Глава 1.

Дорога к Ца-Центорою заняла много меньше времени, чем планировали, несмотря на то, что пробираться к намеченной цели пришлось пешком. Впрочем, для разведки это вполне нормальное состояние — не на мотоциклах же с пулеметами ехать, как немцы. Тут на мотоцикле далеко не уедешь — ни хороших дорог, ни самих мотоциклов.

Ничего, ребята во взводе подобрались поджарые, сухие, и на подъем легкие. Шагали без устали. Жаль, конечно, думалось Денису, что нормальной разведывательной подготовки дать он им не мог. И так с трудом удавалось избавить бойцов от исполнения несвойственных им функций — а то начальство в расположении все пыталось их во все щели засунуть, все дыры заткнуть — от КПП до транспортировки призывников. Они что — охранники что ли? Что за глупость? Им надо бы побольше технических знаний усвоить, чисто разведывательных навыков получить… А все что удавалось, так это давать нехилую физическую нагрузку. Намного больше, чем у обычной пехоты.

Не роптали, терпели. Теперь сами видят, насколько им легче. Их друзья из мотострелков один подъемчик одолеют, и язык набок. А они и два, три, и четыре подъема — и ничего, посмеиваются.

Противник отходил, в бой не вступал. Пару раз наталкивались на стоянки: и зола еще теплая — вот — вот ушли. Но ушли — не стали в засаде ждать. И это тоже странно. Как бы не влипнуть куда хуже. Что же они такое могут задумать, а?

Но нападение получилось какое-то бестолковое. Руслан Данаев, по кличке «Гонза», (уж очень носат был), заметил блеск оптики в кустарнике. Мелькнул — и пропал. Боец дисциплинировано доложил командиру, Денис, после недолгого раздумья, приказал кустарник обстрелять. Особой скрытности их передвижение не требовало, так что рассекретиться он не боялся, а там — мало ли что… Лучше, как говориться, перебздеть, чем недобздеть — и целее будешь.

По команде из подствольников обложили кустарничек, а потом проверили. И что же? Две тушки «духов».

В части, где служил Денис, было довольно много старых офицеров, которые прошли еще Афган. Если в других федеральных частях противника называли и «нохчи», и «чехи», и «чичики», то тут сразу утвердилось как бы само собой старое доброе название — «духи». Капитан Клаус с усмешкой утверждал, что для него Афган вроде и не кончился, только снабжение ухудшилось, да здоровье иногда подводит…

Итак, две тушки духов были налицо, и начальник штаба то ли в шутку, то ли всерьез пообещал старлею медаль. Ну, медаль — это здорово, конечно, только до нее еще надо было бы дожить…

Оптикой оказался обычный бинокль. А оружие у духов было самое обыкновенное, не снайперка какая-нибудь, как могло бы показаться, а два автомата и одноразовый гранатомет «Муха». Даже самой завалящей портативной рации не нашлось.

— Это Самоделкины какие-то! — в сердцах выругался «Гонза». Наверное, рассчитывал поживиться чем-то более существенным, раз нежданно выпала такая удача.

— Радуйся, что такой глазастый! — поправил его Денис. — Ты ведь первый шел. Если бы не ты их раньше заметил, а они тебя ближе подпустили…

«Гонза» промолчал. Он вообще говорил мало, а если уж высказывался, то коротко, и в основном матом.

Последний подъем оказался самым легким, самым низким, самым несерьезным. Несколько упругих движений ногами… И вот она цель — Ца-Центорой! Небольшой такой местный поселок, утопающий в зелени. Сколько Денис не осматривался, минарета не увидел.

— Надо же! — удивился он вслух. — Неужели тут нет мечети?

— Нет, — подтвердил «Татарин», (маленький, живой черноглазый татарчонок из Набережных Челнов — самый легкий на подъем и глазастый), — я тоже не вижу. Нет, наверное. Наверное, в другой поселок ходят молиться. Бедный какой-то аул.

— Судя по карте, — сказал Денис, разложив на колене планшетку, — действительно небольшой. Карта у меня, конечно, довольно древняя, но думаю, за эти года Ца-Центорой вряд ли мог разрастить в мегаполис.

— Мега… Что? — удивленно спросил Мичман.

Мичман был стопроцентно деревенский. Откуда-то из глухой Сибири. Как его вообще ухитрились призвать — непонятно. Выяснилось, что он вообще малограмотный. Некому его было в деревне учить. Зато для разведчика обладал Мичман великолепной особенностью. Его незамутненный цивилизацией взор замечал на местности то, что обычные городские люди просто в упор не видели. Слышал он великолепно, и обладал какой-то звериной интуицией. Каким-то шестым чувством, рядовому российскому гражданину неподвластному.

Кстати, Мичман — это была его фамилия, что всех, и всегда, безумно веселило.

Денис сначала хотел сказать — «Эх ты, деревня!» — но решил не обижать хорошего бойца, и снисходительно объяснил:

— Это огромный город. Там где несколько миллионов жителей.

Мичман захихикал. Видимо сопоставил картину перед глазами и город с миллионами жителей. Непосредственный паренек — почти как житель гор.

— Ладно, — начал постановку боевой задачи Денис. — Основные силы подойдут сюда и займут огневые позиции где-то, примерно, через час. Мы должны, по возможности, осмотреть поселок, чтобы избежать неприятных сюрпризов… Нужно просто осмотреть, в контакт не вступать. Главное — не выдать себя. Это будет, наверное, все-таки сложно, здесь полно собак.

В поселке, и правда, периодически слышался звонкий собачий лай.

— Нехорошо это, — заметил прапорщик Моисеенко. — Что они гавкают? Днем! Кто-то ходит по поселку незнакомый. Вот на него и реагируют.

— Духи отступают? — подумал вслух Денис. Он снова взял бинокль — хороший бинокль, не штатный, а штатовский — купил у друга из Москвы за немалые деньги, и еще раз тщательно осмотрел каждый дом и улицу в зоне видимости. Но поселок как вымер — ни малейшего движения.

— Странно все это, — снова сказал он вслух. — Все ушли что ли? Маловероятно… Ну, ладно, пошли, давай!

Ползком они пересекли дорогу, шедшую поверх насыпи, аккуратно скатились под уклон, оправились, и змейкой осторожно двинулись к окраине.

Была такая вероятность, что в ближайших зарослях могли быть огневые средства противника — гранатометы, АГС, или «Шмель», не дай Бог! Надо было просканировать ближайшие подступы, и доложить, что подходящая пехота может спокойно развертываться.

Впереди шел Мичман — Денис верил в его звериное чутье. Этот боец мог носом почувствовать опасность. Сам Денис шел сразу за ним.

«Я у вас вместо собаки», — иногда угрюмо, иногда весело говорил сам Мичман, и не поймешь — гордится он этим, или считает себя униженным?

Они обошли Ца-Центорой по ближнему полукругу, осмотрели в бинокли все ближайшие чердаки, надеясь увидеть следы изготовки для стрельбы, но ничего не нашли.

Наконец, Денис взял рацию, вышел на начальника штаба, и сказал:

— Чисто!

— Оставайтесь там, — ответил Попов. — Замаскируйтесь, как следует, и смотрите в оба… Ну, как обычно короче, не мне тебя учить.

Денис отключился, вернул рацию Татарину:

— Рассредоточьтесь через десять метров интервал. Режим наблюдения.

Все беззвучно исчезли в траве. Денис снова вытащил свой штатовский бинокль, и начал методично осматривать местность.

 

Глава 2.

Места эти, кстати, были Денису худо — бедно, но знакомы. Когда-то давно, еще задолго до начала горбачевской перестройки, его отца отправили на работу в грозненскую нефтепереработку. Грозный мальчику понравился: до этого ему в крупных городах жить не приходилось, а тут сразу столица автономной республики. Не Бог весть как велик был город, но все-таки город, и почти столица.

Мама, правда, ехать в Чечено-Ингушскую АССР сильно не хотела. Урожденная ростовчанка, внучка белого казака, она ко всем кавказцам относилась с большим предубеждением, а к чеченцам — особенно. Необходимость ехать в Грозный ее потрясла, но карьера мужа тоже значила немало. Отец же, будучи искренним коммунистом — интернационалистом, вообще на национальности внимания не обращал. Он не понимал комплексы жены, и отказывался даже разговаривать на эту тему.

Вопрос был решен, и семья переехала в Чечню. Отец был в восторге — то ли от города, то ли от должности, но настроение у него всегда было хорошее. Вскоре у него появились друзья из местных. Так как отец был завзятый рыболов, очень скоро он начал выезжать со своими новыми друзьями в самые разные районы республики. Иногда папа брал Дениса с собой.

Местная природа — горы, реки и буйная зелень — мальчику очень понравились. А ездить на рыбалку на легковой машине, и проводить с персональной бамбуковой удочкой весь день — еще больше.

Однако ни разу они не выезжали на рыбалку вдвоем — всегда с друзьями — чеченцами.

— Папа, почему мы сегодня не можем поехать на рыбалку? — спросил как-то в выходной Денис своего отца.

— Дядя Ахмед уехал в командировку. Дядя Мага занят. К дяде Шамилю приехали родственники, — ответил отец, посадив сына на колени.

— Папа, но мы же можем поехать вдвоем? — продолжал настаивать Денис. (В тайне ему хотелось поехать на рыбалку только с отцом. Мама относилась к друзьям отца настороженно, Денис это чувствовал, и какая-то непонятная внутренняя тревога передавалась и ему).

— Нет, — неожиданно твердо сказал папа. — Без них мы никуда не поедем…

— Ну почему?

— Потому, — отец явно уклонялся от прямого ответа. (Впоследствии Денис догадался, почему папа промолчал. Мало ли что мог ляпнуть, не подумавши, мальчик в разговоре со взрослыми?).

Слова словами, но ощущение, что отец чего-то боится и не договаривает, было настолько ярким, что Денис запомнил этот маленький эпизод навсегда. Он словно маленькое облачко, первый предвестник страшной бури, единственное омрачало бездонное голубое небо детства.

В 1986 году отец получил новое назначение — в Волгоград. Трудно сказать, что чувствовал папа, но мама покидала Грозный с заметным облегчением. И хотя по уровню снабжения столица ЧИАССР, конечно, заметно превосходила город на Волге, дышалось ей там гораздо спокойнее.

Впоследствии Денис не раз ловил себя на мысли, что им страшно повезло. Что было бы, останься папа в Грозном до 92-го? Зная папин характер, Денис не сомневался, что отец обязательно влип бы в какую-нибудь историю: бросился бы защищать избиваемых, обижаемых, унижаемых… И нетрудно догадаться, что стало бы с папой.

Представляя себе эту страшную картину, Денис мучился, невольно скрипел зубами и закрывал глаза. Хорошо, что это было лишь слишком живое воображение. И не более того.

После школы, за компанию со своими самыми близкими друзьями, Денис отправился поступать в военное училище во Владикавказ. Он поступил, а оба его друга с треском провалились. Все оказалось со всем не так, как представлялось. Вместо того чтобы быть постоянно рядом с Колей и Мишей, Денис оказался совсем один среди незнакомых людей. Однако менять что-то было уже поздно, и, скрепя сердце, молодой человек отправился учиться на офицера.

Впрочем, все оказалось намного лучше, чем представлялось вначале. Денис не сразу, конечно, но постепенно влился в коллектив, и начал чувствовать себя как рыба в воде. На свое счастье, он имел хорошую физическую подготовку, легкий характер, прилично пел, неплохо играл на гитаре, не терялся с острым словом… Постепенно появились новые друзья, общие интересы…

Конечно, старшие курсы гоняли в Фергану и Самарканд, в Гадауту и Степанокерт. Но все это было как-то далеко, и пока лично Дениса не касалось. Все те события, которые разом перевернули его обычные, якобы нормальные представления о мире, случились совсем рядом, здесь же — в Северной Осетии, в октябре — ноябре 1992 года. Мало того, что внезапно рухнул Советский Союз, что потрясло Дениса до глубины души. Так еще бывшие советские граждане, с ожесточением, о котором раньше и подозревать было трудно, начали истреблять друг друга.

Тела, изрубленные на куски, вспоротые животы, головы на кольях, мертвые дети… Ей-Богу, от таких картин можно было рехнуться. Однокурсники реагировали по разному: кто-то внезапно совершенно потерял тягу к воинской службе, и заканчивал училище, уже заранее наметив для себя, что будет стараться немедленно уволиться из армии. У некоторых что-то погасло в душе, и они стали непробиваемыми и циничными. А кто-то и всегда относился ко всему, лично его не касающемуся, довольно равнодушно.

Денис же так и не смог приспособиться. И каждый раз был для него как в первый раз. Он до боли переживал каждую новую картину убийств, грабежей и разрушений. И сладкий дым сгоревшего мяса, и черный пепел, и слетающееся воронье, и братские могилы… Иногда ему хотелось кричать: «Что вы все делаете? Зачем? Разве мало на нашей земле места?!». А потом сам же и думал: «И осетины, и ингуши считают, что эта земля — именно таки конкретно их, а не чья-то абстрактно «наша». И места на ней для всех не хватает».

Однажды появилась мыслишка, что, пожалуй, надо бы уходить из армии — зачем ему все это? А потом он внезапно понял — такая острая, ясная, кристально прозрачная была мысль — что теперь он, видевший все это, никогда не сможет быть обычным человеком, он не сможет вести обычную жизнь, общаться с людьми, которые этого не видели, которым все это дико и чуждо, которые не смогут понимать его… И только здесь, на Северном Кавказе он может найти тех, кому можно будет хоть что-то объяснить, рассказать, Может быть, даже почувствовать понимание…

Денис окончил училище, и отправился в войска. СКВО давно перестал быть «санаторно-курортным округом», и место на Северном Кавказе ему нашлось сразу.

 

Глава 3.

— Денис! Обойди поселок, выйди на ту сторону, и блокируй дорогу. Досматривай проезжающий транспорт. Мы сейчас выйдем на высоты, может, кто решит проскочить. Глядишь, кого и перехватим.

Максимов выслушал начальника штаба, тихо свистнул особым образом, и быстро собрал вокруг себя всех своих бойцов. Он коротко объяснил им задачу, и они цепочкой, все также тихо и аккуратно, пошли в обход селения по часовой стрелке. Местность была вполне проходимая, особых препятствий на пути не попалось, и минут через двадцать группа вышла в намеченную точку — к дороге. Ца-Центорой по-прежнему молчал.

— Да удрали уже давно все, кто хотел, — лениво протянул прапорщик. — Чего тут ловить теперь?

— Маскируемся, и ждем, — не обратил на его слова никакого внимания Денис.

Они разбились на две группы: по одну сторону остался Гонза, Мичман и Денис, по другую — Моисеенко и Татарин.

Денису уже и самому хотелось, чтобы все это быстрее закончилось, и можно было вернуться к основным силам. Уж очень хотелось жрать, а у них давно ничего не было. Да и воды во фляжках оставалось, если честно, на самом донышке. Они только что проходили родник, но Максимов не разрешил останавливаться, сказал, что на обратном пути спокойно наберут сколько хотят, а сейчас надо поторопиться.

Правда, теперь ему уже казалось, что он зря он так гнал. Видимо, ждать на дороге действительно некого, а сколько придется сидеть в засаде — еще неизвестно. Впрочем, солнце неумолимо клонилось к закату, а на ночь Попов их не оставил бы точно. Мало ли что?

Однако, вопреки всем рассуждениям, внезапно послышался шум автомобиля. Денис, Гонза и Мичман переглянулись. В клубах пыли показалась темно-зеленая, местами подкрашенная обычной масляной краской, «санитарка». Не успела она поравняться с засадой, как не в меру шустрый прапорщик выскочил из-за кустов, и угрожающе размахивая автоматом, перегородил машине дорогу.

«Санитарка» не только не притормозила, но прибавила скорость, и явно попыталась задавить Моисеенко. Тот, как в кино, прыгнул рыбкой в сторону, так что кабина зацепила только его ботинок. Однако и этого хватило, чтобы прапорщик с воплем кубарем покатился куда-то в сторону.

— Стреляй по колесам!! — крикнул Денис то ли себе, то ли своим бойцам, выскочил из засады, и открыл огонь по удалявшемуся автомобилю. Тот зарыскал из стороны в сторону, развернулся посреди дороги и остановился. С другой, противоположной от Дениса стороны, открылась дверца, и из «санитарки» в сторону леса рванула какая-то быстроногая женщина. Расстояние было приличным, но старлею все же показалось, будто из-под черного бабьего платка мелькнула на мгновение белая прядь волос.

«То ли крашеная, то ли седая? Вряд ли блондинка. Но если блондинка, то…», — какие-то ненужные мысли мелькнули в голове Максимова, пока он мчался к машине, и пропали.

— Гонза! Догони ее! — прокричал Денис бойцу, тот на ходу кивнул, и исчез в зарослях.

— Не стреляйте! Не надо!

Около машины с поднятыми вверх руками стояли двое: один — явно местный — черный, и сам весь в черном, и второй — совершенно непонятный тип — тоже вроде весь в черном… Но как-то очень уж не подходил он к местности, чем-то выделялся. Взгляд у него был какой-то…. Не здешний взгляд, странный очень. И волосы длинные.

— Там раненый, — показал на машину местный.

Татарин и Мичман обыскивали пленных; Денис заглянул в салон. М-да… Пуля попала водителю в поясницу — с ним нужно было что-то срочно делать.

— Отдай, сука! — заорал Мичман.

Денис тут же выскочил наружу. Боец что-то выдирал из рук длинноволосого типа, а тот яростно вцепился в предмет, и громко орал на совершенно незнакомом языке. «Что-то очень знакомое…», — показалось Денису. — «Что-то… Ба! Да это же французский! Никак — иностранец! Этого еще не хватало!».

Денис подошел ближе, и с силой ударил чудика прикладом по рукам. Иноземец с воплем выпустил из рук то, за что он так усиленно боролся.

— Что это? — спросил Мичман.

— Это видеокамера, — задумчиво ответил Максимов. — Какая-то маленькая, я раньше таких и не видел. Наверное, жутко дорогая.

Переставший вопить француз побледнел.

«Чего он так испугался? Что мы отберем видеокамеру? Правильно, отберем. Но что-то тут не совсем так. Иностранец, один, посреди Чечни, с видеокамерой. На заложника не похож… Совсем, скажем, не похож…».

Неожиданно очнулся местный:

— Это представитель французской гуманитарной миссии. (Он показал на чудика). А мы — его помощники. Вы это все зря очень сделали… Надо раненому нашему помочь.

— А чего так убегали? — зло спросил Денис. — Прапорщика нашего сбить хотели.

— Так бандиты кругом, — пожал плечами местный.

— А что за баба с вами была?

— Так тоже француженка.

Денис снова заглянул в салон. Раненый уже не стонал, только сипел сквозь зубы, под ним натекла большая лужа крови. «Что же делать?» — подумал Максимов. — «Интересно, машина на ходу или нет?».

Он грубо подвинул раненого водителя, сел за руль, попытался ее завести… Бесполезно. Даже стартер не заработал. Денис сплюнул. Возникала неприятная перспектива: тащить трехсотого на руках. Хотя, впрочем, можно было заставить это делать местного или француза. А еще лучше — их обоих вместе.

— Товарищ старший лейтенант! — по уставному обратился к Максимову Мичман. — А можно посмотреть, что там на камеру записано?

— Можно, наверное, — неопределенно ответил Денис. Сейчас его много больше интересовало, как организовать транспортировку раненого духа.

Хотя секунду спустя он решил, что можно, и правда, краем глаза глянуть, что там записано. Может быть, что-то важное? И что он так об этом духе париться? Родственник он ему, что ли? Останавливаться надо было сразу. Вон, Моисеенко только сейчас к машине едва ковыляет.

Он забрал видеокамеру из рук Мичмана, включил ее, проверил наличие кассеты, и запустил на просмотр…

От увиденного у него непроизвольно округлились глаза, и перехватило дыхание. Съемка была качественной, на небольшом экране было хорошо видно, как кричал и извивался человек, которому медленно отрезали голову.

Денис прокрутил кассету назад — теперь здесь насиловали какую-то женщину, хорошо слышались полузадушенные рыдания и какой-то дикий, ненормально радостный гогот окружающих.

Воображение у Дениса и так работало дай Бог каждому. Здесь же ничего не нужно было представлять. Снимали подробно, детально, с разных ракурсов. От таких картин у любого нормального человека перехватывает дыхание, и кулаки сжимаются в бессильной злобе…

Кровь бросилась Максимову в лицо.

В этот момент местный, очень — очень тихо и незаметно перемещавшийся к краю дороги, резко прыгнул в сторону, и пустился бежать, как на стометровке.

— Стреляй!! — закричал Денис, не выпуская видеокамеру из рук. Он очутился в глуповатом положении: камеру бросить было невозможно, иначе сломалась бы, но и для стрельбы руки оказались заняты. Но Мичман, Татарин и Моисеенко сами открыли огонь. И вовремя. Местный уже почти добежал до леса, когда в него все-таки попали. Он пробежал еще несколько шагов, но было хорошо видно, как подгибается его нога. В конце — концов, он упал, не добежав до спасительных для него деревьев всего метра два.

За беглецом устремились Татарин и Мичман. Пока они волокли его к «санитарке», беспощадно пиная, Моисеенко держал на прицеле впавшего в ступор француза, Денис обыскивал машину в поисках кассет. Они оказались в небольшом тайнике, сооруженном под крышей. Их было не так много — четыре штуки, по шестьдесят минут.

Но это, как Денис уже ничуть не сомневался, были не просто четыре часа. Это были часы страданий, убийств, насилия и ужаса, которые тянутся бесконечно, и из четырех часов превращаются в четыреста, четыре тысячи, четыре миллиона… На одном из кадров мелькнуло лицо самого француза. Оно было потное, красное, и очень возбужденное.

— Так за этим сюда приехал, падла лягушастая? — тихим, страшным голосом спросил Денис француза по-русски.

Тот начал что-то агрессивно лопотать, показывая себе на карман. Денис протянул руку и вытащил оттуда паспорт. Французский паспорт.

— И что? — зло спросил Максимов. — И что?! Что мне твой паспорт?

В этот момент бойцы доволокли до машины местного. Одна пуля попала ему в бедро, другая перебила колено. Он молчал, только смотрел с ненавистью.

— Что будем делать, командир? — спросил прапорщик. — И что-то Гонзы нет…

— Да, это плохо. Это очень плохо, — ответил Денис, внезапно сообразив, что боец уже должен был бы вернуться. Он бы уже вернулся, если только… Если только…

На мгновение мир почернел. Денис закусил губу, скрипнул зубами, и неожиданно даже для самого себя, сказал:

— Я думаю, надо этого лягушатника расстрелять.

— Что? — удивился Моисеенко, и даже на мгновение открыл рот. В его маленьких карих глазах промелькнуло самое неподдельное изумление. — Мы? Сами?

— Да, сами! — уже твердо, наливаясь тяжестью впервые произнесенной вслух потаенной мысли, ответил Максимов. — Только мы и только сейчас. Иначе я себе никогда этого не прощу.

Он увидел, что и прапорщик, и бойцы изрядно удивлены, и явно колеблются. Тогда Денис горячо, с неприкрытым нажимом начал их убеждать. Прямо сказать, не их он убеждал. Он самого себя убеждал.

— Мы его сдадим — его отпустят! Ну, кассеты отберут. А может, и не отберут, кто его знает… Может, он их выкупит. У нас же иностранцы — это почти святые, особенно если при деньгах. А из-за таких как этот многие хорошие, ни в чем не повинные люди, жизни лишаются. Он же платит за съемки, духи головы режут; он платит — они убивают на камеру. Специально людей воруют, чтобы изнасиловать и зарезать, а потом фильм снять. Западные «овощи» любят нервишки пощекотать. А этот им такое удовольствие доставляет. Реалити — шоу!.. И мы его отпустим!? Да он оклемается, и опять вернется!!

Денис помолчал, и добавил еще один аргумент, не абстрактной справедливости, а вполне конкретный, шкурный, наверное, самый убедительный в этот момент:

— Если мы его живым сдадим, он на нас жалобу накатает. Скажет, например, что мы мирных граждан поубивали. Нас же с вами по судам и затаскают.

Этот проняло: бойцы и прапорщик побледнели. Максимов усмехнулся:

— Ну что, отпустим гада? Отведем к отцам-командирам и будем ждать результатов?

— Нет, — проговорил Моисеенко, — ты прав, затаскают. Давай его кончим, и все следы уберем. Чего с духами возиться?

Пока шла дискуссия, местный чеченец умер. Истек кровью без помощи. Умер и водитель, по той же самой причине. Оставался француз, и непонятно было, куда делся Гонза? Слишком долго он отсутствовал. Денис очень сильно подозревал, что Гонза, наверное, больше не придет. Но верить в это совсем не хотелось. Совсем…

— Мичман, Татарин! — быстро сказал Денис. — Ну-ка, давайте за Гонзой, только аккуратно. Что-то его долго нет, мне это не нравится. А мы тут с прапором сами управимся.

Бойцы сорвались с места, и исчезли в зеленке. Максимов и Моисеенко забросили тело в машину, а потом Денис подошел к французу и приказал ему встать на колени. Француз мимикой лица пытался пояснить, что ничего не понимает. Старлей не стал миндальничать, а просто ударил ногой француза по голени. Тот упал на колени, поднял голову, внезапно широко разинул рот, и завизжал. Денис отшатнулся от неожиданности, а потом влепил французу прикладом прямо в зубы. Визг перешел в хрип, изо рта потекла кровь, и пленный, с немалым изумлением, сплюнул выбитые зубы в дорожную пыль. «Белый господин», похоже, получил по зубам впервые в своей жизни.

Пока француз безумными глазами смотрел на свои бывшие зубы, упавшие на землю, Денис обошел его сзади, достал нож, (слегка укороченный немецкий штык-нож, купленный за большие деньги у «черных» следопытов), и воткнул французу в затылок. Тот постоял немного на коленях, слегка покачиваясь, а потом упал лицом в землю.

Прапорщик, смотревший на все это с какой-то неопределенной, очень кривой ухмылкой, сдвинулся с места, и помог закинуть тело в «санитарку».

Машина не заводилась, ее нужно было как-то откатить в сторону, желательно — подальше, и сжечь вместе с телами. Дорога в буграх и ямах — это не асфальт, и для такого дела очень нужна была помощь бойцов. Но их не было.

— Куда они все провалились? — пробормотал Денис себе под нос. — Что там творится такое? Это просто чудо, что мы здесь совсем одни, и никого нет. Достаточно одному местному хоть что-то увидеть…

Они попытались откатить машину вдвоем с прапорщиком, но, потратив массу энергии, докатили ее только до края дороги. Дальше колесо попало в яму, и сколько они не напрягались, ничего не могли сделать.

— Давай ждать бойцов, — сказал взмокший и очень уставший прапорщик. — Так мы только все силы без толку растратим.

— Хорошо, — ответил Денис, и сел прямо у колеса. За шиворот что-то капнуло. Он вытер каплю рукой, поднес к глазам… Это была кровь. Максимов оглянулся: из-под дверцы автомобиля тихонечко, тонкой, прерывистой струйкой, вытекала густая красная жидкость. Денис отодвинулся. Он только молча, и очень сосредоточенно наблюдал, как капля за каплей образуют небольшую лужицу.

В этот момент из зеленки вышли Мичман и Татарин. Они несли Гонзу.

Прапорщик и старлей сразу вскочили на ноги.

— Что случилось? — чувствуя нехорошее ощущение в ногах, и тошнотворную пустоту в животе, резко, и даже как-то злобно спросил Денис.

— Вот, нашли в кустах, — ответил Татарин. — И все. Баба ушла.

Старлей взглянул на мертвеца. У Гонзы прямо между глаз оказалась небольшая, очень аккуратная дырочка. Так здорово попасть можно было либо случайно, либо будучи очень большим мастером…

«Белый локон, белый локон»… У старлея в голове мелькнуло подозрение.

— Ну-ка, — сказал он деревянным голосом, — давайте еще раз «санитарку» осмотрим, особенно днище.

Под днищем и оказалась прикручена снайперская винтовка. Не наша, такую Денис раньше никогда и не видел. Иностранная. Здесь же оказался и оптический прицел, и даже прицел для ночной стрельбы.

— Снайпер… — пробормотал Моисеенко. — Мы упустили снайпера.

Денису почудился укор в словах прапорщика, но что он мог сказать? Прапор был прав — это его вина. Вообще все как-то сложилось не так. Эх, если бы переиграть все сначала: он многое сделал бы по-другому. Остановил бы машину иначе, не выпустил бы из нее никого… Всех бы доставил в штаб, а там пусть разбираются…

Хотя нет — не доставил бы. Убил бы всех здесь. Особенно снайпершу. Но не было бы чувства собственной глупости, а самое главное — Гонза был бы жив… Это самое главное… Это…

— Заберем винтовку? — спросил Татарин.

Вопрос был резонный. Как объяснить, если что, откуда взялась винтовка. Соврать не так просто. Одна ложь повлечет за собой другую — рано или поздно кто-то запутается, ляпнет что-то… Все раскроется… Но такая вещь! Жалко. Очень жалко бросать.

— Пока закопаем здесь, — наконец решился Денис. — А в лучшие времена заберем. Сейчас нельзя брать с собой. Она нас выдаст.

От слова «выдаст» всех охватило оцепенение. Наверное, это слово впервые обозначило то, кем они официально стали — преступниками. Они нарушили, пусть тупой и неадекватный, но Закон. Теперь им не было обратной дороги.

— Все, — очнулся Денис. — Что, собрались жить вечно? Давайте откатим «санитарку», и сожжем. У нас мало времени, некогда раздумывать.

Они снова взялись за машину, и она, под действием четверых сильных тел, восьми рук и восьми ног, с трудом, но пошла, пошла в зеленку…

Моисеенко выкачал бензин из бензобака в канистру, которая оказалась в машине, методично и тщательно облил тела, всю внутреннюю часть «санитарки», облил снаружи, а спичку кинул Денис. Бойцы отбежали.

Машина вспыхнула, горела — горела, а потом взорвалась.

Винтовку и патроны Денис зарыл сам. Выбрал место у двух сросшихся вместе деревьев, откинул дерн, выкопал достаточно глубокую яму, опустил туда находку, закидал землей, и поставил дерн на место.

После этого возник вопрос с кассетами.

— Вот, что с этим делать? — протянул Денису кассеты прапорщик. — Закопать или сжечь?

Старлей подумал.

— Э, нет! — ответил, наконец, он. — Это сжигать нельзя. Это надо бойцам показывать, чтобы знали, что их ждет, в случае чего. А то знаю я тут некоторых — морально нестойких. Думают, если чехам сдаться, то их домой отправят. Это еще поддонок Ковалев в Грозном обещал. Да только тех, кто ему поверил, уже и искать не надо. Вот они, тут все.

Он потряс кассетами:

— Все тут… Так что надо просвещать бойцов — чтобы злее были, и иллюзий не строили себе.

— Так спросят же, откуда взяли? Что мы ответим начальству? — упорствовал Моисеенко.

— Скажем, из машины выпали! Пойди проверь… Да, бойцы, давайте сюда! — приказал старлей подчиненным. — Сейчас будем составлять версию, как все было. Запоминайте намертво. Это в наших личных интересах…

 

Глава 4.

Радиостанция «Свободная Европа».

«На территории Чеченской республики, в районе Ца-Ведено, так называемыми федеральными войсками совершенно очередное кровавое преступление. Из достоверных источников нам стало известно, что федеральными военнослужащими при обстреле машины с мирными чеченскими жителями был убит известный французский правозащитник, сотрудник международной организации «За мир без границ и насилия» — Андрэ Глюксман.

Этот человек был известен своей активной правозащитной деятельностью в отношении иммигрантов, национальных меньшинств на территории Франции и Европы; непримиримостью к коррупции и нарушениям прав человека в любой точке земного шара. Он координировал гуманитарную миссию организации на территории Чечни, оказывая помощь беженцам, и участвовал в поисках их пропавших родных и близких. Его смерть выгодна только тем, кто не желает установления мира на многострадальной чеченской земле.

Все находившиеся в автомобиле люди также были расстреляны из засады, их тела и машина были сожжены.

Участники преступления пока не установлены.

Правительство России должно, наконец, разобраться с тем, что происходит на территории одного из субъектов РФ, где вместо наведения законности и порядка федеральными силами постоянно совершаются правонарушения и прямые преступления»…

— Товарищ старший лейтенант! Вас в штаб вызывают, — чумазый оборванец передал Денису вызов от начальника штаба.

— «Господи!» — подумал Денис, глядя на бойца. — «Выглядим как оборванцы! Как бомжи какие-то! Здорово нас любит наше государство, раз так относится. У этого солдата скоро в штанах на жопе дыра будет. Интересно, чем он ее заткнет?».

Вспомнилось бабушкино, из детства:

Взрослые тогда долго смеялись, но Дениса предупредили, чтобы он никому этого не пересказывал. Частушка была еще времен коллективизации, но страх оставался и в конце семидесятых.

Строго говоря, сейчас Денису было не до веселья. Версия, которую они изложили начальнику штаба и командиру батальона, была гладкой со всех сторон, не придерешься. И ее схавали за милую душу. Да и чего разбираться-то! Постреляли чехов, которые пытались удрать из блокируемого поселка. Так для этого же и блокировали! Не остановились — сами виноваты. Машина сгорела и все умерли? Так каждый день здесь кого-то убивают. Не мы их — так они нас. Как говорится: «Дело-то житейское…».

И все же какая-то тревога оставалась. Кассеты эти злополучные Денис отдал отцам-командирам, сказал, что выпали из машины. Видеокамеру оставили в «санитарке», где она и сгорела синим пламенем. Объяснить выпадение камеры из машины было бы много труднее — могли и не поверить. А лишних вопросов очень хотелось избежать…

Денис поднялся, пригладил расческой черные, жесткие от накопившейся пыли, непослушные волосы, и отправился к Попову. Тот жил в кунге, рядом со связистами. Лес высоких антенн был виден издалека — ошибиться в правильном направлении было трудно.

В кунге, вместе с Поповым, было еще три человека — все незнакомые, без знаков различия, но выбритые, чистенькие, и даже благоухающие одеколоном. Максимов насторожился.

«Это что еще за типы?» — подумал он. — «Откуда в нашей глуши такие джентльмены?».

— Товарищ старший лейтенант! — официально обратился к Денису Попов. — Вам нужно будет проехать с этими товарищами, они снимут с вас показания по делу… По делу о машине, которую вы недавно расстреляли на дороге у Ца-Ведено. Тут вертолет приземлился…

— А потом как я обратно попаду? — демонстрируя полное спокойствие, хотя внутри у него все сжималось и холодело, ответил Денис.

— Мы вас обратно на вертолете доставим, — вмешался один из незнакомцев. Голос у него был твердый, ощущалось, что человек не привык, чтобы ему перечили, и даже не сомневался в послушании окружающих.

— Если будет нужно, мы вас доставим обратно, — веско повторил он.

— Что значит, «если будет нужно», — переспросил Денис, наливаясь отчаянием, от которого даже стало жарко ушам. — Может такое быть, что «и не нужно»? Меня повышают, или арестовывают?

Повисло молчание.

— Нет, не арестовывают, — сказал властный. — Пока только допрос… И сдайте оружие.

— Куда же я его сдам? — огрызнулся Денис. — Я его получал, я за него расписывался, я за него отвечаю.

Начальник штаба негромко кашлянул:

— Денис! Отдай мне. Я сохраню, не беспокойся.

Максимов встал, протянул автомат начальнику штаба, вытащил из разгрузки все магазины, отстегнул подсумок, выложил на стол четыре гранаты. Отошел от стола, и встал, расставив ноги, и скрестив на груди руки, пытаясь придать лицу выражение оскорбленной невинности. Получилось плохо. По лицам незнакомцев было ясно, что им это все абсолютно безразлично. Очевидно, что они много чего в жизни видели. Этих разными позами не прошибешь.

«Фэсбэшники, скользкие типы!» — подумал Денис, выходя за властным «джентльменом». Двое других шли за спиной.

«Так, это наверняка из-за «лягушатника»», — напряженно размышлял старлей, шагая в пространстве некоего условного треугольника. — «Зря оставил кассеты. Ох, зря! Надо было выбросить! Что за минутная блажь на меня нашла?.. Теперь расплачивайся!… А собственно… А собственно, что они мне могут такого предъявить, а? Мы выполняли приказ начальника штаба. Машина не остановилась, мы открыли огонь… Ну, не повезло им. Всех убили и машина сгорела… Неужели начнут следственные эксперименты проводить? Где? Здесь, в Чечне? Да неужели?… Это вряд ли… Но если начнут, тогда точно поймут, что не так все было. Тогда будет трудно отмазаться… Да и версию все затвердили уже, и всем рассказали… Надо ее и придерживаться. До конца. Говорить всем до конца одно и то же… Бойцы сдюжат, интересно, или нет? А? Татарин, Мичман? А Моисеенко? Моисеенко будет до последнего нашей версии придерживаться. Он не дурак, поймет сам, что к чему… Бойцы могут подвести. Эх, могут»!

Вертолет оказался совсем недалеко — здесь, за холмом. Как только Денис шагнул со ступеньки лесенки в салон, так на секунду и замер. Здесь уже сидели, отделенные друг от друга худыми и ушастыми бойцами ВВ и Татарин, и Мичман, и веселый прапорщик Моисеенко.

— Разговаривать во время полета нельзя, — предупредил всех властный «джентльмен». Впрочем, это предупреждение смело можно было назвать излишним. Весь полет винтокрылая машина гремела так, что толком разговаривать все равно было невозможно. Арестованные только перемигивались друг другу. Денис показал всем большой палец. Один из фээсбэшников неодобрительно посмотрел на него, но промолчал.

Впервые за долгое время оказавшись без оружия, Максимов ощущал себя словно голым. Словно отобрали какую-то важную часть его тела. Он очень остро ощутил, что человек с ружьем — это один человек, а человек без ружья — совсем другой…

Они прошли мимо бесконечных рядов ящиков со снарядами, закрытых сверху маскировочной сетью, и вышли на асфальтированную площадку. Во все стороны виднелись точно такие же штабеля. Только где-то справа, очевидно, было жилье. Об этом не трудно было догадаться: достаточно было посмотреть на телевизионную антенну. Там где есть телевидение — там есть жизнь!

На площадку, после звонка властного «джентльмена» по небольшой черной коробочке, — («Спутниковый телефон, наверное», — подумал Денис) — шустро примчался небольшой автобус ПАЗ. Все уселись, и поехали дальше.

«Куда же нас привезли»? — мучительно ломал голову старлей. Но так как здесь он никогда не бывал, его размышления были абсолютно бесплодны.

А главное — какая разница? Ну, узнал бы он, скажем, что это Моздок? Что, легче ему от этого стало бы? Нет, не стало бы… Просто нужно было отвлечься. Размышлять о собственном бедственном положении, тем более, когда никакого обвинения еще и не предъявили, было весьма мучительно.

Автобус проехал ворота. По бокам располагались вышки с пулеметчиками, вместо забора были насыпаны земляные валы, поверху которых шла колючая проволока в три ряда. Валы были высокие.

«Солидная контора!» — подумал Денис, и неожиданно содрогнулся. — «Куда же это они нас так везут? Ради одного допроса-то?».

 

Глава 5.

— Слушайте, «лягушатники» совсем озверели, вопят везде об этом ужасающем инциденте.

— Что же вы так?…

— Да не беспокойтесь, у меня здесь не прослушивается ничего. Вчера вечером только ребята все тщательно проверили.

— Могут через окно считывать…

— Нет, это тоже исключено. Мы приняли меры… Нет, можно смело говорить.

— Здорово! А то как-то устаешь постоянно думать — то ли сказал, не то ли? Кто тебя потом слушает и анализирует.

— Да, тягостно. Потому и плачу из собственного, между прочим, кармана за дополнительную безопасность… Помните пирамиду потребностей?.. Ну? Вспомнили? Да, самая — самая первая потребность любого человека — это безопасность.

Молчание.

— Так, ладно. К делу. Что будем делать с этой мутной историей.

— Надо как-то реагировать?

— А то! Конечно, надо. Нам французы обещали к выборам помощь, а тут такой конфуз. Там вся левая общественность негодует. Французские «товарищи», как говорится, в недоумении.

— Какого хрена этот ублюдок делал в Чечне?

— Правозащитник хренов… Херов, я хотел сказать.

— Что он там правозащищал? Как он оказался в этой машине? Чего он вообще делал в этой глухомани у чеченов. Куда ехал оттуда?

— Как теперь разберешься?… Но надо отреагировать. И так отреагировать, чтобы французы остались довольны.

Молчание.

— Кто вообще раздул эту историю?

— По достоверной информации, одна баба все это видела. Утверждает, что сама ехала в машине, а когда на них напали, выпрыгнула и смогла убежать и спрятаться, и все видела… Вот только…

— Что только?

— Только литовка она. Иностранная гражданка. Говорит, что с Глюксманом приехала. Документы сгорели в машине…

— А по визовой службе что?

— Да, въезжала. Но цель указала — «туризм».

— Туризм в Чечне? Что за бред?

— Вроде она старая знакомая Глюксмана. Он ее попросил выполнить какое-то поручение…

— Какое?

— Отказывается говорить. Требует отправки на родину.

— А вот это уже большой хрен! Пусть сидит тут — мутная баба… Кстати, где она?

— Где — где… Во французском посольстве!

— Как она туда… Ёпрст! Мы ее теперь оттуда и не выковырнем.

— Да, поэтому оставляем эту бабу пока в покое. Она должна будет в суде показания давать. А если не будет, поставим под сомнение всю ее версию!

— Хм-м… Но лягушатника-то кокнули! Это факт. А факты вещь упрямая.

— Это как посмотреть. Под воздействием высоких температур и давления факты размягчаются. Читайте законы Паркинсона. Там много умного написано.

Молчание.

— Я так понимаю, надо всех участников этого расстрела посадить.

— Да, надо. Иначе замять дело не удастся. А так мы французам можем показать справедливость и торжество российской демократии.

— Хм-м… Судить бойцов за выполнение боевой задачи?

— Какая разница? О чем ты думаешь? Какие — такие бойцы? Тут выборы на носу. Выборы! У нас рейтинг какой, напомнить? Процентов пять!.. А надо победить! Любой ценой надо!

— Да все я понимаю. Но как это будет выглядеть в войсках, а?

— Надо поменьше внимания…

— А как французам объяснить? Сто пудов, они потребуют публичности.

— А, черт! Ведь верно… Лягушатники хреновы!… Ладно, не важно. Быдло — оно и есть быдло. Проглотит… Как теперь говорят-то? А, схавает! Вот…. Надо посадить, и дать сроки реальные… В конце — концов, надо было думать — в кого стреляешь!.. Короче, я зачем тебя сюда позвал-то? Ты этим делом и займешься. Будешь курировать процесс, чтобы все прошло гладко. Понял?

— Да, понятно. Все сделаю, как обычно. Вот только нравственный вопрос…

— Что за чушь?

— Я имею в виду свое скромное вознаграждение…

— А!… А я уже подумал… Ха-ха-ха! Ну, ты даешь! «Нравственный»!… Как обычно.

— Хорошо. Я могу идти?

— Да, давай! И не задерживай, пожалуйста. Чем быстрее франки заткнуться, тем лучше.

 

Глава 6.

Камера была узкой, сырой и очень холодной. По сравнению с тем ласковым теплом, которое грело измученные холодом и вшами тела федеральных военнослужащих на свободе, помещение было очень холодным. От облупившихся красных кирпичей, ржавой железной решетки на маленьком оконце под самым потолком веяло такой безнадегой, что Денису хотелось завыть. Иногда накатывало желание разбить себе голову об стенку, и разом покончить со всем этим ужасом. Останавливало только чувство, что ему не за что считать себя виновным. Оставалась надежда, что все еще не так плохо, как кажется, что возможна какая-то счастливая перемена в судьбе. Неважно какая, любая. Главное, вырваться из этих стен. Главное — получить свободу!

Денис уселся в углу, сложил ноги по-турецки, и снова начал прокручивать в голове вчерашний допрос. Подумать было о чем…

— Итак, Денис Вячеславович, повторим вашу версию событий, — допрос вел седовласый полковник, слегка вальяжный, постоянно куривший «Герцеговину Флор».

«Сталину, что ли, подражает?» — с неприязнью думал старлей, наблюдая, как следователь вытаскивает сигарету, и зажигает спичку. Зажигалкой он почему-то не пользовался, хотя она лежала здесь же, на столе.

— Вы находились в засаде, выполняя задачу по блокированию и досмотру автотранспорта, выезжающего из Ца-Ведено. Так?

— Так, — кивнул головой Максимов. Этот допрос был не первый, и начал уже неприятно напоминать заезженную пластинку.

— Вы обнаружили автомобиль, который двигался по дороге в сторону от поселка. Так?

Не дождавшись ответа, полковник продолжил:

— Он не остановился по вашему требованию, начал набирать скорость, вы открыли по машине огонь, она свернула в сторону, проехала некоторое расстояние, и взорвалась. Так?

Денис снова промолчал.

Полковник откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. Несколько минут он молча рассматривал старлея, то прищуриваясь, то наклоняя голову — как будто был фанатом биологии, и увидел перед собой редкостный экземпляр насекомого, ранее ему незнакомый.

— Да, видно сговорились вы неплохо. Скажу прямо, ваши товарищи, точнее, подельники, излагают все точно также, и даже, — вот это удивительно! — почти не путаются в деталях! Крепкие орешки, можно сказать.

— А чего им путаться, если это все чистая правда? — спросил Денис.

Полковник, наконец, встал, и сделал несколько шагов в сторону от стола. Потом он резко обернулся, и выставил в сторону Максимова остро отточенный карандаш.

— Все бы было гладко… Но вы не знали, что были очевидцы. Вот в чем ваша беда. Увы!

— Ка-какие очевидцы? — оторопело прошептал Денис, сам понимая, что непроизвольно бледнеет. Яйца сжались в комочки, и стали каменными. Окружающее слегка поплыло в голове.

Следователь заметил произведенный эффект, и самодовольно ухмыльнулся.

— Ну, во-первых, это женщина, которая смогла спастись из этого автомобиля.

«Вот тварь!» — мелькнуло в голове у Дениса. — «Эх! Гонза, Гонза…».

— И, во-вторых, — и этого вы никак не могли предусмотреть, — чеченский мальчик. Он находился недалеко от вас, прятался в кустах, и видел все ваши действия от начала до конца.

— Мальчик? — переспросил Максимов, непроизвольно кусая губу. — Как можно доверять показаниям мальчика?

— Ну, — пожал плечами полковник. — Двенадцать лет. Вполне разумный возраст. Не сомневаюсь, что для суда это будет достаточно.

«Вот здорово!» — подумал Денис. — «Значит, показания против нас будут давать снайперша и мелкий «дух». Вообще-то, не густо. Может быть, у нас есть шанс? Наше слово против их. А кому больше поверят? Поверят… Граждане поверят. Да им и доказывать ничего не надо. Они и так на нашей стороне будут. Надо суд присяжных просить — если это возможно, конечно. Судьи народ такой — как им позвонят, так они и сделают. Сволочи… Мне нужен адвокат. Ага, кстати, а почему у меня нет адвоката?».

— Товарищ полковник! — начал он.

— Пока не товарищ, — поправил седой. — Пока гражданин. Вот если я вдруг суд оправдает, тогда снова будете товарищем. А пока… Извините пока.

— Ладно, гражданин полковник. — Максимов иронично подчеркнул голосом слово «гражданин». — Где мой адвокат?

— Ха-ха-ха! — засмеялся седой. — На суде познакомитесь вы со своим адвокатом… А на вашем месте я бы сейчас начал писать чистосердечное признание. Скидка будет…

Он доверительно наклонился в старлею, и прошептал:

— Признавайтесь, Максимов! Давайте! Я гарантирую вам минимальный срок… А будете упорствовать… Сами понимаете. Закон — что дышло…

Денис ощерился:

— Я даже не знаю толком, кто вы такой. Все, что вы мне тут наобещаете, может быть, и гроша ломаного не стоит. Не надо «ля-ля»!.. И признаваться мне не в чем. Я уже сто раз рассказывал, все как было. А телка эта и чечен малолетний — вообще никакие не свидетели. Они лица заинтересованные. Вам других свидетелей нужно. И имейте в виду — я потребую суда присяжных.

— Ну что же, — седой еще раз выразительно пожал плечами. — Это ваше право. Но я особо не надеялся бы на это. Что вы так на этот суд присяжных все рассчитываете? Думаете, там люди помягче? Войдут в положение?… Я на вашем месте так не думал бы… Короче, вот вам предложение. Пишите чистосердечное, и получите минимум. Отсидите, и на свободу, как говорится, с чистой совестью… Да, и учтите. Вас ведь четверо. Все остальные получат точно такое же предложение. Наверняка кто-то сломается, и напишет все, как было на самом деле. Как вы тогда будете выглядеть? Вы ведь, получается, организатор. Да и командир тоже вы. Отдали преступный приказ, бойцы его выполнили. Их вообще могут оправдать. А вот вас — посадят!…

От холодного пола задница скоро замерзла. Денис встал на ноги, несколько раз прошел из угла в угол, энергично махая руками. Подошел к столу, посмотрел на него, и тихо, себе под нос, запел:

 

Глава 7.

— Слушайте, это дело начинает дурно пахнуть и мне надоедать. Я поручил его вам. Что не получается? Что за непредвиденные обстоятельства?

— Вертолет с экспертами, который отправился на обследование места преступления, был обстрелян. Погиб один высококлассный эксперт, а два других ранены. Слава Богу, что вертолет хотя бы смог уйти из-под огня и долететь до базы.

— Это что значит? Что у нас не будет показаний экспертизы?

Молчание.

— Я не хотел бы выставлять все в черном цвете, но…

— Но именно на это и похоже, да?.. Давайте других экспертов!

— Не так-то просто теперь. Вообще-то, федеральные войска оставили тот район — эти процессы вне моей компетенции. Теперь туда отправлять вертолет с экспертами крайне опасно. Если только вместе с десантом.

Молчание.

— Итак, у нас есть только показания свидетелей. И довольно сомнительных свидетелей, честно говоря… Хотя, стойте! Тело француза передали родственникам?

— Да…

— Ну а экспертизу сделали?

— Э-э-э…

— Не сделали?! Что там у вас за бардак творится?

— Очень торопились, так получилось… Да и не моя это вина. Этим другие занимались. Да и что оно нам дало бы? Обгорело все донельзя. Фактически, родственникам передали мешок с останками, и просили не открывать, если слабонервные…

— Ладно, хорошие новости есть вообще?

— Пока нет. Есть еще одна плохая.

— ???

— Подозреваемые будут требовать суда присяжных.

— Это точно?

— Да, как минимум один — некий Денис Вячеславович Максимов — старший той группы — будет требовать. По закону мы не имеем права ему отказать. Адвоката еще требует.

— А что адвокат?

— Адвокат наш.

— Ну, так предоставьте ему адвоката!… Кстати, подключите его — пусть еще адвокат с ним поработает. Пусть убедит его, что его дело безнадежно…. Остальные как?

— Ломаются потихоньку. Рядовые уже строчат повинные. Им объяснили, что они не виноваты, их отпустят. В противном случае получат по двадцать лет. Сопляки, короче. Прапорщик гораздо дольше сопротивлялся.

— Ладно, попробуем обойтись без экспертизы. Показания свидетелей, признание участников… Присяжные — присяжными, а судья-то судьей. Он все нужные указания получит, думаю, постарается…. И поторопитесь, давайте! Сколько можно тянуть. Мне самому нужно наверх отчитываться. Я же не самодеятельностью тут занимаюсь, правильно? Все, давайте!

Звук четких шагов по паркету, шорох бесшумно открывшейся и закрывшейся двери. Тишина…

 

Глава 8.

Адвокат очень аккуратно, если не сказать — брезгливо, положил свои руки с крючковатыми, сухими, покрытыми темными пигментными пятнами руки на стол. Козлиная бородка коснулась его краешка. Темные глаза навыкате блеснули за стеклами очков в золоченой оправе.

Весь вид так называемого «адвоката» стойко ассоциировался у Дениса почему-то не со светлым офисом, набитым аппаратурой и пропитанным каким-то особым запахом работающей оргтехники, а с мелкой, темной, грязной торговой лавчонкой. Почему так? Потому что никакие признаки обеспеченности и даже шика не могли скрыть крысиного взгляда? Может быть. Вполне может быть.

— Ну, что вы упорствуете, голубчик? — просипел адвокат. — Я, как старый, очень опытный специалист… Поверьте, я очень много видел на этом свете. Я скажу вам больше — вы попали под ноги очень большим людям!

Он поднял палец вверх, и даже закатил глаза, отчего острый кадык на его тонкой шее дернулся.

— Они решили, что вы должны стать крайним. И с этим ничего не поделаешь… Я знаю, что говорю. При советской власти могли раздавить. Да… Но сейчас! Сейчас это просто каток. Коммунистам далеко до нынешних времен… Голубчик! Давайте оформим повинную, и вам дадут минимальный срок.

— В чем меня обвиняют? — хрипло спросил Денис. Он простудился в камере, и теперь у него сильно болело горло, было очень больно глотать.

Адвокат с большой, даже излишней, готовностью нырнул в кожаный портфель, и достал оттуда увесистый томик. Он, что совсем не вязалось с его обликом, как-то по-стариковски послюнявил палец, быстро отыскал нужную страницу, и протянул раскрытую книгу Максимову:

— Вот здесь, пожалуйста, смотрите. Вот — статья сто пятая… Ага, видите. Вам грозят пункты «а», «в», «ж» и «к» части второй. Во-первых, убийство двух и более лиц. Во-вторых, убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, а равно сопряженное с похищением человека либо захватом заложника. В-третьих, убийство, совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой. И, наконец, убийство с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение, а равно сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера… Приятный букет, молодой человек, не правда ли?

Козлиная бородка затряслась от смеха. Хотя скорее это был не смех, а какое-то дребезжание. Видно было, что с зубами у господина адвоката не все в порядке. Возраст, знаете ли…

— Да, — продолжил обладатель золоченой оправы. — Это не все. Вам еще добавят пункты «а», «б» и «в» части третьей статьи двести восемьдесят шестой. Но там, право, ерунда — всего-то от трех до десяти. А вот со сто пятой — там серьезно. Тут, как видите, от восьми до десяти, либо пожизненное, либо «вышка». Хотя с нашим нынешним гуманизмом «вышка» и пожизненное — суть одно и то же. И срок, который вы получите, зависит только от вас самого.

Неожиданно адвокат наклонился над столом, и словно впился своими темными семитскими глазами в глаза Максимова.

— Вы же организатор, — шепотом сказал он. — Вы — главный в этом преступлении. Вы получите больше всех, и рассчитывать на снисхождение суда вам не приходится. Поймите это, наконец!

Он отодвинулся, и снова сел на стул.

— Подумайте, Денис Вячеславович! Подумайте… Кстати, есть еще соображение. Вам в тюрьме будет гораздо безопаснее. Вас там охранять будут. А то, знаете ли, вы своим необдуманным поступком, там — под Ца-Ведено, некоторым влиятельным людям бизнес сильно попортили. Они такие вещи не прощают… И это учтите.

Денису очень хотелось вскочить, ухватить сраного адвокатишку за бороду, и разбить его мерзкое лицо об стол. Или сломать ему шею. Так, чтобы услышать, как она хрустит…

Он сжал пальцами край стола, так что, им стало больно, просчитал про себя до десяти, и довольно громко сказал:

— Все это туфта. Я ни в чем не виноват! Я хочу суда присяжных. Я его требую. Вы мой адвокат, кажется? А не прокурор, я не ошибаюсь?

Козлобородый, с кривой ухмылкой смотрящий на бывшего старлея, ответил:

— Нет, я не прокурор.

— Ну, так вот, извольте подготовить бумаги для этого. Оформите мое требование, как полагается. Пусть люди нас рассудят.

— Это все формальность, — сухо ответил адвокат. — Вас все равно осудят. Дело слишком громкое. Но за строптивость и несговорчивость вы наживете дополнительные неприятности… Я оформлю то, что вы просите. Но вы все-таки еще хорошенько подумайте, пока у вас есть время.

 

Глава 9.

Суд вынесли на окраину города. Прилегающие улицы перегородили металлическими щитами, и нагнали милиции. Как ни странно, но слухи о предстоящем процессе проникли в общество, и несколько сотен пикетчиков попытались пройти уж если не на сам суд, то хотя бы к зданию суда. Власти заранее приняли меры, и шум, крики, скандирование и разномастные плакаты не могли теперь воздействовать ни на присяжных заседателей, ни на судей, ни на самих обвиняемых.

Если бы было можно, власти обошлись бы и без прессы. Однако дело было затеяно не для своих граждан, а для ублажения иностранных. В результате, скрепя зубами, начальство допустило на заседание всех желающих журналистов либерального толка, телевизионщиков и представителей французских СМИ.

Французы улыбались не по-нашему, любопытствовали, и вообще, казались странно беззаботными. Беспечная, легкомысленная нация — что еще можно о них сказать? Только то, что среди французских журналистов было подозрительно много арабских лиц?

Представители пострадавших расположились смело, свободно. (Честно говоря, даже несколько нагло — во всяком случае, на всех они смотрели весьма вызывающе). По-настоящему расстроенной выглядела только супруга покойного Андрэ Глюксмана. Вид у нее был жалкий — какая-то седая, не накрашенная… Осунувшаяся.

Как-то кучкой, вроде бы даже стараясь казаться незаметными, в противоположном от пострадавших родственников углу присели родственники обвиняемых.

Денис из своей клетки увидел отца и мать. И такими несчастными и жалкими, убитыми горем они ему показались, что сердце защемило от муки, а на глаза набежала слеза. Максимов замер, не зная, что делать: смахнуть слезу или нет? Ему не хотелось их показывать — это было бы проявлением совсем не нужной и неуместной сейчас слабости. А жест рукой все поняли бы однозначно. Потому он не сделал вообще ничего, надеясь, что за дальностью расстояния никто ничего не заметит.

Адвокаты о чем переругивались. Спорили они злым шепотом, Денис особо не прислушивался, но все же он ясно различил три слова: «Жидовская морда»! и «Фашист»!

«Ничего себе»! — подумал бывший старлей. — «Вот это уровень дискуссии у адвокатов»!

Адвокаты перестали собачиться, и, надувшись, отвернулись друг от друга.

«Да… Здорово процесс начинается», — мелькнула в голове у Дениса тоскливая мысль. — «Одна надежда на присяжных».

Да, одна надежда на присяжных. Судя по внешнему облику, люди были все простые: пожилые женщины, пожилые мужчины, только три молодых лица. Ни одного кавказца. Один, вроде бы, азиат. Но кто такой — казах, кореец или еще кто — не поймешь.

— Ну что! — обратился Максимов к Моисеенко, Мичману и Татарину. — Не выдержали, сдали всех?

Бойцы промолчали, понурив голову, и только прапорщик попытался объясниться:

— Так ты пойми, Денис, у меня двое детей. Мне обещали по минимуму дать, если подпишу то, что они мне сами подсунули.

Понять-то его Максимов мог, но вот откуда-то из души вскипала злая обида, и не давала промолчать.

— Ну да, я за все отвечаю, мне за все и дадут, — процедил он. — Не надо было признаваться ни в чем. Я не признался.

— Ты не признался? — удивился Моисеенко. — Как так? Мне адвокат сказал, что ты на всех валишь, себя отмазываешь…

Денис разинул в изумлении рот, но не успел ничего сказать, так как охранник начал орать, чтобы они не разговаривали между собой. Французы тут же навели свои камеры на клетку.

Прокурор читал речь два часа. Картины вырисовывалась жутковатая. Чудовища, в человеческом обличье, непонятно каким путем проникшие в вооруженные силы, смогли проявить себя в полной мере только в Чечне. Именно здесь они посчитали, что теперь им ничего не грозит со стороны закона, и они могут предаться любимым занятиям — убивать, грабить и насиловать. К несчастью, на их пути попались светлый борец за мир и права человека Андрэ Глюксман, его белокурая, ангелоподобная спутница из Прибалтики, и два добросовестных, мирных, законопослушных мирных жителя, которые были убиты сидящими сейчас на скамье подсудимых нелюдями из самых низких побуждений.

Правда, прокурор оговорился, что не все федеральные военнослужащие таковы, а только некоторые, особо испорченные экземпляры, обманом проникшие на воинскую службу.

Вот это было глупо. Как минимум, Татарин и Мичман никак не могли проникнуть обманом — их призвали. И если бы не требование самого государства, то в гробу они видели и эту службу, и эту армию.

Это был прокол. Даже прокурор заметил гримасы удивления на лицах присяжных, и слегка сконфузился.

— Во дает главная военная прокуратура! — сумел шепнуть Денису прапорщик. — Я чувствую себя монстром.

— Я тоже, — одними губами усмехнулся Максимов. Глаза его не смеялись. Он вдруг заметил на шееу одной из потерпевших золотую цепь толщиной с руку… Цепь как цепь… Но сколько она стоит. Откуда у простой сельской чеченки такие деньги? Ну, вот откуда? Не от доброго ли французского дядюшки Андрэ?

«А кстати», — внезапно подумал Денис. — «А куда делись изъятые нами кассеты? В деле они не фигурировали. Козлобородый вообще сделал тупое лицо, и сказал, что первый раз обо всем этом слышит… Где они сейчас?».

Поднимать этот вопрос с козлобородым адвокатом было бесполезно. Относительно нормальный защитник был у кого-то из ребят, или у прапорщика. Но связаться с ним можно было только через его непосредственного подопечного. Нужно было поговорить с соратниками по несчастью, но в зале стояла тишина, на них были направлены все глаза, и Денис воздержался, промолчал. Привлекать особое внимание к своей персоне в данный момент ему совсем не хотелось. Мало ли что? Услышат, примут меры… Хотя…

«Нет», — решил Максимов. — «Завтра, до начала заседания, пока будет гул в зале, я перекинусь парой слов со своими. Попрошу пообщаться с адвокатами. Может, кто что и сделает».

Так и вышло. На следующий день, буквально за одну — две минуты, старлей успел выложить все свои соображения. Он упирал на то, что кассеты обязательно должны «всплыть» на суде. Если не сами — то хотя бы слух о них. «Если всплывут оригиналы, то присяжные нас никогда не засудят. Там же нормальные люди вроде бы сидят!» — успел сказать он своим бойцам, и тут судья заколотил молотком по столу, призывая всех собравшихся утихнуть и приступить к делу.

Речь козлобородого адвоката можно было описать в двух словах. Если отбросить словесную шелуху, экивоки и прочую дребедень, то звучала она примерно так: «Мои подзащитные — страшные преступники. Я вынужден защищать их, хотя мое сердце целиком на стороне невинно пострадавших». Прокурор не сказал бы лучше!

Однако Денис с большим удовлетворением заметил, что уже сама внешность адвоката успела произвести на присяжных весьма неоднозначное впечатление.

Неожиданно у Дениса поднялось настроение. Он задумался — а, собственно говоря, почему? И вдруг понял — он верит в оправдание! Он верит в успех на процессе!

Он чувствовал, кожей ощущал неуловимые флюиды сочувствия, которые исходили от присяжных в его сторону. Нет, современная российская власть еще не умела, не научилась работать с присяжными.

Что они увидели здесь? Они увидели подсудимых, увидели их родителей, таких же, как и они сами — простых работяг, всю жизнь отдавших этому прожорливому и бессовестному государству. И на другой стороне — чванливого прокурора, сомнительных — как по внешности, так и по поведению — адвокатов, и родственников потерпевших, которые кроме опаски и неприязни ничего более у них не вызывали.

«Эх!» — думал Денис, сокрушенно качая головой. — «Были бы кассеты! Были бы здесь кассеты! Нас тут же оправдали бы. И тогда — свобода»!

На третий день между родственниками потерпевших и обвиняемых произошла словесная перепалка, которая очень скоро грозила перерасти в настоящую большую драку. Охрана кинулась разнимать стороны, и под шумок Мичман успел передать Денису все то, что ему удалось узнать.

— Адвокат говорит, фигня все. Надо было задокументировать, что мы эти кассеты из машины изъяли. А так их к делу не пришьешь. И где искать — тоже неизвестно. Попов говорит — ничего не знаю! Может, отдал кому, может, продал, может просто выбросил. Короче крайнего не найдешь, адвокат сказал, бесполезной работой заниматься не будет — типа, раньше надо было думать, и улики в свою пользу собирать!

— Я бы нашел крайнего! — зло пообещал Денис.

Да, глупо получилось. Ну и ладно! Теперь вся надежда была на отношение присяжных. Они и так уже, было ясно видно, переходили на сторону обвиняемых. По крайней мере, выступление прибалтийской соратницы Глюксмана вызвало у них, судя по кривым усмешкам, большое сомнение. Это не могло не обнадеживать.

 

Глава 10.

Голубое небо без решеток, яркое, слепящее солнце, здесь — на юге — жаркое и неистовое даже осенью, желтые, зеленые и красные листья, шум машин, гудки клаксонов, визг тормозных колодок, звонки трамваев, стук каблуков и каблучков по асфальту — все, что составляет гул большого города, все это обрушилось на Дениса, намертво наложившись теперь на понятие «свобода». Собственно говоря, сколько он не видел большого города? Да уже как бы и не год. Забрали его прямо из Чечни, потом всякие разные камеры…

Максимов посмотрел на собственное отражение в витрине магазина, и внезапно показал себе язык.

Все, что произошло еще вчера, уже сегодня казалось не вполне реальным.

Всю ночь перед своим последним словом он промучался без сна. Что сказать? Как сказать? Конечно, старлей чувствовал, что присяжные на их стороне. Чувствовал. Но как не навредить? Как закрепить это чувство у совершенно незнакомых людей, которые завтра будут решать его судьбу?

Измаявшись, Денис решил ни в чем не каяться, еще раз озвучить свою версию, и все-таки рассказать о кассетах. Их выбросили из машины на ходу, а потом они их посмотрели. Адвокаты не поверят, прокурор не поверит, судья не поверит — да плевать на них. Главное, присяжные поверят. Этому — поверят!

И выгорело! Он выступил ровно так, как хотел. А дальше уже произошло неожиданное.

Прапорщик Моисеенко в своем последнем слове отрекся от всех своих предыдущих показаний, и сказал, что на него давили. Мичман и Татарин вскочили со своих мест, и сделали то же самое.

В зале поднялся шум. Прокурор, стараясь перекричать всех, размахивал папкой, и обращался к присяжным:

— Не верьте им! Они давят на вас! Бьют на жалость. Если бы это было правдой, они бы заявили об этом сразу, а не в последнем слове.

Адвокаты потерпевших бранились, адвокаты обвиняемых хранили странное молчание. Только козлобородый звонил кому-то по сотовому телефону. Его громадной мобилой легко можно было колоть орехи.

По рядам присяжных заседателей пробежал легкий гул, но как-то быстро затих. Судья методично, и даже, можно сказать, меланхолично, стучал молотком по столу. Его мерные удары, в конце — концов, заставили всех замолчать. Внезапно стало так тихо, что все услышали, как в окно бьется умирающая осенняя муха.

В этот момент судья призвал присяжных вынести справедливое решение. При этом слово «справедливое» он подчеркнул как-то особенно…

А потом Денис помнил одно только слово — «невиновны»! Невиновны! Ни в чем! Совсем! Освобождены прямо в зале суда!

После этого только объятия родителей, их счастливые, сияющие лица, и слезы. Много слез — их, его, еще чьих-то…

Мелькнул багровый озлобленный прокурор, весьма озадаченный судья, криво ухмыляющийся козлобородый адвокат… Мелькнули, и исчезли в дали. Словно и не было их…

Потом вообще все смутно. Сдвинутые столики в ресторане, пиво и водка, мясо, вездесущий и до боли родной оливье, красные портьеры, кристально чистые зеркала… Чистые простыни в гостиничном номере, горячий душ, нормальный унитаз, в конце-то концов. Тоже можно оценить, если год не видеть. Да уж!

Максимов обернулся: папа и мама стояли рядом.

— Ну, давайте быстрее, — попросил их Денис. — Поезд уже скоро. Я домой хочу. Понимаете? ДОМОЙ. Я соскучился до жути. Как там моя комната?

— Да все как при тебе и было, — ответила мама. — Убирать там особо нечего. Разве что пыль стереть? А так — все на своих местах.

— И мои солдатики?

— Да, все по коробкам, как ты и складывал.

Да, в советское время с этим была напряженка. Каждый новый комплект был у мальчишек на вес золота. Свою коллекцию Денис собирал с третьего класса. Ему было чем гордиться — она у него была не только самая большая в классе, но и, как он подозревал, даже в школе.

Слегка побаливала после «вчерашнего» голова. Денис снова приложился к бутылке минеральной воды, которую держал в руках. Поезд отправлялся через полчаса. Посадка уже началась. До вокзала, как сказали прохожие, было еще где-то около двух троллейбусных остановок. Следовало поторопиться.

Слава Богу, никто не обращал на них внимания, как он почему-то боялся. Это было хорошо. Внимания к своей персоне он уже хватил по самое не хочу…

В субботний день он вышел на рынок родного поселка, который, оказывается, собирался теперь на бывшей центральной площади города. Облупившийся и нехило обгаженный голубями металлический Ленин с горькой ехидцей рассматривал представителей новоявленного НЭПа. Что-то произошло с лицом Владимира Ильича, и теперь, казалось, он кому-то подмигивает. Кому?

Денис пришел на рынок один, без родителей, которые последние дни, как не смешно, старались не отходить от него не шаг. Максимов даже начал слегка сердиться:

— Мам, пап! Ну что вы как дети? Что вы за мной все время ходите? Я никуда не убегу.

На рынке ему не было нужно ничего. Просто хотелось потолкаться, посмотреть на товары, а главное — встретить знакомых, одноклассников, поговорить о том, о сем, узнать местные новости. Вот так — тихо — мирно.

В субботний день площадь была запружена народом и торговцами. Чего только здесь не было! И где только не торговали! У кого-то были палатки, да нет, вернее, даже не палатки, а настоящие шатры — в синюю и белую полоску. Кто-то разложил свой торговый скарб на раскладном столике, кто-то — прямо на земле. У края площади, рядом со сквером, торговали с колес. Продавцы сидели в кузовах, свесив ноги вниз, и щелкали семечки, сплевывая шелуху прямо на землю. Возле памятника расположились так называемые «хохлы» — жители восточной Украины, разъезжавшие на своем автобусе и торговавшие мелкими хозяйственными товарами по всей Руси Великой.

«Странно», — подумал Денис. — «Где-то на юге, если вдуматься, то не так уж и далеко отсюда, продолжает идти самая настоящая война. А здесь это никак не заметно. Вообще».

Тут, около «хохлячьих» рядов Максимов, наконец, встретил бывшую одноклассницу. Ленка, которая в десятом классе была, наверное, самой худенькой девочкой класса, раздобрела так, что Денис ее и не узнал.

Она сама толкнула его в бок кулачком:

— Что? Не узнал? Да ладно, не оправдывайся. Я сама себя не узнаю. Представляешь, родила, и меня как расперло! И ничего не сделаешь. Врачи говорят — гормональный дисбаланс. Петька уже привык.

Петька — это тоже был одноклассник. Они поженились с Ленкой сразу после школы — и куда так торопились, спрашивается?

Словоохотливая одноклассница посвятила Дениса во все местные новости, ему даже не пришлось ничего спрашивать. Едва только он успевал открыть рот, чтобы задать вопрос о ком-то еще, как Ленка уже сама выкладывала про него все, что знала. Болтушка, хохотушка — новый «помпушечный» облик никак не сказался на ее веселом и легком характере.

— Молодец, Лена! — искренне сказал Денис. — Знаешь, другие в депрессию впали бы… А ты просто молодец!

— Хорошего человека должно быть много, — ответила старой банальностью Лена, но интерес к разговору у нее сразу как-то пропал.

Денис понял, что сказал глупость. Все-таки, она наверняка переживала перемену в фигуре в глубине души, а он тут со своими липовым «восхищением». В «депрессию впали бы…» — дурак! Зачем ляпнул, не подумавши? Денису стало стыдно, он постарался как можно теплее распрощаться, чуть только не поцеловал; сослался на дела, и скрылся в толпе.

А толпа стала рассасываться. Денис взглянул на часы. Ого! Вот так, слово за слово, а ведь проговорили больше часа! Народ стал расходиться по домам, и Денис также посчитал излишним оставаться.

Домой он возвращался не по главной дороге, а узкими обходными улочками. Почему-то захотелось побыть одному. Может быть, потому, что на небе набежали низкие тучи, стало сумрачно, и закапал мелкий холодный дождь?

Голова была непокрыта, но влага на волосах Дениса совсем не раздражала.

— Привет! — внезапно услышал он, и обернулся.

Из переулка вышел Боря Кувалдин — он же Кувалда, он же Душман, он же Гиря. Учились вместе до восьмого класса, а потом Боря ушел в ПТУ. Вроде бы и там не задержался, а потом вообще куда-то совсем исчез из поля зрения.

Денис непроизвольно напрягся. Лично к Боре у него обид никаких не было, Максимов вообще всегда старался обходить конфликтные ситуации заранее. И все-таки… Была у Бори нехорошая черта: мог взбеситься ни с того, ни с сего, и кинуться драться. А старшие друзья у него были такие… В общем, мало кто хотел с Гирей связываться. Ну а пара приводов в милицию и учет в детской комнате — это было как само собой разумеющееся…

В общем, хотел было Денис поздороваться, да побыстрее разойтись…

— Ну, ты молоток! — начал Боря с ходу. — Черных толпу завалил! Ты не думай! Мы телевизор смотрим. Иногда.

Денис пожал плечами. А что можно было на это ответить, а?

— Да, было дело, — ответил он все-таки. — А ты чем занимаешься?

— А я почти только оттуда.

— В смысле?

— Контрабас я. Бывший. Отвоевал свое, вот теперь отдыхаю.

Максимов пригляделся. Да, сомнений не осталось — Боря был навеселе, хотя сразу и не скажешь.

«Надо же — «собрат по оружию», получается», — мелькнуло в голове у старлея. — «Оказывается, не все собратья одинаково приятны».

— Ладно, Боря, — сказал он вслух. — Здорово было тебя увидеть. Как-нибудь встретимся. Спешу я сейчас. Пойду. Давай, держись!

— Смотри сам не упади! — засмеялся Боря, и махнул рукой.

Денис махнул в ответ, и в два шага свернул за угол, хотя туда ему было не совсем по дороге.

«Ничего, пару лишних улиц прогуляюсь», — подумал Максимов. Расстояние было все равно несерьезным.

Но лирическое настроение уже не возвращалось. Гиря одним своим появлением разбил всю лирику. Сразу вспомнилось, что нужно что-то решать с армией, и что один процесс — это, как сказал ему на прощание козлобородый адвокат, еще не все.

Впереди была полная неизвестность.

 

Глава 11.

После встречи с Борей, не понятно, правда, почему, (ну, встретился и встретился — что тут такого?), настроение пропало совсем и надолго. Да еще погода поспособствовала — уже который день не было солнца, а с неба постоянно текло: то мелкой водяной сыпью, то ливнем. Лужи на улицах становились все шире и глубже.

— Пора ехать, — хмуро сказал Денис, посмотрев на настенный отрывной календарь.

— Зачем? — с тревогой спросил отец. — Что-то случилось?

— Нет, — ответил Максимов, комкая оторванный листок в кулаке, — ничего такого. Но ведь должен я что-то решить со своей дальнейшей службой?

— Ты будешь служить? — с удивлением и горечью вмешалась мать, повернувшись от плиты. — А я думала…

— Правильно думала, — перебил ее Денис. — Не буду я больше служить. Но ведь уволиться-то я должен! Надо ехать в часть и быстрее решать все с этим делом. Не хочу больше неопределенности!

Смятый листок полетел в корзину с мусором. Родители разом облегченно вздохнули.

— Да и встретиться нужно кое с кем, — добавил Денис, хотя это предложение уже было обращено по большей части к себе самому. В памяти всплыло скуластое и узкоглазое лицо начальника штаба Попова. «Убил бы!» — почему-то подумал Максимов. Но почему убил бы, он не знал. Потому, что тот не помешал аресту? А разве он мог? Нет, не мог. Потому, что профукал кассеты? Да он и не обязан был их хранить. Да и вообще, кто что кому и куда передавал, Денис не знал и не мог знать, сидя в камерах.

Злость к Попову улеглась.

Сумку в дорогу старлей собирал тщательно. Еды — минимум, как не старалась мама положить что-то лишнее, полезных «мыльно-рыльных» и носильных вещей — максимум. Кто знает, сколько времени придется заниматься бодягой с увольнением, да и захотят ли вообще его уволить… И, честно говоря, вообще ничего не известно. А если не уволят? Как служить дальше? Совершенно нет никакого желания — перегорело все донельзя…

Внимательно посмотрев на удостоверение офицера, тетка за стеклом кассы ответила:

— Билетов на плацкарт нет. Осталось только купе.

— А намного дороже? — спросил слегка расстроенный Денис. (С деньгами, и правда, получилось невесело. Из части он получил хрен с маслом, и жил на деньги родителей, что не в последнюю очередь добавило необходимости быстрее покинуть отчий дом, дабы не напрягать и без того небогатых папу и маму).

— Нет, не очень.

Кассирша назвала сумму, Максимов прикинул свои возможности… Денег хватало — можно было позволить и купе.

— Ну, давайте.

С родителями он распрощался еще дома. Они проводили его до автобусной остановки, а в город, на железнодорожный вокзал он уговорил их не ездить. Сказал, что разберется со службой, вернется домой… Так что не в последний раз видятся. Они расцеловались на прощание, и родители, как-то съежившись, долго еще стояли под навесом автостанции, смотря вслед громыхающему всей своей подвеской пожилому «Икарусу».

В купе Денис оказался один. Чем ближе подходило время отправления, тем больше старлей удивлялся — в соседних купе было шумно, люди сновали туда и сюда, а к нему — никого! Но перед самым почти отправлением появился и попутчик. Мужчина в самом расцвете сил, в хорошем костюме, с дорогим кожаным портфелем, и благоухающий парфюмом.

Лицом он страшно напоминал знаменитого знатока Федора Двинятина — такое же несколько кошачье лицо, борода и очки с толстыми стеклами. Смотреть на него было весьма занимательно. «А может это он и есть?» — усмехнулся про себя Денис. Мысль была, конечно, глупой, но веселой.

Мужчина внимательно посмотрел на Максимова, широко улыбнулся, и сразу представился:

— Не люблю молчания и недомолвок. Меня зовут Черкесов Владимир Иванович.

— А я подумал — Федор Двинятин, — пошутил Денис.

— Да, я знаю, — ничуть не обиделся Владимир Иванович. — Мне все говорят, что похож на этого знаменитого знатока. Не вижу в этом ничего плохого. Федя — лицо положительное и безобидное…

— Меня Денис зовут, — ответил Максимов. Ни фамилию, ни тем более отчество говорить не стал, посчитал это уже явно излишним.

Поезд тронулся; через десять минут в купе зашла симпатичная молодая проводница, забрала билеты, взяла деньги за постель, и ушла.

— Что-то попутчиков нет у нас, — заметил Денис. — Странно, мне кажется в соседних купе просто аншлаг.

— Ну что же, — сказал Черкесов. — Видимо, нам повезло. Согласитесь, что гораздо приятнее ехать в купе вдвоем, чем вчетвером.

Денис кивнул. Поезд вышел за городскую черту, и набрал ход. Замелькали столбы, лесополосы, лужи…

В купе было темновато.

— Жаль, почитать ничего нельзя, — сказал Владимир Иванович. — Темно слишком… Может быть, вы в шахматы играете?

Да, Максимов играл в шахматы. В детстве ходил в шахматный кружок, играл хорошо, занимал призовые места… Потом играл и за сборную района, но никаких особых успехов не добился. Казалось, что мало тренируется, вот если бы больше уделять этому времени, но… Но со временем и сам понял, что не имеет большого таланта. Первый разряд — максимум. На кандидата — можно бы, если все силы бросить на шахматы. Но согласитесь, зачем? Зачем убивать на это свободное время? Тем не менее, играть Денис любил, хотя уже, как внезапно выяснилось, и сам забыл, когда это было в последний раз.

— Давайте, — ответил он. — У вас есть шахматы?

— Конечно, — улыбнулся попутчик. — Иначе, зачем бы я предлагал?

Он достал из портфеля средних размеров красную коробочку, раскрыл ее, и Денис увидел довольно милый комплект фигур. Ни мелких, ни крупных — для магнитных шахмат в самый раз.

Партия получилась занятной. Довольно быстро выявилось преимущество Владимира Ивановича. Играл он размашисто, резко, и в то же время довольно точно. Денис почувствовал, что ход игры ускользает из его рук. Однако неожиданно соперник допустил ошибку. Не зевок, а именно ошибку — позиционно сыграл очень опрометчиво, и у Дениса появился шанс.

Преимущество быстро перешло к нему, но вот довести его до решающего все как-то никак не удавалось. Владимир Иванович защищался весьма искусно, постоянно находя какие-то нетривиальные решения, которые преодолеть было не так-то легко.

Победа была где-то рядом, но найти путь к ней Денису так и не удалось. В результате пришлось согласиться на ничью. Причем у Дениса возникло неприятное впечатление, что соперник играл даже не во всю свою силу, а игрался с ним, просто изучая его с разных сторон, словно тренер.

Тут же начали вторую партию. На этот раз Владимир Иванович играл закрытую систему, очень аккуратно, сводя игру к сложным позиционным перестроениям. Но просмотрел, (или специально упустил), один неочевидный, но очень неприятный для его короля ход. Денис немедленно воспользовался промахом.

— Отличный ход, Денис Вячеславович! — воскликнул партнер.

Максимов резко откинулся на спинку полки.

— Откуда вы знаете мое отчество? — спросил он весьма агрессивно. — Я вам его не называл. Что это значит?

Владимир Иванович не смутился:

— Отличная наблюдательность, товарищ старший лейтенант.

— А, вы, наверное, слышали о моем процессе, — догадался Денис. — Надо же, вы меня узнали…

— Не совсем, — прервал Дениса попутчик. — Не совсем. Просто мне были нужны именно вы, и мое появление в одном с вами купе не случайно.

— И купе пустое не случайно?

— Конечно. Эти две пустые верхние полки выкуплены. Сложнее было добиться, чтобы вы попали именно на это место. Пришлось поработать с кассирами… Я не люблю лишних попутчиков, да и разговору нашему никто не должен помешать.

«Так, неприятности начинаются», — подумал Денис. А вслух — промолчал.

— У меня для вас две новости, — начал Владимир Иванович, внимательно глядя в глаза старлею, — одна очень плохая, другая — не очень хорошая. Но гораздо более приятная чем первая… И я не буду давать вам право выбора, а сразу начну с плохой. По возвращении в часть вас сразу арестуют.

— За что? — вырвалось у Дениса.

— За то же самое.

Максимов быстро возразил:

— Почему я должен вам верить? Кто вы такой? И почему меня не арестовали дома?

Владимир Иванович замахал руками:

— Не все сразу. Отвечу на последний вопрос. Вас должны были арестовать дома. Но так как вы уехали несколько раньше, то вас арестуют в части. Вот и все.

— Меня уже оправдали.

Собеседник откровенно усмехнулся:

— Денис Вячеславович? Вы и правда настолько наивны? Это был ваш первый суд. Главная военная прокуратора, естественно, обжаловала приговор. И все для вас начнется сначала. Только уже без присяжных.

— Не имеют права!

— Да ну?! А если Конституционный суд вынесет определение, что преступления на территории Чечни вообще не могут рассматриваться присяжными заседателями? А так, скорее всего, и будет. Я больше того вам скажу — и власти, и демократы — либералы — все судами присяжных вообще крайне недовольны. Знали бы, что произойдет — не затевались бы.

— Почему?

— Очень просто. Присяжные оказались плохо управляемы. Либералы, как мне почему-то кажется, ведь я их неплохо изучил, подумали, что смогут вертеть присяжными своим красноречием. Ничего подобного! Либералам вообще свойственно переоценивать свои способности.

Оказалось, что заседатели из народа к красноречию глухи… Власть вообще непонятно на что рассчитывала — на то, что присяжные будут вникать в суть статей действующего законодательства? Смешно… Судят эти люди, так скажем, по собственным представлениям о справедливости. Кое-кто утверждает, что по «понятиям». Но это — дело вкуса. А результат такой, как вы, видимо, правильно рассчитали. В судебном процессе с участием присяжных заседателей «военные против чеченцев» у последних нет абсолютно никаких шансов на победу. Но больше вам такой возможности не предоставят… Осудят вас «правильные» профессиональные судьи, и получите вы такой срок, что мама не горюй! Вы ведь всего лишь пешка в большой игре за власть и деньги. Власти сейчас понадобились французские деньги и помощь — вас кинут им как кость.

Денис защелкал пальцами — он всегда делал так, когда очень нервничал.

— Вы даже знаете, кому я нужен как жертва? — спросил он, впрочем, не ожидая ответа. Так спросил, время потянуть.

— Примерно знаю, — неожиданно ответил Владимир Иванович. — Но вы их не знаете. Их фамилии, видите ли, не на слуху. Так что они вам ничего не скажут.

Денис впился ногтями в ладонь. Новый суд! Скорее всего — реальный срок. Тюрьма… Память тут же подбросила горестные лица матери и отца. Жизнь на зоне. Много — много лет на зоне… А может, все-таки врет товарищ? Почему он должен ему верить? Кто он такой, вообще, черт возьми?!

— Кто вы такой и что вам от меня нужно? Зачем вы меня предупреждаете? Если, конечно, то, что вы говорите, не выдумка?

Владимир Иванович серьезно, с какой-то даже печалью, слегка наклонив голову набок, рассматривал Дениса, постукивая пальцами по столу.

— Вы нам нужны, — сказал он. — Ничего такого документального или материального в подтверждение моих слов я не могу вам показать. Вам остается верить мне на слово. Мы предлагаем вам свободу и жизнь, наполненную смыслом. Вы можете выбрать тюрьму. Другого варианта у вас сейчас попросту не существует. Хотите, верьте — хотите, нет.

Весь вагон уже спал. За окном царила чернота. В купе горели только ночники.

— У нас есть время до утра, — сказал Владимир Иванович. — Если до четырех часов вы не примете решение, я уйду. И дальше ваша судьба нас не интересует.

— Какое решение?

— Вы должны уйти со мной.

— А кто это «мы»? Вы все время говорите «мы». Кто — «мы»?

— Наша небольшая, но очень вредная организация. Мы решили, что вы нам подходите.

— Почему?

— Хотите объяснения? Извольте! — ввернул Владимир Иванович старорежимный оборот. Чувствовалось, что он совершенно спокоен, абсолютно хладнокровен, и не находит в происходящем ничего удивительного или странного.

— Нам нужны исполнители, — продолжил он. — Но нам нужны не любые исполнители. Нам нужны, как это говорится, идейные. Которые будут работать не за страх, не из жадности, а именно за совесть. В соответствии с внутренними убеждениями. Найти таких людей в наше продажное время очень нелегко.

Денис покрутил головой, словно воротник хэбэ душил ему шею. Хотя это было невозможно хотя бы потому, что тот был расстегнут.

— Вы приняли очень серьезное решение там — под Ца-Ведено. Ведь это был ваш личный выбор. Вы, видимо, пафосно говоря, сначала подумали о Родине — с большой буквы, а потом о себе. Пристрелить Глюка — это был осознанный и не рядовой выбор.

Денис вскинулся. Владимир Иванович даже не дал ему открыть рот.

— Я читал ваше дело, — просто сказал он.

Денис опустился обратно:

— Вы настолько влиятельны?

— Да не так чтобы уж… Просто в наше время продается все. Вопрос в сумме. А деньги у нас есть. Так что я знаю правду, и вашу выдуманную историю можете мне не рассказывать. Тем более что там у вас концы с концами все равно не сходятся… Мы навели о вас очень серьезные справки. Доскональнейшие. И пришли к выводу, что вы нам подходите. И вовсе не место вам в вонючей тюряге за то, что мы как раз очень даже одобряем.

Денисом начала овладевать какая-то апатия. Возможно потому, что было уже очень поздно, а вся эта лавина чудовищной информации требовала времени для осмысления и, как минимум, свежей головы.

— Вы хотите из меня киллера сделать, что ли? — в упор спросил он. — Типа Никиты?

— Вы, наверное, насмотрелись тупого голливудского дерьма? — холодно вопросом на вопрос ответил Владимир Иванович. — Вы, видимо, действительно устали. Я же сказал вам — нам нужны идейные. Наемники ненадежны. Они такие же автоматы как и прочее оружие — в чьих руках находятся, тот их и использует. А нам нужны фанатики идеи.

— Я похож на фанатика?

— Станете. У вас есть все предпосылки, а мы вам поможем.

— А мои товарищи? Вы их тоже будете спасать?

Слово «спасать» прозвучало несколько иронично.

— Нет, не будем, — еще холоднее ответил собеседник. — Мы не занимаемся благотворительностью. И они нам не подходят. Ваши рядовые слишком молоды, и, простите, бестолковы. Без стержня. У прапорщика — семья. Это большая помеха в нашем деле… Вот у вас даже девушки нет.

— Вы и это знаете? — Казалось, Денис потерял способность удивляться, но эта точность деталей его просто сразила наповал.

— Даже более того, — засмеялся во все свои тридцать два зуба «Федор Двинятин», блеснув очками как фарами, — мы в курсе о вашей коллекции солдатиков.

Денис поднял руки вверх:

— Все, сдаюсь!.. Но я ведь могу подумать?

— Да, — ответил Владимир Иванович, взглянув на часы. — У вас еще час. И все. Потом либо мы сходим с поезда вместе, либо я ухожу один. А вам придется заново осваивать камеры.

Этот удар был очень точным. В камеру Денис не хотел ни при каких обстоятельствах. Ни при каких! Ему уже и так казалось, что у него начинается клаустрофобия, хорошо, вовремя выпустили. Но пройти все это заново?!

А самое главное… Самое главное, что Максимов с каким-то восхитительным ужасом сознавал, что он не жалеет о том, что сделал под Ца-Ведено. Что сломал свою военную карьеру, да что карьеру — жизнь сломал! Но как только он вспоминал кадры из тех кассет, а потом то, как убивал поганого лягушатника… Он снова чувствовал глубокое, подсознательное, на уровне рефлексов — удовлетворение. Видит Бог, он повторил бы это снова.

Однажды ему приснился сон. Он снова убивал Глюка, но чувствовал себя совсем не собой. Нет! Он был карающей дланью Господней. Весь день Денис ходил под впечатлением…

Какая-то дрема навалилась на мозг. Поезд остановился на незнакомой станции, резко запахло креозотом. Незабываемый, знакомый почти до состояния родственности, металлический женский голос объявлял прибытия, посадки и отправления. Мимо пролетел товарняк. Поезд дернулся, станция уплыла назад — в темноту.

— Все! — неожиданно твердо и резко сказал Владимир Иванович и поднялся на ноги. — Время вышло. Выше слово, товарищ старший лейтенант?

— И судьбою больше любим, кто живет по законам другим, и кому умирать молодым… Хорошо, Владимир Иванович, если вас так и правда зовут. Пойдемте.

«Федор Двинятин» неожиданно тепло улыбнулся:

— Да я и не сомневался, что вы согласитесь. Мы же вас действительно изучали… Не ломайте голову, ни о чем не жалейте. Вы все делаете правильно! Сами потом убедитесь.