Самые интересные, самые значимые, самые ценные слова о боевых самолетах – это слова, сказанные воевавшими на них летчиками. Их похвалы – высшая оценка труда конструкторов и производственников.

На истребителях, разработанных «ОКБ им. А.С. Яковлева», в годы Великой Отечественной войны воевали десятки тысяч пилотов. Наверное, потому, что их было очень много, долгие годы не удавалось собрать, систематизировать и сделать общедоступными их бесценные воспоминания.

Объединив живой интерес к опыту наших героических предков и современные технологии, создатели проекта «Я помню» сделали большой шаг вперед в деле сохранения и распространения народной памяти о войне.

Сегодня на сайте представлены воспоминания почти двух тысяч ветеранов Великой Отечественной войны. Среди них – воины всех родов войск, партизаны, труженики тыла, простые люди, пережившие оккупацию. Часть материалов сайта вошла в книги «Я дрался на истребителе», «Я дрался на Ил-2» и многие другие. Проект «Я помню» постоянно пополняется новыми материалами.

При содействии инициатора и руководителя проекта «Я помню» Артема Драбкина мы публикуем подборку воспоминаний летчиков, воевавших на истребителях «як». Собранные воедино, эти воспоминания позволяют оценить, какой вклад в Победу внесли труженики предприятий, составляющих сегодня основу корпорации «Иркут».

Воспоминания публикуются в сокращении. Полные версии материалов доступны на сайте .

 

От составителя

Собирать интервью ветеранов Великой Отечественной войны я начал в январе 2000 г. И начал это делать потому, что меня раздражали журналисты, которые вставляли в свои статьи отрывочные цитаты из бесед с ветеранами. Хотелось спросить: «Что было дальше? Чем объяснить тот или иной факт?».

Сайт «Я помню» был запущен летом 2000 г. и с тех пор вырос в библиотеку устных свидетельств участников самой большой и кровавой войны в истории России – Великой Отечественной. Ну а сам я превратился в «устного историка».

«Устная история» по своей сути – диалог. Интервью ветеранов формируют новый пласт знаний и обогащают историю, давая представление о повседневной жизни и ментальности так называемых «простых людей», которое теряется в традиционных источниках.

Однако нужно понимать ограничения этого источника информации. Несогласованности и конфликты среди отдельных интервью и между интервью и другими свидетельствами указывают на неотъемлемо субъективную природу устной истории. Интервью – акт памяти, наполненной неточной информацией. Это не удивительно, поскольку рассказчики сжимают годы жизни в часы рассказа о ней. Порой они путают названия и даты, соединяют разные события в единый случай и т. д. Конечно, устные историки стараются сделать рассказ свободным от неточностей путем исследования событий и правильного подбора вопросов.

Достоверность интервью может быть проверена при сопоставлении с другими рассказами на сходную тему, а также документальными свидетельствами. В сочетании с другими источниками рассказы ветеранов расширяют картину исторических событий, внося в нее личностный оттенок.

Обращаясь к воспоминаниям ветеранов войны, мы должны помнить, что вся послевоенная жизнь и, во многом, современная государственная идеология строится на огромном значении Победы для нашего народа. Победа – одна из ключевых ценностей, до сих пор объединяющая разные социальные и этнические группы в единое целое – народ. Для объективного изучения истории Великой Отечественной войны необходимо использование как можно более широкого спектра источников. Одним из них являются устные свидетельства тех, кто не щадил себя для достижения Победы.

 

Голодников Николай Герасимович

Во время войны – командир эскадрильи 2-го гвардейского Краснознаменного авиаполка. На его счету 212 боевых вылетов и 7 сбитых самолетов. После войны – генерал-майор авиации, один из основателей, а с 1969 по 1978 гг. – начальник Ставропольского высшего военного авиационного училища летчиков и штурманов противовоздушной обороны имени маршала авиации Судца.

– Я окончил Ейское военно-морское училище летчиков им. И.В. Сталина за три дня до начала войны. … После выпуска меня оставили инструктором-летчиком в училище, и на фронт я попал только в марте 1942 г. За время службы в училище я неоднократно подавал рапорты о назначении в действующий полк. Моя просьба была удовлетворена только в марте 1942 г., когда меня назначили летчиком на Северный Краснознаменный флот, в 72-й смешанный авиационный полк ВВС КСФ, который позже стал 2-м гвардейским истребительным авиаполком, а после гибели его командира дважды Героя Советского Союза Бориса Феоктистовича Сафонова полку было присвоено его имя. В этом полку я провоевал всю войну. В полку я последовательно занимал должности летчика, старшего летчика, командира звена, заместителя командира эскадрильи и уже после войны командира эскадрильи.

– Каково было ваше первое впечатление о Сафонове? Что вы можете сказать о нем как о летчике-истребителе и человеке?

– Мое первое впечатление о Сафонове – очень обаятельный человек. Он умел расположить к себе людей, психолог был хороший. Очень хороший аналитик. Анализировал каждое событие, каждый бой. Сафонов после каждого боя, каким бы тяжелым он ни был, всегда собирал всех и разбирал действия каждого. Бывало, привезет кто-нибудь десяток пробоин, он всех ведет к этому самолету и разбирает, каким же образом ты эти «дырки» заполучил. «Вот эти, – говорит, – ты получил, когда не видел, что по тебе стреляли, а эти – когда сделал то-то и то-то. А надо было так-то и так-то, тогда никаких бы пробоин не было».

Сафонов «видел» здорово! Был у него такой талант. Умел ответственность на себя брать. «Парой» мы первые начали летать. Думал всегда об улучшении технических возможностей, именно благодаря ему поставили «эрэсы» (РС – реактивные снаряды – ред.) на И-16. Ставить «эрэсы», пушки и «березины» на «харрикейны» – тоже его идея была. И когда англичане на него зашумели: «Мол, как же… без нашего согласия… новое вооружение…» Он только сказал: «Ерунда. Война все спишет. Давай под мою ответственность».

Было еще у него одно качество, немаловажное – почти трезвенник. Никогда не видел, чтобы он водку пил. По вечерам, когда собирались, выпьет грамм 25–50 красного вина, и все.

Не курил. Очень грамотный. Начитанный. Культурный. Умел говорить – красиво, точно, сжато. Мог и матерком, сами знаете, люди у нас часто нормальных слов не понимают, но у него мат всегда по делу и ситуации. Ну, в бою само собой – там больше мата, чем слов.

А чтобы кого просто так обругать – никогда такого не было.

Сафонов считал самым важным для летчика-истребителя уметь стрелять. Притом стрелять «по-сафоновски» – наверняка, «по заклепкам». Во-вторых – маневр. Уметь сблизиться, выйти на дистанцию стрельбы наверняка. В-третьих – «смотреть». Осмотрительность – основа всего. Увидел – сманеврировал, сблизился – открыл огонь – сбил! Вот такая у него была формула.

Что касается его личного счета, то, я думаю, он сбил больше, чем 22 немецких самолета. Сафонов великолепно стрелял и, бывало, в одном бою сбивал по два, по три немецких самолета. Но у Сафонова было правило – больше одного сбитого за бой себе не писать. Всех остальных он «раздаривал» ведомым.

Летчик 72-го смешанного авиационного полка ВМФ РККА Герой Советского Союза капитан Борис Феоктистович Сафонов у истребителя И-16 (тип 24) на аэродроме Ваенга

– Каковы были сильные стороны советской предвоенной тактики, если они были?

– Прежде всего, надо сказать, что все наши тактические приемы, которые мы отрабатывали до войны на боевой подготовке, были аналогичны немецким, здесь никакой существенной разницы не было. Сильной стороной нашей тактики было то, что наш летчик умел вести маневренный бой, т. е. его учили моментально оценивать обстановку и не бояться численного превосходства противника. С нашим летчиком в маневренном бою было совладать очень тяжело. Немцы это сразу поняли, поэтому предпочитали в маневренный бой не вступать, если у них не было численного превосходства.

Сильной стороной немецкой тактики было четкое взаимодействие пар в звене и особенно звеньев между собой. Как только началась война, мы такому взаимодействию стали у немцев спешно учиться, плюс спешно внедрять все, что до войны сами додумали да у других подсмотрели.

Когда техническое превосходство немцы потеряли, а мы приобрели боевой опыт, у немцев возможностей провести внезапную атаку стало значительно меньше, а в умении вести маневренный бой они изначально отставали. И это отставание с каждым годом войны проявлялось все сильнее и сильнее. У большинства немецких летчиков не было нашего навыка в пилотаже, не любили они эту «собачью свалку». Маневренный бой – не немецкий стиль ведения боя.

– Как вы можете оценить немецких летчиков-истребителей? Из боевых качеств: пилотаж, стрельба, взаимодействие в бою, тактика; какие у немецких летчиков были наиболее сильны в начале, середине и конце войны?

– В начале войны все перечисленные Вами качества у немецких летчиков были очень сильны. Они пилотировали очень хорошо, стреляли великолепно, практически всегда действовали тактически грамотно и очень хорошо взаимодействовали между собой в бою. Особенно взаимодействие поражало, не успеешь в хвост ему пристроиться, как тебя уже другая пара у него из-под хвоста «отшибает». В начале войны летчики у немцев были подготовлены, я не побоюсь этого сказать, почти идеально. Они хорошо организовывали и использовали численное превосходство, если очень было надо, могли и в «собачью свалку» ввязаться. Любить «свалку» не любили (это чувствовалось), избегали как могли, но если очень было надо, то могли и ввязаться – мастерство позволяло. Хотя, конечно, нашим ведущим асам, вроде Б.Ф. Сафонова, в этом виде боя они уступали даже в 1941-м.

Опять же, у них постоянное численное преимущество, и, поверьте мне, они этим пользовались очень хорошо. Кроме того, по ТТХ немецкие самолеты в большинстве случаев наши превосходили, и немецкие летчики это превосходство очень грамотно использовали. Такого высокого класса летчики у немцев преобладали в 1941–1942 гг.

К 1943-му мы летчиков довоенной подготовки у немцев сильно повыбили, у них пошли на фронт летчики, качество подготовки которых стало заметно ниже.

Эта нехватка хорошо обученного летного состава привела к тому, что к середине 1943 г. в Люфтваффе сложилась такая ситуация, что наиболее опытных летчиков-асов немецкое командование сводило в специальные отдельные группы, «гоняя» их по разным фронтам, на наиболее ответственные участки. Остальные же части укомплектовывались обычными летчиками, подготовленными неплохо, но и не хорошо, а так – посредственно. Такие «крепенькие середнячки». В 1943-м большинство немецких летчиков нам уступало в маневренном бою, немцы стали хуже стрелять, стали нам проигрывать в тактической подготовке, хотя их асы были очень «крепкими орешками».

Еще хуже летчики у немцев стали в 1944-м, когда средний немецкий летчик стал из породы «скороспелых» (ускоренной подготовки) – плохо пилотировал, плохо стрелял, не умел взаимодействовать в бою и не знал тактики.

Скажите, а в 1942 г. хоть какие-то слабые стороны у немецких летчиков-истребителей были?

Вот таких, чтобы в глаза бросались, не было. Очень расчетливые были, не любили рисковать. Сбивать очень любили. Они этим зарабатывали. Нам тоже за сбитые платили, но у нас заработок на последнем месте стоял, а у немцев не так… Сбил – получи «денежку», баки подвесные не сбросил – тоже заработал.

Вот так они и бои вели, чтобы наверняка сбить, а самому целым остаться.

Что в этом плохого? Часто, чтобы бой выиграть – надо сильно рискнуть и переломить бой в свою сторону, а немцы рисковать не любили. Они если чувствовали, что бой равный или только начинает не в их пользу складываться, то предпочитали из боя выйти побыстрее.

– Ну правильно. В следующий раз «верх возьмут».

– Тут уж, когда как, раз на раз не приходится. Есть такие бои, где надо драться «до последнего», никакого «следующего раза». Например, защита объекта или конвоя от атаки бомбардировщиков, прикрытие своих «бомберов». Здесь умри, а прикрытие обеспечь, без всякого «следующего раза».

И все-таки был у немецких летчиков-истребителей один крупный недостаток. Могли немцы в бой ввязаться, когда это совсем не нужно. Например, при прикрытии своих бомбардировщиков. Мы этим всю войну пользовались, у нас одна группа в бой с истребителями прикрытия ввязывалась, «на себя» их отвлекала, а другая атаковала бомбардировщики. Немцы и рады, шанс сбить появился. «Бомберы» им сразу побоку и плевать, что другая наша группа эти бомбардировщики бьет, насколько сил хватает.

Вообще у меня сложилось впечатление, что бомбардировщики не были приоритетны в Люфтваффе. Там приоритет был за истребителями и разведчиками. Одним невероятная свобода действий, другим самое лучшее прикрытие. А бомбардировщики – это так, «утюги». Мол, у них стрелки есть – отобьются, а не отобьются – сами виноваты. Формально немцы свои ударные самолеты прикрывали очень сильно, но только в бой ввяжутся, и все – прикрытие побоку, довольно легко отвлекались, причем на протяжении всей войны. А в начале войны немцы в такие отвлекающие бои ввязывались невероятно легко, поскольку наши истребители всегда были в меньшинстве и по ТТХ наши машины уступали. Т. е. шанс сбить кого-нибудь у немецких летчиков был большой. Они и рады были в любой бой ввязаться, только повод дай. Видно, очень хорошие деньги за каждый сбитый платили. Меня эта «легкость» до сих пор удивляет.

На мой взгляд, свобода, которой располагали немецкие летчики-истребители – это «лазейка» – попытка заинтересовать истребителей действовать более активно. По большому счету, ничего хорошего эта мера за собой не несет. Понимаете, в тех местах, где решается судьба войны, летчику летать никогда не хочется. Его туда посылают приказом, потому, что сам летчик туда не полетит, и по-человечески его понять можно – жить всем хочется. А «свобода» дает летчику-истребителю «законную» возможность этих мест избегать. «Лазейка» в «дыру» превращается. «Свободная охота» – это самый выгодный способ ведения войны для летчика и самый невыгодный для его армии. Почему? Потому что почти всегда интересы рядового летчика-истребителя в корне расходятся с интересами как его командования, так и командования войск, которых авиация обеспечивает.

– Да, но счета немецких асов «километровые», а разве нет прямой зависимости «больше сбил – больший урон врагу нанес – больше сработал на победу»?

– Нет, такой прямой зависимости нет.

Тут все упирается в приоритетность задач. У немцев всю войну с этим проблемы были, не могли определиться правильно. Вот Вам пример. При прикрытии своих бомбардировщиков немецкие истребители постоянно отвлекались, ввязывались в посторонние воздушные бои. Получается, что командование Люфтваффе, когда определяло своим летчикам приоритетную задачу, и охрану «своих», и сбитие «чужих» делало одинаковыми по приоритетности. Вот немецкие летчики и выбирали «сбить». Чем все закончилось – Вы знаете.

– А как действовали у нас на прикрытии бомбардировщиков?

– У нас группе непосредственного прикрытия ударных самолетов, бомбардировщиков или штурмовиков, всегда задача ставилась строго определенным образом. Мы должны были не сбивать, а отбивать. Прикрытие – основная задача. У нас правило такое было, что лучше никого не сбить и ни одного своего «бомбера» не потерять, чем сбить трех и потерять один бомбардировщик. У нас если хоть один бомбардировщик сбили, то назначается целое расследование: «Как, где и почему сбили? Кто допустил, что его сбили?» и т. д. У немцев, судя по всему, такого не было, видать, совсем другое отношение к этим случаям было, поскольку они всю войну свои бомбардировщики «бросали», если шанс сбить появлялся.

Был приказ, по которому истребители прикрытия строго наказывались, если они потеряли бомбардировщики. Вплоть до суда. У нас в полку не было случаев, чтоб мы бомбардировщики бросили, но бывало, «бомберы» сами «отрывались».

– Ну допустим, немецкие летчики-истребители – «спортсмены», для них война была разновидностью спорта. Чем война была для наших летчиков, для Вас лично?

– Для меня лично тем же, чем и для всех. Работа. Тяжелая, кровавая, грязная, страшная и непрерывная работа. Выдержать которую можно было только потому, что Родину защищаешь. Спортом тут и не пахнет.

– Каково было летать на «харрикейне» после И-16? Лучше, хуже?

– На «харрикейне» нужно было привыкнуть летать. Мне И-16 нравился больше. Хотя в принципе «харрикейн» примерно одинаковый был с 10, 17, 21-м типами И-16. Ну «не показался» мне «харрикейн», не лежала у меня к нему душа.

Истребитель «Харрикейн» Мк IIВ(T), пилотируемый командующим военно-воздушными силами Северного флота генерал-майором авиации А.А. Кузнецовым. Из этих самолетов был сформирован 78-й истребительный авиаполк под командованием Б.Ф. Сафонова. Часть самолетов была передана в 72-й истребительный авиаполк

– Вы говорили, что после «харрикейна» пересели на Р-40. На каких пришлось воевать?

– Воевал на Р-40 «Киттихаук» и на Р-40 «Томахаук». Первые пошли Р-40 «Томахаук».

– Каково ощущение после И-16 и «харрикейна»? Лучше, хуже?

– Конечно, Р-40 были лучше и И-16, и «харрикейна». После первого полета я себе сказал: «Ну вот, Коля, наконец-то и тебе достался современный истребитель».

Полученный по ленд-лизу американский истребитель P-40 на зимнем полевом аэродроме

– Когда вы начали воевать на Р-39 «Аэрокобра»?

– На «кобре» я начал летать с ноября 1942-го. Первые самолеты мы получали в Москве. Собирали и на них же учились.

«Кобра» мне понравилась. Особенно Q-5. Это был самый лучший истребитель из всех тех, на которых я воевал. Из «кобр» она самой легкой была.

Николай Голодников и его самолет P-39 «Аэрокобра». Североморск, 1942 г.

– Что вы можете сказать, сравнивая «кобру» и отечественные машины?

– Если говорить про отечественные истребители, то надо уточнять, смотреть, какие и когда.

Про И-16 я уже говорил. Из других самолетов первой половины войны я летал на ЛаГГ-3 и МиГ-1. На «лагге» я начал летать в 1941 г., еще в училище. Тяжел, даже облегченный. В войсках его сразу невзлюбили. Слабоват был двигатель для такого планера. Воздушных боев я на нем не вел. На МиГ-1 я стал летать в полку, у нас их три штуки было. Они много стояли по причине ненадежности двигателя. Как бывшему инструктору, мне и пришлось на одном из них летать. Они были без предкрылков, с тремя пулеметами. Немного неустойчивый был. Но были и достоинства. У него был великолепный планер, усилия на рули нужны были небольшие. Удобный был. Обзор из кабины очень хороший. На команды реагировал моментально. Нагнетатель стоял. «Выше 4 тысяч, самолет – бог», – это Покрышкин правильно о «миге» сказал. Двигатель М-35 его подвел. Страшно ненадежный, очень «сырой».

Что касается истребителей «як» и «ла». Я никаких комплексов по поводу советских истребителей не испытывал. У нас были очень хорошие машины. Я на большинстве «яков» сразу после войны летал, так что мог сравнить. Нет, наши были не хуже «кобры».

По аэродинамике и тяговооруженности яковлевские машины были на самом высоком уровне, правда, на пределе прочности.

Ни «яки», ни «лавочкины» по скорости, динамике разгона, маневренности не уступали «мессерам» и «фоккерам». На больших высотах превосходство в скорости у немецких машин было на 10–20 км/ч, но эта разница не такая, чтобы обеспечить подавляющее превосходство, в бою она практически не ощущается.

– Вы говорите, что основные советские истребители «як» и «ла» были равны немецким по скорости, хотя по справочным данным у немецких машин всегда имеется превосходство в скорости. Чем Вы объясните такую разницу между справочными и практическими данными?

– Вы знаете, в бою на приборы особо не смотришь, там и без него видно, уступает твоя машина по скорости или нет. Вот поэтому я утверждаю, что «кобры», «яки» и «ла» по скорости немецким самолетам не уступали.

Понимаете, Вы совершаете ошибку, свойственную всем людям, далеким от боевой авиации. Вы путаете два понятия: максимальная скорость и боевая скорость. Максимальную скорость замеряют при идеальных условиях: горизонтальный полет, строго заданная высота, рассчитанные обороты двигателя и т. д.

Боевая скорость – это диапазон максимально возможных скоростей, которую может развить самолет для ведения активного маневренного воздушного боя при всех сопутствующих такому бою видах боевого маневра.

Я когда Вам о скорости говорю, то имею в виду именно боевую, я на ней бой веду, а максимальная-то мне – «постольку-поскольку».

Если надо догнать – ну, догнал, а дальше что? Если ты очень сильно разогнался, то потом все равно скорость сбрасывать надо, а то проскочишь. И при стрельбе на очень большой скорости попасть проблематично. Точнее, попасть-то я попаду, а вот будет ли количество попаданий достаточным, это вопрос. Тут так: догнал – скорость подсбросил – отстрелял – газ и снова скорость набрал. А способность двигателя разгонять и тормозить самолет в кратчайшее время и называется приемистостью.

Многие считают, что если самолет имеет высокую максимальную скорость, то и его боевая скорость будет максимально высокой, а это не так. Бывает так, что при сравнении двух типов истребителей у одного из них выше максимальная скорость, а у другого выше боевая. На боевую скорость оказывают существенное влияние такие факторы, как приемистость двигателя и тяговооруженность. Это те факторы, которые обеспечивают максимальную динамику разгона.

Да за примером далеко ходить не надо. Был у нас такой истребитель ЛаГГ-3. Я на нем летал. Так вот, в 1941 г. у него скорость была повыше, чем у Як-1. И перед «яком» у него было несколько неоспоримых преимуществ, помимо того, что он был быстрее. «Лагг» был прочнее и хуже горел за счет того, что он был сделан из дельта-древесины. Кроме того, «Лагг» был мощнее вооружен. И что же? Спроси любого летчика, отвоевавшего на войне: «Какой бы из двух истребителей, «як» или «лагг», вы бы предпочли?» – он наверняка ответит, что «як». Почему? Да потому, что «як» был очень динамичной машиной, приемистость у него была высокой, а «лагг» – очень «тупой», «утюг». «Лагг» был намного тяжелее «яка», а значит, и инертнее. Да и усилия на рули на «лагге» надо было прикладывать приличные.

У «яка» перед «лаггом» было только два преимущества, но зато каких! – отличные приемистость и легкость управления. «Як» потерянную скорость набирал очень легко, «полный газ», и достаточно. И пикировать не надо, «як» и на кабрировании скорость набирал. «Як», плюс ко всему, и управлялся значительно легче «лагга» – с одной стороны, был устойчив, а с другой, при минимальном усилии на рули на малейшее отклонение реагировал моментально.

– Сейчас популярно мнение, что производили «як» только потому, что Яковлев был «вхож» к Сталину, был его главным консультантом в вопросах авиастроения, чем и пользовался, а его истребитель был сам по себе посредственным. Как Вы считаете?

– Неправда, «яки» были прекрасными машинами. Я и сам на них летал, и знал много отличных летчиков, на «яках» воевавших, они о них отзывались очень хорошо.

Понимаете, «яки» уникальны вот в чем – это истребители с очень высокой боевой скоростью. Яковлев изначально сделал истребитель не просто с высокой максимальной скоростью (как тогда стремились делать авиаконструкторы), а с высокой боевой скоростью. Не знаю, уж специально так задумано было или случайно вышло, но «як» получился именно таким. И всю войну «як» улучшался, прежде всего, в сторону увеличения боевой скорости.

Понимаете, если брать немецкие машины, там «мессер» или «фоккер», то у них боевая скорость была ниже максимальной на 80–100 км/ч. Насколько знаю, тогда у английских и американских самолетов эта разница в скоростях была аналогичной. И это соотношение скоростей у западных машин сохранялось на протяжении всей войны. У «яков» же эта разница была километров 60–70, а во второй половине войны и поменьше. «Яки» были самыми динамичными и легкими истребителями советских ВВС, поэтому и очень хороши на вертикали. Всю войну обычный, средний, добротно подготовленный летчик на «яках» дрался с «мессерами» на равных. А уж в начале войны «як» был мечтой любого летчика.

Самолет Як-3 стал самым совершенным в семействе истребителей «як» и одним из лучших истребителей Второй мировой войны

Я уже не говорю про появившийся в 1944 г. Як-3, который по динамике разгона и тяговооруженности, а значит, и по величине боевой скорости был вообще уникальным истребителем. У него разница между боевой и максимальной скоростями была километров 40–50. Наверно, на тот период ни у одной страны в мире не было истребителя, который мог бы с ним тягаться по боевой скорости. Приемистость Як-3 была потрясающей, да и максимальная скорость у него была не маленькой, хотя это был не самый быстрый истребитель в мире. Не самый быстрый, но в бою он догонял любого противника практически на любом виде маневра.

Кроме того, «яки» были просты и дешевы в производстве, что позволяло выпускать их в очень больших количествах. Видите ли, если имеется хороший истребитель, но его нельзя выпускать в требуемых на войне количествах, то это уже не очень хороший истребитель. Простота и дешевизна боевого самолета в производстве – это почти такое же важное для войны качество, как его скорость или маневренность.

 

Звонарев Константин Григорьевич

Совершил 145 боевых вылетов. Официально зафиксированы три победы в воздушных боях. Награжден двумя орденами Боевого Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны и двумя – Красной Звезды.

– Я попал в Качинскую краснознаменную школу истребителей. Это было уже весной, в апреле 1941 г. Еще до войны успел сделать несколько вылетов на истребителе. Сначала летал на УТ-2, потом на спаренном УТИ-4 и один полет успел совершить до войны на И-16.

22 июня ночью – тревога. Мы – на аэродром. Выкопали щели и сидели в них. Рядом была бухта, бомбить начали ее. Зенитки как дали им! Было видно, половину из всех тех, что прилетали, сбили.

Потом нас эвакуировали. Передислоцировали под Энгельс, в Красный Кут. Боевые самолеты у нас забрали, оставили только УТИ, на которых мы продолжали учебу. Потом горючего не стало. Мы сидели на нарах, разутые, раздетые. Я голода особо не ощущал, а некоторым было очень голодно. Из нас отбирали тех, кто поспособнее. Когда в нашу часть привозили бензин, руководство школы рассчитывало, скольких могут выпустить, – тех и отбирали. Выпускали нас из школы истребителей постепенно. Подготовят, потом ждут, когда бензинчику еще дадут. Потом, когда стало видно, что советские войска несут большие потери, нам стали давать бензина больше, чтобы уже хватало не на 5–6 человек эскадрильи, а побольше. Отбирали ребят, что покрепче. И я попал в их число.

И-16 нам уже не давали, потому что их все побили. Сначала нам дали три «лагга». Два из них сразу разбили. Бестолковые были эти самолеты, нехорошие, недоработанные. Потом дали Як-1. На нем и выпустили.

Самолет Як-1 стал родоначальником семейства поршневых истребителей ОКБ-115 главного конструктора А.С. Яковлева и одним из основных и наиболее массовых истребителей ВВС Красной Армии во время Великой Отечественной войны

В 1943 г. году я окончил училище, в марте, и был направлен в Рассказово, под Тамбов. В школе я только научился взлету-посадке и пилотажу, а боевого применения не знал. А вот в УТАПе начали парами летать, звеньями, учились стрельбе по конусу, воздушному бою.

И уже начали туда приезжать представители полков, «покупать» нас. Целые полки начали образовывать. Первый раз к нам приехали командир полка и командир эскадрильи. Набрали нашей молодежи. А кто ее учить-то будет? Через два месяца приехал командир эскадрильи, который стал командиром полка, и опять набрал новичков. Такие потери были…

В УТАПе я пробыл до июля. Часов сто налетал. Каждый день летали. Приехал начальник боевой подготовки дивизии и отобрал тех, кто покрепче. Нас зачислили в 814-й полк.

В дивизии полки были сильные. В моей второй эскадрилье за войну два летчика всего погибло.

Нас вводили в строй, давая по нескольку полетов. Мы уже были «слетанные». Проверяли также в воздушном бою, слетанность пары и начали постепенно брать по несколько человек: по одному, по два – смотря какая обстановка.

Тяжелые были бои летом 1943 г… Вообще, легких боев не бывает, когда ты к штурмовикам привязан. Ведь наш полк в основном занимался сопровождением «илов», и только когда на фронте было затишье, мы ходили на «свободную охоту». Наша дивизия и штурмовая дивизия – 108-й, 109-й и 110-й полки – все время были вместе. Для нас так подбирали аэродром, чтобы мы поближе к линии фронта были. «Илы» проходили через нас, мы к ним пристраиваемся – и пошли. Обычно на шестерку «илов» давали в сопровождение пару, а на двенадцать самолетов – звено. Штурмовики идут примерно на 1000–1200 метров, а мы метров на 400–600 над ними – с этой высоты можно успеть разогнать самолет и отбить атаку. Немцы обычно открывали огонь с дистанции 100–200 метров. Вот тут главное – не подпустить его, успеть дать очередь. Не обязательно сбивать: очередь перед ним дал – он уже отваливает. Я ведомым был, так что моя задача была прикрыть ведущего, пока он атаку отбивает. Я атакую только по его команде. А без команды кто влезет – обязательно там останется.

Запомнился вылет 15 июля 1944 года. Тимошенко повел эскадрилью – две шестерки – сопровождать двенадцать «илов» на немецкие склады. «Илы», обычно, один – два захода делали, а здесь шесть заходов. Штурмовики склады разбили, они начали рваться – дым до 4000 метров стоял. «Фоккеров», причем каких-то новых, я таких ни до, ни после не видел, пришло 14, а нас 12. Они с первого захода сбили пару Волошина и Каштанова – они прозевали атаку – и еще четверых внизу. Тимошенко кричит ведущему «илов»: «Уходи, я больше не могу тебя спасать!» «Сейчас, – говорит, – еще один заход». Троих мы все же сбили.

Практически всю войну я летал на Як-1. Только под конец нам с Забыриным дали Як-9У. Мы на них порезвились! Як-9У лучше, чем Як-1 и Як-3: у него маневренность лучше, да максимальная скорость – 720 км/ч! На нем я с Ме-262 бой вел. Они пришли парой штурмовать аэродром, а я как раз взлетал. Сбить не сбил, но от аэродрома отогнал.

Технический состав авиаполка готовит истребитель Як-9У к предстоящим полетам

Поначалу он мне так не понравился! На земле греется, рулить нельзя, запустил – и сразу взлетай, двадцать метров прорулил – все, мотор закипел. У меня Як-1 был номер 33, а у Кольки – 44-й. Механику говорю: 33. Он перетаскивает парашют. Ракета, взлет. Колька ругается. У него на Як-9У скорость 720, а у меня – 600. Но я выше его залезу, метров на 100, и нормально. А вообще мы обычно ходили на 400 км/ч: штурмовики-то 350 идут. Это только на «свободной охоте» можно разогнаться.

– Какой из этих самолетов лучше всего приспособлен для сопровождения «илов»?

– Всех лучше Як-3. И скорость быстро набирает, и маневренность у него хорошая, лучше, чем у других «яков», и он легче. Огневая мощь у всех «яков» достаточная.

– Как Вы оцениваете немецких летчиков?

– Хорошие летчики. Только в конце войны появились слабые, а так сильные летчики были. Они нам не уступали ни по морально-волевым качествам, ни по технике пилотирования. Стреляли хорошо. Если ты в прицел ему попал, то он тебя собьет. Правда, в бой они не ввязывались, если у них не было численного преимущества. Мы к ним относились как к противнику, ненависти я не испытывал.

– Когда у Вас создалось ощущение, что «немец пошел не тот»?

– На Сандомирском плацдарме почувствовал, что «кончился» немец.

Под конец войны мы в основном на штурмовку ходили, а также сопровождали «илы» – в небе уже было мало немецких истребителей, они уже нас стали бояться, в бой редко вступали.

Потом как-то бронепоезд разбомбили с пикирования. Это было под Шпратау, в Германии. Мы шли звеном. По-моему, первым сбросил бомбы Вася Семакин, но не в бронепоезд попал, а в рельсы. Разворотил. Бронепоезд встал. Я на Як-9Т с 37-мм пушкой ударил. Из бронепоезда пар пошел. Он так и остался там.

Вообще, Як-9Т с 37-мм пушкой очень тяжелый. Но я на нем в январе 1945-го над Кельцыми двумя снарядами сбил «мессера» (давать очередь больше чем из двух снарядов запрещалось инструкцией). Получилось так. Пошли мы с Колькой на разведку. Я на этом самолете отставал. Он вылезает, я сзади. Потом смотрю – валится на него четверка «мессеров». Он их не видел, а потом смотрю: заметил – и в пикирование. Одна пара – за ним. Мне ничего не оставалось делать, как попытаться их отсечь. Я задрал нос, прикинул, выстрелил раз, два. Один снаряд попал. Смотрю: от «мессера» щепки полетели, и он повалился вниз. Смотрю, Колька идет. Цел, слава богу. А остальные «мессера» сразу ушли.

– Как был устроен быт летчиков?

– Пока по нашей территории шли, жили в землянках. Их строили для каждой эскадрильи. Но мы только спали в них, а так мы целый день на аэродроме или в полете. На аэродроме тоже была вырыта землянка для командного пункта эскадрильи. Чем занимались в нелетную погоду? Ее не было, нелетной погоды. «Илы» поднимали почти в любую погоду. А раз они летят, то и мы с ними. Между вылетами играли в домино. Карты у нас не приживались.

Кормили прекрасно. Аппетит всегда был. Вечером 100 грамм давали, если боевой вылет есть. Если два вылета, то 200 грамм. Это чтобы напряжение снять. Давали и курево. Я курить начал в 43-м, закончил в 70-м. В эскадрилье все курили. Немцы тебя как погоняют, ты покрутишься, домой придешь, две штуки подряд выкуришь – тогда ничего.

Летом летали в брюках и гимнастерке. На ногах сапоги. Ордена, документы – все с собой брали. Зимой сначала летали в комбинезонах, потом нам выдали куртки. На ногах унты. Шелковых платков нам не выдавали. Приходилось подшивать воротничок из простынь, что помягче. Но все равно бывало, что натирали шею.

– В отпуска отпускали?

– Только после войны. Какой отдых на войне?! Как в 1943 г. попали на фронт, так до 1948-го никаких отпусков.

 

Беспалов Николай Ефимович

Совершил 135 боевых вылетов, провел 28 воздушных боев. Гвардии майор. В архивных документах зафиксирована победа в воздушном бою над истребителем ФВ-190. Награжден орденом Боевого Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны II степени, двумя орденами Красной Звезды

– В конце 1942 г. в училище пришли истребители Як-1. Мы начали летать на «Яках». Мороз был минус сорок. Кроме того, кормили там неважно: кроху размазни поешь – и на полеты. Мороз 46 градусов, на тележке везут второй завтрак, пайку мяса.

В училище прошли пилотаж, взлет, посадку – и все. Строем не ходили и тактику действия в паре не отрабатывали. Тем не менее, в феврале 1943-го я окончил училище на Як-1 и попал в учебно-тренировочный полк под Калачом Воронежским. Там мы и прошли боевое применение. А 20 июня 1943 г. нас перевезли на самолете в боевой полк – 814 ИАП, который потом стал 106 ГИАП.

А полк воюет. Самолеты летают, а мы, «зелененькие», стоим, смотрим. К вечеру нас распределили по эскадрильям.

Слетали за потрепанными Як-7Б, «горбатыми» как мы их называли, в УТАП, и мы начали воевать.

Боевое применение, которое нам давали в УТАПе, было поверхностным. Троих ребят, что пришли вместе со мной и были определены в первую эскадрилью, мы сразу потеряли.

В моей второй эскадрилье к новичкам относились бережнее. Все же от командира эскадрильи зависит. Тогда нашей эскадрильей Тимошенко командовал – мировой мужик, жалко, погиб под конец войны, когда уже был заместителем командира полка.

Летали как? Допустим, идет шестерка: пять опытных летчиков, а с ними один молодой. В нашей эскадрилье было пять Героев: Тимошенко, Савельев, Волошин, Забырин и Химушин.

Конечно, мне повезло, что в нашей эскадрилье был и состав достаточно сильный, и хорошие командиры. После моего прихода и до конца войны больше в эскадрилью никто не приходил – мы никого не потеряли.

– Свой первый боевой вылет помните?

– Первый боевой вылет на облет линии фронта я выполнял с Химушиным, прекрасным летчиком, на счету которого было 8 или 9 самолетов, отличным танцором. Все его уважали. Был случай, когда к нам приехал ансамбль. Попели они, поплясали. Он говорит: «А можно и мне?» Вышел на сцену, да как начал плясать. Они все: «Вот это да!» Оказывается, он в Москве учился в танцевальной школе.

Так вот, мы пошли по реке Северский Донец, в районе Чугуева встретили «раму». Он за ней, а я, ведомый, – за ним. Догнали ее, он чуть-чуть пострелял, я тоже. Она задымила и сразу ушла вниз. Мы сели, доложили, нам засчитали групповую победу.

С Химушиным вместе я сделал 18 вылетов. Но вскоре погиб он. Посмертно ему было присвоено звание Героя.

– Вы боевые действия начали на Як-7. Что это за машина?

– По сравнению с Як-3 и даже Як-1 самолет этот был тяжелый, на нем особо не покрутишься. Огневая мощь меня устраивала. А вот Як-3 – машина была исключительная, просто игрушка. Да, запас топлива был на нем небольшой, но позволял находиться в воздухе час – час 15, а если бомбардировщиков сопровождали на высоте, то и побольше. Кабина тоже была удобная.

Николай Беспалов (слева) на самолете Як-3

– С какого вылета Вы начали чувствовать себя в воздухе более-менее свободно и научились видеть все, что происходит вокруг?

– Пожалуй, понимать, что происходит в воздухе, я стал после 15–20 боевых вылетов. Дело в том, что на первых вылетах явно не хватает внимания следить за обстановкой. Тут остается одно: держаться за ведущим. Он принимает решение, а ты должен не оторваться от него. Состояние очень напряженное – это же война, знаешь, что тут убивают. Летчик-истребитель должен видеть воздух. Если недосмотрел – расплачивайся. Постепенно втягиваешься, но, в любом случае, сколько бы потом ни летали, напряженность присутствует. Это не мандраж, а собранность и готовность к бою.

В боях на Курской дуге мы, в основном, занимались сопровождением штурмовиков. Потери они несли очень большие. Сколько же их лежало по трассе от Курска до Белгорода! Нам за потерю «ила» от истребителей противника боевой вылет не засчитывался. Так что наша задача – сохранить «илы». Для этого нужно было никуда не отвлекаться, только смотреть, чтобы их не тронули. Обычно «илы» ходили восьмерками. Для их прикрытия выделяли не меньше звена или шестерки истребителей.

До цели штурмовики шли на высоте 1000–1200 метров. Если мы сопровождаем их звеном, то две пары идут по бокам строя, а если нас шестерка, то еще пара идет чуть сзади – сверху. Скорость мы держали примерно 450 км/ч за счет маневра по высоте и направлению. Немцы на встречном курсе к «илам» не подойдут, поэтому основное внимание уделяли задней полусфере. В тот период как раз немцы начали применять атаки строя штурмовиков сзади – снизу. Они пикировали, набирая скорость, позади строя «илов», подходили к ним на бреющем и били в брюхо. Крутиться приходилось очень много. Отбил атаку и тут же возвращаешься на свое место. Если у немцев атака не получилась, они тут же уходили на солнце или в облака, после чего обязательно старались атаковать еще раз, но, скорее всего, уже сверху – по ведущему группы «илов». Когда «илы» подошли к цели, встали в круг, мы тоже метров на 400–600 над ними, примерно в таком же круге. Смотрим, чтобы их не атаковали при выходе из пикирования. Очень нужно быть внимательным и при сборе группы: немцы иногда пытались атаковать именно в этот момент.

Более того, если какой-то «ил» был подбит и отставал от остальных, то он все равно мог рассчитывать на нашу защиту. Мы всегда прикрывали основную группу и последнего. Как результат, я не помню, чтобы в нашем полку когда-то не засчитали боевой вылет из-за потери «илов».

– Какие характеристики истребителя были наиболее важны в ту войну?

– В первую очередь, скорость, маневренность. Вот Як-3 был маневренный, но сказать, что он сильно скоростной был, нельзя. Скорость хорошая у него была, за 600, но не более того.

Если говорить вообще о «яках», то управление шагом винта и двигателем в бою не отвлекало от пилотирования. Все это отрабатывалось до автоматизма. Кабина «яков», конечно, не совсем была доработана. Летом в ней было жарковато, зимой холодновато. Зимы-то какие раньше были! А в бою на «яке» жарко, конечно. Ведь мотор водяного охлаждения под тебя дышит. Поэтому мы подшлемники носили, чтобы голова не особо мокрая была.

– Расскажите один боевой день от начала и до конца.

– В полку ежедневно выделялась дежурная эскадрилья, которая держала в готовности номер один (летчики в кабине) – дежурное звено. Это звено должно было по сигналу с КП полка, по ракете, взлететь, получить задачу по радио и лететь на ее выполнение. Остальные самолеты, которые не относились к дежурной эскадрилье, вылетали по плану. План этот присылали из вышестоящих инстанций: из дивизии, из корпуса. За день обычно 2–3 вылета получалось. Одна эскадрилья отлетала – заправляется, вторая моментально в воздух – и так в течение всего дня, но не то чтобы до самых сумерек. Летом в 21 час возвращались, а зимой, вообще, в 18:00 был отбой. Дежурное же звено стояло в готовности дотемна, а иногда и ночью приходилось дежурить.

После полетов летный состав везли на машине на место жительства, обычно в близлежащую деревню, а техсостав жил прямо на аэродроме.

Жили мы поэскадрильно. На дежурство вставали до рассвета, в темноте. Шли в столовую, там первый завтрак: пончики, кофе. После этого в машину – и на аэродром. Если объявлялась готовность номер один, то все рассаживались по самолетам, а если вторая, то около самолетов были. В 10 часов нам привозили второй завтрак. Поешь и дальше дежуришь.

Обед тоже на аэродром возили. А ужин мы принимали уже в столовой. Там тем летчикам, что летали в этот день, выдавалось по 100 грамм, а нелетавшим ничего не давали. Но из-за этого никто не переживал. Помню, даже когда мы в командировке в Саратове сидели, то возьмем бутылочку на четверых – и пошли на танцы. Там девчата были, оружейницы. Многие из наших на них поженились.

Вот так мы и жили. В нелетную погоду и когда просто свободное время было, старались отдохнуть по-человечески. В карты не играли, а вот танцевать – танцевали. Еще наши ребята в Польше ходили с карабинами на охоту. Я-то сам был не большой любитель, а ребята ходили на кабанов, приносили зайцев. Их в столовой на ужин жарили.

Кроме того, у нас в полку была очень хорошая самодеятельность. Участвовали в ней все службы. Помню, что смеялись мы до упаду. Конечно, не только своя самодеятельность была, приезжали к нам в полк и концертные бригады.

 

Кожемяко Иван Иванович

Воевал в составе 107-го гвардейского истребительного авиационного полка. После войны служил в ВВС, майор запаса.

– Сразу после выпуска весь наш курс целиком отправили, но не на фронт, а в ЗАП, располагавшийся в поселке Укурей на «Маньчжурке» – так тогда называли границу СССР с Маньчжурией. Там нас стали переучивать на истребитель Як-7Б. «Яки» в ЗАПе были новосибирского завода. В ЗАПе на переучивание на Як-7Б мне дали ровно 5 полетных часов. То есть если считать с довоенным, то налет у меня составлял где-то так часов 15 на УТ-2, 10 часов на УТИ-4 и 4–5 на И-16.

В ЗАПе мы учились целым авиаотрядом до начала 1943 г.

Ну вот, налетали мы 5 часов, после чего решили отправлять нас на фронт. Я еще немножко повозмущался: «Куда меня на фронт?! Я же ни разу не стрелял!» – а мне инструктор и говорит: «Захочешь жить – сразу стрелять научишься!»

Распределили меня в 867 ИАП. Полк был выведен из-под Сталинграда на пополнение и переформирование. После Сталинградских боев остались от полка «рожки да ножки»: комполка погиб, из трех командиров эскадрилий уцелел один, из девяти командиров звеньев выжило трое или четверо, из рядовых летчиков осталось двое или трое.

Мой первый боевой вылет был в составе пары на Як-7Б с таким же необстрелянным, как я, младшим лейтенантом. Он – ведущий, я – ведомый.

Задание было такое – уничтожить позицию наблюдателя. Возле станции Коробочкино, на господствующей высоте наши войска засекли наблюдателя – в замаскированном ветками окопе блестела какая-то оптика.

Мой младший лейтенант решил с заданием покончить быстро и просто: сразу после взлета и набора высоты рванул по прямой прямо на цель. Я, естественно, за ним. Перелетаем передний край, и лейтенант тут же в пике на этот окоп (я остался повыше, чтобы контролировать воздушное пространство). Пикирует, а огня не ведет. Может, оружие отказало, а скорее всего – от волнения с предохранителя забыл снять. Теперь уже не скажешь, почему он не сделал ни одного выстрела, а вот немцы сделали: как дали по нему «эрликоны» (20-мм зенитки), так он, не выходя из пике, упал и взорвался!

Я из зоны зенитного огня выскочил, дух слегка перевел. И задаю себе вопрос: «Что мне делать?!» Один остался, спросить совета не у кого. Потом решил: раз приказа никто не отменял, надо выполнять задание. Сделал небольшой кружок, зашел со стороны немецкого тыла. Спикировал я на этого наблюдателя (окоп и человек в нем сверху просматривались очень хорошо), пропорол наискосок эту яму длинной очередью из пушки и пулеметов – и на полном газу к своим. Только один заход и сделал. «Эрликоны» по мне тоже пальнули, но не попали.

Потом постепенно пошло. Вскоре я стал командиром звена: я, сержант, – командир, а у меня в подчинении три младших лейтенанта, офицеры.

За время войны я совершил 130 боевых вылетов, провел 25 воздушных боев. Меня один раз сбивали, но и я сбил четыре немецких самолета. Не только остался в живых, но и ни разу не был ранен; думаю, что дрался неплохо.

Истребители Як-7, построенные на средства жителей Новосибирской области

– До какого времени Ваш полк воевал на Як-7Б?

– В конце 1943-го, в начале зимы, нас вывели на переформирование, мы сдали оставшиеся самолеты «братскому» 106-му авиаполку, а сами поехали в тыл, в Саратов. Там на авиазаводе и получили только что собранные Як-1 с вооружением в виде пушки ШВАК и одного синхронизированного (левого) УБС, с форсированным двигателем.

– Як-1 был лучше Як-7Б?

– Явно лучше. Он был легче, а значит, маневреннее и динамичнее. Видимо, в этой модели «яка» было больше металла и меньше дерева. Максимальная скорость у Як-1 была поменьше, чем у «мессера», километров на 10–15. По прямой на одной высоте мы «мессершмитт» догнать не могли. Динамика разгона – вровень с «мессером», Як-1 не отставал, «за газом» ходил.

Насчет «вертикали» скажем так: если «вертикаль» у 109-го принять за пять, то у Як-1 вертикальный маневр был на четыре с плюсом. Я считаю, что даже этот тип «яка» был тяжеловат, поэтому на вертикали и уступал.

Но, тут так было: «горка», да и другие вертикальные фигуры, у «мессера» были получше. В основном за счет того, что на вертикали «мессер» был быстрее, отрывался он от «яка» на вертикальных фигурах (например, на «горке» 109-й был быстрее «яка» километров на 40). Величина же фигур была практически одинаковой.

В общем, все зависело от боевой обстановки. Если у нас было преимущество по высоте (хоть метров 200), а значит, и запас скорости, то мы уверенно дрались со «109-ми» и на вертикали, тем более, что по «боевому развороту» посильнее уже был Як-1. Почему-то, уступая практически на всех вертикальных фигурах, по «боевому развороту» Як-1 был сильнее. На «боевом развороте» Як-1 и большую высоту набирал, и разворачивался с меньшим радиусом. В бою часто бывало, что в одинаковой ситуации «мессера» уходили на «горку», а «яки» – на «боевой разворот».

Если же встреча с «мессерами» происходила на одной высоте, то боев на вертикали мы старались избегать.

По горизонтальному маневру все было наоборот: если «горизонталь» Як-1 принять за пятерку, то у «мессера» – твердое четыре. Четыре, естественно, у трехточечного. Пятиточечный Ме-109Г виражил плохо.

Что касается боевых скоростей в маневренном бою, то тут скорости «яка» и «мессера» выравнивались – диапазон от 200 до 550 км/ч, эти скорости считались боевыми.

В общем, если брать характеристики скорости и маневренности в сумме, то Як-1 и Ме-109Г были примерно равными истребителями. Если оценивать эти истребители в различных видах боевых задач, то в половине предпочтительней было драться на «мессере», в другой половине предпочтительней был «Як». В поединке, в маневренном бою Ме-109Г и Як-1 (один на один), исход зависел исключительно от мастерства летчика.

Истребитель Як-1 на лыжном шасси, вооруженный шестью ракетными орудиями РО-82 для стрельбы реактивными снарядами РС-82

– Як-9 в Вашем полку были? Просто Як-9, без всякого буквенного индекса?

– Были. Як-9 разных типов начали поступать в полк с весны 1944 г. У нас были Як-9, Як-9Т, Як-9Д и Як-9ДД. На всех этих типах я летал.

По кабине они – тот же Як-1, только форма фонаря и бронестекла немного другая, но обзор такой же хороший.

По максимальной скорости Як-9 был быстрее, чем Як-1, километров на 10–15. Это было плюсом. Был и минус: Як-9 был потяжелее, поэтому немного «тупее», помедленнее на разгоне, чем Як-1. Чтобы превосходство Як-9 по скорости проявилось, его надо было раскочегарить. Як-1 был подинамичнее «девятки», поэтому чуть получше на вертикали (когда надо с места рвать), поэтому я Як-1 любил больше, чем Як-9.

Также хочу сказать, что были у нас в полку и летчики, которые, наоборот, Як-9 любили больше, чем Як-1, именно из-за того, что «девятка» быстрее. Тут уж у кого какая манера боя.

По горизонтальному маневру все Як-9 аналогичны Як-1.

Як-9ДД с двигателем ВК-105ПФ – истребитель дальнего действия, модификация Як-9Д и Як-9Т. Увеличено количество бензобаков, изменена конструкция крыла, установлено оборудование для полетов ночью и в сложных метеоусловиях. Модификация производилась ОКБ в связи с возникшей в 1944 г. необходимостью иметь истребитель с большей, чем у Як-9Д, дальностью полета, способный выполнять задачи по сопровождению бомбардировщиков при их действиях в глубоком тылу противника

– Иван Иванович, в нашем разговоре постоянно фигурирует термин «виды боевых задач для истребителей». Можно подробнее о разных видах боевых задач, ну, и объяснить заодно, при выполнении каких задач был эффективнее «мессер», а при каких – «як»?

– Тогда, во время войны, истребители выполняли следующие виды боевых задач:

1. «Свободная охота»;

2. Маневренный бой с истребителями противника;

3. Бой с истребителями противника при непосредственном сопровождении ударных машин;

4. Атака бомбардировщиков противника.

«Свободная охота» – бой по принципу «ударил – убежал». «Чем» и «по чему» ударил: пулеметно-пушечным огнем по самолету противника или бомбами по наземной цели – неважно. Принцип один: один-единственный внезапный удар с уходом от цели на максимальной скорости.

Здесь «мессер» вне конкуренции, намного сильнее «яка». Уже потому, что «мессер» быстрее. «Мессер» намного лучший «воздушный охотник», чем «яки». Если бы мне постоянно ставили задачу только на «воздушную охоту» и спросили, какой истребитель я бы выбрал: «як» или «мессер», – я бы, не колеблясь, остановился на «мессере».

Теперь сравним Як-1 и Ме-109Г в маневренном бою «истребитель против истребителя», так называемой собачьей свалке. Обычно такой маневренный бой истребители ведут при расчистке воздуха, когда не связаны непосредственным прикрытием ударных машин. Реже – когда встречаются «охотники» (но тоже бывало). В таком виде боя никаких ограничений на скорость и маневрирование нет. В этом виде боя «як» и «мессер» примерно равны (при условии одинакового мастерства их летчиков, естественно).

При непосредственном сопровождении преимущество будет за «яком». Безоговорочно. Видите ли, наличие строя бомбардировщиков (или штурмовиков), накладывает серьезные ограничения на проведение вертикального маневра. Огонь стрелков не дает атакующему истребителю выходить из атаки вверх – только в сторону.

Отсюда, истребитель непосредственного сопровождения тем лучше, чем лучше маневрирует по горизонтали. Поскольку «як» обладает лучшей горизонтальной маневренностью, чем Ме-109, поэтому он и будет лучше. Превосходство «мессера» в скорости здесь роли играть не будет. При сопровождении бомбардировщиков на максимальной скорости не идут, чтобы от них не отрываться. И за истребителями противника особо не гоняются, поскольку нельзя ударные самолеты бросать.

В непосредственном сопровождении весь бой строится на вираже и «боевом развороте», то есть на том, в чем «як» явно сильнее.

Кстати, в бою с бомбардировщиками и их истребителями непосредственного сопровождения (в качестве истребителя ПВО), пожалуй, «як» тоже будет предпочтительнее «мессера», поскольку и в таком бою решающим будет превосходство по горизонтальной маневренности. Чтобы бомбардировщики разгонять, особо большой вертикальной маневренности не требуется, а вот горизонтальную маневренность надо иметь повыше.

– Если я понял правильно, тактика наших истребителей (при сопровождении бомбардировщиков и штурмовиков) была рассчитана на то, чтобы ударные машины ни в коем случае не потеряли строя?

– Совершенно верно. Поймите, истребителям сопровождения никто не ставит задачу «прикрыть бомбардировщики». Это так просто говорят (хотя, конечно, с военной точки зрения, это неправильное выражение). Задачу ставят на «истребительное обеспечение бомбового (или бомбо-штурмового) удара». Главное – удар.

Вся наша тактика непосредственного прикрытия и решала основную задачу сохранить строй ударных машин. И поверьте, против немецкой тактики «индивидуальных» атак наша тактика работала очень хорошо. Бывало, несли наши штурмовики потери, но строй сохраняли всегда. Поэтому и удар наносили всегда, пусть и ослабленный, но наносили. А вот немецкая тактика нанести удар позволяла далеко не всегда.

Точно так же и истребителям, прикрывающим передний край или районы скопления войск, никто не ставит задачу «сбивать бомбардировщики», им ставят задачу на «отражение бомбового удара». Как истребители будут отражать этот удар, уже зависит от обстановки, мастерства, выделенных сил и многого другого.

Единственно, что недопустимо, – это позволить ударным самолетам противника нанести удар. Если удар нанесен, тебя ничто не оправдает, даже сбитые самолеты. Толку от этих сбитых, если противник все равно все разбомбил?!

– Тогда вопрос: опять-таки, на Ваш взгляд, почему немецкие истребители не перешли к тактике непосредственного сопровождения ударных машин? Ведь, по Вашим словам, она позволяла воевать в меньшинстве?

– Черт его знает! Я думаю, что причин было несколько, как сугубо человеческих, так и технических.

У меня вообще сложилось впечатление, что «Мессершмитт-109» был совершенно не приспособлен к такому виду боя. Похоже, когда его проектировали, то видели в нем, прежде всего, «воздушного охотника» и истребитель для маневренного боя. А вот про то, что придется сопровождать ударные машины непосредственно, даже и не вспомнили.

При проектировании «яка», похоже, исходили совершенно из другого принципа. «Як», прежде всего, задумывался как истребитель для непосредственного сопровождения ударных машин и как истребитель ПВО (для отражения атак вражеских бомбардировщиков), только потом как истребитель для маневренного боя. И в самую последнюю очередь, при случае – «воздушный охотник».

Я Вам могу сказать прямо, что в качестве истребителя «непосредственного сопровождения» даже Як-7Б был лучше «мессера». Что же касается Як-1 и Як-9, то они в этом качестве настолько же превосходили Ме-109Г, насколько он их превосходил как «воздушный охотник».

Больше того – вот идет шестерка «илов», а в прикрытии у них – четверка «яков». Так вот, если на них нападет шестерка «мессеров», то четыре «яка» вполне смогут защитить свои «илы». Не потеряют ни одного! «Яки» ведь для этого и были созданы. (Понятно, что при равном мастерстве наших и немецких летчиков-истребителей.) А вот если идет шестерка «лаптежников», а у них в прикрытии четверка «мессеров», то при нападении шестерки «яков» шансов защитить свои бомберы у немцев нет. Не сумеют. Сдохнут, но не сумеют! Не для того был «мессер» сделан. Хоть один «юнкерс», но «яки» собьют, а остальных обязательно разгонят. Впрочем, сдыхать «мессеры» на этом деле не будут.

– Скажите, вот когда вы получали Як-1 на авиазаводе в Саратове, то с рабочими авиазавода встречались?

– Встречались. По цехам нам экскурсию организовали. Что сильно удивило, так это большое количество женщин и подростков. Стоят за станками пацаны лет 12–13, работают, а под ногами ящики, иначе до станков не достанут. Своими глазами видел. Наверно, каждый третий рабочий на заводе был женщиной и каждый третий – подростком. Мужчин-рабочих было процентов 30, если не меньше, да и те – то старик, то инвалид.

Мы близко с рабочими пообщались: люди русские, душа открытая. Мы им говорили: «Ваши истребители Як-1 очень хорошие, лучше тех, на которых мы воевали раньше и не хуже «мессера». Вы уж постарайтесь делать их покачественнее». Но, сами понимаете, все тактично, без «напора». Куда на таких напирать? Заморенные тетки и пацаны. Без слез смотреть было невозможно. Они и так делали больше, чем могли.

– Небоевая аварийность в полку была большой?

– Не особо. «Як» не тот самолет, что бы создавать большую аварийность.

– У меня сложилось впечатление, что в наших истребительных полках количество сбитых немецких самолетов было каким-то второстепенным показателем. Я прав?

– Нет. Количество сбитых – это важный показатель и предмет вполне законной гордости, как командования полка, так и рядовых летчиков, на счетах которых записаны эти сбитые. Другое дело, что это далеко не единственный показатель работы полка.

Например, в нашем полку всегда в боевых рапортах вначале указывали, сколько раз слетали на прикрытие штурмовиков, обязательно указывали, что потерь у прикрываемых нами штурмовиков не было. Отчитывались, сколько раз прикрывали войска, и про то, что во время нашего прикрытия бомбежек войск не допускали. Указывали, сколько раз слетали на штурмовку, сколько бомб сбросили во время штурмовок и «охоты», и сколько единиц техники и живой силы уничтожили, сколько разбомбили мостов, сколько провели разведок и т. п.

Вот плюс ко всему этому, так сказать, венцом боевой работы, указывали количество сбитых самолетов противника, которых, естественно, лучше иметь побольше. Просто же абстрактное количество сбитых, оно ни о чем не говорит.

Опять же, мы же, в основном, в прикрытии ударных самолетов летали, а там правило такое: лучше ни одного штурмовика не потерять, и ни одного «мессера» не сбить, чем сбить три «мессера» и потерять хотя бы один штурмовик.

Я почти всю войну провоевал командиром звена. Как летчик-истребитель я своими четырьмя сбитыми законно горжусь. Как летчику-истребителю мне выпало счастье видеть, как взрываются ударом о землю сбитые мной самолеты врага. (Поверьте, это счастье.) Но еще больше я горжусь тем, что за всю войну в моем звене не было потеряно ни одного летчика! В моем звене летчики не гибли, ко мне в звено летчики только приходили, приобретали боевой опыт и уходили на повышение в другие звенья и эскадрильи. Ни одного погибшего! В отношении потерь я был чертовски удачливым командиром. Когда ко мне новичка посылали, я ему сразу говорил: «Запомни! В моем звене правило простое: или мы возвращаемся все, или погибаем все! Все на всех поровну, и жизнь, и смерть!» Только так!

Больше того, в прикрываемых моим звеном штурмовиках и бомбардировщиках тоже нет ни одной потери от немецких истребителей. За всю войну! Хотя случалось моему звену прикрывать и четверку, и шестерку, и восьмерку.

– И еще один вопрос: на Ваш взгляд, война для летчика-истребителя – работа или спорт?

– Работа… Тяжеленная… До потери сознания и жизни.

– Сейчас Ваше мнение о войне не изменилось?

– Нет. Поверни жизнь вспять, и я бы опять поступил точно так же. Стал бы воевать летчиком-истребителем. Вот так…

 

Еремин Борис Николаевич

Совершил 342 боевых вылета, провел 70 воздушных боев, сбил лично 8 и в группе 15 самолетов противника. До 1975 года служил на различных командных должностях в ВВС. Герой Советского Союза. Генерал-лейтенант

– День 9 марта 1942 г. запомнился мне на всю жизнь. В начале марта сорок второго года полк базировался южнее Харькова. Мы прикрывали наши войска, бомбить которые приходили группы бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87 под прикрытием Ме-109Ф.

В нашей группе было семь истребителей. Я – ведущий. На каждом истребителе подвешено по шесть «эрэсов» под крыльями, боекомплект для пушек и пулеметов – по штатной норме.

Приблизившись к линии фронта, справа, почти на одной высоте с нами, я увидел группу из шести Me-109 и тут же, чуть ниже, – группу бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87. Сзади, на одной высоте с бомбардировщиками, шли еще двенадцать Me-109. Всего 25 самолетов противника. Немцы нередко использовали истребители Ме-109Е в качестве штурмовиков. Под плоскостями к ним подвешивали бомбы, а когда они освобождались от бомб, то начинали действовать как обычные истребители. Я увидел, что эти 12 Ме-109Е, которые летели за бомбардировщиками плотной группой, шли в качестве штурмовиков. Следовательно, прикрытие составляли только те шесть Ме-109Ф, которых я заметил чуть раньше. Хотя эти шесть «мессершмиттов» шли немного выше всей группы, все же все вместе самолеты противника держались весьма компактно и не делали каких-либо перестроений. Я понял, что нас они пока не видят.

Ребята заволновались, Мартынов и Скотной установленными сигналами (радио у нас не было, только визуальные сигналы – покачивания, жесты) уже обращали мое внимание на вражеские самолеты. Я же в тот момент был занят лишь одной мыслью: не дать противнику нас обнаружить. Думаю, если сейчас начать бой, я понесу большие потери. И решил отвернуть с маршрута к этим бомбардировщикам.

Поэтому я просигналил ребятам: «Вижу! Всем – внимание! Следить за мной!» Решение было принято. Необходимо было выполнить небольшой доворот всей группой влево, уйти на юго-запад с набором высоты и атаковать противника с запада. Это обеспечивало нам внезапность атаки и, следовательно, преимущество.

После набора высоты я дал команду «все вдруг» к развороту вправо, и с небольшим снижением, с газком, мы вышли на прямую для атаки. Бомбардировщики и истребители противника начинали какое-то перестроение, но только начинали!

Каждый из нас в этой массе сам себе выбирал цель. Исход боя теперь зависел от первой атаки. Мы атаковали и истребители, и бомбардировщики: уничтожили сразу четыре самолета, из них два бомбардировщика. Потом все смешалось – мы попали в общую группу. Тут главное – не столкнуться. Слева, справа, сверху идут трассы. Мимо меня, помню, промелькнуло крыло с крестом. Кто-то развалил, значит. Объем, в котором все происходило – небольшой; бой стал носить хаотичный характер: идут трассы, мелькают самолеты, можно и в своих попасть… Пора было выбираться из этой каши. Немцы стали уходить, и на догоне я сбил один Me-109. Поскольку бой проходил на предельных режимах двигателей, горючего уже почти не было. Я понял, что надо собирать группу – подаю сигнал сбора. Обозначил себя глубокими покачиваниями, и остальные стали пристраиваться. Подходит слева Саломатин, смотрю, конфигурация самолета у него какая-то необычная – снарядом фонарь сбило. Сам он, спасаясь от встречной струи воздуха, пригнулся так, что его и не видно. Справа – вижу, подходит Скотной – за ним белый шлейф, видимо, радиатор подбили осколками. Потом мимо меня – один, второй, третий… все наши! Вы представляете, после такой схватки – и все пристраиваются! Все – в полном порядке! Я чувствовал радость победы, удовлетворение необычное, какого никогда и не испытывал! Первые-то дни мы чаще в роли побежденных были.

Идем на аэродром. Прошли над ним с «прижимчиком», строй распускается веером, садимся по одному – Саломатин сел раньше, без фонаря пилотировать тяжело.

Все бегут ко мне, кричат, шумят… Все очень необычно: «Борис! Победа! Победа!» Командир полка, начальник штаба – все подбежали. Вопросы: «Как? Что?» А мы и сами толком не знаем, сколько сбили самолетов – семь? Потом все подтвердилось.

Именной истребитель Як-1Б Бориса Еремина

После войны от Яковлева я узнал, что накануне этого боя авиаконструкторов вызывал Сталин: «Почему горят наши «ла» и «яки»? Какими лаками вы их покрываете?» – выразил неудовольствие, что новая матчасть себя не оправдывает. И тут – такой бой! Яковлев говорит, что ему потом позвонил Сталин и сказал: «Видите! Ваши самолеты показали себя».

Откровенно говоря, на моих глазах, если считать от начала войны, это первый столь результативный победный бой. Бой, проведенный по всем правилам тактики, со знанием своей силы и с максимально полным использованием возможностей новых отечественных истребителей. Наконец, это мой первый бой, в котором враг разбит наголову, в котором большая группа вражеских самолетов растаяла, не достигнув цели. Главное, что мы поняли, что можем бить фашистов. Это было так важно для нас весной сорок второго года!

Истребитель Як-1Б Бориса Еремина в зимнем камуфляже

До этого боевые действия мы вели на И-16 – маленьких самолетах со слабым вооружением. Что там стояло? «ШКАСик»… Нажмешь – все вылетело, и бить нечем. К тому же и скорости нет. Хотя на этом самолете можно вираж «вокруг столба» сделать. На Халхин-Голе он хорошо себя показал, но ведь речь идет о начале войны. И вдруг 1 декабря 1941 г. мы получаем Як-1 от Саратовского завода комбайнов, который стал выпускать самолеты! Самолеты беленькие – под снег, на лыжах, хоть они и прижимались, но были тяжелые. Это была качественно новая машина с солидным вооружением: пушка, два пулемета, шесть реактивных снарядов.

Если бы в этом бою мы были на МиГ-1 или ЛаГГ-3, его результат вряд ли был бы таким же. Мы отдавали предпочтения «якам» – Як-1, Як-7 – маневренные. «За газом» ходят. Як-9 был немного тяжеловат, но вооружение хорошее. Самый лучший – Як-3, это идеальная машина для боя. Просто сказка!

Як-3 – один из лучших истребителей второй мировой войны

 

Тихомиров Владимир Алексеевич

В списке побед числится 14 самолетов, в том числе, 11 – сбитых лично. После войны служил в 58 ИАП на Дальнем Востоке

– Мне повезло с учебой, потому что когда я, наконец, попал на фронт, у меня за плечами уже было несколько тысяч летных часов.

Попал я в 12-ю Краснознаменную отдельную истребительную авиаэскадрилью 9-й штурмовой авиадивизии ВВС Краснознаменного Балтийского флота – всю войну основной нашей боевой задачей было сопровождение Ил-2, в основном из 35-го штурмового полка. Вскоре нашу эскадрилью переформировали в 12-й авиаполк.

При формировании 12 ИАП командиром 2-й эскадрильи был назначен Дмитрий Федорович Петрухин. Он был высококлассным летчиком, принимал участие в Финской войне, был награжден орденом Красного Знамени и золотыми часами. Проверив меня, он сказал: «Пойдешь со мной».

После нескольких вылетов ведомым меня допустили к ведению звена, и вскоре мне довелось участвовать в своем первом воздушном бою.

Петрухин тогда повел четверку «яков» на сопровождение пяти штурмовиков, вылетевших на поиск кораблей противника в Финском заливе в районе о-ва Гогланд. Погода была неважная, стояла «кучевка», и командир эскадрильи парой в качестве непосредственного прикрытия шел под самой кромкой облачности, а мне, как ведущему второй пары, приказал идти выше. Во время полета я запрашивал его по радио: может, мне стоило спуститься вниз, но он отвечал отказом. В какой-то момент в облаках показался разрыв – внизу я увидел, как одиночный «мессершмитт» атаковал самолет Петрухина, и тот стал падать с сильным шлейфом то ли дыма, то ли пара. Вражеский истребитель вышел из атаки горкой и направился как раз в разрыв облаков, поскольку я сразу атаковал его сзади – сверху. Он выскочил в нескольких десятках метров прямо передо мной, мы зависли в воздухе, и мне оставалось только нажать гашетки. От моей очереди за ним потянулась белая полоса, но ему удалось скрыться в облаках. Что с ним произошло потом, не знаю – после возвращения на аэродром я не стал заявлять о воздушной победе.

Первая воздушная победа была у меня в феврале. Я получил задание четверкой прикрыть наши войска и переправу через реку Нарву. Тогда начались трудные бои с немцами, погода на нашей стороне стояла отвратительная, и никак к этой переправе прорваться не могли, но я прорвался. Вдруг слышу разговор по радио: «Вижу самолет противника!» А как определишь, где? Стал искать, смотрю: какие-то хлопки – значит, зенитки по кому-то бьют. Подошел поближе и действительно – летит самолет. Как сейчас помню, был это «хейнкель» – двухмоторный бомбардировщик. Летел он совершенно один и без прикрытия. Полетели какие-то бумажки. Я снизу-сзади на первом заходе дал очередь по правому двигателю и увидел, как тот остановился и загорелся. Мои ведомые добили его. После посадки мы узнали, что этот Хе-111 разбрасывал листовки над позициями наших войск – несколько штук застряло на радиаторе у Витьки, и мы их сдали по возвращении.

Самый трудный вылет был у меня в июне, во время наступления против финнов на Карельском перешейке. Тогда мы прикрывали группу «илов» 35-го полка, атаковавших корабли в Финском заливе, и были перехвачены 18 ФВ-190. Они попытались зайти в атаку сверху – сзади, но мы были начеку и этот наскок отбили, а один «фокке-вульф» был подбит стрелками. Три или четыре раза я сходился в лобовой атаке с одним из «фокке-вульфов». В последний раз мы разошлись с ним в самую распоследнюю секунду – он прошел у меня над головой. У меня в груди все отлегло, как с того света вернулся – ведь мы почти столкнулись!

Где-то в июне – июле месяце нашу штурмовую авиацию стали использовать для разрежения минных полей в Финском заливе и проводили площадное бомбометание. Штурмовикам указывали необходимый квадрат, и они сыпали туда бомбы – срабатывало. Немцы, конечно, противодействовали, и в одном из вылетов (весь полк летал) мы потеряли не только несколько истребителей, но, главное, штурмовиков. После возвращения командир полка Волочнев стал нас обвинять в потере сопровождаемых: «Плохо воюете, да как могли потерять?!!»

А я как летчик-истребитель могу сказать, что пусть мне надо будет сбить бомбардировщик, а его будут прикрывать десять истребителей, я собью его, если захочу. Я наберу высоту, весь строй прошибу, может, и сам погибну, но его собью. Так и немцы. Они хорошо воевали, у них опыт огромный был – больше, чем наш…

Летный состав 2-й эскадрильи 12 ИАП КБФ. 1944 г.

В июле 1944 г. наш полк перевооружился на новые истребители – Як-9. Никаких особых формальностей не было – машины поступили, и мы стали летать, поскольку Як-7 и Як-9 были довольно схожи в управлении.

Как бы я сравнил эти истребители? Як-7 был хорошим истребителем, разве что вооружение было слабовато, а вот Як-9 был по-настоящему хорош – быстрый, маневренный. На Як-7Б обзор назад был плох, а на «девятом» стоял каплевидный фонарь, видимость через который была превосходная. Были у нас и «семерки» без гаргрота. Надежность обеих машин была приличная, хотя иногда, по недосмотру, мотор М-105 перегревали, и он выходил из строя.

Баки на «седьмом» и «девятом» были одинаковые, переделок топливной системы в части мы не делали. Среднее полетное время было полтора часа, но опытные летчики летали и дольше, если, конечно, обходилось без воздушных боев. Меньше топлива было у Як-3, но он и весил-то – как современная легковая машина. Бензин заливали не ниже 92-го. Вооружения было достаточно. Я никогда не стрелял дальше, чем со ста метров, а на такой дистанции пробивалась любая броня. Стреляли короткими очередями, у нас стояла прекрасная пушка – ШВАК. Хотя, пожалуй, крупнокалиберный пулемет УБС был еще лучше, а их у нас на Як-9 было два!

Еще у нас были Як-9 с 37-мм авиапушкой – довольно тяжелые для боя истребители. На такой машине я одержал две воздушные победы. Максимум в очереди можно было выпустить 3–4 снаряда из-за сильного разброса, да и ствол пушки перегревался. Боекомплект к ней был 28 снарядов.

– Я слышал, за воздушные победы полагались деньги?

– Да. Если было подтверждение на победу, тогда полагалась премия. И за сбитый самолет, и за боевые вылеты. Но, конечно, это ничего не значило для нас. Все перечисляли деньги в Фонд Обороны, чтобы помочь в борьбе с врагом.

– Были в полку самолеты с дарственными надписями?

– В нашем полку был только один такой самолет – Як-9 «Красная Осетия».

– Вы верите в высокие счета немецких летчиков-истребителей?

– Сложный вопрос. Был один Ил-2, который садился на вынужденную посадку 11 раз. Немцы наверняка записывали его себе как воздушную победу, раз он был сбит, но штурмовик восстанавливали на следующий день, и он летал, а числился поврежденным в бою. Хотя, конечно, привирали все. Может, не целенаправленно, сложно просто в бою за сбитыми следить, тут главное боеспособного не упустить, а то пока рассматриваешь, тебе сзади и выдадут.

– Что Вы думаете о войне?

– Вы знаете, я счастлив, что у меня был шанс защищать Родину, и я рад, что смог выполнить долг до конца. Да, я убивал, и учил убивать, но об этом хорошо сказал один летчик-штурмовик, я могу полностью присоединиться к этим словам: «Это было самое счастливое и горькое время. Горькое, потому что было много зла и горя, а счастливое – потому, что я делал то, что должен был делать! Никаких планов, ценилась только победа, у меня были настоящие друзья, большинство из них уже умерли. Тогда мы знали, за что бьемся, и почему. Для тех, кто воюет, война – это испытание: из какого теста они сделаны. Она дает тебе опыт, который ты больше нигде не получишь. Для мирных жителей война – это ад, а для солдата – тяжелая, грязная и опасная работа… Когда война заканчивается, гражданские люди начинают говорить разное о том, что делали солдаты. Что-то не имеет оправдания, но все это надо оставить войне. Мои руки по локоть в крови, но я горжусь тем, что я делал, и если бы довелось, повторил бы все, не задумываясь».

Вот почему я не могу смотреть американские фильмы про войну. Ни русские, ни немцы никогда не были кретинами, как их пытаются изобразить. Не американцы выиграли эту войну – они воевали с Японией, но не с немцами. Ту войну выиграли они, а нашу – мы.

Молодым бы я сказал так: храните мир, во время войны не задумывайтесь, воюйте, но будьте людьми, а не зверьем, а когда война закончится – остановитесь, не таите злобы, прощайте, но ничего не забывайте!