«Новый курс, – сообщил ФДР на митинге в штате Висконсин летом 1934 года, – стремится сцементировать наше общество, богатых и бедных, работников физического и умственного труда в добровольное братство свободных людей, строящих вместе, работающих вместе на благо всех». Через несколько месяцев на собрании банкиров Ф. Рузвельт объяснил: правительство – «выразитель единства и руководитель всех групп в стране», а обязанность президента – «найти среди многих противоречивых элементов единство цели, наилучшим образом устраивающей всю нацию». Подняв этот идеологический штандарт, ФДР выступил в поход в знаменательном 1935 году.

В январе он доверился конгрессу: «федеральное правительство должно покончить со всем этим делом предоставления помощи» нуждающимся, – предложив заменить ее планом обеспечения работой, на что пойдет 4,9 млрд. долл. Астрономическая сумма не достигала и половины минимальных потребностей. Сославшись на то, что в списках получавших помощь значилось до 5 млн. человек, ФДР заявил: «Я не хочу допустить, чтобы жизненные силы нашего народа еще больше подрывались выдачей пособий наличными деньгами, продовольственными пакетами или предоставлением на несколько часов в неделю работы по уходу за газонами, сгребанию листьев или уборке мусора в общественных парках. Мы должны спасти рабочих не только физически, мы должны также сохранить их уважение к себе, мужество и решимость». Смысл плана: не подачки, а обеспечение работой.

Обычные вопли в конгрессе, и Администрация по обеспечению работой – WPA (Work Progress Administration) учреждена сенатом 67 голосами против 13 и палатой представителей – 317 против 70. По настоянию сенатора Бора была внесена поправка: «Ассигнования… не используются на боеприпасы, военные корабли или военные и военно-морские материалы». По указанию Рузвельта PWA уже истратила миллионы долларов на военные цели, в том числе на достройку авианосцев «Энтерпрайз» и «Йорктаун». Спустя семь лет этим боевым кораблям было суждено повернуть течение войны на Тихом океане… Поправка Бора была выстрелом в пустоту; как PWA, так и WPA служили дополнительным источником для обеспечения нужд вооруженных сил.

Руководителем WPA Рузвельт назначил Гопкинса, свернувшего FERA. Икес был взбешен, вновь две параллельные организации – теперь WPA и PWA. Разницу между ними было невозможно установить, если не считать различных подходов обоих руководителей. Икес стоял на позициях либерального буржуа: повысить покупательную способность населения, оказав помощь частным предприятиям, чем и занималась PWA. Гопкинс, отнюдь не ортодокс, считал, что его задача – побыстрее занять побольше людей. ФДР солидаризировался с Гопкинсом. Самостоятельное существование PWA в конце концов объяснялось нежеланием Рузвельта обидеть Икеса.

ФДР не хотел мешать самоуслаждению министра внутренних дел, руководителя PWA. Как замечает Р. Шервуд, если бы PWA влилась в WPA, что вообще было бы логично, «Икес, несомненно, ушел бы в отставку, подняв большой шум, а Рузвельт был всегда готов сделать все, чтобы предотвратить отставку кого-либо из близких к нему по службе людей… Он был очень мягок по отношению к тем членам правительства, которые были бездеятельны или даже непокорны, или безнадежно неспособны, но все-таки лояльны».

WPA в разгар своей деятельности заняла свыше 3 млн. человек. Ей были подчинены вновь созданная Администрация по переселению, которая делала попытки создать коллективные фермы для обанкротившихся фермеров, а также Администрация по электрификации сельских районов. Если успех первой был незначителен (переселенный на коллективную ферму в штате Арканзас фермер, например, признал, что ему живется хорошо, но, заявил он, «здесь стоит поработать пять-шесть лет, скопить денег и купить в другом месте собственную ферму»), то вторая много сделала для электрификации сельского хозяйства. В 1930 году менее 10 процентов ферм имели электричество, к 1945 году в США было электрифицировано свыше половины всех ферм.

Гопкинсу пришлось ставить дело WPA с большими трудностями, он подвергался ожесточенным нападкам справа. Большой гласности было предано заявление, приписанное Гопкинсу: «Правительство будет тратить, тратить и избираться, избираться». «Чикаго трибюн» в хлесткой статье под заголовком «Изгнать мошенников» писала: «Гопкинс – упрямый человек, завоевавший высокое положение в период нового курса своей способностью тратить больше денег в более короткий срок и на более абсурдные дела, чем мог придумать какой-нибудь другой злой шутник в Вашингтоне». Частично эти нападки объяснялись межпартийными распрями: республиканцы видели в WPA мощное орудие для поднятия престижа ФДР. Так оно и было. Гопкинс любил цитировать слова некой женщины, с гордостью заявившей: «Мы больше не получаем пособия. Мой муж работает на правительство».

В мае 1935 года, когда Верховный суд ликвидировал NIRA, надеждам ФДР добиться улучшения экономической конъюнктуры прямым вмешательством в бизнес был нанесен тяжкий удар. Монополии торжествовали, рабочий класс лишился ограниченных прав, обещанных ему разделом 7 A NIRA. Но движение трудящихся находилось на подъеме, отмена NIRA совпала с угрозой национальной забастовки шахтеров, которую собирались поддержать рабочие других отраслей промышленности. ФДР не примкнул к ликующим монополистам, а употребил свое влияние в поддержку законопроекта Вагнера, который проходил заключительную стадию обсуждения в конгрессе. 16 мая сенат принял его 63 голосами против 12.

Еще недавно, в лучезарную эпоху успехов NIRA, Рузвельт не придавал большого значения кардинальной проблеме организованного рабочего движения – праву на коллективный договор и ведение переговоров с предпринимателями подлинными представителями рабочих. В мае 1934 года на пресс-конференции президент, не скрывая раздражения, бросил, что рабочим вольно выбирать в качестве своих представителей кого угодно: «короля Ахнуда Сватского или Королевское географическое общество, или профсоюз, или кронпринца Таиланда». Прошел год, и ФДР был вынужден серьезно подойти к требованиям рабочего движения.

31 мая 1935 г. приглашенные на очередную пресс-конференцию заполнили Овальный кабинет. За столом восседал торжественно собранный Рузвельт. Перед ним с одной стороны лежало решение Верховного суда об отмене NIRA, с другой – гора телеграмм протеста. В стороне сидела Элеонора, она вязала синий носок. Президент, как обычно, осведомился у газетчиков, какие новости. Те – контрвопрос: как президент оценивает отмену NIRA четыре дня назад? Рузвельт закурил и произнес полуторачасовой монолог.

Он говорил как человек, оскорбленный в лучших помыслах: то были отнюдь не слова разгневанного либерала, а государственные суждения президента, не преуспевшего в налаживании сотрудничества бизнеса и труда. Одну за одной с надлежащими внушительными паузами президент читал телеграммы протеста, «трогательные призывы», как он назвал их, от владельцев аптек в штате Индиана, торговца кондитерскими изделиями в штате Массачусетс, бизнесмена из штата Джорджия и т. д. Отнюдь не от рабочих.

Выводы президента клонились к тому, что решение Верховного суда делает невозможной национальную политику помощи всем, в том числе бизнесу. Открылось, что водораздел между ФДР и стариками-судьями проходил по старой американской границе – прерогативы федерального правительства против прав штатов. Точнее, к интерпретации понятия «межштатная торговля»: имеет ли право Вашингтон регулировать дела в штатах. Генезис этого конституционного конфликта восходил к отцам-основателям.

С известным оттенком пренебрежения квалифицировав правовые концепции Верховного суда как относящиеся ко временам «лошади и коляски», Рузвельт задал вопрос: «Суждено ли Соединенным Штатам принимать решения, суждено ли народу нашей страны считать, что его федеральное правительство в будущем не будет иметь юридической власти решать национальные экономические проблемы, а их должны разрешать только штаты?» ФДР указал, что невозможно добиться улучшения положения страны, если передоверить это дело сорока восьми легислатурам. ФДР серьезно предупредил: «Не называйте нашу политику правой или левой, это достойно мышления первокурсника. Она не правая и не левая…»

Начались вторые «сто дней» (точнее, 177 дней) Франклина Д. Рузвельта – поток законопроектов обрушился на конгресс. Разница между первым и вторым периодами «ста дней» заключалась в том, что если в 1933 году ФДР был инициатором и архитектором, то в 1935 году он работал на основе уже имевшихся материалов, был просто строителем.

Рузвельт теперь не просил, а требовал. Все средства нажима, которыми может воспользоваться президент, были пущены в ход: он действовал через лидеров конгресса, вызывал к себе сенаторов и конгрессменов, убеждал и прямо грозил. Законопроект Вагнера прошел палату представителей без голосования. 5 июля 1935 г. ФДР подписал его. Этот закон явился вершиной завоеваний организованного рабочего движения в годы «нового курса». Философия его составителей отчетливо видна из преамбулы: «Отказ предпринимателей признать право рабочих на организацию профсоюза и согласиться с коллективными договорами ведет к стачкам и другим формам борьбы и смуте в промышленности… что усугубляет повторяющиеся экономические кризисы». Президент и конгресс отступили.

Закон Вагнера не открыл каких-либо новых возможностей профсоюзам, он лишь подтвердил их права в усиленной формулировке прежнего раздела 7 A NIRA, завоеванные десятилетиями тяжелой борьбы. Предпринимателям, правда, запрещалось создавать компанейские профсоюзы, ставить препятствия при возникновении рабочих профсоюзов, отказываться заключать коллективные договоры. Однако в случае возникновения трудовых конфликтов они должны были рассматриваться сначала в созданном по закону национальном управлении трудовых отношений, а затем – в судах. Как и прежде, завоевания профсоюзов зависели в каждом отдельном случае от конкретного соотношения классовых сил.

У. Липпман был недалек от истины, когда заметил: «Закон говорит рабочим: отправляйтесь в суд и посмотрите, что вам дадут. Мы благословляем вас. Но будьте любезны избавить нас от неприятного дела определять конкретно права и обязанности капитала и труда. Хотя мы – законодатели, мы предпочитаем не составлять законы, мы приглашаем вас сутяжничать, но если вы не получите от судов всего, что мы, как кажется, обещаем вам, тогда вините суды, а не конгресс Соединенных Штатов». Важнейшим орудием классовой борьбы американского пролетариата остались стачки, а не закон Вагнера.

19 июня президент потребовал от конгресса снизить ставки налогов на небольшие доходы и увеличить их для крупных. Он объяснил, что «богатство ныне не является результатом индивидуальных усилий». Денежная элита реагировала очень болезненно: президент замахнулся на святая святых – их карман. На деле изменения оказались незначительными для крупного капитала: для лиц с доходом 50 тыс. долл. налог увеличивался на 1 процент, имеющих 100 тыс. долл. – на 6 процентов и с 3,5 млн. долл. – на 7 процентов. Налог на наследство максимально увеличивался на 7 процентов.

Президент с большим чувством юмора рекомендовал обратить собранные средства на погашение государственного долга. Финансовая община чуть не задохнулась от бешенства: президента постоянно поносили за громадный рост государственного долга. Монополистам, держателям государственных бумаг и самым ожесточенным критикам дефицитного бюджета предоставлялась возможность за свой счет сократить долг, к чему они давно призывали!

Пришел черед и социального обеспечения. С ним нельзя было больше медлить. ФДР понимал, что голос против прозвучал бы резким диссонансом в национальном хоре. По этой причине, а также потому, что Рузвельт считал себя сердобольным, он заявил: «Не вижу причин, по которым каждый ребенок со дня своего рождения не должен быть членом системы социального обеспечения. Когда он подрастет, он должен знать, что будет иметь обеспечение в старости от системы, к которой принадлежал всю свою жизнь. Если он не работает, он должен получать пособие. Если он болен или стал инвалидом, он также должен иметь пособие». Человек должен быть обеспечен «от колыбели до могилы». Это противоречило прежним американским стандартам: каждый заботится о себе, а об остальных печется дьявол. Во время обсуждения законопроекта в комитете конгресса из зала выскочила женщина и, прервав Перкинс, дававшую показания, закричала: закон слово в слово списан «со страницы 18-й «Коммунистического манифеста», который я держу в руке». Но сокрушительное большинство «за» в конгрессе – в сенате и палате представителей (соответственно 76 против 6 и 372 против 33) – было знамением времени.

Закон о социальном обеспечении вступил в силу 14 августа 1935 г. Система пенсий и пособий оказалась очень сложной, и в различных штатах они выплачивались по-разному, но принцип – забота, хотя и ограниченная, государства о гражданах – был установлен. Реакционерам всех мастей и оттенков представлялось, что попраны священные основы американизма. Они так и высказывались, горестно оплакивая конец «свободного предпринимательства». Федеральное правительство, по их словам, вторгалось даже в семейные очаги.

Рузвельт ответил в речи 24 августа 1935 г. перед молодыми демократами. Президент честно признался, что тридцать лет назад никто в США не думал, что когда-нибудь «мрачный призрак необеспеченности» будет бродить по стране, и он сам крепко верил в это. «Тогда я не знал об отсутствии возможностей, недостатке образования и отсутствии многих важнейших благ цивилизации для миллионов американцев». Кризис 1929–1933 годов научил Соединенные Штаты, что они не пользуются «иммунитетом». Отсюда потребность в новых способах в экономической, социальной и политической жизни для обеспечения народа. При всем том ФДР подчеркнул: «Я не верю в то, что необходимо отказаться от системы частного предпринимательства».

Развитие ФДР шло гигантскими шагами. Он объективно признал невыносимо тяжелое положение народных масс и сделал практические выводы, что выразилось в рабочем и социальном законодательстве 1935 года. Свой курс в это время он именовал «немного левее центра», однако то были действия руководителя капиталистического государства в целях укрепления капиталистических порядков. Г. Грин глубоко прав, предложив емкую формулу: «Говоря о сдвиге политического курса Рузвельта «влево», мы пользуемся этим термином не в абсолютном смысле, а лишь по отношению к расстановке политических сил в Соединенных Штатах. Сдвиг «влево» в данном случае не означал превращения президента в противника капитализма и сторонника социализма»1. Тем не менее иные монополисты и их идеологи считали, что ФДР подрывает основы капитализма.

В сентябре 1935 года Р. Говард, глава газетного концерна Скриппс – Говард, обратился к ФДР с письмом, в котором утверждал, что предприниматели рассматривают все законодательство вторых «ста дней» как крайне враждебное им. Говард от имени бизнеса заклинал президента прекратить «эксперименты» и дать «передышку». ФДР воспользовался письмом Говарда, чтобы еще раз объяснить свою политику. Он указал, что новые законы исчерпывают все цели правительства на этом этапе. «Программа налогообложения, о которой вы пишете, имеет в виду широкие и справедливые социальные задачи. Нет необходимости говорить, что речь идет не об уничтожении богатых, а о создании более широких возможностей, ограничении нездорового и бесцельного накопления и о более рациональном распределении финансового бремени правительства». По существу, объяснял ФДР, администрация отказалась от прямого вторжения в бизнес, что практиковалось NIRA или ААА и другими мерами первых «ста дней», и выступала в роли мощного резерва бизнеса. Ее усилия направлены к тому, чтобы оздоровить конкуренцию, но не ликвидировать ее.

В своем письме ФДР заверял: «Если вы хотите передышки, то она действительно уже наступила». Комментируя этот документ, Тагвелл замечает: «Программа полностью соответствовала теориям laissez faire, за что бились бизнесмены. Им предлагалось, конечно, согласиться на уменьшение их доходов, необходимое для поддержания покупательной способности (и, между прочим, благосостояния народа), и принять регулирование, необходимое для успеха конкуренции. Однако незачем было волноваться: программа отнюдь не была революционной. С позиций самого сурового реализма она была реакционной. Это был шаг назад. Им бы следовало поддержать ее, а не выступать против»2. Уровень просвещения и понимания экономических проблем в деловом мире, однако, был куда ниже, чем у профессора Тагвелла. Борьба против ФДР продолжалась, хотя он сам протянул руку примирения и говорил о «передышке».

Наконец, основное соображение, без учета которого невозможно удовлетворительное понимание политики Рузвельта. Объем и серьезность уступок администрации объяснялись не только и не столько накалом классовой борьбы в США. К середине 30-х годов воочию стали видны исполинские силы социализма. Успехи Советского Союза представлялись еще более разительными на фоне застоя, царившего в Соединенных Штатах после «великой депрессии» 1929–1933 годов. Прогрессивные силы устанавливали прямую зависимость между постоянными триумфами СССР и социальным законодательством США в 1935 году. Американский писатель Теодор Драйзер по поводу появления социального законодательства в США в 30-х годах говорил: «За это я благодарю Маркса и красную Россию».