В 1940 году Франклину Д. Рузвельту минуло 58 лет. Он вступил в третье президентство, накопив громадный политический опыт. Война оттеснила на задний план внутренние проблемы, требовала быстрых решений и не терпела словопрений. Политические разногласия могли явиться лишь досадной помехой. Чрезвычайные обстоятельства, а быть может, и уверенность в будущем – еще срок в Белом доме – заметно изменили методы работы ФДР. Он не стал «диктатором», но много реже объяснял мотивы своих действий.

Некоторые сентенции президента, которые раньше отдавали мелким тщеславием, теперь стали выражать сущность человека. Вероятно, он сжился с мыслью, что является избранником судьбы. Корреспонденту лондонской «Таймс» Рузвельт спокойно признался: «В течение двадцати лет у меня было совершенно естественное и похвальное намерение стать президентом, и я был вынужден вести себя так, чтобы быть избранным». В разговоре с другом: «Разве бы ты не стал президентом, если бы мог?» Подумав, добавил: «Разве любому этого не хочется?» Он вплотную подошел к тому, чтобы уверовать в собственную непогрешимость: «Когда я сосредоточиваюсь на каком-либо вопросе в течение трех часов и прихожу к выводу, что я прав, я не изменю своего мнения, даже если мне придется заниматься им три года. Я знаю, что прав».

ФДР, победив в третий раз на выборах, по-видимому, верил, что отныне он знает больше и лучше других. Поэтому он не взял с собой в третье президентство тех, кто жил воспоминаниями о старых днях, о колебаниях президента. Советники, хотя и редко позволявшие себе оспаривать его суждения, становились излишними. Война призывала людей дела – промышленников, военных, практических экономистов, а не теоретиков, все еще оттачивавших философию «нового курса».

На рубеже второго и третьего президентства Рузвельта происходит значительная и последняя смена лиц в непосредственном окружении Ф.Рузвельта. Вначале 1941 года ФДР предложил уйти двум оставшимся «ньюдилерам» – Т. Коркорану и Б. Когену Они олицетворяли собой минувшее – словесные битвы с чудовищами монополистического капитала, осуждения «привилегий богатства» и т. д. «Первые «ньюдилеры» были с самого начала успешно изображены враждебной прессой как «красные», – замечает Тагвелл, – и эта клевета оказалась настолько убедительной, что Рузвельт был вынужден считаться с ней, уволив большинство из них»30. Коркоран и Коген одним своим присутствием раздражали представителей крупного бизнеса, наводнявших Вашингтон по мере развертывания военной экономики.

Деловая печать без меры одобряла мудрого президента, приблизившего к себе вместо «теоретиков» «практиков». Заговорили о «мозговом тресте бизнеса» в Белом доме. В кабинет президента зачастил У. Кнудсен, назначенный генеральным директором управления промышленного производства. Имена всех пятерых его непосредственных подчиненных вселяли уверенность в круги лидеров американского монополистического капитала: Биггерс («Либи-Оуэнс – Форд глас компани»), Бант (концерн СКФ), Гарриман («Юнион пасифик рейлроуд»), Гаррисон («Америкен телефон энд телеграф компани»), Джонсон («Дженерал моторз»). Та самая капиталистическая печать, которая еще недавно поносила ФДР, теперь единодушно благословляла его выбор.

Рядом с президентом стали более заметными профессиональные политики, а не личные советники. Партийные машины Нью-Йорка и Чикаго в конечном счете обеспечили успех ФДР на выборах. Он помнил об этом, отблагодарил верных.

Единственным влиятельным советником Рузвельта остался Г. Гопкинс. В 1940 году он внешне занял вакантное место Л. Хоу. Гопкинс зарекомендовал себя как человек, беспредельно преданный президенту, обладавший редким качеством – он угадывал, и обычно правильно, намерения Рузвельта.

10 мая 1940 г. Гопкинс вечером пришел по делам в Белый дом. Он чувствовал себя очень плохо. Рузвельт предложил ему переночевать. Гопкинс остался и прожил в отведенном ему помещении – бывшем кабинете Линкольна в юго-восточном крыле здания – три с половиной года.

Отныне Гопкинса можно было всегда видеть в Белом доме. В августе 1940 года он ушел в отставку с поста министра торговли и состоял постоянно при президенте. Он стоял на страже ФДР, не допуская к нему чиновников с маловажными делами. Обычно Гопкинс говорил: «Президент не станет заниматься всей этой чепухой и пустяками, если я могу решить этот вопрос». Он не добавлял, однако, что всегда действовал на основании указаний президента. Когда Гопкинс в старом халате шел к президенту, казалось, что он идет к старому приятелю. На деле Гопкинс никогда не забывал, что ФДР – «босс». Люди, пытавшиеся сравнить Гопкинса с Хоу, забывали: Хоу возражал, а Гопкинс беспрекословно выполнял.

Помимо этого, Гопкинс умел льстить. Вот ведь какая атмосфера дарила вблизи ФДР. Слагая обязанности министра торговли, Гопкинс (уже постоянный жилец Белого дома!) в письменной форме изъяснялся в любви президенту, припоминая: «Я думаю о том, что годы, проведенные с Вами, – самые счастливые в моей жизни… Только, ради всего святого, забудьте об этих сигаретах в моем кармане. [В 1935 г. Гопкинс по ошибке взял пачку сигарет со стола ФДР.] Вспомните тот день, когда мы заехали в тупик в горах в Неваде и Мак [секретарь ФДР Макинтайр] был готов пожертвовать своей жизнью? [Макинтайр на крутом повороте выскочил из машины и, напрягшись, держался за нее на случай, если автомобиль начнет сползать со склона.] И шампанское на Новый год, ведь только на праздновании его в Вашем доме подают шампанское. Или я ошибаюсь?… А пикники!»31 И так далее.

По мере того как неотложные дела превращали президента прежде всего в администратора, возрастала репутация Элеоноры Рузвельт – политика. Она разъезжала по стране, выступала на различных церемониях и митингах, вызывая своими либеральными взглядами большую ненависть правых, чем сам ФДР. Ее ежедневные статьи «Мой день» на злобу дня публиковало все большее число газет. Даже антирузвельтовские газеты помещали их – редакторы шли навстречу своим читателям. В 1940 году она подписала контракт на пять лет на публикацию этих статей, независимо от того, будет ли переизбран ФДР или нет.

С годами Рузвельт перестал скрывать свою склонность флиртовать с женщинами, а у Элеоноры вошло в привычку с иронией отзываться о «прекрасных дамах, молящихся у его алтаря». Президент часто подшучивал над женой: стоило появиться на приеме в Белом доме красивой женщине – он с деланым ужасом бормотал: «Не оставляйте меня наедине с ней». Иногда это относилось к просительницам, известным своей настойчивостью. Но, вспоминала дочь ФДР, «стоило отцу подружиться с женщиной – будь она принцессой или секретаршей, он всегда умел изловчиться и с дьявольским смехом дать ей шлепок пониже спины, одновременно рассказывая какую-нибудь веселую историю. Для матери же это было ужасно». Упорная привязанность ФДР к Люси Рутерферд отравляла жизнь Элеоноре. Супруги Рутерферды бывали гостями в Белом доме, Люси навещала Рузвельта в Уорм-Спрингсе. Она оставалась его тенью. Очень ограниченный круг лиц знал, что поезд президента во время поездок по стране останавливался на небольшом полустанке в штате Южная Каролина. Поезд долгими часами ожидал президента – он находился с визитом в Эйкене, зимней резиденции семьи Рутерфердов. Охрана слегка подшучивала над президентом – он, совершая автомобильные прогулки в окрестностях столицы, нередко требовал остановить машину, чтобы подвезти «одну даму». В условленном месте Рузвельта поджидала, конечно, Люси. Час-другой она сидела в машине, безропотно выслушивая монолог ФДР обо всем и ни о чем.

Обе беспредельно преданные секретарши Мисси Лихэнд и Г. Талли по-прежнему скрашивали окружение президента. Роль мягкой и деловой Лихэнд трудно переоценить. Она вела себя как домоправительница президента, вмешивалась в его быт даже по мелочам, убеждала ФДР вести себя «прилично» в надлежащих случаях, определяла, кого следует пригласить на обед или прием в Белый дом, и т. д. Завоевание доброго расположения Лихэнд было кратчайшим путем к ФДР. Она выполняла значительную часть функций, которые в противном случае выпали бы на долю первой леди США – Элеоноры.

С подобающей вышколенному слуге сдержанностью бывший привратник Белого дома Дж Вест заметил в своих мемуарах: «Мы никогда не видели Элеонору и Франклина Рузвельта с глазу на глаз в одной комнате. Я в жизни не видел такого раздельного быта супругов»32.

Мисси следила за неукоснительным выполнением ФДР обязанностей президента. Например, за своевременной подготовкой ежегодного послания конгрессу о положении страны. Этот обычно объемистый документ президент направляет конгрессу в начале января. Примерно за месяц Мисси или по ее наущению Талли напоминали ФДР: пора за работу. В ответ неизменно раздавался вопль: «Как? Уже?» Бесстрастные лица секретарши гасили надежду на то, что удастся потянуть с началом тяжелой и малоинтересной работы. Горестно вздыхая, ФДР отдавал распоряжения о подготовке материалов и созывал советников.

С уходом «ньюдилеров» подготовка речей президента перешла в руки Г. Гопкинса и С. Розенмана. К ним летом 1940 года присоединился популярный драматург Р. Шервуд. Они втроем писали все речи Рузвельта до его смерти. Отныне в выступлениях президента теория оскудела, но красноречия и соли стало больше. Шервуд обладал изысканным стилем. «Битва за Англию» дала возможность Черчиллю произнести ряд звучных речей. Когда Гопкинс вернулся после первой поездки в Англию, ФДР встретил его вопросом: «Кто пишет речи Уинстону?» «Мне было чертовски неприятно, – сознался Гопкинс, – ответить: Уинстон пишет их сам». Иной раз Рузвельт сожалел, что не обладает даром слова Черчилля.

Впрочем, с 1941 года президент стал уделять меньше внимания публичным выступлениям. Гопкинс отмечал: «Рузвельт произнес много замечательных речей. Впрочем, некоторые из них были отнюдь не столь хороши. Он не всегда тщательно работал над ними, потому что это ему порой надоедало. Президенту Соединенных Штатов часто приходится говорить на темы, которые его вовсе не интересуют. В таких случаях он предпочел бы читать книгу или пойти спать». Р. Шервуд, приведя эти слова Гопкинса, заключает: «Это было особенно верно в последние годы жизни Рузвельта, когда он стремился говорить как можно реже и еще реже, по-видимому, интересовался тем, что говорил. Дни борьбы, когда слова служили единственным оружием, наконец прошли, великие и страшные события говорили теперь сами за себя»33.

Во время встреч в Белом доме президент был говорлив, как и раньше. Остановить поток речи ФДР было почти невозможно. Опытные люди прибегали к различным уловкам. Л. Гендерсон несколько раз преуспел: он добивался встречи с президентом во время ленча, говорил, пока рот Рузвельта был занят. Президент быстро разгадал маневр. Стоило Гендерсону начать говорить, как президент прерывал его: «Что с тобой, Леон, почему ты не ешь?» Словесный кордон, как всегда, охранял мысли ФДР.

Распорядок жизни в Белом доме не изменился. Как и прежде, день Рузвельта начинался первым завтраком в постели. В старом синем свитере или в голубой пелерине с вышитыми красными буквами Ф.Д.Р. он проглатывал невкусный завтрак и пробегал газеты. В спальню входили сотрудники его личного штата: Г. Гопкинс, С. Розенман, С. Эрли, М. Макинтайр, Б. Хассетт и др. Проводилось совещание, и они получали распоряжения на день. Личный врач Р. Макинтайр осматривал президента.

Вслед за этим следовал выезд президента на работу. Камердинер А. Преттимен вез его в кресле в кабинет. Рядом шли агенты секретной службы, один из них нес проволочную корзину с документами. «Этот выход на работу инвалида, – писал Шервуд, – представлял собой зрелище, какое могло бы зажечь самое вялое воображение. Здесь мы видели Рузвельта, которого знал народ: с высоко поднятой головой, с небрежно торчащим в углу рта мундштуком с сигаретой, с видом непоколебимой уверенности в том, что какие бы проблемы ни поставил день, он сумеет справиться с ними. И если эта уверенность не всегда была оправдана, она не становилась qt этого менее величественной и внушительной».

Напряженный трудовой день в кабинете, куда подавался второй завтрак, заканчивался часам к шести. Затем лечебные Процедуры – у ФДР не проходили свищи.

В 7.15 вечера в Овальном кабинете собирались на традиционный коктейль. Рузвельт не пил ни коньяка, ни виски, никаких крепких напитков. Но он очень любил готовить коктейли, которые присутствующие почтительно получали из рук президента. О качестве мнения расходились. Обед подавался в кабинет в 7.45. Обычная невкусная еда. Вечер проходил заведенным порядком – беседы с друзьями, игра в покер. Президент пересказывал в который раз истории, которые находил смешными.

Никто не слышал от Рузвельта жалоб на дурное обслуживание. Но он с трудом мирился с теми сложностями, которые вносила в жизнь секретная служба. Как-то он печально сказал: «Я страшно люблю жареные фисташки. Но если бы кто-либо прислал мне пакет с фисташками, моя тайная полиция считала бы своей обязанностью просветить их рентгеновскими лучами, а министерство сельского хозяйства – очистить все орехи и произвести исследование, нет ли в них яда или взрывчатых веществ. А чтобы не возиться, они попросту выбросили бы пакет и никогда не сообщили бы мне об этом». Выслушав жалобу президента, Шервуд и Розенман купили большой пакет с фисташками и вручили его Рузвельту. Безмерно благодарный президент: тайком съел содержимое.

Хотя Рузвельт приближался к своему шестидесятилетию, тирания матери не ослабевала. Если Сара бывала в доме, за обедом во главе стола сидела она, а не президент. Она достаточно громко отзывалась о гостях президента: «Они похожи на гангстеров!» Или за обедом спрашивала: «Кто этот ужасный человек, сидящий рядом с моим сыном?» У нее было преувеличенное представление о возможностях президента. Она смертельно обиделась на сына, отказавшегося послать линкор за ее сестрой, застигнутой в 1939 году войной в Европе. Ей было 82 года, а Рузвельту – 56, когда она заметила журналисту: «Завтра я не пущу Франклина в церковь, у него скопилась куча писем, на которые нужно ответить». Сара постоянно беспокоилась по поводу того, что президент с семьей живут не по средствам, стремясь внушить им необходимость экономии. Скуповатая старуха иногда, на радость газетчиков, конфузила сына.

Посетившие США в канун войны король и королева Англии останавливались и в Гайд-парке, подремонтированном по случаю высокого визита. Когда августейшая чета уехала, подрядчик предъявил счет за ремонт. Сара нашла его завышенным и отказалась платить. Подрядчик забрал новое оборудование санузла. Несколько недель в витрине его конторы красовался стульчак, снятый в Гайд-парке, с надписью «Король и Королева сидели здесь».