Подходило к концу второе пребывание Рузвельта в Белом доме, а в Соединенных Штатах существовал исторический прецедент – ни один человек никогда не добивался выдвижения своей кандидатуры в президенты на третий срок подряд. По мере приближения срока истечения его полномочий в демократической партии началась грызня, усиливались закулисные махинации – подыскивали нового кандидата.

Рузвельт несколько раз категорически отрицал намерение баллотироваться третий раз. Еще летом 1939 года он объявил об этом председателю национального комитета демократической партии Дж Фарли. Фарли, хотя и прожженный политикан, понял Рузвельта буквально. Он счел себя потенциальным президентом и повел соответствующую работу. Не теряли времени даром и другие, метившие в преемники Рузвельта. Вырисовывались фигуры соперников – Фарли, Гарнер, Хэлл.

На рубеже 1939 и 1940 годов Рузвельт часто поговаривал о том, что устал и жаждет вернуться к спокойной жизни. В начале 1940 года в Гайд-парке завершилась постройка библиотеки. Ф. Перкинс вспоминала, как Рузвельт убедительно объяснял профсоюзному лидеру Табину, почему он не может баллотироваться в 1940 году: «Нет и еще раз нет, Дан. Мне необходимо избавиться от свищей (что было следствием болезни. – Н.Я.). Я должен отдохнуть. Я хочу вернуться в Гайд-парк. Я хочу заняться своими деревьями. У меня там большие посадки, Дан. Я хочу сделать ферму рентабельной. Я хочу закончить постройку маленького дома на холме. Я хочу заняться историей. Нет, просто не могу». Было договорено, что Г. Гопкинс поселится в Гайд-парке и поможет с мемуарами.

27 января 1940 г. Рузвельт подписал контракт с журналом «Коллиерз» – с января 1941 года он станет одним из редакторов с окладом 75 тыс. долл. в год и обязательством писать не менее 26 статей ежегодно. Срок действия контракта три года. ФДР представил главного редактора журнала У. Ченери в Белом доме как своего «будущего босса».

Решение Рузвельта развязало руки его соперникам в партии. Они откровенно заговорили о своих планах. ФДР смотрел со стороны. Впрочем, внимательные заключили весной 1940 года, что Рузвельт все же похож на сфинкса. Он сказал, что не будет выдвигать свою кандидатуру, но не останавливал тех, кто считал, что Рузвельт должен остаться в Белом доме на третий срок. А среди них самым неутомимым был Г. Икес, считавший, что во время международного кризиса руль государственного корабля должен быть в надежных рузвельтовских руках.

Окончательное решение было принято лишь тогда, когда развернулся во всю силу гитлеровский «блицкриг». «Тем не менее, – пишет Розенман, – если бы Франция выстояла перед наступлением Гитлера в мае 1940 года и если бы война превратилась в борьбу на истощение по типу Первой мировой войны в 1915–1917 годах, я убежден, что Рузвельт не согласился бы на выдвижение своей кандидатуры в июне 1940 года»23. Хотя ФДР пока не открыл карт, он начал действовать.

Чрезвычайные обстоятельства резко отличали избирательную кампанию 1940 года от предшествовавших. Рузвельт уже после Мюнхена стал подумывать о создании коалиционного правительства. Сначала он намеревался пригласить в кабинет республиканских кандидатов в президенты и вице-президенты на выборах 1936 года А. Ландона и Ф. Нокса. Первый отпал, Нокс после длительных увещеваний ФДР согласился.

20 июня 1940 г. два видных республиканца, Г. Стимсон и Ф. Нокс, были назначены военным и морским министрами. Как раз в канун конвента республиканской партии.

Это вызвало шок у политических противников администрации – ФДР взял заложников из их среды! Стимсона и Нокса республиканцы сочли предателями, однако то был первый шаг Рузвельта, чтобы показать: подлинный противник в кампании 1940 года – Гитлер, которому нужно противопоставить национальное единство.

Делегаты республиканского конвента гневались по поводу создания двухпартийного кабинета: «Грязная политика!» Рузвельт отмалчивался. Не разглядев его тактики, руководство республиканской партии решило вести кампанию в традиционных тонах бешеных нападок на Рузвельта. Своим кандидатом республиканцы избрали У. Уилки, закоренелого врага «нового курса», многие годы сражавшегося с Администрацией долины Теннесси. Он был юристом, связанным с домом Моргана. Было нетрудно проследить связь Уилки с крупнейшими корпорациями, что не замедлили сделать демократы.

В начале июля Дж Фарли явился в Гайд-парк. Он был в отличном настроении, ожидая услышать от ФДР об отказе баллотироваться. Тогда почти автоматически Фарли надеялся на успех на конвенте. Хотя его мало знали в стране, Фарли многие годы крепко держал в руках партийный аппарат и был уверен, что сумеет побить других кандидатов в демократической партии.

– Джим, – начал Рузвельт, – я не хочу баллотироваться и собираюсь сказать об этом конвенту.

– Если вы так скажете, конвент не выдвинет вас, – отрезал Фарли и высмеял саму идею третьего срока.

– А что бы вы сделали на моем месте? – осведомился президент.

– Именно то, что сделал много лет назад Шерман, – выступил бы с заверением, что я отказываюсь баллотироваться, если меня выдвинут, и не буду исполнять свои обязанности, если меня изберут.

– Но, Джим, если меня все же выдвинут и изберут, я не могу в наши дни отказаться принести присягу, если бы даже я знал, что умру через месяц.

Оба разошлись, прекрасно поняв друг друга. Рузвельт теперь знал, что Фарли выставит свою кандидатуру, а Фарли понял, что ФДР не только собирается остаться в Белом доме, но и надеется, что будет выдвинут конвентом единодушно, без голосования. Фарли догадался обо всем этом слишком поздно, всего за неделю до начала конвента, назначенного на 15 июля в Чикаго. У него не оказалось времени составить политические комбинации.

В первый день работы конвента оказалось, что есть две штаб-квартиры: одна – Фарли, а другая – Гопкинса, представлявшего интересы Рузвельта. Сторонники ФДР пытались выяснить у него, как и когда следует выдвинуть его кандидатуру. Он ответил, что решит конвент, а «кандидата назовет бог». По поручению ФДР на конвенте огласили его короткое послание: «У меня нет сейчас и не было раньше никакого желания или намерения сохранить за собой после января следующего года пост президента или какую-нибудь другую государственную должность. Вы и все мои друзья знаете, что это простая и чистосердечная истина». Рузвельт, по-видимому, надеялся, что ответом на послание будет единодушный порыв делегатов: «Рузвельта в президенты!»

Голосование все же состоялось – сказалась опытная рука Фарли. За Рузвельта было отдано 946 голосов, за Фарли – 72, за Гарнера – 61. Бунт Фарли против ФДР явился его политической смертью. Он вскоре потерял свое место председателя национального комитета партии. Им стал Э. Флинн.

Когда дошла очередь до выдвижения в вице-президенты, конвент превратился в крикливый восточный базар. Словесная перепалка приобрела неприличный характер. Кандидатура Уоллеса, предложенная ФДР, вызвала неистовое сопротивление. Делегаты кричали, что Уоллес – мистик, республиканец-ренегат, политический невежда. Рузвельт, слушавший в Гайд-парке брань, несущуюся из радиоприемника, потерял выдержку. Он составил обращение к конвенту, отклоняя выдвижение своей кандидатуры, ибо «нельзя потворствовать политическим нравам, подрывающим народы изнутри еще до удара врага извне». Г. Уоллес был в конце концов избран незначительным большинством, а Гопкинс, также явившийся объектом бесстыдных нападок, получил стойкое отвращение к конвентам.

Соглашаясь с выдвижением, Рузвельт заявил: «Я провел много ночей без сна и, лежа с открытыми глазами, спрашивал себя, имею ли право как главнокомандующий армией и флотом требовать службы стране от граждан или военной подготовки и в то же время самому отказываться служить стране в той должности, на которую призовет меня народ… Только народ может мобилизовать в президенты, и если я буду призван, тогда с величайшей простотой говорю вам: я буду с помощью бога служить, отдав все способности и силы». Мобилизованный таким образом, ФДР тут же объявил, что у него нет ни времени, ни желания вести избирательную кампанию, разве что он обратит внимание на «фальсификацию фактов» политическими противниками. У. Уилки получил пока полную свободу действий и до конца использовал ее.

Неглупый человек, он неплохо рассчитал. Перед страной Уилки предстал как невинная жертва вашингтонской бюрократии, побившей его в бизнесе, начиная от сражений с Администрацией долины реки Теннесси. Знакомая фигура предпринимателя-неудачника в стране свободного предпринимательства, падший ангел американской «демократии». Друзья Уилки – газетные магнаты Р. Говард и Г. Люс – сумели трогательно рассказать о его злоключениях под пятой «нового курса».

Уилки не был «изоляционистом». В июне 1940 года, накануне республиканского конвента, он заявил: «Тот, кто думает, что происходящее в Европе не касается его, – слеп и глуп». Эта позиция, собственно, и обеспечила выдвижение его кандидатуры. Стратегия Уилки в кампании заключалась в том, что он в основном поддерживал внутреннюю и внешнюю политику администрации. Его критика шла по трем линиям: ФДР ищет диктаторской власти, не обеспечил возвращения полного процветания, в военном отношении не подготовил страну.

Он объезжал страну, выступая с бесчисленными речами, и часто к концу их терял голос – тогда в репродукторах раздавался хриплый рык. Он обращал внимание на известные грехи ФДР – в первую очередь на его самонадеянность, забывая, что страна привыкла к ним, но пребывала в неведении относительно будущих добродетелей самого Уилки. Досталось и сыну ФДР Эллиоту, получившему чин капитана в военно-воздушных силах. Республиканцы распространяли жетоны чудовищных размеров с надписью «Папочка, хочу быть капитаном!» Заверения Уилки о будущей политике звучали примерно так: «Я буду делать то же самое, но лучше». Ему немедленно наклеили ярлык: кандидат «я тоже». Потуги Уилки представить себя демократом большого успеха не имели, сторонники ФДР не уставали напоминать о его связях с крупнейшими корпорациями. Издевательский отзыв Г. Икеса об Уилки – «босоногий юрист с Уолл-стрит» – положительно преследовал его.

Пока Уилки произносил речи, Рузвельт работал, спокойно демонстрируя, что его главная забота – Гитлер, а не республиканский кандидат. Он вводил кампанию в русло, намеченное в речи в связи с выдвижением кандидатом: «Если правление в нашей стране в январе следующего года перейдет в другие руки – неопытные, неиспытанные руки, нам останется только надеяться и молиться, чтобы это правительство не пошло на «умиротворение и компромисс с теми, кто стремится уничтожить везде демократию». Старый политик – кампания ФДР была девятой по счету, – конечно, не игнорировал избирательной борьбы, хотя прибег к непривычным методам.

Он предпринял многочисленные «неполитические» поездки, инспектируя военные лагеря, заводы, присутствовал на закладке и спуске кораблей на верфях. Пресса свободно допускалась на маневры, где был главнокомандующий. Маршруты поездок выбирались так, чтобы максимальное число людей могло увидеть озабоченного президента, спешившего по военным делам.

На пресс-конференции в Гайд-парке 20 августа президента спросили: «Когда вы начнете спор с Уэнделлом Уилки?» ФДР ответил: «Я советую вам напечатать этот вопрос и давать листок с ним каждое утро Билу (Хассетту. – Н.Я?)… Вы не хуже меня знаете обстановку. Я сказал народу, сказал конвенту… что, нравится мне это или нет, я – президент стотридцатимиллионного народа Соединенных Штатов и их владений… а обстановка в мире нынче такова, что совершенно очевидно – я не могу вести какие-либо политические кампании»24.

В стране дискутировался старый вопрос о помощи Англии. Президент решал его, как мы видели, практически и в строжайшей тайне. В середине июля в Англию прибыл личный представитель ФДР Донован. Были приняты величайшие предосторожности, чтобы никто не знал о его миссии, особенно американский посол в Лондоне Кеннеди. Донован обсуждал самые важные вопросы в англо-американских отношениях, он сносился с Вашингтоном через каналы Интеллидженс Сервис и ФБР. Он убедился на месте, что германские войска могут успешно вторгнуться на Британские острова.

Донован настоятельно рекомендовал Рузвельту усилить и ускорить помощь Англии: «Здесь проходит первая линия нашей обороны. Если англичане дойдут до того, что будут вести только партизанские действия против нацистских оккупантов, то американцам потребуется поколение, чтобы хотя бы создать плацдарм в Европе. А из того, что я узнал здесь о нацистских методах использования пятой колонны, нам в Америке к тому времени уже будет поздно спасаться». Рузвельт очень серьезно относился к нацистской угрозе в США, координируя свои усилия в борьбе против нее с английскими спецслужбами.

С лета 1940 года представители Интеллидженс Сервис и других спецслужб постепенно перебираются через океан и размещаются в Рокфеллер-сентр в Нью-Йорке. Во главе их, объединенных конспиративным названием «Британская служба координации безопасности», становится Стефенсон. «Я ваш главный тайный агент»25, – заверил Рузвельт Стефенсона. БСКБ ретиво взялась обучать американских коллег: под руководством Донована и за спиной официальных органов американской разведки и контрразведки – ФБР, Джи-2 и пр. – становилась на ноги личная секретная служба президента. Пока функции ее не определились, но цели, которых добивался ФДР, очевидны: не только и не столько разведка, сколько тайный инструмент политики. Не связанный никакими ограничениями, не дублирующий, а втайне стоящий выше государственного департамента и иных конституционных органов. Одна из основных задач – побуждать врага к действиям, в правильности которых он убежден, на деле несущих ему конечное поражение.

По сей день об этой стороне деятельности ФДР известно мало. Маскировка была многослойной, в том числе преданием гласности, казалось бы, очень деликатных аспектов американо-английских отношений. На них вслед за современниками сосредоточивали внимание историки. Как, например, на обмене американских эсминцев на базы в английских владениях.

15 июля правительство США дало первый ответ Лондону на обращение 15 мая о передаче 50 эсминцев, согласившись в принципе удовлетворить просьбу. Последовал негласный неприличный торг. ФДР понимал, что помощь Англии оказывать надо. «Если мы хотим держаться в стороне от этой войны, – заметил он Моргентау, – то чем больше мы будем поддерживать англичан, тем дольше мы не вступим в нее». Икес 2 августа сообщил президенту свое мнение: «Мы, американцы, похожи на домовладельца, отказывающегося дать взаймы или продать огнетушитель соседу, у которого дом охвачен пламенем, а ветер дует в нашу сторону». Икес упрощал проблему – в Вашингтоне уже сложилось мнение, что англичанам помочь необходимо, однако за приличное вознаграждение.

13 августа ФДР познакомил Черчилля с американскими условиями: 1) новое заверение Англии, что, «если английский флот не сможет удержаться в отечественных водах, корабли не будут переданы немцам или потоплены, а уйдут в другие части империи для продолжения ее обороны»; 2) сдача США в аренду на 99 лет баз в английских владениях в Западном полушарии: на Ньюфаундленде, Бермудских и Багамских островах, на островах Ямайка, Сент-Люсия, Тринидад и в Британской Гвиане. Черчилль попытался убедить ФДР не связывать передачу эсминцев с арендой баз. «Мы друзья, – аргументировал он, – а обмен эсминцев на базы внесет в сделку коммерческий душок». На это ФДР ответил, что конституция делает для него «совершенно невозможным» подарить эсминцы. 2 сентября сделка была оформлена на американских условиях. По-видимому, чтобы пристыдить Вашингтон, Черчилль отдал еще одну базу – на острове Антигуа.

В Соединенных Штатах, ставших после 2 сентября с точки зрения международного права «невоюющей стороной», соглашение не вызвало принципиальных возражений. Рузвельт в письме сенатору Уэлшу от 22 августа сообщил, что эсминцы постройки периода Первой мировой войны «находятся при последнем издыхании» и предназначались для продажи на слом по 4–5 тыс. долл. за штуку. За 250 тыс. долл. США получили восемь баз в Западном полушарии. «Я надеюсь, – заключил президент, – что вы не выступите против сделки, которая, с точки зрения США, является самой выгодной за всю вашу или мою жизнь». Голосов против не прозвучало, даже Уилки не превратил соглашение в объект предвыборной борьбы.

Летом 1940 года было намечено иметь к январю 1942 года армию в 2 млн. человек. Конгресс ассигновал около 5 млрд. долл. на эти цели. ФДР указал, что «мы должны иметь тотальную оборону», но «мы не пошлем наших солдат воевать в европейских войнах». Выполнение программы было невозможно без введения воинской повинности. Рузвельт на протяжении всей своей государственной деятельности рассматривал ее как величайшее благо для страны. Летом 1940 года в беседе с Розенманом он вернулся к излюбленной теме. «Сама по себе военная подготовка, – говорил он, – принесет ребятам очень много хорошего, даже если им никогда не придется использовать ее. При нынешней международной обстановке мы должны обеспечить каждому американцу военную подготовку в мирное время. Когда-нибудь, если мы не добьемся постоянного мира, я выступлю за это»26. Но публично помалкивал. Законопроект о введении выборочной воинской повинности внесли в конгресс сенатор – противник «нового курса» и конгрессмен-республиканец, а Уилки одобрил его; ФДР остался сторонним наблюдателем последовавших словесных битв в конгрессе.

«Изоляционисты» произнесли немало страшных слов, сенатор Уиллер даже заявил: «Введите воинскую повинность, и у нас больше не будет свободной страны – испуганный шепот заменит свободу речи, гражданин не сможет выразить свое несогласие с правительством. Тайные сборища в темных углах заменят свободу собраний, и все граждане будут закованы в цепи собственного изготовления. Принятие закона заткнет рот последней великой демократии и явится самой большой и дешевой победой Гитлера. На надгробном камне американской демократии он напишет: «Здесь покоится главная жертва войны нервов»«. Закон тем не менее был принят. В конце октября 1940 года состоялась первая жеребьевка – предстояло определить 800 тыс. рекрутов. В Нью-Йорке церемонию открыл ФДР будничной и подчеркнуто деловой речью. Президент употребил слово «сбор», а не «вербовка» или «воинская повинность». Он взывал к патриотическим чувствам, заложенным еще со школьной скамьи: к войне за независимость, к Лексингтону и к Конкорду. Тогда фермеры с мушкетами спешили на «сбор», теперь, напоминал ФДР, «вы будете в армии, впервые созданной для завоевания независимости и некоторых основных прав для всех».

Страна в последние полгода перед выборами была свидетельницей разгрома Франции и «битвы за Англию». Сомнений в том, что военная подготовка необходима, не возникло; спор, подогреваемый избирательной кампанией, касался другого – куда пойдут вооруженные Соединенные Штаты. Широко распространенную точку зрения выразил генерал X. Джонсон, к этому времени популярный радиокомментатор. Он уподоблял страну «беспомощному, беззубому, ревматическому льву, не имеющему когтей». Нечего и помышлять о войне, а необходимо вооружаться. В то же время «мы не должны снова оказаться дураками и послать хотя бы одного сына американской матери в жуликоватую Европу. Речь идет не об этом. Речь идет о том, как обжулить Европу, угрожающую нам. При наших силах и ресурсах мы можем создать такую оборону, которой никто не осмелится бросить вызов».

Поляризацию политических сил ознаменовало появление через два дня после американо-английского соглашения об обмене эсминцев на базы комитета «Америка прежде всего», объединившего «изоляционистов». В противовес ему был учрежден комитет «Защитим Америку оказанием помощи союзникам» под руководством Уильяма Аллена Уайта. Симпатии ФДР были на стороне комитета Уайта, которому он оказывал негласную поддержку. Удары, обрушенные на этот комитет, метили и в Белый дом. Ч. Кофлин, по-прежнему люто ненавидевший ФДР, не стеснялся в выражениях, отзываясь о комитете: «Эти люди, скрываясь подло и не по-американски за ханжой и бюрократом по имени Уильям Аллен Уайт, образуют самую опасную пятую колонну, какая когда-либо существовала на нейтральной земле. Они – квислинги Америки. Они – иуды среди апостольской общины нашей нации. Они – змеи в траве, защищенные влиянием золота, правительства и иностранцев». Уайт и его сторонники не оставались в долгу.

«Изоляционисты», сплотившиеся вокруг комитета «Америка прежде всего», доказывали, что помощь Англии подорвет обороноспособность США. Известный американский летчик Ч. Линдберг, первейший оратор комитета, всячески раздувал возможности люфтваффе. Он назвал речь ФДР, в которой была поставлена задача иметь 50 тыс. самолетов, «истерической болтовней». Комитет никогда не испытывал недостатка в средствах для массированной пропагандистской кампании. Г. Форд, Р. Янг, С. Мортон и ряд других мультимиллионеров финансировали его, а такие люди, как Дж Кеннеди и Дж Даллес, обеспечивали комитету респектабельность.

«Наиболее резким доводом изоляционистов, – писал Шервуд, – было глухо высказывавшееся обвинение в том, что страна находится перед лицом еврейского заговора, участники которого стремятся вовлечь нас в войну. В частности, Линдберг открыто заявлял об этом, указывая, что единственными лицами, благоприятно относящимися к американскому вмешательству в войну, являются члены семьи Рузвельтов, англичане и евреи. Совершенно очевидно, что еврейская община имела достаточно побудительных причин для антинацистских настроений, но в ее среде отнюдь не было единодушия в оппозиции по отношению к изоляционизму. Имелись евреи, главным образом в высших экономических слоях общества, поддерживавшие комитет «Америка прежде всего», потому, что их боязнь антисемитизма в Америке намного превосходила их отвращение к нацистскому варварству в Европе. Кроме того, имелись также евреи, готовые, как и любые другие, «делать дела с победоносным Гитлером»27.

Уилки не шел с «изоляционистами». Он стремился доказать лишь один тезис: переизбрание Рузвельта вовлечет страну в войну – и даже указывал сроки, чаще всего по каким-то ораторским соображениям, – апрель 1941 года. Он предъявил ФДР и обвинения касательно его предвоенной политики. «Ведь именно он был крестным отцом этой несчастной конференции в Мюнхене», – кричал он на митингах. Уилки предупреждал, что, если ФДР будет переизбран, «вы будете иметь американское тоталитарное правительство задолго до истечения третьего срока». Голоса, отданные за Рузвельта, настаивал он, обернутся деревянными крестами для отцов, мужей, братьев и женихов. Республиканцы напрашивались на ответ – нельзя было идти на выборы «поджигателем войны» и «диктатором».

18 октября «великий белый отец» (так иногда зовут в США президента) сообщил, что в пяти речах перед выборами Он ответит на «злонамеренную фальсификацию фактов» республиканцами. Рузвельт предупредил, что не будет удаляться от столицы далее чем на 12 часов пути. Не очень далеко – секретная служба воспротивилась полетам. ФДР заявил, что вынужден принять участие в кампании, ибо его противники заявляют, «например, что президент Соединенных Штатов телефонировал Гитлеру и Муссолини и продал Чехословакию, что несчастные безработные в нашей стране будут загнаны в концентрационные лагеря, что правительство США не будет иметь страховых фондов к тому времени, когда рабочие состарятся и получат право на получение пенсий, или что переизбрание нынешней администрации принесет конец американской демократии в четыре года. Я думаю, что они знают, и я знаю, что все эти утверждения – ложь».

Вступление президента в кампанию было встречено с громадным энтузиазмом. Когда его поезд прибывал на ту или иную станцию, ему везде бывал обеспечен горячий прием. Шервуд отмечал, что «наибольшее воодушевление всегда проявляли рабочие и их семьи. Они выходили на железнодорожное полотно и бежали за поездом, восклицая: «Да благословит вас господь!»«. Уилки, напротив, в рабочих кварталах встречал град гнилых яблок, тухлых яиц, иногда камней. Не без участия активистов демократической партии широко распространилось мнение, что он происходил из немцев, а в его родном городе якобы развешаны плакаты «Нет, никогда солнце не будет светить негру».

Уилки пытался повернуть симпатии масс, понося ФДР за то, что он баллотируется в третий раз. Рузвельт только раз намеком коснулся этой проблемы, заявив в Кливленде, что через четыре года в стране «будет другой президент». Толпа начала скандировать: «Нет! Нет!» Речь транслировалась по радио, и ФДР сразу понял, что крики толпы будут истолкованы его противниками как намерение стать постоянным президентом. Он продолжил речь, приникнув губами к микрофону, чтобы заглушить вопли.

Рузвельт действительно только в пяти речах сумел дать отповедь многомесячной кампании республиканцев, использовал даже мельчайшие промахи своих противников. Внимание президента обратили на статью в «Нью-Йорк таймс», в которой А. Крок доброжелательно рекомендовал республиканской партии унять некоторых ее ревностных сторонников. Крок привел высказывание некоего судьи из Филадельфии: «Президента поддерживают лишь нищие, те, кто зарабатывает меньше 1200 долл. в год, хотя они и того не стоят, а также члены семьи Рузвельта». В 1940 году такой доход имела примерно половина населения страны.

Выступление филадельфийского судьи дало повод Рузвельту разразиться громовой речью в Бруклине. Рассказав о социальных завоеваниях «нового курса», он заключил: «Нищие», недостойные даже потребляемой ими соли, – вот в чем выражаются подлинные чувства республиканского руководства в нынешнем благословенном году!.. Это прямой, порочный, антипатриотический призыв к классовой ненависти, к классовому презрению! Друзья мои, это как раз и есть то, против чего я борюсь со всей энергией. Я борюсь за свободную Америку, за страну, где все мужчины и женщины пользуются равными правами на свободу и справедливость». Избиратели не могли не согласиться с президентом – быстро рассасывающаяся в связи с мобилизацией экономики безработица, увеличение заработной платы служили доказательством того, что политика правительства несет благосостояние многим миллионам семей. Горячность ФДР в восхвалении социальных достижений «нового курса» подогревалась соображениями весьма прагматическими. Военные врачи отвергали по состоянию здоровья почти половину молодых людей, призывавшихся даже по выборочной воинской повинности. США расплачивались за голодные годы кризиса и жизнь впроголодь вплоть до начала войны.

Уилки поддержали крайне правые и крайне левые элементы, хотя руководствовались различными и даже противоположными мотивами. Среди них был и руководитель КПП Дж Льюис, который никак не мог простить президенту неблагодарности после выборов 1936 года. Он поклялся, что покинет свой пост (и действительно покинул) в случае переизбрания Рузвельта. ФДР позабавило странное сочетание политических сил, стоявших за спиной Уилки. Он отплатил республиканцам их же монетой – разве не они много лет обвиняли Рузвельта в «социалистических» и «коммунистических» симпатиях? В бруклинской речи он окрестил аморфную коалицию «нечестивым союзом», разъяснив: «Мы знаем, что нет общей почвы, на которой они могли бы объединиться, если не считать их одинаковых стремлений к власти и их недовольства нормальными демократическими порядками, не позволяющими добиться сразу диктаторских целей, к чему стремится каждая группировка… Их задача заключается в том, чтобы помешать демократии стать сильной и целеустремленной. Но теперь у нас есть сила и целеустремленность, и мы намерены сохранить их»28.

Да, он располагал «силой» весьма значительной и далекой от евангелия «демократии», которое тогда страстно проповедовал. На протяжении всей кампании 1940 года маячила угроза со стороны Дж Кеннеди, который, хотя и находился в Англии, мог в любой момент бросить свой вес на политическую арену. О его намерениях ФДР отлично знал: посол был под неусыпным наблюдением английских спецслужб. На Кеннеди составили обширное досье, которое к исходу избирательной кампании представили Рузвельту. Посол похвалялся «бросить 25 млн. голосов католиков в пользу Уилки и вышвырнуть Рузвельта». За пять дней до выборов он намеревался опубликовать статью с обвинениями в адрес администрации Рузвельта и т. д. Помимо того, в досье была масса высказываний Кеннеди пронацистского толка.

Стефенсон рассказывал, как ФДР знакомился с досье: «Я сидел и смотрел на ФДР через его стол, заваленный бумагами. У него была манера, читая документ, покачивать лист из стороны в сторону. По мелким признакам вы могли заключить, что он сердится. Он все резче раскачивал бумагу, затем спокойно сложил ее, очень медленно порвал на мелкие клочки и бросил в корзину. Он продиктовал телеграмму Кеннеди: «Торговля спиртным в Бостоне отлична, девочки в Голливуде как нельзя привлекательны. Прибыть к субботе»«. Кеннеди, как известно, нажил состояние на торговле алкоголем и в Голливуде.

27 октября Кеннеди прилетел в США и позвонил Рузвельту из Нью-Йорка. Присутствовавший при разговоре в кабинете ФДР Л. Джонсон рассказывал, что президент необычайно любезно поговорил с послом, повесил трубку и провел пальцем по шее, как бы перерезав глотку. Кеннеди встретился с президентом, а через два дня знавшие его с величайшим удивлением прочитали заявление посла в газетах. Оказывается, он всегда стоял горой за Рузвельта и никогда не поносил Англию! Чудо из чудес! К нему – сухой комментарий Стефенсона: «Если бы Кеннеди был отозван раньше, он бы вел кампанию против ФДР со значительными шансами на успех. Мы задержали его в Лондоне, с тем чтобы он не смог нанести вреда в США»29. На этом не только дипломатическая, но и политическая карьера Кеннеди закончилась.

В заключение кампании Рузвельт еще раз вернулся к достижениям «нового курса», который является «вашим творением, американский народ». Он твердо заверил: никогда американцы не будут воевать в европейской войне. «Я даю вам, отцы и матери, еще одно заверение, – сказал он в Бостоне 30 октября, – я уже говорил это раньше и буду повторять вновь и вновь: ваши сыновья никогда не будут посланы для участия в иностранных войнах». Аналогичные посулы расточал и Уилки.

Вечером накануне выборов ФДР выступил с кратким обращением к народу. Он завершил его простой молитвой, которую запомнил с Гротона: «Осчастливь нашу страну достойным рвением, здравыми понятиями и хорошим поведением. Спаси нас от насилия разногласий и смуты, от гордости и высокомерия и от всего дурного». Республиканская партия передала по радио зловещее обращение к матерям Америки: «Если ваш сын будет умирать где-то на поле боя в Европе… и взывать в свой последний час: «Мама! Мама!» – не осуждайте Франклина Рузвельта за то, что он послал вашего сына на войну. Осуждайте себя, потому что вы возвратили Франклина Рузвельта в Белый дом!»