Для Черчилля война против Германии была вопросом жизни или смерти Англии, для Рузвельта – только важным эпизодом Второй мировой войны, в которой пока не принимали участия три великие державы – США, Япония и СССР. Командование собственных вооруженных сил и Черчилль просили ФДР ускорить вступление Соединенных Штатов в войну. С точки зрения ФДР, было бы непростительным удовлетворить эти мольбы, безвозвратно связав свободу действий США.
Он ожидал нападения Германии на СССР. Сведения «ультра» позволяли уяснить развертывание вермахта, выходившего на исходные позиции. Но не только «ультра».
«Тихий американец» в Берлине С. Вуд сумел оправдать надежды президента. Уже в августе 1940 года он доложил ФДР: гитлеровское руководство на пороге войны против Советского Союза. Действительно, в конце июля 1940 года Гитлер на совещании в Бергхофе познакомил высшее командование германских вооруженных сил со своими планами. «Надежда Англии, – говорил он, – Россия и Америка. Если Россия будет уничтожена, тогда будет устранена со сцены и Америка, ибо уничтожение России чрезвычайно усилит мощь Японии на Дальнем Востоке… Решение: учитывая эти соображения, Россия должна быть ликвидирована. Срок – весна 1941 года. Чем раньше Россия будет разгромлена, тем лучше»44. В начале января 1941 года Вуд переслал в Вашингтон документ, который рассеял все сомнения, – директиву № 21 Гитлера от 18 декабря 1940 г. – «план Барбаросса». Госдепартамент и ФБР доложили Рузвельту, что считают его аутентичным45.
Отныне правительство США могло спокойно взирать на Атлантику – гитлеровское руководство, привыкшее бить противников поодиночке, в канун нападения на Советский Союз не ввяжется в конфликт с Соединенными Штатами. Здесь истоки оптимизма Франклина Д. Рузвельта в отношении как безопасности Соединенных Штатов, так и перспектив Второй мировой войны в целом. Несомненное в ближайшем будущем нападение гитлеровской Германии на Советский Союз делало вдвойне несвоевременным в глазах Рузвельта вступление США в войну в Европе, как на том настаивали командование американских вооруженных сил и Черчилль.
К весне 1941 года Рузвельт занял моральную позицию противника держав «оси». Он стремился подкрепить ее вооруженной силой, но не Соединенных Штатов, а Советского Союза. Сразу же после того, как Рузвельт узнал о «плане Барбаросса», он предпринимает шаги к некоторой нормализации американо-советских отношений. 21 января 1941 г. Соединенные Штаты отменили «моральное эмбарго» на торговлю с Советским Союзом. Многозначительный признак, хотя практические последствия невелики.
Во время обсуждения ленд-лиза в конгрессе Рузвельт был против поправки о том, чтобы не оказывать помощь Советскому Союзу. «Некоторые из более робких друзей Рузвельта призывали его согласиться на компромиссное решение, которое исключало бы Советский Союз. Однако он был тверд в этом пункте, поскольку уже тогда представлялось если не вероятным, то возможным, что и Россия подвергнется нападению Германии или Японии, а может быть и обеих вместе»46.
Гитлеровская Германия весной 1941 года представлялась непобедимой, ее удары неизменно оказывались смертельными. В интересах Соединенных Штатов было ослабить и подорвать мощь Германии, следовательно, создать благоприятные условия для тех, кто сражался против вермахта. Эти соображения и побудили правительство США в марте 1941 года предупредить Советское правительство о готовившемся нападении Германии. Это решительно ничего не стоило Вашингтону, а моральное осуждение Рузвельтом нацистской агрессии, рассудил он, сольется с вооруженной борьбой советского народа против фашистского нашествия.
Этого мало. Вашингтон заботился о том, чтобы поход Гитлера на Восток не сорвался. С. Уэллес благочестиво предупреждал советского полпреда о предстоящем нападении Германии, а американские спецслужбы тем временем снабжали германское посольство в Вашингтоне «стратегической» дезинформацией: «Из очень надежного источника стало известно, что СССР намеревается пойти на новую военную агрессию, как только Германия будет связана крупными военными операциями на Западе»47. Эта провокация не могла быть совершена без санкции правительства США.
Имея в перспективе германо-советскую войну, Рузвельт и предпринял известные нам действия в Атлантике. Он правильно рассчитал – со стороны Германии не последовало ответных действий. Гитлер, занятый подготовкой похода на восток, пока оставил Соединенные Штаты в покое и запретил нападать на американские суда. 10 апреля произошло первое столкновение: американский эсминец безрезультатно сбросил глубинные бомбы на немецкую подводную лодку. Командование германского флота неоднократно просило Гитлера разрешить принять ответные меры. Гитлер ответил, что считает «позицию президента США все еще неопределенной. Нельзя допустить никаких инцидентов, которые могут повлечь за собой вступление США в войну».
С весны Рузвельт повел себя чрезвычайно загадочно. Он бросил немало резких слов в адрес держав фашистской «оси». Было бы разумным предположить, что за ними последуют дела. Однако Рузвельт не только замолчал, но никак не реагировал на внушения своих советников, что времена, когда было достаточно «любой помощи, за исключением войны», канули в прошлое.
На 14 мая падало традиционное выступление президента по случаю «панамериканского дня». Его напряженно ждали. Распространялись самые разнообразные слухи о том, что может сказать ФДР, – он молчал уже около двух месяцев. Накануне «панамериканского дня» С. Эрли от имени Рузвельта сообщил журналистам, что не следует придавать особого значения речи – предстоит рутинное выступление. Неожиданно Рузвельт отменил и его, сказавшись больным. Позволительно высказать догадку – нападение на Советский Союз по первоначальному варианту «плана Барбаросса» было назначено на 15 мая 1941 г…
«В эти дни середины мая, – вспоминал Р. Шервуд, – Рузвельт проводил много времени в постели и редко заглядывал в свой рабочий кабинет. Он сказал, что это одно из самых упорных простудных заболеваний, какие он когда-либо переносил. Однажды после долгой беседы с ним у него в спальне я вышел и сказал Мисси Лихэнд: «Мне кажется, что у президента хороший вид. Он не кашлял, не чихал и даже не сморкался ни разу, пока я был там, и выглядел прекрасно. Что с ним на самом деле?» Мисси улыбнулась и сказала: «Больше всего он страдает от своей раздражительности…»
Мало кому разрешалось видеть президента в эти дни. В Вашингтоне многие высокопоставленные лица проявляли нервозность, недоумевая о причинах такой недоступности и задаваясь вопросом, какой курс возьмет президент, когда покончит со своим затворничеством. Те из нас, кто в это время находился в Белом доме, испытывали на себе чрезвычайно лестное внимание должностных лиц, надеявшихся на то, что мы можем что-нибудь передать ему либо только обратить внимание на какой-нибудь меморандум, уже, видимо, лежавший в его корзине для входящих бумаг. Я докладывал Гопкинсу о просьбах, казавшихся мне наиболее важными, с которыми обращались даже ко мне. Каждый раз он говорил мне: «Забудьте об этом!»48
Рузвельт ждал. А обстановка продолжала оставаться неопределенной. В Англию прилетел Гесс, английское правительство вело с ним какие-то переговоры. Немецкие парашютисты высадились на Крите, возможно пробиваясь на Ближний Восток. 24 мая пришли известия, что германский линкор «Бисмарк», считавшийся самым мощным кораблем в мире, вырвался на просторы Атлантики. О целях его рейда строились самые сенсационные предположения. Не исключали появления линкора в Карибском море.
Президент мучительно обдумывал, что можно сделать. Он сидел в Овальном кабинете, размышляя вслух: если приказать американскому флоту потопить «Бисмарк», то последует ли импичмент? В Белом доме со дня на день ожидали, что Ч. Линдберг потребует открытого мятежа против правительства. 26 мая английские корабли обнаружили и отправили на дно «Бисмарк». Рузвельту немедленно сообщили радостное известие. Он сказал об этом сидевшим в кабинете, и» в его голосе не могло быть больше удовлетворения, как если бы он сам выпустил торпеду», заметил Розенман. Примерно через сорок лет стало известно, почему так радовался президент: «Бисмарк» обнаружил и навел на него английские корабли патрульный самолет, пилотируемый американским экипажем.
Вечером 27 мая Рузвельт наконец произнес отложенную речь. Он занял место за маленьким столом, на котором стояли микрофоны, в восточном зале Белого дома. На неудобных позолоченных стульях устроились дипломаты с супругами – они явились на прием, а угощают длинной речью! Стояла удушающая жара, гости ерзали и не выражали заметного восторга – президент обращался не к ним, а к народам мира. Вокруг Белого дома в полумраке бродили мрачные фигуры – «изоляционисты» пикетировали резиденцию президента, вооруженные плакатами с призывами не допустить вступления в войну.
Речь 27 мая была примечательной во многих отношениях – ФДР не упомянул ни о Советском Союзе, ни о Японии. Раньше он широко пользовался словом «диктатура», теперь ограничился ссылками на «ось». Наконец из числа стран, упомянутых в проекте речи, над которыми, по словам президента, «опустилась ночь», была исключена в окончательном тексте Финляндия.
Президент заверил, что Соединенные Штаты окажут помощь всем, кто «силой оружия сопротивляется гитлеризму или его эквиваленту». Того требует национальная безопасность США. «Теперь, – говорил он, – мы знаем достаточно и понимаем, что было бы самоубийством ожидать появления нацистов на нашем парадном дворе. Если враг нападет на вас в танке или самолете, а вы не открываете огонь до тех пор, пока не различите цвета его глаз, вы не узнаете, кем убиты. Наш Банкер-Хилл (место под Бостоном, где в 1775 г. произошло сражение. – Н. Я.) завтра может оказаться в нескольких тысячах миль от Бостона».
Президент объявил о введении в США «неограниченного чрезвычайного положения».
Выслушав выступление президента, гости ринулись в сад. Рузвельт остался лицом к лицу с толпой кинооператоров. Вспыхнул ослепительный свет, вновь зазвучал его голос – он повторял наиболее внушительные фразы для кинохроники. Затем президент уединился с родственниками и немногими гостями. Популярный композитор И. Берлин развлекал их игрой на рояле и пел.
На следующий день на пресс-конференции ФДР небрежно отмахнулся от вопросов о том, собирается ли он изменить закон о «нейтралитете» и отдать приказ о конвоировании судов в Атлантике. Казалось, мелодии Берлина полностью изменили настроение президента. Он был легкомыслен и благодушен. Впечатление от сурового выступления начисто рассеялось. Гопкинс и другие не могли понять президента. Рузвельт знал, что страна горячо откликнулась на его речь 27 мая. Общественное мнение далеко обогнало президента. Никто не мог взять в толк, почему Рузвельт не подкрепляет слова делами.
В наши дни причины ясны. Как писал Р. Даллек в 1979 году, «хотя Рузвельт был готов бросать риторические вызовы Берлину – «мы не уступим и не собираемся уступать», он не желал делать ничего, что могло бы заставить поставить вопрос о войне внутри страны или изменить планы Гитлера напасть на Советский Союз»49. За непроницаемым фасадом Белого дома шла напряженная работа; уточнялась и согласовывалась политика США после нападения Германии на Советский Союз, шел обмен шифрованными телеграммами с Лондоном. Государственный департамент сформулировал политику США в этом случае так «А. Мы не предпримем никаких шагов к сближению с Советским Союзом. В. Если Советское правительство предпримет такие шаги, мы отнесемся к этому сдержанно… С. Наша политика заключается в том, чтобы не идти на уступки Советской России, которые она может предложить с целью улучшения американо-советских отношений. Если же мы пойдем на них, то потребуем компенсаций в полном объеме»50. 14 июня точка зрения госдепартамента была сообщена Лондону.
15 июня Черчилль пишет Рузвельту, что «в ближайшее время немцы совершат, по-видимому, сильнейшее нападение на Россию». Черчилль указывал, что Англия окажет «русским всемерное поощрение и помощь, исходя из того принципа, что враг, которого нужно разбить, – Гитлер. Я не ожидаю какой-либо классовой политической реакции здесь и надеюсь, что германо-советский конфликт не создаст для вас никаких затруднений». 21 июня госдепартамент доложил правительству: «Тот факт, что Советский Союз сражается с Германией, не означает защиту им борьбы за или согласие с принципами международных отношений, которых придерживаемся мы»51. Руководители американской дипломатии крайне сдержанно отнеслись к возможности оказать материальную помощь СССР.
Однако голос профессиональной дипломатии не всегда учитывался ФДР. Президент вел дела в обход госдепартамента; Гопкинса стали называть «личным министерством иностранных дел Рузвельта». Переписка между Рузвельтом и Черчиллем шла через Гопкинса. Хэллу зачастую приходилось довольствоваться, хотя он никак не мог привыкнуть к этому, копиями документов с лаконичной пометкой Гопкинса «направляется для Вашего сведения». Внешняя политика стала в значительной степени личным делом президента.
Рузвельт не доверил телеграфу свой ответ Черчиллю, а вызвал американского посла в Англии Вайнанта, находившегося тогда в США, и приказал ему немедленно вылететь в Лондон. Рузвельт поручил послу передать Черчиллю, что немедленно публично поддержит «любое заявление, которое может сделать премьер-министр, приветствуя Россию как союзника». Вайнант 20 июня вылетел в Лондон на бомбардировщике. Он считал поручение настолько срочным, что, когда в начале полета над Атлантическим океаном сдал один из моторов, приказал не поворачивать назад.
В этот же день Рузвельт направил послание конгрессу по поводу потопления немцами первого американского торгового судна «Робин Мур» (ФДР не хотел выступать с речью). Он декларировал решимость США. К чему? Он вновь отклонил предложение нескольких членов правительства приступить к эскортированию судов в Атлантике.
21 июня адмирал Редер взывал к Гитлеру: «Твердые меры более эффективны, чем уступчивость». Гитлер в принципе согласился, однако указал: «До тех пор, пока успешно не развернутся операции по «плану Барбаросса», нужно избегать любых», инцидентов с США. Обстановка прояснится через несколько недель». Германскому флоту и авиации подтвердили приказ не нападать на американские корабли.