И протянулась ниточка от Шпета к Пастернаку. «Существованья ткань сквозная»… Подросла Аленушка, Норина дочка и моя племянница, внучка философа Шпета, которую в полугодовалом возрасте возили к дедушке в Сибирь. И вот однажды в доме Маргариты и Кота Поливановых она встретила Евгению Владимировну, первую жену Пастернака, и Женю, его сына. С Поливановыми Пастернаки очень дружили. Познакомились давным-давно, в последнее предвоенное лето в Коктебеле, где все они были завсегдатаями. Кот Поливанов советовал Жене поступить на физико-математический факультет, но началась война. Евгения Владимировна вместе с сыном уехала в эвакуацию, в Ташкент; там была Ахматова, Лидия Корнеевна Чуковская, другие писатели. Через год Женю призвали в армию, он был зачислен на инженерный факультет Академии бронетанковых войск, а окончил лишь в 1946-м – и выбора не было, он должен был служить и в конце концов получил назначение в Забайкальский военный округ, самые что ни на есть ссыльные места. И вот теперь он вернулся в Москву. Маргарита их представила друг другу: вот это сын Бориса Леонидовича, а это – моя племянница Алена. Ей было восемнадцать, ему – тридцать один. И возник между ними взаимный интерес.

Это было лето, которое Аленушка провела у меня. Я поехала со своими детьми в Сигулду, в Латвию. И мы договорились с Норой, что Аленушка тоже приедет на месяц, а то и дольше. И вдруг я узнала, что у нее идет дружба с Женей Пастернаком, то есть с сыном Бориса Леонидовича. Потому что, когда она жила у меня в Сигулде, то без конца бегала на телеграф, уж не знаю, к телефону или за письмами, но получала какие-то весточки от Жени. Она с ним переписывалась, это точно. Я очень это приветствовала и всячески поощряла. Женю я знала еще подростком, впервые увидела на даче у Маргариты, и был он мне очень симпатичен. Но Аленушка мне рассказала, что мама ее что-то не одобряет. И даже, помню, как уже потом в Москве Нора в сердцах заметила: «Я же не для него ее растила!» А тем не менее вышло – для него. Вскоре я узнала, что когда Аленушка вернулась в Москву и они с Женей вновь после перерыва встретились, то уже здесь пошла любовь всерьез. И в конце концов кончилось женитьбой. Алена переехала к Жене на Дорогомиловскую.

А тут уже начались неприятности у Пастернака, его травили за «Доктора Живаго». Это в какой-то мере касалось любого человека русского, а нас тем более – уже по-родственному. Мы оставались близки и знали все о них и, конечно, волновались и сочувствовали. А потом Алена родила первого Пастерначонка – сына Петю. Борис Леонидович тогда написал Жене и ей:

Как во всех серьезных и чудесных случаях жизни, все слова тут лишние, и страшно навязчивым вмешательством сглазить это милое, доброе и так доверчиво начинающееся существование…

Я тогда очень часто у них на Дорогомиловской бывала. Потому что даже Евгения Владимировна говорила: «Я забыла, как и что делать с маленьким, вот его надо купать, а я боюсь в первый раз, ради бога, Марина, приходите, выручайте меня, потому что я просто боюсь одна». И она со мной советовалась, где поставить ванночку, и как самой встать, и какая вода должна быть… Я говорю: «Хорошо, я вечером приду и помогу».

Надо сказать, что Евгения Владимировна Пастернак, в девичестве Лурье, знала меня с детства. Дело в том, что Борис Леонидович одно время посещал папин семинар в университете, там они сдружились, и в двадцатых годах Пастернак иногда заходил к нам в гости на Долгоруковскую вместе с женой. Она мне очень смешно рассказывала, как однажды они собирались домой, Густав Густавович высунулся из окна, увидел проезжавшего мимо извозчика и крикнул ему остановиться. Тот завел разговор о деньгах. Папа сказал: «Любую половину!» Вот это ей понравилось, и Пастернак тоже очень смеялся, как философ Шпет торговался с извозчиками: «Любую половину!»

Когда Петя родился, Аленушка еще училась на третьем или четвертом курсе. Это был 1957 год. Я иногда ее выручала, отпускала в университет. И вот однажды в декабре, когда она ушла на экзамен по греческой литературе, а я сидела с младенцем, вдруг раздался звонок в дверь. Естественно, я открываю, и оказалось, что это сам Борис Леонидович. Он сказал, что решил навестить внука и счастлив, что у него есть маленький Петенька. Я сказала: очень хороший мальчик. «Ну, еще бы не быть ему хорошим ребенком, когда у него два таких прадеда – Шпет и Пастернак!» – заметил Борис Леонидович, имея в виду не себя, конечно, а своего отца Леонида Осиповича, художника.

Пастернак, по-моему, был очень интересен внешне. Очень. Я люблю таких подвижных, сухопарых мужчин. Что-то было в нем удивительно обаятельное! В тот день Борис Леонидович как-то расположился и просидел с нами, по крайней мере, час. Я помню, он говорил, что считает: ему ниспослано свыше, что у Аленушки и Жени пошли уже дети.

Второй их сын родился в шестьдесят первом, когда Пастернака уже год как не было на этой земле. Его назвали Борисом – в честь дедушки, как и обещали ему при жизни.