В поисках ответа. • Начало войны по «военной фантастике». • «Первый удар» Н. Шпанова. • «Живые и мертвые» К. Симонова. • Наши просчеты. • «Где же наша авиация?». • То, что никому не приходило в голову.
В тяжелые и беспокойные дни и ночи начала войны мысли невольно обращались к недавнему прошлому. Многие искали ответа на мучительный вопрос: как получилось, что к войне наша авиация оказалась неподготовленной? Ведь все были уверены, что, «если завтра война», враг будет немедленно сломлен и разбит, что наша могучая авиация нанесет по врагу уничтожающий удар. Об этом много говорилось в книгах, кинофильмах, в песнях…
Вспоминается книга Н. Шпанова, изданная перед самой войной, летом 1939 года. Она называлась «Первый удар. Повесть о будущей войне». Книга эта посвящена авиации. Повесть Шпанова рекламировалась как «советская военная фантастика», но она предназначалась отнюдь не для детей. Книгу выпустило Военное издательство Наркомата обороны, и притом не как-нибудь, а в учебной серии «Библиотека командира»! Книга была призвана популяризировать нашу военно-авиационную доктрину.
Обложка книги Николая Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне», выпущенной Воениздатом в 1939 году
Не один командир с горечью вспоминал впоследствии о недоброй «фантастике», которой, к сожалению, пронизывалась наша пропаганда перед войной, сеявшая иллюзии о том, что война, если она произойдет, будет выиграна быстро, малой кровью и на территории противника.
Повесть начинается с описания беседы между офицерами одного из крупных соединений советских Военно-Воздушных Сил. Они полемизируют: что лучше – бомбардировщик или истребитель? Причем чаша весов склоняется в сторону бомбардировщика. Спор явно беспредметный, ибо каждый род авиации имеет свое назначение. Тем не менее он был типичен для умонастроений некоторых влиятельных деятелей нашей авиации того времени, которые недооценивали значение истребителей. В виде иллюстрации к спору офицеров автор обращается к опыту войны в Испании, где будто бы новейшие немецкие истребители «Мессершмитт» были биты авиацией испанских республиканцев.
«В некоторых боях на каждый республиканский самолет приходилось по три немца. Бывало и больше… Республиканских пять, а их двадцать пять». И все же, по Н. Шпанову, немецко-фашистские самолеты почему-то терпели поражение.
Конечно, это было вредное вранье. Сознательное преуменьшение сил противника порождало лишь зазнайство.
Но главное не в этом.
Описанный в повести курьезный разговор происходит накануне Дня авиации, а на другой день, 18 августа, – традиционный воздушный парад. Здесь, на глазах у зрителей, устанавливается мировой рекорд высоты. Тут же рекордсмен произносит речь о превосходстве нашей техники и летного искусства:
«Мы знаем: в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдет границы вражеской страны… Наша оборона – наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны. И первыми среди первых будут советские летчики!»
Буря оваций потрясает воздух. И вдруг внезапная тишина нависает над аэродромом.
«Гулко, ясно, так что было слышно дыхание диктора, репродукторы разносили над толпой:
– …Всем, всем, всем! Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов крупные соединения германской авиации перелетели советскую границу. Противник был встречен частями наших воздушных сил. После упорного боя самолеты противника повернули обратно, преследуемые нашими летчиками…»
Так, по Н. Шпанову, могла начаться война.
Далее автор описывает события первого дня войны по часам.
17.00 – германские самолеты пересекли границу СССР.
Через одну минуту – в 17.01 – воздушный бой.
Через 29 минут – последний неприятельский самолет покидает пределы СССР.
Еще четыре минуты – советские истребители прорывают охранение противника и входят в его расположение, подавляют авиацию ПВО врага и расчищают путь бомбардировщикам и штурмовикам.
17.45–19.00. Германский штабист фиксирует полный срыв удара, подготовленного фашистской авиацией: «Большевики встретили нас у самой границы… Мы были встречены истребительными частями охранения на глубине от двух до четырех километров… Когда мы подходили к границе, они были уже в воздухе и ждали нас… Ни одно крупное соединение бомбардировщиков, посланных для закупорки большевистских аэродромов, не достигло цели…»
Затем описываемое в повести советское авиационное соединение приступает к выполнению боевого задания – нанесению контрудара.
В 19.00 штурмовые части вылетают для атаки аэродромов противника, в 19.20 вылетают 720 скоростных дальних бомбардировщиков и разведчиков. Цель – бомбежка промышленного района Фюрт-Нюрнберг, где сосредоточены важные самолетостроительные, химические и другие военные заводы.
21.00–22.30. Несмотря на то что советские авиационные колонны удалились уже более чем на тысячу километров от своей границы, они почти не встречают сопротивления. Советские летчики проводят воздушные бои, в результате которых немцы теряют сбитыми или поврежденными 55 процентов истребителей «Мессершмитт», 45 процентов истребителей «Арадо-Удет» и 96,5 процента бомбардировщиков «Хеншель».
24.00–02.00. Советские бомбардировщики громят цель. На авиационном заводе «Дорнье» погашены огни. Немецкие рабочие с нетерпением ожидают момента, когда бомбы будут сброшены на завод, в котором они находятся, и поют «Интернационал». Наши самолеты методически, с поразительной точностью сбрасывают бомбы на объекты. От бомб, брошенных на корпуса химического завода «Фарбениндустри» в Бамберге, загораются склады. Лопается гигантский газгольдер с отравляющими веществами. Нарывные, слезоточивые, удушающие газы: иприт, люизит, фосген растекаются по берегам Майна. Взлетают на воздух заводы взрывчатых веществ.
03.00. 19 августа. Начальник советских ВВС докладывает главкому: «Советская авиация, оберегая Красную Армию от ударов германской авиации, содействовала продвижению Красной Армии через границу…» Военно-промышленные объекты Фюрт-Нюрнберга «в основном уничтожены»…
Конечно, всякая сильная армия, разрабатывая свою доктрину, исходит из конечной цели – полного разгрома противника. Армия Советского государства в случае вражеской агрессии нацеливается на безусловное сокрушение врага. Советские военные уставы ставили перед авиацией непременную задачу завоевания господства в воздухе и содействия успеху наземных войск в бою и операции.
«Боевой устав истребительной авиации» 1940 года указывал, что истребительная авиация является главным средством борьбы с воздушным противником и имеет своим основным назначением уничтожение его в воздухе и на земле.
«Боевой устав бомбардировочной авиации» предусматривал применение ближней и дальней бомбардировочной авиации для разгрома авиации противника на аэродромах, а также для уничтожения крупных авиационных баз, учебных центров, складов горючего, боеприпасов.
Все это было верно и при благоприятном ходе войны могло принести победу. А при неблагоприятных обстоятельствах? А в случае завоевания противником господства в воздухе? Я хорошо помню атмосферу головокружения от рекордов, когда не допускалась и мысль о каких-то стечениях обстоятельств, могущих привести к неудачному для нас началу войны.
По книге Н. Шпанова наши воздушные силы без особого труда бьют авиацию противника, за какие-нибудь полчаса вытесняют вражеские самолеты из советского неба, через четыре часа после начала войны, почти не встречая сопротивления, ведут воздушные бои в тысяче километров от нашей границы, наносят поражение немцам, а затем взрывают военно-промышленные объекты. Только таким рисовалось начало войны Н. Шпанову.
А что получилось на самом деле? Я хотел бы и здесь воспользоваться примером из литературы. Позволю себе привести отрывок из романа Симонова «Живые и мертвые», изданного в 1960 году, который, на мой взгляд, с огромной художественной силой и гражданской честностью запечатлел подлинную картину того до боли тяжкого положения, в котором очутилась наша авиация летом 1941 года.
Обложка книги Константина Симонова «Живые и мертвые», выпущенной издательством «Советский писатель» в 1960 году
Я беру один из эпизодов романа.
Группа наших людей, в их числе несколько солдат, милиционеров, корреспондент фронтовой газеты политрук Синцов, в грузовике едут по прифронтовой дороге и оказываются свидетелями воздушного боя.
«Над лесом с медленным густым гулом проплыли шесть громадных ночных четырехмоторных бомбардировщиков ТБ-3. Казалось, они не летели, а ползли по небу. Рядом с ними не было видно ни одного нашего истребителя. Синцов с тревогой подумал о только что шнырявших над дорогой «Мессершмиттах», и ему стало не по себе. Но бомбардировщики спокойно скрылись из виду, и через несколько минут впереди послышались взрывы тяжелых бомб…
– Самолеты! – испуганно крикнул один из красноармейцев.
– Наши, – сказал другой.
Синцов поднял голову. Прямо над дорогой, на сравнительно небольшой высоте, шли обратно три ТБ-3. Наверно, звуки бомбежки, которые слышал Синцов, были результатом их работы; теперь они благополучно возвращались, медленно набирая потолок, но острое предчувствие несчастья, которое охватило Синцова, когда самолеты шли в ту сторону, не покидало его и теперь.
И в самом деле, вдруг откуда-то сверху, из-за редких облаков, вынырнул маленький, быстрый, как оса, «Мессершмитт» и с пугающей скоростью стал догонять бомбардировщики.
Все ехавшие в полуторке молча вцепились в борта, забыв о себе и собственном только что владевшем ими страхе, забыв обо всем на свете, с ужасным ожиданием смотрели в небо. «Мессершмитт» вкось прошел под хвостом заднего, отставшего от двух других бомбардировщика, и бомбардировщик задымился так мгновенно, словно поднесли спичку к лежавшей в печке бумаге. Несколько десятков секунд он продолжал еще идти, снижаясь и все сильнее дымя, потом повис на месте и, прочертив воздух черной полосой дыма, упал на лес.
«Мессершмитт» тонкой стальной полоской сверкнул на солнце, ушел вверх, развернулся и, визжа, зашел в хвост следующего бомбардировщика. Послышалась короткая трескотня пулеметов. «Мессершмитт» снова взмыл кверху, а второй бомбардировщик полминуты тянул над лесом, все сильнее кренясь на одно крыло, и, перевернувшись, тяжело рухнул на лес вслед за первым.
«Мессершмитт» с визгом описал петлю и по косой линии, сверху вниз, понесся к хвосту третьего, последнего, ушедшего вперед бомбардировщика. И снова повторилось то же самое. Еле слышный издали треск пулеметов, тонкий визг выходящего из пике «Мессершмитта», молчаливо стелющаяся над лесом длинная черная полоса – и далекий грохот взрыва.
– Еще идут! – в ужасе крикнул сержант, прежде чем все опомнились от только увиденного зрелища.
Он стоял в кузове и странно размахивал руками, словно хотел остановить и спасти от беды показавшуюся сзади над лесом вторую тройку шедших с бомбежки машин.
Потрясенный Синцов смотрел вверх, вцепившись обеими руками в портупею; милиционер сидел рядом с ним, молитвенно сложив руки и сжав пальцы так, что они у него побелели; он умолял летчиков заметить, поскорее заметить эту вьющуюся в небе страшную стальную осу!
Все, кто ехал в грузовике, молили их об этом, но летчики или ничего не замечали, или видели, но ничего не могли сделать. «Мессершмитт» пошел навстречу бомбардировщикам, свечой взмыл в облака и исчез. У Синцова мелькнула надежда, что у немца больше нет патронов.
– Смотри, второй! – хватая руку Синцова и тряся ее изо всей силы, сказал милиционер. – Смотри, второй!
И Синцов увидел, как уже не один, а два «Мессершмитта» вынырнули из облаков и вместе, почти рядом, с невероятной скоростью догнав три тихоходные машины, прошли мимо заднего бомбардировщика. Он задымил, а они, весело взмыв кверху, словно радуясь встрече друг с другом, разминулись в воздухе, поменялись местами и еще раз прошли над бомбардировщиком, сухо треща пулеметами. Он вспыхнул весь сразу и стал падать, разваливаясь на куски еще в воздухе.
А истребители пошли за другими. Две тяжелые машины, стремясь набрать высоту, все еще упрямо тянули и тянули над лесом, удаляясь от гнавшегося вслед за ними по дороге грузовика с людьми, молчаливо сгрудившимися в едином порыве горя.
Что думали сейчас летчики на этих двух тихоходных ночных машинах, на что они надеялись? Что они могли сделать, кроме того, чтобы вот так тянуть и тянуть над лесом на своей безысходно малой скорости, надеясь только на одно – что враг вдруг зарвется, не рассчитает и сам сунется под их хвостовые пулеметы?
«Почему не выбрасываются на парашютах? – думал Синцов. – А может, у них там вообще нет парашютов?» – мелькнуло у него.
Стук пулеметов на этот раз послышался раньше, чем «Мессершмитты» подошли к бомбардировщику; он пробовал отстреливаться. И вдруг почти вплотную пронесшийся рядом с ним «Мессершмитт», так и не выходя из пике, исчез за стеною леса. Все произошло так мгновенно, что люди на грузовике даже не сразу поняли, что он сбит; потом поняли, закричали от радости и сразу оборвали крик: второй «Мессершмитт» еще раз прошел над бомбардировщиком и зажег его. На этот раз, словно отвечая на мысли Синцова, из бомбардировщика, один за другим, вывалилось несколько комков, один камнем промелькнул вниз, а над четырьмя другими раскрылись парашюты.
Потерявший своего напарника немец, мстительно потрескивая из пулеметов, стал описывать круги над парашютистами. Он расстреливал висевших над лесом летчиков – с грузовика были слышны его короткие очереди. Немец экономил патроны, а парашютисты спускались над лесом так медленно, что, если бы все ехавшие в грузовике были в состоянии сейчас посмотреть друг на друга, они бы заметили, как их руки делают одинаковое движение: вниз, вниз к земле!
«Мессершмитт», круживший над парашютистами, проводил их до самого леса, низко прошел над деревьями, словно высматривая что-то еще на земле, и исчез.
Шестой, последний, бомбардировщик растаял на горизонте. В небе больше ничего не было, словно вообще никогда не было на свете этих громадных, медленных, беспомощных машин; не было ни машин, ни людей, сидевших в них, ни трескотни пулеметов, ни «Мессершмиттов» не было ничего, было только совершенно пустое небо и несколько черных столбов дыма, в разных местах начинавших расползаться над лесом.
Синцов стоял в кузове несшегося по шоссе грузовика и плакал от ярости. Он плакал, слизывая языком стекавшие на губы соленые слезы, и не замечал, что все остальные плачут вместе с ним.
Эти люди плакали от боли, горя, досады» .
Константин Симонов не придумал этот эпизод. Он очевидец событий. Что же это было? Где истоки трагедии летних месяцев сорок первого года?
Мучительнее всего было думать, что невероятное напряжение, с которым трудились работники авиационной промышленности, что вся наша работа оказались впустую.
С каждым днем становилось все яснее: допущены какие-то просчеты. Эти просчеты имели место не только в оценке стратегической обстановки кануна войны. Несколько ошибок, допущенных в 30-х годах, привели к тому положению с авиацией, в котором очутилась страна в июне 1941 года. Вот как рисуются некоторые из них спустя три десятка лет после начала войны.
Одной из ошибок было предпочтение конструированию тяжелых многомоторных машин: сюда направлялись основные материальные средства, усилия конструкторов и ученых. Мы принципиально отрицали итальянскую доктрину Дуэ, основывавшую военное могущество государства на мощной бомбардировочной авиации. Однако в технической политике 30-х годов в какой-то мере у нас нашла отражение тенденция к переоценке роли тяжелых бомбардировщиков.
Постройка все новых и новых образцов гигантских машин несомненно отвлекала внимание и ресурсы от совершенствования самолетов других типов, в том числе истребителей. Между тем господство в воздухе, как это показали «малые войны» 30-х годов и Вторая мировая война, невозможно без сильной количественно и качественно истребительной авиации. А качество наших истребителей к началу войны оставляло желать много лучшего.
На создание таких самолетов-гигантов, как бомбардировщики К-7 конструкции К.А. Калинина и ТБ-4 конструкции А.Н. Туполева затратили много сил и средств, которые целесообразнее было бы направить на более перспективные направления, в том числе на совершенствование истребителей
Конечно, гигантские машины производили большое впечатление и говорили о возросших возможностях советской авиационной промышленности, о достижениях советской авиационной техники, но с точки зрения военной, как показала жизнь, они оказались неэффективны.
Отрицательной стороной гигантомании и даже рекордов того времени было то, что они создавали шапкозакидательскую атмосферу благодушия и ложное представление о том, что авиация держит границу на замке.
Существенно было также и то, что до конца 30-х годов в нашей стране имелось лишь два мощных конструкторских бюро: одно – по бомбардировочной, другое – по истребительной авиации, и каждое из них являлось монополистом в своей области.
Правда, в тот период существовало еще несколько мелких конструкторских групп, но деятельность большинства из них решающего влияния на развитие отечественной авиации не оказывала. В серийном производстве и на вооружении армии на протяжении всего предвоенного десятилетия находились преимущественно самолеты А.Н. Туполева и Н.Н. Поликарпова. При всех выдающихся качествах этих авиационных деятелей для такой страны, как СССР, наличие только двух конструкторских бюро было недостаточным.
Панорама опытного завода № 115 (ОКБ-115) главного конструктора А.С. Яковлева. Из небольшого коллектива, занимающегося созданием спортивных самолетов, к 1940 году ОКБ превратилось в предприятие-разработчика современных истребителей для ВВС КА. Уже в мае 1940 года истребитель И-26 (Як-1) официально запустили в серийное производство
Какой же материальной частью располагали к 1940 году наши Военно-Воздушные Силы?
Основную мощь ВВС в то время составляли истребители И-15, И-153, И-16, бомбардировщики ТБ-3 и СБ – устаревшие и, как показал опыт Испании, не идущие в сравнение с немецкими самолетами. Не приходится говорить о более древних самолетах, которых в строю находилось еще много.
Перевооружение ВВС на новую материальную часть началось практически с первой половины 1941 года. Но, как уже говорилось, беда заключалась в том, что к началу войны новых самолетов у нас было еще очень мало, а в первые дни войны наша авиация понесла большие потери.
Для миллионов солдат на фронте – пехотинцев, артиллеристов, танкистов, для десятков миллионов мирных жителей советских приграничных городов, подвергавшихся безнаказанным терроризирующим налетам гитлеровской авиации, было непостижимо и непонятно, где же наши летчики, где же наша авиация, о которой в течение пяти-шести лет перед войной так часто и так восторженно писалось в газетах как о самой мощной, многочисленной и передовой? Убедительного ответа на такой вопрос в то время никто дать не мог.
Наши трудности усугубились еще одним обстоятельством: основные авиационные заводы размещались на европейской территории СССР, и притом почти все в пределах от западной границы до линии Волги. Только незначительное число заволжских авиазаводов оказалось вне досягаемости вражеской авиации. И в условиях, когда фронт молил о присылке новых самолетов, выпуск их пришлось почти вовсе прекратить из-за необходимости эвакуировать заводы из европейской части СССР на восток, в Сибирь.
Это было тяжелое для нас время.
В полной мере последствия всего этого, собственно говоря, были нами поняты и осознаны почти через десяток лет после окончания войны.
К числу ошибок начального периода войны малокомпетентные критики относят якобы не использованную Сталиным передышку после заключения пакта о ненападении с гитлеровской Германией.
Из предыдущих глав мы видели, с каким напряжением под руководством ЦК партии работники оборонных отраслей промышленности трудились над укреплением военной мощи страны. За короткий срок были созданы новые совершенные образцы боевой техники: самолеты, танки, орудия. Я помню, как в период испытаний новых самолетов ежедневно к 12 часам ночи готовилась сводка для Сталина о результатах испытательных полетов.
Эти факты находятся в глубоком противоречии с бытующими, к сожалению, обывательскими разговорами. Так, например, И.Г. Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь» писал: «…Сталин не использовал два года передышки для укрепления обороны – об этом мне говорили военные и дипломаты».
Не знаю, кто именно из военных и дипломатов мог так сказать, Эренбург об этом умолчал, но все, кто в эти годы были причастны к вопросам укрепления обороны, решавшимся в ЦК, говорить этого никак не могли.
Все мы были свидетелями напряженнейшей, титанической работы ЦК партии по укреплению Красной Армии и оснащению ее современным оружием в 1939–1941 годах. Нам не хватило для подготовки к войне, как неоднократно говорил Сталин в узком кругу, одного-полутора лет. Новое оружие, необходимость которого подсказала война в Испании, в больших количествах стало поступать на фронт лишь в середине 1942 года, то есть спустя год после гитлеровского вторжения.
Только дальновидная политика социалистической индустриализации, осуществленная задолго до германской агрессии, позволила нам, несмотря на тяжелые потери первого года войны, устоять, создать на востоке страны поистине могучую промышленную базу. В трудную для страны пору и в людях, и в технике раскрылись такие резервы, о которых трудно было даже предполагать. Но эти резервы не появились сами собой. Они были накоплены героическими усилиями миллионов советских людей.
Только благодаря великой духовной и физической силе нашего народа, при всех просчетах и ошибках, страна вышла с честью из отчаянного положения, перенесла все трудности и жертвы и увенчала свою борьбу великой победой.
Только сплоченность народа вокруг партии, только огромная сила, обретенная нами за годы строительства новой жизни, смогли спасти нашу Родину. Будь это не новая, социалистическая страна, а старая, дореволюционная Россия, она рухнула бы перед Германией, подобно Польше, Франции и десятку других буржуазных европейских государств.