Развитие гуманизма. – Отношения гуманистов к властям и религии. – Различие между гуманистами и религиозными реформаторами. – Эразм Роттердамский. – Характеристика Томаса Мора .

Гуманизм возник в Италии; первыми провозвестниками его были Данте, Петрарка, Боккаччо. В XV и XVI столетиях он разлился уже по всем центрам западноевропейской цивилизации, проник во Францию, Германию, Англию и подготовил более решительный натиск на отжившие в ту пору учреждения – Реформацию. Первые гуманисты, увлеченные духом античной цивилизации, мечтали перенести ее на новую почву; но они не становились в резкую, непримиримую оппозицию с существовавшим строем общественной жизни; они нападали на монахов и разврат, царивший среди католического духовенства, но оставались сами католиками; они уживались как с папами, так и с государями; многие из них даже получили доходные церковные должности. Они писали по-латыни, и потому их вольнодумства были доступны лишь небольшому, избранному кругу людей. В сфере мысли гуманисты проповедовали отрешение от мертвящей схоластики Средних веков; в сфере религии, в то же время оставаясь верными основам католической церкви, – отрешение от всякого пустосвятства и нетерпимости, жестокости и самодовлеющего аскетизма; в сфере нравственности – свободу, непринужденность, простоту; в сфере политической они стояли обыкновенно на стороне просвещенной авторитетной власти. Но чем шире разливался гуманизм и чем глубже проникал в общественную жизнь, тем он принимал все более и более боевой характер. В лице Гуттена гуманизм, подобно Реформации, становится уже прямо в боевое положение. Так, Гуттен в одном из своих памфлетов восклицает: «Подымитесь же, благочестивые немцы; у нас много копий и оружия; мирные требования не помогают; возьмемся за мечи, истребим ложь, чтобы сияла правда». Но подобные речи говорились, когда Реформация уже зажгла сердца людские и двинула целые толпы народа на борьбу за свое духовное освобождение. Весьма поучительно и многознаменательно это различие между гуманистами и реформаторами. Первые напоминают скорее современный тип просвещенных и свободомыслящих поссибилистов, а вторые – тип людей революционного склада. И любопытно, в то время как Реформация провела навеки неизгладимую черту в социальной жизни народов, гуманизм прошел, точно какая-то прелестная мечта. Я не хочу этим сказать, что гуманизм не имел влияния на ход развития западноевропейской цивилизации; я говорю лишь, что он не наложил на нее своей своеобразной печати; он вскормил, так сказать, Реформацию, но сам в себе не заключал достаточно боевых жизненных элементов, чтобы ниспровергнуть средневековый строй жизни. Веселым, любезным, приветливым и вообще жизнерадостным гуманистам недоставало суровой энергии, непреклонной последовательности, отваги, черпающей силы обыкновенно в религиозном настроении человека, недоставало именно того, что вообще необходимо, а в особенности было необходимо в жестокие Средние века для всякого общественного преобразователя. Весьма типична в этом отношении личность главы всех гуманистов Эразма Роттердамского (1469—1536). Его нелюбовь к решительным действиям и смелым поступкам обнаруживается даже в его отношении к единомышленникам. Так, он отказался принять и приютить у себя Гуттена, бежавшего из Германии после одного вооруженного восстания, и последнего укрыл Цвингли. Затем, узнав о казни Мора и Фишера, он пишет: «Если бы погибшие спросили моего мнения, я им посоветовал бы не кидаться в открытую борьбу с грозой. Гнев королей – жестокий гнев. Он обрушивается со страшной силой на тех, кто дерзает вызывать его. Бешеных лошадей укрощают не противодействием, а ласковым обхождением. Благоразумный кормчий не станет бороться с бурей; напротив, он поспешит уйти от нее, лавируя и становясь на якорь в ожидании более благоприятной погоды… Кто служит королю, должен скрывать многое, и если он не в силах склонить короля на свою сторону, то должен, во всяком случае, овладеть своими страстями… Но, скажут, человек должен также уметь умереть за истину. Нет, отвечаю я, не за всякую…»

В Англии среди гуманистов выделялись особенно Джон Колет и Томас Мор. Последний приобрел мировую известность. На чем она держится, мы узнаем подробно ниже. Но здесь мы считаем уместным дать общий абрис этого поистине великого человека и еще более, быть может, великого характера и воспользуемся для этой цели прелестным портретом Томаса Мора, нарисованным другом его Эразмом в письме к Гуттену, написанном в ответ на просьбу последнего описать личность Мора. По недостатку места мы не можем привести этого письма целиком, но передадим все существенное, сохраняя по возможности простой, неподдельный тон дружеского описания, в котором личность Томаса Мора выступает весьма рельефно.

«Мор не велик ростом, но и не слишком мал, – пишет Эразм. – Он сложен вполне пропорционально и не страдает никакими физическими недостатками. Кожа на лице у него белая, с нежно-розоватым оттенком; волосы черные, переходящие в шатеновый; борода редкая; глаза – синевато-серые с пятнышками; такие глаза указывают обыкновенно на выдающийся ум и считаются у англичан особенно красивыми. Его лицо часто озаряется улыбкой, и вообще оно служит верным зеркалом его внутренних качеств, его веселого и любезного нрава. Действительно, Мор скорее веселый человек, чем серьезный, степенно-важный муж. В его фигуре обращает на себя внимание правое плечо, которое кажется несколько приподнятым, что в особенности заметно, когда он ходит; но это не врожденный недостаток, а дело привычки. Вообще в его внешности нет ничего неприятного, кроме разве непропорциональных грубых рук; но Мор мало заботился о внешности даже в дни своей юности. Он пользуется хорошим здоровьем, хотя нельзя сказать, чтобы отличался особенно крепким сложением; но во всяком случае у него хватает сил для выполнения трудов, приличествующих честному гражданину. Мы можем надеяться на его долговечность, так как отец его, несмотря на преклонный возраст, до сих пор еще весьма бодрый старик.

Я не видал человека, который был бы так нетребователен в пище, как Мор. Он усвоил от отца привычку пить только чистую воду, а чтобы не нарушать веселой компании, он обыкновенно обманывал своих гостей и пил заодно с ними из своего металлического кубка, но не вино, а легкое пиво или чистую воду. Он предпочитал мясо, соленую рыбу, простой хлеб самым изысканным блюдам, хотя и не налагал на себя при этом никаких обетов и не отказывал себе в том, что приходилось ему особенно по вкусу; так, он очень любил молочные кушанья, фруктовое варенье, яйца и так далее.

Голос у него не сильный и не слабый; он говорит отчетливо, ясно. Он, по-видимому, не чувствует особенной любви к пению, но музыка доставляет ему большое наслаждение.

Он любит простоту, не носит ни шелка, ни пурпура, ни золотых цепей. Просто изумляешься, как мало он заботится о разных формальностях, которые толпа считает вежливостью и приличием, и не потому, чтобы он не знал их; нет, он смотрит на них просто как на бабье дело и находит недостойным мужчины тратить время на подобные пустяки. Он долго держался вдали от двора и государей, так как деспотизм был ему издавна ненавистен и он всегда любил больше всего равенство. Вот почему только после больших стараний и усилий Мор позволил Генриху VIII привлечь себя ко двору.

Мор как бы создан для дружбы. Он крайне отзывчив на дружеские чувства, обнаруживаемые к нему, не слишком педантичен в выборе друзей, снисходителен к ним и весьма постоянен в своих отношениях. Он никогда не порывает с друзьями резко, а предоставляет дружбе умирать медленно, естественной смертью. Он считает величайшим благом, мыслимым для человека, дружбу с людьми одинакового с ним образа мыслей.

Мор питает отвращение к игре в карты, кости и тому подобным играм. К собственным интересам он относится беспечно, но зато весьма заботливо охраняет интересы своих друзей».

Но что сказать еще, спрашивает Эразм и продолжает:

«В обыденных сношениях с людьми Мор всегда весел и держит себя непринужденно: как бы велика ни была грусть человека, он забывает о ней, беседуя с Мором. Еще ребенком он находил большое удовольствие в шутках и играх, но его шутки никогда не выходили вульгарными или оскорбительными. Юношей он писал комедии и сам принимал участие в игре; тщательно отделывал свои эпиграммы и находил особенное удовольствие в чтении Лукиана. Он и меня подбил написать „Похвалу глупости“ (сатиру), то есть заставил меня плясать по-верблюжьему. Даже в самых серьезных делах он находил поводы для своей веселой шутки. Глупейший человек и тот нисколько не шокирует его; он умеет входить в настроение каждого. С женщинами и даже со своей супругой он вечно шутит. Ты бы легко мог принять его за второго Демокрита или, еще скорее, за того пифагорейца-философа, который беззаботно и праздно расхаживает по рынку и, улыбаясь, поглядывает на всеобщую суету. Мнение толпы над ним не имеет никакой силы, но вместе с тем нет человека более доступного и добродушного, чем он.

Одно из любимых занятий Мора – наблюдение над животными; он следит с большим интересом за их умственной деятельностью и душевными движениями. Его дом переполнен животными всяких пород, и он бывает очень доволен, когда видит, что его животные доставляют удовольствие гостям.

В юности Мор далеко не был женоненавистником; однако он охотнее пользовался расположением тех женщин, которые шли ему навстречу, чем тех, сердца которых надо было еще завоевывать; и вообще он своими поступками не подал ни малейшего повода к злословию и клевете. Но половые отношения не представляли для него прелести, если они не сопровождались общностью высших, умственных интересов.

Он рано обратился к изучению классической литературы; греческих авторов и философию он изучал еще юношей, против воли своего отца, в других отношениях порядочного и разумного, но желавшего, чтобы сын пошел непременно по его стопам и сделался ученым юристом. Мор же был рожден для лучшего и потому совершенно естественно питал отвращение к правоведению; однако, позанявшись немного, он достиг и в этой области такого совершенства, что тяжущиеся обращались к нему охотнее, чем к кому бы то ни было другому из адвокатов, и никто из его коллег, посвятивших себя исключительно адвокатской деятельности, не зарабатывал более его. Так велики были его способности и проницательность. Но не удовлетворяясь этим, он посвящал немало времени изучению отцов церкви и всей душой предался набожным делам. Он старался посредством ночных бдений, постов, молитв и всякого рода подобных упражнений подготовить себя к священническому сану. Лишь одно препятствие стояло на избранном им пути: он никак не мог побороть в себе желание иметь жену и в конце концов предпочел лучше быть добродетельным мужем, чем развратным священником. Он женился на неопытной и необразованной девушке, почти ребенке, из благородной семьи и дал ей научное и музыкальное образование по своему вкусу. Он мог бы прожить с нею всю свою жизнь вполне счастливо, если бы ранняя смерть не похитила ее после того, как она родила ему нескольких детей. Мор недолго оставался вдовым, и, быть может, в этом случае на него имели влияние советы друзей. Через несколько месяцев он женился на вдове, скорее из-за хозяйственных соображений, чем ради ее прелестей, так как она не была ни молода, ни хороша собою, как о ней обыкновенно отзывался сам Мор. Но он живет с нею так хорошо, как если бы она была невесть какая красавица. Едва ли найдется еще другой муж, который пользовался бы со стороны своей жены таким же вниманием и послушанием, а между тем он достиг всего этого не строгостью, а добротой и шутками. С такой же добротой он руководит своими детьми и домочадцами. В его доме нет места семейным драмам и дрязгам: он умеет подавлять их в самом зародыше. Немного найдется сыновей, которые с родной матерью уживались бы так хорошо, как он со своей мачехой. Недавно его отец женился в третий раз, и Мор всех уверяет, что он никогда еще не видел женщины лучше этой, третьей жены его отца.

Мору совершенно чужды всякие стремления к грязной наживе; из своих доходов он откладывает часть для детей, а остальное раздает щедрой рукой. Во время своей адвокатской практики он охотно давал бесплатные советы лицам, обращавшимся к нему, и в своих дружеских и всегда дельных указаниях обнаруживал больше заботливости об их выгоде, чем о своих собственных интересах.

В течение нескольких лет Мор был в Лондоне судьей по гражданским делам; эта служба не тяжелая, но весьма почетная. Никто не рассмотрел столько жалоб, сколько он, и никто не был бескорыстнее его. Совершенно естественно поэтому, что он сделался скоро всеобщим любимцем в городе. Мор думал удовольствоваться таким положением; но его дважды заставили принять участие в посольстве, и он так успешно выполнил возложенные на него поручения, что его государь, Генрих VIII, до тех пор не успокоился, пока не перетянул его к себе. Да, именно „перетянул“, так как никто, быть может, не употреблял таких усилий, чтобы добиться доступа ко двору, как Мор, чтобы избежать его. Генрих задумал окружить себя целою толпою ученых, солидных, бескорыстных людей и прежде всего обратил внимание на Мора, причем так сблизился с ним, что не хотел потом расставаться. Идет ли речь о серьезных целях, не оказывается человека более опытного, чем Мор; пожелает ли король развлечь свой ум легкой болтовней, не находится более веселого собеседника, чем Мор. Но пребывание при дворе не сделало его гордым. Несмотря на массу дел, лежащих на нем, он не забывает старых друзей и не оставляет своих любимых научных занятий. Всю свою власть, все свое высокое положение, влияние на государя он употребляет лишь на пользу государства и на благо ближних. Одним он оказывает денежную помощь, других защищает своим влиянием, третьим помогает своими рекомендациями, а тех, кому он не может непосредственно помочь, он поддерживает по крайней мере советом. Никто не уходит от него огорченным. Можно сказать, что Мор – главный покровитель всех бедняков в государстве. Он радуется, как будто заключил невесть какую выгодную сделку, когда ему удается помочь угнетенному или стесненному человеку и дать ему возможность выйти из затруднительного положения.

Теперь я перейду к его научным занятиям, которые сделали меня для него, а его для меня столь дорогим человеком. В юности он занимался поэзией, но скоро перешел к прозе, стараясь продолжительными и усиленными занятиями улучшить свой слог. Особенно охотно он писал рассуждения на необычные темы, чтобы таким образом изощрить свой ум. „Утопию“ он написал с целью показать, в чем следует искать причину дурного состояния государства, имея, впрочем, в виду главным образом Англию, которую он хорошо исследовал и изучил. Вторую книгу он написал в часы досуга; скоро присоединил к ней и первую, написанную, так сказать, за один присест. В диспутах он первый человек, и ему нередко случалось приводить в затруднительное положение даже выдающихся богословов. Джон Колет, человек проницательный и с выдающимися способностями, обыкновенно говорил, что в Англии есть один только гений, это – Мор, хотя в ней процветает и немало выдающихся умов.

Мор – искренно набожный человек, но он крайне далек от всякого суеверия. У него есть часы, когда он молится, но он молится не по одной привычке, а от полного сердца. С друзьями он говорит о будущей жизни, и слова его проникнуты действительным убеждением и возвышенными надеждами. Таким же является он и при дворе».

Таков Томас Мор, таковы его внутренний мир и внешний облик. Этот прекрасный портрет делает для нас излишним синтез его жизни, разные стороны которой мы рассмотрим в последующих главах.