В конце января 1932 года Ф. Рузвельт через посредника попытался убедить У. Херста поддержать его. Он доверительно сообщил газетному магнату, что теперь стоит против любой связи Соединенных Штатов с Лигой Наций. 31 января херстовская «Нью-Йорк америкэн» опубликовала ответ: «Если мистер Рузвельт хочет сделать заявление, что и он не интернационалист, то должен сказать это всем публично, а не частным образом только мне… Он должен публично заявить, что изменил свое мнение и теперь стоит за сохранение нашей национальной независимости, завоеванной нашими предками, что теперь он против вступления в Лигу Наций или Международный Суд… Если он не хочет публично высказать свое мнение, потому что боится нанести вред своей кандидатуре, тогда, конечно, он не имеет мужества, в то же время если частным порядком он хочет быть хорошим – и нашим и вашим, точнее, хорошим для одних и Иудой для других, – тогда, конечно, он недостоин ни общественного, ни личного доверия»3. Херст указал, что в президенты годится Дж Гарнер, уроженец Юга, лидер демократов в палате представителей.

Примерно в это время за ФДР взялся и У. Липпман. Он напечатал в «Нью-Йорк геральд трибюн» серию статей, выразив настроения либералов. По мнению видного публициста, ФДР достаточно доказал умение уклоняться от точных заявлений, ибо он «принадлежит к новой, послевоенной школе политиков, которые не считают необходимым формулировать свои взгляды, если только их к этому не вынудят». Куда склонялся ФДР – влево или вправо, честно сознался Липпман, он определить не мог. «Дело в том, – извинялся публицист, – что Франклин Д. Рузвельт в высшей степени импульсивный деятель, без твердой хватки в государственных делах и без глубоких убеждений… Он приятный человек, со склонностью к филантропии, однако вовсе не опасный враг чего-либо. Он слишком любит быть приятным… Франклин Д. Рузвельт вовсе не крестоносец. Он не народный трибун. Он не враг людей богатства. Он просто приятный человек, который, не имея на то данных, очень хотел бы стать президентом»4.

Выступления партийного коллеги Херста и собрата либерала Липпмана были очень неприятны. ФДР не мог ничего придумать. Газетам вольно писать все, что вздумается! Фарли дал конструктивный совет: не читать гадких статей Липпмана по утрам, чтобы не портить настроения на весь день, а оставлять их на вечер. Рузвельт сознался, что он своим умом уже дошел до этого, «в результате сегодня утром я встал разбитым, всю ночь не смог сомкнуть глаз». Для прессы Херста домашние средства не подходили. Впервые с 1920 года ФДР пришлось обратиться к внешней политике.

2 февраля, выступая в Нью-Йорке, Рузвельт ответил Херсту. Он со всех точек зрения проанализировал деятельность Лиги, которая «стала местом для политического обсуждения исключительно европейских национальных трудностей. В этих обсуждениях США не должны принимать участие… Я против вступления Америки в Лигу Наций». Коснувшись проблемы союзнических долгов (в связи с кризисом европейские должники прекратили выплату долгов США), ФДР строго заметил: «Европа должна нам. Мы ей не должны. Поэтому мы должны созвать конференцию должников у нас, а не в Европе и потребовать соглашения». В заключение своей речи он сказал: «Высший идеал Америки требует, чтобы в строгом соответствии с принципами Вашингтона мы сохранили нашу свободу на международной арене и в то же время предложили руководство бедствующему человечеству»5.

Перемена фронта вызвала небольшую бурю среди интернационалистов и уже немногочисленных почитателей В. Вильсона. Они не были очень опасны. Куда более важным было то, что Херст отныне поддерживал его кандидатуру. Внимание избирателей всецело занимало собственное бедственное положение, и Ф. Рузвельт решил вообще не касаться проблем внешней политики, если не считать общих фраз и обсуждения тарифов. Республиканцы также тщательно избегали затрагивать внешнюю политику. Лидеры обеих партий молчаливо соглашались, что заниматься внешними делами, когда налицо кризис, – непозволительная роскошь.