывающим, и я опасался, что живым до ближайшей деревни не добреду.

Когда я, наконец, вспомнил о том, что могу просто пожелать и перенестись через пространство, где-то позади, на дороге, послышался стук копыт и грохот колес. Какой-то экипаж ехал, как раз в нужном мне направлении, и я остановился, срочно думая как мне привлечь к себе внимание. Свет от фонаря лег на дорогу, и мне показалось, что он не пламенный, а ярко-золотистый, как чешуя дракона. При этом сравнении я с сожаление вздохнул. Так вздыхает, наверное, только тот, кто осознает, что потерял нечто бесценное. Только что? Раздумывать уже не было времени, потому что экипаж уже поравнялся со мной. Кучер натянул поводья, и кони замедлили бег. Эти кони казались мне такими яростными, такими необычными, что стоило удивиться, как это они все же остановились, а не промчались галопом мимо меня.

— Кто-то не побрезгует нашим приглашением и на этот раз? — прозвучал вдруг музыкальный, женский голосок, и из окошечка кареты выглянула изящная головка. Я смог разглядеть только темные локоны и красивые очертания губ, остальное скрывала вуаль. Незнакомка окинула меня быстрым оценивающим взглядом, словно пыталась определить, достаточно ли я смел, чтобы принять ее предложение или нет.

— Так как, только что встреченный господин, вы согласны поехать вместе с нами в поместье, что возле театра?

— Сегодня там будем пир, но как долго он продлится зависит только от вас, — отозвался кто-то из кареты и, может быть, засмеялся, точно я не расслышал.

Дама немного смутилась и быстро объяснила.

— Видите ли, мы заключили пари. Если мы убедим первого встречного стать нашим гостем, то сами можем назначить, как долго будут длиться развлечение. Конечно, это взбалмошное соглашение, но очень увлекательное.

— Если вы откажетесь, то мы проиграем из-за вас, — опять вмешался кто-то, кого я не видел.

— Пожалуйста, — попросила дама. Ее губы изогнулись в улыбке, и над ними блеснула маленькая черная мушка, какие носили, наверное, только в старину. Да и вуаль на головке дамы была, явно, сделана по старинному образцу. Такой маскарад должен был сразу меня отпугнуть, но незнакомка была такой таинственной, такой кокетливой, что я не мог не согласиться. Я уже сделал было шаг к карете, когда вдруг позади нас, на дороге, снова раздался стук копыт.

— Скорее, — потребовала дама, и я удивился, почему она так спешит, ведь дорога достаточна широка для того, чтобы на ней могли разъехаться два экипажа.

Сам не зная почему, я задержался. Мне вдруг расхотелось ехать с незнакомцами, но из-за чего я объяснить бы не смог. Возможно, сработало какое-то внутренне чутье или инстинкт самосохранения. Духи молчали, а это уже был плохой знак. Раз они не поддразнивали меня, значит, рядом притаилось что-то недоброе, что подавляет их рвение к проказам.

— Езжайте без меня, — вдруг произнес я, скорее даже не произнес, слова сами сорвались у меня с языка так, будто их вложил в мои уста кто-то другой. Возможно, один из духов, сидящих в моей сумке, а может быть и нет. Во всяком случае, отказ уже вырвался и был услышан, такой быстрый и резкий, что любой бы имел право на меня обидеться. Так что я не удивился, когда из глубины кареты послышалось приглушенное ругательство. Улыбка на губах дамы мгновенно угасла. Она больше даже не взглянула на меня, только выговорила какие-то слова, которых я не понял, обращенные то ли к спутникам, то ли к кучеру. Наверное, приказала ехать дальше, потому что карета плавно, почти бесшумно сдвинулась с места и неспешно покатила дальше в дорожную мглу. Я готов был смотреть экипажу вслед, но тот слишком быстро исчез во мраке.

Теперь единственной моей надеждой был второй проезжавший экипаж. Я решил, что лучше подожду его, но он, как назло, остановился, не доехав до меня нескольких метров.

— Ну, что там такое? — донесся недовольный ворчливый голос кого-то из пассажиров. — Неужели опять сломалось колесо? Если мы будем задерживаться в дороге каждый час, то так никогда и не проделаем даже полпути.

Брань. Упреки. Вполне человеческая агрессивность и раздраженность. Я был несказанно рад в этот миг слышать даже ругань. Скандальные пассажиры — это уже неплохой знак. Это значит, что в карете точно едут не бесплотные, молчаливые призраки, а самые настоящие, живые и склонные к раздражительности после работы люди. Обычно меня злило то, что уставшие труженики пытались выместить свое недовольство на других, но сейчас я был даже рад слышать знакомые, укоризненные нотки. В конце концов, лучше с кем-то поссориться, но все же влезть в отъезжавший от Виньены экипаж, чем кинуться назад и сгореть заживо в неземном драконьем огне.

Не дожидаясь, пока остановившаяся карета снова двинется в путь и поравняется со мной, я сам побежал к ней.

— Нет, это уже совсем невыносимо, — с грохотом хлопнула дверца, и из экипажа выпрыгнул худой молодой человек, смутно напомнивший мне кого-то.

— Скажите, любезный, уж не хотите ли вы, чтобы мы все, включая лошадей, заночевали прямо здесь, на дороге? — с яростью набросился он на кучера. — Что, будем стоять и ждать, пока утром какие-нибудь всадники наедут на нас? Я-то рассчитывал провести ночь хотя бы на постоялом дворе, а не посереди проезжей дороги.

— Лучше помолчи и помоги посмотреть, что сломалось, — равнодушно, как младшего помощника, одернул его возница.

— То есть, вы даже не знаете, в чем причина остановки? — возмутился пассажир. — Может, все — таки на этот раз ничего не сломалось?

В его голосе зазвучала надежда, наигранная, почти театральная, и эти звуки тоже показались мне знакомыми. Что удивительного? Я снова вспомнил сцену, свою недолгую карьеру актера, свой успех, и мне стало грустно. Я столько имел и столько потерял. Конечно, я имел в виду не только сцену, и не только поместье де Вильеров, но, возможно, и целую жизнь, которая могла бы оказаться совсем иной…чуть более счастливой, не омраченной тенью дракона и не озаренной золотистым блеском кудрей лжеангела. Без появления Эдвина это была бы просто жизнь, немного солнечная, немного трудная, но не загубленная.

— Лошади отказывают ехать дальше, значит, все-таки что-то не так, — кучер небрежно бросил поводья пассажиру и сам тяжело слег с козел. Его грузная фигура рядом с худощавым молодым человеком смотрелась несколько комично.

— И вы хотите, чтобы я опять сам разбирался с поломкой, нет уж, на этот раз чините экипаж сами, — стал яростно протестовать юноша, в котором я, наконец, узнал Жервеза. Какими судьбами? Я встретил на чужбине одного из своей труппы и кого? Того, мои отношения с кем можно было назвать, какими угодно, но только не дружескими.

— Жервез! — окликнул я его, все-таки немного обрадованный столь неожиданной встречей.

Он обернулся, немного сдвинул шляпу со лба, чтобы лучше видеть, и его глаза расширились от удивления.

— Ты, — пробормотал Жервез так, словно видел призрак.

— Кто же еще, — немного смущенно отозвался я.

— Так, значит, жив все еще, — удивление Жервеза незамедлительно сменилось гневом. — И это после того, как все наши отправились на тот свет. Все из-за тебя, колдун! Это ты сотворил заклинание с золотом, чтобы отдать своему дьяволу нас всех. Сам-то, наверное, уже откупился от него за счет чужих жизней.

— Эй, потише, парень, а то распугаешь всех, кто еще хочет продолжать путь, — оборвал его кучер и бросил извиняющийся взгляд на меня. — За два медяка мы подвезем и вас, если, конечно, вы не предпочитаете идти пешком.

— Да, спасибо, — я поскорее вытащил золотой и хотел протянуть ему, но Жервез проворно вскочил между нами.

— Не смей никому больше раздавать своих монет. Разве мало людей ты с помощью этого трюка уже погубил? Хочешь продолжить фокусы? — заорал он на меня и продолжал бы кричать, если бы дородный и, очевидно, сердобольный кучер не оттолкнул его в сторону.

— Не обращайте внимания, он сильно выпил при последний остановке, — поспешно заверил меня возница. — Он совсем не буйный, просто…

— Я все понял, — мне все же удалось вложить в его руку с охотой принятый золотой. Он бы и дальше продолжал извиняться за Жервеза, если бы я его не остановил. Неприятно ведь, когда такой вот безумец распугивает пассажиров, неся какой-то бред.

— Я тебя убью, — со злостью пробурчал Жервез, зло сверкнув на меня глазами из-под полей шляпы, но приблизиться ко мне в присутствии кучера все же не посмел. Очевидно, решил подождать до того момента, пока мы с ним останемся наедине, без желающих вмешаться в наши разборки.

— Он, правда, скоро протрезвеет, вот увидите, — поспешил снова заверить меня кучер.

— Надеюсь, — сухо отозвался я. Мне было неприятно выносить на себе ненавидящий взгляд Жервеза. Сначала дракон, а теперь еще и этот задавака. У меня уже кулаки чесались, чтобы подраться с ним, но я упорно продолжал играть в честь и достоинство. Аристократ не может биться в рукопашную с уличным мальчишкой. Жервез, во всяком случае, был не тем, кого можно вызвать на дуэль и ждать от него соблюдения всех правил.

Жервез не угрожал больше вслух, но сделал вид, что ищет оружие за поясом, хотя рукоятки кинжала там, похоже, не было и другого оружия тоже. Наверное, пропил при последней задержке в пути, в мыслях сострил я и усмехнулся. Хорошо еще, что бывшей партнер по сцене не принял эту усмешку за вызов и не кинулся в драку.

— Ненавижу таких задир, как ты, — пробурчал он и замолчал.

— Иди, посмотри на ось, кажется, она не в порядке? — донесся откуда-то сзади голос кучера.

— Иду, — злобно выкрикнул Жервез. По всему было видно, помогать кому-либо сейчас ему совсем не хотелось.

— Ты, что задолжал ему за проезд? Или не можешь расплатиться сейчас потому, что пропил все во время последней стоянки? — не удержался я от колкости.

— Что ты? — невозмутимо, чуть насмешливо отозвался Жервез. — В отличие от тебя, я в долги никогда не влезал, не заключал никаких долговых расписок ни с людьми, ни с…вообще тебе, наверное, лучше знать, кто, кроме людей, не прочь заиметь должников.

Кулаки непроизвольно сжались, и я сдержал себя только усилием воли. Сейчас нам только драки не хватало.

— Иди, помогай с починкой, — грубо скомандовал я, чтобы хоть чем-то отплатить ему за оскорбление.

— Я не обязан помогать, и ты не имеешь права мне указывать, — возмутился он и все-таки счел нужным объясниться. — Никому я ничего не задолжал, просто, никто здесь, кроме меня, и гвоздя-то без посторонней помощи забить не сможет, не то, что починить карету или подковать лошадь.

Он немного выпрямился, гордый тем, что хоть в чем-то превзошел и меня, и остальных попутчиков.

— Да, конечно, чинить кареты и подковывать лошадей, это удел плебеев, а не дворян, так что вполне естественно, что ты разбираешься в этом лучше меня, — поддел я его.

— Помолчал бы ты лучше, если не хочешь идти пешком, — устало, но с прежней злостью проворчал Жервез. Его ничуть не смущало, что он грозится не пустить в чужой экипаж того, кто уже успел расплатиться за проезд.

— Шел бы ты лучше занимался тем ремеслом, кроме которого у тебя в жизни ничего не будет, — колкость опять вырвалась у меня сама собой. Я сам удивился тому, откуда вдруг во мне взялось столько зла. Почему мне так хочется кого-нибудь оскорбить? Ведь раньше я не испытывал по отношению к людям ничего подобного. Раньше я был совсем другим. Что же все-таки со мной происходит? Изменяются в корне только мои ощущения и чувства или же весь я?

— Мы с тобой еще поговорим, когда останемся одни и выясним, у кого меньше шансов дожить до завтрашнего дня, — многообещающе прошипел Жервез и двинулся к карете, очевидно, все-таки решив, что заинтересован в ее починке не меньше остальных. Ведь торчать на морозе всю ночь ему совсем не хотелось.

— Я еще разберусь и с тобой, и с твоим приятелем, — сурово крикнул он, прежде чем склониться над одним из колес, с которым, как я мог предположить, все было в порядке.

— Ничего там не сломано, — сердито буркнул кто-то и закопошился в моей сумке. — Вся проблема не в исправности этой колымаги, а в том, что скоты в упряжке очень уж глупы.

— Тихо! — я тряхнул сумку у себя на плече, как можно сильнее. Со стороны можно было решить, что я просто устал от тяжести и хочу перекинуть ремень с одного плеча на другое, но мне не хватает сил.

— Что ты там бормочешь? — Жервез, вероятно, тоже услышал чужие голоса, но принял их за мое ворчание.

— Ничего, я просто подумал вслух, — нельзя же было сказать ему напрямик о том, что вместе со мной в любую карету незаметно влезут и другие пассажиры, точного числа которых я не знаю сам.

— Помог бы лучше! — Жервез присел на корточки, осматривая оси колес, но, по — видимому, так ничего и не обнаружил.

— Здесь нет никакой поломки, — наконец сделал он тот же вывод, что и мои незримые попутчики, а я все размышлял над его словами. Кого он называл моим приятелем? Разве с тех пор, как поступил на работу в театр, я завел хоть одного друга в Рошене, не входящего в состав нашей труппы.

От труппы уже почти никого не осталось. Друзей в Рошене у меня тоже больше не было. Конечно, непосвященный в мои дела, сторонний наблюдатель мог бы счесть моим приятелем Марселя, если бы видел, как я обратился к нему ночью на улице. Но в ту ночь никого рядом с нами не было. Жервез не мог знать о том, что я отсиживался, как в убежище, в мастерской художника. Наверняка, он имел в виду не Марселя, а кого-то другого. Но кого?

— Как же такое может быть? Ничего не сломано, но экипаж не двигается с места, — причитал Жервез, не поднимаясь с колен. Кажется, он внимательно осматривал каждый дюйм земли около кареты. Наверное, проверял, не остался ли вблизи след от дьявольского копыта, который теперь мешает коням ехать дальше.

— Может быть, в одном из колес поселились крошечные эльфы, — я скрестил руки на груди и свысока, почти с пренебрежением посмотрел на усердного работника. Как я мог так жестоко подшучивать над ним? Я сам не знал, что за сила руководит мною. Злые, обидные слова рвались с языка одно за другим и, по всей очевидности больно, жалили Жервеза. Теперь он, действительно, готов был убить меня и сдерживался только потому, что рядом так некстати находились свидетели.

Я посмотрел на коней в упряжке. В отличие от тех, что недавно умчались в ночь, унося черный экипаж, эти шестеро не отличались ни статью, ни породой. Они даже не были одной масти и казались еще более убогими оттого, что в их глазах затаился страх. Это испуг заставлял их цепенеть и не двигаться с места так, словно кто-то запрещал им переступить через какую-то черту на дороге, которая людям не была заметна в полутьме. Интересно, неужели только я заметил, что лошади напуганы. Я отошел с дороги и, старательно придерживаясь обочины, обошел лошадей. Мне почему-то казалось, что не стоит подходить к ним близко, иначе произойдет непредвиденное. Они ведь могут и затоптать незнакомца копытами, учитывая то, что поселилось в его суме. Животные чувствуют такие вещи, куда лучше людей.

— Ну, в чем же дело? — Жервез вскочил на ноги и с досады пнул ботинком колесо. Его черты тут же напряглись от ощущения боли, но крик он сдержал, зато на ногах ему устоять стоило сил после того, как карета преспокойно двинулась вперед.

— Значит, все дело было во мне или в вас? — прошептал я, кидая быстрый взгляд через плечо на сумку, но духи молчали. Кони шагом прошли немного вперед и остановились, поскольку кучер вовремя успел ухватить поводья.

— Может, все дело было в подковах? — обескуражено пробормотал он.

— Тогда бы они вообще не сдвинулись с места, — возразил Жервез.

— Значит, что-то не то с дорогой. Может, мимо проскочил какой-то зверек.

— Лучше об этом не гадать, — Жервез смотрел на возницу почти так же раздраженно, как на меня. — Пока что, слава богу, все в порядке, так что давайте трогаться в путь, а не дожидаться пока опять что-нибудь случится.

Кто-то болезненно, обиженно фыркнул у меня за спиной, а потом заворчал. Я даже не оглядывался через плечо, потому что знал, кто издает такие звуки. Жервез воздал короткую хвалу богу, и духи готовы были завыть от досады. Странно, я с первой встречи считал этого легкомысленного, всегда рвущегося в драку парня пропавшей душой, вертопрахом, и ни в коем случае не подумал бы, что в отчаянные моменты жизни даже он может оказаться верующим. Если бы я был Эдвином, то побоялся бы обжечься о распятие на его груди, если, конечно, таковое у Жервеза имеется. Ведь Жервез мог помянуть те или иные силы только ради красного словца, а Эдвин мог оказаться тем злым духом, которому не страшны никакие реликвии.

— По крайней мере, нам теперь не придется мерзнуть на дороге, — шепнул я, обращаясь, конечно же, к своим спутникам в сумке, но Жервез услышал.

Он забрался в карету вслед за мной и тут же поинтересовался.

— Кому это нам?

Кроме меня и него, на противоположном сидении дремали только двое пожилых и, явно, не слишком трезвых пассажиров.

— Ну…мне и моим колдовским книгам, — полусерьезно, полушутливо и чуть-чуть загадочно пробормотал я. А за что там Жервез примет мое заявление, за шутку или за правду это уже ему решать.

Жервез выдавил из горла что-то вроде смешка и поудобнее устроился на жестком сидении.

— А в том экипаже, что ехал впереди нас, ты бы устроился с большим комфортом, — как бы между прочим, произнес он. В его голосе мне послышалась легкая мечтательность. Наверное, он сам был бы не прочь забраться в более уютный и теплый экипаж.

— Ты тоже видел ту черную карету? — изумился я, и сам не понял почему, ведь не была же та карета настолько призрачной, чтобы другие ее не замечали. Она была странной, это правда, но потусторонней вряд ли. Не могла же она выехать откуда-то из запредельных миров только ради того, что нагнать меня и пригласить куда-то.

— Конечно, видел, — Жерзвез прикрыл опухшие от недосыпания веки и за отсутствием подушки просто подпер голову рукой. — Эти подлецы чуть не столкнули нас в обрыв. Дорога была узкой, не разъехаться, а им, как назло, нужно было нас обогнать именно на том отрезке пути. И появились они, как будто из ниоткуда. Никого вокруг не было ни спереди, ни сзади, и вдруг, откуда ни возьмись, за нами мчится этот экипаж. Кучер был явно безумным, да и лошади какие-то шальные. Ты видел, как горели у них глаза, будто угольки?

— Да, я заметил, — неохотно согласился я. Мне было как-то непривычно вести подобие дружеской беседы с человеком, с которым мы, наверное, сейчас напоминали двух волков, вынужденных провести ночь в одной клетке.

— А ты знаешь, нас ведь осталось только двое, — как бы между прочим, произнес Жервез.

— Двое? — я не совсем понял, что он имеет в виду, ведь, кроме нас, в карете были и другие путники.

— А ты хочешь сказать, что я остался один, а ты уже выкупил свою жизнь у того, кто нас убивает? Как это на тебя похоже, выказать свою подлость в самый неподходящий момент, — Жервез тут же раскрыл глаза. Всю его сонливость, как рукой сняло. Он снова готов был кричать на меня и обвинять во всем подряд.

— Подожди, ты имеешь в виду членов труппы? — попытался выяснить я. — А как же Коринда? Разве она не осталась жива.

— Жива? Еще бы, — Жервез скорчил презрительную гримасу, будто высмеивал мою неспособность солгать. — Она попала под колеса того же экипажа, из которого вышла. Лошади затоптали ее копытами, прежде чем она успела перейти дорогу. Они, как будто, взбесились, и кучер не смог их удержать. Я все видел. И еще видел кого-то, кого чересчур заинтересовал ее труп.

— Кого же? — мне стало интересно.

— А ты сам не догадываешься? — Жервез подозрительно сощурился, будто снова силился обличить меня во лжи. — Того, кого я незадолго до этого, видел раз возле тебя. Тогда ты еще не был актером, ты смотрел на наше представление и разговаривал с ним. Скажи, ты тогда сговорился отдать ему всех нас? Наши жизни?

— Я тебя не понимаю, — я начал лихорадочно припоминать, когда же я разговаривал со своим странным наставником. Да, как раз в тот вечер, когда заметил, что Эдвин наблюдает за представлением бродячих актеров.

— Не лги. Это мог быть только ты. Я отлично запоминаю лица, — Жервез внимательнее посмотрел на меня. — Разве только ты успел обзавестись двойником, иначе ошибки быть не может. Признайся, ведь ты уже тогда замышлял против нас недоброе?

— Не мели чепуху, — строго оборвал его я.

В полупустой просторной карете было вполне достаточно места, но из-за присутствия здесь Жервеза я ощущал тесноту. Казалось, что он настороженно подсматривает за каждым моим движением, даже, когда для вида, отводит глаза.

— Я понимаю, что ты винишь меня в гибели Коринды и других, — уже мягче добавил я. — Но…

— Конечно, понимаешь, — оборвал меня Жервез. — Такие, как ты, отлично все понимают, но молчат и делают вид, что ни в чем не виноваты. Все преступники поступают точно так же, как ты.

— Почему все-таки ты сразу же записал в преступники именно меня, ведь виновен во всем может быть кто-то другой, — я вспомнил поджог и ощутил дрожь от воспоминания, что во всем обвинили меня, хотя виновен был другой. Как часто люди ошибаются. Хотя, может, на этот раз ошибки и не произошло. Возможно, виновник всех бед не смог явиться в этот мир и пытаться разрушить его, если бы не я и не те де Вильеры, которые вызвали его до меня. Может быть, это мы посредством общения с нечистой силой дали ей возможность к реальному существованию.

— О чем это ты задумался? Надеюсь, что о чистосердечной исповеди, а не о новом преступлении? — Жервез беспокойно заерзал на сидении, не зная то ли прочесть мне поощрительную проповедь, то ли готовиться к самозащите.

О том, как сложно уживаться с незримыми спутниками за плечами, подумал я про себя, но вслух этого, конечно же, не сказал. На самом деле, я начал даже уже скучать по их ехидным голоскам и остроумным замечаниям. Кем бы они не являлись в действительности, а с ними я все-таки был не одинок. Когда я поступал глупо, это вызывало у них бурный всплеск восторга, когда пытался бороться со злом, они ворчали, когда попадал в беду, шутили надо мной, но никогда не оставались равнодушными.

Бесспорно, Жервеза тянуло в сон, но он боялся заснуть, пока рядом находился я. Ведь такая сомнительная личность может и перерезать горло беззащитному спящему или сделать что-то худшее и более страшное. Не знаю, какие там еще мысли гнездились в усталом сознании попутчика. Я улавливал только половину из них, да и то многое пропускал, но только не из-за того, что утратил навык. Просто стоило напрячься, и на меня лился такой поток размышлений, что трудно было разобраться в них. Кажется, в голове у Жервеза царила полная неразбериха. Там смешались гнев, зависть, страх и какие-то далекие, неприкосновенные даже для колдуна воспоминания. Он многое пытался скрыть и небезуспешно. Я силился понять, что же он утаивает, и не мог. А Жервез тем временем то прикрывал, то снова с трудом открывал отяжелевшие веки, беспокойно метался в своем углу, иногда что-то сонно бормотал, и неясно было, то ли он обращается к самому себе, то ли снова ругает меня и всех аристократов, вместе взятых, в моем лице.

— О чем-то сожалеешь, проказник? — хихикнул кто-то за моей спиной. Голос почти что доброжелательный, слегка подразнивающий, и все же, прислушавшись хорошенько, можно было понять, что в нем затаились лукавые, даже коварные нотки. Я хотел было уже что-то сказать, но понял, что голос на этот раз обращен не ко мне, а к Жервезу. И вдруг мне стало обидно. Подумать только, мои вечные попутчики так долго молчали и первым делом после молчания обратились не ко мне, а к другому. Что это со мной? Еще секунда, и я, действительно, намну бока сонному Жервезу. Не хватает только того, чтобы я начал ревновать своих демонов к нему.

— Не надо было пускать к нам… — только и пробормотал он в ответ, но осекся, тут же открыл глаза и затравленно осмотрелся по сторонам. Он тоже слышал голос. Это было заметно по испуганному выражению его лица. Ну, прямо, как загнанный зверек, не без злорадства подумал я, провинившийся мальчишка со школьной скамьи.

— Ты что-то сказал? — с лицемерным участием осведомился я.

— Хотел сказать только то, что если бы у меня в театре имелись личные цепные псы, то я спустил бы их на тебя, еще до того, как ты сумел втереться к нам в доверие, — раздраженно отозвался он.

— Опять ты за старое. Неужели не можешь подыскать для разговора другую тему?

— Я вообще не хочу с тобой разговаривать, — едва успев выговорить последнее слово, Жервез вскрикнул от боли, непроизвольно метнулся назад так, будто его кто-то толкнул, и ударился спиной о стенку экипажа.

— Что еще случилось? — я сам испугался такой неожиданной и странной реакции.

— Кто-то меня ущипнул, вот здесь, пониже локтя, — Жервез хоть и клялся, что не хочет со мной больше разговаривать, а все же от болтовни удержаться не мог. Он аккуратно закатал рукав и потер раздраженную кожу. Даже в полутьме мне было хорошо заметно, что локоть у него покраснел.

— Проказник, — задумчиво повторил Жервез. — Откуда ты узнал о моем детском прозвище?

— Я ничего не узнал, — поспешно возразил я. — Тебе просто почудилось, что это произнес я.

— А если не ты, то кто? — сразу насторожился он и кивнул на спящих. — Уж не они ли? Где, кроме нас, в дороге еще сыщутся фигляры и шутники. У каждого бродячего театра хоть и нет крыши над головой, но зато есть свой собственный балаган для путешествий. Только мы по твоей милости остались без всего.

Казалось, он готов был укорять меня вечно. От этого нескончаемого потока упреков я уже успел устать, куда сильнее, чем от всех других проблем. Жервез был той напастью, которую в отличие от призрака не отгонишь ни крестом, ни молитвой. Хорошо, что к концу путешествия мы расстанемся, если только Жервез вдруг, как истинный актер, не притворится, что он тоже аристократ, и не потребует у меня сатисфакции. Это было бы забавно.

— Еще как забавно, — поддержал меня тоненький голосок. — Хочешь, мы ему подскажем, где украсть шпагу.

— Тихо! — одними губами прошептал я и с силой сдавил руками сумку. Даже сквозь плотную холщевину я ощутил пальцами кожаный переплет и холод, исходящий от него. Какую-то совершенно особенную ауру. Что только происходит со мной, когда я касаюсь обложки. Той самой обложки, по которой еще недавно скользили мертвые пальцы Даниэллы. Книга сужалась до размеров кирпичика и вновь приобретала объем в ее руках. Интересно, а удалось бы мне проделать тот же фокус. Когда я касался книги, то был почти уверен, что сумею все с помощью ее силы. Такая уверенность, как ни странно, пугала меня, ведь она могла подтолкнуть к безрассудству. Могла внушить, что я могу шагнуть вниз с самой высокой крыши и не разбиться, что смогу положить ладонь на пламя и не обжечься, смогу вступить в поединок с драконом и остаться в живых. Но насколько правдивыми были эти минутные убеждения? Кажется, Эдвин уже успел доказать, что в действительности он гораздо сильнее, смелее и опаснее, чем в моих мечтах.

— Он непобедим? — спросил я все так же беззвучно, обращаясь, естественно, не к Жервезу, а к книге и к тем, что связаны с ней. Может, они знают, но вместо ожидаемого откровения последовал неопределенный, почти вызывающий совет.

— Спроси у него сам!

— Спросил бы, если б мог рассчитывать на честность, — в отчаянии я сжал руку в кулак, так что затрещали костяшки пальцем. О чем я думал в этот момент? О том, что если у дракона и есть уязвимое место, то мне он в этом не признается. И никому, кроме меня, тоже. Да, даже если б он и захотел поделиться с кем-то своими секретами, то я уж точно был бы самым последним кандидатом на роль доверенного лица. Эдвин, наверняка, всего лишь пошутил, когда сказал, что хотел бы, разнообразия ради, найти во мне незаменимого собеседника. Кому, как ни ему, дано так жестоко и правдоподобно шутить. Ведь я чуть было ему не поверил, чуть было не поддался на его манящее, отточенное за века и неподражаемое умение обольщать. О, да, в своем обольщение он еще более всемогущ, чем в своей физической или колдовской силе.

Когда карета резко снизила скорость, я даже не обратил внимания на протестующее восклицание Жервеза. Я думал об Эдвине, и окружающий мир начал утрачивать свои очертания. Я снова видел златокудрого юношу стоящего у окна, рядом с обезглавленным трупом Даниэллы, и статный бледный незнакомец уже не казался мне чужим. Напротив, он стал неотъемлемой частью и поместья де Вильеров, и всей моей жизни. Я видел, как непокорный золотой локон ложится на его гладкий лоб, как бескровные, удивительно красивых очертаний губы силятся что-то произнести, как мерцает его кожа во тьме, и он сам напоминал мне один из портретов моих предков в фамильной галерее. Тот портрет, который я могу искать, хоть целую вечность, но никогда не найду, потому что в нашем поместье его нет. Внезапное осознание того, что эта картина должна где-то быть, пришло ко мне и заняло все мысли. Я не слышал ни храпа лошадей, ни свист кнута, ни взволнованное предостережение кучера и уж тем более не обратил внимания на какие-то чавкающие и хлопающие звуки, словно целая армия ползающих и летающих созданий вынырнула из лесной чащи, чтобы преградить нам путь.

— Пойди, посмотри, что там случилось, — Жервез дернул меня за рукав, осторожно и брезгливо, будто боялся обжечься.

Похоже, после стольких неудач и тревог он даже меня готов был принять за огнедышащее существо. Ну вот, хоть в чем-то я уподобился Эдвину. Меня тоже боятся, как огня. Точнее, один несчастный, полоумный парнишка боится прикоснуться к моей одежде или коже, потому что думает, что та жжется, как раскаленная сковорода.

— Сам посмотри, — грубо шикнул я на него.

— Так нечестно, Батист, — Жервез, наверное, впервые за долгий срок назвал меня моим собственным именем, а не какой-нибудь обидной кличкой колдуна, и это уже было заискиванием. — Я ведь смотрел, что с экипажем, помнишь, когда мы застряли на дороге, а теперь твоя очередь.

— Ты боишься? — напрямую спросил я. — Или тебе лень?

— Ничуть, просто я решил, что никогда не стоит взваливать на себя чужие обязанности, особенно если нельзя рассчитывать даже на спасибо, — он сделал вид, что совсем не обиделся, и все-таки мои замечания его задели. Ни трусом, ни лентяем сам он себя не считал и, конечно же, не хотел, чтобы у других был повод так его называть. Но из кареты выйти впереди меня он все же боялся. Не мог преодолеть страх. Особенно после того, как что-то с силой коснулось стекла, то ли крыло летучей мыши, то ли чьи-то пальцы. Кто-то прошел или пролетел прямо под окном экипажа и, возможно, уже успел заметить нас. К какофонии звуков снаружи теперь прибавилось еще и мерзкое хихиканье. Жервез тоже его услышал и непривычно робко сжался на сидении.

Что-то во всем этом оказалось не только непривычным, но и странным, будто события повторяются. Я на миг задумался и вспомнил. Точно так же было и на постоялом дворе, куда я приехал уже после, а не до ночного нашествия. Теперь положение изменилось. Я, как будто, оказался на месте тех, кого там уже не застал. Теперь я знал, что произошло с ними, какой страх чувствовали они, когда подверглись неожиданному, нечеловеческому нападению. Тот же страх мог испытать бы и я, если бы не успел уже пообщаться с нечистью.

Душераздирающий крик прорезал ночь и оборвался, словно кричавшему быстро свернули шею или просто зажали рот. На второе вряд ли можно было рассчитывать. Те, кто приходил с темной стороны, на пощаду не были способны.

— Наверное, наш кучер, — неуверенно пробормотал я. Разбуженные и тут же забеспокоившиеся, незнакомые пассажиры меня не поняли, но Жервез понял и настойчиво пробормотал:

— Ну, иди же, иди…

Я не нуждался в том, чтобы он меня подгонял. Чьи-то когти уже царапнули ручку дверцы с противоположной стороны, и я решил, что лучше выйду сам и попытаюсь что-либо предпринять прежде, чем кто-то ворвется к нам. Возможно, хоть раз колдовская книга окажется своевременно полезной. Сможет ли она защитить меня от них, если я прижму ее к груди, как щит, и прикажу им всем убираться с дороги, или же они только посмеются надо мной, над дерзким и самоуверенным, начинающим колдуном.

От чавканья, свиста и тихого шепота, доносящегося снаружи, можно было оцепенеть. Звуки, подобно морозу, заставляли сжаться и похолодеть. Я глубоко вдохнул, открыл дверцу и шагнул вниз, и тут же чьи-то тонкие, но сильные руки обхватили меня за пояс. Руки, в которых, как в змеиной коже, не было ни толики хоть какого-нибудь тепла.

— Здравствуй, новичок! — восторженно и зловеще шепнул мне в самое ухо чей-то знакомый, вечно смеющийся голос. — Как тебе наши развлечения?

Я глянул вперед и ощутил, как к горлу подступает тошнота. Если бы желудок не был с утра пустым, то тотчас бы опорожнился прямо на забрызганную отвратительной, коричневато-красной жижей дорогу. Во мгле, чуть рассеянной светом уже битого фонаря, проступали очертания каких-то неимоверно худых, продолговатых в росте тварей, которые с жадностью дрались за труп нашего кучера. Несколько не более привлекательных, но зато грациозных и крылатых созданий уже устремились к карете, но вместо того, чтобы открыть вторую дверцу, наверное, желая побольше запугать проезжих, стали царапать ногтями стекло. Какие-то маленькие, когтистые чудища, больше похожие на хищных зверьков, шастали у нас под ногами и, казалось, что вся земля вокруг усеяна ими, как копошащимся покровом. В жизни мне не доводилось видеть такое жуткое смешение самых разнообразных, страшных существ. Это был настоящий карнавал тьмы — шабаш, спектакль ночи, неразбериха…я не мог подобрать точных слов.

— Это всего лишь малая часть ее прислужников, — снова зашептал схвативший меня. — Их беспощадность больше не сдерживается его властью. Они изгнаны еще до его коронации. Они рады служить любительнице проделок и веселья, и они сейчас голодны почти так же, как я.

— Винсент! — я, наконец, узнал его по голосу, хотел обернуться, но худые сильные руки не пускали.

— Разве тебе не нравится наблюдать за этим со стороны, — я не видел лица Винсента, но понял, что он нахмурился. — Тогда, может, тебе гораздо больше понравиться оказаться в самом центре веселья, вон там, на клочке земли, ставшей пиршественным столом?

— Прекрати! — кто-то третий встал рядом с нами и попытался освободить меня из мертвой хватки Винсента. По светлой шевелюре и поношенной, но некогда элегантной одежде я узнал Лорана. Его лицо маячило где-то рядом в темноте, кожа светилась, а изящные, чуть менее сильные, чем у Винсента, руки тщетно пытались оттащить меня в сторону.

— И что ты сделаешь, чтобы заставить меня его отпустить? — вызывающе и все с той же насмешкой осведомился Винсент. Он, явно, издевался, был так уверен в своих силах, что не смущался ничем.

Если бы Лоран был человеком, то, несомненно, покраснел бы от такого нескрываемого пренебрежения.

— Отстаньте! — доносились до нас яростные выкрики Жервеза, которого двое крылатых, хихикающих созданий уже вытащили из экипажа. Он пытался сопротивляться, но руки ему заломили за спину. Бедняга так боялся попасть в ловушку демонов и вот очутился в их окружении.

— Прикажи отпустить моему слугу, — мне как-то удалось изловчиться, когда Винсент чуть ослабил хватку, и вырваться на волю. Я поспешно отскочил поближе к Лорану и прижал к груди сумку, которая, вроде бы, чуть-чуть нагрелась, но от чего?

Винсент, недовольно хмурясь, потирал плечо так, будто его ушибли, и неприязненно косился на мою ношу.

— С какой стати я должен отпускать его или тебя? Вы — наша законная добыча, — провозгласил он, и большинство еще незанятых трапезой тварей поддержало его дружным заливистым визгом.

Я поймал взгляд схваченного Жервеза и, к своему удивлению, не встретил там ни обвинения, ни упрека, только всеобъемлющий, почти детский испуг.

— Этот бездельник не твой слуга, — Винсент окинул его оценивающим, презрительным взглядом. — Он такой же лгун и прохвост, как и ты, и как вся твоя семья. Хоть он к ней и не относится, а ведет себя так же не искренне, как все де Вильеры. В костер бы отправил вас обоих, если бы мои соратники не нуждались в пище, — он обвел широким жестом всю собравшуюся рать и ухмыльнулся. — Сегодня я доволен ими, поэтому отдам вас им.

— А что скажет на это госпожа? — в до этого холодных, почти равнодушных глазах Лорана зажегся праведный гнев. — Что станет с тобой самим, если я расскажу ей о том, как ты себя ведешь? О том, что позволяешь себе запрещенное.

— Да, я вырву тебе язык, прежде чем ты ей хоть что-то скажешь, — насмешливое безразличие тут же сменила ярость. Винсент был испуган и готов на драку, даже на убийство. — Я могу сделать так, что ты не сможешь говорить.

— Госпожа прочтет мои мысли, — невозмутимо возразил Лоран. — А если я не вернусь в склеп живым, то она догадается обо всем сама. Как ты тогда перед ней оправдаешься?

Губы Винсента от досады сжались в тонкую линию. Ярость заставила его сжать кулаки, но это была уже бессильная ярость. Он особенно не любил оставаться в проигрыше, это можно было понять, даже не обладая искусством чтения чужих мыслей. К тому же, мысли Винсента и Лорана всегда были закрыты для меня. Об их чувствах, особенностях, пристрастиях и многом другом, что характеризует личность, я мог догадаться только по случайному намеку или поведению.

— И куда они пойдут, даже если останутся в живым? — со злости выпалил Винсент прямо в лицо собеседнику. — Зачем жизнь тем, у кого нет даже крыши над головой? Посмотри на них хорошенько, через дань или два это будут точно такие же бродяги, каких даже наши собратья брезгуют ловить в свои тенета.

— Зато избежишь наказания, и тебе не придется лишний раз оправдываться перед госпожой, — Лоран, по-прежнему, оставался невозмутимым. Чем громче и яростнее кричал Винсент, тем спокойнее и хладнокровнее становился его белокурый сослуживец, или не знаю, кем еще Лоран мог приходиться Винсенту. Уж точно, не приятелем и не давним знакомым, да и для того, чтобы оказаться подчиненным вел он себя слишком дерзко. Разбираться бы мне хоть чуть-чуть в иерархии волшебных существ, тогда бы я угадывал в лицо каждого, начиная от коронованного господина и кончая последним слугой. Но сам я пока был еще слишком неопытен и мог полагаться только на советы других, то есть на скупые, обрывочные пояснения самой госпожи и еще более туманные намеки моих личных духов.

— Пора бы их отпустить, пока весь этот сброд не вошел во вкус, — бесцеремонно придвинувшись к Винсенту, посоветовал Лоран. Он старался говорить, как можно тише, чтобы окружающие его не слышали.

— Сбродом! Ты называешь так моих друзей? Мое нынешнее окружение? — Винсент наигранно возмутился.

— Брось ломать комедию, — Лоран тут же отстранился от него, как от безумца. — Нам с тобой, мне и тебе, доводилось за свои века вращаться в более изысканном обществе. Я имею в виду, не людей, конечно же…

Винсент с силой прикусил губу, нервно слизнул выступившую капельку крови и потупился. Что-то не давало ему покоя, но что? Память о минувшем и невозвратимом? Воспоминание о давно потерянном, но не забытом друге, о том, кто, возможно, некогда ввел его в одну из этих изысканных нечеловеческих компаний?

Винсент был расстроен и уже не контролировал собственные защитные заслоны, поэтому его мысли и сожаления хлынули наружу потоком. Я хорошо улавливал их, а также украдкой наблюдал за Жервезом. В отличие от наших попутчиков, его еще не разодрали на части, но держали крепко. Нечто грациозное и крылатое, отдаленно напоминающее фею ощупывало когтями его горло. Я бы и принял это создание за фею, если бы не грязная, обожженная кожа, на которой желтыми огоньками выделились светящиеся глаза. Так ли выглядят падшие сородичи настоящих фей? Другое жуткое существо слизывало кровь с ранки на руке Жервеза. Эта рана появилась совсем недавно. Когда мы ехали в карете, Жервез был усталым, но полностью здоровым, а сейчас его кожу испещрили мелкие царапинки, и существа, чуявшие запах крови, опасливо оглядываясь на Лорана, ползли к новой жертве. Я не знал, что предпринять. Жервез, конечно, относился ко мне враждебно, но я не мог бросить его на растерзание всей этой своре. Хоть голоса из книги упорно нашептывали мне, что «смог бы», они тихо повторяли это на все лады, но я еще не чувствовал себя настолько ожесточенным, чтобы бросить человека в беде. Значит, еще не до такой степени колдовство взяло во мне верх над человеческим началом. Я хотел спасти кого-то только потому, что он такой же человек, как я, среди существ, чужих и совершенно на нас непохожих.

— Я ручаюсь, что он никому ничего не расскажет о вас, — снова попытался я вступиться за Жервеза. Ведь Винсента больше всего может волновать не то, что я его уведу, а то, что он разгласит тайну.

— А даже если расскажет, то кто ему поверит? — пренебрежительно отозвался Винсент. — Ты бы поверил еще недавно, что кроме твоих соучеников, преступных личностей и просто безобидных прохожих, на улицах в мире еще существуют они?

Он широким жестом указал на все свое беспокойное, безобразное сборище и насмешливо покачал головой.

— Нет, Батист, первого же, кто попытался бы предупредить тебя, о такой сверхъестественной опасности на ночных дорогах, ты посчитал бы либо безумцем, либо шутником.

Я задумался и нехотя кивнул. Разве до страшных событий в поместье стал бы я прислушиваться к советам доброхота, убеждающего меня, что ездить ночью из города в город опасно, потому что нечисть может напасть на карету. Будь предупреждающим, хоть сам Августин, я бы и то не поверил ему. Но сейчас скептицизм, оставшийся в прошлом, уже не имел значения, главное было спасти Жервеза и спастись самому.

Только сейчас до меня дошла вся абсурдность ситуации. Я должен искать спасения и бежать от тех, кем колдуны обычно способны управлять во имя достижения своих целей. Насколько же я еще неопытен, по сравнению с тем же Винсентом.

— Но ты еще и слишком юн, по сравнению с ним, вы только выглядите ровесниками, а на самом деле, у него за плечами многовековый опыт, — шепнул кто-то мне в самое ухо, но, обернувшись через плечо, я понял, что рядом никто не стоит. Так кто же шептал утешительные слова? Я взглянул на Лорана, и, хотя тот поспешно отвел глаза, я сразу понял, что говорил со мной он. Говорил, не раскрывая уст, как могут говорить только настоящие волшебники. И никто, кроме меня, не слышал его слов.

— Пусть идут! — уже для всех проговорил Лоран и, заметив возмущение Винсента, переспросил. — Или ты хочешь предложить им карету, чтобы они не устали от долгой ходьбы?

Карету!? Уж не хотел ли он нашептать следующий совет о том, что я силой своей непрочной магии сумею заставить экипаж двигаться сам собой, а колеса вращаться. Ведь коней в упряжке уже не осталось. Не осталось даже лошадиных трупов. Подчиненные Винсента налетели на них, как саранча, поделили и уничтожили всех. Для них это был пир, для меня и Жервеза — несчастье. Куда мы поедем на безлошадном экипаже, разве только Винсент позволит нам запрячь в него пару этих безобразных тварей.

— Карета — трофей для госпожи, — быстро возразил Винсент.

— Прошлый трофей был менее убогим, — устало вздохнул Лоран. — Чем дальше, тем ниже мы опускаемся, причем по твоей вине.

— Да, — невозмутимо признал Винсент. — Но госпоже я скажу, что это твоя вина, ведь ты мог углядеть на дороге и более роскошную карету, например, выезд какого-нибудь вельможи из Виньены, а не эту колымагу для бедняков.

— Но ты же сам сказал, что раз в карете едет Батист, значит, она должна быть роскошной.

— Так я же не знал, что нашему до этого жившему в достатке собрату вдруг взбрело в голову изображать из себя бродягу.

— И какой же ты после этого предсказатель, — на этот раз возмутился уже Лоран. — Ты говорил, что можешь сосчитать даже звенья в лошадиных сбруях еще до того, как экипаж приблизится к нам, а на самом деле, все это было пустым хвастовством, или же все свое умение ты растерял в прошедших веках.

Они спорили, крепко сжав кулаки, двое прекрасных, бледнолицых, статных волшебников, со светящейся в темноте кожей и шелковистыми кудрями. Два кавалера, как будто сошедших с иллюстраций книги прошлых веков, и я не мог отвести от них взгляд, хотя понимал, что если только они по-настоящему разозлятся, то могут растерзать и меня, и всех, кто по неосмотрительности задержится рядом. У них вполне хватит на это сил. Хоть они выглядят худыми и хрупкими, как два подростка, но даже вся эта нечисть, сбившаяся в одну рать, не сможет дать им отпор, если они вдруг объединятся. Вместо этого они продолжали скандалить и говорить друг другу колкости, стоя прямо на проезжей дороге. Они даже на какое-то время перестали замечать окружающих. Если бы сейчас из-за поворота выехал какой-нибудь экипаж или ночная кавалькада, то они, скорее всего, даже не отошли бы в сторону, а кони либо испуганно остановились бы, либо промчались бы сквозь них, как сквозь двух светящихся призраков, не причинив им никакого вреда.

Ничуть не смущаясь присутствием моим или Жервеза, Лоран и Винсент спорили из-за нас, причем говорили друг другу столько обидного, что я боялся дело закончится рукопашной или каким-нибудь колдовским состязанием. Интересно, часто ли у них случаются такие ссоры или только в тех редких случаях, когда более спокойный Лоран осознает, что чаша его терпения переполнена, и начинает отвечать грубостью на грубость сослуживца. Я знал только одно, если эти двое под конец захотят устроить дуэль, то я буду последним, кому захочется стать секундантом у кого-то из них.

Они отвлеклись от нас. Момент был подходящим, чтобы бежать, но я был так заинтересован их спором, что не мог сдвинуться с места, а Жервеза, по-прежнему, крепко держали, ведь никто не отдал приказа его отпустить, иначе бы он уже давно уносил ноги от такого кошмарного сборища. Я, конечно, сомневался, что ему бы удалось вырваться и сбежать от них, даже будь у него крылья, без позволения на то Винсента. Похоже, в отсутствие госпожи он мог вытворять все, что ему вздумается.

Только Роза могла его урезонить, но ее — то, как назло, рядом не было. Коронованная богиня оказалась слишком горда, чтобы почтить своим присутствием одну из ночных облав. Как я успел понять, такие празднества, как нападения на проезжающие ночью кареты, случались здесь часто, и, очевидно, уже успели ей надоесть. Хотя знали ли она о том, как развязно и жестоко ведут себя ее слуги? Отдавала ли она им приказы нападать на ничего не подозревающих путешественников?

— Знал бы ты свое место, — рассерженно прикрикнул Винсент.

— Это тебе пора знать свое, — парировал Лоран и запнулся, потому что глаза его противника вспыхнули недобрым, красноватым огоньком.

— А ты ищешь подходящий момент, чтобы вытеснить меня с этого места и стать правой рукой ее величества? — прищурившись, осведомился он.

— Никто еще не называл хозяйскую собачонку правой рукой.

— Да, как ты смеешь, — Винсент первый не выдержал и вытянул руку, чтобы схватить Лорана за шиворот, но тот увернулся, быстро и неуловимо, так, что на какой-то миг я потерял его из виду, а когда заметил вновь, он уже сидел на суку придорожного дуба за спиной Винсента и с холодной усмешкой смотрел вниз. Казалось, что в его коротких светлых кудрях отражается свет луны.

— Бездельник, — обернувшись к нему, выругался Винсент. — Ну почему только госпожа не позволила волкам растерзать тебя.

Мне было заметно, что Лоран нахмурился, он, явно, сам не мог ответить на этот вопрос. Видя, что Винсент раздумал драться, он легко и ловко спрыгнул вниз. Любой другой, прыгнув с такой высоты, наверняка, ушибся бы или сломал себе шею, но Лоран даже не пригнулся, коснувшись земли. Он, как будто, умел летать с той же легкостью, с которой носятся по поднебесью птицы, имеющие крылья, но тщательно старался скрыть свою способность от наблюдающих. Его кратковременный полет выглядел бы, как обычный прыжок, если бы не высота дерева.

Какой-то уродливый хвостатый зверек, или демон, с визгом отскочил у него из-под ног. На меня Лоран больше даже не бросил взгляда, но стоило ему только махнуть рукой в сторону Жервеза, как того отпустили. Точнее, твари, удерживающие испуганного парня, вовсе не хотели его отпускать, но, очевидно, им пришлось. Даже если Лоран не пользовался у них особым авторитетом, то, в любом случае, умел колдовать. Кто-то из бывших стражей Жервеза болезненно всхлипывал, потирая когтистые пальцы, так, как если бы они были обожжены. Один из них быстро сбивал ладонями пламя, непонятным образом вспыхнувшее на его лохмотьях. Я посмотрел на Лорана с восхищением. Неужели и он может воспламенять вещи на расстоянии и обжигать. Значит ли это, что Эдвин не единственный, кто способен управлять огнем. Возможно, и я когда-нибудь этому научусь.

Лишившись поддержки, Жервез не устоял на ногах и упал, чудом миновав придорожную грязь. Он потрясенно смотрел перед собой и даже не пытался подняться, пока я силой не заставил его встать на ноги.

Надо было бежать, пока Лоран не передумал. Хоть бегство и было унизительным, но оставаться в этой компании я больше не мог. Вряд ли мои осторожные, склонные к играм в прятки или в шарады духи смогут вступиться за меня перед подобным сборищем. Да, даже если смогут, то не захотят. Кому захочется связываться с таким сбродом. Я мог еще терпеть присутствие одного Винсента или Лорана. Они, по крайней мере, выглядели, как люди, понимали человеческую речь, при случае старались щегольнуть манерами, и все это, несмотря на то, что срок их человеческой жизни уже давно миновал. Ими можно было даже восхититься, вопреки той опасной силе, которую они в себе несли, но их сегодняшнее окружение не могло вызвать у меня ничего, кроме отвращения. Эти существа даже отдаленно не напоминали людей и уж тем более не собирались церемониться со мной, будь я хоть сто раз чародеем. Вместо того, чтобы вести беседы, споры или выказывать готовность взять новичка под свое покровительство, поскольку они старшие и опытные, эти твари предпочитали напасть даже на колдуна, как на простого человека. К чему сплетни, разговоры, смех за спиной, зачем им признавать в ком-то своего сородича, когда можно просто, игнорируя флюиды волшебства, исходящие от него, напасть и ограбить, не оставить ничего, кроме обглоданных костей.

Только теперь я понял, насколько вымуштрованными и цивилизованными были слуги, вертевшиеся возле Эдвина. Они не смели ничего предпринять без его приказа, не смели пойти вопреки воле своего повелителя. Те, с кем я столкнулся сейчас, слишком сильно от них отличались.

— Все познается в сравнении, — буркнул кто-то из моей сумки, и голосок тут же затих, оставив и меня, и Жервеза в полном недоумении. Услышав эти слова, бедняга был удивлен даже больше, чем когда на него напали. Кажется, для него оказалось большим потрясением не то, что нечисть нападает на проезжих, а то, что поклажа у меня на плече оказалась говорящей. Жервез покосился на мою сумку так, будто в ней сидело живое, разумное существо, уменьшившееся до размеров кошки…или колдовской книги.

— Ты можешь идти? — я заметил царапины на коленках Жервеза и хотел поддержать его за плечо, но он меня оттолкнул.

«Я бы побежал быстрее ездока, если бы был уверен, что за следующим поворотом нас не поджидает следующая облава», яснее слов говорил его затравленный, настороженный взгляд.

— Тогда идем быстрее, — я подтолкнул его вперед, и сам, опасливо оглядываясь, пошел за ним. К моему удивлению, никто и не пытался задержать нас. Винсент больше даже не протестовал, он только молча смотрел нам вслед и холодно усмехался. Какие-то темные силуэты скользнули прочь, уступая нам дорогу. Когда я обернулся еще раз, никто даже не шелохнулся для преследования, но, тем не менее, за спиной у нас четко раздавались какие-то звуки. Казалось, земля сейчас задрожит от чьи-то быстрых движений и погони.

Трудно было идти все время смотря через плечо, но я должен был быть уверен, что никто за нами не гонится. Я сомневался, что чья-то озорная наблюдательная мордашка высунется из моей сумки, чтобы в случае опасности предупредить меня восклицанием или болезненным щипком, поэтому приходилось полагаться только на себя. Всего на миг мне почудилось, что удила и остатки упряжи звякнули, колеса закрутились, и экипаж чуть сдвинулся с места. Вроде бы он застыл в прежнем неподвижном положении, и я облегченно вздохнул.

— Если бы не царапины, то можно было бы продать это старье и купить подарок для госпожи, — в мгновение ока Лоран оказался возле кареты и приложил пальцы к глубоким бороздам, испещрившим поверхность стенок и крыши. Следы от когтей на дверцах были еще более четкими.

— Купить?! — Винсент обиженно хмыкнул. — Я предпочитаю никогда не отдавать деньги за то, что можно взять силой или выманить хитростью. С таким же успехом я бы мог выкупить у костей, оставшихся от проезжих, этот экипаж.

С этими словами он с силой сжал правую руку в кулак, и карета, действительно, сдвинулась с места, чуть не сшибив с ног, стоявшего рядом Лорана. К счастью, он успел отскочить, так же молниеносно и ловко, как за минуту до этого спрыгнул с дерева.

Слишком поздно я понял, что очередной трюк Винсента первым делом представляет угрозу для нас, а не для неуловимого, проворного Лорана, которому, в любом случае, экипаж, мчащийся прямо на него, не причинил бы вреда. Того же самого нельзя было сказать ни обо мне, ни о Жервезе. Карета мчалась к нам с такой скоростью, как если бы ее столкнули с обрыва. Колеса вращались быстро-быстро, звенели удила. Казалось, что экипаж не движется по земле, а летит. Увы, он несся вперед не для того, чтобы заставить нас поверить в чудеса, а для того, чтобы сбить насмерть.

— Осторожнее, — я с силой потянул Жервеза в сторону, к обочине, больно ударился спиной о ствол придорожного дерева. Стенка мчащегося экипажа пронеслась всего в миллиметре от наших лиц. Один из свободно болтающихся поводьев хлестнул меня по щеке. Я ощутил, как засочилась кровь из рассеченной кожи. Лицо Жервеза тоже скорчилось от боли. Он прижал руку к колену, чтобы остановить кровотечение. Кажется, его задела острая насечка одного из колес. Сейчас я сам готов был убить Винсента за его злые выходки. Он отлично осознавал, что играет с нами, как с двумя беспомощными детьми, и, кажется, это его очень забавляло. По крайней мере, я слышал за спиной его восторженный, почти по-детски радостный смех.

Кажется, проехавший экипаж тронулся чуть назад. Я не был уверен, но понимал, что времени на раздумья нет. Если на спице одного колеса сейчас алеет человеческая кровь, то дьявольскому изобретению Винсента захочется попробовать ее еще раз.

Я потянул Жервеза с дороги в густые заросли кустарника и невысоких деревьев. Если мы скроемся в лесу, то, вероятно, сможем уйти. По крайней мере, на лесных тропках не хватит места, чтобы проехать карете.

— Подожди, я обронил там свою шляпу, — Жервез хотел повернуть назад, но я его удержал.

— Забудь о ней, когда доберемся до первой же шляпной лавки, я скуплю тебе все головные уборы, что там имеются, но только ради бога не отставай.

— Мне не нужны подарки от дьявола, — с прежним упорством возразил попутчик. — Кажется, все мы уже убедились, что твои подачки не приносят добра.

— Даже мне самому, — на ходу вздохнул я, при этом стараясь не угодить ногой ни в канаву, ни в кем-либо расставленный капкан.

— Похоже, тебе самому тоже осталось благоденствовать недолго, — очевидно, нападавших Жервез принял за тех, с кем я заключил пакт, и решил, что теперь они на полных правах явились за расплатой, а вместе со мной им удалось прихватить и всех, кто оказался поблизости. Естественно, он не спешил благодарить меня за спасение, а напротив, был уверен в том, что если бы не сел в один экипаж со мной, то несчастье его бы миновало. Я бы не удивился даже, если б Жервез забыв про опасность, затеял со мной скандал, но после пережитого потрясения он вел себя более менее — спокойно, покорно плелся за мной по зарослям или буреломам, и даже не сыпал обвинениями ни в мой адрес, ни в адрес моего проклятого золота.

Когда мы спустя какое-то время добрались до узкой лесной тропы, я насторожился, не слышно ли позади нас грохота колес? Конечно, по такой узенькой дорожке экипажу было не проехать, но все-таки я опасался. Ведь Винсент был способен на любую подлость и на любое чудо. Я же сам видел, как моя книга разбухала до огромных размеров и вновь уменьшалась в руках Даниэллы. Наверное, точно такой же фокус опытный колдун может проделать и с любой другой вещью, будь то обычная булавка или целое средство передвижения.

— Теперь пойдем медленнее, — просительно простонал Жервез, потирая раненое колено.

— Нет, надо спешить, — решительно возразил я. Если б было нужно, я бы стал подгонять его даже силой.

— Но ведь за нами больше никто не гонится…

Однако его возражения меня не разжалобили. Надо было поскорее дойти до ближайшей деревни, города, даже небольшого поселка, до любого места, где можно встретить людей, толпу, защиту от тех, кто никогда не открывает многочисленному сборищу народа своей истиной сущности.

— Какой же ты все-таки бесчувственный, — голос Жервеза казался таким усталым, что злость в нем была почти незаметна.

— Будь я бесчувственным, я бы оставил тебя на пиру у нечисти и спасался бы сам, — резонно возразил я. И Жервез впервые не нашелся, что сказать в ответ.

Я шел вперед уже не так быстро, но все же старался по возможности спешить. Жервез едва плелся за мной и отставал на несколько шагов. Ему, конечно, вовсе не хотелось совсем отстать и остаться одному, но пускаться в бег он тоже больше не хотел. Он злился на меня, хоть и понимал, что я пытаюсь сделать лучше для нас обоих.

Снежные хлопья кружились в морозном воздухе, оседали на уже занесенные ветви, на дорогу под нашими ногами. Я почти не ощущал холода. Легкие горели от долгого бега, дыхание стало прерывистым, кожа горячей. Ветра в лесу не было, а зимняя стужа не могла так быстро остудить пылавшее лицо. Я почти не смотрел вперед, только прислушивался, не слышно ли глухого грохотания колес позади, поэтому внезапный вскрик Жервеза напугал меня.

— Смотри! — он указывал куда-то вперед, где встали зеленой, чуть припорошенной снегом стеной густые ели по обе стороны дороги. Сквозь их пушистые, колючие ветви едва пробивался лунный свет и пятном ложился на дорогу впереди нас. Нет, это не свет луны, уже спустя миг сообразил я. Он не может так ярко светить на пространство, со всех сторон огороженное еловыми ветвями, как громадными мохнатыми лапами. Этот уголок леса, как будто, осужден все время находиться во мраке, так откуда же здесь этот бледный фосфоресцирующий свет.

— Ты тоже заметил? — Жервез неуверенно коснулся моего плеча, и, вопреки сильному желанию, я не стряхнул его руку. Я был слишком увлечен тем, что увидел. Конечно же, я не мог не заметить ее — скульптуру в лунном призрачном сиянии. Великолепное, стройное изваяние и мраморный пьедестал под ним, как будто возвышающий статую не только над этой дорогой, но и над всем миром.

— Как странно, статуя стоит прямо на дороге, — вслух пробормотал я, хотя думал совсем о другом. Я боялся, что она вот-вот оживет, и ее мраморная рука, чуть вытянутая вперед, коснется моего лица, проведет по волосам, по скулам и в итоге смертельной хваткой ляжет на горло. Нет равных этой мраморной красавице, но если ее пальцы тронут мою голову — я сойду с ума, если глаза — ослепну, ноздри — перестану дышать, а если вдруг коснется уст, то стану нем. И исцелить от этого колдовства может только тот, кто никогда не поможет мне, потому, что он мой враг. Потому что единственный, кто равен по силам моей королеве, это Эдвин.

Я непроизвольно сделал шаг назад. Мне показалось, что пальцы вытянутой тонкой руки касаются моих ушей, от этого прикосновения слух вдруг обостряется так, что я могу проследить даже падение каждой снежинки, а потом внезапно и необратимо все звуки исчезают, потому что я стал глухим.

Ты и на такое способна, Роза, мысленно воззвал я к ней, неужели ты так сильна и лишена всякого милосердия.

Словно в ответ мне, золотая корона на изящной голове изваяния вспыхнула ослепительным блеском. Этот блеск драгоценностей так некстати заворожил моего спутника. Жервез отвергал любые подарки от темной стороны, потому что они носят на себе печать зла, а теперь пленился сиянием проклятого сокровища.

— Кажется, я уже видел ее где-то, — заворожено прошептал он, не отводя глаз от статуи. Его слова должны были в миг развеять колдовство, а вместо этого лишь усилили ауру таинственности.

Вот оно воплощение изящества и величия. Я смотрел на статую, которая так грациозно расположилась прямо у нас на пути и, казалось, стоит как раз на своем месте, поскольку все, что нас окружает, принадлежит ей, этой мраморной королеве в сияющем венце.

— Ты когда-нибудь видел нечто подобное? — Жервез, действительно, был восхищен и заворожен, но вот только, что его прельщало больше: изваяние или венец на нем?

Конечно, я видел много подобного и прежде, но говорить об этом не стал. Случай казался мне не подходящим. К тому же, я — то, в отличие от спутника, понимал, что статуя все видит и слышит, и раз здесь стоит она, значит, где-то рядом притаились и другие, незримые наблюдатели.

— Пойдем отсюда поскорее, — я хотел потянуть Жервеза прочь, но он начал усиленно сопротивляться.

— Ты только посмотри на корону, — восторженно прошептал он. — Где это видано, чтобы статуи украшали настоящими драгоценностями.

— Может, это только позолота, которая издалека выглядит, как венец, — попытался я охладить его пыл, но Жервез не поверил.

— Я же вижу, что она украшена жемчугом, сапфирами и даже крупным рубином.

— И что с того? — устало осведомился я.

— Да, то, что скульптура, чья бы она ни была, стоит здесь одна, без присмотра, — объяснил он мне, как дураку.

— А, что если охранники рядом, но прячутся в тени? Что, если это священный предмет, какой-нибудь предмет культа? Что, если нечисть тоже поклоняется идолу здесь, в лесу, а не на виду у всех?

— Думаешь, мы забрели так далеко, в другой мир? — усмехнулся он.

— Думаю, что в такой трущобе не оставили бы ничего такого ценного, если бы на этом не лежало проклятие.

— Ты нарочно меня пугаешь? — он презрительно посмотрел на меня и зашагал вперед. Как я мог объяснить этому дураку, что всего лишь пытаюсь спасти его от неминуемой беды.

— Ты же сам недавно говорил, что не примешь подарков от дьявола, а теперь даже пытаешься сам его обокрасть, — попытался урезонить я Жервеза.

— Брось, — на ходу отмахнулся он. — Это не дьявол, а всего лишь статуя.

— Как же ты ошибаешься, — я пошел за ним, хоть мне и не хотелось приближаться к скульптуре, белой, стройной и прекрасной. Ведь я знал, что пустые, с виду незрячие глаза, на самом деле, отлично нас видят, а недвижимые губы вот-вот могут изогнуться в коварной, но очаровательной улыбке. На мраморном лице я видел ту же возвышенность и умиление, что и на лицах других статуй, но этот бледный лик всегда казался мне особенным именно потому, что он мог ожить в любой момент. Гладкий лоб, озаренный сиянием короны, все еще не нахмурился, уста ничего не произнесли, но я ждал, что это вот-вот случится, и внутренне содрогался.

Как же беспечен и недальновиден был Жервез. Он не замечал, что зло перед ним в одном из своих прекраснейших воплощений. То, чего он так сильно боялся, теперь стояло перед ним, и он сам шел навстречу своему страху, даже не замечая этого.

— Одумайся, — сказал я в последний раз, но он даже меня не слушал, а вот скульптура, грациозно застывшая прямо под мирно кружащимися над ней снежинками и лунным светом, я был уверен, слышала все и, казалось, едва усмехалась уголками губ.

Мне даже казалось, что ее пустые глаза устремлены в мою сторону. Казалось, что вот-вот тишину прорежет ее смех, коварный, звонкий и пронзительный. Смех, который давно уже звучал для меня, как колокол, предвещающий несчастье.

Я почувствовал, что не могу дальше идти, и остановился. Ноги отказывались нести меня вперед, а я ведь должен был что-то сделать, предупредить Жервеза, остановить его, но язык не слушался. Я не мог выдавить ни звука, только стоял и наблюдал.

Дышать стало тяжело, но не оттого, что я запыхался во время бега, будто чья-то каменная рука сдавило мне горло.

Два последних шага Жервез сделал неуверенно. Его совесть молчала. Он вовсе не чувствовал себя грабителем или вором, только хотел забрать то, что, по его мнению, здесь было никому ненужным и бесполезным. Мелкие каменья в короне переливались всеми цветами радуги, а золотая оправа сияла так ослепительно, что, казалось, в этом венце заключена и сама радуга, и все звезды, и весь солнечный свет. А рубин в центре казался капелькой крови. Жервез, наверное, тоже об этом подумал и задержался, его потянувшаяся вверх рука застыла на полпути. Он что-то прошептал, и, хотя на таком расстоянии, я не мог слышать каждое слово, я все же угадал по его губам:

— Ты не можешь быть живой!

Тень от статуи накрыла его голову, лоб, лицо и вмиг затмила лунное сияние.

— Прости меня, — прошептал Жервез, а потом уже увереннее потянулся к короне, но уже в следующий миг отпрянул. Мраморная рука статуи коснулась его головы.

Как такое могло произойти, ведь я же не видел, как она шевельнулась. Жервез неуверенно стрельнул взглядом в мою сторону, словно ища поддержки, но я был не тем, кто смог бы его приободрить. Я предпочитал оставаться сторонним наблюдателем, а не жертвой. Кровь из пореза струилась у меня по щеке. Только сейчас я заметил, что соленые, с привкусом железа капли касаются моих губ, обжигают кончик языка. Еще не хватало мне пробовать собственную кровь или соблазнять ее видом моих духов. Я поспешно отер щеку ладонью, и на пальцах остался густой красный след. Интересно, мне только показалось, или при виде крови разноцветные камни в короне на голове скульптуры вспыхнули еще ярче. Такого многоцветья не встретишь ни в лавке ювелира, ни в калейдоскопе, ни в сокровищнице дракона. Последнее сравнение возникло в голове спонтанно, только спустя миг я вздрогнул, поняв, что снова вспоминаю об Эдвине. Ну, почему я все время должен думать о нем?

Лучше думать о чем-то другом. Зачем Жервез просил прощения у неодушевленного изваяния? Ведь не мог же он поверить в то, что перед ним действительно предмет поклонения, какая-нибудь древняя богиня, чье могущество и поныне остается в ее изображениях? Его изумленный крик вывел меня из раздумья. Жервез отдернул руку от короны и дул на пальцы так, будто они были обожжены. Кажется, на его коже, действительно, вздувались волдыри от ожогов. Я устремился к нему, но тут вытянутая вперед бледная рука на самом деле шевельнулась. Твердокаменная ладонь потянусь к обнаженной, не защищенной даже шарфом шее паренька, пальцы ловко ухватили его за горло и слегка сдавили, но этого прикосновения было достаточно, чтобы задушить. Я заметил страх в глазах Жервеза, услышал тихий хрип, вырвавшийся у него. Он задыхался и не верил в происходящее. Если бы еще на него напало живое существа, а не творение из мрамора. Мрамор в форме человеческой ладони все сильнее сдавливал ему шею, и самым ужасным было то, что все это время лик статуи оставался прекрасным, на нем застыло все-то же выражение умиления, мечтательности и какого-то тихого восторга. Только миг спустя мраморные губы сложились в усмешку и прошептали что-то, но что я не расслышал или, вернее, не понял. Я не знал того языка, на котором она говорила.

Гораздо важнее сейчас было другое, статуя все-таки отпустила Жервеза. Ее пальцы разжались и полумертвый, запуганный парень упал возле постамента. Он не успел даже шевельнуться, а какой-то ловкий, мохнатый зверек вынырнул из-за пьедестала, запрыгнул ему на живот, быстро-быстро, так что за всеми движениями ловких лапок невозможно было даже уследить, обшарил карманы и, вытащив что-то блестящее, мигом прыгнул в кусты.

Я кинулся, чтобы помочь Жервезу, но прежде просительно посмотрел на статую. Ведь не убьет же она нас обоих. Она все еще было мраморной и почти неподвижной, но рука, только что душившая моего спутника, медленно ожила, как будто оттаяла, сбросив с себя корку белизны. Живые пальцы шевельнулись на мраморной кисти, и на них ослепительно блеснул тонкий обруч золотого кольца. Затем медленно избавилось от мраморной оболочки кружево платья, тонкое и затейливое, как морозный узор. Потом локоны, плечи, голова, и вот уже Роза грациозно оперлась о руку кого-то, внезапно вынырнувшего из тьмы, и шагнула вниз с пьедестала, а длинный атласный шлейф, вытканный тем же затейливым узором, скользнул за ней, как роскошный хвост.

И снова я удивился, как ей только не холодно в такой мороз, почему стужа не обжигает ее обнаженные плечи. Неужели в своем стремлении к власти над всей волшебной расой она добилась такого бесчувствия, что не ощущает ни холода, ни жары, ни малейшего дуновения ветерка на своей идеальной гладкой коже. Что уж там говорить о сердце. В нем, наверное, не осталось никаких чувств, способных причинить боль или вызвать жалость. А вот у меня внутри все сжимало и покалывало от щемящей боли каждый раз, когда я видел ее.

— А ты разве никогда не хотел забыть о всех чувствах, которые причиняют человеку неудобство или боль? — Роза чуть склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня.

— Не чувствовать ничего плохого! — зачарованно повторила она, будто силилась соблазнить меня этим обещанием. — Разве это не прекрасно?

— Я так не считаю, — нашел в себе силы возразить я. — Да, и зачем все это…

— Затем… — она запнулась, наверное, решив, что действие докажет ее правдивость лучше любых слов, вытянула вперед руку, и, откуда ни возьмись, в ней появился кинжал. Казалось, что Роза извлекла сверкающее лезвие из самого воздуха.

Она протянула ко мне запястье, словно желая сказать «смотри», но прежде, чем я успел глянуть на прозрачную кожицу и тонкие просвечивающие вены, как она с силой провела по ним лезвием и при этом не сморщилась от боли, а только улыбнулась.

— Затем, чтобы ты не ощущал боли оттого, что твоя щека кровоточит, — провозгласила она уже после того, как ее порез начал медленно затягиваться. Кровь исчезала, едва успев появиться. Только у одного создания, кроме нее, я наблюдал такую же сверхъестественную способность к самоисцелению, у Эдвина.

Роза, очевидно, прочла мои мысли, потому что со смехом обратилась к тому, кто склонился рядом с ней и деловито отряхивал снежинки с ее шлейфа.

— Два демона — пара, так считают все, — пошутила она.

— Да, госпожа, — подтвердил Винсент, теперь старательно расчищавший дорогу под ее ногами. Он, кажется, слышал одинаково хорошо и мои мысли, и ее слова.

— Не гни так спину, а то появится горб. Вставай же, — она пнула носком красивой, расшитой жемчугом туфельки прямо по руке Винсента. — Нашему новенькому дружку, наверняка, не терпится снова пообщаться с тобой и с Лораном. Ведь у него же нет собственной компании, а это значит, что вы вдвоем должны его развлекать.

— С этим мы справимся, — Винсент раболепно отряхнул последнюю невидимую снежинку с ее подола, встал, поклонился даме и обернулся ко мне с уже совсем другим, недобрым выражением лица.

— А где карета? — не удержался я, хоть этот вопрос и мог стоить мне жизни.

— Скатилась в обрыв, — равнодушно отозвался он.

— Для тебя это большая потеря, — съехидничал я.

— Ничего, переживу, к тому же… — он лукаво усмехнулся. — Я уже нашел покупателей. И не каких-нибудь старьевщиков, а тех бродячих существ, которые рады будут вытащить со дна пропасти и починить даже сломанную карету.

— Зачем? — изумился я. — Или ты нарочно убедил их, какой бы злой силой они не были, что эта старая рухлядь может им пригодиться?

— Убеждать не понадобилось. Им нужно все, любая телега, повозка, старые дрожки, но не для того, чтобы на них ездить, а, чтобы обустроить эти человеческие штуки под жилье.

— Они используют все, — согласно кивнула Роза. — Кареты, фургоны, сундуки, шляпные картонки или старые башмаки…

Она приблизилась ко мне, неуловимо, как призрак, и лукаво улыбнулась.

— Ты когда-нибудь заставал крошечных фей, когда они воровали твою старую обувь, чтобы обустроить там свое жилье? А куда однажды исчезли новые бальные туфельки твоей сестры? Видел ли ты, как эльфы резвятся, справляя новоселье в старых башмаках?

Вопросы сыпались на меня один невероятнее другого, и я не знал, что на это сказать.

— Скажи, что ты был слишком прожженным скептиком или слишком ненаблюдательным для того, чтобы заметить такие маленькие феномены в повседневной жизни.

— Но вас я однажды заметил, — я сам не понял, как у меня хватило дерзости в этом сознаться, наверное, слишком большое потрясение я испытал от того, что узнал в двух фигурах перед собой силуэты однажды виденных ночных гостей.

— Это было недоразумение твоего отца, а не наше, — заметила Роза. — Ну, ничего, когда-нибудь тебе бы все равно пришлось привыкать к обществу таких, как мы. Это случилось бы, даже если б ты безвылазно сидел в своем поместье и боялся бы даже поехать в ближайшую деревню за едой и свечами. Даже если бы ты забил досками двери и окна и жил бы, как затворник, все равно кто-нибудь из наших заявился бы к тебе на ужин, или беседу, а может, даже на всю ночь.

— На каждую ночь, — я вспомнил Даниэллу. — Это было ужасно.

Я не задумывался о том, что говорю обрывками, ведь передо мной стояли те, кто все поймут. Даже если я не буду говорить вообще, то они выудят все нужные сведения из моей головы, а я даже об этом не догадаюсь.

— Он был так жесток не с тобой одним, — Роза лукаво скосила глаза в сторону Винсента. Тот невольно поежился, хотя тоже, наверняка, холод был ему нипочем.

— Кто? — настороженно переспросил я.

— Монсеньер, — Роза колебалась всего мгновение, прежде чем назвать то имя, прозвище или титул, который уже называла мертвая Даниэлла.

— Сколько разговоров об этом монсеньере! Вы все так загадочно произносите его имя, так часто намекаете на некую власть, которой равных нет…Любой станет теряться в догадках, — я не знал, как выразить свои чувства. Внутри меня, как будто бушевал ураган.

— Где же ты, прекрасный монсеньер, — смеясь, протянула Роза, и ее голос музыкальным эхом прокатился по лесу.

Я взглянул на Винсента. На нем не было лица. Он даже заломил руки и не оттого, что звонкое эхо могло пробудить призраков в лесу или призвать грабителей. Единственный грабитель, покушавшийся на имущество царицы нечисти, теперь смирно лежал у дороги и боялся даже шелохнуться. Он тупо смотрел то на Розу, то на ее спутника, но взгляд его оставался совершенно пустым, бессмысленным, как если бы Жервез, взаправду, лишился рассудка.

— И кого коснется в гневе ее длань, тот потеряет разум, — процитировал Винсент, четко, как священное писание, и уже будничным тоном добавил. — Твоего друга можно только пожалеть.

— Почему же ты не пожалел его минутой раньше?

— Ну, мне же было интересно понаблюдать за его реакцией, когда это произойдет, — Винсент пожал плечами.

— Он никогда ни во что не вмешивается и старается, как можно быстрее исчезнуть, когда кто-то пробует вмешаться в его дела, — Роза хлопнула по ладони сложенным, опять же взявшимся буквально из пустоты ажурным веером. — Ведь так, Винсент?

— Конечно…э, — осознав всю свою неловкость, он запнулся и уже галантнее добавил. — Как скажете, госпожа.

Его очередной поклон мог показаться неуклюжим, но зато очень уж усердным. Казалось, Винсент готов коснуться лбом земли. Не комично ли? Впервые я видел чародея, или злого духа, который так усердствует, пытаясь понравиться даме. Очевидно, Винсенту при всей его напыщенности и высокомерии, роль галантного кавалера давалась с большим трудом. А вот у Эдвина она выходила так естественно. Ну вот, я опять думаю о нем и даже восторгаюсь его самообладанием, хотя уже не раз зарекался от подобных мыслей.

Какое-то ловкое, облезлое животное с темной шерстью, длинными коготками и тонким хвостом подобралась по ветке поближе к Винсенту и прыгнуло ему на плечо.

— Прекрати! — вскрикнул Винсент и замахал руками, пытаясь согнать зверька, вцепившегося своими острыми коготками не в одежду, а в оголенную кожу на его горле.

— Пожалуйста, госпожа, прикажите ему прекратить приставать, — застонал Винсент, тем временем, как нападающий энергично шарил лапкой у него за воротником.

Роза только рассмеялась, весело и беспечно. Даже Лоран, внезапно возникший у нее за спиной, только улыбнулся, наблюдая пантомиму. Винсенту так и не удалось согнать с себя наглое существо, пока оно само не прыгнуло обратно на ветку, забралось повыше и показало длинный, по-змеиному раздвоенный язык. Винсент не сразу заметил, что воришка стянул у него с шеи цепочку с каким-то талисманом, а когда, наконец, обнаружил пропажу, то ловить беглеца уже было поздно. Он бесследно исчез в густой еловой кроне, унося с собой и добычу.

— Мой амулет! — Винсент скорчил обиженную гримасу и просительно посмотрел на свою госпожу. — Вы не могли бы…

— Не будь таким жадным, — оборвала его Роза. — Разве тебе жалко порадовать хоть чем-то своего маленького собрата. Подумай сам, ведь в отличие от тебя, он не может испытать удовольствие, щеголяя в твоем камзоле или плаще. Ты ведь не хочешь, чтобы он счел тебя слишком меркантильным. Это будет вдвойне обидно. Ведь ты же не скупой?

— Конечно, нет, госпожа, но мне бы хотелось…

— Если все еще тоскуешь по тому плащу, который они у тебя забрали, то попроси Батиста одолжить тебе другой. В его поместье остались кучи ненужной одежды. Он щедр и с радостью с тобой поделится. Кстати о плащах… — Роза окинула меня быстрым подозрительным взглядом. Казалось, что мириады вспыхнувших светом на моем плаще символов разом отразились в ее глазах.

— У кого ты купил эту вещь? Тебе не показалось, что продавец выглядел странно? — тут же посыпались на меня ее вопросы и намеки.

— Э… — я не знал, что сказать, только потуже затянул шнуровку и уставился на блестящие полы своей верхней одежды так, словно мог прочесть на них подсказку. Как вести себя с нечистью, если отступать некуда? Как заговорить язык, Винсенту и как низко должно кланяться королеве злых духов, чтобы она не рассердилась и отпустила меня восвояси?

— Это же мой плащ! — Лоран быстро, как молния, кинулся ко мне и схватил за плечо. Его тонкие, цепкие пальцы оказались ледяными и необычайно сильными. — Где ты его взял? Нашел? Украл? Подобрал на дороге? Ну же, не бойся, говори! — его голос стал мягче, взгляд проницательнее. Он, словно хотел подбодрить меня для откровенного признания, но хотел сделать это без угроз, с помощью одних увещеваний. — Может, ты выкупил его у Августина?

— Августина? Причем здесь Августин? — я был поражен этим неожиданным вопросом. Что общего может быть у нечисти и инквизитора? Почему чародей говорит о святом так, как будто они давние знакомые или соперники? В любом случае, предположение Лорана показалось мне абсурдным. Разве стал бы Эдвин носить плащ, отнятый у Августина? Я чуть было не расхохотался прямо в напряженное, застывшее в ожидании лицо Лорана. Чтобы дракон донашивал порфиру с проповедника. Дракон, у которого погреба, несомненно, забиты золотом. До такого бы не додумался ни один сочинитель анекдотов и ни один шутник.

— Этот плащ не может быть твоим, — как можно мягче возразил я Лорану.

— Почему же? — он возмутился так, будто слышал заведомую ложь. — Да, я узнаю его из тысячи. Второго такого же быть не может ни у кого. Одинаковая тайнопись запрещена, будь ты чуть просвещеннее, ты бы об этом знал.

— Этот плащ — подарок Эдвина, — я сделал усилие и стряхнул с себя руки Лорана.

— Эдвина, — Роза повторила имя так, будто оно было давно знакомо ей, и насторожилась. — С чего это он сделал тебе подарок.

— О, святой Мартин отдал свой плащ голому нищему, — процитировал Винсент и злорадно ухмыльнулся, довольный собственной шуткой.

— Он всегда любил играть в благородство, — снисходительно кивнула Роза. — Что случилось, ты замерзал в метель, и статный незнакомец тебя пожалел?

— Не то, чтобы пожалел, но… — мне стало стыдно признаваться в том, что Эдвин хотел сгноить меня в своих казематах и в том, при каких обстоятельствах я туда попал.

— Я вижу в твоих глазах отблески огня, но это не огонь дракона, — Роза задумчиво, изучающе посмотрела на меня, поймала мой взгляд, и, казалось, что на миг целиком завладела моим сознанием. — Ты хотел спалить Виньену, негодяй? Признавайся!

— Да, то есть не совсем… — попытался возразить я, но чьи-то острые коготки уже царапнули меня по шее. И нападающим был не слуга Розы. Я сразу же узнал болезненное прикосновение моих собственных духов. Как же быстро они переметнулись на сторону сильнейших!

— Это был кто-то другой, — признание далось мне с трудом. — Я его не знаю, но он знает меня. Он называл меня по имени, намекал, что знает все о моей семье и темных делах самых далеких предков. Все от начала до конца, от первого поколения, неизвестно для чего вступившего в ваше проклятое общество, и до трагедии с Даниэллой.

— А завершающей страницей будет искушение последнего потомка? — это был не вопрос, скорее, утверждение. Роза неподвижно стояла возле пьедестала, который, как ни странно, теперь стал обычным серым валуном, и неотрывно наблюдала за мной. Недвижимая, как изваяние, она не ощущала зимней стужи совсем, и ее спутники также, а вот я уже успел продрогнуть до костей. Скоро зубы начнут отбивать барабанную дробь, и тогда мне не избежать насмешек от своих дьявольских друзей.

— Зачем спрашивать меня о чем-то, если вы и так все знаете? — я окинул прекрасное, зловещее собрание умоляющим взглядом.

— Чтобы проверить, насколько ты честен. Нам же надо тебя испытать, прежде чем ты навеки станешь одним из нас, — Роза обещала так завлекающе, так маняще, но ее обещание было, как свеча на ветру. Пламя, которое погаснет, слегка поманив, и ты вместо долгожданного тепла коснешься только фитиля, который уже остыл.

— Свеча на ветру, — задумчиво повторила Роза. — Неплохое сравнение. Жизнь твоего друга теплится теперь, как свеча, и вот-вот угаснет, если ты не доведешь его до ближайшего постоялого двора.

— Здесь? — я со стоном посмотрел на чащу. — Вы смеетесь надо мной.

— Ничуть, — возразила Роза. — Ты разве забыл о своем таланте?

Перемещаться из города в город, из страны в страну всего за мгновение, конечно, я помнил об этом.

— Только это не мой собственный талант, вы научили меня этому, — счел нужным заметить я.

— Называй, как хочешь, — Роза пожала плечами, кокетливо и изящно. Сложно было поверить, что эта живая и прекрасная то ли фея, то ли богиня еще минуту назад была статуей. — Но тебе не надо прибегать к тому фокусу, которому я тебя научила, чтобы вскоре оказаться в тепле и уюте. Только не сворачивай с этого пути и дойдешь туда, где тебе…не будет скучно.

Скучно мне давно не становился. Я едва успевал вспомнить о еде и сне между приключениями, не то, что заскучать. Жизнь давно уже вышла из привычной колеи и теперь неслась по откосу, как карета без кучера и коней, обреченная разбиться на дне обрыва.

— А как же плащ Лорана? — вдруг спросил Винсент. — Разве щедрый господин не вернет нашему бедному брату то, что было у него…конфисковано.

Он говорил медленно, осторожно подбирая слова, и непонятно было, то ли он хотел кого-то подколоть, то ли, действительно, не знал, как точнее сформулировать свою мысль, но уж точно не ради того, чтобы вступиться за собрата. Вряд ли, можно было поверить, что Винсент хоть к кому-то относится дружелюбно.

— Зачем Лорану плащ? Он все равно не чувствует холода, — Роза деланно удивилась. — Ни один наш собрат, уж точно, не замерзнет, но вот если мы отнимем у очередного объекта благотворительности монсеньера подачку, то вам всем может стать нестерпимо жарко, — она приблизилась к Винсенту и шепнула. — От его огня…

Дальнейших возражений со стороны Винсента не последовало. Он сразу как-то стушевался, недовольно пробормотал что-то на своем чудном, непонятном языке.

— Монсеньер был обходителен с тобой? — вдруг осведомилась Роза. — Скажи, он приглашал тебя за стол для какого-то необычного пира, представлял тебя своим подданным, предлагал тебе что-то заманчивое?

— Нет, — я был ошарашен. — Он…

— Так он обращался к тебе с какими-нибудь странными предложениями? — настаивала она, и я не мог больше сопротивляться. Желание хоть с кем-то поделиться своими чувствами оказалось слишком сильно.

— Он предлагал мне умереть, — выпалил я.

— Умереть во славу дракона! Многие об этом… — Винсент замолчал, как только Роза шикнула на него.

— Да, какие-то люди рады умереть за него и, к сожалению, самые достойные, — кивнул я.

— Кого ты имеешь в виду? — насторожилась Роза.

— Одного живописца, — я вспомнил Марселя и тут же ощутил резкое сожаление. Он мог бы остаться непорочным, но слишком легко попался в сети греха. Достаточно было одного лучистого взгляда, одного взмаха ангельского крыла, вероятно, одного обещания, чтобы заманить его в бездну.

— Он хочет получить богатство и известность при королевском дворе?

Я легко, отрицательно мотнул головой.

— Он любит Эдвина, — возразил я и услышал в собственном голосе какие-то обреченные нотки. — Он полюбил дракона.

— И не он первый, — Роза многозначительно переглянулась с Винсентом, на котором лица не было. Я заметил, что его ладони сжались в кулаки.

— Он будет трупом уже скоро, каждый, кого манит драконье золото, плохо кончает, — сдержанно произнес Винсент. — Если твой живописец столкнулся с монсеньером и пошел за ним, то это значит, что он столь же порочен, как и предмет его обожания.

— Нет, Марсель не такой, — возразил я. Мне почему-то захотелось непременно его защитить. — Он никогда не был ни злым, ни корыстным, это Эдвин соблазнил его.

— И тебя тоже? — Роза изучающе посмотрела на меня. От ее лучистого взгляда, казалось, я мог бы ослепнуть, если б она смотрела на меня хоть секундой дольше. Она ждала ответа, и я отрицательно покачал головой.

— Только не меня!

— Наш стойкий, мужественный друг, — Винсент вдруг оказался рядом и, несмотря на дружелюбность тона, наградил меня сильным, болезненным хлопком по плечу. — Ты всегда будешь стоять на нашей стороне, не так ли?

— Я сам не знаю, на чьей я стороне, — сказал я, хотя и мог быть убит за это, но вместо того, что рассердиться Роза только улыбнулась.

— На стороне справедливости, — уточнила она. — Ты не входишь ни в одно общество, Батист, и рассчитываешь только на себя. Никто не поможет тебе, если ты окажешься в нужде, и на твою помощь тоже некому надеяться.

Никто? Но ведь Эдвин помог мне, отпустил меня, даже отдал свой плащ, чтобы я не замерз, точнее плащ Лорана, который каким-то чудом оказался у него. Но ведь он-то вообще был не обязан мне помогать, он ведь мой враг, а не просто незнакомый доброхот. Выходит, даже соперник поступил со мной человечней, чем поступили бы те, кого я опрометчиво посчитал своими друзьями. Роза вполне точно выразилась, на ее помощь или сочувствие надеяться я не имею права. Я и так все время опасался, что однажды она или кто-то из ее слуг поступят со мной, как с лишним свидетелем, которого давно уже пора лишить жизни. Разве можно надеяться на милосердие, если общаешься с такими созданиями?

— Я могу идти? — сухо, почти враждебно осведомился я. Мне начало претить лицемерие этих сверхъестесвенных, прожженных авантюристов с возвышенным обликом и черными сердцами. Даже если они и заметили, что мое отношение к ним в корне переменилось, то виду не подали. Вот это актеры! Куда там мне до них? Актеры на обширной сцене ночи и подступов к адским вратам.

— Конечно, — с нарочитой любезностью улыбнулась Роза. — Можешь идти, куда хочешь, мы не станем тебя задерживать.

Было ее равнодушие показным или нет, но оно все равно меня рассердило. Разве можно завлечь человека в свои сети, а потом относиться к нему, как к пустому месту?

— Ты уже не совсем человек, ты — почти колдун и… — фыркнул кто-то из сумки у меня за плечом, и со стороны вряд ли можно было расслышать, то ли кто-то пробурчал неразборчивые слова, то ли просто чихнул. Но, имея дело с теми, кто обладал сверхчеловеческим слухом, можно было не сомневаться в том, что от них не ускользнуло ни единого слога.

Теперь уже я смерил всю эту восхитительную компанию нечисти изучающим взглядом, но, по выражению их лиц, невозможно было ни о чем догадаться. Что тут скажешь? Невинные улыбки, лукавые глаза, хрупкие тонкие руки, которые могут в любой миг или грациозно взмахнуть в знак прощания, или вцепиться в горло мне и Жервезу смертельной хваткой.

Я посильнее тряхнул сумку, чтобы ее содержимое звякнуло, снова создавая какой-то неразборчивый звук. Хотя кого я хотел обмануть? Разве их можно провести тем же приемом, что и простых смертных.

Они ничего не делали, только стояли и наблюдали, как я чуть ли не силой заставил Жервеза подняться, опереться на мое плечо и попытался обойти всю троицу, как можно дальше. Всего один раз я опасливо обернулся на них.

— Только не иди слишком быстро, а то устанешь, — с плохо скрываемой насмешкой напутствовал меня Винсент. — Ведь такие, как ты, привыкли разъезжать в роскошных каретах, а тут вдруг такая напасть, приходиться топтать дорожку самому. Жаль, мой несчастный друг, что из ездока ты так быстро превратился в пешего.

— Замолчи! — даже не оборачиваясь, грубо прикрикнул я на него. Но оборачиваться было и не надо, в ответ на мое бессильное предостережение по лесу рассыпался такой долгий, громкий, злорадный смех, что, наверное, каждый маленький зверек в своей норе содрогнулся от этого непривычного, серебристого раската.

Жервез только что-то невнятно пробормотал насчет того, что не может вернуться домой, пока не выполнит условия какого-то спора, заключенного с другими деревенскими мальчишками. Сил на то, чтобы заставлять замолчать и его, у меня попросту не осталось. К чему тратить слова еще и на то, чтобы успокоить попутчика. Итак, слишком много вдохновенных речей растрачено на то, чтобы установить контакт с нечистью. И что пользы от всех тех долгих пустых бесед, во время которых я мерз на кладбище, а Роза была больше заинтересована тем, какое надгробие станет для нее лучшим постаментом, чем моими словами.

— Конечно, дома тепло и уютно, но у нас есть одна свеча и кремень, мы можем пробраться внутрь и провести там ночь…А волки? Плевать на волков, они и близко не смеют подойти к этому месту, — тихо ответил Жервез собеседнику, который, вероятно, остался в далеком прошлом, в его детстве.

— Да, там мы и проведем ночь, — поддакнул я, почуяв, что где-то рядом расположена какая-то сторожка, домик лесничего или таверна в перелеске, вообще что-то, что имеет четыре стены, крышу и вполне может послужить нам убежищем.

— А тебе не страшно? Ведь там она? — прошептал Жервез, смотря на меня затуманенными глазами, в которых не осталось и частицы его взрослого сознания. — Помнишь, ты видел ее в лесу? Раньше я тебе не верил, но теперь верю. Здесь так явно ощущается ее присутствие.

— Никого там нет, — строго оборвал я его.

— Думаешь, они все ушли на свой страшный праздник? — он вдруг коротко, глухо и совершенно бессмысленно расхохотался, как смеяться может, наверное, только умалишенный. — Знаешь, кому сегодня они оказали честь стать их трапезой? Мы, крестьяне их не устраиваем, и они пригласили детей сельского дворянина.

Он запнулся, все так же бессмысленно уставился перед собой и поднес руку ко лбу, словно желал спросить сам себя, «что за бред я несу». Его разум все еще боролся с подступившим безумием, но был недостаточно силен, чтобы противостоять роковому прикосновению царицы. Пальцы Жервеза нервно терли то место, в котором бледная рука статуи прикоснулась к его лбу, он расчесал себе кожу до крови, будто хотел и вовсе содрать ее с лица, а вместе с ней и какую-то незримую печать, которая клеймом легла на него. Но все было напрасно, кровь, горячая, алая и обжигающая, струилась по его лбу, но разум не возвращался. Жервез, как будто, все еще не мог понять, ни кто он такой, ни что здесь делает, ни в каком времени вдруг оказался, он только все сильнее расчесывал уже и так глубокие ранки, словно это могло чем-то ему помочь.

А если бы она прикоснулась к его векам, то он бы вырвал себе глаза. Мне вдруг стало жутко неприятно наблюдать за ним, и я перехватил его руку.

— Прекрати, — попытался образумить его я, но Жервез посмотрел на меня тупо и непонимающе, как будто увидел впервые.

Даже если бы сейчас силой своего зарождающегося волшебства я в мгновение ока переправил бы нас обоих в ближайший город, то до этого пытливый Жервез не стал бы меня ни о чем расспрашивать. И он бы ничуть не удивился никаким чудесам. Он бы даже не понял, что очутился в новом месте, но я удержался от искушения оказаться сейчас где-нибудь далеко от безлюдных лесных дорожек, ведь все равно где-то рядом находится жилье. Но хозяев в нем не было. Это я тоже сумел почуять на расстоянии. От жильцов это помещение было избавлено уже несколько дней назад, а каким образом я даже знать не хотел. Можно было только предположить, что с хозяевами обошлись не менее жестоко, чем с пассажирами в карете или постояльцами в гостинице, которую я застал пустой. Мне вовсе не хотелось заглядывать чуть дальше, чтобы увидеть в недалеком прошлом еще одну кровавую сцену.

Хоть я и был уверен, что в доме никого нет, а, все-таки добравшись до него, немного подождал у распахнутых дверей. Царапины на стенках, ставни, сорванные с петель, и длинные, лишь слегка заметенные снегом цепочки чьих-то бесформенных следов мне о многом сказали. На притоптанной земле, у порога, остались длинные полосы и вмятины, будто кого-то силой оттаскивали прочь. Я так и не мог понять, был ли этот небольшой двухэтажный дом, затерявшейся в лесах, недалеко от проезжих дорог, постоялым двором, или жилищем каких-нибудь далеко не бедных отшельников. Для сторожки егеря здание выглядело слишком внушительно, даже в своем теперешнем пострадавшем виде. В конце концов, что такое расцарапанные стены и чуть побитые стекла, если изнутри путника манит вполне ощутимый уют и надежда на отдых.

Я все еще не решался войти, когда в глубине темного помещения за распахнутой дверью вдруг вспыхнул огонь в очаге. Оранжевые отблески выхватили из тьмы так же оцарапанные, но все еще роскошные предметы мебели и звериные шкуры на полу. Обстановка довольно шикарная, значит, сама Роза выбирала на этот раз объект нападения, а, может быть, для своей госпожи расстарался Лоран. Он тоже, по-видимому, обладал рафинированным вкусом.

Никакой вывески, указывающей на то, что здесь постоялый двор не было. Вверху остались торчать два штыря, на которых она вполне могла висеть, а, может быть, там висел фонарь. Не все ли равно? Главное, что огонь, вспыхнувший сам по себе, казался таким приятным и манящим. Я хотел ощутить долгожданное тепло и отдохнуть, поэтому переступил порог и даже не удивился, когда дверь за мной тихонечко затворилась.

Жервез опустился в первое же кресло, к которому я его подтолкнул. Нехорошо было так думать, но с той секунды, когда лишился разума, он перестал быть для меня постоянной заботой, не скандалил, ничего не требовал, ни о чем не спрашивал и безоговорочно делал то, что от него хотят. Шел, куда его вели, даже на какое-то время переставал бормотать свои бессвязные рассказы, если построже на него шикнуть.

Сам я подошел поближе к камину, чтобы обогреть руки у огня, и вдруг заметил, что возле гнутых ножек софы что-то шевельнулось, быстро и с шуршанием. Подол красного платья был едва различим в отблесках пламени, неудивительно, что я не сразу его заметил. Даниэлла, мелькнуло в голове. Только не это. Неужели страшная гостья снова посетила меня.

— Нет, Батист! — с софы мне мило улыбалась Роза. — Это ты мой гость.

— Опять, — я тяжело обреченно вздохнул и передумал садиться на кресло, стоящее передо мной. Вдруг оно тоже не без сюрприза. Я заметил, что кресла здесь глубокие, громоздкие, с гнутыми спинками, устланными шкурками мелких зверей, совсем, как в охотничьем домике. — Опять, вы!

— Ты разве не рад, что я тебя впустила? — она слегка нахмурилась, словно действительно была изумлена и озадачена. Какая прекрасная актриса! На сцене у меня ни разу не было такой талантливой партнерши.

На Розе был уже совсем другой наряд, роскошный, красный, слегка покрытый, как паутинкой воздушным черным тюлем. Прическа тоже была другой, модной и сложной, как у дамы, собравшейся в театр. Призрачная королева в белом неуловимо исчезла, передо мной снова была элегантная леди, радушная хозяйка, в глазах которой лишь изредка мелькают опасные, хитрые искорки.

Как она могла так быстро сменить наряд. У любой светской модницы на это ушел был добрый час, а Роза умела разительно перемениться всего за пару секунд.

Она кокетливо повертела в руках какую-то книжечку, похожую на томик стихов, но я очень сомневался, что это могут быть всего лишь безобидные стихи.

— Как мило с вашей стороны пустить нас на ночлег, — в моем голосе не прозвучало ожидаемого сарказма, только усталость.

— Никакой любезности в этом нет, просто мне интересно было понаблюдать за твоей реакцией, когда ты во второй раз окажешься в месте, которое мои слуги отвоевали у людей, — она мило улыбнулась, совсем еще девочка, принцесса, собравшаяся на свой первый бал, на котором, благодаря своей красоте, ей, несомненно, удастся произвести фурор. Как жаль, что такое совершенство, как она, внутри состоит из одних лишь коварных намерений, без единого проблеска доброты. А, в общем, чего я мог ожидать от нечистой силы? На что надеялся? Чего хотел от демона?

— Я не демон, — Роза обиженно надула губки. — Я попросту не могу им быть, ведь демоны — это падшие ангелы, а ангелом я никогда не была. Лучше оставим такую привилегию для Эдвина.

Какое открытие! Я готов был то ли рассмеяться, то ли расплакаться, настолько она была прекрасна и испорчена. Я даже не сразу осознал, что она только, что упомянула Эдвина.

— Эдвин! — повторил я, словно один этот звук мог объяснить сразу все, каждую из тайн вселенной. — Вы расскажете мне что-нибудь об Эдвине?

— Зачем? — она резко поднялась, шурша, взметнулись пышные оборки, и скользнул легкой волной алый шлейф. Я заметил, что Роза всегда предпочитает одеваться только в белое или красное и ни разу в другие цвета.

— Зачем тебе что-то о нем знать, ведь ты же считал его, чуть ли не чудовищем?

Вопрос застал меня врасплох.

— Разве? — как полный дурак переспросил я.

— Твое мнение о нем с тех пор изменилось?

— Чудовище — неподходящее слово, — меня немного возмутило такое абсурдное сравнение, вдруг зачем-то примененное к красивому, юному венценосцу, встреченному мною в Виньене. — Нет, чудовищем я его никогда не считал, то есть…я не считал его монстром, но, во всяком случае, очень загадочным существом…

Я сам не знал, как это объяснить, но мое представление о нем разительно переменилось. Конечно же, дракон неизменно оставался злом, но Эдвин… Юноша, в глазах которого живет тень дракона и мудрость, накопленная за столетия. Разве можно назвать все это одним словом, подобрать какое-то точное определение.

— Как же ты запутался! — в голосе Розы не было ни малейшего намека на сочувствие, только насмешка.

— Нет, я не запутался, — возражение было слишком слабым, но отчасти правдивым. — Я все еще помню, что я Батист де Вильер, брат девушки, убитой драконом. Знаю, что я тот, кто готов отомстить, даже если миг победы будет стоить мне жизни. И одной красивой оболочки, даже такой ослепительной, как у Эдвина, слишком мало, чтобы ввести меня в заблуждение. Пусть он восхитил меня и обезоружил своим неожиданным милосердием на какой-то миг, но я всегда буду твердо помнить, что он — убийца и останется таковым, каким бы обаятельным был этот притворщик. Просто существо, которое я преследовал, оказалось, куда более сложным, чем я ожидал. Одним словом, ему удалось меня заинтриговать.

— Как поэтично! — лениво, с чуть заметным смешком протянула Роза. — Страж справедливости очарован преступником.

Она задумчиво постучала ноготками по краю низкого столика и как бы для себя одной произнесла.

— Похоже, и этому осталось еще чуть-чуть до обычного поклонения…

— Вряд ли, — поспешно возразил я. — Меня никому не удастся сбить с толку. Вы меня недооцениваете.

— Скорее переоцениваю, — возразила она. — Я думала, ты будешь верен только нам, ведь мы первыми стали напутствовать тебя в колдовстве, а в благодарность ты спутался с другим.

— Я всего лишь оказался в сложной ситуации, — скорее безвыходной, добавил я про себя. Странно было об этом думать, но если бы Эдвин не проявил неожиданной гуманности, меня бы уже не было в живых. Последний граф из рода де Вильеров закончил бы свои дни на плахе.

— Он, кажется, решил, что мы должны отложить состязание на потом, — упавшим тоном объяснил я. Как необычно, говорить о мести кому-то, когда, чтобы согреться от холода, носишь плащ с его плеч. Плащ, спасающий от бед, или, напротив, тянущий своего носителя к ним навстречу?

В приятно шуршащих складках материи, как будто осталась частица тепла Эдвина. Его тепло, я вздрогнул от этой мысли. Не тепло, а жар драконьего огня. Воспоминание о ночных налетах, о массовых сожжениях, о пепелищах, о тепле одной одинокой свечи на деревянном столе в какой-то темнице…о маркизе, сброшенной в колодец с разорванным горлом, о тревожном звоне колокола, возвещающем о преступлении, в то время, как сам убийца жжет свою окровавленную рубашку и чуть ли не готов сокрушить стену одним ударом кулака, потому что он в отчаянии. О…я бы многое еще мог увидеть, но воспоминания Эдвина были для меня страшны. Слишком страшны, чтобы пытаться рассмотреть их поподробнее.

Я взмахнул рукой, словно отгонял прочь стаю назойливых мух, и все фрагменты чужих воспоминаний вмиг исчезли, осталось только осознание того, что я согрет остатками тепла от адского пламени. Меня греют отблески драконьего огня, я ношу вещь, пропитанную их флюидами, на своих плечах и не собираюсь ее снимать. К собственному ужасу, я осознал, что в этом плаще мне так приятно и хорошо, как ни в одной другой одежде. Ну, вот не хватает еще того, чтобы я пошел к этому демону с покаянием и, как Марсель, стал питаться крошками с его стола. До чего же я дошел, донашиваю вещи с плеч того, кого собираюсь убить, и нахожу этого восхитительным.

Розе есть над чем посмеяться, наблюдая за мной. Наверняка, она едва удерживалась от того, чтобы не высказать мне, насколько я глуп, и не рассмеяться прямо в лицо. Мне бы тогда было нечего ей возразить.

Красавица вдруг обратила взгляд на разбитые часы над камином. Ореховый корпус, в который они были вправлены, кто-то исцарапал еще более жестоким образом, чем стены дома. Стрелки давно остановились. Возможно, лопнули какие-то пружины внутри. Я заметил, что возле каминной решетки валяются на ковре шестеренки и винтики. Эти часы было уже не починить, но от этого взгляда Розы, как ни удивительно, стрелки проворно сдвинулись, побежали по циферблату и указали на час, который я не сомневался, и должен был пробить в данный момент.

Похоже, ей легко можно обойтись без часовщика. Двигающиеся стрелки даже издали какую-то приятную, звучную мелодию, наподобие однотонного звучания курантов, только более нежную. Чудеса в разоренном доме! Нет, я уже привык не удивляться никаким чудесам. Я повидал достаточно много подобных фокусов для того, чтобы на этот раз отнестись к ним хладнокровно.

— Уже так поздно! — протянула Роза, но без досады, с одним лишь задорным весельем. — Пришел час навестить дракона!

— Что? — я опешил от такого предложения.

— Да, успокойся же ты! — по пустому дому мягко рассыпался ее приятный, шелестящий смех, и даже непонятно было, смех это или всего лишь призрачное эхо, долетевшее до меня с бала прошлых столетий. — Я имела в виду, что это нужно сделать не тебе, а мне.

— Зачем? — на этот раз я не мог не изумиться. Это был даже уже не новый трюк, чтобы вывести меня из себя, или, напротив, ободрить, это было чистое безрассудство.

— Ну, ты так много о нем говоришь и так заманчиво, что мне захотелось самой на него посмотреть, — как-то неуверенно протянула она, будто не знала, что сказать, или не хотела выдать свои истинные чувства.

— Ни в коем случае! Только не это! — я, как ужаленный, начал вышагивать по комнате, словно это хоть чем-то могло помочь. Роза следила за мной с недоумением и легкой насмешкой. Хоть она и была сверхъестественным и коварным существом, но я испугался за нее. Испугался по-настоящему. А что если… Множество жутких предположений вертелись в голове, в памяти всплыл случай с Даниэллой, ее любовь, ее мечты, ее роковое увлечение…ее мертвая голова. Я прижал пальцы к вискам, словно таким образом хотел удержать рассудок на месте. Да, нужно мыслить логически, Роза сама крайне опасна, но Эдвин опасен вдвойне. Он может погубить без сожаления, кого угодно, даже собственного соплеменника, даже существо, подобное ему по своей волшебной природе и настолько же прекрасное, как он. Сам он — пламя, но его чувства настолько холодны, что их не растопить даже прекраснейшей девушке мира сего…и другого, еще неведомого мне мира.

— Вы не должны искать встреч с ним, — попытался, как можно осторожнее, посоветовать я. Ведь, в конце концов, общаясь с царицей нечисти, и головы можно лишиться за такой совет.

— Почему же? — если Роза и злилась, то умело это скрывала. В ее глазах плясали все те же смешинки, которые почему-то заставляли меня смущаться и чувствовать себя последним дураком.

— Ему нельзя доверять, — коротко предупредил я, даже не зная, как точнее выразить все свои опасения, как убедить ее, и поэтому решил противоречить своим же доводам, произнес то, от чего зарекся. — Он чудовище!

— Я тоже! — губы Розы соблазнительно округлились и сложились в усмешку. Кажется, она была довольна тем, что в ней живет зло. Эдвин проклял свою внутреннюю демоническую мощь, она — благословила.

Откуда эти мысли? Неужели на меня так сильно воздействует его плащ? Плащ с плеч дракона. Я еще крепче прижал пальцы к вискам, но это не помогало. Мой рассудок, наверное, был еще более плох, чем у Жервеза. Я стоял в доме, владельцев которого убили, и самым непринужденным образом болтал с королевой всех этих убийц. Вел светскую беседу о том, как должно вести себя в обществе сверхсуществ, чтобы в итоге присоединиться к ним. Ну, разве человек в здравом рассудке не испугался бы всего этого. А я, если и ощущал в этот момент страх, то не за себя, а только за Розу. Как она может играть с огнем и надеяться, что не обожжется. Как и тогда в театре, я готов был ринуться на ее защиту, хотя ей эта защита была совсем не нужна. Роза сама могла бы без особых усилий лишить меня жизни, если б захотела, но пока ей просто было интересно наблюдать, как один смертный дурак бьется из-за нее в отчаянии и готов пустить все свое красноречие на то, чтобы отговорить ее от опасных мероприятий.

Отговорить от новых опасностей ту, которая, наверняка, сама любила устраивать страшные празднества. Ну, вот, похоже, все впечатления в моей голове смешались, я не мог отличить бредовые речи Жервеза и непрошеные воспоминания Эдвина от своих собственных мыслей. Кровь в висках бешено стучала, руки снова стали холодными, несмотря на то, что я только, что согрел их у огня. А Розе было очень забавно наблюдать за мной.

— Успокойся! — уже в который раз предложила она. — Никто не причинит мне вреда, даже Эдвин. У меня есть все основания быть уверенной на этот счет. А на твоем месте было бы куда разумнее побеспокоиться за себя самого.

— Но вы…Как вы можете быть уверенной в том, что он не…

— Убить создание одной с ним крови? — Роза задумчиво нахмурилась. — На это даже он не пойдет, иначе преступит законы, установленные им же самим. Как ты думаешь, станет ли народ, даже самый развращенный и порочный, подчиняться повелителю, который преступил свои же уставы?

Это был не вопрос, скорее утверждение. Роза была абсолютно уверена в своей правоте. Страницы сборника стихов в ее руках мягко зашелестели, хотя она не касалась их пальцами, страница переворачивалась за страницей так, будто их листал кто-то другой, и я даже издалека различал на них совсем не обычные буквы, а какие-то совершенно бессмысленные для непосвященного завитки и закорючки, складывавшиеся в строки, абзацы, куплеты. Что за наваждения? Или я один помешался и везде вижу колдовские символы, или же они, действительно, повсюду?

— Можешь провести здесь ночь, — милостиво разрешила Роза. — Они тебя не тронут, разве только слегка пощиплют.

Она обвела многозначительным взглядом пустую комнату, будто та была полна существ, видимых для нее одной.

— Кто? — я задал вопрос по привычке, а не потому, что не мог сам догадаться, кого она имеет в виду.

— Ты их еще не знаешь, — она пожала плечами, словно извиняясь за то, что, кроме меня, пригласила в одну и ту же гостиную еще множество гостей, которые относятся к очередному гостю без должного уважения. — Но они не такие агрессивные, как те, кого ты встретил на дороге, просто немного шаловливые.

Будто в подтверждение ее словам кто-то зажег светильник и с тихим смешком пронес его прямо передо мной. Со стороны все выглядело так, будто огонек плывет по воздуху, сам по себе.

— Не обижайся на них! — Роза кокетливо оправила воздушные складки тюля на платье, подняла в воздух узкую светящуюся ладонь и вежливо, почти по-дружески помахала мне на прощание, но я успел заметить, что на ее губах играет далеко не любезная усмешка.

— Как можно сердиться на тех, кто дорог вам, госпожа! — пробормотал я, но ее уже не было рядом. Со мной остались только сонно что-то шепчущий Жервез и те, кого было невозможно ни поймать, ни вызвать на беседу, ни даже увидеть. Для того, чтобы вступить с ними хоть в какой-либо контакт, я был еще не достаточно опытен, а вот они могли проказить возле меня, сколько им угодно.

Я бы еще понял Розу, если бы она оставила меня одного в пустом доме, пусть даже не одного, а с часовыми у окон и дверей, и то бы сошло, но свести с ума моего попутчика, а потом еще и бросить нас с ним вдвоем в доме, полном опасных, невидимых сил — это было уже слишком. Она ведь без труда могла бы отозвать их отсюда, увести за собой, ведь они же все безоговорочно подчинялись ей, но, похоже, что ради меня ей не хотелось даже пальцем шевельнуть лишний раз. Зачем утруждаться ради какого-то там новичка. Пусть он со всем справляется сам. А вот Эдвин хотел говорить со мной, хотел видеть во мне достойного собеседника, если только не лгал.

Ну, вот опять мысли об Эдвине! Я должен хоть на миг забыть о нем и о Розе, которая вовсе не обязана обходиться со мной более любезно. Пусть этот дом полон нечисти, пусть здесь сами собой зажигаются фонари, вспыхивают камины и передвигаются кресла, быстро перебирая гнутыми ножками. Пусть, кроме меня и Жервеза, здесь затаился еще целый тысячный легион незримых гостей. Мне все равно. Главное, есть крыша над головой, и не важно, с кем приходиться ее делить. Я твердо решил, что проведу ночь здесь, а завтра…мы отправимся в Рошен.