На южном фронте без перемен

Яковенко Павел Владимирович

Часть 4. Новогрозненский

 

 

Глава 1

Уже пару дней где-то в юго-восточном направлении громыхало так, что я иногда просыпался. Хотя, как мне раньше казалось, я к канонаде совершенно привык. Оказывается, не так все просто.

По легким, едва уловимым изменениям в поведении старших начальников, я понял, что скоро мы передислоцируемся. И вполне возможно, именно в этом направлении.

По радио появились сообщения о сильных боях в районе Новогрозненского. Я подумал, не туда ли нас хотят перебросить. Впрочем, я только еще подумал, а мои бойцы уже были в этом уверены. Ну, еще бы! Один боец что-то услышал, что-то подслушал, не будь дурак — сопоставил факты, сообщил другому бойцу. Тот добавил что-то свое, новость распространилась, обросла подробностями, и стала железобетонным фактом.

Вскоре факт подтвердился. Ко мне подошел Бандера, похлопал по плечу, посоветовал крепиться, и сказал, что заграница нам поможет. Это у него юмор такой.

Я ответил, что мне все равно куда ехать. А за ним я буду как за каменной стеной. Степан ушел, а я сообщил бойцам, что вскоре мы отъедем в направлении Новогрозненского.

— Что, прямо в бой кинут? — спросил меня Восканян. (Молодой такой армянчик, живой, как ртуть — из расчета Боева. Очень они с Боевым сдружились).

— Очень может быть, — ответил я. — То ли нас кинут, то ли на нас кинутся. Кто знает? Тут ни фронта, ни тыла нет, сами знаете.

Вместо Полякова, для заполнения вакансии, Найданов отправил ко мне Шуру Эйнгольца. Из первой минометной. Шура обладал очень уживчивым и жизнерадостным характером, и, слава Богу, очень быстро нашел с моими подопечными общий язык. Это было здорово, потому что лишних неприятностей из-за конфликта между бойцами мне совсем не хотелось. Хватало неприятностей из-за постоянного присмотра за трансвеститом.

Кстати, о нем. Что-то все-таки произошло у них с Поляковым. Сочинец плакал, я это выяснил. Но на прямой вопрос, в чем дело, он отвечать отказался.

Так!.. Этого еще не хватало! Тогда я вызвал командиров расчетов, и спросил их. Они недоуменно закачали головами, начали пожимать плечами… Но глаза прятали, и по глазам я понял, что что-то все-таки произошло.

— Так, товарищи сержанты! — Обратился я к ним, после короткого раздумья. — Не знаю, что вы с ним сделали…

Абрамович поднял голову, хотел уже видно сказать — «Не мы» — но вовремя осекся.

— Да, не знаю, — продолжил я. — Но у меня подозрение, что кто-то, кто-то, его все-таки трахнул. Хотя я предупреждал! Блин! Ну, ведь предупреждал же! Ну что вы за люди!? А?.. Вот ты знаешь, Боев, что теперь у него на уме? А!? Что он теперь думает? Может, он ночью вас всех убьет?!

— И меня убьет! — поправился я. — Из-за вас! Чем вы думаете-то!? Или у вас голова, чтобы еду в нее класть?!

Расстроился я до чрезвычайности. И отправился к самому Санжапову. Хотя это было и через голову, но я точно знал, что Найданов вопрос этот не решит. А у меня с майором, благодаря Игорю Молчанову, отношения были относительно неплохие.

— Товарищ майор! — обратился я к комбату. — У меня проблема с солдатом. Большая.

— Что? Еще один? — Неприятно изумился майор. — Тут только с Найдановым проблему решили… А ты чего?

— Да нет, товарищ майор. — Я скривился. — У меня с ним совсем другие проблемы. Я за него боюсь, и за свои расчеты боюсь… В общем, дело такое…

Я объяснил майору ситуацию, и высказал свои подозрения.

— Не нужен он нам тут! — Я пытался быть убедительным.

Санжапов, пока я все это ему рассказывал, морщил лоб, кривился, как от зубной боли, но, в общем и целом, мою правоту признал.

— Ладно, — решительно сказал он. — Давай его сюда. При первой возможности отправлю обратно в Темир-Хан-Шуру. Пусть там в писарях сидит.

Я кашлянул:

— Есть одна тонкость, товарищ майор… Как мне кажется, именно Поляков-то его и… Того… Этого…

— О, черт! — Санжапов замотал головой, как лошадь, отгоняющая надоедливых и наглых мух. — Давай его все равно сюда. Я разберусь. Все, давай!

Я подошел к кузову, забрался внутрь, и в настороженной тишине громко сказал:

— Так, Мелешко! Собирай свои вещи и бегом к Санжапову. Будешь в другом месте служить.

Унылый Мелешко встрепенулся, моментально собрал свое барахлишко, и под двусмысленными взглядами бывших сослуживцев исчез из нашего поля зрения.

Я же протянул руки к горячей буржуйке и закрыл глаза. Заканчивался короткий период общения с Васей, другими знакомыми, вкусные ужины, дружеские беседы, и прочие удовольствия от пребывания в большом офицерском коллективе. Снова наступала эпоха Бандеры, Салия и моих неугомонных и трудновоспитуемых бойцов.

Впрочем, это я так — несерьезно. Главное ведь — дело! Интересно, что ждет нас всех в Новогрозненском?

 

Глава 2

Выехали с первыми лучами солнца.

Мы ведь по ночам не ездим. Ночь — это не наше время. Это время боевиков, разведки и спецназа. Да и то, спецназу и разведке здесь гораздо тяжелее, чем чехам. Все-таки чехи — местные. Они дома воюют. Им здесь все ходы и выходы известны. Попробуй, поймай! Особенно ночью. Если бы я дома воевал, меня бы тоже не нашли, если бы я захотел спрятаться.

Вот потому мы ночь и не любим. Если бы, скажем, наша колонна шла сюда не днем, а ночью, то увидел бы боец тех двух уродов с гранатометом? Тех, которых он из пулемета срезал? Нет, сто пудов даю, не увидел бы. И влепили бы они в мою «шишигу» заряд, и все… Для меня война закончилась бы.

Так лучше уж по светлому. Целее будем.

Я снова «зацепился» за последним БМП Бандеры, и нам с Сомиком оставалось только следить за его движениями. Куда он — туда и мы. Дело незамысловатое, правда, не считая того, что БМП может пройти там, где нам не под силу. Однако ехали мы по вполне накатанной дороге, так что никаких эксцессов с передвижением не происходило.

Сначала мы двигались на север, в сторону нашей артиллерийской батареи и ПХД, которые так и не сдвинулись с места, но дойдя до какой-то ведомой высшему командованию точки, повернули на запад.

Канонада приближалась. Стоял треск от автоматной стрельбы. Он то усиливался, то, наоборот, утихал, в зависимости от того, приближались мы к городу, или отдалялись от него.

В конце — концов, я понял, что Новогрозненский мы плавно обходим с юга, к самому городу особо не приближаемся, и это меня несколько озадачило. По-видимому, в городских боях нас использовать не решались. Я подумал, что, скорее всего, опять поручат что-нибудь блокировать.

К югу от города еще лежал снег. И чем выше мы забирались, тем снега было больше. Очень хорошо, что вместо солнца над нами нависли темные, мощные, непробиваемые тучи. Сразу заметно потеплело, и явно утих резкий ветер, который так доставал меня, (да и всех, наверное), там, над Аллероем.

Это, собственно говоря, было все, что меня радовало. Ко всему остальному я уже давно относился как-то, неожиданно даже для себя, индифферентно. Слава Богу, у меня ничего не болело, но эти бесконечные бессмысленные переезды и безделье меня порядком утомили.

Меня лично очень злило, что за все то время, что я уже провел в Чечне, нам не разу не удалось отстреляться из минометов. Даже хотя бы для того, чтобы их элементарно пристрелять. Все что у меня было из нужных приборов, так это только бинокль. Таблиц стрельбы у меня тоже не было. Еще в части я переписал себе в обычную тетрадку самые необходимые данные, но все-таки очень хотелось бы их перепроверить и, при необходимости, подкорректировать. Однако такой возможности у меня до сих пор не было. Если Серега и Вовка уже устали от стрельбы так, что прицелы отражались у них в воспаленных глазах, то для меня все это было чисто абстрактным понятием…

Так, наша, доселе единая, как змея, колонна начала растекаться на ручейки. Вон пошел ручеек роты Тищенко, вон ручеек роты Бессовестных, а вот и мы повернули в другую сторону.

На головном БМП Бандера энергично махал руками. Он явно радовался. Еще бы, если меня все достало, то ему вообще смерть было сидеть на одном месте. Грязь, летевшая из-под гусениц, ровным слоем накладывалась на лица пехотинцев, сидевших на броне, и постепенно они превращались в трубочистов.

«Моем, моем трубочиста — чисто — чисто, чисто — чисто!». Я неожиданно вспомнил стихотворение «Мойдодыр», и заржал. Сомик посмотрел на меня очень странным взглядом. Наверное, подумал, что я потихоньку схожу с ума.

«Да нет, друг Сомик! Я-то как раз нормален. Только сумасшедший и может быть нормальным в таких условиях», — мысленно ответил я своему водителю, но вслух ничего не сказал. Еще чего не хватало! Тогда он точно решит, что я чокнулся.

Горящий город становился все ближе. Нет, он не горел так, как древний Рим, по слухам, подожженный самим же императором Нероном. Горели отдельные дома и сооружения. Но пылали красочно, и черный дым поднимался в небо огромными черными воронками. Перестук очередей усилился.

Все. Теперь мы были точно посредине южной оконечности Новогрозненска.

— Стой! — Закричал Степан, одним огромным прыжком слетая с брони. — Окапываемся к бою!

Пока Бандера занимался своими проблемами, я начал готовить собственную позицию.

Для этого я лично обошел свой участок, и наметил места для минометов. Так, чтобы полету мины ничего не препятствовало, сам миномет было не очень видно со стороны, и чтобы в линии прицеливания не было никаких помех. Естественно, без тени сомнения я выбрал позицию для стрельбы по городу.

— Так, бойцы, — сказал я. — Окапываемся быстро, но качественно. Приказ на открытие огня может быть в любую минуту. Кроме того, могут также успешно стрелять и в нас. Так что хорошие окопы — это в ваших личных интересах.

Боев шмыгнул, Абрамович почесал нос, а Адамов сплюнул. Они без рассуждений развернулись, и принялись орать на своих подчиненных. Работа закипела. Я же взял бинокль, и попытался обнаружить хоть какие-то возможные цели. В городе явно кто-то бегал, кто-то в кого-то стрелял… Но кто и в кого? Ни хрена не разберешь! Все же одеты одинаково!

Это только наших бойцов можно отличить от противника за несколько километров. У них одноцветные бушлаты, а у некоторых кроме шинели ничего нет. Кто из дудаевцев ходит в шинелях? Вопрос риторический. Вот тут все сразу видно.

А вот все остальные — и части из более цивильных районов СКВО, из Сибири, из-под Москвы, из Калининграда, не говоря уже о спецназовцах и ОМОНе, все в камуфляже. У них все камуфлированное. И прически, наверное, камуфлированные тоже. Их от чехов не отличишь. Мне кажется, что их всех с одних и тех же складов и снабжают. А что? Днем папоротник на службе — выдает имущество военнослужащим, а ночью — бизнес. Продает то же самое боевикам. Сам не видел, врать не буду, за руку не ловил. Но слухи такие у нас тут ходят.

Через несколько мгновений в поле моего зрения все-таки кто-то появился. Маленькие фигурки, похожие на юнитов компьютерной игры, показались между домами. Они двигались очень быстро, часто стреляли, и куда-то отступали. Но кто это? Наши ли отходят, или боевики откатываются?

Вообще-то, мне стало нехорошо. Это я здесь нахожусь в относительной безопасности, смотрю на бой со стороны, и это вызывает у меня только любопытство. Люди там — в городе — сражаются насмерть. Для них любое движение может стать последним в этой жизни. У них не игра… Нет, игра! Но только со смертью.

Меня передернуло. И тут же, как будто в унисон с моими мыслями, рядом просвистела шальная пуля. Я поежился, и вышел из задумчивости. И сразу убрался с открытого места.

Окопы под минометы были готовы. Бойцы сидели на ящиках, и ожидали дальнейших указаний. Я стоял посреди позиции молча, в ожидании Степана. Он, впрочем, не замедлил появиться.

— Вы чего тут сделали? — спросил он. — Стрелять-то надо в другую сторону!

У меня отвисла челюсть.

— Куда?! — переспросил я, подумав, что, наверное, ослышался. — В лес что ли?

— Да, да! Именно в лес, — сказал Степан. — Наша задача, не дать пройти помощи к боевикам с этого направления. Мы просто блокируем город.

Я снял шапку, вытер вспотевший лоб, вздохнул, и повернулся к подчиненным.

— Давайте еще в ту сторону позицию оборудуем.

— Зачем? — вскинулся Боев.

— А затем, — веско ответил я. — Что возможно, нас атакуют как раз оттуда. На помощь осажденным чехам идут другие. Наша задача — их не пропустить. Ясно?

Я немного приврал, конечно, но эффект был важнее. Возможность непосредственной встречи с противником лицом к лицу показалась моим бойцам уже не столь вдохновляющей как когда-то. Во всяком случае, за рытье окопов и укрытий они принялись с еще большей энергией, чем даже раньше. В результате позиция была оборудована с рекордной скоростью, и ко второму пришествию Бандеры я был полностью готов. Он удивленно покрутил головой:

— Однако!… Так! Давайте по кромке леса пристреляемся.

Слава тебе Господи наш! Наконец-то можно ПОСТРЕЛЯТЬ! Хоть оружие опробуем.

И тут случилось именно то, чего я так опасался. Наши мины, за время непрерывных кочевок с места на место в сыром чеченском климате, слегка подпортились. Порох отсырел. Из первого залпа канал ствола покинули и разорвались две мины из трех. И хотя они попали примерно туда, куда мы и целились, никакого удовлетворения мне это не принесло. Потому что третья мина дала осечку, и осталась внутри миномета расчета Абрамовича. Что делать?

Кряхтя и попердывая, бойцы отсоединили ствол, и Шура Эйнгольц принял мину на руки, мягко и нежно, словно ребенка.

— Отложи ее в сторону! — крикнул я ему. — Нужно просто основной заряд поменять, и она пойдет!

Второй залп вышел еще хуже прежнего: теперь вылетела только одна мина, а две дали осечку. Пока Адамов и Боев корячились с ними, Бандера презрительно посмотрел на меня, и зашипел:

— Ты нас погубишь! Как можно на тебя рассчитывать!

— Блин! — заорал я в ответ. — Да если бы дали мне возможность стрелять еще месяц назад! У меня было бы все в порядке. У меня все заряды отсырели. Что я могу сделать?!

Ладно, я быстро успокоился, и примирительно сказал:

— Ну, не ругайся. Эти ящики мы всегда вынимали. Они все время почти на воздухе… Ну, вот, видишь как. Мы сейчас другие, из-под лежаков достанем, они должны быть сухими… Но учти. Если мы сегодня — завтра опять стрелять не будем, то и эти могут отсыреть! Видишь, кругом снег. Земля сырая…

— Хорошо, — сказал Бандера. — Делай, что хочешь, но огневой заслон мне обеспечь… Ясно!?

— Да ясно, — тихо ответил я. — И без тебя голова уже болит.

Третий залп мы давать не стали, а я заставил бойцов разобрать их уютные лежанки, и поменять отсыревшие ящики на новые — сухие. Попробовал возмутиться только армян, но я ему внушительно пояснил, что от этого в самом буквальном смысле слова зависит его жизнь. Вылетит мина из ствола или нет. И как быстро это произойдет. И что чехи армянам тоже головы отрезают. Армян заткнулся.

Я же говорил, если правильно объяснить личному составу, что и зачем делается, то, в общем, до них доходит.

Пока я проводил профилактику и обновление боеприпасов, в нашем направлении явно что-то случилось. Я услышал нарастающий гул двигателей и лязг гусениц с правого фланга. Возвышенность закрывала мне видимость, но к нам явно кто-то ехал. Не прямо к нам на позицию, конечно, но куда-то рядом с нами.

Вскоре из-за бугра вынырнула четверка Т-72 и довольно резво отправилась в сторону города. Однако, не дойдя до него вполне приличное расстояние, танки остановились, и открыли огонь. Видно, кто-то запросил огневую поддержку, и командование не придумало ничего лучшего, чем отправить танки в качестве орудий. Входить же в город они не собирались, помятуя, вполне очевидно, о печальном опыте Новогоднего штурма.

От нас к танкам присоединились все до одной БМП Степана, и тоже начали куда-то стрелять.

Район целей быстро заволокло дымом, так что — куда они стреляли? В кого? И зачем? — разобрать было уже невозможно. Я сильно сомневался, что и сами танкисты вполне понимали, куда целятся.

Однако я был не прав. Очевидно, что кого-то они все-таки очень сильно «достали», так как в ответ из города по танкам и БМП открыли ответный огонь. Эге! Сразу несколько разрывов, и довольно точных. Мне показалось, что стреляли из минометов. Поэтому я только усмехнулся. Что может сделать миномет танку? Ну, если только не попадет точнехонько в него. Такое попадание, конечно, вполне возможно, но все же встречается не часто. Так что я был совершенно спокоен за наших.

И потому, то, что случилось дальше, меня как громом поразило. На одной башне открылся люк, оттуда вылезли два человека в черных комбинезонах, попрыгали с брони и пустились наутек. У меня, честно говоря, отвисла челюсть.

— Зачем!? Идиоты! Что вы делаете!? — закричал я вслух.

Бойцы, наблюдавшие всю эту ситуацию, начали на меня оглядываться. В отчаянии я махнул рукой. Танковую позицию накрыла еще одна серия разрывов, и обе бегущие фигурки упали на землю. После этого и танки, и БМП попятились назад, выходя из зоны обстрела.

Как оказалось, (а так и должно было быть), за боем наблюдал не только я. Спустя пару минут к месту событий все с того же правого фланга на очень большой скорости, (сколько смогли выжать), примчался наш медицинский МТЛБ. Он пролетел недалеко от нас, и я смог разглядеть на броне Игоря Молчанова и нашего батальонного медика — Гаджи Гафурова.

Раненых быстро погрузили в тягач, а Молчанов залез в брошенный танк. Двинулись они практически одновременно.

Неожиданно для меня, МТЛБ остановился прямо напротив нашей минометной батареи. Я быстро спустился к нему.

Раненых танкистов снова вытащили на землю, и медик принялся за перевязку. Пока он их перевязывал, Молчанов орал на обоих.

— Ты чего вылез? — кричал он на молодого танкиста.

— Ну, этот сопляк обосрался! Ты чего вылез? — кричал он на танкиста старого.

Старый танкист, как выяснилось, был обычным контрактником, и прослужить успел совсем недолго. Впрочем, он, стиснув зубы, молчал. Ему было совсем не до разговоров. И военная служба его тоже закончилась — ему выбило глаз.

Молодой боец отделался заметно легче: получил всего лишь порцию осколков в ногу. Он плакал, и плача оправдывался.

— Я испугался! — говорил он. — Мне было страшно. Я не знаю, зачем я вылез!

Это было очень похоже на правду. Молодой испугался, рванул наружу, а контрактник, повинуясь стадному инстинкту, дернул за ним.

Снова мимо просвистели пули. Все резко задергались.

Уже перевязанных танкистов снова засунули в тягач, Гаджи запрыгнул на броню, и они отчалили. Молчанов подмигнул мне, залез в танк, и отправился за ними. У меня мелькнула мысль, что так просто танк он уже не отдаст.

Игорь закончил Ульяновское училище, служил в Германии, а после всего того, что сделал с нашей армией лысый урод, оказался в России. Сначала он пристроился в Волгограде, но там было очень плохо с деньгами. В Темир-Хан-Шуре, в штабе бригады, приличную должность занимал его двоюродный брат. Он-то и помог Игорю перевестись сюда. «По крайней мере», — сказал он. — «Здесь довольствие выплачивают регулярно».

Так Молчанов появился у нас в части. Танков здесь отродясь не было, (здесь вообще раньше — до нас — стояла артиллерийская дивизия), так что пришлось Игорю идти командиром роты в пехоту. Очень это его сильно напрягало, и по своим танкам он явно скучал.

И вот — такой случай! Я-то заметил, как загорелись у Молчанова глаза…

 

Глава 3

И все. Больше ничего не происходило. Город потихоньку горел, перестук очередей стал ослабевать, чувствовалось, что сражение заканчивается. И Бандера не появлялся.

Пришли сержанты, и сказали, что очень хочется есть. Никого не кормили с самого утра.

Честно говоря, мне, почему-то, есть не хотелось. Ну, не то, чтобы совсем не хотелось, просто я еще потерпел бы. Но ведь я командир! Я о подчиненных должен заботиться в первую очередь, а уж о себе — во вторую… Хотя это вопрос спорный.

Ну, ладно. Хватит демагогии, надо ехать за старшиной. Опять, гад, где-то спрятался! Чуть опасность, пусть небольшая — больше потенциальная, хрен его дождешься. Приходится искать самому.

Я кликнул Сомика, и мы отправились искать штаб, ПХД, скопление техники… Что угодно, где может окопаться наш доблестный старшина.

Однако первым объектом, где я приказал Сомику остановиться, стала Васина минометная батарея. Что это именно Вася, я понял сразу, еще издалека, как только увидел подготовленные к стрельбе ПМ.

Однако это было уже не все. Кроме ПМ, стояли шесть «подносов».

— Здорово, Вася! — закричал я, — как только выпрыгнул из «шишиги». — И это тоже все твое?

Из кузова средней машины показалась голова Васи.

— А, привет! — удивленно-радостно ответил мне он. — Какими судьбами? Да это все мое. Мне народу добавили, и минометов… Прикинь! Собрали в части все, что шевелится, и не является аборигеном.

— Здорово тебе! — ответил я. — А как дела со снабжением? Я вот тут с водителем разыскиваю нашего доблестного старшину, который как-то давно у нас не показывался. Некоторым товарищам страшно хочется есть, они ходят и спрашивают, «кто нас будет кормить? Где еда?».

— У меня со снабжением все нормально. Вот, в соседней машине прапорщик прикрепленный обитает. Он нас и снабжает всем необходимым.

— А ты один живешь? — спросил я.

— Да нет, — засмеялся Рац. — Или ты турка и Ваню не считаешь?

— Да, не считаю, — твердо ответил я. — Это не то, что я имел в виду.

— А-а… Все равно не один. Со мной Молчанов живет.

Я опешил:

— Ничего себе!.. Ну, тогда сегодня твоя батарея пополнится техникой!

— Какой?

— Танком!

Я в лицах описал Васе сегодняшние события.

— Понятно, — сказал, выслушав меня, Рац. — Может быть, и на танке. Но это вряд ли. Отберут… Танк же где-то ведь числится? Правильно? За ним все равно приедут… Вот если бы Игорь танк у чехов отбил… Тогда другое дело. Тогда бы у нас в батальоне начала формироваться танковая часть.

Нашу оживленную дискуссию прервало довольно неожиданное событие. Из соседней машины, видимо привлеченный звуками нашего разговора, выполз папоротник. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это некто иной как Чорновил! Собственной персоной!

Увидев меня, он сделал некое движение, чтобы укрыться обратно в кузове, но было уже поздно. Он сам это понял, и с кривой улыбкой подошел к нам.

— Товарищ прапорщик! — незамедлительно обратился я к нему. — Где наши завтрак, обед, и… (я посмотрел на часы)… ужин. А?

Краем глаза я заметил, что Сомик слушает наш разговор. Это было очень хорошо — в случае чего, он мог подтвердить моим бойцам, о чем мы здесь говорили. Увы, но Сомову они поверили бы гораздо скорее, чем мне.

Прапорщик замялся, и это меня сильно насторожило. С чего это вдруг? Что такое? Он же должен нас снабжать! Это же наш старшина!

— Вы у меня в списки сейчас не входите, — сказал он, наконец, прямо. — Я сейчас вот эту батарею снабжаю, и Найданова.

— Ну-у, елки-палки, — остолбенел я. — Мы же вот — рядом. Почему вы нас не снабжаете? А кто должен это делать?

— У Бандеры там должен быть сейчас старшина. Вас ему на довольствие передали.

Так, картина, кажется, прояснилась. Я наскоро распрощался с Рацем, но когда уже сел в кабину, он вдруг махнул рукой — остановись, мол. Вася исчез в кузове, а потом вернулся ко мне с письмом.

— На, — протянул он мне тонкий конверт. — Это тебе передали из части. Бойцы привезли.

Письмо — это здорово! Я крепко пожал Васе руку, и, как не хотелось мне остаться, пришлось возвращаться к подопечным.

Даже не подъезжая к своей позиции, я сразу направился в расположение Бандеры.

— Привет! — сказал я ему. — Где ваш старшина?

Степан что-то жевал, и потому ничего остроумного ответить мне не сумел. Он только махнул рукой в нужную сторону, и опять ушел в свою палатку.

Папоротника я нашел быстро, но он оглядел меня с искренним недоумением.

— А на вас у меня ничего нет, — протянул он. — По крайней мере, на сегодня ничего не давали. Завтра утром разберусь.

Я мрачно посмотрел на него, но ничего не сказал. А что я ему скажу? Нету жратвы! Все, нету. Обломайтесь.

Когда я вернулся обратно, весь личный состав был на ногах. Нас ждали.

Я вылез, все также мрачно осмотрел своих бойцов, и объяснил обстановку.

— Ну и что нам делать? — спросил Восканян.

— Да, вы же командир! Придумайте что-нибудь! — поддержали его остальные.

Ну ни хрена себе! Вспомнили, что я командир! До этого как-то все недосуг было.

И что я должен был им ответить?

— В общем, так, — сказал я внушительно. — Что вы все ноете?.. Смотрите, город перед вами.

Я сделал наполеоновский жест: дарю, мол — и отправился на позицию посмотреть, что там творится. Потом оглянулся. Все мои солдаты, как один, заворожено смотрели в сторону города, словно что-то увидели, или словно какая-то важная мысль неожиданно посетила их головы.

Как-то они подозрительно быстро успокоились. Мне показалось это весьма забавным. Что-то мне подсказывало, что вскоре жизнь в моей батарее сильно изменится.

За всеми треволнениями дня наступила ночь. Дома ярко горели, создавая ощущение какого-то праздника. Я был в кабине один. Включил рацию на волне «Маяка» и слушал новости, потом музыку, потом некую радиопьесу; потом выключил, чтобы не сажать аккумулятор, и заснул.

 

Глава 4

Сегодня был большой праздник — 23 февраля.

Ну, хотя здесь — в Чечне — это не совсем праздник. Здесь это траурный день. В 44-м году всех чечен собрали и отправили в Казахстан. Берия, по слухам, предлагал всех просто утопить в Каспии, но Сталин пожалел. Смешно, но Сталин пожалел.

Ну ладно! Мы не чечены, у нас праздник Советской Армии. Жрать-то нам сегодня дадут или нет?

Однако почти тут же мое ухо уловило незнакомые звуки за спиной. Уж поверьте, это было что-то новенькое. За все то время, что я передвигался с батареей по Республике Ичкерия, я привык к определенному шумовому фону. А эти звуки мне были совершенно незнакомы. Да они вообще больше увязывались с мирной жизнью, чем с огневой позицией!

Я немедленно отправился посмотреть, чем это заняты мои непоседливые бойцы.

Черт побери! Да ведь это… Да ведь этот звук… Это… Ни что иное как звук телевизора! Да не может такого быть!

Однако могло. Именно телевизор. Вот что меня так озадачило сегодня утром. Шум настройки. Нет, не передачи — именно настройки.

Причина обнаружилась сразу, как только я вынырнул из-за кузова, и увидел всю картину целиком.

Электромонтер Боев пытался настроить телевизор, а он не показывал. Ток подавался на него с автоаккумулятора.

— А он от такого напряжения работать-то может? — спросил я у сержанта.

Он ответил, как ни в чем не бывало, как будто я уже тут вместе с ними часа два сидел:

— Да, может. Там переключатель есть на низкое напряжение… Но не хочет, падла, показывать! Сам не пойму, в чем там дело… Блин, мне бы приборы сюда! Эх, я бы нашел, в чем тут дело!

Да, действительно, телевизор «Sanyo» включился, но кроме мутного снега и дикого визга ничего более не воспроизводил.

Оставив азартного Боева за работой, я осмотрелся как следует.

Никто мне ничего не сказал, все были очень заняты. Может быть, они даже не увидели, что я появился. Я ведь подошел очень тихо, да и с Боевым разговаривал в полголоса.

Восканян пек хлеб. Шура Эйнгольц ощипывал курицу, а Абрамович уже варил другую. Я протер глаза.

— Так, — на этот раз уже очень громко сказал я. — Товарищи солдаты, рассказывайте.

Все, как один, подняли головы. И начали переглядываться.

— Да успокойтесь, — сказал я. — Я просто интересуюсь, в чем дело, как все было, и какова обстановка на настоящий момент… Давайте!.. Ну, откуда все это богатство… Впрочем, я и сам знаю. Скажите, кто ходил?

Адамов вздохнул, оторвался от какого-то альбома с фотографиями, и сказал:

— Да все ходили, по очереди. По трое, по четверо. Так и не страшно, и унести можно больше.

— Ну и что принесли, — спросил я, устраиваясь на чьей-то каске. — Проведем небольшую инвентаризацию.

Теперь в дело вмешался хозяйственный армян.

— Мешок муки, — начал он считать, загибая пальцы, — канистру масла. Кажется, подсолнечное. Кастрюля с сыром. Потом вон несколько банок с закруткой. Потом еще три курицы. Кастрюли, посуда разная, ножи. Соль. Вот сахара не нашли.

По мере перечисления у меня отвисала челюсть и поднималось настроение. Мне ставилось откровенно весело. Я заметил, что у моих бойцов совсем изменилось мироощущение. Они как-то очень заметно ожили. Вот армян, который до этого целыми днями только ныл, теперь был весьма оживлен и деятелен. Боев вообще, кажется, забыл все на свете, и уже ковырялся во внутренностях телевизора с высунутым языком.

Блин! А какой аромат шел от кастрюли!..

Один только Бичевский был опять мрачен и недоволен.

— Скоро прапорщик прискачет, — предрек он. — Я его знаю. Жрать не привезет, а если почует наживу, а он точно почует, под обстрелом прискачет. Приползет даже.

Да, про Чорновила я как-то забыл. Да, этот может.

— Пусть вообще больше не показывается, — сказал Восканян. — Мы теперь и без его подачек проживем.

— Товарищ лейтенант! — сказал Абрамович. — Вы курицу будете?

Ого! Еще бы!

— Конечно, буду, — сказал я. — Но вы лучше расскажите, что там, в городе, творится.

О, — неожиданно ответил Боев, оторвавшийся от бесплодной настройки, — там ночью было как на дискотеке деревенской. Толпы бродят, все друг от друга шарахаются, только слышно, как по домам шуршат.

— А местные чего?

— Да нет!…Там, где люди живут, мы туда не заходили. Там и брошенных домов много. Испугались, наверное, побросали все и убежали, куда глаза глядят. А добро бросили.

Боев замолчал, но потом будто вспомнил что-то:

— Да, вот еще. Прикол. Мы видели дома, на них написано «Здесь уже были».

— М-да, — отреагировал я, подумав, — только глупый это плакат. Ну и что, что были? Ну, были. Но все унести не смогли… Надо было писать «Здесь уже ничего нет». Вот это была бы точная информация.

Тут вмешался Эйнгольц:

— Говорят, в центре магазины есть. Но мы туда не пошли — побоялись. Там еще стреляют, вроде бы.

— А как же вы так, в темноте-то там шарахались?

— Да мы спички брали с собой. Это если в погреб полезешь, там же ничего не видно. Ни зги. А так домов много горит. Светло, нормально.

— Ну а винные подвальчики там были?

Я задал этот странный вопрос потому, что мне вспомнилась последняя летняя поездка в Кабардино-Балкарию. Там, у деда моей жены, в станице Александровской, был такой подвальчик. И вино у него было весьма отменное. Вот, что-то пришло мне в голову.

— Нет, такого тут нет, — дал мне ответ Абрамович. — У них такого и быть не может. Они же мусульмане, Им Аллах запрещает вино пить.

— Зато им колоться можно, — сострил Шура.

— Узнаю наш славный Дальний Восток, — сказал я. — Кому что, а вшивому о бане!

Все засмеялись, а громче всех — сам Шура.

Я встал, чтобы посмотреть на банки. И тут увиденное меня, увы, не вдохновило. Помидоры и огурцы выглядели как-то весьма осклизло. Старые закрутки, что ли? Очень неаппетитное зрелище. Даже с голодухи. Пара банок с вареньем. Так, банка открыта.

Я достал из бушлата ложку, зачерпнул немного варенья, попробовал…

— Что это? — спросил я.

Мне ответил Абрамович, (видимо, как знаток местной кухни):

— Это кизиловое варенье.

М-да! Варенья почему-то было совсем мало. В основном банку занимали косточки. Впрочем, решил я, немного поразмыслив, это ерунда. Ведь можно пить чай!

— Вы чайник захватили? — спросил я, как будто речь шла о каком-то легком пикнике на фоне природы.

— Да, да! Конечно, — сказал Имберг.

Он даже показал мне его. Чайник был несколько закопчен, но это не страшно. Не в магазине же мы его брали, в общество защиты прав потребителей обращаться бесполезно. «Вот если только расстрелять хозяев за плохое обращение с кухонной посудой», — с иронией подумалось мне.

Я огляделся по сторонам. Город исчез в тумане. Туман царил везде — сзади, сбоку, спереди. Капельки воды висели на ветках, на траве, на минометах… Было сыро, но не холодно. А у самого костра было вообще хорошо.

Адамов возился с каким-то огромным альбомом. Сержант сопел, кряхтел, что-то бурчал себе под нос, яростно выдирал из альбома фотографии, и отбрасывал их в сторону.

— Дай-ка посмотреть, — сказал я, подойдя к нему. — Что это ты притащил вместо еды, инструментов или других каких-нибудь полезных вещей?

Адамов показал мне альбом.

— Это дембельский альбом, — сказал он. — Какой-то чечен делал. Очень красивый. Я из него сделаю собственный.

— Ты сначала доживи до этого дембеля, — подбодрил я бойца. — Ты что же, будешь теперь таскать этот талмуд с собой? Ну, что ж! Знаешь, могу предложить тебе более эффективное использование данного предмета. Ты его себе за пазуху засунь, и он будет у тебя вместо броника. Ни одна пуля не возьмет.

Адамов насупился.

— Да ладно, — сказал я. — Не обижайся. Я же просто шучу. Поступай, как знаешь.

Я поднял несколько фотографий и присмотрелся.

Да, крепкий парень. Могу предположить, что он серьезно занимался спортом. Карате? Вполне возможно. Снимки самые типичные для советской армии: я похожих много видел у родственников и знакомых. Вот чечен на пушке сидит, вот он взобрался на миномет — на ПМ, такие как сейчас у Васи. Везде соло. А вот эта фотография интереснее. Здесь шесть человек — однополчане, по всей видимости. Судя по форме — снимались перед дембелем.

Я перевернул фотографию. На обороте были написаны имена, а напротив одного имени стояло пояснение — «татарин». Причем взгляд у этого татарина был не такой веселый как у остальных. Похоже, ему было в окружении этих кадров не так уж и весело.

Внезапно я разозлился, и отшвырнул фотографию прочь. Меня просто взбесило это. Ну, все же мусульмане! Нет, выделили-таки одного — не наш, не чеченец.

У нас в группе учился один — Ибрагим. Хороший парень, ничего плохого сказать не могу. Звезд с неба не хватал, но и не отставал никогда. Жил в общаге. То, что он чечен, меня никогда не напрягало. Я об этом вообще никогда не думал.

У нас вообще всех нерусских — с Кавказа — называли «хачиками». А там никто не разбирался: грузин он, армянин, ингуш, осетин, из Дагестана или Чечни. «Хачик» и «хачик». Были хорошие «хачики» — нормальные ребята, мы их так даже и не называли. Были плохие, но я не помню, чтобы у них возникали проблемы именно из-за национальности… Да нет, не помню такого. И в школе не помню… Ну да, мы же были интернационалисты.

Теперь все рухнуло. Послужив на Кавказе, я научился отличать даргинцев от лакцев, аварцев от кумыков, ингушей от чеченцев… И увы, от нормального отношения у меня не осталось и следа. Как выяснилось, мы русские, относимся к ним гораздо лучше, чем они к нам. Да, это правда, они презирают слабость, уважают только силу, а добродушие принимают именно за слабость…

Да, что-то я слишком близко к сердцу принял эту странную фотографию. Бог с ней! Да и с ним. Говорят, Ибрагим не стал воевать с нами, уехал куда-то в другую республику. Может быть, он тоже помнит, как мы вместе учились, как жили в одном вагончике, как помогали друг другу? Может, это на него подействовало? Очень хотелось бы верить…

Восканян позвал меня есть курицу. От тушки мне досталась нога. Кто-то открыл две банки с огурцами и помидорами. Курица была старая и жесткая. А помидоры и огурцы слегка осклизлые и очень кислые. Но мои бойцы явно остались довольны.

Во-первых, это была не казенная еда. Впервые за очень долгое время.

Во-вторых, это вообще была первая еда за также весьма приличный промежуток времени.

В-третьих, они добыли эту еду сами. И это позволяло им наплевать на товарища прапорщика с высокой колокольни.

А вот лепешки удались. Действительно, это оказалось очень вкусно. Это и позволило без особой муки съесть и жесткую курицу, и несвежие закрутки.

— Сахар есть… — мечтательно сказал Боев. — Эх, еще бы дрожжей!

— Что у нас с водой? — спросил я, прервав алкогольные видения сержанта.

— С водой плохо, — ответил мне армян. (Он все больше и больше входил в роль завхоза). — Есть фляга. Мы взяли в городе. Но воды набрать негде.

— Что? Вообще ничего? — спросил я огорченно. — Чаю бы попили с вареньем этим…

— Нет, воды нету.

Вот так. Чай обломался. И теперь еще появилась забота, где набрать воды. У нас были два армейских термоса, но этого было мало, и сейчас они были пусты.

— Так, — сказал я. — Абрамович. Возьми людей, кого хочешь. Бери термосы. Только флягу пока не берите, а то могут быть глупые вопросы, на которые умно ответить вы все равно не сможете. Так, берите термосы, и идите вон в ту сторону, (я показал рукой). Там старшина второй роты, попросите у него воды. Давайте! Чаю попьем. Что костру зря пропадать?

Абрамович взял с собой двух человек, и они отправились в указанном направлении. В это время появилось солнце, и туман почти тут же рассеялся. Увидев, что творится внизу, я только ахнул.

Как весенние ручейки, из города и в город текли наши военнослужащие. Их было необыкновенно много. Я даже как-то и не подозревал, что у нас столько пехоты. Впрочем, я мог и ошибаться. С чего я решил, что промыслом занимается только наш батальон?

Среди ближайших ко мне потоков как альбатросы над бурным морем, кружили Бандера и Салий. Периодически они «ныряли» в глубину, и выхватывали тот или иной экземпляр несуна.

Я бодро отправился к Бандере, посмотреть на его «охоту».

— Что вы тут делаете? — спросил я.

Салий молча показал мне целую сумку видиокассет. Чего здесь только не было!

— Эммануэль! — вытащив одну из кассет, хитро подмигнул мне Степан.

На этот счет я промолчал, а спросил вот о чем:

— А на чем смотреть будете-то?

Лейтенанты переглянулись.

— Вот, — ответил Валера. — Как раз стоим, ждем, когда кто видак потащит.

— А как же вы их… — хотел было спросить я, но не успел.

Степан нырнул в «глубину» и выхватил из нее недоумевающего и временно потерявшего соображение и ориентацию солдата. В руках у него была довольно объемистая сумка, с которой обычно путешествуют туристы с гитарами.

— Показывай, что там у тебя, — сурово сказал Степан.

Солдат задергался, но Салий показал весьма объемистую деревянную дубинку. Рядовой сразу сник, и сам послушно расстегнул молнию. В сумке лежали какие-то свитера, рубашки… Даже майки. Было две банки с чем-то съедобным, пара видиокассет…

— Дай-ка глянуть, — протянул руку Бандера.

Он осмотрел названия…

— А-а… — разочарованно протянул Степан. — У нас уже такие есть… Все! Свободен!

Бандера дал бойцу стимулирующий пендель, и солдат с довольным и облегченным видом тут же ретировался.

В небе послышался шум вертолета. Мы трое задрали головы. Сверху, из вертушки, кто-то кричал в матюгальник, призывая прекратить «мародерство» и угрожая всяческими карами. Я засмеялся, Валера скривился, а Степан просто заржал.

— Идите к черту! — сказал он. — Ни хрена не кормите, мне даже иногда перед бойцами стыдно, не снабжаете, предаете при каждом удобном случае, а по телеку, оказывается, каждый день нас мешают с грязью… Идите на хер!! Я злобный и ужасный федерал! Я пью по утрам кровь чеченских младенцев, а вечером греюсь у подожженных домов! Попробуйте прекратить экспроприацию экспроприаторов! Посмотрим, что будет…

— А что будет? — спросил я.

— Да ничего не будет! — ответил мне Бандера. — Поорут, полетают и успокоятся. Это начальство само грабит так, что о-е-е-ей! Нашему же солдату нечего терять, кроме жизни. А тут ее и так не щадят. Поэтому большие пузаны боятся на передовой показываться. Пристрелить могут. Чисто случайно. А уж морду набить… Это вообще запросто.

Степан прекратил ругаться, потому что появилась новая группа несунов. Впереди шел даг, весь обвешанный курами, а за ним двое русских с набитыми вещмешками. Дага я уже видел. Еще бы! Это достопримечательность! Он тут был единственный даг в пехоте. Мне казалось, что у него к чеченам какие-то личные счеты, потому что он никогда не называл их единоверцами или братьями. Наоборот, все говорил о них только плохое, и лицо его при этом искажала неподдельная ненависть.

— Что грабишь единоверцев? — подколол его Степан.

Даг уставился на лейтенанта злыми черными глазами.

— Чечен мне не брат! — яростно сказал он, и насупился.

— Да ладно! Шучу я. — примирительно произнес Степан, и кивнул ему. — Проходи.

Куры Бандеру не волновали вообще.

— А вы вытряхайте вещички! — Это уже относилось к лицам славянской национальности.

Они даже с какой-то готовностью распахнули свои вещмешки, и выставили их содержимое на наше обозрение. Улов был неплохой. Шоколад, печенья, всякая съедобная дребедень в ярких пакетиках — наверняка ограбили рынок. Салий и Бандера извлекли по шоколадке, и последний неожиданно нанес удар деревянной дубинкой солдату по ногам. Тот рухнул.

— Знаешь, за что я тебя ударил? — С пафосом спросил Степан у бойца, наклонившись над ним.

— Нельзя мародерствовать! — с готовностью закивал головой лежащий на земле.

— Нет, — ответил Бандера, и стукнул солдата еще раз. По голове.

Боец ошалел. Глаза у него собрались в кучу.

— Я не то взял? — завопил он, чуть не плача.

Бандера снова молча стукнул его и помотал головой.

— Ну а что я сделал-то?

Солдату было больно, он плакал, а его товарищ замер как статуя, не понимая, что будет с ним, и с ужасом переводя взгляд то на сослуживца, то на нас.

Степан сурово посмотрел на обоих, и, наконец, высказался:

— Вы, идиоты, чего днем в город поперлись? Вам ночи было мало? Конечно, днем удобно грабить — все видно, везде пролезть можно… А вот то что вы всех нас подставили — это как? Вон тот хрен на вертолете с матюгальником чего летает? Из-за вас, уродов, летает. Нам потом будут высказывать. С вас, убогих, что возьмешь? Мы пострадаем из-за вашей тупости. (Бандера снова замахнулся, солдаты одновременно съежились). В общем, валите, пока целы. И днем больше в город не лазьте.

Битый и небитый рванули с низкого старта, и исчезли. Степан переломил шоколадку пополам, и одну половину отдал мне.

— Спасибо! — сказал я. — Короче, ладно. Я пошел, посмотрю, что там моя банда делает.

Про телевизор я благоразумно умолчал.

 

Глава 5

Степан презентовал мне два новых солдатских одеяла. Одно я постелил на сиденье, чтобы было помягче и теплее, а вторым укрывался. В роте Бандеры появились вши, он ругался, матерился, издевался над солдатами, приказывая пересчитывать количество вшей на ночь и докладывать ему об их наличии, но практически сделать не мог ничего.

Нужны были хорошая баня, и чистое белье. У нас не было ни того, ни другого. Меня лично утешало пока только то, что у меня вшей еще не было. Но, как я подозревал, это было временное явление. Не знаю, с какой стороны, но вши обязательно появятся. Нельзя жить среди вшивых, и не подхватить эту заразу.

Прошлой ночью, как и предрекали умные люди, нас посетил товарищ прапорщик. Как надо было нас покормить, так этой сволочи нет, а как он услышал, что у нас что-то появилось, а скорее — догадался, так сразу и приперся.

Первое, что он увидел, был телевизор. Папоротник сразу же его схватил в обнимку, и унес в свою машину, потом он полночи бегал с фонарикам по кустам. Мне не хотелось с ним встречаться и объясняться. Он, видимо, тоже не жаждал со мной встретиться. Чтобы не наговорить друг другу лишнего, мы оба от встречи благоразумно уклонились.

И все-таки он не такой сообразительный, как я думал. Продукты были спрятаны в пустых снарядных ящиках, на которых спал в «шишигах» личный состав. Прапор, бесполезно облазивший все соседние кусты, и даже слегка залезший на территорию Бандеры, где его чуть было не пристрелили, так и не допер, где же мы прячем от него добычу.

Крайне раздосадованный, он, уезжая, пообещал всем моим бойцам дисбат. Уж этот-то молчать точно не будет! Пойдет докладывать о своем подвиге начальству. С замполитом нашего сводного батальона они вообще спелись. Не понимаю, что нашел в нем замполит? Нравится, когда так лебезят? Но ведь уж слишком откровенно! Это попахивает неискренностью. А это всегда опасно…

Боев и Эйнгольц выглядели весьма расстроенными. Именно на них обрушился весь пыл однообразной риторики неистового папоротника.

— Не дрейфьте! — сказал я им. — Все утрясется. Никто вас ни в какой дисбат не загонит. Иначе тут почти всех пришлось бы пересажать, и некоторых — и расстрелять!

Мои слова показались напуганным бойцам довольно логичными и убедительными, и они несколько расслабились.

— А можно еще раз в город сходить? — спросил меня неугомонный Восканян.

— А что ты там забыл? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да сахару надо бы поискать…

— Ну, тогда уж и дрожжи сразу ищи! — произнес я под громкий одобрительный смех.

Армян расценил это как молчаливое разрешение, и полез в кузов собираться.

— Кто с тобой пойдет? — спросил я снова.

— Я пойду, — ответил за армяна Абрамович. — И Шурик пойдет.

— И я пойду, — сказали в унисон Боев и Адамов.

— Нет, — ответил я решительно. — Ты, Адамов, останешься. Надо лес обстрелять.

Периодически мы стреляли в сторону леса, и это меня очень радовало. Во-первых, худо — бедно личный состав овладевал навыками практического ведения огня, а, во-вторых, я отстреливал все мины, в которых у меня были сомнения. Как я надеялся, вскоре появится начальник артиллерии, и подбросит мне свежих боеприпасов.

Кстати, Вася каждую ночь палил осветительными минами из своих ПМ, но мне казалось, что это лишний и бессмысленный перевод ценного имущества. До сих пор продолжали гореть многие дома, так что местность и так была довольно сильно освещена.

После стрельбы я пошел передохнуть в кабину. И так мне сладко отдыхалось, что я проспал до самого утра.

А утром, как я и догадывался, наше имущество пополнилось еще массой полезных вещей.

Нет, увы, сахара не было, равно как и дрожжей. Да и Бог с ними! Принесли еще пару куриц, и снова мешок муки.

— На мельницу вы, что ли, ходите? — пошутил я по этому поводу.

Вообще-то это было здорово. С хлебом у нас всегда были проблемы. То, что привозил старшина, назвать хлебом у меня язык не поворачивался. А зачастую он не привозил и этого. Так что приходилось перебиваться чем Бог послал. Чаще всего — ничем. А теперь у нас появилась возможность печь нормальные лепешки. Тем более что целую канистру масла, а также противни мои бойцы добыли путем опасных приключений еще в первую ночь реквизиций и контрибуций.

Но, как говорится, не хлебом единым жив человек. И у Сомика, и у Бичевского появилось по автомагнитоле и куче кассет. Конечно, все это было откровенное старье. Но ведь оно работало! Оно издавало музыкальные звуки, которые не резали уши. И уж, за неимением лучшего, можно было слушать и группу «Мираж», чем не слушать вообще ничего. Кроме того, мои подчиненные проявили здравый смысл, и достали то, в чем они действительно больше всего нуждались. Даже больше, чем в еде, (которую Чорновил, будем к нему справедливы, все же иногда нам привозил). Бойцы достали одеяла и матрацы!

У меня уже были два — подарок от Степана, так что я отказался от предложенного мне мягкого и пушистого одеяла с двумя нарисованными пандами.

А вот Сомик повесил у нас в кабине ковер с какими-то голыми купальщицами. Я не возражал. Я только посмеивался про себя, как цветет и пахнет мой водила. Еще бы! Он становился просто зажиточным господином: ковры, музыка, персональное одеяло, какие-то безделушки, в виде чертиков, повешенные на лобовом стекле…

Да ладно этот Сомик! Кузова «шишиг» на глазах превращались в малогабаритные квартиры. Матрацы, одеяла, посуда. Продукты, бытовые приборы…

Мне казалось, что даже лица у моих подчиненных стали шире и толще. Осада Новогрозненского явно пошла им на пользу. Они даже начали задумываться о духовном. Так, например, Адамов пожаловался мне, что ни в одном доме не нашел ничего подходящего для чтения.

— Дикари-с, — заключил он.

Бандера с ухмылкой сообщил мне, что телевизор у папоротника отобрал замполит, посоветовал ему заткнуться, передал имущество связистам, телевизор уже починен, и круглосуточно функционирует у рэбовцев. Старшина же, отошедший от такого шока, теперь кусает локти, что не может лично прошвырнуться по Новогрозненскому, так как рядом замполит, и такое превращение старшины из поборника нравственности в откровенного мародера может быть неправильно понято.

Я передал бойцам рассказ Степана, и они окончательно успокоились.

— Ну, — сказал Эйнгольц. — Насколько я знаю нашего старшину, теперь нам придется еще хуже. Теперь он нас будет заставлять ходить за добычей. Вот увидите, он под это дело еще и пустую машину выбъет.

— Или отобьет у противника, — пошутил Боев.

Тут я вспомнил о Молчанове и танке. Танк у него все-таки отобрали. И это его очень злило. Ну а что поделаешь? Ничего не поделаешь…

Тем временем наше пребывание у города явно подходило к концу. Стрельба давно прекратилась, дома догорели, да и набеги солдат федеральных войск на городское население наше начальство весьма напрягали. Жители откровенно боялись возвращаться, так как город кишел военнослужащими всех мастей, и что от них ждать, местные не знали. Не знали, и опасались.

В общем, как я чувствовал, скоро нас должны были отправить куда-нибудь подальше от населенных мест.

Я высказал свои подозрения бойцам, и они срочно активизировались под лозунгом: «Хватай все что есть, потом разберемся»!

Но, во-первых, не мы одни такие умные, а, во-вторых, в город начали возвращаться беглые жители, и это резко сузило бойцам район «поисков» — чтобы там не говорили местные, а в жилые дома наши солдаты не заходили. Так что последние походы за «зипунами» оказались практически бесплодны. Из еды не достали вообще ничего, и принесли только две большие лопаты, которые я заказывал. Шанцевый инструмент нам был нужен не меньше, чем продовольствие.

 

Глава 6

Осада Новогрозненского закончилась, и сразу как будто наступила весна. Даже появилась пыль, а ведь еще вчера кругом и везде лежал снег.

Стало так тепло, по-настоящему жарко, что большинство бойцов уже днем не одевало бушлаты, а торчало на солнышке и грело свои промерзшие кости. Была и другая важная причина раздеться: вошь.

Кто мог достать воду, кипятил нательное белье, кто не мог — снимал с себя все до трусов, (если они, конечно, у него были), и методично, проверяя каждый шов, выбирал гнид из обмундирования.

Впрочем, иногда с гор налетал по-прежнему ледяной ветер, и голые съеживались. Но выбирать вшей не переставали. А я безумно радовался тому, что у меня этой заразы еще не было.

Мы съехались всем батальоном в одно место и моя половина батареи соединилась с половиной Найданова.

Что ж, формально я потерял самостоятельность в принятии решений, но, в принципе, меня это трогало мало. Ведь теперь я мог заниматься личными делами, в то время как к начальству по всем без исключения вопросам таскали Найданова.

Ну и ладно, он ведь кадровый! А мне пиджаку, все…. Ну, в общем, какой с меня спрос!

Короче, первое, что я сделал, это сходил к нашим артиллеристам узнать о судьбе Вовки. Как я и думал — дело замяли. Выяснилось, что личной вины лейтенанта в произошедшем нет. Виноват оказался сержант, который с грехом пополам закончил три класса церковно-приходской школы, и безошибочно считать умел только свою зарплату. В сержанты он попал исключительно из-за большой силы и злобного характера. Ну, просто потому, что у него ловко получалось избивать подчиненных, отчего те выглядели страшно дисциплинированными. Однако для артиллерии этого было маловато.

Командование подумало, и перевело провинившегося сержанта в пехоту. Даже без понижения в должности. Отправили его в роту Урфина Джюса, так как в части дисциплины она была самой слабой из трех. Сержанту объяснили, как он должен наладить службу, чтобы дело о ночном обстреле окончательно спустили на тормозах. Парень проникся, и в целях утверждения дисциплины в несколько разболтанной роте выбил с десяток зубов. Впрочем, Урфин Джюс был своим новым подчиненным весьма доволен. Если Бандера и Тищенко наводили дисциплину своими собственными кулаками, то за Бессовестных этот делал «штрафник». Причем и повиновение стало в роте завидным, и ротный ходил весь «в белом».

Самого же Вовку отправили обратно в Темир-Хан-Шуру. Тем более что из отпуска вернулся Поленый, и Вовку стало кем заменить.

Самое приятное лично для меня состояло в том, что я снова был рядом с Васей. И ночевать я теперь ходил к нему. Так как там был и Молчанов, то спали в «шишиге» мы теперь втроем. Вечером приходил Сэм Поленый, иногда — Куценко, (тоже прибыл с последним пополнением), мы играли в карты, слушали радио, один раз пили водку, и, вообще, очень весело проводили время.

Как оказалось, Васины бойцы в город не ходили. Им было далековато, да и Молчанов не дал. С другой стороны, Игорь сразу же сел на шею нашему папоротнику Чорновилу, и тому пришлось снабжать Васину батарею по полной программе. Таким образом, муки, масла и варенья у Васи не было. Зато были каши, тушенка, сгущенное молоко, и приличных размеров бочка с квашеной капустой. Под водку, которую принес Куценко, она пошла на «ура».

Не было, конечно, у Васи теплых одеял, толстых матрацев и ковров с эротическими сюжетами, но зато было полно синих с черными полосками казенных одеял, и масса спальников. Так что даже Ваня и Турок спали в одном спальнике на двоих. Это вызывало столько непристойных шуток со стороны Молчанова, Сэма и Куценко, что взбешенный Турок, в конце концов, решил спать просто на полу, без спальника.

На пару с Васей я ходил в столовую нашего ПХД. Там был и прапорщик Ахмед, (тот, который в очках), и в поварах — два моих бывших бойца. Так что нам с Васей обламывался и хороший, настоящий чай, и сыр, и печенье, и белый заводской хлеб. (Хотя я понял, что лепешки, выпекаемые Восканяном, ничуть не хуже, а в чем-то даже качественнее).

Как-то я так расслабился, что от Васи почти и не вылезал. Я даже не представлял себе, чем в данный момент занимается Найданов. Впрочем, он, скорее всего, тоже где-то предавался общению с друзьями. Вместе с ним в нашу бригаду попало еще несколько его однокурсников по училищу, почти все они были здесь, в Чечне, так что у него была собственная «тусовка».

 

Глава 7

Все, лафа быстро закончилась. Наш батальон снова разбивали на части, меня опять отсоединяли от Найданова, прикрепляли к Бандере, и мы должны были снова подниматься в горы.

Возглавлял нашу колонну Молчанов. Ему все это не слишком улыбалось: надо было покидать Васину «шишигу», опять искать у кого-то пристанище. Немного подсластило пилюлю только то, что на усиление нашей части было выделено два танка. Игорь быстро перезнакомился с танкистами, хотя одного, как оказалось, он уже хорошо знал. Это был тот самый сержант — танкист, которого Молчанов забирал на МТЛБ из-под минометного обстрела.

Перед самым отъездом я еще забежал к Васе потрепаться напоследок, но застал там также и Игоря.

— Ты чего тут? — спросил я. — Мы разве не сейчас отправляемся?

Молчанов посмотрел на меня с презрительным недоумением. (Он умел это делать).

— Во-первых, я забираю свои вещи, — сказал он. (Я сконфузился от собственной тупости). — Во-вторых, мы задерживаемся.

— Почему?

— Надо! — отрезал Игорь. И добавил:

— Ты, кстати, боеприпасы пополнил?

— Да, я у Гришина под самую завязку набрал.

— Смотри у меня, мне может понадобиться твоя карманная артиллерия.

— Не такая уж она и карманная, — обиженно ответил я. — У меня батальонные минометы. Между прочим, в иностранных армиях существуют даже ротные минометы! Вот то — да! Действительно, карманная артиллерия. У нас вместо нее вполне АГС справляется.

— Ладно, не умничай, — сказал Молчанов. — Смотри не пропусти отправление.

Он забрал свой вещмешок и ушел. Я еще немного покрутился у Васи, но он был чем-то занят, все время куда-то убегал, на меня внимания не обращал никакого, и я предпочел за лучшее вернуться к подчиненным.

Часа два еще мне пришлось крутиться около своих машин. Колонна хотя и формировалась, но пока никуда не трогалась. Зато я своими глазами увидел, как снова оживились мои бойцы. То, что они снова расставались с Найдановым, воодушевляло их несказанно. Отношения с первым батальоном у них никак не ладились.

Да, там были те еще субъекты! Поэтому мои подопечные предпочитали держаться от сослуживцев подальше.

Пока они снова вытаскивали на свет Божий припрятанное на всякий случай имущество, я успел сходить в столовую, и выпросить по знакомству пачку печенья. Хоть что-то! Да еще набрал во фляжку не обычной воды, а хорошего, крепкого чая.

И только я вышел из столовой, как колонна, возглавляемая двумя приданными нам танками, тронулась. Я кинулся к «шишиге», вихрем ворвался в кабину, но не успел даже толком закрыть дверцу, как наша поездка прервалась. Сомик с перекошенным лицом выскочил из кабины, и попросил меня как можно быстрее последовать его примеру. Я, глядя на его лицо, без колебаний выполнил просьбу. Водитель поднял кабину, и присвистнул.

— Чего? — спросил я раздраженно.

— Ремень полетел, — тихо сказал Сомов и провел чумазой рукой себе по лицу.

— Ну что стоишь! — закричал я. — Беги к начтеху. Может, у него что есть! Не стой! Давай, давай! Шевелись! Нам ехать надо!

Сомик ускакал к начтеху, а я подошел к недоумевающему Бичевскому, вкратце обрисовал ситуацию, и сказал, чтобы он ехал вместе с колонной, а мы его догоним. Водила кивнул, и начал пристраиваться за БМП Бандеры. Степан что-то кричал мне со своей машины, но я не мог разобрать — что. Я махнул ему рукой — мол, отвали. Он плюнул — это я видел, и отвернулся.

Тут же появился Сомик.

— Один момент, — сказал мне водитель. — Сейчас все сделаю.

Он действительно очень старался, но все равно — провозился он прилично. Мы, конечно, сильно отстали, хотя хвост колонны был еще виден. Правда, он был уже далеко.

— Давай, жми, — сказал я водиле. — Нас тут уже не должно быть. Вперед!

Мы резво рванули, и я приказал Сомику делать что угодно, но не упускать колонну из виду, так как маршрута я не знаю, а отстать от своих и заблудиться в Чечне чревато летальным исходом. Водитель проникся сказанным, и резко прибавил газу.

Сначала ехать было легко — мы ехали по асфальту. Раздолбанному, в ямах и рытвинах… Но все-таки асфальту. Проехали большой омоновский блокпост, затем повернули в горы.

Началась грунтовая дорога, но довольно приличная и укатанная. (Ну, еще бы! Перед нами целая колонна уже прошла). Судя по направлению движения я понял, что мы поднимаемся на какой-то перевал. По мере подъема перед нами открывались чудесные, необыкновенно красивые места.

Мы еще раз повернули, и впереди замаячил густой лес. Грунтовка уходила прямо в него. По левой стороне дороги торчали разрушенные высоковольтные опоры, еще какие-то непонятные бетонные столбы, а совсем — совсем далеко, на линии открывшегося горизонта, как черные грибы, горели нефтяные скважины. Я любовался данным пейзажем, пока мы не въехали в лес, скрывший все напрочь.

Вдруг как-то сразу по направлению движения вспыхнула мощнейшая канонада из всех видов оружия, которая мгновенно слилась в один протяжный вой. Мои ноги сразу стали ватными — я мгновенно понял, что случилось что-то очень, очень, очень поганое. Это был бой. Настоящий тяжелый бой: рев огня нарастал — казалось, ну куда можно выше?! А он рос.

Что делать? Ехать вперед? Я поглядел на Сомова: у него исчезло лицо — оно превратилось в театральную греческую маску. Я подумал, что вперед он не поедет, даже если я буду угрожать ему расстрелом на месте. И зачем ехать? Я включил рацию на нашей с Бандерой частоте. Молчание. Полное. Нет Бандеры. Что делать?!!

Я выпрыгнул из кабины, больно ударился пятками и заорал дурным голосом, чуть не сорвавшись на фальцет:

— Батарея, к бою!

Мои два расчета явно испугались, и не меньше, чем Сомик. Однако, хотя они и тряслись, но минометы ставили быстро. Слава Богу, за весь наш непрерывный поход по Чечне расчеты научились делать это на автомате. И это сейчас сработало.

Сомик вроде бы тоже вышел из ступора; я приказал ему сдать задним ходом, развернуться и подъехать к позиции тыльной стороной, чтобы мины можно было подавать прямо из кузова.

Правильно ли я делал? Я и сам этого не знал; просто это было первое, что пришло мне в голову.

Определить дальность стрельбы, и даже направление я, естественно, не мог. Наобум лазаря выставил минометы по звуку и установил дальность примерно в два километра: чтобы уж точно не попасть в своих.

Вообще, это было глупо. И попасть я мог в кого угодно. Но ничего другого на ум мне в этот момент не пришло, а просто в ступоре стоять и лупать глазами я не мог. Это было еще хуже. Надо было что-то делать! Хоть что-то!!

Я, ощутив слабость в коленках, стиснул зубы так, что они скрипнули, и сам себе сказав — «Соберись, дрянь»! — приказал открыть огонь. Как здорово, что я только что обновил боеприпасы! Ни одной осечки. Мои бойцы молча, крайне сосредоточенно, пыхтя и сопя, вскрывали ящики, подавали из машины к минометам мины, а сержанты производили выстрелы. Когда по моим прикидкам мы израсходовали половину боезапаса, я приказал прекратить стрельбу.

Во-первых, я очень — очень боялся, что мины нам еще пригодятся. А, во-вторых, самое главное — бой явно стихал. Стрельба становилась все реже и глуше, как будто бы даже отдалялась, и это придало мне заметной бодрости. Если огонь отдаляется, значит, наши наступают! Если бы они бежали, стрельба бы приближалась.

Я приказал разобрать минометы, погрузить на себя согласно штатному расписанию, и в пешем порядке двигаться за мной. Сомику же я велел двигаться за нами на почтительном расстоянии, но ни в коем случае не сбежать, бросив нас.

— Если ты нас бросишь, — предупредил я его. — Я за тобой с того света вернусь, так и знай!

Водитель закивал, и по выражению его испуганного лица я понял, что если он нас и бросит, то только в самом крайнем случае. Впрочем, большего от него и не требовалось.

Было мне страшно идти? Да, было. И даже очень. Но оставаться в неизвестности мне казалось еще хуже. Странно, но меня пугала картина, что если я сейчас развернусь, и рвану обратно на ПХД, то мне нечего будет ответить на простой вопрос: «Что случилось? И где все остальные»? После этого я не смогу смотреть людям в глаза. Поэтому я пошел вперед.

Мне казалось, что я иду бесконечно долго. Долго, долго, очень долго.

Наконец, впервые, послышались звуки, которые мне понравились даже меньше, чем ураганная стрельба.

Нехорошие звуки. Я остановился, поднял вверх руку. Пыхтящие за мной бойцы тоже замерли. Мы прислушались, и я начал разбирать крики, переходящие в вопль, рыдания, и стоны. Мои минометчики попятились. Абрамович вопросительно посмотрел на меня. Я и сам застыл в нерешительности.

Кровь стучала мне в виски, а сердце колотилось как бешенное.

Я заставил себя идти вперед, хотя каждый шаг давался мне с огромным трудом. Мне очень хотелось развернуться, махнуть на все рукой, и убежать. Но я шел, мне было страшно дл слез, но я шел.

Я снял автомат с предохранителя и передернул затвор. За моей спиной также послышались щелчки. Я нащупал во внутреннем кармане гранату. «Если что», — подумал я, — «лучше подорвусь. Все равно ведь убьют. Да еще и мучить будут. Лучше сразу умереть».

Дорога уходила на право, и сразу за поворотом я увидел человека. Нашего солдата. Он блевал. Ему нечем было блевать, но его все равно выворачивало наизнанку. На нас он не обращал ровным счетом никакого внимания. Солдат был без оружия, весь в блевотине, крови, и ободранном бушлате.

Потом я почувствовал сильный жар: горели дерево, резина, металл и что-то еще, сладковатое.

Потом я увидел «шишигу» Бичевского. Она была странно перекошена. (У неё было пробито переднее колесо). Вокруг машины сидели мои бойцы. Боев что-то тихо шептал сам себе. Я видел, что губы его шевелятся, но слова разобрать было невозможно.

Между тем, их миномет не стоял; значит, они не стреляли. Не было видно и водителя.

Когда я подошел к кабине ближе, то увидел его сам. Он лежал на руле и смотрел на меня немигающим взглядом. Я окликнул его и понял, что он мертв.

Метрах в пятидесяти впереди дымилась БМП. Я разглядел на ней белого аллигатора — это была машина из роты Урфин Джюса. Слева и справа от нее стояли вполне целые «бэшки». Но никого не было видно. Когда я добрался до них, то понял — почему.

За машинами открывалась широкая поляна. А на этой поляне стоял настоящий Ад!

Люди катались по земле, выли, рыдали. Было много мертвых. Лежали просто отдельные части тел. Кого-то перевязывали.

Я пошел туда, хотя страшно воняло гарью. Почти нечем было дышать.

Реальность медленно исчезала в моей голове: я начинал смотреть на себя со стороны.

Вот я прохожу мимо солдата: между ног — лужа чего-то, головы практически нет. Вот лежит чья-то нога. Я отметил, что на сапоге отвалился каблук. Вот сразу куча трупов. Вот развороченная БМП. Вот «Урал» на боку. Из него кого-то вытаскивают. Господи! Это же Игорь! Капитан Молчанов! Жив? Мертв? Земля под ногами красная. Мир черно-красный.

Вот бойцу накладывают жгут. У него нет кисти. Моя голова цепенеет. Бац! Пощечина! Это кто? О, Салий! Спасибо. Торможение проходит. Я начинаю понимать, что он говорит.

«У тебя машина целая?» — спрашивает он. Я киваю. «Тогда грузи раненых, и дуйте на ПХД как можно быстрее!»

«А где Степан?» «Все. Нет его больше. Давай, шевелись». «Шишигу» Сомова набивают под завязку. Я остаюсь с машиной Бичевского. Бывшей машиной Бичевского…

 

Глава 8

Игорь Молчанов ехал, конечно, не наобум Лазаря. Все-таки профессионал. Начальство получило подтверждение от разведчиков, что все нормально, дорога чистая. По всей видимости, их взяли чехи, и заставили передать то, что им было нужно. Как они этого добились — можно догадаться, хотя не очень хочется. И так по телу пробегает невольная дрожь. Их потом нашли: разрезанных по кусочкам — руки отдельно, ноги отдельно, головы отдельно и так далее. Время, значит, было.

Говорят, Сабонис верил этим бойцам как себе. Но, знаете, когда тебя режут на кусочки живьем… Я же говорю, лучше подорваться самому.

Поляна, где произошло побоище, лежит перед склоном горы, поросшей густым лесом. Чехи расчистили сектора обстрелов, вырыли классные окопы, хорошие укрытия, землянки — подготовились капитально.

Единственное, чего они, скорее всего, не знали — это размера нашей колонны. Поэтому мы и не легли там все вместе.

Впереди шли два танка. Самый первый был оборудован катком против мин. За ним двигалась рота Бандеры. И не в пешем порядке, а как обычно, на броне. Четыре БМП. Посередине шел «Урал» Молчанова. Через небольшой промежуток от Бандеры следовал Бессовестных. Потом «шишига» Бичевского. Ну а потом, через очень приличное расстояние, я.

Дорога вела через поляну и уходила вверх по склону. Когда наши танки достигли середины подъема — вот тут все и началось…

Но у чехов тоже с самого начала все пошло наперекосяк. Выстрел из РПГ по головному танку отразила «защита». А в этой машине сидел кадровый офицер с солидным боевым опытом. Он сразу рванулся из-под огня наверх, одновременно поворачивая ствол для стрельбы. Молодец, короче. Можно сказать, он всех и спас. А вот второй танк разорвало так, что у него улетела башня. Опять «нашему» знакомому танкисту не повезло. Убило его. Тогда, под минометным огнем Бог пощадил. Мы думали, как контрактнику не повезло! Глаза лишился! Да, кривой, но живой. А вот молодого все-таки судьба догнала.

На поляне в этот самый момент как на ладони стояла рота покойного Степана Бандеры. И Игорь. Вот они и получили лавину огня по полной программе. Чехов было около сотни. Били они кинжально. Насчет количества я, конечно, не знаю. Кто их там считал? Может, и мало их было, да стреляли здорово…

Две «бэшки» вспыхнули сразу. Еще две чуть попозже. Ну, еще бы, если как в тире из гранатометов расстреливают…

Молчановский «Урал» перевернулся. Там справа был склон. Машина перевернулась, но зато как бы вышла из зоны прямого огня. Говорят, это Игоря и спасло. Он же сидел справа. Вылетел из «Урала» и прокатился вниз.

А вот рота Бессовестных — Урфин Джюса — еще не вышла из просеки. Они хоть и «деревянные» солдаты, но тоже молодцы. Не растерялись, не драпанули в ужасе. Развернулись и вмочили по склону из всего что было. Дали чехам просраться!

И тут с фланга наш уцелевший танк стал простреливать укрытия дудаевцев вдоль. С этой-то стороны они не очень были защищены. Вот тут чехи и завертелись. Ну, и на поляне не все погибли. Кто сумел уползти за кусты, кто — за бугорки, а там — дальше — за деревья, или в ямки. И Бандера был жив еще, и Салий. Степана снайпер убил, когда он пытался огонь организовать. Но остатки его роты все же стали отстреливаться.

В основном, конечно, танкист все сделал: это его стрельбы заставила чехов закрутиться. Поэтому они и дернули вверх.

Говорят, я тоже помог своим огнем. Вроде бы, (вроде бы!), когда чехи отходили, то попали под мой огонь. Я же брал расстояние с большим запасом. Вот и получился огромный перелет. Но когда чехи отходили, как раз под мои мины, похоже, и попали. Разведка потом нашла это место: говорят, кровищи — море.

Хотя, что мне с этого толку. Степана нет. Игорь жив. Пока. Но состояние, говорят, между жизнью и смертью.

Потеряли танк, четыре БМП, «Урал», из роты Степана почти три четверти убиты, остальные почти все ранены. Урфин Джюс семерых потерял: двое убитых, пятеро раненых. Моего Бичевского шальной пулей убило. Надо же: всего две дырки — одно в колесе, другое в водителе. А вот и нет больше его. Мрачный парень был, неразговорчивый, но надежный. Был… Как это нехорошо звучит! Очень нехорошо…

 

Глава 9

К утру я замерз. Большого мороза не было, (если он был вообще). Но в этом лесу была такая сырость, что проникала везде. Кругом стояла мерзкая изморозь, каждый предмет, оставшийся под открытым небом, был покрыт водяной пленкой. А вот воды для питья не было вообще. Мы стояли на месте этого побоища уже несколько дней, и я, да и бойцы, просто измучились.

Сразу скажу, что как-то странно мы здесь расположились. Далеко внизу, на той поляне, где недавно был бой, стояла пехота. Здесь, у нас наверху, стояла моя батарея, и разведчики. Зачем нас — минометчиков — заставили залезть сюда, я не понимаю. Тем более, учитывая, сколько проблем было, когда наши «шишиги» пытались забраться по склону. Да, здесь была дорога, но ее давно никто толком не пользовался, а танк, промчавшийся во время боя по ней до самого верха, только все разворотил.

Вместо Бичевского мне опять прислали Старкова. У бедолаги по-прежнему не было автомата, но теперь это была вообще не проблема. Я просто отдал ему автомат покойного Бичевского, и Старков стал полноправным бойцом.

Разбитую технику вполне оперативно утащили, трупы как наших солдат, так и боевиков, покидали в две машины, и тоже увезли. О бое напоминали теперь только избитые осколками деревья и кустарники, а также повсеместная гарь. Да и то, вскоре после боя погода испортилась, и все засыпало снегом.

После этого меня и погнали наверх. Старков каким-то хитрым маневром сумел преодолеть подъем, хотя на пару секунд у меня перехватило дыхание — мне показалось, что сейчас машина перевернется… Но обошлось.

А вот мы с Сомиком подняться уже не смогли. Был там какой-то изгиб на этой дороге, который не давал нам подняться выше. Машина забуксовала, и через несколько минут «шишига» вообще начала не подниматься, а наоборот — скатываться вниз. Я подумал, что Старков кинет нам трос… А потом решил, что, не дай Бог, он сам заскользит вниз… И передумал. Пришлось вылезать из кабины, и тащиться наверх, к разведчикам. Идти пришлось довольно долго, но они без разговоров отправили вниз БМП, а я остался у них. Чего опять тащиться вниз, если машина сама вскоре появиться здесь?

Минут через двадцать «шишига» Сомова добралась до цели. Я указал, где поставить технику, где развернуть минометы, а сам пошел представиться командиру разведчиков — капитану Колодяжному.

Хороший, между прочим, дядька. Небольшого роста, сухощавый, но очень крепкий, подвижный, а главное, спокойный и хладнокровный. И при этом не высокомерный. Как-то у него это здорово сочетается. Бывает такое. Он ведь и в Афгане успел повоевать прилично, и в 95-м году тоже не хило навоевался, похоже, его чем-то трудно удивить.

Колодяжный встретил меня хорошо, угостил чаем, расспросил о наших огневых возможностях, указал особо опасные направления, спросил об осветительных минах.

— Увы, — ответил я ему. — Это дефицит. Тем более для «подносов».

Он закивал головой, не огорчился, воспринял, как должное. Я посмотрел на его бойцов. Специально он их что ли таких всех подбирал? Такие же немногословные, рассудительные и спокойные как удавы. Надо же!

Вместо Молчанова прислали на блок Франчковского. Вот уж замена так замена! Как только он приехал, у меня с ним сразу испортились отношения.

Дело в том, что привез он вместе с собой продукты на неделю сухим пайком. Каши, тушенку, сахар и хлеб. Я спустился с Инбергом и Адамовым по склону за своей долей. Но при расчете мне показалось, что Франчковский рассчитал нашу долю неправильно.

Если бы речь шла лично обо мне, я бы промолчал — связываться с вредным и злопамятным лейтенантом мне не хотелось. Но ведь паек надо раздать бойцам! А что, если кому-то не хватит? Потом идти бесполезно — я Франчковского знаю! Как говорится, «считайте деньги не отходя от кассы».

И я решил посчитать. Франчковский видимо обиделся, но пересчитать ящики и банки разрешил. Мы посчитали, и сбились. Посчитали еще раз, и снова не получилось. Плюнули на все, и тщательно, очень тщательно все пересчитали. Получилось, к моему сожалению, именно так, как первый раз посчитал Франчковский. Он долго орал, но я не стал его особо слушать, отдал продукты бойцам, и молча откланялся.

Продукты на неделю у нас были, были запасы, оставшиеся после Новогрозненского, и за питание я не переживал. Да и никто не переживал.

Зато с водой было очень плохо. Естественных источников у нас не было, а водовозку к нам никто и не думал посылать. Не выдвигать же к нам колонну из-за одной водовозки. А одинокой машине по этой местности ездить было опасно. Колодяжный совсем недавно нашел недалеко от нас, в лесу, готовую к стрельбе «муху». Кто ее оставил, нам было, конечно, неизвестно. Но вот зачем — мы догадаться могли.

Сначала мы пробовали плавить снег в котелке. Но получалось почему-то очень плохо. Да и вода эта была ужасно грязная. Специальные таблетки для обеззараживания у меня были, но очень мало — всего три штуки. И я решил поберечь их до совсем плохого случая.

Бойцы, да и я, пытались жевать снег напрямую, но от этого наоборот — пить хотелось еще больше.

Впрочем, нельзя сказать, что воды не было вообще. Была. Было несколько луж. Однако вот что нас всех отпугивало. Во-первых, она была какого-то странного желтоватого оттенка. И все элементарно боялись отравиться. Во-вторых, от нее ужасно плохо пахло. И это еще больше усиливало всеобщие подозрения…

Однако, если уж голод не тетка, то жажда — это вообще нечто неописуемое. Да вы и сами знаете, без еды можно месяц продержаться. А без воды — максимум неделю.

Короче, довольно скоро бойцы стали кружиться около этих луж, а потом плюнули, и начали набирать воду. Лужи были, конечно, мерзкие, но глубокие. Хоть это радовало.

Решили эту муть отстоять, процедить, а потом прокипятить. Через пару часов вода у нас была. Но пить ее сырую оказалось все равно невозможно — запах никуда не исчез. Тогда Восканян заварил чай. Чай пили все, в том числе и Колодяжный, который забрел к нам, и которого я пригласил в кузов.

— Жена плакала, — сказал он, прихлебывая чай, который ужасно пах, и привкус имел нехороший, (впрочем, капитан, казалось, не обращает на это никакого внимания).

— Сказать ничего не может, только плачет, — продолжил он. — А я говорю ей — «Держись, малыш. Я обязательно вернусь!».

— А вы в третьем городке живете? — спросил я.

— Да, у нас там служебное жилье, — ответил капитан. — Жена, дети остались. Думал, к родителям отправить, а жена сказала, что квартиру тогда точно грабанут. Ну, у нас городок караулом охраняется. Я думаю, с ними и там ничего плохого не случится.

— Пусть только в город не выходят, — пробормотал я.

— Что? — вскинул голову Колодяжный.

— Да нет, ничего, — ответил я, покачав головой. — Это я так, самому себе.

Капитан допил чай, перемахнул через борт, и ушел к себе…

Сомик спал вместе со всем личным составом в кузове, я спал в кабине, и ко мне повадился ходить на ночевку рядовой Мамаев. После того, как я сумел избавиться от трансвестита Мелешко, козлом отпущения стал именно Мамаев. Ему и раньше доставалось, но после того, как ушел Мелешко, жизнь его стала вообще тяжелой. Загнали его сослуживцы на самое «дно», и припахивали бойца все кому не лень. А вот спать рядом с ним никому не хотелось. «Запачкаться» боялись, что ли? Или подцепить вирус «неудачника»? А такой передается?

В общем, этот бедолага как-то ночью постучал ко мне в кабину, и попросился заночевать. Место водителя было свободно, и я разрешил. Даже отдал одно свое одеяло, так как у меня их было и так три штуки. Он благодарно сопел, а потом заснул, и ушел только утром, когда его начали искать проснувшиеся сержанты.

Мне он был неинтересен, и я терпел его только из жалости.

Как-то ночью ударил сильный мороз. Та огромная куча грязи, которая налипла на мостах «шишиги», (а я не проследил, идиот), превратилась в камень. Сомик попытался стронуть машину с места, и не смог. Он взял ломик, (презент из Новогрозненского), и решил разбить землю им. Однако лед не поддавался. Тогда мой беспечный и ленивый водила оставил это дело, посчитав, что скоро снова потеплеет, глыба оттает, и тогда ее можно будет легко сбросить.

В принципе, я подумал точно так же, но вот что я упустил из виду — не надо было трогать машину. Не надо.

Следующим утром Мамаев вылез из машины, а потом вдруг вернулся и сказал:

— А у вас там, под машиной, товарищ лейтенант, масло.

И ушел. Я обомлел. Я тут же покинул «шишигу» и заглянул в ее кузов.

— Э, Сомов! — проговорил я. — Откуда у тебя масло под машиной?

— Что? Какое масло? — удивился спросонья Сомик. — Ничего я нигде не разливал!

— Ладно, хорошо. Тогда иди, и посмотри сам.

Водитель недовольно забурчал, но вылез, всем своим видом показывая, что я беспокою его из-за ерунды.

Однако когда он посмотрел под машину, то в мгновение ока его поза изменилась. Спесивость сползла как шкура у змеи. Сомов почти по самые сапоги забрался под «шишигу», а когда вылез, то лицо у него было как-то по-детски обиженное и недоумевающее.

— У меня картер треснул, — сказал он. — И все масло вытекло…

В этот-то день и пришло долгожданное тепло. Грязь с мостов отваливалась почти сама, без особого труда.

И, что вполне естественно, именно в этот момент пришел Колодяжный, и сказал, что нам нужно возвращаться обратно под Новогрозненский, на базу.

— Я не могу, — сказал я.

— Почему? — Колодяжный очень удивился.

— Вот у этой машины треснул картер, масла нет. Ехать она не может.

Минуты две он меня разглядывал, потом подозвал своего радиста, и сказал:

— Сейчас поговоришь с командиром батальона сам.

Радист протянул мне наушники с тангентой, и я услышал голос комбата:

— Колодяжный? Что там у тебя?

— Это не Колодяжный. Это я — лейтенант Яковенко, — сказал я внезапно охрипшим голосом. Мне было стыдно, и из-за этого перехватывало дыхание.

Как можно больше смягчая акценты, я описал ситуацию. Что ж, машины ломаются, это свойство всех машин. Я только постарался заретушировать человеческий фактор в нашей беде, больше упирая на погоду и технические трудности.

— Так, — сказал комбат. — Грузите все на вторую машину. Слышишь меня? Грузите все на вторую машину, и дуйте сюда, в наше расположение. А ту, поломанную, машину тягачом заберут. Пусть пока там с разведчиками постоит. Сегодня вечером его заберут. Обещаю… Приказ ясен!?

— Так точно! — ответил я, и пошел выполнять указания комбата…

— Так, — сказал я построившимся бойцам. — Сейчас мы убываем на ПХД для выполнения новой боевой задачи. Так как на ходу у нас только одна машина, то все барахло из машины Сомова немедленно перекладываем в машину Старкова… Сомов! Ты остаешься пока здесь, с разведкой. Вечером за тобой приедут на МТЛБ. Это приказ комбата.

Конечно, для Сомика это был удар. Он уже столько прошел с этими парнями, сдружился, освоился, наладил быт… А вот, начинай все заново. Неизвестно, куда попадешь, к кому… Водила так расстроился, что потерял всякой чувство меры и бросил мне наглое, а главное, глупое обвинение:

— Настоящий офицер никогда бы так не поступил! Никогда бы не бросил машину!

Я обомлел. Но быстро пришел в себя.

— Во-первых, это приказ комбата. Мы обязаны срочно уехать. А во-вторых, — сказал я вполголоса, — настоящий водитель так машину бы не запорол.

— Все! Приступайте, — крикнул я, и обитатели поломанной «шишиги» хмуро принялись перетаскивать свои вещи, минометы, ящики с боеприпасами, и продукты.

Сомов ушел к себе в кабину и затих.

 

Глава 10

Весна тихо, особо не торопясь, вступала в свои законные права. Снега уже не было совершенно, и земля начала подсыхать. Хорошая была земля, черная, жирная, сочная…

И пахла она изумительно! Весной, водой, будущей травой… Жизнью пахла!

Как-то по-особому я чувствовал эту весну. Зиму пережил — раз! Скоро будет совсем тепло — два! А главное — если доживу — в конце лета, (а это самое позднее) — домой! Это три. Эх, как я соскучился по всем своим! Как домой-то хочется! Да-а…

Через стекло кабины мне очень хорошо были видны дома Майртупа. На одном, видно, в виде вызова, висел зеленый флаг. Но мне было все равно. Хоть серо-буро-малиновый. Какая мне-то разница!

Снова мы соединились с Найдановым, снова «его» вместе с ним жили в палатке, а «мои» — у себя в кузовах. Машину мне добавили, (уж не знаю, от кого оторвали), а «шишигу» Сомика сделали, но оставили на ПХД, в распоряжении снабженцев. Как-то незаметно наш прапор перебрался в снабженцы, и уже носа у нас не показывал. Вот ему-то Сомика и вручили. Оставленный один на один с неутомимым и дотошным папоротником, Сомик сник, и теперь если я его и видел, то это была бледная тень от моего бывшего водителя.

У меня же появился новый. Армян Григорян. М-да, весьма колоритная личность.

Если Боев был весьма активен, Восканян — очень активен, то Григорян был безумно активен. Он обладал огромным количеством энергии, фантастическим количеством знакомств, (так, например, он утверждал, что близко знаком с нашим командиром дивизиона; а что — оба армяне; кто их знает, может и правда они все друг друга знают, или родственниками приходятся), и поразительной неутомимостью, чтобы эту энергию и эти знакомства использовать в своих целях.

Мой новый водитель постоянно был занят добычей каких-то новых вещей, примочек, прибамбасов для украшения своей машины и себя любимого. Этим он мне, конечно, даже импонировал. У меня никогда не было такой энергии, чтобы позаботиться о себе самом. Мне было лень. И я ему даже немного завидовал.

Но вот что меня, честно говоря, сильно напрягало, так это то, что он был очень злой и жестокий. Правда, не со всеми. С вышестоящими он всегда старался поддерживать хорошие отношения, в том числе и со мной. С друзьями можно сказать, душевен; с иными — даже заискивал. Но вот к остальным относился очень плохо. И при каждом удобном случае распускал руки. А такие случаи предоставлялись ему сплошь и рядом.

Больше всего страдали от Армяна, (как звали его все друзья), мои старые знакомые Папен и Рамир.

Папену вообще сильно доставалось. И основу под палатки выкапывал он, и за еду отвечал он, и вообще за все хозяйственные работы. То же доставалось и Рамиру. Но последний оказался как-то более стоек. Хотя он всегда выглядел измученным и невеселым, но лямку тянул спокойно. А вот внешне казавшийся невозмутимым Папен был уже на пределе. Хотя в этот момент я об этом и не догадывался. К сожалению.

Я думал совсем о другом. О гораздо более близком к телу. А именно о чесотке.

У меня начало чесаться тело. Не сильно пока, не до невозможности. Но беспокойство это доставило мне большое. В голове крутилась только одна жуткая мысль: «Вши»! У меня никогда, слышите! никогда не было этой гадости. Я смутно представлял себе, что это такое, и предположения у меня были самые — самые плохие…

В общем, недалеко от нас располагался госпиталь. Хоть у меня и не было привычки таскаться по врачам, но я решился сходить. Вдруг что посоветуют? А вдруг у меня вообще не вши, а что-нибудь похуже?

Я зашел в палатку к Найданову, предупредил о том, что пойду в госпиталь. Ненадолго. Но соврал, что животом маюсь. Называть истинную причину я почему-то побоялся. Хотя знаю почему. Потому что у нас считалось, что у офицера вшей быть не может.

Конечно, не может. Если он с личным составом общается на расстоянии… И тут у меня мелькнула мысль, откуда я мог подцепить такое счастье. Это же Мамаев! Сволочь! Я ему давал свое одеяло! А, как оказалось, вши на нем просто кишели! Уже здесь, под Центороем, к нам внезапно нагрянул старшина, и устроил осмотр личного состава на предмет вшивости. Вши были почти у всех бойцов, но Мамаев отличился особо. Они его просто оккупировали! Если остальным Чорновил сказал, что у них вшивость в пределах нормы (!), то Мамаева он забрал с собой. На обработку. Кажется, особо она ему не помогла.

Поминая по дороге этого козла, я в пешем порядке сокращал расстояние до нашего полевого госпиталя.

Но прежде я уперся в проволочное ограждение. Из-за угла спецмашины показался часовой и замахал на меня автоматом. Я покрутил пальцем у виска, и аккуратно обошел огороженную зону по периметру. Внутри него была масса автомобилей с торчащими до самого неба антеннами. Рэбовцы… Где-то здесь смотрели телевизор, который тяжкими трудами добыли Боев и Шура Эйнгольц. И они считали это нормальным! Пользоваться плодами чужого труда.

«Ладно, это все лирика. Где госпиталь»? — подумал я. Впрочем, особо искать не пришлось. Самая большая палатка в этом лагере издалека выделялась красным крестом на боковинах, и на флаге, развивающемся на флагштоке около входа. Около входа крутились «калеки». Кто-то курил, кто-то с чем-то носился, а кто-то просто плевал в потолок. Все, как обычно. В Темир-Хан-Шуре, около входа в медсанчасть, я наблюдал ту же самую картину. Ничего нового.

Я зашел внутрь… Ничего себе! Здесь были женщины! И даже не одна!

Но самое интересное, что одну из них я хорошо знал. Ее родственники жили около моей квартиры. Так что я эту довольно симпатичную девушку, (из местных), видел частенько. А так как мы были соседями, то и перекидывался с ней порой парой фраз. Звали ее необычно для нашего, славянского, уха — Ажайка.

Она лежала на раскладушке, в синем тренировочном костюме, и о чем-то оживленно болтала с медбратом. Вообще-то Ажайка была замужем, поэтому внезапно увидев меня, она смутилась. Это она зря. Мне было абсолютно по барабану, чем она тут занимается. Но вот что меня поразило. На ней заметно сказалась полевая обстановка. Ажайка была не накрашена, как-то помята, выглядела усталой. Я привык видеть ярко накрашенную, эффектную женщину. А тут… Может быть, и ей было не очень удобно. Уж очень скованно она со мной поздоровалась.

Однако мне было не до этих психологических нюансов. У меня чесалось тело, а все муки совести — потом.

— Слушай, — сказал я. — У меня тело начало чесаться. Кто может посмотреть, а? Что у меня? Неужели вши?

— Запросто, — с усмешкой сказала она. — Вон, Тимур. Он специалист. Он посмотрит.

Она сама подошла к врачу, что-то сказал ему, и он поманил меня пальцем. Я сразу подошел.

— Раздевайся, — приказал врач. — Пока до пояса.

Я усмехнулся про себя. Особой стеснительностью я не страдал. Я мог бы раздеться и догола. Присутствующие дамы меня смущали мало. Точнее, вообще не смущали. Ну, что ж! До пояса, так до пояса.

Я, не торопясь, но и не задерживая врача, побросал свою форму на ближайший свободный стул.

Медик быстро осмотрел меня со всех сторон, ощупал, и сказал:

— Следов укусов я не вижу. Скорее всего, просто чешется от того, что ты давно не мылся. Тело грязное.

Я вздохнул с огромным облегчением. Ха! От грязи! Да это ерунда. Это достаточно обмыться, и все закончится. Это терпимо.

Конечно, бани я не видел с самой зимы, с водой у нас всегда было туго, с топливом не фонтан, и очень холодно, так что с купанием было более чем проблематично. Но ведь наступала весна! Должно же было рано или поздно потеплеть! И реки здесь есть все-таки какие-то. Доберемся и до реки когда-нибудь.

Окрыленный благоприятным диагнозом, я вернулся в расположение даже быстрее, чем добрался до госпиталя. За время моего отсутствия ничего, как и ожидалось, не произошло.

Я остановился в раздумье. Куда идти? Побродить по окрестностям? Так уж не раз ходил — не интересно. Опять засесть в кабину? Обрыдло надоело. Я уже было надумал сходить в гости к артиллеристам, (не близкий путь — да делать все равно нечего), как увидел БРДМ, спешащий явно в нашу сторону.

— Где командир батареи? — спросил меня незнакомый прапорщик.

— Андрей! — крикнул я в сторону палатки. — Тут к тебе.

Найданов довольно быстро вылез. (Не разувался, что ли?).

— Что случилось? — спросил он.

Прапорщик довольно толково объяснил, что в паре-тройке километров отсюда есть запасы моторного масла, тосола, тормозной жидкости и веретенки. И нам неплохо было бы приехать, и набрать всего этого для своей техники на будущее. Папаротник посоветовал торопиться, так как он уже проехал немало подразделений нашего батальона, и они очень быстро шевелятся. Так что может и не хватить. Да и вообще, темнеет.

Прапорщик исчез в глубинах БРДМ, и отправился в сторону госпиталя.

Найданов посмотрел на меня:

— Слушай, съезди, а?

— Да, конечно, — ответил я. — Сколько брать?

— Погоди, сейчас, — ответил мне Андрей, и закричал. — Водители, все ко мне!

Как-то он излишне напрягался, когда кричал. Лицо у него сильно краснело. Я все хотел ему посоветовать так не напрягаться, но никак не решался.

Собрались все. Армян сразу загорелся, и начал кричать, что брать надо столько, сколько дадут! По максимуму. Не меньше!

— Вот мы и поедем, — сказал я ему.

— Отлично! — воскликнул он. — А куда?

— Да мы и сами толком не знаем. Куда-то налево. Через два — три километра будут наши. Там надо найти капитана Скруджева.

При упоминании Скруджа Армян сказу поскучнел. Да, капитан был тем еще типом. Мало того, что ревностный служака, так еще очень вспыльчивый, злой, злопамятный, и безумно отважный. Если солдат не подчинялся, или не угождал капитану чем-то еще, Скрудж сразу распускал руки. Бил он точно и жестоко. И ему было абсолютно все равно — кто этот солдат, чей друг, товарищ или брат… По барабану.

Да что говорить! Я и сам его побаивался.

И Армян сразу нашел выход.

— Я не могу ехать, — с деланной грустью сказал он. — У меня же в кузове люди живут!

Это была правда. Там проживали целых два расчета — Абрамовича и Боева. Палаток у нас не было — ведь те, что я дал Бандере, сгорели во время боя вместе с ним. Чорновил попытался что-то вякнуть по этому поводу, но на него так посмотрели не только я, но и окружающие, что он почел за благо сразу заткнуться.

— Ладно, — решил Андрей. — Тогда Солохин.

Солохин пожал плечами. Этой блатате из Ростова-папы было все равно. Он просто повернулся и пошел к машине. Правда, пришлось еще немного разгрузить ее, чтобы влезло как можно больше ГСМ.

— Ничего, много все равно не дадут. Поместиться, — напутствовал нас Найданов, и с кривой улыбкой я помахал ему рукой. В качестве грузчиков к нам добавили Папена и Рамира, которые полдороги чем-то шебуршали в кузове.

— Что они там делают? — наконец спросил я больше у самого себя, чем у Солохи.

— Наверное, жратву тырят! — ответил безмятежный Солоха.

Вполне возможно. Когда еще приведется случай побыть в кузове землякам вдвоем, причем весь кузов в их распоряжении? И когда точно не заглянет командир расчета, или какой другой «авторитет».

— Вы что? — все-таки спросил я. — Им есть не даете, что ли?

— Они не успевают! — ехидно ответил мне водитель.

— Так работой завалили, что людям и пожрать некогда? — спросил я со злобой. — Смотрите, копыта откинут, сами все будете делать.

Солоха промолчал.

Меж тем, наша «шишига» въехала в чье-то боевое расположение. Кругом стояла военная техника, горели костры, бродили солдаты.

Я выглянул из кабины:

— Эй, воины, где тут 136-я? Не знаете?

— Нет, — последовал ответ.

Вполне можно было ожидать. Мы проехали еще немного. Я вылез из машины и пошел искать офицеров. Мне попался какой-то старлей. Он меня выслушал, и сказал, что где-то здесь кто-то из 136-й есть. Точно он не знает, где. Но есть. Надо проехать еще в этом же направлении, а потом повернуть направо. Где-то там он видел много каких-то бочек. И вроде бы там кому-то что-то отпускали.

Я пожал ему руку, залез в кабину и передал слова старлея Солохе. Мы отправились дальше. Вскоре грунтовка кончилась, и наша машина выбралась на асфальт.

— Так, — сказал я, — похоже, именно здесь нам направо. (Солоха кивнул).

Пока мы добирались до нужного поворота, стало совсем темно. Солоха вырулил на асфальт, сразу прибавил газу, и машина, измученная постоянным движением по бездорожью, словно ощутив свободу, резво поскакала. Меня, впрочем, терзали смутные сомнения: как это наша база с ГСМ оказалась впереди передовой? Правда, здесь передовая — это понятие более чем условное, так как противник, находится, в принципе, везде, но все-таки… Нет, непонятно. И чем дальше мы ехали по дороге, тем меньше мне все это нравилось. Наконец, мы въехали в поселок. Я это сразу понял, как только начались дома и заборы. Света нигде не было. Ни на улице, (ну, еще бы), ни даже в домах, (тоже можно догадаться, по какой причине). Однако здорово светила луна.

— Стой! — закричал я.

Солоха с перепугу ударил по тормозам так, что я чуть не улетел через лобовое стекло. За нами, в кузове, что-то сильно загремело, и раздался мат. Я узнал голос Рамира. Впрочем, сейчас мне было не до этого.

— Разворачивайся, быстро! — сказал я водителю. — И газу! Мы к чехам заехали!

Солоху проняло: он со свистом развернул «шишигу», так что в кузове опять кто-то с воплем рухнул, и дернул вперед. Мы проехали с километр, и машина внезапно заглохла. Солоха повернул ключ, стартер закрутился, но зажигание не схватывалось. Водила попробовал снова — и опять неудача. У меня все оборвалось.

— Это что еще такое? — спросил я Солоху.

Да он и сам заметно побледнел.

— Я не знаю, — ответил он. — Надо смотреть.

Ситуация вырисовывалась просто «блестящая»: мы заглохли ночью, на нейтральной полосе. Где нас искать, никто не знает. И будут ли искать до утра вообще — это очень большой вопрос.

«Так», — лихорадочно соображал я. — «Надо, для начала, успокоиться. Что мы имеем?.. Да, а кстати, что мы имеем»?

Я вылез из машины, так как Солохе нужно было поднять всю кабину, чтобы добраться до двигателя. (Привет конструкторам!). Затем очень негромко позвал Папена и Рамира. Они с грохотом полезли наружу, и мне пришлось резко предупредить их, чтобы они вели себя как можно тише.

— А что случилось? — спросил Папен, потирая бок. Видимо им он и треснулся в машине.

— Мы заглохли, — сказал я. — А рядом — чехи. Так что у нас могут быть большие проблемы… У вас оружие есть.

— Нет, — пробормотали Папен и Рамир. — Мы не взяли. Мы же грузить ехали!

Этих ребят я знал уже давно. Нечто подобное я и предполагал, потому и задал вопрос об оружии.

— Солохин, — спросил я у водителя. — У тебя оружие есть?

— Да, — ответил он. — Автомат и два рожка.

— И все? — переспросил я.

— И все, — ответил Солоха. Он пытался что-то разглядеть при слабом свете лампочки, освещавшей пространство под капотом. (Хотя в отношении «шишиги» имело смысл говорить «под кабиной»).

«Так», — в моей голове лихорадочно запрыгали мысли и их обрывки. — «Рассчитывать можно только на себя. У меня четыре рожка, и две гранаты. Не густо… Совсем не густо. Что делать?.. А может, все обойдется? Ну, кто нас там видел, кто слышал? Да если и слышали, кто догадается, что у нас одна машина, и два автомата на четверых? Может быть, у нас тут целая колонна? Пусть сидят по домам и трясутся… А если сработает такая штука, как невезение? Если нас все-таки видели? Видели одну машину, которая резко развернулась, и рванула обратно. Значит, заехали случайно, испугались, и решили удрать. И вскоре звук движения оборвался. И потом пытались завестись. И неудачно. Слышно это было там? Кто его знает? Будем исходить из того, что было слышно. Могли сопоставить факты и сообщить кому следует? Стоит предполагать худшее — наверное, могли. И что делать?… Бросить машину, и уходить пешком? Направление известно. Да нет! Так не пойдет. За машину меня за яйца подвесят. Да и стыдно будет. Очень стыдно. Будут пальцем показывать — обосрались, технику бросили…».

— Ну, что там, — нетерпеливо спросил я Солоху.

— Я не понимаю, — ответил он. — Пока ничего не могу сказать. Смотрю…

«Может послать кого к нашим? Пусть приедут и заберут», — подумал я. — «А кого послать? Папен бестолковый. Он уйдет, и вообще может потеряться. Рамира? Да он не дойдет. Он давно на ноги жалуется и хромает. Упадет еще где по дороге. Я буду на него надеяться, а он валяется на земле, и о нас не думает».

В поселке залаяли собаки. Я встревожился. С чего это они? Кто там их мог потревожить? Кто-то идет или еде сюда. Я пошел в направлении поселка. Отойдя метров на двести, я передернул затвор автомата, и притаился у дороги. Если уж что, то лучше напасть первому, неожиданно.

Удивительно, но ужасное чувство обиды, которое терзало меня еще несколько минут назад, (ну почему все это случилось именно со мной?), ушло. Я сосредоточился. Наверное, дело было в том, что внутренне я уже смирился с произошедшим, и страх за себя и свою жизнь как-то даже отступил… Нет, конечно, все равно было страшно. Но этот страх был похож на тот, который я всегда испытывал перед началом официальных соревнований по шахматам. Перед каждой партией с серьезным противником у меня было пугающее чувство холода в животе. Но оно заставляло просто очень тщательно подходить к каждому ходу, заставляло сосредотачиваться. Сейчас было то же самое.

Время шло, но было тихо, (если не считать отдаленной канонады). Никто никуда не двигался; я слышал только те звуки, которые издавал Солохин, ковыряющийся в моторе. Вот он снова попытался завести двигатель, и снова безуспешно.

От этого звука у меня внутри все оборвалось. Но что можно было сделать? Конечно, этот шум нас однозначно демаскировал, но ведь и мотор нельзя завести, если не пробовать!

Я ничего не мог сделать в этой ситуации, и только бессильно скрипел зубами.

Солохин поробовал еще раз… Еще… И… Мотор взревел!

Я со всех ног бросился к машине. Запрыгнул на свое место и сказал:

— Гони!

Солоха вдавил в пол педаль газа, и мы рванули вперед, как выстрелянные из пращи. Проехав километра два, я заметил слева от дороги что-то похожее на боксы и бочки. Там явно бурлила жизнь: метались из стороны в сторону огоньки, раздавалась брань, кто-то кому-то что-то «втирал», где-то что-то ухало, бухало, визжало и скрипело. Сигналил и гудел автотранспорт… Но главное — мне показалось, что я различаю крики Скруждева.

— Все, давай поворачивай сюда, — указал я Солохе, и он послушно повернул «шишигу» в старые ржавые ворота.

Мы выбрали свободное место, я приказал остановить машину, и ждать меня в ней, никуда не выходя. А сам отправился разыскивать местное начальство.

Обнаружилось оно довольно скоро. Я не ошибся: кричал именно Скрудж, и кричал очень громко. Он вместе с каким-то незнакомым мне папоротником избивал рядового. Быкастый товарищ продолжал стоять на ногах, но глаза у него были уже мутные. На удары он реагировал тем, что покачивался из стороны в сторону, и мне казалось, вот — вот должен был завалиться. Давно я не видел капитана в такой ярости.

— Что за суд Линча? — спросил я у нарисовавшегося лейтенанта службы ГСМ. Знал я его плохо, но, по крайней мере, мы встречались несколько раз на строевых смотрах, и уже вроде как были не совсем чужими людьми. По крайней мере, служили в одной бригаде.

— А-а, — раздраженно протянул лейтенант. — Ты что, Скруджа не знаешь? Довел солдата до того, что тот на него с гранатой кинулся.

— И чего? — спросил я. — Что с гранатой?

— Да капитан перехватил. А потом пришел в ярость, и начал бить. (Он употребил другое слово — нецензурное: но я думаю, вы и сами догадаетесь — какое именно).

— Доиграется капитан когда-нибудь, — осторожно предположил я.

— Ну да, может быть, — легко согласился со мной гээсэмщик. — Только вот этого конкретного урода мне не жалко. Хорошо, что Скрудж его отполирует. Бычара тупой и ленивый, и наглый.

— А, вот оно что! — Ситуация для меня изменилась на 180 градусов. — А что он сделал-то?

— Да масло моторное пытался потихоньку слить. Наверное, продать хотел кому-то. А вот тот прапор его увидел.

— Ну и?..

— Ну и Скружда вызвал. Тот прибежал, стал расстрелом угрожать. А тот гранату выхватил, стал вроде бы усики сжимать, и тут Скрудж его ногой по руке и ударил… Вообще нехороший солдат. Вороватый и наглый. Надо бы от него избавиться.

— Не переживай! — утешил я лейтенанта. — Скрудж такое дело просто так не оставит. Считай, что этого бойца уже здесь нет.

Мы замолчали, потому что бычара все-таки рухнул на землю. Бой двух тяжеловесов был окончен. Двух — потому что капитан и прапор вдвоем составляли только одного тяжеловеса. Легковат был капитан, хотя рука у него была очень даже тяжелая.

— А ты какими судьбами? — спросил, наконец, мой собеседник.

Тут я спохватился. Конечно, то же мне! Забыл уже, зачем сюда приехал, и о водителе с бойцами забыл. С другой стороны, подходить к Скруджу мне сейчас было просто страшно. Еще и мне достанется за компанию… Тут у меня мелькнула разумная мысль.

— Я за ГСМ приехал. Для минометной батареи. Масло, антифриз, веретенка… Что там нам положено еще? И желательно по максимуму.

Летеха засмеялся:

— Ага, прямо сейчас тоннами отгружу! Пойдем, отпущу по нормам… А куда грузить будешь?

— Слушай! — сказал я, постаравшись быть как можно более убедительным. — Пойдем со мной. У меня тут рядом машина, а ты покажи нам — куда подъезжать. А то ты сейчас уйдешь, и я тебя потом не найду.

Не специально, но последнее предложение я произнес уже почти жалобно. Строго говоря, я очень устал, и меня эта поездка просто достала. Страшно хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

Лейтенант пожал плечами, и пошел за мной.

Как оказалось, место выдачи ГСМ было совсем рядом с нашей машиной. Буквально метров через пятьдесят. Лейтенант достал из планшетки документы, начал указывать Папену и Рамиру, что им нужно брать, а мне сказал, чтобы я все-таки подошел к капитану и отметился о прибытии.

Я вздохнул, и пошел искать Скруджева, надеясь, что он успел хоть немного успокоиться. На месте недавней экзекуции его уже не было. Ну и где он?

Рядом было помещение — что-то типа сторожки — и там светились окна. Я, недолго думая, открыл дверь и заглянул внутрь. Капитан сидел там, в одиночестве, и что-то строчил. «Рапорт, наверное, пишет», — подумал я, и демонстративно кашлянул. Скрудж чуть не подпрыгнул.

— Чего тебе? — недовольно спросил он.

В общем-то, меня он неплохо знал, так что особо представляться мне и не требовалось.

— За ГСМ от минометки приехал. Корнилов сказал, отметиться у вас нужно.

Скрудж достал какой-то свой журнал из кучи, лежащих перед ним на столе, черканул где-то, и пробурчал:

— Все, свободен. Накладные у Корнилова подпишешь.

— Так точно, — щелкнул я каблуками, и вышел, не дожидаясь реакции. Мало ли какая она у него будет?

 

Глава 11

Я запустил руку себе за пояс, и постепенно опускаясь, добрался до самых щиколоток. Чесалось все ужасно. А самое противное состояло в том, что, сколько не чеши, все равно легче не становится.

Вошь — она и есть вошь! Ее ничем не возьмешь!

Бойцам я вида не подавал, держался, но когда оставался в кабине в темноте один, чесался неимоверно. Все-таки ошибся медик, не разглядел укусов от насекомых. А вот уже ничего и не сделаешь!

Очень большие надежды были у меня на баню. Здесь, под Курчалоем, приезжала полевая баня, разворачивалась. И даже работала. Но все мои надежды были на чистое обмундирование. Я бы тогда все свое барахло убрал, а в чистом гнид уже не должно было бы быть.

Однако разбились мои беспочвенные надежды о суровую российскую действительность. Да, теплая вода была, мыло у меня было свое, а вот насчет шмоток — увы! Не привезли вообще ничего. Так что снова пришлось надевать свое грязное, заскорузлое, пропитанное насекомыми тряпье.

И перебирал я форму, и выдавливал белых вшей десятками… Да толку-то! Из оставленных яиц вскоре вылуплялись новые голодные гниды, и впивались в меня с утроенной, удесятеренной злобой.

Раз я достал ведро воды, вскипятил его на костре, и простирал там свой горный свитер, нательную рубашку, кальсоны… Просушил, с большим удовлетворением рассматривая красных как раков вшей… Но простирать сам бушлат и штаны от бушлата я не мог. А яйца были и там.

Вскоре вшивая популяция полностью восстановила свое поголовье, да еще и прибавила.

Пребывание под Курчалоем становилось воистину кошмарным. Было довольно холодно, дул резкий холодный ветер, (хотя и светило солнце), мучали вши, и маета от безделья.

Найданов со своими подчиненными все свое время проводили в палатках, я, в основном, сидел в кабине, периодически наблюдая, как Чорновил гоняет Сомика. Моя «шишига» стояла как раз мордой к нашему ПХД, и все там происходящее было для меня, как на ладони.

Я со злорадным удовлетворением думал, что теперь-то уж Сомов точно понял, что именно потерял он в моем лице. Впредь будет умнее.

Пару дней назад пришлось отражать атаку вновь назначенного начальника штаба батальона товарища Хазова. Прилетел он на вертолете к нам совсем недавно. Цель, у него, видимо, была какая-то карьерная, потому что попытался сразу всех «построить». Лично ко мне у него пока была одна большая претензия — почему я не бреюсь?

В зеркало я себя видел редко, так, иногда заглядывал в боковое на «шишиге». Но мне казалось, что ничего особенного у меня на лице нет. Не окладистая, как у староверов, по земле не волочится, как у Черномора — нормальная бородка. Слегка кучерявится, но так даже и красивее.

Нет, он начал на меня «наезжать», с требованием побриться. Я недолго выслушивал его указания, и перешел в наступление.

— Товарищ майор! — сказал я. — Дело не в том, что я ленюсь бриться, и тем подрываю всяческую дисциплину в нашей легендарной и героической части. Я принципиально не буду бриться! Не буду! Потому что в этой местности один неудачный порез, и я буду гнить. Вот как у бойцов руки. Вы видели, наверное? А это будет у меня на лице! Как вы считаете, это будет хорошо? Это будет здорово?.. А порезы всегда бывают. Пусть даже малюсенькие, микроскопические. Зараза проникнет, и будете меня лечить. И потеряете меня как боевую единицу!… Оно вам надо?!

Он опешил. Все-таки мой монолог произвел на начштаба впечатление. Майор от меня отстал. И то правда, чего он к моей бороде прилип? Тут, в батальоне, и поважнее задачи были.

Чего мы тут делали, я, правда, не представлял. Кроме нас еще до хрена было частей, наши даже кого-то знакомых встречали. Вот Поленый, например, встретил из своего училища — из ЛАУ, лейтенанта. Только тот на курс младше был. Теперь в Прохладном служил — в 135-й бригаде. Тоже на местных жаловался. А что скажешь — Кабардино-Балкария! Такие же обиженные Сталиным мусульмане. Странно даже, что летом 94-го чехи не смогли их поднять. В Нальчик врывались, стреляли, гремели, шумели… И убрались, не солоно хлебавши.

Одна у меня была отдушина. Вечером я ходил к Васе. Там у него жили Поленый и Куценко, так что я не стал претендовать на место. Да и вши у меня… Вдруг на кого перенесу эту гадость, «награжу», как говорится — потом скандалу не оберешься. Нет уж, посижу просто в кампании, в карты поиграю. А на ночевку в родную «шишигу» — гнид вычесывать.

Сладкий это был момент: весь день терпеть, терпеть, а потом, в кабине, расстегнуть портупею, расстегнуть ширинку, и начать чесаться!… Ух, до чего же здорово в этот момент! Какой там секс! Хрень все это, говорю я вам. Истинно так! Ничего нет приятнее того момента, как измученное, зудящее тело можно расчесать. До крови, до боли. До самых костей!.. Ох!.. Ах!.. Эх!…

Сэм привез портативный приемник. Сначала мы что-то ловили, слушали даже какую-то музыку, (хотя с радиостанциями в Чечне было, мягко говоря, довольно хреново), а потом у Сэма сели батарейки, и трансляции прекратились. Правда, Поленому кто-то дал толстую книгу Виктора Донецкова, и он в нее просто впился.

— Неплохо пишет! — говорил Сэм.

Я тоже прочитал пару страниц. Да, вроде бы ничего, увлекательно. Но это была не моя книга, не мне ее дали почитать, и пришлось вернуть.

Однажды Сэм принес страницу из «Комсомольской правды».

— Вот, почитайте! — сказал он.

— «Налет на Буденновск — совместная операция?» — прочитал я вслух заголовок. — Интересно…

Статья была небольшая. В ней рассказывалось о том, что в первую очередь в Буденновске Басаев сжег здание местного отделения банка, через которое, по странному стечению обстоятельств, обслуживались все финансовые потоки между Москвой и Чечней. Автор заметки недвусмысленно давал понять, что рейд Басаева на Буденновск был совместной акцией обеих, якобы противоборствующих сторон. Там приводилось еще много очень подозрительных фактов, но больше всего мне запомнился именно этот.

Я помрачнел.

— После этого, — сказал Сэм, — и воевать не хочется.

— Главное, чтобы это бойцы не видели, — ответил ему я. — Я как-нибудь переживу. Я от Баруха Натановича ничего иного не ожидаю.

— Как — как? — спросил меня Куценко, который, как казалось до этого, спал.

— Ну, ясно, Барух Натанович Эльцин, — сказал я. — Известно, жидомасонская морда.

Да, здесь в войсках, президент России ни то, что не пользовался особой популярностью… Его откровенно ненавидели.

— Я вот не за Эльцина воюю, — ответил я на немой вопрос. — Мне по барабану, даже если чехи из него шашлык-машлык сделают. Мне за детей в Буденновске горько, за русских в Грозном, за нас вообще всех. За свой дом, за скамейку у палисадника, за речку, за лес… Я не шучу. Я вот за это воюю. За маму, за папу, даже за жену — будь она не ладна… Вот за них. А Гусинский, Березовский и прочая жидовская сволочь меня не волнуют.

— Нехорошая эта война, — вступил в разговор Куценко. — Не хорошая. В темную нас разводят… А люди рубятся насмерть. Как всегда. А что там за спиной творится!… Ужас!

— Как говорил когда-то Деникин о войне с Гитлером, — блеснул я знаниями. — Русская армия выиграет эту войну и обратит штыки свои против большевиков. В данном случае, против дерьмократов и их прихлебателей.

— Ты не веришь в демократию? — спросил меня Сэм.

— Конечно, нет! Что за вопрос? Если я всегда голосую за одних, но при этом постоянно выигрывают другие, и я даже не могу себе представить, кто за них в принципе может голосовать… То какая же это демократия? Это, блин, такая демократия, что когда избрали «правильных» товарищей — это здорово, молодцы! Все легитимно. А если избрали «неправильных» товарищей — выборы нелегитимные, все плохо, надо срочно голосовать снова. И так до тех пор, пока не выберут правильных товарищей.

— Вообще-то, — прервал меня Куценко. — Выборы выигрывает не тот, кто голосует, а тот, кто считает. Это еще Вождь Народов сказал. Чтобы стать депутатом, надо просто скупить избирательную комиссию. Или запугать до смерти. Они потом ночью сами нужный результат сделают.

— А наблюдатели?

— Тоже покупаются. Или запугиваются… Все люди, все жить хотят. И хорошо жить.

— Короче, — сказал капитан. — Наша главная… Нет, главнейшая задача здесь, в Чечне, это сберечь личный состав, и не погибнуть или покалечиться самим. Все остальное — вторично.

— А людей защищать? — тихо спросил я. — Тех, кого в рабство угоняют, грабят, убивают, насилуют?

Капитан помрачнел.

— А мы ничего не можем сделать! — ответил он. — Там, в России, никто с ними и не борется. С чехами. Они творят там, все, что захотят… Если бы была нормальная война, то она была бы тотальной! По всей территории страны. А мы здесь даже не воюем, а просто восстанавливаем конституционный порядок. Официально войны в стране у нас нет.

— Ни мира, ни войны, — сказал с лежанки Сэм.

— Вот, вот! — обрадовался поддержке Куценко. — Как при Ленине… Все равно, главное — сохранить свою жизнь. Ну, и подчиненных тоже. А потом… А потом уехать куда-нибудь подальше. На Кубу, например. Я на Кубе служил… Ничего так там — нормально…

Тут я заметил, что в углу, у буржуйки, притаился, слушая наши разговоры, Ваня. Заметил его и Куценко.

— Ты чего тут притих, папуас?! — закричал он. — Ты подслушиваешь?!

От схватил сапог, стоявший внизу, у лавки, и запустил его в Ваню. Тот уже ринулся к выходу, но сапог увесисто и сочно треснул его по заду.

— Ой-е-ей! — завопил Ваня, исчезая где-то внизу за тентом.

— Вот надо так сделать, чтобы такого вот балбеса Ваню здесь не убили, — задумчиво сказал капитан. — Балбес-то он балбес. Но ведь свой — русский. Жалко…