«Если в конце этого мероприятия камера не окажется на дне канала, я буду очень удивлен», – сказал Бродский. И как в воду глядел…

В последний день мы плыли по Венеции на катере. С нами был и Роберт Морган. «Боб считает, что это похоже на Ленинград, – смеялся Бродский. – Ужасно хотелось бы крикнуть „человек за бортом“». У него было совершенно счастливое лицо. Он касался рукой горбатых мостов на каналах, показывал Леше утвердительным жестом, что гребет, когда тот спросил: «А вам приводилось здесь управлять лодкой?», заметил: «Я мальтийский рыцарь, между прочим», когда мы проплывали мимо дома, отмеченного мальтийским крестом, указывал оператору Олегу Шороху, что снимать: «И, Олег, туда! Вот замечательная надстройка над палаццо». И обращался к Рейну: «Женька, там Лидо». А на пленке видно, что он сосет валидол или какую-то другую сердечную таблетку.

По его плану, мы должны были выехать в Гранд-канал, потом повернуть к Арсеналу, подъехать к Арсеналу и снова выйти в лагуну. Он встал на катере в полный рост и показывал рукой: «Это Санта-Мария-делла-Салюте. Церковь, воздвигнутая в память, то есть по поводу избавления от чумы. Это Сан-Джорджо. Это Реденторе. А там Палаццо Дукале, это все понятно, да? Дворец дожей». Леша, вставший рядом с ним, спросил: «А для вас какое из этих зданий наиболее грандиозное и любимое? Что больше всего нравится?» Он ответил: «Совершенно я не могу их отдельно воспринимать». Мы плыли мимо Сан-Микеле, волны от нашего катера омывали его краснокирпичные стены.

Олег Шорох, увлекшись, приблизил камеру почти вплотную к венецианской водичке, волна ее захлестнула, и камера вышла из строя. Капельки водички на объективе хорошо видны на том кадре, который стал последним. Эта съемка не могла закончиться естественным путем, только оборваться.

Он попрощался с нами – в смысле с Лешей и со мной – в форме интервью: я обещала привезти что-то для «Литературки», и вот в тот день он его дал. Мы сидели втроем за столиком в кафе «Флориан», крутилась пленка диктофона, он говорил… Интервью я назову его словами, сказанными нам тогда: «Нет правых и виноватых и никогда не будет». А потом на площади Сан-Марко появился Рейн, была его очередь прощаться. Мы поднялись, Иосиф Александрович сказал нам: «Берегите себя». И хотя это была калька с английского, он сказал это так, что у нас защемило сердце. Мы с Лешей, не сговариваясь, пошли в собор Сан-Марко и поставили свечки за него. Мы оба были уверены, что больше его никогда не увидим.