Не прошло и месяца со дня смерти Франклина Д. Рузвельта, как один из его ближайших соратников, посол А. Берли, сказал вещие слова на церемонии в память покойного президента: «У великих людей две жизни: одна – когда они работают на земле, вторая начинается со дня их смерти и продолжается, пока их идеи и воззрения сохраняют силу. В этой, второй, жизни прежние концепции неограниченно по времени влияют на людей и события. Теперь, спустя всего месяц после его смерти, мы уже видим начало второй и, возможно, куда более великой жизни Рузвельта. Никто из нас не может предвидеть, к каким результатам это приведет»1.

Теперь мы видим, конечно, более отчетливо генеральное направление эволюции интерпретации жизни и деятельности ФДР. Спектр оценок в США жизни и деятельности Франклина Д. Рузвельта очень широк. Выдающийся руководитель американских коммунистов У. Фостер нашел, что Рузвельт «стремился к мирному сосуществованию с Советским Союзом», а также «был сторонником мира во всем мире».

При всем этом, разъяснял У. Фостер, мастер глубокого марксистского анализа, «Рузвельт был капиталистом, либералом, миллионером, и его политика в конечном итоге была очень выгодна монополистическому капиталу. Проведенные им в соответствии с «новым курсом» реформы были строго ограничены рамками капиталистической системы и, вне всякого сомнения, помешали воинственно настроенному рабочему классу добиться более радикальных реформ и организовать широкую рабочую партию. К этому и сводилась главная задача «нового курса» Рузвельта»2.

На закате жизни, в декабре 1944 года, сам ФДР на очередной пресс-конференции откровенно ответил на вопрос, будет ли возвращение к «новому курсу» после войны: «Нет, нет и еще раз нет. Следует держаться слегка слева от центра». «Так где же стоите вы, господин президент?» «Я нахожусь немного левее Центра». Только указанный «центр» в американской политической жизни постоянно смещался вправо. Но и в этих условиях ФДР находил трудным сохранять свою позицию.

Он заметил доверенному советнику во время ответственного совещания: «Выйди на минутку из комнаты, а затем окажи на меня давление слева. Я не смогу удержаться, если не получу толчка с противоположного направления».

Трумэн считал себя продолжателем дела Рузвельта. Наделенный добродетелями истового баптиста, он не забывал, что политическую жизнь ему в Белом доме дала смерть ФДР. С. Розенман, которого Трумэн унаследовал советником от Рузвельта, подметил: «Трумэн прекрасно помнил обстоятельства своего прихода к власти. Каждый раз, когда ему нужно было сделать тот или иной шаг, он спрашивал себя: «Как бы Рузвельт поступил? Счел бы он это правильным?» Он повесил на стену кабинета портрет Рузвельта и часто говаривал мне: «Я пытаюсь делать то, что понравилось бы ему». Он говорил мне это, ибо знал – я знал, что понравилось бы Рузвельту. Это продолжалось до выборов 1948 года, после которых он никогда больше так не говорил. Теперь он стал президентом сам по себе, победив в ожесточенной борьбе. Я уверен – он по-прежнему часто думал о президенте Рузвельте, но отнюдь не с точки зрения: что бы ФДР сделал?»3.

Хотя Трумэн определенно понимал, что на выборах 1948 года в какой-то мере восстановилась рузвельтовская коалиция, он был уверен, что ее разнородные элементы пошли за ним («справедливый курс» выше «нового курса»), а не за стратегами эры ФДР. В 1948 году он написал: «Слова этих болтунов – Томми Коркорана, Гарольда Икеса, Клода Пеппера – стоят меньше, чем слова Джимми Рузвельта. Все профессиональные либералы интеллектуально нечистоплотны. Это суровое обвинение, но столь же истинное, как Десять заповедей. Профессиональные либералы незнакомы ни с Десятью заповедями, ни с Нагорной проповедью. Такова же в своем большинстве семья Рузвельта»4. Да, не подошли в послевоенном мире те, кто вместе с Рузвельтом дрался за «новый курс» в 30-е годы.

Времена менялись, а Трумэн, видимо, не понимал, что он был среди тех, кто, преклоняя колени перед идейным наследием ФДР, на деле пускал его по ветру. С учетом этого трумэновские ламентации после поражения демократической партии на выборах 1952 года поражали непониманием связи причин и следствий. «Многие в нашей стране, – объяснил тогда Трумэн газетчику, – не знают, что это такое – республиканцы у власти, и, быть может, для них полезно испытать это… Тем самым этим людям небесполезно прочувствовать, что пытались сделать для них президент Рузвельт и я»5. Он, оказывается, полагал, что существовала ось в политике Ф. Рузвельт – Г. Трумэн!

Как бы ни была искусственна такая конструкция, в 50-е годы президент-генерал Д. Эйзенхауэр выставил воинство бизнеса против форпостов, поставленных в США администрацией Рузвельта. Не в том смысле, конечно, что он атаковал социальное и иное законодательство, вошедшее в плоть и кровь страны. Сделать это, отнять завоевания «нового курса» было совершенно невозможно. Эйзенхауэр и К° видели свою задачу в том, чтобы пресечь «ползучий социализм», как именовали политические недоучки реформы ФДР. В послесловии к своим двухтомным мемуарам Эйзенхауэр откровенно и с чувством признался, что все его президентство (1953–1961 гг.) должно дать ответ только на один вопрос – ратифицирует ли американский народ политику Рузвельта или отвергнет проделанное им.

Если соотечественники отвернутся от ФДР, тогда «будущее увенчает лаврами мою администрацию как первый решительный разрыв с политической философией десятилетий, восходящих к 1933 году. Тогда два моих срока пребывания на посту президента войдут как одни из наиболее значительных периодов за всю отечественную историю». Если американцы этого не сделают, тогда «рост патернализма до уровня мелочной регламентации настолько ужесточит точку зрения будущих историков, что наше пребывание у власти сочтут как лишь незначительное препятствие на пути развития тенденций, возникших в 1933 году с новым курсом»6. Эйзенхауэр, естественно, считал вмешательство государства в экономику и социальные проблемы по-рузвельтовски анафемой. Это бесспорно, как и ясно то, что в ведении государственных дел он постоянно оглядывался на исполинскую тень ФДР.

На то были веские основания, помимо личных мотивов Эйзенхауэра. Шесть из восьми лет его администрации конгресс контролировали демократы, что было веским напоминанием – рузвельтовская коалиция жива. В десятую годовщину со дня смерти Рузвельта в Капитолии выступили 23 сенатора, отметившие вклад ФДР в историю США и мира. Сенатор П. Дуглас напомнил, что именно Рузвельт «высмотрел никому не известного подполковника, назначил его командовать войсками в Европе, тем самым поставив Дуайта Д. Эйзенхауэра на дорогу к славе». В палате представителей заслуги покойного президента превознесли десятки ораторов, один из которых, конгрессмен Б. О’Хара, нашел: «Как пророк Исайя явился в несчастный Израиль, чтобы вывести страну из бедствий и отчаяния и поднять ее до высот веры, мужества и достойного братства, так в наши дни Франклин Делано Рузвельт пришел к страждущим в городах и весях». Он, наделенный «великой душой», достиг многого, хотя «каждое его физическое движение сопровождалось такой страшной болью, какую разве испытывал только Христос, прибитый жуткими гвоздями к кресту»7. Канонизация ФДР как человека началась, а вместе с ней пошло приспособление его; идей к текущим нуждам.

Сын Ф. Рузвельта, тогда конгрессмен Дж Рузвельт, в предисловии к сборнику критических статей о современной американской политике писал в 1962 году: «Лично я считаю, что многие идеи, касающиеся ведения как внешних, так и внутренних дел, были идеями, рожденными для других времен и для других»; проблем. Значительное число этих идей восходит к новому курсу. Ныне идеи и политические концепции, которые когда-то волновали и соответствовали нуждам момента, превратились в затасканные клише, формальность и пустые лозунги»8. Парадоксально, но факт: Джеймса Рузвельта в США раскритиковали за сборник этих статей. «Как изменились времена! – восклицал публицист Дж Ласки. – В 1962 году конгрессмен Рузвельт попал под огонь ожесточенной критики со стороны консерваторов за «левые» взгляды, выраженные в отредактированной им книге «Либеральные статьи»9. В США даже изменилась терминология при трактовке президентства Рузвельта. Один из биографов ФДР, Дж Гантер, еще в 1950 году заметил: «Некий проницательный либерал сказал: «Новый курс – всего-навсего попытка полуиспеченных социалистов спасти капитализм для тупых капиталистов»10. (Следует отметить, что это говорилось до того, как в языке приличного общества обтекаемые идиомы «свободное предпринимательство», «управление» заменили термины «капитализм» и «капитал».)

Социальный смысл деятельности ФДР – упрочение капитализма – определенно затушевывался, он представлялся как «президент всего народа». Под этим углом зрения американцам на всевозможных опросах, проведенных в США, предлагалось высказаться по поводу места ФДР в истории страны. По опросу в начале 1946 года «самый великий» из четырех президентов: Рузвельт – 39 процентов, Линкольн – 37, Вашингтон – 15, Вильсон – 5, не дали ответа 4 процента11. Опрос через десять лет, в 1956 году, дал примерно туже картину12.

В 1948 году профессор А. Шлезингер опросил на этот счет, 55 ведущих специалистов американской истории. Они выделили шесть «великих» президентов в таком порядке Линкольн, Вашингтон, Рузвельт, Вильсон, Джефферсон, Джексон13. Опрос через четырнадцать лет, в 1962 году: на этот раз 75 ученых-историков дали аналогичный ответ о месте ФДР14. Очень поучительно. Открывая первую кампанию по выборам в президенты, Рузвельт как-то заметил: «Судите обо мне по моим врагам». Профессор С. Браун, указав, что эти слова можно считать эпитафией ФДР, написал: «В конце жизни он не изменил бы ни одной буквы в них»15.

Кто они, враги? В 1970 году известный в масштабах штата Огайо 68-летний юрист С. Форд объяснял: «Самое худшее, что постигло нашу страну, – Франклин Д. Рузвельт. Он привел нас к катастрофе». Этот Форд, державший на столе в своей конторе револьвер, вместе с большим жюри возложил ответственность за убийство четырех студентов в Кентском университете 4 мая 1970 г. на демонстрантов, а не на расстрелявших их национальных гвардейцев. Он присовокупил: «Нашу проклятую страну не успокоить, если не приказать полиции стрелять и убивать. Я согласен с «обычным» мнением большинства в районе Кента: «почему гвардейцы не перестреляли их больше»16. Такие, как Форд, ничему не научились…

Конечно, такая точка зрения – редкость, но споры о ФДР продолжаются.

Среди критиков ФДР был президент США Джон Ф. Кеннеди.

Генезис более чем прохладного отношения молодого Дж Кеннеди к президенту Рузвельту – эхо распрей отца с ФДР. Во всяком случае, когда в апреле 1945 года Джозеф Кеннеди узнал о смерти Рузвельта, он не очень огорчился, доверительно написав одной из дочерей: «Это, несомненно, великое благо для страны». Со своей стороны, лейтенант флота Дж Кеннеди, по собственным словам, «совершенно не переживал случившееся».

Но стоило Дж Кеннеди начать восхождение по политической лестнице – с избрания конгрессменом в 1946 году, как он, хотя и не сразу, а постепенно, но основательно осознал: преуспеть в те годы с мандатом демократической партии можно, только ссылаясь по мере надобности на ФДР. Капитолийские годы Дж Кеннеди падают на подъем «холодной войны». Естественно, он проводил резкое различие между тем, что нужно и что не нужно в духовном богатстве Рузвельта: если и заговаривал о внешней политике ФДР, то обычно без похвалы, а по поводу Ялтинской конференции – всегда уничижительно. Методы и цели внутренней политики Рузвельта он хвалил, хотя нередко очень сдержанно.

Вдова ФДР Элеонора в эти же годы почиталась американскими либералами держательницей священного рузвельтовского огня реформ и заботы о «забытом человеке». Она с большим подозрением относилась к искренности Дж Кеннеди, когда он превозносил ее покойного супруга. В 1960 году Элеонора никак не могла смириться с тем, что недоношенные башмаки ФДР может надеть молодой Дж Кеннеди. В начале избирательной кампании она высказалась начистоту по поводу главы клана Кеннеди:

«Когда [в 1940 г.] Джо Кеннеди вернулся из Лондона в Бостон и дал то прискорбное интервью, в котором довольно критически отозвался о нас [Рузвельтах], мой Франклин сказал: «Давай-ка пригласим его сюда [в Гайд-парк] и послушаем, что он скажет». Итак, мистер Кеннеди приехал поездом в Райнклиф, я встретила его и привезла прямо к Франклину. Минут через десять за мной пришел один из адъютантов и сказал: «Президент просит вас немедленно зайти». Это было неслыханно. Я бросилась в его кабинет. Франклин был бледный, как бумага. Он попросил мистера Кеннеди выйти, а затем сказал мне дрожащим голосом: «Я больше никогда не хочу видеть этого человека». Он добавил: «Убери его отсюда». Я ответила: «Но, дорогой, мы пригласили его на уик-энд, съехались гости, а поезд только в два часа дня». Франклин сказал: «Тогда посади его в машину, катай по Гайд-парку, а потом усади в этот поезд». Что я и сделала, и это были четыре самых страшных часа в моей жизни». Помедлив, Элеонора добавила: «Сомневаюсь, что когда-либо подлинная история Джо Кеннеди будет известна»17.

При выработанной десятилетиями говорливости Элеоноры в общественных местах она сомневалась совершенно напрасно, а если принять в соображение нелестные отзывы о Дж Кеннеди, то перед ним повелительно встала задача – завоевать на свою сторону вдову Ф. Рузвельта. Как именно он добился этого – история долгая, важен результат: уже к лету 1960 года трое из четверых сыновей ФДР были с ним. В разгар избирательной кампании 1960 года Дж Кеннеди наконец встретился с Элеонорой Рузвельт, уподобив в беседах с друзьями это «встрече на мосту в Тильзите». Не совсем ясно, кем считал себя Дж Кеннеди – Александром I или Наполеоном или с кем из них ассоциировалась 75-летняя Э. Рузвельт. Теперь она обнаружила немалые достоинства у Дж Кеннеди, отныне его стали именовать ДФК, дабы уподобить ФДР, президент Дж Кеннеди получал немало советов от прежней первой дамы США, именовавшейся льстецами первой дамой мира.

Когда 7 ноября 1962 г. Элеонора Рузвельт скончалась, по распоряжению президента Дж Кеннеди ей воздали надлежащие почести. А. Берли меланхолично описал в своем дневнике похороны: «То был определенно конец эры… На скамье в церкви рядом с нами сидел Г. Уоллес, за ним Джим Фарли, напротив сенатор Лимен, другие крупные и менее значительные деятели нового курса. Теперь все старые и седоголовые, очевидно, уходящие за горизонт, и, вероятно, я с ними, разделяющий политику от истории»18. Так с людьми. Но идеи ФДР, как выяснил ДФК, никак нельзя было без остатка отправить «за горизонт». Подсчитали: за годы своего президентства Дж Кеннеди 107 раз упоминал Ф. Рузвельта в речах. Начиная с первого послания конгрессу о положении страны в 1961 году, когда он произнес: «Говоря словами великого президента, день рождения которого мы отмечаем сегодня, заключавшими его последнее послание о положении страны шестнадцать лет назад: «Давайте помолимся быть достойными неограниченных возможностей, которые Бог даровал нам»19.

Трагическая гибель Дж Кеннеди дала толчок усилиям мифотворцев, некоторые из них даже попытались было изобразить его прямым наследником дела ФДР. Это слишком. У. Липпман в 1963 году бросил свой значительный вес публициста, заявив: «Нужно помнить – президент Кеннеди был центристом. Он был далек от социальных битв нового курса. Он жил в другое время. Как-то в 1963 году президент Кеннеди показал другу докладную А. Шлезингера: «Взгляни, семь страниц текста и все через один интервал. И пустые речи. Я очень люблю его. У него отличный интеллект, прекрасные идеи, но в этом случае… Он предлагает, чтобы я повел себя как Франклин Рузвельт в 1933 году, но не может сообразить – прежде всего, я не ФДР, сегодня 1963, а не 1933 год, что было хорошо для Рузвельта, не сработает сегодня по простой причине – в 1933 году перед Рузвельтом стояла главная проблема – кризис, и он мог больше вольничать с внутренними делами, чем я в наше время. Кроме того, в 1933 году не было ни ядерных бомб, ни ракет, ни реактивных самолетов и холодной войны»20.

Сам Шлезингер с годами прозрел. Президенту Кеннеди передавались для руководства длинные выдержки из книг Шлезингера о ФДР, но, обозревая путь покойного покровителя и друга, историк написал спустя несколько лет после ухода ДФК из жизни: «Кеннеди никоим образом не был имитатором ФДР. На мой взгляд, он считал политику Рузвельта, особенно в сфере внешних дел, иной раз опрометчивой и сентиментальной… Но он очень завидовал умению Рузвельта держать в руках разраставшееся правительство, полное сильных людей, горевших желанием действовать по-своему»21. С годами открылось – попытки печати уподоблять Кеннеди Рузвельту постоянно раздражали его. Кеннеди говорил своим сотрудникам: «Я сыт по горло, читая, как мы собираемся сотворить новые «сто дней» чудес. Нужно узнать, кто около меня болтает об этом. Мы не справимся с нашим делом ни в сто, ни в тысячу дней»22. Самолюбие Дж Кеннеди общеизвестно.

Совершенно по-иному относился к наследию Рузвельта Л. Джонсон.

Уже в 27 лет отмеченный и воспитанный Рузвельтом Л. Джонсон попытался отплатить президенту верностью при его жизни и почитанием памяти ФДР после его смерти. Когда Рузвельт скончался, 36-летний Л. Джонсон считался в политических кругах США среди ведущих деятелей рузвельтовской «молодой гвардии». С 1948 года сенатор Л. Джонсон неизменно твердил о своей приверженности идеям ФДР. Он твердо верил, что нужно поступать по-рузвельтовски, тогда и до конца своих дней, в сущности, остался фундаменталистом «нового курса».

С почти религиозным рвением сенатор Л. Джонсон напоминал о том, как действовал ФДР. В 1960 году он говорил относительно стратегии в предстоящих президентских выборах: «Страна хочет спокойствия, она не желает, чтобы ее тревожили. Хотите провести революцию – пожалуйста, но не говорите о ней ни слова, пока не укрепитесь у власти. Именно так Рузвельт провел свою революцию»23. Разумеется, слова эти были обращены не к широкой аудитории, а к доверенному советнику.

Выступая в Гайд-парке 30 мая 1959 г., Л. Джонсон усмотрел основную заслугу ФДР в том, что «в период, когда революция была поставлена на повестку дня в мире… одним из величайших его достижений было укрепление великого американского среднего класса». В десятую годовщину со дня смерти Ф. Рузвельта Джонсон сказал: «Франклин Д. Рузвельт все еще остается противоречивой фигурой. Он по-прежнему человек, о котором много спорят. Однако истинным критерием его величия является то, что даже сейчас находятся люди, считающие нужным спускаться в его могилу, чтобы бесконечно спорить о проблемах тех времен».

Джонсон включил в речь передовицу «Нью-Йорк таймс» от 13 апреля 1955 г. Газета писала: «Память о Рузвельте запечатлена не только в бронзе и мраморе. Она заключена во внешней политике, являющейся продолжением его политики… Рузвельт не изобрел ни доктрины Трумэна, ни плана Маршалла, ни их продолжения – Организацию Североатлантического пакта, техническую помощь или политику, имеющую в виду превратить Германию и Японию из разбитых врагов в союзников. Однако его мечтой и концепцией необходимости был союз свободного (капиталистического. – Н. Я.) мира»24. По всей вероятности, газета толковала политику ФДР с позиций середины 50-х годов, «холодной войны».

Убийство Дж Кеннеди отдало президентское кресло Джонсону. Когда он уселся в нем, многолетняя приверженность памяти ФДР сказалась на нем даже внешне. Помощник президента Л. Джонсона Э. Голдман, прекрасно знавший его, если угодно, с некоторым недоумением отметил: «Удивительно, но грубое и подвижное лицо президента из глубинки Техаса приобрело некоторые черты сходства с лицом его героя – нью-йоркского патриция ФДР»25.

Он окружил себя людьми и реликвиями времен Франклина Д. Рузвельта. Неизменное внимание к сыновьям ФДР, назначение их на различные посты, а в Овальный кабинет втащили и установили рабочий стол кумира Л. Джонсона. Сидя за ним, Джонсон много раз объяснял посетителям: «ФДР ввел меня в этот дом и эту комнату, когда мне было всего 27 лет». На пресс-конференциях от Джонсона постоянно слышали: «Я всегда чувствую подъем духа и вдохновляюсь, когда повторяю это имя – Франклин Д. Рузвельт». Очень скоро заметили: как манера говорить, так и стиль выступлений ЛБД стали напоминать рузвельтовские26.

Свой курс во внутренних делах – строительство Великого общества – Л. Джонсон, несомненно, смоделировал с программ «нового курса», не скрывая, а, напротив, подчеркивая преемственность с работой ФДР. Объявляя «войну бедности», Л. Джонсон произнес речь в городке Гейнсвилл, штат Джорджия. Он стоял на ступенях здания суда, там, где в свое время произнес зажигательную речь по социальным проблемам Ф. Рузвельт. «Наша администрация верит в то, что нужно оказать самое большое благо максимальному числу людей, – чеканил ЛБД почти рузвельтовским голосом. – Итак, сегодня вместе с младшим сыном Франклина Рузвельта, Франклином, стоящим рядом со мной, я приехал в Гейнсвилл сказать: его и наша работа не закончена, его мечты и наши еще не осуществлены, его надежды и наши пока не воплощены в жизнь. Как в марте 1938 года президент Рузвельт, я прошу вас – отдайте мне ваши сердца ради блага всего народа»27.

12 апреля 1965 г., в двадцатую годовщину смерти Ф. Рузвельта, президент Л. Джонсон оповестил американцев: «Наша страна – одновременно его могила и его памятник. Миллионы работающих и здоровые дети – памятник ему. Свобода у нас и во многих отдаленных странах – память о нем. И мы – его друзья, коллеги и последователи – памятник ему… Воистину нынешняя Америка является в большей степени Америкой его, чем какого-либо другого человека»28.

Имитируя до точки ФДР, президент Л. Джонсон сделал, однако, фатальную ошибку. Унаследовав войну во Вьетнаме, он попытался исправить агрессией в Юго-Восточной Азии «ошибки» Ф. Рузвельта в канун Второй мировой войны. Джонсоновская логика была проста: Запад, в том числе США, «умиротворением» в Европе навлек на мир поход держав «оси», едва не закончившийся катастрофой для всего человечества. Отсюда выброшенный Л. Джонсоном лозунг «Мюнхена больше не будет»29. Л. Джонсон и взялся остановить «коммунизм» на рисовых полях и в джунглях Вьетнама, толкнув США в многолетнюю кровавую войну.

По всей вероятности, он думал, что магия имени Ф. Рузвельта поможет неправому делу. Что видно из его военных речей тех лет. В начале 1966 года Джонсон явился в Чикаго, напомнив о том, что в этом городе в 1937 году Рузвельт произнес свою «карантинную речь», которую, увы, «страна услышала, но не послушалась. Страна не поддержала его в час испытаний. А потом мы увидели, что случается, когда агрессоры убеждены – они могут победить в то время, как мы бездействуем». Итак, заклинал Джонсон, «наша политика во Вьетнаме… учитывает все уроки, полученные нами в этом столетии»30. Такими речами Л. Джонсон не добился никаких результатов, разве девальвировал имя ФДР.

В трясине войны во Вьетнаме оказались бессильными как вооруженная мощь США, так и поставленное на службу ей идейное наследие ФДР. Ибо Л. Джонсон в 1966 году произносил и соблазнительные речи, заявив: «Я хочу оставить американские следы во Вьетнаме. Я хочу, чтобы вьетнамцы говорили: когда американцы приходят, они оставляют после себя школы, а не длинные сигары. Мы превратим Меконг в долину реки Теннесси»31. США оставили во Вьетнаме развалины и выжженную землю, жертвой войны пал и Л. Джонсон, а его партия – демократическая – на выборах 1968 года уступила место у кормила власти республиканской.

Консолидация ее позиций с победой на выборах 1972 года почти совпала по времени с уходом из жизни в самом начале 1973 года Г. Трумэна и Л. Джонсона. Политические аналитики Д. Разер и Г. Гейтс усмотрели: «Кончина Трумэна и Джонсона символизирует уход в прошлое наследия царствования ФДР в Белом доме и, по-видимому, добавляет окончательный погребальный оттенок поражению Макговерна (соперника Р. Никсона на президентских выборах 1972 г. – Н. Я.), которое интерпретировалось как окончательный и безоговорочный отказ от подхода Рузвельта и демократической партии к ведению государственных дел»32. Почти сразу оказалось, что петь отходную по наследию ФДР преждевременно.

Дело заключалось не только в том, что президент Р. Никсон счел уместным многократно и благожелательно поминать Рузвельта по самым различным поводам. Это можно легко отнести к привычной риторике, так сказать, дани приличию. Много важнее было другое: продолжавшаяся война во Вьетнаме во весь рост поставила вопрос о границах прерогатив президента. Оракул правых У. Бакли не уставал повторять, что именно Рузвельт привел к президентскому самоуправству, в данном случае США связали себя с пропащим делом в Юго-Восточной Азии. При всем этом, сокрушался Бакли, что делать, «теперь нас учат называть военно-промышленным комплексом то, что когда-то мы именовали арсеналом демократии… мы должны нести ответственность великой державы, иметь сильного президента. Подвергнуть импичменту Рузвельта? Все равно, что возбудить импичмент против статуи Свободы»33.

Когда в 70-х годах по пятам за войной в Юго-Восточной Азии Соединенные Штаты потряс Уотергейт, сторонники и противники сильной президентской власти нередко обращались к временам Рузвельта, пытаясь почерпнуть там аргументы для обоснования своих тезисов. Мемуары Ричарда М. Никсона пронизывает мысль – он следовал прецедентам времен Франклина Д. Рузвельта. В разгар Уотергейта в 1973 году младшего сына ФДР Джона спросили, что он думает о скандале. «Я не могу понять весь этот шум, – ответил он. – Черт возьми, именно мой отец ввел подслушивание. Он широко применял подслушивание и нисколько не волновался по этому поводу»34. Бесспорно, основы привилегированного положения спецслужб в нынешних США, особенно ЦРУ, восходят к временам ФДР. Но…